Апокалиптическая фантастика

ГВИНПЛЕЙН МАКИНТАЙР Свет без конца

Три завершающих произведения переносят нас в самые последние дни существования жизни на Земле.

Фергюс Гвинплейн Макинтайр, писатель, драматург и журналист, родился в Шотландии, но уже давно живет в Соединенных Штатах. Его работы, часто юмористические, славящиеся детальными исследованиями и тщательно продуманными сюжетами, публиковались во многих журналах и антологиях. Среди его книг роман «Женщина между мирами» («The Woman Between the Worlds», 1994) и сборник юмористической фантастики «Невероятный бестиарий Макинтайра» («Maclntyre's Improbable Bestiary», 2005).

Он украл мою смерть. После всех этих долгих лет я забыла его лицо. Помню только руки: длинные, сужающиеся к кончикам пальцы, сжимающие шприц для подкожных инъекций, вгоняющие иглу в мое тощее предплечье, когда я молю его дать мне наркотик, какого еще не пробовала прежде. О-о-о да-а-а. Она оказалась слишком хороша, та дрянь.

Когда я встретилась с ним в далеком две тысячи двадцать третьем, я была уличной шлюшкой: продавала свои дырки искателям приключений в шикарных и не слишком машинах и прочим извращенцам, чтобы достать деньжат на очередную дозу. Потом экстези выветривалось, и я снова оказывалась на панели. Новая ночь, новая улица.

Теперь мне принадлежат все улицы мира.

Я исписала все имевшиеся на свете карандаши. А также все ручки, маркеры, фломастеры и губные помады. Однажды, когда я еще жила в Лондоне, я вломилась в музей и сперла старую ржавую пишущую машинку, но она прослужила мне всего пару лет — я и на ней настукивала эти записки самой себе (а кому еще их читать?). Я пережила жесткие диски, дискеты, флэшки и прочие фигли-мигли для хранения текстов. Пришлось вернуться к истокам, да, пришлось.

Сейчас я пишу углем на стенах. Нехватки стен тут не наблюдается, а когда закончится уголь, я просто сожгу что-нибудь.

С каждым днем солнце делается больше. Я заставляла себя думать, что это только так кажется, потому что оно приближается и все такое. Нет. Оно действительно растет, я уверена. И становится все краснее.

Ночи теперь приходят реже, и они короче, а когда темно, я не узнаю созвездий. В их названиях я никогда не разбиралась: знаю только Большую Медведицу и Орион. Через несколько тысяч лет после того, как у меня похитили смерть, звезды Ориона расползлись в стороны. Сейчас вообще все звезды чужие, кроме Солнца над головой. Уж с ним-то я отлично знакома.

Помню отца. Когда я думаю о нем, то вижу только рот, орущий на меня, и два тяжелых квадратных кулака. Помню его голос, вопящий, что я шлюха, тупица и гроша ломаного не стою. Впрочем, в последнем он ошибся: я самая ценная в мире особа на данный момент.

Поскольку никого, кроме меня, не осталось.

Маму я не помню. Я забыла лица и голоса всех, кого когда-то любила. Единственные, кого я помню, — это ублюдки, которых я буду ненавидеть до последнего мгновения моей жизни. Что, весьма вероятно, означает, что я буду ненавидеть их вечно. Больше всего я ненавижу своего папашу и грязного извращенца, укравшего мою смерть.

На улице я оказалась, когда мне стукнуло пятнадцать, а его я встретила уже проституткой, в шестнадцать. Он был одним из этих университетских умников, что читают лекции по естественным наукам. Пока я тянула его в проулок, он занудно болтал о чем-то, над чем работает. Нанотех — вот какое слово он употребил. И еще трепался о чем-то вроде предела Хейфлика[113], но тогда это ничегошеньки для меня не значило, только позже я разузнала, что это за хрень. Сказал, что не вел записей собственных экспериментов и не уверен, что сумеет когда-нибудь повторить результаты. А мне хотелось, чтобы он перестал болтать и я могла бы наконец заняться его членом, после чего подыскать себе следующего клиента, но он продолжал блеять о каких-то крошечных роботах и прочей фигне. На мне тогда были суперкоротенькая мини-юбчонка и майка на бретельках. Он заметил «дорожки» на моих венах на руках и ногах и понял, что я на игле. И тут он воткнул в меня шприц, ввел что-то. В крови моей будто вспыхнул пожар, о-о-о, и я хотела еще, хотела еще!

Деньги я с него уже получила, так что он просто сделал свое дело и ушел. Я обработала еще пару клиентов, а потом вернулась в дыру, которую снимала на паях с двумя другими шлюшками. Той ночью у меня были месячные, но когда я вытащила и выбросила пропитавшийся насквозь тампон, то не смогла найти новый. Тогда я натянула свои последние чистые трусы, чувствуя, как горит во мне кровь, и долго не могла уснуть. Но потом все-таки отключилась.

Проснувшись, я обнаружила в своих новых трусиках дыру… как раз там, напротив моей собственной дырки. И в матрасе подо мной тоже было отверстие.

Есть не хотелось, но это нормально, когда ты под кайфом. Странно то, что и ширнуться меня не тянуло, ну совершенно. Впервые на моей памяти я не испытывала голода или жажды к чему бы то ни было. Надев юбку, я потянулась за косметичкой. Проститутки стареют быстро, так что приходится основательно повозиться, чтобы замазать морщины и все такое.

И тут я заметила, что следы уколов на моих руках исчезли. И «дорожки» на ногах тоже тускнеют.

Прихватив косметику, я направилась к зеркалу. Нанося тональный крем и губную помаду, я увидела, что борозд на моем лице больше нет. В свои шестнадцать я еще вчера выглядела на все сорок. А теперь мне снова дали бы не больше шестнадцати.

И тогда я вспомнила того парня из универа и решила: что бы он ни впрыснул в меня, я хочу еще. Но я не имела ни малейшего представления, где искать этого типа.

До той поры я, бывало, много дней подряд жила впроголодь, тратя весь заработок на экстези и другие наркотики. После встречи с преподом-извращенцем мне понадобилось двое суток, чтобы понять, что мне больше не хочется ни есть, ни колоться. Но каждое утро я обнаруживала дыру в своих трусах, так что мою задницу и прочее всегда овевал ветерок. После недели без пищи — и без желания поесть — я начала думать, что я, может быть…

[пробел]

…и размышляла, не суждено ли мне навеки остаться шестнадцатилетней. Резала ли я себя или получала взбучку от клиента, раны тут же затягивались. Кроме зубов. До встречи с тем извращенцем у меня было выбито несколько зубов, и они так и не выросли, и от кариеса я тоже не избавилась. Странно, теперь вылечилось все, а зубы — ни в какую.

Прокладками и трусами я пользоваться перестала, выяснив, что, когда я сажусь или вообще когда моя задница касается чего-либо, эти крохотные нанороботы во мне набирают энергию для своей работы, а когда встаю, маленькие кусочки того, с чем контачило мое влагалище, исчезают, будто бы тают. Не важно что: ткань, дерево, металл, пластик. Эти букашки во мне вроде как всеядные. Стекло им тоже годится. Так что я теперь человек-бутылка.

Так продолжалось, пока я могла жить в одном месте, не рискуя быть уличенной в том, что я не старею. Я старалась избегать благотворительных обществ, бирж труда, государственной службы здравоохранения — любых мест, где правительство может обратить на меня внимание. Но когда всем поголовно стали вживлять под кожу идентификационные микрочипы, я поняла, что игра окончена. Через несколько недель после подсадки мой организм отторг микрочип — просто вытолкнул наружу. И в Центре мгновенно об этом узнали.

Служба безопасности Центра Ввода явилась за мной. Меня доставили в государственную лабораторию при Центре и тестировали, тестировали, тестировали без конца, пока кто-то не просек, что эти микроботы в моей крови регенерируют мое тело — кроме зубов, — так что все излечивается и я не старюсь. Один правительственный зануда из тех, что не умеют говорить по-простому, объяснил, отчего не меняются мои теломеры[114], и про предел Хейфлика тоже. Другой типчик сказал, что наноботы в моей крови (я слышала это слово так часто, что даже запомнила его) саморепродуцирующиеся.

А потом они упрятали меня за решетку, чтобы изучать. Издали особый акт парламента или что-то вроде того, только бы держать меня в лаборатории.

Врачей особенно интересовало, как это мне не нужно ни есть, ни пить, если мои наноботы получают энергию и материалы из того, чего касается моя промежность. Впрочем, спать мне все-таки требуется.

Мне выделили личную комнату, но это все равно клетка, поскольку мне не позволяли покидать ее, кроме как ради их экспериментов. Меня кололи иголками, дважды выкачивали всю кровь, пытаясь извлечь крошек-роботов. Досконально исследовали мою вагину, и мои букашки прилежно плавили концы их научных штуковин. Потом меня провожали обратно в комнату. И запирали дверь.

Однажды в моей камере перекрыли вентиляционное отверстие, и я услышала, как из помещения откачивают воздух. Без воздуха я не могла говорить. И дышать тоже. Часа через три воздух вернули, я снова начала дышать, а потом полюбоваться на меня явились доктора. Сказали, что это была случайность. Лжецы!

Имелась там раковина, но воду я пила очень редко, только когда помирала со скуки. Ну, вы, конечно, поняли — жутко скучала, а не помирала. Я обходилась без воды месяца по два, и никаких проблем. Кто-то из врачей болтал о том, что наноботы заботятся о регидрации моих клеток. Еще он сказал, что крошки приспособились к моей персональной ДНК и, если перелить мою кровь кому-то другому, фокус не пройдет.

Я не голодаю и не испытываю жажды. Но по крайней мере, мне все еще нужно спать.

После семи-восьми лет ощупываний и уколов я попыталась…

[пробел]

…и они старались, сколько могли, уберечь лабораторию от соплегноя (как выражалась медсестра), или от глобальной пандемии (как называли это доктора), но в конце концов зараза проникла сюда, и все они начали умирать. Эта дрянь разъедала плоть, кости и все такое. Персонал судачил о людях, просто расплывающихся огромными лужами соплей, или, по крайней мере, это выглядело как сопли, так что не оставалось ничего, кроме одежды, ботинок да, может быть, кое-каких зубов.

Однажды утром я проснулась, но на мой звонок никто не явился, сколько я ни нажимала на кнопку. Я попробовала силой открыть дверь или окно, но система безопасности, как всегда, остановила меня. И механический голос настоятельно рекомендовал не пытаться снова.

Прошло немало времени, прежде чем погас свет и остановились вентиляторы. Я дергала дверь и снова получала предупреждения. Я кричала, звала кого-нибудь — все равно кого. Наконец и механический голос заткнулся. Подождав еще довольно долго, я рванула ручку, и дверь открылась.

Чтобы выбраться из лаборатории, я потратила еще много времени и сил, но мне это удалось.

Все были мертвы. Я видела большие кучи соплей и одежды там, где еще недавно лежали люди, а внутри зданий — маленькие горстки пыли там, где сопли уже высохли.

Большинство животных тоже погибло. Однако деревья и трава остались. И насекомые. Несколько недель еще летали птицы, но потом пандемия настигла и их.

Я нашла машину, работавшую без активации идентификационным чипом владельца. Водить я никогда толком не умела, но когда ты единственный шофер на дороге, все о'кей. Я выбралась из Лондона и двинулась…

[пробел]

…наткнулась на моторку и переправилась во Францию. Плыла вдоль берега, пока лодке не потребовалась подзарядка и она не отказалась двигаться. Тогда я отыскала машину, которую смогла завести, и пару лет я просто…

[пробел]

…и да будет вам, черт побери, известно: что бы ни погубило все вокруг, оно не тронуло насекомых, и их с каждым днем становится все больше! Тьфу! И мух, и жуков, и прочих поганых букашек. К тому же я заметила новые виды этих тварей — мошек, блестящих, точно красная медь, жужелиц с огромными желтыми глазами — уверена, никого из них не существовало прежде, когда еще соплегной не убил всех людей. Но по крайней мере, крысы в большинстве…

[пробел]

Когда-то, давным-давно, я нашла старый тайник с продуктами в пластиковых упаковках, так что жрачка не испортилась и не заплесневела, и иногда съедаю что-нибудь, просто чтобы не забыть вкуса пищи. Порой обнаруживается, что упаковка лопнула и еда прогнила, но я все равно глотаю ее. И еще ни разу не сдохла, ха-ха-ха. Однажды попробовала сыр, весь в плесени, так, ради опы…

[пробел]

…и кинулась к ним, крича, чтобы они взяли меня с собой, взяли с собой, откуда бы они ни явились. Знаю, они меня видели. И уверена, что слышали. Двое из них поглядели на меня — полагаю, что чем-то вроде глаз. Но жукачи взяли и скрылись в своем большом железном шаре. Шар загудел, вспыхнул — и пропал. Нет, не взвился в небеса, ничего подобного. Просто исчез.

Какое-то время я ждала, что жукачи вернутся или покажется кто-нибудь еще, но потом поняла, что никогда…

[пробел]

Каждые десять — двенадцать лет я снова и снова пытаюсь убить себя, но, конечно, у меня никогда не получается, и я прекращаю себя мучить. Ты, ублюдок, укравший мою смерть, не мог сделать так, чтобы я никогда не чувствовала боли, никогда! Каждый раз, когда я творю что-то с собой, из ран хлещет кровища и боль такая, что спятить можно, но все всегда проходит.

Первые несколько лет было не так уж паршиво, потому что я нашла склад дисков, проигрыватель и кое-какие источники питания, так что по крайней мере могла смотреть голографическое видео и все такое. Я прокручивала диски, все подряд, опять и опять, по кругу, пока не выучила фильмы наизусть. Они у меня уже в печенках сидели, и от скуки я перешла на образовательные диски, узнала кое-что о физических сущностях, лекарствах и прочей дряни. Хуже стало, когда закончились работающие батареи, а сдохшие я перезарядить не могла.

Это чертовски нечестно! Батарейки умирают, а я — нет.

Я никогда особо не любила читать, но когда смотреть головидео стало больше невозможно, я нашла библиотеку с тысячами текстовых дисков. Однако просмотрщик не заработал. Зато на одном чердаке обнаружилось несколько сотен древних книг и журналов, которыми люди пользовались еще до появления дисков. Я сходила с ума от скуки и только потому приступила к чтению.

Затем мне пришла в голову идея начать писать самой, и вот я взялась за этот дневник. Нет, конечно, никто его никогда не прочтет, разве что те жукачи вернутся. Печатать, как большинство людей в мое время, я не могла, но нашла несколько старых карандашей, и вот результат.

Я решила, что если уж стала записывать, то работу надо делать хорошо, так что стоит выучить всю эту орфографию и пунктуацию с ее запятыми и кавычками и, может, запомнить кое-какие длинные слова, если они отыщутся в книгах. Так что я старалась вести достойный дневник моей…

[пробел]

Я давно уже перестала считать года. Это было легче, когда сезоны менялись. После того как я стала бессмертной, зима меня совершенно не беспокоила, разве что путешествовать делалось труднее. Когда же погибла вся растительность, я все равно отслеживала времена года, потому что наступала — и отступала — зима. Лучшее в зиме то, что становится меньше насекомых.

Долгое время от меня не отставали москиты. И мухи. Но теперь они, кажется, все перемерли. Кроме жуков. Куда бы я ни пошла, всюду миллионы жуков. Хоть бы и они сдохли.

Хоть бы я сдохла!

Сейчас мне, кажется, около трех тысяч лет, хотя на вид все еще только шестнадцать.

Я все еще помню отца. Помню, как он орал на меня и бил. Я ненавижу его, ненавижу. Единственное, что никогда не умрет, кроме меня, — это ненависть.

[пробел]

Солнце с каждым днем становится больше и краснее. Времен года нет, можно считать, что наступило вечное лето.

Все жарче и жарче. Я много потею, но это значит лишь то, что наноублюдки во мне трудятся усерднее, возмещая влагу, а моя дырка плавит все больше того, на чем я сижу, набирая энергию, массу и все такое. Я забыла многое из того, что твердили мне доктора, но это помню.

И помню Луну. Пока еще оставалась трава, я спала в поле, под звездами, глядя в полудреме на дружелюбную Луну.

Луна исчезла уже давно. Не знаю, куда она делась.

Однажды я попробовала…

[пробел]

Наноштуки во мне каким-то образом меняются. Недавно я открыла, что больше не нуждаюсь в сне. Я пыталась, но сон так и не пришел. Я очень старалась, но мне уже никак не уснуть.

Это ужасно нечестно. Все это время единственное, что оставалось во мне нормальным, — это способность спать. Значит, теперь ублюдок, укравший мою смерть, украл и мой сон. Так сделал бы хотя бы так, чтобы я не уставала!

Когда я сообразила, что мои наноботы меняются, то начала надеяться, что скоро смогу умереть. Пустые мечты! Я все еще тут.

После того как не стало времен года, я пробовала считать дни и ночи. Все дерево и большинство железа превратились в пыль и ржавую труху, только пластик и кое-какое стекло остались с тех времен, когда здесь жили люди. И еще камень. Я нашла старые куски какой-то пластмассы, на которой могла царапать, и делала зарубку каждое утро, когда всходило солнце. Маленькие такие зарубки, по десять в ряд. Куда бы я ни пошла, я брала эту пластмасску с собой, чтобы продолжать следить за временем. Впрочем, теперь все места выглядят одинаково.

Я сделала тысячу триста сорок семь зарубок, и ставить оказалось больше некуда. Нескоро я нашла другой кусок пластмассы. Нацарапав на нем еще тысячу триста сорок семь штрихов, я стала каждый день перечеркивать по десятку зарубок. Так продолжалось довольно долго.

Я одна уже по меньшей мере двенадцать тысяч лет.

Я решила простить своего отца.

[пробел]

Я слепну на один глаз. На левый. Не помню, когда в последний раз что-либо возбуждало меня, но когда я заметила непорядок со зрением, я возбудилась, о да! Если со мной что-то не так и лучше не становится, может, эти вонючие нанотвари внутри меня наконец поломались?

Мои зубы давным-давно стерлись до пеньков. Помню, кто-то из врачей там, в лаборатории, предупреждал, что это произойдет, и предлагал мне вырвать зубы, пока они еще есть. Жаль, что тогда я отказалась. Какой-то зуб болел у меня целых триста лет. Сейчас все прошло.

Думаю, года становятся короче, словно Земле требуется меньше времени, чтобы обогнуть Солнце. Оно постоянно такое яркое, что невозможно определить, когда наступает ночь, и…

[пробел]

Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ Я ЧЕРТОВСКИ ХОЧУ СДОХНУТЬ

[пробел]

Хотя я давно уже перестала нуждаться в воздухе, я все равно продолжала дышать, чисто рефлекторно. Иногда, со скуки, я задерживала дыхание на шесть-семь часов, но потом всегда опять начинала. Усилий это не требовало. Помню, когда-то, когда я еще могла спать, я засунула на ночь голову в пластиковый пакет и плотно завязала его вокруг шеи, чтобы внутрь не проникал воздух. Проснувшись на следующий день, я не дышала несколько часов, но разницы не почувствовала, так что я стянула с себя шуршащую дрянь — и дыхание возобновилось, как всегда.

Это было давным-давным-давным-давно. Дышать теперь стало труднее. Нет, меняюсь не я, а воздух. Он вроде как гуще, чем должен быть, и горячее, и липкий какой-то. Думаю, в нем есть и яд, но недостаточно сильный, чтобы прикончить меня. Вдыхать довольно больно, и когда я ощутила эту боль впервые, то снова обрадовалась, понадеявшись, что умираю. Но дышать делалось все трудней и трудней, все болезненней и болезненней.

Однажды я заметила, что больше не дышу. Я возомнила, что мое тело наконец сдается! наконец! наконец! Но, очевидно, оно просто решило, что дыхание отныне требует слишком больших усилий, и ослабило рвение.

Давным-давно я случайно нашла реку, где текла в основном мерзкая зловонная жижа, но я все равно глотнула из нее, просто чтобы вспомнить воду. Не знаю, когда я в последний раз видела реку. Или озеро.

Большинство городов обратилось в прах. Я вернулась к побережью, то есть туда, где оно должно было быть, чтобы наблюдать за изменениями океана. Уверена, вся рыба вымерла тысячи лет назад. Некоторое время в океане еще жило что-то водорослеобразное, но теперь — сомневаюсь.

И сам океан мельчает. Каждый раз, когда я прогуливаюсь по пляжу, полоса песка и камней делается шире.

Попадалось тут нечто шевелящееся, я таких тварей прежде не видела. Их наверняка не было до того, как все люди сгинули, так что научного названия у них нет. Фу, мерзость! Ерзающая дрянь, у которой слишком много ног, и вся в слизи. И с длинными отростками вместо глаз. Они ворочались в иле возле океана, пока тут еще был ил. Какое-то время я была просто счастлива видеть их, это было что-то новое — и живое. Теперь они пропали.

Иногда я кричу, но меня никто не слышит.

Когда-то я и плакала. Сейчас слезы не текут, и не важно, насколько сильно мне хочется зареветь. Это просто жутко нечестно. Я не могу есть, не могу пить, не могу спать, не могу дышать и даже не могу плакать. Я потеряла все, что некогда делало меня человеком, вот только не могу умереть.

[пробел]

…должен же быть какой-то способ выключить солнце — оно такое яркое, и когда…

[пробел]

Теперь все происходит быстрее. Я привыкла, что мои раны, когда я их себе наношу, заживают с обычной для лечения скоростью. Вчера же я нашла зазубренный обломок пластмассы с острым краем и нарочно вспорола себе руку от запястья до самого плеча. Полилась кровь, и я понадеялась, что нанотвари вытекут из меня. Но на моих глазах рваная рана затянулась ровно за девятнадцать секунд. Теперь я исцеляюсь быстрее.

Это так чертовски нечестно.

[пробел]

Те жукачи с их железным шаром так и не вернулись, но зато объявились какие-то зеленые сияющие люди. Нет, фигурой они не напоминают людей, но — да, они зеленые и сияют. Думаю, они все женщины, не мужчины. Они начали строить город, посадили какие-то растения, изменили воздух, так что дышать стало полегче. Конечно, я бросилась к ним с раскрытыми объятиями. Их речь — сплошной скрежет, однако они все равно попытались научить меня своему языку, и я старалась научиться, но это слишком сложно. Небо теперь все время такое яркое, что за короткий отрезок ночи едва можно разглядеть пару звезд, но одна из зеленых леди показала наверх — думаю, она объясняла, с какой звезды они прибыли, то есть возле какой звезды кружится их планета.

Довольно долго я жила в их городе вроде как на правах домашнего животного, и они были вполне милы, разве что никак не понимали, что мне надо. Они вертели меня так и эдак — верно, проводили всякие медицинские тесты, но я им позволяла — частично потому, что хотела понравиться зелененьким тетенькам, а частично оттого, что надеялась, что они выяснят, как меня исправить, чтобы я смогла умереть. Прекратив проверки, они остались довольно любезны.

Прекрасные сияющие зеленые дамы владели всевозможными видами дивного искусства и создавали чудные вещи, совсем не похожие на статуи, картины и все такое прочее, существовавшие, когда еще живы были люди. Зеленые леди творили из раскаленного газа, который на некоторое время повисал в воздухе, а потом рассеивался. Одна из дам показала мне созданную ею скульптуру из красного жара, а потом показала на Солнце, так что я догадалась, что их милые вещицы сделаны из того же вещества, что и Солнце. Газ этот называется плазма — так вроде говорили по головидео. Долго ли, коротко ли, но зеленым леди удалось даже научить меня, как работать с плазмой, и я тоже писала слова и рисовала картины в воздухе пылающим газом.

Потом вдруг что-то случилось, и все зеленые леди поспешно убрались прочь. Я так и не узнала почему. Они оставили мне свой город и кое-какие машины, но я не сумела разобраться, как заставить эти агрегаты работать. Впрочем, хорошо, что зеленые леди жили здесь хоть сколько-то.

Жаль только, что они не забрали меня с собой.

[пробел]

Солнце теперь постоянно торчит над головой. Огромное, красное, жаркое, чертовски жаркое.

Иногда, путешествуя, я возвращаюсь в те места, где была когда-то, и нахожу записи, которые сделала давным-давно. Я плохо помню, что писала тогда, так что каждый раз мои собственные каракули становятся сюрпризом, я читаю их как в первый раз.

Правый глаз почти ничего не видит, левый давно ослеп. Я не сплю, но меня терзают кошмары наяву, мысли о том, что со мной станется, если я не могу есть-пить-спать-дышать, да еще и не смогу ВИДЕТЬ, и мне придется вслепую идти сквозь вечность. Это так чертовски нечестно.

Кажется, очень скоро Земля расплавится или упадет на Солнце. Мне-то все равно, что именно случится, но интересно было бы знать, убьет ли это меня наконец. Если да, я обрету наконец покой.

Но меня жутко пугает мысль, что я рухну на Солнце и умру, но внутри Солнца воскресну, умру снова и так далее — без конца. И будет, конечно же, жутко больно.

Придет день, когда Солнце погибнет. То есть, когда это произойдет, дня-то как раз не будет, но вы поняли, что я имею в виду. Да, повезет мне, нечего сказать, если Земля грохнется на Солнце, а я все равно буду продолжать жить, чувствуя, как Солнце раз за разом убивает меня, а нанотвари возрождают миллионы-миллиарды-треклятые-секстильоны лет, пока Солнце наконец не погаснет. Интересно, смогу ли я писать пылающей плазмой внутри Солнца, как научили меня однажды зеленые леди неизвестно откуда? Хоть бы они вернулись. Я надеюсь, что, может…

[пробел]

Повсюду горячая лава. Тает, тает, плавится все, и я горю, горю вся, и как же мне больно, чертовски больно, и как только я исцеляюсь, я сгораю снова. Хватит, хватит, хватит, прекратите.

Я все еще немного вижу одним глазом. Пишу эти слова черным расслаивающимся камнем на твердом белом камне, но камень размягчается. Солнце все ближе. После стольких миллионов лет я вдруг вспомнила старую добрую песню о том, что когда восходит солнце, то все хорошо[115], но тут сейчас совсем НЕ ВСЕ ХОРОШО. Все раскалено, все плавится. Уверена, наступит…

[пробел]

наконец, наконец, наконец миллиарды лет падения на Солнце, скорее, скорее, умру ли я теперь или все станет еще хуже, не знаю, если…

[пробел]

…о черт, это нечестно…

СТИВЕН БАКСТЕР Дети времени

Карьера Стивена Бакстера началась в 1987 году с рассказа «Цветок Ксили» («Xeelee Flower») — произведения, открывшего его знаменитый цикл, который включает такие романы, как «Плот» («Raft», 1991), «Поток» («Flux», 1993) и «Кольцо» («Ring», 1994). Бакстер привлек внимание широкой читательской аудитории своим романом «Корабли времени» («The Time Ships», 1995), являющимся продолжением «Машины времени» («The Time Machine») Герберта Уэллса, и заявил о себе как об одном из самых передовых и интригующих британских писателей-фантастов. Среди последних книг автора апокалиптический роман «Потоп» («Flood», 2008) и его продолжение «Ковчег» («Ark», 2009).

Льды на горизонте манили Джаала давно. Вот и сейчас сквозь дымовую завесу вечернего костра мальчик всматривался в линию чистой костяной белизны — точно по кромке неба полоснули отточенным каменным лезвием.

День подходил к концу, по небу кляксами расплескался неистовый закат. Непоседливый ребенок в одиночестве пошагал сквозь густую пелену дыма, подальше от запаха вареного енотового мяса и шкварчащего козьего жира, от неторопливых взрослых бесед и радостных детских игр.

С северной стороны горизонта ледник был всегда вечно недосягаемый, сколько ни шагай по чахлой траве. Джаал знал, почему так. Ледяная шапка отступала, белоснежность низвергалась талыми ручьями, оставляя за собой усыпанную валунами землю в разломах и выбоинах. А потому, сколько ни иди, — за льдом все равно не угнаться.

Сейчас заходящее солнце окрашивало ледниковые дали розовым. Мальчика влекло к геометрической простоте пейзажа; завороженный, Джаал смотрел не отрываясь.

Ему было одиннадцать: коренастый, с буграми мышц. Поверх многослойных одеяний из козьих шкур, сшитых сухожилиями, — тяжелый плащ из кроличьего меха. На голове — шапка, сделанная отцом из цельной енотовой шкуры, обувь — из смазанных снаружи жиром голубиных шкурок, вывернутых оперением внутрь, на шее — ожерелье из кошачьих клыков.

Джаал оглянулся на семью. Родственников было около дюжины: родители, дети, дяди и тети, племянники и племянницы и потрепанная жизнью бабушка сорока двух лет. Все, не считая малышей, двигались крайне медленно, очевидно от усталости. Сегодня пришлось проделать долгий путь.

Мальчик понимал, что нужно вернуться к костру и помочь, выполнить свой долг — принести дров или освежевать крысу… Но все это повторялось изо дня в день. Из раннего детства у Джаала сохранились тревожные воспоминания: горящие хижины, бегущие, кричащие люди… С тех пор ребенок и его семья двигались на север в поисках пристанища. Но нового дома пока так и не нашлось.

Мальчик заметил шутливую возню Сьюры с младшей сестренкой: старшая стягивала с извивающегося тельца девочки грязный кожаный плащ. Сьюра была троюродной сестрой Джаала, на два года старше. Во всех ее движениях сквозила плавная, переливающаяся легкость.

Заметив взгляд мальчика, Сьюра вскинула бровь. Тот жарко зарделся, отвернулся к северу. С ледником гораздо проще, чем с сестрой.

Внезапно Джаал заметил что-то новое.

Менялся угол падения солнечных лучей, и на земле засверкало что-то непонятное. Прямая линия отливала красным, будто повторяя широкую кромку льда. Линия была совсем близко, пересекала торосы и валуны на расстоянии короткого перехода. Нужно разобраться, в чем дело.

Виновато оглянувшись на родичей, мальчик побежал на север, башмаки из голубиных шкурок неслышно ступали по грубой земле. Прямолинейная штука оказалась гораздо дальше, чем представлялось сначала, и чем сильнее становилась досада, тем быстрее — бег. Неожиданно для себя Джаал достиг цели. Замер, едва не споткнувшись, тяжело переводя дыхание.

Каменная гряда, по колено высотой, состояла не из изрезанных льдом валунов и мешанины гальки, усеявших окрестности. Хотя верхушка искрошилась, стороны были ровные — гораздо более гладкие, чем любой камень, который Джаалу доводилось видеть прежде; кремовую поверхность окрашивало заходящее солнце.

Мальчик боязливо вскарабкался на стену, чтобы видеть лучше. Каменная гряда простиралась вправо и влево, на запад и восток, резко поворачивала к северу и вновь смыкалась. Джаал обратил внимание на упорядоченность линий. Гряда образовывала прямоугольный каркас. И он оказался не единственным. Заходящее солнце четко высвечивало каменный рисунок. Всю землю к северу, насколько хватало взора, покрывали огромные прямоугольники. Сделано руками человека. Это показалось очевидным и неоспоримым.

Когда-то здесь находился пригород Чикаго. Надвигающийся ледник стер город с лица земли, но, к счастью, затопленные фундаменты замерзли еще до прихода льда. Возраст руин насчитывал сотню тысяч лет.

— Джаал! Джаал! — птичьим криком донесся материнский голос.

Оставить находку не было сил. Мальчик стоял на разрушенной стене, дожидаясь матери.

Подошла женщина: усталая, перепачканная сажей, нервная.

— Зачем ты сюда пошел? Разве не знаешь, что в сумерках выходят на охоту кошки?!

От боли в материнском взгляде Джаал вздрогнул, но все равно не смог сдержать своего восторга:

— Посмотри, что я нашел, мама!

Женщина огляделась. На лице — непонимание, скука.

— Что это?

Подпитанная ощущением чуда фантазия вырвалась на свободу, и Джаал попытался заставить мать увидеть то, что видел он:

— Может быть, раньше здесь стояли большие каменные стены — высокие, как ледник! Может быть, здесь жила орава людей и дым от их костров поднимался до самого неба! Мама, а мы вернемся сюда жить?

— Наверное, когда-нибудь вернемся, — машинально произнесла женщина, чтобы утихомирить сына.

Но люди больше не вернутся сюда никогда. К тому времени, как наступающие ледники уничтожили монокультурную, повсеместно раскинувшуюся промышленную цивилизацию, человечество исчерпало земные ресурсы железной руды, угля, нефти и прочих полезных ископаемых. Люди выжили: разумным, легко приспосабливающимся существам не обязательно обитать именно в городах. Но, располагая лишь древнейшими технологиями обработки камня и добывания огня, заново отстроить чикагские небоскребы не удастся никогда. А вскоре о существовании этого места забудет даже Джаал, околдованный пылающим взором Сыоры.

Но сейчас мальчик горел жаждой исследований.

— Ну, можно я еще погуляю? Совсем чуть-чуть!..

— Нет, — мягко произнесла мать. — На сегодня хватит приключений. Пора. Идем. — И, положив руку на плечо сына, повела его домой.

Урлу ползла к реке. Под коленками и ладонями — жесткая, спекшаяся земля, пеньки от выжженных деревьев и кустов царапали тело. Здесь не было зелени, ничего не росло и, не считая редких хлопьев пепла, гонимых легким ветерком, царила неподвижность.

Девочка была голой, блестящая от пота кожа перепачкана углем. Волосы сбились в жирный, пыльный колтун. В одной руке она держала заточенный камень. Ей было одиннадцать.

На шее Урлу носила ожерелье из зубов. Подарок дедушки Палы: старик сказал, что это зубы зверя, который называется кроликом. Кроликов девочка не видела никогда. Все эти животные вымерли во время Пожарища, задолго до рождения Урлу, вместе с крысами, енотами и прочими мелкими млекопитающими, с которыми до этого человечество пережило ледниковый период. А потому кроличьих зубов больше не будет. Ожерелье бесценно.

Свет стал ярче. Внезапно перед девочкой выросла тень — ее собственный силуэт на темной земле. Урлу распласталась в грязи. К теням она не привыкла. Осторожно оглянулась, всматриваясь в небо.

Всю ее жизнь небо скрывал толстый слой пепельных облаков. Но в последние дни небосвод стал проясняться, и сегодня пелена расступилась. Сквозь плывущую высоко в небе тучу девочка разглядела чахлый, бледный диск.

Солнце. Урлу говорили, как оно называется, но она никогда не верила, что солнце бывает. И вот оно показалось: девочка смотрела на геометрически четкий круг, не в силах отвести взгляда.

Чей-то ласковый голос предостерегающе окликнул:

— Урлу!

Кричала мать.

Нет, не стоит грезить о небе. У девочки есть долг, и она должна его выполнить. Урлу поползла дальше.

Добралась до берега. Речные воды, загустевшие от грязи и мусора, двигались медленно. Русло — такое широкое, что при полуденном свете едва виден противоположный берег. Когда-то реку называли Сена, а выжженная земля скрывала следы бывшего Парижа. Но где бы девочка ни находилась, вся Земля, любое ее место оказалось бы точно таким же.

Справа от себя, ниже по течению, Урлу увидела охотников: из остатков уничтоженной растительности выглядывали розовые, перемазанные грязью лица. Нетерпение соплеменников давило на девочку.

Урлу взялась за осколок камня, прижала заточенный край к ладони. Она должна. Люди верят, что водных тварей привлекает кровь девственницы. Урлу боялась предстоящей боли, но выбора не оставалось: если не порежется сама, то это сделает кто-нибудь из племени, а так — еще больнее.

Внезапно раздался плач, крик расставания и утраты, словно дым, вздымающийся в затхлом воздухе. Звук доносился со стороны стоянки. Лица на берегу, привлеченные шумом, повернулись в сторону жилищ. Затем охотники по одному скрылись в изувеченном подлеске.

С невероятным облегчением Урлу отвернулась от захламленной реки; камень безопасно зажат в ладони.

Стоянка была простой прогалиной на выжженной земле с безучастно тлеющим костром. Перед ним на грубой подстилке из опаленного хвороста лежал старик — костлявый, голый и грязный, как и все остальные. Слезящиеся, широко распахнутые глаза не отрываясь смотрели на небосвод. Сорокапятилетний Пала приходился Урлу дедом. Он умирал, снедаемый чем-то изнутри.

За стариком, опустившись на колени в грязь, ухаживала женщина, самая старшая из дочерей, тетя Урлу. На чумазом лице — полосы от слез.

— Испугался, — произнесла тетка. — Оно его убивает.

— Что? Чего он боится? — спросила мать Урлу.

Тетка указала на небо.

Страх старика перед странным небесным светом был вполне объясним. Пале было только четыре года, когда на Землю обрушилось еще более яркое сияние.

Когда миновала эпоха Джаала, ледник надвигался еще десятки раз, прежде чем отступить окончательно. Потом люди быстро очистили Землю от ледникового наследия: потомков кошек, грызунов и птиц, покрупневших и обнаглевших за временное отсутствие человечества. После этого люди занялись охотой и земледелием, создали сложную систему торговли и культуры, разработали технологии применения дерева, камня и кости. В морских глубинах, вне досягаемости человечества, неистово бурлил эволюционный процесс. Но люди едва переменились со временем: у них не было потребности меняться.

Безмятежный рассвет человечества продлился тридцать миллионов лет. Родители напевали маленькому Пале песни невообразимой древности.

Но тут внезапно нагрянула комета. Земля испытала новую мощную катастрофу почти сто миллионов лет спустя после столкновения, положившего конец лету динозавров.

По счастью, Пала и его родители оказались поблизости от гор со множеством пещер и пережили пожары, дождь из расплавленных камней и долгую зиму под саваном пыли. Человечество перенесло это так же, как переносило гораздо менее серьезные катастрофы после ледникового периода. Изобретательность, приспособляемость и едва ли не всеядность позволили людям расселиться по истерзанной земле вновь.

Раньше надежды на спасение человеческого рода связывали с колонизацией других миров, ибо на планете всегда существовала опасность подобных бедствий. Но люди никогда не пускались в дальние странствия: вне Земли не было ничего. Звезды хранили упрямое молчание. И хотя после ледникового периода население планеты не превышало нескольких миллионов человек, люди оказались слишком многочисленны и слишком широко расселены, чтобы их убил смертоносный поцелуй кометы. Уничтожить множество людей оказалось несложным. Истребить все человечество — гораздо трудней.

Вышло так, что старик Пала оказался последним из живущих, кто помнил мир до Пожарища. Вместе с Палом умирали и воспоминания о событиях тридцатимиллионнолегней давности. Наутро мертвое тело выставили на возвышенность.

Группа охотников вернулась к реке — завершить начатое. Теперь уже Урлу не придется надеяться на отсрочку в последний момент. Девочка рассекла ладонь глубоким продольным порезом и выпустила кровь в темную речную воду. Алая струйка была самой яркой в черно-сером мире.

Безмолвной твари, притаившейся в воде, не было никакого дела до девственности Урлу: самку привлек запах крови. Еще одна представительница великих мастеров выживания, рептилия переждала Пожарище в грязевой топи, без малейшей брезгливости кормясь обожженными останками, смываемыми в реку. Сейчас животное выплывало к тусклому свету.

Всю свою жизнь Урлу питалась лишь змеями, тараканами, скорпионами, пауками, личинками и термитами. Той ночью девочка пировала крокодиловым мясом.

Наутро Урлу перестала быть девственницей. Ей не очень понравилось, но по крайней мере она сделала самостоятельный выбор. И теперь больше не придется проливать кровь.

Подгоняемый слабым течением и усилиями экипажа, по ряби мелководья скользил к берегу катамаран. Когда судно налетело на отмель, люди врассыпную кинулись в воду, доходившую им до коленей, и принялись выгружать оружие и пищу. В безоблачно-синем куполе неба висело яркое, жаркое солнце. Люди, низкорослые и гибкие, работая, поднимали вокруг себя сверкающие облака брызг. Некоторые обвили шеи любимыми змеями.

Сидящий на катамаране Кале, уцепившись за водоросли, всматривался в море. Он разглядел тонкую черную линию плавучего селения, где родился. То была эпоха тепла и наводнений, затопивших берега континентов, и большая часть населения Земли жила за счет богатых коралловых рифов и прочих экосистем мелководья, залитых солнечным светом. Кале рвался обратно, на плоты, но вместо этого ему придется впервые в жизни ступить на сушу. Кале было одиннадцать лет.

Его мать, Лия, с плеском приблизилась к сыну. На темном лице женщины выделялись белоснежные зубы.

— Если будешь таким робким, никогда не станешь мужчиной, — заметила она.

И с этими словами сгребла мальчика в охапку, закинула на плечо, пробежала по мелководью к берегу и бросила на песок.

— Вот! — кричала Лия. — Ты первый сюда шагнул, раньше всех!..

Все засмеялись. Запыхавшийся, обиженный Кале смущенно покраснел.

Не так давно плавучая семья, к которой принадлежал Кале, заметила линию на горизонте. Родичи приготовили дары моря и резные кораллы в качестве подношений, повторили песни, которые собирались спеть, наточили оружие… и только их и видели. Думали, перед ними — заселенный людьми остров. Но ошиблись. Их ждал не остров, а целый континент.

С тех пор как мир оправился после великого Пожарища времен Урлу, прошло достаточно времени, чтобы материки смогли исполнить свой неторопливый тектонический танец. Африка мягко уткнулась в Европу, Австралия поцеловалась с Азией, а Антарктика переместилась подальше от Южного полюса. Именно значительные географические изменения наряду с медленным, неумолимым нагреванием поверхности солнцем подарили миру долгое лето.

Семьдесят миллионов лет мирно дремали над плодородными морскими пучинами плоты. Но спустя столь существенный промежуток времени люди остались почти такими же, как прежде.

И сейчас они достигли побережья Антарктиды, где Кале действительно ступил на берег первым.

Мальчик неуверенно встал. На мгновение показалось, что мир под ногами сотрясается и ходит ходуном. Но Кале тут же осознал: это не мир пустился в пляс, а его фантазия, его сформированное плавучей жизнью мышление.

Перед ним раскинулся пляж, отлого поднимающийся к полосе высокой растительности. Ничего подобного мальчику никогда не приходилось видеть. Вытесненные любопытством страх и обида отступили.

Высадившиеся на берег уже забыли о Кале. Собирали топляк для костра, выгружали кольца змеиного мяса — мяса разжиревших, глупых, одомашненных потомков одного из видов, переживших огненную эпоху Урлу. Сейчас люди устроят пир, захмелеют и повалятся спать, а осмотр окрестностей начнется лишь завтра.

Кале понял, что не готов ждать так долго. Развернулся и пошагал прочь от моря, вверх по покатому склону.

Вокруг высились ряды массивных гладких стволов. Эти «деревья», как называл странные штуки отец, на самом деле являлись своего рода травой — наподобие бамбука. Мир Кале был бескрайней плоскостью, а потому деревья казались мальчику подлинными исполинами. Сквозь заросли пробивался солнечный свет.

Ручей, струящийся всего в нескольких шагах, с журчанием впадал в море. Вытекал он из оврага, преградившего Кале путь. Придется спуститься.

Ступать было колко, кожу царапали острые ветки. В стенах оврага виднелись самые различные камни: от крупных валунов в серой глине до гальки, такой мелкой, что уместилась бы в кулаке у Кале, — всё плотно склеено друг с другом. Дно оврага было изрезано и изрыто, точно там билась громадная шипастая рыбина.

Здесь, в тропических джунглях, мальчика окружали свидетельства ледникового периода.

Вскоре за деревьями показался просвет — всего лишь просека несколько шагов шириной, образовавшаяся из-за падения могучего ствола. Кале шагнул вперед, к зеленой полянке. Но тут затрепетали радужные крылья и толстое, поделенное на сегменты туловище выплыло из зелени. Кале застыл на месте. Насекомое было громадным, длина тела превосходила рост мальчика. И тотчас же вверх взмыли другие стрекозы и испуганно сбились в рой в поисках защиты. Над деревьями с жужжанием пролетело гладкое, в желтую полоску существо. Одинокий хищник, далекий потомок осы. Насекомое напролом, через мерцающие крылья, ринулось в гущу стрекоз. Все это происходило над головой Кале в хлопающем, звенящем облаке. Так удивительно, что даже не страшно.

Мальчика отвлекло странное движение внизу, под ногами. Зеленая полянка, с которой Кале спугнул стрекозиную стаю, зашевелилась и словно растеклась. На самом деле это было скопление живых существ — извивающихся червей. В дрожащей куче поблескивали глаза.

Подобное зрелище можно было увидеть лишь в Антарктике. И больше нигде на Земле.

После того как сошли льды, оголенная антарктическая земля превратилась в арену битвы за выживание. Первопоселенцев — растений, насекомых и птиц — принесло заморским ветром. Но время птиц, тем более млекопитающих миновало. По мере того как экологические системы мира компенсировали постепенное нагревание поверхности солнцем, углекислый газ, основной парниковый газ, поглощался морской водой и скалами, а воздух насыщался кислородом. На этой пьянящей подкормке насекомые выросли до гигантских размеров, и вскоре хищные осы и обнаглевшие, как крысы, тараканы расправились с нелетающими антарктическими пернатыми.

Затем настало время еще более драматических событий: мутация целого отряда живых существ. Извивающееся множественное создание, растекшееся при появлении Кале, было потомком сифонофор, колонией морских организмов, наподобие португальского кораблика. Эти обладающие бесконечной приспособляемостью и невероятной биологической способностью к мутациям сложносоставные существа, выйдя на сушу, заселили пресные водоемы, землю, траводеревья и даже воздух.

Кале чувствовал, как во всем, что он видит, сквозит некая неуловимая странность. Необитаемая Антарктика оказалась последним местом на Земле, где проявилось эволюционное творчество. Но неумолимый тектонический дрейф в конце концов пригнал континент к плавучим сообществам, странствовавшим над затопленной Индией, и великому эксперименту суждено было завершиться. Кале с широко распахнутыми глазами озирался вокруг, он жаждал увидеть больше.

Над головой пролетело копье с коралловым наконечником, раздался рев. Потрясенный мальчик отшатнулся, едва не упав.

Зеленая поляна перед ним разползлась и скрылась. Откуда-то появилось громадное существо. Серокожее, на двух тонких передних ножках, с мощным хвостом, чудище словно целиком состояло из головы. Из шеи торчало древко. Еще один продукт мутаций: хрящевая рыба, отдаленный потомок акулы. Зверь распахнул похожую на пещеру пасть, обдав Кале кровавым дыханием.

Лия появилась рядом с сыном.

— Идем. — Мать схватила его под мышки и потащила прочь.

Вскоре, пожевывая на отмели змеиное мясо, Кале оправился от пережитого потрясения. Рассказы о громадных осах и большущей сухопутной акуле оживили всех. В тот момент мальчик и представить себе не мог, что ему придется вернуться к кошмарам джунглей.

Но конечно же, он еще не раз отправится туда. Не пройдет и тысячи лет, как потомки Кале, пройдя всю Антарктиду из конца в конец, вместе со змеями и недавно прирученными боевыми осами загонят на охоте последнюю из сухопутных акул и сделают из ее зубов ожерелье.

Близнецы Бел и Тура выросли в плоском мире — на берегу, между бескрайним океаном и похожей на столешницу землей. Но вдалеке брат и сестра видели горы: бледные конусы, в багряной дымке становящиеся пурпурными. Сколько Тура помнила себя, ее всегда манили горы. Ей так и хотелось приблизиться к ним, она даже мечтала взобраться на вершину.

Но разве туда попадешь? Народ Туры населял побережье, питаясь мягкотелыми потомками неотеничных крабов. Суша представляла собой красную пустыню, устланную сверкающими солончаками, где невозможна никакая жизнь. Горы были недосягаемы.

Затем, на одиннадцатый год жизни Туры, земля неожиданно зазеленела.

В стареющем мире вспышки вулканической активности по-прежнему случались. Вместе с потоками базальтовой магмы в атмосферу выплескивался углекислый газ. Подобно тому как раньше десятилетиями ждали дождя цветы пустыни, их отдаленные потомки тоже ожидали недолгого вулканического лета, чтобы зацвести.

Тура и ее брат вынашивали общий план давно. Второго такого шанса может больше никогда не представиться: зелень исчезнет через год и, может быть, больше не появится ни разу за всю их жизнь. Ни один взрослый не одобрил бы их план. Но никому из взрослых и не нужно знать о нем.

Рано утром дети ускользнули из деревни. Одетые лишь в сплетенные из водорослей килты, с любимыми ожерельями на шеях, брат с сестрой были очень похожи друг на друга. Предвкушая приключение, они смеялись на бегу, голубые глаза сияли и казались еще ярче на фоне ржаво-малинового пейзажа.

Бел и Тура жили там, где некогда располагалось западное побережье Северной Америки, но это не имело значения — и во времена Урлу весь мир был одинаков. Только теперь настала эпоха сверхконтинента.

Медленно сдвигаясь, материковые плиты объединились, в точности повторяя очертания прежнего исполинского монолита, раздробившегося задолго до появления динозавров. Пока воды Мирового океана бушевали в ревущих штормах, внутренняя часть Новой Пангеи превратилась в безжизненную пустыню, а люди переселились к устьям крупных рек и к береговой линии. Великое слияние, словно барабанной дробью, сопровождалось вымиранием видов, и всякий раз мир восстанавливал силы, хотя каждое новое возрождение было уже не столь бурным, как прежде.

Прошло двести миллионов лет, преже чем сверхконтинент стал выжженным и прокаленным. А потом — еще двести. Но люди жили почти так же, как и раньше.

Одинннадцатилетние близнецы Тура и Бел ничего не знали о прошлом. Они были молоды, как и их мир, и видели его только таким. А сегодня вокруг происходили чудеса: все растения, жадно поглощая углекислый газ, выстреливали в воздух залпы спор, а насекомые стремительно отправлялись на поиски партнеров для размножения.

Солнце поднималось все выше и выше, уставшие дети сбивались с ритма, спотыкались. Пот на их коже быстро испарялся в сухом воздухе. Наконец сквозь завесу пыли проступили горы. Древние, истерзанные временем возвышения, хранившие следы формирования Новой Пангеи. Но для Туры и Бела, стоящих у пологих, усыпанных голышами предгорий, это были высочайшие вершины.

Тура заметила вспышку зеленого и коричневого высоко на склоне. Разгорелось любопытство. Не раздумывая ни секунды, девочка принялась карабкаться вверх. Боязливый Бел остался на месте.

Поначалу склон горы был таким пологим, что можно было идти обычным шагом. Но вскоре Тура очутилась выше, чем ей когда-либо доводилось в жизни. Продолжая восхождение, девочка инстинктивно опустилась на четвереньки. Сердце стучит, как молот, но Тура двигается вперед. Внизу раскинулась Новая Пангея: море красной, как на Марсе, пыли, слежавшейся со временем.

Наконец девочка добралась до зелени. Несколько питаемых подземными водоносными пластами деревьев, в тени горы укрывшихся от насыщенных пылью ветров. Тура машинально провела ладонью по гладким, крепким стволам. Никогда прежде она не видела деревьев.

По мере того как солнечное излучение усиливалось, экологические системы спасались тем, что усваивали углекислый газ из воздуха. Но бесконечно так продолжаться не могло: даже во времена Джаала углекислота была на исходе.

Планета уже освободилась от множества прежних экосистем: тундры, лесов, полей, лугов, мангровых болот… Вскоре концентрация двуокиси углерода окажется ниже критического уровня, и тогда лишь немногие растения будут способны к фотосинтезу. Человеческая популяция, и без того сократившаяся до миллиона особей, рассеянных по единственному на весь мир побережью, уменьшится едва ли не до десятка тысяч.

Люди выживут. Как всегда. Но эти деревья, в прохладной тени которых стояла Тура, — одни из последних на целом свете.

Девочка задрала голову, всматриваясь в крону… Наверное, там — какой-нибудь плод или вода, скопившаяся в остроконечных листьях… Но подняться по гладкому стволу невозможно.

Посмотрев вниз, Тура увидела белую точку: обращенное вверх лицо Бела. Время шло: чем выше окажется солнце, тем сложнее будет идти по пустыне. Девочка нехотя принялась спускаться на равнину.

Прожив всю жизнь на побережье Пангеи, Тура запомнила короткое приключение навсегда. И всякий раз при мысли о деревьях у нее зудели ладони и ступни: в теле пробуждались инстинкты обезьян, похороненные полмиллиарда лет тому назад.

Рууль заскучал.

Гулкое эхо пира разносилось по всем пещерам. Люди играли, плясали, болтали и смеялись, пили и дрались при свете костров и тростниковых факелов; изрядно эволюционировавшие потомки змей и ос любовно обвивали лодыжки своих владельцев. Наступил Праздник Тысячного Дня. Под землей, в мире, навечно скрытом от солнечного света, бледные, как черви, люди мерили время сменой сна и бодрствования, а продолжительность жизни высчитывали на пальцах.

Все веселились. Все, кроме Рууля. Когда мать увлеклась праздником настолько, что перестала замечать его, ребенок выполз в темноту.

Недавно, неутомимо исследуя обитаемые окрестности пещеры, где протянулись во тьму туннели и трещины, мальчик обнаружил расщелину в известняке. Похоже, по ней можно было забраться далеко вверх. Рууль пригляделся, и ему показалось, что там, высоко, горит странный, красноватый свет. Наверное, люди из пещер сверху, подумал мальчик. А может быть, что-то настолько странное, что и представить невозможно.

Теперь при тусклом свете факелов Рууль осмотрел расщелину и принялся карабкаться вверх, цепляясь за выступы.

Он убежал с праздника. Одиннадцатилетний, ни ребенок и ни взрослый, Рууль попросту оказался лишним и сейчас разгневанно проклинал пир. Но по мере того, как мальчик погружался в глубокую тишину, все его внимание поглощал подъем.

Народ Рууля, издавна бессчетными поколениями селившийся в пещерах, с успехом овладел искусством скалолазания. Люди жили в глубоких карстовых пещерах, в известняке, на месте давным-давно сгинувших мелководных морей. Когда-то в этих углублениях обитали изрядно эволюционировавшие потомки ящериц, змей, скорпионов, тараканов, даже крокодилов и акул. Неизменно экстремальные условия Пангеи способствовали развитию усложненности и взаимозависимости. Отступив под землю, люди позволили выжить фрагментам этих необычных экосистем.

Вскоре известняк вокруг Рууля сменился более мягким, рыхлым песчаником. Здесь выступов оказалось больше. Малиновый свет сверху был достаточно ярок, чтобы стали заметны мельчайшие детали скалы, по которой поднимался мальчик. Рууль увидел, что горная порода состоит из пластов повторяющегося рисунка: темные полосы с проступающими комковатыми друзами. Коснувшись одного из выростов, мальчик обнаружил лезвие — настолько острое, что едва не порезал пальцы. Каменный топор, изготовленный, использованный и выброшенный давным-давно и отчего-то погребенный под отложениями, образовавшими песчаник. Охваченный любопытством, Рууль принялся исследовать темные полосы. Вещество крошилось, стоило лишь колупнуть ногтем; чувствовался запах пепла — такой свежий, словно здесь недавно разжигали огонь. Темные слои остались от кострища.

Мальчик пробирался вдоль пластов угля и каменных инструментов — тысячи нагроможденных друг на друга и впечатанных в камень слоев. Должно быть, люди очень долго жили здесь. Рууля потряс массивный груз лет, незыблемость прошлого.

Но тут внимание мальчика привлекли несколько зубов: маленькие, треугольные и острые, со специально проделанными отверстиями. Аккуратно расшатав, Рууль извлек находку из стены и положил в мешочек: быть может, еще сделает из зубов ожерелье.

Мальчик продолжал подъем, пальцы рук и ног ныли.

Неожиданно Рууль оказался у выхода. Лаз открывался в более широкое пространство — может быть, даже в пещеру, заполненную красноватым светом. Подтянувшись, мальчик закинул ноги на пол над головой и поднялся.

И замер от удивления.

Он стоял на плоской поверхности — казалось, ровное пространство простиралось в бесконечность. Все покрывала красная пыль — такая легкая, что налипала на вспотевшие ноги. Мальчик медленно огляделся. Если это пол пещеры, тогда получается, что у пещеры нет стен. Да и потолок, должно быть, находится очень высоко — так, что и не разглядишь. Сверху — лишь купол темноты (Рууль не знал слова «небо»). С одной стороны, на краю мира что-то висело. Над безжизненно ровной линией горизонта высовывался румяный, идеально круглой формы диск — вернее, его небольшой кусок. Именно оттуда исходил малиновый свет; мальчик чувствовал, как его опаляет жар.

Рууль жил в извилистом мире-лабиринте пещер и туннелей; никогда прежде ему не доводилось видеть такой гладкой равнины, такого идеального полукружия света. Мальчика влекло к геометрической простоте пейзажа; завороженный, Рууль смотрел не отрываясь.

Вот какой стала Земля через триста миллионов лет после смерти Туры и Бела. Осадочные породы, на которых стоял Рууль, являлись остатками последних гор. Потоки магмы, мчащейся по остывающему миру, не смогли разъединить нового сверхконтинента, как в первый раз. А тем временем солнечное излучение неумолимо усиливалось. И вот уже единственной формой жизни на экваторе оказались бактерии, да на полюсах немногочисленные медлительные животные в тяжелых, защищающих от жары панцирях паслись среди редких растений с толстой кожей. Земля уже лишилась влаги, и побережье Пангеи было окаймлено алмазно-белыми солончаками.

Но мальчик, стоящий на выровненной ветрами и влагой земле, не многим отличается от своих далеких предков — от Туры, Кале, Урлу и даже Джаала. Людям ни разу не пришлось существенно измениться, поскольку человечество само меняло окружающий мир и тем самым задушило эволюционный прогресс.

Повсюду во Вселенной — одно и то же. С возникновением разума история любой биосферы заметно упрощается. В этом главная причина молчания звезд.

Но долгий период земной истории подошел к концу. Еще несколько поколений, и потомки Рууля сгинут — тихо, без страданий, спекаясь в обезвоженных пещерах. Жизнь сохранится, и по всей планете раскинутся ярким цветом древние термофильные микроорганизмы. Но людей больше не будет: человечество уйдет, оставив после себя пласты песчаника возрастом почти миллиард лет, в котором — кострища, обработанные камни и человеческие кости.

— Рууль! Рууль! Вот ты где! — Мать, вся в красной пыли, с усилием карабкалась по расщелине. — Мне сказали, что ты направился сюда. Я места себе не находила! Рууль, что ты делаешь?

Мальчик раскинул руки; объяснить он не мог. Не хотелось обижать мать, но его переполнял восторг от открытия.

— Посмотри, что я нашел, мама!

— Что?

Ребенок принялся возбужденно лепетать об очагах, орудиях и костях.

— Может быть, здесь жила орава людей и дым от их костров поднимался до самого неба! Мама, а мы вернемся сюда жить?

— Наверное, когда-нибудь вернемся, — машинально произнесла женщина, чтобы утихомирить сына.

Но этого ответа было явно недостаточно, чтобы успокоить Рууля. Снедаемый любопытством, он еще раз взглянул на гладкое восходящее солнце. Земля на закате своих дней оказалась удивительным местом. Мальчик горел жаждой исследований.

— Ну, можно я еще погуляю? Совсем чуть-чуть!..

— Нет, — мягко произнесла мать. — На сегодня хватит приключений. Пора. Идем. — И, положив руку на плечо сына, повела его домой.

ЭЛИЗАБЕТ КУНИГАН Звезда Полынь

Для завершения антологии я мог бы выбрать разные рассказы, но финал этого произведения показался мне наиболее правильным, замыкающим круг нашего путешествия через апокалиптическое будущее.

Элизабет Куниган происходит из семьи писателей. Ее отец был журналистом Би-би-си, а дед — романистом. Куниган много лет проработала семейным врачом в Государственной службе здравоохранения (National Health Service), но сейчас сосредоточилась на писательской деятельности. Ее рассказы публиковались в «Asimov's», «Realm of Fantasy», «Nature Futuress» и еще некоторых журналах и антологиях. Куниган является редактором британского журнала фэнтези «Sheherazade».

Аня умерла в ту неделю, когда к земле подошла комета. Поначалу яркая искра на востоке, она росла, тащила за собой светящееся белое облако — мерцающий снежок, заброшенный в небо из промерзшей Сибири. Аня ее не видела. Она, девяностодевятилетняя, лежала в последнем ледяном дворце под опекой машин, которые были еще старше. Их антенны нащупали новое небесное тело. Их голоса сообщили о нем, отдались эхом в сводчатых камерах и давно опустевших коридорах, где редкие пушистые зверьки шевельнули усиками и навострили мохнатые ушки, а потом вернулись к своим делам. Голоса шептались в комнате Анны. Она уже не могла говорить, но электронные глаза поняли движение ее губ и зарегистрировали, что последним ее словом было: «Полынь». Последний прерывистый вдох, и ее глаза закрылись.

Машины перешли к кладбищенскому участку и высверлили кусок льда. Тело Ани облекли в вышитый саван и опустили ногами вперед в образовавшуюся дыру. Затем машины, как были обучены, благоговейно засыпали ее могилу ледяной пылью и включили музыку, подобающую хозяйке дворца. Ее услышали только волки и медведи в чащобе.

Могила Ани, последняя во многих рядах таких же могил, застыла под холодным взглядом кометы.

Комета пронеслась над морщинами гор, иссохшими равнинами, над опаленным солнцем океаном. Дикие псы выли на нее, совы моргали под ее ярким взглядом.

Кури присел под колючим деревом. Черная тень его под солнцем экватора была совсем крошечной. Он протянул длинную костлявую руку и взял желтую стекляшку из горки цветных осколков поющего стекла, осторожно добавил ее к другим, отложенным раньше. Поразмыслил несколько минут, подперев подбородок ладонями, выбрал еще один, на этот раз зеленый, и поместил к другим. Снял широкополую шляпу и наполнил ее до половины отобранными стекляшками, неловко поднялся и пошел к дому у озера. Его жилистое тело было обнажено, корявые ступни босы. Шляпу он нес в руках, и только черные с сединой колечки волос защищали голову от солнца.

Путь его лежал к куполу, занимавшему сотню метров плоской пустыни, окаймленной темным тростником. Отсюда тянулось к западу зеленое, как нефрит, озеро. Перышки белого пара струились из вулкана на Крокодиловом острове и растворялись в мареве. На полпути Кури остановился передохнуть: едкие испарения вулкана драли глотку. Он прищурился, наполовину ослепленный красотой своего старинного дома, сверкавшего как переливчатый самоцвет между ним и озером. В это время дня окна были почти неслышимы, лишь намекая на гармонию, зато в глазах мелькали отблески полуденного солнца.

Что-то шевельнулось у воды. Кури прикрыл глаза от солнца свободной рукой, усмехнулся и громко свистнул в два пальца. Существо, отозвавшееся на зов, заскакало к нему на всех четырех, но, приблизившись, поднялось на задние лапы. Оно сложило тонкие передние лапы на желто-коричневой, как земля, груди, с плоской кошачьей рожицы взглянули по-собачьи преданные зеленые глаза. Язык царапнул Кури кожу.

Он наклонился, поцеловал ее между ушей и сказал:

— Попить, Нефрит.

— Пить? Вода? Сок пить? — ответила она с придыханием низким голосом. Потерлась головой о его ладонь, и он почесал ей под подбородком.

— Сок. В доме, — сказал он.

Она помчалась обратно к светящемуся зданию, помахивая хвостом, как желтым пушистым пером. Кури шел медленнее, прижимая к груди шляпу. Стеклышки тихо звенели, подхватив вибрацию дома. Его ноги оставляли еще одну цепочку следов в пыли. Он оглянулся: сегодняшний след тянулся только до дерева, да и вчерашний не дальше, а все же Кури очень устал. Он прищурился, всматриваясь в прежние следы. Следы лапок Нефрит пересекали их во все стороны, и тут же были следы побольше, ее диких родственников — приемышей. Он узнал след антилопы и — не без тревоги — недавний след клыкастого леопарда. Вдали еле видные отпечатки копыт его дромадера. Неужели он так давно не ездил в пустыню? Кури с некоторым удивлением подсчитал, что с тех пор прошло не меньше двух месяцев. Он медленно поворачивался, тщетно высматривая собственные следы, уходящие дальше колючего дерева с кучей стекляшек, сверкающих на солнце. Взглянул на свои руки, черные и морщинистые, на предплечья, тонкие и жесткие, как сухая древесная ветвь. На душу его легла тень.

Кури пожал плечами и потащился дальше. Хотелось пить, и надо было заняться восточным окном. Темный вход в его дом был прохладным и манил блестящими окнами. Кури пригнулся, чтобы не удариться о свод туннеля, и нырнул внутрь, как лиса в нору. Снова запыхавшись, сел под прохладным светом северного окна, сиявшего высоко над ним. Нефрит подскочила на задних лапах, держа в передних кувшин. Кури выпил, и на коже выступили прохладные бусинки пота. Повернулся к Нефрит, но она предугадала его желание и уже протягивала квадратик влажных озерных водорослей. Он улыбнулся маленькой любимице: в свете окна ее золотистая шкурка пестрила лиловыми и бронзовыми пятнышками, как детская игрушка. Нефрит приплясывала на задних лапах, словно понимала, что ее ужимки забавляют его.

— Умница, Нефрит, — сказал он, утирая лоб. — Пойди сегодня вечером поиграй с друзьями.

— Кури поиграть с Нефрит? — спросила она.

— Я слишком стар для игр. Старики не играют.

Она упала на четыре лапы и потерлась о его колени. Взяла в пасть водоросли из его руки, игриво заворчала, замотала головой, но, видя, что он не поддерживает игру, убежала из дома, чтобы вернуться к воде.

Кури вздохнул и хрустнул суставами. Хотелось спать, но еще больше хотелось вернуться к начатому делу. Он кое-как встал на ноги и принес с ледника еще сока. Прошел вдоль восточной стороны стены жилища, критически оглядел восточное окно в форме солнца, сиявшее желтым и оранжевым, однако не пропускавшее жары. Он не мог вспомнить, кто установил это окно — мать? Может, даже дед. Он нахмурился, вызывая в памяти далекие времена, когда здесь жили три человека — нет, четыре, был еще брат, Ому, погибший от змеиного укуса.

Кури с трудом нагнулся и поднял свой крар[116], побренькал тремя струнами по очереди. Недовольно покачал головой и взял ряд аккордов. Пронзительный звук стал гуще, но все же резал ухо. Должно быть, так художник представлял себе восходящее солнце — слишком резким и звенящим, на его вкус.

Кури вывалил стеклышки из шляпы в корзину к другим, собранным раньше. Проковылял вдоль стен, подбирая инструменты и перенося их вместе со стеклышками к восточной стене. Наконец произнес приказ, и деревянная платформа со скрипом выдвинулась из стены, качнулась к нему, опускаясь до уровня пола. Кури взгромоздил на нее все собранное и потянулся вверх, направляя платформу к крыше. Даже вблизи окно-солнце не слепило и не пекло — таково было чудесное свойство поющего стекла.

Решив, какого эффекта хочет добиться, Кури стал работать быстро, выбивая из солнечного круга серпики цитрина и гуммигута. В отверстия ворвался настоящий зной и ветер от вулкана. Кури промокнул лоб полями шляпы и нахлобучил ее на голову. Даже решетка витража недовольно корчилась и с благодарностью принимала новые куски: мягкие розовые и охряные тона. Вставив очередной осколок, Кури настраивал его по крару, срезая со стекол тончайшую стружку, пока звук не совпадал с образом в его голове.

К тому времени как он опустил механизм, солнце ушло к западному окну, которое уже нежно вибрировало в предвкушении. Кури рухнул на пол. Он так устал, что не в силах был даже пойти попить. Огляделся в поисках Нефрит, но та не спала на обычном месте, под прохладным светом северо-западной спирали — единственного молчаливого окна. Мысленным взором он видел, как она скачет и приплясывает в тростниках среди приемных родичей. Так и должно быть.

Кури облизал сухие губы. Она должна научиться жить без него — и поскорее, подумал он. Но тут же услышал ее зов — знакомые монотонные звуки, которые она издавала, когда приносила ему еду. Она влетела сквозь входной туннель с извивающейся рыбешкой во рту. Уронила к его ногам и убежала обратно, радостно мяукая. Кури с улыбкой покачал головой.

— Я не голоден, — прошептал он.

Нефрит вернулась со второй рыбой и ускакала, пока он убеждал свое тело держаться прямо. Он умело убил обеих рыб и сложил их в сетку.

— Давай поедим снаружи, — сказал он, зная, что ей это будет приятно.

Кури подобрал нож и кухонную посуду и вышел через туннель.

Вечерний ветер дул с озера, донося содистый привкус его воды и серу с вулкана. От запаха еще сильнее захотелось пить.

— Пить, Нефрит, — прокаркал он. — Теперь воды.

Кури почистил рыбу и разжег печь, пока она бегала за мехом свежей воды из фильтра. Уронила мех перед Кури и злобно заворчала на пару стервятников, высмотревших рыбу. Те перелетели подальше. Один сел, взметнув серую пыль, другой низко закружил над ними, наблюдая. Кури напился, бросил рыбешек на сковородку, и они зашкворчали. Внутренности он оставил для Нефрит, которая с удовольствием их слопала.

Музыка западного окна усилилась. Кури повернулся к озеру. Сияние восточного окна затушила близящаяся ночь, и отсюда здание виделось ему темным силуэтом на фоне западного неба. Темный улей его дома скрывал западное окно. За его спиной озеро из нефритового стало багровым, как расплавленное железо. Кури улыбнулся от чистой радости, купаясь в гармонии. Западное окно звучало идеально, но в восточном все же чего-то недоставало. Нахмурившись, он взялся за сковороду.

— Я не голоден, — повторил он чуть слышно.

Словно подслушав его, над озером взлетела стайка мелких птиц, заглушив высокими голосами звучное пение окна. Большая часть их летела прямо к привычному насесту в колючих ветвях дерева и прибрежных пальмах, но самые смышленые приземлились к ногам Кури и запрыгали, выпрашивая крошек. Кури оторвал кусочек рыбы, немного отправил в рот, а остальное разбросал подальше от Нефрит. Та сидела рядом с ним, вылизываясь, однако навострила уши и напряглась, показав клыки.

— Оставь их, Нефрит, — сказал Кури. — Рыба куда вкуснее.

Он дал ей кусочек, и она, подбросив его в воздух, чтобы охладить, ловко поймала и съела, мурлыча от удовольствия. Кури пришлось запивать последний кусок водой. Музыка затихала, словно удаляясь. Он снова обернулся. Вода теперь была цвета темнейшего индиго, и этот цвет разбивал только красный уголек слабо мерцающего вулкана. Птицы расселись на ветвях и смолкли. Кури слышал плеск воды, вздохи ветра, сонное мурлыканье Нефрит. Он улыбнулся ей — той, кого больше всего любил. Все было так, как должно, как было всегда, всю его долгую жизнь. Смерть придет, когда придет.

Он посмотрел на восток, где уже загорелись звезды.

Что-то изменилось: незнакомое небесное тело, слабо светящееся в белом ореоле.

Не подводят ли его глаза? Нет, все остальное так же четко, как всегда: звезды, планеты, орбитальные спутники, запущенные в пространство его предками тысячи лет назад. Но теперь в небесах появилось что-то новое.

Вблизи закашлял клыкастый леопард. Кури свистнул Нефрит, и они вдвоем скрылись в доме.

На третью ночь Кури распознал в новой звезде комету. Она с каждой ночью становилась больше: размытое пятнышко света превратилось в кружок, похожий на крошечное солнце в окружении белой короны. На третью ночь он увидел хвост, протянувшийся между звездами и вскоре затерявшийся в них. Кури плохо разбирался в таких вещах: было ли это явление предсказано астрономами, или это новая небесная гостья? Несет ли она гибель Земле или пройдет мимо? Остались ли где-нибудь мудрецы, способные разрешить эту загадку? Или он пос.'Лздний человек, созерцающий звезды и гадающий о них?

На следующее утро он надел свободные брюки и вышел оседлать строптивого дромадера. Верблюдица так долго бегала на воле, подходя к нему только за угощением, что решила не обращать на него внимания. И к тому же предпочла забыть свое имя: Скоти (сокращение от «Плюющаяся скотина» — поскольку лучше всего она умела плеваться). Как только Кури подходил к ней, она отбегала на безопасное расстояние, после чего останавливалась, подозрительно поглядывая на него. Нефрит в этом случае была бесполезна. Поняв затруднение Кури, она хотела помочь, но верблюдица плюнула в нее без промаха, а когда Нефрит зарычала, принялась лягаться.

В конечном счете победило коварство и настойчивость, но к тому времени утренняя прохлада выгорела без остатка. Кури мучительно задыхался, а пропитанные потом брюки липли к ногам. Боль, бившаяся в голове, не лишила его твердости. Дело не терпит отлагательств. Верблюдица неохотно опустилась на колени, и он взобрался к ней на спину. Нефрит жалостно взвыла, однако он заверил, что вернется к ужину, а она пусть наловит рыбы и остерегается крокодилов.

Раз покорившись, Скоти послушно побрела по знакомой дороге, а Кури отдыхал и даже прикорнул, свернувшись под попоной и нахлобучив на голову шляпу. Когда он снова открыл глаза, озеро уже скрылось за холмами. В воздухе стояло марево. Даже звук копыт дромадера звучал приглушенно. Его едкий запах обволакивал Кури, как грязный плащ. Он отмахнулся шляпой от лезших в глаза мух, потянулся за мехом с водой и в несколько глотков осушил его. Они миновали стаю бабуинов, дремавших в тени скалы. Их так разморило, что они даже не стали клянчить у него угощение. На солнце остались только две мамбы, свернувшиеся мотками черной веревки.

До города они добрались вскоре после полудня, спустившись с голых холмов к нежданному оазису, кругу зеленой листвы и ярких цветов у стен. Для Кури это был просто город, потому что других он не видел, хотя знал, что этот — один из многих и когда-то имел имя. Столбы ворот изображали вздыбившихся слонов, поднявших одну ногу, но в них не было злобы. Они признали гостя и протрубили, приветствуя его. Кури с дромадером спокойно прошел под аркой, образованной поднятыми ногами. Он даже не взглянул на тяжелые подошвы, угрожавшие растоптать любого незваного пришельца.

Город, как всегда, был полон жизни. На каждом дереве возились и щебетали птицы. В затененных ручьях и прудах плескались зеркальные карпы. В воздухе, словно летучие цветы, порхали бабочки. На мостовой — черноглазые змеи и янтарные скорпионы. Бабуины спрыгивали с деревьев и шумно требовали внимания. За каждым поворотом он видел миниатюрных антилоп.

Но людей, кроме него, здесь не было.

Кури направил верблюда в проход между гигантским базальтовым шакалом и высеченным из живой кости клыкастым леопардом. Дикие братья выглядывали из окон обеих башен. Он улыбнулся и помахал им, радуясь, что эти, в отличие от бабуинов, не лезут на глаза. Верблюдица шагала знакомой дорогой, следуя изгибам здания Змеиного Пути до внутреннего двора с прудом в центре. Здесь Кури спешился, оставив ее пить и пастись. Сам он нагнулся, глотнул воды из пруда и дотащился до мраморной скамьи в тени пальм и олеандров. Растянулся на ней, обессилев, под прохладным ветерком, не доносившим сюда вулканических ядов. Немного собравшись с силами, он направился к самому большому из зданий, окружавших двор: к гигантскому кристаллу, повторявшему форму крара: там век за веком образовывалось поющее стекло.

Он точно знал, чего хочет.

К озеру он вернулся в сумерках. Скоти снова заупрямилась и долго не давала себя поймать. Несколько раз по дороге он останавливался отдохнуть и напиться. Дым вулкана уже казался черным на фоне первых звезд, и комета ярко горела в восточном небе у него за спиной.

Перед дверями его ожидали две тени. Первая с радостным мяуканьем метнулась ему навстречу. Он слез, поставил на землю корзину с новыми стеклышками и отпустил верблюдицу, хлопнув ее по крестцу. Та, бурча, побежала прочь. Нефрит уже приплясывала на задних лапах, стараясь лизнуть его в лицо. Второй приемыш, побольше ростом, поколебался, словно подумывал сбежать, но все же остался. Кури услышал тихое ворчание. Это существо высоко, гордо держало ощетиненный хвост. Оно с жалобным мяуканьем обратилось к Нефрит. Та ответила, но тут же отскочила, остановилась и оглянулась на Кури.

— Все хорошо, Нефрит, — сказал он. — Это ведь Бурый Парень, да? Иди с ним.

Но Нефрит, потыкавшись носами со вторым приемышем, вновь подскочила к Кури. Бурый рысцой отбежал к лежке в тростниках и оттуда время от времени повторял зов.

Нефрит опять наловила для Кури рыбы, но он, почистив ее, понял, что не может есть. Нефрит, как обычно, жадно проглотила внутренности и, очевидно забеспокоившись, подбежала к нему, твердя:

— Кури поесть, Кури поесть.

Когда они пошли спать, она пристроилась рядом с ним, но он сказал:

— Я не могу больше любить тебя, Нефрит. Я слишком стар, слишком устал. — Он погладил ей брюхо.

Он услышал призыв второго приемыша из тростников.

— Иди с Бурым. Он даст тебе маленьких, — шепнул он.

Но она не захотела.

Кури продолжал переделку восточного окна. Он извлек сердцевину солнечного диска, составленную из бледного золота и оранжевых стекол, и заменил их на прозрачные, каких никогда еще не использовал в окнах. Настраивая новые поющие стекла по крару, он все больше углублялся в себя. Он забывал поесть — ему не хотелось. Он только пил: воду, сок, опять воду. Даже жалобный плач Нефрит не отвлекал его.

К ночи комета выросла настолько, что светила, как луна.

Кури закончил работу на третий день. Новые стекла звенели в тон крару: внешние круги цветного стекла гармонично резонировали. Он остался доволен.

К закату Кури понял, что не в силах держаться на ногах. Он прополз по туннелю и встал на колени лицом к озеру, дожидаясь ночи. В последний раз он увидел, как солнце ныряет в воду, окрашивая ее в цвет крови. Услышал прощальную песню западного окна. Нефрит подползла к нему и свернулась рядом, поскуливая. Он потрепал ее по голове.

Спустилась ночь.

И тогда зазвучали новые вибрации, поначалу еле слышные. Скоро стало казаться, что рядом тонко и чисто звенит хрустальная арфа. Свет за спиной у Кури разрастался, но он не оглядывался, завороженно всматриваясь в свое творение.

Свет упал на восточное окно. Кури увидел комету, яркую, как вторая луна, отраженную в прозрачном, как бриллиант, центре. Он услышал голос, достигший земли из глубин пространства, звучавший все яснее и громче. Внешние круги окна отзывались чудной гармонией. А потом, ново и неожиданно, песню подхватили другие окна: пылающие аккорды южного, прихотливые диссонансы северного, трубная слава западного. Темный купол вибрировал, колебался перед глазами. Кури сознавал, что из тростников взлетели испуганные птицы, что вдали закричали шакалы. Он видел тени рядом с собой. Он понимал, что Бурый Парень сидит рядом с Нефрит, что несколько приемышей застыли полукругом перед домом.

Но все это воспринималось лишь дымкой на краю сознания. Всем существом он созерцал окно рая, слушал музыку сфер.

Он упал лицом вниз.

Утром Бурый Парень позвал Нефрит с собой. Она всю ночь стерегла тело Кури, выкликая его имя. Бурый ласково подтолкнул ее носом. Она ответила вопросительно-умоляющим взглядом, ее глаза отразили цвет озера. Она встала, потянулась и, повесив хвост, прошла к воде. Бурый последовал за ней и тоже набрал полный рот пемзовой гальки. Так же как Нефрит, он высыпал ее на скорченное тело последнего из творцов. Нефрит побежала за новыми камешками. Бурый поднял голову и позвал. Из тростников вышли новые приемыши.

Вскоре Кури, последний из своего рода, лежал под грудой камней на том самом месте, где его первобытные предки впервые подняли головы от земли, чтобы спросить: «Что?» и «Почему?».

Приемыши провели еще одну ночь, дивясь белому сиянию окна Кури, раскачиваясь в такт волновавшей их кровь музыке. Наконец Бурый обнял хвостом плечи Нефрит и потянул ее к новой жизни.

Окна дома Кури все так же приветствовали каждое время дня, но по мере того, как гасла небесная гостья, восточное окно замолкало — до времени, когда комета, быть может вернувшись на новый круг, напомнит Земле о существах, которые правили ею так недолго.

Теперь же звезда, названная Полынь, продолжала путь к западу через Африку. Ее яркие лучи будили уснувших птиц, заставляли трубить и мычать больших зверей, блестели в глазах крадущихся хищников и скачущих грызунов.

Комета протянула серебряную дорожку через океан, металлическим отливом коснулась дельфиньих спин и нежных плавников летучих рыб.

Где-то далеко, на побережье Бразилии, несколько древоподобных созданий качали ветвями на ветру. Кончики ветвей терлись друг о друга, смыкаясь и размыкаясь. Когда комета пролила на них свое сияние, светочувствительные веточки потянулись к небу. Другие замахали, хлопая соседей.

— Что? — шептали они. — Почему?

All of the stories are copyright in the name of the individual authors or their estates as follows, and may not be reproduced without permission.

«The Rain at the End of the World» © 1999 by Dale Bailey. First published in Fantasy & Science Fiction, July 1999. Reprinted by permission of the author.

«The Books» © 2010 by Kage Baker. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author and the author's agent, Linn Prentis Agency.

«The End of the World Show» © 2006 by David Barnett. First published in Postscripts #9, Winter 2006. Reprinted by permission of the author.

«Moments of Inertia» © 2004 by William Barton. First published in Asimov's Science Fiction Magazine, April/May 2004. Reprinted by permission of the author.

«The Children of Time» © 2005 by Stephen Baxter. First published in Asimov's Science Fiction Magazine, July 2005. Reprinted by permission of the author.

«And the Deep Blue Sea» © 2005 by Elizabeth Bear. First published on Sci Fiction, May 2005. Reprinted by permission of Don Congdon Associates, Inc. on behalf of the author.

«The Meek» © 2004 by Damien Broderick. First published in Synergy SF edited by George Zebrowski (Waterville: Five Star, 2004). Reprinted by permission of the author.

«Guardians of the Phoenix» © 2010 by Eric Brown. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author.

«A Star Called Wormwood» © 2004 by Elizabeth Counihan. First published in Asimov's Science Fiction Magazine, December 2004. Reprinted by permission of the author.

«Life in the Anthropocene» © 2010 by Paul Di Filippo. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author.

«When Sysadmins Ruled the World» © 2006 by CorDocCo, Ltd (UK). First published in Jim Barn's Universe, August 2006. Reprinted by permission of the author. Some rights reserved under a Creative Commons Attribution — ShareAlike — Noncommercial 3.0 license.

«The Clockwork Atom Bomb» © 2005 by Dominic Green. First published in Interzone #198, May/June 2005. Reprinted by permission of the author.

«The End of the World» © 2002 by Sushma Joshi. First published on the Internet at http://www.eastoftheweb.com. Reprinted by permission of the author.

«The Last Sunset» © 1996 by Geoffrey A. Landis. First published in Asimov's Science Fiction Magazine, February 1996. Reprinted by permission of the author.

«A Pail of Air» © 1951 by Fritz Leiber. First published in Galaxy Science Fiction, December 1951. Reprinted by permission of Richard Curtis Associates as agents for the author's estate.

«World Without End» © 2010 by F. Gwynplaine Maclntyre. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author.

«The Flood» © 1998 by Linda Nagata. First published in More Amazing Stories edited by Kim Mohan (New York: Tor, 1998). Reprinted by permission of the author.

«Fermi and Frost» © 1985 by Frederik Pohl. First published in Isaac Asimov's Science Fiction Magazine, January 1985. Reprinted by permission of the author.

«Pallbearer» © 2010 by Robert Reed. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author.

«Sleepover» © 2010 by Alastair Reynolds. First publication original to this anthology. Printed by permission of the author.

«When We Went to See the End of the World» by Robert Silverberg © 1972 by Agberg Ltd. First published in Universe 2 edited by Terry Carr (New York: Ace Books, 1972). Reprinted by permission of the author and Agberg Ltd.

«The Man Who Walked Home» © 1972 by Alice Sheldon. First published in Amazing Science Fiction Stories, May 1972. Reprinted by permission of the Virginia Kidd Literary Agency as agent for the author's estate.

«Bloodletting» © 1994 by Kate Wilhelm. First published in Omni, June 1994. Reprinted by permission of the author.

«Terraforming Terra» © 1998 by Jack Williamson. First published in Science Fiction Age, November 1998, and incorporated into Terraforming Earth (New York: Tor, 2001). Reprinted by permission of the Spectrum Literary Agency as agent for the author's estate.

Конец всего. Майк Эшли

ПРИРОДА КАТАСТРОФЫ

Роберт Сильверберг. КАК МЫ ЕЗДИЛИ СМОТРЕТЬ КОНЕЦ СВЕТА. Пер. В. Баканова

Сушма Джоши. КОНЕЦ СВЕТА. Пер. В. Двининой

Доминик Грин. АТОМНАЯ МИНА. Пер. Е. Третьяковой

Кейт Вильгельм. КРОВОПУСКАНИЕ. Пер. Г. Соловьевой

Кори Доктороу. КОГДА СИСАДМИНЫ ПРАВИЛИ ЗЕМЛЕЙ. Пер. А. Новикова

Дейл Бейли. ДОЖДЬ И КОНЕЦ СВЕТА. Пер. О. Ратниковой

Линда Нагата. ПОТОП. Пер. О. Ратниковой

Дэвид Барнетт. ШОУ КОНЦА СВЕТА. Пер. А. Новикова

Фредерик Пол. ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Пер. А. Корженевского

Аластер Рейнольдс. СПЯЧКА. Пер. А. Новикова

Джеффри Лэндис. ПОСЛЕДНИЙ ЗАКАТ. Пер. А. Новикова

ПОСЛЕ АРМАГЕДДОНА

Уильям Бартон. МОМЕНТЫ ИНЕРЦИИ. Пер. Г. Соловьевой

Кейдж Бейкер. КНИГИ. Пер. А. Бродоцкой

Роберт Рид. МОГИЛЬЩИК. Пер. А. Новикова

Элизабет Бир. МЕЖДУ ДЬЯВОЛОМ И СИНИМ МОРЕМ Пер. О. Гайдуковой

Дэмиен Бродерик. КРОТКИЕ. Пер. В. Двининой

Джеймс Типтри-мл. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ШЕЛ ДОМОЙ. Пер. И. Гуровой

Фриц Лейбер. ВЕДРО ВОЗДУХА. Пер. В. Вебера

Эрик Браун. ЧАСОВЫЕ «ФЕНИКСА». Пер. А. Новикова

Пол Ди Филиппо. ЖИЗНЬ В АНТРОПОЦЕНЕ. Пер. Д. Попова

Джек Уильямсон. ТЕРРАФОРМИРУЯ ТЕРРУ. Пер. Г. Соловьевой

КОНЕЦ ВСЕГО

Гвинплейн Макинтайр. СВЕТ БЕЗ КОНЦА. Пер. В. Двининой

Стивен Бакстер. ДЕТИ ВРЕМЕНИ. Пер. Адама Асвадова

Элизабет Куниган. ЗВЕЗДА ПОЛЫНЬ. Пер. Г. Соловьевой