Аркадия (СИ)

Глава 17

Я даже расстроилась. Только я подумала: сейчас достанем чертов меч и хоть поем, как оказалась в плену. То есть, между моей мыслью и моим заточением в клетке прошло, наверное, около часа, и я не то чтобы все время думала о еде.

Но о еде я думала много. Настало не просто время обеда, а время ужина. Даже помыться хотелось меньше.

Все произошло, когда мы пытались выбраться из Бури. Наверное, так даже хорошо. Вот, люди, которые не являются готами, обычно говорят, что хорошо прожить еще немного, чуть дольше протянуть. Вот мы и протянули чуть дольше. В Буре, куда привел нас Аксель, мы могли умереть. Герхард знал, куда идти, но мы оказались намного дальше от края, чем думали. Я сказала, вернее крикнула, что это невозможно, мы же только вошли. На что Констанция, чью руку я никак не могла найти в этом холоде, сказала, что возможно, и меня насмешило, что она отстаивала реальность чего-то настолько антинаучного.

А потом мне в бок впился клинок. Сначала я подумала, что это Аксель совершенно потерял совесть, а потом поняла, что это кто-то чужой — по этому грубому и порывистому движению, которым меня схватили за предплечья.

Наверное, это было даже хорошо, потому что кроме колючего холода я уже ничего не чувствовала, потому что еще час ходу, и мы бы здесь насмерть замерзли, если только в Аркадии можно было замерзнуть.

А если замерзнуть было нельзя, мы бы от холода сошли с ума.

А так — мы вышли быстро, то есть нас вывели. Я не видела людей, которые меня вели. Я думала, что они люди, но точных сведений у меня не было. У них были человеческие руки, вот. Почти. Пальцы были длинные, их бы хватило, чтобы дважды мое предплечье обхватить. Но они определенно были человеческими.

В буране нас легко разлучили. Я звала, и меня звали, но это было довольно бесполезно, так что я вскоре перестала, а вот Констанция голосила дольше всех.

Ну точно как в фильме ужасов, подумала я. Вероятно, Астрид и Адриан уже мертвы. Это было в высшей мере странно — я-то думала первой погибнет Констанция, потому что она блондинка.

Тот, кто вел меня, явно знал тайные ходы в Буре. Не прошло и пяти минут, как мы оказались снаружи. Снег, свивавший Бурю образовывал кокон, и я удивилась, как мы вообще умудрились туда пройти. Это же было совершенно непроницаемое пространство. А ведь мы плутали там, наверное, полчаса, а может и больше, искали Астрид и Адриана, пытались выбраться сами. Некоторое время я ничего не соображала — у холода есть такое свойство — иногда он будто выталкивает из реальности, и твое тело как бы перестает существовать, и в голове не единой мысли. Я пришла к выводу, что от холода в Аркадии умереть нельзя — потому что то, что происходило с моим телом было совершенно невыносимым. Снаружи Бури тоже было холодно, поэтому о том, чтобы отогреться не могло быть и речи. Я плыла в каком-то тумане, существовала как будто помимо себя, и все казалось незначительным.

Некоторое время спустя я обнаружила, что иду в неровном, длинном строю. Он тянулся будто бы вдоль всего леса, по крайней мере впереди у него не было конца, а обернуться назад мне не позволял клинок, упиравшийся в мою спину всякий раз, когда я двигала головой.

Я видела перед собой длинные, бледные, горбатые, грязные спины, спины с выпирающими костями, спины с костями, пропоровшими кожу, спины, украшенные волдырями. Спины, спины, спины, и огромное количество оленьих рогов, которые казались коронами в удивительном, зеленоватом свете луны. Когда я запрокинула голову, то поняла, что так светит вовсе не луна. Над моей головой разгоралось северное сияние, но очередной тычок клинка не позволил мне насладиться им. Я просто шла, изучая спину идущего впереди меня. Наверное, так шли евреи от Египта до Ханаана. Усталые, до предела измотанные и ненавидящие спины впереди идущих.

Я не знала, живы ли мои братья и сестры (кроме Астрид и Адриана, про тех я была абсолютно уверена, что они мертвы). Аксель, кажется был жив. Где-то далеко впереди я расслышала его голос, а может быть мне только показалось, и я выдала желаемое за действительное.

А потом мы пришли в место, где одурительно пахло мясом, мне даже еще больше есть захотелось. Меня втолкнули в клетку, и я на некоторое время просто отключилась. А когда открыла глаза, увидела свои руки. Они все были в мелких царапинах. Сначала я подумала: меня порезали, пока я была здесь.

А потом я поняла — из-за того, что мне было слишком холодно, я просто не замечала боли в израненных руках. А мои руки были практически красными от крови. Наверное, то же самое было и с моим лицом. Это все Буря, и вот от чего там умирали люди. Может быть, и моя слабость была вызвана не только и не столько холодом, сколько ранами.

Умереть там можно было очень легко. Но я была жива и была в месте, назначение которого мне было очевидно. Я была в клетке, как какая-то птица или дурацкий грызун. Прутья были частые, сделанные из какого-то гладкого, кремово-белого материала со странными разводами.

Некоторое время я пребывала в недоумении, а потом поняла: это кость. То есть, все это было весьма готично, но руки я тут же отдернула, отошла, пока не уперлась в заднюю стенку клетки и не испытала такие же чувства. Что-то холодное и вязкое капнуло мне на нос, я запрокинула голову и увидела, что под потолком болтается сердце, явно вырванное из какого-то крупного млекопитающего. Я только надеялась, что это не сердце Астрид или Адриана. С него все еще капала вязкая, темная кровь, так что принесено оно, видимо, было совсем недавно.

Я предположила, что это могло быть ужином. Чтобы не смотреть на сердце, я упорно вглядывалась в темноту между прутьями. Тут и там горели глаза костров. Рыжие и непослушные, они взвивались высоко и плясали весело. Я вспомнила об Астрид, и мне стало очень грустно. Я бы не сказала, что мы особенно подружились, но я привыкла к тому, что она жива.

Между цветами костров вздымались купола темных хижин. Между ними ходили безликие тени, но иногда свет костра выхватывал их лица, и тогда я думала, что мне кажется — от потери крови или стресса.

Я видела множество монстров, но никогда не видела таких страшных людей. Мне стало грустно за них, хотя я не понимала, с чего бы мне жалеть людей, которые меня похитили. Впрочем, может они спасли меня из Бури, а эта клетка отражала их представления о лазарете.

Я попробовала расшатать прутья, но ничего не получилось, и я выругалась. В этот момент я услышала голос Акселя:

— Делия? Делия, ты очнулась?

Он даже сейчас говорил так, будто здесь был полный зрительный зал вовлеченных в представление поклонников его творчества. Я испытала раздражение, но вместе с ним и радость — Аксель был жив. Я обернулась к Акселю, который в темноте казался просто напуганным подростком, бледным и даже грустным. Его глаза блестели в темноте.

— Где остальные? — быстро спросила я.

— В других клетках, — Аксель неопределенно махнул куда-то в сторону. Далеко-далеко, за хижинами и кострами вправду виднелись остовы клеток. Рядом с нами было еще по две клетки — с моей стороны и со стороны Акселя, но они пустовали.

— Все живы?

— На момент, когда я видел их в последний раз — были, — ответил Аксель. Он, без сомнения, умел успокоить. Но я была почти благодарна ему за его типичную бесчувственность. Она позволяла мне примириться с моей собственной сентиментальностью и с тем, что я больше волновалась за остальных, чем думала о себе.

— Скажи хотя бы, что ты знаешь, где мы?

— О, несомненно знаю. Тебе стало от этого легче?

Он вдруг сел на землю, постучал пальцами по прутьям, будто решив, что они поддадутся легчайшему прикосновению.

— Прости, — сказал он искреннее. — Я не хотел, чтобы мы попали в беду. Просто мой имидж, ты же понимаешь…

— Требует жертв?

Мы оба засмеялись, а потом Аксель сказал:

— Мы у Потерянных.

— Это те ребята, что больше всего на свете ненавидят Неблагого Короля?

— Их можно понять, им есть за что…

Но едва начав паясничать, Аксель вдруг замолчал. Через некоторое время он сказал:

— В общем, да, мы не в самой приятной ситуации. Думаю, они попытаются нас убить.

— А как же твои навыки суперубийцы? — не удержавшись выпалила я. Но Аксель пожал плечами, как ни в чем не бывало:

— Конечно, я попытаюсь убить как можно больше врагов, но думаю, численное превосходство в этом случае решает больше, чем непревзойденное мастерство.

— Аксель, ты можешь хоть на пару минут признать, что мы здесь из-за тебя, ты облажался и теперь тебе стоит подумать, что нам делать?

— Кроме как принять смерть несломленными?

— Да, кроме этого.

Аксель надолго замолчал. Он вскинул голову, и в этот момент кровь с такого же сердца, как то, что болталось наверху моей клетки, капнула на его губы. Он безо всякой брезгливости слизал эту кровь.

— У Потерянных сложные обычаи и правила племени, которые они всегда соблюдают. Я подумаю, что можно сделать.

— Уж сделай милость! Я есть хочу!

— Я думал, ты хочешь выжить!

Я сложила руки на груди и замолчала. Аксель смотрел на меня, и глаза его говорили куда больше, чем он сам. Мне вдруг стало его жалко и захотелось сказать, что не так уж я и злюсь. Я, конечно, злилась, но не настолько сильно, чтобы Аксель так страдал. Впрочем, это могла быть и очередная его уловка. Я так и стояла, смотрела на него, а он смотрел на меня, и мы не могли решить, что сказать друг другу. Когда пауза стала по-настоящему неловкой, я услышала чьи-то крики. Никогда прежде я не встречала этот противный голос с большей радостью.

— Пустите! Я требую разговора с вашим главным, с этим Жадиной! Нам есть что ему предложить! Да пустите же уже! Не надо меня трогать, я и сама могу дойти! Вот ты придурок! Вот вы все придурки!

— Астрид! — крикнула я. Двое крепких ребят с искривленными черепами и волдырями по всему телу закинули Астрид в клетку и закрыли дверь. Ее закрывал засов с железной пряжкой. Когда охранники ушли, я тут же попробовала до него дотянуться, однако это оказалось безнадежным предприятием.

— Делия! — ответила Астрид с радостью, которую я мало у кого в жизни видела. Астрид в целом на все реагировала слишком бурно, в этом не было никакой театральности, присущей Акселю, но смотрелось все равно странно. Астрид тут же пожала плечами, будто устыдилась собственного столь теплого приема.

— Я-то думала, вы померли.

— А я думала, что вы.

— А я подозревал, что вы живы.

И тогда мы с Астрид в порыве женской солидарности, подобной которой мир не видел прежде рявкнули:

— Заткни уже хлебало!

И это была, пожалуй, самая длинная фраза, которую я сказала с кем-то в унисон, если не считать хоровых занятий в первом классе.

— А вообще, — сказала Астрид. — Не так уж мы и облажались.

— В смысле?

— В смысле, мы сбежали.

Я немного разозлилась, хотя и понимала, что вряд ли, если бы они не сбежали, с их помощью мы смогли бы удрать от Потерянных. В этот момент я увидела, как взгляд у Астрид изменился. Она с нескрываемым, искренним волнением припала к прутьям и посмотрела куда-то поверх моей головы. Я увидела, как ведут Адриана. Вид у него был самый умиротворенный, хотя и потрепанный. Что меня всегда удивляло в них с Астрид — они ни к чему не относились серьезно. Будто все вокруг существовало исключительно ради их интереса и не имело никакой практической значимости, и все что с ними происходило лишь забавляло их, как просмотр серии любимого сериала.

Когда Адриана втолкнули в клетку, он сказал:

— Спасибо за компанию.

А потом обернулся к Акселю и сказал:

— Привет.

Вид у него стал еще более довольный. И хотя я видела, как он бледен даже в свете огня, который горел не так далеко от его клетки, он ничем не показывал, что измотан. Словно бы душа и тело Адриана существовали каким-то совершенно отдельным образом, не были связаны друг с другом ничем, кроме формального соприсутствия.

— Ну, не так уж плохо, — постановил Адриан. — И надолго мы здесь?

— На жалкий остаток нашей жизни, — протянул Аксель. А Астрид сказала:

— Да нормально все, чего вы паритесь.

Я оглядела лагерь Потерянных, жилища из шкур, людей, раскачивающихся у костра и снующих туда-сюда по своим делам, их здесь было невероятно много, сотня, может две. Все совсем юные. Где-то далеко раздавался вопль умирающей скотины, наверное это был олень. Судя по всему, с ним развлекались долго. Присмотревшись я увидела в далеком зареве костра силуэт животного, находившегося в такой же клетке, как мы, только больше. Оно металось по тесному для него пространству, то и дело напарываясь на длинные копья. Зрелище, наверное, не из приятных. Хотя вообще-то в любой дикости есть свой кайф — когда-то мы все были первобытными, жестокими тварями. В нас это осталось и сейчас.

— Ну, — сказала Астрид. — Может и не совсем нормально. Но не так уж плохо.

Через полминуты она сменила свое решение в третий раз, постановив, что нам конец. И, наконец, еще через некоторое время Астрид сказала:

— Но этого так оставлять нельзя!

Адриан подтвердил, я пожала плечами, не желая выдавать чрезмерную заинтересованность в столь мелочных вещах, как сохранение собственной жизни. Аксель сказал:

— Я, кажется, придумал гениальный план.

Это заявление было встречено с ожидаемым скепсисом. Я не особенно верила в гениальность планов Акселя, мне казалось, что это будет что-то драматичное, больше подходящее пьесе Шекспира, чем роману Голдинга. Сейчас нам требовались жесткие меры, дикие меры. Наверное, стоило попросить Астрид подумать, но Астрид была занята тем, что пыталась достать до засова, сломать прутья клетки и даже перегрызть их. Зубы у нее действительно были крепкие. Наверное, в каком-то смысле это было хорошо, но совершенно неактуально для того, чтобы освободиться. Стоило объяснить это Астрид, но я как-то не решилась вмешиваться в ее сложные отношения с клеткой.

— И в чем же он заключается? — спросил Адриан. Руководила им, по видимому, не надежда, а интерес.

— В моих антропологических изысканиях, — охотно ответил Аксель. — Один из непреложных законов Потерянных состоит в том, что вопросы власти, как это частенько бывает в традиционных обществах, решаются боем. Если кто-нибудь, например ваш герой, вызовет Жадину на бой при всех, он не сможет отказаться.

— Тогда зови его! — сказала Астрид, но Аксель только покачал головой.

— Я же говорю, при всех. Один на один, он меня убьет, я полагаю. По крайней мере, я бы так и сделал. Нет свидетеля, нет проблемы. В общем, когда наш потащат казнить, тогда я и выступлю.

— Ты просто хочешь, чтобы тебя услышала орава людей, да?

— Нет, Астрид, я хочу обезопасить нас всех!

— А с чего ты вообще взял, что нас потащат на казнь? — спросила я. Аксель пожал плечами.

— Не знаю, а как бы ты поступила с детьми своего злейшего врага, будь ты изуродованной душой, лишенной шанса на следующую жизнь?

Я задумалась. У меня не было ощущения, что я стала бы кого-то убивать. Но, может быть, это только потому, что на самом деле я подобной жизнью не жила. Я посмотрела, как между кострами путешествовали люди, втянула запах всякого мяса: жареного, свежего и гнилого. Наверное, эта убогая жизнь, где единственными украшениями были костяные аналоги «музыки ветра», мало кого делала добрее. И все же эти люди держались друг за друга, у них было что-то вроде города, огромного лагеря с палатками.

Такой извращенный, олененавистнический Вудсток. Я должна была чувствовать к ним неприязнь, но у меня не получалось. Впрочем, это наверняка пройдет, когда они решат выпустить нам кишки.

— А что еще известно о Потерянных? — спросила я.

Но вместо кровавых подробностей, которых я ожидала, я услышала:

— Да ничего особенного. Живут своей жизнью, какая уж им доступна. Стараются не попадаться на глаза Неблагому Королю, боятся, что он завершит их превращение. Цепляются за остатки своей души. Их вожак, Жадина, вроде бы за ними следит, он поумнее.

Я нахмурилась. Мне совсем не нравилось, как он об этом говорил. Астрид выразила свою мысль за меня:

— Короче, не сладко им здесь, а ты еще и издеваешься.

— Лучше подумайте о том, как там Герхарду и Констанции.

Я всматривалась в темноту, пытаясь увидеть их силуэты или хотя бы силуэты их клеток. Но темнота была изменчива, она отступала перед людьми у огня, но позволить мне увидеть моих брата и сестру не могла.

— На случай если мы умрем, Делия, мне жаль, что ты не сходила со мной на свидание!

Голос Акселя вытянул меня из забытья, и я почувствовала благодарность за то, что своими глупостями он вырвал меня из хватки волнения.

— А я жалею, — сказал Адриан. — Что этот разговор происходит при мне.

— А я жалею, — добавила Астрид. — Что нельзя дать в табло тому парню, который нас сюда притащил.

А я, наконец, сказала:

— Я жалею, что здесь не кормят.

Мы засмеялись. Сегодня мне то и дело было с ними хорошо. Наверное, общие беды и страхи и вправду сближают. Мы сидели в разных клетках, но были, кажется, близко-близко, как после истории с деревом на болоте. Я снова пожалела, что Герхарда и Констанции рядом нет.

А потом я увидела, как к нам направляются Потерянные. Они двигались странным образом, вселявшим в меня волнение и вину. Многие их из них пошатывались, как мертвецки пьяные, другие же непрестанно дрожали, как некоторые из моих монстров. Я подумала, что соскучилась по Говарду и Эдгару. И что зря я их никогда не жалела.

Мой кинжал изъяли, и я увидела его болтающимся на поясе какой-то девчушки, она то и дело поглаживала его с той радостью, которую дает нам приобретение новой, красивой вещи. Чувство совершенно детское, очень знакомое. Я посмотрела на ее лицо, испещренное то ли двигающимися под кожей темными венами, то ли странного вида червями, живущими в ней. Она вместе со вторым Потерянным, крепким парнем со слепыми бельмами вместо глаз, открыла засов, вытащила меня. Грубовато, но вполне терпимо.

— Эй! Куда вы ее ведете? Подождите! — крикнул Аксель. Астрид принялась стучать по прутьям клетки, и только Адриан помахал мне.

Мы пошли через лагерь, меня держали с двух сторон. Я шла по подтаявшему снегу и мокрой земле, между кострами. Я ощутила и другие запахами, кроме бьющего в нос аромата мяса, вызывавшего отвращение и аппетит одновременно. Пахло травами и горькими, кислыми ягодами, брусникой, наверное. Этот северный, неприветливый край мог бы вызвать у меня чувство легкой ностальгии по Швеции, но нет, не вызвал. Я спросила:

— Вы убьете меня?

Нам навстречу шли еще двое Потерянных. Наверняка, они шли за Акселем, Астрид или Адрианом. Нас все-таки боялись, боялись, как бы мы чего не выкинули. А мы и не могли — моих монстров тут не было, сила Адриана, судя по тому, что он вообще здесь, не особенно помогала, Герхард мог максимум рассказать, когда мы умрем, Констанция рассчитать, как быстро будут обескровливаться наши тела, к примеру, а у Астрид вообще никакой силы не было.

Словом, не были мы так опасны, как они о нас думали. Но может и они не были так опасны, как думали мы.

Никто не мне отвечал. Я повторила, обращаясь к девушке:

— Вы убьете меня?

Мы с ней даже были немного похожи — у нее были темные, как у меня волосы, бледная кожа и светлые глаза, и даже наши черты имели определенное сходство. Было странно видеть извивающиеся под ее кожей вены. Я словно посмотрела в зеркало и увидела там нечто отвратное, что-то из того, что воображала себе после Хеллоуиновского марафона фильмов ужасов в прошлом году. Да уж, тогда Хеллоуин лучше удался.

Девушка некоторое время шла молча. Она кусала губы, будто сдерживаясь, чтобы не ответить мне. Вены на ее лице жили своей жизнью, уходили под ненадежное, плохо сшитое одеяние из шкур.

— Ты — молчи, — сказала она, наконец. В голосе ее была строгость, но такая, словно она скорее пыталась казаться злой, чем была таковой. Я услышала за спиной голос Астрид. Ее вели на приличном расстоянии от меня, но такие мелочи никогда не были для нее помехой.

— Давай, тронь меня еще раз, и я покажу тебе ярость Принцессы Воинов!

Это она, конечно, преувеличила. Скорее всего сама фраза была взята из «Зены, королевы воинов» и чуть адаптирована к ситуации. Я не выдержала и едва не засмеялась.

Меня привели к круглой арене, огороженной костяным забором, где каждую балку венчал металлический, острый наконечник. Сначала я увидела Герхарда. Он был без сознания, бледный, губы его приобрели почти синий оттенок. Он не стоял на ногах, но его поддерживали в вертикальном положении двое Потерянных в перекинутых через плечи шкурах, на которых еще топорщилось мясо. В центре я увидела алтарь, будто склеенный ребенком из бесчисленного количества костей. Алтарь был нелепый и пугающий одновременно. Он не имел определенной формы, нагроможденные кости разных размеров, степени остроты и формы топорщились в разные стороны. Примерно такие же произведения искусства я в семь лет составляла из зубочисток.

Только вот детскость и нелепость алтаря придавали ему пугающий вид. На нем лежала Констанция.

Ее голова была запрокинута, она тоже была без сознания, тело казалось совсем маленьким, незначительным на фоне протяженного алтаря. Жадина стоял над ней и вливал ей в рот кровь из мехового подобия фляги, испачканного и влажного. И я подумала, сложно сказать, почему, что они уже отравили Герхарда, что он не без сознания, как я сначала совершенно автоматически подумала, а мертв.

А теперь они травят Констанцию, и она умирает. Словно в доказательство моим словам ее неподвижное тело прошила легкая дрожь. Видимо, не только меня посетила эта ужасная догадка. Я и не думала, что одна мысль о смерти Герхарда и Констанции вызовет у меня столько ужаса, но я словно не могла сдвинуться с места.

Астрид крикнула:

— Не смей их тронуть!

И, в принципе, от этих слов было бы мало толку, но Астрид кое-что громко добавила, так что услышали точно все. Наверное, где-то на пути к нам убивался Аксель, мечтавший об этой минуте.

— Я вызываю тебя на бой!

И если раньше вокруг то и дело доносились обрывки чьих-то коротких разговоров, то теперь все захлестнул только треск многочисленных костров, показавшийся мне очень и очень громким.

Жадина поднял голову, посмотрел на Астрид. У него были покрасневшие, выглядевшие розовыми под отсветом костра белки глаз. Бледные губы задвигались будто бы в усмешке, под которой не скрывалось зубов. В этот момент он был особенно страшным, еще страшнее, чем когда скидывал свои бесформенные одеяния.

Потерянные замерли, и даже шепот их смолк. Я обернулась на Астрид, и никто меня не остановил. Она стояла прямо, глаза ее были совершенно злыми, такой злости я прежде ни в одном человеке не видела, эта злость даже будто бы делала жарче костры, которые цвели вокруг.

— Нет-нет-нет, разумеется, она не подумала, что говорит, — начал было Аксель, но Жадина сказал, перебив его с варварской властностью, будто слова Акселя для него совершенно ничего не значили.

— Вызов принят. Выходи.

Потерянные вокруг начали раскачиваться, будто все мы были на концерте и заиграла хитовая песня, ради которой все и пришли.

— Астрид, не смей! — крикнул Аксель. Может он даже волновался. Адриан, наверное, волновался больше, однако он знал, что отговаривать Астрид бесполезно. Она растолкала мерно раскачивавшихся Потерянных, которые теперь не останавливали ее и даже не смотрели на нее. Они вообще не отвлекались от своего занятия, и их движения были такими синхронными, будто разум у них был один на всех, как у пчел в ульях и муравьях в муравейниках.

Я снова посмотрела на залитую кровью Констанцию. Я не понимала, это ее кровь или может быть кровь, которой ее поили. Мне стало грустно, и я впервые поняла, почему взрослым не нравится, что я гот.

Потому что смерть это не круто, и они не хотят о ней помнить.

Потому что это последняя Констанция, которую я увижу, других не будет. Не будет Констанции, которая смеется и которая ругается, и Констанции, которая расчесывает волосы. Не будет Констанции, которая сцепляет пальцы и расцепляет их снова и снова, как только задумывается. Никакой другой Констанции больше не будет. А может и никакого Герхарда. Так вот все просто. И никаких черепов, крестов и черной помады не нужно будет, чтобы никогда об этом не забывать.

Я по-настоящему поняла, что такое смерть. И что за драгоценные камни приносят мои монстры. Мне не понравилась эта мысль. Впервые этот сказочный мир стал казаться мне не жутким, не волшебным, а по-настоящему страшным.

И меня окружала сотня по-настоящему мертвых людей.

Ветер стал пронизывающим до костей, и я испугалась, что Буря уже рядом.

Астрид открыла ворота едва ли не пинком. Жадина оставался неподвижным, будто был картинкой, которую кто-то приклеил в этот ночной пейзаж, а волосы Астрид развевались от ветра и были похожи на локоны костра.

— Чего ты хочешь? — спросил Жадина. Голос его был спокойным, и даже сипение, вырывавшееся из его глотки не казалось таким болезненным. Они стояли друг напротив друга, принцесса и вождь.

Астрид сказала:

— Отпусти нас. Я не хочу забрать твое племя или вроде того.

— Ты можешь загадать все, и я выполню это. Ты хочешь, чтобы я просто отпустил вас?

— Еще я хочу переодеться и поесть. И чтобы нога не болела.

Да, подумала я, Астрид можно доверять. Самое главное она упомянула. А потом мой взгляд наткнулся на бледного Герхарда, и я почувствовала стыд за то, что думаю о еде. Я была бесчувственной и одновременно не по-своему стыдливой.

— А если ты проиграешь, — сказал Жадина после паузы. — Я хочу, чтобы твои друзья поглядели на Хрустальный Грот.

— То есть, ты больше экскурсовод, чем убийца?

— Ты не поглядишь. Тебя я убью, — сказал Жадина. Но для него явно было важно, чтобы Астрид согласилась. Она кивнула. Тогда Жадина взял костяной клинок и дотронулся им до своей щеки, надавил так сильно, чтобы выступила кровь. Он крикнул:

— Верните ей оружие.

Почти тут же кто-то бросил за ограду кинжал. Он приземлился в снег, свет огня не доходил до него, и кинжал выглядел пятном из темноты, будто кто-то вырезал кусок снега в фотошопе.

Астрид подхватила кинжал. Жадина постучал пальцем по своей окровавленной щеке.

Астрид кивнула. Они понимали друг друга намного лучше, чем я думала. Она порезала свою щеку, не поморщившись и, кажется, сама была удивлена этому.

Все было готово к бою, и напряжение стало таким ощутимым, будто сам воздух был напоен электричеством.

А потом посреди этого невероятно жесткого, ощутимого пространства вдруг раздался стон Констанции, я отшатнулась, Аксель рядом вздохнул, Адриан сохранил свойственное ему спокойствие, а Астрид даже вскрикнула, впервые проявив испуг. Некоторое время глаза у Констанции были дикие, первобытные — совсем ей не свойственный взгляд, роднивший ее скорее с Потерянными. А может в ней все еще было что-то умирающее или даже мертвое.

— Констанция! — крикнул Аксель, она обернулась на его голос, на лице ее не сразу отразилось узнавание, и сказать она ничего не успела.

— Выбор сделан, — сказал Жадина. Движение у него было стремительное, такое быстрое, что и заметить его было сложно.

Тогда я подумала, что с Акселем они могли бы сражаться на равных или почти на равных.

Констанция испуганно вскрикнула, а Астрид не успела сделать ровным счетом ничего. Все случилось очень быстро, и я увидела клинок в руке Жадины, только когда он вошел в ее плечо. Астрид выглядела удивленной, а Жадина как-то совсем по-звериному зашипел.

Если одна моя сестра жива, значит скоро умрет вторая. Плохой сегодня день или карма плохая, как сказал бы Адриан.

Жадина скинул с себя шкуру, и я вновь увидела его уродливое тело, будто сложенное из двух таких неподходящих кусков. Он передвигался очень быстро, словно его длинные паучьи ноги были созданы для того, чтобы делать движения стремительными и тонкими, как узор.

Астрид на секунду прижала руку к ране, ее пальцы тут же стали красными, но на лице вместо испуга мелькнула радость, а может даже облегчение. И хотя я стояла достаточно близко, я не могла точно считать ее эмоции, золотой свет костра делал ее лицо сказочной иллюстрацией, придавая ему смелость и красоту, но смягчая и смешивая все оттенки эмоций. Она бросилась навстречу Жадине, фактически это был рывок, сильный и нелепый, как у молодого, большого зверя. Жадине было легко его избежать. Он двигался вокруг нее, и она то и дело разворачивалась, чтобы он оставался в ее поле зрения, но это было совершенно бесполезно. Его движения были слишком быстрыми, чтобы их можно было предсказать. Астрид никак не могла сориентироваться, и хотя движения ее изобиловали силой и решительностью, она не могла добраться для него — он был слишком ловким.

Сама же Астрид покрывалась порезами, некоторые из них были довольно глубокими. Они могли быть и глубже. Вся сила Астрид будто ушла в резкость ее уворотов. И хотя она не могла избежать клинка, она умудрялась не впускать его слишком глубоко.

Но это не могло продолжаться вечно. Она слабела. Вернее, она должна была слабеть.

Только Астрид улыбалась, лицо ее было почти спокойным, а вот лицо Жадины было искажено гримасой боли.

Словно бы это он был изрезан клинком Астрид. Ее кинжал и вправду был в крови, только это была ее кровь.

Сначала я все думала, что за сирена здесь визжит, откуда вообще сирена. Мысли текли вяло, словно были щедро, как поделка младшеклассника, смазаны клеем.

А потом я поняла, что это Констанция визжит, на какой-то невероятной ноте:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста прекратите!

Слов «прекратите» и «пожалуйста» было так много, что они даже потеряли свой смысл, затерлись от многократного повторения.

Но никто, конечно же, не прекращал.

Я думала, Астрид ведь уже должна была свалиться, но это движения Жадины стали менее точны, смазаны, как у человека, который не может сосредоточиться.

А потом он закричал, когда клинок вошел в плечо Астрид, в уже оставленную им рану, так ему подходящую, и прошил его насквозь.

Они все еще были связаны, но только кричал Жадина. Кинжал Астрид прошелся по его второй щеке, довершая жуткий грим, и мог легко скользнуть к шее. Лапки танцевали, но не сдвигали тело Жадины с места. Астрид пнула его, и он упал, словно все эти лапки были мягкими, игрушечными.

Астрид, как ни в чем ни бывало выдернула клинок из своего плеча, чем вырвала из горла Жадины еще один крик. Она взяла два клинка, свой, металлический и его, костяной. Оба они были готовы пронзить его грудь, а он трясся на земле, этот мертвый мальчик.

Астрид сказала:

— Я поступила нечестно. Но я не знала всего, что могу.

Я лишь интуитивно понимала о чем она. Не Астрид чувствовала причитавшуюся боль, а Жадина. Раны Астрид истекали кровью на снег, но это Жадина дрожал от боли.

Мне казалось, она была готова бросить оба клинка, хотя ими, конечно, стоило бы воспользоваться.

Интересно, если он и есть душа, куда он попадет после смерти?

Констанция крикнула:

— Нет! Пожалуйста, Астрид, не убивай его, они спасли нас с Герхардом! Пожалуйста!

И я поняла, что не видела как вели Герхарда и Констанцию. Я слышала ее крики, но это могли быть крики боли и страха, а не вопли о спасении.

Я вспомнила, как легко умереть в Буре, и как быстро я потеряла там каждого.

Астрид замерла. У нее было совершенно дикое выражение лица, злое и голодное. И хотя ее руки были готовы отпустить клинки, глаза не были готовы.

— Что? — спросила она, будто Констанция говорила с ней на другом языке. Теперь Астрид и Жадина поменялись местами. Она была варваром, дикой воительницей, а он — поверженным королем, глаза его были наполнены совсем не свойственной подросткам гордостью, которая равна смирению с неизбежным.

— Я поступила нечестно, — хрипло повторила Астрид, будто и не было всего, что сказала Констанция. Для Астрид было важно только одно.

Жадина улыбнулся, зубы у него были острые и кривые.

— Я тоже хотел поступить с тобой нечестно. У каждого есть что-то, что дает ему победу. Не бывает честных побед. Тебе удалось меня обмануть. Я не видел в тебе магии, когда соглашался.

— Я не знала.

— Тебе повезло. Это тоже победа.

— Я не буду тебя убивать. Но ты проиграл. Отпусти нас.

— Слово победителя.

— Но я не считаю, что это правильно. Поэтому мы зайдем в этот ваш Хрустальный Грот.

Стоило посмотреть на лицо Акселя в этот момент, но я не могла отвести взгляда от Астрид. Она была по-особому красива.

— Только скажешь где этот ваш Хрустальный Грот, — добавила она медленно и задумчиво.

Наконец, Астрид отбросила оба клинка.

— С чего ты взяла, что я не убью тебя сейчас? Или не прикажу этого.

— Ни с чего.

А потом она без сил опустилась на снег. Ее волосы и кровь, казалось, были одинакового цвета.