Аргонавты Вселенной

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

Опираясь руками на края верхнего люка, академик Николай Петрович Рындин еще раз взглянул на горный пейзаж, расстилавшийся перед астропланом. Он с наслаждением вдыхал свежий воздух горной долины, ощущал мягкое тепло утреннего солнца, ласковое прикосновение ветерка к седым волосам. Со склонов долины донеслись неясные, приглушенные звуки, будто там глухо рокотал прибой. Николай Петрович обернулся.

Десятки тысяч людей, разместившихся на высоких склонах на расстоянии километра-полутора отсюда, заметили в бинокли седую голову академика, показавшуюся над люком межпланетного корабля, и дружными рукоплесканиями приветствовали командира астроплана.

Люди прощались с отважными участниками первой советской межпланетной экспедиции.

Широкая долина с трех сторон замыкалась крутыми склонами гор, по которым взбегали вверх, сияя изумрудной зеленью, словно умывшиеся в недавнем утреннем дожде, густые рощи. И лишь на востоке, куда только что задумчиво смотрел академик Рындин, эти склоны расступались, открывая глазу далекий горный пейзаж, увенчанный вознесшейся к голубому небу высокой и неприступной снежной вершиной. Глубокие ущелья и скалистые пики, стремительные обрывы и пологие скаты теснились в хаотическом нагромождении, будто стремясь к далекому и величавому в своем извечном покое Казбеку. Это было прихотливое царство изломанных, пересеченных линий, зигзагов, острых и тупых углов, которые застыли здесь в первозданном беспорядке, так, как захотелось когда-то природе и ее стихиям, комкавшим и ломавшим в доисторические времена покорную земную кору.

Тем более поразительной среди всего этого хаоса казалась тонкая прямая линия, которая словно по линейке прочертила с запада на восток причудливый горный рельеф. Линия эта выходила из глубины долины и устремлялась к вершине Казбека. Она взлетала над ущельями и обрывами, поддерживаемая стройными, сплетенными из металлического кружева эстакадами. Неудержимо прокладывая путь среди огромных скал и уходя все выше и выше, линия делалась тоньше и незаметнее, пока взгляд, наконец, не переставал совсем различать ее в туманной облачной дымке, у далекой белоснежной вершины.

И трудно было предположить, что тонкая линия, протянувшаяся на многие десятки километров между вершиной Казбека и долиной и легко пересекающая ущелья глубиной в несколько сот метров, представляет собой на самом деле массивную двухрельсовую дорогу шириной около десяти метров.

Для чего же предназначалась эта удивительная железная дорога, если между ее рельсами можно было легко установить поперек большой вагон? Почему она проложена на дикую и безлюдную вершину Казбека? Отчего эта дорога на всем ее протяжении не отклоняется ни на йоту от линии земной параллели, идущей, как известно, с запада на восток?

В глубине долины, там, где кончалось полотно этой дороги, возвышался огромный ангар без боковых стен. На высоких подпорахфермах покоился широкий свод. Именно сюда, в открытый ангар, входили рельсы стальной дороги, протянувшейся к Казбеку.

Под высоким сводом виднелось неподвижно стоявшее на рельсах огромное сооружение. Оно напоминало реактивный самолет, но самолет гигантских размеров и еще более стремительный по своим очертаниям. Длинное веретенообразное тело его сверкало, как зеркало: настолько безупречно была отшлифована поверхность, на которой нельзя было обнаружить даже следа заклепки или сварки швов. Прозрачный материал иллюминаторов в носовой части органически сросся с бледно-розовым металлом корпуса. Сам корпус, заостренный спереди, как игла, постепенно утолщался, а затем снова суживался. Около хвоста из корпуса вырастали небольшие, направленные назад крылья. Они были так малы сравнительно с размерами всего аппарата, что трудно было поверить в их способность поддерживать в полете огромный металлический корпус.

Каждый конец крыла нес на себе небольшую продолговатую сигарку, заостренную спереди и с круглым отверстием сзади. Такое же отверстие, но гораздо больших размеров, было и в кормовой части самого корабля, снабженной одним вертикальным и двумя горизонтальными стабилизаторами. Весь аппарат, на корпусе которого крупными буквами было выведено «Венера-1», покоился, как в желобе, на широкой и массивной тележке. Ее колеса опирались на рельсы.

Все это было хорошо видно с зеленых склонов, где с каждой минутой становилось все больше и больше зрителей. Десятки тысяч людей съехались сюда, привлеченные на сей раз отнюдь не живописной кавказской природой. Специальные поезда, вереницы стратопланов и самолетов, нескончаемые потоки автомобилей привезли в эту горную долину делегации рабочих, колхозников, научных работников со всех концов Советского Союза, из народно-демократических республик и других стран мира. Склоны зеленой долины служили естественными ступенями огромного горного амфитеатра.

…Николай Петрович Рындин взволнованно прислушивался к далекому гулу приветствий. Через какие-нибудь четверть часа он со своими спутниками будет мчаться с невероятной скоростью в межпланетном пространстве. Ракетный корабль понесет трех астронавтов в неведомые просторы космоса, дальше и дальше в глубь бесконечного космического океана.

Что ожидает их там?.. Да разве можно, даже при самых глубоких размышлениях, предугадать то, что в действительности ожидает их на Венере?

Да, на этой молодой планете, по аналогии с Землей, должна протекать своя жизнь. Это понятно. Но какие формы приняла жизнь на Венере? Ведь ученые могли судить только по тем данным, которые предоставляла в их распоряжение Земля. Однако — разве этого достаточно? Разве мог бы, например, художник убедительно изобразить на своем полотне десяток людей, если бы он знал всего лишь одного-единственного человека, самого себя, и больше никого?.. Так и наука, знающая только земные условия жизни и больше никаких, — может ли она хотя бы приблизительно представить себе формы жизни на иной планете, пусть даже схожей по внешним, грубым признакам с Землей? Конечно, нет. Жизнь может принимать настолько разнообразные формы, настолько варьироваться, что было бы наивным проводить какие-либо далеко идущие аналогии и грубо уподоблять жизнь на Венере — земной. Но ведь тогда открываются возможности для самых неожиданных, невероятных форм жизни на Венере?.. Да, Николай Петрович Рындин не однажды думал об этом — и всякий раз прекращал такие размышления.

Неясный гул, доносившийся со склонов долины, усилился. Рындин машинально поднял руку, отвечая на приветствия. Его взгляд упал на часы.

— Одиннадцать сорок пять… Через пятнадцать минут — старт, — вслух подумал Рындин и, бросив последний взгляд на склоны, усеянные людьми, спустился по винтовой лестнице вниз.

Автоматический механизм звонко щелкнул, прижимая крышку люка, кривые рычаги выдвинулись из стены и, войдя в свои гнезда, герметически замкнули верхний люк. Николай Петрович с удовлетворением отметил, как безупречно действует автоматическое оборудование астроплана. Именно так — максимум автоматизации! Команда корабля должна лишь наблюдать за работой автоматов и, если надо, корректировать ее — таков был лозунг ученых и инженеров, конструировавших и строивших первый в мире пассажирский астроплан.

Металлический цилиндр, в котором спиралью вилась лестница, представлял собой своеобразный воздушный шлюз, замыкавшийся вторым, внутренним герметическим люком. Пользуясь шлюзом, можно было выйти из внутренних помещений ракетного корабля на его поверхность даже в межпланетном пространстве, потеряв при этом лишь незначительное количество воздуха.

За Николаем Петровичем автоматически замкнулся второй люк. Теперь кабины астроплана были полностью изолированы от внешнего мира. Ни один звук не долетал снаружи в его центральную каюту, где ждали Рындина его спутники — Вадим Сокол и Ван Лун.

— Через двенадцать минут отправляемся, молодые люди, — входя в каюту, обратился к ним Рындин.

Он сразу заметил недоумение на худощавом лице Сокола и насупившиеся брови Ван Луна. Появление Рындина, очевидно, прервало их оживленный разговор.

— Что-нибудь случилось? — осведомился Рындин, вопросительно глядя на товарищей. Они молчали. Наконец Ван Лун ответил:

— Вадим не хотел вас беспокоить, Николай Петрович. Но, думаю, нужно сказать. Вот, посмотрите.

Он протянул руку. На его смуглой ладони лежала обыкновенная черная пуговица, оторванная от одежды вместе с маленьким кусочком темно-синей материи. Рындин с удивлением посмотрел на пуговицу.

— Что это значит? — спросил он с недоумением.

— В астроплане кто-то был, — ответил Ван Лун. — Нашел это сегодня на полу. Синяя материя — не наша. У нас нет такой одежды. Пуговицу оставил посторонний. Он спешил, зацепился за что-то, оборвал пуговицу. Даже не заметил этого. Значит, очень спешил.

Профессор Ван Лун говорил с мягким, едва ощутимым акцентом, короткими, энергичными фразами, иногда с заметным трудом подбирая нужные слова. И от этого его речь казалась еще выразительнее.

Сокол пренебрежительно махнул рукой:

— Ну о чем тут говорить, Николай Петрович! Я осмотрел все помещения корабля. Никого, конечно, нет. Скорее всего эту пуговицу потерял кто-нибудь из механиков или уборщиков. Кстати, и комбинезоны у них синие. А Ван вечно преувеличивает!

Ван Лун молча взглянул на Сокола, и едва заметная ироническая улыбка приподняла кончики его полных губ. Эта усмешка будто всегда ряталась в узких глазах профессора, готовая в любую минуту оживить угловатые черты его умного лица. Ван Лун редко улыбался, еще реже смеялся; глубокие морщины на его моложавом лице и седая прядь в гладких, блестящих черных волосах красноречиво говорили о перенесенных им суровых и тяжелых испытаниях.

Николай Петрович озабоченно покачал головой. Несколько секунд он молчал, размышляя, а затем сказал:

— Приходится присоединиться к вашему предположению, Вадим. Вряд ли кто-нибудь посторонний мог проникнуть в астроплан, да и нечего ему тут делать.

Ван Лун промолчал. Сокол согласно кивнул головой.

— А сейчас прошу по местам, — продолжал Рындин твердо. — Через несколько минут — старт.

Оба его помощника быстро подошли к пневматическим гамакам, улеглись в них и закрепились широкими ремнями. Рындин прошел в навигаторскую каюту, помещавшуюся на самом носу корабля.

…Десятки тысяч биноклей следили за ракетным кораблем с высоких склонов долины: каждому хотелось заметить первое его движение, Но астроплан все еще стоял неподвижно, покоясь в желобе ракетной тележки, которая должна была унести его на вершину Казбека и оттуда, как катапульта, метнуть в пространство. Часовая стрелка нестерпимо медленно ползла к намеченному, известному каждому сроку — двенадцати часам дня. Время будто замерло, время остановилось…

Академик Рындин спокойным и сосредоточенным взглядом окинул еще раз такую знакомую ему навигаторскую рубку. Через два больших круглых иллюминатора из толстого органического стекла, не уступавшего по прочности стали, было видно чистое голубое небо.

Широкое, удобное кресло, находившееся перед пультом управления, приняло его в свои объятия. В этом кресле не было ни одного твердого выступа; мягкие, наполненные воздухом подушки окружали Рындина, поддерживали его спину и голову. Когда астроплан будет стремительно набирать скорость, перегрузка тела окажется слишком сильной, ее необходимо облегчить всеми способами. Ван Лун и Сокол в своих эластичных гамаках должны были хорошо себя чувствовать, несмотря на троекратную перегрузку, в конце концов допустимую для крепкого, здорового человека. Рындин не мог пользоваться гамаком в ответственный момент взлета: несмотря на полную автоматизацию работы двигателей, несмотря на телеконтроль с Земли, он все же обязан был следить за индикаторами и ни на секунду не оставлять приборы без наблюдения.

Уверенным движением Николай Петрович включил ток в сеть двигателей. Вспыхнула зеленая контрольная лампочка — маленький глазок посередине пульта. Все было в порядке. Затем он взглянул на оранжевую кнопку, включавшую ракетные двигатели на тележке.

Как только она будет нажата — двигатели тележки начнут работать и с огромным ускорением понесут астроплан по рельсовой дорожке на вершину Казбека. И в тот момент, когда корабль оторвется от тележки, продолжая по инерции свое движение в разреженном воздухе горных высот, автоматически включатся его собственные мощные ракетные двигатели, работающие уже на атомном горючем — атомите.

На весь этот период — с момента включения двигателей тележки до достижения астропланом нужной скорости — экипаж корабля мог быть свободен. Двигатели астроплана работали автоматически, а все коррективы в их работу должны были вносить с Земли инженеры, наблюдающие за полетом астроплана при помощи радиолокационных установок; по мере надобности они по радио могли воздействовать на работу двигателей. На этих же наблюдателей возлагалась задача следить и за выходом астроплана на курс в земной ионосфере.

Все, несомненно, было в полном порядке. Николай Петрович поднял от пульта напряженное лицо. Взгляд его остановился на множестве индикаторов, циферблатов, шкал… Это было очень сложное хозяйство. Сюда сходились провода от всех его автоматически работающих приборов. Навигатор, сидя в своем кресле, мог видеть, насколько точно и исправно работает любой прибор, любой аппарат; в случае малейшей неисправности под соответствующим циферблатом или шкалой, говорившей о работе аппарата, вспыхивала тревожная красная лампочка.

Прямо перед Рындиным ровным зеленоватым светом сиял прямоугольный зеркальный экран перископа астроплана, который позволял навигатору опять-таки не сходя с места видеть все происходящее вокруг корабля…

Светящиеся часы подтвердили, что до двенадцати остается минута — всего одна минута!

Резкий звонок предупредил лежавших в центральной каюте Сокола и Ван Луна. Лицо Рындина приняло суровое, решительное выражение, глаза сузились. Вот он, решающий, ответственный момент!

Рука Николая Петровича, лежавшая на пульте, едва заметно напряглась, нажимая оранжевую кнопку.

И в то же мгновение вздрогнули десятки тысяч людей на высоких склонах горной кавказской долины. Сквозь стекла биноклей они увидели под кораблем тонкие и прозрачные струйки газа. Но это был только один миг. Вслед за тем из сопел тележки вырвались прямые струи серого дыма. Межпланетный корабль мягко сдвинулся. Струи дыма превратились в бешено крутящиеся вихри. И астроплан, резко ускоряя движение, ринулся вперед. Только теперь до зрителей донесся звук работающих дюз, переходящий в высокий свист, словно кто-то разрывал бесконечный кусок шелкового полотна.

Секунда, две, три… Астроплан исчез, будто растворился в воздухе. Только наблюдатели на специальных вышках, где стояли стереоскопические подзорные трубы, заранее наведенные на вершину Казбека, отметили, как в одно из неуловимых мгновений над нею мелькнула крохотная темная черточка, оторвавшаяся от рельсовой дороги и исчезнувшая за горизонтом. Да на экранах радиолокационных приборов, чуть вздрагивая, обозначилась светящаяся кривая полета астроплана «Венера-1», покидавшего земную атмосферу…

В каюте корабля не было слышно звука работающих ракетных двигателей.

Николай Петрович почувствовал лишь, как потяжелело его тело, как оно начало плотно вдавливаться в эластичные подушки кресла. Затем тело будто налилось свинцом. Напряжение все усиливалось — скорость нарастала…

Рындин попробовал пошевелить рукой. Она почти не слушалась, отяжелевшая до такой степени, словно на ней висели гири. Перед глазами, переплетаясь, плыли фиолетовые круги…

А как чувствуют себя Сокол и Ван Лун?

Напрягая все силы, он дотянулся рукой до пульта и надавил на одну из кнопок. Вспыхнул желтый глазок сигнальной лампочки: включилась громкоговорящая телефонная установка.

— Как чувствуете себя, друзья? — с трудом произнес Рындин.

— Все в порядке, Николай Петрович, — услышал он голос Ван Луна, в котором также слышалась напряженность. — Думал, будет труднее. Но можно терпеть. Сколько набрали?

— Почти пять тысяч метров, — сообщил Рындин, взглянув на шкалу указателя.

Пять тысяч метров в секунду!

Скорость нарастала. Какая все же страшная вещь эта перегрузка! Если она превысит допустимые пределы, то будет действовать разрушительно на нервную систему и сердце человека, на органы его зрения и слуха.

Рындин знал, что перегрузка при ускорении астроплана окажется не более чем тройной. Но и в этом случае пассажиры вынуждены некоторое время ощущать утроенную силу тяжести. Его собственное тело, весящее в обычных условиях 75 килограммов, сейчас, в период ускорения, потянуло бы на весах целых 225 килограммов!

И это чувствуется заметно, даже слишком заметно! Сердце бьется резкими толчками, едва справляясь с массой крови, отброшенной ускорением назад. Тело ощущается как невероятно тяжелая каменная глыба…

Астроплан пронизывает ионосферу. Стрелка на указателе скорости подходит к отметке «9,0», потом приближается к цифре «10,0»… Превосходно!.. Только бы меньше было перед глазами этих надоедливых фиолетовых кругов; как они мешают, раздражают…

Мысли мечутся беспорядочно, но все время возвращаются к основному — к указателю скорости, неуклонно нарастающей и освобождающей астроплан от могучей силы земного притяжения. Стрелка указателя движется мимо отметки «11,0». Теперь остаются только десятые части километра, только сотни метров… не замедлится ли здесь ускорение?.. Нет, стрелка движется все так же ровно… отметка «11,3» пройдена… сейчас, сейчас… Вот она, решающая отметка — «11,5»!

И в то же мгновение Рындин почувствовал, как его тело рванулось вперед, удерживаемое только широкими ремнями, которыми он был прикреплен к креслу.

Стрелка указателя скорости уже не двигалась. Она замерла на отметке «11,5». Автоматическое устройство сработало безупречно: ракетные двигатели выключились. И все тело освободилось от давящей тяжести. Рындин почувствовал, как легко и свободно стало дышать. Он попробовал облокотиться удобнее на ручку кресла — и почувствовал, что мягкие подушки оттолкнули его вверх. Значит, уже невесомость? Тогда надо быть очень осторожным, с нею нужно освоиться. Могут появиться довольно неприятные ощущения, несмотря на большую предварительную тренировку, которую прошли участники экспедиции, несмотря на облегчающее действие принятых ими перед стартом специальных препаратов…

Николай Петрович медленно и аккуратно расстегнул замок широких ремней, прикреплявших его к сиденью, и оперся на ручки кресла. Этого движения было достаточно для того, чтобы кресло в ответ коварно отбросило его от себя в воздух. Он хотел ухватиться за ручкии не успел: кресло вдруг оказалось даже не внизу, а где-то сбоку и продолжало уходить в сторону и вверх. Каюта медленно поворачивалась вокруг Николая Петровича, висевшего в воздухе. Нет, оказывается, со всем этим не так легко освоиться!

Казалось, что он, Рындин, совершенно не двигается, а неподвижно висит в вязком, упругом воздухе. А каюта вместе со всем оборудованием все так же медленно вращается вокруг него. Пульт управления со стоявшим перед ним креслом был уже сбоку и внизу. Затем он вместе со всей каютой поплыл в сторону, будто намереваясь оказаться над головой Рындина.

— Нет, это решительно забавно! — вырвалось у Николая Петровича.

Конечно, во всем этом не могло быть ничего неожиданного ни для академика Рындина, ни для его спутников. Они были подготовлены к явлениям невесомости. Но одно дело — теоретическое представление и совсем другоефизическое ощущение. Рындин превосходно знал — теоретически! — как будет веста себя в условиях невесомости его тело и каким своеобразным будет поведение всех предметов в корабле. Все было именно так, как предполагалось. Но ориентироваться и управлять своими движениями на практике оказалось невероятно трудно. Каждое из них влекло за собою неожиданные результаты. Сложнее всего было освоиться с парадоксальным ощущением верха и низа.

«Верх» в каждое мгновение был там, где находилась в этот момент голова Николая Петровича, а «низ» — там, где оставались ноги. Сказывались земные привычки. Во всех случаях казалось, что тело остается неподвижным, а вокруг вращаются, поворачиваются и перемещаются стены каюты и ее оборудование. Взмах рукой направо — и вся каюта начинала поворачиваться туда же, а одновременно на него наваливалась левая стена. Взмах рукой в другую сторону — и снова вращение каюты, но уже в обратном направлении.

«Ладно, постараемся освоиться!» — решил Рындин.

Он дотянулся до ближайшей стены каютыили, скорее, заставил ее, как казалось, повернуться и приблизиться к себе. Здесь он крепко схватился за одну из многочисленных кожаных петель, вделанных в стены. Его тело от резкого движения ударилось о стену — и только сейчас академик Рындин по достоинству оценил предусмотрительность конструкторов внутреннего оборудования астроплана: стены и потолок каюты были обиты мягким, упругим материалом.

Теперь Николай Петрович, держась за петлю, легко перевернулся в воздухе и повис под пультом. Вероятно, со стороны поза выглядела бы диковинной. Но Рындин не замечал этого, ему было вполне удобно, — пока не портили дела резкие, нерассчитанные движения. Он лежал в воздухе совершенно свободно, не делая никаких движений и ни на что не опираясь. Межпланетный корабль будто остановился в пространстве, замер в полном покое — ни малейшей вибрации, ощущение абсолютной неподвижности!

Николай Петрович впервые весело улыбнулся: невесомость оказывалась чертовски занимательной! А как там товарищи? Рындин совсем забыл об этом: ведь они без его разрешения, конечно, не сдвинулись с места.

Пульт управления все так же висел над ним. Не выпуская кожаной петли из левой руки, Рындин дотянулся правой до пульта и включил громкоговорящий телефон. И тотчас Пульт качнулся и поплыл в сторону, хотя, конечно, в действительности оттолкнулся от него сам Николай Петрович.

Начальник экспедиции громко произнес:

— Можно оставить гамаки, товарищи! Все в порядке. Мы в межпланетном пространстве!

ГЛАВА ВТОРАЯ,

Перед тем как продолжить повествование, нам придется возвратиться к тому памятному вечеру, когда происходило знаменательное собрание Всесоюзного общества межпланетных сообщений, приковавшее к себе внимание всего человечества.

В этот вечер, ровно без четверти восемь, мощная московская радиостанция передала в эфир короткий сигнал, которого с нетерпением ожидал весь земной шар. И хотя радиоволны принесли в приемники лишь короткий резкий звук гонга, за которым следовали мелодичные переливы знакомых всему миру позывных московского радио, — не было, вероятно, такого человека, который, сидя у приемника или телевизора, не сказал бы:

— Еще пятнадцать минут!

Во всех странах мира, во всех городах и деревнях люди с нетерпением ожидали этогосигнала, облетевшего Землю, как мы уже сказали и как предупреждали предыдущие радиосообщения, ровно без четверти восемь вечера. Те, кто был дома, снова и снова старательно настраивали свои приемники на волну московской радиостанции. Люди, проходившие по улицам, искали глазами ближайший репродуктор, чтобы остановиться около него и слушать.

Несомненно, самыми счастливыми считали себя те, у кого была возможность влиться в беспрерывный людской поток, текущий в зрительный зал Дворца Советов. Но для этого надо было быть в столице великого Советского Союза, где гордо высился Дворец, увенчанный исполинской стальной фигурой Ленина.

…Минуты текли нестерпимо медленно. Уже не было ни одного свободного места — от стола президиума и до самых высоких рядов кресел, расположенных амфитеатром. Необычная тишина господствовала в зале, хотя тут собралось около пятидесяти тысяч человек. — такая же тишина, какая царила и у каждого аппарата — приемника и телевизора, настроенного на Москву.

И вот минутная стрелка на огромных часах Дворца Советов, оставив часовую на цифре «8», указала на цифру «12».

— Собрание Всесоюзного общества межпланетных сообщений считаю открытым. Слово имеет академик Николай Петрович Рындин!

Буря оваций разорвала тишину. Твердыми и решительными шагами на трибуну в центре зала взошел невысокий человек.

Почти одновременно с разных сторон вспыхнули яркие прожекторы. Их лучи скрестились на трибуне, залили светом маленький силуэт человека. И мгновенно этот силуэт вырос, увеличился, превратился в великана, почти достигавшего головой сводов Дворца. Силуэт слегка вибрировал в воздухе, он состоял, казалось, из какого-то полупрозрачного вещества, так как, присмотревшись, можно было увидеть сквозь него противоположные ряды амфитеатра и стены, неясные и туманные. Это было последнее достижение оптической техники: освещенные лучами прожекторов, зеркала на трибуне отбрасывали вверх гигантский световой силуэт, рельефное изображение выступавшего.

Теперь уже каждый, независимо от расстояния, ясно видел знакомые черты лица академика Рындина, увеличенные до огромных размеров. Вот характерная шапка его седых волос, вот энергичные, чуть насупившиеся брови, ровный прямой нос, усы, аккуратно подстриженная бородка.

Академик Рындин поднял руку. Она словно пронзила своды зала и исчезла за ними. Этого было достаточно: за несколько секунд в зале наступила такая тишина, что можно было слышать взволнованное дыхание соседа. Академик удобнее оперся на барьер трибуны.

— Уважаемые товарищи, дорогие друзья, — начал он свою речь, — моя миссия сегодня не очень сложна, и я постараюсь выполнить ее возможно скорее. Мне предстоит сжато и ясно рассказать вам о том, что все вы уже неоднократно читали в газетах и журналах, — о цели нашего межпланетного путешествия. Сегодня мы встречаемся с вами в последний раз перед разлукой на долгое время.

Короткая, насыщенная волнением пауза показалась слушателям очень значительной.

— Для чего мы покидаем нашу Землю, зачем посылает нас Родина в бескрайные просторы космоса? Перед нашей экспедицией поставлено много важных и ответственных научных задач. Нет надобности, да и возможности перечислять их все перед вами. Уже сам по себе вылет в космос пассажирского межпланетного корабля является огромным научным событием.

Наш астроплан представляет собой целую лабораторию, снабженную множеством приборов для научных исследований в мировом пространстве. Что же мы будем исследовать, изучать? — спросите вы. Я отвечу вам: все, начиная от астрономических явлений и кончая сложными физическими проблемами, среди которых едва ли не главной является проверка в условиях Вселенной существующих данных о природе и происхождении космических лучей. Это — в межпланетном пространстве. А на самой Венере? Конечно, в первую очередь — природу и, как мы надеемся, интереснейшую жизнь на этой все еще загадочной для нас планете, которая вечно прячет свое лицо под покровом густой облачной завесы. Как видите, научных задач у нас очень много. Но среди них есть одна, имеющая, кроме всего прочего, и важнейший практический характер. Решение ее поможет нам покончить с безжалостным врагом всех металлов Земли — коррозией. Как вы знаете, коррозией называется разрушение металла под различными физико-химическими влияниями. Ржавчина на железе, зеленая окись на меди, матовый налет на алюминии — все это коррозия. Это — неуловимый вор, который крадет у нас колоссальное количество металла. Человечество ежегодно теряет от коррозии около 30 миллионов тонн различных металлов. Мы, конечно, боремся с коррозией, изобретаем различные стрйкие сплавы металлов. Но всего этого слишком мало. Вездесущий вор продолжает красть миллионы тонн металла из нашего хозяйства, он подстерегает нас всюду. И мы хотим окончательно и навсегда победить его. Как?

Академик Рындин взглянул на притихший зал.

— Вспомним известную периодическую таблицу элементов великого русского химика Дмитрия Ивановича Менделеева. И, вспомнив ее, вы сразу заметите, что она заканчивается в ее теперешнем виде на элементе номер сто один — так называемом менделеевии. Напомню вам, что еще совсем недавно, в середине нашего столетия, таблица Менделеева была значительно короче, она заканчивалась на элементе номер девяносто два — на уране. Да, да, именно уран был последним элементом в таблице, который ученые до того времени смогли открыть и найти в коре нашей Земли в виде химических соединений с другими элементами. Но после этого наука продвинулась вперед большими и победоносными шагами. С тех пор ученые создали новые химические элементы, неизвестные до того времени человечеству: нептуний, плутоний, америций, кюрий, берклий, калифорний, афиний, центурий и, наконец, менделеевии, занявшие соответственно с девяносто третьего по сто первое место в таблице Менделеева. Все это — искусственно созданные человеком элементы, так называемые трансурановые. Очень важно отметить, что эти открытия опровергли одно распространенное ошибочное мнение, долгое время господствовавшее в науке. Многие ученые считали раньше, что расширение таблицы Менделеева за пределы урана вообще невозможно, так как, мол, элементы тяжелее урана не могут практически существовать из-за своей неустойчивости. Развитие науки опрокинуло такие утверждения. Оно заставило скептиков вспомнить и по достоинству оценить пророческое предвидение самого Менделеева, который указывал, что он допускает возможность расширения его периодической таблицы.

Конечно, среди трансурановых элементов, созданных человеком, оказались и весьма нестойкие, как, например, нептуний, период полураспада которого составляет всего 2–3 дня. Кстати, напомню вам, что периодом полураспада называется время, в течение которого распадается половина атомов данного элемента. Нептуний, как видим, очень нестоек. Но ведь естественный элемент радон, занимающий в таблице Менделеева восемьдесят шестое место и существующий в природе независимо от человека, не намного устойчивее нептуния: его период полураспада не достигает четырех дней. А вот искусственно созданный учеными элемент плутоний, наоборот, является сравнительно очень стойким. Его период полураспада составляет 24 тысячи лет, тогда как общеизвестный естественный элемент радий обладает периодом полураспада всего в 1590 лет. Таким образом, мы убеждаемся, что некоторые трансурановые, искусственно созданные человеком элементы могут быть и очень стойкими — во всяком случае, для практических надобностей человечества. Согласитесь, что 24 тысячи лет для нас с вами — срок более чем достаточный!..

Академик Рындин переждал, пока по залу прокатился легкий смех, вызванный его шуткой, и продолжал:

— Итак, трансурановые элементы искусственно созданы человеком. Означает ли это, что такие элементы никогда не существовали раньше в природе? Конечно, нет. Эти элементы могли существовать тогда, когда наша Земля была значительно моложе, когда они не успели еще разложиться, разрушиться. Запомним это — и перейдем к другим выводам или, если хотите, предположениям. Почему не допустить, что таблицу Менделеева можно расширить еще дальше? Почему не подумать о существовании в искусственном или естественном видене только трансурановых элементов от девяносто третьего до сто первого, но и еще более тяжелых, которые следовало бы условно назвать сверхтяжелыми элементами? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что такие сверхтяжелые элементы не существовали когдалибо на нашей Земле или не существуют сегодня где-нибудь в природе бесконечной Вселенной?!.. Этого утверждать не сможет никто. Но почему же тогда они неизвестны науке? Да потому, что подобные сверхтяжелые элементы либо сами постепенно распадаются как нестойкие (это касается радиоактивных элементов), либо, возможно, они существуют в слишком незначительных количествах, да и то в недоступных для нас пока что глубоких сферах земного шара. Взгляните на эту таблицу…

Освещенное сверху прожекторами, над трибуной спустилось большое полотнище, на котором каждый мог узнать знакомые ряды периодической системы элементов Менделеева. Но эта таблица имела несколько необычный вид. Ее ровные ряды не заканчивались менделеевием — элементом номер сто один. Нет, под первым рядом седьмого периода был проставлен еще и второй ряд, клетки которого были заполнены условными номерами. И один из этих номеров сиял ярким красным светом: это был номер сто одиннадцать. Академик Рындин указал на него:

— Смотрите! Мы теоретически продолжили, расширили седьмой ряд таблицы Менделеева. Если он существует, то в нем, как и в предыдущем, должно быть тридцать два элемента. Следовательно, этот период будет заканчиваться элементом номер сто восемнадцать, поскольку начинается он элементом номер восемьдесят семь — францием. Сейчас нас не интересуют все элементы, из которых должен составляться седьмой период.

Но обратим внимание на элемент номер сто одиннадцать, место которого освещено в таблице красным светом. Каким должен быть этот элемент? Посмотрите на начало предыдущего полупериода: там, как раз над клеткой нашего неизвестного еще элемента номер сто одиннадцать, вы увидите элемент номер семьдесят девять — давно знакомое нам золото. Но в гаком случае какие предположения можем мы сделать относительно свойств интересующего нас элемента номер сто одиннадцать? Если мы знаем основные принципы построения таблицы Менделеева, то нам позволительно предположить, что неизвестный элемент номер сто одиннадцать будет иметь свойства, схожие с элементом номер семьдесят девять — с золотом. Причем эти свойства в новом элементе могут быть выражены даже значительно ярче. Мы имеем основания предполагать, что элемент номер сто одиннадцать окажется не менее, а более благородным металлом, чем золото. Он не только сам не будет поддаваться коррозии, но и сможет облагораживать все иные металлы, если его добавлять к ним хотя бы в незначительном количестве. Этот неизвестный еще металл может стать чудесным оружием против коррозии. И мы условно назвали этот необычайный по своим свойствам, пока еще предположительно существующий элемент номером сто одиннадцать — ультразолотом!

По залу пронесся тихий гул. Ультразолото! Таинственный, загадочный, неизвестный до сих пор металл. Он придаст всем другим металлам, как предполагает академик Рындин, свойства золота — устойчивость против коррозии!..

— Но возникает сложный, трудно разрешимый вопрос: где же отыскать этот воображаемый пока металл, это ультразолото? На Земле нам до сих пор не удалось найти даже ничтожных его следов. Если ультразолото и есть на Земле, то оно, очевидно, прячется от нас где-то в глубинах земного шара, в его отдаленнейших недрах. Добыть его оттуда мы пока не можем, даже вооружившись нашей могучей современной техникой.

Академик Рындин сделал паузу, чтобы отпить воды из стоявшего перед ним стакана. Гигантский силуэт заколебался над трибуной.

— Исследователям не помогло даже глубокое, до десяти километров, бурение. Да это и понятно, ибо что такое десять километров в масштабах земного шара? Ничтожный укол, который не достигает даже средних слоев литосферы. Между тем пытаться отыскать ультразолото, может быть, следовало бы еще глубже, чем расположены очаги магмы в земных недрах, выбрасывающие огненную лаву на поверхность Земли во время вулканических извержений. Приходится сознаться, что решение такой смелой задачи лежит пока еще за пределами наших возможностей. Что ж, признаем это. Но почему бы тогда не попытаться отыскать его, этот элемент, в окружающей нас Вселенной? Ведь есть планеты, значительно более молодые, чем наша Земля. Вполне возможно, что ультразолото на них не успело разрушиться, оно не осталось там только в глубоких недрах. Вы помните, несомненно, что все планеты солнечной системы имеют общее происхождение. Химический состав их должен быть одинаковым или почти одинаковым, в зависимости от возраста той или иной планеты и связанного с этим распада элементов. Мы полагаем, что все элементы в их первичном виде — я говорю преимущественно о сверхтяжелых — лучше всего должны были бы сохраниться на Солнце, этом раскаленном светиле…

Новое полотнище опустилось со сводов зала. Теперь на нем сияли яркие цветные линии, расположенные на длинных полосках, переливающихся всеми цветами радуги…

— Прежде всего поэтому ученые решили проверить свои предположения именно на Солнце. Заново произведенный точнейший спектральный анализ показал, что интересующий нас драгоценный элемент — ультразолото — на Солнце есть! Это произошло почти совершенно так, как было в свое время с открытием элемента гелия. Ведь вы знаете, что наука с помощью спектрального анализа открыла этот элемент вначале на Солнце, а потом уже на Земле. Именно таким же образом астрономы Варшавской обсерватории при помощи новейших усовершенствованных спектроскопов установили, что ультразолото в газообразном состоянии есть на Солнце. Но разве мы можем мечтать добыть его оттуда? Безусловно, нет. Мы с вами — люди реального склада, мы позволяем себе мечтать только о том, что можно осуществить практически, хотя бы для этого ц понадобились и самые смелые попытки. О каких же попытках может идти речь в данном случае?.. Мы задумались над новой проблемой. Наш драгоценный элемент теоретически может быть и на других планетах: каковы практические возможности этого?..

Академик Рындин снова отпил немного воды из стакана.

— Тщательные наблюдения показали, что ультразолото есть прежде всего на нашей соседке по солнечной системе — Венере. И понятно, почему это так. Венера моложе Земли, она сохранила драгоценный, элемент во внешних слоях своей коры. Все вы слышали о загадочном голубоватом сиянии, которое окутывает время от времени Венеру. На протяжении столетий ученые не могли разрешить загадку этого сияния. Но они не знали спектра ультразолота, который знаем мы. И это знание помогло нам установить, что в голубоватом сиянии Венеры есть следы газообразных соединений ультразолота. Эта тайна была раскрыта талантливыми учеными великого китайского народа, астрономами великолепной Кантонской обсерватории. Затем наблюдения, произведенные Крымской обсерваторией, также подтвердили выводы китайских друзей. И мы уверенно говорим теперь: да, нужный нашему хозяйству сверхтяжелый элемент ультразолото есть на Венере! А если оно там есть, то советские ученые обязаны его добыть. Ультразолото укрепит хозяйство нашей страны, принесет новые блага советскому народу и всему человечеству!

Эти слова академика Рындина вызвали бурю аплодисментов. Переждав несколько минут, Рындин продолжал…

…Но мы слишком отвлеклись от того, что происходит в межпланетном корабле, который стремительно мчится в космосе к своей далекой цели. Вернемся к нашим путешественникам, оказавшимся в мире без веса.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

…Последовала короткая пауза. И только после нее Николай Петрович услышал несколько озадаченный голос Сокола, отвечавшего ему:

— Не так-то легко вылезти из гамака, Николай Петрович. Ремни здорово затянулись…

— Сейчас, сейчас, я помогу вам, — откликнулся Рындин.

Перед тем как покинуть навигаторскую рубку, академик внимательно просмотрел показания приборов. Стрелка указателя скорости уже. начала медленно подвигаться назад от отметки «11,5», все остальные индикаторы говорили о правильной работе автоматов, обслуживавших корабль. В эту секунду вспыхнула зеленая лампочка радиотелефона. Рындин быстро повернул выключатель радиоустановки: это был сигнал Земли!

— «Венера-1», «Венера-1», слышите ли меня? Я — Земля, я — Земля! — четко донеслось из репродуктора.

— Прекрасно слышу, — ответил дрогнувшим от волнения голосом Рындин.

— Как чувствуете себя? Все ли у вас в порядке? — продолжал голос Земли.

— Все в порядке. Осваиваемся с невесомостью. Приборы и аппаратура действуют безупречно. Хотел бы знать ваши данные.

— Мы держим вас в поле зрения ультракоротковолновых радиолокаторов. Сейчас работают посты Индии, Владивостока и плавучий пост Тихого океана. Сообщаем вам: по неизвестной еще причине астроплан при вылете с Земли немного уклонился от намеченного курса…

— Но как это могло случиться? Ведь все расчеты…

— Причины еще не установлены, но, так или иначе, астроплан уклонился. Пока что предполагаем, что это связано с какой-то неточностью в расчетах мощности двигателей ракетной тележки, которая не достигла нужного разгона. Иначе пришлось бы прийти к выводу, что астроплан оказался тяжелее расчетного веса. Как только выясним все это, сообщим вам. А пока нам пришлось форсировать работу атомитных ракетных двигателей самого корабля, чтобы выправить курс. Осталось только одно опасение: не вызвала ли эта форсированная работа ваших ракетных двигателей перерасхода горючего? Просим проверить. Хотя вы располагаете значительным резервным запасом атомита, все-таки лучше иметь точные сведения.

Академик Рындин снова удивленно пожал плечами: странно, как могла произойти подобная неточность? Мощность ракетных двигателей тележки проверялась не раз. И астроплан никак не мог оказаться тяжелее расчетного веса…

Он громко ответил в микрофон:

— Будет сделано. Проверим.

— Земля шлет вам горячий привет и пожелания успеха. Будем вызывать вас через наши мощные передатчики и дальше. До свидания, товарищи. До свидания, «Венера-1»!

— До свидания, Земля!

Зеленая лампочка погасла. Да, удивительно… «Тяжелее расчетного веса…» Почему?.. Впрочем, сейчас надо помочь Ван Луну и Соколу…

Николай Петрович начал передвигаться к центральной каюте. Все еще держась одной рукой за кожаную петлю в стене, он подтянулся к следующей, ухватился за нее и снова подтянулся дальше. Это было похоже на движения пловца, который плывет вдоль берега, перехватывая руками прибрежные камни и подтягиваясь к ним.

Оказавшись около раскрывшейся перед ним двери, Рындин выпустил из рук последнюю петлю и выплыл по воздуху в центральную каюту, держась в упругом воздухе так же свободно, как человек, плывущий под водой.

— А знаете, Николай Петрович, это очень забавно! — воскликнул Сокол. — Вы успели здорово освоиться. Ну, я не отстану от вас, вот увидите!

Он лежал на гамаке — именно на гамаке, а не в нем. Казалось, что эластичный гамак отталкивал от себя тело геолога. Николай Петрович усмехнулся, обратив на это внимание:

— Вполне понятное явление. Точно так же и меня выталкивало мое кресло. Ну, можете расстегнуть ремни, или помочь вам?

— Да смог бы и сам. Ведь я тоже осваиваюсь, — ответил уверенно Сокол. — Погодите, Ван, давайте по очереди. Я уже приготовился, а вы учтете мой опыт.

— Ладно, ладно, подожду, — откликнулся Ван Лун.

Рындин с усилием отстегнул тугой замок ремней, прикреплявших Сокола к гамаку. Замок щелкнул, ремень отлетел в сторону. Упругий гамак словно только и ждал этого. Он буквально отшвырнул от себя Сокола, который пролетел через всю каюту, беспомощно болтая руками и ногами, и ударился о противоположную стену под самым потолком.

— Ох, чорт возьми! — вскрикнул он.

— Хватайтесь за петли, за петли! — подбодрил его Рындин, едва сдерживая смех. — И не делайте резких движений!

Но было уже поздно. Энергичному Соколу трудно было сразу перейти к замедленным, плавным движениям. Ударившись о стену, он немедленно отлетел от нее в обратную сторону, не успев ухватиться за петли. А резкое движение, которым он хотел достичь ближайшей петли, заставило его тело перевернуться в воздухе, и он полетел обратно к гамаку.

С трудом он успел схватиться за его край и задержаться.

Вадим Сокол уже не улыбался. На его худощавом лице с большими, светлыми, чуть выпуклыми, близорукими глазами, казавшимися еще больше под круглыми очками, было заметно явное раздражение. Всегда непослушные белокурые кудрявые волосы были взлохмачены. Николай Петрович, вспоминая свое первое путешествие по навигаторской рубке, мог только посочувствовать геологу. Зато Ван Лун широко улыбался, наблюдая за нетерпеливым товарищем.

— Очень интересное зрелище, — добродушно приговаривал он. — Известный геолог Вадим Сергеевич Сокол овладевает новой стихией! Как это надо сказать… борьба с невесомостью, или что такое равновесие? Вадим, держитесь крепче. Это очень-очень историческое мгновение!

— Ладно, ладно, — пробормотал в ответ Сокол. — Вылезайте сами, уважаемый товарищ, посмотрим, как это выйдет у вас.

— Учтем ваш опыт, дорогой друг, учтем!

Действительно, Ван Лун не повторил ошибок своего товарища. Он, отстегивая ремни, крепко держался за гамак. Затем нарочито замедленным движением протянул руку к ближайшей кожаной петле на стене каюты, подтянулся к ней и, улыбаясь, взглянул на все еще сердившегося Сокола:

— Делаю заключение, или вывод. В таких делах избыток энергии — не первый помощник. Это хорошо, очень хорошо, когда много энергии. Только не тут. Думаю, тут лучше немного аналитического мышления. А также делать правильные выводы из явлений. Да, Вадим?

— Приберегите шуточки до лучшего случая, — огрызнулся Сокол. — Посмотрел бы я на вас, если бы вы вылезли из гамака первым!

— Юпитер, ты сердишься — значит ты неправ! — все так же добродушно отозвался Ван Лун.

— Ничего, ничего, Вадим, — утешительно заметил Рындин, — я испытывал нечто похожее, когда отстегнул ремни своего кресла. Ничего, потом привыкнете, освоитесь. Я тоже все время присматриваюсь и подмечаю правильные и неправильные движения у вас. И это помогает. Главное, как я вижу, — это плавность движений.

Николай Петрович протянул руку и взялся за тонкую стойку. Легко подтянувшись, Рындин оказался почти у стены. Вдоль нее, как и вдоль других стен, тянулись перила. Держась за них, можно было легко передвигаться в нужном направлении. Стоя у стены, Рындин сказал:

— Видите, в конце концов все это очень просто! Теперь, друзья мои, привыкайте, а я снова отбываю в навигаторскую. Взгляну еще раз на приборы. С Земли сообщили, что им пришлось форсировать работу ракетных двигателей. Надо проверить, в чем тут дело. А вы подумайте о завтраке. Да повкуснее: такое знаменательное событие, как первый час в межпланетном пространстве и потеря веса, можно и отпраздновать!

— Правильно, Николай Петрович, завтракать! Потеряв вес, следует пополнить хотя бы массу, — уже весело подхватил Сокол. Врожденное чувство юмора победило его раздражение, да и вообще геолог не умел долго сердиться. — А как думает наш шеф-повар?

— Шеф-повар думает: первый завтрак в астроплане — это тоже историческое событие, — многозначительно изрек Ван Лун в ответ.

Продвигаясь вдоль перил, Николай Петрович перешел в навигаторскую рубку. Сокол глянул на Ван Луна:

— Ну, Ван, давайте практиковаться в передвижении. Держу пари, что вы останетесь в хвосте! А пока можете острить сколько вам угодно. Все равно я беру на себя первые пробы, а вы лишь повторяете сделанное мною. Ага, уязвил?

Стараясь не делать ни одного резкого движения, Сокол начал путешествие по каюте. Теперь и ему представлялась полная возможность убедиться в том, как остроумно была оборудована каюта, как хорошо поработали конструкторы внутренних помещений корабля. Перила, протянувшиеся вдоль стен, кожаные петли в стенах и потолке, плоские металлические держатели, поставленные в самых разнообразных местах, стояки, соединявшие пол и потолок каюты, — все это давало возможность легко двигаться во всех направлениях, переходя от одной надежной опоры к другой.

Чтобы проверить себя, Сокол попробовал ни за что не держаться и встать, на ноги. Тотчас же он почувствовал, как каюта медленно поворачивается вокруг него. Она качнулась в одну сторону, в другую, остановилась и снова поплыла, пока не оказалась в явно перевернутом положении. Глупая картина! И Ван Лун почему-то стоит вниз головой и, кажется, усмехается лукавыми узкими глазами…

Сокол снова схватился за перила. Казалось, что он с огромной силой повернул вокруг себя всю каюту — и так же решительно остановил ее, когда увидел, что Ван Лун принял нормальное положение, вниз ногами. Так, все правильно!

— Похоже на цирк, — отозвался Ван Лун. — Однако очень печально видеть, как твой товарищ постоянно становится вверх ногами…

— Только с вашей точки зрения, Ван. А с моей — вы ведете себя просто непристойно. Стоит мне на минуту отвести от вас глаза, как вы сразу пользуетесь этим и становитесь на голову или принимаете еще какую-нибудь нелепую балаганную позу. Ученый, серьезный взрослый человек, профессор с мировым именем, — и вдруг такие трюки! Да, кстати, будьте добры, сложите гамаки, вы находитесь ближе к ним.

— Есть сложить гамаки. И даже, полагаю, не буду невежливо острить. Такой ваш плохой опыт использовать не собираюсь.

Ван Лун, все время внимательно следивший за движениями Сокола, видимо делал выводы. Уверенно двигаясь вдоль стены, он добрался до рычажного устройства около гамаков и, не выпуская из левой руки перил, правой с силой отвел рычаг вниз. Оба гамака послушно поползли вверх. Система тросов и амортизаторов подтянула их к потолку. В каюте сразу стало просторнее.

Вадим заглянул в иллюминатор. Ничего не видно… Ах, да! Он забыл, что перед стартом все иллюминаторы были закрыты внутренними металлическими заслонками. С какой стороны Солнце? Конечно, с правой, ведь они вылетали на восток. Значит, с этой, левой, можно открыть ставню.

— Ван, выключите свет!

Раздался характерный щелчок выключателя. В каюте стало совершенно темно. Сокол опустил заслонку иллюминатора.

— Великолепно! — воскликнул за его спиной Ван Лун.

Они прильнули к стеклу. Перед путешественниками открылась изумительная в своей величественности картина Большой Вселенной. Это была глубокая ночь — и вместе с тем ночь, сияющая блеском бесчисленных далеких огней, холодных и в то же время пылающих. Неизмеримо отдаленный небосвод будто был застлан черным бархатом. И на нем, разбросанные в прихотливых и сложных узорах, сверкали мириады ярких звезд — белых, оранжевых, красных, зеленоватых, голубых. Никогда никто из жителей Земли не видел подобного зрелища! Поражала не только необычайная ясность, с которой глаз без труда различал любую звезду — от крупной и слепящей до самой маленькой, казавшейся крохотной искоркой, выглядывавшей робко из глубокой складки небесного черного бархатного занавеса. Самым поразительным было то, что ни одна из звезд не мерцала, не переливалась, то притухая, то снова делаясь ярче, как это было привычным для жителей Земли, — нет, каждая звезда, крупная или мелкая, излучала неослабевающий далекий, но ровный свет.

И Сокол и Ван Лун были изумлены видом знакомых им с детства созвездий. Да и в самом деле, разве перед ними сейчас были те несложные комбинации из нескольких звезд, к которым привыкло человечество, всегда наглухо отделенное от чудесных картин Вселенной толстой пеленой земной атмосферы, безжалостно гасящей краски и яркие цвета! Те редкие мерцавшие звезды были лишь грубой канвой созвездий Большого Космоса. Только теперь Ван Лун и Сокол видели по-настоящему, с каким неисчерпаемым богатством фантазии вышивала природа эти сверкающие небесные узоры. Они отличались от видимых с Земли созвездий не меньше, чем многокрасочная талантливая картина от сухого и вялого рисунка карандашом. Вот выразительный крест Лебедя, вот недалеко от него неправильный четырехугольник Лиры. Еще дальше — выгнутый, словно приготовившийся к прыжку, Дракон, а около него, почти в сгибе его тела, начинается такая знакомая еще с детства вытянутая кастрюлька Малой Медведицы…

Вадим Сокол воскликнул:

— Ради одного этого чудесного зрелища я готов перенести любую перегрузку! Да неужели вы не ощущаете поэтичности этой несравненной картины?

Ван Лун покосился на своего экспансивного друга. Он лукаво прищурился:

— Спорить не могу, поэзия — очень хорошо и космическое небо — тоже. Но Николай Петрович придет и спросит: где завтрак? Вам можно заниматься поэзией. Шеф-повар должен подумать о прозе. А чтобы готовить завтрак, нужен свет. Значит, и вам придется сделать поэтическую паузу…

— Сухарь! Безнадежный сухарь!

— Очень приятно. Но небо, думаю, не изменится, пока мы позавтракаем, — кротко утешил Вадима Ван Лун, включая свет в каюте. — А как будет действовать невесомая автоматика?

Он уже успел благополучно перейти — или, может быть, правильнее сказать, «переплыть» — к противоположной стене каюты. Оторвавшись от зрелища космического неба, Сокол наблюдал за действиями друга.

Ван Лун повернул рукоятку в стене. Вслед за этим от стены отделилась небольшая квадратная панель и плавно опустилась вниз на коленчатых подставках, превратившись в стол. В открывшемся за ней проеме стены оказались полки вместительного буфета, уставленные посудой необычной формы, консервными банками, странными стеклянными бутылками — сплюснутыми, как фляжки; плоские стороны этих бутылок были резиновыми. Ван Лун уверенными движениями снимал с полок посуду, зажатую пружинными зажимами, и устанавливал ее на столе в такие же зажимы, каждый из которых соответствовал той или иной форме посуды. Расставив все на столе, Ван Лун удовлетворенно присвистнул:

— Совсем как в образцовом ресторане! Теперь еще салфетки. И можно приступать к еде.

— Без чаю, без горячего? — разочарованно отметил Сокол.

— Очень-очень сожалею. Зато получите стакан вина, хорошего вина, — утешил его Ван Лун. — Если, конечно, Николай Петрович разрешит…

— А почему бы ему не разрешить? — раздался веселый голос Рындина, показавшегося в дверях каюты. — Наоборот, он целиком поддерживает вашу идею, Ван. Сегодня — особый день. Стакан вина сегодня — это хорошо!

— Только странно как-то, что нет стульев. Кажется, что все не так, — посетовал Сокол, приближаясь к столу.

— Обойдемся, Вадим! А потом, поверьте мне, что воздух в наших условиях лучше самого удобного стула. Не забудьте только закрепиться пружинами у стола. Начнем, друзья!

Рындин первый «сел» у стола, приняв обычную позу сидящего человека. Этому помогло и то, что он защелкнул вокруг каждой ноги под столом пружинные кольца, вделанные под квадратной панелью. Его примеру последовали остальные. Теперь не приходилось опасаться, что неосторожное, резкое движение оттолкнет человека от стола и вынесет его на середину каюты.

Они «сидели» вокруг стола и, улыбаясь, поглядывали друг на друга. Действительно, вид человека, по сути ни на чем не сидящего, несмотря на схожую позу, а просто висящего в воздухе, был достаточно забавным.

Николай Петрович взял одну из бутылок, вынул из нее пробку и перевернул бутылку горлышком вниз. Как и следовало ожидать, из нее не вылилось ни капли. Тогда Рындин поднес бутылку к своей чашке — тоже необычной формы, суживавшейся кверху. Он вставил горлышко бутылки в верхнюю часть чашки и слегка нажал на резиновые стенки. Из горлышка медленно выползла большая красная капля вина. Она тоже явно не хотела отделяться от горлышка; несмотря на довольно большой объем, эта капля тотчас пряталась обратно в бутылку, стоило лишь слегка уменьшить давление на резиновые стенки. Рындин слегка встряхнул бутылку:

— Ну, отделяйся!

Крупная капля вина оторвалась от горлышка и осталась в чашке.

— Первый бокал готов!

Таким же образом Рындин наполнил остальные чашки и вставил бутылку обратно в зажим на столе.

— Наш первый тост — за великую советскую Родину, за советский народ! — торжественно произнес он, поднимая свою чашку.

Каждый взял по тонкой стеклянной трубочке и через нее выпил вино. Первым оторвался от чашки Сокол.

— Чудесное вино, — сказал он. — Никогда не пил такого!

— Скажу: все-таки космическое, — откликнулся Ван Лун.

— Но трубочка чертовски мешает, — продолжал Сокол. — Куда приятнее было бы пить без нее, прямо из чашки.

— А вы попробуйте, если для вас мало хорошо известных всем нам теоретических данных, — хитро подмигнул Ван Луну Рындин.

— Да нет, я понимаю, что это необходимо. А все-таки интересно попробовать. Неужто не справлюсь, даже если буду очень осторожным? — ответил Сокол.

Геолог выпустил трубочку из пальцев; она не осталась висеть в воздухе, а медленно поплыла к столу. Ван Лун с интересом следил за Соколом, который поднес чашку ко рту, попробовав потянуть из нее вино.

— Так, так, неугомонный вы экспериментатор, — шутливо подзадорил его Рындин. — Энергичнее!

Рука Вадима Сокола неожиданно вздрогнула, чашка качнулась. В ту же секунду из чашки вылетела шарообразная капля вина величиной с небольшое яблоко. Покачиваясь в воздухе и блестя круглыми боками, она пролетела мимо головы Сокола и понеслась дальше по каюте.

— Лови, лови! — воскликнул Ван Лун. — Вино улетает!

Капля плыла в воздухе дальше и дальше.

— Придется вам, действительно, ловить эту каплю: иначе она растечется по первому же предмету, с которым столкнется, — преодолевая смех, сказал Николай Петрович.

Сконфуженный Сокол выдернул ноги из пружинных колец и бросился вдогонку за каплей. Но поймать ее было нелегким делом. От малейшего колебания воздуха круглая капля сейчас же отклонялась в сторону, изменяя свое направление. Сокол настойчиво преследовал ее, но капля, словно живое существо, каждый раз уклонялась от него, подталкиваемая колебаниями воздуха, которые невольно производил своими движениями Сокол.

— Наверно, придется ловить прямо в рот! Руки очень сильно заняты, — невозмутимо заметил Ван Лун, наблюдая за стараниями Вадима.

Сокол, видимо, растерялся. Резким движением вытянутой вперед руки он попытался настичь каплю и схватить ее, забыв, что это жидкость. Ему посчастливилось зацепить каплю рукой — и тотчас она исчезла. Красное вино мгновенно облепило руку Сокола, быстро растеклось по пальцам и дальше под рукав. На манжете рубашки Вадима появилось ярко-красное пятно. И вся кисть будто оделась в красную перчатку — вино тонким слоем покрыло ее.

Рындин и Ван Лун дружно смеялись, пока Сокол, вернувшись к столу, смущенно вытирал руку салфеткой.

— Ну, жертва любопытства, убедились теперь, что с трубочкой удобнее? И что вообще, пожалуй, не стоит ревизовать данные нашей подготовки? — дружески осведомился Николай Петрович.

Сокол молча кивнул головой. Да, очевидно этот эксперимент был лишним…

Ван Лун вскрыл банку консервов и разложил содержимое по тарелкам. Здесь неожиданностей не было. Каждый хорошо помнил подготовку к условиям жизни без веса и ел осторожными, замедленными движениями. Сокол отметил про себя, что самым трудным было освоиться с полным отсутствием веса у кусочков пищи. Всякий раз рука, подчиняясь многолетней привычке к земным условиям, будто сама пыталась с соответствующим усилием приподнять кусок пищи. И если бы постоянным контролем не удавалось ее удерживать, всякий раз пища отлетала бы к потолку каюты.

Наконец завтрак был закончен. Ван Лун вынул из кармана свою трубку и набил ее табаком. Взяв трубку в рот, он вынул спички…

— Ван, дорогой, а вы помните наш уговор? — остановил его Рындин. — Не больше двух трубок в сутки. Мы не можем тратить драгоценный воздух на вашу дурную привычку!

— Николай Петрович, — жалобно взмолился Ван Лун, — позволю себе защититься. Это всего только первая! По крайней мере, в астроплане!

— Ну ладно, — махнул рукой Рындин. — И все-таки куда лучше бы вам вовсе бросить курить… А, да разве вас убедишь, этакого заядлого курильщика!

Ван Лун зажег спичку, как всегда выжидая, пока сгорит ее головка. Но спичка почти сразу погасла. Ван Лун зажег вторую. Но и эта погасла так же быстро. Сокол вопросительно взглянул на Рындина и заметил на его лице лукавую усмешку.

— В чем тут дело, Николай Петрович? — спросил он.

Рындин рассмеялся:

— Да ни в чем особенном, друг мой. Ван Лун, видимо, тоже экспериментирует или просто забыл одну из деталей нашей предполетной подготовки. А обязан был помнить, особенно если ему так хочется продолжать отравлять себя никотином. Это естественное явление для нашего невесомого мира. Спичка в обычных условиях горит лишь потому, что нагретый ее пламенем воздух поднимается вверх. Он расширяется от нагревания, становится более легким — и его вытесняют окружающие слои воздуха, холодные и потому более тяжелые. Значит, на Земле воздух все время поступает к пламени, поддерживая горение. А тут…

— Понимаю, вспомнил! — прервал его Сокол. — Здесь нет веса, поэтому нагретый воздух не становится легче, он остается около спички и не допускает к пламени свежего кислорода. Спичка гаснет. Все это так. Значит…

— Значит, надо слегка обдувать горящую спичку, чтобы удалять продукты горения и доставлять новый кислород для пламени, что мы сейчас и попробуем сделать для Ван Луна, — закончил Рындин. — Кстати, из всего этого выясняется, Ван, что вы без посторонней помощи не можете зажечь спичку. Великолепно, есть способ строго контролировать ваше курение!

Ван Лун зажег третью спичку, а Сокол осторожно начал помахивать над ней рукой. Пламя разгорелось. Сокол, не переставая, обмахивал огонек. Ван Лун так же осторожно зажег трубку и с наслаждением затянулся. Седые струйки дыма слоями повисли в воздухе около Ван Луна…

И вдруг Сокол закашлялся, глотнув дыма, и даже чихнул. Ван Лун виновато взглянул на него.

— Будьте здоровы, Вадим… — начал он — и сразу остановился: ему показалось, что у противоположной стены тоже чихнул кто-то. Что за чертовщина?.. Ван Лун вынул трубку изо рта и с недоумением спросил: — Думаю, акустические эффекты не могут появляться из-за утраты веса? Откуда такое громкое эхо?

Ему отвечали не менее удивленные взгляды Рындина и Сокола: конечно, потеря веса не имела никакого отношения к эхо!

Ван Лун хотел было положить трубку на стол, но, вспомнив о невесомости, просто оставил ее в воздухе. Затем он выразительно приложил палец к губам и тихо двинулся вдоль стены туда, откуда донеслось странное эхо.

Там, в стене, находилось несколько высоких ниш, скрытых подвижными шторными крышками, какие бывают на конторских столах. В этих нишах хранились усовершенствованные легкие скафандры с аппаратами для дыхания. В астроплане было всего четыре таких скафандра: три — в нишах центральной каюты и один, запасной, — на складе. Они могли очень пригодиться на случай необходимости работать в атмосфере, непригодной для дыхания, или вводе. Если понадобится, в этих скафандрах можно было даже выйти из корабля в межпланетном пространстве: они были достаточно упругими, несмотря на свою легкость, и обогревались электричеством.

Ван Лун приблизился к крайней нише, откуда, как ему казалось, донеслось необычайное эхо. Он снова прислушался. Тишина. Две пары глаз, Рындина и Сокола, внимательно следили за его действиями. Сокол приподнялся от стола:

— Что вы хотите делать, Ван?

Ван Лун остановил его жестом руки. У него были свои соображения. Придерживаясь за кожаную петлю, он нажал кнопку в стене. Шторка скользнула вниз, открывая нишу.

В ней, как и следовало ожидать, стоял прикрепленный к стене зажимами серо-зеленый, покрытый металлической сеткой, резиновый костюм с прозрачным, закругленным сверху цилиндром из прочнейшего органического стекла. Цилиндр-шлем тускло поблескивал, отражая свет из каюты. Кроме скафандра, в нише не было ничего.

Ван Лун нажал еще одну кнопку. Яркий свет внутренней электрической лампочки залил нишу.

И команда астроплана с изумлением увидела в прозрачном цилиндре-шлеме чье-то лицо. На Ван Луна растерянно смотрели широко открытые глаза неизвестного человека, находившегося в скафандре.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

Итак, академик Рындин продолжал свой доклад:

— Советская наука за последние годы вплотную подошла к осуществлению космического перелета на ближайшую планету. В наших руках был такой изумительный способ передвижения в пространстве, как ракетные корабли, созданные по гениальной идее великого русского ученого и изобретателя Константина Эдуардовича Циолковского. Вооруженные автоматикой, электроникой, атомной энергией и другими блестящими достижениями науки, мы можем теперь осуществить то, что еще несколько десятков лет назад казалось красивой, но несбыточной мечтой. Советскими учеными был создан искусственный спутник Земли — он и поныне обращается вокруг нашей планеты вместе с другими спутниками, созданными учеными других стран. Как вы помните, этот первый ракетный корабль с установленными на нем долгодействующими автоматическими приборами и радиоаппаратурой был заброшен на высоту в 265 километров. Его рассчитали так, чтобы он совершал полный оборот вокруг Земли за 90 звездных минут. Следовательно, на протяжении одних суток он делает 16 оборотов вокруг Земли. А за это время давно знакомый вам спутник «Диск-1» успевает вернуться к местности, над которой он уже пролетал ровно сутки назад. Вот почему вы так регулярно видите спутник «Диск-1» над нашей Родиной в любой телескоп. Еще один постоянный искусственный спутник «Диск-2» был создан в Китае спустя три года. Эта задача оказалась более сложной. Второй межпланетный аппарат забросили с Тибетского плоскогорья уже на высоту в 35 тысяч 800 километров. Спутник «Диск-2» виден с различных точек Земли ежедневно в одно и то же время. Регулярно в 8 часов вечера, например, он оказывается над Москвой, как по расписанию. Конечно, наблюдать его можно только в условиях обсерватории, ибо «Диск-2» сравнительно очень мал. Но вместе со своим братом «Диском-1» он верно служит науке и каждый вечер напоминает нам о наших друзьях, ученых великого китайского народа.

С помощью искусственных спутников ученые уточняют метеорологические наблюдения — в частности, исследуют распространение и характер облачного покрова Земли; спутники помогают нам наблюдать за движением льдов в Арктике и Антарктике и в прилегающих к ним океанских просторах; наконец, спутники служат ретрансляционными станциями для ультракоротковолновых радиопередач: благодаря им телепередачи московского центра видит вся наша огромная страна и вместе с нею — и вся Европа. В частности, и сейчас мой доклад передается по Советскому Союзу при помощи искусственного спутника «Диск-2».

Всех аплодисментов, вспыхнувших после этой фразы, академик Рындин, естественно, не слышал, так как сейчас рукоплескали миллионы телезрителей, по достоинству оценивших это его напоминание.

— Пять лет назад мы отправили первый советский ракетный корабль на Луну. Конечно, он летел без пассажиров. Этот корабль-снаряд должен был послужить лишь практической проверкой наших расчетов. В носовой части этого корабля находилось взрывающееся устройство, своеобразная бомба. Что ж, «Луна-1» блестяще подтвердила наши расчеты. Точно в предусмотренное время ракетный снаряд долетел до Луны и упал на нее — астрономы видели в свои телескопы первый взрыв на Луне. Межпланетное сообщение было открыто!

Буря оваций пронеслась по залу.

— Два года назад с Земли вылетел второй ракетный межпланетный корабль — «Луна-2». По решению Советского правительства, этот полет также состоялся без пассажиров. Экспериментальный перелет Земля — Луна — Земля был генеральным испытанием автоматических приборов управления — нельзя еще было рисковать жизнью ученых. Снабженный совершеннейшими автоматическими установками, астроплан «Луна-2» управлялся по радио с Земли. Ученые наблюдали за полетом и изучали данные, передававшиеся с межпланетного корабля. Межпланетное испытание автоматических установок прошло блестяще! Астроплан облетел вокруг Луны и, возвратившись на Землю, благополучно снизился на Азовском море. Вы все знаете об этом. Вы видели великолепные фотографии, сделанные автоматическими аппаратами, находившимися на этом корабле. Впервые в истории науки мы заглянули на ту сторону Луны, которая была недоступна нашему глазу, и установили, кстати, что она ничем существенным не отличается от давно известной нам. Но, конечно, не только ради этого «Луна-2» была отправлена в межпланетный перелет. Этот перелет подтвердил возможность пассажирских полетов в мировом пространстве. Теперь, имея некоторый практический опыт астронавигации, мы можем осуществить полет на Венеру.

Огромный коллектив научных институтов Советского Союза, Китая и народно-демократических республик настойчиво работал последние годы над тем, чтобы всесторонне подготовить наше путешествие, обеспечить его успех. Конструирование астроплана и его строительство проведены Московским и Пекинским институтами межпланетных сообщений. Новое атомное горючее для наших ракетных двигателей — атомит — создано Ленинградским и Киевским институтами физической химии. Оптические приборы астроплана изготовлены Пражским институтом экспериментальной оптики. Сложная система получения в пути электрической энергии разработана и осуществлена учеными Шанхайского института энергетических проблем. Внутреннее оборудование корабля создано на опытных заводах Варшавского института гигиены. Свою долю участия внесли также научные институты Будапешта, Кантона, Софии, Берлина.

Как видите, наш астроплан «Венера-1» создан действительно усилиями ученых и инженеров всего великого демократического лагеря народов мира! Ученые рассчитали все, взвесили и учли все возможности, и я смело могу сказать: мы вооружены знаниями, опытом, вдохновлены доверием к нам со стороны великой советской Родины и дружеских народов демократического лагеря — и сделаем все для того, чтобы выполнить наши задачи!..

Выразительным жестом академик Рындин остановил рукоплескания:

— Друзья, не спешите. Приберегите рукоплескания до нашего возвращения. Перед нами — большое, трудное и длительное путешествие по неведомому океану Вселенной. Мне вспоминается красивый поэтический миф об аргонавтах. Помните его? Этот миф рассказывает об отважных героях, древнегреческих моряках, которые на маленьком кораблике отправились в далекое путешествие — на поиски золотого руна, шкуры чудесного барана, обладавшей, как они верили, волшебными свойствами. На своем крохотном корабле, называвшемся «Арго», моряки, выйдя из Эгейского моря, преодолели дотоле неведомое им грозное Черное море, казавшееся путешественникам загадочным и опасным. Древний миф рассказывает, как отважные моряки вышли победителями из смелого поединка с грозными силами природы и нашли золотое руно в Колхиде, как называлась тогда западная Грузия. Героические путешественники на корабле «Арго» победили! Думая о нашем путешествии, я всегда вспоминаю эту красивую и вечно юную сказку… Ведь и мы, подобно древнегреческим аргонавтам, поплывем по неведомому бесконечному океану Вселенной, преодолевая его бурные эфирные волны, возможные, хотя и неизвестные еще нам бури и штормы, борясь с могучими силами космических стихий, в надежде отыскать наше золотое руно. Современные аргонавты Вселенной надеются достичь не меньших успехов, чем древние аргонавты греческого мифа!

Академик Рындин остановился, взволнованный. Затем он поднял руку, словно успокаивая и себя и слушателей.

— Впрочем, это, конечно, только поэтическое сравнение. Поверьте, ученые тоже любят поэзию. Итак, сегодня, дорогие товарищи, мы надолго прощаемся с вами. Как вы уже знаете, через несколько суток мы вылетаем с межпланетной станции у подножия Казбека. Почему избрано это место для старта нашего корабля? Чтобы достичь Венеры, наш корабль должен развить скорость в 11,5 километра в секунду. Это — огромная скорость, а развить ее надо чрезвычайно быстро, затратив при этом очень много горючего. И вот мы прежде всего используем скорость вращения самой Земли с запада на восток. Астроплан стартует в районе Центрального Кавказа, на 43-м градусе северной широты. Скорость вращения Земли на этом градусе составляет около 340 метров в секунду. Можно считать, что эти 340 метров в секунду являются нашим прямым выигрышем, не так ли? Ведь мы полетим в направлении с запада на восток, то есть используем эту готовую скорость. Дальше. Мы разгоним астроплан по взлетной рельсовой дороге, которая ведет на вершину Казбека. Что это даст нам? Вплоть до конца взлетной дороги мы не затратим ни грамма горючего: наш астроплан понесет ракетная тележка. Ее двигатели быстро разгонят астроплан и вынесут его на вершину Казбека, на высоту около 5 километров, где сопротивление воздуха почти вдвое меньше, чем на уровне моря. Это будет продолжаться всего 25 секунд, но за это время ракетный корабль приобретет скорость 600 метров в секунду. На вершине Казбека, где обрывается взлетная рельсовая дорога, астроплан оторвется от тележки и полетит дальше, продолжая ускорять полет, так как в момент отрыва от тележки начнут работать его собственные ракетные двигатели. А тележка скатится по рельсам обратно вниз, израсходовав полностью свой запас горючего.

Академик Рындин сделал паузу. И когда он заговорил опять, голос его зазвучал мягко и проникновенно: так говорят о друзьях, о настоящих, испытанных товарищах.

— Три человека будут пассажирами астроплана «Венера-1». На меня возложено руководство экспедицией, моими товарищами являются известный геолог и химик Вадим Сергеевич Сокол и виднейший китайский ученый-энергетик товарищ Ван Лун, профессор Шанхайского института. Нас, как видите, очень мало. Поэтому каждому придется выполнять целый комплекс обязанностей. Вот почему нам пришлось всерьез изучить новые специальности, дополнительно к тем, которыми мы владели раньше. Профессор Ван Лун несет дополнительно обязанности штурмана нашего корабля, радиста, фото— и кинооператора. Кроме того, на нем лежат физиологические исследования во время полета, а также ответственность за наш быт, которую он разделяет с Вадимом Сергеевичем Соколом: оба они посменно будут выполнять еще и обязанности повара астроплана. Правда, руководство в этом скромном, но важном для нас деле принадлежит товарищу Ван Луну как более опытному путешественнику, чем товарищ Сокол.

Так или иначе, нагрузка товарища Ван Луна — не из малых. Вадим Сергеевич Сокол, естественно, будет занят физическими и химическими опытами и биологическими исследованиями, собиранием минералогических и петрографических образцов; на нем лежат метеорологические наблюдения — и он же является запасным пилотом астроплана. Впрочем, товарищ Ван Лун тоже сумеет в случае необходимости занять место за пультом управления: ведь мы свыше года занимались тренировкой и готовились к полету.

— Кстати, я хотел бы тут отметить одно хотя и случайное, но очень важное для нас обстоятельство. Советское правительство с радостью включило в состав экспедиции представителя великого китайского народа, нашего друга профессора Ван Луна. Под его руководством Шанхайский институт энергетических проблем разработал и создал для астроплана «Венера-1» остроумную, совершенно оригинальную и ценную систему получения электроэнергии на всем протяжении перелета. Эта великолепная конструкция товарища Ван Луна радикально разрешила один из важнейших вопросов, стоявших перед конструкторами астроплана. Мы с избытком обеспечены теперь электроэнергией с момента вылета корабля и до его возвращения на Землю — вот что дал нам научный и технический талант профессора Ван Луна! Но, кроме того, оказалось, что этот выдающийся китайский ученый является в то же время и опытным путешественником и страстным охотником на крупного зверя. Достаточно сказать, что профессор Ван Лун объездил весь Китай, Сибирь, Индию и Индокитай, принимая участие и руководя некоторыми исследовательскими экспедициями Всекитайского географического общества. Вы, конечно, знаете, что на Венере нашей экспедиции придется, возможно, встретиться с опасными и многочисленными хищными животными. Эта планета, как вам известно, значительно моложе Земли, там не может еще быть людей. Но на Венере могут оказаться неизвестные нам животные, возможно — хищники. Если это так — товарищ Ван Лун будет нашим надежным защитником. Его опыт путешественника и охотника очень пригодится экспедиции. Ну, конечно, мы можем только пожалеть, что наш астроплан не в состоянии вместить хотя бы одного из представителей животного мира Венеры, так как товарищ Ван Лун, наверно, помог бы нам изловить, привезти на Землю и показать вам такой образчик!

Николай Петрович Рындин снова переждал, пока уляжется смех, и закончил:

— Через 146 дней астроплан окажется на Венере, где, по условиям астронавигации, нам придется пробыть довольно долго — 467 дней: раньше улететь на Землю нам не удастся. За это время экспедиции представляется возможность изучить неведомую планету.

Итак, через три дня — старт нашего астроплана «Венера-1». Свершается давняя мечта человечества, веками казавшаяся красивой, несбыточной сказкой. Еще совсем недавно, в пятидесятых годах нашего столетия, межпланетное путешествие оставалось неосуществимым, хотя мировая наука уже овладевала атомной энергией. Тогда, как и раньше, Советскому Союзу и его друзьям, великому Китаю и другим народно-демократическим республикам, приходилось тратить слишком много сил и средств на оборону. Этот трудный период — позади. Наши народы полностью отдали все свои силы мирному строительству, развитию науки и техники. Прошло всего несколько десятилетий — и человечество видит, как могучая атомная энергия, служащая делу мира, дает нашим народам возможность осуществить вековую мечту, делает явью путешествие на другую планету. Поэтому и прикованы сейчас— к нашей стране, великому Советскому Союзу, взгляды, мысли и чувства всех людей земного шара: Советская страна впервые в мире воплотила в жизнь давнюю мечту лучших умов человечества и начинает овладевать мировым пространством! Мне хочется сказать вам в заключение только одно: участники первой межпланетной экспедиции безгранично благодарны Родине за доверие и уверены, что оправдают его!

Последние слова академика Рындина вызвали новую бурю аплодисментов. Огромный зрительный зал Дворца Советов восторженно рукоплескал руководителю первой межпланетной экспедиции и его товарищам — отважным аргонавтам Вселенной.

…Всего три дня отделяли человечество от великого, все еще казавшегося многим фантастическим, события — отлета первого советского пассажирского астроплана с тремя участниками экспедиции на Венеру.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

— Что это? — вскрикнул пораженный появлением незнакомца Вадим Сокол.

От неожиданности он подскочил — и его сразу отбросило вверх, к потолку. Ударившись головой о мягкую обивку, Сокол едва успел схватиться за спасительную петлю в потолке. Но его глаза не отрывались от лица незнакомца, который сейчас смотрел на молодого ученого, однако не так растерянно, как на Ван Луна.

Николай Петрович Рындин покачал головой: вот она, неизвестная причина лишнего веса астроплана!..

И только Ван Лун оставался спокойным и невозмутимым — по крайней мере, внешне. Прикоснувшись к основанию прозрачного цилиндра-шлема, там, где цилиндр соединялся изогнутым металлическим кольцом с плечами и грудью скафандра, он убедился, что шлем не примкнут к скафандру, и, отступив на шаг, с церемонной вежливостью произнес:

— Прошу, уважаемый товарищ, прошу! Выходите. Будем знакомиться!

Незнакомец не заставил себя ждать. Он откинул назад прозрачный шлем, взялся руками за металлическое наплечное кольцо и, опустив его, с трудом выкарабкался наружу. Но, вылезая из скафандра, он, естественно, не рассчитал движений и, неожиданно для себя взлетел вверх и поплыл вдоль каюты к противоположной стене.

— Что это? — испуганно вскрикнул незнакомец звонким голосом, будто копируя предыдущий возглас Сокола. Он беспомощно забарахтался в воздухе, пока сильная рука Ван Луна не схватила его за плечо.

— Полагаю, давайте знакомиться, молодой товарищ. Кто вы? Зачем оказались тут? — все так же сухо, вежливо осведомился Ван Лун, всматриваясь холодно прищуренными глазами в лицо неизвестного. — Впрочем, вы, если не ошибаюсь, девушка?..

Даже в невозмутимом голосе Ван Луна послышалась нотка изумления. Черт знает что такое! Неизвестное лицо в астроплане, да еще девушка! Между тем это было именно так.

«Неизвестное лицо» было одето в темно-синий комбинезон с большими карманами на груди и шароварах. Под широкими складками комбинезона угадывалась стройная девичья фигура.

На вид незнакомке было не больше двадцати лет. Тонкое, очень бледное лицо девушки, с крутым, упрямым подбородком, светло-карими глазами, пушистыми изогнутыми бровями и задорным коротким носиком, все еще было растерянным.

Но, как отметил наблюдательный Ван Лун про себя, это не имело ничего общего с растерянностью человека, застигнутого врасплох. Мало того, Ван Лун готов был поклясться, что на лице ее было задорное выражение уверенности в себе, как бы говорящее: «А вот вы ничего со мной и не сделаете!»

— Думаю, где-то даже видел вас, — произнес Ван Лун, снова овладев собой. — Где это было? Гм… сейчас, сейчас!

Изумительная память путешественника Ван Луна походила на чувствительную фотопленку, которая автоматически запечатлевала все, на что хотя бы случайно падал его взгляд. И теперь эта пленка — кадр за кадром — быстро раскручивалась в обратном направлении. В Китае, во время путешествий?.. Нет, не годится, девушка слишком молода. Астроплан, подготовка, Кавказ, долина… нет, тоже не то, хотя уже ближе. Москва… Так, еще, еще ближе! Есть!

Ван Лун спокойно осведомился:

— Ваш интерес к географии весьма похвален, милая девушка. Но зачем вы здесь? Мы на Венере не собираемся охотиться на тигров. Помню, они вас занимали больше всего.

Девушка изумленно взглянула на него:

— Как? Вы помните это, товарищ Ван Лун? Но ведь нас было много, и спрашивали все…

Не отвечая ей, Ван Лун обернулся к Рындину:

— Эта молодая особа была с экскурсией в географическом музее Академии наук в Москве, когда осматривал его и я. Очень сильно интересовалась тиграми. Расспрашивала меня настойчиво, сколько мне удалось убить полосатых зверьков. Не думал, что буду беседовать с нею в ракетном корабле. Но и тогда, позволю себе заметить, — продолжал он, снова обращаясь к девушке, — меня тоже не интересовали зайцы. Даже межпланетные.

Девушка, начавшая было приходить в себя, вдруг еще больше побледнела. И от этого у нее на лбу под спутавшимися густыми волосами ярче выделилась багровая свежая ссадина. Это заметил и Сокол, который встревоженно воскликнул:

— Галя, вы расшиблись! Надо сейчас же промыть!

Окончательно озадаченный Рындин вопросительно взглянул на геолога. Ван Лун хитро присвистнул:

— Очень-очень интересно! Нашу девушку, оказывается, знает и Валим. Полагаю — значительно лучше меня! Тогда прошу вас, друг, объясните, в чем тут дело?

Сокол сердито отмахнулся от него:

— Ничего я не могу объяснить. Для меня это такая же неожиданность, как и для вас.

— Но ведь вы с ней знакомы? — добавил Рындин.

— Знаком, — неохотно согласился Сокол. — Это Галина Рыжко, студентка Политехнического института. Я читал там лекции, и она не раз расспрашивала меня о путешествии на Венеру и говорила, как бы ей хотелось принять в нем участие. Но я никогда не думал…

— Что она будет тут… как это?.. как межпланетный заяц? — безжалостно закончил за него Ван Лун. — Понимаю… — Он обернулся к девушке: — Эта маленькая вещь, надеюсь, ваша?

На ладони его лежала найденная в каюте пуговица с обрывком темно-синей материи — той самой материи, из которой был сшит комбинезон девушки.

— Дырку вижу на вашем левом рукаве, — продолжал Ван Лун. — Думаю, оторвалась, когда вы торопились туда, в скафандр. Да? Пуговица легко пришивается. Легкомысленный поступок нелегко кончается.

Насмешливо-суровый тон Ван Луна заставил девушку смущенно опустить глаза. Но профессор все так же сурово продолжал:

— Так, понимаю, вы решили принять участие в нашем путешествии? Очень-очень похвально. А кто вас приглашал? Межпланетный корабль — не трамвай, не автобус. Там всегда может быть лишний пассажир. Тут — нет! Вы надеялись, что вас не выкинут из астроплана? Очень напрасно, девушка.

— Подождите, Ван Лун, — остановил его Николай Петрович. — Вы совсем запугаете ее. Ну-с, отвечайте, девушка. Мы ждем. Ведь теперь скрывать уже нечего. Не бойтесь.

Девушка порывисто подняла голову. На ее глазах блеснули слезы, но она решительно и смело сказала:

— Я ничего не боюсь. И скрывать мне нечего. Меня, конечно, по заслугам бранят! И пусть товарищ Ван Лун поступает, как хочет, если…и, наконец, вы имеете право, я не должна была… я все понимаю! Только это не так, я докажу, я все рассчитала… и просто не могла… вот когда увидела, как пробовали корабль, ничего не могла сделать уже, решила, что полечу тоже… ой!

Она замолкла, будто собираясь с силами. Свободной рукой она прикоснулась к ссадине на лбу, поморщилась от боли и неуверенно пошевелила плечами, как бы пытаясь освободиться от какой-то тяжести. Лицо ее побледнело еще больше, она беспомощно прикрыла глаза и пошатнулась. Ван Лун подхватил ее своей крепкой рукой:

— Что с вами?

— Наверно, разволновалась очень, — сказал Сокол, сочувственно поглядывая на белое, как мел, лицо девушки.

— Нет… это не потому, — ответила она, с трудом произнося слова. — Просто… меня сильно бросало… и давило там, в скафандре… мне очень стыдно, что я не выдержала как следует… и вот сейчас…

Голова ее упала на грудь, она замолчала, тяжело дыша.

— Вадим, скорее дайте ей вина! — встревоженно сказал Николай Петрович. — Друзья мои, девушка перенесла ускорение и огромную перегрузку без всяких облегчающих приспособлений. Только подумайте: вы были в упругих гамаках, я — в мягком кресле, а она — в жестком скафандре, в этой темной нише… Страшно представить, что она перечувствовала! — Он вспомнил о своем ощущении в то время, когда астроплан бешено ускорял движение — сначала по взлетной рельсовой дорожке, а затем под воздействием своих мощных ракетных двигателей.

Вадим Сокол уже протягивал девушке чашку с вином и трубочку. Галя отпила немного. На ее щеках появился слабый румянец.

— Я, конечно, очень виновата перед вами, Николай Петрович, но я не могла иначе… — сконфуженно сказала она.

— Совсем добрая знакомая! Прямо по имени и отчеству обращается! — подхватил Ван Лун. — Но, в самом деле, что вы хотите делать в нашем астроплане?

— Лететь на Венеру, помогать вам и вернуться с вами обратно на Землю, — невозмутимо ответила девушка.

Рындин пожал плечами:

— Вполне понятно, что лететь. Не выкинем же мы вас теперь, действительно, за борт корабля. Но…

— Вот и я надеюсь, что не выкинете, — уже лукаво подтвердила она.

Рындин с недоумением развел руками:

— Послушайте, милая девушка… кажется, Галя? Ваши мужество и смелость очень похвальны. Но неужели вы, действительно, не понимаете, что вы наделали? Вы утяжелили астроплан — и это уже сказалось на нашем курсе. К счастью, посты управления на Земле заметили это и вовремя выправили курс. Дальше: подумали ли вы о тех трудностях и опасностях, которые ожидают нас? Представляете ли вы себе, как может отразиться и в дальнейшем на общей судьбе экспедиции ваше неожиданное появление здесь? Ведь профессор Ван Лун, по сути, вполне прав! Наш корабль рассчитан только на трех пассажиров. На троих рассчитаны и все наши запасы. Чем, например, нам кормить вас, а?

— Я, Николай Петрович, привыкла есть очень мало. Весь последний месяц я приучала себя к этому. Мне хватит самой маленькой крошечки, — умоляюще сказала Галина Рыжко.

Рындин не смог удержать улыбки: положительно, ему начинало что-то нравиться в этой девушке, которая упорно держалась своего и на все находила ответ, хотя бы и наивный.

— Ну, об этом потом, — сказал он по возможности строго. — Кто вы, сколько вам лет?

— Меня зовут Галиной Рыжко, Галей. Мне девятнадцать лет. Я студентка второго курса Политехнического института. Комсомолка.

— И все же решились на такой недисциплинированный поступок — тайком забраться в астроплан? Поставить под угрозу успех нашей экспедиции? — с укором сказал Рындин.

Галя Рыжко смутилась — едва ли не в первый раз:

— Николай Петрович, я понимаю, я совершила в этом смысле недостойный поступок. И, наверно, понесу наказание… когда возвращусь на Землю, — добавила она. — А в астроплане ведь комсомольской организации нет.

— М-да… — согласился Рындин, поглаживая свою седую бородку и искоса посматривая на спутников: оба они были явно не комсомольского возраста. Нет, она даже находчива и остроумна, эта девочка!

— Но у меня, правда, не было другого выхода, — продолжала Галя. — Ведь я твердо решила, что должна лететь! Я писала вам, просила взять меня с собой, доказывала, что подготовилась и пригожусь вам.

— Писали мне?

— Да, писала, и не раз. И всегда получала плохие ответы. Правда, не от вас лично, а от вашего секретаря. Ну чего можно ожидать от бездушного секретаря? Бюрократ — и все!

— Это почему, позвольте осведомиться? — настороженно спросил Рындин, вспомнив своего исполнительного и как будто очень отзывчивого секретаря. — Я, знаете, что-то не замечал.

— Так то вы, а то я, — убежденно ответила Галя. — Как же не бюрократ, если на псе письма, даже самые убедительные, всегда отвечает одно и то же: «удовлетворить вашу просьбу невозможно». Твердит одно и то же, будто зазубрил. И не обращает внимания на доводы. Типичный бюрократ!

— Та-ак, — понимающе покачал головой Рындин. — И его ответы вас не убедили?

— Конечно, нет! Правда, сначала я растерялась…

— Не может быть! — убежденно прервал ее Ван Лун.

— Почему? Конечно, растерялась, — простодушно посмотрела на него Галя. — Все-таки ответ от имени академика Рындина. А потом я подумала: это ведь отвечает не сам академик Рындин, у него, наверно, нет даже времени прочитать мое письмо. И тогда я решила сама все рассчитать, проверить.

— И что же?

— И оказалось, что секретарь — бюрократ. Меня можно было взять. И я решила, что полечу с вами на Венеру и обратно.

— Нет, вы слышите? — всплеснул руками Рындин. — И обратно! Ну, дальше?

— И у меня не было другого способа, кроме того. чтобы тайком пробраться в корабль. Это было очень трудно, знаете.

— Еще бы! — подтвердил Рындин. — Остается только удивляться, как это можно было сделать при такой охране.

Галина улыбнулась — задорно и весело:

— Ну, если хочешь, то перехитрить всегда можно. Особенно девушке. Важно — сильно захотеть. Мне помог мой комбинезон механика. Вот я и пробралась. Залезла в скафандр. А товарищ Ван Лун нашел меня… к счастью, уже теперь, когда корабль летит.

Рындин многозначительно переглянулся с товарищами. Положение, в самом деле, было своеобразное: ведь и правда, ни в космическое пространство эту девушку не выкинешь, ни на Землю отсюда не вернешь.

Галя Рыжко тем временем задумчиво крутила в руках пуговицу от комбинезона, полученную от Ван Луна. Подняв голову, она заметила взгляд Рындина и совершенно спокойно объяснила:

— Это когда я лезла в скафандр… торопилась, чтобы успеть. Боялась, что вы возвратитесь. Ну, ничего, я пришью.

Девушка разговаривала так непринужденно, будто и в самом деле она не сделала ничего особенного. Ну, ехала, скажем, в троллейбусе зайцем. Контролер обнаружил, заставил купить билет — и все тут. Можно ехать дальше. Только следует вспомнить и о том, чтобы пришить пуговицу, оторвавшуюся при посадке. благо она нашлась. Именно так подумал Сокол, Он искоса посмотрел на девушку:

— Слушайте, Галя, вы, очевидно, не понимаете все же, что натворили. Ведь я вам не раз объяснял всю невозможность, всю несуразность вашего настойчивого стремления отправиться с экспедицией.

— И вовсе не так! — горячо возразила она. — А помните, как вы сказали, что сами лично были бы рады, если бы я полетела с вами? Помните? Нет, вы помните?

Сокол беспомощно развел руками. Краснея, он ответил:

— Но ведь это я говорил совсем в другом плане… так сказать, в личном.

— А личное всегда неотделимо от общего, и наоборот! — торжествующе заявила Галя. — И я тогда же поняла, что если бы не официальное запрещение взять кого-нибудь еще, то и вы согласились бы… Может быть, даже скорее, чем другие, — добавила она, потупив глаза и едва заметно улыбаясь.

— Прямо удивительно! — теперь уже совершенно искренне возмутился Ван Лун. — Вы полагаете, все дело в официальном запрещении? Так: запрещено — и все? А позволю себе спросить: продукты? Ваш, простите, вес? И где польза от вас, извините, в чем?

— Напрасно вы сердитесь, товарищ Ван Лун, — обезоруживающе простодушно ответила девушка. — Есть я буду очень мало, ведь я уже говорила, что специально тренировалась и не обременю вас. Вес у меня маленький-маленький, всего пятьдесят шесть кило. И к путешествию я подготовилась. Могу, Николай Петрович, помогать вам в работе с приборами. Специально училась в обсерватории.

— Что?

— Моя мама работает в Крымской астрономической обсерватории. И я всегда очень интересовалась астрономией, помогала маме и раньше. Ну, конечно, она ничего не знала о моих планах. Мамы — они еще хуже бюрократов-секретарей, их никогда ни в чем нельзя убедить, вечно считают тебя девчонкой, будто сами никогда не были молодыми. Вот… Вам, Вадим Сергеевич, буду помогать искать на Венере ультразолото. Я всегда очень любила химию и геологию. И могу даже взять на себя приготовление пищи на корабле, это ведь женское дело, — закончила она, искоса глянув на Ван Луна. Заметив, что он с интересом посмотрел на нее, Галя добавила: — Еще умею немного стрелять. Меня хвалили в нашем кружке. Конечно, не то чтобы по-настоящему, как вы, товарищ Ван Лун, но немного могу.

Ван Лун разыскал свою трубку, которая за это время успела уплыть к противоположной стене, и с большим трудом снова зажег ее. Бойкая девушка, ничего не скажешь, у нее на все находится ответ. Насчет приготовления пищи — это, конечно, идея, хм… очень-очень скучное занятие для мужчины, что ни говори…

Галя Рыжко уже заметила раздумье Ван Луна и, чуть-чуть улыбаясь, поспешила добавить:

— И я не курю, значит — не буду тратить на себя много воздуха. Видите, все не так плохо, как вам казалось.

— Что это, Николай Петрович, — почти добродушным тоном пожаловался Ван Лун, отворачиваясь от Гали, чтобы она не заметила его невольной улыбки, — она, отмечу, позволяет себе уже шутить со мной!

— Обождите, Ван, — ответил Рындин, — все это слишком серьезное дело. Ведь ее надо будет кормить, понимаете? Где мы возьмем для нее еду?

Но вместо Ван Луна ответила сама Галя:

— Астроплан будет лететь до Венеры, я помню, сто сорок шесть дней. На спуск на Венеру понадобится, допустим, еще несколько дней. Я помню все расчеты и цифры в статьях и докладах, особенно в ваших, Николай Петрович. Я их чуть ли не наизусть заучила. В общем — округленно — получается около ста шестидесяти дней. На обратный путь будем считать столько же. Итого — триста двадцать. Пребывание на Венере — еще почти пятьсот дней. А продуктов взято намного больше. Да есть еще и резервный запас. Значит, хватит и на меня. Вот!

Сокол чувствовал себя неудобно — особенно потому, что так не вовремя смутился. Решив, что пора и ему подать голос, он откашлялся и сказал:

— Все это хорошо, Галя, допустим. А вот представьте себе, что нам не удастся пополнить наши запасы на Венере. Что будет тогда?

— Никак не могу представить, — решительно ответила девушка, продолжая невинно смотреть на Николая Петровича, будто это он задал ей вопрос, а не Сокол. — Никак не могу! Вадим Сергеевич столько рассказывал мне о разных диковинных животных, которых экспедиции придется встретить на Венере. И говорил. что если бы я полетела, то он убедил бы товарища Ван Луна специально подстрелить молоденького игуанодона и угостить меня жаоким. Увеоял, что это будет похоже на телячью отбивную, только еще нежнее. Он очень красиво тогда рассказывал. И я всегда верила ему, Николай Петрович!

Сокол бурно раскашлялся. Затем ему пришлось еще протирать и очки, тем более что Рындин рассмеялся и даже Ван Лун широко улыбнулся.

— Нет, правда, ее ничем не проймешь: упрямая и за словом в карман не лезет, — сказал наконец Николай Петрович. — Товарищи, у меня есть предложение.

— Какое?

— Судя по ее словам, она знает довольно много. Но давайте проверим, с кем мы в действительности имеем дело. Пусть каждый из нас задаст ей несколько вопросов по своей специальности, а наша новая знакомая докажет свою подготовленность к путешествию. Я даже могу начать.

Ему никто не возражал. Николай Петрович собрал в кулак свою бородку и посмотрел исподлобья на Галю Рыжко.

— Так. Э… скажите нам, пожалуйста, каково расстояние от Земли до Венеры?

— Во время так называемого противостояния, то есть когда расстояние между этими планетами самое короткое, — тридцать девять миллионов километров, — одним духом выпалила Галя.

— Гм… Правильно, знаете…

Николай Петрович перевел взгляд на Ван Луна, потом снова посмотрел на Галю: она уверенно и независимо подняла голову, короткий ее носик выглядел еще задорнее.

— Так… Теперь скажите, что такое альбедо? — продолжал Рындин.

— Это — количество отражаемого планетой света.

— Чему равно альбедо Венеры?

— Пятьдесят девять процентов.

— А Луны?

— Семь и три десятых процента.

— Какой вывод из этого вы сделаете?

— На Луне нет атмосферы, а на Венере есть, и она очень плотная, так как отражает много света…

Вопросы и ответы следовали без замедления. Рындин развел руками:

— Гм… да-да, — покачал он одобрительно головой. — Она меня, знаете, убедила, друзья мои. А ну, Вадим, проверьте теперь вы. И, знаете, без всяких скидок на знакомство!

Вадим Сокол обиженно пожал плечами. Он решительно поправил очки, и без того вполне правильно сидевшие на носу, и задал первый вопрос:

— Ну вот, вы сказали об атмосфере Венеры. Что вы помните еще об этом? Хотя бы в общих чертах.

— А точных сведений об атмосфере Венеры вообще еще нет, как вы сами мне говорили. — Галя Рыжко на этот раз смотрела прямо в глаза Соколу. Это был не иронический взгляд, боже упаси, но казалось, что где-то в глубине ее светло-карих глаз едва заметно вспыхивают и сейчас же угасают насмешливые огоньки. — По неполным данным, которые нам придется проверить, атмосфера Венеры значительно плотнее земной.

Рындин усмехнулся: просто молодец эта девушка! Откуда у нее столько смелости и независимости? Тем временем Сокол продолжал спрашивать, почему-то смотря в сторону:

— Каков атомный вес радия?

— Двести двадцать шесть целых и пять десятых.

Даже глядя в книгу, нельзя было ответить быстрее.

— Какой геологический период вы знаете между триасовым и меловым?

— Юрский геологический период, — мгновенно ответила Галя.

Сокол беспомощно посмотрел на Рындина. Тот махнул рукой:

— Хватит! По химии и геологии она коечто знает. Ван, ваша очередь!

Но Ван Лун, посасывая трубку, только усмехнулся:

— У меня нет вопросов. Всего одна маленькая проверка.

— Это насчет приготовления пищи? — пошутил Рындин.

— Полагаю, серьезнее. Вы знаете, девушка, что это такое?

Он вынул из кармана довольно большой черный пистолет с тонким дулом и крупной высокой мушкой. Галя Рыжко внимательно посмотрела на него и ответила:

— Похоже на пневматический пистолет.

— Так, похоже. Электрический тренировочный пистолет. Буду просить вас сейчас…

— Минутку, Ван, — прервал его Сокол. — Зачем вам этот пистолет в астроплане?

— Позволю и себе осведомиться: зачем у нас в астроплане библиотечка с разными справочниками?

— Ну, это понятно. Нам то и дело может понадобиться та или иная справка. Сравнили!

— Думаю, правильно сравнил. Потому что пистолет так же необходим, как и справочник. Настоящий стрелок всегда тренируется: надо, чтобы рука держала оружие твердо, хорошо. Вас с Николаем Петровичем тоже буду просить полюбить этот пистолет. Это пригодится, — многозначительно подчеркнул Ван Лун. — Пожалуйста, девушка. Вот цель.

Он повернул стоявший у стены металлический щит.

На обратной стороне щита была прикреплена бумажная мишень.

— А я все забывал спросить, зачем тут, в каюте, этот лист! — засмеялся Рындин.

— Решил, так будет лучше. Не пострадает обивка каюты, — невозмутимо ответил Ван Лун. — Так. Стреляйте, девушка. Десять выстрелов. Отсюда, от этой стены, измерил — пять метров. Прошу, покажите нам, какой вы стрелок.

Галя взяла пистолет. Ван Лун с интересом следил за ней. Казалось, и теперь девушка не испытывала ни тени смущения, будто все происходило именно так, как она заранее предполагала. Она встала на указанное ей место, еще раз внимательно осмотрела пистолет.

— А вы его пристреливали, товарищ Ван Лун? Ведь это рискованно — сдавать зачет из пистолета, который впервые взят в руки.

— Очень прошу не думать так, — успокоил ее Ван Лун. — Уверяю: если не попадете, пистолет не браните. Пристрелян правильно.

Галя, старательно прицелилась. Все внимательно следили за нею.

Выстрел — сухой и едва слышный. Пуля врезалась в черное яблочко мишени. Но в эту же секунду и сама Галя пошатнулась и едва удержалась на месте, схватившись за перила.

— Ой! — вскрикнула она. — Какая сильная отдача!

Рындин рассмеялся:

— Ну, вот вам, еще один вопрос: что нужно сделать, чтобы избежать в дальнейшем таких неприятностей?

Девушка задумалась, опустив пистолет дулом вниз.

— А действительно, что сделать? — повторил Сокол. — Ван, как вы думаете?

Но Галя уже придумала выход сама:

— Нужно хорошенько опереться спиной о стену. И все.

Так она и сделала.

Выстрелы зазвучали один за другим. А когда девушка кончила стрелять, Ван Лун подошел к стене, взял мишень и внимательно осмотрел ее. Затем он взглянул на Галю Рыжко с заметным интересом, будто открыл в ней новые, до сих пор неизвестные, черты.

— Так… Дайте руку, девушка. Это очень-очень хорошо, — сказал он тоном, в котором не было и тени иронии.

Галя Рыжко сконфуженно покраснела: она поняла, что завоевала симпатию Ван Луна, самого сурового из трех членов экспедиции.

А он уже говорил Рындину и Соколу:

— Буду очень рад, когда и вы добьетесь таких результатов. Наверно, придется хорошо поработать. Такие успехи бывают не сразу. Эта девушка… — Ван Лун еще раз посмотрел на раскрасневшуюся, довольную собой, Галю: — Эта девушка положила все десять пуль в яблочко. Нет промахов, нет боковых попаданий! Думаю, она может называть себя снайпером!

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

К вечеру (конечно, только условному вечеру, так как ракетный корабль, естественно, не знал ни дня, ни ночи) Галина Рыжко окончательно завоевала симпатии всего экипажа астроплана. Что касается Ван Луна, то после стрельбы из электрического пистолета Галя окончательно и безоговорочно победила его сердце, решительно взяв в свои руки и обязанности шеф-повара на корабле. Николай Петрович тоже сдался, видя, с какой готовностью девушка старается быть полезной каждому, в любом деле. Несколько натянутыми и странными оставались только отношения между Галей и Соколом. Геолог словно конфузился и избегал разговоров с девушкой; она же вела себя с Вадимом подчеркнуто безразлично.

Ужинали все вместе. Галя попыталась честно выполнить принятые ею на себя обязательства и есть «самую крошечку». Но Рындин поставил перед нею большую банку консервов и внушительным тоном заявил:

— А ну-ка, ешьте, девушка! Мы обязаны прибыть на Венеру крепкими и здоровыми. И чтоб я больше не слышал этих ваших разговоров о «голодной тренировке», понятно?

— Это распоряжение или пожелание, Николай Петрович? — спросила Галя.

— Конечно, распоряжение. А что?

— Ну, если распоряжение, то я как дисциплинированный член экипажа не имею права спорить. А если бы не распоряжение, тогда…

Впрочем, Галя не закончила, уткнув нос в банку: консервы так чудесно пахли, особенно для девушки, которая не ела около суток…

Условная ночь прошла быстро. Утомленные путешественники спали крепко: Рындин, Сокол и Ван Лун в своих гамаках, а Галина Рыжко на мягчайшей из перин — прямо в воздухе, привязавшись к стене. Укладываясь, она спросила:

— В конце концов зачем сейчас эти гамаки? Ведь в воздухе спать ничуть не хуже.

— Не хуже, но неудобно. Малейшее ваше движение — и вы поплывете по каюте. Так что лучше привяжитесь покрепче, — ответил ей Рындин. Но Галя не откликнулась: она уже спала…

…Николай Петрович проснулся первым. Он разложил в навигаторской рубке карту и включил приборы, чтобы проверить путь корабля. Этим делом должен был заниматься как штурман астроплана Ван Лун. Но Николай Петрович не хотел будить товарища: пусть хорошенько отдохнет. Ведь и Ван Лун и Сокол несли сегодня по очереди первую ночную вахту на астроплане.

Рындин включил экран перископа, позволявшего осматривать весь небосвод, и прежде всего направил перископ назад, туда, где в межпланетном пространстве осталась Земля… На большом четырехугольном экране перед ним четко вырисовалась сказочная картина.

Черное бездонное небо, усыпанное яркими искрами звезд. И на нем — огромный, чуть ущербленный с одной стороны, голубовато-зеленоватый диск, покрытый большими светлыми, причудливой формы пятнами. Эти пятна едва заметно передвигались по диску, то пряча за собой значительную его часть, то, наоборот, позволяя рассматривать отдельные участки. И тогда становились видными знакомые очертания материков и океанов… Да, это была милая, родная Земля, от которой астроплан улетал все дальше и дальше.

Удивительное зрелище, в реальность которого трудно было поверить! Вот открылись на мгновение и снова затянулись облаками глубоко изрезанные очертания Европы. Пиренейский полуостров… Британские острова… Облака все время мешали — как плотно они окутывают Землю! Вот Апеннинский полуостров… Где же наш великий Советский Союз?.. Где ты, Родина, к которой все время устремляются мысли и чувства твоих верных сынов, летящих в космосе? И вдруг белые облака раздвинулись, открывая за собою выразительные очертания Крымского полуострова, остроконечным ромбом вырезанного на темном фоне Черного моря. Родина! Советская страна!

Облака плыли и плыли, позволяя лишь изредка заглядывать за их густую завесу. Словно на большом глобусе, становились четко видимыми серебристые ниточки рек, извилистые линии морских заливов на севере и юге.

Изображение на экране все время слегка вздрагивало, колебалось. Рындин опять взялся за ручки, устанавливавшие оптический фокус. Изображение прояснилось. Веселый, свежий голос проговорил за спиной академика:

— Ну до чего красиво, Николай Петрович! Прямо как в сказке! Ведь это Земля?

— Да, да, Галя! — ответил Рындин, не отводя взгляда от светлого диска. Наша милая Земля, окутанная облаками, отдаляется от нас — или мы улетаем от нее, не все ли равно! Сразу узнали старую знакомую?

— А как же! Если бы не облака — совсем как огромный глобус… Я вам не мешаю, Николай Петрович?

— Нет, нет, смотрите. Мне все равно надо приниматься за дело.

Проверяя свои вычисления по записям автоматических приборов и ленте, на которой фиксировались сообщения земных пунктов управления астропланом, Рындин уверенной рукой вычерчивал на звездной карте путь межпланетного корабля. Вот так, отсюда, начался этот путь, с этой точки земной орбиты. Теперь — пологая спираль почти вокруг Земли, отрыв, уход в межпланетное пространство… так! Линия полета изгибается налево, как бы тяготея к Солнцу…

Галина Рыжко давно уже перестала смотреть на экран перископа. С неподдельным восторгом следила она за карандашом Рындина. Несколько раз она открывала рот, чтобы что-то сказать, и наконец собралась с духом:

— Николай Петрович! — В голосе ее звучала мольба.

— Что, Галя?

— Николай Петрович… если б только вы знали, как мне хочется попросить вас…

— О чем, Галя? Я слушаю.

— А что если бы вы сейчас думали не про себя, а немножко вслух… чтобы я слышала! Вам это тоже помогло бы. Я всегда, когда что-нибудь сложное вычисляла, думала вслух. Так никогда не ошибешься.

Рындин не сдержал усмешки.

— Ладно, — ответил он, — уж если вы так обо мне заботитесь, попробую думать вслух. В таком случае вы тоже включайтесь в работу. Для начала, что вы можете сказать об этом чертеже?

Галя снова внимательно присмотрелась. Два больших эллипса, сплошные и пунктирные линии… Ага!

— Посередине, — стараясь не спешить, заговорила она, — должно быть, Солнце. И этот кружок обозначен буквой «С» — значит. Солнце… Первый от него, ну, внутренний эллипсорбита. Венеры, правда? Внешний большой эллипс — орбита Земли. Кружочек внизу, на большом эллипсе, со значком «3» — наверно, Земля. Да, Николай Петрович? А тогда кружочек на меньшем эллипсе, со значком «В», должен быть Венерой. Но почему на каждой орбите по два и три кружочка?..

Она задумалась. Николай Петрович охотно помог ей:

— Нижний кружочек, обозначенный «3i», — это Земля в тот момент, когда с нее улетела наша ракета. «Bi» — Венера в этот же самый момент на ее орбите. Видите путь нашего астроплана? Он помечен пунктирной линией и соединяется с орбитой Венеры в точке «Ва» — вот тут, выше. Понятно?

Галя кивнула головой, но тут же смутилась: а вдруг все это будет так сложно, что она ничего не поймет? Николай Петрович, заметив ее растерянность, ободряюще улыбнулся:

— Слушайте внимательно — и все поймете. Вы, наверно, уже догадались, почему мы выбрали такой длинный, на первый взгляд, путь от Земли до Венеры, почему мы летим не по прямой линии, которая соединила бы «3i» и, допустим, «Во», а вдоль длинного полуэллипса, обозначенного здесь пунктиром и соединяющего кружки «3i» и «Ва»? Это не так уж трудно понять. Выбрав первый, так сказать, «короткий», путь, мы должны были бы затратить слишком много горючего. А здесь, на втором пути, мы все время используем силу притяжения Солнца, которая, словно сверхмощный двигатель, мчит нас вдоль полуэллипса, как астероид, с каждой секундой приближая астроплан к его цели. Подчиняясь притяжению Солнца, мы летим сейчас в межпланетном пространстве, не приводя в действие ракетные двигатели. Понимаете, сколько мы экономим горючего?

— Ну конечно, Николай Петрович, — живо откликнулась Галя.

— Очень хорошо, — сказал Рындин. — Пойдем дальше. Итак, с того момента, как мы вылетели из земной орбитй, наш астроплан сам как бы превратился в маленький астероид, который несется вдоль полуэллипса «3i» — «Bg», неуклонно приближаясь к орбите Венеры… Вам что-то неясно, Галя? — остановился Рындин, заметив нерешительное движение девушки.

— Нет, нет, Николай Петрович, все понятно. Но как можно было с такой точностью вылететь с Земли, чтобы сразу оказаться на правильном пути, лететь к Венере, как к цели?

— А кто вам говорил, что мы «сразу оказались на правильном пути»? Это чепуха, да-с! При всей точности расчетов и предварительной подготовки смешно думать о том, чтобы вот так — раз, два и готово! — правильно лечь на курс. Прежде всего, почти невозможно заранее учесть ничтожнейшие отклонения от заданной скорости в одиннадцать тысяч пятьсот метров в секунду. А если изменить ее всего на какойнибудь метр в секунду — то радиус действия корабля уменьшится или увеличится на десятки и сотни тысяч километров! Понимаете, что это значит? Представим себе, что на астроплане в момент вылета оказалось немного больше или меньше груза — и скорость сразу изменится, понадобится большая поправка к расчетам. Впрочем, зачем предполагать, когда нам пришлось уже испытать это в связи с некоторыми необдуманными и легкомысленными поступками? Ведь наблюдателям земных постов управления пришлось немало поволноваться из-за того, что курс нашего астроплана внезапно изменился вследствие неожиданной прибавки груза на нашем корабле…

Галя вспыхнула, но Николай Петрович, как бы ничего не замечая, продолжал:

— Это — что касается скорости. А направление? Достаточно отклониться от курса при вылете всего на одну дуговую минуту, только на одну шестидесятую часть градуса, чтобы это маленькое несоответствие выросло при полете до многих десятков тысяч километров. А вы говорите — «сразу»! Тут необходима сложнейшая и точнейшая работа всех земных пунктов управления нашим астропланом — ив Советском Союзе, и в Китае, и в Индии. На этих пунктах работают десятки электронных вычислительных машин. Иначе, без таких машин, никто на Земле не успел бы сделать сложнейшие расчеты нашего полета в космосе. А электронные счетные машины дают результаты своих вычислении почти мгновенно, и так же мгновенно радиоимпульсы, посылаемые с земных пунктов управления, направляют курс астроплана, приводят в действие его ракетные двигатели. Это совсем не так просто, как может показаться… Вся советская наука помогает нам-и техникой, и расчетами, и неусыпным заботливым наблюдением за нами в космосе. Вит как!

Николай Петрович искоса посмотрел на Галю: кажется, девушка поняла.

— Теперь-то уж, конечно, мы, как говорят штурманы, «легли на правильный курс», — примирительно продолжал он, — но стоило это огромной работы там, на Земле. Да… Ну, перейдем к самым простым расчетам, связанным с нашим маршрутом. Продолжая лететь с той же скоростью, астроплан опишет в межпланетном пространстве этот полуэллипс за сто сорок шесть дней и окажется на орбите Венеры. А где же будет в это время сама Венера? Попадем ли мы на нее, как пуля попадает в мишень?.. Это зависит от того, в каком месте своей орбиты была Венера в момент нашего вылета с Земли. Допустим, что она находилась в этот момент в точке «Во». Что произойдет тогда? Земля-то ведь движется по своей орбите вокруг Солнца медленнее, чем Венера. Наша планета обращается вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней, а Венера…

— За двести двадцать четыре дня, — закончила Галя. Это она знала хорошо!

— Так, — подтвердил Рындин. — Какое же расстояние в дуговых градусах пролетит в мировом пространстве по своей орбите Земля за 146 дней? Ежедневно она пролетает… запишем, чтобы было яснее. Так… ежедневно она пролетает 364 = 0,987°. Итак, за 146 дней Земля пролетит 0,987°, взятые 146 раз, — следовательно 144°. А Венера? Ежедневно она пролетает 365 = 1,607°. Таким образом, за 146 дней Венера пролетит 1,607° X 146 =234,5°. Иначе говоря, если в момент нашего вылета с Земли Венера будет на своей орбите в точке «Во», то мы уже не обнаружим ее в точке «Ва», долетев до этой точки ее орбиты. Венера опередит за время нашего полета Землю — она окажется уже в точке "Ву, перегнав Землю в своем движении по орбите…

— На 234,5° минус 144 , значит на 90,5°, — ответила Галя, истолковав паузу Рындина как вопрос к ней. — И тогда мы не попадем на Венеру, — добавила она. — Вот неприятность! И все путешествие пропало бы даром. Астроплан будет в точке «Ва», а Венера — уже в точке «Вд»… Понимаю, Николай Петрович. А что же сделать, чтобы мы попали на нее?

Рындин улыбнулся:

— Выход из положения есть. Для этого нужно вылететь с Земли несколько раньше, тогда, когда Венера будет еще в точке «Bi». Значит, тогда, когда Венера на своей орбите будет позади Земли на 234,5° минус 180° = = 54,5°, считая по направлению движения по орбитам обеих планет. И тогда за сто сорок шесть дней Венера, перегоняя Землю, долетит именно до точки «Ва», куда тем временем примчится и наш астроплан, как это показывает пунктирная линия, соединяющая полуэллипсом обе орбиты. А Земля за то же время отстанет, она долетит по своей орбите лишь до точки «32». Понятно? Земля отстанет от Венеры на 36°. Представляете себе все это, Галя?

— Представляю, Николай Петрович. Мы вылетели с Земли в тот самый день, час и минуту, когда Венера отстала от Земли на 54,5°, и чертеж показывает это: в момент вылета астроплана Земля была в точке «3i», а Венера — в точке «Bi». Значит, все в порядке: мы все-таки поймаем Венеру. — Помолчав немного, она добавила: — Николай Петрович, мы летим, как комета. Правда? Жаль только, что у астроплана нет такого красивого хвоста, какой бывает у комет. Было бы на что полюбоваться с Земли. Да и от нас его, наверно, было бы видно, такой хвостик!..

Академик Рындин, улыбаясь, утешил ее:

— На нашем небосводе есть и без того немало чудесного, невиданного нами до сих пор. Вот — разве не изумительное зрелище!

И он указал рукой на экран перископа. Галя снова взглянула — и у нее захватило дыхание от феерической картины, открывшейся перед ее глазами.

Из-за огромного голубовато-зеленого, укрытого блестящей белой пеленой облаков диска Земли, сиявшего на непроницаемо черном небосводе, выплывал небольшой серебряный шар. Только что были видны лишь края его — и вот он показался уже наполовину. Серебряный шар спешил, будто стремясь оторваться от огромного диска Земли. И на этом шаре четко различались причудливые узоры, знакомые каждому человеку.

— Луна! — радостно воскликнула Галя.

— Да, старая, неизменная Луна, — прошептал Рындин: он тоже ощутил волнение.

Извечный спутник Земли, прятавшийся до сих пор за ее голубовато-зеленым диском, плыл в холодном мрачном космическом пространстве. Вот Луна как будто совсем оторвалась от Земли и начала отдаляться от нее. Так казалось наблюдателям с космического корабля… Конечно, это было совершенно обычное движение Луны по ее орбите вокруг Земли. Но нельзя было отделаться от странного впечатления, будто Луна решила, наконец, оставить свой обычный путь, оторваться совсем от Земли и уплыть от нее в бесконечные просторы мирового пространства.

Как зачарованная, Галя Рыжко не могла оторваться от экрана. Ей не хотелось говорить. Откуда-то возникали воспоминания детских лет, когда она, еще школьница, часами просиживала у маленького телескопа в обсерватории, где работала ее мать. Как ей нравилось видеть то, что открывалось перед нею в маленьком глазке окуляра! Больше всего девочка любила рассматривать Луну. Звезды, планеты — все это было такое крохотное, похожее друг на друга. Не то что на Луне, где рельефно выделялись резко очерченные абрисы гор и долин, знаменитых «морей», кратеров, прятавшихся в густых черных тенях.

Галя помнила, как она потом с неменьшим интересом рассматривала фотографии, сделанные ракетным кораблем «Луна-2», который облетел вокруг Луны и возвратился на Землю. Удивительнее всего в этих фотографиях было для нее то, что снимки обратной стороны Луны оказались похожими на привычный вид лунной поверхности, всегда обращенной к Земле. Ну, немного иной рисунок, немного иные узоры; но и там — те же горы, резкие тени, кратеры… а ей-то мечталось, что межпланетный корабль привезет нечто совсем иное, необычное… Да, фотографии тогда разочаровали девочку, хотя они были по-своему очень красивыми и эффектными.

Но никогда раньше, ни на фотографиях, ни даже в самом большом телескопе Крымской обсерватории, Гале не приходилось видеть серебряную Луну такой прекрасной, какой была она сейчас! В телескопе Луна всегда неподвижно и мертво висела между мерцающими звездами на синем фоне неба. Иногда казалось, что она чуть вздрагивала, и Галя знала: это объясняется колебаниями воздуха в земной атмосфере, это только кажется так… А на самом деле Луна совсем-совсем мертва, на ее серебряных горах и в черных долинах нет и не может быть никакой жизни. Луна всегда казалась Гале холодным, насквозь промерзшим стеклянным шаром, который даже потрескался от лютого мороза.

Сейчас же Луна выглядела по-иному. Да, она такая же холодная и будто растрескавшаяся, но не мертвая. Должно быть, такое впечатление появилось оттого, что на экране перископа Луна двигалась, была совсем близко о г Земли и не висела одиноко на пустынном небосводе. А может быть, там есть что-нибудь живое?

Но вот Луна как-то сразу почти перестала отдаляться от Земли, видимое движение ее замедлилось, она уже не стремилась оторваться и уйти в пространство. Так бывает и на Земле, при восходе Луны, когда она, только что показавшись над горизонтом, сначала поднимается быстро-быстро, а затем замедляет движение по небосводу и уже едва приметно плывет вверх…

Академик Рындин что-то записывал, поглядывая в перископ. Ученый знал, какими важными и ценными для науки могут оказаться даже самые мелкие детали его наблюдений в полете. Впрочем, на этот раз даже не ученому, а самому обычному наблюдателю было бы что записать, и достаточно подробно: впервые в истории человечества люди наблюдали не с Земли, а из космоса*, как восходит Луна, спрятанная до тех пор за огромным диском нашей планеты.

Галя Рыжко видела, как на страницах толстой тетради, лежавшей перед Рындиным, одна за другой возникают четкие строки записей академика. Она думала: с каким интересом будут изучать эти записи на Земле, когда астроплан возвратится из путешествия! И как жаль, что ученые на Земле не смогут своими глазами увидеть то, что она с Николаем Петровичем только что наблюдала на экране перископа!

Будто угадав ее мысли, Рындин оторвался от записей и сказал:

— Надо заменить пленку в фотоавтомате. Галя, следите внимательно, как я буду это делать. В дальнейшем этим делом займетесь вы, а не Ван Лун. Это войдет в ваши обязанности.

— Мои обязанности? — не веря своим ушам, обрадованно переспросила она.

— Да, конечно, — невозмутимо подтвердил Рындин. — И у вас таких обязанностей будет немало. Уж раз вы попали к нам, то мы будем нагружать вас до отказа.

— Отказа никогда не услышите, Николай Петрович, — убежденно ответила Галя. Сбывались самые сокровенные ее мечты: она будет принимать участие в научной работе экспедиции!

Николай Петрович заметил, какой радостью засияли глаза девушки.

— Ладно, ладно, там посмотрим, — буркнул он. — Вот как навалим на вас работы, еще пощады попросите! А пока что — знакомьтесь-ка с фотоавтоматом. Он установлен параллельно с перископом и включается поворотам этой рукоятки.

В нескольких словах Рындин объяснил Гале, как менять кассеты с пленкой, которыми заряжался аппарат. И правда, это было очень несложно.

— Николай Петрович, выходит, что автомат сфотографировал и выход Луны из-за Земли, которым мы любовались? — спросила она, когда Рындин закончил свои объяснения.

— Конечно. Я включил его тотчас, как только начался этот самый, как вы говорите, «выход». И автомат аккуратно делал свое дело. А для того чтобы подробнее зафиксировать это интересное явление, я даже ускорил его действие: автомат делал вдвое больше снимков в минуту, чем обычно. И теперь здесь, в этой алюминиевой коробке, лежат результаты его работы: двадцать пять метров снятой пленки. Это — неплохая часть будущего фильма о нашем космическом путешествии. Будет чем поинтересоваться людям, когда мы возвратимся на Землю… Кстати, друг мой, что скажут родные, узнав о вашем исчезновении?

Вопрос Николая Петровича затронул ее самое больное место. Это было именно то, что мучило Галю больше всего. Одно дело — решиться на что-нибудь, даже самое отчаянное: тогда, сгоряча, не думаешь о последствиях. Зато потом, когда все уже сделано, когда отрезаны все пути назад, начинают мучить иные мысли, которые ты раньше нарочно отгоняла от себя. Родные… это значит — мама, милая, заботливая, которая не раз тревожно говорила ей: «Ох, Галинка, берегись, горячая ты голова! Не доведут тебя до добра твои сумасшедшие увлечения…»

— Видите ли, Галя, — продолжал Рындин ласково, — я представляю себе, как волновался бы я сам, если бы вдруг вот так неожиданно исчезла моя дочь. Неужто родные совершенно ничего не знали о ваших намерениях?

— Я расскажу вам, Николай Петрович! — Галя решила не скрывать ничего. — Моя мама, конечно, знала… Я не раз говорила ей о том, как мне хотелось бы полететь на Венеру. Ну, а она смеялась над моими планами, называла их детскими выдумками… Разве ее убедишь? Уезжая, я оставила письмо, в котором написала, что обязательно полечу. Но я думаю, мама все равно не поверила мне. А теперь… теперь она, конечно, думает, что я в институте.

Николай Петрович поднялся из-за стола.

— Нет, теперь уже не думает, — сказал он твердо.

— Почему? — озадаченно спросила Галя.

— Она уже не думает так, — повторил Рындин. — Вчера, когда вы с Ван Луном готовили ужин, я сообщил в разговоре с Центральным земным постом управления о вашем появлении. И просил передать об этом вашей матери. Кроме того, от имени всех членов экспедиции передал настоятельную просьбу — чтобы ваша матушка к нашему возвращению приготовила для вас хорошую порцию березовой каши… слышали, что это такое — березовая каша? Ах, не приходилось? Жаль, жаль! Знаете, глядя на вас, мне хочется изменить некоторым моим старым-старым убеждениям. Я всегда считал так называемые телесные наказания варварством. Но сейчас мне почему-то кажется, что хорошая порка была бы для вас благодеянием… Конечно, уже не теперь, а намного раньше. Но, может быть, ваша матушка и удовлетворит нашу просьбу, как вы думаете, сударыня?

В шутливом тоне Николая Петровича Галя явственно ощутила и серьезные нотки. Она опустила голову: оправдываться, защищаться было ни к чему. А Николай Петрович так ласково журил ее, что чем-то напомнил маму.

— Впрочем, хватит об этом, — вдруг изменил свой тон Рындин. — Будем надеяться, что все обойдется. А теперь вот что: идите, друг мой, в каюту. Если Ван Лун и Сокол еще не проснулись, будите их, довольно им спать. Позавтракаем — и за работу. Да и вы, вероятно, хотите есть, да? Проголодались немножко? Как только будет готов завтрак, позовите меня. Я тоже что-то проголодался.

А когда Галина Рыжко исчезла за дверью рубки, Николай Петрович посмотрел ей вслед и покачал головой:

— Хорошая девочка, но надо держать ее в руках. Голодная тренировка, что ты скажешь?.. И он снова погрузился в свои записи.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

Вскоре в ракетном корабле закипела работа. И Сокол и Ван Лун почувствовали себя неловко, когда узнали, что академик поднялся значительно раньше их и давно уже занят делом. У них ведь тоже было немало работы.

Как мы уже знаем, каждый из участников экспедиции имел свой круг обязанностей, заранее разработанный при подготовке путешествия. Но в первые же дни путешествия кое-что изменилось — прежде всего из-за появления Галины Рыжко, которая не только с готовностью бралась за любую работу, лишь бы быть полезной, но и старательно, точно ее выполняла.

Самым сложным делом для Ван Луна были обязанности штурмана астроплана, связанные с кропотливыми вычислениями: они отнимали большую часть его времени. Конечно, в первые дни полета Ван Лун мог почти не заниматься штурманским делом, потому что астроплан с момента вылета находился под постоянным наблюдением земных постов управления. Зоркими глазами радиолокаторов эти посты следили за полетом астроплана, отмечали на звездных картах его путь, производили проверочные вычисления курса и при помощи мощных радиоимпульсов заставляли ракетные двигатели корабля исправлять малейшие неточности. Сейчас же, когда астроплан вышел из сферы земного притяжения и лег на безупречно правильный курс, исправлять было уже нечего. С этого курса корабль без какой-либо особой причины уже не мог сбиться и должен был с точностью часового механизма через 146 дней достигнуть той точки мирового пространства, где в это время окажется на своей орбите Венера. Что же тут делать штурману?

Но Николай Петрович Рындин держался иного мнения.

— Все это очень хорошо, Ван, — говорил он. — Но нужно учесть, что мы еще не знаем на каком расстоянии от Земли радиоимпульсы постов управления начнут ослабевать и вследствие этого перестанут воздействовать на наши приемные устройства. Меня, в частности, тревожит космическое излучение — не помешает ли оно приему радиоимпульсов? А тогда нам придется справляться своими силами, без помощи земных постов управления. Это первое. Дальше. Кто знает, не появится ли какая-нибудь внешняя причина, которая воздействует на наш курс?

— Но какая, хотел бы я знать, Николай Петрович? — недоумевал Ван Лун.

— Вы не знаете? И я тоже не знаю, — спокойно отвечал Рындин. — Но ни вы, ни я не можем поручиться, что такая причина не появится. И мы обязаны быть готовыми к подобной возможности. И, наконец, третье. Я сомневаюсь, чтобы земные посты управления могли держать нас на помочах при отлете с Венеры. Далековато, знаете. Значит, тогда придется рассчитывать только на самих себя. Поэтому давайте теперь же работать так, будто земных постов управления вообще не существует. Тренировка, выражаясь вашим языком, здесь просто необходима. И я буду с удовольствием помогать вам, дорогой мой! Кстати, Галя освободила вас кое от чего, не так ли?

Итак, Ван Лун вместе с Рындиным выполнял штурманские обязанности параллельно с земными постами управления. По сравнению с этой сложной работой редкие киносъемки казались отдыхом.

Вадим Сокол занимался в первую очередь исследованием космических лучей — одного из наименее изученных физических явлений.

Природа этого загадочного излучения, жесткого и поэтому пронизывающего на своем пути почти все преграды, оставалась для науки загадкой. Известно было только, что излучение это возникает где-то в бездонных глубинах Вселенной. Развитие науки и техники помогло человеку овладеть большими высотами. Советские ракеты поднимались в пределы стратосферы и начинали уже штурмовать ионосферу. Но и они не помогли науке разгадать тайну космического излучения. Бессильными оказались также не только искусственные спутники Земли, но даже корабль «Луна-2», автоматические аппараты которого отмечали интенсивность космического излучения в пространстве между Землей и Луной. Установлено было лишь то. что чем выше над Землей проводить наблюдения, тем активнее становится действие космических лучей.

Ученые надеялись, что астроплан академика Рындина поможет, наконец, выяснить природу загадочного излучения. Правда, кое-кто из ученых высказывал опасения, что космические лучи в глубинах межпланетного пространства могут оказывать вредное воздействие не только на аппараты экспедиции, но и на организмы ее участников. Насколько обоснованными были такие опасения, никто не мог сказать, тем более что другие ученые отвергали эту возможность. Все же Ленинградский институт физических проблем настоял на том, чтобы в астроплан были взяты запасы листового свинца. Космическое излучение в известной мере задерживается свинцом — во всяком случае, больше, чем другими материалами. Институт физических проблем считал, что в случае нужды аппараты и люди могут быть защищены свинцовыми листами.

Так или иначе, но до сих пор никто из участников экспедиции не ощущал никакого воздействия космических лучей на свой организм, хотя астроплан давно уже находился в межпланетном пространстве.

Сокол настойчиво проводил свои исследования, измеряя интенсивность и направление потоков космического излучения. Он работал со сложными приборами, и Галя Рыжко с уважением посматривала на их циферблаты. Чуткие стрелки, вздрагивая, отмечали интенсивность космических лучей, пронизывавших астроплан. Другие приборы позволяли установить направления, по которым лучи распространялись во Вселенной. Дело в том, что многие ученые оспаривали мысль о каком-то преимущественном направлении потоков этих лучей. Исследования Сокола должны были положить конец всяким домыслам и установить истину.

Никого, кроме Рындина, Сокол не знакомил с результатами своих наблюдений и выводами. Только Николай Петрович как руководитель экспедиции имел право в любое время, когда Вадим работал, просматривать его расчеты я записи.

Однажды Галина Рыжко случайно услышала короткий разговор.

— Вы уверены, что главный поток идет именно со стороны крабовидной туманности Тельца? — спрашивал озабоченным тоном Рындин.

Сокол ответил несколько нерешительно:

— Пока что все данные говорят именно об этом, Николай Петрович. Но около получаса назад гамма-прибор показал, что направление изменилось на шесть градусов. Может быть, как раз в это время посты управления отклонили курс ракеты?

— Сомневаюсь. Они обязательно предупредили бы меня. Но вы все-таки проверьте. Интереснее всего, что в таком случае главное направление космических лучей совпадает с одним из главных потоков радиоизлучений. Вы помните — их три, таких потока: от дзеты Тельца, от «сверхновой» в созвездии Кассиопеи и от той точки в созвездии Лебедя, где, как утверждают, столкнулись две галактики. Проверяйте, проверяйте, Вадим! Это чрезвычайно важно. Неужели центры окажутся общими и для космических лучей и для радиоизлучения?..

Галя Рыжко поняла из этого разговора мало. Здесь было ужасно много темного и непонятного, в этих запутанных науках — астрономии и физике! Со временем она, понятно, разберется во всем. Галя была в этом уверена. Конечно, можно было бы узнать, в чем тут дело, от самого Вадима Сергеевича. Но Сокол почему-то молчал и продолжал относиться к Гале с официальной сухостью, а Галя не могла начать первой: здесь был уже вопрос самолюбия.

Больше всего ей нравилось помогать Ван Луну. Приготовление еды и другие хозяйственные дела Галя, как мы помним, взяла в свои руки с первого же дня. Ван Лун был очень рад этому. Ведь, кроме обязанностей штурмана, он следил за работой многочисленных приборов, которые автоматически очищали воздух в асгроплане, удаляли из него углекислоту, добавляли свежий кислопод и регулировали влажность воздуха. Одобрительно поглядывая на Галю, помогавшую ему, Ван Лун приговаривал:

— Очень-очень хорошо, девушка! Еще немного — и Николай Петрович, думаю, разрешит передать и это хозяйство вам. Почтительно прошу — присматривайтесь, изучайте. Это вполне интересно.

Впрочем, Галине Рыжко казалось невероягно интересным буквально все. Николай Петрович, поощряя интерес девушки к делам экспедиции, говорил:

— Вы, Галя, можете принести нам большую пользу. Даже не нам, а всей науке. Подумайте только: все, что удастся передать вам, разгрузит Ван Луна и Вадима, у них останется больше времени для главных дел. А от этого, несомненно, выиграет наука. Конечно, как и везде, здесь надо знать меру. Если, например, забрать слишком много обязанностей у Ван Луна, то он начнет тратить все время на тренировочную стрельбу. А это для науки… гм… не самое полезное.

— Полагаю скромно: все-таки полезнез. чем лирические упражнения для инженера, — ядовито заметил Ван Лун, покосившись в сторону Сокола.

Дело происходило за обедом. Сокол, вероятно, не расслышал фразы Ван Луна, погруженный в собственные мысли. Иначе он обязательно ответил бы аналогичной шпилькой в адрес Вана. Таковы уж были излюбленные отношения двух друзей.

К общему удивлению. Сокол вдруг горячо воскликнул, как бы подводя итог своим размышлениям:

— Археоптерикс должен быть! Непременно должен быть!

Смысл этого восклицания понял только Ван Лун, который тотчас же охотно откликнулся:

— Это, предполагаю, новое веяние в науке? Очень интересно. Вспоминаю: вчера один мой добрый друг настоятельно уверял, что мы не встретим археоптериксов. Опасаюсь ошибиться, но он как будто доказывал, что развитие фауны на Венере еще не дошло до них.

— Я не говорил так, — возразил Сокол.

— Предупреждал: опасаюсь ошибиться, — вежливо напомнил Ван Лун, усмехаясь уголками губ.

— Бросьте, Ван! Тут дело не в шутках. Да, я вчера еще не решил для себя этого вопроса. А сегодня пришел к определенным выводам. К сожалению, для вас все это маловажно.

— Позволю осведомиться: почему? — настороженно прищурился Ван Лун.

— А что представляет для вас этот самый археоптерикс? В лучшем случае — очередную цель для выстрела.

— Можно и так. Согласен, ваш археоптерикс меня интересует меньше, чем другие животные. Как охотника, подчеркну.

— А иначе рассматривать вы и не можете. Между тем для геолога или палеонтолога этот вопрос чрезвычайно важен, он на многое может пролить свет. Что такое, в конце концов, археоптерикс? Ну, скажите, Ван!

Ван Лун не любил коварных вопросов, которые охотно задавал ему Вадим Сокол. Однако палеонтологией он в свое время немного интересовался: тут как будто не было никакой ловушки. Поэтому он, не задумываясь, ответил:

— Хм… Думаю — такая птица… из разных ваших чудовищ одной из эры… как это?… мезозойской или плезозойской, да?

— Ха-ха-ха! — расхохотался геолог, весело глядя на Рындина и Галю. — Как вы изволили сказать? «Плезозойской» эры? Ой, не могу! Ха-ха-ха! Дорогой Ван!.. Нет, не могу! Ха-ха-ха! Вы, очевидно, считаете, что название эры происходит от наименования животного плезиозавра? «Плезозойская»! Вот насмешил!

Ван Лун заметно обиделся, хотя голос его звучал по-прежнему уравновешенно.

— Разрешу себе заметить: никогда не считал себя знатоком палеонтологии, — сухо ответил он. — Моя специальность — энергетика и немножко еще путешествия и охота. Названия эр знаю не очень, могу оговориться. Надеюсь, когда ваши звери появятся, найду для них пулю, независимо от названия. А вам можно будет делать ваше дело, надеюсь тоже. И сказать тогда, какое животное, какая эра. И подчеркну: не очень хорошо владею русским языком, могу иногда ошибаться. Извините!

Николай Петрович счел необходимым вмешаться в разговор, приобретавший несколько острый характер. Он заговорил примирительным тоном:

— На вашем месте, Вадим, я не обращал бы внимания на случайную оговорку. Ведь совершенно ясно, что Ван просто оговорился. Понятно, что он хотел сказать «палеозойская эра», не так ли, Ван?

— Вадим мог понять это сразу, — сдержанно подтвердил тот.

Николай Петрович так же примирительно закончил:

— А вам, Вадим, не мешало бы признать, что вы и до сих пор не взялись всерьез за стрельбу. Будто вы не знаете, что это — ваше слабое место. Вам нужно овладеть пистолетом я винтовкой не хуже нашей Гали. Вы ему поможете, девушка? У Ван Луна что-то ничего не выходит с его другом.

Галина Рыжко молча кивнула головой. Сокол покосился на нее:

— Завтра же начну, Николай Петрович.

— То-то! И вот что я еще думаю, Вадим. Вопрос об археоптериксе, конечно, интересен. Мне, к сожалению, не пришлось слышать ваших рассуждений на эту тему. Не согласитесь ли вы объяснить нам вашу точку зрения? Время сейчас есть. Это будет полезно нам всем и, в частности, нашему младшему товарищу. — Он указал в сторону Гали.

— Наш младший товарищ, Николай Петрович, — ответил Сокол, протирая очки, — достаточно хорошо осведомлен в этих делах. Вы в этом убедитесь сами. Мы немало беседовали с Галей о геологии и палеонтологии… еще там, на Земле, — добавил он. — И если речь зашла о лекции, что ли, или реферате, то позвольте первое слово предоставить товарищу Рыжко. Она с этим справится, уверяю вас.

Николай Петрович заметно заинтересовался:

— Вы так полагаете, Вадим? А ну, прошу вас, Галя. Мы слушаем.

Галя беспомощно посмотрела на Рындина, на Сокола, который держал себя так, словно все это его не касалось, на Ван Луна, сочувственно кивающего ей головой. Получается вроде как на экзамене. Там тоже вот так приглашают: «Прошу вас, мы слушаем…» Ну что ж, Галина Рыжко никогда не уклонялась от боя. Пожалуйста!

— А о чем я должна рассказать? — уже задорно спросила она именно Сокола.

— Ну… о геологических периодах, что ли.

Галя набрала полную грудь воздуха и быстро заговорила:

— Историю Земли делят на два времени: догеологическое — это неимоверно длинный период космического развития нашей планеты — и геологическое. Это последнее разделяется на эры, эры — на периоды, а периоды — на эпохи. Самые древние эры — архейская и эозойская. Они не оставили нам почти никаких признаков жизни животных и растений. Наши знания о развитии жизни начинаются с палеозойской эры, с первого ее периода — кембрийского. За ним шли девонский, каменноугольный и пермский периоды той же самой палеозойской эры. После этого началась мезозойская эра с ее периодами: триасовым, юрским и меловым. Дальше — кайнозойская эра. Это уже наша эра. Ее периоды — третичный и четвертичный. Все!

Она остановилась запыхавшись. Сокол демонстративно захлопал в ладоши:

— Ну, что я вам говорил, Николай Петрович? Разве не образцовое знание вопроса? Сжато, конкретно, без ошибок. А теперь могу кое-что добавить и я. Вы прекрасно знаете, товарищи: Венера настолько моложе Земли, что там должна быть сейчас эра, подобная земной мезозойской. Все наблюдения, которые проводились до сих пор с целью изучения атмосферы Венеры, показали, что наша соседка всегда укутана в сплошную пелену густых облаков — от полюса до полюса. Это свидетельствует о бурном парообразовании на ее поверхности. Далее, последние исследования состава ее атмосферы показали очень своеобразную картину. Я напомню вам об этом, Николай Петрович: ведь вы не забыли о нашей беседе с Акимовым?

— Конечно, — подтвердил Рындин. — Профессор Московского университета Акимов?

— Вот именно. Я прочитаю вам выводы этого солидного ученого. Я тогда даже записал их. Вот они.

Сокол перелистал несколько страничек своей записной книжки и прочитал вслух:

Ну, дальше идут некоторые специальные выводы. Но и прочитанного совершенно достаточно.

— Да, полагаю, достаточно, — выразительно согласился Ван Лун. — В десять тысяч раз больше? Интересуюсь: чем же дышат там ваши археоптериксы и бронтозавры?

— Все это придется выяснить именно нам, — тихо вымолвил Рындин.

— Трудно будет на Венере, — проговорила озабоченно Галя.

— У нас есть скафандры. Они, конечно, тяжеловаты, но что поделаешь? А может быть, предположения окажутся и преувеличенными, — успокоил ее академик.

— Вот-вот, мы все это и проверим, — заговорил снова Сокол. — Но я лично придаю решающее значение утверждениям профессора Акимова. Пусть Акимов даже несколько преувеличивает, пусть на Венере не так много углекислоты, как думает он. Все равно этого также вполне достаточно для моих выводов. Пожалуйста, Николай Петрович: вот объективные данные об условиях жизни на Венере. Исключительная влажность атмосферы, сплошные облака, средняя температура — достаточно стойкая и без больших колебаний, приблизительно около 40 градусов выше нуля, значительно увеличенный процент содержания углекислоты в атмосфере — все это свидетельствует о том, что на Венере ныне продолжается не только мезозойская эра вообще, но даже точнее — юрский ее период!

— А поправки на самобытность и своеобразие развития форм жизни на Венере? — вопросительно заметил Рындин, слушавший Сокола с большим вниманием.

— Но ведь это подразумевается, Николай Петрович, — ответил Сокол. — Я просто употребляю привычные для нас термины…

Галина Рыжко с увлечением слушала геолога. Перед ее заблестевшими глазами уже возникали удивительные картины жизни Венеры. Буйные леса невиданных растений — гигантских пальм, хвощей, папоротников, причудливых хвойных деревьев… И среди этих дебрей — невероятные, полуфантастические страшилища, чудовища, которые так поражали ее воображение еще в детстве, когда она читала популярные книги по геологии… Бррр!.. И страшно и ужасно интересно.

— Позволю себе затруднить вас еще: почему такие условия характерны только для юрского периода? — осведомился тем временем у Сокола Ван Лун.

— Очень просто. Любой учебник геологии расскажет вам, что для юрского периода на Земле были типичными именно повышенная влажность атмосферы; повышенная средняя температура. А если к этому добавить еще намного увеличенное содержание углекислого газа в воздухе, то становится совершенно неизбежным вывод, о котором я говорю. Ведь углекислота, то есть соединение углерода, дает растениям в избытке необходимый им материал для строения клеток. И именно избыток углекислоты в окружающей среде при известных определенных условиях может оказаться очень полезным для развития растений.

— Понимаю, — согласился Ван Лун. — А дальше? Напомню: относительно археоптерикса.

— А тут дело вот в чем, — продолжал увлеченно Сокол. — Если мы приходим к выводу, что на Венере сейчас идет период, аналогичный земному юрскому, то должны неизбежно связать растительный мир этого периода с его животным миром. Другими словами, на Венере должны теперь существовать животные, аналогичные тем, которые населяли Землю в юрский период. В самом деле, разве можно отрицать взаимосвязи фауны и флоры в любом геологическом периоде? Конечно, нет! А раз так, то выходит, что на Венере мы встретимся с динозаврами, бронтозаврами, атлантозаврами, диплодоками из категории…

— Рептилий, — вставила и свое слово Галя Рыжко. Она чувствовала, как рассказ Сокола все больше и больше захватывает ее. Ах, какие удивительные дела ждут их на Венере! Скорее бы уже оказаться там! Она не сводила горящих от возбуждения глаз с Сокола, который продолжал:

— Далее, мы, очевидно, столкнемся на Венере с хищниками типа…

— Цератозавров! — снова не выдержала Галя. О, она превосходно помнила рисунки, изображавшие этих доисторических великанов! Да что там рисунки! Девушка уже как бы своими собственными глазами видела этих чудовищ — с длинными шеями, зубастыми пастями и огромными гребнями на спинах. Вот они выползают на толстых кривых лапах из леса, они наступают на отважных путешественников, которые вышли из ракетного корабля в своих непроницаемых скафандрах, — без скафандров, конечно, нельзя: атмосфера Венеры не пригодна для дыхания человека… Злобные хищники угрожающе разевают пасти… Но вперед выходит смелый охотник Ван Лун! Он спокойно прицеливается… бац! Один из страшных великанов падает, корчится, загребает лапами землю, ломает в агонии деревья. Но второе чудовище тем временем бросается на Ван Луна с другой стороны. А он — он не замечает этого! «Товарищ Ван, опасность!» — кричит ему Галя. Но Ван Лун не слышит. Чудовище приближается к нему, оно уже вот-вот схватит его, разорвет в клочки!.. И тогда Галина Рыжко молниеносно действует. Да, пришла ее очередь показать, на что она способна! Раздается выстрел — меткий выстрел юного снайпера. Пуля из винтовки Гали Рыжко поражает хищника. Как и первое чудовище, он падает, извивается в корчах, из него хлещут потоки густой крови… Ван Лун благодарит Галю, а она отвечает ему: «Ничего, это мелочи!» — и спокойно идет дальше, ее зоркие глаза уже ищут следующую цель… Эх, вот это настоящая жизнь!

Увлеченная яркими картинами, которые рисовало ее пылкое воображение, Галя забыла на мгновение, что она находится пока не на Венере, а все еще в астроплане. Давай дальше, давай! И она с силой ударила кулаком по столу, около которого происходила беседа.

И сразу же девушка взлетела вверх, под потолок. Чашка с водой, которую Галя держала, полетела, кувыркаясь, в одну сторону, вилка — в другую. А сама Галя, хватаясь за кожаные петли в стене, изо всех сил брыкала ногами, стараясь вернуть телу нормальное положение. Она слышала громкий смех товарищей, но не решалась даже взглянуть в их сторону: такой срам, такой позор! «Снайпер», «отважный стрелок»… просто глупая, не умеющая держать себя в руках девчонка, вот кто она такая!

Ловким движением Ван Лун поймал все еще кувыркавшуюся в воздухе чашку и поставил ее на стол, укрепив в пружинном зажиме. Еще через секунду вернулась из воздуха и вилка. Совершенно невозмутимо, будто произошло именно то, что и должно было случиться, Ван Лун сказал:

— Сожалею: Институт межпланетных сообщений не предусмотрел более крепких зажимов. Чтобы прочно удерживать на месте экспансивных пассажиров. Галя, надо подумать об этом, да? Ремни или шнурки завязывать. Потолок головой пробивать не надо!

Не поднимая глаз, вся пунцовая от смущения, Галя Рыжко снова примостилась у стола. На этот раз она не нашла слов для ответа. Какие там слова! Еще минута — и она разревелась бы от досады… Впрочем, тут, как всегда добродушно, отозвался Николай Петрович:

— Хватит, хватит, друзья! Мне кажется, что Вадим не закончил свой рассказ. Вы остановились на цератозавре?..

— Да, да, — ответил с готовностью Сокол. — Галя, ведь вы легко можете дополнить меня, правда? Мы не вспомнили еще некоторых рептилий того периода. Помните, из тех, что приспособились к жизни в воздухе?

Галя понемногу отходила.

— Птеродактили и рамфоринхи, — буркнула она, все еще уставившись в стол.

— Так, — подтвердил Сокол. — Следовательно, я заканчиваю. Мы, очевидно, столкнемся на Венере еще с ихтиозавром — рептилией, приспособившейся к жизни в воде, этакой забавной полурыбиной. И, наконец, я уверен, что мы найдем там и живых археоптериксов — этих удивительных полупресмыкающихся, полуптиц. У меня, каюсь, есть даже своя мечта…

Он остановился на мгновение, словно обдумывая.

— Какая мечта?

— Привезти обратно на Землю как образчик одного живого археоптерикса. Ведь он, ей-богу, очень маленький, и весит немножко, и места почти не займет. Николай Петрович, да ведь археоптерикс по размеру не больше нашей обыкновенной вороны, — добавил Сокол умоляюще, глядя на Рындина.

— Вероятно, но пока что об этом говорить рановато, — ответил тот, улыбаясь. — Сначала отыщите вашего археоптерикса, а тогда уж обсудим, как с ним быть.

— Беру смелость возразить, — вступил в разговор Ван Лун, сохраняя все такой же невозмутимый, серьезный вид. — Зачем, полагаю, везти на Землю такую мелочь? Это не фауна Венеры, это просто как ворона… как это?.. да, общипанная ворона! Нет, нет, — решительно продолжал он, словно не замечая того, что Сокол вот-вот готов был вспыхнуть от возмущения, — предлагаю лучше нечто более убедительное. — Он выразительно щелкнул пальцами. — Например, можно бронтозаврика… очень поменьше размером выбрать, чтобы поместился. Думаю, можно держать его на цепочке для безопасности. И приучить даже есть из рук. Совсем интересно будет, а?

Дружный смех встретил оригинальное предложение Ван Луна. Действительно, это была презабавная мысль: везти в астроплане на Землю, да еще приучать есть из рук, «небольшое» животное — метров этак восемнадцати длиной!

— Мне кажется, вы забываете, Ван, что у нас всего-навсего астроплан, а не океанский пароход, — заметил, смеясь, Рындин.

— Позволю себе ответить: не забыл. Предлагаю не много разных образцов, — настаивал Ван Лун, не меняя тона. — Только один бронтозаврик, Николай Петрович! Самый маленький… как это?.. детка бронтозавра. Он, наверное, немножко подрастет в дороге. Прилетит на Землю очень-очень симпатичный!

Конечно, Ван Лун откровенно шутил. Но человек, не знакомый с его манерой шутить, например Галя Рыжко, легко мог бы решить, что он говорит совершенно серьезно. Ни один мускул не дрогнул на его невозмутимом скуластом лице, не приподнялись даже уголки его полных губ. Только больше прищурились острые серые глаза.

— Ладно, ладно, Ван. — ответил наконец Рындин. — Посмотрим, выберем там. У нас впереди еще много времени для размышлений. В крайнем случае, каждый возьмет то, что придется ему по вкусу. Вам, Ван Лун, — младенца-бронтозаврика. Соколу — археоптерикса. Ну, а мы с Галей на месте присмотримся. Жизнь на Венере, как мне думается, настолько разнообразна и причудлива, что…

Он не закончил. Его голос вдруг потонул в гуле и грохоте. Звонко загудел металл, астроплан содрогнулся от сильного удара.

И сразу после этого стало слышно, как что-то напряженно и пронзительно засвистело. Свист был однотонный, он не прекращался ни на секунду, он доносился как будто откуда-то снизу. Что же это такое? Что случилось?..

Побледневшая Галя Рыжко вопросительно посмотрела на ученых. Почему они молчат? Почему Ван Лун стиснул в кулаке свою трубку, а у Сокола такое встревоженное лицо и тонкие пальцы перебирают край пиджака? Почему Рындин нахмурился так, что его лохматые брови почти сошлись на переносице?..

А свист не умолкал. Галя глубоко вздохнула, ей показалось, что стало трудно дышать. И тут же она заметила, что и Сокол дышит так же затрудненно. Что же это?..

Рындин бросился к панели с кнопками и рукоятками, управлявшими аппаратами для очистки воздуха. Он повернул одну рукоятку, другую, присмотрелся к циферблатам. Свист не умолкал. Николай Петрович обернулся к товарищам. Его слова звучали как решительный приказ:

— Немедленно надеть скафандры. Галя наденет мой. Я запрусь в навигаторской рубке. Ван Лун, вы будете руководить работой. В борту астроплана пробоина. Через нее в пространство выходит наш драгоценный воздух. К скафандрам! Быстро!

Монотонный, однообразный свист не стихал. Рындип, быстро перебирая петли на стене, передвигался к навигаторской рубке. Но еще перед тем как закрыть за собою наглухо дверь, он на секунду остановился и добавил:

— Я думаю, это — метеорит. Будем надеяться, что один. За работу, Ван!

Дверь глухо закрылась за ним. Метеорит?.. Метеорит пробил корпус астроплана?.. Но ведь это значит, что весь воздух из межпланетного корабля уйдет в пространство, а затем… Галя Рыжко нервно стиснула кулаки. На минуту она совсем растерялась, мысли не слушались ее, она перестала владеть собою. Что может сделать Ван Лун?

Астроплан снова содрогнулся. Это был еще один удар, не такой сильный, как первый, но все же ощутимый. Второй удар будто послужил сигналом: по металлической оболочке астроплана забарабанил град мелких отрывистых ударов. Все они шли с одной стороны — слева и сверху.

Метеорит был не один!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

Стыдно было сознаться, но Галя Рыжко ощутила неприятную слабость в ногах. Она в замешательстве закусила губу и посмотрела в сторону Ван Луна и Сокола. Они были уже в скафандрах и надевали шлемы. Скорее, скорее!

— Галя, вам не надо помочь? — услышала она глухой голос Сокола.

— Нет, нет, я сама справлюсь, — крикнула она в ответ.

Как странно: стоит человеку, как бы он ни растерялся, начать что-нибудь делать, и сразу он приходит в себя! Галя Рыжко быстро влезла в скафандр. Пальцы в плотных перчатках делали сначала какие-то неуклюжие движения, но все же без особых затруднений отстегнули пряжки ремней, прикреплявших скафандр к нише. Теперь — шлем! Галя опустила на голову прозрачный, закругленный сверху цилиндр, который сам плотно лег своим основанием на наплечное изогнутое кольцо. Девушка изнутри защелкнула замки. Защелкнувшиеся замки сами привели в действие воздушный аппарат. Потом надо было только повернуть изнутри вот эту рукоятку, как учил ее Ван Лун, отрегулировать приток воздуха. Есть! В цилиндр шлема начал поступать кислород из резервуаров на спине скафандра, заряженных оксилитом. Так называлось чудесное химическое вещество, разработанное в Индийском институте подводных исследований. Оно погло щало из воздуха в шлеме углекислоту и вредные продукты дыхания человека и вместо них подавало свежий кислород.

Сквозь прочное и идеально прозрачное органическое стекло шлема-цилиндра было хорошо видно, как Ван Лун подошел к панели управления воздушными приборами и выключил их один за другим. С удивлением Галя услышала его спокойный голос; он казался сейчас даже более четким, чем минуту назад. Разве шлем пропускает звуки?.. Ван Лун говорил как бы про себя:

— Зачем зря тратить воздух? Все равно его высасывает из каюты! Давление очень-очень упало.

Галя подошла к барометру-анероиду, прикрепленному к стене. Его маленькая вздрагивающая стрелка, показывающая давление воздуха в каюте, медленно передвигалась влево… Она уже давно оставила позади красную черту с цифрой 760 и сейчас подходила к 740. Вот уже 739… 736… 735… 734… 720. В каюте все время уменьшалось давление воздуха! Он выходил в пространство сквозь пробоину в корпусе астроплана.

Скафандр Гали Рыжко немного раздулся изнутри, его рукава и шаровары напоминали огромные сосиски, перехваченные металлическими кольцами, которые не. давали ткани чрезмерно растягиваться. Так же раздулись и скафандры Сокола и Ван Луна. Галя понимала: это оттого, что внутри скафандра давление воздуха оставалось нормальным, а снаружи падало. С опасением Галя пощупала пальцами в перчатках материал, из которого был сделан скафандр: а вдруг он не выдержит, лопнет, что тогда?

Но тут снова послышался голос Ван Луна:

— Очень рекомендую включить электрические грелки. В каюте стало холодно. Галя, помните, как включать электрогрелку?

— Да, да, помню, спасибо!

— Все же напоминаю: напротив подбородка у основания шлема есть маленькая рукоятка. Поворачивать надо направо. Не быстро. Лучше медленно. Не так, как ехать на цератозавре, да? Включайте сейчас же, чтобы не замерзнуть.

Действительно, ртутный столбик термометра опускался все ниже и ниже. Девушка повернула рукоятку электрогрелки. Приятное тепло начало разливаться внутри скафандра.

— Где пробоина? Нашли?

На голос академика откликнулся Сокол:

— Ищем, Николай Петрович. Я — в левом отсеке.

Сокола поддержал Ван Лун:

— Я — в правом. Сейчас найдем.

Галя оглянулась. Ни Сокола, ни Ван Луна не было в каюте. «Может быть, Ван Луну или Соколу нужна моя помощь?» Быстро перебирая руками стойки и кожаные петли, Галя двинулась к двери.

— Останьтесь! — услышала она приказ Рындина. — Там и без вас справятся. Наблюдайте за приборами. Что с давлением? Какая температура?

Галя вернулась обратно. Маленькая стрелка анероида неуклонно двигалась влево.

— Шестьсот двадцать три, Николай Петрович… Нет, уже шестьсот… пятьсот восемьдесят…

— Температура?

— Минус двадцать восемь… двадцать девять… Тридцать!

— А вы спокойнее, девушка. Не волнуйтесь.

— Слушаю, Николай Петрович, — прошептала Галя, не сводя глаз со стрелки, которая, вздрагивая, продолжала ползти налево.

Быть может, Рындин прав — чего уж тут волноваться: еще несколько минут, и в каюте, где только что шла живая беседа, не останется даже глотка воздуха… а потом…

— Ну что же вы молчите, Галя? — спрашивал Рындин. — Возьмите себя в руки!

— Хорошо, Николай Петрович, — стараясь говорить увереннее, ответила Галя. — Давление — четыреста десять… восемь… семь. Температура минус тридцать три.

Этот невеселый разговор звучал и в ушах Сокола. Пробираясь по темному коридору, он лихорадочно искал пробоину. Яркий луч электрического прожектора, висевшего на груди Вадима, прощупывал каждый сантиметр корпуса астроплана.

— Как у вас, Ван Лун? Нашли? — спросил он негромко, но его перебил резиий вопрос Рындина:

— Как вы там, Галя? Держитесь? Что нового?

— Триста шестьдесят, Николай Петрович, — говорила Галя. — Ничего, держусь… триста сорок пять… Температура…

Baн Лун, стиснув зубы, обшаривал ярким лучом прожектора металлические листы обшивки. Вот здесь, палево, находится центральная каюта. Дальше — навигаторская рубка. Там ждет от него известий Рындин. В каютеэта милая, экспансивная девушка… Сейчас в астроплане — жизнь, работают приборы, горит электрический свет. А там, направо, за внешней супертитановой оболочкой, мертвая космическая бездна. Миллионы и миллионы миллионов километров, световых лет — еще каких угодно единиц, которыми человечество условилось измерять расстояния. Но суть всего этого сводится к одному: там чудовищная пустота, неведомая и бесконечная пустота космоса, сквозь которую несется их астроплан. Как это говорит Николай Петрович? «Аргонавты Вселенной»? Да, похоже, похоже…

Вдруг Ван Лун остановился, выключил прожектор. Вот она, пробоина! Сквозь нее ровным немеркнущим светом сияет яркая желтоватая звезда. Изумительное, вообще говоря, зрелище: черный небосвод — и эта звезда, как крупный бриллиант. Ван Лун приблизился к пробоине, наклонился и заглянул в черную бездну. Его прозрачный шлем-цилиндр прижался к отверстию в стене, подтянулся сам к пей, будто на него кто-то нажимал сзади.

— Так, понимаю, понимаю, — усмехнулся Ван Лун. — Присасывает пустота!..

Странная связанность собственных движений поразила его, будто он инстинктивно опасался сделать лишний шаг. Его лицо отделялось от межпланетного пространства лишь толстым органическим стеклом шлема-цилиндра.

Удивительно и страшно было думать, что за этим прозрачным стеклом — температура абсолютного нуля, ничто, таинственная пустота Вселенной.

Но сейчас было не до наблюдений.

— Триста двадцать… пятнадцать… — звучал в его наушниках Галин голос.

— Николай Петрович, — закричал Ван Лун, — пробоину нашел!

— Очень хорошо, Ван, — услышал он нетерпеливый голос Рындина. — Торопитесь!

— Быстро заварим. Все будет в порядке. Вадим, ко мне, в сектор… — Он включил прожектор и взглянул на отметки, обозначавшие переходы и отсеки астроплана. — Сектор К-Н! Инструменты! Быстрее!

Ван Лун снова склонился к пробоине. Да, работы будет немало. Оплавленные края пробоины свидетельствовали об огромной силе, с которой ударил небольшой метеорит: очевидно, сам он взорвался при ударе, превратился в газ.

— Вадим, долго вы?

— Я уже тут, Ван!

Из темноты показался силуэт Сокола. Белый луч его прожектора скрестился с лучом прожектора Ван Луна. Фантастические фигуры двух путешественников склонились над пробоиной.

— М-да… — пробормотал Сокол. — Нам повезло, что в этом месте оказалось крепление переборки. Оно приняло на себя часть удара, иначе метеорит мог бы пробить и внутреннюю стену, врезаться в каюту… Но почему не сработали радиолокационные искатели?.. Это не просто любопытно, но и тревожно, Ван. Это значит, что и в дальнейшем…

— О дальнейшем успеем поговорить, — сухо отозвался Ван Лун. — Быстрее!

Он уже измерил диаметр пробоины и, осветив прожектором принесенный Соколом ящик с инструментами, вытащил оттуда нечто похожее на металлическую пробку конической формы. Ван Лун вставил ее узким концом в отверстие — и она мгновенно всосалась в пробоину почти па треть.

Загрохотал электрический молоток, которым орудовал Сокол. Гибкий кабель, тянувшийся из центральной каюты, подходил к ящику с инструментами и оттуда разветвлялся — к рукоятке массивного металлического стержня, дрожавшего в руках Сокола, и к небольшому аппарату, лежавшему на коленях Ван Луна. Мелкими сильными ударами Сокол вгонял металлическую пробку в пробоину. Когда она почти вся вошла в отверстие, Ван Лун включил портативный сварочный аппарат. Вспыхнула ослепительно яркая дуга. Легкими движениями Ван Лун водил кончиком прибора по краям пробоины. И там, где огненная дуга соединяла корпус астроплана и пробку, металл пробки сейчас же расплавлялся и сваривался с металлической стенкой и креплением переборки…

Галя, не сводившая глаз со стрелки анероида и ртутного столбика, заметила, что и стрелка и столбик словно замерли на месте. А через мгновение она услышала радостное восклицание Сокола:

— Авария ликвидирована, Николай Петрович! Сейчас возвращаемся! Галя, а как вы чувствуете себя в скафандре?

— Очень хорошо, Вадим Сергеевич, — бодро ответила она. — Как вы любите говорить, осваиваюсь. И даже почти совсем освоилась… Замечательная вещь этот скафандр!

В самом деле, скафандр был сконструирован очень остроумно. Толстый слой какой-то неизвестной Гале ткани, прочной и упругой, будто насыщенной резиной, покрывал все тело, но не мешал двигаться. Из той же ткани были сделаны шаровары и рукава. Снаружи эта упругая толстая ткань была покрыта еще и тонкой металлической сеткой, которая защищала ткань от механических повреждений.

Высокий цилиндрический закругленный сверху шлем из прозрачного материала прочно закреплялся на изогнутом наплечном кольце из матово блестевшего металла. Это кольцо удобно лежало на плечах, не затрудняя движений, и вместе с тем надежно прикрепляло прозрачный шлем. Несколько гибких трубок в металлических спиралях соединяли основание шлема с аппаратами для дыхания, которые помещались за спиной, как ранец.

Мощный прожектор, укрепленный на груди скафандра, давал ослепительно белый луч. Галя несколько раз включала и выключала его, нажимая кнопку управления.

Гале очень хотелось отыскать в скафандре миниатюрную радиоустановку, позволявшую переговариваться с товарищами и даже слышать все звуки извне скафандра. Ведь для этого надо, чтобы в шлеме был свой микрофон и репродуктор да, кроме того, еще и отдельный микрофон, выведенный наружу. Галя прекрасно понимала все это, но обнаружить чтолибо ей не удалось. Вероятно, и микрофоны и репродуктор были совсем маленькими…

В поисках радиоустановки Галя прощупала уже всю верхнюю часть скафандра, когда открылась дверь и в каюту вошли Сокол и Ван Лун, также в скафандрах. Она услышала голос Ван Луна:

— Ну, теперь почти все в порядке. Включаем воздух!

…Из выходной трубки баллона с жидким воздухом лился поток прозрачного газа. Стрелка барометра-анероида медленно возвращалась назад, к показателям нормального давления.

— Как там у вас, Галя? — услышала девушка голос Рындина.

— Подходит к шестистам, Николай Петрович.

— Значит, скоро можно будет прийти к вам, а то у меня в рубке воздух разрежен, как на вершинах Гималаев.

Сердце Гали тревожно сжалось. Как она могла забыть об этом!.. В астроплане было, очевидно, только три скафандра. И Николай Петрович отдал ей свой… Даже страшно подумать, что могло с ним случиться… А что же будет после того, как они прилетят на Венеру? Неужели такие предусмотрительные люди, как Рындин и Ван Лун, не захватили с собой запасного скафандра? А вдруг один из аппаратов выйдет из строя?

И как бы в ответ на ее мысли раздался голос Рындина:

— Ван Лун, как же вы забыли о резервном скафандре? Его давно уж следовало перенести в каюту.

У Гали отлегло от сердца: значит, все в порядке.

— Сожалею очень, Николай Петрович, — ответил Ван Лун. — Очень сожалею. Это только моя вина.

Галя вопросительно посмотрела на Сокола.

Заметив это, он спросил:

— Вам что-нибудь неясно, Галя?

— Да, — сказала она. — Объясните мне, Вадим Сергеевич. Рубка ведь герметически отделена от нашей каюты?

— Абсолютно герметически, — подтвердил Сокол.

— Хорошо. Но ведь внутреннее помещение должно быть так же герметически отделено от коридоров, что проходят между наружной и внутренней стенками астроплана. Правда?

— Правда.

— А метеорит пробил ведь только внешнюю стенку?

— Да, ну и что?

— Значит, через отверстие в этой наружной стене мог уйти только тот воздух, который был в коридорах. А из внутренних помещений он не должен был выйти. Но ведь воздух все время выходил и свистел… Как же это так?

— А вот посмотрите сюда, Галя, — ответил Сокол, указывая в угол каюты.

Там, в нескольких сантиметрах от пола, заметна была зигзагообразная трещина.

— От сильного удара метеорита треснула стена каюты, — объяснял Сокол пораженной Гале. — Через эту трещину и уходил в отсеки воздух. Он-то и свистел. Но все обошлось благополучно, мы с Ваном заварим и эту трещину… А вот и Николай Петрович!

Дверь навигаторской рубки открылась. На пороге стоял Рындин. Лицо его было хмурым. Жестом он показал: снять скафандры!

Путешественники сняли шлемы и с удовольствием, полной грудью, вдохнули свежий морозный воздух. В каюте было еще очень холодно: отопление, включенное Ван Луном одновременно с аппаратами воздухоснабжения, не успело поднять температуру до нормы.

— Что-нибудь случилось, Николай Петрович? — встревоженно спросил Сокол.

Голос Рындина звучал очень спокойно — так подчеркнуто спокойно, как это бывает при очевидной опасности. Академик нервно пощипывал усы.

— Метеорит несколько сбил нас с курса, — сказал он.

Три пары глаз тревожно смотрели на него. Рындин, все так же пощипывая усы, продолжал:

— Вы интересовались, Вадим, почему не сработали наши радиолокационные установки? Это очень просто. Они прощупывают пространство впереди и несколько сбоку, чтобы при появлении в их поле зрения метеоритов немедленно автоматически изменить курс астроплана и избежать столкновения. Так оно и было все время. А на этот раз радиолокационные установки не могли заметить метеорит, так как он летел не навстречу нам, а сзади, догонял нас. И догнал. Скорость нашу он почти не снизил; масса метеорита мала, да и его собственная скорость, хотя и очень большая, все же была значительно погашена тем, что мы уходили от него. Но курс он все же слегка изменил, этот межпланетный снаряд… Земные посты управления уже отметили неприятное происшествие и запрашивали меня. Они вычислили наше отклонение и сейчас начнут выправлять курс. Нам придется снова включать двигатели. А пока что мы летим в сторону, несколько уклоняясь в глубину солнечной системы.

— Но ведь это значит… — нерешительно сказал Сокол.

— Ничего еще не значит, — отрезал Рындин. — Если бы не было земных постов управления, было бы труднее. А сейчас… Ван Лун, идемте к картам. Мы должны помочь Земле выправить наш курс. Дорога каждая секунда!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

…Почему я решила вести эти записи? Должно быть, благодаря Николаю Петровичу. Вчера, оторвавшись от своих вычислений и протирая воспаленные, покрасневшие глаза, он сказал мне:

— А жаль, что никто на астроплане не ведет своего личного дневника. Конечно, происшествий у нас не очень много, если не считать неприятного столкновения с метеоритом. У любого корабля, который плывет где-нибудь в Атлантическом или Тихом океане, гораздо больше всяких приключений — встречи с другими судами, бури, штормы… И все-таки неплохо было бы, возвратившись домой, на Землю, почитать такой дневник. Одно дело — деловые записи в служебном научном журнале и совсем иное — записки личные, от души, с индивидуальными впечатлениями. Как вы думаете, Галя?

Впрочем, моего ответа Николай Петрович и не ждал, он снова углубился в вычисления, которыми занимается вот уже третьи сутки вместе с товарищем Ван Луном. Они проверяют курс астроплана. Метеорит причинил немало неприятностей. Николай Петрович и Ван Лун отрываются от своей работы только для того, чтобы позавтракать или пообедать.

Замечательный человек наш Николай Петрович! Я готова все сделать, лишь бы он улыбнулся в свои короткие седые усы. У него такая ласковая, добрая улыбка. А как он заботится о нашем настроении, подбадривает нас, шутит, выдумывает всякие развлечения. Вчера он предложил нам устроить турнир стрелков из электрического пистолета. «Победитель получит звание лучшего снайпера астроплана и всей Венеры, — сказал он и, засмеявшись, добавил: — поскольку вряд ли мы встретим там кого-нибудь, кто попытался бы оспаривать у нашего чемпиона это звание». Конечно, соревноваться по-настоящему придется только мне и товарищу Ван Луну (я никак не привыкну называть его просто Ваном, как другие: он такой всегда строгий и насмешливый, хотя тоже очень хороший и заботливый). Остальные в счет не идут, особенно Вадим Сергеевич, который, по-моему, совсем не умеет стрелять. Впрочем, Ван Лун иронически заметил, что товарищ Сокол все же может надеяться попасть в лучшую четверку стрелков Венеры!.. Ну, да сейчас не до шуток.

Все мы очень обеспокоены. Земные посты управления никак не могут вывести наш астроплан на точный курс. Что-то мешает. Николай Петрович опасается, что это происходит из-за искажений радиосигналов. Что-то связанное с космическим излучением, а что именно, я еще не поняла. Как пойму, обязательно запишу. Пока знаю только, что радиосвязь с Землей с каждым днем ухудшается. Сигналы еле слышны, мешают многочисленные помехи. А тут еще это отклонение от курса!..

Во всем виноват, конечно, метеорит. Это из-за него мы летим сейчас не туда, куда следует. Как все это могло случиться, ума не приложу.

Ведь каждому известно, что это — редчайший случай во время межпланетного путешествия. Многие ученые считали, что при расчетах путешествия в космосе опасность столкновения с метеоритом можно просто не принимать во внимание. Мы разговаривали об этом самом нашем метеорите с Вадимом Сергеевичем и Ваном (наконец-то я назвала товарища Вана, как все!).

Вот как шла наша беседа:

— Помните, Вадим, как во время обсуждений будущего полета мы натолкнулись на одного-двух таких пессимистов? — спросил Ван. — Помните, как их тогда разгромили?

— Да, да, — отозвался Вадим Сергеевич. — Как же! Особенно того маленького кандидата наук в старомодном пенсне. Он еще сыпал цифрами о среднем количестве метеоритов, ежесекундно выбрасываемых космосом на Землю. Ну что ж, и от него была польза. Ведь после этого Институт межпланетных сообщений и Институт радиосвязи окончательно решили оборудовать астроплан противометеоритными радиолокационными установками. И очень хорошо сделали!

— И, несмотря на установки, метеорит всетаки врезался в нас, — хмуро отозвался Ван Лун.

— От этого тоже есть польза. Следующие астропланы будут оборудованы круговыми радиолокационными установками, вот увидите! Но скажу просто — нам здорово не повезло. Наскочить в мировом пространстве на метеорит! По подсчетам астрономов, даже в самых густых метеоритных потоках, так называемых Леонидах, ближайшие твердые частицы потока отдалены одна от другой на сто десять километров!

В микрофильмовой библиотеке нашего корабля, в книге профессора Оберта, я прочла:

Одна возможность на сто миллионов! Один шанс из ста миллионов — и этот единственный шанс выпал на нашу долю. Вот уж действительно необыкновенное «счастье»!

Ну, в общем все обошлось благополучно, если не считать того, что астроплан несколько отклонился от своего курса. Но и это скоро ликвидируется — так обещает Николай Петрович. Я буду очень рада, он хоть отдохнет немного…

…За эти трое суток я еще лучше познакомилась с нашим чудесным межпланетным кораблем, которым не перестаю восхищаться. И только теперь я поняла, какой огромный труд нужен был для его создания! Сколько ученых работало над его конструированием, как тщательно и продуманно сделаны все его детали и приспособления! И душа всего этого — наш дорогой и милый Николай Петрович.

Попробую сейчас описать астроплан и его конструкцию — так, как я успела понять.

«Венера-1» — гигантская, блестящая, заостренная спереди сигара. В длину она имеет свыше тридцати метров, а диаметром в самой широкой части — около семи метров. С обеих сторон у астроплана — маленькие крылышки, а на них — по небольшому ракетному двигателю. На хвосте астроплана — три стабилизатора, похожие на плавники рыбы; между ними расположено отверстие главного ракетного двигателя, так называемое сопло.

Оболочка корабля сделана из легчайшего сплава — супертитана. Этот металл легкий, но очень прочный и твердый. Шлифованный супертитан покрывает весь корпус астроплана. А отшлифован он для того, чтобы уменьшить трение астроплана в атмосфере во время полета или спуска. Под слоем супертитана проложены два слоя — искусственной минеральной шерсти и резины. Это — тепловая изоляция, так как при полете в атмосфере оболочка астроплана страшно разогревается от трения, а при полете в межпланетном пространстве с одной стороны, освещенной Солнцем, очень нагревается, а с другой, теневой, наоборот, сильно охлаждается. А возможно, резина еще может и смягчить удар, если мы при посадке стукнемся обо что-нибудь? Не знаю, это я сама придумала…

Ну, под слоями шерсти и резины есть еще слой свинца. Он как-то особенно обработан, чтобы пропускать поменьше космических лучей. Николай Петрович говорил мне, что он долго возражал против свинца; ведь это очень отяжелило корабль. Но ничего нельзя было сделать, и он согласился в конце концов, так как космическое излучение может оказаться в межпланетном пространстве опасным врагом.

Такова внешняя оболочка астроплана. На расстоянии около полуметра от нее идет вторая, внутренняя, оболочка. Обе оболочки соединены друг с другом прочными переборками, как делают обычно на морских кораблях и подводных лодках. И выходит как бы два корабля, вставленных один в другой. Это тоже важно на случай аварии. Только представить себе, что могло бы получиться, если бы на астроплане не было внутренней оболочки, сделанной тоже из прочного супертитана!.. Метеорит пробил бы тогда сразу обе стенки корабля, из каюты вышел бы весь воздух, и мы задохнулись бы, даже не успев надеть наши скафандры… Страшно и подумать об этом! Теперь в мировом пространстве летел бы мертвый, освещенный изнутри астроплан, а в нем, за пробитыми стенами, лежали бы замерзшие путешественники…

За внутренней стенкой начинаются наши владения. К слову сказать, две каюты — общая и навигаторская — занимают на астроплане меньше всего места. Потом я объясню, почему это так. Обе каюты размещены в носовой части. Их соединяет широкая герметически закрывающаяся дверь. Круглый люк в полу общей каюты ведет в помещение, где хранятся запасы пищи, воды, сжатого воздуха и прочее. Эти складские помещения куда больше обеих кают. А ближе к центру корабля хранятся огромные запасы горючего — атомита. Он служит для работы реактивных двигателей. Поблизости от этих помещений находится склад инструментов, запасных приборов и кладовая неприкосновенного запаса продовольствия.

Под этими складами и кладовой размещен машинный отдел корабля. Там же находятся и сложные аппараты, перерабатывающие испорченный воздух. Они забирают из него углекислоту и вредные газы, выделяемые человеком при дыхании, и обогащают свежим кислородом.

Какие это замечательные приборы! Главное, что они позволили нам взять с собой неимоверно мало воды.

Только представить себе: человеку нужно в сутки около двух с половиной килограммов воды! Сколько же надо было бы взять в путешествие воды на трех человек на сто сорок шесть дней, не говоря уже об обратном пути и о неприкосновенном аварийном запасе! Целые цистерны! А в наших баках — только аварийные запасы: нам вода не нужна. Как так? А вот так! Кроме того, наши аппараты, оказывается, могут еще и сами добывать воду… Ну, не сами, но почти как сами.

Особые приборы, конденсаторы, улавливают из воздуха ту влагу, которая испаряется нашими телами при дыхании или через поры тела. Затем в эту влагу добавляют кислород, а также некоторые соли, необходимые организму, — и получается превосходная, вкусная вода. И ее вполне хватает, чтобы, как говорит Вадим Сергеевич, «покрывать суточную потребность человека в воде». Каждому из нас нужно в сутки примерно два с половиной литра воды, а наши конденсаторы, оказывается, могли бы дать даже чуть не по три литра в сутки на каждого!

И тут нет никакой ошибки в цифрах! Я сама страшно удивилась и решила, что ослышалась, когда Ван объяснял мне все это.

Я сказала ему:

— Товарищ Ван Лун, здесь какая-то ошибка. Вы сами говорили, что мы потребляем в сутки по два с половиной литра воды. Как же конденсаторы могут улавливать из воздуха и возвращать каждому из нас около трех литров? Не может же быть, чтобы организмы выделяли больше влаги, чем получают ее?..

Наверно, у меня был очень озадаченный вид, так как Ван рассмеялся. Он ответил мне (я не умею передать его особенную манеру говорить, запишу по-своему):

— Именно так, Галя! Человек вообще выделяет больше воды, чем поглощает ее с питьем и пищей. Видите ли, в недрах организма происходит все время химическое образование воды. Некоторая часть кислорода, вдыхаемого из воздуха, и часть водорода, содержащегося в еде, соединяются и образуют воду. Таким образом, в организме ежесуточно синтезируется около четырехсот граммов воды. И конденсаторы могут улавливать ее. Понятно?

Конечно, я поняла (чего ж тут не понять!). И все-таки это очень странно. Я знала до сих пор о круговороте воды в природе; а выходит, что такой же круговорот происходит и в нашем теле, да еще и с химической добавкой!

Сознаюсь, сначала, когда я это узнала, мне было чуточку противно: как же это — пить ту воду, которая уже прошла через организм, так сказать, бывшую в употреблении? Как ни очищай ее, все равно она вроде какая-то не такая, не свежая… А потом я сообразила: да ведь и в природе точно так же, вода-то к нам возвращается снова и снова, уже побывавшая в организмах людей и животных. Кроме того, наша вода из конденсаторов, свежая, прохладная и кристально-чистая, мне очень нравится.

Так или иначе, а водой мы обеспечены в избытке. Никто из нас ее не экономит, да это и не нужно, хотя на корабле нет больших и тяжелых баков с запасной водой.

Не менее вкусный в астроплане и воздух. И я не случайно написала слово «вкусный». Ведь как легко и приятно дышится в лесу или в поле после грозы! Воздух тогда бывает особенно свежий, даже немножечко остренький, с каким-то необычным привкусом. Это оттого, что во время грозы воздух насыщается озоном. Аппараты для очистки воздуха в каютах добавляют не только кислород, но и озон. Поэтому наш воздух всегда свежий и приятный. А кроме того, озон убивает всяких бактерий — тоже неплохо!

Чтобы покончить с воздухом и водой, расскажу еще, как мы умываемся. Это очень забавно, хотя к нашему умыванию нужно привыкнуть. Дело в том, что умываться обычным образом в астроплане нельзя, потому что вода не будет литься из крана — ведь она невесомая. Конечно, ее можно было бы заставить бить вверх или вниз фонтанчиком, под напором. Но тогда она немедленно улетела бы в воздух большими круглыми каплями, — попробуй поймай ее там!

Поэтому я, как и все остальные, пользуюсь губкой: сжимаю губку в комок, опускаю ее в воду и там разжимаю. Вода сразу же втягивается в губку: ведь давление воздуха-то в каюте нормальное! Тогда я вынимаю губку вместе с водой, которая набралась в нее, и умываюсь губкой. А потом вытираюсь, конечно, полотенцем. Вот до чего приходится додумываться в условиях невесомости!

Умывание — единственное, пожалуй, что у нас не автоматизировано, тут ничего уж не поделаешь.

Ой, совсем забыла, надо еще рассказать о том, как мне приходится кипятить воду. Это тоже ужасно интересно.

Что получится, если бы мы на нашем корабле попробовали вскипятить воду в электрическом чайнике? Кажется, просто? А на деле ничего бы из этого не вышло!

Огорчения начались бы с того, что вода не захотела бы закипать. Вот дно чайника нагревается, вода около него уже кипит, а выше остается совсем холодной. Почему? Да потому, что вода-то в чайнике невесома! Нагревшаяся вода не делается легче и не поднимается вверх, как это бывает в наших обычных, земных, условиях. И, чтобы вскипятить чайник в астроплане, надо было бы все время энергично помешивать воду в чайнике, ни на минутку не переставая. Веселое занятие?

Но вот, допустим, вода все-таки закипела. Как налить чай из чайника в чашку? Он просто не захочет литься из носика — ведь она невесомая, наша вода! Можно встряхнуть чайник, вытолкнуть из него воду, но тогда кипяток большой каплей вылетит из носика и понесется по воздуху в каюте. Летающий кипяток — тоже не очень приятная штука! Поймать его в воздухе и при этом не обвариться я лично не берусь…

Поэтому у нас тут сплошная механизация. Наш электрический чайник не нуждается в помощи, в нем не надо перемешивать воду и не надо вытряхивать ее из носика. В нем устроен маленький моторчик с лопастями. Как только я включаю чайник, сразу включается и моторчик. Лопасти все время крутятся и перемешивают воду. Она быстро вращается в чайнике, а от этого создается центробежная сила. И когда я затем нагибаю чайник, центробежная сила выдавливает воду из носика: тут уже надо ловко подобрать ее в чашку. Ну, а потом — пить через трубочку, что не так уж приятно, но ничего не поделаешь: другого выхода нет…

И суп я варю тоже в особом котелке с мотором, только в нем нет лопастей (ведь они превратили бы в крошево все то, что я кладу в суп), а вместо этого вращается весь котелок. Вот как трудно быть домашней хозяйкой в невесомом мире!

Кажется, я очень много написала тут о нашей кухне. Но все это так необычно, что я просто не могла удержаться. Зато теперь расскажу о более серьезных вещах. Астроплан — сложная машина, оборудованная по последнему слову науки и техники. Его многочисленные аппараты и приборы потребляют немало энергии. Откуда же взять столько энергии, чтобы ее хватило на все путешествие с Земли на Венеру и обратно, да еще и на все время жизни на Венере? Я спросила об этом Вана (ведь он ведает энергетикой корабля), а он ответил мне:

— Чего-чего, а энергии у нас вдоволь! На этот счет можете не беспокоиться, девушка (почему-то он очень любит называть меня «девушкой», говорит, что привык так обращаться к студенткам, которые работали с ним в разных экспедициях. Ну и пусть, мне все равно!).

Прежде всего он показал мне аккумуляторное отделение. Ох, как там много этих самых аккумуляторов, целые шкафы заставлены, только не такими, к каким мы привыкли, а совсем крохотными. Они называются микроаккумуляторами, их сконструировали в Институте электропроблем всего несколько лет назад. Я думаю даже, что если бы не было микроаккумуляторов, то вряд ли можно было бы так остроумно и экономно наладить все наше электрическое хозяйство. Впрочем, надо сначала рассказать, что это такое.

Аккумуляторы различаются по своей емкости — величине электрического заряда. Это понятно всякому школьнику. Но до сих пор в ходу были только неуклюжие, большие аккумуляторы старого типа. Они были очень неудобными, емкость их была ничтожной. И вот еще в начале нашего века советский академик Иоффе теоретически предсказал, что могут быть аккумуляторы иного типа. А потом ученые разработали эту теорию и создали микроаккумуляторы.

Величина их не превышает спичечной коробки. А емкость одного микроаккумулятора так велика, что он может питать энергией машину в 25 лошадиных сил на протяжении 100 часов! Как он устроен, я, к сожалению, не могу рассказать, потому что электрохимию знаю очень плохо. Ван Лун начал было объяснять мне, но тут же бросил: должно быть, по моему лицу безошибочно определил, что я ничего не понимаю. Ну и ладно, будет время — сама разберусь!

Целые шкафы таких микроаккумуляторов стоят у нас в особом помещении. Как только работающий аккумулятор разрядится, автоматические приборы немедленно подключают свежий. Но каким бы огромным ни был общий заряд всех микроаккумуляторов, его не может хватить для работы множества машин и аппаратов на все время путешествия. Значит, аккумуляторы надо заряжать. А откуда взять нужную для этого энергию?..

Конечно, ее можно было бы получать от электрогенераторов, работающих на каком-то топливе. Но для этого нужны и сами генераторы и топливо для них. А это лишний груз для астроплана. И вот тут я расскажу о самой замечательной конструкции, которую разработали ученые Шанхайского института энергетических проблем специально для нашего межпланетного корабля.

Они осуществили оригинальный и абсолютно надежный способ постоянно получать энергию на протяжении всего путешествия. И все это сделано под руководством профессора Ван Луна, нашего Вана.

Уже давно ученые мечтали о том, чтобы осуществить непосредственное превращение лучистой энергии Солнца в электрическую. Именно — непосредственное, а не при помощи каких-либо промежуточных процессов, громоздких и неудобных. В самом деле, ведь было относительно легко соорудить огромное мощное зеркало, которое собирало бы в фокус солнечные лучи и нагревало ими котел с водой. А вода, превращенная в пар, могла бы двигать генератор и давать электроэнергию. Такие установки широко строились в первой половине нашего столетия и даже приносили некоторую пользу Но все они. были очень громоздкими и маломощными. Главное же — солнечная энергия в них использовалась всего на каких-то 5-10 процентов. Ничтожное количество! И очень легко понять, почему так получалось. Ведь в тех установках лучистая энергия Солнца сначала превращалась в тепловую, затем в механическую — и только после этого уже в электрическую.

А вот если бы превращать лучистую энергию непосредственно в электрическую без неизбежных для промежуточных превращений потерь, тогда и процент использования обязательно повысился бы. Но как осуществить такое непосредственное превращение? Никто не знал этого.

Так дело обстояло очень долго — пока наука не открыла чудесные свойства своеобразных веществ, названных полупроводниками.

Эти вещества вначале, казалось, вообще были ни к чему в технике. Ведь все они — и германий, и селен, и кремний, и окись меди, и другие — не годились ни в проводники электрического тока, ни в изоляторы. Но оказалось, что именно они положили начало новой эре в использовании лучистой энергии Солнца. И все дело было в свойственном им явлении фотоэффекта.

Выяснилось, что если полупроводники освещать, то они выбрасывают находящиеся в них свободные электроны и таким образом сами дают электрический ток.

Первое время такие полупроводниковые фотоэлементы превращали в электрическую энергию только 10 процентов лучистой солнечной. А потом их удалось усовершенствовать — и они начали превращать уже до 20 процентов. И это было уже совсем иное дело!

Вот профессор Ван Лун и решил:

— Кто мешает нам использовать полупроводниковые фотоэлементы для того, чтобы получать электроэнергию во время межпланетного путешествия? Ведь сторона астроплана, обращенная к Солнцу, неизменно будет освещаться его яркими лучами. И это освещение будет вполне постоянным, так как на протяжении всего перелета ни одно облачко не закро. ет астроплан от могучего сияющего Солнца. Следовательно, если вмонтировать в стенки корпуса астроплана полупроводниковые фотоэлементы, они неустанно будут превращать лучистую энергию Солнца в необходимую нам электрическую. Вот где источник энергии для питания всего хозяйства межпланетного корабля!

И вот оказалось, что идея профессора Ван Луна целиком оправдалась.

Во внешних стенках нашего астроплана вмонтированы маленькие полупроводниковые фотоэлементы. Их множество, просто даже невероятно большое количество. Все они соединены группами, последовательно, чтобы получить от них нужное нам напряжение. А группы уже соединены параллельно, чтобы получаемый от них ток оказался нужной мощности. Как будто — просто? А как трудно было конструкторам разместить и распределить все эти неисчислимые фотоэлементы, да еще и так, чтобы они не уменьшили прочности супертитановой оболочки астроплана!

Так или иначе, Солнце сияет в межпланетном пространстве вполне исправно, без перебоев, и точно так же исправно, без перебоев, работают наши полупроводниковые фотобатареи, которые в общей сложности представляют собою целую фотоэлектростанцию. Ток, получаемый от этой фотоэлектростанции, все время заряжает микроаккумуляторы — и мы не чувствуем никакой нехватки электроэнергии, которая поступает к нам без малейших усилий с нашей стороны. Как в волшебной сказке!

Николай Петрович сказал между прочим:

— Наша энергосистема должна работать совершенно безотказно, еще более точно, чем человеческое сердце!

И я понимаю, что это так. Ведь от нашей фотоэлектростанции целиком зависит работа всех механизмов и автоматических аппаратов астроплана. А это целое сложное хозяйство.

Вот я выписала здесь столбиком перечень, из чего состоит работа нашего машинного хозяйства (под диктовку Ван Луна):

Вначале мне, признаюсь, было страшно представить себе, что тут же, под нами, лежит многотонный запас атомита, нового атомного взрывчатого вещества огромной силы. Динамит, пироксилин, нитроглицерин, тринитротолуол — все эти взрывчатые вещества не могут идти в сравнение с атомитом. Это новое вещество было создано всего два года назад Ленинградским и Киевским институтами физической химии. И, как говорит Николай Петрович, только это дало возможность осуществить межпланетное путешествие на таком относительно маленьком корабле. Николай Петрович объяснял мне так:

— Вот вы уже знаете, Галя, что без нашей фотоэлектростанции и микроаккумуляторов мы не могли бы обеспечить астроплан нужным количеством электроэнергии. Без автоматических механизмов управления и без зорких земных постое, без радиолокации мы не могли бы лететь так уверенно и надежно. Но главное все-таки — атомит.

Оказывается, наука и техника до последнего времени не могли осуществить пассажирское межпланетное путешествие потому только, что не существовало нужного горючего для ракеты. Можно было отправить снаряд «Луна-1» и даже корабль «Луна-2», облетевший вокруг Луны и возвратившийся на Землю. Но пассажирский межпланетный корабль — совсем другое дело.

Ведь каждый пассажир — это не только его вес, но и вес продуктов питания и многочисленных аппаратов, которые должны обслуживать человека в пути. Каждому пассажиру нужно в день никак не меньше 600 граммов еды — это минимум. Сколько же пищи приходится везти с собою в астроплане трем путешественникам, летящим на Венеру и обратно?.. Какой это огромный груз!

Значит, какую массу горючего сожжет ракета, нагруженная таким образом! Ведь корабль должен не только подняться с Земли и развить космическую скорость, но потом и вторично взлететь с поверхности Венеры. И здесь получается что-то похожее на заколдованный круг.

Межпланетный корабль должен везти в своих баках очень много горючего — и поэтому его общий вес увеличивается. Но тогда для его разгона нужно тратить еще больше горючего и снова увеличивать емкость баков. А чем больше баки, тем больше надо горючего для разгона корабля — и так без конца! Выходит, что за счет топлива взлетный вес корабля становится огромным и главная часть топлива нужна, по сути, только для того, чтобы разогнать до огромной скорости это самое топ. ливо. Где же выход? Как уменьшить запас топлива, необходимого для полета? Это и было главной задачей многих ученых и конструкторов в течение десятков лет.

— Конечно, у них была своя путеводная звезда, — сказал Николай Петрович, рассказывая мне обо всем этом. — Великий основоположник реактивной техники и звездоплавания Циолковский оставил науке свою знаменитую формулу, по которой можно определить запас горючего для межпланетного корабля. По этой формуле конечная скорость любой ракеты (значит, и астроплана, пользующегося ракетными двигателями) зависит от той скорости, с которой продукты сгорания (газы) вытекают из двигателя, и от того, какую долю общего веса корабля при взлете составляет вес топлива. Чем больше скорость истечения газов, тем меньше можно взять топлива.

Итак, вес топлива можно было определить по формуле Циолковского, но от этого конструкторам не становилось легче.

— Я бы на их месте давно пришла в отчаяние и бросила все дело, — честно призналась я Николаю Петровичу.

— Это потому, милая Галя, — ответил он, — что у вас нет еще нужных для ученого настойчивости и терпения.

Настойчивость и терпение! Звучит это очень красиво, но… нет, надо объяснить, в чем тут было дело, какие трудности стояли перед конструкторами!

Чтобы победить земное притяжение и достигнуть Венеры, астроплан должен развить колоссальную скорость — 11,5 километра в секунду. Это известно всем. Если перевести эти цифры на более понятный язык, то выйдет, что астроплан должен лететь со скоростью свыше 40 000 километров в час, — значит, он мог бы за один такой час облететь всю Землю по экватору! Неплохая скорость!

Но, оказывается, если делать расчеты только по одной этой скорости, то из путешествия ничего бы не вышло. И вот почему.

Взлетая с Земли, корабль должен преодолеть сопротивление воздуха — затратить дополнительное горючее; это раз. Горючее необходимо и для торможения астроплана при посадке на Венеру, иначе он просто разобьется; это два. Второй взлет, уже с поверхности Венеры, — снова топливо; это три. Торможение при посадке на Землю — опять топливо; это четыре. Ну, и некоторый запас горючего на непредвиденные случайности, вроде нашего столкновения с метеоритом; это пять.

Если бы все горючее, которое астроплан должен иметь в своих баках (на два взлета, две посадки, управление в пути и резервный запас), израсходовать на разгон корабля в безвоздушном пространстве, где нет сопротивления воздуха, то межпланетный корабль развил бы так называемую «идеальную» скорость. Не 11,5 километра в секунду, а около 30 километров в секунду. Такую скорость и клали в основу своих расчетов конструкторы…

— И многие из них, как и вы, Галя, в отчаянии хватались за голову: положение казалось действительно безвыходным, — добавил, улыбаясь, Николай Петрович. — Понятно, что еще в пятидесятых годах нашего столетия межпланетное путешествие было несбыточным…

Осложнение заключалось в том, что в те времена скорость истечения газов из жидкостных ракетных двигателей не превышала трех километров в секунду. А при таком условии, как показывает все та же знаменитая формула Циолковского, для достижения скорости астроплана в 30 километров в секунду нужен был совершенно фантастический запас топлива. Вес топлива при взлете должен был превышать вес самого астроплана — в 22 000 раз! Конечно, при таких условиях полет был просто немыслим.

Конструкторы придумывали массу обходных путей для того, чтобы уменьшить запас топлива при взлете. Еще сам великий Циолковский выдвигал идею о взлете астроплана не с Земли, а с ее искусственного спутника — вроде наших «Диск-1» и «Диск-2». Если астроплан взлетел бы с такого искусственного спутника, то ему не надо было бы преодолевать сопротивление воздуха да и земное тяготение было бы меньше, значит запас топлива сильно уменьшился бы, а главное — можно было бы использовать большую скорость спутника. Но пока такая идея неосуществима, искусственные спутники еще слишком маленькие, они не годятся для роли межпланетных вокзалов…

Была и другая идея — создание ракетных поездов, составных ракет. В таком поезде задняя ракета служит для взлета в земной атмосфере. Она толкает переднюю ракету, двигатели которой пока не работают, разгоняет ее, а потом, когда запас горючего задней ракеты израсходовался, она отваливается от первой ракеты и падает обратно на Землю. А первая летит дальше: она получила уже некоторую скорость, прошла плотные слои атмосферы — и ее ракетные двигатели начинают работать в условиях почти безвоздушного пространства. Но и эта идея оказалась иока что практически не осуществимой для нашей цели, хотя при отправлении мы использовали кое-что от нее: я говорю о ракетной тележке, которая вынесла межпланетный корабль в разреженные верхние слои атмосферы при старте с Земли.

Но все это было неполным решением вопроса. Оставался только один реальный путь: искать горючее, у которого скорость истечения газов была бы значительно большей. Над этим конструкторы и изобретатели бились много лет.

— Они достигли больших успехов, но всего этого было мало для межпланетных путешествий, — говорил Николай Петрович. — Для земных перелетов новые виды горючего оказались превосходными, а для космических — все еще слабыми…

Что касается земных перелетов, то тут все обстоит хорошо, это я сама знаю. Сейчас ракетопланы и стратопланы летают с такой скоростью, которая и не снилась в пятидесятых годах. Ракетоплан Москва — Пекин, например, покрывает весь путь всего за полчаса!

Я сказала об этом Николаю Петровичу. Он подтвердил:

— Да, да, это так. Скорость истечения газов у ракетопланов повысилась до 4–5 километров в секунду. Это большое достижение техники. Но разве такая скорость могла бы удовлетворить конструкторов межпланетного корабля? Конечно, нет.

И вот, когда, казалось, были исчерпаны все возможности, когда ученые убедились, что из обычного горючего нельзя выжать большей скорости истечения газов, на помощь пришла советская атомная техника. Два научно-исследовательских института — Ленинградский и Киевский институты физической химии — почти одновременно разработали новые типы атомного горючего. Один из них, атомит, вывел конструкторов межпланетных кораблей из безнадежного тупика: межпланетное путешествие стало реальностью!

Новое изумительное атомное горючее, изобретенное советскими учеными, дало возможность сконструировать ракетные двигатели, в которых газы вытекают со скоростью 12 километров в секунду. Атомит оказался волшебным ключом к двери в межпланетное пространство (это не я придумала такое красивое сравнение, так сказал Николай Петрович!).

На нашем астроплане установлены именно такие ракетные двигатели. Что это дало?

Раньше, до изобретения атомита, вес топлива должен был бы превышать вес корабля в 22 000 раз. А при атомите вес топлива превышает вес корабля всего примерно в 12 раз.

— Но не следует думать, — говорил Николай Петрович, — что конструкторов нашего астроплана радовало такое соотношение. Конечно, 1:12 совсем не похоже на прежнее 1:22 000, однако и оно создавало огромные трудности для конструкторов… Вы держали когда-нибудь в руках, Галя, обыкновенную, самую простую железную садовую лейку для воды? — спросил меня Николай Петрович.

— И даже воду в ней носила, поливала грядки, — удивленно ответила я. — Но при чем тут лейка?

— А вот при чем. Самая обыкновенная лейка для воды весит всего только в 7 раз меньше, чем налитая в нее вода. Лейка и вода дают соотношение 1:7. У нас, в нашем корабле, соотношение между весом астроплана — со всеми его механизмами, оборудованием и пассажирами — и весом горючего достигает 1:12. По отношению к весу горючего астроплан должен быть легче, чем лейка по отношению к налитой в нее воде. Понимаете?

— Но как же можно было этого достичь? — еще больше поразилась я.

Николай Петрович пожал плечами:

— Конструкторы выполнили свою задачу, вот и все. Трудности, видите ли, существуют, по-моему, только для того, чтобы их преодолевать. Этим же заняты, между прочим, и мы с вами…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

…Несколько дней я не бралась за дневник — было очень много важных дел. Зато теперь, когда жизнь в астроплане вошла, как говорят, в обычную колею, хочу быстренько наверстать упущенное. Тем более что Николай Петрович, узнав о моем дневнике (я, конечно, сказала ему, что пишу), заметил:

— Очень хорошо, Галя. До сих пор ваши обязанности на корабле были немного неопределенными… Нет, нет, — поспешил он меня успокоить, так как я уже открыла рот, чтобы возразить. — Я знаю, вы и еду готовите, и хозяйство ведете, и помогаете Ван Луну следить за приборами воздухоочистительной системы, и стали неплохим фотооператором. Все это так. Но теперь я буду считать вашей главной обязанностью вести подробный дневник. Потом, когда мы вернемся, можно будет. объединить мои научные записи и ваш дневник. Разве это не будет очень интересно? Пишите, Галя, записывайте все, что сможете!

Tax вот, сначала самое важное: мы снова летим по правильному курсу! Николай Петрович и профессор Ван Лун рассчитали и выверили все. А земные посты управления подтвердили их расчеты. Затем ракетные двигатели исправили курс. Теперь все в порядке, метеориту не удалось сбить нас с пути! И у нас очень хорошее настроение, хоть оказалось, что метеорит причинил нам еще одну большую неприятность, к сожалению даже непоправимую.

Именно в том месте, где метеорит пробил внешнюю стенку астроплана, в одном из небольших складов хранился запасной, четвертый скафандр. Метеорит очень повредил его. Скафандр вышел из строя — и даже починить его с помощью запасных частей, которые есть на складах, невозможно. Теперь, когда мы будем работать на Венере, из астроплана нельзя будет выходить всем вместе, так как скафандров осталось только три… А может быть, на мое счастье, на Венере и не так уж много углекислоты в атмосфере, как пророчил этот профессор Акимов? Не знаю, события покажут…

В прошлый раз я не закончила рассказ об астроплане и его двигателях. Придется дописать об этом, постараюсь покороче.

Я остановилась на соотношении веса астроплана с весом атомитного топлива — 1: 12. Даже при самой большой экономии горючего — взлет с рельсовой дорожки при помощи тележки со вспомогательными двигателями, начало работы наших собственных двигателей в разреженной атмосфере вершины Казбека, использование скорости вращения Земли и многое другое — астроплан пришлось загрузить очень большим количеством горючего. Иначе нельзя!

При взлете с Земли корабль весил около 650 тонн. Из них топливо занимает около 600 тонн. А из оставшихся 50 тонн около 40 тони весит корпус астроплана, двигатели и помещения для атомита. И только 10 тонн представляют собою действительно полезный груз. Вот из чего он составляется (это все без меня, я в расчеты не входила. Но это сейчас уже неважно, все обошлось!), — чтобы было яснее, выпишу столбиком.

К этому нужно добавить еще очень многое: установки для очистки и переработки воздуха, ля отопления, охлаждения; конденсаторы; энергетическая система в стенках корабля; одежда; скафандры; посуда; аптечка; разные инструменты и приборы; радиостанция; радиолокаторы; кино— и фотоаппараты; оружие и припасы для него; справочники; почтовые ракеты (о них я расскажу потом) и разное мелкое оборудование. Все это весит более 5 тонн — очень мало, если учесть, сколько необходимо взять с собой для продолжительного межпланетного путешествия.

Ну, и еще я. Во мне веса только 56 килограммов, совсем пустяки. Конечно, продукты приходится тратить и на меня… но это я уже о другом заговорила. Не буду отвлекаться на неинтересные темы!

Итак, 10 тонн полезного груза при 40 тоннах веса самого корабля и 600 тоннах веса топлива — это, всякий согласится, не очень выгодное соотношение. Мы путешествуем как бы на огромной цистерне с горючим!.. Но и такое соотношение даже не снилось людям, жившим в то время, когда не был еще изобретен атомит.

А теперь об атомите и наших двигателях.

Вся центральная и задняя часть астроплана представляет собою огромный склад атомного горючего. Атомит — это темно-бурая маслянистая жидкость, которая не замерзает даже при самых низких температурах. И, кроме того, он почти совершенно лишен вязкости: атомит сверхтекуч, он свободно просачивается через любые фильтры, какими бы мелкими ни были их поры. Это очень важно!

Атомит сохраняется в баках, из которых по тонким трубкам поступает под давлением в камеры сгорания. Их у нас три: одна центральная, в хвостовой части астроплана, и две маленькие — на концах крыльев. Центральная камера — мощный двигатель, который разгоняет корабль, а две маленькие служат для управления — для поворотов и маневрирования в межпланетном пространстве.

В атмосфере и стратосфере управлять астропланом можно при помощи стабилизаторов, — это вроде таких плавников на хвостовой части корабля, они действуют совсем так, как руль в воде. Но ими пользоваться можно только там, где есть атмосфера, — над Землей или над Венерой. А в межпланетном пространстве стабилизаторы бессильны. Здесь кораблем управляют при помощи небольших боковых двигателей.

Допустим, нам надо повернуть направо. Если мы находимся в лодке, обыкновенной речной лодке, то для этого достаточно сильнее нажать на левое весло — и лодка повернется направо. Примерно так и с нашими маленькими ракетными двигателями. Если мы хотим повернуть ракетный корабль направо, то приводим в действие левый двигатель. Он толкает левую часть корабля и поворачивает его направо. Очень просто!

Гораздо сложнее устроен сам ракетный двигатель. Тут конструкторы столкнулись с очень высокой температурой взрыва атомита. Она достигает 4000 градусов. Такую температуру не могли выдержать никакие старые огнеупорные материалы, они плавились — и двигатели выходили из строя. Поэтому пришлось создать новое жароупорное вещество, особую пористую керамику. Из нее и сделаны камеры сгорания двигателей.

Атомит просачивается сквозь мельчайшие поры в керамических стенках камеры и при этом дополнительно охлаждает их. Внутри камер он взрывается с очень большой силой и выталкивает продукты взрыва из сопла ракеты в виде ослепительно светящихся газов со скоростью около 12 километров в секунду. Вот что такое атомит!

…Фу, я очень устала от подробных технических описаний! Наверно, я еще многое упустила, и те, кто будет читать мой дневник, чего доброго, скажут, что им что-нибудь неясно из моих описаний. Но я не могу лучше рассказать об астроплане и его оборудовании, я и так старалась изо всех сил. Попрошу еще Николая Петровича просмотреть; может, я где-нибудь напутала…

А теперь расскажу о другом. Как я уже писала, астроплан снова лег на правильный курс. Оказалось, что от удара метеорита наш корабль отклонился в сторону от его полуэллиптической орбиты (той самой, которую я изучала на чертеже Николая Петровича). Тут ведь нельзя говорить — на юг или на север, на запад или на восток. У нас нет стран света. Все время огромное ослепительное Солнце заливает нас своими горячими лучами слева, с одной стороны, не меняя своего положения на небосводе, черном, как уголь.

Далеко позади нас мы видим нашу любимую Землю, она все время уменьшается в размерах и теперь уже превратилась в спокойную далекую зеленоватую планету. Мне очень хотелось посмотреть на фазы Земли — ведь она должна тоже, как Луна, проходить через разные фазы. Но для этого надо было бы лететь вокруг Земли. А от нас Земля кажется все время почти полным диском, хотя Николай Петрович говорит, что этот диск должен понемногу ущербляться, так как мы перегоняем Землю в ее движении по орбите. Но я этого что-то не замечала, как ни присматривалась…

И северное и южное звездное небо, говоря земными словами, всегда перед нами. Поворачивая зеркала перископа, мы можем видеть на небе любое созвездие в любое время: ведь нас не отгораживает от половины неба горизонт Земли. А созвездия мы видим с такой яркостью и четкостью, с какой их не приходилось видеть ни одному астроному с Земли, даже в самые лучшие, самые мощные телескопы. Понятно: ведь нам не мешает земная атмосфера. Поэтому мы сделали множество интересных фотоснимков звездного неба — этим занималась я сама как фотооператор астроплана «Венера-1».

Но у нас есть один враг, с которым на Земле не приходится встречаться, — по крайней мере так вплотную, как приходится нам. Это — космическое излучение, пронизывающее почти все на своем пути. Оно идет откуда-то из глубин Вселенной. Вадим Сергеевич установил, что главный поток космического излучения идет со стороны крабовидной туманности Тельца, но он не уверен, нет ли и других направлений. Этот поток все время усиливается и сейчас начинает причинять нам неприятности.

Вадим Сергеевич проводит свои исследования с самого начала путешествия. Николай Петрович говорит, что эти исследования — самая важная задача Сокола на первом этапе пути корабля, так как экспедиция должна выяснить природу и происхождение загадочных космических лучей. Сначала излучение день изо дня усиливалось, становилось все активнее. А несколько дней назад оно, по словам Вадима Сергеевича, достигло максимума.

— Образно выражаясь, мы летим среди неослабевающего ливня, потока космического излучения, — сказал Сокол. — Никогда не думал, что оно может достигнуть такой интенсивности!

Ван Лун шутливо отозвался:

— Сожалею, нет зонтика от такого дождя. Может, надо изобретать?..

Он иногда очень смешно говорит, профессор Ван Лун. И по-русски и не совсем по-русски. И шутит с таким серьезным видом, что сразу не поймешь. Но мне он ужасно нравится, такой умный, всегда сдержанный и серьезный, не скажет лишнего слова. Не так, как Вадим Сергеевич, который может сгоряча наговорить всякой всячины. Вадим Сергеевич всегда очень увлекается. Понравятся ему, например, чьи-нибудь глаза — он и начнет говорить всяческие красивые слова: и какие эти глаза глубокие, и в них, мол, есть что-то загадочное, особенно под пушистыми бровями, и как они смотрят прямо в душу… Тогда его даже трудно остановить, да и не хочется, потому что каждому человеку приятно, когда о его глазах говорят разные интересные вещи. Только все это он, конечно, выдумывает: я нарочно разглядывала свои глаза в зеркале, ничего нет в них ни глубокого, ни загадочного, и ни в какую душу они не смотрят, самые обыкновенные глаза, честное слово… Впрочем, это я уже не о том.

Так вот, Ван Лун пошутил насчет зонтика, которым можно было бы прикрыться от космического излучения. Он и не подозревал тогда, конечно, что мы еще вспомним о его словах…

Прежде всего космические лучи лишили нас радиосвязи с Землей и отрезали астроплая от земных постов управления. Случилось именно то, чего опасался Николай Петрович, и теперь нам надо внимательно следить за курсом корабля и, если требуется, самим выправлять его.

Несколько дней назад радиосвязь с Землей резко ухудшилась. Четкий голос диктора Земли начал тонуть в тресках и шумах электрических разрядов. У меня было такое впечатление, будто где-то недалеко разразилась сильная гроза, мешающая нам слышать радиопередачу с Земли. Сначала это были отдельные трески и удары — как от раскатов грома. Потом в репродукторе поднялся сильный грохот, голос диктора можно было разобрать только в перерывах между волнами этого грохота. Николай Петрович попытался слушать без репродуктора, через наушники, но пришлось оставить и их. Голос диктора исчез совершенно, заглушенный громовыми разрядами. Но сквозь этот грохот нам все же удалось разобрать слова встревоженной Земли и понять, что там нас тоже перестали слышать. Только на Земле, я полагаю, дело обошлось без надоедливых разрядов, а просто сигналы астроплана стали ослабевать, затухать и исчезли совсем. Ну, да это понятно, ведь мощность нашей маленькой радиостанции не идет ни в какое сравнение с мощностью земных передатчиков.

Так или иначе, радиосвязь с Землей пропала. Хорошо еще, что продолжали исправно работать наши радиолокаторы, установленные для обнаружения встречных метеоритов. На их чувствительных зеленоватых экранах каждый, даже очень далекий еще метеорит мгновенно вызывает искривление пересекающей экран линии. И тогда сразу же автоматически начинает действовать тот или другой ракетный двигатель на крыльях астроплана. Корабль немножко поворачивает в сторону, искривление линии на экране исчезает — и астроплан снова так же автоматически ложится на прежний курс, обойдя метеорит. Нет, встречных метеоритов мы не боимся, пока работает это изумительное радиолокационное устройство, более чувствительное, чем любой телескоп, и действующее, как говорит Вадим Сергеевич, «быстрее мысли».

Нас немного защищает от космического излучения слой свинца, проложенный в оболочке корабля под супертитаном. Но оказалось, что этого слишком мало, и убедиться в этом нам пришлось очень скоро.

Впервые мы ощутили на себе влияние загадочных космических лучей на двадцать третий день путешествия. Было это так.

Мы спокойно сидели в центральной каюте после ужина и отдыхали. Ван Лун закурил свою трубку; он очень редко делает это, стараясь экономить воздух. Но две трубки в день — его норма. И мы все привыкли к тому, что после обеда и после ужина Ван Лун торжественно закуривает при помощи Вадима Сергеевича или моей. Эта процедура всегда вызывает веселые шутки. Табак Ван Луна к тому же очень приятно пахнет. Одним словом, все мы привыкли, и трубка Ван Луна никого не раздражала.

Но на этот раз, едва лишь голубоватый дымок трубки поплыл в воздухе, Вадим Сергеевич вдруг покраснел и крикнул:

— К черту вашу трубку, Ван! Надоела она мне! Не хочу!

Мы удивленно взглянули на Сокола: это было так не похоже на него… Но оказалось, что неожиданности только начинались. Можете представить себе, как изумились Николай Петрович и я, когда профессор Ван Лун, всегда такой сдержанный и вежливый, готовый, как он это умеет, мягко и тонко пошутить, вдруг поднялся из-за стола и, повернувшись к Соколу, резко проговорил:

— Думаю, вам лучше замолчать. Вы мне тоже надоели!

Лицо Сокола побагровело:

— Это что за грубости? Да я…

Но Ван Лун не дал ему кончить фразу. Он уже стоял около Вадима Сергеевича с занесенной рукой и шипел сквозь стиснутые зубы:

— Просил — лучше замолчать. Иначе снимайте очки. Они сейчас разобьются.

Еще мгновение — и Ван Лун мог ударить Вадима Сергеевича. Но этого не случилось, так как Сокол вдруг совсем неожиданно заплакал. Нельзя было понять, что случилось! Я, вытаращив глаза, уставилась на обоих. Сокол действительно плакал; плакал, как ребенок! Затем он опустил голову на руки и, всхлипывая, забормотал:

— Меня оскорбляют… угрожают… оскорбляют…

Он повторял одни и те же слова обиженным, плачущим голосом. А Ван Лун стоял около него с занесенным кулаком и злым, раздраженным лицом; на скулах у него двигались желваки. Это было прямо страшно и, главное, ничего нельзя было понять: за что они рассердились друг на друга, что произошло?..

— Николай Петрович, что это такое? — спросила я. Честное слово, я испугалась…

Лицо Николая Петровича тоже не успокоило меня, на нем было заметно сильное напряжение. Он сделал мне знак, чтобы я не вмешивалась: пусть, мол, сами угомонятся.

— У всякого человека могут быть такие моменты, когда он начинает терять контроль над собой, — тихо проговорил Николай Петрович. — Сильные переживания. Нервы… Переутомление… Мы слишком много работали последние дни. Это, мне кажется, бурная нервная реакция…

— Но их надо успокоить!

Николай Петрович не ответил мне. То, что он сказал, мне было непонятно: никогда бы раньше Николай Петрович не остался в стороне, он обязательно прекратил бы бессмысленную ссору. В это время Ван Лун наклонился к Соколу и угрожающе сказал:

— Мне очень противно смотреть на вас. Вы не мужчина, вас надо учить! Прошу вставать. Отвечайте по-мужски. Помогу вам сам!

Ван Лун схватил своей крепкой рукой воротник пиджака Сокола и рванул его. Вадим Сергеевич даже не сопротивлялся. Безвольно свесив голову, он продолжал плакать.

Тут я не выдержала:

— Что вы делаете, товарищ Ван Лун? Перестаньте!

Но Ван Лун хмуро покосился на меня и так же свирепо процедил сквозь зубы:

— Молчать, девушка! Когда говорят мужчины, девушки в сторону!

В отчаянии я бросилась к Николаю Петровичу — и остолбенела, увидев странное, незнакомое выражение его лица. Глаза его блестели, губы шевелились, он словно во сне говорил:

— Понятно, Ван Лун оттреплет его. Ну, давай, давай, Ван! Впрочем… посмотрим, может быть лучше, чтобы Вадим?.. А ну, посмотрим!..

Я схватила его за руку:

— Николай Петрович, что с вами? Неужели и вы… тоже…

Дальше я уже не смогла говорить. Еще секунда — и я сама разревелась бы, как Сокол. К горлу подступил плотный комок, стало трудно дышать.

Николай Петрович внимательно смотрел на меня, будто не понимая, кто это стоит перед ним. Но я видела, что он начинает приходить в себя. Он провел рукой по лбу, взглянул еще раз на Вадима Сергеевича, на Ван Луна — и, как бы просыпаясь от тяжелого сна, резко сказал:

— Ван Лун, оставьте Вадима!

Но Ван Лун продолжал трясти плачущего Сокола.

— Ван, вы понимаете, что я вам говорю? — крикнул Николай Петрович.

Ван Лун наконец обернулся и какими-то стеклянными глазами уставился на нас. Я со страхом смотрела на него: ведь так может вести себя только сумасшедший! Слезы подступали к моим глазам, я крепко сжимала кулаки, чтобы не заплакать. Такие замечательные люди — и так ведут себя! Как это ужасно, этого просто нельзя перенести!..

— Ван, оставьте Вадима, я приказываю вам!

Рука Ван Луна оторвалась от Сокола, который так и повис в воздухе, скорчившись в неестественной позе, с головой, упавшей на руки. И он все еще плакал!

— Идите сюда, Ван? — громко приказал Николай Петрович, произнося слова раздельно и твердо. — Не смейте дотрагиваться до Вадима. Я приказываю вам! Слышите?

— Слышу, — глухо ответил Ван Лун.

— Вы обещаете мне?

Молчание.

— Обещаете, Ван? — повторил Николай Петрович.

И только тогда Ван Лун тихо, каким-то равнодушным, чужим голосом отозвался:

— Обещаю.

Николай Петрович оглянулся. Его взгляд остановился на циферблатах приборов, с которыми работал Сокол перед ужином. Они все еще оставались включенными — ведь записи нужно было вести непрерывно, — и из автоматического регистратора медленно выползала узкая бумажная лента, на которой отмечалась интенсивность космического излучения. Брови Николая Петровича нахмурились. Быстрым движением он приблизился к приборам, несколько секунд сосредоточенно изучал показания счетчиков и запись на ленте. Затем так же быстро повернулся ко мне:

— Галя, как вы себя чувствуете? Хорошо соображаете?

Значит, он думал, что и я тоже… что и я схожу с ума, как Сокол и Ван Лун! Это было очень несправедливо, ведь я сама только что старалась вывести его из страшного состояния. Мне стало обидно до слез, но я постаралась спокойно ответить:

— Да, Николай Петрович. Я только не понимаю, что у нас происходит.

Тогда он еще раз взглянул на приборы, на Ван Луна, который стоял в углу каюты и что-то бормотал про себя. на Сокола, по-прежнему застывшего в неестественной позе в воздухе, обвел глазами каюту, будто разыскивая что-то, и решительно позвал меня:

— Идемте, Галя. Нельзя терять ни минуты!

Мы спустились в склад через люк в полу каюты. Николай Петрович открыл большой ящик, вынул оттуда два длинных рулона серого и тусклого металла и сказал:

— Несите в каюту. Быстрее!

И, захватив еще два рулона, поспешил за мной.

Ван Лун и Сокол не двигались с места. Они ни на что не обращали внимания.

По указанию Николая Петровича я развернула один из рулонов и покрыла широкой металлической лентой всю боковую стену каюты. Серый металл был очень мягким и послушным. Затем поверх этого слоя я уложила второй и третий. Металл укрыл всю стену. Николай Петрович надежно закрепил его и распорядился:

— Галя, давайте сюда Сокола.

Мы перенесли безвольное тело Вадима Сергеевича к покрытой металлом стене, уложили его там. Николай Петрович облегченно вздохнул и позвал Ван Луна:

— Ван, идите сюда.

Ван Лун зло, раздраженно посмотрел в нашу сторону. Видно было, что ему не хотелось идти. Но он не мог возражать Николаю Петровичу и медленно, будто через силу, приблизился к нам,

— Садитесь тут, поговорим, — мягко сказал Николай Петрович, беря его за руку.

Ван Лун все так же нехотя сел. Все молчали. Так прошла минута, вторая… Вдруг Ван Лун провел рукой по голове, тряхнул ею, словно просыпаясь, и удивленно повернулся к Николаю Петровичу:

— Что такое? Думаю, я как пьяный! Тяжелая голова…

Почти в это же мгновение послышался и голос Сокола:

— Ерунда какая, почему у меня мокрое лицо? Что тут происходило? И свинец зачем-то…

— Друзья мои, надо быть осмотрительнее, — ответил обоим сразу Николай Петрович. — К счастью, на этот раз обошлось без крупной беды. Но еще несколько минут — и я не знаю, чем бы все это кончилось. Мы вели себя очень неразумно… хотя, впрочем, кто мог предвидеть подобные явления?..

— Но что случилось? — повторил свой недоуменный вопрос Вадим Сергеевич.

Николай Петрович пригладил растрепавшиеся седые волосы, и я заметила, как вздрагивали его тонкие пальцы. Затем он медленно заговорил:

— Наша каюта слишком слабо защищена от космического излучения. Оно заливает нас своим непрерывным потоком. И, как это ни печально, крайне возбуждает нервную систему. Я еще не уяснил себе всего этого. Объяснения придут потом. Сейчас можно установить только вот что. Возбуждение резче всего сказалось на сильном, крепком организме Ван Луна и на нервном, эмоциональном Вадиме. Тут действуют какие-то еще неизвестные нам закономерности. На Гале и мне возбуждение сказалось меньше, хотя… хотя почувствовали и мы, правда, Галя?

Я молча кивнула головой. Мне было так хорошо сейчас, когда кончились все эти ужасы!

— Мы с Галей усилили защиту каюты, — продолжал Николай Петрович, — обложили стену, со стороны которой идет главный поток космического излучения, тройным слоем свинца. Видите, как он пригодился. Свинцовые прокладки уменьшают интенсивность потока космического излучения, позволяют нам находиться как бы в тени — и в этом сейчас наше спасение, друзья!

Я взглянула на Ван Луна и сказала:

— Зонтик от космических лучей, товарищ Ван Лун! Помните, вы шутили, что его надо изобрести?

Ван Лун только озабоченно покачал головой.

Несколько минут мы снова молчали. И тут мне пришла в голову страшная мысль. А что если бы Николай Петрович не овладел собой тогда, когда он уже и сам начинал бредить? Если бы он не успел понять, в чем дело, и не вспомнил об этом способе защиты от ужасного космического излучения? Тогда мы все постепенно сошли бы с ума…

Словно отвечая моим мыслям, Николай Петрович заговорил снова:

— Очень прошу вас, друзья, как можно больше времени проводить под защитой свинцового слоя, в тени от космического Излучения. Если кто-нибудь заметит у себя или у другого малейшие признаки возбуждения, сейчас же уходите сюда и сообщайте мне. Опасность слишком велика, чтобы можно было не считаться с нею! Вас, Вадим, попрошу тщательно измерить критический порог интенсивности потока. И, я думаю, надо еще усилить защиту.

…В этот же вечер мы использовали почти весь запас листового свинца в рулонах и покрыли стену справа, откуда шел главный поток космического излучения, еще несколькими защитными слоями, сняв предварительно с этой стены все приборы.

И я хорошо поняла: мы спаслись только потому, что поток идет с одной стороны. Астроплан летит как бы в широком луче огромного прожектора, из которого на нас льется космическое излучение. Как хорошо, что Николай Петрович придумал свинцовый зонтик, под которым мы укрылись!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

На следующий день Николай Петрович вместе с Ван Луном составили еще одну карту нашего пути в межпланетном пространстве. На этой карте было точно отмечено положение астроплана относительно главного Потока Космического излучения. Как эта карта помогала нам дальше!

Ведь с того времени, как оборвалась радиосвязь с Землей, нам самим пришлось делать все вычисления маршрута и самим выправлять курс. Эти вычисления производились по звездам. И вот оказалось, что наш маршрут можно легко и значительно проще проверять по новому постоянному и неизменному ориентиру — потоку космического излучения. Только мне кажется, что удобство это не такое уж замечательное, чтобы из-за него лишаться радиосвязи с Землей и оказаться в опасности сойти с ума…

Николай Петрович говорит, что все это очень важно для науки. Ну, я, должно быть, не гожусь в настоящие ученые, я с удовольствием обошлась бы без всей этой истории с космическим излучением. Мне что-то, не нравится, когда я оказываюсь в роли кролика или морской свинки, над которой проводят всяческие эксперименты, хотя бы они и были страшно научными!

В течение нескольких дней мы с Ван Луном вели наблюдение за Венерой — так распорядился Николай Петрович. Вот это мне нравилось!

Он сказал нам:

— На протяжении сорока восьми часов нужно внимательно следить за малейшими изменениями на диске Венеры. Не спускайте с планеты глаз! Поэтому я и назначаю вас обоих, чтобы вы дежурили по очереди. Особенно прошу вас отметить и сообщить мне тут же, если появится голубоватое сияние в какой-либо части диска.

Сам Николай Петрович неотрывно следил за полетом астроплана. А Вадим Сергеевич в это время проводил наблюдения над поверхностью Солнца.

Я заглянула было в телескоп Сокола, когда он оторвался для записей. Какая удивительная и величественная картина открылась передо мною в зачерненном окуляре телескопа!

Да разве это то спокойное, мягкое и ласковое солнышко, к которому мы привыкли на Земле? Ничего похожего! Огромный бурлящий огненный диск. Он непрерывно кипит, выбрасывая из себя высокие фонтаны ослепительного разноцветного пламени. Фонтаны взлетают вверх, рассыпаются гигантскими цветами с причудливыми широкими лепестками и падают обратно в огненное море. На смену им взрываются новые и новые столбы пламени, как фантастические огненные деревья, которые покрывают бурлящую поверхность могучего светила странными, невообразимыми узорами. А вот вырывается огромный вихрь раскаленных паров, он крутится и вьется, разрывая в клочья золотую поверхность Солнца. Темное пятно неправильной формы надолго остается на блестящем круге, и что-то яростно кипит, клокочет в нем, будто хочет вырваться из глубокой пропасти. Но не стоит и пробовать разобрать и рассмотреть, что делается там, внутри, в глубине солнечного пятна, которое медленно закрывается языками огненного моря.

Вадим Сергеевич показал мне даже солнечную корону. Оказывается, в астроплане мы можем наблюдать это явление в любое время и совсем не надо ожидать, как на Земле, полного солнечного затмения. Вернее, мы можем в любую минуту сами сделать такое полное солнечное затмение.

Сокол вырезал кружок плотной черной бумаги и укрепил его на проволочке, закрыв этим кружком солнечный диск. И правда, это было совсем как солнечное затмение! В обе стороны от черного диска на таком же черном небосводе протянулись изумительно красивые серебристые широкие полосы. Они были нежные-нежные, мягкого жемчужного цвета; около диска они казались более плотными, а дальше постепенно бледнели, будто растворяясь на черном небосводе. А около этих полос ярко горели крупные спокойные звезды.

— И совсем не нужно спешить наблюдать, как на Земле, — сказал Вадим Сергеевич. — Там солнечную корону можно видеть только минуту-две, пока Луна не начнет приоткрывать солнечный диск. А мы можем наблюдать корону сутками и неделями. И все потому, что нам не мешает земная атмосфера, рассеивающая свет! Ну, Галя, можете сделать серию фотографий солнечной короны. Это очень ценно для изучения хромосферы Солнца. Я думаю даже вот что. Если бы нам не удалось ничего найти на Венере…

— Да разве такое может быть? — перебила я его.

— Нет, я убежден, что ультразолото мы найдем. Но если даже предположить, что не нашли бы, то и тогда наших наблюдений в межпланетном пространстве, фотографий и материалов киносъемок достаточно было бы для того, чтобы оправдать все путешествие. Вот увидите, как встретят все это на Земле, когда мы возвратимся.

«Когда мы возвратимся»… Об этом, мне кажется, думать еще слишком рано, перед нами столько неизведанного! Ну вот, я опять отклонилась от темы: и всегда со мной так бывало, даже когда я еще писала классные сочинения. Недисциплинированность это, что ли?..

Очень интересно смотреть в телескоп Сокола и любоваться Солнцем. Но, честное слово, в другом телескопе, около которого дежурим мы с Ван Луном, зрелище не менее красивое. Правда, здесь нет огромных и страшных огненных бурь, у нас все гораздо спокойнее. Я попробую описать то, что мы наблюдаем уже вторые сутки (кстати, у меня есть время: я сейчас отдыхаю, а дежурит около телескопа Ван Лун).

В окуляре телескопа открывается большой круг, будто затянутый черным бархатом. Круг спокойный и неподвижный. Далекие-далекие искорки горят в его глубине. И только внимательно присмотревшись, видишь, что этот черный бархат уходит даже за горящие искорки. Но это только если присмотреться. А на первый взгляд — круг как будто совсем недалеко. Черный бархат, кажется, разостлан прямо перед телескопом. И на его непроницаемой поверхности, как блестящий драгоценный камень, неподвижная и спокойная-лежит Венера. Ее не назовешь сейчас ни вечерней, ни утренней звездой по земной привычке. Это — огромное небесное светило, которое мы сейчас видим, к сожалению, не целиком, а только в фазе. Поэтому оно имеет вид серпа с большими длинными рожками, повернутыми в сторону, противоположную Солнцу. Нет, я написала неверно: мы видим Венеру всю, но ярко освещен на ней только этот серп, охватывающий ее слева. А между краями серпа расположен темный диск, окруженный слабо светящимся ореолом. Этот ореол — атмосфера нашей планеты; «нашей» потому, что с каждым днем мы приближаемся к ней, потому, что она — наша цель.

Как давно изучают ученые Венеру — и как она все же мало изучена! Я внимательно читала еще на Земле все, что можно было найти в библиотеке маминой обсерватории о Венере, а здесь, в астро'плане, снова смотрела справочники и слушала то, что говорили о Венере Николай Петрович с Вадимом Сергеевичем и Ван Луном. Теперь я могла бы и сама при случае прочитать лекцию о Венере, вот правда! И даже попробую записать здесь то, что знаю о нашей соседке, но, конечно, коротко. Иначе мой дневник окажется слишком длинным. А коротенько, я думаю, можно.

Из девяти планет солнечной системы Венера — самая близкая к Земле и больше всех похожа на нашу планету. Ее размеры и масса только немного меньше, чем у Земли. Поэтому человек в смысле своего веса должен чувствовать себя на Венере почти как дома.

Еще в 1761 году великий русский ученый М. В. Ломоносов обнаружил при помощи телескопа световой ободок вокруг Венеры, когда она проходила по диску Солнца. Ломоносов тогда еще сделал вывод, который свидетельствовал о его большой научной прозорливости: он объяснил это явление существованием на Венере атмосферы. В самом деле, когда при подходе к Солнцу Венера обращена неосвещенной стороной к Земле, она видна земному наблюдателю как темный диск со светящимся ореолом, который и представляет собою атмосферу планеты, освещенную Солнцем.

Это интересное явление наблюдалось астрономами в последний раз в 1882 году, и повторение его предвидится только в 2004 году. Как видите, ореол Венеры можно наблюдать с Земли очень редко.

Долгое время ученые предполагали, что облака на Венере образованы водяными парами, которые хорошо отражают солнечные лучи. Но потом взгляды на состав атмосферы Венеры резко разошлись. Многие ученые считали и считают, что в высоких слоях атмосферы этой планеты нет ни водяных паров, ни к-ислорода и что они содержат главным образом углекислоту. Другие ученые утверждают, что вместе с углекислотой в атмосфере Венеры есть и @одяные пары. Но все сходились на одном, говоря, что на Венере очень много углекислоты.

(Вот тут, кстати, нашей экспедиции могут тоже сильно пригодиться взятые с собой скафандры. Иначе никто из ее участников, чего доброго, не смог бы вообще выйти на поверхность Венеры. И как жаль, что один из этих скафандров, запасной, словно бы самой судьбой предназначенный для меня, выведен из строя метеоритом! Ну как я теперь буду выходить из астроплана на Венере без скафандра?..).

Кроме этого, ученые считают, что атмосфера Венеры по своему строению аналогична земной, хотя, вероятно, она имеет большую высоту, чем земная, и ее давление у поверхности планеты может быть в два-три раза больше, чем на Земле. Это как раз нам и придется проверить.

Не установлен наукой и период вращения Венеры вокруг своей оси: здесь ученые все еще продолжают давний опор. Некоторый астрономы считают, что этот период составляет 68 часов. А другие утверждают, что день на Венере равен земному. Третьи оспаривают и первую точку зрения и вторую, заявляя, что период вращения Венеры вокруг своей оси равен периоду ее обращения вокруг Солнца, то есть 224 суткам. А кто прав — опятьтаки придется установить нашей экспедиции!

Не пришли ученые к общему выводу и о том, какова величина угла наклона экватора Венеры к ее орбите. А ведь от этого зависит изменение длительности дня и ночи в течение года. Кое-кто из астрономов говорит, например, что одно полушарие Венеры постоянно освещено Солнцем, а другое — так же постоянно погружено в вечный мрак.

А если это так, тогда, значит, на одной половине Венеры всегда жара, а на другой — холод. И только на узкой полуосвещенной полоске, которая проходит между освещенным и теневым полушариями, климат Венеры можно считать умеренным.

В общем, я, как не ученая, могу сказать, что по-настоящему о Венере еще никто ничего не знает. Споров больше, чем действительного знания, — хотя астрономы, конечно, очень обиделись бы на меня за такие непочтительные слова. Так я же не виновата. Я ничего не выдумывала. Кругом одни противоречия!..

Что касается расстояния Венеры от Земли, то здесь положение яснее. Среднее расстояние между этими двумя планетами равно расстоянию Земли от Солнца — около 150 миллионов километров. Но временами оно бывает почти в четыре раза меньше, а временами примерно в один и три четверти раза больше.

Можно подумать, что наш астроплан летит как раз в то время, когда расстояние между Венерой и Землей самое короткое и на полет поэтому уйдет меньше всего времени. Но на самом деле это не так.

Конечно, можно было бы лететь и по самому короткому маршруту, когда Венера находится в так называемом «нижнем соединении» с Землей. Тогда наш астроплан был бы в пути всего-навсего 41 сутки, а не 146 суток, как теперь. Почему же не взят этот короткий маршрут, а избран наш, длинный, который в десять раз длиннее кратчайшего расстояния между планетами? Как будто странно!

А если разобраться, то все становится понятным. Чтобы полететь прямо на Венеру по такому короткому маршруту, нужна была бы скорость не 11,5 километра в секунду, как у нас, когда мы все время словно плывем по течению земной орбиты, лишь постепенно уходя с нее, а намного большая-31,8 километра в секунду. Но сколько пришлось бы сжечь горючего в ракетных двигателях для того, чтобы разогнать астроплан до такой скорости! Я не хочу подсчитывать, но скажу только, что даже при мощности атомита, при его скорости истечения газов в 12 километров в секунду — такую ракету построить было бы невозможно. Вот почему для нас избран длинный полуэллиптический маршрут: летя по нему, астроплан не должен погашать огромную скорость движения Земли по своей орбите вокруг Солнца и очень экономит горючее.

И хотя наш маршрут длинноват, но астроплан исправно мчится к Венере. Мы с Ван Луном по очереди наблюдаем за нею в телескоп. Николай Петрович напомнил нам еще раз:

— Темная часть Венеры еще более важна для наблюдений, чем светлый серп планеты. Прошу об этом не забывать!

Мы, конечно, не забываем, но до сих пор не заметили на этой темной части решительно ничего интересного. Она вся совершенно оди наковая, какого-то невыразительного, пепельного цвета. Ровная серая поверхность — и больше ничего. На яркой части Венеры, на освещенном Солнцем серпе, я действительно заметила неясное движение. Казалось, что там плыли какие-то едва заметные тени. Мы с профессором Ван Луном думаем, что это передвигаются большие скопления облаков в атмосфере Венеры. Николай Петрович согласился с нами. Но, кроме этого, за первые сутки мы ничего особенного не заметили.

После ужина, заменив Ван Луна, я снова припала глазом к окуляру телескопа, стараясь разглядеть самые мелкие подробности. И почти в ту же минуту вскрикнула от неожиданности: может, это показалось?.. Нет, не показалось, я не ошиблась.

На верхнем рожке серпа Венеры действительно возникло нежное голубоватое сияние. Будто хрупкий прозрачный цветок с тончайшими светлыми лепестками распустился на самом кончике яркого рожка. Он колебался, покачивался на черном фоне небосвода, изгибался вниз, но каждый раз отклонялся обратно, будто боялся прикоснуться к пепельной поверхности темной части Венеры. Как зачарованная, наблюдала я это удивительное зрелище… Еще несколько секунд — и все исчезло, словно и не было этого нежного призрачного сияния.

Я хотела было бежать к Николаю Петровичу, чтобы рассказать ему о таинственном явлении, но вспомнила, как он предупреждал, что во время дежурства от телескопа отходить ни в коем случае нельзя, если нет замены.

— Вы стоите на научной вахте, — говорил он, — и любая секунда наблюдения может неожиданно оказаться самой ценной!

Как он был прав!

Прошло не больше полминуты — и у меня снова перехватило дух от волнения. Внизу, у самого края темной пепельной поверхности Венеры, со стороны, полярно противоположной той, где возникло и исчезло первое сияние, что-то начало светиться. Сначала я увидела, как под серым пеплом затлела тусклая красноватая точка, похожая на раскаленный уголек под пеплом погасшего костра. Затем на серой поверхности ясно обозначилось светлое красное пятнышко. Оно светилось изнутри, будто просвечивало сквозь пепел. Потом пятнышко сделалось более ярким и расширилось. В середине его вспыхнул красный огонек.

И после этого пятно уже не изменялось. Оставаясь все таким же, оно как будто переливалось волнами, по нему пробегали темные тени и светлые отблески, как в зареве от пожара. Не отрываясь от окуляра, я закричала:

— Николай Петрович! Николай Петрович! Идите сюда!

— Что случилось? — услышала я около себя его встревоженный голос.

— Смотрите!

Николай Петрович несколько минут внимательно всматривался, поправляя наводку окуляра. Я заметила, как нервно сжимают его пальцы бронзовое кольцо окуляра.

— Что это, Николай Петрович?

Около нас уже стояли заинтересованные Ван Лун и Сокол.

Николай Петрович недоумевающе пожал плечами:

— Не знаю, что и думать… До сих пор никто ничего подобного на Венере не наблюдал. Похоже, будто на поверхности планеты происходит извержение вулкана — и мы видим его отсветы сквозь густую атмосферу Венеры, сквозь облака. Это единственное, что я могу предположить. Попробуем проверить. Вадим, включите панорамный радиолокатор!

Я понимала, чего хочет Николай Петрович. Этот прибор — панорамный радиолокатор — дает возможность видеть отдаленные предметы, даже наглухо скрытые от наблюдателя густыми облаками, пеленой пара или тумана. Но локатор хорошо действовал только на определенном, не слишком большом, расстоянии. С Земли, например, с помощью этого радиолокатора наблюдать Венеру невозможно. Значит, Николай Петрович предполагает, что теперь, когда мы уже значительно приблизились к Венере, панорамный радиолокатор будет действовать и поможет нам увидеть, что именно происходит под ее сплошными облаками.

Но эта надежды не оправдались. Сколько мы все ни всматривались в экран панорамного радиолокатора — нам не удалось рассмотреть ничего нового. Наверно, планета была еще слишком далеко, прибор не помогал, разве что ярче стало освещенное пятно, вот и все. Это нас очень огорчило, по крайней мере меня: ведь мне хотелось, чтобы загадочное явление, замеченное мною, тут же получило свое научное объяснение. Тогда я знала бы, что именно открыла на Венере! А так получается совсем не научное открытие, а просто какое-то случайное наблюдение…

Наверно, Николай Петрович заметил, что я огорчилась. Он ласково потрепал меня по плечу и сказал:

— Ничего, Галя, я думаю, что не ошибся. Другого объяснения не может быть. Так я и запишу у себя в журнале наблюдений. Можете считать, что именно вам принадлежит честь быть первым человеком, которому удалось наблюдать извержение вулкана на Венере!

— И когда-нибудь люди, изучая историю Венеры, будут с уважением читать в книгах по астрономии: «Впервые это явление было замечено. в таком-то году молодым, но талантливым научным работником Галиной Рыжко», — подхватил насмешливо Сокол.

Почему ему обязательно надо пустить шпильку? Это, конечно, оттого, что не он, а я заметила извержение вулкана. То ли дело профессор Ван Лун. Уж ему-то могло бы быть обидно: ведь он перед этим столько следил за Венерой и ничего не обнаружил. И все-таки Ван Лун ничего такого не сказал, а пожал мне руку. Я даже покраснела от смущения — никак не отучусь от этой глупой привычки. Ну хорошо! Если Вадим Сергеевич снова начнет заниматься разговорами со мной о «личном», как он говорит, — я его сразу обрежу. Я еще покажу ему, на что способна Галина Рыжко…

У меня есть одна идея, такая идея, что… Впрочем, не буду сейчас говорить. Сначала сделаю, проверю, а тогда… Ну, держитесь. Вадим Сергеевич!

…Два дня я выгадывала время, чтобы проверить свою мысль. Очень трудно что-нибудь сделать по секрету в общей каюте. Обязательно заинтересуются и начнут приставать с вопросами:

— Что это вы мастерите, Галя?

— Это что, новое изобретение, Галя?

— Товарищи, готовится сенсационное научное открытие в области резиновой промышленности!

Конечно, эту последнюю фразу сказал Вадим Сергеевич: думает, ужасно остроумно!

Но я никому ничего не объяснила, а продолжала делать свое дело. Сейчас расскажу, какое.

Стаканы и чашки в нашем буфете стоят в специальных гнездах, в пружинных зажимах. Это для того, чтобы они не разбивались при толчках, — ну, понятно, не. в полете, когда все спокойно и ничто не шелохнется, а, например, при взлете или при посадке. В этих гнездах есть резиновые плотные прокладки. Они круглые и с одной стороны плоские, а с другойвдавленные, как маленькие блюдечки, чтобы стакан или чашка прочнее стояли в гнезде. Вот я и взяла два таких резиновых кружка и стала проделывать с ними опыты. Все мои предположения оказались правильными! Тогда я достала два шурупа и отвертку и припрятала их до ночи. А когда все заснули, я закончила свою работу и проверила ее в готовом виде. Здорово получилось! Можно было спокойно лечь спать, хотя, правду говоря, мне ужасно трудно было дождаться утра: хотелось сразу разбудить всех. Но я, понятно, сдержалась.

Зато утром я поднялась раньше всех, оделась и, пока мои товарищи еще не проснулись, немножко попрактиковалась, чтобы чувствовать себя увереннее. И как раз, когда я решила, что уже можно будить товарищей, Ван Лун проснулся первым. Он сел в гамаке и увидел меня у дверей навигаторской рубки. Нет, Ван Лун ничего не сказал, хотя я видела, что он очень изумился. А я спокойно, будто ничего не замечая, сделала еще шаг, другой, третий… Ван Лун протянул руку и толкнул Сокола, спавшего в соседнем гамаке:

— Вадим, тут какое-то чудо! Думаю, мне снится. Посмотрите, прошу!

Вадим Сергеевич взглянул в мою сторону. А я невозмутимо шла по полу каюты, делая широкие шаги. Дошла до одной стены, повернула обратно и снова пошла по полу. Даже ни разу не улыбнулась и делала вид, что не смотрю в их сторону, хотя чувствовала, что вот-вот прысну от смеха.

Вадим Сергеевич протер глаза и удивленно воскликнул:

— Да что это, в самом деле? Кончилась невесомость, что ли? Галя, как это вы умудряетесь ходить по полу? Ван, вы что-нибудь понимаете?

— Пока нет, — ответил Ван Лун. — Прошу вас объяснить, Вадим.

— Что объяснить, когда я сам не понимаю ничего? Смотрите, идет, как на Земле! Походка, правда, какая-то странная, как кавалерист, враскачку. Но все-таки идет! Николай Петрович, посмотрите, что наша Галя делает!

— В самом деле, Галя, как это у вас получается? — изумился Рындин.

— Ничего особенного, Николай Петрович, — скромно ответила я. — Маленькое приспособление, даже не стоит внимания.

— Вот это ловко! — возмутился Сокол. — Нашла способ ходить по полу в невесомом мире — и говорит, что не стоит внимания.

— У вас, думаю, талант изобретателя, — сказал Ван Лун.

— Но как вы придумали это, Галя? — повторил Николай Петрович. — Научите и нас.

— Очень просто. Вот, пожалуйста. Я взяла два резиновых кружка из гнезд для стаканов. Выбрала такие, которые подошли мне по размеру. И привинтила их к каблукам.

— И что же?

— И хожу.

— Товарищи, она над нами издевается! — вознегодовал Вадим Сергеевич. — При чем тут резиновые кружки на каблуках? Что у нас, липкий пол, что ли?

— Постойте, постойте, Вадим, — остановил его Николай Петрович, — я, кажется, начинаю соображать. Ван, вы понимаете?

— Очень чуть-чуть. Надо еще послушать Галю, — отозвался Ван Лун.

— Галя, а ну-ка пройдитесь еще! — распорядился Николай Петрович. — Понятно. Присоски?

Удивительно, как быстро он умеет во всем разобраться! Я сделала еще несколько шагов и ответила:

— Конечно, присоски. Николай Петрович. Пол в каюте гладкий, очень ровный, резиновый. Я нажимаю одной ногой, держась за стояк. Кружок сплющивается, выдавливает воздух между своей вогнутой поверхностью и полом. А тогда наружное давление прижимает мою ногу к полу. Я ставлю другую ногу, прижимаю ее уже без стояка, держась на одной ноге. Она тоже будто прилипает к полу. Тогда я чуточку наклоняю в сторону первую ногу, отделяю от пола краешек резинового кружка, между ним и полом входит воздух — и нога отклеилась, можно делать следующий шаг. Ну, конечно, надо немножко попрактиковаться. Но все очень просто.

— Но как вы додумались до этого, друг мой? — все еще удивленно допытывался Николай Петрович. — Ведь это чертовски остроумно и решает проблему хождения в условиях невесомости!

— Я вспомнила недавно, когда мы с товарищем Ван Луном стреляли в цель, об одной полузабытой вещи. Мне стало жалко пулек, которые мы расходуем при стрельбе в цель, и я вспомнила, как у меня в детстве был пистолетик с присоской. Он стрелял деревянной палочкой с плоским резиновым кружком на конце, и кружок прилипал к стене. И я подумала…

— Молодец, Галя! Эта чудесная идея почему-то не пришла в голову ни одному из инженеров, занимавшихся оборудованием нашего корабля, — засмеялся Николай Петрович. — Замечательное изобретение!

— Думаю, те инженеры были очень взрослые. Забыли уже свои детские игрушки. Оказывается, полезно иногда помнить, — вставил Ван Лун. — Буду просить Галю научить меня тоже, пожалуйста.

И даже Вадим Сергеевич на этот раз не пустил никакой шпильки по моему адресу. Он покачал головой и просто сказал:

— Да, Галина, это вы действительно здорово придумали. Придется нам всем поучиться у вас. Научите, Галинка?

Я кивнула головой. Вот это совсем другое дело! Когда Вадим Сергеевич не насмешничает, я готова его слушать сколько угодно: он сразу становится милым, хорошим. И пусть даже говорит о «личном», ладно уж…

…В тот же день резиновые кружки были привинчены еще к шести каблукам. И теперь мы ходим по полу каюты почти так же свободно, как на Земле. А я открыла еще одну исщь. Оказывается, в астроплане при помощи этих резиновых кружков, которые мы привернули к каблукам, можно ходить и по стенам и по потолку — конечно, только там, где обивка твердая и гладкая, а не из мягкой материн. Совсем как мухи ходят: смешно, но интересно… Это так, между прочим, нам ходить по стенам и потолку ни к чему.

А изобретение — и полезное! — все же у меня получилось!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

…Очень нам плохо без радиосвязи с родной Землей!

Сначала Ван Лун предполагал, что поток космического излучения не будет все время таким сильным. И если мы пролетим через его главное русло, то потом, может быть, радиосвязь восстановится. Но эти предположения не оправдались. Поток остается все таким же интенсивным.

Так как нам приходится то и дело выходить из-за свинцового укрытия, то каждый внимательно следит за собой. И. если замечает, что чувствует себя неспокойно, — приходится бросать дело и укрываться под свинцовыми листами. Гамаки для спанья давно уже перевешены тоже под стену, укрытую свинцом. Космическое излучение — очень опасный и коварный враг!

Астроплан летит по правильному курсу, это подтверждают и ежедневные проверки, которые делает Ван Лун (Николай Петрович теперь не участвует в этом, убедившись, как точно и аккуратно производит вычисления Ван). Значит, не приходится и включать ракетные двигатели.

Но с того времени, как оборвалась радиосвязь с Землей, мы почувствовали себя гораздо дальше от Родину. Ведь раньше каждый день, да и по нескольку раз в день, мы слышали голос Земли, знали, что за нами заботливо следят и всегда, в случае нужды, помогут. А теперь…

В репродукторе слышен лишь назойливый треск и грохот разрядов, будто десяток барабанщиков беспорядочно колотит в оглушительные барабаны.

Мы теперь даже не пробуем включать радиоприемник. Только Ван Лун, человек очень настойчивый, каждый день все же пробует отыскать в грохоте разрядов голос Земли, но репродуктором о'н не пользуется, а включает наушники. Конечно, ему не удается ничего услышать, кроме треска и шума космического излучения, однако Ван Лун снова и снова слушает Землю, и не только слушает, но и пробует связаться с нею.

— Зачем вы это делаете, Ван? — удивленно спросил его как-то Вадим Сергеевич. — Ведь ясно, что Земля вас не услышит. Если до нас не доходят сигналы мощных земных радиопередатчиков, то как можно думать, что до Земли дойдут сигналы нашей слабенькой радиоустановки? Напрасная работа!

Ван Лун невозмутимо ответил:

— На Земле все дни и ночи слушают, ждут. Может, думаю, на несколько секунд услышат нас — уже хорошо. Там беспокоятся. Нам не надо беспокоиться. Земля в порядке. Мы знаем это без ее сигналов. Земля не знает, что с нами. Полагаю, надо пробовать.

— Да, вы правы, — сразу же согласился Сокол. — Даже одно-два слова, которые на Земле услышали бы от нас, успокоили бы Родину. Правильно, Ван, извините, не додумал!

Это бывает очень редко, чтобы Вадим Сергеевич так мирно и покорно соглашался, когда слышит возражения. Но Ван Лун, конечно, рассуждает верно.

А Николай Петрович — железный человек! Я бы на его месте давно не выдержала. Впрочем, ведь я об этом еще не писала.

Сейчас объясню все.

У нас есть еще один способ дать о себе весточку на далекую родную Землю. Я уже упоминала, что на астроплане есть маленькие почтовые ракеты. По плану работы экспедиции первую почтовую ракету мы должны отправить с документами, фото— и кинопленкой, записями и письмами на Землю на сотый день путешествия. И Николай Петрович ни за что не хочет нарушить этот срок. А как на Земле обрадовались бы нашей почтовой ракете! Особенно теперь, когда оборвалась радиосвязь!

Узнав о почтовых ракетах, я очень удивилась: как можно так нацелить маленькую ракетку, отправляемую с астроплана, чтобы она нашла в межпланетном пространстве далекую, затерявшуюся во Вселенной, Землю? Ведь мы не сможем поправлять ее курс на расстоянии, у нас нет таких сложных приборов. Да и с Земли ее не увидишь, она крохотная, всего около трех метров длиной. Пожалуй, почтовую ракету могли бы нащупать чувствительные земные радиолокаторы, но этому помешает все тот же поток космического излучения.

Я поделилась своими опасениями с Вадимом Сергеевичем (после того как я придумала резиновые присоски на каблуках, он почти перестал подсмеиваться надо мной, и у нас снова хорошие, отношения, хотя о «личном» он ничего не говорит — должно быть, потому, что о «личном» можно говорить только наедине, а тут мы все время вместе. Но поглядывает он на меня иногда совсем так, как это было еще на Земле). Сокол объяснил мне:

— Конечно, Галя, тут есть большая доля риска. Но я уверен, что почтовая ракета долетит до Земли.

— Почему?

— Да вот почему. Прежде всего ей будет дано по возможности самое точное направление. Затем ракета полетит не длинным полуэллипсом, а значительно более коротким маршрутом, почти прямо на Землю. Масса ракеты невелика, ракета может расходовать относительно мало горючего. Скорость ее, понятно, будет тоже очень мала, так как она полетит в сторону, противоположную нашему движению. Но как только ракета оторвется от нас и пролетит часть пути, она попадет в зону притяжения Земли — это будет направлять ее дальнейший полет. А стоит ракете выйти за пределы мощного потока космического излучения, ее сейчас же нащупают земные радиолокаторы и начнут управлять ею так, чтобы она попала именно туда, где ее ждут. Ракету направят, насколько я помню, в Черное море, чтобы сопротивление воды погасило ее скорость. А потом она всплывет, так как после израсходования горючего окажется втрое легче воды. Понимаете?

Вероятно, все это так. Но когда я думаю о громадном расстоянии, которое должна пролететь маленькая ракета, чтобы достигнуть Земли, у меня кружится голова.

Николай Петрович категорически отказался отправлять первую почтовую ракету раньше намеченного планом срока. Тут ничего не поделаешь: он — руководитель экспедиции, егэ слово — закон. И мы терпеливо ждем. тем более что до пуска первой ракеты по плану осталось уже несколько дней.

Первый этап нашего пути кончается. Венера сияет на черном небосводе как никогда раньше. Извержение вулкана давно закончилось — и вся поверхность темной части планеты по-прежнему стала одинаково пепельной. В ожидании дня пуска ракеты мы то и дело возвращаемся к постоянной теме разговоровотсутствию радиосвязи с Землей.

Сегодня после завтрака Ван Лун решил провести еще один эксперимент с радиоустановкой астроплана, которая помещается в навигаторской рубке. Он попросил меня взять запаснон радиоприемник (такой же, как в радиоустановке) и расположиться с ним у самой задней стенки общей каюты. Я должна была внимательно слушать передачу Ван Луна и отмечать изменения слышимости. А он будет постепенно уменьшать мощность передатчика, с тем чтобы установить, при какой степени такого уменьшения я перестану слышать передачу на этом маленьком расстоянии. Путем каких-то сложных и мало понятных мне вычислений Ван Лун потом установит, как далеко могут распространяться сигналы нашего передатчика в межпланетном пространстве при полной мощности, пока их не заглушит космическое излучение.

Мы достали запасной приемник на складе, и я устроилась с ним в конце общей каюты. Ван Лун отправился в навигаторскую рубку к передатчику, а я как можно точнее настроила приемник на его волну — ту самую, кстати, на которой работала всегда и Земля, посылая нам свои сигналы.

Сначала я хорошо слышала голос Ван Луна, хотя даже и на таком ничтожном расстоянии в наушниках сильно трещало. Потом Ван Лун начал уменьшать мощность передатчика. И сразу его голос стал ослабевать: он тонул в треске разрядов. Я аккуратно отмечала по секундомеру, как ослабевала слышимость. Бот голос Ван Луна уже едва-едва доносится до меня, я с трудом могу разобрать лишь отдельные слова. Наверно, дальше нет смысла слушать…

Все же я еще раз подправила верньеры настройки и решила слушать до тех пор, пока голос Ван Луна не исчезнет окончательно. А он терпеливо подавал сигналы, повторяя одни и те же слова, которые чуть слышно звучали в моих наушниках:

— Алло… алло… говорит… «Венера-1»… слушайте… алло… алло… говорят… «Венера-1»… слушайте…

Этот голос то совершенно исчезал, то, совсем слабый, возникал снова, будто с трудом пробиваясь сквозь треск космического излучения.

— Алло… алло… слушайте, слушайте… слушайте нас, «Венера-1»… слушайте, слушайте… «Венера-1», говорит Земля… Слушайте, слушайте нас…

Что за странные шутки? Почему это Ван Лун вдруг заговорил от имени Земли? И почему его голос начал звучать по-иному? Да, да, голос очень изменился, это хорошо заметно даже в грохоте разрядов.

— Слушайте, слушайте, «Венера-1», говорит Земля… Говорит Земля!.. Алло, Земля вызывает «Венеру-1»!..

Ой, может быть я сошла с ума? Может быть, это снова какое-то воздействие космического излучения, ведь я не в тени, не под прикрытием свинцовых листов. Но ведь это не голос Ван Луна, это совсем другой голос! Неужели… неужели это Земля?

— Галя, милая, что с вами? Вы вдруг так побледнели. Что произошло?

Ко мне подошел встревоженный Николай Петрович. От волнения у меня словно язык отнялся, я ничего не могла ответить. Я молча подала ему вторую пару наушников от приемника. Николай Петрович посмотрел на меня с удивлением и даже опаской (наверно, он и вправду подумал, что мне нехорошо от космического излучения!), но взял наушники и надел их. Прислушался. Теперь уже я смотрела на него со страхом: а что если мне действительно только почудился голос Земли? Что если и вправду это результат какого-то нервного расстройства из-за космического излучения?..

Но вот напряженное лицо Николая Петровича дрогнуло. Обеими руками он плотнее прижал к голове наушники. Он жадно слушал. Значит, мне не почудилось, что я слышала Землю?.. Ну конечно, нет! Вот и сейчас я слышу:

— Слушайте, слушайте нас, «Венера-1»! Говорит Земля, говорит Земля! Слушайте нас, слушайте! Очень беспокоимся о вас. После обрыва радиосвязи некоторое время держали вас в поле зрения радиолокаторов. Слушайте нас, «Венера-1»! Затем отказали и радиолокаторы. Попытки отыскать вас при помощи мощных телескопов не дали результата. Слушайте нас, «Венера-1»! Сообщите о вашем состоянии, положении, курсе. Говорит круглосуточный мощный передатчик «Земля»! Слышите ли нас, «Венера-1»?.. Отправляйте почтовую ракету на Землю. Слушайте, слушайте нас, «Венера-1»! Говорит Земля, говорит Земля! Слушайте, слушайте! Очень беспокоимся о вас…

Передатчик Земли повторял все время одно и то же сообщение. Ведь там, на Родине, не знали, услышали ли мы его. И диктор повторял и повторял без конца те же слова призыва к нам. Заботливая, родная Советская страна не забывала о нас! А мы с Николаем Петровичем не отрывались от наушников и слушали, слушали, как зачарованные, милый голос Земли. Сейчас нам бьиго все равно, что именно он говорил, важно было слышать далекую и в то же время такую близкую сердцу Землю!..

— Что слушаете? Понять нельзя! Давно уже выключил передатчик, напомню, — удивленно сказал Ван Лун, появляясь в каюте и подходя к нам.

Вместо ответа Николай Петрович снял наушники и протянул Ван Луну. Тот недоверчиво взял их, надел н… я никогда еще не видела Ван Луна таким изумленным и обрадованным. Он открыл рот — и снова закрыл его, судорожно глотнул и застыл, услышав голос Земли. Его рука схватила мое плечо и стиснула его.

— Ой, товарищ Ван Лун, мне больно!

Ван Лун не слышал меня. А Николай Петрович уже распоряжался:

— Вадим, Ван Лун, готовьте письма и материалы! Я соберу сейчас мои записи и напишу краткий доклад. Сегодня будем отправлять почтовую ракету!

Рындин вышел из навигаторской рубки с толстым пакетом: ведь записи и донесения на Землю давно уже были готовы. И тут я решилась на то, что собиралась сделать уже несколько дней.

— Николай Петрович, — обратилась я к нему, — позвольте мне…

— Что именно, Галя?

— Отправить письмо… маленькое… мне очень хочется успокоить маму…

Ласковая улыбка осветила лицо Николая Петровича.

— А я-то уже дивился: и чего никто не говорит о письме домой? Начал даже думать, что вы забыли о маме.

— Ой, Николай Петрович, что вы говорите! Значит, можно? Я сейчас! Сейчас!

Конечно, мое письмо тоже было давно готово.

— Ну, все? Можете идти отправлять ракету, — распорядился Николай Петрович.

Ван Лун, Сокол и я прошли к склад, где лежала почтовая ракета. Это была блестящая металлическая сигара, сделанная из того же супертитана, что и весь наш астроплан. Да она и по виду очень походила на него: такая же длинная, вытянутая, остроносая, с маленькими крылышками в хвостовой части корпуса. Дополнительных двигателей на крылышках не было. Ракета снабжена только одним — центральным — двигателем с отверстием на хвосте. Почти всю внутренность ракеты заполнял атомит, и для багажа оставалось совсем маленькое местечко, своеобразный почтовый ящик в форме полого цилиндра, который закрывался толстой металлической пробкой с винтовой нарезкой.

Рукописи, свернутые в трубку, и катушки фотопленки вместе с нашими письмами были опущены в цилиндр, заложены круглыми пыжами-прокладками, и Вадим Сергеевич осторожными движениями стал завинчивать металлическую пробку. Ввернутая до отказа, она как бы слилась с корпусом ракеты, и найти ее я могла только по двум крохотным углублениям, в которые вставлялся ключ-скоба.

Ван Лун нажал кнопку управления подъемником, на котором лежала почтовая ракета, — и металлическая платформа с нею начала медленно подниматься вверх через большой люк, открывшийся над ней в потолке склада. Затем люк снова закрылся, и мы поспешили обратно, в центральную каюту.

Здесь Сокол и Рындин быстро надели скафандры и отправились наружу, как обычно через шлюзовые люки.

А еще через несколько минут мы с Ван Луном почувствовали едва заметный толчок: почтовая ракета оторвалась от астроплана и отправилась на Землю…

Зеркало перископа у нас уже было повернуто туда, куда должен был лететь космический почтальон. И мы с Ван Луном увидели огненное облачко, которое быстро удалялось от нас: это работал двигатель ракеты, уносившейся к Земле. Всего несколько секунд — и облачко исчезло, растаяло. Все! И только голос диктора Земли в наушниках все еще напоминал нам о необычайном происшествии. Иногда этот голос почти пропадал, иногда его было слышно лучше. Мы слушали все те же слова и радостно поглядывали друг на друга: Родина помнит и заботится о нас, ее посланцах в межпланетном пространстве!..

…Уже укладываясь спать (я по-прежнему сплю прямо в воздухе, только привязываюсь к стене под свинцовыми листами, и это очень удобно!), я спросила Сокола:

— Вадим Сергеевич, расскажите, пожалуйста, как вы отправляли почтовую ракету? И как вы сами не оторвались от корабля? Ведь один только шаг… бррр… страшно подумать, что можно было остаться там, снаружи, в холодном, мертвом пространстве… А наш астроплан мчится так быстро, разве его потом догонишь? Расскажите все-все, это так интересно!

По голосу Сокола я поняла, что он улыбается:

— Ничего особенного, Галя. Когда мы вышли на палубу, почтовая ракета лежала уже там на своей платформе, между раскрытыми створками двери грузового люка, будто в колыбели. Ну, мы положили ее точнее…

Ван Лун иронически усомнился:

— Положить немного трудно, считаю. Ракета ничего не весит как будто.

— Гм… ну не то чтобы положили, а установили в нужном направлении, как определил Николай Петрович. Затем включили двигатель ракеты, и она помчалась назад, к Земле. Только и всего.

Мне даже обидно стало. Такое важное событие — и такой скучный рассказ! Но Сокол, помолчав немного, добавил, как бы раздумывая вслух:

— Нет, пожалуй, не все. Должен сказать, Галиночка, что когда ракета выбросила из своего сопла облако газов, меня немного толкнуло. Я почувствовал, что меня относит в сторону от астроплана, будто что-то тянет а пространство. И не то чтобы я падал, нет, не так. А словно затягивает меня медленным, но сильным течением… Это было, правда, неприятное ощущение. Но, вообще говоря, ничего опасного здесь нет, — продолжал он, будто оправдываясь: — ведь мы с Николаем Петровччем зацепились тросами за крюки у верхнего люка. Нам, конечно, ничто не угрожало. Да, кроме того, должно было действовать и собственное притяжение астроплана, которое обязательно подтянуло бы меня назад, к корпусу корабля. Все это я понимал. Но, как я хорошо теперь вижу, можно ясно понимать разумоми все-таки поддаваться ощущениям, особенно когда они непривычные… Да, наверно, я долго буду помнить эту минуту!

Удивительно, но на этот раз даже насмешливый Ван Лун не отозвался какой-нибудь шуткой. Он задумчиво сказал:

— Думаю, это правда. Человек — живой, он много чувствует. Ум не всегда сверху. Машина — та не боится ничего. Человек может волноваться, хотя и знает. Это так.

Все замолчали. А я представила себе, что стою на корпусе астроплана, в темной пустоте… кругом только далекие холодные звезды… и вот меня относит в сторону, и трос отцепился… и я лечу в черное, бесконечное пространство… Нет, это слишком страшно! Лучше думать о чем-нибудь другом. И я спросила Ван Луна:

— А почему все-таки мы услышали сегодня Землю, товарищ Ван Лун? Почему космическое излучение пропустило к нам передачу Земли, а не заглушило ее, как раньше?

Ван Лун пожал плечами:

— Очень трудно сказать. Считаю, может Николай Петрович объяснит. Сам не знаю. Только если Николай Петрович не спит.

Голос Николая Петровича звучал нерешительно, когда он отозвался:

— Нет, Ван, я не сплю… Но думаю о другом. Меня взволновал голос нашей родной Земли, которого мы все время так ждали. И вот мы услышали его — заботливый, встревоженный… Мне вспомнились наши разговоры перед стартом: это когда вы, Вадим, говорили о том, что мы надолго прощаемся с Землей, отрываемся от нее… Помните?

— Помню, — смущенно откликнулся Сокол.

— Как видите, вы были неправы, Вадим. Мы не оторвались от Земли, она с нами всегда и везде. Даже здесь, в безграничных просторах Вселенной. Где бы мы ни оказались, Родина думает и заботится о нас. Как это прекрасно, друзья мои!

Он умолк. Никто из нас не осмеливался нарушить молчание, помешать мыслям Николая Петровича. Да и сами мы тоже были взволнованы его словами — теплыми и проникновенными.

Но вот Николай Петрович заговорил снова:

— Теперь относительно вашего вопроса, Галя. Ответ на него может оказаться вовсе не таким сложным, как вам кажется. Конечно, эти предположения еще нуждаются в проверке. Но дело представляется мне так. Мощный поток космического излучения имеет свои пределы. Возможно, что космическое излучение распространяется не сплошь, а отдельными потоками, широкими рукавами. Долгое время мы летели, прорезая один из таких мощных потоков, который, судя по наблюдениям Вадима, идет со стороны крабовидной туманности Тельца. И этот поток глушил все радиосигналы. А теперь, как мне кажется, мы вылетели из главного потока, во всяком случае — из наиболее интенсивной его части. Здесь, в той части космического пространства, в которой мы находимся теперь, поток излучения слабее. Он меньше искажает и глушит радиосигналы. Хотя в наушниках продолжается треск и грохот, но, как вы заметили сами, он уже ослабел. И мы получили возможность разбирать сигналы Земли. Ну, возможно также, что и на Земле увеличили мощность передатчика… Повторяю, все это — только догадки: разве можно сказать сейчас что-либо определенное? Вот завтра Вадим проведет новые наблюдения, измерит интенсивность потока космического излучения. И, быть может, тогда результаты этих новых наблюдений подтвердят мои мысли. Узнаем завтра.

— Еще одна загадка, — вставил Вадим Сергеевич.

— Назовем это лучше еще одной задачей, которую нам предстоит разрешить, — поправил его Николай Петрович.

— Пожалуйста, пусть будет задача, — согласился Сокол. — Перед нами их столько, что и не пересчитаешь, — и одна важнее другой.

— Думаю, это очень хорошо, — вмешался Ван Лун. — Если иначе — зачем нам лететь на Венеру? Туристы путешествуют без дела. Мы — люди науки. Нам — работать, решать задачи.

— Да разве я спорю? — живо откликнулся Сокол. — Это само собой понятно, Ван. У меня были совсем другие мысли, и вы их подкрепили своим замечанием, дорогой друг.

— Какие мысли? Скажите, прошу.

— Представьте себе — о фантастике.

— О какой фантастике? — в один голос удивленно осведомились и Ван Лун и Николай Петрович. Удивилась и я.

— А вот о какой, — увлеченно продолжал Сокол. — Мы с вами летим на Венеру. Это непреложный факт — и вместе с тем, с точки зрения людей, живших, скажем, в пятидесятых годах нашего столетия, это явная фантастика.

— При чем тут пятидесятые годы? — возразила я. — Вы бы еще вспомнили девятнадцатый век! А какая же фантастика в нашем путешествии?

— Правильно, Галиночка! Но вот я сейчас вспоминаю, как описывали в прошлом межпланетные путешествия, и удивляюсь. Мне пришлось прочитать много научно-фантастических романов на эту тему — и я всегда удивлялся.

— Чему?

— А тому, что если судить по этим романам, то межпланетные путешествия всегда возникали и совершались случайно, без всякой надобности. Вот так: решили — и полетели. А зачем? Для какой цели? Неизвестно. По словам Ван Луна — как туристы.

— Да о чем вы, Вадим? — нетерпеливо спросил Николай Петрович.

— Сейчас, сейчас. Я напомню вам несколько наиболее популярных в свое время научнофантастических романов, о межпланетных путешествиях, конечно. Начнем со знаменитого романа Жюля Верна «Из пушки на Луну». Превосходный роман, им зачитывались целые поколения людей! И можно только поражаться смелой фантазии Жюля Верна. Но…

— Вы что же, хотите говорить о его научных ошибках? — неодобрительно осведомился Николай Петрович.

— Вовсе нет! Если вспомнить, что этот роман написан еще в девятнадцатом веке, то, наоборот, можно удивляться, как Жюль Берн допустил так мало ошибок. Ведь тогда никто даже не разрабатывал вопроса о межпланетных сообщениях с научной точки зрения. Нет, я не о том, Николай Петрович. Вспомните, почему герои Жюля Верна полетели на Луну? Да просто потому, что артиллерийскому клубу нечего стало делать после окончания войны между Югом и Севером Америки. Раз нечего делать — давай выдумывать занятие! И выдумали: построим пушку, из которой отправим на Луну ядро. Вот и все. Полетели от нечего делать, правда?

— Правда, — согласились мы.

— Возьмем другой роман — «Первые люди на Луне» Герберта Уэллса. Почему его герой Кэвор полетел на Луну? Да только потому, что ему взбрело в голову именно так использовать изобретенный им материал, на который не действовало земное тяготение (я уж ничего не говорю о невозможности создать такой материал).

— Да, и здесь цели не было, — подтвердил Николай Петрович.

— И ни в одном научно-фантастическом романе мне не удалось отыскать такой цели, во имя которой межпланетное путешествие стало бы необходимым. Не буду перечислять другие романы, а задам вопрос: почему авторы научно-фантастических романов избегали приводить реальные, убедительные причины и задачи межпланетных путешествий? Вот мы с вами летим на Венеру, это никакая не фантастика, но летим мы с определенными серьезными заданиями. А там — от нечего делать, без всякой цели.

— Мне кажется, Вадим, что вы уже ответили на ваш вопрос, — произнес мягко Николай Петрович.

— Как? Когда? — искренне удивился Сокол.

— В те годы, о которых вы вспоминаете, Вадим, межпланетное путешествие было не реальностью, а красивой мечтой.

— Ну и что?

— А то, что межпланетное путешествие в те годы не могло быть осуществлено. Наука и техника до этого еще не доросли. Не было ни расчетов, ни теории, ни материалов, ни нужного горючего.

— Не понимаю, Николай Петрович!

— Но вы же понимаете, что в те годы межпланетное путешествие нельзя было предпринять.

— Ну конечно нельзя. Но я не пойму, какое это имеет отношение к моему вопросу?

— Прямое, Вадим. Всякое изобретение или открытие — и вам следовало бы это помнить! — возникает не случайно. Оно всегда обусловлено развитием общества, его социальных сил, его науки и техники. Мечта может появиться за сотни лет до реальной возможности ее осуществления, которое произойдет только тогда, когда для этого будут созданы определенные условия. Вот тогда мечта становится реальностью. Разве можно представить себе скоростной самолет, даже не ракетный, а старый, с мотором и пропеллером, до того как наука и техника разработали двигатели внутреннего сгорания? Конечно, нет. Разве могли бы мы осуществить наше путешествие, если бы наука не овладела атомной энергией и не создала для нашего корабля новое атомное горючее? Тоже нет. Но развитие общества, его науки и техники одновременно идет во всех направлениях. И возникают те самые причины и задачи, о которых вы говорили. Они подталкивают науку и технику дальше и дальше. Развитие науки об атоме позволило нам расширить таблицу Менделеева и заставило нас думать о поисках ультразолота на Венере. Жизнь выдвинула реальную идею о межпланетном путешествии и заставила науку усиленно искать пути и способы его осуществления. Все связано, все обусловлено, все переплетено во взаимной зависимости. И это называется, как вы знаете, диалектикой. Так, Вадим? Я думаю, что вы и без моей помощи неплохо в этом разбираетесь.

— Да, Николай Петрович… — смущенно ответил Сокол.

— А пока нет условий — мечта остается только мечтой. Вот почему авторы романов, о которых вы говорили, лишены были возможности найти реальные причины для своих фантастических межпланетных путешествий. А у нас в Советском Союзе созданы такие условия, что мечта стала реальностью, доказательством чему и служит наша с вами беседа в межпланетном астроплане. Ну, а сейчас — спать, спать немедленно, мы и так слишком разговорились! — решительно закончил Николай Петрович.

Но я еще долго не могла заснуть. Мне хотелось думать дальше и дальше, представить себе, как будут развиваться наука и техника в будущем и какая мечта тогда осуществится. Впрочем, я так и не додумалась. Наверно, потому, что у меня еще нет нужных условий развития, как говорил Николай Петрович… Мама тоже говорила не раз, что мне еще надо много работать над собой. Придется…

…Опять я очень долго не бралась за дневник, потому что один день был похож на другой, и все мы были заняты своими обычными делами. Об этом, право, не стоило рассказывать. И только сегодня, на сто тридцатый день нашего путешествия, произошли важные события.

Рано утром (конечно, только судя по часам, ведь у нас и утро, и день, и вечер, и ночь — условные) мы услышали веселый голос Николая Петровича, который, как это часто случается, встал раньше всех:

— Хватит спать, друзья мои! Вставайте скорей. Сегодня наша красавица Венера открыла свое лицо. Знакомьтесь с ней. Я включил панорамный радиолокатор — и он действует. Не очень хорошо почему-то, но все же на экране можно увидеть очертания океана на Венере. А кому не терпится — смотрите прямо в иллюминатор в навигаторской рубке. Аргонавты Вселенной, первый этап нашего путешествия заканчивается!

Аргонавты (это значит — мы) быстро оделись. Конечно, раньше всех был готов Вадим Сергеевич; он и захватил первым экран панорамного радиолокатора. А мы с Ван Луном пошли в навигаторскую рубку, к иллюминатору.

Огромная Венера стояла прямо перед нами. за прозрачным стеклом. Почти третья часть ее диска, закрывавшего весь иллюминатор, сияла ярким белым светом, словно покрытая сплошной снеговой завесой. Так было с левой стороны. А две трети диска Венеры, справа, имели совсем другой вид. Здесь плыли непроницаемые темные облака, не освещенные Солнцем, хмурые, тяжелые и безрадостные. Что таится под ними? Какие неожиданности готовит путешественникам планета, на которую нам предстоит опуститься?

Николай Петрович позвал меня:

— Галя, ваша очередь к экрану локатора!

Сознаюсь, я была разочарована. Я думала, что панорамный радиолокатор сразу же откроет мне все сокровенные тайны Венеры. А на деле было совсем не так.

Правда, я почти сейчас же нашла на экране тот самый океан, о котором говорил Николай Петрович. Но это было всего лишь огромное темное пятно неправильной формы. Видны были и другие пятна, меньшего размера. А больше ничего за серой пеленой тумана я не могла различить. Да и над пятнами тоже плыли облака, конечно уже не такие густые, как это казалось невооруженному глазу, но довольно плотные. Так вот он, океан Венеры! Вот заглянуть бы поближе, поглубже, рассмотреть, что в этом океане! Или — на суше, на берегах океана…

Но это было невозможно, наш панорамный радиолокатор не оправдывал надежд. Его радиоглаз оказался недостаточно проницательным.

«Сейчас под этим серым туманом, наверно, двигаются какие-нибудь неизвестные нам чудовища, — думала я, глядя на экран локатора. — Они не подозревают, что к ним приближаются гости с далекой Земли… Какие же они, эти животные?».

И невольно перед моими глазами возникали силуэты страшных чудовищ доисторического времени, о которых мне рассказывал еще на Земле Вадим Сергеевич, — игуанодоны, бронтозавры, птеродактили, археоптериксы… Ах, как хочется хоть на минутку заглянуть туда, на Венеру, именно сейчас, пока мы еще не долетели, не опустились на ее поверхность! Хоть бы одним глазком взглянуть, увидеть, что нас ожидает там!

Но на экране локатора — все та же сплошная облачная завеса. Напрасно мы напрягаем зрение — ничего, кроме тех же темных, расплывчатых, неправильной формы пятен… Наш астроплан по-прежнему мчится вперед и вперед. Сколько же времени нам еще лететь до Венеры?..

В этот памятный день Николай Петрович и Ван Лун долго занимались расчетами, справляясь по приборам, выводили какие-то формулы, просматривали длинные ленты автоматических записей. А вечером Николай Петрович торжественно объявил:

— Начинается новый этап полета! По гамакам, друзья! Вы, Галя, занимайте мой. Я буду в навигаторской рубке. И не забудьте хорошенько пристегнуть предохранительные ремни!

Будто я сама этого не понимаю… даже обидно!

Мы покинули навигаторскую рубку. Я выходила последней и, оглянувшись, увидела, как Николай Петрович положил руки на пульт управления. Он уверенно сидел в кресле, и только седые волосы выдавали, что перед пультом сидит не молодой человек, а пожилой ученый.

И я невольно позавидовала его самообладанию, его выдержке. Мы трое — мы были сейчас лишь пассажирами межпланетного корабля. Нам оставалось только ожидать, когда астроплан прибудет на Венеру. А он, Николай Петрович, вел корабль! От его хладнокровия, его выдержки, от его умения и знаний зависело все.

Я знала, что в случае надобности за пульт управления могли бы сесть и Сокол и Ван Лун: ведь они специально учились управлять астропланом. Но, я думаю, вряд ли кто-нибудь из них смог бы оставаться таким спокойным у пульта межпланетного корабля, когда приближалась посадка — самый опасный этап нашего путешествия.

Николай Петрович держал в своих уверенных руках, лежавших на пульте, нашу судьбу. Начинался спуск на Венеру!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

Если бы кто-нибудь мог со стороны наблюдать приближение межпланетного корабля к Венере, он увидел бы своеобразную, удивительную картину.

Холодное, прозрачное, как кристалл, пространство. Пустота без конца и края. Только безграничный простор во всех направлениях, уходящий в бесконечную черную глубину, далекий черный фон, на котором разбросаны неисчислимые яркие алмазы, яхонты, рубины, многокрасочные звезды-самоцветы Вселенной.

Буйно разливает свои ослепительные лучи гигантское Солнце — и нельзя понять, стоит ли на месте этот вибрирующий огненный шар или мчится куда-то в неизведанном пространстве.

А в потоках горячих солнечных лучей с поразительной быстротой несется в просторе другой, еще больший, как кажется отсюда, шар. Но он темный, закутанный в плотные облака, как в непроницаемую одежду. Шар медленно вращается вокруг своей оси и мчится в неизвестность, пролетая в каждую секунду около тридцати пяти километров. Это — Венера, загадочная планета, спрятавшая свои тайны под густой пеленой облаков.

Рядом с огромной планетой, словно стремясь перехватить Венеру в ее безостановочном движении, несется блестящая крохотная пылинка, сверкающая в лучах Солнца, как искорка. Она явно хочет догнать Венеру, пересечь ей путь. Где тебе, ничтожная металлическая пылинка, и не пытайся! Гигантская планета, неспешно вращаясь в пространстве, раздавит тебя своей массой, уничтожит, даже не заметив этого! Но металлическая пылинка все-таки летит и летит, приближаясь наискось к орбите Венеры.

Миллиарды звезд с удивлением смотрят на странную, отважную пылинку; даже Солнце, могучее и блестящее Солнце, кажется, с интересом посматривает сюда.

А пылинка все мчится — уверенно и неудержимо. Ею управляет человеческий разум. Маленькая, едва заметная черточка, похожая на крохотную сигарку, она упрямо летит по своему пути.

И вот с одной ее стороны возникает едва заметное облачко дыма, медленно тающее в холодном пространстве.

Академик Рындин, не сводя напряженного взгляда с огромного диска планеты, передвинул рукоятку управления ракетными двигателями. Заряд атомита взорвался; огонь и раскаленные газы вылетели из сопла ракеты на правом крыле. Астроплан вздрогнул и чуть заметно изменил направление полета.

Облачко дыма растаяло в пространстве. Его уже нет. Металлическая сигарка почти не изменила своего пути. Она все так же упрямо мчится к окутанной облаками планете.

Над гамаками центральной каюты светилАя большой четырехугольный экран перископа. На нем ярко обозначился светло-серый диск Венеры. Взгляды трех пассажиров общей каюты не отрывались от него. Диск увеличивался, заполняя собою весь экран, — серый, загадочный диск, затянутый сплошной пеленой облаков.

Расстояние между планетой и блестящей сигаркой быстро уменьшалось. Казалось, они вот-вот столкнутся! Еще мгновение — и астроплан разобьется, превратится в пыль, в ничто… Но именно в эту самую секунду с его правой стороны появилось еще одно облачко дыма.

Академик Рындин ощутил, как капли пота скатились по его лбу. Решающий момент приближался. Вот сюда, сюда надо направить корабль, чтобы он пролетел как раз над густыми облаками, не выше и не ниже, чтобы от трения в атмосфере Венеры началось постепенное торможение. Иначе благополучная посадка будет невозможна. Сюда, сюда… Рукоятка управления двигателями снова легко сдвинулась. Взрыв атомитного заряда снова толкнул астроплан. На миг академик Рындин невольно закрыл глаза…

Металлическая сигарка нырнула в туманную пелену, окутывавшую гигантскую планету. Нырнула — и скрылась в этой пелене. Далекие звезды на черном небосводе, казалось, вздрогнули, затрепетали…

На большой экран перископа в центральной каюте астроплана надвинулись серые облака. Бегущими прозрачными струями они молниеносно пересекли экран и через какую-то долю секунды исчезли. И — странно! — диск Венеры будто медленно поворачивался перед взволнованными наблюдателями, открывая их взорам новые и новые слои серых и белых облаков.

Нет, огромный шар планеты не раздавил, не уничтожил астроплан! Блестящая сигарка проскочила над этим шаром, едва коснувшись облачной пелены. И там, где она пролетела, в сером тумане осталась прямая тонкая полоска — след межпланетного корабля. А сам астроплан мчался дальше по эллипсу вокруг планеты, захватившей его силой своего тяготения. Венера несла теперь с собою в космосе корабль аргонавтов Вселенной. На какое-то время астроплан стал ее спутником.

В центральной каюте астроплана радостно прозвучал голос Николая Петровича, усиленный громкоговорителем:

— Друзья, гипербола нашего полета превратилась в эллипс! Мы летим вокруг Венеры! Десять часов и пятьдесят четыре минуты будет продолжаться наш полет вокруг Венеры по первому эллипсу, пока мы не окажемся на том самом месте, где впервые влетели в атмосферу планеты. Расчеты правильны! Можно выйти из гамаков!

Дружные приветственные возгласы были ему ответом. Сокол возбужденно пожимал руку Ван Луну: победа, атмосфера Венеры тормозит астроплан, все в порядке!

Но до конца полета было еще далеко. И хотя от Земли до Венеры астроплан летел более четырех месяцев, последние часы путешествия казались особенно длинными и томительными.

Межпланетный корабль мчался вокруг Венеры по эллипсу, будто стремясь вырваться из него и снова умчаться в безграничные просторы Вселенной. Но именно тогда, когда астроплан удалился на наибольшее расстояние от планеты, ее тяготение начало с неумолимой силой изгибать эллиптическую линию полета. Астроплан плавно закруглял свой путь, описывая широкую кривую, которая должна была снова привести его к Венере, к пелене ее облаков. Первый эллипс заканчивался. Межпланетный корабль возвращался к той самой точке над облаками Венеры, где он пролетал в первый раз.

Академик Рындин напряженно ожидал нужного мгновения, чтобы опять включить ракетные двигатели, если это окажется необходимым. Да, уже первый эллипс показал, что расчеты маршрута были правильными, иначе астроплан не перешел бы с гиперболы на эллипс. Все это так. Но нужно быть готовым к любым неожиданностям: разве не пришлось путешественникам уже несколько раз сталкиваться с ними по пути на Венеру?.. Человек, держащий в руках рули управления астропланом при спуске на чужую планету, обязан быть готовым ко всему.

В центральной каюте астроплана царила тишина. Одна мысль владела всеми: приближается второй, решающий, момент! Межпланетный корабль вновь ринется в атмосферу Венеры, произойдет новое торможение от трения в атмосфере, эллипс уменьшится… Так предусмотрено, так было рассчитано, и все же…

Астроплан пронесся над густыми слоями облаков с такой же молниеносной скоростью, как и раньше, — по крайней мере, так показалось всем. И затем облака опять начали отдаляться. Рындин озабоченно взглянул на циферблат электрического термометра, отмечавшего, как изменяется температура корпуса ракеты снаружи. Да, как и следовало ожидать, супертитановая оболочка несколько разогрелась. Но ничего угрожающего нет: это — нормальное повышение температуры для тела, которое с огромной скоростью пронеслось сквозь слои атмосферы. Однако теперь эта скорость заметно уменьшилась — сопротивление атмосферы постепенно гасило ее. Все идет правильно.

— Вступили во второй эллипс, — известил спутников Рындин. — Скорость девять с половиной километров в секунду. Продолжительность полета по второму эллипсу — четыре с половиной часа.

— Значит, второй эллипс вдвое меньше первого? — обращаясь к Вадиму, спросила Галя Рыжко, которая хотела знать решительно все.

— Даже меньше, чем вдвое, — ответил ей Сокол, — так как мы летим сейчас гораздо медленнее. Скоро придется искать место для посадки!

— Совсем скоро. Только три эллипса, очень немножко, — как всегда сдержанно пошутил Ван Лун. — Тогда будем искать ровный аэродром.

Искать? Аэродром? Да еще и ровный?.. Это звучало как насмешка. Да и вообще, как это «искать место для посадки» на окутанной облаками Венере?

Поверхность планеты по-прежнему была покрыта непроницаемыми тучами. Они клубились одна над другой, сходились и расходились, как исполинские волны, перекатывались в сером облачном океане. И хоть бы это был один густой слой туч! Нет, тучи шли в несколько рядов. И когда в верхнем слое образовывался разрыв, в который с напряженным вниманием вглядывались четыре пары глаз, — под этим разрывом оказывался лишь еще один слой туч, еще более густой, еще более непроницаемый…

— А панорамный радиолокатор? Разве он не поможет? — вслух подумала Галя Рыжко. — Ведь он должен показать нам то, что делается за облаками, на поверхности Венеры!

Сокол безнадежно махнул рукой.

Да, даже с этого, уже совсем небольшого по астрономическим масштабам, расстояния панорамный радиолокатор помогал мало. На экране была такая же серая муть, как и перед началом торможения. Вот опять показался океан, как будто увеличившийся в размерах. Можно различить неровные берега, словно из. резанные глубокими языками заливов. Вот среди океана светлое пятно — наверно, остров. А слева, на материке, — расплывчатая извилистая линия: уж не река ли? Но отчетливо рассмотреть нельзя ничего. Правда, как и раньше, на экране не видно густых туч, они будто растаяли. Но вместо них, тоже как и раньше, плывет струями неровный туман. Иногда он делается прозрачнее, тогда можно видеть и остров и реку. А вслед за тем набегает плотная волна тумана — и все исчезает за его колеблющейся дымкой.

Панорамный радиолокатор почему-то очень плохо работает. Почему?

— Еще одна загадка? — уныло спросила Галя Сокола. Тот хмуро кивнул головой.

Итак, рассчитывать на помощь панорамного радиолокатора для выбора места посадки не приходилось. Это было серьезным осложнением. Скоро астроплан начнет описывать круги над Венерой. Нужно будет садиться. Куда?.. Здесь-то и должен был помочь радиолокатор, сотни раз испытанный и проверенный на Земле. Там с его помощью взгляд легко проникал через самые густые облака — и поверхность Земли казалась наблюдателю ясной и четкой, можно было разглядеть мельчайшие детали. И Рындин и конструкторы корабля полагали, что панорамный радиолокатор будет так же действовать и на Венере, даст возможность разглядеть ее поверхность, несмотря на облачную завесу, и выбрать место посадки. Однако локатор почему-то отказал.

Что теперь делать? Нельзя же снижаться вслепую, прямо в густые облака. Кто знает, что скрывается за ними, — горы, скалы, обрывы?.. Удачная посадка в таких условиях была бы редкой случайностью.

Сосредоточенное, нахмуренное лицо академика Рындина свидетельствовало о тревоге, которую он испытывал. Это чувствовали все — и видели в то же время, что Николай Петрович старается не показывать своего беспокойства. Но голос выдавал его волнение, когда он, оставаясь внешне совершенно спокойным, говорил:

— Ван Лун, Галя, внимательно наблюдайте за экраном перископа. Возможно, вам удастся заметить что-либо в просвете между облаками. Вадим, проверьте еще раз напряжение на панорамном радиолокаторе. Может быть, чтонибудь с контактами… или мало оборотов в генераторе?

Сокол послушно выполнял распоряжения Николая Петровича, но радиолокатор отказывался нормально работать. Больше того, он стал сейчас действовать еще хуже. И это было самым удивительным. Получалось так, что на довольно большом расстоянии панорамный радиолокатор давал возможность различать на поверхности Венеры некоторые крупные объекты. Но чем больше астроплан приближался к планете, тем хуже вел себя радиолокатор. Сейчас, в конце второго эллипса, на его экране нельзя. было рассмотреть даже той извилистой расплывчатой линии, которую путешественники считали рекой на материке. Все скрыли под собой неровные, колеблющиеся струи тумана, затянувшего весь экран.

Галя тихо спросила хмурого, озабоченного Сокола:

— Как могло случиться, что локатор работает все хуже и хуже? Разве ультракороткие волны не везде одинаковы?

Сокол раздраженно пожал плечами:

— Волны-то одинаковые, да кто может знать, что тут происходит? Аппарат в порядке. Я не могу обнаружить ни малейшей неисправности. Может быть, поверхность Венеры вообще плохо отражает ультракороткие волны…

— Да, но почему же тогда раньше было лучше видно?

— Ничего не понимаю! Быть может, появилось какое-нибудь неизвестное нам излучение, влияющее на работу локатора? Так или иначе, пользы от него сейчас ожидать не приходится.

Галя не стала больше расспрашивать и подошла к перископу. Но и на его экране ничего не было видно, кроме все тех же непроницаемых облаков. Галя пригорюнилась. Правда, что скрывается под ними, этими тучами? Куда придетсянаправлять астроплан Николаю Петровичу?

Лишь на одно короткое мгновение Гале вдруг показалось, что она заметила между облаками что-то нестерпимо красное. Большой разрыв между облаками верхнего слоя открыл второй, нижний, слой. И в нем мелькнул просвет — ярко-ярко красный! Почему именно красный, а не. какой-либо другой, скажем — зеленый?.. Но это длилось всего один миг — и просвет снова исчез.

Она с робкой надеждой оглянулась на спутников. Сокол оставался в центральной каюте, он все еще пробовал отыскать воображаемую неисправность в схеме панорамного радиолокатора. Николай Петрович как раз в эту минуту углубился с головой в расчеты. Но Ван Лун! Ван Лун почему-то не менee испытующе смотрел на Галю, будто ожидал ее вопроса. Заметив же, что Галя в нерешительности колеблется, Ван Лун наклонился к ней и тихо шепнул:

— Что увидели, девушка? Скажите, прошу.

— Я не знаю… кажется, увидела там, под облаками…

— Красное? Так?

Галя даже вздрогнула от неожиданности: неужели Ван Лун тоже видел этот удивительный цвет?

— Да, красное. Не знаю, что это было. Может, какие-то горы…

— Не горы, Галя. Считаю, надо сказать Николаю Петровичу. Получается, что…

Что именно «получается»? Неизвестно… Галя увидела, как Ван Лун подошел к Николаю Петровичу. Потом она услышала голос Рындина:

— Очень интересно, дорогой Ван. Вы уверены, что видели не горный рельеф, а растительность?

— Совершенно уверен, — твердо ответил Ван Лун. — Впечатление-как от пышного бархатного ковра. Безусловно, растительность. Однако красная. А кое-где — оранжевая.

Значит, зоркие глаза Ван Луна успели за это мгновение рассмотреть там, под облаками, что-то определенное! А перед Галей только будто мелькнуло — и тотчас исчезло…

— Приходится признать, что Тихов был прав, — проговорил Николай Петрович.

Тихов?.. Конечно, Галя помнила это имя. Тихов, известный советский астроном, положивший начало новой науке — астроботанике — еще в сороковых годах нашего столетия (так рассказывала Гале мама), высказал мысль о том, что окраска растительности на Венере должна отличаться от земной. В результате жаркого климата, утверждал Тихов, растения Венеры должны отражать оранжевые и красные лучи Солнца. Ведь именно эти лучи приносят излишний для растений запас тепловой энергии…

— Думаю так же, Тихов не ошибся, — сказал Ван Лун.

— Но нам это сейчас ни к чему, — хмуро отозвался Рындин. — Красное, оранжевое или зеленое, милый Ван… Садиться все равно некуда! — И, махнув рукой, он снова решительно взялся за свои вычисления.

Так проходили часы. Когда Галя несмело напомнила Рындину об обеде, он только коротко, но выразительно буркнул:

— Не до того!

О каком обеде можно было сейчас думать? Астроплан приближался к цели сложного и трудного перелета. Пройден весь долгий и опасный путь в межпланетном пространстве. Вот она, Венера, до нее рукой подать! Остается лишь посадка. А как ее сделать? Куда?..

Подчиняясь тяготению. Венеры, астроплан плавно прошел второй эллипс. Приближалось третье торможение. А дальше?.. Рындин чувствовал, что мысли и надежды его спутников обращены к нему: именно он, руководитель экспедиции, должен принимать решения, которые устранят опасность. Но решение можно было принять только одно…

— Третье торможение, — глухо произнес Ван Лун, смотря вместе с Галей на экран перископа.

В считанные секунды астроплан промелькнул над скучившимися плотными облаками и вновь начал отдаляться от них. Термометр показывал, что оболочка корпуса разогрелась теперь значительно меньше, чем при первых двух торможениях. Это также свидетельствовало о большом замедлении скорости межпланетного корабля.

Галя заметила, что после третьего пролета над облаками астроплан хотя и отдалялся от них, но очень ненамного. Ей казалось, что корабль описывает уже не эллипс, а ровный круг. Но это был еще эллипс, заметно укороченный, приближающийся к кругу, но все-таки эллипс…

Академик Рындин отметил:

— До четвертого торможения остается два часа пятьдесят, четыре минуты. А тогда…

Что тогда? Неужели снижение, посадка? Куда?.. Галя Рыжко чувствовала, что у нее слипаются глаза. Нервное напряжение перешло в резкое утомление — и не только у нее. Движения Сокола и Ван Луна тоже стали вялыми, замедленными. Галя заметила, что стоило ей взглянуть на серое бесконечное море облаков, заполнявшее собой экран перископа, как ее неодолимо охватывает сонливость. Усилием воли она отгоняла дремоту, сконфуженно поглядывая на Рындина: только на нем одном не была заметна усталость, его движения были такими же энергичными и решительными, как и раньше. Спать хотелось все сильнее и сильнее, глаза закрывались сами, и наконец голова ее тяжело упала на руки. Мелькнула тревожная мысль: нельзя спать, нельзя!.. И как будто в ту же минуту Галя снова подняла голову, осмотрелась, словно кто-то толкнул ее в бок.

На экране перископа виднелось все то же море облаков, серое, унылое. Но почему так озабочено лицо Ван Луна? Почему Вадим Сергеевич нервно пощипывает свои коротенькие усики? Что случилось? И в каюте жарко, даже ладони стали влажными…

— Вадим Сергеевич, что происходит? — растерянно спросила Галя.

— Закончилось четвертое торможение. Мы снижаемся.

— Снижаемся? Куда?

Вместо ответа Сокол лишь пожал плечами. Что он мог ответить, если под астропланом была все та же густая пелена туч?.. Галя только сейчас поняла, что все это время, пока астроплан мчался по последнему эллипсу, она спала. Девушка виновато поглядела на товарищей. И в ту же минуту она услышала голос Рындина.

— По гамакам, товарищи! — громко приказал он. — Немедленно!

Через минуту-полторы прозвучал голос Сокола:

— Есть, Николай Петрович!

Рынднн прерывисто вздохнул. Он понимал всю опасность положения, в котором находился астроплан.

Дальнейшее снижение скорости на круговом полете было слишком рискованным. Корабль в любую минуту мог потерять несколько сот метров высоты и зарыться в облака. Если на его пути окажется высокая гора, то… После четвертого торможения астроплан летел со скоростью семи с половиной километров в секунду. Это большое снижение скорости, но…

Цифры говорили сами за себя. Самолет на Земле садится с совсем незначительной скоростью. И то посадка считается самым опасным моментом полета.

Астроплан летит со скоростью двадцати семи тысяч километров в час, летит в двести раз быстрее приземляющегося самолета. Последний эллипс вокруг Венеры он пролетел за час тридцать шесть минут.

Надо резко, всеми способами, уменьшать скорость! Панорамный радиолокатор не поможет выбрать место посадки. Значит, необходимо увидеть это место своими глазами. Другого выхода нет.

Академик Рындин решительно передвинул рычаг на боковой стенке пульта управления. В центральной каюте прозвучал пронзительный, тревожный звонок: внимание!

И почти в то же мгновение тело Рындина резко рванулось вперед. Его удержали только широкие предохранительные ремни кресла. Они врезались в тело до боли.

Боковые двигатели на крыльях астроплана повернулись на сто восемьдесят градусов, соплами вперед, и из них вырвались раскаленные газы. Взрывы горючего в этих двигателях толкали астроплан назад, тормозили его движение. Астроплан рвануло назад, скорость стремительно упала.

Николай Петрович перевел боковой рычаг еще дальше. Снова тревожный звонок — и снова резкий толчок. Боковые двигатели сделали еще несколько тормозящих взрывов. Стрелка указателя скорости быстро падала. Только что было шесть километров в секунду, вот уже пять… четыре… три… Межпланетный корабль шел уже над самыми тучами.

Побледневший Сокол молчал. Лицо Ван Луна было почти вызывающе невозмутимым. Галя Рыжко чувствовала, как стучит ее сердце, и ее похолодевшие пальцы невольно хватались за края гамака всякий раз, как астроплан дергало назад.

Мозг Рындина работал, как точный механизм, почти автоматически. Академик не сводил глаз с указателя скорости — это сейчас самое главное. Три километра в секунду… два километра… один километр! Надо меньше, гораздо меньше. Он энергично потянул на себя руль высоты, приводивший в движение закрылки на горизонтальных стабилизаторах.

Описывая плавную кривую, астроплан начал взбираться вверх. Он двигался сейчас только по инерции, которую быстро гасило притяжение Венеры. Все медленнее и медленнее движение астроплана вверх… еще секунда, две, три — и скорость погасла. На какое-то мгновение астроплан застыл в воздухе, а затем начал падать по вертикали назад, хвостовой частью вниз.

С каждой секундой скорость падения увеличивалась. Если ее не уменьшить — астроплан, пробив облака, скрывающие Венеру, врежется в ее поверхность! Нужно снова тормозить!

Движением рычага Рындин поставил боковые двигатели в прежнее положение, соплами назад. Взрывы горючего выбросили струи раскаленного газа, устремившиеся вниз, к серым облакам.

Скорость падения уменьшилась, но тотчас же начала нарастать снова. Облака стремительно приближались.

Рындин включил автомат, подающий в камеры сгорания небольшие заряды атомита, — взрывы стали частыми, но слабыми. Они задерживали падение корабля, нейтрализовали притяжение Венеры: астроплан начал скользить вниз с небольшой сравнительно скоростью. Облака ближе, ближе… И вот экран перископа стал серым: корабль погрузился в плотные тучи.

Теперь все зависело от того, куда упадет астроплан. Рындин понимал это, но больше он ничего сделать не мог. Панорамный радиолокатор не работал. Снижаться на горизонтальном полете не было возможности. Оставалось только тормозить вертикальное падение, тормозить всеми способами! А там…

И вдруг экран перископа прояснился. Астроплан пробил толстый слой облаков. Возглас изумления вырвался у Гали Рыжко: вот оно, то красное, что она на мгновение увидела в просвете между тучами!

Ярко-красный ковер буйной растительности укрывал поверхность Венеры. Отсюда, с высоты больше километра, нельзя было рассмотреть, что было внизу, — трава, кусты или дебри фантастически окрашенных девственных лесов. Красный ковер устилал всю неровную холмистую поверхность планеты. Вон серебрится вода… и скалы, острые скалы, поднимающие вверх свои вершины из густой оранжево-красной растительности. Но как быстро все это приближается, растет!..

Николай Петрович решил включить одновременно и центральный двигатель. Это было очень рискованно. Даже небольшие заряды атомита в центральном двигателе могли своими взрывами наклонить корпус астроплана, тогда торможение вообще станет невозможным. Но на это приходилось идти'. Иного выхода не было. Три взрыва в центральном двигателе заставили астроплан подпрыгнуть вверх. И все-таки скорость падения была слишком опасной… Пружинистая стальная спираль выдвинулась из кормовой части корабля. Она была готова принять на себя первый удар о поверхность планеты.

Острые вершины скал устремились навстречу кораблю, будто готовились проткнуть его корпус.

Николай Петрович откинулся на спинку кресла. Он ощутил огромную усталость. Теперь он уже ничем не мог помочь. Автомат производил. взрывы атомита беспрерывно. Оставалась еще надежда на стальную спираль. Она поможет, если корабль упадет кормой вниз. А если под углом? Тогда скалы врежутся в корпус? Надо ждать. Сделано все, что было в его возможностях. Все!..

…Резкий, сильный толчок потряс астроплан. Все внутри загудело. В каюте упало что-то стеклянное, разбилось. Гамак, в котором лежала Галя Рыжко, прогнулся вниз и вновь подкинул ее вверх.

Астроплан упал на поверхность Венеры — к счастью, не на скалы, а в густые заросли первобытного леса. Стальная спираль приняла на себя часть удара и подбросила корабль вверх. Он покачнулся — и с размаху свалился боком на высокие ветвистые деревья.

Деревья ломались под его тяжестью, как тоненькие спички, астроплан своим корпусом приминал их. Будто живое существо, он старался остановить свое стремительное движение. Но сопротивление деревьев было слишком слабым, чтобы задержать огромный корабль, упавший на пологий склон.

Ломая деревья, астроплан скользил вниз по этому склону, а затем покатился под откос.

На экране перископа все прыгало, крутилось, мелькало. Астроплан катился куда-то вниз, переворачиваясь и время от времени ударяясь о камни.

Все перепуталось, перемешалось в сознании Гали Рыжко. Не было уже ни верха, ни низа; пол, потолок и стены каюты вращались вокруг нее. Грохот, звон и глухой гул не прекращались. Гамак то отбрасывал тело от себя, то глубоко прогибался под ним. На экране перископа мелькали небо, почва, покрытая удивительным кружевным кустарником, красные деревья, скалы, — все мчалось в бешеной скачке. Галя услышала, как вскрикнул Сокол. И вот астроплан резко остановился, вибрируя всем корпусом. От этой вибрации оглушительно звенело в голове, на сознание наваливалась странная, непреодолимая усталость, тяжесть, будто все вокруг окутывалось серым непроницаемым одеялом…

Больше Галя Рыжко не помнила ничего…