Баргузинский треугольник. Тайна погибшей экспедиции

Глава 5-я: 1979 год. Третий лётчик

Прошло четыре дня после исчезновения профессора и три дня, как они покинули пещеру у лежбища нерп. Наступило утро. Серые предрассветные сумерки постепенно рассеивались, обнажая верхушки деревьев, и байкальское небо приобретало свою обычную чистоту и прозрачность, а на их фоне, на северо-западе едва вырисовывались неровные очертания прибрежных обрывов на другой стороне водного пространства. В этом месте озеро сужалось, и в середине его можно было разглядеть несколько островков, облепленных птицами. Место было безлюдное, и вряд ли, пользуясь нездоровой репутацией, его когда-либо посещал человек.

Без Василия Михайловича было тяжело, грустно и печально. Попытки обнаружить его за эти четыре дня ничего не принесли. Что касается Саши и Семёна, то первый старался не отходить от Люды ни на шаг, а второй взял в свои руки бразды правления их, теперь уже, маленького отряда.

Таково было положение команды, когда утром пятого дня после исчезновения начальника, они проснулись и принялись готовиться идти дальше. Без особого аппетита позавтракав, путешественники двинулись дальше, унося с собой оставшуюся палатку, спальные мешки, кое-что из одежды, минимум посуды и остатки провизии, которые уже почти подошли к концу. Оставалось несколько банок тушёнки, немного крупы, чая, сахара и спирта во фляге. Банку профессорского кофе берегли на случай чудесного его возвращения живым и здоровым: пусть это будет для него сюрпризом. Приборы, часть амуниции и оборудования пришлось оставить в пещере у лежбища нерп: в них уже не было необходимости.

Экспедиция БЕЖАЛА!

…А потом появился их начальник экспедиции. Собственной персоной.

Его увидел Саша, державший окуляр бинокля и осматривая местность.

- Дядя Вася! Живой! – он едва не прыгал от радости, когда Василий Михайлович, отдуваясь, вышел к ним из-за небольшого травянистого пригорка.

- Ты что это, Сашок, так таращишься на меня, будто век не видывал? – снимая ботинок и оглядываясь кругом, выдал профессор. – Что-то местность я не узнаю: только что был лес, где мы шли с Николаем – и тут на тебе – трава, равнина, кусты брусники.

…Не имеет смысла описывать душевную радость всей компании при виде здорового и живого во всех отношениях возвратившегося ниоткуда начальника экспедиции – это и так было очевидно. Единственное, что стоит упомянуть, это полная растерянность их старшего товарища; профессор крутился в объятиях, что-то бормотал по-французски, и определённо не понимал, из-за чего такой восторг. Костёр уже горел, кофе кипел, в кружки был налит чудом уцелевший спирт, последняя тушёнка по такому случаю открыта, оставалось только дождаться фотографа, который отправился перед этим забрать капканы с угодившей в них дичью. Вещи сушились, все были переодеты в сухое бельё, обувь стояла у костра.

Чокнулись, выпили, закусили, и только теперь Семён осторожно спросил:

- Василий Михайлович… вы что-нибудь помните?

Семён с Сашей задавали наводящие вопросы, а учёный только разводил руками, беспомощно бросая взгляды на своих друзей. Он и сам был бы рад помочь, да как? Он ни черта не помнил, вот в чём проблема. Последнее, что всплывало в памяти, это их с Николаем поход через лес к пещере возле лежбища нерп, где остались дожидаться их друзья. Затем пустота, как корова языком слизала, потом сразу кусты, трава, пригорок, выхлопы газа над болотами. Секунду назад, как показалось профессору, он был ещё в лесу и видел спину Николая, шедшего впереди. Затем моргнул, и оказался совсем в иной местности, без куртки, ружья и рюкзака за плечами. На этом всё. Далее его память не распространялась. Где он был, что видел? Пустота.

Уже давно возвратился Губа, уже давно коптилась принесённая им выдра, а друзья всё никак не могли выудить из памяти профессора вразумительного объяснения, где он пропадал все эти дни.

… И тут Василия Михайловича шибануло, накрыв, что называется, с головой. Импульс нейронов прорезал клетки мозговой ткани и, сняв блокировку, высвободил все воспоминания того, что произошло с ним в ином, чужеродном для него измерении.

Увидев пушечное ядро и гусарский кивер 1812-го года, профессор изумлённо заморгал, схватился за виски и едва не свалился в траву от яркой вспышки озарения, поразившей его мозг. Получив стимулирующую реакцию в виде артефактов, нейронные клетки выдали на-гора всю информацию, прежде блокирующуюся границами памяти.

Профессор внезапно вспомнил ВСЁ!

Толчок, данный при виде этих двух предметов старины, раскрыл сознание, и начальник экспедиции вдруг не своим голосом торжественно закричал:

- Вспомнил! Всё вспомнил, чтоб её, эту память! Фу-ух… - еле отдышался он. – Вот это садануло, понимаешь, в мозгу! Чуть с ног не свалило. Всё ясно. Ядро от единорога и кивер нашего пехотинца из армии Кутузова стали для меня своеобразным химическим катализатором, высвободив память из тисков подсознания. Помнишь, Сашок, как тебя накрыла волна мозговых импульсов, когда мы тебе показали фотографию первого лётчика? А мы ведь тогда даже имени-то его не знали, и ты, увидев снимок, сразу всё вспомнил. Вот и у меня – спасибо судьбе – сейчас произошло нечто похожее: увидев эти артефакты, у меня перед глазами сразу закрутился своего рода хоровод картинок, словно в детском мозаичном калейдоскопе. Надо же! Всё как наяву. Я сейчас вспомнил всё, что произошло со мной в течение трёх дней без малого на четвёртый.

Василий Михайлович отдышался и поблагодарил Люду за холодный компресс на его висках.

- Всё намного прозаичнее, ребятки мои. Хорошо, что переход из одного пространства в другое происходит без клинических осложнений для нашего организма.

Настроение у всех было радостное и приподнятое, поэтому профессор хитро подмигнул:

- Я начинаю верить в этого пресловутого Хозяина Байкала, кем бы или чем он ни был. Наукой и физическими законами в нашем понимании тут, мягко говоря, и не пахнет - простите за тавтологию. Оба наших перемещения, связанные с обнаружениями лётчиков, выходят за пределы нашего разума и рассудка, поэтому предлагаю воспринимать мой рассказ сообразно своим представлениям о насущном мире – всё равно ничего не поймём. Не дано нам этого, во всяком случае – пока.

Профессор пыхнул трубкой и ещё раз подмигнул:

- Итак, мадам и месье, хотите узнать, где я побывал за эти дни? Где именно меня носило в портале Времени? Дело в том, что в штабе Нея я столкнулся с его… курьером.

- С кем?

- С вестовым Его Императорского Величества. С Игорем.

- С чем… - подавился Саня. – С кем?

- С нашим пилотом, дружок мой. С лётчиком, который с недавних пор преследует нас в различных своих ипостасях: и тебя в 1943-м году, и меня в 1812-м, и здесь в 1979-м, уже нас всех.

Наступило продолжительное молчание, казалось, пролети сейчас муха, и её жужжание будет сродни рёву бомбардировщика.

- Так-то, ребятки мои…

В эту ночь путешественники спали относительно спокойно. Друзья решили весь завтрашний день посвятить починке имущества и отдыху.

С тем и уснули. Первым дежурил Василий Михайлович.

… А затем наступил день третьего лётчика, и ещё одна – третья смерть в экспедиции.

Вот как это произошло…

********

Санёк беспокоился. И весьма.

После завтрака Люда спустилась к небольшому водопаду сполоснуть посуду, и уже минут сорок как не возвращалась. Вначале на это никто не обращал внимания – место было тихое и безопасное во всех отношениях; собирали вещи, как всегда бывает перед трудным походом. Когда рюкзаки и сумки были готовы, только тогда заметили, что девушки нет уже довольно долго. Её сумка с медикаментами стояла собранная и привалена к камням. Оставалось загрузить котелок, миски и ложки, но её по-прежнему не было.

Встревоженный Саша крикнул вниз, однако ответа не получил, лишь эхо разнесло его голос по долине. Солнце уже светило, редкие облака пересекали его контур, птицы стаями и поодиночке кружили над берегом, подбирая выброшенную волнами рыбу: природа очищалась сама собой. День обещал быть безветренным и тёплым – наконец на Байкале весна уступала место раннему лету. Календарное число перешагнуло середину мая, и путешественники находились в зоне отчуждения уже без малого полтора месяца.

Василий Михайлович окликнул Санька:

- Погоди, Сашок, я спущусь с тобой, захвати только её сумку. Семён с Николаем пусть двигаются вперёд, а мы, забрав Люду, их догоним. Она уже одета, кинем в сумку посуду и пойдём по их следам.

Саша поспешил к сумке с медикаментами, а профессор тем временем дал указания оставшимся двум товарищам:

- Идите, Сёма вперёд, как мы и планировали – вдоль берега. Мы захватим дочку и последуем за вами; как раз к середине дня найдёте более-менее подходящее место, разведите костёр – мы как раз увидим дым от него. Там и пообедаем.

Семён кивнул и взвалил рюкзак на плечо: - Не задерживайтесь. По берегу наши следы хорошо будут видны, но на всякий случай я буду оставлять вам знаки из веток. Если что, стреляйте в воздух.

И они пошли. Впереди Семён, сзади Губа, как всегда молчаливый.

Двое ушли, двое начали спускаться к подножию уступа, на ходу крича и вызывая Люду. Девушка как в воду канула – в ответ ни звука.

Метрах в десяти, левее их, со скал стекал извилистый небольшой ручей, похожий на маленький каскадный водопад. Рядом на большом валуне лежали миски и ложки, сложенные, видимо, после полоскания. Посуда ещё не успела высохнуть и блестела бисерными капельками на солнце. Больше ничего не было. И никого. Люда исчезла.

Профессор осматривал местность и о чём-то сосредоточенно думал. Та мысль, что минуту назад неуловимой искоркой пронзила его мозг, начинала теперь всё настойчивее вырываться наружу, взламывая в его подсознании стену блокировки. Так тыкается в забор слепой щенок, а когда взрослеет - протискивается сквозь прореху без особых усилий. Посетившее профессора внезапное наитие, подсказало ему то, о чём он уже догадывался не одну минуту: девушку искать бесполезно. Она не ЗДЕСЬ.

- Сашок, - оповестил он друга. – Люда наша умчалась в бесконечность.

- Ку-да-а? – не поняв, протянул Санёк.

- Туда же, куда и мы с тобой в своё время. Ты на Курскую дугу, я – к французам.

- Это как? – всё ещё не придя в себя, вытаращился на него Санёк.

- Это так, дружок мой, что червоточина побывала и здесь.

Отложив заряжённое ружьё, он хотел было перехватить миски из рук Саши, как внезапно разлом под его ногами дал трещину, и вверх с оглушительным грохотом взвился шипящий двадцатиметровый гейзер кипящей воды и пара, круша камни и всё, что находилось в радиусе его действия. Горячей ударной волной Сашу отбросило на несколько метров назад, и, ударившись затылком о камень, он кулем повалился на грунт, тут же теряя сознание. В руках он сжимал оставшуюся миску, которую не успел передать своему начальнику.

Кипящая волна воздуха, пара, брызг и базальтовых камней подбросила Василия Михайловича на высоту пятиэтажного дома, несколько секунд покрутила в пустоте, и, с оглушительным рёвом низвергла на землю, превратив тело учёного в бесформенный набор мяса, мышц и перемолотых как в мясорубке костей. Чудовищная мощь высвободившегося из недр геотермального источника не дала человеческому организму ни малейшего шанса на выживание. Звук от падения был похож на шлепок, перевёрнутого на сковороде блина, будто на поверхность шмякнулось нечто мягкое, вроде куска раскатанного теста.

- Кх-хр-р… - вырвалось из груди уже изувеченного тела, и останки учёного скатились вместе с камнями в зев раскрывшегося пролома. Там, внутри чрева, далеко внизу клокотала и пузырилась лавообразная масса, выдавая на поверхность гигантские куполообразные формы, похожие на кипящий наваристый бульон. Субстанция, словно проголодавшийся монстр, поглотила то, что осталось от профессора, и приняла в себя всю его сущность, которая ещё несколько секунд назад была полноценной физической единицей. Последнее, что расплавилось в тысячеградусном пекле огненной клоаки, были золотые коронки профессора, вставленные ему в нижнюю челюсть его знакомым стоматологом за год до формирования экспедиции.

Василий Михайлович, профессор, член-корреспондент Географических обществ умер здесь же, погибнув на Байкале в своей собственной группе изыскателей, не оставив потомкам даже краткого отчёта о происходящих в зоне отчуждения трагических аномальных явлениях.

Мир его праху.

Лучшего друга и лучшего начальника экспедиции невозможно было себе представить.

Теряя сознание и погружаясь во внутреннюю пустоту бытия, Саша сквозь головную боль от удара успел различить бесформенное тело профессора, скользнувшее в огненную пасть расщелины.

Успел увидеть, и тут же потерял интерес ко всему происходящему: тьма рассудка накрыла его, а сознание не смогло расставить всё по местам. Уже позже, когда его беспамятного найдут Семён с Николаем, он смутно вспомнит струю клоаки и скользящие в бездну провала останки дяди Васи – вспомнит, и тут же расплачется. Не каждый день теряешь сразу двух самых дорогих тебе людей.

И ещё…

Когда перед вырвавшимся гейзером Саша забирал с камней посуду, то заметил чуть в стороне два небольших предмета рукотворного происхождения, закатившихся в расщелину. Однако времени осознать и классифицировать их у него уже не оставалось. Будь времени больше, он бы задумался: каким образом они вообще тут оказались? Поскольку их предназначение и время существования в истории цивилизации в корне не соответствовало логике восприятия, он в первый миг удивился. Это было абсурдом. Данные предметы не должны были здесь находиться. Они были древнее всего, что ему когда-либо приходилось видеть наяву, даже в музеях.

Но вот что странно. Если бы он успел их рассмотреть более детально, то с изумлением обнаружил бы, что они были…новыми.

Василий Михайлович сразу бы предположил, что эти артефакты выкинула червоточина времени, забирая Люду с собой, подобно тем гильзам и каскам в первом случае, и ядру с кивером – во втором. Но, ни Саша, ни Василий Михайлович этого определить не смогли. Тромб гейзера помешал им. Лишь позже, находясь уже в каком-то подобии сознания, Саша смутно припомнит эти предметы.

Артефакты третьего по счёту лётчика.

Лапти, сплетённые из лыка, и древний крестьянский серп для уборки колосьев, относящиеся, судя по всему, к периоду Средневековья, никак не позднее 12-13-го века.

Лапти и серп.

Вот и всё.