Валентин Егоров АС ТРЕТЬЕГО РЕЙХА

Глава 1

1

Когда я открыл глаза, то сразу же понял, что в данный момент нахожусь в какой-то летающей машине, которая двигалась сквозь облака, была незнакомой мне формы и конструкции и вообще казалась довольно необычной. Сам я располагался в удобном кресле, а помещение было узким и очень тесным, плечами я упирался в стены. Ноги и руки мои время от времени двигались. Одна рука лежала на рычаге, спиралью поднимающемся из днища машины, а другая — на рычаге, который перемещался только в горизонтальном положении. Ноги выжимали то одну, то другую педаль, расположенные на дне этого тесного закутка.

Потребовалось всего мгновение, чтобы заработала память и включилось сознание, в залежах которых хранилась информация о моих прошлых жизнях. Они услужливо подсказали, что первый рычаг — это штурвал для управления самолетом, а второй регулирует мощность двигателя. Быстрый взгляд на переднюю доску управления машиной подсказал, что в данную минуту эта машина находилась на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря и двигалась в северо-западном направлении. Через блистерное остекление своего закутка я успел заметить, что впереди летел другой летательный аппарат. Моя машина следовала за ним на расстоянии всего двухсот метров от его хвостового оперения. Хищные обводы летательных аппаратов, высота и относительно высокая скорость их передвижения, мощное вооружение и то, что их пилотирует всего один пилот — все это позволило моей памяти сделать определенный вывод: в данный момент я пилотирую самолет-истребитель.

Я был одет в несуразный комбинезон странного фасона, серо-голубой расцветки, на голове был доисторический летный шлем с двумя телефонными наушниками по бокам и ларингофонным устройством на горле для переговоров во время полета. Наушники фонили, и настолько сильно, что кроме звука этого фона ничего не было слышно. Но внезапно эти естественные помехи радиоэфира перебились знакомым голосом, который заговорил на языке, казалось, мне не известном, однако в следующую секунду, словно по мановению волшебной палочки, ставшим моим родным.

— Зигфрид, как дела, еще не спишь? Мы уже час в полете, еще минут тридцать будем лететь на северо-запад, а затем пойдем на посадку на аэродром четвертого истребительного полка города Ханау.

— Спасибо, Арнольд, за информацию! Принял ее к сведению. Надеюсь, по дороге на новое место службы не встретим наших дорогих русских или английских друзей. Если такой встречи не произойдет, тогда не задержимся в пути и успеем вовремя перекусить у ребят из четвертого истребительного полка, — заговорил я, и тембр моего голоса теперь несколько отличался от прежнего, к которому я привык и которым пользовался до моего появления в этом странном летательном аппарате.

До чего же выходила интересная и даже забавная ситуация! Всего несколько секунд назад в большом тронном зале императорского дворца на Желтом Карлике я давал аудиенцию чрезвычайному уполномоченному послу звездной системы Лебедя. С послом предстоял тяжелый разговор о добровольном вхождении его государства в мою империю. В самый интригующий момент беседы в моих глазах внезапно вспыхнул ослепительно-белый свет, затем послышался слабый хлопок, и я обрел сознание уже в этой узкой щели с доморощенной приборной панелью управления летающей машины. Давненько мне не приходилось пользоваться подобными допотопными летательными аппаратами, которые оснащены малоэффективными двигателями внутреннего сгорания, сжирающими громадное количество авиационного топлива. Один только этот тянитолкай пропеллер чего стоит!

Всплеск активности моей памяти позволил мне также идентифицировать голоса этих переговаривающихся между собой людей. Со своим командиром эскадрильи капитаном Люфтваффе Арнольдом Цигевартеном говорил обер-лейтенант Люфтваффе Зигфрид Ругге, один из старших пилотов эскадрильи SG 1. Эта эскадрилья в ближайшее время должна была перебазироваться с Восточного фронта на Западный специально для борьбы с «летающими крепостями» из Североамериканских штатов, которые еще не объявили нам войны, а их тяжелые бомбардировщики все чаще и чаще начали нарушать воздушные границы нашего рейха. Но что касается обер-лейтенанта Зигфрида Ругге, то я смело мог утверждать, что в настоящий момент этот парень отсутствовал за штурвалом своего истребителя BF109E. Судьба решила вмешаться в его будущее и перенесла его сознание в другое тело на другой конец вселенной, где он сейчас в тронном зале дворца моей звездной империи беседовал с послом государства другой звездной системы. Мне было очень интересно, какими словами этот простой немецкий летчик начнет свои переговоры с официальным посланником звездной системы Лебедя, который к тому же не был гуманоидом, а был ходящей и говорящей рептилией с головой динозавра.

Только что произошел случай обмена сознаниями двух разных личностей, мое сознание переместилось в тело обер-лейтенанта Люфтваффе, а его сознание — в мое старое тело и одновременно в совершенно новую для этого парня реальность межзвездной жизни. Всего в одно мгновение мне удалось проникнуть в сознание этого простого немецкого офицера, овладеть его памятью, освоить и осознать хранящуюся в ней информацию. За столь малый промежуток времени в моем сознании закрепилась вся необходимая информация, жизненный путь и опыт этого человека с младенческих лет и до настоящего времени, а также его знания и навыки профессионального летчика-истребителя. К слову сказать, мой прошлый опыт позволил мне успешно и довольно неплохо совместить свое недавнее прошлое с прошлым и настоящим обер-лейтенанта Зигфрида Ругге. А это, в свою очередь, позволило мне совершенно легко и свободно в новой для себя реальности превратиться в Зигфрида Ругге, парня двадцати семи лет, обер-лейтенанта Люфтваффе, то есть я действительно стал им, а не какой-либо его вторичной человеческой копией. Информация по жизненному опыту и знаниям этого совсем недавнего немецкого мальчишки — Зигфрид по своему возрасту, если сравнивать его со мной, был для меня мальчишкой, — потоком хлынула в память и сознание сорокалетнего мужика, звездного путешественника и императора звездной империи одновременно. Для меня это перемещение в пространстве и обмен сознаниями произошли мгновенно и безболезненно, и теперь молодое тело обер-лейтенанта беспрекословно подчинялось импульсам моего умудренного жизненным опытом взрослого головного мозга, что позволило мгновенно вернуться в кабину истребителя, совершающего перелет с Восточного фронта на Западный.

Нашу эскадрилью только что вывели в стратегический резерв верховного командования рейха, и в соответствии с полученным приказом она должна была в самое ближайшее время улететь с русского фронта, где мы неплохо повоевали и немало русских Иванов вогнали в землю, на Западный фронт. Когда мы получили приказ о перебазировании на аэродром под Оснаабрюкке, то командир эскадрильи, капитан Арнольд Цигевартен, решил слетать в Оснаабрюкке сам, чтобы на месте проверить, все ли там готово к приему нашей эскадрильи «Медведи». В эту разведку, по неведомым для меня причинам, Цигевартен решил захватить и меня, в качестве ведомого. А в полете я предложил ему задержаться на пару часов в Ханау, в моем родном городке, где я родился, вырос, окончил школу и аэроклуб. В этом городке я не бывал с 1936 года, почти семь лет, с тех пор как был призван в армию и попал на курсы первичной летной подготовки, а затем поступил в летную школу Люфтваффе. К этому моменту умер мой отец, в свое время широко известный архитектор, замуж вышла старшая сестра и покинула отцовский дом, а мать продолжила воспитывать мою младшую сестру Джулию, которой совсем недавно исполнилось восемнадцать лет. Вот я и решил воспользоваться оказией и побывать дома и предложил Арнольду переночевать в Ханау, в доме, который спроектировал и построил мой отец еще в начале тридцатых, когда фюрер только что пришел к власти. Командир с удовольствием принял мое приглашение.

Истребитель Арнольда Цигевартена вошел в резкий вираж и, падая на правое крыло, начал резко терять высоту. Через долю секунды я повторил его маневр, при этом не выпуская истребитель ведущего BF109E из рамок прицела. Одно движение пальцем — и красная кнопка на штурвале управления будет утоплена, и тогда истребитель Цигевартена распустился бы в этом пасмурном небе огромным цветком красного мака. С некоторым трудом я избавился от этой мысли и видения красного цветка в сумрачном позднелетнем небе и продолжал внимательно следить за снижением истребителя ведущего.

Такое резкое снижение напомнило мне один случай, когда я чуть не погиб, было это неделю тому назад на Восточном фронте. Подобным маневром со снижением я уходил из-под атаки русского истребителя ЯК-9 и теперь прекрасно понимаю, что совершил настоящую глупость, используя этот маневр. Русский истребитель был эффективной боевой машиной, имел высокую скорость, отлично маневрировал на горизонталях и имел мощное вооружение. Но в то же время машина была слегка неуклюжая и не так хорошо набирала высоту. Поэтому отрываться от русского мне следовало бы уходом на вертикаль и набором высоты, а не совершать детскую глупость и бежать, поджав хвост, от ЯК-9 резким пикированием к земле. Разумеется, русский Иван мгновенно догнал меня на пике и, захватив мою машину в перекрестие прицела, открыл огонь на поражение. Мгновение или один шаг оставались до моей гибели, уходить от вражеского огня было совершенно некуда, да и поздно, поверхность земли стремительно и неуклонно приближалась. Я уже принялся было читать молитву о спасении, умолять Господа Бога, чтобы он принял мою душу, отпустив мои вольные или невольные грехи. И в этот момент за моей спиной раздался слабый хлопок взрыва и мимо меня к земле пронеслись остатки русского истребителя. Оказалось, что капитан Арнольд Цигевартен вовремя заметил ситуацию, в которой я оказался по своей глупости, и из всех стволов своего BF109E еще издали открыл огонь по вражескому истребителю, стараясь преградить ему путь и не дать преследовать мой истребитель. Один из его снарядов с хирургической точностью поразил центр планера вражеского ЯК-9 и разнес его в пух и прах. С того случая я начал буквально боготворить своего командира, а он все чаще стал брать меня своим ведомым.

Истребитель капитана Цигевартена с высоты в три с половиной тысячи метров в доли секунды рухнул на высоту пятисот метров, чтобы сразу же выйти на глиссаду посадки, рваным зигзагом снижаясь на бетонированную полосу аэродрома Ханау. Мой истребитель тенью, словно приклеенный к хвостовому оперенью командирской машины, стал заходить на посадку. Шасси обеих машин практически одновременно коснулись бетона ВПП, и после короткой пробежки истребителей мы аккуратно развернулись и, двигаясь крылом к крылу, порулили на выделенные стоянки в расположении четвертого истребительного полка гарнизона Ханау.

Когда мы в сопровождении командира истребительного полка гарнизона Ханау входили в полковую столовую, то летчики-истребители поднимались и громкими криками, свистом и аплодисментами приветствовали нас. Большинство этих ребят собственными глазами могли видеть, как быстро мы посадили наши истребители. Этот способ мы, воевавшие на Восточном фронте летчики, называли посадкой «впритирку». Когда вблизи аэродрома базирования появлялись вражеские истребители-охотники, — чаще всего это были отлично подготовленные вражеские летчики-истребители, — они никогда не упускали возможность полакомиться такой легкой добычей, как истребители, идущие на посадку. Полковник Шмидке, командир гарнизонного полка, официально представил нас, коротко отрекомендовав меня и Арнольда: он сообщил количество одержанных нами побед — 65 сбитых самолетов у капитана Цигевартена и 35 машин у меня. При этих словах зал взорвался аплодисментами. Молодые парни в форме офицеров Люфтваффе снова громко закричали, засвистели, бурно выражая свой восторг от встречи с героями-фронтовиками.

Капитан Цигевартен поднял вверх правую руку, призывая офицеров к вниманию. Затем лаконично поблагодарил за теплую встречу и пообещал, что в случае если у местных офицеров появится желание узнать о том, что в действительности происходит на Восточном фронте, то он готов после обеда встретиться со всеми желающими офицерами и поговорить. Альфред может поделиться с ними своим опытом участия в воздушных боях и рассказать о житье-бытье воинов рейха на Востоке. Офицеры местного гарнизона, разумеется, не могли отказаться от такой возможности и новым всплеском криков одобрения выразили свое желание послушать такого опытного и широко известного в войсках рейха летчика-истребителя, как капитан Арнольд Цигевартен.

А я загрустил, потому что долгожданная встреча с матерью и сестрой откладывалась на неопределенное время, приходилось на ходу вносить изменения в свои личные планы, причем не в лучшую сторону. Ведь чем позже я встречусь с родными, тем меньше времени смогу провести с ними вместе, а я так давно не видел их!

Капитан Цигевартен заметил, что я загрустил, и, конечно же, сразу догадался почему. Как старший нашей группы, он тут же принял решение и предложил мне немедленно отправляться домой к родным, не ожидая окончания обеда в столовой и его встречи с офицерским составом местного гарнизона. Он хотел, чтобы я как можно скорее встретился со своими родственниками и провел бы с ними как можно больше времени. А он приедет часам к шести-семи вечера, чтобы вместе где-нибудь поужинать. Должен признать, что это было разумно, я был очень рад и с жаром поблагодарил Арнольда за понимание.

Капитан Цигевартен в нескольких словах объяснил полковнику Шмидке мою ситуацию, и тот согласился отпустить меня немного раньше, чтобы я встретился со своими родными.

Еще раз поблагодарив старших офицеров, я выскочил из-за стола, чтобы сейчас же помчаться домой. Вдогонку полковник Шмидке крикнул мне, чтобы я воспользовался его мотоциклом «Цундап КС 600», который он обычно парковал у центрального КПП на авиабазе. Вскоре я мчался по отличному автобану в один из пригородов Ханау, где был мой родной дом. Скорость мотоцикла доходила до ста двадцати километров в час, а в иные минуты стрелка показателя скорости поднималась и выше этой отметки. Так что очень скоро я увидел знакомые очертания дома, каждый раз, видя себя во сне ребенком, я снова и снова заходил в этот дом. Внешне этот двухэтажный особняк мало изменился, он ничем не отличался от окружающих его соседских домов. Стены из красного кирпича, белое обрамление зеркальных окон, зеленый, только что подстриженный газон вокруг дома. Ко входу вела идеально выложенная кирпичом и идеально чистая пешеходная дорожка. Я затормозил перед этой дорожкой, но еще некоторое время продолжал сидеть в седле мотоцикла, чтобы еще раз всем сердцем насладиться открывшейся передо мной картиной моего детства и юности. Шум мотора моего мотоцикла привлек внимание соседей: в окнах домов стали появляться любопытствующие лица, а некоторые соседи даже приоткрывали двери домов, чтобы получше рассмотреть, кто же я такой. Я на это никак не отреагировал и продолжал сидеть в седле мотоцикла и мять обер-лейтенантскую фуражку в руках.

По всей очевидности, Зигфрид Ругге по настоящему любил своих родителей и сестер, а я пока еще оставался им чужим, и хотя часть моего сознания принадлежала их сыну, но и я сам лично в душе получал истинное наслаждение от каждого мгновения пребывания у входа в этот дом.

Тихо скрипнула и приоткрылась дверь дома, от которого я ни на секунду не открывал своего взгляда, и на пороге появилась симпатичная рыжая девушка, которая, по всей очевидности (лицо ее мне хорошо знакомо), была моей сестрой. Да и девчонка моментально узнала меня. Она, словно на крыльях, пролетела разделяющее нас расстояние и с ходу запрыгнула в мои объятия. Это была Джулия, моя младшая сестренка, которая родилась много позже меня, любимое дитя моих родителей. Сердце, видимо, успело подсказать девчонке, кто это мог так нагло рассиживаться на мотоцикле напротив входа в ее дом и так пристально его рассматривать. Скорость ее бега, а также желание скорее обнять брата были настолько сильными, что мне едва удалось сохранить равновесие и не слететь с мотоцикла, когда сестра оказалась в моих объятиях. Некоторое время, словно влюбленная парочка, мы обнимались и целовались, но затем сестренка вспомнила, что перед ней брат, взрослый мужчина, и объятия с ним некоторые соседи могут не так понять, она застеснялась, щечки закраснелись, и она попыталась вырваться из моих объятий. Но я не сразу отпустил ее, а все еще прижимая ее к груди, поднялся на ноги, поцеловал ее еще раз в щечку и только после этого предоставил ей свободу передвижения. Я неспешно подкатил мотоцикл ближе к дому, поставил его на парковочный треножник, а затем, взяв сестренку за руку, торжественно повел ее в наш дом.

2

Мамы дома не было. Незадолго до моего появления она устроилась на новую работу. Руководство нашего рейха, принимая во внимание военное время, тяжелое положение на фронтах и постоянную нехватку рабочих рук, недавно приняло решение об обязательном трудоустройстве всех неработающих граждан, независимо от пола и возраста. Теперь немецкие граждане любого социального положения и возраста должны были работать на производстве от 40 до 50 часов в неделю. Как истинная гражданка своей страны, которую любила и признанием которой очень дорожила, моя мама была вынуждена в свои шестьдесят пять лет устроиться санитаркой в госпиталь, а сегодня она впервые заступила дежурить в ночную смену. Джулия хотела было позвонить маме в госпиталь и сообщить, что я приехал. Но я интуитивно чувствовал, что этого делать не надо, и отговорил ее. Я взял телефонную трубку из ее рук и попытался связаться с командиром местной авиабазы, полковником Шмидке. Как это было ни удивительно, телефонная связь в городе Ханау работала отлично, девушки на коммутаторе быстро отыскали номер телефона и тут же связали меня с полковником. Коротко я изложил полковнику Шмидке свою просьбу, и он обещал помочь разобраться: по его словам, когда герои-фронтовики приезжают домой в отпуск, то их работающие родители получают официальные отгулы с производства. Завершая наш разговор, Шмидке добавил, что выступление капитана Цигевартена перед офицерами его полка было отличным, слушатели встретили его с громадным интересом и энтузиазмом. И еще он сказал, что Арнольд через час собирается отправиться ко мне домой.

Вскоре я узнал и о результате разговора с полковником Шмидке — минут через тридцать домой прибежала моя мама. К сожалению, никто не объяснил ей причину ее освобождения от ночного дежурства, поэтому она неслась домой перепуганная: очень боялась услышать плохие новости с фронта обо мне. Увидев меня, мама от радости чуть не упала в обморок. По щекам потекли слезы, она целовала меня и что-то шептала. Немецкие женщины, они очень любят своих детей, внуков и всегда были сентиментальны! Но мне, хотя, если уж признаваться честно и если судить обо мне как о личности, на деле ведь я и не был Зигфридом Ругге, было очень приятно, что эта пожилая и симпатичная женщина так печется обо мне, всей душой переживает и болеет за меня. Мне было приятно целовать ее старые щеки и, крепко прижимаясь лицом к ее лицу, вытирать своей щекой ее слезы. Вокруг нас беспрестанно суетилась Джулия, она прыгала вокруг нас, пытаясь проникнуть в круг наших объятий, и то беспричинно плакала, то смеялась, прислушиваясь к нашим с мамой перешептываниям. Но вскоре вся эта кутерьма закончилась. Мы все чинно, по-семейному расселись за столом в столовой на первом этаже, и я тогда лишь упомянул о том, что скоро к нам в гости пожалует мой друг и мой командир, капитан Арнольд Цигевартен.

Что тут началось! Прежде всего, я был обвинен в злостном сокрытии информации, потом обнаружилось, что в доме очень мало продуктов, которых двум женщинам хватило бы еще на неделю, но двум мужчинам, да и к тому же героям-фронтовикам, не хватит и на один зуб. Чтобы успокоить маму, я сказал, что привез мешок продуктов, перед нашим отлетом на родину вся эскадрилья скинулась и набросала в этот мешок всяких деликатесов, на фронте нас, летчиков-истребителей, неплохо кормили. Но мама категорически воспротивилась идее использовать привезенные мною продукты, она яростно утверждала, что все блюда для ужина должна приготовить сама лично. Но для того, чтобы маме было из чего готовить, нужно было сходить за продуктами в магазин, и сделать это нужно было мне. Я только начал одеваться, как раздался звонок в дверь. К двери побежала Джулия, широко распахнула ее, ожидая увидеть моего командира, но вместо Арнольда увидела пятерых рядовых в мышиной униформе с большими тюками в руках. Старший команды отдал честь и, приложив руку к козырьку фуражки, поинтересовался, может ли он видеть фрау Ругге. Мама, решительно оттеснив Джулию из проема двери, представилась и внимательно выслушала, что ей говорил старший ефрейтор, командир этой команды. Из столовой мне было плохо слышно, о чем они говорили, но вскоре, когда они вошли в комнату, все стало ясно. Команда солдат, осмотревшись кругом, принялась раскладывать принесенные тюки. Довольно быстро они превратили столовую в зал для вполне торжественного приема гостей.

Мама, не обращая на меня внимания, принялась хозяйничать и командовать солдатами, которые, признав в маме истинную хозяйку дома, беспрекословно ей подчинились. Джулия, сообразив, что этим вечером у нас будет много гостей, умчалась наверх одеваться. Глядя ей вслед, я подумал, насколько беззаботна в военное время наша молодежь, ей ничего не надо, только бы хорошо провести свободное время. Оставшись один, я в недоумении пожал плечами: только что меня не отпускали от себя две женщины, а теперь я стал им не нужен, они занялись своими делами, а меня бросили совсем одного. Ну что ж, подумал я, и побрел на второй этаж, где была моя комната. Здесь ничего не изменилось, все вещи оставались на своих местах, я присел за письменный стол, поднял трубку с телефонного аппарата и попросил телефонистку соединить меня с полковником Шмидке, мне очень хотелось исправить допущенную мною ранее ошибку, извиниться перед ним и пригласить его на ужин в наш дом.

Когда я спустился на первый этаж в отглаженной форме обер-лейтенанта Люфтваффе, уже все было готово к началу приема гостей. Мама только что открыла дверь, и на пороге дома выслушивала комплименты от капитана Люфтваффе Арнольда Цигевартена, который пытался одновременно вручить ей букет цветов, большой торт и поцеловать руку. Из-за его плеча выглядывали полковник Шмидке и пара незнакомых мужчин с дамами. Вскоре все гости прошли в прихожую и принялись снимать свои шинели и плащи. Джулия на ухо нашептывала мне фамилии и имена приехавших людей. Это были бургомистр города господин Вроцлав с супругой, криминалькомиссар (гауптшарфюрер СС) Монке, глава городского управления государственной тайной полиции, его белокурая секретарша Лиза и снова супружеская пара — глава городского медицинского управления Рунге с супругой.

Все мужчины, даже медик и бургомистр, носили военную или военизированную форму, которая была им к лицу, потому что придавала мужественности и подчеркивала гордую осанку, а женщины были в вечерних платьях, почти что нами позабытых за время войны, и украсили себя драгоценностями. Пока я был на втором этаже, мама успела переодеться и сейчас была в великолепном синем платье с поясом. Оно так шло к ее аквамариновым глазам, она надела шикарное колье, которое ей подарил папа незадолго до смерти. Мама выглядела настоящей королевой бала, мужчины сразу это поняли и оценили, они вновь и вновь подходили к ней и говорили ей комплименты. Особенно усерден в этом был Монке, за вечер он, похоже, ни разу не отошел от мамы дальше, чем на шаг.

Час, проведенный за столом, когда все общались между собой и одновременно поедали приготовленные военной бригадой поваров и официантов блюда, стал самой скучной частью нашего вечернего приема. Солдаты мгновенно превратились в лощеных официантов и безупречно обслуживали нас за столом. Но когда все поднялись из-за стола, официанты отодвинули его к стене, превратив столовую в маленький танцзал, и тут началось настоящее веселье — танцы. Вальс сменялся танго, фокстрот — тустепом, и все это было красивейшим танцевальным зрелищем. Дамы были восхитительны, они грациозно танцевали со своими партнерами. Лучшим танцором оказался бургомистр, который иногда танцевал с двумя партнершами сразу, и это у него получалось так красиво и мастерски! Лучшими его партнершами были жена и наша Джулия, которая так заскучала за столом и так расцвела в танцах!

По своей натуре Зигфрид рос молчуном, домоседом и любил проводить время за чтением книг. Поэтому, пользуясь этой характеристикой, я устроился в кресле в дальнем уголке столовой с бокалом красного вина в руке и наблюдал за разгоревшимся весельем. Время от времени ко мне подходила мама, ласково проводила рукой по моим волосам и все время что-то пыталась рассмотреть в моих глазах. В этот момент я чувствовал себя не особенно уверенным в себе человеком. Неужели эта женщина, настоящая мама Зигфрида Ругге, почувствовала во мне те изменения, которые я произвел в ее сыне Зигфриде?! Затем ко мне в кресло, словно пантера, гибко протиснулась белокурая Лиза, секретарша гауптшарфюрера Монке, которая всем телом плотно прижималась ко мне. Время от времени она брала мой бокал в свои руки и делала небольшой глоток. Я был не против подобного соседства, а она не собиралась покидать меня и тогда, когда гости начали одеваться и расходиться по домам. Первым с женой ушел бургомистр Вроцлав, вслед за ним Монке, последними супруги Рунге.

Я полагал, что мой командир останется ночевать у нас дома. Но Арнольд решил прогуляться по ночному Ханау, а моя сестренка с подругами, которые уже толпились в прихожей, решила познакомить бравого капитана с этим небольшим немецким городком. Брошенный и забытый всеми полковник Шмидке решил вспомнить молодость и пригласил мою маму посетить кафе-мороженое, расположенное неподалеку от нашего дома, где к тому же собирались любители джаза послушать блюзы, исполняемые молодыми музыкантами. Мама, к моему большому удивлению, охотно согласилась сопровождать полковника в этом ночном путешествии. Таким образом, вскоре во всем доме остался я с Лизой. Мне было интересно наблюдать за этой девушкой. В своей жизни мне встречалось немало женщин, но ни одна из них не была похожа на другую и не вела себя так, как другая. Так и Лиза: как только входная дверь захлопнулась за последними гостями, она с трудом отклеилась от меня, поднялась на ноги, подошла к большому зеркалу и, напевая мелодию, стала двигаться в такт музыке, одновременно расстегивая многочисленные пуговицы и снимая с себя предметы женского туалета.

Вскоре предо мной была совершенно обнаженная женщина с прекрасной оливкового цвета кожей, небольшой, но удивительно красивой грудью, неплохо развитой мускулатурой и не очень широкими бедрами. Прекратив танцевать, Лиза подошла ко мне и протянула руки. Неизвестная ранее сила выбросила меня из кресла и поставила на колени перед этой обнаженной и прекрасной незнакомкой, стоя так, я мог обнимать ее бедра, лбом слегка касаясь лобка женщины. Но девушка нагнулась и с силой подняла меня на ноги, взяла за руку и, словно непослушного ребенка, повела к лестнице, ведущей на второй этаж. Лиза никогда раньше не бывала в этом доме, но сейчас она ориентировалась в нем, слово прожила здесь всю свою жизнь. Я не помню, как мы поднимались по лестнице и оказались в моей комнате. Память вернулась ко мне, когда я обнаженный стоял на коленях перед Лизой и был готов войти в ее лоно. Но Лиза не торопилась с близостью, она уклонилась от соития и рывком притянула меня к себе. Перед моими глазами и ртом оказалась ее грудь, два небольших, удивительно мягких, но в то же время сохраняющих форму холмика. Язык коснулся соска, который немедленно стал отвердевать, окаменевать, но его было так приятно нагибать языком то в одну, то в другую сторону. Дыхание Лизы стало порывистым и тяжелым, с большим усилием она прошептала, что помимо рта у меня имеются и руки. Сначала я не понял, что она имела в виду, но, когда она сделала движение животом, руки сами собой занялись делом. Одна рука пыталась свести вмести два мягких холмика, чтобы было удобнее их целовать и ласкать, а другая по-хозяйски опустилась ниже и занялась влажной ложбиной, об обладании которой мечтают мужчины с раннего возраста до стариковских седин. Эта моя рука, по всей очевидности, отлично разбиралась в женской сексуальности, так как вскоре Лиза металась в экстазе, закрыв глаза, она быстро поворачивала голову из стороны в сторону и стонала. По движению ее коленей я понял, что сейчас девушка готова принять меня. Не теряя времени, я поднялся на колени и мы слились в единое целое. Это безумие любви продолжалось всю ночь напролет, после небольшого отдыха мы раз за разом с любовью и нежностью приникали друг к другу, стараясь найти в себе что-то новое и неизведанное. И нам это отлично удавалось.

Когда я с Лизой проснулся следующим утром, то наша одежда была собрана, отглажена и аккуратно разложена по стульям в комнате. Часы показывали десять часов утра, всего два часа нам удалось поспать этой ночью, слишком мало времени, чтобы выспаться, поэтому я за минуту до того, как проснулась Лиза, пробормотал несколько слов и сделал два пасса руками. Лиза проснулась, и казалось, что она отлично выспалась. Тут же она снова захотела заниматься любовью, против чего я, разумеется, не возражал.

Через полчаса мы спустились вниз, где мама хлопотала на кухне, готовила мне с Лизой завтрак. В этот момент раздался телефонный звонок. Это был мой командир, он сообщил, что мы вылетаем в полдень, тогда нам удастся засветло долететь до Оснаабрюкке. В заключение разговора командир сказал, что ожидает моего появления на аэродроме в половине двенадцатого дня, и, попрощавшись, положил трубку. По дороге на авиабазу я подбросил Лизу до ее работы. Видели бы вы, сколько сотрудниц городского управления — государственной тайной полиции — прильнули к окнам в этот момент и с бьющимися от волнения сердцами наблюдали за тем, как Лиза демонстративно медленно слезала с мотоциклетного сидения, расположенного у меня за спиной, целовала меня в губы и, небрежно покачивая бедрами, направилась ко входу в здание.

Я тогда не знал, увижу ли эту девушку еще раз, но мне было грустно и немножко больно прощаться с ней сейчас. Когда она подошла к подъезду здания, я сдернул с головы фуражку, сложил ее вдвое и сунул под левый погон на плече. Небрежно бросил сигарету в рот, но, не прикуривая, продолжал наблюдать за Лизой, гадая, обернется ли она, чтобы посмотреть на меня.

Не обернулась!

Одним резким движением руки я включил зажигание мотоцикла и, когда он радостно заревел, врубил вторую скорость и резко рванул с места. Когда разворачивался перед зданием гестапо на площади, то перед входом в него увидел Лизу с высоко поднятой рукой — девчонка по-своему прощалась со мной.

Ровно в двенадцать по полудню два истребителя BF109E, сделав короткую пробежку по взлетной полосе и задрав носы к небу, начали набирать высоту, чтобы взять курс на Оснаабрюкке.

3

Взлетно-посадочная полоса аэродрома в Оснаабрюкке ничем не отличалась от ВПП гарнизонного аэродрома в Ханау, такая же стандартная ширина и такой же стандартный асфальтобетон. Одно только небольшое «но» — ремонтные корпуса и ангары в Ханау открыто высились вдоль ВПП и ярко освещались по ночам. Аэродром в Ханау вообще не был замаскирован, как в Оснаабрюкке, и ежедневно использовался по своему назначению. В светлое время суток там регулярно проводились тренировочные полеты летчиков-новичков, а в темное время — по вечерам и ночью — «старички» тренировались по перехвату вражеских бомбардировщиков. Наш будущий базовый аэродром в Оснаабрюкке меня с Арнольдом поразил своей северной суровостью, значительностью и готовностью в любую минуту встретить врага. Все его здания и технические сооружения были отлично замаскированы, они так сливались с его естественным ландшафтом, что с высоты этот аэродром было трудно обнаружить.

Примерно минут за пятнадцать до подлета к Оснаабрюкке наши BF109E снизились до высоты в семьдесят метров, и дальше мы летели стригущим полетом, оставив безответными радиовызовы диспетчеров Оснаабрюкке, которые, потеряв нас на экранах своих локаторов, постоянно запрашивали наше местонахождение. На Восточном фронте подобные вызовы были строго запрещены, чтобы враг не мог определить точного месторасположения нашего базового аэродрома. Когда наша эскадрилья располагалась на аэродроме в прифронтовой полосе, то ее летчики заходили на посадку на такой аэродром, издалека подкрадываясь к нему на малой высоте, тем самым избегая зоны действия вражеских РЛС. Причем иногда приходилось так поступать многие месяцы подряд. Подобная манера посадки истребителя и стала второй натурой прифронтовых пилотов. Мы с капитаном Цигевартеном еще перед вылетом из Ханау договорились осуществить подобную посадку наших истребителей. Во-первых, такой посадкой мы проверяли готовность аэродромных служб Оснаабрюкке работать в условиях фронта и, во-вторых, проверяли самих себя: не забыли ли мы, как должен работать рядовой фронтовой летчик-истребитель.

Над аэродромом Оснаабрюкке наша пара истребителей возникла словно из ниоткуда, но именно в этот момент над ним пролетал английский самолет-разведчик «Бристоль Бленхейм». Проведя фотосъемку военных объектов и промышленных предприятий этого северного региона рейха, англичанин совершил неторопливый разворот практически над аэродромом, с которого на его перехват так и не взлетел ни один истребитель-перехватчик, и направился в сторону Северного моря. Его появление означало, что эту ночь жителям Оснаабрюкке придется провести в бункерах и бомбоубежищах. До недавнего времени англичане вообще боялись летать на территорию Третьего рейха без истребительного сопровождения.

Авиадиспетчеры Оснаабрюкке заранее предупредили нас о том, что над городом и базой кружит вражеский самолет-разведчик, и попросили нас немного задержаться с посадкой. Но капитан Арнольд Цигевартен никогда не стал бы командиром нашей эскадрильи, если прислушивался бы к подобным советам. Мы хорошо видели разведчика английских ВВС, этот «Бристоль Бленхейм», или ББ, как называли его летчики нашей эскадрильи. По ближней окружности мы проскочили над крышами домов восточных окраин Оснаабрюкке, оглушив жителей этих районов ревом моторов истребителей, и перед прибрежной полосой Северного моря стали резко набирать высоту. Пилоты английского разведчика в удивлении протирали свои глаза, когда увидели над собой два истребителя BF109E с ярко-красными коками. Но мы с Арнольдом не дали им времени прийти в себя и тут же пошли в атаку с передней полусферы.

— Зигфрид, — обратился капитан Цигевартен ко мне по имени, пока мы еще не получили новых позывных для радиообмена, — этот е…ный англичанин твой.

В легком пикировании я обогнал истребитель Арнольда и, подойдя к ББ спереди на высоте ста пятидесяти метров над ним, короткой очередью ударил по пилотской кабине из пушек и обоих пулеметов. Во все стороны брызнули осколки блистера кабины, один пилот упал головой на прицел приборной доски, а другой исчез из поля моего зрения.

— Неплохо, малыш, неплохо! — на весь рейх в радиоэфире похвалил мою атаку капитан Цигевартен.

А ББ слегка тряхнуло, но он продолжил следовать по своему маршруту — по всей видимости, работал автопилот. У меня едва не сдали нервы, и я чуть было не ринулся в новую атаку на самолет с автопилотом, так как был на сто процентов уверен в гибели английских пилотов. Но командир охладил мой пыл словами:

— Нечего, малыш, бросаться с кулаками на хорошо отлаженный автопилот. Мы оба знаем, что пилоты этого ББ погибли и что этот разведчик никогда не достигнет своего конечного пункта назначения. Поэтому давай, малыш, не будем тратить свое время и боеприпасы на этого ублюдка и поторопимся на аэродром в Оснаабрюкке, где нас уже давно ждут.

Мы пошли на снижение для посадки, а английский ББ неторопливо продолжил свой полет в один конец по экспресс-маршруту без остановок или посадок. Наши посты ВНОС подтвердили, что поврежденный самолет-разведчик в такое-то время пересек линию побережья и исчез в Северном море. Другое сообщение о ББ пришло с патрульного эсминца, который сообщил, что над ним прошел английский самолет-разведчик, который никак не отреагировал на его обстрел из зенитного орудия.

Оснаабрюкке принял нас хорошо, только наши BF109E прекратили движение после посадки, замерев в конце посадочной полосы, как к ним подскочили два аэродромных тягача и потащили их на техническое обслуживание в отлично замаскированный ангар, а меня с капитаном посадили в автомобиль «Опель» и отвезли в штаб местного полка.

Командир полка, обрюзглый подполковник Кундер, принял нас в своем рабочем кабинете и был с нами чрезвычайно дружелюбен и гостеприимен. Свое общение с нами он начал не с рассказа о боевой обстановке или о том, как воюют летчики его полка, а с рассуждения о бытовых вопросах: где бы мы хотели устроиться на постой, как и где будем питаться. Он не обратил внимания на довольно-таки резкий ответ моего командира на эти вопросы, а продолжал настаивать, желая получить ответы на эти вопросы сию же минуту. Тогда капитан Люфтваффе Арнольд Цигевартен не выдержал и прямо заявил подполковнику, что его лично, как боевого офицера Люфтваффе, эти вопросы совершенно не интересуют. Он, как боевой офицер, хотел бы знать обстановку в этом регионе, какими силами располагает противник и на что он прежде всего нацелен. А что касается прибывающей эскадрильи, то он хотел бы знать, какие основные задачи будут выполнять его летчики, где и как будут размещены истребители. Именно в этот момент подполковник Кундер заявил, что в соответствии с полученным им распоряжением десятый истребительный полк Оснаабрюкке переходит в подчинение подполковника Цигевартена, капитан Ругге становится командиром первой эскадрильи этого полка, а он, сдав командование полком, должен явиться в резерв верховного главнокомандования рейха. А затем добавил, что в связи с осложнившейся обстановкой на Восточном фронте решение о переброске нашей эскадрильи пересмотрено, она остается на прежнем месте.

Некоторое время я вместе с Арнольдом находился в состоянии полного столбняка, так как мы оба не ожидали подобного поворота событий. К концу беседы Арнольд поднял вопрос о передаче ему командования полком. Поведение подполковника Кундера тут же изменилось, с непонятным ожесточением он швырнул на стол перед Арнольдом тонкую стопку исписанных листов бумаги и заявил, что это все документы, которые потребуются новому командиру полка. Я взял в руки верхний листок и, к своему удивлению, обнаружил, что это оригинал приказа Геринга о присвоении мне нового воинского звания и о моем новом назначении. Меня очень удивил этот приказ, так как я никогда не слышал, чтобы фельдмаршал лично подписывал приказы о повышении званий или приказы о новых назначениях офицеров, для этого и существовали начальники штабов и их аппарат исполнителей. Но, если подобный приказ и имел место, то это могло лишь означать только одно, что десятому истребительному полку на самых верхах уделяется особое внимание и что в будущем ему придется выполнять весьма специфические и трудные боевые задачи. Я быстро просмотрел другие бумаги из этой стопки, но там уже не было ничего интересного, в основном приказы и распоряжения по полку.

Между тем в настоящее время уже подполковник, но пока еще с капитанскими погонами на плечах, Арнольд Цигевартен тоже внимательно просмотрел все эти бумаги, аккуратно сложил их стопочкой и поднялся на ноги. Он негромко, но твердо сказал подполковнику Кундеру, что всю свою сознательную жизнь провел на военной службе, во время которой получил достаточно высокую профессиональную подготовку офицера, поэтому и сейчас готов принять командование полком, но ему лично не нравится, как это предложил сделать бывший командир полка. Ведь полк — это сложная боевая единица, состоящая из большого числа людей — офицеров и рядовых, которые приняли военную присягу защищать отчизну и умирать за нее и которые двадцать четыре часа в сутки делают все возможное во имя победы над врагом, поэтому о каждом из них можно было бы многое рассказать. Новому командиру полка было бы ценно мнение старого командира по этому поводу, ему очень хотелось бы знать, как эти люди поведут себя в бою, будут ли они способны во имя родины пойти на подвиг. К великому сожалению, эти сведения отсутствуют в тех листках, которые подполковник Кундер так небрежно швырнул на стол, и если он считает, что этого достаточно, чтобы осуществить передачу этой живой боевой единицы из одних рук в другие, то пусть так и будет, а он может быть свободен и отправляться в распоряжение армейских кадровиков. Дружелюбие и напускное гостеприимство тут же слетели с лица подполковника Кундера, его лицо покраснело, и он резко заявил в ответ, что у него имеется заместитель, начальник штаба полка, который располагает всей необходимой информацией по этому вопросу и который готов сию же минуту приступить к документальному оформлению этого процесса. Он поднял телефонную трубку, глухо буркнул короткую фразу и с видом победителя положил трубку на рычаг телефонного аппарата.

Майор Киммель был настоящим боевым офицером и истинным летчиком-истребителем. Из-за полученного ранения в ногу, он был временно переведен на штабную работу, где неплохо справлялся с обязанностями начальника штаба полка. Все бумаги и документы у майора были в идеальном порядке, поэтому он моментально подготовил необходимые документы для оформления процесса передачи командования полком из одних в другие руки. Вечером этого же дня была проведена церемония передачи полка новому командиру и обеими сторонами подписан соответствующий акт о передаче дел.

Ровно в полночь подполковники Кундер и Цигевартен поставили свои подписи под этим актом и подполковник Цигевартен вступил в новую для себя должность командира десятого истребительного полка гарнизона Оснаабрюкке. Этот полк имел на вооружении 52 истребителя в основном серии BF109E, пару транспортных самолетов и 12 легких связных самолетов, которые могли также выполнять и разведывательные функции. Все хозяйство имело четыре истребительных эскадрильи и одну эскадрилью из связных самолетов, штатный состав которых доходил до семисот человек приписного штабного, летного и технического состава.

После подписания акта о передаче командования полком подполковник Кундер незаметно исчез из нашего поля зрения и из нашей жизни, так и оставив меня и подполковника Цигевартена без мест для проживания. Тем более что, приняв командование, Арнольд вообще не собирался ложиться спать и покидать штаб полка, до тех пор пока основательно не ознакомится со всеми штабными инструкциями и документами, а затем он хотел начать знакомиться с людьми. Майор Киммель с видимым удовольствием помогал новому командиру полка, и ему некогда было заниматься решением моих житейских проблем. Поэтому я незаметно для обоих офицеров покинул помещение с дежурными офицерами, немного прошелся по коридору, чтобы попытаться попасть в одну из штабных комнат и переночевать там, но все двери были заперты на ключ. Только одна оказалась открытой, я зашел в эту комнату и, не включая верхнего света, нашел четыре стула, на которых притулился, устало закрыл глаза и моментально провалился в глубокий сон.

Удивительно, я никогда в жизни не спал на стульях, а в эту ночь этого не почувствовал и даже не свалился с них, мне не снились кошмары, вообще ничего не снилось, да и вообще удалось очень даже неплохо выспаться. Правда утром, когда я хотел побриться, я не успел еще выйти из комнаты, чтобы найти ванную или уборную, как в дверях появилась красивая девушка в форме обер-ефрейтора Люфтваффе. Увидев меня роющимся в армейской сумке, она громким голосом потребовала объяснений по поводу моего присутствия в этом помещении. Она громко возмущалась тем, каким это я образом сумел проникнуть в комнату для хранения секретных инструкций и документов истребительного полка. Девушка была сурова, а я спросонья сразу не смог объяснить ей, почему мне пришлось спать именно в ее рабочем кабинете. Скандал начал разгораться, но мимо проходил майор Киммель, который дружески приструнил девушку, посоветовав на ночь запирать на ключ служебное помещение, как делают другие офицеры штаба, а не думать о красивых мальчиках. Подобным дружеским советом майор спас меня от неминуемого ареста, так как девушка уже вызывала по внутреннему телефону охрану штаба. Но после слов майора Киммеля обер-ефрейтор покраснела, потупила глаза и сменила гнев на милость, предложив мне позавтракать бутербродами, которые она сама приготовила и принесла из дома. Бутерброды были на настоящем немецком маргарине и с баварскими колбасками, которые оказались чрезвычайно вкусными. Пока я завтракал, девушка развлекала меня разговорами о полку, она оказалась весьма общительной особой.

Она весело рассказывала, щебетала о том, что летчики полка мало летают, только некоторые из них имеют боевой опыт, а так они были собраны по принципу «из леса по сосенке». Она говорила и смотрела на меня своими удивительными зелеными глазами, а я яростно уничтожал ее бутерброды и не заметил, как съел их все, а ведь хотел пару оставить девчонке на обед. Я почувствовал себя очень виноватым и не знал, куда девать свои глаза от стыда за допущенный промах. А обер-ефрейтор только посмеивалась и говорила, что она счастлива уже тем, что ей удалось всего семью бутербродами накормить хорошего, симпатичного и первого в ее жизни мужчину. От прозвучавшей двусмысленности в ее словах я почувствовал себя совсем растерянно, но меня спас шустрый парнишка вестовой, который появился в дверях и, улыбаясь, сообщил, что первая эскадрилья построена и ожидает встречи с новым командиром.

Около сотни молодых мужчин в военной форме стояли в строю и внимательно наблюдали за мной, стараясь не пропустить ни одного движения. А я, как опытный фронтовой офицер, взад и вперед расхаживал перед строем, всматриваясь в лица вытянувшихся передо мной в струнку ребят и девчат, размышляя о бренности бытия и о том, что война призвала на фронт такую молодежь. В этом строю не было ни одного человека старше тридцати лет, в основном передо мной тянулись ряды двадцатилетней молодежи. В первой шеренге стояли офицеры — летчики-истребители, когда-то детская мечта о небе привела их в аэроклубы, а затем — в военные летные школы, где они и смогли осуществить свою мечту и поднялись в небо на стальных птицах, когда стали летчиками-истребителями. Слава богу, среди пилотов не было девушек! Во второй шеренге стояли такие же молодые люди, что и в первой, но воинские звания у них были чуть ниже, это были авиационные инженеры, техники и специалисты по вооружению. Эти ребята отлично знали устройство любого авиационного двигателя, с закрытыми глазами в мороз и пекло могли собрать или разобрать его. В этой шеренге встречалось немало девушек, чьи личики были перемазаны моторным или оружейным маслом.

Этих парней и девушек собрала и выстроила передо мной война, которую наш рейх ведет со всем миром за расширение своего жизненного пространства. Мало кто из них задавал себе вопрос: а зачем нам расширять свое жизненное пространство? Они по зову родины сели за штурвалы боевых самолетов, чтобы громить врага. Сейчас они выстроились в шеренгу, чтобы встретиться и познакомиться со мной, своим новым командиром эскадрильи. Я мало чем отличался от этих парней и девушек и так же, как и они, был немцем и любил летать на самолетах, только у меня было чуть больше звездочек на погонах. И воевал я немного больше, чем они, да еще на Восточном фронте, где смерть подстерегала на каждом шагу. И теперь я должен был обратиться с напутственным словом к этим замечательным ребятам, которые отдавали свою молодость войне. Я остановился и заговорил с командирским металлом в голосе:

— Друзья и коллеги! Сегодня меня назначили командиром вашей эскадрильи. Два года я воевал на Восточном фронте, где сбил тридцать пять вражеских машин и около десяти машин в групповых боях. На Восточном фронте я начал воевать младшим летчиком и вырос до командира звена, получив звание обер-лейтенанта. Больше о себе мне нечего сказать, этим моя боевая биография только начинается. И продолжать ее мы будем вместе, сражаясь с врагом и дописывая строки нашей боевой биографии. До войны я, Зигфрид Ругге, как и вы, учился в немецкой школе, увлекался авиамоделизмом, со временем выучился летать на планерах. Затем поступил в районный аэроклуб, а после призыва в армию окончил летную школу и стал летчиком-истребителем, которым являюсь и по настоящее время. Мои товарищи по старой эскадрилье сначала учили меня понимать поведение противника, а затем тому, как с ним бороться и побеждать. С вами, мои новые друзья и коллеги, мы вместе будем учиться побеждать любого противника, чтобы остаться живыми и из каждого боя выходить только победителями.

Обычно я не очень-то любил выступать перед большой аудиторией, а предпочитал в тишине и наедине пообщаться с нужным человеком, чтобы его выслушать, а затем обсудить с ним проблему, которая его беспокоила. Поэтому ограничился в своем выступлении этими словами. Так я приступил к исполнению обязанностей командира первой эскадрильи десятого истребительного полка. Иной раз я ловил себя на том, что и сам не понимаю, что происходит с этой войной и почему мы воюем со всем миром, поэтому решил особо не вдаваться в бесконечную игру вопросов и ответов и распустил ребят своей эскадрильи.

А сам я отправился в штаб, чтобы решить проблему своего житейского обустройства. На этот раз у майора Киммеля не было срочных дел, и он смог уделить мне немного времени. Он был чрезвычайно удивлен тем, в каких условиях мне пришлось провести прошлую ночь. Киммель внимательно выслушал мой детский лепет до конца и тут же сообщил мне о том, что еще со вчерашнего дня в офицерском общежитии мне выделили блок для проживания со всеми удобствами. Тут он поднял телефонную трубку и вызвал какого-то фельдфебеля Рооме. Когда здоровый парень с лицом, сплошь усеянным веснушками, появился перед майором Киммелем, тот, небрежно кивнув в мою сторону, представил меня и приказал, чтобы фельдфебель проводил меня в мой блок в офицерском общежитии. Мы с фельдфебелем уже направлялись к выходу, когда майор Киммель бросил нам вслед, чтобы Рооме занялся решением моих личных и житейских проблем, чтобы «капитан больше не беспокоил вышестоящих офицеров своими мелкими проблемами». Не могу сказать, чтобы эта реплика майора пришлась мне по вкусу, я, конечно, правильно понял скрывавшийся в ней намек: Киммель хотел сказать, чтобы впредь офицер такого ранга, как я, все мелкие хозяйственные проблемы решал самостоятельно.

Уладив все дела по моему проживанию в офицерском общежитии, дав мне электрочайник, два сервиза для чая и кофе, банные полотенца и прочие мелочи, необходимые в обиходе, фельдфебель Рооме покинул меня. Чуть позже мы встретились снова в небольшой комнатенке на первом этаже общежития, которая считалась штабным помещением первой эскадрильи. По всей очевидности, Рооме постоянно работал в этой комнате, а бывший командир первой эскадрильи нечасто его навещал, так как он не любил бумажной работы и предпочитал свое время проводить в ангарах и ремонтных мастерских авиабазы. Таким образом, фельдфебель Рооме, занимая пост старшины эскадрильи, взвалил на свои плечи обязанности адъютанта и каптенармуса эскадрильи. В моем присутствии Рооме чувствовал себя как-то скованно, при первой же возможности он сбежал из штабного офиса эскадрильи, прикрывшись надуманным срочным делом.

Я захотел поближе познакомиться с командирами звеньев эскадрильи и попросил их зайти в штабной офис. Лейтенант Фердинанд, обер-лейтенанты Фокс, Гауптман и Линц, а также капитан Фромм, главный инженер эскадрильи, едва разместились в этой комнатушке. Командиры звеньев были молодыми ребятами, старшему из них было двадцать восемь лет, а младшему — двадцать два, но они уже имели боевые ордена и медали. Эти парни были настоящие молодцы! Правда, никто из них не воевал на Восточном фронте… Капитан Фромм на фоне этой молодежи выглядел почти что пожилым, к тому же он был небрит и китель у него был мятый. По всему было видно, что этот здоровый мужчина «пересидел» свой чин капитана и, по крайней мере, должен был уже стать подполковником. Почему этого не произошло, из объяснений капитана трудно было понять, и я решил, что потом как-нибудь нужно будет узнать причину.

Я немного удивился, что первым заговорил капитан Фромм. В нескольких словах он обрисовал ситуацию относительно технического состояния парка истребителей первой эскадрильи. Фромм доложил, что материальная часть истребителей, в частности двигатели машин, сильно изношена, двигатели нуждаются чуть ли не в еженедельной технической профилактике. Инженеры и техники эскадрильи делают все возможное, чтобы истребители летали и пилоты могли бы вылетать на боевые задания, но хронически не хватает запасных частей, которые трудно получать с армейских складов, а нередко бывает и так, что и на армейских складах их просто нет. Одним словом, я изменил свое первое мнение о капитане Фромме. На деле он оказался отличным инженером, знающим свое дело, он полностью контролировал положение дел по технической части в эскадрилье. Я увидел, что на него можно положиться и что он, настоящий профессионал, мог бы быть неплохим моим заместителем.

На его фоне командиры звеньев выглядели не столь убедительно, все это были мальчишки в обер-лейтенантских мундирах, не имеющие жизненного и боевого опыта. Единственное, что они умели делать, это пилотировать истребители. Они побывали в нескольких воздушных боях и даже сбили несколько самолетов, но в основном это были самолеты-разведчики, плохо вооруженные и малоскоростные машины. Но, конечно, я понимал, что делать серьезные выводы из одного только разговора с ними было бы неправильно. Мнение о них я могу составить только после того, как увижу этих молодых обер-лейтенантов в деле, в воздушном бою.

Собрание окончилось, и я с капитаном Фроммом прошелся по ремонтным мастерским, чтобы своими глазами увидеть, как работают его подчиненные. Капитан Фромм продемонстрировал мне один истребитель BF109E, у которого двигатель был на последнем издыхании, имелся большой люфт центрального вала, были сильно загрязнены форсунки прямого впрыска, изношены электронные платы системы зажигания, а турбина не имела нескольких лопастей. Из-за этих повреждений двигатель терял тридцать процентов мощности, а на длительном форсаже вообще мог выйти из строя. Тут я сразу же вспомнил, какими зверскими методами мы эксплуатировали свои истребители на Восточном фронте. В долю секунды ты должен был оторваться от своего противника или мгновенно настичь его, чтобы сбить, а этого можно было достичь лишь при жесточайшей перенагрузке двигателя истребителя.

Пока я общался с капитаном Фроммом, к нам подошел человек в идеально чистом и отлично выглаженном рабочем комбинезоне, он был невысокого роста и щуплого телосложения. Этого человека капитан Фромм представил мне как обер-лейтенанта Норта, персонального инженера-техника моего истребителя. Обер-лейтенант Норт вытянулся по стойке смирно, лихо козырнул в ответ на мою улыбку и неожиданно густым басом доложил, что мой истребитель будет в его надежных руках. Сейчас он «прокачал» систему зажигания и сегодня ночью заново переберет двигатель, чтобы завтра истребитель был готов к вылету на боевые задания. Мне очень понравилось подобное оптимистическое заявление обер-лейтенанта, и я подумал, что наверняка сработаюсь с таким замечательным парнем, как Норт. Только меня несколько насторожило поведение капитана Фромма, он как-то осторожно высказывался об инженере-технике Норте, упомянул о каких-то «странностях», но не договорил. Я решил особо не спешить выяснять по поводу этих странностей: время само рассудит и обо всем расскажет.

Вместе с капитаном Фроммом мы продолжили осмотр истребительного парка эскадрильи, и я остался доволен результатами этого осмотра. Большинство истребителей находилось в отличном техническом состоянии, но имелось несколько машин, которым требовалась замена двигателей. Одним словом, осмотр убедительно показал, что, в принципе, я был прав, думая, что летчики и истребители первой эскадрильи десятого истребительного полка мало пока воевали. Да, они совершали боевые вылеты, но не так часто во время этих вылетов встречались с противником, а если такие встречи и происходили, то в основном с вражескими транспортными самолетами или дальними разведчиками. Эскадрилья была готова и в то же время не совсем готова к проведению таких боев, которые мы на Восточном фронте ежедневно вели с русскими Иванами, дравшимися в небе так, будто оно размером с овчинку.

Распрощавшись с капитаном Фроммом, я вернулся на стоянку своего истребителя и стал помогать инженеру-технику Норту снимать двигатель с истребителя. Работа спорилась, время от времени Норт подгонял или поощрял меня своим замечательным шаляпинским басом. Часто подходили другие летчики моей эскадрильи, некоторые из них выражали желание помочь мне, но я приказывал, чтобы они не вмешивались, так как считал, что нас двоих — меня и Норта — вполне достаточно для качественного выполнения этой работы. Меня удивил другой факт: ни один из инженеров-техников эскадрильи не подошел к Норту с предложением о помощи. Ведь общеизвестно, что немцы — это дружная нация и бравые солдаты, они всегда и во всем помогают друг другу, но, как выяснилось, не в случае с Нортом. Еще одна маленькая, но весьма важная засечка на памяти.

Работа пошла с трудом, когда мы начали собирать двигатель: не все новые детали подходили к местам их крепления, пришлось повозиться. Мы шлифовали детали и притирали их, чтобы они вставали на положенные места и имели соответствующие технические люфты и зазоры. Это была тяжелая и совершенно неблагодарная работа, я устал, руки болели от ссадин и ушибов, да и от долгой работы в полусогнутом положении ломило спину. Где-то за полночь, когда Норт отошел в сторонку перекурить — курил он очень редко, только когда сильно уставал, — я подошел к полуразобранному двигателю, прочитал небольшое, всего из нескольких десятков слов магическое заклинание, протянул руку и из ладони высыпал в двигатель несколько сотен тысяч наномеханизмов. Это чудо науки и техники моего мира, где сейчас обитало сознание истинного Зигфрида Ругге, точно знало, что ему требуется делать. Незримыми полчищами наномеханизмы стали расползаться по всему двигателю, чтобы выполнить незримую глазу работу по окончательной доводке двигающихся частей и механизмов авиационного двигателя. Они подгоняли детали по месту, балансировали работу шатунов и шарниров, шлифовали и полировали поверхности отдельных деталей и целых блоков этого механизма так, чтобы звук работающего двигателя мог услышать только согнувшийся над ним инженер-техник, да и то только тогда, когда он этот двигатель настраивал. Когда Норт вернулся, он застал меня стоящим у почти собранного двигателя, оставалось только произвести его настройку и подключить к зажиганию. У добропорядочного немецкого инженера-техника отвисла нижняя челюсть, он выругался и принялся завершать работу.

4

Мне так и не удалось выспаться прошлой ночью, полночи перебирал двигатель истребителя, а вторую половину пришлось контролировать работу инженера-техника Норта и этих технических роботов-микробов, так называемых наномеханизмов. Оставалось только в полете проверить полученный результат, поэтому, как только начало рассветать, я натянул на себя летный комбинезон, парашют и полез в кабину истребителя. Обер-лейтенант Норт суетливо помогал мне готовиться к вылету, но время от времени он бросал испуганные взгляды на мой истребитель. Ему почему-то перестал нравиться мой истребитель, который я собирался облетать. Этот его испуг можно было бы объяснить только тем обстоятельством, что мне все же пришлось магически воздействовать на его сознание, добавив в его память ложную информацию о том, как он вместе с товарищами по эскадрилье трудился, собирая и устанавливая двигатель на истребитель. Мне пришлось осуществить это вмешательство, потому что в памяти Норта образовалась незаполненная по времени лакуна, Норт совершенно не помнил, кто именно собирал и монтировал двигатель на планер самолета. Я же не мог оставить такой большой провал в его памяти, он ведь всю ночь простоял рядом со мной с опущенной до земли нижней челюстью. Поэтому я постарался посредством искусства маминой магии убедить этого твердолобца в том, что он проработал не покладая рук всю ночь, что это именно он за одну только ночь перебрал двигатель истребителя и под утро установил его на специальные салазки планера. Но, похоже, я чуть переборщил с магией, инженер чувствовал себя не в своей тарелке. Он пытался, но никак не мог вспомнить, как он все-таки устанавливал двигатель, за всю ночь к нему не подошел ни один инженер-техник нашей эскадрильи, а один он не мог справиться с этой работой…

На высоте в три тысячи метров я несколько раз изменял шаг винта, но двигатель истребителя работал идеально, повысилась тяга, а значит, выросла и скорость. Сейчас, когда истребитель легко скользил среди облаков небольшой плотности, в шлемофон пробивались едва слышные звуки работающего двигателя, которые никак не напоминали его былой рев на малых и больших оборотах винта. Еще во время разбега по ВПП, когда я только собирался потянуть штурвал на себя для набора высоты, многие офицеры невольно обратили внимание на то, что у моего истребителя полностью отсутствовал столь привычный всем рев двигателя. Майор Киммель не выдержал и даже связался со мной по рации, интересуясь, почему истребитель совершает разбег по ВПП, а у него не работает движок. Я коротко ответил майору, что все в порядке, двигатель истребителя выдает норму, а что касается деталей, то вернусь и объясню.

В воздухе я провел около часа, протестировал истребитель на всех возможных и невозможных режимах полета и углах набора высоты, входа в пикирование, крена. Двигатель машины работал подобно хронометру, ни разу не сбился с такта и не терял мощности. В иные минуты я забывал о его существовании, так как он убедительно доказал, что на него можно положиться. Когда я пошел на выполнение такой сложной фигуры высшего пилотажа, как «кобра», то и тут он проявил себя во всей красе. В тот момент, когда нос истребителя был задран к самому верху, а машина хвостовым оперением начала проваливаться к земле, то двигатель в этот опасный момент не захлебнулся и даже не кашлянул, а уверенно вытянул машину из так и не начавшегося процесса падения. После выполнения этой фигуры высшего пилотажа я занимался в основном изучением местности вокруг Оснаабрюкке, несколько раз пролетел над самим городом, полюбовался его панорамой с высоты птичьего полета. Когда я летел над городом, то пытался представить себе и понять, с каких направлений враг будет атаковать город, чтобы уничтожить неприятеля, если он решится совершить налет. Оказалось, что таких направлений всего два — север и северо-запад, причем эти направления можно было бы легко блокировать истребительной эскадрильей. Все это я намотал на ус и потом нанес на карту предположительные направления при налете.

Затем я занялся подступами к нашему аэродрому, присматривался к карте и изучал прилегающую к нему местность, стараясь запомнить рельеф и скрытые подступы для посадки на аэродром. Аэродром со всех сторон был окружен реками, лесными озерами и болотами. К нему вели две широкие асфальтированные дороги, по которым и доставлялись основные грузы для обеспечения нормального функционирования авиабазы. Были и еще две дороги, грунтовые, которые практически не использовались. ВПП аэродрома была хорошо оборудована и отлично замаскирована, ее было трудно обнаружить с высоты, она была способна принимать не только маленькие истребители, но и большие транспортные самолеты. Мне очень не понравилось одно весьма серьезное обстоятельство: с высоты отлично просматривались резервуары с горючим, выкрашенные в черный цвет. Я отметил себе это и решил идти на посадку, а чтобы намертво вбить себе в голову координаты взлетно-посадочной полосы и отработать всевозможные углы заходов на посадку и соотнести их с ориентирами окружающей местности, я несколько раз сымитировал посадку и только затем приземлился. Вполне успешно.

Едва я посадил машину и еще не успел отереть пот со лба, как к моему истребителю набежал народ. Были там и представители местного городского управления тайной государственной полиции, которых весьма интересовало, почему это я без всякого предупреждения столько времени летал над городом. Меня настолько возмутило это наглое и беспочвенное обвинение, к тому же не станешь же гражданским лицам объяснять цель и задачу маневров, совершающихся над Оснаабрюкке, так что я грубо отослал их обращаться за информацией в штаб полка. Не моя обязанность информировать всех заинтересованных лиц о предстоящем вылете или пролете над городом.

В тот момент я не обратил особого внимания на эту пустую стычку и тут же забыл о ней. А затем меня вопросами атаковали инженеры-техники всех эскадрилий по поводу бесшумной работы отремонтированного двигателя истребителя. Мне ничего не оставалось делать, как вину за это с положительной точки зрения, разумеется, возложить на золотые руки своего инженера-техника обер-лейтенанта Норта. В этот момент Норт стоял невдалеке, он то краснел от видимого удовольствия из-за моих похвал, то страшно бледнел, пытаясь вспомнить, как работал прошлой ночью. Тут я понял, что эти коллеги Норта наверняка, чтобы выпытать у него секрет «золотых рук», подвергнут его испытанию. Поэтому, пользуясь имеющейся возможностью, набросил на него и на себя «полог тишины» и в доли секунды сплел и наложил на Норта заклинание, по которому он во временное пользование получил конкретный набор знаний о нанотехологиях и о методике их применения, а также я выделил ему в подчинение пару-тройку туменов наномеханизмов. Только я успел наложить это заклинание, как инженеры-техники, захватив с собой ошеломленного Норта, покинули стоянку моего истребителя. А я решил переговорить с пилотами своей эскадрильи, обменяться с ними мнениями. Парни расселись, и мы в спокойной обстановке начали разговаривать. Я поделился своими соображениями по поводу того, что отметил в полете, и мы принялись обмениваться мнениями.

Кроме того, пришло время выбрать себе ведомого. Еще перед моим вылетом со мной связался подполковник Арнольд Цигевартен, новый командир полка и мой старый товарищ, и предложил мне, чтобы я остался его ведомым, потому что между нами уже установилось взаимопонимание и то, что называется «мы уже слетались». Правда, он не скрывал, что теперь, в новом ранге, ему вряд ли придется много летать. Конечно, я согласился выступать в качестве ведомого подполковника Цигевартена, когда тот будет совершать боевые вылеты, но в то же время мне и самому, как старшему летчику-истребителю и командиру эскадрильи, требовался свой ведомый. Истребительная авиация Люфтваффе уже в середине тридцатых годов прошлого века во время гражданской войны в Испании вела воздушные бои парами и тем самым весьма эффективно проявила себя в испанском небе, в то время как штурмовая и бомбардировочная авиация Германии сохраняла звенья из трех самолетов. Моя эскадрилья имела три звена — двенадцать самолетов-истребителей. Когда вчера мне представляли летчиков первой эскадрильи, то их насчитывалось двенадцать человек, все они уже давно работали в парах и хорошо слетались. Прежний командир эскадрильи мало вылетал на боевые задания и не имел постоянного ведомого, всякий раз менял их в зависимости от предстоящего задания. Но в те времена военные действия авиации на Западном фронте велись не столь активно, второй фронт еще не был открыт, поэтому офицеры Люфтваффе позволяли себе воевать, особо не руководствуясь уставом несения военной службы и особо не загружали себя участием в военных действиях. Служба на Западном фронте, в отличие от службы на Восточном фронте, многими боевыми офицерами часто рассматривалась как отдых на курорте. Но я всем сердцем чувствовал, что все это в ближайшее время изменится и наступят трудные времена и на Западном фронте. Поэтому наличие опытного и надежного ведомого я рассматривал как возможность выжить в любом бою.

К этому времени я уже более или менее определился со своим выбором, пригляделся к одному молодому лейтенанту, который только что окончил бременское летное училище. Он был приписан к нашему полку в качестве летчика-стажера и еще не был зачислен младшим летчиком ни в одну из эскадрилий полка. Подполковник Цигевартен, похоже, имел другое мнение относительно этого лейтенанта-стажера, поэтому долго не соглашался переводить его в мою первую эскадрилью. Но когда я пообещал ему из этого тщедушного сосунка вырастить настоящего летчика-истребителя, своего ведомого, то подполковник смягчился и уступил мне. Таким образом, численность моей эскадрильи увеличилась на одну пару, сейчас в ней было семь пар истребителей, в то время как в остальных эскадрильях по-прежнему оставалось по шесть пар.

День пролетел быстро, и уже совсем стемнело. Взлет на учебной спарке, выполнение задания в учебной зоне, посадка и взлет с новым вторым пилотом. Снова взлет и снова посадка — и так до бесконечности, пока я не слетал в учебную зону со всеми летчиками своей эскадрильи. На первый взгляд может показаться, что это простая работа: сиди себе спокойно в спарке, в кресле второго пилота, и наблюдай, как работает первый пилот, не вмешивайся в его управление истребителем, но на деле такой труд требует хорошей сосредоточенности и забирает много физических сил, да и психологически это не просто. Иногда хотелось выругаться на манеру пилотирования, взять ручку в руку и самому показать, что и как надо делать. Но каждый вывезенный мною пилот обладал свойственной только ему манерой управления истребителем, и мне приходилось держать себя в руках. Каждый раз в промежутках между полетами я вылезал из кабины на крыло истребителя, насквозь взмокший. И снова полет с очередным пилотом! После окончания тренировки наша эскадрилья строем направилась в полковую столовую на ужин и громко распевала песню «Лили Марлен», я же плелся сбоку, едва переставляя ноги и думая, как бы не свалиться на землю на глазах у всех офицеров полка.

Когда мы пришли на ужин, столовая уже опустела, только в дальнем углу подполковник Цигевартен и майор Киммель неторопливо доедали свои порции. Нас обслуживали две девушки, русские переселенки, они уже неплохо знали немецкий: принимая у нас заказ, ни разу не оговорились и не ошиблись в названиях блюд, а между собой болтали только по-русски. В какой-то момент я обратил внимание на то, что неплохо понимаю, о чем они говорят. Но самым примечательным было то, что Зигфрид Ругге, прослужив на Восточном фронте почти два года, так и не научился русскому языку. После всего этого можно было сделать вывод, что это я, а не Зигфрид понимал этот язык. Следовательно, я могу заключить, что в одной из своих прошлых жизней, когда я путешествовал между звездами, русский язык был моим родным.

Загрузка...