Архив Шерлока Холмса. Открытие Рафлза Хоу

Глава I. Двойная загадка

— Боюсь, он не придет, — вздохнула Лора Макинтайр.

— Почему?

— По такой-то погоде? Жуть.

Как будто в подтверждение ее слов на уютно занавешенное красными шторками окно с тихим колючим треском налетел снежный вихрь, ветер завыл и засвистел в облепленных снегом ветвях больших вязов, растущих по краю сада.

Роберт Макинтайр оторвался от эскиза, над которым работал, взял лампу и всмотрелся в темноту. Высокие скелеты голых деревьев покачивались и трясли ветками, едва различимые за порывами метели. Его сестра, сидевшая у камина с вышивкой, опустила руки и посмотрела на брата, профиль которого четко обрисовался на фоне яркого желтого света. Лицо было красивым: молодое и ясное, четкий обвод скул, волнистые каштановые волосы, зачесанные назад и ниспадающие вниз локонами, чуть завивающимися наружу на концах, — таким обычно и представляешь себе художника. Едва заметные складки у глаз, легкое пенсне в изящной золотой оправе и черный вельветиновый пиджак, по плечу которого разлился теплый свет, свидетельствовали также об определенной утонченности. Только в контуре губ его было что-то такое… какой-то неопределенный намек на грубость, некая возможность слабинки, портившие, как считали некоторые, в том числе и его сестра, красоту и изящество его лика. Но ведь, как он сам не раз повторял, в каждом смертном собраны нравственные пороки и телесные недостатки всех его неисчислимых предков, так что лишь редкий счастливчик может сказать, что на этом облике природа не запечатлела ни одного из старых долгов его семейства.

Надо сказать, что этот безжалостный кредитор не пожалел и леди, хотя безупречная красота верхней части ее лица и оттеняла возможное несовершенство нижней. Волосы у нее были темнее, чем у брата, настолько темные, что эти тяжелые букли казались совершенно черными, если только свет не падал на них наискось. Изящный чуть-чуть капризный контур лица, четкие брови и умные и одновременно веселые глаза по отдельности были безупречны, но вместе не производили такого впечатления. То ли в самом лице, то ли в выражении чувствовался какой-то недостаток, который, если хорошенько всмотреться, заключался в излишней закругленности и отвислости нижней губы. Этот изъян был почти незаметен, но из-за него лицо, которое могло бы считаться прекрасным, было всего лишь симпатичным. Очень расстроенной и слегка раздраженной казалась она, когда откинулась на спинку кресла и, оставив на коленях мотки разноцветного шелка и серокоричневое суровое полотно, свела за головой белоснежные руки с розовыми локотками.

— Я знаю, он не придет, — повторила она.

— Глупости, Лора! Конечно же, он придет. Чтобы моряк испугался непогоды!

— Ах! — она подняла палец, внимательно прислушиваясь, и лицо ее озарила радостная улыбка, которой в следующий миг суждено было смениться выражением горького разочарования. — Это всего лишь папа, — пробормотала она.

В передней послышались шаркающие шаги, и в комнату нетвердой походкой вошел невысокий тощий мужчина в стоптанных домашних тапочках. Мистер Макинтайр-старший вид имел бледный и хмурый, на изможденном невеселом лице торчала жидкая рыжая бороденка с седоватыми прядями. Удары судьбы и плохое здоровье оставили свои следы на его облике. Десять лет назад он был одним из самых крупных и богатых производителей ружей во всем Бирмингеме, но долгая череда финансовых неудач сильно истощила его состояние и в конечном итоге довела до суда по делам о банкротстве. Смерть жены, случившаяся в тот самый день, когда было объявлено о его несостоятельности, переполнила чашу печали оружейника, и с тех пор его мертвенно-бледное лицо с заострившимися скулами не покидало удивленно-отстраненное выражение, свидетельствующее о нездоровом сознании. Упадок его был таким полным, что семье пришлось бы прозябать в полной нищете, если бы оба ребенка не получали двести фунтов в год собственного дохода, который обеспечивала им последняя воля одного из дядюшек по материнской линии, сколотившего неплохое состояние в Австралии. Лишь эти деньги и переезд в тихий деревенский район Тэмфилд за четырнадцать миль от большого и шумного города позволяли им хоть как-то сводить концы с концами. Однако перемена эта была горька и мучительна для всех: для Роберта, потому что заставила его забыть о роскоши, столь дорогой его артистичной натуре, и начать ломать голову над тем, как превратить то, что раньше было не более чем праздным увлечением, в средство заработка; и в еще большей степени для Лоры, которая содрогалась от одной мысли о жалости старых друзей, и после бурлящего жизнью Эджбастона[96] находила тихие проселки и сонные поля Тэмфилда невыносимо скучными. Горечь детей усугубляло поведение отца, жизнь которого теперь превратилась в одну сплошную жалобу на судьбу. Хоть на какое-то время забыть о постигших его несчастьях старшему Макинтайру помогали то молитвенник, то бутылка.

Впрочем, кое-что в Тэмфилде все же вызвало интерес у Лоры, но и этого она в скором времени могла лишиться. Семья решила перебраться именно в эту тихую деревушку лишь потому, что их старый друг, преподобный Джон Сперлинг, был назначен сюда приходским священником. Гектор Сперлинг, его старший сын, несколько лет был помолвлен с Лорой, которая младше его на два месяца; дело уже даже шло к свадьбе, но грянувшее банкротство нарушило их планы. Гектор, младший лейтенант королевского военно-морского флота, сейчас находился в увольнении, и не проходило вечера, чтобы он не проделывал путь от дома священника до поместья «Элмдин», в котором жили Макинтайры. Но сегодня им прислали записку, в которой сообщалось, что его неожиданно вызывают на службу и что завтра вечером ему надлежит вернуться на корабль, стоящий в Портсмуте. Молодой офицер обещал заглянуть хотя бы на полчаса, чтобы попрощаться.

— А где же Гектор? — спросил мистер Макинтайр, посмотрев по сторонам.

— Не пришел, папа. Ты же видишь, какая погода. На поле снегу, наверное, фута два намело.

— Не пришел, говоришь? — проворчал старик, опускаясь на диван. — Так-так, осталось только им с его отцом от нас отвернуться, и можно ставить точку.

— Как ты можешь даже думать о таком, отец? — возмутилась Лора. — Они всегда были нашими самыми верными друзьями. Что бы они подумали, если бы услышали тебя?

— Знаешь, Роберт, — сказал он, не обращая внимания на возражение дочери, — я думаю, мне сейчас не помешает капелька бренди. Чуть-чуть. Полглоточка будет в самый раз.

По-моему, я сегодня из-за этой вьюги простудился.

Роберт с серьезным видом продолжал что-то рисовать в альбоме, но Лора оторвалась от работы и посмотрела на отца.

— Боюсь, у нас ничего нет, отец, — сказала она.

— Лора, Лора! — скорее с сожалением, чем со злостью покачал он головой. — Ты же уже не девочка. Лора, ты — взрослая женщина, хозяйка дома. Мы тебе доверяем. Мы на тебя надеемся, а ты оставляешь своего бедного брата без капли бренди, я уж не говорю о себе. Господи, Лора, что бы сказала твоя мать! А если несчастный случай? А если он заболеет? А вдруг апоплексический удар? Лора, это с твоей стороны очень безот… безответс… Нельзя так, Лора. Ты совсем не думаешь о нашем здоровье.

— Я к бренди почти не прикасаюсь, — бросил Роберт. — Для меня Лора его может не запасать.

— Как лекарственное средство оно незаменимо, Роберт. Главное, употреблять, а не злоупотреблять… Но я, пожалуй, схожу в «Трех голубей» на полчасика.

— Отец, дорогой, — воскликнул молодой человек, — ты же не собираешься выходить куда-то в такую ночь! Если тебе так уж нужно бренди, я могу послать Сару. Давай я пошлю Сару, или сам схожу, или…

Бум! На раскрытый альбом перед ним упал маленький бумажный шарик, прилетевший со стороны сестры. Он его развернул и поднес к свету.

«Ради всего святого, пусть идет!» — было написано на бумажке.

— В любом случае, одевайся потеплее, — продолжил он. Маневр был проделан с таким мужским простодушием и так неумело, что это повергло в ужас его сестру. — Да там, похоже, и не так холодно, как кажется. По крайней мере, не заблудишься, и уже хорошо. Тут и идти-то всего сотню ярдов[97].

Продолжая вполголоса корить дочь за нерадивость, старый Макинтайр с трудом натянул на себя теплое пальто и замотал длинную тощую шею шарфом. Резкий порыв холодного ветра, ворвавшийся в дом, когда он открыл входную дверь, заставил задрожать свет ламп. Брат и сестра прислушались к медленно удаляющемуся по садовой дорожке поскрипыванию шагов родителя.

— Старик совсем плох… Он становится невыносим, — наконец произнес Роберт. — Не нужно было его отпускать. Выставит себя посмешищем.

— Но сегодня же последняя ночь, когда Гектор дома, — стала оправдываться Лора. — Было бы ужасно, если бы они встретились и Гектор что-то заметил. Я только поэтому и хотела спровадить его.

— И ты сделала это как раз вовремя, — заметил ее брат, — потому что я услышал, калитка скрипнула, и… Ну вот, видишь!

С улицы донесся веселый возглас, за которым последовал жизнерадостный стук в окно. Роберт вышел из комнаты и впустил в дом высокого молодого человека. Его черная бобриковая куртка была вся усыпана блестящими кристалликами снега. Громко рассмеявшись, гость встряхнулся, как большой ньюфаундленд, потопал ногами, оббивая налипший снег, и вошел в маленькую комнату.

О профессии Гектора Сперлинга говорила каждая черточка его лица. Гладко выбритая верхняя губа и подбородок, небольшие бачки, прямой решительный рот и дубленые щеки, привыкшие к непогоде, — все указывало на военно-морские силы Великобритании. Каждый день пятьдесят таких лиц можно увидеть за общим обеденным столом в столовой Портсмутского военно-морского училища. Лица эти похожи друг на друга больше, чем бывают похожи родные братья. Все они отлиты по одному образцу, все являются продуктом системы, которая с младых ногтей учит уверенности в себе, закаляет волю, воспитывает мужественность. В общем-то, это вполне достойные представители сильной половины человечества. Возможно, они чуть менее воспитанны и не так начитанны, как их сухопутные собратья, но это честные, энергичные и отважные люди. Фигура у вновь прибывшего была прямая, высокая и ладно скроенная. Глаза — внимательные, серые. Быстрые, точные движения выдавали в нем человека, привыкшего как командовать, так и подчиняться приказам.

— Получила мою записку? — спросил он, войдя в комнату. — Опять приходится уезжать раньше срока, Лора. Как мне это надоело! У старика Смитерса не хватает людей, и он срочно требует меня обратно. — Гектор сел рядом с девушкой и положил коричневую руку на ее белоснежную ручку. — На этот раз задание не будет долгим, — продолжил он. — Нас отправляют с летучей эскадрой… Мадейра, Гибралтар, Лиссабон и домой. Я думаю, вернемся уже в марте.

— А мне кажется, ты как будто только вчера вернулся, — сказала девушка.

— Бедная моя! Но это ненадолго. Время быстро пролетит. Роберт, смотри, заботься о ней, пока меня не будет. Это последний раз, Лора, обещаю! К черту деньги. Другим людям и меньшего хватает. Дом нам покупать не нужно. Зачем нам свой дом? В Саутси[98] можно снимать прекрасные комнаты за два фунта в неделю. Макдугэлл, наш казначей, только что женился, так он вообще за жилье платит всего тридцать шиллингов. Ну что, не испугаешься такого, Лора?

— Конечно, нет!

— Мой почтенный старик вечно так осторожничает. От него только и слышишь, что «Жди! Жди! Жди!». Я ему както сказал: тебе хорошо бы артиллерийским расчетом командовать. Но сегодня я с ним серьезно поговорю. И думаю, смогу убедить. Вот увидишь! А ты должна со своим стариком поговорить. Роберт тебя поддержит. Вот, погляди, это список портов, в которые мы будем заходить, здесь указаны даты. И смотри, чтобы в каждом из них меня ждало письмо от тебя.

Он достал из кармана кителя листок бумаги, но вместо того, чтобы отдать девушке, уставился на него с выражением безграничного удивления на лице.

— Что за черт! — воскликнул он. — Посмотри, Роберт.

Как думаешь, что это?

— Поднеси ближе к свету… Хм, как будто банкнота в пятьдесят фунтов. Не вижу ничего необычного.

— Наоборот! Ничего более необычного со мной еще не происходило! Ничего не понимаю…

— А знаешь, Гектор, — воскликнула тут мисс Макинтайр, заглянув ему в глаза, — со мной сегодня тоже произошло кое-что очень странное. Могу поставить пару перчаток, что мое приключение намного удивительнее твоего, хотя, к сожалению, оно не закончилось так же приятно, как твое.

— Хорошо, принимаю пари. Роберт, будешь нашим судьей.

— Изложите свои дела, — молодой художник захлопнул альбом и, подперев голову руками, принял комично-важный вид. — Уступаем дорогу леди! Начинай, Лора, хотя, по-моему, я догадываюсь, о чем ты хочешь рассказать.

— Это случилось сегодня утром, — сказала она. — Да, кстати, Гектор, забыла предупредить: тебе это точно не понравится. Но не волнуйся, этот бедняга наверняка сумасшедший.

— Так что же с тобой случилось? — спросил молодой офицер, отрываясь от банкноты и переводя взгляд на невесту.

— Нет, ничего такого, но все же нужно признать, что это было очень-очень странно. Я вышла погулять, но, когда пошел снег, спряталась под навесом, который оставили рабочие у ограды того большого Нового Дома. Строители уже уехали, а хозяин должен появиться только завтра, но навес стоит до сих пор. Так вот, я сидела там на каком-то ящике, и тут на дороге показался человек. Он подошел и зашел под тот же навес, что и я. Это был спокойный мужчина с бледным лицом, очень высокий и худой, вряд ли старше тридцати. Одет он был скромно, но держался как джентльмен. Он что-то спросил меня о деревне и людях, которые тут живут. Я, конечно же, ответила, постепенно мы разговорились и стали болтать на самые разные темы. Время пролетело так быстро, и разговор был таким приятным, что я совсем забыла о снеге, пока этот человек не обратил мое внимание на то, что он прекратился. И только я собралась идти, что бы вы думали, он сделал? Встал прямо передо мной, печально и задумчиво заглянул мне в глаза и сказал: «Интересно, а стали бы вы со мной разговаривать, если бы у меня не было ни пенни?» Не правда ли, странно? Я так испугалась, что, прежде чем он успел добавить хоть слово, юркнула мимо него и чуть ли не пустилась бегом по дорожке. Гектор, не хмурься, когда я сейчас вспоминаю, как он держался и разговаривал, я понимаю, что он не имел в виду ничего дурного, просто думал вслух и вовсе не хотел меня обидеть. Я совершенно уверена, что этот бедолага — сумасшедший.

— Хм! Что-то мне кажется, что в его сумасшествии просматривается определенная методичность[99], — заметил ее брат.

— Определенная методичность просматривалась бы в том, как я отделал бы этого мерзавца, если бы он мне встретился, — кровожадно произнес лейтенант. — В жизни не слыхивал о подобной наглости!

— Ну, я же предупреждала, что тебе это не понравится! — Она положила ладонь на рукав его грубой ворсистой куртки. — Не бери в голову! Я же никогда в жизни больше не увижу этого несчастного. По нему было видно, что он не из здешних мест. Но ты узнал о моем маленьком приключении, теперь мы послушаем твой рассказ.

Молодой человек похрустел банкнотой, провел другой рукой по волосам, как человек, которому стоит больших трудов собраться с мыслями.

— Это просто глупая ошибка, — сказал он. — Нужно разобраться и все уладить. Хотя как уладить? Ума не приложу. Я шел в деревню, когда стемнело, и увидел коляску, застрявшую в канаве. В ней сидел какой-то парень. Наверное, он не заметил канавы, потому что она была засыпана снегом. Одно колесо до половины ушло в грязь, и вся его посудина дала такой крен на правый борт, что второе колесо зависло в воздухе, а сам он еле держался на своем сиденье. Конечно же, я помог ему, и скоро он выбрался на дорогу. Было темно, поэтому он, должно быть, решил, что я какой-нибудь бродяга, потому как и пары слов мне не сказал. Прежде чем укатить, он сунул мне в руку вот это. Я даже не взглянул на бумажку и совершенно случайно не выбросил ее там же, решив, что это какой-нибудь рекламный листок или что-то в этом роде. К счастью, я все же не выбросил ее, а сунул в карман. И увидел, что это, только сейчас, когда хотел достать список. Ну вот, теперь вам известно столько же, сколько и мне.

Брат с сестрой удивленно посмотрели на черно-белую помятую банкноту.

— Да, этот твой путешественник, наверное, Монте Кристо какой-нибудь, или, по меньшей мере, Ротшильд! — сказал Роберт. — Боюсь, Лора, ты проиграла пари.

— О, я этому даже рада. Никогда еще не слышала, чтобы кому-то так повезло. Какой удивительный человек, вот было бы здорово с таким познакомиться.

— Но я не могу принять эти деньги, — не без сожаления произнес Гектор Сперлинг. — Конечно, кто же откажется от благодарности, но надо же и честь знать. Да и вообще, наверное, он просто ошибся… Хотя все равно собирался мне что-то крупное дать, не мог же он перепутать монету с бумажкой.

Наверное, я найду этого парня и верну ему деньги.

— Жаль, — заметил Роберт. — Должен признаться, я несколько иначе воспринимаю эту историю.

— А мне кажется, ты просто ведешь себя, как Дон Кихот, — сказала Лора Макинтайр. — Почему бы тебе не посмотреть на все это с его точки зрения? Ты оказал помощь незнакомому человеку… Может быть, даже большую, чем думаешь. Вот он и захотел, чтобы твой добрый поступок тебе надолго запомнился. Я не вижу причин, почему ты не можешь оставить деньги себе.

— Ладно, ладно! — смущенно засмеялся моряк. — Это ведь не такая история, чтобы… В кают-компании о таком не станешь рассказывать.

— В любом случае, тебе завтра утром уезжать, — напомнил Роберт. — Ты все равно не успеешь найти своего загадочного Креза[100], так что придется тебе самому решать, как распорядиться этими деньгами.

— Знаешь, Лора, — воскликнул Гектор, — спрячь-ка их в свою корзинку с шитьем. — Будешь моим банкиром. Если объявится их законный владелец, я направлю его к тебе. Если нет, будем считать это вознаграждением за спасенное имущество, хотя, если честно, не по душе мне это. — Он встал и бросил банкноту в коричневую корзинку с разноцветными мотками пряжи. — Ну все, Лора, я должен сниматься с якоря, обещал старику быть дома не позже девяти. На этот раз вернусь я скоро. И навсегда. До свидания, Роберт! Удачи!

— До свидания, Гектор! Bon voyage! ^{9}

Молодой художник остался рядом со столом, а сестра его вышла проводить любимого до двери. В полумраке прихожей ему были видны их фигуры и слышен их шепот.

— Значит, когда я вернусь, любимая?

— Да, Гектор.

— И ничто не разлучит нас?

— Ничто.

— Ничто на всем белом свете?

— Ничто.

Роберт осторожно прикрыл дверь. Через миг скрипнули петли, и раздались быстрые удаляющиеся шаги, приглушенные снегом. Гость ушел.

Глава II. Обитатель Нового Дома

Снег вскоре закончился, но еще неделю сильный мороз держал деревенскую округу в его стальных оковах. Замерзшие дороги звенели под лошадиными копытами, каждая канава и каждый ручей превратились в ледяную улицу. Белое единообразие бескрайней холмистой равнины приятно нарушали краснокирпичные домики и струйки серого дыма, которые ровно поднимались вверх в безветренное бледно-голубое небо. Утреннее солнце, пробивающееся через далекий туман, клубящийся над Бирмингемом, заставляло светиться матовым светом широкие заснеженные поля. Художник нашел бы такую картину прекрасной.

И Роберт Макинтайр действительно в то утро созерцал вид, открывавшийся с вершины невысокого, но широкого Тэмфилдского холма. Он стоял, прислонившись к ограде, шотландский берет его был надвинут по самые брови, во рту торчала короткая бриаровая трубка. Он неторопливо обводил взглядом округу с задумчивым видом человека, наслаждающегося единением с природой. Под ним с северной стороны, как на ладони, была видна деревенька Тэмфилд. Красные стены, серые крыши, беспорядочно разбросанные темные пятна деревьев, его собственное гнездышко «Элмдин» в стороне от широкой белой петляющей дороги на Бирмингем. Медленно повернув голову в другую сторону, он увидел только что достроенное каменное здание, белое с высокими ровными стенами. Огромная башня возвышалась над одним из углов, и сотни окон красновато поблескивали в свете восходящего солнца. Чуть поодаль находилась еще одна квадратная постройка размером поменьше. Прямо из середины ее крыши торчала высокая труба, из которой в морозный воздух поднимался длинный столб дыма. Оба дома окружала массивная стена, вся огороженная территория была утыкана молоденькими елочками, которые со временем обещали превратиться в настоящую рощу. Рядом с воротами громоздился строительный мусор, стояли длинные ряды навесов для рабочих, высились штабеля разобранных строительных лесов. Было совершенно очевидно, что строительство закончено совсем недавно.

Роберт Макинтайр с интересом принялся разглядывать широкое здание. Оно давно уже стало главной загадкой и источником слухов в деревне. Еще не прошло и года с тех пор, как в Тэмфилде заговорили о том, что какой-то миллионер купил участок земли и собирается построить для себя загородную резиденцию. С тех пор работа здесь не прекращалась ни днем, ни ночью, пока наконец несколько дней назад не была закончена до мельчайшей детали, причем в сроки, за которые впору возвести разве что шестикомнатный коттедж. Каждое утро два длинных специальных состава привозили из Бирмингема целую армию рабочих, которых вечером сменяли новые бригады, работавшие под лучами двенадцати гигантских электрических прожекторов. Количество работников, казалось, ограничивалось только размерами места, где их нужно было разместить. Огромные караваны телег везли белый портлендский камень со склада рядом с железнодорожной станцией. Сотни каменщиков, не покладая рук, придавали им нужную форму и передавали строителям, которые при помощи паровых кранов поднимали их на стремительно растущие стены, где другие рабочие тут же укладывали эти блоки на место и намертво закрепляли строительным раствором.

С каждым днем дом рос все выше и выше, колонны, лепные карнизы и резная работа, словно по волшебству, проступали из стен. И работа не ограничивалась лишь главным зданием. Одновременно рядом с ним строилось еще одно большое сооружение, и вскоре из Лондона начали прибывать целые бригады каких-то людей с бледными лицами, которые привозили с собой непонятного вида и предназначения механизмы, какие-то огромные цилиндры, колеса и мотки проводов. Все это они заносили в меньшее здание. Высокая труба, выросшая из середины его крыши, и все это оборудование, похоже, означали, что здесь появится какой-то завод или фабрика, ибо ходили слухи, что этому миллионеру служит забавой то, что для бедного человека является необходимостью, и что он больше всего любит проводить время в химической лаборатории или стоять у горна. Второй этаж едва начинал расти, а в первом уже вовсю трудились столяры, водопроводчики и мебельщики, воплощая в жизнь тысячи причудливых и дорогостоящих задумок, для того чтобы сделать жизнь владельца дома удобнее и приятнее. По всей деревне и в округе, да и в самом Бирмингеме рассказывали самые невероятные истории о невиданной роскоши внутреннего убранства дома. Денег здесь не жалели, огромные суммы тратились даже на мелочи, которые избавили бы хозяина от тех или иных досадных неудобств. Вереницы телег везли самую дорогую мебель по улицам деревни. Сельчане, выстраиваясь вдоль дорог, удивленно провожали взглядами эту невидаль. Ценные шкуры, роскошные ковры, великолепные ковровые дорожки, черное дерево[101], слоновая кость, золото и серебро; каждый новый взгляд на эти сокровища порождал новую волну слухов. Наконец, когда все было готово, прибыл штат из сорока слуг, что предвозвестило скорое появление самого хозяина, мистера Рафлза Хоу.

Поэтому неудивительно, что Роберт Макинтайр с большим любопытством рассматривал с высоты холма огромное здание, отмечая дым, идущий из труб, занавески, появившиеся на окнах, и другие признаки того, что в дом прибыл его основной жилец. С дальней стороны блестели, напоминая озеро, стеклянные крыши оранжерей, за ними шли ряды конюшен и хозяйственных построек. На прошлой неделе через Тэмфилд провели полсотни лошадей, следовательно, все эти грандиозные приготовления были оправданными. Кто же этот человек, который тратит деньги столь щедрой рукой? И чем он занимается? Имя его никому ни о чем не говорило. В Бирмингеме об источнике его богатства знали не больше, чем в Тэмфилде. Этот вопрос и обдумывал Роберт Макинтайр, лениво прислонившись к изгороди и пуская голубые клубы «птичьего глаза» в неподвижный морозный воздух.

Внезапно внимание его привлекла темная фигура, появившаяся из ворот загадочного дома и двинувшаяся по извилистой дороге. Через несколько минут человек подошел достаточно близко, чтобы между крахмальным воротничком и мягкой черной шляпой английского служителя церкви можно было различить знакомое лицо.

— Доброе утро, мистер Сперлинг.

— А, доброе утро, Роберт. Как поживаете? Нам по пути?

До чего скользкие дороги!

Его круглое приветливое лицо сияло, он шел, слегка подпрыгивая, как будто едва сдерживался, чтобы не пуститься в пляс от радости.

— Есть новости от Гектора?

— О да. В прошлую среду он благополучно покинул Спитхед, теперь будем ждать его письма с Мадейры. Но вы в «Элмдине» обычно новости узнаете раньше меня.

— Не знаю, по-моему, Лора еще об этом не слышала. Вы встречались с нашим новым соседом?

— Да, я только что от него.

— А что, этот… мистер Рафлз Хоу женат?

— Нет, холостяк. Насколько я понял, у него даже родственников нет. Он живет один в окружении многочисленных слуг в этом удивительном доме. Никогда ничего подобного не видел! Мне все это напомнило сказочный дворец из «Тысячи и одной ночи».

— А сам хозяин? Что он за человек?

— Это ангел… Да-да, настоящий ангел. Никогда в жизни не думал, что встречаются люди с таким сердцем. Благодаря ему я почувствовал себя счастливым человеком.

От охвативших его чувств глаза священника заблестели, он громко высморкался в большой красный платок.

— Я рад это слышать, — немало удивился Роберт Макинтайр. — А могу я узнать, что же он сделал?

— Я заранее отправил ему записку с просьбой о встрече и сегодня утром пришел в назначенное время. Я рассказал ему все о приходе, о наших нуждах, о том, как давно бьюсь за восстановление южной стены церкви, и о том, как мы стараемся помочь моим беднейшим прихожанам в такую суровую погоду. Пока я говорил, он не произнес ни слова, сидел с отсутствующим лицом, как будто вовсе и не слушал меня. Когда я закончил, он взял перо. «Сколько нужно на восстановление церкви?» — спросил он. «Тысяча фунтов, — ответил я. — Но у нас уже собрано триста. Сквайр пожертвовал целых пятьдесят фунтов». — «Хорошо, — отозвался он. — А бедняки? Сколько в приходе неимущих семей?» — «Около трех сотен», — сказал я. «Уголь, я думаю, где-то около фунта за тонну, — произнес он. — Трех тонн должно хватить им до конца зимы. Пару неплохих одеял можно купить за два фунта. Выходит, по пять фунтов на семью и семьсот на церковь». Он обмакнул перо в чернила и, вы не поверите, Роберт, выписал мне чек на две тысячи двести фунтов! Не помню, что я после этого говорил. Я почувствовал себя как дурак. Я даже не смог подыскать нужных слов, чтобы поблагодарить его. Все мои проблемы решились в один миг, и, честное слово, Роберт, я до сих пор не могу прийти в себя.

— Должно быть, очень щедрый человек.

— Не то слово! А какой скромный! Можно подумать, что не я, а он пришел ко мне с просьбой, и я оказываю услугу. Я вспомнил те строки, в которых говорится, как сердце вдовы запело от счастья, так вот, благодаря ему мое сердце сейчас поет. Клянусь вам! Вы не хотите ко мне зайти?

— Нет, спасибо, мистер Сперлинг. Я пойду домой, нужно над новой картиной поработать. Это будет пятифутовое полотно… «Прибытие римлян в Кент»[102]. Хочу еще раз попробовать на выставку Академии пробиться. До свидания.

Он приподнял берет и пошел дальше по дороге, а священник свернул на тропинку, ведущую к его дому.

Большую комнату на верхнем этаже «Элмдина» в свое время Роберт Макинтайр превратил в студию. Туда он и направился после обеда. Молодой художник был рад, что у него имеется собственный уголок, потому что отец только и вспоминал о долгах да счетах, а Лора, после того как оборвалась последняя нить, связывающая ее с Тэмфилдом, сделалась раздражительной и сварливой. В большой студии, без обоев на стенах, без ковра на полу, почти не было мебели, но в камине горел яркий огонь, а два больших окна давали достаточно света. Посреди комнаты стоял мольберт с укрепленным на нем холстом на подрамнике. У стен разместились две предыдущие работы: «Убийство Фомы Кентерберийского»[103] и «Подписание Великой хартии вольностей». Роберт питал слабость к монументальным сюжетам и любил размах. Если даже амбиции молодого живописца и превосходили его талант, он искренне любил свое ремесло и был наделен трудолюбием, которое не могли подорвать неудачи, а это именно те качества, которые необходимы художнику для успеха. Дважды его полотна отправлялись в город и дважды возвращались обратно, пока следы этих путешествий не начали проявляться на их красивых золоченых рамах, расходы на которые в свое время нанесли серьезный удар по его кошельку. И все же, несмотря на их гнетущее присутствие, Роберт взялся за новую работу со всем воодушевлением, которое может внушить вера в успех.

Однако в тот день ему не работалось.

Напрасно он набрасывал фон и прорисовывал длинные плавные контуры римских галер. Что бы он ни делал, мысли его отвлекались от работы и возвращались к давешнему разговору с приходским священником. Воображение Роберта захватил тот странный человек, который живет один в окружении толпы слуг, но наделен такой силой, которая позволила ему лишь росчерком пера превратить печаль в радость и изменить состояние целого прихода. Ему вспомнилось происшествие с пятидесятифунтовой купюрой. Наверняка именно Рафлза Хоу повстречал Гектор Сперлинг. В одном приходе просто не могло оказаться двух людей, которые посчитали бы столь крупную сумму настолько незначительной, что ее запросто можно отдать первому встречному за оказание пустяковой помощи. Ну конечно, это он! И деньги хранятся у его сестры с указанием вернуть их владельцу, если таковой сыщется. Он отбросил палитру и, спустившись в гостиную, поведал Лоре и отцу об утреннем разговоре со священником и о своей уверенности в том, что именно этого человека разыс кивает Гектор.

— Что же это, Лора! — удивился старший Макинтайр. — Почему я ничего об этом не знаю? Что женщины смыслят в деньгах или делах? Отдай банкноту мне, и я освобожу тебя от ответственности. Я все возьму на себя.

— Не могу, папа, — решительно сказала Лора. — Я ее не отдам никому.

— Куда катится этот мир? — воскликнул старик, воздев тощие руки. — Ты с каждым днем становишься все непочтительнее, Лора. Эти деньги могут принести пользу… Понимаешь ты, пользу! Они могут стать той основой, на которой возродится мое дело. Я могу пустить их в оборот, Лора, и заплатить тебе за услугу… скажем, четыре или даже четыре с половиной фунта. К тому же потом ты сможешь получить их обратно в любой день. Если тебе нужны гарантии, пожалуйста! Я могу… Ну, хотя бы… Могу дать тебе слово чести. — Это совершенно невозможно, папа, — ровным голосом ответила дочь. — Эти деньги не мои. Гектор попросил меня стать его банкиром. Он так и сказал. Я не имею права одалживать их кому бы то ни было. Что касается твоего рассказа, Роберт, я не знаю, прав ты или ошибаешься, но в любом случае ни мистеру Рафлзу, ни кому-либо другому я не могу отдать деньги без указания самого Гектора.

— Правильно, не стоит их отдавать мистеру Рафлзу Хоу, — воскликнул старший Макинтайр, часто кивая в знак одобрения. — Они должны оставаться в семье. Я вам сказал, а как поступать, решайте сами.

Роберт взял свой берет и направился к выходу, чтобы не слушать препирательства отца и сестры, угрожавших вылиться в очередную ссору. Его возвышенная художественная натура восставала против этих жалких, мелочных споров, поэтому он решил выйти на свежий воздух и широкий простор, чтобы успокоить потревоженные чувства. Сребролюбие не входило в число его недостатков, поэтому вечное брюзжание отца о деньгах давно наполнило его отвращением и ненавистью к этой теме.

Роберт неспешным шагом поднимался на холм по любимой тропинке, его мысли занимали то римское вторжение, то загадочный миллионер, когда взгляд неожиданно упал на высокого худого мужчину, который стоял впереди на дороге с трубкой в зубах и пытался одной рукой зажечь спичку, второй прикрывая ее своим кепи. Братство, существующее между курильщиками, стирает все социальные границы и условности, поэтому Роберт остановился и протянул незнакомцу коробок не гаснущих на ветру спичек.

— Огоньку? — сказал я.

— Спасибо. — Мужчина взял спичку, чиркнул и наклонился, чтобы раскурить трубку. У него было бледное худое лицо, короткая клочковатая борода, очень тонкий крючковатый нос и густые волевые брови, которые почти срастались над переносицей. Должно быть, какой-то прораб, возможно, один из тех, кто работал над новым домом. Это был шанс получить из первых рук информацию о том, что его интересовало. Роберт подождал, пока мужчина раскурит трубку, и дальше они пошли рядом.

— Вы к Новому Дому направляетесь? — спросил он.

— Да.

Голос мужчины был неприветлив, держался он замкнуто.

— Наверное, работали на стройке?

— Да, приложил руку.

— Я слышал, внутри это просто чудесное место. В деревне только об этом и разговоров. Что, там действительно так красиво, как говорят?

— Не знаю. Я не слышал, что говорят.

Ответы его явно не располагали к дружественной беседе, Роберту даже показалось, что он пару раз подозрительно покосился на него своими внимательными серыми глазами. Впрочем, если этот человек так осторожен и скрытен, это тем более говорит о том, что от него можно узнать что-то интересное. Нужно только найти способ это выведать.

— Вот он! — заметил Роберт, когда они вышли на вершину холма, и снова окинул взглядом уже знакомую картину. — Великолепное здание, хотя я все равно предпочел бы жить в своей маленькой коробке в деревне.

Рабочий хмуро пыхнул трубкой.

— Стало быть, деньги вы не очень жалуете? — спросил он.

— Не очень. Я за богатством не гонюсь, мне хватает и того, что я имею. Конечно, я бы хотел, чтобы мои картины продавались. Жить-то за что-то надо! Но о большем я не прошу. Я думаю, что мне, бедному художнику, да и вам, простому человеку, которому приходится самому зарабатывать себе на хлеб, жизнь доставляет намного больше счастья, чем владельцу этого роскошного дворца.

— Это вы точно заметили, — примирительно произнес незнакомый мужчина.

Затронутая тема оживила Роберта.

— Искусство само по себе является наградой. Разве могут сравниться низменные удовольствия, которые можно купить за деньги, с тем всепоглощающим ощущением удовлетворения, которое чувствуешь, когда создаешь нечто новое, нечто прекрасное, когда ты своей рукой переносишь на холст свет солнца, который видишь вокруг. Искусство приносит мне счастье, и богатство мне не нужно. Без искусства я бы оказался в полной пустоте, которую не заполнили бы никакие деньги. Не знаю, зачем я вам все это рассказываю…

Рабочий остановился, повернул к Роберту закопченное лицо и теперь смотрел на него очень внимательно.

— Я очень рад это слышать, — сказал он. — Приятно осознавать, что поклонение золоту не охватило еще весь мир и что остались еще люди, которые выше этого. Позвольте пожать вашу руку!

Просьба была довольно необычной, но Роберт весьма гордился тем, что всегда был чужд условностей и умел сходиться с людьми любых сортов и категорий. Он с готовностью обменялся сердечным рукопожатием со случайным знакомым.

— Вас, кажется, заинтересовал дом? Я довольно неплохо знаю его внутреннее устройство и могу показать парутройку вещиц, которые могли бы заинтересовать вас. Вот ворота, не хотите зайти со мной?

Это был шанс. Роберт с готовностью согласился, и мужчины пошли по извилистой дорожке между молодых елей к дому. Но, когда его грубоватый проводник, выйдя на большую посыпанную гравием площадку перед фасадом дома, уверенными шагами подошел к парадному входу, он несколько смешался.

— Куда вы? Не через главный же вход, — зашептал он, поймав своего спутника за рукав. — Мистеру Рафлзу Хоу это может не понравиться.

— Не думаю, — усмехнулся незнакомец. — Рафлз Хоу — это я.

Глава III. Дом, полный чудес

Должно быть, на лице Роберта Макинтайра достаточно красноречиво обозначилось изумление, охватившее его при этом в высшей степени неожиданном заявлении. Сперва он даже подумал, что его новый знакомый шутит, но спокойствие и уверенность, с которыми тот неторопливо взошел по ступеням лестницы, и почтение, с которым слуга в роскошной ливрее распахнул перед ним двери, доказывали, что это не так, и ни о какой шутке не может быть и речи. Рафлз Хоу обернулся и, увидев крайнее замешательство на лице молодого художника, улыбнулся.

— Вы ведь простите меня за то, что я не открылся вам сразу? — сказал он, по-приятельски беря его под локоть. — Если бы вы знали, кто я, говорили бы не так свободно, и я не получил бы возможность узнать, чего вы на самом деле стóите. Например, вряд ли вы смогли бы так откровенно рассуждать о богатстве, зная, что разговариваете с хозяином этого дома.

— Никогда в жизни я еще не был так поражен, — только и сумел пролепетать Роберт.

— Это вполне естественно. Не удивительно, что вы приняли меня за рабочего. Я и есть рабочий. Я увлекаюсь химией и каждый день несколько часов провожу в своей лаборатории. Просто я приступил к работе, надышался не очень приятными газами, вот и решил немного погулять на свежем воздухе и покурить. Так мы с вами и встретились. Боюсь, мой рабочий костюм слишком уж соответствовал моей покрытой копотью физиономии. Но, мне кажется, я могу догадаться, кто вы. Вас зовут Роберт Макинтайр, не так ли?

— Да, но откуда вам это известно?

— О, я, разумеется, поинтересовался своими соседями. Я слышал, что здесь живет художник с таким именем, и не думаю, что в Тэмфилде художники так уж многочисленны. Но вам нравится обстановка? Надеюсь, она не коробит ваш тонкий вкус?

— Что вы, напротив! Чудесно… Восхитительно! Вы, наверное, и сами прекрасно разбираетесь в искусстве.

— Нет, я вкуса лишен напрочь. Просто совершенно. Я не различаю, что красиво, а что уродливо. Вкусы у меня совершенно обывательские. Но я нанял лучшего специалиста в Лондоне и пригласил еще одного из Вены. Они сами тут все оформляли.

Они прошли через двустворчатые двери в вестибюль и остановились на огромной бизоньей шкуре, расстеленной на полу. Перед ними находился огромный квадратный двор, вымощенный разноцветной мраморной плиткой, уложенной в замысловатый орнамент. Прямо посередине высокий нефритовый фонтан испускал пять тонких струек. Четыре из них били в направлении углов, мелкими брызгами опускаясь в широкие мраморные сосуды, а пятая взлетала прямо вверх на огромную высоту и с мелодичным звоном опадала в центральный резервуар. По обе стороны от фонтана у стен зала грациозные пальмы тянули ввысь тонкие стволы, футах в пятидесяти над полом увенчанные пышными коронами из вислых зеленых листьев. Повсюду были ряды резных мавританских арок из нефрита и змеевика. Тяжелые шторы насыщенного фиолетового цвета скрывали расположенные между ними двери. Впереди, справа и слева, широкие мраморные лестницы, покрытые густыми мягкими коврами смирнской работы, вели на верхние этажи, расположенные вокруг внутреннего двора. Здесь было тепло, но чувствовалась свежесть, таким в Англии воздух бывает в мае.

— За образец взяли в Альгамбру[104], — сказал Рафлз Хоу. — Прекрасные пальмы! Они уходят под пол и растут прямо из земли, их корни окружены трубами с теплой водой. Похоже, они прекрасно прижились.

— Какая тонкая работа. Эти медные решетки изумительны! — произнес Роберт, обводя восхищенным взглядом изящнейшие металлические экраны, закрывающие пространство между мавританскими арками.

— Да, неплохо смотрится. Только это не медь. Медь — не достаточно плотный металл, чтобы его можно было так филигранно обработать. Это золото. Но пройдемте дальше. Вы подождете, пока я смою с себя эту копоть?

Он направился к двери с левой стороны двора, которая, к удивлению Роберта, сама собой медленно отворилась при их приближении.

— Это мое небольшое изобретение, — объяснил хозяин дома. — Когда кто-то подходит к двери, вес человека придавливает половицы и освобождает пружину, которая заставляет вращаться петли. Входите, это моя личная комната. Ее я обставил по своему вкусу.

Если Роберт ожидал увидеть еще один образчик роскоши и богатства, то он был горько разочарован, ибо оказался в просторной, но пустоватой комнате с низенькой железной кроватью на колесиках в углу, несколькими беспорядочно расставленными деревянными стульями, тусклым ковром на полу и огромным столом, заваленным книгами, бутылками, газетами и прочим débris ^{10} , который обычно собирается вокруг занятого и не очень аккуратного мужчины. Жестом предложив гостю сесть, Рафлз Хоу снял куртку и, закатав рукава грубой фланелевой рубашки, принялся мыть руки в теплой воде, которая текла из крана на стене.

— Как видите, мои вкусы достаточно скромны, — сказал он, вытирая полотенцем мокрое лицо и волосы. — В этом огромном доме это единственная комната, где я себя чувствую в своей тарелке. Я ведь привык к такой обстановке. Здесь я могу спокойно почитать, покурить трубку. Вся эта роскошь вызывает во мне отвращение.

— В самом деле? Вот уж не подумал бы, — заметил Роберт.

— Уверяю вас, это так. Видите ли, даже при ваших взглядах на бессмысленность личного обогащения, взглядах, которые, я в этом не сомневаюсь, весьма разумны и делают вам честь, вы должны признать, что, если человек становится обладателем огромных… скажем так, значительных сумм денег, он обязан пускать их в оборот, чтобы общество получало от них пользу. В этом смысл всей этой мишуры. Мне приходится использовать всю свою изобретательность, чтобы тратить заработанное мной, не выходя за рамки разрешенного законом. Вот, к примеру, можно было бы просто раздать деньги, и я, несомненно, мог бы таким образом избавиться от излишков или от части излишков, но я не хочу никого превращать в попрошаек или причинить какой-либо другой вред беспорядочной благотворительностью. Мне придется следить за тем, чтобы тот денежный запас, от которого я избавлюсь, приносил соответствующую пользу. Вам понятно, что я хочу сказать?

— Вполне, хотя, признаться, довольно необычно слышать, чтобы человек жаловался на то, что не знает, как потратить деньги.

— Уверяю вас, для меня это настоящая трудность. Но я кое-что придумал… Кое-что очень и очень интересное. Не хотите помыть руки? Хорошо, тогда вам, наверное, будет интересно осмотреть дом. Пожалуйста, пройдите в тот угол, садитесь в это кресло. Так, а я сяду в это. Теперь все готово. Можно начинать.

Угол комнаты, в котором они теперь находились, футов на шесть в обе стороны был выкрашен в шоколадно-коричневый цвет, на стенах укреплены два красных плюшевых сиденья. Это место разительно отличалось от простоты, царившей в остальной части помещения.

— Это лифт, — пояснил Рафлз Хоу. — Хотя стенки его так точно подогнаны ко всем стенам комнаты, что, если бы не отличие в цвете, определить его границы вам было бы очень затруднительно. Передвигается он как вертикально, так и горизонтально. Вот эта линия кнопок соответствует разным комнатам. Посмотрите, что на них написано: «Столовая», «Курительная», «Бильярдная», «Библиотека» и так далее. Я продемонстрирую подъем вверх. Смотрите, нажимаю «Кухня».

Почувствовалось движение, не более чем легкий толчок, и на глазах удивленного Роберта, который даже не пошевелился, комната исчезла, и ее место заняла большая дубовая арочная дверь.

— Это дверь на кухню, — сказал Рафлз Хоу. — У меня кухня находится на самом верху дома: я не выношу запахов стряпни. За считанные секунды мы с вами поднялись на восемьдесят футов. Нажимаю кнопку еще раз, и мы возвращаемся в мою комнату.

Роберт ошеломленно огляделся.

— Воистину, чудеса науки превосходят любое волшебство, — заметил он.

— Да, механизм здесь довольно интересный. Теперь посмотрим на горизонтальное движение. Нажимаю кнопку, на которой написано «Столовая», и вот, как видите, мы на месте. Сделайте шаг к двери, и она перед вами раскроется.

Роберт послушно шагнул вперед и очутился вместе со своим спутником в просторном зале с высоким потолком. Лифт же, как только освободился от их веса, тотчас вернулся на прежнее место. Ноги Роберта утопали в мягком и густом ворсе ковра, словно он стоял по щиколотку во мху. Он окинул взглядом прекрасные картины, висящие на стенах.

— Не может быть! Это же Рафаэль! — воскликнул он, указывая на одну из них.

— Да, это Рафаэль, и я думаю, одна из лучших его работ. На аукционе мне пришлось соперничать с французским правительством. Это было чрезвычайно увлекательно. Они хотели приобрести ее для Лувра[105], но на аукционе всегда побеждает тот, у кого больше кошелек.

— А этот «Арест Катилины»[106] наверняка кисти Рубенса. Его величественных мужчин и бесстыдных женщин невозможно не узнать.

— Да, это Рубенс. Остальные две: Веласкес[107] и Тенирс[108]. Прекрасные образцы испанской и фламандской школ. Здесь у меня только старые мастера, современники — в бильярдной. Кстати, мебель здесь тоже довольно интересная. Я бы даже сказал, уникальная. Она вся сделана из черного дерева и рога нарвала. Видите, ножки везде, и у столов, и у стульев, выглядят, как завернутая в спираль слоновая кость. Мебельщику стоило немалых усилий изготовить этот гарнитур: поставки подобных вещей строго ограничены. Любопытно, что китайский император в это же время заказал большую партию рогов нарвала для реставрации внутренней ограды какой-то старинной пагоды, но я предложил большую цену, и его поднебесному высочеству пришлось подождать. В углу есть лифт, но он нам не понадобится. Прошу вас, проходите в эту дверь. Это бильярдная, — продолжил Рафлз Хоу, когда они вошли в соседнюю комнату. — Здесь у меня несколько заслуживающих внимания современных картин. Вот Коро, эти две — Месонье[109], вот это — Бугро, там Милле[110], Орчардсон[111] и два Альма-Тадема[112]. Эти стены с резным дубом мне было жалко завешивать картинами. Вы только взгляните на птичек, поющих и снующих между веток! Не правда ли, как живые! Так и кажется, что сейчас они зашевелятся, защебечут.

— Они идеальны. Первый раз вижу такую изысканную резьбу. Но почему вы называете эту комнату бильярдной, мистер Хоу? Здесь же нет столов.

— О, стол — это такой неудобный и громоздкий предмет мебели! Он вечно мешает, если только не используешь его по назначению. У меня стол накрыт прямоугольным листом полированного клена. Присмотритесь, сейчас он утоплен в пол. Но стоит мне поставить ногу на этот моторчик… Прошу! — Как только он надавил на педаль, гладкая кленовая доска взлетела вверх, и из пола выехал великолепный инкрустированный черепахой бильярдный стол. Хозяин чудесного дома надавил еще на одну пружину, и точно таким же манером появился стол для игры в багатель[113]. — Управляя рычагами, можно выдвигать карточные столы или то, что вам требуется, — сказал он. — Но все это мелочи. Возможно, в музее вы найдете что-то более интересное для себя.

Он провел не перестающего удивляться гостя в другой зал, обставленный в античном стиле. На стенах здесь висели редчайшие гобелены, на выложенном цветной мраморной мозаикой полу беспорядочно разбросаны дорогие шкуры. Мебели было немного, только вдоль стен стояли многочисленные шкафчики в стиле Людовика XIV, инкрустированные черным деревом и серебром, с изящными расписными медальонами.

— Может быть, музей — это слишком громко сказано, — заметил Рафлз Хоу. — Здесь просто собраны несколько приятных глазу безделушек, которые я покупал в разное время и в разных местах. Самое интересное — драгоценные камни. Думаю, тут уж я выдержу сравнение с любым коллекционером в мире. Я храню их под замком: понимаете, даже лучшие слуги подвержены искушению.

Он снял с часовой цепочки серебряный ключ и начал открывать и выдвигать ящички. Возглас удивления и восхищения вырвался у Роберта, когда перед ним стали появляться многочисленные коробки с прекраснейшими самоцветами. Кровавый огонь рубинов, чистая искрящаяся зелень изумрудов, холодное сверкание алмазов, бесконечное разноцветие бериллов, аметистов, ониксов, кошачьих глаз, опалов, агатов, сердоликов как будто наполнило весь зал призрачным мерцанием и радужным сиянием. В больших плоских коробках лежали прекрасные лазуриты, великолепные кровавики, образцы розового, красного и белого коралла, длинные нити матово поблескивающего жемчуга, и все это хозяин небрежно перебирал, как какой-нибудь школьник, играющий с кусочками стекла.

— Вот неплохой экземпляр, — сказал он, поднимая большую, размером с его голову желтую глыбу. — Это довольно недурной янтарь. Мне прислал его мой агент из Балтики. Весит двадцать восемь фунтов[114]. Насколько мне известно, это единственный подобный образец в мире. Крупных алмазов у меня нет, на рынке их просто не встречается, но те, что есть, тоже довольно неплохие. Чудесные игрушки, правда? — Он опустил руки в один из ящиков, зачерпнул полную пригоршню изумрудов и медленно высыпал их сквозь пальцы обратно.

— Святые небеса! — воскликнул Роберт, переводя взгляд с ящика на ящик. — Да здесь же громадное состояние. Наверное, и ста тысяч фунтов не хватит, чтобы купить такую великолепную коллекцию.

— Да, эксперта по оценке камней из вас бы не вышло, — рассмеялся Рафлз Хоу. — Названной вами суммы не хватит даже на то, чтобы купить содержимое одного этого ящичка с алмазами. Вот здесь у меня записано, чем должна пополниться моя коллекция в ближайшее время, правда, у меня есть и агенты, которые, вполне вероятно, сделают значительные дополнения в течение ближайших нескольких недель. Всего же я потратил… Посмотрим… Жемчуг — сто сорок тысяч, изумруды — семьсот пятьдесят, рубины — восемьсот сорок, бриллианты — девятьсот двадцать, ониксы (у меня несколько уникальных экземпляров) — двести тридцать. Остальные камни, карбункулы, агаты… Гм! Да, всего получается больше, чем четыре миллиона семьсот сорок тысяч. Я думаю, можно округлить до пяти, поскольку я не учитывал сопутствующие расходы.

— О Боже! — Молодой художник охнул и уставился на богача немигающими глазами.

— Я ощущаю определенную ответственность в этом деле. Понимаете, огранка, полировка и продажа камней — это одна из тех отраслей индустрии, которые целиком зависят от богатых людей. Если перестать ее поддерживать, она зачахнет, а это означает нищету и беды для огромного количества людей. Это относится и к ювелирной обработке золота, образцы которой вы заметили во внутреннем дворе. Богатство накладывает на тебя определенную ответственность, в том числе и заботу о поддержке подобных ремесел. Смотрите, какой рубин. Он родом из Бирмы и является пятым в мире по величине. Думаю, если бы не огранка, он был бы вторым, но огранка, разумеется, значительно уменьшает объем. — Он взял большим и указательным пальцами сияющий красный камень размером с грецкий орех, подержал перед собой и небрежно бросил обратно в ящик. — Пойдемте в курительную, — сказал он. — Вам нужно освежиться. Не зря говорят, что осмотр достопримечательностей — самое утомительное занятие в мире.

Глава IV. Из джунглей в пустыню

Комната, в которой теперь оказался растерянный Роберт, хоть и не содержала такого количества ценных вещей, но была обставлена роскошнее всех предыдущих. По пушистому восточному ковру в строго продуманном беспорядке были расставлены низкие диванчики, обтянутые бордовым плюшем. Глубокие кресла, софы с наклонными мягкими спинками, американские кресла-качалки — здесь было из чего выбрать. Один край комнаты был отгорожен стеклом и как будто выходил на оранжерею с буйной растительностью. С другой стороны стоял ряд золоченых стендов, забитых последними журналами и газетами. На полках по обеим сторонам мозаичного камина лежали длинные ряды курительных трубок из самых разных стран и уголков мира: английские вишневые, французские бриаровые, немецкие фарфоровые, резные пенковые, трубки из ароматной кедровой древесины и австралийской акации, тут же были и восточные наргиле[115], турецкие чубуки и два огромных золотых кальяна. Направо и налево вдоль всей стены тройным рядом тянулись шкафчики с табличками из слоновой кости, где были начертаны различные сорта табака. Над ними в несколько ярусов висели полки из полированного дуба, на которых лежали сигары и сигареты.

— Присаживайтесь! Рекомендую вот этот дамасский диван, — предложил хозяин дома, усаживаясь в кресло-качалку. — Его изготовил личный мебельщик турецкого султана. На востоке знают толк в удобстве. Я сам заядлый курильщик, мистер Макинтайр, так что работу своего архитектора в этой части дома я мог оценить лучше, чем в любой другой. Вот, скажем, в картинах я ничего не смыслю, очень скоро вы в этом убедитесь. Но, что касается табака, тут я могу сказать свое слово. Вот это… — он взял с полки несколько длинных прекрасно скрученных сигар дынного цвета. — Это кое-что действительно редкое. Попробуйте.

Роберт зажег предложенную сигару, откинулся на роскошные мягкие подушки и стал сквозь голубые ароматные клубы табачного дыма рассматривать удивительного человека в грязном пиджаке, который говорил о миллионах так, как другой говорил бы о соверенах. Бледное лицо, грустный безразличный взгляд, поникшие плечи — его словно клонила к земле тяжесть собственного богатства. Затаенное чувство вины, даже некое отвращение чувствовалось в его манере держаться и разговаривать, что никак не сочеталось с той немыслимой властью, которой он обладал. Роберта все происходящее одновременно захватило и удивило. Возвышенная душа молодого художника расцвела среди этого безбрежного богатства и немыслимой роскоши. Его охватило такое ощущение покоя и совершенного чувственного упоения, какого он не испытывал никогда ранее.

— Хотите кофе, рейнвейн, токайское? Или предпочитаете что-либо покрепче? — спросил Рафлз Хоу, протягивая руку к торчавшей из стены панели, похожей на клавиатуру фортепиано. — Я бы порекомендовал токайское. У меня тот же поставщик, что и у австрийского императора, хотя думаю, что все самое лучшее достается мне.

Он дважды нажал одну из клавиш и стал покачиваться на кресле в ожидании. Ровно через десять секунд раздался резкий щелчок, дверца на стене скользнула в сторону, и выехал небольшой поднос, на котором стояли два высоких конусообразных бокала из венецианского стекла, наполненные вином.

— Работает как часы, — сказал Рафлз Хоу. — Насколько мне известно, подобного устройства нет еще ни у кого в мире. Видите, на каждой клавише написано название вин и других напитков. Нажимая клавишу, я замыкаю электрическую цепь, которая заставляет кран в подвале оставаться открытым достаточно долго, чтобы наполнить находящийся под ним бокал. После этого увеличившийся вес бокалов приводит в движение другой механизм, который поднимает их вверх по пневматической трубке. Довольно интересная конструкция. Однако, мне кажется, я уже порядком утомил вас рассказами обо всех этих устройствах. Я, видите ли, люблю, чтобы у меня было все механизировано.

— Напротив, мне ужасно интересно. До сих пор не могу перестать удивляться, — горячо произнес Роберт. — Меня словно вырвали из старой тоскливой Англии и перенесли в какой-то волшебный дворец, в какое-то обиталище джиннов. Я даже представить себе не мог, что на земле может существовать подобное воплощение грез, такое чудесное место, где собрано все, что только может избавить жизнь от мелочных забот.

— У меня есть еще что вам показать, — сказал Рафлз Хоу. — Но давайте на пару минут задержимся здесь, поскольку я хочу с вами поговорить. Как вам сигара?

— Превосходно!

— Она была скручена в Луизиане[116] еще до отмены рабства. Сейчас таких уже не делают. Человек, у которого они куплены, даже не догадывался об их настоящей стоимости, он отдавал их всего по несколько шиллингов за штуку. А теперь, мистер Макинтайр, я хочу попросить вас оказать мне услугу.

— С удовольствием.

— Теперь вы более-менее представляете, как я живу. В этих краях я совершенно чужой. С состоятельными людьми я не имею ничего общего, и выход в свет меня не интересует. Я не хочу принимать визитеров или наносить визиты. Я всего лишь ученый, человек умеренных вкусов, и у меня нет желания становиться светским львом. Вы меня понимаете?

— Полностью.

— С другой стороны, по своему опыту я знаю, что свести дружбу с человеком бедным почти невозможно… Я имею в виду такого, который больше всего думает о том, как увеличить свой доход. Для таких людей важнее не ты сам, а твое состояние. Понимаете, я испытал это на себе, поэтому знаю, о чем говорю. — Он ненадолго замолчал и пригладил пальцами жидкую бороду. Роберт Макинтайр кивнул в знак того, что понимает и одобряет его позицию. — Видите ли, — продолжил Рафлз Хоу, — если я буду отрезан от людей богатых из-за своих вкусов и от людей не богатых из-за своего недоверия к их мотивам, получается, что мне придется жить в полной оторванности от мира. Не то чтобы я возражал против уединения, я к нему привык, но это ограничивает для меня возможность приносить пользу. У меня нет достоверных источников, из которых я мог бы узнавать, где и когда я могу быть наиболее полезен. К счастью, сегодня утром я уже встретил одного из здешних, вашего приходского священника, который производит впечатление человека бескорыстного и заслуживающего доверия. Он станет для меня каналом связи с внешним миром. Могу ли я рассчитывать на то, что вы согласитесь занять подобное положение?

— С огромным удовольствием! — с жаром воскликнул Роберт.

Это предложение наполнило его сердце радостью, поскольку почти официально связывало его с этим земным воплощением рая. О большем он бы и мечтать не смел.

— За время разговора с вами мне посчастливилось выяснить, насколько вы бескорыстны и насколько высоки ваши помыслы. Возможно, вас могло задеть то, с каким подозрением я отнесся к вам в начале нашего знакомства. Может быть, вам могло даже показаться, что я груб, но дело в том, что у меня есть основания настороженно относиться ко всем случайным знакомствам. Слишком часто они оказывались заранее подстроенными для достижения тех или иных неблаговидных целей. О, я вам мог бы такое рассказать! Бык, преследующий девушку… Я рисковал жизнью, чтобы спасти ее, а позже выяснил, что это все было организовано ее матерью, которая таким образом хотела свести со мной свою дочь. Быка этого, к слову, взяли напрокат с почасовой оплатой. Но я не хочу поколебать вашу веру в человека. Я и сам несколько раз становился причиной скандалов. Возможно, я излишне предвзято отношусь к тем людям, которые приближаются ко мне. Но тем более важно, чтобы рядом со мной находился человек, советам которого я мог бы доверять.

— Если только вы подскажете, в какой области мое мнение может оказаться вам полезным, я буду искренне рад помочь, — сказал Роберт. — Моя семья переехала сюда из Бирмингема, но я знакóм здесь почти со всеми и знаю, кто чем занимается.

— Это как раз то, что мне нужно. Деньги могут принести огромную пользу, но могут стать и причиной многих бед. Если у меня в чем-то возникнут сомнения, я к вам обращусь. Между прочим, я уже и сейчас хочу вас кое о чем спросить. Вы не знаете молодую леди с очень темными волосами, серыми глазами и миловидным лицом? Когда я ее видел, на ней было синее платье с каракулевым воротником и манжетами.

Роберт улыбнулся.

— Мне прекрасно знакомо это платье, — сказал он. — Вы описываете мою сестру Лору.

— Это ваша сестра? В самом деле? А действительно, теперь, когда вы об этом сказали, я вижу, что вы похожи. На днях я повстречал ее, и мне стало интересно, кто она. Она, разумеется, живет с вами?

— Да. Я, отец и она живем в «Элмдине».

— Надеюсь, я буду иметь удовольствие познакомиться там с ней. Вы докурили? Возьмите еще одну или попробуйте трубку. Настоящий курильщик знает, что только трубка полностью раскрывает прелесть курения, все остальное — не более чем забава. У меня здесь собраны почти все существующие сорта табака. Ящики наполняются в понедельник, в субботу их содержимое отдается старикам в приюты, так что у меня всегда свежие запасы. Что ж, если вы больше ничего не хотите, позвольте теперь показать вам еще парочку моих изобретений. С этой стороны — оружейная комната, за ней — библиотека. Книг у меня не очень много, всего лишь чуть больше пятидесяти тысяч томов, но моя библиотека примечательна, так сказать, своим качеством. У меня есть вестготская Библия пятого века[117] (я подозреваю, что это единственный сохранившийся экземпляр), «Biblia Pauperum»[118] 1430 года, манускрипт Книги Бытия на тутовых листьях, вероятнее всего, второго века, есть еще «Тристан и Изольда» восьмого века[119] и несколько сотен старопечатных книг, в том числе пять томов Шеффера и Фуста[120] в прекрасном состоянии. Но вы сможете их полистать в любой дождливый день, когда вам нечем будет заняться. Я же хочу показать вам небольшое устройство, связанное с этой курительной комнатой, мне кажется, оно должно вам понравиться. Возьмите еще одну сигару и давайте сядем на вон тот диван в глубине комнаты.

Обозначенный предмет мебели стоял внутри большого куба из совершенно прозрачного хрусталя, в котором отсутствовала задняя стенка. Когда они заняли места, хозяин дома потянул за шнурок, и стенка за их спинами закрылась, так что они оказались со всех сторон окруженными стеклом до того чистым и гладким, что о нем очень легко можно было забыть. Внутри с потолка этой прозрачной коробки свисало множество золотых шнуров с хрустальными ручками, которые, по-видимому, соединялись с длинной блестящей полосой снаружи.

— Итак, где бы вы хотели выкурить эту сигару? — спросил Рафлз Хоу, и в его строгих глазах промелькнули озорные искорки. — Отправимся в Индию? Или в Египет? А может быть, в Китай или…

— В Южную Америку, — сказал Роберт.

Что-то блеснуло, зажужжало, диван едва заметно покачнулся. Молодой художник в полнейшем изумлении посмотрел по сторонам. Вокруг он увидел огромные, похожие на деревья папоротники, пальмы, увитые длинными вислыми лианами, под ними сияли цветущие орхидеи. Курительная комната, дом, Англия — все исчезло, он сидел на диване посреди девственных джунглей Амазонки. Это не была оптическая иллюзия или какой-то фокус. Роберт видел горячий пар, поднимающийся над тропическим подлеском, тяжелые капли влаги, скатывающиеся с огромных зеленых листьев, мог различить каждую неровность и трещинку на грубой коре стволов. Он даже заметил зеленую в пятнышках змею, бесшумно скользнувшую по ветке у него над головой. Неожиданно откуда-то из листвы с шумом вылетел разноцветный длиннохвостый попугай и скрылся за стволами деревьев. Потеряв от изумления дар речи, Роберт крутил головой, пока не повернул к хозяину лицо, на котором странным образом сочетались любопытство и оттенок страха.

— Раньше людей и не за такое на костры отправляли, верно? — от души рассмеялся Рафлз Хоу. — Ну что, хватит с вас Амазонки? А как вам чарующий Египет?

Снова жужжание, смазанная картинка проносящихся мимо предметов, и уже через миг со всех сторон их окружила бескрайняя пустыня. Поодаль были видны пять пальм, вокруг которых в изобилии росли какие-то похожие на кактусы растения. С другой стороны высился грубый, весь в трещинах и сколах серый монолит, на нижней части которого было высечено огромное изображение скарабея. Несколько ящериц играли на поверхности этого древнего камня. За ним желтый песок уходил вдаль, где над горизонтом поднимался призрачный мираж.

— Мистер Хоу, я не понимаю! — Роберт вцепился в бархатный край дивана и дико осматривался по сторонам.

— Производит довольно сильное впечатление, не так ли? Больше всего люблю египетскую пустыню, когда сам занимаюсь созерцательным курением. Странно, что табак попал к нам с трудолюбивого, суетливого Запада. Он намного больше подходит по духу спокойному, расслабленному Востоку. Может быть, вы для разнообразия желаете побывать в Китае?

— Не сегодня, — сказал Роберт, вытирая со лба пот. — Все эти чудеса меня окончательно сбили с толку, знаете, мне что-то не по себе. Да и пора мне уже возвращаться в свой прозаический «Элмдин», если я, конечно, выберусь из этого дикого края, куда вы меня забросили. Но, прошу вас, мистер Хоу, успокойте меня, расскажите, как эта штуковина работает.

— Это не более чем игрушка… Сложный механизм, предназначенный исключительно для забавы. Позвольте объяснить. В доме есть ряд очень больших оранжерей, которые начинаются за курительной комнатой. В них постоянно поддерживаются определенная температура и уровень влажности, в точном соответствии с климатом Египта, Китая и остальных мест. Видите ли, наша хрустальная камера является чем-то вроде вагона, перемещающегося с минимальным трением по стальному брусу. Потянув за тот или иной шнур, я регулирую, на какое расстояние она переместится, и перемещается она, вы это видели, с удивительной скоростью. Впечатление, которое производят мои оранжереи, усиливается тем, что потолок их скрывает небо, которое на самом деле является лишь хорошим рисунком. Ну, а птицы и другие животные настоящие, они так же хорошо чувствуют себя в искусственной жаре, как и в естественной. Вот вам и весь секрет Южной Америки.

— А как же Египет?

— Да, тут немного хитрее. Лучший декоратор Франции изготовил для меня круговое изображение фона. Понимаете, пальмы, кактусы, обелиск и все остальное — настоящие, так же как и песок ярдов на пятьдесят вокруг, но даже самый наблюдательный человек в Англии не определит, в каком месте начинается обман. Это самый обычный, всем знакомый эффект круговой панорамы, только доведенный до совершенства.

Еще что-то хотите спросить?

— А хрустальная кабина? Для чего нужна она?

— Чтобы оградить моих гостей от воздействия перепада температур. Было бы не слишком любезно с моей стороны привозить их обратно в курительную вымокшими до нитки или промерзшими до костей. Сама кабина должна всегда быть теплой, иначе она будет запотевать, и вид испортится. Но вам действительно пора уходить? Значит, возвращаемся в курительную. Надеюсь, я еще не раз буду иметь удовольствие принимать вас у себя.

Когда Роберт Макинтайр из наполненного пьянящими чистыми запахами огромного дома снова вышел на морозный, сырой, колючий воздух английского зимнего вечера, ему показалось, что он возвратился из какого-то долгого заморского путешествия. Время измеряется силой впечатлений, и его ощущения были настолько яркими и необычными, словно после того разговора с неприветливым чумазым курильщиком на дороге могли пройти многие недели. Голова у него шла крýгом, разум его был отравлен мыслью о невообразимом богатстве и безграничной власти, сосредоточенной в руках этого удивительного незнакомца. Каким же маленьким, убогим и неприятным казался Роберту «Элмдин», когда он подходил к нему по сельской дороге. Переступая порог, он чувствовал мучительное недовольство и собой, и своим окружением.

Глава V. Просьба Лоры

Вечером после ужина Роберт Макинтайр рассказал отцу и сестре обо всем, что увидел. Впечатления бурлили в нем с такой силой, что, поделившись ими с другими, он испытал настоящее облегчение. Не ради того, чтобы поразить своих слушателей, а ради собственного успокоения описывал молодой человек все подробности увиденных чудес: сказочное богатство; собрание драгоценных камней, достойное королевского двора; золото; серебро; мрамор; удивительные механизмы; совершеннейшая роскошь и полнейшее пренебрежение к деньгам, которые кричали в каждой мелочи. Целый час живописал он явленные ему дива и закончил, с некоторой гордостью рассказав о предложении мистера Рафлза Хоу и о том, какое полное доверие он сумел у него вызвать.

Однако на его слушателей рассказ произвел несколько иное впечатление. Старший Макинтайр слушал, откинувшись на спинку стула с горькой улыбкой на устах, худое лицо его покрылось тысячью глубоких морщин и словно усохло еще сильнее, маленькие глаза горели завистью и жадностью. Узкая желтая рука, лежащая на столе, сжалась так сильно, что суставы побелели и заблестели в тусклом свете лампы. Лора, наоборот, вся подалась вперед, губы ее чуть-чуть приоткрылись, она впитывала каждое слово, и щеки ее горели от волнения. Глядя на них, Роберт подумал, что еще никогда не видел отца таким страшным, а сестру столь прекрасной.

— Так кто он вообще такой? — после долгого молчания спросил старик. — Надеюсь, он честно заработал все это. Драгоценных камней на пять миллионов, говоришь? Господи Боже! И он хочет все это раздать, но не хочет никого пустить по миру? Можешь сказать ему, Роберт, что знаешь одного человека, который в этом очень нуждается и совсем не против того, чтобы его пустили по миру.

— Но кто же он, Роберт? — воскликнула Лора. — Не может быть, чтобы его действительно звали Рафлз Хоу. Это, наверное, какой-нибудь принц, скрывающий свое имя, или король в изгнании. О, как бы мне хотелось увидеть все эти алмазы и изумруды! Мне всегда казалось, что брюнеткам больше идут изумруды. Роберт, ты должен еще раз рассказать мне все-все об этом музее.

— Я не думаю, что он не тот, за кого себя выдает, — ответил ее брат. — У него спокойные, сдержанные манеры обычного англичанина среднего класса. Никакого лоска в нем я не заметил. Он немного разбирается в книгах и живописи, но только в той степени, чтобы понимать их ценность, не более того. Нет, я думаю, он человек примерно одного с нами уровня, которому досталось какое-то большое наследство. Мне, конечно, трудно судить, но по тому, что я пока видел — дом, картины, драгоценности, книги и так далее, — на все это должно было уйти миллионов двадцать, да и это я еще приуменьшил.

— Я знаю только одного Хоу, — сказал старший Макинтайр, барабаня пальцами по столу, — он был у меня старшим рабочим в патронно-капсюльном цеху, уже немолодой одинокий мужчина. Что ж, надеюсь, этот Хоу получил свои богатства честным путем.

— И он хочет прийти к нам в гости! — воскликнула Лора и захлопала в ладоши. — Как думаешь, Роберт, когда он придет? Пожалуйста, предупреди меня заранее, хорошо? А может, уже завтра?

— Я, правда, не знаю.

— Мне бы так хотелось посмотреть на него! Честное слово, никогда еще не испытывала такого любопытства.

— А я вижу, тебе письмо пришло, — заметил Роберт. — Судя по иностранной марке, от Гектора. Как он?

— Оно только сейчас вечером пришло, я еще не вскрывала. Честно говоря, я так увлеклась твоим рассказом, что совершенно забыла о нем. Бедный Гектор! Это с Мадейры. — Она быстро просмотрела четыре страницы, исписанные неровным, но старательным школьным почерком молодого моряка. — У него все хорошо, — сказала она. — Когда отплывали, налетел шторм и всякое такое, но сейчас все хорошо. Думает вернуться к марту. Может быть, твой друг и вправду завтра придет? Твой рыцарь заколдованного замка.

— Нет, вряд ли так скоро.

— Если он будет думать, куда вложить деньги, Роберт, — добавил отец, — не забудь подсказать ему, что продажа оружия сейчас очень перспективное дело. При моем-то опыте, да если меня поддержать парой тысчонок, я мог бы легко обещать ему процентов тридцать дохода регулярно, как в банке. В конце-то концов, ему же нужно во что-то вкладывать деньги. Не все же книги и драгоценные камни скупать.

Я могу предоставить ему лучшие рекомендации.

— Он может прийти очень не скоро, отец, — холодно заметил Роберт. — А когда придет, не думаю, что я смогу использовать его дружбу в твоих коммерческих интересах.

— Мы такие же люди, как он, отец, — с чувством воскликнула Лора. — Ты хочешь выставить нас бедняками? Он же подумает, что нас интересуют только его деньги. Как такая мысль вообще пришла тебе в голову?

— Если бы подобные мысли не приходили мне в голову, вы бы остались без образования, мисс! — сердито возразил старик, и Роберт тихо удалился в свою комнату. Но и в окружении картин он все еще слышал, как хриплый и звонкий голоса продолжают бесконечную семейную перебранку. Все большее отвращение испытывал он к своему окружению, и все более желанным казался ему покой, который может дать богатство.

На следующее утро, едва был закончен завтрак и Роберт собрался уходить наверх, чтобы заняться работой, раздался робкий стук в дверь. Выглянув в окно, он увидел Рафлза Хоу, который стоял на коврике перед дверью. Роберт тут же бросился открывать и сердечно приветствовал гостя.

— Боюсь, я ранняя пташка, — извиняющимся тоном произнес Рафлз Хоу. — Но я часто после завтрака выхожу погулять. — Сегодня на нем не было следов работы, выглядел он свежо, был аккуратен и тщательно причесан. Элегантный темный костюм безупречно сидел на нем. — Вчера вы рассказывали о своей работе. Хоть я и явился так рано, может быть, вы окажете мне честь, позволите осмотреть вашу студию?

— Прошу вас, входите, мистер Хоу, — воскликнул Роберт, сердце которого тут же растаяло оттого, что ему оказал внимание столь щедрый покровитель искусств. — Я буду счастлив показать вам те небольшие работы, которые сейчас находятся здесь, хотя, признаюсь, мне даже страшновато это делать, зная, как близко вы знакомы с настоящими шедеврами. Позвольте представить вас отцу и моей сестре Лоре.

Старший Макинтайр отвесил низкий поклон и потер худые руки, но юная леди удивленно воскликнула и уставилась на миллионера широко раскрытыми глазами. Однако Хоу подошел к ней и спокойно пожал ей руку.

— Я так и думал, что это окажетесь вы, — сказал он. — Я уже встречался с вашей сестрой, мистер Макинтайр. В первый день, когда сюда приехал. Мы вместе прятались от снега под навесом и очень приятно побеседовали.

— Я не знала, что разговаривала с хозяином Нового Дома, — в некотором смущении произнесла Лора. — Вот уж не знаешь, чего от жизни ждать!

— Я часто думал, с кем разговаривал, но узнал только вчера. Какой милый и уютный у вас дом. Летом здесь, должно быть, очаровательно. А ведь, если бы не этот холм, мои окна выходили бы прямо на ваши.

— Да, и нам были бы видны ваши удивительные посадки, — сказала Лора, тоже подходя к окну. — Я только вчера думала, вот было бы здорово, если бы этого холма здесь не было.

— В самом деле? Если вам этого хочется, я могу убрать его.

— Господи! — изумилась Лора. — Но как… Куда вы его переставите?

— Его можно просто срыть, а землю рассыпать в любом месте. Не такой уж он большой. Несколько тысяч рабочих с необходимым оборудованием, подвести к его основанию рельсы, и за каких-нибудь пару месяцев его не станет.

— А как же дом несчастного священника? — рассмеялась Лора.

— Я думаю, с этим затруднений не возникнет. Можно построить точно такой дом на другом месте, который, возможно, покажется ему еще удобнее. Ваш брат подтвердит, что я неплохо разбираюсь в оформлении домов. Но, серьезно, если вы действительно считаете, будто без этого холма лучше, я подумаю, что можно сделать.

— Ни за что на свете, мистер Хоу! Я превращусь во врага всей деревни, если нечто подобное произойдет из-за меня. Этот холм — единственное, что придает Тэмфилду хоть какое-то своеобразие. Было бы верхом эгоизма жертвовать им ради улучшения вида из «Элмдина».

— У нас тут тесновато, мистер Хоу, — произнес старший Макинтайр. — Вам, должно быть, здесь не очень-то уютно после вашего огромного дома, о котором сын рассказывал мне всякие чудеса. Но мы не всегда жили так скромно, мистер Хоу. Может, по мне этого и не скажешь, но были времена, и не так давно, когда я мог написать на чеке не меньшую цифру, чем любой другой оружейник в Бирмингеме. Это было…

— Папа у нас всегда немножко чем-то недоволен, — воскликнула Лора, ласково обняв его за плечи. Старик вскрикнул и поморщился от боли, что попытался скрыть, совершенно неумело изобразив приступ кашля.

— Может быть, поднимемся наверх? — поспешил предложить Роберт, желая отвлечь внимание гостя от неприятного семейного столкновения. — Мою студию можно даже назвать настоящим atelier ^{11} — она располагается под самой крышей. Если позволите, я проведу вас.

Оставив Лору и мистера Макинтайра, они вместе поднялись в мастерскую. Мистер Хоу долго стоял перед «Подписанием Великой хартии вольностей» и «Убийством Фомы Кентерберийского», сощурив глаза и нервно подергивая жидкую бородку. Роберт замер за его спиной в напряженном ожидании.

— И сколько вы за это хотите? — наконец спросил Рафлз Хоу.

— Когда я посылал их в Лондон, я оценил их по сто фунтов.

— Что ж, большее, что я могу пожелать вам, это чтобы настал тот день, когда вы будете готовы с радостью заплатить в десять раз больше, чтобы вернуть их себе. Я уверен, в вас заложены большие способности, и вижу, что в смелости общего композиционного решения и в расположении групп персонажей вы уже достигли немалого. Но ваш рисунок, как бы это сказать, не совсем совершенен. Возможно, чуть-чуть не хватает насыщенности цвета. Мистер Макинтайр, я могу предложить вам сделку. Я знаю, как мало интересуют вас деньги, но все же, как вы заметили в начале нашего знакомства, жить за что-то надо. Я куплю два этих полотна за ту цену, которую вы назвали, но при условии, что за вами сохраняется право выкупить их обратно за ту же сумму.

— Вы так добры. — Роберт не мог решить, нужно ли ему радоваться, что удалось продать картины, или же стоит посчитать себя обиженным откровенной критикой покупателя. — Поверьте, я вам очень признателен, мистер Хоу, — сказал молодой художник, пряча чек в бумажник. Складывая его, он бросил беглый взгляд на цифры, в смутной надежде, что этот эксцентричный богач, возможно, оценил его картины дороже той стоимости, которую он назвал. Но нет, сумма была указана точно. В голове Роберта забрезжило смутное подозрение, что не только преимущества, но и определенные недостатки имелись в репутации презирающего деньги человека, случайно обронившего несколько слов, вызванных даже не его личными убеждениями, а, скорее, неприятием убеждений отца.

— Я надеюсь, мисс Макинтайр, — сказал Рафлз Хоу, когда они снова спустились в гостиную, — вы окажете мне честь и не откажетесь взглянуть на те любопытные безделушки, которые я собрал у себя дома. Ручаюсь, ваш брат составит вам компанию. Или, возможно, мистер Макинтайр захочет сопроводить вас?

— С огромным удовольствием, мистер Хоу, — просияв, воскликнула Лора и одарила гостя очаровательной улыбкой. — У меня сейчас много времени уходит на заботу о бедняках, для которых с приходом холодов настали тяжелые времена. — Тут Роберт удивленно поднял брови, поскольку впервые услышал о том, что его сестра занимается благотворительностью, но мистер Рафлз Хоу кивнул в знак одобрения. — Роберт рассказывал нам о ваших замечательных оранжереях. Наверное, здорово было бы привести всех бедняков прихода в одну из них и хорошенько их там согреть.

— Нет ничего проще, но я боюсь, что, выйдя оттуда, они вновь почувствуют себя неуютно. У меня есть одна оранжерея, которую только недавно закончили. Ваш брат ее еще не видел. В ней у меня воссозданы индийские джунгли, вот там действительно жарко.

— О, как бы мне хотелось на нее взглянуть! — воскликнула Лора, хлопая в ладоши. — Я всю жизнь мечтала побывать в Индии. Я столько о ней читала! Дворцы, леса, огромные реки и тигры. Вы, наверное, не поверите, но я никогда в жизни не видела живого тигра. Только на картинках.

— Это можно легко исправить, — со спокойной улыбкой произнес Рафлз Хоу. — Хотите увидеть тигра?

— Ужасно хочу!

— Я закажу одного. Так, сейчас почти двенадцать. Телеграмма придет в Ливерпуль к часу. Там есть один человек, который этим занимается. Думаю, завтра утром он уже будет здесь. Что ж, надеюсь, мы с вами скоро снова увидимся. Кажется, я несколько засиделся. Видите ли, я привык придерживаться определенного распорядка и неизменно провожу по нескольку часов в своей лаборатории. — Он сердечно пожал всем руки и, раскурив на пороге трубку, ушел.

— Ну, что вы теперь о нем думаете? — спросил Роберт, когда они, стоя у окна, провожали взглядами его темную фигуру, удаляющуюся на фоне белого снега.

— Я думаю, что деньгами он распоряжается, как несмышленый ребенок, — убежденно произнес старик. — Перемещение холмов, покупка тигра, остальная чепуха — что за вздор! Тут честные люди страдают от того, что им не хватает немного денег, чтобы развернуться и заняться настоящим делом, а он!.. Не по-христиански это, вот что я скажу!

— По-моему, он просто очарователен, Роберт, — сказала Лора. — Помнишь, ты обещал сводить нас к нему? Он, кажется, и сам хочет, чтобы мы пришли. Как думаешь, а прямо сегодня можно?

— Нет, не думаю. Доверь это мне, Лора, я все устрою. Ну все, пока еще светло, мне нужно браться за работу, зимой и так слишком короткие дни.

Вечером, когда Роберт уютно устроился в кровати под теплым одеялом и уже начал засыпать, на его плечо легла рука. Вздрогнув, он проснулся и увидел сестру, стоявшую рядом с ним в лунном свете, в какой-то светлой хламиде и накинутой на плечи шали.

— Роберт, милый, — зашептала она, склонившись над ним, — я хотела тебя кое о чем попросить, но мне все время мешал папа. Ты же сделаешь кое-что ради меня, правда?

— Ну конечно, Лора! Что?

— Понимаешь, я так не люблю, когда обсуждают мои дела. Если мистер Рафлз Хоу заговорит с тобой обо мне или что-нибудь спросит, не говори ему ничего про Гектора, хорошо?

Умоляю, ради своей сестрички! Не скажешь?

— Нет. Только если ты сама об этом попросишь.

— Ты чудесный брат! — она наклонилась еще ниже и нежно поцеловала его.

Для Лоры было крайне необычным проявление чувств, и ее брат сквозь дремоту какое-то время думал об этом, пока прерванный сон не сморил его окончательно.

Глава VI. Необычный гость

На следующее после знакомства с Рафлзом Хоу утро семейство Макинтайров сидело за завтраком и внезапно, к своему удивлению, они услышали шум и гомон множества голосов, доносящихся с деревенской улицы. Возбужденные крики постепенно приближались, и совершенно неожиданно у садовой калитки поднялись на дыбы две обезумевшие от страха лошади. Они гарцевали и порывались броситься вскачь, кося кудато назад полные ужаса глаза и прижимая уши, но на их уздечках повисли с криками двое мужчин, а третий припустил по садовой дорожке к двери дома. Прежде чем Макинтайры поняли, что происходит, в гостиную ворвалась их служанка Сара. Ее круглое веснушчатое лицо побелело от страха.

— Прошу прощения, мисс, — закричала она, — прибыл ваш тигр.

— О Боже! — прошептал Роберт и бросился к двери с чашкой чая в руке. — Ну, знаете!.. Там телега с клеткой на прицепе, а в клетке здоровенный тигр, и вокруг вся деревня с открытыми ртами.

— Совсем чокнутый! — взвизгнул старик. — Я это видел по его глазам. Он на этого зверя потратил больше, чем мне нужно, чтобы начать дело! Нет, ну это ж надо! Скажите, пусть везут это в полицейский участок.

— Ну уж нет, папа, — твердо произнесла Лора, встала и жестом, преисполненным чувства собственного достоинства, накинула на плечи шаль. Глаза ее сияли, щеки раскраснелись, она стала похожа на королеву в минуту триумфа.

Роберт, все еще с чашкой в руке, оторвал взгляд от необычного гостя и посмотрел на прекрасную сестру.

— Мистер Рафлз Хоу сделал это ради меня, — сказала она и устремилась к двери. — Я считаю это большой честью и не могу пренебречь подобным вниманием. Я выйду и посмотрю. — Простите, сэр, — в дверях снова появился кучер, — но мы уже не можем сдерживать лошадей.

— Тогда выйдем все вместе, — предложил Роберт.

Они прошли через сад и выглянули через забор на улицу. Вся деревня, от маленьких детей до седых стариков из богадельни, собралась у их дома. Все эти люди стояли молча и смотрели на клетку. Тигр, длинное, гибкое, хищное, демонического вида существо со светящимися зелеными глазами, кружил по маленькой клетке, хлеща себя по бокам хвостом и водя мордой по прутьям решетки.

— Какие вам дали указания? — спросил Роберт у кучера.

— Его привезли спецрейсом из Ливерпуля, сэр, и поезд сейчас ждет на запасной ветке, если вы решите отправить его обратно. Ежели б это было какое-нибудь королевское величество, на станции и то не вели бы себя с таким почтением. Нам приказано отвезти его назад, как только вы этого пожелаете. Только мы уж и не рады этой работе, сэр, руки все в кровь посбивали, пока лошадей удерживаем.

— Какое милое создание, — воскликнула Лора. — Такое грациозное! А как шерсть блестит! Не понимаю, как люди могут бояться такого прекрасного животного.

— Прошу прощения, мадам, — сказал кучер и коснулся козырька кожаного картуза, — да только, когда мы стояли на станции на платформе, он просунул лапу промеж прутьев, и ежели б я Билла, приятеля своего, не оттащил, ему б уже с того света тигрой этой любоваться. Задавил бы его, как куренка, уж поверьте.

— Никогда ничего красивее не видела, — продолжала Лора, высокомерно не обратив внимания на замечание кучера. — Я ужасно рада, что увидела его, и надеюсь, ты это передашь мистеру Хоу при встрече, Роберт.

— Лошади очень волнуются, — сказал ее брат. — Лора, может быть, если ты уже достаточно налюбовалась, отпустим их?

Она кивнула с тем царственным достоинством, которое столь неожиданно появилось у нее. Роберт отдал приказание, кучер занял свое место, его товарищи отпустили лоша дей, и телега с прицепом загрохотала по сельской дороге. Половина тэмфилдцев устремились за ней беспорядочной толпой.

— Удивительно, что могут деньги, правда? — заметила Лора, когда они отряхивали с ног снег в прихожей. — Кажется, что нет такого желания, которого мистер Хоу не смог тотчас исполнить.

— Твоего желания, ты хочешь сказать, — вставил ее отец. — Конечно, для старика, который всю жизнь проработал ради своих детей, он так стараться не стал бы. Все ясно как божий день, влюбился он в тебя с первого взгляда.

— Что за вздор, папа! — оскорбилась Лора, но глаза ее вспыхнули, губы чуть дрогнули, словно замечание это для нее было не совсем лишено приятности.

— Прошу тебя, Лора, не натвори беды! — воскликнул Роберт. — Раньше я этого не замечал, но ведь, действительно, похоже, что так оно и есть. Вспомни про Гектора. Рафлз Хоу — не тот человек, с которым можно так играть.

— Малыш, — Лора положила руку ему на плечо, — что ты знаешь о таких вещах? Просто продолжай писать свои картины и не забывай о том обещании, которое дал мне вчера вечером.

— Что еще за обещание? — насторожился старший Макинтайр.

— Тебя это не касается, папа. Но если ты его нарушишь, я этого не прощу тебе до конца жизни.

Глава VII. Сила богатства

Можно не сомневаться, что очень быстро имя и слава загадочного владельца Нового Дома разнеслись по всем окрестным деревням, и вскоре слухи о нем дошли до самых отдаленных уголков Варвикшира и Стаффордшира[121]. В Бирмингеме, с одной стороны, и в Ковентри и Лемингтоне[122] — с другой, шептались о его несказанном богатстве, о странных причудах и той удивительной жизни, которую он вел за стенами своего роскошного дома. Имя его было у всех на устах, делались тысячи попыток выяснить, кто этот человек и чем он занимается. Но, несмотря на все старания, даже самые пронырливые собиратели сплетен так и не смогли вспомнить, чтобы когда-нибудь слышали это имя, никто не мог даже предположить, что скрывается за тайной его богатств.

Не удивительно, что дело обрастало все новыми и новыми догадками, поскольку не проходило и дня, чтобы не становилось известно о каком-нибудь новом примере безграничности его власти и бездонности его сердца. С помощью приходского священника, Роберта и других Рафлз Хоу многое узнал о жизни прихода, и не раз случалось какому-нибудь несчастному бедняку, потерявшему веру в жизнь и припертому к стенке, утром находить рядом с собой послание с вложением, которое заставляло его забыть обо всех невзгодах. Однажды в богадельню привезли целый воз плотных шерстяных двубортных курток и крепких ботинок и раздали каждому старику по паре. В другой раз мисс Суайр, разорившейся ревматической дворянке, которой, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, приходилось день и ночь заниматься шитьем, привезли новейшую механическую швейную машину взамен ее старой с ножным приводом, вызывавшей у нее страшные боли в больных суставах. Бледный как полотно школьный учитель, который вот уже несколько лет без передышки пытался пересилить неразумие подрастающего поколения тэмфилдцев, получил по почте билет на двухмесячный круиз по южной Европе с оплатой гостиниц и питания. Фермер Джон Хэкетт мужественно выстоял пять лет неурожая, но в конце концов был сломлен шестым. И вот, когда к нему уже явились судебные приставы, чтобы описывать имущество, в дом ворвался священник, размахивающий над головой письмом, из которого следовало, что все долги фер мера возмещены и что на его счет переведена такая сумма, которая позволит ему закупить новую усовершенствованную технику и в дальнейшем крепко стоять на ногах. Почти суеверное чувство охватывало обитателей деревни при виде великолепного дворца, когда солнце ослепительно сверкало на его огромных оранжереях, а когда по ночам из его бесчисленных рядов окон бил холодный электрический свет, чувство это становилось еще сильнее. Им казалось, что в этом роскошном дворце поселилось некое доброе провидение, невидимое, но всевидящее, безгранично могущественное, всегда готовое прийти на помощь и поддержать. В то же время во всех добрых делах сам Рафлз Хоу неизменно оставался в тени, приятная обязанность приносить радостные вести страждущим и нуждающимся была возложена на плечи приходского священника и Роберта.

Лишь однажды он сам появился на людях, и это произошло во время того памятного случая, когда он спас известный бирмингемский банк братьев Гэрревег. Братья Луис и Руперт, честные труженики и щедрые филантропы, организовали свое дело так, что охватили три графства, и в каждой, даже самой отдаленной деревушке появилось отделение их банка. Крах их лондонских агентов стал для них неожиданным и ощутимым ударом. Слухов избежать не удалось, и в результате над банком нависла угроза банкротства. Из всех сорока филиалов посыпались срочные телеграммы с просьбами оказать финансовую поддержку, головную контору осаждали взволнованные клиенты, потрясающие своими чековыми книжками и требующие вернуть их деньги. Сами братья встали за начищенную до блеска стойку рядом со своими служащими и, мужественно улыбаясь, пытались успокоить толпу, в то время как срочные курьеры и телеграммы-молнии уже разлетались во все стороны, чтобы собрать воедино все доступные ресурсы банка. Весь день не прекращался поток клиентов, и, когда в четыре часа двери конторы наконец закрылись, уличное движение перед зданием банка было все еще парализовано толпой дожидавшихся своей очереди, хотя в подвалах в это время золотых слитков оставалось не больше чем на тысячу фунтов.

— Мы только оттягиваем неизбежное, Луис, — сказал брат Руперт, когда последний из служащих покинул контору, и они смогли наконец перестать изображать улыбку и расслабить измученные лица.

— Никогда уже эти ставни не откроются снова, — воскликнул Луис, и братья со слезами на глазах обнялись. Но не жалость к себе заставила их плакать, а мысли о том, какие беды принесут они тем, кто им доверился.

Но кто осмелится сказать, что надежда умерла, если о его бедах известно людям? В тот же вечер миссис Сперлинг получила письмо от своей старой школьной подруги миссис Гэрревег, жены Луиса, в котором та рассказывала об этой печальной истории и изливала все свои страхи и надежды. Из дома священника тут же была отправлена записка в Новый Дом, и на следующий день рано утром мистер Рафлз Хоу с большой черной дорожной сумкой в руке сумел убедить кассира местного отделения Английского банка оторваться от завтрака и открыть двери значительно раньше обычного времени. В половине десятого у заведения Гэрревегов уже начала собираться толпа, когда худой, бледный неизвестный мужчина с набитой дорожной сумкой по его настоятельной просьбе был пропущен в вестибюль банка.

— Простите, сэр, но мы не сможем вам помочь, — сказал старший из братьев, стараясь сохранять мужественный вид перед лицом неизбежной беды. — Это уже не в наших силах. У нас почти ничего не осталось, и было бы нечестно по отношению к остальным нашим клиентам выплатить вам деньги сейчас. Мы можем лишь надеяться, что, после того как будет распродано наше имущество, свои деньги получат все и в проигрыше останемся только мы с братом.

— Я пришел не для того, чтобы взять, а для того, чтобы дать, — ответил Рафлз Хоу своим обычным извиняющимся тоном. — У меня в сумке пять тысяч ассигнаций в сто фун тов каждая. Если вы согласитесь принять их на мой кредитный счет, я буду вам чрезвычайно обязан.

— Боже мой, сэр! — пролепетал Руперт Гэрревег. — Вы разве ничего не слышали? Не видели, что творится? Мы не можем позволить вам допустить такую ошибку, правда, Луис?

— Конечно же, нет. Сэр, мы не советуем вам пользоваться услугами нашего банка в настоящее время: сейчас мы находимся в крайне затруднительном положении и не знаем, чем это может закончиться.

— Ну-ну! — покачал головой Рафлз Хоу. — Если ваше положение не улучшится, вы просто пошлете мне телеграмму, и я немного пополню свой счет. Кассовый чек пришлете по почте. Всего доброго, джентльмены.

Он с поклоном удалился, прежде чем изумленные братья успели понять, что произошло, и оторвать взгляд от огромной черной сумки и визитной карточки, которая осталась на столе. В тот день в Бирмингеме великого краха не произошло, и банк Гэрревегов до сих пор успешно работает.

Благодаря таким поступкам Рафлз Хоу и стал известен по всей центральной Англии. И все же, несмотря на безграничную щедрость, он не был человеком, которого можно обвести вокруг пальца. Напрасно попрошайки сходились к его воротам, напрасно ловкие сочинители слали ему слезные послания, полные описаний невзгод, якобы выпавших на их долю. Роберта, когда он приходил с рассказом о беде, поражало, как быстро богач-затворник распознавал ложь, как безошибочно он указывал на подозрительные несоответствия или замечал ошибки. Человек, который был в состоянии помочь себе сам или вел такой образ жизни, что помощь все равно ничего не изменила бы, ничего не получал от хозяина Нового Дома. Старший Макинтайр тоже напрасно то и дело как бы случайно попадался на пути миллионера и пытался тысячью намеков и недомолвок привлечь его внимание к тому, как жестоко обошлась с ним судьба и как легко можно восстановить его былое величие. Рафлз Хоу вежливо его выслушивал, кивал, улыбался, но ни разу не выказал ни малейшего намерения восстановить старого вечно ноющего оружейника на его пьедестале.

Впрочем, если богатство анахорета[123] привлекало разномастных побирушек, как лампа манит к себе мотыльков, оно также служило приманкой и для другой, намного более опасной категории людей. На деревенских улочках стали появляться неприятные угрюмые лица, по ночам среди молодых елей шастали темные фигуры. От городской полиции и из центрального управления графства стали приходить тревожные сообщения о том, что в Тэмфилд съезжаются опасные гости. Но если, как полагал Рафлз Хоу, большое состояние давало почти безграничную власть, оно давало и возможность обеспечить собственную безопасность, в чем пара-тройка человек убедились на своей шкуре.

— Не хотите зайти в гости? — спросил однажды утром Рафлз Хоу, заглянув в гостиную «Элмдина». — Я могу показать вам кое-что интересное.

К этому времени он уже довольно близко сошелся с Макинтайрами, и редкими были те дни, когда они не встречались хотя бы раз.

Все трое Макинтайров с радостью согласились, поскольку такие приглашения, как правило, заканчивались чем-то приятным и совершенно неожиданным.

— Я уже показывал вам тигра, — сказал он Лоре, когда они вошли в обеденный зал. — Сейчас я хочу показать вам существо столь же опасное, но несравненно менее привлекательное. — В дальнем конце зала стояла конструкция из нескольких зеркал, над ними под острым углом висело еще одно, круглое. — Посмотрите в верхнее зеркало, — сказал Рафлз Хоу.

— Брр! До чего жуткие типы! — воскликнула Лора. — Их там двое, и я даже не знаю, кто из них страшнее.

— А что они там делают? — спросил Роберт. — Как будто сидят на полу в каком-то подвале.

— Очень подозрительные личности, — сказал старший Ма кинтайр. — Очень советую вам побыстрее вызвать полицию.

— Я это уже сделал. Но сажать их в тюрьму мне кажется излишним, поскольку они и так уже находятся в надежном заключении. Впрочем, пусть власть разбирается с ними.

— Но кто это? Как они попали сюда? Прошу вас, расскажите, мистер Хоу.

Лора Макинтайр умоляюще сложила руки, что при ее царственной манере держать себя выглядело очаровательно.

— Я знаю не больше вас. Вчера вечером их не было, сегодня утром они оказались там. Думаю, мы не ошибемся, если сделаем вывод, что они пробрались туда ночью, тем более что мои слуги, спустившись, обнаружили раскрытое окно. Ну, а что касается их характера и намерений, мне кажется, об этом можно судить по их лицам. Милашки, не правда ли?

— Но что-то я не возьму в толк, а где они находятся? — спросил Роберт, всматриваясь в зеркало. — Смотрите, один, кажется, начал биться головой о стену. Нет-нет, он всего лишь хочет, чтобы второй встал ему на плечи… Поднялись… На его лицо падает солнечный свет. Какая удивленная и одновременно отвратительная физиономия! Интересно было бы набросать ее. Пригодилось бы для новой картины, которую я задумал. «Царство ужаса».

— Эта ловушка на воров — мое изобретение, — сказал Хоу. — Они — мой первый улов, но я не сомневаюсь, что не последний. Я покажу вам, как это работает. Такого вы еще не видели. Сейчас пол вполне прочный, но каждую ночь я его разъединяю. Это делается одновременно во всех помещениях на первом этаже. Когда пол разъединен, и от двери, и от окон можно сделать лишь три-четыре шага, после чего весь этот сегмент пола поворачивается на петлях, и человек проваливается в оббитую мягким материалом запертую комнату внизу, где ему остается лишь дожидаться, пока его оттуда не выпустят. Посередине каждой комнаты остается устойчивый островок, на который на ночь сдвигается мебель. Освободившись от веса нарушителя, поворотная панель снова возвращается на свое место. Я же всегда могу увидеть, что творится внизу, при помощи этой несложной оптической системы. Я подумал, вам будет любопытно взглянуть на моих узников, прежде чем я передам их старшему констеблю, который, как я вижу, уже приближается по аллее к дому.

— Бедные воры! — с сочувствием в голосе произнесла Лора. — Понятно, почему они кажутся такими удивленными: они же, наверное, не понимают, ни где находятся, ни как попали туда. Но я рада, что вы так хорошо защитили себя, мистер Хоу. Мне, признаться, очень часто становилось не по себе, когда я думала, что вам угрожает опасность.

— Правда? — он широко улыбнулся. — Я полагаю, мой дом надежно защищен от воров. У меня есть лишь одно окно, через которое можно проникнуть внутрь или выбраться, — среднее из трех окон лаборатории. Я специально его таким сделал, поскольку, по правде говоря, я и сам большой любитель ночных прогулок, и когда мне хочется побродить под звездами, я предпочитаю выходить и возвращаться незаметно, без церемоний. Но вор должен обладать удивительным везением, чтобы среди сотен выбрать единственный безопасный ход, да и даже там его ожидают кое-какие ловушки. Вот и констебль, но вам не обязательно уходить. Я бы хотел, чтобы мисс Макинтайр взглянула еще кое на что. Проходите в бильярдную, я присоединюсь к вам через пару минут.

Глава VIII. Планы миллиардера

То утро, как и многие другие до и после него, Лора провела в Новом Доме, исследуя сокровища музея, играя с тысячью драгоценных безделушек, собранных Рафлзом Хоу, или путешествуя в хрустальном кубе по казавшимся бесконечными роскошным оранжереям. Пока она, как бабочка между цветками, порхала от одной диковинки к другой, Хоу обычно скромно держался где-то рядом, украдкой наблюдая за ней и радуясь ее счастью. Единственное удовольствие, которое давали ему его сокровища, заключалось в возможности делать приятное другим.

К этому времени его внимание к Лоре Макинтайр сделалось таким очевидным, что трудно было его не заметить или неверно истолковать. В ее присутствии он заметно оживлялся и не уставал придумывать все новые и новые способы удивить и порадовать ее. В начале каждого дня, как только Макинтайры просыпались, посыльный из Нового Дома приносил им великолепный букет из необычных и восхитительно красивых цветов, чтобы украсить их утреннее застолье. Малейшие ее желания, даже самые фантастические, исполнялись тотчас, если этого можно было добиться деньгами или изобретательностью. Пока стоял мороз, одна из рек была перегорожена и перенаправлена так, чтобы затопить два луга исключительно для того, чтобы ей было где покататься на коньках. Когда потеплело, днем к «Элмдину» слуга приводил прекрасную, с лоснящейся шерстью лошадь на тот случай, если мисс Макинтайр захочется поездить верхом. Все указывало на то, что она завоевала сердце нелюдимого хозяина Нового Дома.

Надо сказать, что и Лора справлялась со своей ролью превосходно. Она с женской непосредственностью очень быстро подстроилась под его взгляды и теперь смотрела на жизнь его глазами. Ее любимыми темами для разговоров стали приюты для инвалидов и бесплатные библиотеки, благотворительность и преобразования. К любому его замыслу она добавляла что-то свое, отчего тот принимал более завершенную форму и приносил еще больше результатов. Хоу казалось, что ему наконец посчастливилось повстречать родственную душу, которая способна не только идти следом, но и вести его по той дороге, которую он для себя избрал.

И Роберт, и ее отец не могли не понимать, что за этим может последовать, но для старика не было ничего желаннее, чем семейные узы, которые могли бы связать его, хоть и опосредованно, с обладателем огромного состояния. Блеск золота не оставил равнодушным и Роберта, и никаких увещаний от него Лора не слышала. Управление таким колоссальным богатством, пусть даже всего лишь в качестве агента, он находил приятным. Зачем говорить или делать что-то такое, что может поколебать нынешние прекрасные отношения? Это было дело его сестры, а не его. А что касается Гектора Сперлинга, пусть он сам о себе заботится. Очевидно, что в этом вопросе лучше всего было не делать движений ни в одну, ни в другую сторону.

Однако самого Роберта его работа и быт удовлетворяли все меньше и меньше. После знакомства с Рафлзом Хоу он уже не находил прежнего удовольствия в искусстве. Лезть из кожи вон и пресмыкаться ради ничтожных заработков казалось крайне неблагодарным занятием, если деньги можно просто попросить. Да, он еще ни разу ничего не попросил, но через его руки проходили достаточно большие суммы, предназначенные нуждающимся, и, если бы он сам нуждался, несомненно, его друг не отказал бы ему в помощи. И римские галеры по-прежнему оставались в виде наброска на огромном холсте, а Роберт либо проводил дни в библиотеке, либо гулял по улицам деревни, собирая рассказы о всевозможных бедах и несчастьях, после чего возвращался к несчастным, как одетый в твидовый костюм добрый ангел, с помощью от Рафлза Хоу. Конечно, это не та жизнь, о которой можно мечтать, но он не любил суеты и предпочитал спокойствие и расслабленность, поэтому подобное занятие очень подходило для его характера.

Роберт заметил, что миллионера часто стали охватывать приступы уныния, ему не раз приходило в голову, что те огромные суммы, которые он тратил, возможно, в значительной степени истощили капиталы филантропа, и теперь его беспокоит будущее. Рассеянность, нахмуренные брови, склоненная голова — его душа явно была отягощена какими-то заботами, и лишь в присутствии Лоры он сбрасывал бремя невысказанных тревог. Каждый день он на четыре часа закрывался в своей лаборатории и предавался любимому делу. По его странной прихоти никто, ни слуги, ни даже Лора или Роберт, не имели права переступать порог этого здания. День изо дня он заходил туда, чтобы выйти через несколько часов бледным и обессилевшим. Приглушенное гудение машин и дым, валивший из высокой трубы, свидетельствовали о том, какую значительную работу он выполнял собственноручно.

— Могу ли я хоть как-то помочь вам? — поинтересовался однажды Роберт, когда они после обеда зашли в курительную комнату. — Я уверен, что вы слишком утомляете себя. Так ведь можно подорвать силы. Я бы с удовольствием помогал вам, да и в химии я немного смыслю.

— В самом деле? — удивился Рафлз Хоу. — Я этого не знал. Очень редко бывает, чтобы в одном человеке сочетались художественные и научные способности.

— Не стану утверждать, что хоть одна из них у меня как-то особенно развита, но я прослушал курс лекций и два года проработал в лаборатории института сэра Джосайи Мейсона.

— О, я очень рад это слышать! — заинтересовался Хоу. — Для нас это может иметь большое значение. Вполне возможно, даже почти наверняка, я воспользуюсь вашим предложением. Обучу вас своим химическим методам, которые, к слову сказать, сильно отличаются от общепринятых. Однако для этого сейчас не самое подходящее время. Что у вас, Джоунс?

— Письмо, сэр.

— Дворецкий подал на серебряном подносе конверт, Хоу взломал печать и быстро пробежал глазами короткую записку.

— Это от леди Морсли. Лорд-наместник устраивает бал, и я приглашен. Не пойду я никуда. С их стороны это, конечно, очень мило, но у меня нет ни малейшего желания с ними связываться. Спасибо, Джоунс, я пошлю ответ. Знаете, Роберт, мне часто бывает очень грустно.

Он нередко обращался к молодому художнику по имени, особенно в минуты откровенности.

— Иной раз я это замечаю, и, признаться, меня это очень волнует, — с сочувствием в голосе ответил его друг. — Но как странно, вы молоды, здоровы, вам бы жить и радоваться. Вы — миллионер!

— Эх, Роберт, — воскликнул Хоу, откидываясь на спинку кресла и пуская густые сизые клубы дыма из трубки. — Вы затронули мое больное место. Если бы я был миллионером, возможно, я был бы счастлив, но, увы, я не миллионер!

— Боже! — вырвалось у Роберта.

Холодная рука как будто сжала его сердце, когда в голове у него пронеслась мысль, что за этими словами последует признание о приближающемся банкротстве, что вся эта райская жизнь, весь восторг, цвет, перемены, все вдруг закончится.

— Не миллионер… — пролепетал он.

— Нет, Роберт. Я — миллиардер. Возможно, единственный в мире. Вот что меня беспокоит, и вот почему я иногда грущу. Я понимаю, что должен тратить эти деньги… Что они не должны лежать мертвым грузом… Но как же это тяжело! Как тяжело это делать так, чтобы приносить лишь добро, чтобы поступки мои ни для кого не обернулись злом. Я чувствую огромную ответственность. Она давит на меня. Имею ли я право на эту спокойную жизнь, если в мире есть миллионы людей, которых я мог бы спасти или как-то помочь, просто сделав их немного богаче?

Роберт облегченно вздохнул.

— По-моему, вы уж слишком серьезно относитесь к этой ответственности, — сказал он. — Все знают, что добро, которое вы делаете, просто безгранично. Что вам еще нужно? Хотите еще больше помогать людям — есть множество благотворительных обществ, которые будут счастливы, если вы станете оказывать им помощь.

— У меня есть названия двухсот семидесяти таких обществ, — ответил Хоу. — Вам как-нибудь стоит просмотреть их, может быть, найдете какие-нибудь не вошедшие в список. В каждое из них я ежегодно вношу свою скромную долю. В этом направлении роста я не вижу.

— Право же, все, что могли, вы сделали, и даже больше, чем могли. Я бы на вашем месте перестал терзаться и стал спокойно жить дальше, больше не думая об этом.

— Не могу! — с чувством произнес Хоу. — Судьба не для того наделила меня такой властью, чтобы я жил спокойно, не задумываясь. Ничто не сможет убедить меня в этом. Попробуйте включить воображение, Роберт, и придумать, как человек с… скажем так, безграничным богатством может принести пользу человечеству, не лишив никого независимости и не причинив никому вреда.

— Гм, действительно, если подумать, это и в самом деле не такая уж простая задача, — сказал Роберт.

— Давайте я предложу вам несколько вариантов, а вы выскажете свое мнение. Допустим, такой человек решит купить здесь в Стаффордшире десять квадратных миль земли и выстроить на них идеальный город, состоящий исключительно из чистых, удобных, скромных четырехкомнатных домов, без всякого блеска, с магазинами и всем остальным, но без общественных мест. Допустим также, что он предложит всем бездомным, бродягам, разорившимся и безработным Великобритании бесплатно занять эти дома. Затем, собрав их вместе, он займет их, под должным надзором, какой-то работой громадного объема, на выполнение которой требуется много лет и которая, возможно, будет иметь непреходящее значение для всего человечества. Дать всем хорошую зарплату, предоставить удобные часы работы, обеспечить условия отдыха. Удастся ли таким образом одним махом облагодетельствовать и их, и человечество?

— Но какой работой можно занять такое количество людей на такое большое время и при этом не вступить в конкуренцию с какой-нибудь из уже существующих отраслей промышленности? Иначе вы просто-напросто перекладываете тяготы одного класса на другой.

— Вот именно. Нельзя никому мешать. Я подумал о скважине через кору земли для быстрого сообщения с антиподами. Когда опускаешься вниз на определенное расстояние (интересно будет подсчитать, на какое именно), центр гравитации оказывается прямо под тобой, если, конечно, не бурить скважину прямиком к центру, а там можно проложить рельсы и дальше прокладывать туннель, как на поверхности.

И тут в голове Роберта Макинтайра впервые мелькнула мысль, что случайно оброненные его отцом слова были правдой: этот человек — не в себе. Огромное богатство повредило его рассудок, превратило в маньяка.

Он снисходительно покивал, как будто перед ребенком, с которым не хочется спорить.

— Да, хорошая идея, — сказал он. — Только я слышал, центр земли раскален, так что вашим рабочим придется на время превратиться в саламандр[124].

— Последние научные данные не подтверждают, что в центре Земли настолько горячо, — возразил Рафлз Хоу. — Достоверно известно, что в угольных шахтах повышение температуры связано с барометрическим давлением. На глубине могут быть раскаленные газы и горючие вещества (вспомните вулканы), но если что-нибудь подобное встретится в нашей скважине, можно будет спустить туда пару речек, и дело с концом.

— Не очень хорошо получится, если конец вашей шахты выйдет на дно Тихого океана, — сказал Роберт и рассмеялся удачной шутке.

— Я обратился к лучшим инженерам Франции, Англии и Америки и попросил произвести необходимые расчеты. Точку выхода шахты на поверхность можно рассчитать с точностью до ярда. Вон в том портфеле в углу целый ворох чертежей, планов и диаграмм. Мои агенты уже подыскивают участок, если все будет нормально, к работе можно приступить осенью.

Это один вариант. Другой — заняться сооружением каналов. — Здесь вы помешаете железнодорожникам.

— Вы не совсем поняли. Я говорю о прокладывании водных дорог через сушу там, где это будет способствовать развитию коммерции. Такой план, если ввести пошлинные сборы, мне кажется вполне разумным способом принести выгоду всему человечеству.

— И где же вы собрались пробивать каналы? — спросил Роберт.

— У меня есть карта мира, — сказал Хоу, встал и подошел к одному из стендов. — Видите, где обведено синим карандашом? Это те места, где я предлагаю установить связь. Разумеется, прежде чем начинать работу, мне придется довести до конца эту панамскую затею[125].

— Ну да, само собой. — Безумство миллиардера становилось все более и более очевидным. И все же держался он так спокойно и уверенно, что Роберт поневоле и сам начинал всерьез задумываться о его планах.

— Я подумываю и о Коринфском перешейке[126]. Правда, с финансовой или инженерной точки зрения, это сущие пустяки. Меня больше интересует другая задача. Я предлагаю проложить канал здесь, через Киль, это соединит Немецкое море с Балтийским морем. Как видите, судам больше не нужно будет плыть вокруг Дании. Представьте, как от этого выиграет наша торговля с Германией и Россией. Разумеется, нужно будет соединить Форт с Клайдом[127], это даст доступ Литу к ирландским и американским линиям. Видите синюю полоску?

— Конечно.

— Здесь мы тоже поработаем. Проведем канал от Уалеборга до Кеми[128] и соединим Белое море с Ботническим заливом. Нельзя же думать только о своей стране, не так ли? Наша небольшая благотворительная деятельность должна охватить весь земной шар, верно? Дадим добрым людям Архангельска новые рынки сбыта мехов и жира.

— Но ведь этот канал замерзнет.

— На полгода. Но какая-то польза от него все равно будет. Затем нам нужно что-то сделать и для Востока. О Востоке никогда нельзя забывать.

— Да, это было бы большим упущением, — подхватил Роберт, едва сдерживая смех: до того нелепым казался ему весь этот разговор. Но Рафлз Хоу с серьезным лицом рассматривал карту и рисовал на ней все новые полосочки своим синим карандашом.

— Вот здесь мы тоже можем немного помочь. Если начнем от Батума и дойдем до реки Кура, мы оживим торговлю на Каспии и откроем доступ ко всем рекам, которые в него впадают. Обратите внимание, какую значительную территорию они охватывают. Опять же, можно будет провести небольшой канал от Бейрута, то есть с берега Средиземного моря, до верховьев Евфрата, что приведет нас к Персидскому заливу. Это лишь некоторые, самые очевидные изменения, которые помогут сплотить человечество.

— Планы у вас грандиозные, — сказал Роберт, не зная, то ли смеяться, то ли проникнуться благоговением. — Перекраивая, моделируя и улучшая Землю, вы перестанете быть простым человеком и превратитесь в одну из сил природы.

— Именно так я о себе и думаю, именно поэтому и чувствую ответственность так остро.

— Но, когда все это будет сделано, вы наконец сможете уйти на покой. Разве можно желать чего-то большего?

— Нет-нет. Я — патриот и хочу сделать что-нибудь такое, чтобы мое имя осталось в анналах Британии. Однако я бы предпочел сделать это после смерти: больше всего мне противны слава и почитание. Поэтому я положил восемьсот миллионов в место, о котором будет сказано в моем завещании, и предлагаю потратить их на погашение национального долга. Я не вижу вреда, который может принести его устранение.

Столь дерзкие слова этого странного человека лишили Роберта дара речи. Он сидел и молча смотрел на сосредоточенное лицо Рафлза Хоу.

— Кроме того, можно еще подумать о подогреве почвы. Тут тоже есть место для улучшений. Вы, безусловно, читали, как благоприятно повлияла прокладка труб с горячей водой на Джерси[129] и в других местах. Урожайность земель увеличилась в три-четыре раза. Я хочу предложить увеличить масштабы этого эксперимента. Можно будет отвести остров Мэн под насосные и тепловые станции. Главные трубы пойдут в Англию, Ирландию и Шотландию. Там они будут разветвляться, и таким образом территория всей страны покроется сетью труб, находящихся в земле на глубине два фута. Я думаю, если трубы проложить с частотой в ярд, этого будет достаточно для любых целей.

— Боюсь, — заметил Роберт, — что горячая вода с острова Мэн успеет остыть, пока доберется, скажем, до Кейтнесса[130].

— С этим мы легко справимся. Можно расставить на каждые несколько миль печи, которые будут поддерживать температуру. Это лишь некоторые из моих планов на будущее, Роберт, и, чтобы воплотить их в жизнь, мне понадобится помощь таких же бескорыстных людей, как вы. Но смотрите, как сегодня светит солнце, какой прекрасной кажется природа! Наш мир очень красив, и я хотел бы, чтобы после меня он стал хоть немного счастливее. Давайте прогуляемся, Роберт. Расскажете, кому я еще могу помочь.

Глава IX. Новый поворот

Сколько добра ни приносило миру богатство Рафлза Хоу, нет никакого сомнения, что в некоторых случаях оно причиняло и вред. Одних только мыслей о нем оказалось достаточно, чтобы произвести пагубное воздействие на многих, и больше всех пострадал старый оружейник. Если раньше он был просто ворчливым крохобором, то теперь превратился в грубого, алчного, замкнутого в себе и даже опасного человека. С каждой неделей, наблюдая, как через его собственный дом протекают реки денег и не имея возможности отвести для своих нужд хотя бы скромный ручеек, он становился все угрюмее, все завистливее и жаднее. Теперь он меньше жаловался на судьбу, но стал часто выходить на Тэмфилдский холм, где мог часами стоять и смотреть на огромный дворец внизу, как умирающий посреди пустыни от жажды путешественник смотрит на мираж.

Но он не сидел без дела. Старик вынюхивал, подсматривал, выведывал, и в конце концов о Рафлзе Хоу ему стало известно даже больше, чем его сыну или дочери.

— Ты, верно, не догадываешься, откуда у твоего дружка все эти деньги? — сказал он однажды утром Роберту, когда они вместе шли по деревенской улице.

— Нет, отец. Я только знаю, что он очень хорошо их тратит.

— Хорошо тратит? — прорычал старик. — Да уж, куда лучше! Он уже облагодетельствовал каждого бродягу, каждую шлюху, каждого бездельника в этой деревне, но у него не нашлось ни фунта, даже под самое лучшее обеспечение, чтобы помочь уважаемому трудящемуся человеку справиться с бедой.

— Дорогой отец, я не хочу с тобой об этом спорить, — сказал Роберт. — Я уже тысячу раз говорил, что я об этом думаю. Цель мистера Хоу — поддержать беспомощных. Нас же он воспринимает как людей равных себе. Ему и в голову не приходит покровительствовать нам или относиться к нам так, будто мы сами не можем о себе позаботиться. Для нас было бы унизительно принимать от него деньги.

— Тьфу ты! Да речь идет о ссуде! Ссуды — самое обычное дело для деловых людей. Как только такая чушь приходит тебе в голову, Роберт?

Хоть было еще очень рано, по возбужденному, агрессивному поведению отца Роберт понял, что старик пил. В последнее время к рюмке он прикладывался все чаще и совершенно трезвым почти не бывал.

— Мистер Рафлз Хоу сам себе судья, — холодно сказал Роберт. — Заработанные деньги он имеет право тратить так, как считает нужным.

— А как он их зарабатывает, ты знаешь, Роберт? Откуда тебе известно, что ты не становишься соучастником преступления, когда помогаешь ему тратить его миллионы? Ты когда-нибудь слышал, чтобы такие большие деньги доставались честным путем? Вот что я тебе скажу: такого не бывает. И еще я тебе скажу, для него все эти горы золота значат не больше, чем глыбы угля для шахтера в шахте. Он мог бы из него весь свой дом выстроить, и это бы ему ничего не стоило.

— Я знаю, что он очень богат, отец. Да, порой он говорит странные вещи и позволяет своему воображению уводить себя куда-то в сторону. Он рассказывал мне о таких своих планах, которые даже самый богатый человек на земле не осилил бы.

— Смотри, не наделай ошибок, сынок. Твой бедный старый отец не такой уж и дурак, хоть он всего-то и есть что честный разорившийся торговец, — он покосился на сына, криво улыбнулся и подмигнул. — Уж я-то чую, где пахнет деньгами, а тут пахнет очень большими деньгами. Я так думаю: богаче его в мире никого нету, хотя откуда у него такое богатство, пока не знаю. Я же еще не ослеп, Роберт. Ты видел телегу, которая к нему каждую неделю приезжает?

— Нет. Какую телегу?

— А, Роберт, видишь, и я могу тебе кое-что новенькое рассказать. Она как раз сегодня должна быть. Каждую субботу по утрам ему привозят телегу. О, да вот она, чтоб мне пусто было! Смотри, вон из-за холма выезжает.

Роберт обернулся и увидел большую крытую телегу, которую два сильных тяжеловоза тянули по дороге к Новому Дому. По тому, как тужились животные и как медленно катилась телега, было понятно, что груз очень тяжел.

— Стой! — воскликнул старший Макинтайр, вцепившись в рукав сына худой костлявой рукой. — Давай подождем, пока она проедет мимо нас. А там поглядим.

Они сошли на обочину и дождались, пока телега поравнялась с ними. Спереди и по бокам она была накрыта просмоленной парусиной, но сзади оставалась небольшая щелочка, через которую можно было рассмотреть то, что находилось внутри. Насколько мог судить Роберт, внутри лежали пакеты одинакового размера, каждый примерно два фута в длину и шесть дюймов в высоту. Они были аккуратно уложены друг на друга, каждый пакет завернут в грубую мешковину.

— Ну, что скажешь? — торжествующе воскликнул старший Макинтайр, когда телега с грохотом проехала мимо них.

— Что-то я не понимаю, отец. А что тут такого?

— Я за этой телегой слежу, Роберт… Каждую субботу. И мне удалось заглянуть внутрь. Помнишь, когда ветром повалило вяз и он упал прямо на дорогу? Пока его не распилили, по ней никто проехать не мог. Это случилось как раз в субботу. Телеге этой пришлось дожидаться, пока ей не расчистили путь. Я в это время был там, Роберт, и смекнул, что нужно делать. Я подкрался к телеге сзади и взялся за один из этих пакетов. С виду не такие уж они и большие, правда? Да только, чтобы поднять такой пакетик, силу надо иметь будь здоров. Он был тяжелый, Роберт, очень тяжелый и твердый. Вот что я тебе скажу, мой мальчик, эта телега нагружена золотом.

— Золотом?

— Золотыми слитками, Роберт. Но давай пойдем в посадку, посмотрим, что с ней дальше будет.

Они прошли вслед за телегой через ворота и углубились в еловую рощицу, где нашли место, откуда все было хорошо видно. Телега остановилась не у большого дома, а у дома с трубой. Там уже поджидали конюхи и лакеи. Они принялись быстро разгружать телегу и заносить пакеты в здание. В первый раз Роберт увидел, как кто-то, кроме самого хозяина, переступал порог лаборатории. Однако Рафлза Хоу нигде видно не было, и через полчаса освободившаяся от груза телега живо покатила в обратном направлении.

— Что-то я не понимаю, отец, — неуверенно произнес Роберт, когда они снова вышли на дорогу и продолжили путь. — Допустим, прав ты, кто в таком случае шлет ему столько золота и откуда оно вообще берется?

— Ха! Вот и старик твой, оказывается, нужен для чего-то! — довольно хмыкнул его спутник. — Я эти игры насквозь вижу. Их двое, понимаешь? Второй где-то достает золото. Где, не знаю, но, будем надеяться, делается это честным путем. Можно, к примеру, предположить, что они нашли какое-нибудь чудесное месторождение, где его можно грести лопатой, что песок в карьере. Так вот, тот, второй, посылает его этому, и этот в печах своих и всякой химией очищает его и доводит до нужного состояния, чтобы продавать. Вот мое объяснение, Роберт. Ну что, прав все-таки старик, а?

— Но, отец, если это действительно так, золото должно уходить обратно.

— А оно и уходит, только немного погодя. Ха-ха! От меня разве что скроешь? Каждый вечер его вывозят и отправляют в Лондон поездом в семь сорок. Только на этот раз не в слитках, а в оббитых железом ящиках. Я их видел собственными глазами, мальчик мой, и прикасался к ним вот этими самыми руками.

— Ну что ж, — задумчиво произнес молодой человек, — может, ты и прав. В принципе, такое возможно.

Пока отец и сын копались в тайнах Рафлза Хоу, сам он зашел в «Элмдин», где застал Лору сидящей у камина с последним номером «Квин»[131] в руках.

— О, простите, — воскликнула она, отбрасывая газету и вскакивая на ноги, — все ушли, так что я дома совсем одна. Но они скоро будут. Роберт должен вернуться с минуты на минуту.

— То, что никого нет, даже хорошо, потому что я хочу поговорить с вами, — тихим голосом произнес Рафлз Хоу. — Мне кажется, будет лучше, если мы поговорим без посторонних. Прошу вас, садитесь.

Лора снова опустилась в кресло. Щеки ее порозовели, дыхание участилось. Она отвернула от гостя лицо и устремила взгляд на огонь, но блеск в ее глазах не был отражением языков пламени, пляшущих в камине.

— Мисс Макинтайр, вы помните нашу первую встречу? — спросил он, стоя рядом с ней на коврике и всматриваясь в ее темные волосы и изумительно женственный изгиб белоснежной шеи.

— Как будто это было вчера, — произнесла она нежным бархатным голоском.

— Тогда вы должны помнить и те дикие слова, которые я произнес, когда мы расставались. Я тогда повел себя очень глупо. Поверьте, мне очень жаль, если я тогда как-то испугал или побеспокоил вас, но я так давно живу один, что обзавелся дурной привычкой думать вслух. Ваш голос, ваше лицо, ваши движения настолько совпали с моим идеалом женщины, любящей, преданной, понимающей, что я не смог не подумать: если бы я был небогат, мог бы я надеяться завоевать сердце такой, как вы?

— Мне необычайно приятно слышать ваши добрые слова, мистер Рафлз Хоу, — сказала Лора. — Уверяю вас, я тогда вовсе не испугалась, и незачем извиняться за то, что на самом деле является комплиментом.

— За это время я понял, — продолжил он, — все, что я тогда прочитал на вашем лице, — правда. Вы действительно настоящая женщина, наделенная всеми благороднейшими и милыми качествами, какими природа только может одарить женщину. Вы знаете, что я богат, но я хочу, чтобы сейчас вы забыли об этом. Зная мой характер, какой я человек, если бы вы были моей женой, вы были бы счастливы, Лора?

Она ничего не ответила и продолжала смотреть сверкающими глазами на огонь. Одна маленькая ножка, едва заметная из-под юбки, нервно постукивала о коврик.

— Правильно, прежде чем принять решение, вы должны меня узнать получше. Но, право же, узнавать тут почти нечего. Я сирота и, насколько мне известно, родственников у меня нет вовсе. Отец мой был уважаемым человеком, работал деревенским врачом в Уэльсе. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам, но, прежде чем я сдал экзамены, он умер и оставил мне небольшое наследство, которое выплачивалось ежегодно частями. Я увлекся химией и электричеством и вместо того, чтобы продолжать изучать медицину, с головой ушел в эти науки. В конце концов построил собственную лабораторию, где мог заниматься своими исследованиями. Примерно в это время я стал обладателем очень большой суммы денег, настолько большой, что почувствовал, какой огромной ответственностью ляжет на мои плечи то, как я распоряжусь этими деньгами. После некоторых размышлений я решил, что построю большой дом в каком-нибудь тихом уголке страны не очень далеко от большого города. Так я смогу поддерживать связь с миром, и в то же время ничто мне не будет мешать спокойно обдумывать свои планы. Совершенно случайно я выбрал Тэмфилд. Мне теперь остается лишь воплотить в жизнь все, что я задумал, и сделать наш мир хоть немного светлее, избавив его от некоторых бед и несправедливости. И теперь я снова спрашиваю вас, Лора, согласны вы разделить со мной мою участь и посвятить жизнь работе, которая мне предстоит?

Лора повернулась к нему, окинула взглядом его худое тело, бледное лицо, внимательные, но добрые глаза. И тут ей вдруг показалось, что рядом с ним сгустилась тень Гектора Сперлинга, вспомнились его мужественный лик, четкая и упрямая линия губ, по-мальчишески бесшабашное поведение. И в тот самый миг, миг ее триумфа, в памяти Лоры всплыло, как в час краха он не бросил их в беде, как он продолжал любить ее, нищую девушку без пенни за душой, так, словно она была наследницей состояния. Вспомнила она и те нежные объятия у двери перед расставанием и почувствовала на своих устах теплое прикосновение его губ.

— Вы оказываете мне великую честь, мистер Хоу, — произнесла она с запинкой. — Но это так неожиданно. У меня совсем не было времени подумать. Я не знаю, что вам ответить.

— О, я вас вовсе не тороплю! — горячо воскликнул он. — Наоборот, я прошу вас очень хорошо все обдумать. Я приду за ответом позже. Когда мне прийти? Вечером?

— Да, приходите сегодня вечером.

— Хорошо, тогда adieu ^{12} . Поверьте, ваши сомнения заставляют меня ценить вас еще больше. Я буду жить надеждой.

Он припал к ее руке и оставил наедине с мыслями.

Однако сомнения ее не были долгими. Призрачное лицо далекого моряка становилось все прозрачнее, все заманчивее казались огромный дворец, сказочное богатство, бриллиантовые россыпи, золото, будущая беззаботная жизнь. Все это было совсем рядом, оставалось лишь протянуть руку. И как она могла засомневаться, даже на секунду? Лора встала, подошла к письменному столу, взяла лист бумаги и конверт. На конверте она написала: «Лейтенанту Сперлингу, английский военный корабль “Активный”, Гибралтар»[132].

Само письмо вызвало некоторые трудности, но все же ей удалось привести текст в соответствие со своими мыслями.

Лора написала:

Едва успела она запечатать конверт, как вернулись отец и Роберт. Когда они вошли в комнату, Лора прикрыла за ними дверь, вышла на середину комнаты и присела в неглубоком реверансе.

— Я жду поздравлений от семьи, — произнесла она, гордо подняв голову. — Приходил мистер Рафлз Хоу, он сделал мне предложение.

— Наконец-то, черт побери! — воскликнул старик. — И что ты ему ответила?

— Я сказала, что хочу подумать.

— И что ты ответишь?

— Что принимаю его предложение.

— Ты всегда была умницей, Лора, — сказал старший из Макинтайров, приподнимаясь на носки, чтобы поцеловать ее.

— Лора, Лора! — с мягким укором произнес Роберт. — А как же Гектор?

— О, я написала ему письмо, — беспечно ответила сестра. — Ты не мог бы его отправить?

Глава X. Великая тайна

Итак, помолвка Лоры Макинтайр и Рафлза Хоу состоялась. Взгляд старшего Макинтайра, приблизившегося еще на шаг к заветному источнику обогащения, стал еще более алчным, а Роберт меньше чем когда-либо, думал о работе и почти не вспоминал о тех огромных полотнах, которые пылились в его мастерской. В честь помолвки Хоу преподнес Лоре золотое кольцо с огромным сверкающим бриллиантом. Но о предстоящей свадьбе почти не говорили, поскольку Хоу не хотел привлекать к этому событию большого внимания, чтобы все прошло как можно тише. Почти каждый вечер проводил он в «Элмдине» в обществе Лоры. Их грандиозным планам переустройства мира и улучшения жизни на земле не было предела. Разложив на столе карту, молодые люди переносились из страны в страну, с материка на материк, делали пометки, продумывали, совершенствовали.

— Ну и девчонка! — сказал как-то старый Макинтайр сыну. — Она ведет себя так, словно всю жизнь купалась в миллионах. Хотя после свадьбы она уж, наверное, не станет вот так запросто выбрасывать свои денежки на мужнины безумства.

— Лора сильно изменилась, — не смог не согласиться Роберт. — Стала намного серьезнее.

— Ничего-ничего! — хмыкнул отец. — Лора — девочка умная, она знает, что делает. Она не даст своему старому папаше остаться без пенса, если у нее все выгорит… Вообще, интересно получается, — помолчав, с горечью в голосе добавил он. — Моя дочь собирается замуж за человека, для которого золото значит не больше, чем в свое время для меня оружейный металл, сын мой носится по всему Стаффордширу с огромными деньжищами и выискивает, кому бы их отдать, а отцу, который всю жизнь любил их, заботился, иногда не хватает даже на бутылку бренди. Что бы об этом сказала ваша бедная мать?

— Все, что тебе нужно, это просто попросить.

— Да, будто я ребенок пятилетний. Но знай, Роберт, у меня тоже есть права, и так или иначе я добьюсь своего. Нет, со мной не будут обращаться, как с пустым местом. Вот что я тебе скажу: если этот человек хочет видеть меня своим тестем, сперва ему придется рассказать мне кое-что о себе самом и о своих денежках. Может, мы люди и не богатые, но честные. Я иду к нему. Буду говорить серьезно.

Он взял шляпу, трость и направился к двери.

— Нет, отец, нет! — воскликнул Роберт, схватив его за рукав. — Не надо вмешиваться. Мистер Хоу — человек очень чувствительный, ему не понравится, если его начнут расспрашивать о таких вещах. Это может закончиться большой ссорой. Прошу тебя, не ходи.

— Хватит меня останавливать, — прорычал старик, он как всегда был сильно пьян. — Как я решил, так и будет.

Он потянул руку, чтобы освободиться.

— Предупреди хотя бы Лору. Сейчас я ее позову, послушаем, что она скажет.

— Не хочу я сцен, — мрачно произнес Макинтайр и ослабил руку. Своей дочери он побаивался, и в самые напряженные минуты упоминание ее имени всегда действовало на него успокаивающе.

— Кроме того, — сказал Роберт, — я не сомневаюсь, что Рафлз Хоу и сам знает, что должен все-таки нам что-то объяснить, прежде чем сделать следующий шаг. Не может же он не понимать, что теперь мы имеем право все знать.

Едва он произнес эти слова, раздался стук в дверь, и в комнату вошел тот, о ком они говорили.

— Доброе утро, мистер Макинтайр, — сказал он. — Роберт, вы не могли бы сейчас зайти ко мне? Мне нужно поговорить с вами о деле.

Выглядел он серьезно, как человек, заранее все продумавший и взвесивший.

В Новый Дом они шли рядом, почти не разговаривая. Рафлз Хоу был погружен в раздумья. Роберт терялся в догадках и немного нервничал, потому что почувствовал: разговор предстоит серьезный. Зима почти сдала свои права, и, невзирая на ветра и дожди английского марта, из земли уже робко пробивались первые ростки зелени. Снег сошел, но от этого сельский пейзаж казался еще мрачнее и неприветливее. Все вокруг было застелено белесым туманом, поднимающимся с сырых, пропитанных влагой лугов.

— Между прочим, Роберт, — неожиданно произнес Рафлз Хоу, когда они уже подходили к дому. — Вы уже отправили ту свою большую картину с римлянами в Лондон?

— Я ее еще не закончил.

— Но вы работаете быстро, я знаю. Наверняка работа уже близится к концу?

— Нет, боюсь, она не далеко продвинулась с того дня, когда вы ее видели. Во-первых, не было подходящего света.

Рафлз Хоу ничего не сказал, лишь на миг его лицо исказилось, словно от боли. Дома, проходя через музей, Роберт заметил два больших металлических ящика на полу.

— Это небольшое дополнение к моей коллекции драгоценных камней, — на ходу пояснил хозяин. — Их только вчера вечером привезли, я их еще не открывал, но по прилагавшемуся письму и счету можно понять, что там есть и несколько интересных экземпляров. Сегодня днем мы сможем разобрать их, если вы найдете время помочь мне.

Идемте в курительную.

Он опустился на диван и жестом предложил Роберту сесть в кресло напротив.

— Берите сигару, — сказал он. — Если хотите что-нибудь выпить, жмите на клавиши. Теперь, дорогой Роберт, признайтесь, что вы часто считали меня сумасшедшим.

Обвинение было до того простым и верным, что молодой художник растерялся, не зная, что ответить.

— Друг мой, я вас вовсе не виню. Это вполне естественно. Я и сам бы посчитал сумасшедшим того, кто разговаривал бы со мной так, как я разговаривал с вами. И все же, Роберт, вы ошибались, ни разу в наших разговорах я не предлагал такого плана, которого не мог бы осуществить без особого труда. Я говорю вам честно и откровенно: размер моих доходов ограничен исключительно моим желанием, и все банкиры и финансисты вместе взятые, не насобирают таких сумм, которые могу легко предоставлять я.

— Я уже имел возможность убедиться, насколько огромно ваше богатство, — сказал Роберт.

— И вам, разумеется, интересно узнать источник этого богатства. Что ж, могу сказать одно: мои деньги совершенно чистые. Я никого не ограбил, никого не обманул, не крал и не убивал ради них. Я вижу, как на меня смотрит ваш отец, Роберт, и понимаю, что он несправедливо в чем-то подозревает меня. Что поделать, возможно, его нельзя за это судить. Если бы я оказался на его месте, то, наверное, тоже стал думать нехорошее. Именно поэтому я и хочу объяснить все вам, Роберт, а не ему. Вы, по крайней мере, доверяете мне и имеете право, прежде чем я стану членом вашей семьи, узнать кое-что обо мне. Лора тоже доверяет мне, но знаю, что она будет доверять мне, и не требуя доказательств.

— Я бы ни за что не стал вторгаться в ваши тайны, мистер Хоу, — сказал Роберт, — но, не скрою, я буду очень рад и польщен, если вы решите доверить их мне.

— Доверю. Но не все. Вряд ли я, пока живу, кому-либо доверю все свои тайны. Но после своей смерти я оставлю все необходимые указания, чтобы вы могли продолжить мою незавершенную работу. В свое время я укажу вам, где эти указания нужно будет искать, ну а пока вам придется довольствоваться тем, что вы узнаете результаты, но не будете знать средств их достижения.

Роберт устроился в кресле и приготовился внимать, Хоу же подался вперед со значительным лицом человека, который понимает важность своих слов.

— Вам уже известно, — заметил он, — что я много сил и времени посвятил изучению химии.

— Да, вы мне об этом рассказывали.

— Первым моим наставником был один крупный английский химик, продолжил обучение я под руководством лучшего специалиста во Франции, а закончил в самой уважаемой лаборатории Германии. Я не был богат, но отцовское наследство позволяло мне не испытывать нужды, и, живя экономно, я имел достаточно средств, чтобы полностью отдаться изучению любимой науки. Вернувшись в Англию, я построил свою лабораторию в спокойном месте за городом, где меня никто не отвлекал, и я мог работать в тишине и спокойствии. Там я начал серию исследований, которые вскоре привели меня в такую область химии, в которую не проникал ни один из трех моих знаменитых наставников.

Вы говорили, Роберт, что кое-что смыслите в химии, так что вам будет проще понимать, о чем я говорю. Химию в достаточно большой степени можно считать наукой эмпирической, и какой-нибудь случайный опыт может привести к результатам куда более значимым, чем самое глубокое изучение или тщательнейший анализ на основании уже известных данных. Все самые важные химические открытия, от производства стекла до отбеливания и очистки сахара, были случайными, какой-нибудь простой любитель имеет не меньше шансов совершить их, чем опытный ученый.

Так вот, именно благодаря такому шансу я и совершил свое открытие… Возможно величайшее открытие, из всех когда-либо совершенных в мире, хотя могу сказать, что именно я был автором тех предварительных заключений, которые привели к нему в конечном итоге. Меня всегда занимал вопрос о влиянии сильных потоков электричества на те виды материи, через которые они проходят, при продолжительном воздействии. Я говорю не о том слабом токе, который проходит через телеграфные провода, я имею в виду мощнейшие разряды. В общем, я провел несколько экспериментов и обнаружил, что в жидкостях и соединениях электрическая сила производит дезинтеграционный эффект. Очевидно, вы слышали об экспериментах по электролизу[133] воды. Однако в случае с элементарными твердыми телами результат оказался неожиданным. Проводник медленно терял вес, не меняя при этом свою структуру. Надеюсь, я понятно излагаю?

— Да-да, я внимательно слушаю, — сказал увлеченный рассказом Роберт.

— Я повторил опыт с несколькими веществами, и результат всегда был один и тот же. В каждом случае пропускаемый в течение часа сильный разряд приводил к тому, что вес проводника уменьшался. На данном этапе работы я пришел к выводу, что электрический поток приводит к распаду молекул и определенная их часть отделяется от основной массы, как, скажем, пыль от куска земли или камня, отчего они, естественно, становятся легче. Я принял полностью эту теорию, но одно неожиданное событие заставило меня полностью изменить свою точку зрения.

Как-то раз, в субботу, я поместил в зажим брусок висмута и присоединил к нему электрические провода, чтобы проверить, как повлияет электричество на этот металл. Эксперименты с металлами я проводил по очереди, каждый подвергался воздействию в течение одного-двух часов. Только я привел все в готовность и настроил аппаратуру, как мне принесли телеграмму, в которой сообщалось, что Джон Стиллингфлит, старый лондонский химик и мой близкий друг, серьезно болен и хочет повидаться со мной. До последнего поезда на Лондон оставалось двадцать минут, а от меня до станции была миля пути. Тогда я побросал кое-какие вещи в сумку, запер лабораторию и побежал со всех ног на станцию, чтобы успеть на поезд.

Лишь в Лондоне я неожиданно вспомнил, что, уходя, забыл отключить электричество, и оно будет идти через брусок висмута, пока хватит батарей. Тогда этот факт показалось мне маловажным, я не стал задумываться и выбросил это из головы. В Лондоне я задержался до вечера вторника и вернулся на работу лишь в среду утром. Когда я открывал дверь лаборатории, мысли мои вернулись к незаконченному эксперименту, и я решил, что, скорее всего, мой кусок висмута полностью распался на простейшие молекулы. К тому, что случилось на самом деле, я был совершенно не готов.

Подойдя к столу, я, разумеется, увидел, что металлический брусок исчез и зажим стоял пустой. Зафиксировав этот факт, я уже собирался заняться чем-то другим, когда обратил внимание на то, что стол, на котором стоял зажим, был усеян капельками какого-то серебристого вещества. Кое-где они собрались в маленькие лужицы. Я очень хорошо помнил, что перед началом эксперимента тщательно очистил стол, стало быть, это вещество появилось здесь после того, как я уехал в Лондон. Крайне заинтересовавшись этим, я аккуратно собрал их в сосуд и самым внимательным образом изучил. Сомнений не было: в моем сосуде находилась чистейшая ртуть. Никакие проверки не выявили ни малейших признаков висмута.

Я понял сразу: случай позволил мне совершить открытие огромной важности. При определенных условиях висмут, помещенный на долгое время в поле воздействия электричества, начинает терять вес и в конечном итоге превращается в ртуть. Я сломал ту стену, которая разделяет два этих элемента.

Но процесс этот должен быть постоянным. Я решил, что это общий закон, а не отдельный факт. Если висмут превратился в ртуть, во что превратится ртуть? Пока на этот вопрос не был получен ответ, я не знал покоя. Я заменил истощившиеся батареи и пропустил ток через сосуд с ртутью. Шестнадцать часов я провел в лаборатории, наблюдая, как металл постепенно сгущался, становился плотнее, терял серебряный блеск и приобретал тусклый желтоватый оттенок. Наконец, взяв его щипцами и бросив на стол, я убедился, что он утратил все признаки ртути и явно превратился в какой-то другой металл. Несколько простых проверок показали, что этот другой металл — платина.

Для химика последовательность этих превращений имеет очень большое значение. Может быть, вы, Роберт, и сами понимаете, какие между ними отношения?

— Нет, не могу сказать.

Роберт внимал этому необычному рассказу с широко распахнутыми глазами и чуть приоткрытым ртом.

— Я вам расскажу. Говоря химическим языком, висмут — самый тяжелый из металлов, его атомный вес двести десять. Следующим по весу идет свинец, двести семь, за ним — ртуть, двести. Возможно, то длительное воздействие, которому подвергался в мое отсутствие висмут, превратило его в свинец, который в свою очередь превратился в ртуть. Вес платины сто девяносто семь с половиной, и именно этот металл появился в результате непрекращающегося воздействия. Теперь понимаете?

— Теперь все ясно.

— Когда я это вдруг понял, сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди, а голова пошла кругом. Следующим в этой цепочке идет золото. Его атомный вес сто девяносто семь. Тогда я впервые понял, почему именно свинец и ртуть алхимики использовали в своих экспериментах. Дрожащими от волнения пальцами я снова подключил провода и почти через час (длительность процесса пропорциональна разнице между металлами) передо мной лежал скомканный кусочек красноватого металла, который отвечал всем реакциям на золото.

Ну вот, Роберт, это длинная история, но, я думаю, вы согласитесь, что ее важность стоила того, чтобы рассказ был подробным. Убедившись, что действительно мною создано зо лото, я разрезал кусочек пополам. Одну половину я послал ювелиру, специалисту по драгоценным металлам, которого немного знал, с просьбой оценить качество металла, а со второй продолжил эксперимент и постепенно, шаг за шагом, превратил его во все последующие металлы: серебро, цинк, марганец, пока наконец не дошел до самого легкого — лития.

— Во что же превратился он? — спросил Роберт.

— А потом произошло то, что для химика является самой интересной частью моего открытия. Он превратился в мельчайший сероватый порошок, который, сколько я ни пропускал через него электричество, дальнейших результатов не принес. Этот порошок — первооснова всех элементов, прародитель всего. Короче говоря, это то вещество, существование которого недавно предположил один известный химик и которое получило от него название «протил»[134]. Я открыл великий закон электрического преобразования металлов, я — первый, кто получил протил, поэтому, мне кажется, Роберт, если ни одно из моих начинаний и не закончится успехом, имя мое, по крайней, мере, останется жить в анналах химической науки.

Рассказ мой почти подошел к концу. Ювелир вернул мне тот кусочек золота и подтвердил мой взгляд на его природу и качество. Вскоре я обнаружил несколько способов, позволяющих упростить этот процесс, самый важный из которых — изменение обычного электрического тока, отчего его воздействие становится намного более эффективным. Получив определенное количество золота, я продал его за сумму, позволившую мне закупить лучшее оборудование и более мощные батареи. Таким образом я стал увеличивать объемы работы, что в конце концов закончилось постройкой этого дома и лаборатории, в которой я могу продолжать работу в еще бóльших масштабах. И, как я уже говорил, совершенно не кривя душой, могу заявить, что доходы мои ограничиваются исключительно моим желанием.

— Просто поразительно! — выдохнул Роберт. — Похоже на сказку. Но, наверное, вам ужасно хотелось поделиться своим открытием с другими.

— Я много об этом думал. Я взвесил все за и против и пришел к выводу, что, если о моем открытии узнают, первое, к чему это приведет, будет полный обвал цен на все драгоценные металлы. Место золота заняли бы какие-нибудь другие материалы (скажем, янтарь или слоновая кость), а само золото стало бы дешевле меди, поскольку оно тяжелее, но в то же время не такое мягкое. Никто не заинтересован в подобном исходе, поэтому, если я сохраню тайну и буду пользоваться своим открытием с умом, я смогу превратиться в величайшего благодетеля человечества, который когда-либо жил на земле. Именно эти мысли — и я думаю, что их нельзя назвать бесчестными — и заставили меня хранить молчание, которое я сегодня нарушил впервые.

— О, можете не сомневаться, я не раскрою вашу тайну никому, — с чувством вскричал Роберт. — Уста мои будут запечатаны до тех пор, пока вы сами не разрешите мне говорить.

— Если бы я сомневался в вас, я бы не доверил вам этой тайны. А теперь, дорогой мой Роберт, перейдем от слов к делу. Практика всегда намного интереснее теории. Я и так слишком долго говорил, и если вы не против пройти со мной в лабораторию, я покажу вам практическую сторону своих слов.

Глава XI. Химическая демонстрация

Рафлз Хоу вышел через парадную дверь и, перейдя через посыпанную гравием площадку, направился к входу в лабораторию, тому самому, через который проносили пакеты, привезенные на телеге. Но, войдя внутрь, Роберт понял, что это была еще не сама лаборатория, а большая пустая прихожая, вдоль стен которой были уложены штабелями те самые предметы, которые в свое время вызвали любопыт ство у него и разные предположения у его отца. Однако сейчас они не представляли никакой загадки, поскольку некоторые из них теперь были развернуты — как оказалось, это были большие свинцовые болванки.

— Это заготовки, — сказал Рафлз Хоу, небрежно кивнув на кучу. — Каждую субботу мне привозят телегу. Этого количества хватает на неделю, но, когда мы с Лорой поженимся, нужно будет увеличить объем вдвое. Разумеется, мне нужно очень внимательно следить за качеством свинца, ведь любая примесь отразится и на золоте.

Во внутреннее помещение вела тяжелая железная дверь. Хоу открыл ее ключом, и оказалось, что за ней, примерно в пяти футах, находится еще одна дверь.

— На ночь пол здесь отсоединяется, — заметил он. — Я не сомневаюсь, что среди моих слуг ходят разные слухи про эту запечатанную комнату, так что приходится защищаться от какого-нибудь слишком любопытного конюха или пытливого дворецкого.

Внутренняя дверь провела их в лабораторию, высокое помещение со стеклянной крышей и голыми выбеленными стенами. У стены находились печь и паровой котел, железное жерло его было закрыто, но сквозь щели заслонки пробивался горячий красный свет, и по всему зданию разносилось мощное приглушенное гудение. С обеих сторон стояли ряды огромных лейденских банок. Бесчисленные сосуды были расположены в несколько ярусов. Над ними высились колонны гальванических элементов. Осмотревшись по сторонам, Роберт увидел гигантские колеса, огромные пучки переплетенных проводов, штативы, пробирки, разноцветные стеклянные сосуды, колбы с делениями, бунзеновские горелки, фарфоровые изоляторы, в общем, все то, чему полагается быть в химической или электрической лаборатории.

— Проходите, — сказал Рафлз Хоу, пробираясь между груд металла, кокса, упаковочных ящиков и оплетенных баллонов для кислоты. — Кроме меня, вы первый человек, чья нога ступает по этому полу с тех пор, как отсюда вышли строители. Слуги заносят свинец в переднюю комнату, но дальше не заходят. Печь можно чистить и загружать снаружи. Для этого я держу специального человека. А теперь давайте заглянем сюда.

Он открыл дверь в дальнем конце помещения и взмахом руки пригласил молодого художника войти. Но, переступив одной ногой через порог, Роберт остановился, пораженный тем, что открылось его взору. Стены и пол комнаты, площадью примерно в тридцать квадратных футов, были золотыми. Точнее, большие прямоугольные бруски золота тесными рядами покрывали весь пол, а стены до самого потолка были скрыты за огромными батареями аккуратно уложенных друг на друга слитков. Свет одинокой электрической лампы, освещавшей эту лишенную окон камеру, отражался тусклым холодным желтоватым мерцанием на поверхности бесчисленных кирпичей драгоценного металла и красновато поблескивал на золотом полу.

— Это моя сокровищница, — заметил хозяин. — Как видите, сейчас она почти заполнена. В последнее время мой импорт, так сказать, превосходил мой экспорт. Вы знаете, что сейчас у меня есть и другие дела, поважнее производства золота. Здесь я храню свой товар, пока он еще не продан. Обычно я каждую ночь отправляю в Лондон один ящик. Я держу семнадцать специальных маклеров, которые продают для меня золото. Каждый из них думает, что он единственный мой партнер, и всем им до смерти интересно узнать, где я беру такое количество самородного золота. Они говорят, что мой металл на рынке чистейший. Сейчас самая популярная версия, что я — посредник, представляющий какой-то новый южноафриканский прииск, и не хочу раскрывать его точного местонахождения. Во сколько бы вы оценили все золото в этой комнате? Тут плоды почти недельной работы, кое-что это должно стоить.

— Без сомнения, это какая-то баснословная сумма, — от ветил Роберт, обводя взглядом желтые нагромождения. — Не знаю… Может, тысяч сто пятьдесят фунтов?

— Что вы! — рассмеялся Рафлз Хоу. — Уверяю вас, намного больше. Давайте подсчитаем. Если брать, предположим, по три десять за унцию, хотя это почти на десять шиллингов меньше обычной цены, выходит примерно пятьдесят шесть фунтов за фунт веса. Каждый из этих слитков весит тридцать шесть фунтов, то есть стоит две с лишним тысячи. У каждой из трех стен комнаты сложено по пятьсот слитков, у четвертой из-за двери — только триста, но на полу лежит еще не меньше двух сотен, что вместе составляет приблизительно две тысячи слитков. Как видите, друг мой, маклер, который выложит за содержимое этой комнаты четыре миллиона фунтов, будет думать, что удачно вложил деньги.

— И это за неделю работы! — изумился Роберт. — Голова идет крýгом.

— Теперь-то вы понимаете, почему я говорю, что ни один из моих великих планов, которые я предполагаю начать одновременно, не будет страдать от недостатка средств. А теперь идите за мной в лабораторию, я покажу вам, как это делается.

Посреди комнаты стоял аппарат, похожий на гигантские тиски, с двумя большими пластинами бронзового цвета и большим винтом для их соединения. К пластинам было прикреплено множество проводов, с другой стороны присоединенных к рядам динамомашин. Тиски стояли на стеклянной подставке, разделенной посередине на несколько секций.

— Скоро вам все станет ясно, — энергично сказал Рафлз Хоу, сбрасывая пальто и натягивая грязную, в пятнах парусиновую куртку. — Для начала нужно немного усилить огонь. — Он надавил всем весом на ручки больших мехов, и из печи послышался мощный гул. — Думаю, этого хватит. Чем сильнее огонь, тем больше будет электрическая сила, и тем скорее мы добьемся результата. Теперь за свинцом!

Помогите перенести слитки.

Дюжину свинцовых заготовок они подняли с пола на стеклянную подставку и уложили между бронзовыми пластинами. Вращая рукоятку, Хоу прочно закрепил их в необходимом положении.

— Когда я только начинал, это был довольно долгий процесс, — заметил он, — но теперь, имея в своем распоряжении лучшее оборудование, я довел его до считанных минут. Чтобы начать, мне остается замкнуть цепь.

Он взялся за длинный стеклянный рычаг, торчавший из проводов, и опустил его. Послышался резкий щелчок, за которым последовал громкий потрескивающий звук. Из двух электродов вылетели огромные языки пламени, и свинец окружил ореол золотых искр, которые шипели и хлопали, как пистолетные выстрелы. Воздух наполнился сильным едким запахом озона.

— Энергия здесь гигантская, — сказал Рафлз Хоу, наблюдая за процессом с часами в руке. — Органическое вещество она преобразовала бы в протил мгновенно. Нужно очень хорошо понимать механизм происходящего, потому что для оператора любая ошибка может закончиться трагически. Мы имеем дело с мощнейшими силами. Но обратите внимание, свинец уже начал превращение.

И действительно, серебристые капли, похожие на росу, стали появляться на серой поверхности свинца и опадать со звоном в стеклянные секции. Постепенно свинец таял, как сосулька на солнце, а электроды сходились все ближе и ближе, пока наконец не соединились над самой серединой. От свинцовых брусков осталось несколько луж ртути. К ним были подключены электроды меньшего размера, и через какое-то время жидкий металл загустел, снова принял твердую форму и приобрел желтоватый с красным оттенком цвет.

— То, что сейчас лежит в формах, — это платина, — пояснил Рафлз Хоу. — Нужно достать ее оттуда и снова поместить между большими электродами… Есть! Теперь опять включа ем электричество. Видите, материал начинает темнеть и цвет его становится более насыщенным. Все! Пожалуй, готово.

Он поднял рычаг и раздвинул электроды. На стеклянной подставке красновато поблескивали двенадцать брусков золота.

— Итак, согласно расчетам, наша утренняя работа стоит двадцать четыре тысячи фунтов, и на все у нас ушло не больше двадцати минут, — заметил алхимик, снимая со стола свежеиспеченные золотые слитки и укладывая их к остальным. — Одним из них мы пожертвуем ради продолжения эксперимента, — сказал он, оставляя один из слитков на стеклянном изоляторе. — Для всего остального мира это было бы весьма дорогим экспериментом (две тысячи фунтов), но у нас, видите ли, свои стандарты. Сейчас мы с вами пройдем через весь спектр металлов.

Роберт, единственный из людей, кроме самого первооткрывателя этого чудесного процесса, увидел, как золотой брусок, когда к нему снова присоединили электроды, быстро и успешно превратился в барий, потом в олово, серебро, медь и железо. На его глазах длинные белые электрические искры меняли цвет: над стронцием они сделались малиновыми, над калием — пурпурными, над марганцем — желтыми. Наконец после сотни превращений брусок вдруг рассыпался и опал на стеклянный стол горкой сероватого порошка.

— А это протил, — сказал Рафлз Хоу и запустил в него пальцы. — В будущем химики, возможно, сумеют разложить его на составные части, но для меня это пока ultima Thule ^{13} . Итак, Роберт, — продолжил он, немного помолчав, — я уже достаточно показал, чтобы вы поняли мою систему. Это большая тайна. Эта тайна дает человеку, который ее знает, такую безграничную власть, которой еще никто не обладал со времен сотворения мира. И мое самое большое желание — использовать эту тайну во имя добра. Клянусь вам, Роберт Макинтайр, если бы я не был уверен, что мое открытие будет приносить только добро, я бы никогда им не воспользовался, и ни одна живая душа не узнала бы о нем от меня. Я клянусь Богом и клянусь честью!

Когда он произносил эти слова, глаза его засверкали, голос взволнованно задрожал. Что-то величественное было в этом бледном худом человеке, стоявшем в окружении реторт и электродов, в человеке, который, несмотря на невероятное, просто сказочное везение, сумел сохранить чистоту помыслов, выдержал блеск собственного золота. До сих пор слабохарактерный Роберт не осознавал, какая сила скрывается за этими тонкими крепкими губами и искренними глазами.

— Конечно, пока эта тайна остается в ваших руках, мистер Хоу, она будет приносить только добро, — сказал он.

— Я на это надеюсь… Я хочу этого больше всего на свете… Я об этом молюсь. Для вас, Роберт, я сделал то, чего не сделал бы и для родного брата, если бы он у меня был, и сделал я это, поскольку верю, что вы не используете эту силу, если унаследуете ее, в корыстных целях. Но даже сейчас я не рассказал вам всего. Я скрыл от вас одно звено, и, пока я жив, вы его не узнаете. Но взгляните на этот ящик, Роберт.

Он подвел его к большому окованному железом деревянному ящику в углу, и, открыв крышку, достал шкатулку из резной слоновой кости.

— Внутри, — пояснил он, — хранится бумага, на которой записано все то, что осталось от вас скрыто. Если что-нибудь случится со мной, вы унаследуете мою власть и сможете продолжить работу, согласно указаниям, которые здесь содержатся. Ну что ж, — продолжил он, бросив шкатулку обратно в ящик, — я буду часто обращаться к вам за помощью, но сегодня она мне не понадобится. Я и так отнял у вас уже слишком много времени. Если вы возвращаетесь в «Элмдин», передайте, пожалуйста, Лоре, что я к ней зайду днем.

Глава XII. Семейная размолвка

Итак, великая тайна была раскрыта. Роберт мчался домой, не разбирая дороги, в висках его пульсировала кровь. Выходя утром из «Элмдина», он поеживался от сырого пронизывающего ветра и вида серого тумана, нависшего над деревней, но сейчас всего этого он не замечал. Мысли, бурлившие в его голове, наполнили все вокруг солнечным светом. Шлепая по лужам грязи на раскисшей дороге, он готов был петь и танцевать. Удивительной была судьба Рафлза Хоу, но, похоже, не менее важная роль уготована и ему самому. Теперь и он овладел тайной алхимика, стал наследником богатства, которое не снились и королям, оставаясь при этом совершенно свободным человеком. Судьба избрала именно его! Тысяча картинок будущего проплывали перед глазами молодого художника, ослепляя его золотым блеском. Он уже видел себя на вершине мира в окружении тысяч павших ниц, умоляющих о помощи и возносящих хвалу за благоволение.

Каким мерзким показался ему запущенный сад с голыми кустами и мрачными вязами! Каким жалким выглядел кирпичный фасад дома с зеленым деревянным крыльцом! Они всегда претили его утонченной художественной натуре, но сейчас их уродство бросилось ему в глаза с новой силой. И эта комната с американскими кожаными креслами, и блеклый ковер на полу, и лоскутный половичок — все вызывало у него чувство отвращения. Лишь одно было красиво в этой комнате — его сестра. На нее и устремил взгляд Роберт. Она сидела у камина, откинувшись на спинку кресла, контур ее прекрасного чистого лица четко вырисовывался на темном фоне.

— Знаешь, Роберт, — сказала она, взглянув на него из-под длинных черных ресниц, — папа становится невыносим. Мне пришлось поговорить с ним начистоту и дать ему понять, что я выхожу замуж не ради его выгоды, а ради своей.

— А где он?

— Не знаю. Наверное, пошел в «Три голубя». Теперь он почти все время проводит там. Он был просто невменяем, когда уходил. Нес всякую чушь насчет брачного контракта, кричал, что запретит мне выходить замуж и так далее. Похоже, он считает, что брачный контракт составляется для отца невесты. Я считаю, ему нужно просто сидеть молча и ждать, пока о нем позаботятся.

— Мне кажется, Лора, мы не должны судить его слишком строго, — убежденно произнес Роберт. — Я заметил, что в последнее время он сильно изменился. Знаешь, по-моему, он не в себе. Нужно будет поговорить с врачом. Но утром я был в Новом Доме.

— Да? А Рафлза видел? Он ничего не просил передать?

— Сказал, что зайдет к нам, когда закончит работу.

Женское чутье заставило Лору насторожиться.

— Что-то случилось, Роберт? — воскликнула она. — Ты весь горишь, и глаза блестят. Прямо светишься весь. Рафлз тебе что-то сказал? Что? О, я знаю! Он рассказал, откуда у него деньги, верно?

— Ну… Да. Он поведал мне часть своих тайн. Поздравляю тебя, Лора. Ты станешь очень богатой женщиной.

— Как странно, что такой богатый человек вошел в нашу нищенскую жизнь. И все это благодаря тебе, милый Роберт. Если бы он не встретил тебя и ты бы не понравился ему, он бы никогда не пришел в «Элмдин» и не встретил бы кого-то еще.

— Вовсе нет, — Роберт сел рядом с сестрой и нежно погладил ее руку. — Это была самая настоящая любовь с первого взгляда. Он полюбил тебя еще до того, как узнал твое имя. Он ведь расспрашивал меня о тебе во время нашей первой встречи.

— Но расскажи о его деньгах, Боб, — попросила сестра. — Мне он еще ничего не говорил, а это так интересно. Как он их заработал? Это не наследство от отца — он сам мне так сказал.

Отец у него был сельским врачом. Откуда у него деньги?

— Я связан обещанием хранить тайну. Он сам тебе расскажет.

— Скажи хотя бы, правильно ли я угадала. Наследство оставил ему дядя, да? Ну, хорошо, тогда друг? Может, он что-то изобрел и запатентовал? Нашел золотую жилу? Нефть? Скажи, Роберт, умоляю!

— Правда, не могу! — рассмеялся ее брат. — И вообще, я не должен больше с тобой разговаривать. Ты чересчур любопытна, а дело это слишком серьезное. К тому же мне пора идти работать.

— Плохой ты, — надула губки Лора. — Но мне пора одеваться, поезд в Бирмингем отходит в час двадцать.

— Ты едешь в Бирмингем?

— Мне нужно заказать тысячу вещей. Вы, мужчины, вечно забываете обо всяких мелочах. До свадьбы всего-то чуть больше двух недель, а еще ничего не куплено. Рафлз, конечно, хочет, чтобы все прошло тихо, но все равно же что-то понадобится.

— Значит, так скоро? — не спросил, а скорее подумал вслух Роберт. — Что ж, может быть, так оно и лучше.

— Намного лучше, Роберт. Я боюсь, как бы Гектор не вернулся до этого и не устроил сцену. Представляешь, как это было бы ужасно? Когда я выйду замуж, мне уже будет все равно. Чего бы мне волноваться, в самом деле? Но Рафлз-то о нем ничего не знает, и если они встретятся… Жуть!

— Этого нужно избежать любой ценой.

— Мне даже думать об этом страшно. Бедный Гектор! Но скажи, Роберт, что я могла поделать? Ты же знаешь, у нас с ним все было по-детски. А разве могла я устоять перед таким предложением? Я была обязана принять его хотя бы ради семьи, так ведь?

— Да, ты оказалась в очень трудном положении… Очень трудном, — согласился брат. — Но все будет хорошо, я не сомневаюсь, Гектор поймет тебя. А мистер Сперлинг знает о твоей помолвке?

— Нет. Вчера он заходил, мы разговаривали о Гекторе, но я, честное слово, не знала, как сказать ему об этом. Церемония пройдет в Бирмингеме, мы поженимся по специальной лицензии, так что ему вовсе не обязательно об этом знать.

Все, мне нужно торопиться, иначе опоздаю на поезд.

Когда сестра ушла, Роберт поднялся в свою студию. Растерев несколько красок на палитре и подойдя с кистью и муштабелем[135] в руке к огромному пустому холсту, он задумался. Какой же бессмысленной и мелочной казалась теперь ему его работа! Зачем он этим занимается? Ради денег? Деньги можно попросить. По правде говоря, их можно получить, и не спрашивая разрешения. Может быть, цель его работы — творить прекрасное? Но как художник он слабоват, об этом сказал сам Рафлз Хоу, и Роберт знал, что это правда. Если он даже приложит все силы, его творение вряд ли доставит кому-то радость, а с деньгами он может в любое время покупать картины, которые приносят удовольствие, и это будут настоящие произведения искусства. Так есть ли вообще смысл в его работе? Роберт его не видел. Он отбросил в сторону кисть и, раскурив трубку, снова пошел вниз.

Перед камином стоял отец. Красное лицо и прищуренные глаза говорили о том, что настроение у старика отвратительное.

— Что, Роберт, — начал он, — опять, наверное, все утро козни строил против отца своего?

— О чем ты?

— Я знаю, о чем я. Когда вы трое — ты, она и этот Рафлз Хоу — шепчетесь постоянно, встречаетесь втихомолку, а мне и словом не обмолвитесь, что ж еще это может быть, как не козни, а? Разве мне хоть что-нибудь о ваших планах известно?

— Отец, это не мои тайны, и я не могу тебе их раскрыть.

— Но я, в конце концов, тоже имею голос! Ничего, тайны, не тайны, вы еще вспомните, что у Лоры есть отец, и он не тот человек, который позволит об себя ноги вытирать. В торговле были у меня и взлеты и падения, только я еще не опустился так низко, чтобы в моей собственной семье меня считали пустым местом. Мне-то что даст эта ваша свадьба распрекрасная?

— Что тебе даст свадьба? Неужели счастья Лоры и благоденствия тебе недостаточно?

— Если бы этот человек действительно любил Лору, он бы и об отце ее подумал. Только вчера я попросил его дать мне взаймы… Дойти до такого!.. И это я, человек, который чуть не стал мэром Бирмингема! А он отказал мне наотрез.

— О отец, как же ты мог так унизиться?

— Отказал наотрез! — не унимался старик. — Это, видите ли, противоречит его принципам! Но ничего, я с ним за это еще поквитаюсь… Вот увидите… Мне кое-что известно о нем… Как там его в «Трех голубях» называют… А, вспомнил, «фальшивомонетчик». Знаем мы, для чего ему эти болванки возят. И дым у него из трубы весь день валит отчего, спрашивается?

— Отец, оставь его в покое, — попытался образумить его Роберт. — Ты уже вообще ни о чем не думаешь, кроме его денег. Если бы у него за душой и пенни не было, он все равно был бы добрым и приятным человеком.

Старший Макинтайр разразился хриплым смехом.

— Да ты, оказывается, проповедник! — сказал он. — Это ж надо, без пенни за душой! Ты думаешь, что стал бы за ним ушиваться, если бы он был бедняком? И Лора посмотрела бы в его сторону? Тебе известно не хуже моего, что она выходит замуж за него только из-за денег.

Тут Роберт в смятении вскрикнул. В двери стоял алхимик, бледный и молчаливый, и смотрел на них испытующим взглядом.

— Прошу прощения, — холодно произнес он. — Я не собирался слушать ваш разговор. Это произошло случайно. Но я услышал ваши слова, мистер Макинтайр, и я полагаю, в вас говорит ваше недоброе сердце. Но я не позволю ему повлиять на свои решения. Роберт для меня настоящий друг. А Лора любит меня, а не мои деньги. Вам не удастся подорвать мою веру в них. Но с вами, мистер Макинтайр, у нас нет ничего общего, и, пожалуй, будет лучше, если мы оба поймем это.

Он поклонился и ушел, прежде чем Макинтайры успели сказать хоть слово.

— Видишь, что ты натворил! — наконец заговорил Роберт. — Теперь уже ничего не исправишь!

— Ну я ему покажу! — в приступе бешенства вскричал старик, бросился к окну и замахал кулаком вслед медленно удаляющейся темной фигуре. — Я еще поквитаюсь с ним! Роберт, ты увидишь, что твой старик — не тот человек, с которым можно играть в игры.

Глава XIII. Ночное происшествие

Когда Лора вернулась, о том, что произошло, ей не сказали ни слова. Она была в прекрасном настроении и беззаботно щебетала о покупках, приготовлениях к свадьбе и время от времени интересовалась, когда придет Рафлз Хоу. Однако вечером, когда потемнело, она начала беспокоиться.

— Что же он не приходит? — с волнением в голосе спросила она. — Первый раз после помолвки я не видела его весь день.

Роберт выглянул в окно.

— Смотри, какой ветер. Да и льет как из ведра, — сказал он. — Не думаю, что он придет.

— А бедный Гектор приходил хоть в дождь, хоть в снег. Хотя он же моряк, для него это пустяки. Надеюсь, Рафлз не заболел.

— Когда я с ним встречался утром, он был совершенно здоров, — ответил брат, и они замолчали. Стало тихо, лишь частой дробью бил в окна дождь, да ветер завывал в ветках вязов в саду.

Старший Макинтайр просидел весь день в углу, покусывая ногти и сердито глядя на огонь в камине. Брови его задумчиво и недобро сложились над переносицей, отчего морщинистый лоб прорезали две вертикальных складки. Вопреки привычке он не пошел в деревенский трактир, а пораньше отправился в свою спальню, не сказав детям ни слова. Лора и Роберт, оставшись одни, сели у камина и какое-то время болтали. Сестра все больше говорила о тысяче и одном чуде, которые нужно будет сделать, когда она станет хозяйкой Нового Дома. Когда ее будущего мужа не было рядом, вопросы филантропии занимали ее намного меньше. Роберт не мог не заметить, что теперь о каретах, платьях, пышных приемах и путешествиях она говорила с не меньшим увлечением, чем раньше рассуждала о приютах для бедных и работных домах.

— Мне все-таки кажется, серые лошади самые красивые, — сказала она. — Гнедые тоже ничего, но серые выглядят эффект нее. Я думаю, брума и ландо нам хватит. Может быть, купим еще высокий шарабан для Рафлза. У него и сейчас полные конюшни, но он совсем не пользуется лошадьми. Скоро все его пятьдесят скакунов, наверное, умрут без движения, или у них печень ожиреет, как у страсбургских гусей[136], если они и дальше будут ждать, пока он решит покататься.

— Жить вы будете здесь? — спросил брат.

— Нужно будет и в Лондоне дом купить, будем выезжать туда в сезон. Пока я, конечно, не хочу с ним это обсуждать, но потом все изменится. Я уверена, что Рафлз сделает это, если я его попрошу. Разумеется, хоть он и говорит, что ему не нужны почести и благодарности, — это хорошо, но зачем тогда вообще заниматься общественной благотворительностью, если тебе самому это ничего не дает, хотелось бы мне знать. Если он выполнит хотя бы половину из того, о чем говорит, его наверняка сделают пэром… Лордом Тэмфилдским… Ну, а я тогда, разумеется, стану леди Тэмфилд, как тебе такое, Боб? — Она величаво присела и с достоинством подняла голову, словно всю жизнь носила корону. — Папе нужно будет выделить пенсию, — добавила она. — Станем ежегодно выделять ему деньги, при условии, что он будет жить отдельно. А тебе, Боб… Я даже не знаю, что мы можем для тебя сделать. Сделаем тебя президентом Королевской академии художеств[137], если это можно устроить за деньги.

Было уже поздно, когда они закончили строить воздушные замки и наконец разошлись по своим комнатам. Однако Роберту не спалось. События того дня могли выбить из колеи и более крепкого человека. Утреннее откровение, странные опыты в лаборатории, доверенная ему великая тайна. Потом разговор с отцом, их размолвка и неожиданное вмешательство Рафлза Хоу. Наконец этот разговор с сестрой, который разбередил воображение и прогнал сон. Напрасно он крутился и переворачивался в постели с боку на бок, напрасно вставал и мерил шагами спальню. Он не просто не мог заснуть, он был необычайно возбужден. Нервы его были натянуты, словно струны, все чувства обострились. Что же сделать, чтобы хоть немного поспать? Тут Роберт вспомнил о бренди, оставшемся внизу в графине, и решил, что бокал-другой в качестве успокоительного ему должен помочь.

Открыв дверь комнаты, он неожиданно уловил звук шагов. Кто-то медленно и осторожно спускался по лестнице. Лампа в его комнате не горела, он заметил движущийся слабый подрагивающий огонек внизу и длинную черную тень, ползущую по стене. Роберт замер и вслушался. Шаги уже доносились из прихожей. Негромко щелкнул дверной замок, и в дом ворвался порыв холодного ночного ветра. Потом огонек исчез, хлопнула дверь — ее закрыли снаружи.

Роберт был поражен. Кто этот ночной странник? Отец? Что же могло заставить его куда-то отправиться в три часа ночи? Да еще в такую погоду! Ветер швырял в окна струи дождя с такой силой, что, казалось, дрожащие в рамах стекла вот-вот не выдержат и лопнут. Дерево за окном скрипело и стонало, размахивая голыми ветками под напором бури. Что могло выгнать человека в такую ночь из дому?

Роберт торопливо нашел спички и зажег лампу. Спальня отца находилась прямо напротив него, и дверь в нее была открыта. Он толкнул ее и заглянул внутрь. Комната оказалась пустой. Кровать даже не была расстелена. Единственный стул стоял у окна, видимо, старик сидел на нем с тех пор, когда покинул их в гостиной. Однако нигде не было видно ни книги, ни газеты, ничего, чем он мог бы занять себя, лишь кожаный ремень для правки бритв лежал на подоконнике.

Предчувствие надвигающейся беды обожгло холодом сердце Роберта. В этом ночном путешествии отца ощущалось что-то зловещее. Он вспомнил, с каким мрачным видом старик просидел весь вечер, вспомнил его хмурый взгляд, брошенные в порыве ярости угрозы. Да, за этим скрывается что-то очень и очень нехорошее. Но, может быть, еще не поздно предотвратить беду! Звать Лору бесполезно — в таком деле она ничем не поможет. Он торопливо оделся, набросил пальто и, прихватив шляпу и трость, отправился вслед за отцом.

Ветер продувал деревенскую улицу с такой силой, что Роберту пришлось повернуться боком и продвигаться, выставив вперед плечо. Когда он свернул в переулок, идти стало легче: по крайней мере, с одной стороны его защищала высокая насыпь и кусты на обочине. Дорога превратилась в жидкую грязную кашу, дождь и не думал стихать, вокруг не было ни души, но Роберту и не нужно было искать случайных прохожих и спрашивать, не видел ли кто отца. Он и так знал, куда тот направился.

Калитка на аллею, ведущую к дому Рафлза Хоу, была приоткрыта. Поколебавшись, Роберт двинулся вперед по посыпанной гравием дороге между мокрых елей. Что у отца было на уме? Зачем он пришел сюда? Просто шпионить или же хотел вызвать хозяина Нового Дома на разговор и выразить свою обиду? А, может быть, за его странным поведением скрывались более темные и зловещие замыслы? Вдруг Роберт вспомнил о точильном ремне на подоконнике в отцовской спальне, и ужас охватил его. Что мог с ним делать старик в такое время? Роберт пошел быстрее, потом побежал, пока не остановился у двери.

Слава Богу! Как будто все тихо. Роберт приблизил ухо к большой двери и прислушался. Кроме шуршания дождя и шелеста ветра ничего слышно не было. Где же тогда отец? Если бы он хотел попасть в дом, он бы не стал лезть через окно, потому что присутствовал при том разговоре, когда Рафлз Хоу показывал свою защитную систему. И тут Роберта осенило. Одно незащищенное окно все же имеется. Хоу сам опрометчиво упомянул об этом. Это среднее окно в лаборатории. Если ему это так хорошо запомнилось, то и отец не мог этого забыть.

Едва зайдя за угол здания, он понял, что догадка его верна. В лаборатории горела электрическая лампа, и три больших серебряных прямоугольника ярко и ровно светились в ночной мгле. Среднее окно было распахнуто, и, как раз когда Роберт посмотрел на него, какая-то темная фигура по-обезьяньи вскарабкалась на подоконник и скрылась внутри. Яркий свет всего лишь на миг осветил ее, но этого хватило Роберту, чтобы узнать отца. На цыпочках он пересек отделявшее его от дома пространство и аккуратно заглянул в открытое окно. Взгляду его предстало удивительное зрелище.

На стеклянном столе лежало с полдюжины изготовленных вчера вечером больших золотых слитков, которые по какойто причине не были перенесены в сокровищницу. На них и накинулся старик, как человек, который наконец увидел то, что давно принадлежит ему по праву. Он лег на стол, обвел руками золотые бруски и прижался к ним щекой, бормоча что-то вполголоса. В ровном электрическом свете, в окружении гигантских колес и странных аппаратов маленькая темная фигурка, прижимающаяся на стеклянном столе к слиткам металла, выглядела одновременно пугающе и жалко.

Пять минут, а то и больше стоял Роберт в темноте под проливным дождем, глядя на эту странную фигуру, отец же почти не двигался, лишь крепче сжимал в объятиях золото да иногда нежно поглаживал его худыми руками. Роберт все еще думал, как ему поступить, когда взгляд его случайно наткнулся на такое, что заставило его негромко вскрикнуть от удивления, но завывание ветра заглушило этот возглас.

В углу комнаты стоял Рафлз Хоу. Откуда он вышел, Роберт не мог сказать, но он был уверен, что, когда только заглянул в комнату, его там не было. Химик в каком-то длинном темном халате стоял молча, скрестив руки на груди, на его бледном лице блуждала горькая улыбка. Старший Макинтайр, похоже, заметил его в ту же секунду, потому что вдруг громко выругался и еще крепче прижался к своему сокровищу, косо глядя на хозяина дома ненавидящими глазами.

— Значит, вот к чему все свелось! — наконец заговорил Хоу, сделав шаг вперед. — Вы так низко пали, мистер Макинтайр, что решили пробраться в мой дом ночью, как обычный вор. Вам было известно, что это окно не защищено. Я помню, что сам рассказал об этом. Но я умолчал о том, что здесь есть другие приспособления, которые дают мне знать, что в дом забрались жулики. Мог ли я предположить, что застану здесь вас! Вас!

Старый оружейник и не пытался оправдываться, но и золото не выпускал из рук, лишь хриплым голосом пробормотал какие-то проклятия.

— Я люблю вашу дочь, — сказал Рафлз Хоу, — и ради нее не сдам вас полиции, что очень легко могу сделать, разбудив слуг. Ваша отвратительная и постыдная тайна не будет раскрыта, никто не узнает, что произошло этой ночью. Но вы должны немедленно покинуть мой дом. Мне вам больше нечего сказать. Уходите тем же способом, каким проникли сюда.

Он сделал шаг вперед и протянул руку, будто хотел оторвать несчастного оружейника от золотых брусков. Но тут старик запустил руку во внутренний карман пальто и с бешеным криком бросился на хозяина. Таким неожиданным и стремительным было его движение, что Хоу не успел защититься. Костлявая рука впилась ему в горло, в воздухе сверкнуло лезвие бритвы. К счастью, при ударе оружие зацепило один из множества проводов, которые опутывали помещение, оно выскользнуло из руки старика и со звоном упало на каменный пол. Однако, даже обезоруженный, он был все еще опасен. Молча, с жуткой силой безумца он стал напирать на Хоу, толкать его все дальше и дальше, пока наконец они не наткнулись на скамейку и не повалились вместе на пол. Старший Макинтайр остался сверху. Одной рукой он продолжал сжимать горло своей жертвы и наверняка задушил бы Хоу, если бы Роберт, вскочивший в комнату через окно, не оттащил отца. Вдвоем они сумели прижать обезумевшего старика к полу и связать ему руки длинным шарфом. Смотреть на него было страшно: лицо его свела судорога, глаза вылезали из орбит, на губах проступила пена.

Наконец Хоу обессилено прислонился к стеклянному столу, держась рукой за сердце и натужно дыша.

— Вы здесь, Роберт? — с трудом проговорил он. — Какой ужас! Как вы сюда попали?

— Я шел за ним. Услышал, как он вышел из дома.

— Он хотел ограбить меня. И убить. Но он сошел с ума… Полностью, совершенно!

И это было очевидно. Старый Макинтайр сел и неожиданно разразился хриплым хохотом. Поглядывая на них маленькими блестящими глазками, он раскачивался взад и вперед и продолжал смеяться. Обоим молодым людям стало понятно, что разум его, истощенный бесконечными мыслями на одну тему, не выдержал. Старик превратился в маньяка. Его затянувшееся веселье показалось им даже страшнее его ярости.

— Что нам с ним делать? — спросил Хоу. — Обратно в «Элмдин» ему нельзя. Для Лоры это будет ужасное потрясение.

— Утром надо будет вызвать врачей, чтобы поставить точный диагноз. Его до утра можно здесь оставить? Если поведем его обратно, кто-нибудь может увидеть нас, и такое начнется!

— Знаю. Посадим его в одну из камер с мягкими стенами, там он и с собой ничего не сделает и никому не навредит.

Я и сам еще не пришел в себя. Но ничего, мне уже лучше.

Берите его за одну руку, я возьму за вторую.

Взяв старого оружейника под руки, они увели его из этого ставшего для него роковым места. Иногда ноги его подкашивались, и им приходилось тащить его. В конце концов им все же удалось посадить старика под замок в безопасную комнату. В пять утра Роберт отправился в двуколке за медицинской помощью. В ожидании его возвращения Рафлз Хоу расхаживал по своему роскошному дому с волнением на лице и горечью в сердце.

Глава XIV. Зло растет

Для Лоры известие о том, что она теперь не будет видеть отца каждый день, похоже, не стало сокрушительным ударом. Каким образом старик попал в руки врачей, ей ничего не сказали. Роберт за завтраком лишь сообщил сестре, что принял решение на какое-то время отправить отца в надежное место, где он будет находиться под присмотром медиков. Она и сама часто замечала, что поведение отца становится все более и более странным, и это сообщение не особенно ее удивило. По крайней мере, аппетит ее не пострадал: она съела обычную порцию омлета и как всегда выпила чашечку кофе. Разговоров о близящейся свадьбе также не убавилось.

Но с Рафлзом Хоу все обстояло иначе. Случившееся потрясло его, поразило до глубины души. Его всегда мучили подозрения, что его колоссальные деньги являются непрямым источником зла, но сейчас прямо на его глазах под их влиянием было совершено преступление и человек лишился рассудка. Напрасно он старался побороть охватившие его чувства, напрасно убеждал себя, что нападение старого Макинтайра произошло независимо от него… Не было связано ни с ним самим, ни с его богатством. Он вспомнил, каким встретил старика в первый раз. Это был болтливый и простоватый человек, но в нем не чувствовалось зла. Он вспомнил, какие перемены стали происходить с ним, вспомнил его жадные глаза, вороватые движения, все его намеки и недомолвки, которые прекратились только вчера, когда он напрямую попросил денег. Сомнений быть не могло: существовала цепочка событий, которая неизбежно вела к ужасному происшествию в лаборатории. Его деньги стали источником зла там, где он надеялся посеять лишь добро.

Вскоре после завтрака явился мистер Сперлинг, приходской священник, до которого дошли нехорошие слухи. Разговор с ним принес Хоу некоторое облегчение, поскольку легкое и спокойное расположение духа старого священника стало тем противовесом его подавленному и хмурому настроению, который сейчас был так необходим.

— Мда! — покачал головой он. — Очень неприятная история. Очень! Совсем, говорите, помешался? И, похоже, навсегда? Надо же! Я еще несколько недель назад заметил, что он как-то меняется. У него постоянно был такой вид, словно его гложет что-то изнутри. А как мистер Роберт Макинтайр?

— С ним все в порядке. Он был рядом, когда его отец напал на меня.

— Ха! Этот молодой человек тоже уже не тот, что раньше. Я и за ним наблюдаю. Вы меня простите, мистер Рафлз Хоу, но я хочу вам дать парочку советов. Кроме своих духовных обязанностей, я ведь достаточно стар, чтобы годиться вам в отцы. Вы — очень богатый человек и благородно распоряжаетесь своим богатством. Да-да, сэр, благородно. Я не думаю, что среди тысячи сыщется еще один такой, кто сумел бы на вашем месте вести себя так же. Но вам никогда не приходит в голову, что оно может оказывать опасное воздействие на тех, кто вас окружает?

— Иногда я этого очень боюсь.

— О старом мистере Макинтайре говорить мы не будем, вряд ли уместно упоминать его в этой связи. Но есть Роберт.

Он когда-то был так увлечен своей профессией. Так любил рисовать! Когда мы встречались, первым делом он рассказывал о своих замыслах, о том, как продвигается работа над последней картиной. Он был уверенным в себе, трудолюбивым и целеустремленным. А сейчас он ничего не делает. Мне доподлинно известно, что прошло уже два месяца с того дня, когда он прикасался кистью к холсту. Из прилежного работника он превратился в бездельника и, что еще хуже, боюсь, в нахлебника. Вы уж простите меня за откровенность.

Рафлз Хоу ничего не сказал, лишь поморщился, словно от боли.

— И о деревенских наших тоже есть что рассказать, — продолжил священник. — Ваша помощь для них оказалась, скажем, слишком щедрой. Они уже не так отзывчивы, как раньше, и больше надеются на вас, чем на себя. Ну вот, например, старик Блэкстон. У него на днях ветром сорвало крышу с коровника. Он всегда был трудолюбивым, активным человеком. Три месяца назад он взял бы лестницу, сам полез бы наверх и за два дня починил бы крышу. А сейчас он только то и делает, что жалуется, ломает руки и строчит куда-то письма, потому что уверен: слух об этом рано или поздно дойдет до вас, и вы все сделаете. А старый Эллари! Ну он-то всегда в бедняках ходил, но, по крайней мере, хоть чем-то занимался и ни в какие истории не попадал. А сейчас он вовсе пальцем не шевельнет, только и делает, что трубку курит да сплетни разводит дни напролет. И, что самое плохое, ваша помощь сбивает с толку не только тех, кто ее получил, но и тех, кто ее не получил. Эти обижаются, что кому-то помогают, а им нет, хотя имеют на это такое же право. Дело становится слишком серьезным, и я решил, что мой долг поговорить с вами об этом. Для меня самого все это в новинку. Я часто упрекал своих прихожан за то, что они недостаточно щедры, но, как ни странно, оказывается, можно быть и чересчур щедрым. Это благородная ошибка.

— Я очень вам благодарен за то, что вы рассказали мне об этом, — Рафлз Хоу пожал руку старому священнику. — Конечно же, я пересмотрю свое отношение ко всему этому.

Пока гость не ушел, лицо его оставалось непроницаемым, но, как только за ним закрылась дверь, он вернулся в свою комнату, упал на кровать, уткнулся лицом в подушку и зарыдал. В тот день молодой миллиардер был самым несчастным человеком во всей Англии. Как же использовать ту огромную власть, которой он владеет? Каждая попытка сотворить добро заканчивается проклятием. Намерения его так добры, но результаты поистине ужасны. Как будто разум его заражен проказой, которая перекидывалась на каждого, кто попадал под его влияние. Его помощь, столь осторожная, столь продуманная, отравила всю деревню. Но если даже столь незначительные начинания привели к таким прискорбным последствиям, может быть, задуманные им великие свершения принесут не менее великое зло? Если он не может оплатить долг какого-нибудь простого крестьянина, чтобы не нарушить при этом великого закона причинноследственного равновесия, лежащего в основе всего, чего ему ожидать, когда дело дойдет до помощи целым государствам, до вмешательства в сложнейшие законы торговли или до обеспечения всем необходимым больших людских масс? Ужас охватил его, когда ему представились те огромные беды, которые он может натворить и которые даже его богатство не в силах исправить. Провидение должно идти прямой дорогой, а он, жалкое полуслепое существо, вздумал указывать ему путь и вести за собой. Можно ли его назвать благодетелем? Или, напротив, он — величайший злодей, которого когда-либо видел мир?

Однако вскоре тревога его несколько улеглась, он встал, умыл раскрасневшееся лицо. В конце концов, есть же такая область, на которую можно пустить деньги, и все согласятся, что это благое дело. Он может вмешаться не в законы природы, а в деяния человека. Не по божественному провидению люди живут впроголодь и ютятся в грязных трущобах. Это — результат искусственно созданных условий, и, следовательно, это поправимо с помощью искусственных методов. Разве могут все его планы быть обречены на провал, вдруг мир всетаки станет лучше благодаря его изобретению! Опять же, не всем общение с ним приносит зло. Есть же Лора, которая узнает его все лучше и лучше, но остается доброй, милой и преданной. Хоть она ничего не потеряла после знакомства с ним. Нужно пойти к ней, увидеть ее. Ее мягкий голос успокоит, добрые слова помогут пережить этот час метаний.

Буря закончилась, дул легкий ветер, наполняя воздух волнительным ароматом близкой весны. Направляясь по аллее к воротам, он вдыхал полной грудью бодрящий запах мокрых елей. Дальше перед ним предстал идущий чуть под уклон широкий сельский пейзаж с россыпью ферм и маленьких красных коттеджей, на серых крышах и в блестящих окнах которых отражались косые лучи утреннего солнца. Его сердце разрывалось от жалости к живущим здесь людям с их извечными трудностями, с их мелкими, убогими неприятностями, с их жалкими устремлениями, надеждами и мелочными обывательскими заботами. Как пробиться к ним? Каким образом снять с их плеч этот груз и в то же время не сбить с пути? Все больше и больше убеждался он в том, что очищение души должно прийти через муки, а жизнь, в которой нет места очищению души, — это жизнь без цели.

Роберт ушел заниматься обустройством отца, и Лора в гостиной «Элмдина» была одна. Когда вошел ее жених, она вскочила с кресла и бросилась ему навстречу, по-девичьи мило взмахнув руками.

— О Рафлз! — воскликнула она. — Я знала, что ты придешь. Правда, ужасно, что стряслось с папой?

— Не волнуйся, родная моя, — нежно успокоил ее он. — Может, все и обойдется.

— Когда все это случилось, я еще спала. Я узнала только в обед. Они к тебе, наверное, совсем рано пришли.

— Да, очень рано.

— Что с тобой, Рафлз? — спросила Лора, заглядывая ему в глаза. — На тебе лица нет.

— У меня плохое настроение. Дело в том, что утром я долго разговаривал с мистером Сперлингом.

Девушка сильно вздрогнула и побледнела. Долгий разговор с мистером Сперлингом! Означает ли это, что он узнал ее тайну?

— И что? — с дрожью в голосе спросила она.

— Он говорит, что моя благотворительность приносит больше вреда, чем добра, и что я пагубно влияю на всех, с кем сближаюсь. Он выражался более деликатными словами, но именно это имел в виду.

— И только? — Лора облегченно вздохнула. — Не обращай внимания на то, что говорит мистер Сперлинг. Да и вообще это глупо! Все же знают, что десятки людей в стране разорились бы и остались без крова, если бы не ты. Чем же знакомство с тобой им навредило? И как только мистер Сперлинг додумался до такого?

— Как продвигается картина Роберта?

— Ах, на него сейчас напала лень. Он уже давно к ней не прикасался. А почему ты спрашиваешь? Ну вот, ты снова хмуришься. Сэр, немедленно перестаньте!

Она нежно провела маленькой белокожей ручкой по его лбу.

— Ладно, все равно я не думаю, что действительно все вокруг меня страдают, — сказал он, с улыбкой глядя ей в глаза. — Есть, по крайней мере, одна добрая, чистая, верная, та, которая любила бы меня, даже если бы я был простым приказчиком, работающим с утра до ночи, чтобы заработать на хлеб. Любила бы, Лора?

— Глупенький! Ну конечно.

— Но как же это странно. Что ты, единственная женщина, которую я в своей жизни любил, оказалась той единственной, в ком я смог вызвать чувства, где нет места зависти или жадности. Наверное, ты мне послана судьбой для того, что бы я не утратил веру в мир. Каким же пустым был бы он, если бы не женская любовь! Когда сегодня утром мне стало очень плохо и все вокруг словно погрузилось в беспросветную мглу, клянусь, Лора, я думал о тебе и твоей любви как о том единственном, на что я могу положиться. Все остальное казалось мне таким шатким, непостоянным, от чего-то зависящим. Тебе, только тебе я могу доверять.

Ее лицо озарилось, она, протянув руки, шагнула к нему с глазами, светящимися от любви, но в следующий миг Рафлз увидел, как румянец исчез с ее лица, а взгляд наполнился ужасом. Побелевшее, застывшее лицо ее было устремлено к открытой двери, но он стоял за дверью и поэтому не мог видеть, что ее так поразило.

— Гектор! — прошептала она пересохшими губами.

Несколько быстрых шагов в коридоре, и в комнату влетел подтянутый молодой человек с обветренным лицом. Он схватил Лору и поднял в воздух, словно пушинку.

— Дорогая моя! — радостно вскричал он. — Я знал, что ты удивишься! Я прямо из Плимута, ночным поездом! Мне дали долгий отпуск, так что у нас полно времени, чтобы пожениться! Правда, здорово? Лора, милая!

Преисполненный счастья, он закружился по комнате, не выпуская ее из рук. Однако после нескольких пируэтов взгляд его упал на бледного незнакомца, молча стоявшего за дверью. Гектор тут же вспыхнул, поставил Лору и по-моряцки неумело поклонился. Одной рукой он все еще держал холодную и вялую ладошку Лоры.

— Извините, сэр… Я вас не заметил, — сказал он. — Вы простите, что я ворвался сюда, как сумасшедший, но, если бы вы служили, вы бы знали, каково это забыть про палубный этикет и почувствовать себя свободным. Мисс Макинтайр подтвердит, что мы с ней знаем друг друга с детства и, поскольку где-то через месяц собираемся пожениться, можем позволить себе некоторые вольности.

Рафлз Хоу продолжал молча стоять. Увиденное и услышанное ввергло его в оцепенение. Лора отошла от Гектора и попыталась освободить руку.

— Ты разве не получил мое письмо в Гибралтаре? — спросила она.

— Мы в Гибралтар так и не зашли. Получили приказ с Мадейры возвращаться прямо домой. Эти ребята в адмиралтействе каждую минуту планы меняют. Да что нам вспоминать о письмах, Лора, если мы можем видеться и разговаривать друг с другом? Но ты не представила меня своему другу.

— Один вопрос, сэр! — надтреснутым голосом воскликнул Рафлз Хоу. — Я правильно вас понял? Просто хочу убедиться, что не произошла ошибка. Вы с мисс Макинтайр помолвлены и собираетесь пожениться?

— Ну конечно! Я был в плаванье четыре месяца, только что вернулся и собираюсь жениться, прежде чем снова снимусь с якоря.

— Четыре месяца, — выдохнул Хоу. — А я ведь как раз четыре месяца назад сюда приехал. И последний вопрос, сэр. Роберт Макинтайр знает о вашей помолвке?

— Знает ли Боб? Да, конечно, знает! Я ж ему поручил заботиться о Лоре, когда уезжал. Но к чему эти вопросы? Что с тобой, Лора? Почему ты такая бледная и молчишь? И… Эй-эй! Сэр, держитесь! Он теряет сознание!

— Нет-нет, все в порядке, — тихо произнес Хоу, ухватившись за дверь.

Лицо его сделалось бледным как мел, он схватился за грудь, словно сердце его пронзила внезапная боль. Какое-то время он стоял, пошатываясь, а потом, вскрикнув, повернулся и бросился вон из комнаты.

— Бедняга! — сказал Гектор, удивленно глядя ему вслед. — Похоже, его это действительно поразило. Что все это значит, Лора?

Моряк повернулся к девушке. Лицо его потемнело, губы сжались.

Она стояла молча, словно в оцепенении, глаза на окаме невшем лице были неподвижно устремлены прямо вперед. Теперь она вырвала руку, бросилась на диван и, уткнувшись лицом в подушку, горько зарыдала.

— Это значит, что ты погубил меня! — сквозь слезы воскликнула она. — Погубил… Погубил… Погубил! Не мог ты оставить нас в покое? Почему явился в последнюю секунду? Еще несколько дней, и мы были бы спасены… Да ты и письма моего не получал…

— И что же было в этом письме? — глухим голосом спросил он, скрестив на груди руки и глядя на нее сверху вниз.

— Я написала, что освобождаю тебя. Я люблю Рафлза Хоу и должна была стать его женой. Но теперь все пропало. О Гектор, я ненавижу тебя и буду ненавидеть до самой смерти, потому что единственный раз в жизни мне повезло, а ты встал между мной и моим счастьем. Уходи! Надеюсь, ты больше никогда не переступишь порога этого дома.

— Это твое последнее слово, Лора?

— Последнее. Я не хочу больше с тобой разговаривать!

— Что ж, прощай. Я повидаюсь с отцом и поеду обратно в Плимут.

Он подождал секунду, надеясь услышать ответ, потом медленно вышел из комнаты.

Глава XV. Последняя тайна

Поздно вечером в дверь «Элмдина» неожиданно громко постучали. Лора весь день не выходила из своей комнаты, Роберт мрачно курил трубку в кресле у камина, когда этот резкий требовательный звук нарушил ход его мыслей. На пороге стоял Джоунс, дородный главный дворецкий из Нового Дома. Он был без шляпы, бледен и испуган, на лысой гладкой голове поблескивали капельки дождя.

— Простите, мистер Макинтайр. Сэр, вы не могли бы зайти к нам?! — вскричал он. — Мы все очень переживаем, сэр, о хозяине.

Роберт схватил шляпу и бросился на улицу. Испуганный дворецкий грузно шлепал по лужам рядом с ним. Это был день забот и катастроф. У юного художника было тяжело на сердце, и мысль о какой-то страшной развязке словно тенью накрыла его душу.

— Что с вашим хозяином? — спросил он, переходя на шаг.

— Мы не знаем, сэр. Но он в лаборатории, и сколько мы ни стучим, не отвечает. Он точно там, потому что дверь заперта изнутри. Мы все жутко напуганы, сэр… Да еще его поведение днем!..

— Днем?

— Да, сэр. Он утром пришел и был словно не в себе: разговаривал сам с собой, а глаза у бедного хозяина были такие, что на него и смотреть страшно было. Он долго ходил по коридорам, на обед даже не взглянул, потом пошел в музей, собрал все драгоценности, камни и все остальное и отнес их в лабораторию. Чем он занимается с тех пор, мы не знаем, сэр, только печь его ревет, а дым из трубы валит, как от целого бирмингемского завода. Когда потемнело, мы видели его в окнах, он работал и бегал там, как сумасшедший. Он не поужинал, только работает, работает, работает. Но сейчас все стихло, печь стоит холодная, и дыма нет, но он не отвечает, сэр. Поэтому нам очень страшно, Миллер побежал за полицией, а я — к вам.

Когда дворецкий закончил рассказ, они уже достигли Дома. Рядом с лабораторией стояла небольшая группа лакеев и конюхов. Только что прибывший полицейский возился у замочной скважины с линзой и пытался заглянуть внутрь.

— Ключ повернут наполовину, — сказал он. — Ничего не видно, только свет.

— А вот и мистер Макинтайр, — закричало полдюжины голосов, когда подошел Роберт.

— Придется вышибить дверь, сэр, — сказал полицей ский. — Ответа изнутри добиться мы не можем, а там явно что-то неладно.

Трижды бросались они на дверь плечо к плечу, наконец замок с резким треском поломался, и они ввалились в узкий коридор. Внутренняя дверь была открыта, и их взорам предстала лаборатория.

Прямо посередине высилась огромная куча пушистого серого пепла высотой с половину комнаты. Рядом с ней еще одна куча, намного меньше, состояла из какого-то искрящегося порошка, которые ярко блестел в лучах электрического света. Все вокруг было завалено разбитыми сосудами, осколками колб, обломками каких-то механизмов и спутанных обрывков проводов. В лаборатории не осталось ни одного целого предмета. И на одиноком стуле посреди этого вселенского хаоса, откинувшись на спинку и положив на колени руки, с видом человека, отдыхающего после тяжелой изматывающей работы, сидел Рафлз Хоу, хозяин дома и богатейший человек в мире. Лицо его было восково-бледным. Но сидел он в такой расслабленной и естественной позе, с таким безмятежным видом, что, только лишь подняв его, прикоснувшись к холодным застывшим рукам, они поняли, что он мертв.

Слуги, любившие хозяина, торжественно, молча понесли тело в его комнату. Лишь Роберт с полицейским остались в лаборатории. Словно во сне художник бродил среди обломков, рассматривая руины. На полу он увидел большой широкий молоток, очевидно, именно им Хоу разрушил лабораторию, предварительно превратив с помощью электрических машин все свои золотые запасы в протил. Сокровищница, которая в свое время так изумила Роберта, теперь оказалась совершенно пуста, а поблескивающий порошок на полу свидетельствовал об участи, постигшей удивительную коллекцию драгоценных камней, которая сама по себе стоила огромных денег. Ни один из приборов и механизмов не уцелел. Даже стеклянная подставка была разбита на три части. Во всей работе, проделанной Рафлзом Хоу в тот день, чувствовалась непоколебимая решительность.

Неожиданно Роберт вспомнил о таинственной шкатулке, хранящейся в окованном железом ящике в углу. В ней заключалось последнее звено, которое он должен был узнать, чтобы до конца понять процесс превращения. Может быть, документ все еще на месте? Весь дрожа, он открыл большой ящик и вытащил шкатулку из слоновой кости. Она была закрыта, но в замке торчал ключ. Повернув ключ, Роберт откинул крышку. Внутри лежал сложенный листок бумаги с его именем. Трясущимися руками он развернул бумагу. Кто он, наследник сокровищ Эльдорадо[138], или же судьба отвела ему роль жалкого полунищего художника? Письмо было помечено сегодняшним числом, и вот что в нем говорилось:

— Самоубийство? Он покончил с собой, сэр? — спросил полицейский, когда Роберт положил письмо себе в карман.

— Нет, — ответил он. — Думаю, у него не выдержало сердце.

И вот чудеса Нового Дома были разобраны. Резные панели и золото, книги и картины — все было продано, и многие несчастные мужчины и женщины, которые никогда не слышали имени Рафлза Хоу при его жизни, вознесли ему хвалу после его смерти. Сам дом был куплен крупной фирмой, которая превратила его в водолечебницу, и среди тех людей, которые приезжают туда в надежде укрепить здоровье или отдохнуть душой, лишь немногие знают удивительную историю, связанную с этим местом.

Пагубное воздействие, которое богатство Хоу производило на окружающих, не закончилось и с его смертью. Старый Макинтайр до сих пор мечется по палате в доме для умалишенных и собирает все попадающиеся под руку щепки и металлические предметы, полагая, что это слитки золота. Роберт Макинтайр стал хмурым, раздражительным человеком, преследующим цель, которая неизменно ускользает от него. Об искусстве он позабыл и весь скромный доход тратит на покупку химического и электрического оборудования, при помощи которого напрасно пытается восстановить то самое последнее звено. Ухаживает за ним его сестра, немногословная, задумчивая женщина. Она все еще прекрасна, осанка ее все так же царственна, вот только с лица ее не сходит выражение грусти и тоски. Теперь она почти все свободное время стала посвящать благотворительности, и помощь, которую она оказывает новому викарию мистера Сперлинга, столь велика, что поговаривают, скоро он не захочет с ней расставаться никогда. Слухи об этом уже поползли по Тэмфилду, а в таких маленьких деревнях молва редко ошибается. Гектор все еще служит во флоте и, кажется, собирается последовать мудрому совету отца не думать о женитьбе до тех пор, пока не станет капитаном. Возможно, это единственный человек из всех, кто, так или иначе попав под влияние Рафлза Хоу, имеет повод быть ему благодарным.