Бабайка

I

Лес осенний прозрачен, тих и по-своему красив. Даже пригородный, даже такой загаженный, как этот. Отдельные несознательные личности повадились сбрасывать тут разного рода бытовой мусор, отходы от ремонта, старую мебель, а лес всё равно живёт. Мы идём с Никиткой, хрустят сухие веточки под ногами и мягко проминается под подошвой толстый слой перепревшей хвои.

Выходим на просеку с опорами ЛЭП. Видимо, грунт на ней подравнивали бульдозером, иначе откуда здесь этот обрывчик?

В обрывчике – нора.

– Там бабайка? – спрашивает Никитка.

Я рассеянно смотрю на нору и отвечаю:

– Может быть.

– А она придет к нам домой? – продолжает спрашивать сын.

– Зачем она нам, – говорю я. Только бабайки нам не хватало.

– Пусть придет, – требует сын. Для своих неполных четырех лет он иногда бывает чрезмерно настойчив.

– Ладно, – говорю я. – Пусть приходит.

– Бабайка страшная?

– Страшная, – подтверждаю я.

– Нет, – говорит сын. – Она хорошая.

– Симпатичная? – спрашиваю.

– Да, – не раздумывая, подтверждает Никитка.

И мы идем дальше.

Странная нора, думаю я. Для бурундука великовата, для медведя маловата, барсуку, наверное, была бы в самый раз, но барсуки у нас, насколько я знаю, не водятся.

II

Вечером следующего дня в дверь постучали. Все бы ничего, да только это была дверь стола. Дверца, если быть точным. И стучали изнутри. Деликатно так.

– Кто там?

Не самый умный вопрос. «Это мы, карандаши». Конечно же, мне никто не ответил, и я уже почти убедил себя в том, что мне показалось, но тут в дверцу постучались снова. Бояться я не боялся. Как-то сложновато представить, что что-то может угрожать мне из тумбы моего собственного стола, но все-таки я колебался.

И тут постучали в третий раз.

И я открыл.

– Здравствуйте.

– Добрый день, – механически откликнулся я.

Больше всего оно походило на плюшевого медвежонка. Только живого, в очках и ростиком сантиметров так в тридцать-тридцать пять. Медвежонок-интеллигент смотрел на меня своими вооруженными оптикой глазами и молчал.

Жаль, что я не пью, подумалось мне, тогда бы я знал, каков диагноз. А так – что думать, на что надеяться?

– А вы, собственно…?

– Ох… – сказал медвежонок. – Простите, конечно же… Бабайка.

Тац! – щёлкнуло в моей голове.

– …из рода Бохолдэ. А где Никита?

– Никита в своей комнате, – машинально ответил я.

Бабайка, значит. Нет, не стоит думать, что я сошел с ума. Ничего мне такой подход не даст. И собственно, что я теряю? Поговорю с бабайкой, а там видно будет.

– Э-э-э… – начал я. – А, собственно, чему обязан?

Задним числом, меня самого удивила высокопарность моей речи, но и вы меня поймите – опыт разговоров с бабайками тогда отсутствовал у меня напрочь.

– Вы сами меня позвали, – сказала бабайка и спрыгнула на пол.

– Я позвал? – удивился я.

– Ну если быть точными, то позвал меня Никита, – сказала бабайка. – А вы не возражали.

Да… действительно не возражал. Бабайка шла по комнате, разглядывая книжные полки, и неторопливо говорила.

– А у вас действительно уютно. Такой милый, домашний беспорядок… о! Ленин! Не в каждом доме на полке стоит он, прямо скажем … Не переживайте, вы всё правильно сделали. Особенно Никита.

– А что сделал Никита? – спросил я.

– Он сказал, что я хороший. Это очень важная оговорка.

Тут бабайка остановилась, посмотрела на меня, и я обмер; всё вокруг стало большим, много больше, чем я. Мне показалось, что я заглянул в пасть, наполненную огромными, острыми как бритва зубами, в глубине которой клокотало что-то багровое. На моё счастье, длилось это недолго, и, когда я очухался, всё стало как прежде, и бабайка снова была похожа на медвежонка-интеллигента.

– Теперь вы понимаете? – спросила бабайка.

– Да, – сказал я. Сердце моё билось гулко и часто, и по спине стекала струйка холодного пота. Пикнул и отключился компьютер.

Сам.

Стало тихо.

Стоп, подумал я, это всё хорошо и даже прекрасно, но как она сюда попала?

– А как вы сюда попали? – сказал я, и при этом отметил отвлечённо, что сейчас моё «вы» прозвучало намного более уместно, нежели минуту назад.

Бабайка посмотрела на меня с интересом, и сказала:

– Через дверь. Вы же сами открыли на стук.

Было видно, что бабайка сильно хочет что-то спросить, и она не удержалась:

– Вы же водку не пьёте?

– Нет… То есть пью, но редко и мало.

Обалдеть, меня подозревают в пьянстве. И кто?

– Ну правильно, – серьёзно сказала бабайка, и без всякой связи добавила. – Никита у вас славный мальчик.

– Погодите, – сказал я. – Вы ж не ответили на мой вопрос.

– Ответил, – сказала бабайка.

– Так это же был стол!

– Ну и что. Топологически я был не в квартире.

Я не стал выяснять, откуда она знает топологию. Были вопросы посерьёзнее.

– Хорошо… допустим, – сказал я.

– Чего тут допускать? – удивился бабайка. – Допустим, солнце встаёт на востоке. Допустим, небо синее.

Похоже, она меня поддразнивала.

– Вам самому-то не смешно?

– Хэ-хэ-хэ, – неуверенно хихикнул я. – Честно говоря, не очень.

И тут я услышал, как сын мой кричит: «Папа! Папочка!». В самом деле, подумал я, давно что-то Никита ко мне не заскакивал, минут десять аж прошло… и тут я спохватился.

– Прячьтесь!

– С какой стати? – удивилась бабайка.

– Никита бежит. Я бы не хотел…

– Прекрасно, – сказала бабайка, и тут в комнату влетел Никитка.

– Здравствуй, Никита, – вежливо сказала бабайка.

Никита застыл, как вкопанный, и молча смотрел на медвежонка-интеллигента. Хотел бы я знать, что в этот момент творилось в голове четырёхлетнего человечка.

– Никита, ты почему не здороваешься? – сказал я строго, и мне тут же стало не по себе. Дико неуместным выглядело это педагогическое клише здесь и сейчас.

Бабайка внимательно смотрела на Никиту и ждала. Неведомо отчего напрягся и я. В тот самый момент, когда я с облегчением

(с облегчением?! господи, почему с облегчением?!)

хотел сказать, что, мол, невежливо, Никита, так делать, ну да ладно, сын мой сказал:

– Здравствуй.

И тут мне показалось, что бабайка выдохнула, так, словно у него отлегло от сердца.

– Вот и славно, – сказал бабайка. – Ох, совсем забыл, у меня же там…

И полез обратно в стол, и заворочался там, что-то перебирая, переставляя с места на место. «Да где ж он там», – слышался его полузадушенный шёпот. Вылетел и шлёпнулся на пол мой очечник. Следом – маленький ботинок.

– Папа, это кто?

Я посмотрел на сына. Из-за дверцы стола выглянула лохматая голова в очках и уставилась на меня. Я покосился на бабайку.

– Это бабайка, – сказал я наконец. Бабайка одобрительно кивнула и легко сбросила на пол увесистый мешочек.

– Угощайся, Никита, – сказал бабайка.

Я поднял мешочек и развязал его. Мешочек был под завязку набит отборным кедровым орехом.

III

– Знаешь, – сказала мне Ольга после ужина, – наш сын такой выдумщик. Сегодня, пока ехали домой, он мне рассказывал, как он играет с бабайкой.

– Да? – сказал я.

Я ведь думал об этом. Наверное, не стоит жене знать про бабайку. Хватит и того, что я просыпаюсь несколько раз за ночь. Слишком хорошо запомнилась мне багровая клыкастая пасть, и то, что он безо всякого труда может проникнуть куда захочет. Что бы он мне про топологию ни заправлял, а стол всё-таки ВНУТРИ квартиры. Так что мой дом – никакая не крепость.

– Так складно рассказывает, – продолжала меж тем Ольга, вытирая стол. – Его послушать, так бабайка похож на мишку.

– На мишку, – сказал я и поставил очередную тарелку в сушилку. – Надо же.

С тех пор как бабайка появился в моём столе, прошло два дня. За эти два дня я узнал про бабайку очень много. Так, например, бабайка сообщила мне, что на самом деле она существо мужского рода. Она так и сказала – мужского рода. Так что, наверное, теперь мне придется называть его «он». Еще в разговоре за чашкой чая он сообщил мне, что просто так взять и явиться бабайка не может. В нашем случае, например, совпало сразу несколько факторов. Во-первых, Никита позвал бабайку, во-вторых, я не возражал, в-третьих, мы бабайке понравились. Такое случается очень редко. Обычно дети бабаек боятся, да и взрослые относятся к ним скептически. Попросту говоря, не верят.

То, что я тоже в бабаек не верил, оказалось фактором несущественным. Достаточно, оказывается, в её присутствии формально признать, что бабайка существует, и всё… И она уже стучится в дверцу моего стола. Такое моё везенье.

Впрочем, вполне возможно, что он опять меня троллил. И что явился он ко мне совсем по другой причине.

– В очках, – сказала жена. – Представляешь, на мишку в очках.

Боюсь, моя ответная улыбка вышла несколько натянутой.

IV

Конец сентября каждый раз задает горожанам простенькую задачку. Как одеться, если утром температура воздуха около пяти градусов тепла, а в обед может быть до плюс двадцати?

В ваших краях не так? Тогда я рад за вас.

А мы вот с Никиткой стояли с утреца на остановке, одетые довольно тепло, и при этом я доподлинно знал, что в обед мне будет в этой одежде жарко.

Подошла наша маршрутка; мы сели и поехали.

Так… сумку поудобнее пристроить, оплату приготовить… Надо поговорить с сыном, подумал я.

– Никит, мы с тобой ловкие парни?

– Ловкие парни, – согласился сын.

– Значит, у нас должна быть тайна, – сказал я.

– Да, – сказал Никита.

– Давай это будет бабайка.

Сидевшая напротив девушка с любопытством посмотрела на нас.

– Бабайка?

– Да, сына, бабайка. Давай не будем маме говорить про бабайку.

– Не будем, – согласился Никита.

– Это будет наша тайна.

Гарантия от договоренности с четырёхлетним человеком само собой не крепка. Но ведь что-то делать надо?

V

Шли дни, ничего такого не происходило, и напряжение потихоньку отпускало меня. Пока однажды я не увидел, как мой сын играет на моем столе дохлой мышью.

– Никита, где ты это взял?

– Это бабайка мне дал.

– Дай мне, пожалуйста.

– Не-ет, это моя, – когда сын говорит с такой интонацией, лучше поискать других путей.

Я постучал в дверцу. Никакой реакции.

Я постучал сильнее. Подождал немного, и постучал еще сильнее. На мгновение я увидел эту картину со стороны – взрослый мужчина стучится в дверцу собственного стола, а рядом его сын на этом же самом столе играет дохлой мышью. Взмотнул головой, прогоняя возникшее ощущение бреда, и дверца открылась.

– А вам не приходило в голову, что бабайкам тоже надо спать?

– Ты зачем подсунул моему сыну мышь?

– Давно пора, молодец, – сказал бабайка.

Я сбился.

– Что пора?

– Пора перейти на «ты».

На мгновение мне показалось, что я оглох. Но злость тут же подстегнула меня.

– Зачем ты подсунул моему сыну эту мышь подвальную? Да ещё дохлую?

– Люди, особенно взрослые, невнимательны и ненаблюдательны, – сказал бабайка обстоятельно. – Не можете отличить городскую мышь от симпатичной селяночки-полёвки…

– Да какая разница?

– Очень большая, – перебил меня бабайка. – Городская, порой насквозь протравленная мышь, само тело которой подчас – яд. И славная чистенькая полевка. Это, можно сказать, разные звери с разными нравами. Я бы никогда не подсунул Никите городскую мышь.

Я посмотрел на своего мальчика. Никита без страха и очень внимательно следил за нашим разговором.

– Никита, выйди, пожалуйста.

Никита посмотрел на меня исподлобья, но к двери пошел.

– Оставь мышь на столе.

Никита вернулся, положил мышь на стол и вышел. Я набрал воздуха и начал. Страха не было совсем. Не то чтобы я забыл ту пасть, но теперь это было уже как-то не важно.

– Ты зачем дал моему сыну дохлую мышь.

– Нет.

– Ты думаешь, я – идиот?

– Когда я принес мышь, она была живая.

Я заткнулся. А бабайка продолжал.

– Мы вместе с Никитой убили эту мышь.

– Зачем?!

– Ребенку надо знать, что такое смерть, – бабайка выглядел очень серьёзным.

– Зачем?!

– Потому что люди такие. Время такое. Пусть знает.

VI

А потом нас ограбили.

Милиция забирала их – троих здоровых молодых недоумков, взломавших дверь и забравшихся к нам в квартиру, – в соплях, слезах, с мокрыми штанами. Я не знаю, что с ними сделал бабайка – я только-только вернулся с семьёй из-за города.

– А Валеев-то похоже глаза себе выдрать пытался, – весело сказал молодой чернявый парень своему напарнику. Сказал так, словно это обычное дело – люди, пытающиеся выдрать себе глаза. Впрочем, может, наши опера и не такое видали.

Я же испугался по-настоящему.

Что ж такое должно привидеться человеку, чтобы он попытался выдрать себе глаза?

VII

– Садитесь. – Заведующая детского сада «Чипполино» Валентина Хубраковна смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством. Два года ходит мой Никита в «Чипполино», но такой чести – разговора с заведующей – я удостоился во второй раз в жизни. В первый раз, когда уплачивал так называемый вступительный взнос. Интересно – на что они тратят деньги? Кабинетик-то обшарпанный. Неужели на питание детей?

– Мне хотелось бы поговорить с вами о поведении вашего сына.

– А что случилось? – спрашивая так, я лукавил. Знал я уже, знал о чем пойдет речь. И сосало противно где-то внизу живота, как бывало всегда, когда мне надо было делать что-то, чего делать ну никак не хотелось.

– У детей, конечно, богатая фантазия, – сказала Валентина Хубраковна. – Но ваш Никита – это что-то особенное.

– Спасибо, – сказал я.

– Погодите со своими спасибами, – отмахнулась заведующая. – Это вовсе не комплимент.

– А-а… не комплимент, – сказал я. – А-а-а… что тогда?

Умный такой вопрос, не правда ли?

– Он пугает ребятишек в группе.

Заведующая сделала паузу. Я молчал, и ей пришлось продолжить.

– Он пугает ребятишек бабайкой. Это, конечно, не бог весть что, но Никита ваш говорит, что видел бабайку, и что бабайка велела ребятишкам Никиту не обижать. И воспитательница говорит, что (холодок пробежал у меня промеж лопаток), некоторые ребятишки наши Никиту вашего стали побаиваться.

Валентина Хубраковна взяла паузу. Я по-прежнему тупо молчал.

– Поговорите с сыном, – мягко сказала заведующая. – Скажите ему, что не надо пугать ребятишек.

– Хорошо, – сказал я. – Я обязательно поговорю с ним.

– И последнее. Убедительная просьба – не разрешайте своему ребенку брать в садик игрушки. Они ссорятся из-за них, чуть ли не дерутся. Один принесет красивую игрушку, а остальным тоже хочется. Крик, слёзы.

– Мы не разрешаем, – сказал я.

– Да что вы говорите, – пропела заведующая. – Ваш сын каждый день приносит в группу плюшевого медвежонка.

Язва.

VIII

Когда я вернулся домой, я был спокоен. Подогрел оставшийся с обеда борщ, поел. Помыл тарелку. Попил зеленого чая с молоком. Поставил чашку в мойку. В голове было пусто. Не о чем было думать, все уже было думано-передумано по дороге домой и решено твердо. Дело было за малым.

Оставалось поговорить с бабайкой.

IX

Две чашки чая. Одна из них кофейная. Печенье «Юбилейное» – бабайке нравится «Юбилейное». Ольга купает сына. Это ненадолго, минут на пятнадцать, но мне хватит.

Бабайка деликатно прихлебывает чай, скальпелем отрезает себе кусочки печенья, кладет их в рот, жуёт и молчит. Говорить должен я, ведь это я, в конце концов, сказал, что нам надо поговорить.

– Ты ходишь в детский сад. – Я, наконец, решился.

– Да, хожу, – сказал бабайка.

– Тебе не стоит этого делать.

– Ха!

– Ты пугаешь ребятишек.

– Я охраняю вашу семью.

– Ты охраняешь Никиту.

– Он в вашей семье – главный. Ему и внимания больше. Но по сути – я охраняю вашу семью.

– Не надо нас охранять.

Пауза. И ворчливо так:

– Ладно, не буду. Посмотрим, что из этого получится.

Я удивился. Не думал, что мне всё будет так легко. Впрочем, плевать. Главное, я добился своего.

И мы стали дальше пить чай.

X

Не знаю, что это было – совпадение, или, выражаясь трагедийно, роковая случайность. Все мы иногда поздно возвращаемся домой.

Бывает.

– Эй, мужик! закурить не найдется?

Терпеть не могу, когда так обращаются ко мне. Если ты куришь, почему у тебя нет своих сигарет? Или своих спичек? А уж если так обращается к тебе сопляк малолетний…

– Какой я тебе мужик, юноша.

– А чё так дерзко отвечаем?

Я знаю, что скажет жена. Она скажет, зачем ты связываешься со шпаной, тебе что, жить надоело. Да только себя уважать хоть немножко да надо. Тем более если их всего двое.

– Шёл бы ты по известному адресу…

И тут выяснилось, что я ошибся. Не двое их было – трое. Когда сзади бьют по тыквочке палкой или что там у него было – это не больно. Просто бац! – и чувствуешь, как что-то тёплое начинает стекать вниз по голове. Вот тут-то я разозлился по-настоящему. Да только шпана эта обгашеная против обыкновения не стала меня добивать, а побежала. А я за ними не погнался.

Нехорошо мне стало.

XI

Ольга с Никиткой были в гостях. Неподалеку, на соседней улице. Ну и слава богу, нечего пугать родных. Я сам промыл себе голову под струёй воды из-под крана. Сам обработал рану слабым раствором фурацилина. Затолкал одежду в стиралку, набрал программу. Бабайка неодобрительно следил за моими действиями. Ходил за мною следом – в ванную, из ванной на кухню, с кухни – в мой кабинет, и смотрел, смотрел с укоризной. Наконец не выдержал:

– Значит, говоришь, не надо вас охранять.

Я молчал. Крыть было нечем. К тому же тампон с мазью приложенный мною на рану сваливался с головы, и вообще чувствовал я себя прескверно.

– Погоди-ка… – бабайка залез на диван, с дивана перебрался на стол. – Наклонись.

Я наклонился. Бабайка взял в руку (или лапу?) тампон и пришлёпнул его на рану.

– Всё.

– Что всё?

– Будет держаться.

Я потрогал тампон указательным пальцем. Тампон был обычный – мягкий, сооруженный из сложенного несколько раз бинта. Вот только почему-то был он словно присохший к ране. К свежей ране.

– А-а-а… А как я его сниму?

– Что такое? – бабайка озабоченно показал лапой, дескать, наклонись, взял с раны тампон, посмотрел на него. Я же напряженно таращил глаза исподлобья, пытаясь разглядеть собственную макушку.

– Всё нормально, – сказал бабайка и снова пришлепнул тампон на рану.

Чёрт знает что такое. Не падает. Держится и не падает.

XII

Прошла неделя. Ольгой я был беспощадно за свое легкомыслие отруган. Никитка немного за меня испугался, и потом каждый день тыкал в подсыхающую рану пальчиком – проверял. Кстати, мой вам совет: не повторяйте моей ошибки. Если получите рассечение кожно-волосяного покрова – сразу идите к травмпункт. Там вам рану зашьют, и она уже через пару дней будет выглядеть вполне прилично. Я же этого не сделал, и заживала она у меня подольше и выглядела похуже.

XIII

Была пятница. Не самый плохой день недели. Некоторые даже считают его лучшим – трудовая неделя позади, впереди выходные.

Хорошо!

Я принял ванну и, наконец, помыл голову, с разрешения хирурга, который закрыл мне больничный намедни.

М-м, ага, а мы гуляем, мы крутые, ага

А мы хорошие, не злые, ага,

Пада-бада-ба-будет вечер,

Будут выходные.

Напевая так, двигался я в махровом халате, по направлению к своему кабинету, вытирал голову полотенцем и чувствовал себя прекрасно.

– … я не боюсь.

– И правильно. Давай, лезь. Там тебе будет хорошо.

– Купишь мне мороженое?

– Конечно, куплю.

Вот такой диалог между Никитой и бабайкой слушал я, стоя перед дверью своего кабинета, и холод снова бежал по позвоночнику, и бухало сердце, отдавая в виски. И тут голоса начали стихать, словно удаляясь, и тихо стукнула дверца стола. Я сильно толкнул дверь и вбежал в свою комнату.

В ней некого не было.

Продолжая обманывать себя, я дёрнулся в детскую – никого. Заглянул в туалет – пусто. Прижавшись спиной к стене, какое-то время я бездумно слушал, как на кухне напевает Ольга, готовя ужин. Нет, это даже помыслить было нельзя – вовлечь её в этот бред.

И я вернулся в свой кабинет. Открыл дверцу стола. Тупо посмотрел на свои бумаги, в беспорядке сваленные внутри. Взял верхний лист и, классически нервно обламывая грифель карандаша, написал: «ОЛЯ НЕ ВОЛНУЙСЯ МЫ СКОРО БУДЕМ». Положил записку на крышку стола, выкинул из стола на пол всю эту безобразную бумажную кипу и полез внутрь. Трудно было первые полметра. Против здравого смысла я не ткнулся головой в заднюю стенку стола, а продолжал движение, и стенка словно удалялась от меня. Представив невольно, как дрыгаются мои торчащие из стола голые ноги, я нервно хихикнул, но не остановился, а, извиваясь как червь, продолжил движение вперед. Тихо пристукнула дверца стола позади, и стало темно. Вскоре я обнаружил, что стало достаточно широко для того, чтобы я мог помогать себе руками. До этого-то они были у меня по швам, как у стойкого оловянного солдатика. Чувствовал я себя как заживо погребенный в длинном-предлинном гробу. Сколько я так полз? Думаю, не больше пары минут. Но зуб за это давать не стану. Не знаю. Слишком всё происходящее было ирреально.

И вдруг всё кончилось. Я упал примерно с полутораметровой высоты. Вот только что я полз по гробу и вдруг вывалился куда-то наружу.

А снаружи всё было не так.

Я словно на Марс попал.

Мир, окрашенный в различные оттенки красного.

Красный песок. Багровые барханы. Светло-красное небо. Ярко-красное солнце. Булыжники самых разных оттенков красного, прихотливо раскиданные по песку.

И ни малейших признаков моего стола.

Только двойная цепочка следов, ведущая за холмы.

И я в белом махровом чуть влажном халате.