Глава 3

…А еще через мгновение я сидел у вагонного окна на кушетке, тер ушибленный лоб и недоумевал, каким это образом мне удалось так быстро выкарабкаться из-под тяжелого вражеского тела и дойти до своей постели. Полминуты назад я всадил в Рипа три пули и пережил кратковременное помутнение рассудка – именно так я объяснял причину своего недолгого беспамятства, – но мир за это время успел сильно преобразиться.

Поезд стоял без движения в ложбине между поросшими редким лесом холмами, а за окнами вагона занималось раннее утро. Солнце еще не взошло, но сумерки уже рассеялись, и, значит, рассвета следовало ожидать с минуты на минуту. Походило на то, что я провел в забытьи остаток ночи и попросту потерял счет времени.

Я машинально глянул на часы: одиннадцать пятнадцать… Все ясно – разбились в драке. А жаль, отличные были часы. Подарок Бурелома на мое тридцатилетие – высококачественная копия любимой модели самого Джеймса Бонда – «Omega Sea Master 007». Моя хоть и стоила в три раза дешевле, но отслужила мне верой и правдой не хуже, чем ее оригинал – нестареющему шпиону ее величества британской королевы… Хотя нет: я присмотрелся к секундной стрелке – часы шли. Впрочем, полагаться на них все равно было нельзя: они могли с тем же успехом простоять всю ночь, а под утро снова заработать. Какие вообще могут быть гарантии на копию, пусть достаточно дорогую, но побывавшую в серьезной переделке?

И дались мне эти часы! Будто об их сохранности следовало сейчас волноваться! Наверное, сказывались последствия вечернего возлияния и пережитого затем удара по голове, от которых теперь мои мысли шевелились, словно личинки мух в выгребной яме, – так же сумбурно и бестолково. Я потер виски, после чего, обнаружив на столике открытую бутылку с минералкой, залпом опустошил ее почти до дна, а остатки выплеснул себе на макушку.

Вот так-то лучше! «Соображалка» хоть медленно, но заскрипела колесами в нужном направлении…

Итак, на дворе примерно семь – семь тридцать утра, мы по неизвестной причине стоим посреди леса и неизвестно когда отправимся дальше.

Хорошие новости: я выжил и до сих пор не арестован. Мне пришлось выпустить в драке треть пистолетного магазина, и за ночь меня не пришел проведать даже сопровождающий поезд наряд милиции. Очень странно.

Также странно то, что Тюнер и Кадило до сих пор не вернулись из ресторана. Вряд ли это заведение работало круглосуточно, и моих напарников непременно выдворили бы оттуда перед закрытием. То есть где-то около полуночи или, в крайнем случае, в полпервого ночи. Но если бы напарники вернулись, они непременно привели бы меня в сознание и стали выяснять, что тут стряслось и откуда у нас в купе взялся труп.

Труп! А вот это уже плохие новости. Даже учитывая, что мои выстрелы чудом не перебудили проводника и соседей, тело Рипа не оставляло никакой надежды на то, что мы выпутаемся из этой передряги чистенькими.

А может, напарники отсутствуют потому, что решили избавиться от трупа? Ну да, разумеется! И для этого Тюнер и Кадило даже попросили машиниста задержать поезд и подождать полчасика, пока они зароют мертвеца в ближайшем лесочке! И не думал я раньше, Глеб Матвеевич, что ты – форменный идиот!..

Боль в отдавленной шее и отбитой спине причиняла неудобство, и я с большим трудом обернулся, дабы убедиться, что тело все еще находится на пороге туалетной кабинки. Я ничуть не сомневался, что оно там. Получить три пули в упор и выжить Рип мог, если только у него под пальто был надет хороший бронежилет. И вдобавок имелось везение.

Тело в купе отсутствовало. Совладав с головокружением, я добрел до туалета и убедился, что агонизирующий враг не заполз внутрь кабинки и не окочурился там, забившись между раковиной и унитазом. Пятен крови также не наблюдалось. Разве только их смыла вода, что почему-то все еще бежала из простреленной трубы и утекала через сливное отверстие в полу. Но так или иначе кровавые следы на пороге туалета все равно бы остались. Однако их не было, что подтвердило версию о надетом на врага бронежилете.

Мне заметно полегчало: проблема избавления от крупногабаритной улики отпала. Хотя не исключено, что лучше бы Рип все-таки умер. Сталкиваться с ним снова мне вовсе не хотелось.

Значит, удрал, счастливчик! Но тогда почему он оставил меня в живых и не забрал с собой армиллу? Ведь я лежал на полу, абсолютно беспомощный, а ключ от багажной ячейки находился у меня в кармане рубашки. Он и сейчас там, а ячейка по-прежнему заперта. Кто-то прибежал на шум и спугнул Рипа? Но почему свидетель не вызвал милицию и не привел меня в чувство?..

Короче, с чего начал раздумья, к тому и вернулся… Сплошные загадки, и, чтобы их разгадать, придется волей-неволей высунуть нос наружу. А там будь что будет: или арестуют, или устроят скандал по поводу ночного дебоша, выломанной туалетной двери и пробитых водопроводных труб. Хотя еще неизвестно, кто здесь должен затевать скандал. Интересно будет послушать оправдания дяди Пантелея насчет того, почему это среди ночи по его вагону свободно разгуливают вымогатели и убийцы. А если бы Рип явился не ко мне – человеку, готовому к визиту непрошенных гостей, – а решил покуситься на честь благородной дамы из соседнего купе? И почтенный возраст не помог бы Иванычу – отвечал бы за халатное несение службы по всей строгости.

Я извлек из камеры кейс и на всякий случай проверил, на месте ли армилла, после чего запрятал драгоценный груз обратно, нацепил кобуру, пиджак и вышел в коридор. Накинься на меня сейчас милицейский наряд, я бы ничуть не удивился, ибо это не противоречило бы здравому смыслу. А вот гнетущая тишина, что царила в вагоне, вызывала предчувствие чего-то скверного и даже мистического. Но за минувшие сутки я успел свыкнуться со всякой чертовщиной и начал относиться к ней так же нормально, как к атмосферным осадкам. Я считал себя трезвомыслящим человеком и, столкнувшись пару раз с тем, что не поддавалось логическому анализу, признал за мистикой право на существование. Лучше было заранее сделать это, чем с пеной у рта отрицать «очевидное невероятное» до тех пор, пока оно, грубо говоря, не сядет мне на голову.

Впрочем, зловещая тишина продлилась недолго. Едва я выглянул в коридорное окно и убедился, что вижу в нем практически зеркальное отражение уже знакомого пейзажа, как снаружи до меня долетели возмущенные крики. А точнее, забористый многоэтажный мат – такой, которым русский человек при желании может выразить любые чувства, от восторга и удивления до ненависти и разочарования. В данном случае, судя по тону крикуна, его обуревали одновременно недоумение и гнев. Чем они вызваны, я пока не знал – чересчур сумбурен был доносившийся из соседнего вагона речевой поток. Но я полагал, что всему виной служит незапланированная остановка поезда, а не произошедшая ночью в спальном вагоне стрельба.

– Это что за шутки?! Да как же, мать его, такое может быть?! А если бы мне руку оттяпало нахрен?! Или вообще пополам перерезало!.. А куда поезд-то подевался?! Они там что, просто взяли да уехали?! И не заметили, что случилось?!

Иных приличных и связных реплик в шквале непечатной брани я не разобрал. Судя по всему, произошла какая-то авария, а этот возмущенный гражданин в ней едва не пострадал. Но что бы там ни стряслось, его крики наконец-то оживили наш вагон, странные пассажиры и проводник которого проигнорировали давеча мордобой и стрельбу, но на отборную матерщину отреагировали довольно-таки живо.

Однако, как выяснилось, никакой странности здесь не было. Просто до этого я пытался глядеть на ситуацию здраво, а она оказалась начисто лишена логики…


Первым передо мной нарисовался разозленный дядя Пантелей. Выглянув в коридор и заметив меня, проводник тут же решительной походкой направился в моем направлении. Он просто кипел от возмущения, но уподобляться крикуну, что блажил где-то под окнами, интеллигентный Иваныч не стал.

– Вы что себе позволяете, молодые люди? – уперев руки в боки, осведомился дядя Пантелей. Очи его сверкали таким негодованием, что, казалось, начни я пререкаться, и проводник сразу же отвесит мне пощечину. – Что это за пьяный дебош в общественном месте! Кто из вас стрелял? А ну сознавайтесь, а иначе милицию вызову! И не вздумайте отпираться – я отлично знаю, что вы за публика!

Вряд ли, конечно, он знал, на кого мы работаем, но догадаться о нашей профессии по замашкам моих товарищей Иваныч мог. И хоть в последние годы под чутким присмотром Лингвиста Тюнер и Кадило избавились от многих вызывающих манер, что были свойственны малолетней шпане, нежели серьезным взрослым людям, в речи напарников то и дело проскакивали прежние жаргонные словечки. Ничего не попишешь, наследие бурной молодости. Такое же, как переломанные носы, шрамы на кулаках и сотрясенные – благо хоть не окончательно – мозги.

– Это я стрелял, дядя Пантелей, – сознался я, не видя смысла отрицать очевидное. – Какой-то человек напал на меня ночью, когда я спал. Мне пришлось защищаться, но никто не пострадал, так что успокойтесь. Не надо никакой милиции. Не волнуйтесь, мы возместим вам весь ущерб.

Проводник недоверчиво прищурился, заглянул в купе, после чего с откровенной издевкой поинтересовался:

– Ну и куда подевался этот ваш злодей?

– Сбежал, пока я валялся без сознания, – ответил я. – Он двинул меня чем-то по темечку, и я отрубился. А когда очнулся, этот бандюга уже исчез.

– И у вас хватает наглости врать мне прямо в глаза! – укоризненно покачал головой Пантелей Иваныч. – Как же так ваш злодей умудрился прошмыгнуть незаметно мимо меня? Я лично запер четверть часа назад тамбурные двери!

– Четверть часа назад? Ха! – победоносно усмехнулся я. – Ваши двери стояли нараспашку всю ночь, а теперь вы удивляетесь, куда подевался человек, с которым мы дрались! Ну вы даете, Пантелей Иванович! У вас что, так заведено – запирать тамбур только перед рассветом, чтобы ночью по вагону шастали все, кому не лень?

– Что значит «перед рассветом»?! Да вы своем уме? – От негодования дядю Пантелея аж затрясло. – Я еще не выяснял, что за светопреставление творится на улице и почему мы стоим, но сейчас, смею вам доложить, только двадцать минут двенадцатого! Вы устроили драку каких-то пять минут назад! С кем – понятия не имею. Возможно, у вас белая горячка и вы учинили погром в одиночку, а потом и вовсе утратили чувство реальности!.. Вы правы: милицию мы вызывать не будем. Вызовем-ка лучше врача!..

В то время, пока мы препирались, в вагонном коридоре один за другим появлялись любопытные пассажиры. Было их немного – помимо меня, всего трое. Оно и понятно: на этом, не слишком протяженном железнодорожном направлении многие путешественники предпочитали экономить и ездить в простых купейных вагонах. Такой «спальник», как наш, имелся в составе поезда всего один и был прицеплен в самом хвосте поезда. Словно бы в наказание за нашу гордыню и нежелание хотя бы ненадолго уравнять себя в правах с остальными, не столь привередливыми гражданами.

Первой покинула купе та самая благородная дама, для которой кульминация нашей с Рипом разборки должна была стать сущим кошмаром. Попробуй тут засни, когда по соседству гремит война! Но, на мое удивление, дама выглядела совершенно спокойной. Невысокая – на голову ниже меня, – одетая в расшитый драконами китайский халат, женщина моих лет. На вид вполне себе ничего: ладная фигурка, тонкая талия, миловидное лицо, в котором присутствовали едва уловимые восточные черты; стянутые в пучок черные волосы до плеч; ухоженная загорелая кожа, большие карие глаза… Правда, взор чересчур надменен и колюч, ну да ведь у каждого из нас есть недостатки. Неудивительно, что дядя Пантелей дал моей соседке такую высокую оценку: люди голубых кровей различают друг друга с первого взгляда; как говорится, рыбак рыбака видит издалека… В руке у пассажирки была пачка дорогих сигарет и зажигалка. Видимо, дамочка проснулась и собралась закурить – в ее купе, как и в нашем, это дозволялось. Но когда она расслышала, как в коридоре проводник распекает дебошира-соседа, не вытерпела и решила присутствовать при свершении правосудия. А не исключено, что и выступить на стороне Пантелея Ивановича.

Следом за ледышкой-брюнеткой в коридоре появился нескладный парень лет двадцати. Худосочный, в левом ухе и ноздре по серьге, во рту жвачка, волосы выкрашены в вызывающий зеленый цвет. Наряд парня состоял из кичливой оранжевой толстовки, коротких – чуть ниже колен – модных спортивных штанов и кед. Во времена моей молодости о таких типах было принято говорить: неформал. Как называли эту категорию молодежи сегодня, я понятия не имел, но по привычке продолжал питать к неформалам неприязнь. Конечно, не такую непримиримую, как пятнадцать лет назад. Сегодня я уже не считал подобную публику сорняками, которые надо изводить под корень, а относился к ней терпимо. В смысле, просто не замечал этих людей, как бы те ни изощрялись, пытаясь обратить на себя внимание окружающих.

Последней на шум вышла высокая, похожая на фотомодель, девица. Для ее характеристики достаточно было всего одного слова: куколка. Длинноногая, голубоглазая блондинка, чья внешность – бесценный дар природы и одновременно – объект жестокой зависти обделенных этим даром подруг. Такие красотки никогда не затеряются в толпе и способны устроить себе жизнь, почти не прилагая к этому усилий; хватило бы житейского опыта выбрать себе достойного кавалера, а уж кандидатур на это место всегда найдется предостаточно. Девица носила коротенькую юбочку и черную, выше пупка, маечку с блестками. Выглядела белокурая пассажирка чуть постарше своего «зеленовласого» соседа, но гораздо моложе благородной дамы. В этом цветущем возрасте девушки либо еще только заканчивают институты, либо уже вовсю делают себе карьеру в каком-нибудь модельном агентстве. Или же, при чрезмерно неуемной жажде красивой жизни, вкушают ее сладкие плоды из рук богатого спонсора. Впрочем, как сказал однажды поэт: все работы хороши, выбирай на вкус…

Девица хлопала спросонок длинными ресницами и недоуменно посматривала то на нас с проводником, то в окно, то на парня. А он при появлении в коридоре своей эффектной соседки тут же ошалел и, кажется, вообще забыл о том, что здесь творится (причина ошалеть у него и впрямь была, но выяснилась она немного погодя). Дама в халате смерила молодежь равнодушным взглядом, после чего прислонилась спиной к купейной двери, извлекла из пачки сигарету и демонстративно закурила. Прямо перед носом у брюнетки висело предупреждение не курить, но она его в упор не замечала.

Как оказалось, зря не замечала. Дядя Пантелей хоть и был занят со мной «разбором полетов», но пребывал начеку и живо засек нарушение правил противопожарной безопасности.

– Прошу прощения, но не могли бы вы погасить сигарету? Или же идите докурите ее у себя в купе, – вежливо обратился к даме Пантелей Иваныч, едва до его чутких ноздрей долетел табачный дым.

– Да бросьте, господин хороший! – с вызовом заявила брюнетка. Она вышла к нам с явным намерением поскандалить, однако, вопреки моим прогнозам, поддерживать дядю Пантелея дамочка отнюдь не собиралась. – Я здесь по вашей милости только что чуть не нарвалась на пулю, а вы еще смеете меня в чем-то упрекать?

Аргумент был действительно железобетонный. Дядя Пантелей не нашел, чем на него возразить, лишь виновато покряхтел и отвел взгляд. Дама с победоносной ухмылкой затянулась и издевательски выдохнула в нашу сторону очередное облако сизого дыма. Похоже, эта самоуверенная особа умела побеждать в спорах. А вот мне крыть предъявленные обвинения было нечем. Как только проводник огорошил меня известием, что, несмотря на все признаки рассвета, на дворе нет еще и полуночи, я вконец запутался. Прояснилась лишь одна тайна: почему мои напарники до сих пор не вернулись из ресторана. Остальные же загадки не только не приблизились к ответам, а отдалились от них еще дальше.

– Если сейчас ночь, то почему на улице так светло? – подала голос блондинка. Вопрос был очень актуальный и для меня, и для всех присутствующих. – И что от нас хочет вон тот военный?

Все, в том числе и мы с дядей Пантелеем, посмотрели в окна. Перед вагоном метался, размахивал руками и продолжал кричать тот самый человек, брань которого я расслышал, едва покинул купе. Он и впрямь был военным и носил камуфлированную полевую форму без головного убора. Выправка крикуна также бросалась в глаза, хотя гренадерской статью он не блистал. Низкорослый, плешивый мужичок лет за сорок, с помятой физиономией определенно любил выпить, но фигура его была подтянутой и сбитой. Что он хотел от нас, тоже было в принципе понятно. Завидев, что пассажиры «привилегированного» вагона обратили-таки на него взоры, военный начал рьяно выманивать нас наружу, все время указывая куда-то в начало поезда.

– Какой экспрессивный тип! – фыркнула брюнетка. – Кто-нибудь, спросите, чего ему неймется. Может, там впереди пожар или еще какая авария, а мы тут ни сном ни духом.

– Сейчас выясним, – с готовностью откликнулся Пантелей Иваныч и, одарив меня недвусмысленным взглядом, в котором явственно читалось, что наша беседа еще не окончена, зашагал к переднему выходу из вагона. Заметив, куда направился проводник, военный перестал жестикулировать и поспешил в том же направлении.

– Прошу прощения за беспокойство. Надеюсь, вы не пострадали? – извинился я перед брюнеткой. Сказать по правде, делать это мне совершенно не хотелось. Но я подумал, что, проявив учтивость, смогу убедить соседей в том, что диагноз «белая горячка» был вынесен мне Иванычем несправедливо.

– Закусывать надо, когда пьете! – огрызнулась благородная дама. – И кто вам только разрешение на оружие выдал?

Я бы мог показать этой стерве медицинскую справку о том, что моя психика в полном порядке, но вопрос был задан риторический и к ответу не обязывал. К тому же не успел я вымолвить в свое оправдание и слова, как брюнетка гордо повернулась ко мне спиной и удалилась к себе в апартаменты.

Я покосился на молодежь: ну, эти-то вряд ли дождутся от меня извинений… Впрочем, молодежи они и не требовались. Куколка, прикусив губку, продолжала топтаться у окна и растерянно смотрела на рассветное небо. Неформал пристроился рядом с соседкой и делал вид, что пялится туда же. На самом деле он явно собирался завести с блондинкой разговор, но пока робел.

Вот вам лишнее доказательство того, каким в действительности местом думают молодые люди этого возраста. Вокруг такое творится, что впору с ума сойти, а зеленовласому все до фонаря. Юноша озабочен тем, как произвести впечатление на сексапильную спутницу. А то, что рассвет сегодня наступил на семь часов раньше, для парня не новость. И впрямь, эка невидаль – природный катаклизм! Расскажешь кому – обсмеют или начнут допытываться, где такую шикарную «травку» можно достать, от которой даже солнце по ночам мерещится. Но вот когда приятели узнают, что твоя подружка – настоящая фотомодель, это вызовет у них лишь уважение и зависть. А что еще нужно для счастья, когда тебе всего двадцать лет?..

Мне не хотелось возвращаться в раскуроченное купе и дожидаться, пока проводник разузнает обстановку и введет нас в курс дела. Заперев купейную дверь, я решил сходить проветриться и заодно разыскать Тюнера и Кадило, чтобы рассказать им о случившемся. Я вышел в тамбур, спустился по лесенке на землю, осмотрелся…

И обомлел!

Чудеса и не думали заканчиваться. Наоборот, теперь они начали обретать воистину чудовищный размах…


Полная клиника – так охарактеризовал накануне Тюнер проделки таинственной армиллы Подвольского. Мой напарник ошибался: в тот раз мы пережили лишь обычную «диспансеризацию». Клиника наступила сейчас, когда перед моими глазами предстала картина, что могла бы с легкостью вписаться в полотно любого сюрреалиста. Увиденное потрясло меня настолько, что я в ужасе попятился и чуть не запнулся о сидевшего на склоне холма дядю Пантелея. Крикун-военный тоже был здесь. Он устроился на кочке рядом с проводником и теперь угрюмо помалкивал.

Первое, на что я обратил внимание: наш вагон стоял на рельсах один-одинешенек, а поезда и след простыл. И не было бы в этом ничего странного, если бы мы просто отцепились от состава и торчали посреди леса позабыты-позаброшены. Ужас нашего положения крылся в другом. В действительности на путях находилась одна целая и примерно одна десятая вагона. Тот вагон, к которому был прицеплен наш, был распилен поперек с аккуратностью, недоступной даже высокопрофессиональным резчикам металла. По крайней мере, я сильно сомневался, что вижу перед собой результат деяния человеческих рук. Распластать многотонную махину с такой скоростью, да еще на ходу, не сумел бы и сверхмощный лазер.

Только здесь постарался явно не он. Край разрезанного вагона выглядел так, что казалось, будто никакой резки и вовсе не было. Любой металлорежущий инструмент оставляет после себя на материале характерный след: автоген – застывшие потеки металла, абразивный диск – шершавости и заусеницы, фреза – множество опилок, а зубило – деформированную рваную кромку. То устройство, что оттяпало хвост нашего поезда, не оставило за собой вообще никаких «улик». Складывалось впечатление, что вагоны вышли в таком ужасном виде прямиком с завода, где шлифовальщики тщательно обработали линию поперечного среза, доведя ее до идеально гладкого состояния.

Все признаки указывали на то, что распиловка проводилась уже после того, как поезд остановился. Разрез проходил не только через сам вагон, но и по его задней колесной паре и даже рельсам. Колеса на одной из осей были разделены на две неравные доли, словно монеты – слесарными клещами. Случись такое на ходу, поезд непременно сошел бы с рельсов и последствия катастрофы были бы на порядок страшнее.

Отрезанных сегментов колес поблизости не наблюдалось – видимо, они исчезли вместе с поездом. Но куда исчез он? А главное, почему и каким образом? Неужели поезд тащил за собой волоком разрезанный вагон? Раз так, значит, машинист был в курсе катастрофы, что случилась в хвосте состава, и тем не менее предпочел скрыться! Вот уж не думал, что на железной дороге – оплоте не менее железной дисциплины! – могут работать такие мерзавцы!

Но самое сильное потрясение ожидало меня после того, как я вдоволь наужасался видом разрезанного вагона и заметил, что исчез не только наш поезд, но и в придачу к нему железная дорога! Под нашим вагоном и прицепленным к нему «огрызком» путь был в полном порядке. Рельсы лежали на щебневой насыпи, в две колеи, одна из которых была пустой. Рядом с вагоном возвышалась мачта электромагистрали и торчал какой-то знак. Однако спереди и сзади – точно на уровне среза и чуть поодаль от тыльной части нашего вагона – пути обрывались и пропадали. Причем вместе с насыпью и столбами.

Длинные обрывки проводов свисали до земли с единственной уцелевшей мачты, поскольку ее соседки как в воду канули. Я прикинул на глаз: если вытянуть эти обрывки в длину, они закончатся аккурат там, где обрывалась насыпь. Наш раскуроченный ущербный мини-состав будто водрузили на постамент – такой, на которые сегодня железнодорожники ставят в качестве памятников отслужившие свой срок легендарные паровозы. Наш «монумент» неизвестно чему был установлен в неизвестном месте неизвестно кем. А мы, помимо своей воли, стали неотъемлемой частью этой сюрреалистической композиции. Такие вот умопомрачительные дела.

Чудеса чудесами, но даже им при желании можно было подыскать разумное объяснение. Например, обвинить во всем сумасшедшего вымогателя Рипа, поскольку в его причастности к этому инциденту я был уверен почти наверняка. Предположим, Рип являлся представителем внеземной цивилизации и решил разыграть со мной и моими спутниками этакую глобальную шутку в духе «Секретных материалов», со светопреставлением и прочими инопланетными фокусами. И, надо отдать должное этому шутнику, его забава удалась на славу. Более грандиозного иллюзионного шоу я до сей поры и правда не видел.

– Охренеть! – коротко и емко охарактеризовал я увиденное и плюхнулся на сухую траву рядом с дядей Пантелеем и военным, который, согласно знакам отличия на погонах, носил звание прапорщика. Мы сидели рядком на склоне холма и завороженно пялились на вагон, словно мартышки-бандерлоги – на вогнавшего их в транс удава Каа.

– Верно, браток, – взбудораженным голосом поддержал меня прапорщик. Он немного пришел в себя и потому уже не матюгался через каждое слово, а пулял бранные словечки редко и исключительно по делу. – Найду того распирдяя, который это допустил, – живьем закопаю, клянусь! Но вы-то еще легко отделались, а вот мне досталось по самое не горюй! Едем мы, стало быть, с капитаном Репиным из горниловской учебки, новую партию сержантов к себе в часть везем. Все чин по чину, никакого пьянства – при исполнении как-никак. Ну, разве только с капитаном за ужином чекушечку в тихушечку выцедили и на этом баста… Сержанты – контингент смирный, дисциплине обученный; это ведь не призывники, за которыми глаз да глаз нужен. Потом я, значит, командую бойцам «отбой», а мы с Репиным решаем перед сном в картишки перекинуться. Сидим, играем, мне только-только масть поперла, и тут, как назло, желудок прихватило. Да так резко, что пришлось бросать все и бежать в сортир. Во-о-он туда…

Прапорщик указал на куцый обрезок, который остался от его некогда длинного вагона. Я уже заметил, что «демаркационная линия» проходила аккурат через туалетную кабину, поэтому дальнейшее развитие событий в рассказе бедолаги-военного предсказать было несложно.

– Оккупировал сортир, устроился, никому не мешаю, и вдруг бац! – стена с умывальником исчезает начисто! – продолжал прапорщик. – Вжик – и будто ее вовсе не было! Что за епическая сила сортир располовинила – неизвестно. Только пересрался я так, что не сиди в тот момент на толчке – стирал бы сейчас штаны в ближайшей луже. Минуту вопил, как ошалелый, чес-слово! А что было думать? Катастрофа! Поезд слетел под откос, а мы каким-то чудом на рельсах остались… – Далее последовал громоздкий и непереводимый каскад идиоматических выражений, смысл которых был, впрочем, ясен даже мне – человеку, не служившему в армии. – …Потом присмотрелся: что за чертовщина? Ни огня, ни трупов, ни обломков, ни, бляха-муха, даже рельсов! Сижу я, значит, со спущенными штанами в сортире из двух с половиной стен посреди чистого поля, вокруг тишь да благодать, а я ору дурнем почем зря! Увидит кто – сраму ведь не оберусь. Опозорится прапорщик Хриплый перед честным народом, капитаном и курсантами… Одним словом, как верно подметил браток: охренеть!.. А дальше вы все и без меня знаете… Эй, батя, тебе что, плохо?

– Есть немного, – признался Пантелей Иваныч, морщась и потирая грудь в области сердца. А затем извиняющимся тоном обратился ко мне: – Послушайте, Глеб, вы не могли бы сбегать в вагон и принести мои таблетки? Они в маленькой бутылочке, у меня в портфеле. Не ошибетесь – других лекарств там нет. Вот, держите ключи от купе.

Я с опаской взглянул на побледневшего дядю Пантелея, взял ключи и припустил к вагону. Больше всего я переживал, что у Иваныча случился инфаркт и от таблеток не будет никакого проку. Несмотря на то что мы с проводником пребывали на ножах, смерти я ему, конечно же, не желал. Он бранил меня по долгу службы и не попусту, поэтому затаивать на Иваныча злобу было глупо…

К дяде Пантелею я возвращался не один, а в компании трех сопровождающих. Не добившись от меня внятных ответов, мои новые знакомые решили прогуляться и самостоятельно разведать обстановку.

«Надо было предупредить, чтобы те из них, кто тоже сидит на таблетках, прихватили их с собой, – поздновато спохватился я, неся проводнику лекарство и бутылку с водой. – А то мало у Иваныча успокоительного, чтобы всех особо впечатлительных отпаивать…»

Пока дядя Пантелей глотал таблетки – благо за те пару минут, что я отсутствовал, ему не стало хуже, – вылезшие из злополучного вагона пассажиры сполна насытились жестокой правдой, приправленной изрядной долей острых ощущений.

Благородная дама, которая ради этой вылазки переоделась в джинсовый брючный костюмчик, уселась на землю прямо перед раскуроченным вагоном и, ошалело взирая на сортир «в разрезе», полезла ходящей ходуном рукой в карман за сигаретой.

Спустившись с подножки и увидав, что здесь творится, блондинка от неожиданности вскрикнула и, прикрыв в испуге ладонью ротик, застыла в этой позе, будто статуя. Казалось, куколка гадала, падать ей в обморок сию минуту или же подождать, пока поблизости окажется кавалер, готовый подхватить девушку на руки.

Но зеленовласому неформалу было сейчас не до ухаживаний. Наконец-то его, что называется, проняло. Он в возбуждении заходил туда-сюда возле сюрреалистических останков поезда, трогал обрезанные края вагона и периодически издавал протяжное «Ва-а-ау!» – ни дать ни взять, голодный котяра, что крутится у ног потрошащей рыбу хозяйки. После чего, обуздав-таки волнение, парень попросил у брюнетки закурить. Та чисто машинально протянула ему пачку и зажигалку, которые юноша также машинально передал обратно, как только выудил оттуда сигарету и прикурил ее. Шок для собравшейся у вагона троицы был общим и вполне естественным диагнозом.

Дядя Пантелей, поблагодарил меня за услугу, выпил таблетки и, закрыв глаза, прилег на травку дожидаться, когда ему полегчает. Бледность у него с лица потихоньку спадала, что являлось хорошим признаком. К счастью, больше никому из нас медицинская помощь не потребовалась, а иначе я даже не предполагал, что бы делал в данной ситуации. Проводник поезда, военнослужащий и бывший спортсмен – несомненно, мы были знакомы с правилами оказания первой врачебной помощи. Но для квалифицированного медицинского обслуживания наших познаний в этой области явно не хватало. Даже совместных. Глядя на остальных, я все больше приходил к выводу, что на поддержку этой троицы можно вовсе не рассчитывать – хватило бы сил позаботиться о себе, не говоря о других.

– Не могу, не могу в это поверить… – севшим голосом пробормотал дядя Пантелей, не открывая глаз. Видимо, у него попросту не было сил смотреть на это безумие. – Здесь какое-то недоразумение! Так не бывает!

– Выходит, батя, что бывает, – возразил прапорщик. Я с удовлетворением отметил, что, придя в себя, Хриплый начал глядеть на окружающий нас странный мир с тем же фатализмом, что и я. – Слышь, браток, – обратился он ко мне, – у тебя мобильник с собой?

Я достал из кармана пиджака телефон и с огорчением отметил, что прапорщик вспомнил о нем раньше меня. Выходит, это только в анекдотах прапорщики – сплошные тугодумы. В экстренных же обстоятельствах они, как выяснилось, мыслили быстро и практично.

– Я бы мог, конечно, и сам звякнуть куда следует, но мой мобильник у капитана в вагоне остался, – виновато уточнил Хриплый. – Кстати, меня Архип зовут. Архип Хриплый. А друзья Охрипычем кличут. Как видишь, отец у меня был человек с юмором.

– Глеб Свекольников, – представился я, после чего счел своим долгом представить и нашего проводника, с коим Архип, вероятно, был еще незнаком. – А его зовут Пантелей Иванович.

– Уже в курсе, – кивнул прапорщик, указав на табличку с именем и фамилией, приколотую к лацкану форменного кителя дяди Пантелея. – Эх, тяжко бате пришлось – в его-то возрасте, да в такую передрягу… Ты это… звони, не отвлекайся – Иванычу не мешало бы врачу показаться… А я пока с теми буржуями потолкую, а то они сейчас батю своими расспросами вконец доконают.

Охрипыч вовремя смекнул, какая опасность нависла над несчастным дядей Пантелеем. Троица шокированных пассажиров прекратила созерцать раскуроченный вагон и теперь направлялась к нам. Вид у каждого из «буржуев» был довольно воинственный. Им не терпелось выведать у Иваныча всю правду, какую он, по их мнению, обязан был знать.

Прапорщик самоотверженно преградил путь этой перевозбужденной компании и принял на себя тот шквал расспросов, что грозил обрушиться на пожилого проводника. Со своей задачей Хриплый отменно справился, видимо отточив мастерство агрессивной полемики при работе со строптивыми призывниками. Пока же Охрипыч защищал дядю Пантелея от разгневанных пассажиров и четко, по-армейски разъяснял им текущую обстановку, я терзал мобильный телефон. Сначала попытался дозвониться до всех известных мне служб экстренной помощи, а затем, когда выяснилось, что звонки не проходят, взялся по очереди обзванивать знакомых из адресного списка. Не забыл, само собой, и про Бурелома, поскольку его следовало непременно известить о нашей непредвиденной задержке.

Бесполезно. Сигналы уходили в никуда и обрывались без каких-либо предупреждений от оператора. Попытка наладить связь с вершины холма тоже ничего не дала. Вдобавок, поднявшись на возвышенность, я был немало озадачен развернувшейся передо мной панорамой. То, что я не засвидетельствовал восход солнца, было в принципе не удивительно – я уже догадался, что досрочный рассвет возник из-за какого-то атмосферного явления. (Откровенно фантастическую версию о причудах времени я отверг за отсутствием веских доказательств. А без них можно было фантазировать на эту тему хоть до помутнения рассудка.) Однако если с небом в целом был порядок, то увиденная мной с холма местность выглядела несколько непривычно.

Еще при выходе из вагона я заметил, что в этой местности прямо-таки по-летнему тепло. И это октябрьской ночью, в Сибири, на шестидесятой параллели! Тем не менее температура воздуха здесь держалась такой, что можно было без проблем расхаживать в одной майке, как наша очаровательная блондинка. Вероятно, воздух хорошо прогрелся из-за того, что не было ветра. Еще не опавшие сухие листья не шелестели даже на тех деревьях, что росли на вершине холма, где, по идее, ветерок должен был ощущаться всегда. После пережитого намедни удара по голове я не доверял собственному слуху и потому пригляделся к деревьям получше. Нет, мне не почудилось – листья и впрямь висели на ветках без малейшего колебания.

Да и бог с ними, с листьями, махнул я рукой (при этом у меня сложилось впечатление, что здесь отсутствовал даже не ветер, а сопротивление воздуха как таковое). Лучше объясните-ка, что за безбрежный водоем наблюдается у самого горизонта, в западном направлении (а может, и в другом – я ориентировался только по расположению вагона, который до катастрофы двигался строго на запад). Насколько я помнил географию края, ничего подобного вблизи железнодорожной ветки Горнилово – Калиногорск не было. Несколько речушек да пара небольших водохранилищ, что пересекли мы по пути в этот райцентр, выглядели попросту жалко в сравнении с замеченным мной не то крупным озером, не то маленьким морем.

Кажется, на берегу водоема располагался какой-то населенный пункт. По крайней мере, возвышение, что торчало из-за прибрежных холмов, имело правильную геометрическую форму и больше походило на здание, чем на высокую скалу. Вот и отлично, решил я. Еще неизвестно, прибудут ли спасатели, так что, в случае чего, доплетемся до города пехом. Полтора десятка километров по пересеченной местности осилит и Пантелей Иваныч, не говоря об остальных. Разве только придется тащить на себе чей-нибудь багаж… Ну уж хрен вам! За неформала не скажу – он небось будет только рад услужить блондинке, – а я в носильщики не нанимался. Пусть прапорщик этим занимается – ему в любом случае налегке путешествовать. А у меня своя поклажа имеется, которую здесь бросать никак нельзя…


– Когда прибудут спасатели? – поинтересовалась благородная дама, едва я спустился с холма. Она ничуть не сомневалась в том, что доблестные парни из МЧС в скором времени вытащит нас из этой передряги – не в дикой же сельве Амазонки мы, в конце концов, потерялись.

Пришлось огорчить брюнетку и остальных известием, что связь в этом районе – отвратительнее некуда и потому куковать нам здесь предстоит как минимум несколько часов. Конечно, при условии, что граждане пострадавшие не соизволят прогуляться до ближайшего города на своих двоих.

Немедля был готов выступить в дорогу лишь прапорщик Хриплый. Дядя Пантелей и прочие ответили на мою инициативу вмиг скисшими лицами и дружно схватились за свои мобильные телефоны в надежде, что кому-нибудь из четверых повезет больше, нежели мне. Ничего у них, понятное дело, не вышло – удача сегодня повернулась спиной ко всем нам.

Пока я отсутствовал, буржуи и прапорщик успели друг с другом перезнакомиться. Поэтому я оставался один, кто еще сохранял инкогнито для половины моих собратьев по несчастью.

– Агата Юрьевна, референт директора «Траст-Север-банка», – кратко, но с достоинством представилась благородная дама. Неужели и впрямь решила, что я буду называть ее по имени-отчеству? Экая претенциозная милочка! Помечтай, помечтай…

– Паоло… То есть Павел Тумаков. – Зеленовласый нехотя оторвал задницу от земли и протянул мне ладонь для рукопожатия. Жать ему руку не хотелось, но пришлось – надо же было как-то отбеливать свою репутацию пьяницы и дебошира. – Учусь в нашем ГИМО. Мой отец – помощник посла в Суринаме. Но это временно. Через год его обещают в Штаты перевести.

Меня такие подробности интересовали не больше, чем местонахождение того же Суринама. Но раз уж Паша счел необходимым известить меня об этом, значит, и мне следовало порадоваться за успехи главы семейства Тумаковых. Что я и сделал посредством скупой улыбки и вежливого кивка.

– Кажется, мы с вами раньше где-то встречались, – заметил я блондинке еще до того, как она назвала свое имя. Нет, я вовсе не пытался встать между ней и взявшим ее под опеку студентом. Лицо куколки и впрямь показалось мне знакомым.

– Ну вы, Глеб Матвеевич, даете! – воскликнул Паша, не дав девушке и рта раскрыть. – Конечно же, вы ее знаете! Ведь перед вами – наша знаменитая певица Ленора Фрюлинг! Звезда! У меня все ее альбомы дома на дисках есть! Что с вами? Неужели вы музыкой не интересуетесь?..

Вот оно, оказывается, в чем причина моего дежавю! Так, значит, с нами – несравненная Ленора собственной персоной, чьи афиши я видел в Горнилове всего несколько часов назад. Каюсь, а я при взгляде на куколку начал было грешным делом вспоминать наши с напарниками недавние похождения в корпоративные сауны…

– Рад знакомству, Ленора, – раскланялся я, искренне надеясь, что меня не заставят высказывать свое мнение о творчестве госпожи Фрюлинг. – Как прошли гастроли?

– Спасибо, хорошо. Только я не Ленора, а Лена… Лена Веснушкина, – метнув недовольный взгляд в почитателя, поправила меня звездочка и пояснила: – Этот псевдоним мне имиджмейкеры дали. Сказать по правде, я его терпеть не могу. Буду признательна, если вы, Глеб, и остальные будете звать меня просто Лена. А то, боюсь, скоро я от этого имени совсем отвыкну.

– Не вопрос: Лена так Лена, – пожал плечами пристыженный Тумаков. – А вот мне моя кликуха всегда нравилась: Паоло Свинг. Классная, да?

– Боксер? – вежливо осведомился я.

– Не-а, – помотал головой Паша. – Я ж не дурак, чтобы давать кому-то колотить себя по башке и народ этим развлекать… Свинг – это типа тоже псевдоним. Просто мы с пацанами из института давно хотим музыкой заняться и свою «банду» сколотить. Даже название придумали: «Тротиловый эквивалент»! Хотели поначалу «Жгучими красными перцами» обозваться, но потом выяснилось, что какие-то американцы это название раньше нас застолбили. Но наше тоже ничего звучит. Паоло Свинг и группа «Тротиловый эквивалент» – круто, да?

Вопрос предназначался не мне, заскрипевшему зубами после бесцеремонного отзыва Свинга о моем любимом виде спорта, а Лене – видимо, она была просто обязана не устоять перед апломбом несостоявшегося музыканта. Но Веснушкина ничего не ответила Тумакову, лишь горестно вздохнула и потупилась. Ее и без того тяготила ситуация, в которой мы очутились, а тут еще, как назло, к Леночке поклонник навязался. Не поклонник, а сущий репей! Увы, Ленора, но такова оборотная сторона всенародной любви: стоит только заработать себе популярность, и уже нигде не будет тебе проходу от почитателей. Даже в эпицентре паранормального катаклизма.

Лингвист, Охрипыч, Фрюлинг, Свинг… Вот тебе, Паоло, и готовая банда. Осталось только двум ее членам клички придумать, и дело в шляпе. Хотя, конечно, дяде Пантелею в его возрасте обзаводиться кличкой будет несолидно, но для Агаты Юрьевны еще не поздно подобрать что-нибудь этакое. «Банкирша», например. А что, весьма емкое прозвище, которое лишь подчеркивает стервозную натуру нашей бизнесвумен и при этом ничуть не омрачает ее благородный имидж.

Мы расположились на вершине холма, словно на пикник, только что продукты не захватили. За неимением иных актуальных тем для разговора занялись обсуждением свалившейся на нас неприятности. Самыми активными в этом плане оказались студент и прапорщик. Первый – из-за бурного юношеского воображения. Второй – потому что любил почитывать на досуге фантастическую литературу, где порой описывались куда более невероятные случаи. Немного оклемавшийся дядя Пантелей, женщины и я просто слушали перебивающих друг друга «аналитиков», не споря и не соглашаясь ни с кем из них.

Я тоже мог бы рассказать довольно интересную историю про лежащую у меня в кейсе армиллу. А также о психе без лица, что явился за ней и чуть было, как однажды выразился наш многоуважаемый президент, не замочил меня в сортире. Катаклизм случился именно в тот момент, когда я прикончил Рипа – вернее, думал, что прикончил, – и вряд ли это было простым совпадением.

Но я, естественно, не выдал своей страшной тайны. Пусть фантазируют, кому сколько угодно. Пользы от этого не больше, чем от толчения воды в ступе, зато дружеское общение хорошо помогало всем нам бороться со стрессом. За себя я не переживал, однако находиться в компании паникеров мне бы не хотелось. Поэтому приходилось делать вид, что я заинтересованно внимаю рассказчикам, дабы они не прерывали свои речи и отвлекали себя и прочих от мрачных мыслей.


Ожидание протекало без каких-либо эксцессов, если, конечно, не брать во внимание то, что ночь упорно не желала возвращаться в свои права. Однообразное серо-голубое небо, на котором не маячило ни облачка, больше не светлело. Казалось, что солнце попросту застряло на подступах к горизонту, отчего суточный цикл планеты дал сбой. Поэтому, чтобы вновь отладить его, Всевышнему требовалось время на перезагрузку своего небесного суперкомпьютера. Данную версию выдвинул дока в компьютерных вопросах Паша Тумаков, и мне это его предположение понравилось больше других.

Мои часы шли без сбоев, и стрелки как-то незаметно подобрались к полвторого ночи. Спать не хотелось – попробуй-ка уснуть после такой нервотрепки! Мы периодически проверяли, не появилась ли связь, и надеялись, что спасатели непременно нас отыщут. Почему-то все были убеждены, что наш вагон зашвырнуло недалеко от железной дороги, а неизвестный водоем кажется таким огромным из-за расстояния; на самом же деле на горизонте – всего лишь один из здешних прудов.

Но спасатели не появлялись, хотя, согласно нашей теории, их вертолеты уже должны были вовсю барражировать над окрестностями. Мы не сомневались, что рано или поздно нас найдут и вытащат отсюда, но все равно ожидание в полной безвестности утомляло и вызывало мерзкое чувство тревоги.

Поэтому, когда до наших ушей наконец-то долетели отзвуки какой-то деятельности, мы встрепенулись и, как по команде, поднялись на ноги. После чего стали озираться в поисках источника этого долгожданного шума.

– Ну наконец-то! – облегченно выдохнула Банкирша, отряхивая с джинсов сухие травинки. – Наверное, подключили к поискам спутник, а может, наши телефоны запеленговали. Сегодня спасатели это умеют – как-никак не в Советском Союзе живем.

– Давайте не будем трогать Советский Союз, – попросил дядя Пантелей. Он тоже был обрадован сигналам идущей к нам помощи, а возмущался лишь для проформы, как поступило бы на его месте большинство пожилых людей, кому довелось почти всю жизнь прожить при советской власти. – При всех недостатках социалистического строя это было неплохое время. По крайней мере, поезда в те годы на полном ходу по частям не исчезали.

Агата не стала дискутировать с Иванычем, поскольку затронутая ими тема была совершенно неуместна. Все мы дружно обратили взоры на восток, или, если уж быть точным, то в противоположном городу направлении. Звук приближался именно оттуда. На что конкретно он походил, сказать было сложно. Но мы, обнадеженные переменами, слышали в этом шуме гул автомобильных двигателей. Не вертолетов – иначе мы уже давно рассмотрели бы их в небе, – но лично для меня особой разницы не было. Я бы не возражал хоть полдня протрястись в кузове грузовика, лишь бы поскорее убраться из этого проклятого места.

– Что-то здесь не так, – помотал головой прапорщик. – Автомобили не могут двигаться по пересеченной местности с одной скоростью. А эти прут как по автостраде, без малейшего усилия.

– Возможно, тут и впрямь есть поблизости шоссе, – предположил я. – Просто его не видно с нашего холма.

– Может быть, браток, – с неохотой согласился Охрипыч. – Только мне все равно как-то не по себе.

– Перестаньте, Архип Семенович, – возмутился студент. – Разве не видите: вы пугаете девушку!

И кивнул на Лену, на лице которой и впрямь было написано нешуточное волнение. Веснушкина стояла, зябко обхватив себя за плечи, и дрожала, но явно не от холода. Вид у нее при этом был настолько беззащитный, что мне невольно захотелось обнять и утешить бедную девушку. Того же самого, несомненно, хотелось и Паше. Но он до сих пор так и не сумел перебороть смущение перед знаменитостью краевого масштаба.

– Помолчи, студент, – одернул Охрипыч заботливого Свинга. – Ты уже достаточно сегодня наговорился. Понадобишься – спрошу.

– Что вас беспокоит, Архип? – негромко полюбопытствовал дядя Пантелей, приблизившись к прапорщику. Проводнику тоже не хотелось лишний раз пугать женщин, ведь подозрения Охрипыча могли запросто оказаться ложными.

– Это не моторы, батя, – также вполголоса ответил Иванычу военный. – Уж поверь, я на своем веку в армейских автоколоннах помотался не меньше, чем ты – в поездах. Гул ровный, как у трансформатора, вот только трудно мне представить трансформатор таких габаритов. Да вдобавок движущийся…

Я тоже мысленно согласился с прапорщиком: чем громче становился звук, тем меньше он походил на рев грузовиков. Как, впрочем, и на трансформаторный гул. На мой взгляд, эти звуковые колебания производило вообще не механическое устройство. А что именно, я даже представить себе не мог.

В неотвратимо накатывающем на нас шуме можно было при желании расслышать урчание сытого льва, рокот камнепада, вялые раскаты грома, буйство далекого лесного пожара и еще много чего, схожего по тембру. Но более верным определением я бы назвал сочетание всех этих звуков в едином потоке. Слушая его, я мог с легкостью вообразить все, что угодно, но источник шума все равно оставался для меня загадкой.

Однако долго томиться в неведении нам не пришлось. Миновала почти минута, как Охрипыч высказал проводнику свои сомнения, и горизонт на востоке вдруг подернулся полупрозрачным маревом. Аналогичный эффект возникает в жару над землей или любой другой нагретой поверхностью. С той лишь разницей, что увиденое нами марево являлось более плотным и достигало небес. Это была мутная пелена, что целиком состояла из движущихся разводов, как густой сахарный сироп при размешивании. Пелена надвигалась на нас похожим на дождевой фронтом и до неузнаваемости искажала все, что попадалось ей на пути: холмы, деревья и даже небо, однотонный цвет которого вроде бы нельзя было исказить ничем.

Одно дело – смотреть в кинотеатре, как огромное цунами смывает в океан прибрежный мегаполис, и совсем иное – когда подобная водяная гора летит наяву со скоростью реактивного самолета прямо на тебя. С учетом того, что до ближайшего океана отсюда – пара тысяч километров. А может, гора была вовсе и не водяная, но для нас в тот момент это не имело принципиального значения. Рокочущее марево стремительно приближалось, а мы стояли на холме с открытыми ртами и ватными ногами, понятия не имея, какая участь нас ждет.

– Ложись! – зычно скомандовал прапорщик. Вряд ли он не осознавал, что все это без толку. Но наша буржуйская компания исполнила приказ, наверное, не хуже тех вышколенных сержантов, каких Охрипыч вез из учебки. Замешкалась только Леночка, но ее верный паладин Тумаков не растерялся. Бросившись на объект своих воздыханий, Свинг повалил Веснушкину на траву и отважно накрыл девушку собственным телом.

А в следующее мгновение дрожащее марево накрыло округу и всех нас…

…И ничего катастрофического не произошло. Я ожидал сокрушительного удара, который отправил бы меня в долгое путешествие по воле стихии, но она не сдвинула нас и на миллиметр. Инстинктивно задержав дыхание, я не стал зажмуривать глаза, хотя мое любопытство выглядело довольно безрассудным. В полупрозрачном мареве было сложно рассмотреть даже кончик собственного носа. Поэтому я только на ощупь определил, что в пучине непонятной субстанции не шелохнется ни одна травинка и вообще не происходит никакого движения.

Все могло быть не так уж и плохо, если бы не давящая на уши низкочастотная вибрация и резкий холод, что пробрал до костей мое разморенное теплом тело. Не беспокой меня эти две неприятности, я мог бы проваляться в объятьях стихии-миража сколь угодно долго. Попробовав вздохнуть, я с облегчением обнаружил, что делаю это легко, как и прежде. И мороз мне нисколько не мешал. Это был тот самый мороз, что я пережил в поезде после драки с Рипом. Холод не щипал кожу и не обжигал легкие. Он как будто зарождался внутри меня и неудержимо рвался наружу, заставляя тело дрожать и корчиться в судорогах. Не то чтобы муки были непереносимые, но продлись такая пытка пару-тройку часов, да еще вкупе с давящим на психику звуком, я бы, пожалуй, рехнулся.

К счастью, все завершилось довольно скоро – в пределах каких-то пяти-шести минут. Едва призрачная лавина схлынула, моя окоченелая спина тут же почувствовала прежнее тепло, которому я обрадовался больше, чем Моисей – манне небесной. Судя по скрюченным страдальческим позам товарищей, им также пришлось несладко. Наши зубы клацали так, что запиши мы их совместный стук на пленку да проиграй на полной громкости, получился бы концерт не хуже традиционных японских барабанов тайко.

Разговаривать в таком продрогшем состоянии было попросту невозможно, и мы поднялись на ноги в угрюмом молчании. Все, кроме Охрипыча. Он тут же принялся за согревающую физзарядку и взялся агитировать остальных поддержать его почин. Все отказались, поскольку были слишком подавлены, чтобы бодро размахивать конечностями под счет заводилы-прапорщика. Дядя Пантелей выглядел вконец измученным, но за сердце не хватался – видимо, начинал потихоньку перебираться в нашу с Хриплым фракцию фаталистов. Банкирша Агата потянулась за очередной сигаретой, но так и не смогла ухватить ее закостеневшими от холода пальцами.

Последним с земли поднялся Паша. Делал он это с большой неохотой, поскольку был готов и дальше согревать Леночку столько, сколько потребуется. Однако Веснушкина мягко, но настойчиво отстранилась от кавалера, в объятьях которого она и без того провела непозволительно долгое для общения с рядовым поклонником время. Хотя самоотверженное поведение Паши перед лицом грозной стихии слегка изменило мое мнение о Свинге в лучшую сторону. Зеленовласый казался мне теперь не обычным ублюдком, а храбрым ублюдком – фантастический прогресс для неформала в глазах бывшего гопника, сиречь меня.

Просто чудо, что после пережитого нами второго катаклизма все обошлось без криков и истерик. Видимо, всему виной был холод, изрядно притупивший наши чувства и эмоции. Поэтому, когда мы мало-помалу оттаяли, адреналин у нас в крови уже успел перебродить.

На первый взгляд все вроде бы осталось по-прежнему: мы расселись на траве и начали обсуждать произошедшее. Но наше внешнее спокойствие было очень зыбким. В действительности мы ощущали себя подобно парашютистам, которым довелось приземлиться с нераскрывшимися парашютами и при этом не получить ни единой царапины. Мы как ни в чем не бывало продолжали беседу и даже шутили, но в душе каждого из нас образовался серьезный надлом. Каковы будут его последствия и когда они проявятся, этого нам было знать уже не дано…

Не сговариваясь, все единодушно принялись называть пронесшуюся по округе полупрозрачную стихию «волной». («Епическая волна охеренной высоты» – так более конкретно охарактеризовал это явление Хриплый, большой поклонник Жюля Верна и Герберта Уэллса. Полагаю, узри Охрипыч наяву марсианский треножник, тот заработал бы от прапорщика адекватное определение.) Едва слово «волна» было произнесено, как мне тут же закрались на ум смутные ассоциации. Я припомнил, что буквально накануне кто-то уже заикался при мне о неких вредоносных волнах. Но слышал я о них не от Тюнера и Кадила, однозначно. Подвольский? Тоже маловероятно…

Наморщив лоб, я начал по крупицам восстанавливать в памяти события вчерашнего дня и достиг-таки нужного результата. Рип! Вот кто упоминал вчера про волну, протирая мне уши своими бреднями о Концепторах и Людях При Деле. Помнится, Рип страшно боялся исчезновения некой Проекции, из-за чего неминуемо возникнет волна, а она, в свою очередь, обрушится на какой-то Рефлектор. За что растяпу Рипа якобы накажут и отправят на зону, название которой я вспомнить уже не мог.

Опять случайное совпадение? Сомнительно, а особенно после того, как я пережил за истекшие двенадцать часов столько чертовщины, что ее с лихвой хватило бы на докторскую диссертацию любому исследователю паранормальных явлений. А вдруг безликий псих действительно говорил правду и мы с напарниками по незнанию вмешались в планы агентов внеземной цивилизации? Разве то, что теперь творится вокруг нас – а конкретно похищенной армиллы, – не служит тому прямым доказательством? Наверное, надо было все-таки послушаться Рипа и во избежание трагических последствий отдать ему армиллу. Но какой идиот поверил бы без доказательств словам уродливого горбуна? Что ж, извольте: вот они, ваши доказательства! Причем такие, которые вынудят даже закоренелого скептика уверовать в сверхъестественное…

Да, давненько Лингвист не попадал в столь серьезный переплет. И прельстились мы, три кретина, на эту проклятую армиллу! Брали бы драгоценности и проваливали подобру-поздорову. Столько раз твердили клиентам, что жадность фраеров губит, и даже не подозревали, что в один прекрасный день сами окажемся в этой незавидной роли. Как ни крути, а придется вернуть добычу ее законным владельцам при следующей встрече с ними. А куда деваться? Плохо то, что тогда на мне повиснет две трети долга Подвольского, а второй раз к нему за деньгами уже не попрешься. И не из-за опасения конфликта со внеземной «крышей» Адама. Ведь я лично заявил ему напоследок: теперь ты в расчете с «Алмазной Бригантиной». Нарушать данное мной слово я не намеревался, тем паче что Подвольский не раз предупредил меня о последствиях нашего поступка. Не поверил я Адаму Адамычу, а зря…

Ладно, расплачусь, я тоже парень не бедный. Не рассыплюсь, похожу годик без машины, пока на новую не заработаю. С деньгами надо расставаться легко – не этому ли принципу научил меня в свое время Бурелом? Сейчас моя первоочередная задача – выбраться отсюда, а проблему с армиллой как-нибудь утрясем. Если, конечно, еще не поздно все исправить…

Загрузка...