Архитектор Душ VI

Глава 1

Рефлексия — непозволительная роскошь для почти покойника. А я не собирался умирать второй раз в ближайшие лет пятьдесят.

Мысль оформилась быстрее, чем нейронный импульс дошел до моих мышц. Я не стал дергать руль или жать на газ, потому что это было бесполезно, ведь я просто физически бы не успел, как и тогда, в коллекторе, спасая Шаю.

Вместо этого я сделал то, что тело вспомнило быстрее разума.

Мир выцвел, потеряв краски и став схемой из серых тонов и светящихся линий.

Я увидел сгусток грязно-бурой энергии за тонированным стеклом, пульсирующий адреналином и жаждой убийства. Не целясь, я просто сформировал из своей энергии нечто, похожее на пулю, и швырнул его вперед прямо в лоб тому, кто держал пистолет, нацеленный в мою сторону.

Палец стрелка практически успел выбрать свободный ход спускового крючка, еще бы одно мгновение и было бы поздно.

Он дернулся, запрокидывая голову, словно получил невидимый удар кувалдой в лицо. Ствол пистолета подскочил вверх, но рефлекс сработал.

Выстрел.

Вспышка разорвала полумрак, звон лопнувшего бокового стекла ударил по ушам. Что-то с визгом чиркнуло по стойке крыши, а затем где-то сзади, в кирпичной кладке здания, цокнула отрикошетившая пуля. Мимо.

Тело продолжило действовать на чистых рефлексах. Бей. Беги. Замри. Первое было сделано, теперь есть пара мгновений, пока они очухаются, чтобы отступить. Нет, не бежать с позором, а перегруппироваться и занять более выгодную позицию, если у оставшихся двоих тоже есть оружие.

Упав на пассажирское сиденье, я рванул ручку двери, которая мгновенно отщелкнулась и отворилась. Меня спасло то, что сегодня, в нарушение всех своих принципов и правил дорожного движения, я не пристегнулся. За такое полагается штраф, но лучше пусть мне его выпишут при жизни, чем я снова буду расстрелян в собственном автомобиле.

Дверь распахнулась, и я буквально вывалился на асфальт, сдирая кожу на ладонях о жесткое дорожное покрытие. Холодный воздух, запах пороха и выхлопных газов ударили в нос.

Кажется, когда я утром брал отцовскую машину, то видел в бардачке либо «пугач», либо боевой револьвер. Времени проверять нет, но взять его все же, стоило попробовать.

Приподнявшись, я протянул руку в салон, пытаясь нащупать кнопку замка бардачка.

— Вали его! — раздался хриплый крик из внедорожника.

Снова приглушенные хлопки. На этот раз не один выстрел, а серия. Стекла «Имперора» брызнули крошкой, обивка сидений вздыбилась фонтанчиками набивки.

Я отдернул руку, инстинктивно закрывая голову и вжимаясь в асфальт за колесом своей машины. Острая, жгучая боль полоснула по левому плечу, словно раскаленный прут.

— С-с-сука… — прошипел я сквозь зубы.

Боль была резкой, но поверхностной. Мозг тут же, без моего участия, выдал экспресс-диагноз: касательное ранение мягких тканей дельтовидной мышцы. Кость не задета, крупная артерия тоже — кровь текла горячая, но не пульсировала фонтаном. Жить буду, если не добьют.

Я лежал, чувствуя, как мелкие осколки стекла впиваются в щеку, и слушал. Стрельба стихла.

— Косой, что с тобой, епт⁈ — голос из внедорожника, полный паники и злости. — Косой!

Тишина.

— Да хер с ним! — второй голос, более грубый. — Перезаряжай быстрее, пох на Косого, потом разберемся. Добивай пассажира!

Звякнул металл. Смена магазина.

У меня было секунды три, может, четыре.

Я снова убил человека. Эта мысль мелькнула где-то на периферии сознания, холодная и отстраненная. Я не был уверен наверняка, но тот импульс, что я послал в голову первого стрелка, был слишком мощным. В лучшем случае там глубокая кома и овощное существование. В худшем — мгновенная смерть от кровоизлияния в мозг.

Совесть молчала.

Либо я — либо меня. Этот урок я усвоил в тот дождливый день на перекрестке в своем мире. Я уже один раз умер. Хватит. Здесь, сейчас, я не позволю этому повториться. Не так скоро и не так глупо.

Я сжался в пружину и, пока с той стороны слышалась возня, резко выпрямился во весь рост.

С одежды посыпалась стеклянная крошка, звякая об асфальт.

Водитель уже высунулся из окна с пистолетом-пулеметом с длинным глушителем, пытаясь поймать меня на мушку. Второй, с заднего сиденья, продолжал возиться со своим пистолетом.

Мне показалось, что время если не застыло, то замедлилось до невообразимости, словно я стал фотоном и двигался со скоростью света.

Мир снова стал серым.

Я не стал больше пытаться дотянуться до револьвера, потому что мое оружие было быстрее и смертоноснее.

Вскинув руки, я сделал два резких и отрывистых движения, напоминавшие пассы, похожие на работу дирижера, управляющего оркестром.

Взгляд сфокусировался на горле водителя и на том месте, где от центра его психеи тянулась линия к головному мозгу. Я представил тонкую длинную стальную иглу, раскаленную добела, и отправил этот импульс аккурат в то место, где находилось адамово яблоко.

Водитель захрипел, выронил оружие и схватился обеими руками за горло, словно пытаясь вытащить невидимую кость.

Оставался еще один на заднем сидении.

Я перевел взгляд на сердце. Пульсирующий серый комок под грудной клеткой. И послал в него толчок, сравнимый с ударом профессионального боксера, но не такой мощный, как при спасении Шаи в коллекторе. Это было бы пустой тратой энергии. Мой удар был сконцентрированным, чтобы сохранить остатки сил в и без того полупустом резервуаре.

Эффект был мгновенным. Пассажир дернулся, выгнулся дугой, ударившись затылком о стекло и захрипел, судорожно царапая обивку двери.

Все было кончено за пару секунд.

Я опустил руки. Зрение вернулось в норму, цвета снова стали обычными, но чуть более тусклыми в свете уличных фонарей.

Тишина. Город спал. Ни сирен, ни криков. Только хриплое, булькающее дыхание умирающих в черном внедорожнике и хруст битого стекла под моими подошвами, когда я сделал шаг.

Я подошел к их машине, ощущая, как во рту отчетливо проступал густой привкус ржавого железа, становившийся все более привычным. В висках набатом стучала кровь, отдаваясь тупой пульсирующей болью в затылке, словно мозг распух и стал велик для черепной коробки, а к горлу подкатил тяжелый, вязкий ком тошноты. Плечо жгло огнем, по рукаву пиджака расплывалось темное пятно.

Тот, которого, судя по всему, назвали Косым на переднем сиденье обмяк как тряпичная кукла. Голова запрокинута, а черная ткань маски в районе рта потемнела от натекшей слюны. Мертв или в глубокой отключке, сейчас не разберешь. Водитель еще дергался в агонии, судорожно вцепившись пальцами в горло прямо через балаклаву, словно пытаясь сорвать удавку. В прорезях маски виднелись лишь налитые кровью, вылезающие из орбит белки глаз. Пассажир сзади затих, скорчившись в неестественной позе.

Надо было убираться.

В голове, пробиваясь сквозь мигрень, стучала одна мысль: я выжил. Черт возьми, я выжил. Если это был повторный урок от судьбы-проказницы, то я со своей стороны хочу сказать, что я его усвоил с первого раза. Спасибо, больше не надо.

Отгонять их тачку, прятать тела, заметать следы — на это не было ни сил, ни времени, ни желания. Пусть стоят тут. Утром полиция найдет три тела в масках с очень странными медицинскими симптомами. К тому времени, может, Нандор и Шая подключатся и прикроют этот бардак по своей линии. В конце концов это нападение на гражданское лицо с применением огнестрела в столице.

Вот только вопрос, почему их разом всех хватил то удар, то инсульт, то асфиксия явно должен будет возникнуть у того, кто их будет вскрывать. Я бросил быстрый взгляд — регистратора не было. Осмотревшись по сторонам, убедился, что ни одной камеры вокруг, по крайней мере на видном месте, нет.

— Ладно, — сказал я сам себе и двинулся обратно к своей машине.

Лобовое стекло в трещинах, бокового нет, салон в крошке и дырках, но двигатель продолжал равномерно молотить как металлическое сердце.

Смахнув осколки с водительского сиденья, я сел за руль. Боль в плече стала пульсирующей и настойчивой, синхронизируясь с ударами в висках. Заражение я, конечно, вряд ли поймаю, но обработать надо будет все равно. Может даже зашить.

Я включил передачу и, не оглядываясь на черный внедорожник, ставший братской могилой для троих идиотов, нажал на газ. «Имперор», хрустя стеклом, сорвался с места и, набирая скорость, понес меня домой.

Холодный ночной ветер со свистом врывался в салон через разбитое боковое окно, швыряя мне в лицо осколки стекла и дорожную пыль. «Имперор», словно раненый зверь, рычал двигателем, пожирая километры ночного шоссе.

Плечо горело. Боль была тупой, пульсирующей в такт ударам сердца, которое никак не хотело успокаиваться. Адреналин, еще минуту назад делавший мир кристально четким и замедленным, теперь отступал, оставляя после себя мелкую дрожь в руках.

«Кто?» — этот вопрос бился в голове назойливой мухой.

Волков? Слишком топорно. Слишком быстро. Мы только утром прижали его в офисе. Неужели он настолько запаниковал, что решил убрать меня в тот же день, прямо посреди улицы? Это поступок не расчетливого бизнесмена, а загнанной в угол крысы.

Про Алину я даже думать не собирался, потому что это глупость. У этой курицы не хватит ни мозгов, ни денег, ни связей нанять бригаду с автоматическим оружием.

Крепче сжав руль здоровой рукой, я выпрямился.

Я их убил.

Троих. За две секунды. Без оружия, без единого выстрела. Можно сказать, что я сделал это силой мысли, если не знать саму суть этой магии. Остановил сердце, заставил задохнуться, ударил по мозгу.

Внутри шевельнулся холодный червячок сомнения. А мог ли я поступить иначе?

Технически мог. Парализовать, вырубить, сломать руки. Они остались бы живы. Очнулись бы в реанимации или в камере, покалеченные, но живые.

Я жестко оборвал сам себя. Нет.

Это была не драка в баре, а полноценное покушение. Меня приехали убивать. Не пугать, не предупреждать, а именно убивать. Люди в масках, с глушителями, на машине без номеров. Они знали, на что шли. И останься они в живых, получили бы информацию о моей силе. А к чему это приведет, даже предположить страшно.

Мне такого счастья не надо.

И если бы я их пощадил, они бы вернулись. Не завтра, так через неделю. Или прислали бы других, поумнее и поудачливее. Оставить врага за спиной — значит подставить под удар не только себя, но и тех, кто рядом. Отца. Сестру. Шаю. Девчонок в Феодосии.

Вспомнился первый день в Феодосии. Мое испуганное и растерянное отражение в зеркале. Я тогда не знал, как жить в этом теле, кто я вообще такой. А сегодня я хладнокровно ликвидировал группу зачистки.

Тряска в руках, если и была, то только от пережитого адреналина и шока. Страх, если и был, то не тот сковывающий тело и вводящий в ступор, нет. Страх человека за свою жизнь, вынуждающий действовать.

Я изменился, с этим фактом спорить было глупо. Сросся с этим миром, телом и фамилией. И эта новая версия меня, в которой растворялся старый Виктор Громов, обязательно выживет, потому что рефлексирующий Алексей Воробьев остался бы лежать на том перекрестке с дыркой в голове. Снова.

Я все сделал правильно. Ни себя, ни кого-либо из близких в обиду я не дам.

Ворота особняка отворились передо мной, впуская «Имперор» на гравийную дорожку. Свет фар выхватил из темноты фигуру Григория Палыча, стоявшего на крыльце. Он, видимо, услышал звук мотора и вышел встречать, несмотря на поздний час.

Я остановил машину. Двигатель затих, но в ушах продолжало звенеть.

Медленно, стараясь не тревожить раненое плечо, я открыл дверь и выбрался наружу.

Дзинь. Хруст.

Остатки бокового стекла осыпались на гравий, сверкая в свете фонаря как россыпь дешевых бриллиантов.

Лицо дворецкого даже не дрогнуло, но взгляд его стал жестким и колючим. Он скользнул взглядом по разбитому окну, безошибочно выхватил характерные отверстия в обшивке двери, и остановился на моем плече, где пиджак пропитался кровью.

— Молодой господин, — его голос прозвучал глуше обычного, но в нем была слышна собранность человека, который уже видел подобное. — Вы ранены. Сильно?

Он шагнул ко мне, но не суетливо, а быстро и четко.

— Жить буду, Григорий Палыч, — выдохнул я, выбираясь из машины и стараясь не морщиться. — Царапина. Машину жалко. Отцовская все-таки.

— Железо чинится, — отрезал дворецкий, подставляя мне плечо для опоры. Он не спрашивал, что случилось. Он уже явно все понял. — В дом, Виктор Андреевич. Я вызову врача. У Андрея Ивановича есть проверенный хирург, он язык за зубами держит.

— Отставить хирурга, — я покачал головой, чувствуя, как от потери адреналина начинают дрожать колени. — Лишние уши нам ни к чему. Сам справлюсь.

Палыч на секунду замер, вглядываясь в мое лицо, словно проверяя, не в бреду ли я, затем коротко кивнул.

— Понял. Что нужно?

— Аптечка. Игла, нитки или лучше леска, спирт или водка. Лучше спирт. Ножницы и бинты.

Мы вошли в холл. Яркий свет люстры резанул по глазам, заставив меня сощуриться. Я с трудом стянул с себя уцелевший рукав пиджака, бросив испорченную вещь на пол.

— Игла и нитки? — переспросил дворецкий уже на ходу, направляясь в сторону кухни, словно только сейчас осознав суть сказанного. — Шить будете?

— Придется, — я поморщился, отдирая присохшую рубашку от раны. Ткань отходила с мясом, вызывая новую вспышку боли. — Края разошлись, само не затянется. Пара стежков, не больше.

— Пулевое? — спросил он утвердительно, даже не оборачиваясь.

— Оно самое.

Григорий Палыч остановился в дверях кухни и обернулся с оценивающим выражением лица.

— Калибр?

— Девять миллиметров, стандартный патрон, — ответил я, стягивая рубашку окончательно и оставаясь по пояс голым. — Но судя по тому, как разворотило мягкие ткани, пуля была экспансивная. Раскрылась, зараза. Повезло, что по касательной прошла, кость не задела.

Дворецкий цокнул языком, качая головой.

— В рубашке родились, Виктор Андреевич. Проходите, тут свет лучше. Я сейчас.

Я прошел на кухню и тяжело опустился на стул. Плечо горело огнем, кровь продолжала сочиться, стекая по руке и пачкая пол.

Через минуту появилась заспанная горничная с пластиковым кейсом аптечки. Увидев окровавленного меня, она ойкнула и прижала ладонь ко рту, но под строгим взглядом вошедшего следом Палыча тут же взяла себя в руки.

Григорий поставил на стол серебряный поднос. Бутылка водки «Империал», стопка, ножницы. Рядом он положил катушку черных ниток и обычную швейную иглу. А затем, покопавшись в кармане, извлек широкий кожаный ремень, свернутый в кольцо, и положил его передо мной.

Я удивленно посмотрел на этот натюрморт.

— Это зачем? — кивнул я на ремень.

— Если вы надумали шить себя сами, молодой господин, — спокойно пояснил Григорий Палыч, откупоривая водку, — то лучше это зажать в зубах. Чтобы эмаль не покрошить и язык не прикусить.

Я усмехнулся, принимая этот жест заботы, и тут же удивился опыту этого человека. Видимо, девяностые здесь вместе с Андреем Ивановичем прошли интересно.

— Спасибо, Палыч. Ценю.

Я взял иглу и катушку. Как врач, я прекрасно знал, что шить рану обычной хлопковой ниткой — это варварство. Хлопок гигроскопичен, он работает как фитиль, затягивая внутрь раны любую грязь и бактерии с поверхности кожи. Это прямой путь к нагноению, лигатурным свищам и прочим прелестям воспалительного процесса. В идеале нужен шелк, капрон или полипропилен.

— Есть у кого-нибудь шелковая нить? Или леска рыболовная, тонкая? — спросил я с надеждой.

Григорий и горничная переглянулись.

— У барыни… у матери вашей покойной, было рукоделие, — неуверенно подала голос горничная. — Там мог быть шелк. Но это искать надо на чердаке…

— Леска… — пробормотал Григорий. Точно, леска была, — он подскочил со стула. — Сидите здесь, молодой господин, я сейчас.

Теперь мы переглядывались месте с горничной.

Через несколько минут Григорий Павлович вернулся с удочкой, у которой на ходу пытался отмотать леску.

— Вот, — сказал он, отрезав длинный кусок от лески. — Не думаю, что ваш папенька сильно расстроится. Он ее последний раз в руки брал лет двадцать назад. Все выкинуть грозился.

— Зато кого-то из дома выгнать решился за буквально пару минут, — съерничал я.

Григорий Павлович пожал плечами, мол, не он принимал такие решения.

— Налейте спирта в стакан, — скомандовал я.

Дворецкий выполнил просьбу. Я бросил иглу и моток лески в водку.

— Пусть полежат. Знаю, что это не стерилизация, но хоть какую-то гадость убьет. В идеале завтра придется купить антибиотиков и обколоть это место.

Дальше я взял ремень, протер его водкой и зажал в зубах. Сочетание вкуса старой кожи и спирта было весьма странным.

— Светить сюда, — приказал я горничной.

Первый прокол. Кожа на плече плотная, игла шла туго. Я зарычал сквозь ремень, чувствуя, как холодный пот выступает на лбу. Руки не дрожали — сработала мышечная память хирурга. Стежок. Узел.

Григорий Палыч стоял рядом, подавая тампоны, смоченные водкой, и смотрел на процесс с мрачным уважением. Он видел кровь и боль, но не отворачивался.

Второй стежок. Третий.

Я чувствовал, как игла проходит сквозь живую ткань, стягивая края рваной раны. Боль была ослепляющей, но я загнал ее в дальний угол сознания, сосредоточившись на механике процесса.

— Господин… вы так умело это делаете, — уважительно отметил дворецкий.

— Работа такая, — процедил я, затягивая очередной узел. — Правда, обычно мои пациенты уже не жалуются на боль.

Четыре шва. Этого достаточно, чтобы свести края. Я обрезал лишнюю леску ножницами, еще раз обработал все водкой.

— Все, — хрипло сказал я.

Горничная, бледная как полотно, но уверенно наложила повязку.

— Спасибо, — кивнул я ей.

Когда девушка ушла, я откинулся на спинку стула. Григорий тут же поставил передо мной чашку горячего сладкого чая.

— Выпейте, господин. Вам нужно восстановить силы. Глюкоза сейчас будет полезна.

Я обхватил чашку обеими руками, чувствуя, как тепло керамики передается ладоням. Дрожь постепенно уходила.

— Григорий Палыч, — сказал я, глядя в темную жидкость. — Сядь.

Он опустился на соседний стул, не сводя с меня глаз.

— Что случилось, Виктор Андреевич? — спросил он тихо. — Кто это был?

— Сегодня наведались к Волкову, чтобы получить от него либо признание, либо информацию откуда эти часы взялись волшебным образом и почему с его счета списалась на офшор крупная сумма, — я сделал глоток. — А затем на перекрестке меня зажали. Черный джип, трое в масках. Хотели сделать из меня решето.

Перед глазами в три кадра промелькнули моменты, что случились двадцать минут назад: голова, горло, сердце.

— Не представляю, как вам удалось оторваться, — сказал он, глядя на меня как-то странно.

— Чудом, — ответил я, посмотрев на него в ответ. — Иначе не скажешь.