– Шесть тысяч девятьсот восемнадцатый год… Однако…
Уже на реке, осмысливая увиденное и услышанное, молодой человек принялся вычислять более привычную дату – хоть как-то призвать мозги к порядку. Да и отвлечься… безжалостно зарубленный ребенок, мертвые на кольях… Жуть!
Итак… раз год начинался в марте – по крестьянскому календарю, не по церковному, значит, нужно отнять от числа сотворения мира пять тысяч пятьсот восемь лет… или – в случае с мартовским годом – пять тысяч пятьсот семь. Ну да – год новый как раз только что начался, а старый – наш – с января… Значит, значит – сейчас у них на дворе тысяча четыреста девятый год! Апрель, если точнее. Ну да, ну да – то-то Борисычи все Едигея вспоминали… И кто у нас сейчас правит? В Москве… нет, не Дмитрий Донской, тот уже умер… Ага – сын его, Василий Дмитриевич… у которого с Борисовичами какие-то разборки. Значит, Борисычи тоже какие-нибудь князья, а не простые бояре.
Господи-и-и-и… Пятнадцатый век! Самое его начало. Да разве может такое быть? Сложно представить, а ведь есть – вот оно! Вот она, баня, попарился, блин… Вот они – прорубь и зелье – водица заговоренная Левонтихи-бабки. Ой, а может, не зря все же колдуний казнили, как вот эту волхвицу? Точно, бабка подсуропила, зельем своим… точнее, уж тогда не бабка, а он сам, Егор Вожников, виновник всех своих бед. Он же хотел снадобье, хотел всякую пакость предвидеть – вот и предвидел теперь. Только не у себя, а… Черт побери! Левонтиха-то честно про грозу предупреждала, мол, не нужно в грозу-то, нельзя! Егор тогда не внял – какая, блин, в марте гроза-то? А ведь была гроза! И молния – вот теперь-то он вспомнил – блеснула! Может, от этого и случилось все? А как же… как же теперь назад? Опять в прорубь нырять? А снадобье, воду волшебную? Ее-то откуда взять, с собой-то не прихватил ничего – занырнул в чужой мир голым! В буквальном смысле слова занырнул.
Нет, вот теперь, хоть и не хочется верить, однако же все логично, все на своих местах – и беглецы, и странные люди в лесу, луки, стрелы и прочее. Теперь ясно, куда железная дорога делась, да мост, да сотовой связи вышки – не построили еще, не успели, через пятьсот с чем-то лет только выстроят.
И что теперь? Одна тысяча четыреста девятый год… Чего делать-то? Одному не выжить, это вообще-то любому человеку, вовсе не обязательно реконструктору, ясно было б. Значит, надо добраться… ну, хотя бы до Белоозера, а уж там поглядим… Антип, кстати, пару раз недвусмысленно намекал, звал даже в ватагу. В банду? Идти? А куда же еще-то! Кому он, Егор, тут нужен? Или – с Борисовичами… так те, похоже, в нем нуждаться не будут.
Вот, блин, судьба! Пятнадцатый век… Еще бандитствовать не хватало для полного счастья. От всего на голову свалившегося тут волком завоешь – Господи-и-и-и!
Вожников и сам не заметил, как уснул, а проснулся от тычка в бок. Антип разбудил, Чугреев:
– Вставай, Егорий, вставай! Твой черед сторожить.
Это слово он произнес особенно, с ударением на средний слог, не сторожи́ть, а сторо́жить.
Ну, сторо́жить так сторо́жить, тем более – и впрямь его очередь. Егор про себя усмехнулся: Борисычи, уж, конечно – бояре, сторо́жить им не по чину.
Еще было темно, горели за редкими облаками звезды, и тощий, какой-то обглоданный огрызок месяца покачивался, зацепившись рогом за кривую вершину высокой сосны, росшей неподалеку от устроенного путниками бивуака. Все так же таял в низинке костер, все так же выли волки. По пятам шли, гады, надеялись на поживу! Хм… А ведь не зря надеялись! Тех четверых, трупы… волки – они ж подберут, обглодают до последней косточки, да и косточками кому поживиться – найдется. К тому ж – ледоход скоро, весна, а по весне все эти реки-речушки – горные и неудержимые, как стремительно несущийся сель. Вожников вспомнил, сколько продвинутых байдарочников тут погибло – и не сосчитать! Как в древности говаривали – «без числа». Приедут в конце апреля за экстримом – получат сполна, вся река по берегам, как федеральная трасса, – в памятниках да в траурных венках.
Чу! Где-то за спиной вдруг скрипнул снег. Егор быстро обернулся – зеленовато-желтым пламенем сверкнули прямо напротив глаза. Волк! Ах ты ж, зараза. Молодой человек выхватил из костра головню, швырнул не глядя. Зверя как ветром сдуло. Значит – сытый. Еще бы…
Еще б человеческое жилье увидеть… посмотреть. С чего бы вот так безоглядно Борисычу верить… Хотя а как тут не поверишь-то?
К человеческому жилью путники добрались примерно через десяток дней, когда по узкому зимнику вышли к какой-то большой реке. Увидав ее, Антип бросился на колени прямо в снег и долго молился, после чего, вскочив на ноги, крепко обнял Вожникова и даже облобызал:
– Ну, Егорий! Ведь вывел все ж таки. Молодец! А, господа мои? – Чугреев обернулся к братьям. – Теперь, как уговаривались, на Белеозеро? Или, может, в Устюжну, в Вологду, как?
– Ты еще скажи – в Ярославль, в Суздаль! Почему ж не в Москву? – нервно усмехнулся Данило Борисович.
Старший же брат, Иван Тугой Лук, лишь покачал головой, наставительно заметив, что «на Белеозере» и людищи свои, и глаз чужих меньше.
– Явимся на посад, не в сам город, там и поживем, вроде бы как купцы – там таких много – пока реки ото льда не отойдут. А уж потом… потом поглядим. Тут уж с вами рассчитаемся, не сомневайтесь, да… – Иван Борисович неожиданно покраснел и, обернувшись, погрозил кулаком кому-то невидимому. – Ну, поглядим, князь Василько! Ужо найдем в Орде правду.
– А не найдем ежели? – Данило сплюнул в снег.
– А тогда – в Хлынов! – сжал кулаки старший брат. – Наберем ватагу, да… ух!
– Так, может, тогда, господа мои, сразу в ватагу? – несмело предложил Антип.
Братья разом замахали руками:
– Что ты, что ты! Думай, что говоришь-то. Мы разбойники, что ль?
По этой широкой реке (Шексне, как определил Вожников) и пошли дальше, и уж тут-то путь был наезжен, такое впечатление, будто впереди шел большой санный обоз, оставляя после себя лошадиный навоз, кострища и кучи всякого мусора – какие-то огрызки, рыбьи кости, даже выброшенную кем-то изрядно прохудившуюся баклагу.
А ближе к вечеру встретился и ехавший на лошади с волокушами-санями мужик. Крепенький такой бородач в коротком полушубке мехом наружу, справных юфтевых сапогах и волчьей шапке. На боку у мужичка болтался изрядных размеров кинжал, а к седлу были приторочены кожаные дорожные сумки.
Пятнадцатый век – понятно… и логично, о чем разговор? Просто немного невероятно… так, слегка.
Незнакомцев мужичок встретил без страха. Придержав коня, поклонился в седле:
– Здравы будьте, добрые люди.
– И ты, человеце, здоров будь. С Белеозера?
– Не, с починка еду. Сына старшого навещал. Язм Микол Белобок, своеземец, может, слыхали?
– Не, – Борисычи, переглянувшись, пожали плечами. – Не слыхивали. А до Белеозера долго ль еще?
– Да недолго, дня три. Вы, смотрю, приказчики, гости?
– Они самые и есть.
– С каких земель?
– Устюжане.
– Добрый городок. Слыхал.
– Ты, мил человек, скажи – нам тут дальше заночевать есть где?
Своеземец Микол неожиданно задумался, даже сдвинул на затылок шапку:
– Было бы где – да. В Почугееве, село такое тут, большое, в пять домов, там и постоялый двор… Токмо он занят, да и избы все – обоз перед вами идет с Ярославля. Гости ярославские чего бают – страсть! Будто Едигей-царь, с Москвы выкуп забрав, все земли полонит, жжет, грабит. Стон по всей Руси-матушке стоит от ратей его безбожных… Правда ль? Жжет?
– Да, лютует царь ордынский, – с видом знатока покивал Иван Тугой Лук. – Все потому, пока в Орде замятня была, Москва им дань не платила – а и кому было платить? Сегодня один царь, завтра – другой, послезавтра, прости, Господи, третий. Кому, спрашиваю, платить-то?
– Инда так, так, – согласился Микол. – Ну, поеду, пора уж. А вам присоветую еще до села на постой встать. Тут скоро деревенька будет, в три избы, как раз напротив острова, так вы в крайние ворота стучите да Голубеева Игната спросите – он вас на ночь и приютит. Мужик хороший, возьмет недорого – всего-то денгу. Есть у вас деньги-то?
Иван Борисович надменно хохотнул:
– Денгу заплатим. Благодарствую, мил человек, за совет да за помощь.
– И вам пути доброго.
– Интересно, – проводив его взглядом, негромко протянул Вожников. – А этот чего же на нас не бросился, ватагу свою не собрал? Подстерегли бы, да…
– Ой, дурень, дурень! – от души расхохотался Антип.
Егор даже обиделся:
– Чего сразу дурень-то? Те вон, парни, в лесу – ведь напали бы, сам говорил.
– Так то – людишки лесные, дичь! Для них каждый чужак – враг, а для местных, наоборот – деньги. Тут ведь торговый путь! А ну-ка поди, побезобразничай – враз огребешь от здешнего князя. Да и людно тут, эвон. – Антип показал рукой. – Не та ли деревня? Вон и остров напротив как раз. Нам в крайнюю избу, туда… Голубеева Игната спросить.
Вожников уже ничему не удивлялся – еще бы! – ни массивному, высотой в полтора человеческих роста, тыну из заостренных бревен, ни сколоченным из дуба воротам, кои, заскрипев, отворились, едва только Антип назвал Игната, ни бросившихся было на гостей огромным цепным псам.
– А ну, цыть! – прикрикнул на собак неприметный, среднего роста, мужчина, на вид лет пятидесяти, но еще крепкий, с седоватой бородкой и темными глубоко посаженными глазами. – Ну, я Игнат. Вы насчет ночлега? Ярославские гости-купцы?
– Не, ярославские дальше проехали, а мы – с Устюжны, – пригладив бороду, Иван Борисович протянул на ладони денгу. – На вот, Игнате, бери.
– Возьму, что ж, – недоверчиво попробовав монетку на зуб, хозяин, как видно, остался доволен. – Что без товара-то? Одни лыжи.
– Обоз-то давно уже в Белеозере.
– Поня-а-атно, – усмехнулся Игнат. – По зимней дорожке пойти не решились, летней дожидаетесь.
– То так.
– Не вы одни тако. Ладно, в людскую горницу проходите, располагайтеся, потом челядина пошлю – позвать поснидать. Эй, Федько! Федько, да где тебя собаки носят-то?
На зов прибежал парнишка лет пятнадцати, смуглый, худой, с копной темно-русых волос и давно не мытыми руками. Все, как положено – штаны с прорехами, заплатки на локтях, сношенные лапти. Живая картина из пьесы «Богач и бедняк». Игнат тут, выходит, за кулака, а Федька – работник, батрак, значит. Хотя, конечно, более правильно другое: Федька – это челядин либо обельный холоп – бесправный раб попросту.
– Язм, господине, токмо и собирался… у-у-у…
Получив от хозяина увесистого «леща», паренек скривился от боли и низко поклонился:
– На зов явился… вот он я.
– Вижу, что ты, хвост собачий! Гостей в горницу проводи!
Никаких признаков цивилизации Вожников ни во дворе, ни в избе не обнаружил, да и не искал уже. В бревенчатой избе, рубленной в обло с покрытой сосновой дранкой крышей, оказалось ничего себе: тепло и даже как-то уютно – закопченные иконы в углу да топившаяся по-черному печь, дым из которой, скапливаясь под стропилами, выходил в деревянную трубу – дымник. Старина, чего уж! Все сработано на совесть – без единого гвоздя, с дощатым, выскобленным добела полом и тремя волоковыми оконцами, вырубленными в смежных бревнах и закрывавшимися – «заволакивавшимися» – досками, естественно, тесаными, не пилеными.
Войдя, все сняли шапки и перекрестились на иконы.
Федька повернулся к Борисычам, безошибочно признав в них старших:
– Я, господа мои, вам на сундуках постелю – все ж спать пошире. А вам, – парнишка перевел взгляд на Егора с Антипом, – на лавках.
– На лавках так на лавках, – согласился Вожников. И тут же пошутил: – Слышь, Федя, а у вас тут мобильная связь берет?
– Берет? Не-а, – подросток замахал руками. – Никто тут ничего не берет, и у вас не возьмет, пастися не следует, татей нету.
Иван Борисович деловито осведомился про баньку, мол, а не истопил бы хозяин?
– Дак и велит истопить, коль попросите, – широко улыбнулся парень. – Но только за…
– Понятно, – не сдержался Егор. – За отдельную плату. Ну что, господа, будем баньку заказывать? Я – так бы за милую душу.
– Да, – погладив бороду, кивнул Иван Борисович. – Коли время есть, чего ж не попариться? Скажи хозяину – пусть велит. Мы, сколь скажет, заплатим.
– Сейчас же и передам, – уходя, низенько поклонился отрок.
– Может, нам еще и девочек заказать? – пошутил Вожников, на что Борисовичи хором сплюнули:
– Тьфу ты, срамник! Еще что удумал!
– Да я так просто, – засмеялся Егор. – Ну, не хотите, так как хотите. Кстати, откуда ты, Иван Борисович, взял, что Игнат – своеземец? Может, он боярин или из детей боярских, а?
Его вопрос снова вогнал Борисычей в смех:
– Ну, скажет тоже – боярин! В такой-то курной избе? А усадьба, похоже, его, знать – своеземец, однодворец даже.
Возникший теоретический спор на темы социальной истории русского Средневековья был прерван появлением Федьки. Вежливо постучав, парнишка, не дожидаясь ответа, распахнул дверь:
– Хозяин в баньку зовет. С полудня еще топлена – мылись. Счас бабы ополоснут, чтоб чисто – и прошу.
– Квасу пусть хозяин твой в баньку пришлет.
– И кваску, и бражицы!
Попарились быстро – не до пару, грязь бы поскорей смыть, к тому же не хотелось заставлять долго ждать гостеприимного хозяина. Помывшись, уселись в предбаннике – охолонуть, Федька как раз притащил глиняный жбан с квасом. Забористый вышел квасок, хмельной! Егор две кружечки выкушал – захмелел даже.
– Еще кваску, господа мои? – изогнулся в поклоне подросток. – Я живо сбегаю.
Тут только Вожников заметил свежий, расплывшийся под левым глазом парня синяк – кто-то хорошо, от души приложился. За дело?
– Не надо бегать, – одеваясь, промолвил Иван Борисович. – Сейчас и за стол, так?
– Так, – кивнул Федька. – Хозяин ждет уж. Ухи наварено – налимья, осетровая, стерляжья. Да студни, да каши разные.
– Ну, вот и пойдем, – потянувшись, Данило смачно зевнул. – Там и выпьем. Егорий, ты что застрял? Еще париться хочешь?
– Да нет, только водой окачусь.
– А мы пока – в избу. Ты давай тут недолго.
– Да быстро. – Егор придержал в дверях Федьку: – Сам-то кваску выпей.
Юноша в страхе отпрянул:
– Да не можно мне! Вдруг да хозяин прознает? Убьет! Для гостей квасок-от.
– Да не убьет, – ухмыльнулся Вожников. – И не узнает. Садись вон, пей. Давай, давай, не отказывайся!
– Благодарствую. – Быстро опростав кружку, подросток утер губы рукавом рубахи и неожиданно улыбнулся: – Добрый квасок. Упарился за сегодня весь, уфф…
– Пей еще… Давай, давай, не стесняйся. Что хозяина-то так боишься? Раб ты ему, что ли?
– Раб.
– Я так и подумал. – Егор потянулся. – Ох, Господи, ну и глушь тут у вас.
– У нас-то еще не глушь, – обиженно сказал Федька. – Есть места и поглуше.
Егор со смехом хлопнул его по плечу:
– Да кто б спорил, Федор? Кто тебя этак в глаз-то приложил?
– Да так, – скривился парень. – Бывало и хуже. В прошлом месяце на конюшне выпороли, едва кожу всю не стянули, думали, я крынку с медом украл – а я ее, крынку-то, и в глаза не видел. Вот тогда было больно, а сейчас… синяк – тьфу.
– Да-а, – прищурившись, Вожников снова плеснул квасу, да, выпив полкружки, отдал остатки Федьке.
– Благодарствую.
– Слышь, Федя, а это Игнат – он все же кто?
– Игнате – хозяин.
– Ты еще «боярин» скажи.
– Не боярин, врать не буду. Своеземец, земелька есть, стадо в сорок коров, да лошади, да свиньи, да всякая птичья мелочь…
– Понятно – типа фермер, значит. Или как в простонародье говорили – кулак. А ты у него в работниках… в холопях… – Егор с усмешкой подмигнул собеседнику и опять потянулся. – Ла-а-адно, больше пытать не стану. Пора! Ты, Федор, загляни вечерком, после ужина – поболтаем, ага?
– Ага, – юный собеседник кивнул и, почему-то вздрогнув, понизил голос: – Добрый ты человек, господине. Приду.
Ужин прошел весело, в беседе. Пока гости уминали ушицу да пироги с кашами, какой-то седобородый дед нараспев читал былины про Илью Муромца и всех прочих. Потом, когда уже пошли орехи да всякие сладкие заедки под медовуху, подсел к столу какой-то непонятный тип лет сорока; все, как и положено – при бороде, в посконной рубахе с кушаком, с вышивкой, в кожаных постолах. Подсел, завел разговор, все выспрашивал про разные города – про Ярославль, Владимир, Устюжну… Борисычи отвечали односложно, Антип вообще в разговор не лез, да и Егор отмалчивался – а чего говорить-то, коли в Устюжне никогда не был, а в Ярославле с Владимиром хоть и бывал, но так, проездом. Вот и молчал, да иногда о своем думал – все ж лезли в голову разные мысли – не робот, чай, человек, – в пятнадцатый из двадцать первого века попал, и что – дальше поскакали?
Переживал Егор, уж конечно, и пытался себя занять разговорами, хоть какой-то беседой – поговоришь с кем-нибудь, все не так грустно покажется. Ла-адно, и в пятнадцатом веке люди живут… жили… и колдунью разыщем и… может быть, чем черт не шутит?
Хозяин, своеземец Игнат, надо отдать ему должное, все ж управлял застольем: хмельное подливали вовремя, да и тосты произносились часто.
Борисычи с Антипом – видно было – захмелели, а вот у Егора тот, легкий квасной, хмель давно прошел, выветрился, а новый не брал, потому как закуски было в избытке, а вот выпить, считай, что и нечего – медовуха, чай, не водка, не виски, не кальвадос.
«Ишь ты, кальвадос ему! – посмеялся сам над собой Вожников. – Граппу еще вспомни!»
Он заметил у Игната серебряный браслет с узором из ма-а-аленьких таких шариков – зернь называется, а на бревенчатой стене – доспех из металлических продолговатых пластин, друг на друга чуть-чуть наползающих и кольцами скрепленных, бахтерец. Все правильно – пятнадцатый век, не раньше…
Гости и хозяин, захмелев, раскраснелись и затянули песни, большей частью, естественно, Егору незнакомые. Он и не подтягивал, просто сидел, слушал.
– Э-э! – допев, повернулся к нему Игнат. – А ты что не поешь?
– Так песен этих не знаю.
– Тогда свою затяни!
– И затяну, запросто! Наливай.
– Эхх…
Шел отряд по берегу,
Шел издалека,
Шел под красным знаменем
Командир полка.
А-а-а-а! А-а-а-а!
– Эй, подпевайте!
Командир полка.
Дирижируя обглоданной рыбьей костью, Вожников допел песню до конца и довольно хмыкнул:
– Вот!
– Добрая песня, – тут же заценили собравшиеся. – Это в Заозерье такие поют?
– Где поют – там поют, – уклончиво ответил Егор и спросил: – А что, водки-то у вас нету?
– Чего-чего?
– А, ладно, медовуху тогда наливай!
Ну, не брала Вожникова медовуха, слабенькая все же, сейчас – под такие песни – водки бы да девчонок позвать – народный хор!
– А что, Игнат, девчонки-то у вас не поют?
– Чего ж не поют-то? Сейчас кликну. Эй, Федька, раскудрит твою так! А ну, челядинок, девок зови! Да чтоб с песнями. А мы пока выпьем, ага?
– Наливай, сказал же! Ну чтобы все!
Тут же не замедлили явиться и девки, правда, без кокошников, в серых посконных рубахах с вышивкой и с какими-то дешевыми бусиками. Такие же браслеты, а еще – лапти. Ну, уж так-то зачем? Неужели покрасивее нельзя было?
– Ты, Игнат, чего девок-то не приодел? Как-то, честно говоря, убого.
– Ась?
– Ла-а-адно, проехали. Петь-то они будут?
Кивнув, хозяин усадьбы ухмыльнулся и, громко хлопнув в ладоши, приказал:
– Пойте!
Девушки переглянулись, вздохнули.
– Укатилося красно солнышко за горы оно за высокия, – тоненьким писклявым голоском начала одна.
– За лесушко оно да за дремучия, за облачко оно, да за ходячия… – подхватили другие, точно таким же тонкими голосами, у Егора аж барабанные перепонки задрожали – резонанс. А захмелел уже изрядно – вот она, медовуха коварная!
Покачал головой, в ладоши похлопал, а потом спросил:
– А «Напилася я пьяна» хотя бы, нельзя? Или что-нибудь из седой старины, типа «Синий, синий иней» или «В реку смотрятся облака»? Что, не знаете таких?
Испуганно переглянувшись, девчонки поклонились разом:
– Не гневайся, батюшка, не ведаем таких!
– Ну, блин… Я ж не «Шизгару» прошу! Ну, давайте тогда «Листья желтые», ее-то все знают… Листья желтые над городом кружа-а-атся, с тихим шорохом нам под ноги ложа-а-атся! Не понял? Что молчим? И эту не знаете? Игнат, что за дела-то?
– За такие дела велю их завтра на конюшне высечь! – пьяно ухмыльнулся Игнат. – Ух, корвищи! Не знают, что петь!
– Не вели сечь, батюшко! – хором взмолились девушки. – Хочешь, мы те про Соловья-разбойника споем?
– Не умеют петь, пусть тогда пляшут. Голыми! – снова пошутил Егор.
– Голыми? – Игнат ненадолго задумался и вздохнул. – Не, голыми им нельзя – утопятся еще со сраму в проруби. Мне – прямой убыток.
– Да шучу я!
– Так про Соловья-разбойника будете слушать?
– Послушаем, чего уж. Пусть поют.
После веселого – обильного, с хмельным и с песнями – ужина гости полегли спать, едва только растянулись на приготовленных ложах – кто на широких, застеленных медвежьими шкурами сундуках, кто – на лавках, сразу и захрапели – и Борисычи, и Антип. Иван – Тугой Лук – Борисович, правда, сказать успел:
– Тебе, Егорий, нынче сторожу нести. Вижу, не так уж ты и хмелен, молодец.
– Да с чего тут хмелеть-то? Была б водка, а так…
Поворочавшись – все равно не заснуть, да и нельзя – «сторожа!», Вожников вышел на крыльцо, подышал воздухом, прогоняя остатки ненужного хмеля. Ночь выдалась тихой и теплой, падавший было мокрой крупой снежок вроде бы перестал, сквозь разрывы туч проглянули серебристый месяц и звезды. Хорошо! Нет, правда. Словно в каком-нибудь пансионате а-ля рюс. Так и кажется, что вот-вот выйдет кто-нибудь выкурить в тишине сигаретку… Да-а-а…
Что-то скрипнуло. Чья-то тень бочком скользнула к крыльцу. Молодой человек вздрогнул – кого еще черт принес? Ах, это ж, кажется…
– Федя, ты, что ли?
– Язм, господине.
– Молодец! – Вожников приглашающе махнул рукой. – Давай поднимайся, на крылечке с тобой постоим, побазарим.
Парень как-то затравленно оглянулся:
– Лучше уж, господине, в сенях.
– В сенях так в сенях, – пожал плечами Егор. – Только темно там.
– Это и хорошо, что темно – никто не увидит. Слово к тебе есть!
– Хм, надо же – слово! Ладно, проходи, говори свое слово.
Оба уселись в сенях на старый сундук и с полминуты сидели молча. Вожников слушал тишину и… тяжелое дыхание подростка. И чего он так дышит-то? Как паровоз, прямо.
– Ну? Что молчишь-то?
– С мыслями, господине мой, собираюсь.
– Слышь! Сказал же уже – хватит прикалываться. Что хотел-то?
– Уйти отсюда хочу, – хрипло прошептал Федька. – С вами!
– Ну, так и пошли завтра, – Егор хмыкнул – забыл ведь на миг, где он! – Хочешь уйти – уходи.
– Храни тя Бог, господине! – такое впечатление, что парнишка пал на колени.
А ведь действительно – пал!
– Э! Э! Ты что творишь-то? А ну, встань!
– Благодарствую, – взволнованно продолжал подросток. – Добрый ты человек, я сразу приметил. Не каждый бы вот так согласился. Господи! А старшой-то твой как? Может, он-то меня взять не захочет.
– Захочет, – спокойно уверил Егор. – Вообще-то, ему без разницы. А ты, я смотрю, местный. Дорогу прямую покажешь, а то почти месяц уже по лесам кружим.
Федька истово перекрестился:
– Куда хочешь проведу, токмо возьмите с собою в ватажку!
– Куда-куда тебя взять? – переспросил Вожников. – В какую еще ватажку?
– В такую, в какую и вы… – В шепоте парня явственно слышался сплав отчаяния и надежды. – Тут мне жизни нет, хозяин, Игнат сгноит, мол – тать. А какой я тать? Ничего ни разу без спросу не взял, так, крынку молока токмо выпил – за то и бит был, едва отлежался. Язм из лука неплохо бью и бою оружному научусь, обузой в ватажке не буду…
Егор вконец рассердился:
– Да откуда ты взял про ватажку-то?
– А кто ж вы тогда? – искренне изумился подросток. – Игнат ведь не зря Онисима к вам за стол подсадил – тот Устюжну добре ведает, а вы – нет, хоть и устюжанскими гостями сказываетесь. Зачем? Ясно – ватажники. И не в Белеозеро, верно, идете – подале, в Вожскую землю, даже и в Хлынов, так? Можешь, господине, и не говорить, я все понимаю. Токмо возьмите, а?
– Хозяин, говоришь, на вшивость нас проверял? – задумчиво промолвил молодой человек.
– Не, обо вшах речи не было. И это… при чем тут вши?
– Это, Федя, образное такое выражение – аллегория или аллитерация… как-то так, я в науке о русском языке не силен. – Под влиянием юного своего собеседника Егор и сам уже понизил голос до шепота, хотя вроде кого тут опасаться-то?
– Игнате сеночь вязать вас замыслил, – чуть помолчав, неожиданно предупредил Федька. – Веревки мне приказал из овина принесть.
– Вязать? – удивленно переспросил Вожников. – А зачем, спрашивается?
– Так я ж сказал! Не круглый же дурак Игнат-то, – подросток тихонько засмеялся. – Смекнул уже, кто вы такие.
– И кто ж?
– Ушкуйники, ватажники, разбойные люди – все одно! Возьмите меня с собой, а я укажу, как с усадьбы выбраться.
– Укажешь, укажешь, – послышался вдруг чей-то приглушенный голос. – Никуда ты не денешься. Да, Егорий, язм тож своеземцу этому, Игнату, не верю. Такой запросто может воеводам московским сдать.
– Господи, Антип! – Узнав говорящего, Егор облегченно перевел дух. – Тебе что не спится-то?
– Так поспал уже, тебя вот подменить вышел. – Чугреев смачно зевнул и распрямил плечи. – Слышу – а у вас тут беседа.
– Парень вон, к нам просится.
– Возьмем! Думаю, Борисычи против не будут… да и не по пути скоро нам с ними. – Антип уселся на сундук между Вожниковым и Федькой. – Так ты, паря, говоришь – выведешь?
– Да влегкую, вот вам крест! – снова перекрестился подросток. – Хоть сейчас… нет, чуть попозже.
– А лыжи-то у тебя есть?
– Найду, где взять.
– Постой с лыжами, – быстро сказал напарнику Егор. – Слышь, Федя, я так и не понял: у хозяина лошади, сани есть?
– Можно и на лошадях! – воспрянул парень.
Радостный возглас его, однако, был на корню перебит Чугреевым:
– Нет! На лошадях не можно. Конь изрядно серебра стоит, хозяин это так не оставит, искать будет, снарядит погоню.
Федька дернулся:
– Да некого снаряжать, господине! Мужики-то все наши, холопи да закупы, в лесу, на делянке, бревна на новый частокол рубят.
– Все равно, – упрямо стоял на своем Антип. – Вот если ты, Федька, сам собой убежишь, Игнат подумает-подумает, да и махнет рукой – а и черт-то с тобой, еще со всяким дерьмом возиться! Тем более, и людей под рукой нету. Ведь так подумает, а?
– Ну, так, – с неохотой согласился парень.
– А если лошади пропадут?
– Тогда да, может и в Почугеево рвануть, ударить в набат, людей кликнуть – татьба ведь! Татьба!
– Вот видишь, Федя! – Чугреев негромко засмеялся и хлопнул парнишку по плечу. – А на будущее тебе совет – глаза завидущие обуздывай, что не унести – не бери. Понял?
– Понял, – Федька сглотнул слюну. – Так что – меня с собой берете?
Антип хмыкнул в кулак:
– Берем, берем – куды ж тебя теперя девать-то? Пойду, господ разбужу.
– Гли-ко – господ! – шепотом повторил подросток. – Неужто и господа нынче в ушкуйники подалися?
– Подалися, а что ж? Времена такие настали, Едигей половину Руси разорил, куды мелким людишкам, своеземцам, деваться? Да и боярам некоторым… ладно, ждите тут.
Скрипнула дверь. В избе, в горнице, послышались приглушенные голоса – видать, поднимались-одевались Борисовичи. Воспользовавшись этим, Федька отпросился за лыжами и «небольшой котомочкой».
– Ну что, готовы?
Ага. Похоже, снарядились.
– Я, Иван Борисыч, всегда готов, как пионер когда-то, – бодро отрапортовал молодой человек. – Федьку-то, местного, берем?
– Берем, берем, путь укажет… – Иван Борисович неожиданно смущенно крякнул: – Экх… Негоже, конечно, чужих холопей сманивать, ну да Бог простит. Тем более, парень-то предупредил все же о хозяине своем, злыдне. Где он сам-то?
– Кто, злыдень?
– Да не злыдень, Егорша, парень. Как его – Федька, что ли?
Федька оказался тут как тут – ждал на крылечке, потом, как все вышли, тихонько поманил, зашагал первым. Шли по заднему двору, вдоль амбара, мимо овина, конюшни, коровника. Тут парнишка остановился:
– Он-вот, лествица. Подымем, да…
Егор с Антипом помогли поднять из снега массивную тяжелую лестницу, прислонили к коровнику, по очереди забрались на крышу… И тут залаял, заблажил пес!
– Тихо, Карнаух, тихо! – выругавшись, Федька быстренько спустился обратно во двор. – Тихо, Карнуша, свои. На вот тебе косточку… Ешь.
Лай тут же стих. Слышно было, как звякнула цепь, затем донеслось довольное урчание.
– Кушай, Карнаух, кушай.
Еле слышный свист. И вот уже Федька снова на крыше:
– Теперь туда, к частоколу. Лествицу перекинем и…
Лестницу едва затащили, хорошо, Борисычи – мужики дюжие – помогли. Крякнули, поднатужились, перекинули на частокол – так и выбрались, бросив сперва лыжи. Спрыгнули в сугроб, приземлились мягко, слава Богу, ногу никто не подвернул, только Федька ушибся малость, застонал.
Егор настороженно оглянулся:
– Что случилось?
– Досадился чуток. Ничо, идти можно.
– Тогда пошли.
Встав на лыжи, беглецы направились к реке. Шли уверенно, быстро – проводник нынче был местный, надежный и шпарил так, что Вожников едва за ним поспевал.
– Да не беги ты так! Сам же сказал – погони не будет.
– Не будет, то так, господине, – оглянувшись, согласился подросток. – Одначе ж все ж хочется ноги поскорей унести.
– Вижу, достал тебя твой опекун. Эх, был бы на дворе двадцать первый век – в полицию б на него накатал телегу!
– Телегу? Не! Сейчас на санях токмо. Аль вот – на лыжах.
– Тьфу ты, Господи.
Егор не знал, как и отреагировать – вроде как посмеялся парнишка, однако на шутку то не похоже, больно уж голос серьезен, да.
Ух, как они все погнали, лыжники чертовы! Вожников все пытался нагнать Федьку – да тот так летел, словно на крыльях, лишь бы от усадьбы Игната Голубеева подальше. Видать, достал своеземец…
– Эй, Федька… обожди.
Куда там. Неслись, черти средневековые. Ох, дать бы вам всем в морду, что ли? Может, легче бы стало на душе? А что? Ивану Борисычу – апперкот в челюсть, Даниле, братцу его – хук слева, Антипу – по печени, Федьке… Не, Федьке никуда не надо – негоже боксеру детей бить.