Аномалия

— Сука! – просвистел он сквозь зубы. – Сука!

Глеб размахнулся и чем-то швырнул в меня. Я успела закрыть лицо. Рука заныла от боли.

— Анечка! Глеб не надо! – закричала мама и бросилась ко мне.

Я открыла лицо и посмотрела, чем он запустил в меня. Возле кресла валялась баночка с противозачаточными таблетками.

Глеб быстрыми шагами пересек комнату, схватил меня за ушибленную руку и выкрутил так, что я, как марионетка, заплясала на цыпочках.

— А теперь слушай меня внимательно, сука! Даю тебе месяц. Если ты снова надуешь меня, клянусь, сразу же сдам и тебя, и твою мамашу! — Глеб дышал мне прямо в лицо. От боли и страха у меня хлынули слезы.

— Глебушка, не надо! Пусти! – мама пыталась разжать его пальцы, впившиеся в мою руку.

— Поняла? – он выкрутил мою руку еще сильнее.

Я взвыла от боли.

— Ты меня поняла или нет? Отвечай, гадина!

— Поняла!

Глеб оттолкнул меня и подошел к люку.

— Помни, что я тебе сказал! — прошипел он и поднялся наверх.

Я тут же бросилась за ним и заперла люк. Мама дрожала и всхлипывала.

— Анечка, что случилось? Что с ним?

Стараясь унять наступающую истерику, я подняла баночку с таблетками.

— Что это?

— Противозачаточные.

— Откуда?

Я промолчала. Какая теперь разница. Но как Глеб нашел их? Я каждый раз принимала их тайком и потом прятала. Неужели он рылся в моих вещах? Или, может, стал подозревать меня в обмане и каким-то образом проследил?

Но это уже не имело значения. Он нашел таблетки, решил шантажировать меня и выбрал удобного заложника – маму. Я не сомневалась, что он так и сделает – настучит в спецотдел. Только что он имел в виду, когда сказал «даю тебе месяц»? Неужели он думает, что я теперь лягу с ним в постель? Да и какое значение имеют эти таблетки, если мы уже давно не переносим друг друга?

Я металась по комнате. Мысли сводили с ума. Мама немного успокоилась и только затравлено смотрела на меня.

— Я знала, — сказала она, вытирая слезы.

— Что знала?

— Что ты не хочешь ребенка.

— Не хочу от этого идиота! Ты же видишь, он ненормальный! Не знаю, что с ним стало, но он как будто с катушек съехал.

— Надо было честно сказать, что ты пока не хочешь. Он бы понял.

Мама пыталась защитить Глеба. Она всегда считала его человеком порядочным и была благодарна, что он «приютил» ее. «Другой бы не стал терпеть» — часто повторяла она.

— Ничего он не понял бы! Ему нужно только повышение. На меня и на ребенка – плевать!

— Нет, Анечка, мне кажется, это ты не хочешь. Вот и все.

Я не нашла, что ответить. Да, я действительно сомневалась. Не в этом мире, не в таких условиях должен родиться мой ребенок. По ночам меня мучили кошмары. Мне снились уродливые младенцы, маленькие тельца в банках, в формалине. Я знала больше, чем остальные. И поэтому боялась тоже сильнее всех.

Минуя одну ловушку, я угодила в другую. Если бы не мама, в тот же вечер собрала бы вещи и ушла. Но даже просто уйти из дома я не могла. Самый главный багаж мне было некуда деть: маму не перевезти и не оставить.

— Анечка, поговори с Глебом. Помиритесь, я вас прошу.

— Ты хочешь, чтобы он убил меня?

— О, Господи! Не говори так, — перекрестилась мама.

Я села в кресло, подобрала ноги и спрятала лицо в узел ноющих рук. Постепенно мысли стали путаться, смертельная усталость переходила в тяжелый сон. Теплые руки погладили мои пальцы, и что-то мягкое легло на плечи. «Только бы больше не проснуться», — блеснула мысль и скользнула в темноту.

Утром, проснувшись не в своей комнате, я с трудом вспомнила события накануне. Голова гудела как с похмелья, ноги от долгого сидения в кресле затекли, спина не разгибалась. Мама еще спала. Она плохо засыпала по ночам, только под утро, устав от бессонницы, начинала дремать. Я решила не будить ее.

Прислушавшись к звукам наверху, я отперла люк. Рука после вчерашнего ранения опухла и болела.

— Анечка! – мама все-таки проснулась. — Ты куда?

— Сейчас вернусь.

— Доченька, поговори с Глебушкой, помиритесь, я вас прошу. Вам еще детей рожать.

— Не хочу больше говорить об этом. Никаких детей!

— И что тогда? Что будет?

Я задумалась. Откуда мне знать, что будет? Если подам на развод, он, скорее всего, попытается отомстить и выберет самый верный способ. Надо готовиться к худшему.

— Все будет хорошо, не переживай, — ответила я.

— Ты умная девочка, ты все сделаешь правильно. Бог тебе поможет.

— Поможет, поможет… Спи, я скоро приду.

Я поднялась наверх. В доме было тихо. На столе в гостиной валялись какие-то бумаги, обертки от фаст-фуда, стояла чашка с недопитым кофе. Значит, Глеб всю ночь провел здесь. Караулил, когда я выйду из подвала. Не дождался, пришлось покинуть пост и отправиться на работу. Мне повезло. Было самое главное – время, чтобы что-то предпринять.

Первым делом я промыла ссадину, наложила на руку регенерирующий препарат. Боль постепенно стихала. Время шло, а я бродила по комнатам, пытаясь хоть что-то придумать, хоть как-то сложить в голове эту мрачную мозаику. Как никогда раньше, мне нужен был совет и поддержка. Но к кому обратиться?

Друзья? Еще пару месяцев назад это понятие казалось мне призрачным и условным. Я никогда не ощущала необходимости в дружбе, в советах. Да и, по правде говоря, никто не стремился приблизиться к моей жизни. Сближают людей горе или счастье. А у меня, как, впрочем, и у остальных все было стабильно. Правительство по максимуму оградило нас от проблем. Но оградило и от радости побед над этими проблемами. Все устойчиво, неизменно, просчитано на много-много лет вперед. Делиться переживаниями, плакаться в жилетку как-то не принято…

Вокруг столько людей и одновременно никого. Я хотела одиночества и независимости – я это получила. Как-то незаметно жизнь получила гриф секретности и перестала принадлежать мне.

«Бог поможет тебе» — эти мамины слова, как скороговорка, вертелись в голове, накладывалась на какую-то едва знакомую мелодию. Где-то я слышала это раньше, и не так давно. Бог поможет. Кто этот Бог, который может мне помочь? Где его искать?

Церковь! Илья! Я вдруг вспомнила ту ночную прогулку, странный дом с воротами-арками, свечи и музыку. Ту самую музыку, на которую так легко и гладко ложились слова «Бог. Тебе. Поможет».

Я подошла к компьютеру, связалась с кабинетом Феликса. Почти минуту на мониторе вертелся значок ожидания. Наконец, на экране появилось лицо шефа.

— Привет, Аномалия, — улыбнулся Феликс. – Зачем звонишь?

— Хочу предупредить, что сегодня не смогу придти на работу. Пусть кто-нибудь меня подменит.

— Что-то случилось?

— Ничего особенного, немного поранилась, — я подняла руку перед монитором.

Феликс нахмурился.

— Что с лицом?

— Все нормально.

— Давай, рассказывай. Не верю, что из-за царапины ты не пойдешь на работу.

Я решила сказать правду. Почти правду.

— Мы вчера с Глебом поссорились. Он нашел таблетки.

— Какие таблетки?

— Те, что ты мне дал.

— А что ж ты не спрятала их! – Феликс красноречиво постучал по лбу.

— Я спрятала. Он нашел. Не знаю, как.

— Выбрось их сейчас же. Да подальше от дома! Ты знаешь, что за это бывает?

— Выброшу, не волнуйся. Поэтому и отпрашиваюсь, — солгала я.

— Ладно. Я распоряжусь, чтоб тебя подменили.

— Спасибо. Тогда до завтра.

— Не дури. Ты поняла меня, Аномалия? – пригрозил пальцем Феликс.

Отключив связь, я тут же удалила из памяти компьютера наш разговор и пошла готовить маме завтрак.

Когда я вернулась в подвал, она уже успела переодеться. Не знаю, откуда взялась эта красная кофта с провисшими огромными пуговицами, черная юбка… Мама впервые за долгое время решила «принарядиться». Она почти ничего не съела и выглядела возбужденной: от расширенных зрачков ее серые глаза как будто вернули себе утраченный цвет, лицо преобразилось.

— Анечка, а сейчас лето? – вдруг спросила она.

— Да. Июль.

— А погода?

— Солнечно сегодня, тепло, — ответила я.

Мама заулыбалась. Она любила расспрашивать меня о погоде, о небе, солнце, о чем угодно. В ее воображении мои короткие ответы складывались в некую цельную картину. Она видела все это, дышала воображаемым свежим воздухом, подставляла морщинистое лицо мнимому солнцу.

— Анечка, я хочу попросить тебя кое о чем.

— Конечно.

— Ты бы смогла сделать так… ну… как будто мы с тобой незнакомы?

— Мам, ты что! – возмутилась я. — Что значит «не знакомы»?

— Ну, меня же уже как бы нет. А тебе еще жить и жить. Ну, если что, может, лучше сделать вид, что мы не знаем друг друга?

— Ты говоришь такие-то глупости! Как это «не знаем друг друга»?! Ты живешь у меня. К тому же генетическая экспертиза подтвердит, что мы родственники.

— Ясно, — поникла мама.

Мне стало страшно. К чему эти вопросы? Периодически мама заводила такие странные разговоры, что у меня волосы на голове шевелились. Мало проблем, так еще и она как ребенок, честное слово…

— Ладно, ты извини, мне нужно идти, — я собрала со стола остатки завтрака, поцеловала маму и пошла в дом.

В голове зрел план. Сначала мне нужно куда-нибудь увезти маму, потом… мне было страшно думать об этом «потом». Как поведет себя Глеб?

Я вышла на улицу. Погода, действительно, была замечательной. Напротив дома по парковой аллее носились карапузы, смешно переваливаясь с ножки на ножку. На лавочках под аккуратно постриженными деревьями сидели женщины, о чем-то оживленно беседовали, но глаз не спускали с малышей, вскакивая на каждый писк. Солнечная идиллия навевала мысль, что все мои проблемы надуманы, надуты, как мыльный пузырь, и еще минута – взорвутся тысячами цветных брызг.

Пытаясь вспомнить дорогу к церкви, я побрела по улице. Днем дома, деревья и перекрестки выглядели совсем иначе, чем той ночью. Переулок слева, тогда темный и зловещий, оказался просто тупиком. Я вышла на то место, где встретила ночной патруль, но никак не могла сообразить, куда же свернула потом. Ноги с гладкой дороги ступили на аккуратную брусчатку. Шаги стали гулкими, и я вспомнила, как испугалась этого звука посреди ночной тишины, как застревали каблуки между покатыми кирпичиками. Подчиняясь интуиции, я свернула на соседнюю улицу и над крышами увидела возвышающийся купол церкви.

Минув квартал, я оказалась у ограды и слегка разочаровалась: арка у входа теперь смотрелась не так величественно, огромные двухстворчатые двери вообще выглядели нелепо, черная краска на ограде облезла, корявыми пятнами обнажая неприглядное зеленое прошлое.

Потоптавшись у входа, я начала сомневаться, что здесь мне смогут чем-то помочь. По всему было видно, что они и со своими проблемами справляются кое-как.

Тяжелая дверь заскрипела. Во двор вышел мужчина в темном костюме. Надеясь, что он меня не заметил, я развернулась и поспешила прочь.

— Анна! – позвал кто-то.

Я узнала Илью. Он уже спешил за мной.

— Анна, подождите!

Убегать было глупо. Я остановилась. Илья подбежал ко мне, и снова серое тепло глаз встретило меня и вкрадчиво гипнотизировало. Надо же, он узнал меня и помнит имя!

— Здравствуйте, Анна, — улыбался Илья. — Я знал, что вы вернетесь.

— Кто вернется? Я? Просто проходила рядом.

— Конечно. Но я рад, что вы просто проходили рядом.

Я смутилась. Веду себя, как дура. Куда ж это надо идти, чтобы оказаться «просто рядом», в таком захолустье?

Илья заметил мою нерешительность.

— Может, пройдете? – спросил он и кивнул в сторону церкви.

— Зачем? Не вижу смысла, — я пожала плечами и снова прокляла себя за глупость и упрямство.

— Хотя бы для того, чтобы мы могли поговорить наедине. Я же вижу, что вы пришли за помощью. Не прячьте помыслы. От меня не получится.

Илья деликатно взял меня под руку и повел ко входу. Я все время отвлекалась на посторонние мысли: почему двери деревянные, почему бы не поставить автоматические, сколько живых цветов вокруг… и прочее, прочее. Во всех этих деталях я пыталась найти ответ на вопрос, можно ли довериться, стоит ли просить помощи или лучше уйти? У меня было лишь несколько минут, чтобы прощупать и обстановку, и этого человека.

Мы поднялись по ступенькам и прошли внутрь. В просторном зале никого не было. Возле статуи красивой женщины, печально склонившей голову, на круглой подставке горели свечи. Ряды скамеек пустовали. Больше не звучала музыка, и только пылинки неспешно кружились в лучах света, падающего на темный пол через высокие витражные окна.

Илья провел меня подальше от входа и сел на скамейку, жестом приглашая присоединиться. Я оглянулась и присела рядом.

— Тут больше никого нет, — сказал он, видимо, догадавшись, что мне не нужны свидетели.

Я втянула воздух, пропахший старым деревом и воском, закрыла глаза. Внутри все похолодело. Я испугалась, что не смогу произнести ни слова. Но Илья не торопил меня. Он просто сидел рядом и, казалось, думал о чем-то своем. Вокруг царила такая нерушимая тишина, какой я не слышала давно.

— Вы тут главный? – решилась я начать.

— Нет, — улыбнулся Илья, — я просто помощник, прихожанин.

— А кто главный?

Наверное, мой вопрос звучал глупо. Илья прятал усмешку и смотрел на меня снисходительно.

— Святой отец, — ответил он.

— Отец? Это ваш папа?

Илья не выдержал и рассмеялся. Тишина церкви от такого беспардонного вмешательства взорвалась раскатистым, зловещим эхом. От обиды мне захотелось треснуть насмешника по голове и уйти.

— Я смотрю, вы вообще не имеет представления о церкви и служении, — Илья перестал смеяться, заметив мою растерянность.

— И что? Это так плохо? Над этим можно потешаться?

— Извините. Я не хотел вас обидеть. Просто вы так серьезно это спросили, что я не сдержался. Вы вообще ничего не знаете о церкви?

— Знаю немного. Мне мама кое-что рассказывала, — я осеклась. Сама не заметила, как вышла на нужную тему.

— Она еще жива? Верит в Бога?

Я замолчала. Ну что ему сказать?

— Да, она жива. И верит в Бога. Поэтому я здесь.

— Рассказывайте, — коротко ответил Илья и повернулся ко мне.

— Я не знаю, можно ли вам доверять…

— Понимаю. Сейчас трудно кому-то доверять по-настоящему. Но все же… если вы пришли за помощью, я постараюсь вас не разочаровать.

— Ладно, мне все равно уже нечего терять. Вернее, не так важен способ, каким я потеряю. Моя мама жива. Ей шестьдесят один год. Она из нулевого поколения.

— О! Это большая редкость, — удивился Илья. — Мне казалось, что таких людей уже не найти.

— Да. И мне хотелось бы, чтобы и впредь не нашли.

— То есть?

— Она живет со мной. У меня в подвале. Уже почти четырнадцать лет.

Илья удивленно поднял брови. Свет через высокое окно падал на светлое, совсем еще молодое лицо. Я заметила, как расширились его зрачки, и испугалась этого.

— Как это возможно? – Илья не отводил глаз. — Это незаконно.

Именно такого ответа я и боялась. Мне казалось, что в этом крохотном уголке, где все еще существуют деревянные двери и горят свечи, правят другие законы. Законы, где пожилой человек – не бесполезный груз для общества, а родитель, где я – не преступница, а дочь. От разочарования и страха из глаз покатились слезы.

— Ну, Анна, вы чего? – Илья протянул руку и ласково вытер слезинку. От неожиданного прикосновения я отшатнулась.

— Не плачьте. Я вас не осуждаю, просто опасаюсь за вас. Чем я могу помочь? Вы только скажите.

— Мне надо увезти маму из дому. Там сейчас стало небезопасно. Муж начал шантажировать меня. Мы поссорились, и он грозится, что сдаст маму властям.

— У вас есть муж?

Я утвердительно покачала головой, изо всех сил стараясь сдержать слезы и сконцентрироваться.

— А раньше он знал?

— Ну конечно! Он нормально к этому относился, терпел. А сейчас… я не знаю, что с ним стало.

— Понятно. И где вы хотите ее спрятать?

— Здесь.

Илья удивился еще больше.

— Просто мне казалось, здесь ее будет сложнее найти. Да и она, думаю, согласится на такой вариант. В церкви она будет чувствовать себя безопасно.

Илья молчал и это молчание затягивалось, как удавка на шее.

— Ладно, — я встала, — извините, не хотела нагружать вас своими проблемами. Просто подумала… Я пойду. Пусть этот разговор останется между нами.

Илья схватил меня за руку.

— Нет, подождите. Я не отказывался вам помочь. Но мне нужно хотя бы пару минут, чтобы подумать, как это лучше сделать.

Я снова села рядом и с надеждой ловила каждый взгляд, каждое слово.

– Мне нужно будет рассказать все настоятелю, сам я не могу принять такого решения.

— Понимаете, у меня очень мало времени. Мне нужно сегодня же увезти маму. Завтра может быть поздно.

— Понятно. Но это не решается за один день.

Я опустила голову.

— Могу предложить еще один вариант. Пока не решится вопрос с настоятелем, мы можем перевезти вашу маму ко мне, — Илья сказал это так просто, будто соглашался присмотреть за котенком.

— К вам?

— Ну да. Я живу один, на окраине города, у меня свой дом.

— Простите меня за недоверчивость, но как я могу знать, что никто больше не узнает об этом?

— Вы мне не доверяете, – нахмурился Илья.

— Нет, не в этом дело…

— Ну, во-первых, я автоматически становлюсь вашим сообщником. Какой смысл мне сдавать самого себя? А во-вторых, если уж вы хотите гарантий моего молчания, я могу ответить тайной на тайну.

Илья смотрел на меня вопросительно. Мой молчаливый ответ говорил о том, что я готова его выслушать, что я хочу любых гарантий.

— Ладно. Я вам доверяю, — сказал он, — поэтому тоже поделюсь тайной, за которую могу попасть за решетку. Я состою в одной организации…

— Какой?

— Мы занимаемся… как бы это сказать, — вздохнул Илья, — в общем, мы хотим вернуть все на круги своя. Хотим, чтобы люди стали смертными снова, какими создал их Бог. Бессмертие рано или поздно убьет человечество. Так говорят пророчества, — серьезно сказал он.

Сложив руки на коленях, Илья задумчиво смотрел на колыхание пламени свечей.

— Но это невозможно. Люди больше не могут быть смертными и, что самое главное, не хотят, — заметила я. — Как вы собираетесь это сделать?

— Всему свое время и место, — ответил Илья. — Ну вот, теперь вы тоже знаете обо мне то, чем заинтересуется спецотдел. Они видят в подобных организациях угрозу существующему режиму. Так что, если вдруг…

Я решила не расспрашивать больше ни о чем. Его не переубедить, да и не надо. Все эти организации, тайные общества – просто детский лепет, кружок по интересам. Вряд ли спецотдел серьезно интересуется деятельностью подобных компашек, скорее просто с воспитательными целями, чтоб не повадно было…

Мысли по этому поводу, я, конечно же, оставила при себе. Если Илья считает серьезными свои цели, пусть поступает, как знает. Главное – поскорее решить вопрос с мамой и действовать дальше.

— Ну, что теперь? – спросил Илья. – Согласны перевезти маму ко мне?

— У меня нет других вариантов. Согласна. Мы можем поехать за ней прямо сейчас?

— В принципе, да. Мне только надо предупредить, что я отлучусь, и взять машину.

— Можно подъехать к дому с черного хода. Он с обратной стороны улицы, так что никто не увидит. Главное, чтобы по дороге к вам нас не остановил патруль.

— Ладно, решим все по пути, — Илья встал и протянул мне руку. — Пойдемте.

— Давай на «ты», — я решила снять лишнюю официозность.

По пути к дому мы обдумывали, как увезти маму, минув все возможные и невозможные препятствия. Времени было очень мало. А с того момента, как она окажется в машине, размышлять будет вообще некогда.

Мне предстоял непростой разговор. Я понятия не имела, как убедить маму, что это действительно нужно, что ради нашего же блага придется расстаться на время. Да что там говорить! Я сама не была уверена на все сто, что это необходимо. Просто чувствовала, что пока еще могу изменить ход событий, внести свои поправки в чужой сценарий.

Подъехав к дому с обратной стороны улицы, мы подогнали машину как можно ближе к входу: так, чтобы между машиной и дверьми дома оставалось не больше двух шагов. Я попросила Илью остаться снаружи и ждать. Мама может испугаться незнакомого человека.

Как только биометрическая система охраны опознала меня и впустила в дом, по спине колючим ершиком пробежался холодок. Нет, в доме было все в порядке. Вещи лежали на местах. Но запах! Такой знакомый сладковатый запах витал вокруг. Почуяв неладное, я бросилась в гостиную.

Дверь шкафа оказалась открытой… Раздвинув руками одежду на вешалках, которая хоть как-то прикрывала люк, я увидела, что ход, ведущий в подвал дома, тоже открыт. «Глеб!» — страшная догадка ударила в голову. Он опередил меня!

Чуть не переломав ноги, перескакивая через ступеньки, я залетела в подвал. Никаких признаков борьбы. Даже ночник мирно светил на столе в углу.

— Мама! – позвала я, все еще надеясь, что она где-то рядом и слышит меня.

Вне себя от ужаса я понеслась наверх, оббежала все комнаты, но напрасно. «Опоздала! Опоздала!» — стучало в голове. Схватив телефон, я пыталась набрать номер Глеба, но пальцы отказывались слушаться и не попадали по кнопкам.

— Глеб! Сволочь!

Телефон пискнул и включил голосовой набор.

— Слушаю, — спокойно ответил Глеб.

— Сволочь! Где мама? – заорала я, больше не в силах сдерживать эмоции.

Если бы в тот момент он оказался рядом, не ручаюсь, что не пришибла бы его первым попавшимся предметом. А может, и голыми руками.

— Ты чего орешь?

— Где мама? Я тебя спрашиваю!

— Успокойся, — рявкнул Глеб. — Что случилось?

— Что ты сделал с мамой? Я убью тебя, если…

— Ее что, нет в доме?

— Ах ты сволочь! Еще и прикидываешься! – меня трясло так, что телефон выпрыгивал из рук.

— Никуда не выходи. Я сейчас приеду.

Я бросила трубку. Каков подлец! Лжет ведь, сволочь, лжет!

В дом забежал Илья.

— Что случилось? Что за крики?

— Мамы, мамы нет, — я залилась слезами.

— А где она?

— Не знаю. Глеб увез.

Илья обнял меня за плечи и стал утешать:

— Ничего, ничего. Сейчас мы что-нибудь придумаем…

С улицы послышались крики, смех и улюлюканье. Я подошла к окну и обомлела. Прямо по улице в красной праздничной кофте шла моя мама. На ее лице сияла улыбка, она щурилась, глядя на солнце, и держала в руках цветок.

Выскочив из дома, я перемахнула через низкую ограду и мигом оказалась возле мамы. Она удивленно посмотрела на меня, как будто не сразу узнала, и почти пропела:

— Анечка! Какой прекрасный день! Ты посмотри!

— Мама! – только и успела закричать я, как мимо нас пролетел увесистый камень и с грохотом запрыгал по асфальту.

Вокруг нас мгновенно, как из воздуха, появились люди в красных кепках с надписью «Young»[1]. Они поднимали руки вверх и выкрикивали какие-то слова. Смыкаясь вокруг нас в тесный круг, они кричали все громче, и как будто впадали в транс.

— Ой, какие смешные! — заулыбалась мама, глядя на пританцовывающих подростков. – Кто это?

Янги! Я обняла маму и, стараясь не поворачиваться спиной к этим малолетним уродам, следила за каждым их движением. Круг сужался.

В парковой аллее напротив мамочки похватали детей и, закрывая им глаза, убегали прочь. Перепуганные малыши горланили на всю улицу. Прохожие останавливались и издалека наблюдали за представлением.

— Отойди от старухи! – вперед вышел высокий детина.

— Пошли вон! Если хоть пальцем тронете, уничтожу! – я не узнала свой голос.

— Анечка, кто это? – шепнула перепуганная мама и крепко схватила меня за руку.

— Отойди от старухи! – угрожающе повторил янг. — Ты не имеешь права защищать ее. Отвали по-хорошему!

— Что? Ты, сосунок, еще шаг и…

В ответ я получила сильный удар в спину. Рядом упал камень. Крик чугунным комом так и застыл в горле. Мне показалось, что этот камень перебил дыхание навсегда: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Судорожно хватая воздух, я обернулась.

Улыбаясь беззубым ртом, щуря наглые глазенки, на меня смотрел пацан в красной кепке, совсем еще ребенок. Он гадливо сплюнул через щель выпавших молочных зубов и достал из кармана еще один камень.

Из-за поворота, визжа тормозами, выскочила машина и понеслась прямо на нас. Резко остановившись буквально в метре от беззубого сосунка, из машины выскочил Илья и закричал:

— Быстро разошлись! Иначе стреляю! — он выхватил из-за пояса пистолет и уверенно направил прямо в лоб ухмыляющемуся янгу. Илья сделал это так четко и уверенно, что я сама чуть не пустилась наутек. Ничего себе святоша!

Высокий детина в кепке, натянутой на глаза, выступил вперед и замахнулся. Илья среагировал моментально и без предупреждения выстрелил. Пуля просвистела буквально в сантиметре над головой янга. Тот сразу же остановился и выставил руки перед собой. Дуло пистолета снова нацелилось на пацана в кепке, который швырнул в меня камнем.

Ухмылка моментально сползла с розовощекого лица сосунка. Те, что постарше, отступили назад и сосредоточенно, не моргая, смотрели на пистолет. Воспользовавшись замешательством, я повела обезумевшую от страха маму в машину. Как только мы оказались внутри, Илья, не спуская дуло с толпы янгов, сел за руль. Но это была еще не победа.

Опустив пистолет, он нажал на газ и нам вслед тут же посыпались камни, полетели бутылки. И где только они успели их набрать?

Наперерез машине выскочил тот самый малолетка в кепке. Илья, резко крутанув руль в сторону, сбил столбики парковой ограды и врезался в дерево. Меня швырнуло вперед. Тихо вскрикнув, мама ударилась головой о сиденье и свалилась в пролет между кресел.

— Все живы? – пытался обернуться Илья, комкая сдувающуюся подушку безопасности.

По губам теплой струйкой бежала кровь. Не обращая внимания на разбитый нос, я бросилась к маме. Она была в сознании и держалась за ушибленную голову.

Через треснувшее заднее стекло я увидела, что к машине всей ватагой мчатся янги.

Илья снова нажал на газ, выворачивая руль, что есть силы. Но мы безнадежно застряли. Окружив машину, янги начали крушить стекла, пытаться просунуть руки внутрь и открыть дверцы. Мама вжалась в кресло и тихонько всхлипывала.

— Дай пистолет! – потребовала я у Ильи тоном, не терпящим отказа.

Он выхватил оружие из-за пояса и протянул мне. Недолго думая, я прицелилась и прострелила волосатую руку, почти дотянувшуюся до ручки двери. Янг вскрикнул, отдернул раненную лапу и разразился проклятиями. По стеклу красными дорожками растеклись брызги крови.

Сквозь крик и грохот я расслышала звук сирены. Он быстро приближался и нарастал. Янги, как ошпаренные, бросились врассыпную.

— Теперь конец, — сказал Илья и грохнул кулаком о руль.

— Прости, — только и успела ответить я, когда к разбитому окну склонилось лицо в черной фуражке со значком спецотдела. Уж не знаю, к кому в тот момент я испытала большую ненависть: к красным «кепкам» или вот этим, черным.

— Специальный отдел по чрезвычайным ситуациям, лейтенант Боровой, — отрапортовал мужчина. — Прошу выйти из машины.

Илья открыл дверцу и тут же оказался распластанным на капоте, кривясь от боли в вывернутых руках.

— Повторяю, покиньте машину.

Я вышла. Вокруг с автоматами наперевес стояли амбалы в такой же черной форме. Хороши вояки! Всей ротой, да еще с автоматами приперлись брать одну старушку!

— В машине моя мама. Она не сможет выйти сама. Она ранена, — сказала я в надежде, что ее не тронут… хотя бы пока.

— Анна-Амалия Лемешева, вам предъявлено обвинение в сокрытии представителя нулевого поколения. Статья пятьсот восьмидесятая.

Из машины кое-как выбралась мама и кинулась в ноги лейтенанту.

— Она не виновата! Отпустите ее! Прошу вас, ради Бога! – рыдала она.

Лейтенант поморщился и дал знак одному из амбалов. Тот подошел, поднял маму с колен и, особо не церемонясь, повел к бронированному автобусу.

— Куда вы ее везете? – обратилась я к лейтенанту, но тот не ответил.

Мне надели электрические наручники и посоветовали не сопротивляться.

— Кто это? – спросил лейтенант, поднимая подбородок Ильи черной отполированной на чужих спинах дубинкой. Такие давно не использовались службами правопорядка. Но этот тип, видимо, был настоящим патриотом своего дела и ценителем профессиональных раритетов. Мне стало еще страшнее.

— Я его не знаю, — ответила я.

— Чья машина?

— Моя, — простонал Илья.

— Что в вашей машине делали эти женщины?

— Я угрожала ему пистолетом! — опередила я Илью. — Я заставила его выйти из машины, но этот скот не послушался!

— Ну-ну, — недоверчиво произнесла «кепка».

Илья с посмотрел на меня с недоумением.

— Не верите? Посмотрите — в машине пистолет.

Лейтенант лишь кивнул, и очередной амбал отделился от оцепления, подошел к машине. Пошарив в салоне, он осторожно, двумя пальцами достал оружие и аккуратно положил в вакуумный пакет.

— Разберемся, — презрительно ответил лейтенант. — Вы поедете с нами.

Вокруг не было ни души. Казалось, все прохожие испарились, боясь стать свидетелями появления спецотдела. Даже привычный шум машин стал тише.

Вдруг прямо к бронированному автобусу подъехала машина. Из нее выскочил Глеб и бросился к нам.

— Стоять! – закричал лейтенант и десяток стволов направились на Глеба.

— Это моя жена! – замахал он руками.

— Сволочь! Это все из-за тебя! – не сдержалась я и, оттолкнув плечом преградившего путь лейтенанта, кинулась на Глеба.

Наручники за спиной затрещали, и тело скрутило от боли. От разряда тока я свалилась на землю, и мир погас в мучительных судорогах.

Еще полностью не очнувшись, я сразу поняла, где нахожусь. Запах стерильной чистоты и медикаментов не спутать ни с чем. Открыв глаза, я уперлась в белый потолок и такие же белые стены. На мне красовалась обычная больничная одежда: сероватая рубашка и свободные штаны. Но на палату комната не была похожа. И тогда я подумала, что, скорее всего, нахожусь в изоляторе тюрьмы или сумасшедшего дома.

Я сползла с мягкой черной кушетки и встала на ноги. Как ни странно, но боли или недомогания я не ощущала, наоборот, чувствовала себя довольно бодро, как будто только что проснулась после долгого спокойного сна.

Потрогав спину в том месте, где должен был остаться как минимум синяк от удара камнем, я ничего не почувствовала и решила, что удар, может быть, пришелся чуть выше, куда мне не дотянуться рукой.

Побродив по комнате еще пару минут, я заметила в углу, почти под самым потолком, черное круглое пятнышко.

— Воды принесите, — обратилась я к нему, решив, что это камера наблюдения. — Пить хочу ужасно.

Не прошло и минуты, как дверь открылась, и в комнату вошла женщина в знакомой белой форме. В руках она держала бутылку воды и стакан.

— Добрый день! – приветливо сказала она, откупорила бутылку и протянула мне.

«Значит, сейчас день» — подумала я и решила, что провела без сознания или несколько часов или почти целые сутки. Проигнорировав приличия, я взяла бутылку и начала жадно пить прямо с горла. Когда бутылка почти опустела, женщина снова вежливо обратилась ко мне:

— Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?

— Все нормально. Где я?

— К вам скоро придут.

— Кто? Где моя мама?

Но гостья в белой форме только загадочно улыбнулась и исчезла за дверью.

Прошло где-то полчаса, как ко мне явились два «посетителя» — Феликс и Ее Величество Андриана Майер. Все стало ясно: я — в Центре евгеники.

— Как ты? Нормально? – сразу бросился ко мне Феликс.

Андриана стояла рядом и лишь высокомерно косилась на меня.

— Да, — ответила я Феликсу.

— Ну, слава Богу! – затараторил он.

При чем здесь Бог, подумала я, но промолчала. Бог не помог.

— Я сожалею, что с твоей мамой…

— Что с ней? – схватила я Феликса за форму.

— С ней все нормально. Она в безопасности, — ответил он и оглянулся на Андриану.

— Вот сволочи! – я вспомнила о янгах, потом о лейтенанте спецотдела и Глебе.

— Вместо того, чтобы поблагодарить, вы еще и выражаетесь, — наставляющее сказала Андриана.

Я проигнорировала ее слова. Какой смысл объяснять и оправдываться? Наверняка, они все уже знают. А если не все, то лучше пока держать язык за зубами.

— Анна, не горячись, — ответил обиженно Феликс.

— Где мама?

— Она в Центре, — снова вмешалась Андриана. — Пока…

— Что значит «пока»? – я догадывалась, что эти двое не зря здесь появились.

— Это значит, что ее дальнейшая судьба зависит от вашего решения.

Андриана деловито заложила руки за спину и стала медленно прохаживаться вокруг меня и Феликса.

— Когда Феликс предложил вашу кандидатуру, наша разведслужба узнала, что вы скрываете в доме представителя нулевого поколения.

— Как?

— Просто. Вы каждую неделю закупались натуральными продуктами, никого не впускали в дом и последние четырнадцать лет не меняли место жительства даже на более подходящие варианты. Оставалось только проверить.

Я с ненавистью посмотрела на Феликса. Работу, значит, новую предложил! Благое намерение! Он виновато опустил глаза и тихо сказал:

— Извини, я не знал. Думал, что твоя мама пропала без вести много лет назад.

— Не надо извиняться, — тут же ответила за меня Андриана. – Феликс фактически спас и вас, и вашу маму. Если бы не он, вы бы сгнили в тюрьме или в клинике для умалишенных, а мама погибла от рака.

Я не поверила своим ушам! Мама больна.

— Без медицинского вмешательства жить бы ей осталось месяца два, ну, может, три. А сейчас, если вы подпишете разрешение на комплекс процедур и операцию, есть шанс ей помочь.

— Если знали, то почему сразу не забрали ее? – спросила я.

— Мы решили подождать и использовать это как последний аргумент того, что с нами стоит дружить, — пожала плечами Андриана. – Так что решайте. Если вы согласитесь стать нашим сотрудником, вы и ваша мама будете в безопасности. Если нет… пострадает и Глеб, и ваш знакомый проповедник.

Андриана многозначительно замолчала. Значит, они решили играть всерьез: не пощадят никого. Я подумала об Илье. Он-то совсем не при чем в этой истории. Решил помочь и угодил в ловушку вместе со всеми.

— Все остальное расскажет Феликс, — добавила Андриана и оставила нас наедине.

Феликс присел на кушетку, опустил голову и снова повторил:

— Прости, Анна, я на самом деле не знал, что твоя мама жива.

— Хватит! Скажи честно, зачем я вам нужна?

— Им ты не нужна,— кивнул он на дверь, за которой скрылась Андриана, — ты мне нужна. Понимаешь, очень важно иметь рядом человека, которому полностью доверяешь. Особенно, если работаешь над серьезными научными исследованиями. Тебя я знаю лучше всех, и доверяю, как никому. А им нужен ответственный работник, завербованный по полной программе.

— Ты подставил меня. Да, ты тем самым спас дорогого мне человека, но втянул в эту историю даже невиновных. Я не могу тебе больше доверять.

— Прости. Я же не знал! Думал, ты обрадуешься повышению, согласишься. Предложил твою кандидатуру, а они пробили по базе и решили, что дочь одного из разработчиков «LL-211» хорошо бы иметь под присмотром.

— И что теперь делать мне?

— Это должно быть твое решение. Я не буду больше настаивать.

Хорош друг! Заварил кашу – и в кусты! Конечно, теперь и настаивать не надо. Теперь я на коленях буду умолять, чтобы меня взяли на работу.

— Я хочу увидеть маму.

— Конечно, пойдем, — оживился Феликс. — Только не вздумай бежать. Ладно?

Я еле сдержалась, чтобы не обругать его последними словами. Куда бежать из этого подземного муравейника?

Феликс открыл дверь карточкой и пропустил меня вперед. Все те же знакомые бесконечные коридоры вели в разные блоки. Но далеко идти не пришлось. Феликс чиркнул карточкой по планшету соседней двери, и мы вошли.

На такой же кушетке лежала мама. Ее голова была аккуратно перебинтована. На столике рядом стоял бульон с плавающей в нем куриной ножкой. Увидев меня, мама засияла.

— Анечка! Милая! – протянула она ко мне руки.

Я подошла к кушетке и обняла маму.

— Ну ладно, я пока пойду, вы поговорите, — сказал Феликс. — Через минут десять-пятнадцать вернусь.

Тяжелая дверь закрылась и мы остались в комнате одни.

— Как ты? – спросила я у мамы.

— Да вроде нормально, — пожала она плечами. — Но врачи говорят, что у меня рак.

— Да, мне уже сообщили. Но это ничего, нужна операция и курс восстановления… через две-три недели будешь здорова.

— Разве это не смертельная болезнь?

— За эти годы человечество научилось и кое-чему полезному…

Я пыталась приободрить маму, но, похоже, это было не нужно. Она выглядела вполне спокойной и ласково улыбалась, гладя мои волосы.

— Анечка, ничего, все пройдет, не беспокойся, — ответила она. — Меня больше волнует, что будет с тобой? Сильно накажут?

Я решила ничего не рассказывать маме — ей и так хватило переживаний. Все равно от меня уже мало что зависело, если конечно не считать нескольких судеб, случайно пошедших со мной под откос, только потому, что были сцеплены с неустойчивым вагоном.

— Все нормально, — ответила я, стараясь не выдать эмоций. — Феликс выгородил меня.

— Феликс – хороший. Столько лет его не видела. Похож на отца еще больше, — мама задумалась. — А Глеб? Что будет с ним?

— Мам, он нас предал, а ты еще спрашиваешь…

— Анечка, ты такая глупая еще, — укоризненно покачала головой мама. — Он тебя любит, а ты себе вечно что-то выдумываешь.

— Пусть идет с такой любовью… Если бы не он, ничего бы не случилось!

— Все было бы также. Не могла я больше сидеть в подвале. Анечка, мне осталось уже немного, и я хочу жить под солнцем, а не под электрической лампой. А Глеб, я уверена, ничего бы не сделал. Он такой — покричит, покричит и успокоится. Но когда он тебя ударил, я испугалась, что может сдуру что-нибудь натворить. Все шло к тому… я сама решила выйти. Хотелось успеть надышаться, насмотреться. А мир-то уже не тот, ничего не узнаю.

Мама виновато улыбнулась. Я заметила, что впервые за много лет ее глаза ожили, обрели цвет и, оказывается, имеют красивый голубой оттенок. В сумраке подвала они были серыми, почти никакими. А сейчас, может быть из-за яркого освещения, может, еще из-за чего-то, я не узнавала маму. Она была все той же и… немного другой. Как рисунок на негативе, вдруг проявилась, обрела человеческие черты, перестала быть невесомым призраком.

— Мам, но ведь все могло сложиться иначе. Тебя могли убить, меня запрятать в психушку, Глеба – в тюрьму. Кому бы ты сделала хорошо?

— Что-то мне подсказало, что я должна это сделать, что так надо, — серьезно ответила она. – Бог направил меня.

Я промолчала. Бог так Бог. Если он подсказал такое, то, надеюсь, мама не ослышалась, а он не пошутил. Иногда и тупик – лучший из путей. Не случись все это, мама умерла бы от рака. Я бы не смогла ей помочь. А так есть шанс.

Створки дверей бесшумно ожили и в комнату вошел Феликс. Он напомнил, что нам пора и дружелюбно кивнул маме. Я попрощалась с ней и вышла в коридор.

Феликс протянул мне планшет и сказал, что я должна подписать два соглашения прямо сейчас. Первое – разрешение на медицинской вмешательство в здоровье мамы, второе – контракт с Центром евгеники. Я взяла планшет и снова почувствовала укол недоверия ко всему происходящему, в том числе и к Феликсу.

— Аномалия, пойми, это нужно, — уговаривал он. — Просто поверь.

— Если с мамой что-то случится, я никогда тебе этого не прощу.

— Если ты не подпишешь, то случится. Чем скорее она получит помощь, тем лучше. И чем скорее ты подпишешь контракт с нами…

— Где сейчас Глеб и Илья?

— Они дома. Мы позаботились, чтобы с них сняли все обвинения. Но если ты не…

— Где подписывать? – просила я, кивнув на планшет.

— Здесь и здесь, — Феликс указал графы, где нужно оставить подпись. — Там еще будут кое-какие формальности, но пока достаточно этого.

Взяв дополнительно подписку о неразглашении, меня отпустили на все четыре стороны, до завтрашнего дня. Ровно в восемь утра я должна была явиться в Центр евгеники и приступить к работе.

Мне принесли одежду, в которой я была накануне. Но костюм выглядел как новый: ни пятен крови, ни грязи, как будто вчера я не отстреливалась от толпы янгов, а прогуливалась по парку.

Поднявшись на верхний уровень Центра, я почувствовала страх. Мама осталась там, внизу, с незнакомыми людьми, а мне нужно идти – в распоряжении только один день, чтобы уладить дела.

Феликс решил довезти меня до дома. Наверное, боялся, что снова влипну в какую-нибудь историю. После недавних событий отказываться было глупо, хотя, признаюсь, мелькнула мысль просто послать его подальше с его заботой и помощью.

В парке возле дома как всегда гуляли женщины с детьми, куда-то спешили прохожие, возле дома тонкими струйками брызгались поливные фонтанчики на газоне, дверь пискнула и впустила меня в дом.

Вроде, ничего не поменялось… и поменялось все. Теперь это уже не мой дом. Я прошлась по комнатам, прикидывая, что из вещей надо взять с собой. Было жаль оставлять всю эту мебель, которую я тщательно и с любовью выбирала, стараясь сделать дом уютнее. Жаль тех маленьких, милых вещичек, которые напоминали о счастливых днях. Больно. Просто из-за того, что все эти годы как будто прошли зря, как одна большая иллюзия, театральное представление «Эта счастливая семья!».

Собравшись с мыслями, я решила взять самое необходимое, а все остальное оставить. Пусть Глеб, если хочет, живет здесь, среди этих декораций, пусть приводит новую главную героиню, если совесть позволит. Все равно.

Когда я зашла в гостиную, то не сразу заметила Глеба. В сумерках наступающего вечера от мебели и вещей остались только неясные тени, а мне не хотелось включать свет. Глеб сидел в кресле. Я испугалась, когда заметила фигуру человека и вздрогнула, когда он обратился ко мне:

— Привет!

Я включила свет. Глеб поднял руку и, щурясь, прикрыл глаза.

— Где Ольга Геннадьевна? – спросил он о маме.

— В надежном месте, — отрезала я, хотя совсем не была уверена в этой самой надежности.

— Аня, давай поговорим, — устало сказал Глеб и тяжело вздохнул.

— О чем нам говорить? Все и так ясно. Ты меня предал, теперь мне выпутываться из этой истории.

— Аня! Ну кто тебя предал? Она сама вышла!

— Если бы не ты, не твои угрозы, она бы не вышла!

— Я говорил с ней. Она просто больше не хотела так жить, и я ее понимаю, — Глеб встал с кресла и направился ко мне.

— Не подходи, — предупредила я.

Он остановился и опустил голову.

— Я ухожу. Наверное, мы больше не увидимся.

— Аня, давай попробуем заново…

— Нет, я больше не хочу… ни заново, ни по-старому.

— Ну, у всех бывает, — убеждал меня Глеб, — все ссорятся, потом мирятся. У нас может быть ребенок, мы так долго ждали…

— Глеб, какой ребенок? – я посмотрела ему в глаза. Он тяжело сглотнул, но глаз не отводил. – Мы не можем быть вместе, не можем, как раньше.

— Аня, а как же наша жизнь, все эти годы? Что, все зря?

Я не знала, что ему ответить. Шестнадцать лет. Нет, конечно же не зря. Было и счастье, и радость, и любовь. Все было не зря. Но почему тогда все ушло? Хотелось в сердцах сказать, что шестнадцать лет – всего лишь миг по сравнению с теми десятилетиями или, если повезет, столетиями, которые ждут впереди. Но сказать такое язык не поворачивался. Слишком трудно начинать новую жизнь и верить в счастливое будущее, если прошлое уже наставило синяков. И вряд ли теперь захочется такого счастья, которое заведомо иссякнет со временем.

Глеб стоял, безвольно опустив руки, и смотрел на меня с надеждой. На какое-то мгновение мне даже показалось, что все можно вернуть и жить, как раньше. Но что-то было не так. Не в нем. А во мне. Я больше не любила.

Он долго говорил, следуя за мной по пятам, объяснял, что просто хотел хоть как-то изменить жизнь. Да, новая должность, да, новые перспективы, но он хотел ребенка и представлял себе, как будет по выходным гонять с сыном в мяч в парке напротив… а если родится дочь, будет покупать ей мороженое, играть с ней в куклы и… и… А тут – эти таблетки. Зачем пряталась? Почему не сказала?

Он жаловался, что в какой-то момент я отстранилась и перестала видеть в нем хорошее, цепляясь только за плохое. И он стал плохим. Стал таким для меня, так как доказать обратное уже не мог. И не хотел. Со злости. От обиды.

Я молчала. Мне было жаль нас, жаль этот дом, но вернуть все было уже невозможно. Просто я не любила больше этого человека. Наверное, потому и видела только плохое, старательно отыскивая доказательства «нелюбви».

— Глеб, я больше не смогу жить с тобой, не смогу жить в этом доме, — сказала я, понимая, что нельзя просто так уйти, надо закончить наш разговор. – У меня теперь другая жизнь… и у тебя другая. Давай не будем искать виновных.

Глеб хотел что-то ответить, но замолчал на полуслове. Он всегда был гордым. Вот и теперь, видимо, решил, что с него хватит пустых исповедей. Постояв еще минуту, он вышел из комнаты.

Я собрала вещи — в основном, одежду и то, что понадобится поначалу. Спустившись в подвал, я закинула в сумку семейный фотоальбом, любимые мамины книги, кое-какую одежду и поднялась наверх.

Глеб молча помог мне отнести сумку в машину. Феликс дремал на водительском месте и спохватился только тогда, когда хлопнула дверь багажного отделения. Увидев Глеба, он не стал выходить – наверное, решил не вмешиваться в наши разговоры.

Перед дверью машины я остановилась и поблагодарила Глеба за помощь.

— Позвони мне, когда устроишься, — попросил он.

— Ладно, — ответила я, хотя твердо знала, что больше никогда не позвоню и не приду.

— Не уверен, что останусь в этом доме. Скорее всего, перееду. Если нужны какие-то вещи, приезжай, бери… пока не буду менять пароли и замки.

Я покачала головой. Мне хотелось поскорее оказаться в машине и уехать. Больше всего я боялась, что Глеб сейчас сломается, забудет про гордость и станет просить меня остаться. «Только не это, только не это» — думала я, глядя в бледное лицо теперь уже бывшего мужа.

— Тебе пришлют документы на развод, — вспомнила я.

— Да, — опустил он глаза и наиграно весело добавил, — надо будет это отпраздновать.

Шутка не удалась. Он осекся и снова замолчал.

— Ну, пока, — сказала я, открывая дверцу машины.

— Аня, если тебе нужна будет помощь, помни, я всегда помогу тебе.

Я села в машину. Тяжелое чувство усталости и обиды давило, не позволяя здраво мыслить. Машина тронулась, и я спиной почувствовала, как будто мой дом, маленький и приветливый, укоризненно смотрит мне вслед. На мгновение мне даже показалось, что вот-вот услышу тяжелые, громыхающие шаги догоняющего нас здания. Захотелось обернуться и посмотреть в последний раз на прошлое. «Не оглядывайся, окаменеешь» — почему-то вспомнила я слова старой сказки, которую когда-то в детстве рассказывала мама. Я сдержалась.

— Куда едем? – спросил Феликс.

— В церковь, — ответила я. — Мне нужно попросить прощения. Я покажу дорогу.

Ночь зажигала фонари, и наш маленький город, как ни в чем ни бывало, улыбался мне тысячами огней, плывущих по лобовому стеклу разноцветными отблесками. Мне хотелось ехать вечно, ни о чем не думая, ни о чем не жалея. Феликс, наверное, понимал меня и поэтому колесил по кварталу кругами. Вскоре мы свернули в знакомый переулок.

Когда мы подъехали к церкви, уже стемнело. На ступеньках толпились люди. Большие двустворчатые двери были открыты настежь, и мягкий желтоватый свет теплился в витражных окнах. Начиналось время вечерней службы.

— Подождешь меня? – спросила я у Феликса.

— Конечно, — ответил он с некоторым удивлением, будто другого варианта и быть не могло.

— Я быстро.

Переминаясь с ноги на ногу у машины, я ждала, пока последний человек исчезнет за высокими дверями. Среди темных фигур пыталась различить Илью, но почти все прихожане были в одинаковой темной одежде — не понять даже, где мужчина, где женщина. Когда, наконец, на ступеньках не осталось никого, я направилась к дверям.

Не решаясь зайти внутрь, я заглянула в зал через неплотно закрытые двери. В церкви началась вечерняя служба. Легкое, почти невесомое пение голосов сливалось в ту чудную мелодию, которую я слышала в вечер знакомства с Ильей. Все расселись по местам и, сложив руки перед собой, по-ученически прилежно слушали человека в длинной золотистой одежде.

Стараясь узнать среди прихожан Илью, я даже не заметила, как кто-то подошел сзади и встал за спиной. От прикосновения я вздрогнула и чуть не треснулась лбом о деревянные створки.

— Черт! Ну ты и напугал меня! — выдохнула я.

— Извини, — ответил Илья и улыбнулся. — Говоришь, что не знаешь, кто такой Бог. А вот с чертом, кажется, знакома.

— Да уж, пришлось познакомиться. Я к тебе ненадолго.

— Знал, что ты придешь. И знал, что не решишься зайти внутрь, поэтому ждал здесь. Может, отойдем?

Илья взял меня за руку и повел по дорожке, аккуратно выложенной камнями. За церковью, возле искусственного пруда, под кустами сирени стояла лавочка, обычная, деревянная, каких я давно уже не видела, разве что в фильмах. Никаких фонарей и люминесценции, только мягкий свет из окон церкви падал на траву. Я села на лавку и запрокинула голову. Звезды, много-много звезд. Давно я не видела их в таком количестве. И, честно говоря, не могла бы даже подумать, что в нашем городе есть место, где можно спрятаться от вездесущей цивилизации и просто смотреть на звезды.

— Ну, рассказывай, как твоя мама? Как ты?

— С мамой все нормально, по крайней мере, пока, — ответила я, снова почувствовав противный ком в горле.

— Тебя отпустили?

— Ну а как я, по-твоему, оказалась здесь? Отпустили, но на время. Попрощаться.

— Ты куда-то уезжаешь?

— Да, — ответила я, хоть это и было ложью. В последние дни свыклась с ней, как с родной. Только ложь и годилась в ответ на все происходящее. К тому же, может оно и лучше – сказать, что я уезжаю.

— Куда? – спросил Илья.

— Не знаю пока. Мне приказали сменить округ и город, иначе посадят, — снова солгала я. — Да и оставаться здесь все равно не смогу. Страшно… и незачем.

Илья понимающе качал головой. Но, похоже, не удивился и не расстроился. Наверное, просто все это ему было не нужно. Пора прощаться.

— Надеюсь, у тебя не было серьезных проблем из-за меня? Вопрос, конечно, риторический, но все же…

— Все нормально. На учет поставили, но это мелочи.

— Почему ты не сказал, что не знаешь меня? Сказал бы, что я угрожала пистолетом.

— Ага, моим пистолетом, с моими отпечатками пальцев, — улыбнулся Илья. – Да ладно, забудь, все нормально.

Мы на минуту замолчали. Я чувствовала себя ужасно виноватой, но не хотела уходить из этого уголка вселенной, где темно и спокойно.

— Мне пора, — наконец решилась я. — Прости, что все так вышло. Честное слово, если бы я знала…

— Не надо просить прощения, — перебил меня Илья, — на все воля Божья. Надеюсь, что хоть чем-то помог тебе.

— Спасибо, — ответила я. — Ты вообще единственный, кто вот так сразу согласился помочь, да еще в таком деле.

Я поднялась с лавки и направилась к воротам, где меня уже заждался Феликс. Илья шел рядом.

— Как обоснуешься где-нибудь, дай знать, — он протянул мне маленькую книжицу. — Там, на обороте мои координаты. Обещай, что позвонишь или хотя бы напишешь.

Я взяла книгу – красивый кожаный переплет, золотое теснение. На обложке изящными тонкими буквами было выведено: «От Матфея святое благовествование».

— Пусть эта книга будет всегда с тобой.

Илья довел меня до самых ворот, три раза перекрестил, как это делала моя мама, попрощался и, не оглядываясь, быстро пошел в церковь. Его силуэт в последний раз мелькнул на ступеньках, потом в свете распахнутых дверей и скрылся.

Меня колотило. Почему-то захотелось побежать за этим добрым, понимающим мужчиной, снова попросить о помощи, все рассказать и долго плакать на его плече. Что-то мне подсказывало, что я еще вернусь сюда.

Оглядываясь на высокие окна церкви, я побрела к машине. К моему удивлению, у водительского окна склонился какой-то мужчина в черном, длинном плаще, как у Ильи, и о чем-то разговаривал с Феликсом. Мне стало любопытно, какие между ними могут быть разговоры? Я остановилась неподалеку и спряталась в тени куста.

Они переговаривались очень тихо. Мужчина в плаще все время оглядывался по сторонам. Немного привыкнув к шепоту голосов, я начала различать отдельные фразы.

— Когда уезжаете? – спросил мужчина в плаще.

— Пока неизвестно, — ответил Феликс. — Как только появится первая возможность, так сразу.

— Поторопись. Уже все готово. Ждем только тебя.

— лучше не спешить. Все равно раньше следующей недели не получится. Ты давай иди, — обеспокоено говорил Феликс. — Я сообщу.

Незнакомец кивнул в ответ, что-то коротко сказал Феликсу, похлопал по плечу и, воровато оглядываясь по сторонам, пошел к церкви. Полы длинного плаща прошуршали совсем близко, но мужчина не заметил меня.

Я решила подождать немного. Что за секреты? Не думала, что Феликс знаком с кем-то из церкви. Куда Феликс собрался уезжать? Ничего об этом он не говорил. Может, я просто чего-то не знаю или неправильно поняла?

Выдохнув, я вышла из-за куста на дорогу, не спеша подошла к машине. В глазах Феликса мелькнуло беспокойство и страх. Но когда я села в машину, он уже снова выглядел уверенным и немного усталым.

— Все? Можем ехать?

— Да. А куда?

— Есть два варианта. Первый – ко мне. Переночуешь, успокоишься, все обдумаешь. Второй – прямиком в Центр. Там есть жилые секторы для персонала.

Я взвесила оба варианта, и они одинаково мне не понравились. К Феликсу ехать не хотелось, но было бы, действительно, неплохо остаться наедине с собой, осознать нагрянувшие перемены, свыкнуться с ними. А в Центр возвращаться страшно, в этот бездушный муравейник, но… там мама, и ей сейчас намного тяжелей, чем мне.

— В Центр, — коротко ответила я. Феликс обиженно посмотрел на меня, но промолчал.

Машина так мягко парила над дорогой, так плавно поворачивала, что я незаметно впадала в сон. Дневная усталость и напряжение сделали свое дело. В полудреме я тщетно старалась следить за дорогой, замечать ориентиры. Внутренний страж не спал. Но был не прочь хоть на миг сдать позиции. Держа в обмякших руках книгу Ильи, я проваливалась в сон и мысленно поблагодарила Феликса, почувствовав, как мягко и бесшумно опускается подо мной сидение.

Наверное, я спала всего несколько минут, но за это время как будто прожила другую жизнь. По крайней мере, один день из нее. Трудно вспомнить, что именно мне снилось. В памяти остались лишь обрывки, но такие реальные, такие яркие, как лоскуты самодельного разноцветного одеяла на маминой кровати.

Снилось, будто иду я по какому-то лесу или парку. Все заросло травой и кустами, не подраться. Смотрю под ноги, чтобы не упасть, и не вижу их из-за большого, просто огромного живота. Идти все труднее и труднее. Движения замедленные, тягучие, как будто барахтаешься в киселе. Наконец, я оказываюсь в каком-то помещении, напоминающем кабинеты Центра или больницы. Вокруг меня собираются люди, но я не вижу их лиц. Они хватают меня за руки, спрашивают: «Больно? Больно?». Я перекрикиваю их: «Нет, не больно». И вдруг чувствую, что мой живот раздувается. Я, как неваляшка, клонюсь в сторону. Люди начинают бегать, кричать. Откуда-то появляется Андриана, улыбается, достает лазерный скальпель и проводит им по моему животу. В этот момент я почему-то думаю только об одном: «Шрам же останется! Что ж так неровно! Как я потом жить буду?». Андриана протягивает руки и достает из моего живота… глобус. Самый обычный шарик, голубой такой, с зеленоватыми континентами, ровными полосами меридиан. Она старательно пеленает его в согревающий конверт для младенцев и протягивает мне. Я смотрю на этот глобус и начинаю плакать. Андриана трясет меня за плечо и кричит: «Ты же сама хотела!».

От этой настойчивой тряски я проснулась. Феликс убрал руку с моего плеча.

— Кошмар?

— Да, — ответила я, в ужасе ощупывая свой живот.

— Твоя книжка упала…

Я наклонилась и подняла ее с пола. Книга упала разворотом вниз, странички помялись. Старательно разглаживая их рукой, я все еще тряслась от странного наваждения.

— Далеко еще?

— Почти приехали, — Феликс немного помолчал и спросил. — А ты этого… Илью… давно знаешь?

— Нет. Недавно познакомились. А что?

— Да так. Смотри, чтоб у тебя проблем не прибавилось. Лучше тебе пока с ним не встречаться. Подозрительный он какой-то…

Я удивилась. Проблемы? Да их у меня уже целый прилавок – выбирай, какую хочешь. Проблемой больше, проблемой меньше… теперь, в принципе, все равно. Да и кто бы говорил? Сам всего полчаса назад о чем-то шушукался с таким же «подозрительным типом».

— А что за человек разговаривал с тобой у церкви? – решила узнать я.

Феликс дернулся, как будто ему за шиворот закинули таракана, и нахмурился.

— Да так, подошел какой-то… проповеди читал, агитировал.

У Феликса плохо получалось лгать. Делал он это редко и, наверное, оттого так неумело. Не смотрел в глаза, пыжился, заикался, на лбу выступала испарина. Казалось, скажи он хоть еще одно лживое слово – и его очки запотеют от стыда. Ну что ж, не хочет говорить, пусть молчит, подумала я. К тому же в последнее время мне нет никой пользы от правды.

Буквально через минуту за поворотом показалась ограда территории Центра. Еще совсем недавно ее в моей жизни не было, а теперь… со мной вежливо здоровались охранники. Процедура пропуска заметно сократилась, но все равно заняла минут пятнадцать.

Первым делом я настояла на встрече с мамой. Но ни меня, ни Феликса к ней не пустили, объяснив, что она спит после операции. Лучше не беспокоить, хотя бы до завтра. Когда успели? Прошло всего несколько часов, а уже все сделано.

Отгоняя дурные мысли, я поплелась за Феликсом в блок персонала. Такой же длинный коридор, такая же безупречная стерильность и пустота.

— Вот твой новый дом, — показал Феликс на одну из дверей. – Подъем в семь утра. Располагайся.

Я взяла из его рук сумку с вещами и молча зашла внутрь. Моим новым домом оказались две небольших комнаты, кухонька и санузел. Вполне уютно, хоть чем-то и напоминало недорогой, но опрятный номер в скромной гостинице.

— Вот здесь можешь оставить одежду, здесь – еда, — пояснял Феликс, расхаживая по комнатам. — Захочешь помыться, нажмешь эту кнопку. Все просто.

В ответ я лишь равнодушно кивала, даже не глядя и не запоминая, что к чему. Единственным желанием было увидеть, как закрываются двери за спиной Феликса, и остаться наедине с собой. Но, похоже, он не собирался уходить и хотел о чем-то поговорить. Перед затяжными беседами он всегда покусывал бледные тонкие губы и почесывал нахмуренный лоб.

— Все, иди, — сказала я и кивнула на дверь. — Я устала. Катись ко всем чертям. Дай мне отдохнуть.

Феликс смутился.

— Да, уже ухожу… просто я хотел сказать, что тебе снова включили гормональную защиту. Твой чип опять работает.

Я не сразу поняла, о чем речь. Какой чип? Какая защита? Но по скорбному лицу Феликса догадалась, что, наверное, это не очень хорошая новость. Продираясь сквозь ватную усталость, до меня медленно доходил смысл этих слов. Я снова на учете и снова лишена права родить ребенка. Видимо, Феликс ожидал истерики, бурного проявления материнского инстинкта, каких-то чувств, но… мне было все равно. Отключили – и ладно.

— Аномалия, прости, я ничего не мог сделать. Пойми, так положено, — оправдывался Феликс. — Ты теперь одна. Тебе не разрешат воспитывать детей в одиночку. Ты сама должна понимать, что роль отца…

— Слушай, ты долго здесь еще будешь торчать? – перебила я его. — Оставь меня в покое, хотя бы до завтра.

Феликс пожал плечами и направился к двери.

— Хорошо, что ты не беременна, — сказал он, обернувшись. – Но не расстраивайся. Всему свое время.

Дверь закрылась. Я упала на кровать и уставилась в потолок. Конечно, хорошо, что я не беременна. Иначе они отняли бы у меня ребенка. А так отнять нечего. Иногда великое благо, что мечты не сбываются. Особенно самые заветные.

Восемь месяцев промчались незаметно. Я свыклась с новой работой, с новыми условиями жизни. Центр уже не казался таким огромным, коридоры – бесконечными, происходящее – страшным и необъяснимым. В какой-то момент я даже поймала себя на мысли, что, в принципе, мы с мамой неплохо устроились.

Большую часть рабочего времени приходилось проводить в обучающих блоках, общаясь с людьми, чей балл образования по шкале Гравена значительно превышал мой. Среди таких гениев чувствуешь себя настоящим тугодумом и дрожишь, как на экзамене, когда в тишине лаборатории повисает вопрос, обращенный к тебе. Трудно ловить на себе изучающие взгляды и замечать тщательно скрытые ухмылки.

Но время шло, и я перестала чувствовать себя столь беспомощной, вникла в суть работы и даже, признаюсь, испытывала некий исследовательский азарт. Феликс был доволен и старался помогать мне во всем.

Мама тоже потихоньку свыкалась с новой жизнью. Операция прошла успешно, и я перестала искать на лице мамы отпечаток боли, инспектировать тарелки с остатками еды и донимать врачей вопросами.

Сначала работники Центра относились к маме настороженно, пряча непонятную мне брезгливость за медицинскими масками. Мама стеснялась выходить из блока, ставшего нам домом, терпеливо ждала моего прихода. Потом как-то незаметно она обзавелась новыми знакомыми: медсестрами, врачами, просто уборщиками. Они по вечерам заглядывали в ее блок, рассаживались, как дети, вокруг и слушали истории о невероятном прошлом, где не существовало летающих машин, где дети рождались сами по себе, где стариков уважали и берегли. Конечно, все это им было известно давно, из курса истории, но, видимо, из уст живого свидетеля звучало иначе. Я все чаще слышала, как мама весело щебетала, что «Ирочка из второго блока принесла настоящие домашние пирожки с капустой», «Леночка-медсестра собирает книги (бумажные!), Шекспира дала почитать», а какой-то «Михаил Иванович попросил связать полосатенькие носочки для будущего малыша».

Мама заметно похорошела, ожила, хоть и изредка, но уже без стеснения прогуливалась по коридорам Центра. Я постоянно переживала, что она заблудится, и поэтому отслеживала ее передвижения на штатных картах. Но, к моему удивлению, мама оказалась не таким уж древним ископаемым и довольно быстро освоила новые технологии, хоть и сопротивлялась, упрямо замирая перед каждой незнакомой кнопкой.

Все перемены увенчались главной радостью — теперь мы могли проводить все вечера вместе. Иногда я выводила ее наверх, на пропускной уровень Центра подышать свежим воздухом. Эти прогулки после стольких лет заточения казались маленьким чудом. Огражденная территория с десятками неприветливых охранников ничуть не портила впечатления от бесконечного звездного неба, от редких деревьев и залетающих на периметр крохотных козявок и светлячков.

Вот так мы жили. Может быть, впервые за долгие годы у меня не было желания что-то менять. Не нужен был ни новый дом с охраной, который полагался каждому работнику, ни призрачная свобода там, за огражденным периметром, ни мужья, ни дети. Если ничего нет, то и терять нечего. На какое-то время состояние покоя стало для меня заменой счастья.

Между тем, новости, обрывками долетающие до нас из внешнего мира, не предвещали ничего хорошего. Зашифрованные в четких статистических данных, запрятанные под столбцами цифр, они не давали мне спать спокойно. Там, за оградой Центра, все чаще рождались дети с физическими отклонениями, с дефектами развития. Почти четверть беременностей искусственно прерывалась. Смертность росла. Люди гибли от, казалось бы, обычных, давно изученных болезней. Массовая истерия вылилась в волну самоубийств. Сотни опустевших рабочих мест, сотни распавшихся семей, тысячи не родившихся детей!

Центр евгеники все чаще посещали международные делегации, ученые из соседних стран. Все разводили руками, просили дополнительных средств, времени и терпения. А оно уже было на исходе. Даже в обстановке строгой секретности не удавалось скрыть, что все эти беды давно перешагнули границы государств и, если ничего не изменится, скоро перерастут горе отдельных семей и станут катастрофой мирового масштаба.

Чем страшнее было там, наверху, чем сильнее гремели демонстрации и упрямей молчали забастовки, тем уютней и безопасней казался мне наш стерильный муравейник. Как огромный кокон, он ограждал меня и дорогого мне человека от тех перемен, что бушевали там, за его пределами.

— На все воля Божья, — говорила мама и добавляла, — Все, что ни делается, Анечка, все к лучшему.

Может, и так. Может, все мои попытки убежать, отвертеться от новой работы, новой жизни были похожи на отчаянную грызню бездомной собаки, которая что есть сил отбивается от рук спасителя из Общества защиты животных, не подозревая, что он отвезет ее в тепло, даст крышу над головой и новых хозяев. Потом псинка поскулит, повоет в углу… да и привыкнет. А если и не поймет, что так положено, так лучше, то и не надо… главное, чтоб не кусала руку, которая кормит.

И я не кусала. Старалась честно работать, прилежно учиться, нравиться новым «хозяевам». Пока невесомое, смутное воспоминание в один миг не внесло разлад в мою жизнь.

Как обычно, в семь сорок утра я вышла из блока персонала. Клонило в сон, но ровно через двадцать минут начиналась моя смена в лаборатории. Мечтая подремать еще немного, я зашла в лифт, прислонилась к стенке и закрыла глаза. Заходили и выходили люди, говорили о чем-то несущественном, здоровались и затихали. Только четкий электронный голос, объявляющий уровень и номер блока, вклинивался в дремоту, каждый раз заставляя вздрагивать от неожиданности.

Вдруг я почувствовала что-то необъяснимое. Как будто в лифт просочился невидимый призрак и дразнит меня. Я мучительно разлепила глаза. Все как обычно: спины в белах комбинезонах, тишина и легкое урчание лифта. Но что-то тревожило…

Сон вмиг испарился, когда я поняла, в чем дело. Запах. Едва уловимый запах. Такой знакомый, сладковато-тягучий. Где я его встречала раньше?

Осторожно протискиваясь к выходу, я пыталась уловить, откуда исходит этот слабый аромат. Нечаянно толкнув мужчину, я будто всколыхнула флакон духов. Без сомнения, тонкий аромат исходил от него. Мужчина ответил коротким кивком на мое «Извините» и бросил недовольный взгляд. И все бы так и осталось лишь намеком, короткой вспышкой памяти, если бы этот взгляд тут же не вернулся, но уже удивленный, растерянный… Мужчина посмотрел на меня так, как будто узнал, как будто мы давно знакомы, но тут же отвернулся. Я стояла у него за спиной и пялилась в тонкий хвостик русых волос, прихваченный обычной канцелярской резинкой. Незнакомец нервно подергивал плечами.

«Этот белобрысый знает меня, подумала я. — Не просто видел где-то и когда-то, а именно знает. Но откуда? Почему смутился и отвел глаза?». Искать ответы было некогда. Лифт остановился — мой блок, пора выходить. В коридоре я еще раз обернулась и снова встретила настороженный взгляд, черный от расширенных зрачков.

Весь день меня не покидало это странное чувство. Мысли витали где-то далеко. Я никак не могла понять, что же меня так насторожило в этом человеке, почему на душе так неспокойно?

Ближе к концу рабочего дня через третьи руки передали, что Феликс ищет меня и просит зайти к нему, как только освобожусь. Почти два часа система видеонаблюдения и компьютерного ориентирования барахлила: карты Центра отказывались отвечать на запросы, с горем пополам работали системы доступа. Говорили, что это обычный сбой. Бывает. Скоро все исправят.

Я наспех завершила работу, попрощалась с коллегами и отправилась разыскивать Феликса. В кабинете его не оказалось. Дамочка с дурацкой прической, не отрываясь от компьютера, промямлила, что Феликс вышел. На мой закономерный вопрос, она, не скрывая раздражения, ответила, что не обязана знать, куда именно он ушел и когда вернется. Звонить Феликсу было бессмысленно. Его телефон лежал на столе и непрерывно вибрировал, как маленький важный жук, медленно отползая к краю.

В соседних блоках Феликса тоже не оказалось. На мои расспросы сотрудники лишь растерянно разводили руками. Из-за сбоя системы в Центре царила полная неразбериха. А найти человека в этих бесконечных переходах, если на карте не мигает его огонек, практически невозможно. Единственное, что я могла сделать, это пойти в свой блок и оставаться там, ожидая Феликса.

Возле лифтов толпились сотрудники Центра. Смена закончилась и те, кто живет «наверху», спешили по домам. Толкаться в тесных кабинках и дышать в потные затылки не хотелось. Я решила пройтись пешком. По крайней мере, если сбой серьезный, не застряну где-нибудь между этажами или блоками в тесном «дружеском» кругу.

Минув несколько таких столпотворений, я вышла на первый уровень – своеобразный перекресток Центра. Там всегда полно людей. Справа, слева, над головой в полупрозрачных коридорах мелькали белые комбинезоны. С непривычки легко потеряться в этом хаосе.

Проходя по главному уровню, среди мельтешения и суеты я случайно заметила Феликса. Он шел этажом выше, явно спешил и переговаривался с каким-то человеком. Выкрикнув его имя, я получила порцию возмущенных взглядов и понеслась вверх по лестнице. Феликс снова куда-то исчез. Я вглядывалась в одинаково белах прохожих и, как на стереокартинке, пыталась выделить одну единственную фигуру.

Уже решив, что все попытки напрасны, снова почувствовала запах. Тот, знакомый, который витал в лифте — чем-то напоминающий запах настоящего меда… не того, который привозят с прочими продуктами раз в неделю, а тот, что я когда-то покупала маме. Еще в этом запахе чувствовалась горьковатая нотка дыма. Как по дорожке из хлебных крошек, я невольно следовала за тонким ароматом.

Свернув за угол, к своему удивлению снова увидела Феликса. Он обернулся, скользнул взглядом по компании сотрудников, оживленно болтающих у лифта, осторожно взял под локоть спутника и подтолкнул его в коридор справа. Эти двое куда-то спешили, переглядывались, переговаривались. Феликс меня даже не заметил, хотя я подняла руку и помахала ему. Видимо, компания у лифта скрыла меня от его глаз.

Феликс свернул в ту сторону, где находился блок центрального компьютерного управления. Наверняка пошел выяснить, в чем дело и устроить нерадивым наладчикам разнос. Я свернула в тот же коридор, ожидая у дверей блока увидеть Феликса, упрямо давящего на кнопку вызова. Доступ в этот блок закрыт всем, кроме руководства, работников блока и сотрудников службы безопасности. Каково же было мое удивление, когда в коридоре никого не оказалось, а вход в блок был закрыт. Не могли же Феликс и его сопровождающий испариться! Значит, они уже там. Но кто их впустил?

Потоптавшись у массивной двери и даже прижавшись к ней ухом в жалкой попытке что-нибудь услышать, я чувствовала, как критической массой вскипает мое нетерпение. Что это за неуловимость такая? Сказал, что ищет меня, приказал явиться, а сам бегает от меня по коридорам. Ждать его у двери, как собачка, я не собиралась — нажала на кнопку вызова и уставилась прямо в объектив камеры наблюдения. Обычно после такого «стука» в недоступные двери, камера оживала, система видеонаблюдения загоралась любопытными зелеными глазками. Но в этот раз ничего не произошло. Я нажала на кнопку вызова еще раз. Снова тишина: ни «здрасьте», ни «пошла вон».

Всевидящее око системы видеонаблюдения пребывало в глубоком летаргическом сне. Кнопка вызова не работала. Я решила, что нет ничего надежней и понятней, чем старый добрый способ нахального стука. Сначала робко, потом настойчивее я барабанила в дверь.

Послышались шаги, створки мягко раздвинулись. Передо мной стоял тот самый белобрысый мужчина, которого я встретила утром в лифте. Его глаза сузились от едва сдерживаемого раздражения, на высоком лбу блестели прозрачные бисеринки пота. Казалось, еще миг — и он вытолкает меня взашей.

— Извините, а Феликса можно? – я старалась говорить уверенно, но голос предательски пищал.

Лицо незнакомца немного смягчилось. Он обвел коридор взглядом и тихо ответил:

— С чего вы взяли, что он тут?

— Но вы же не спросили, кто такой Феликс, — заметила я, — значит, знаете, о ком речь. А раз знаете, значит, он тут.

Я не стала рассказывать, что видела их вдвоем, что шла по пятам, что никуда больше Феликс деться не мог.

— Феликс занят. Я передам, что вы его искали.

— Вообще-то, это он меня искал, — возразила я, но незнакомец никак не отреагировал, а лишь спокойно нажал на кнопку внутренней боковой панели.

Двери медленно закрылись, и я почувствовала себя полной идиоткой. Занят он, видите ли! Ему передадут, что я его искала!

И тут я поняла, что незнакомец не спросил моего имени. Как же он передаст Феликсу? Я подняла руку, чтобы снова постучать в дверь, но передумала. Может, они, и правда, заняты, а тут я со своими вопросами. Надо будет, сам меня найдет.

Я отправилась в блок, где меня уже давно дожидалась мама. Мы не успели поужинать, как объявился Феликс. Вежливо поблагодарив маму за предложение присоединиться к столу, он подмигнул мне и вышел в соседнюю комнату.

Первым делом я излила все свое негодование по поводу часовой пробежки по Центру в поисках человека, который якобы сам меня искал. Феликс, похоже, ничуть не смутился, смиренно выслушивал упреки и ждал момента, когда я наконец утихну.

— Ну все, хватит, я действительно тебя искал, но потом…

— Потом даже не захотел выйти на минуту из компьютерного блока!

— Какого блока? — Феликс отчего-то насторожился и стал говорить тише. — Ты там была?

— Была! Какой-то белобрысый сказал, что ты занят!

Феликс нахмурился и потер переносицу так, будто страдал от жуткой головной боли.

— Никому не говори, что ты там была.

— Почему?

— Просто не говори и все.

— Кто это с тобой был? – не унималась я. – Странно все это.

— Не совсем понимаю, о ком ты говоришь, — Феликс невинно пожал плечами. – Скорее всего, тебе открыл кто-то из сотрудников блока. Я даже не знаю, кто. А что тут странного? Ты ожидала, что откроет Санта Клаус?

Феликс прятал глаза. Что-то он недоговаривал. Но если это так, то пытаться расколоть его бесполезно.

— Зачем ты искал меня? – я решила перейти ближе к делу.

Феликс тяжело вздохнул и присел на диван.

— Аномалия, нам предстоит долгосрочная командировка.

— Куда?

— Пока еще точно не известно. Скорее всего, а Африку.

Я опешила. В Африку? Что мы забыли там, в этой бескрайней пустыне, раздобревшей, как раковая опухоль, чуть ли не на весь континент? Там же осталось всего несколько деревушек, и то — по берегам крупных рек. Адские условия жизни, невыносимая жара, совершенно чуждая культура, дикие и непредсказуемые аборигены. Не удивлюсь, если они до сих пор орудуют палками-копалками, приносят жертвы богам и в особо неурожайный год не прочь полакомиться соседом. Тем более события последних лет вряд ли положительно сказались на их отношении к европейцам.

Когда Антарктида и Гренландия начали таять и уровень Мирового океана стремительно повышаться, Африка, как и другие континенты, вынуждена была потесниться на земном шарике. Места под Солнцем становилось все меньше и меньше. Военные конфликты, дележ оставшихся скудных ресурсов, тяжелая климатическая обстановка — все это вряд ли можно назвать современной комфортной жизнью. Жители африканских государств постепенно покинули неприветливую голодную землю тлеющих пустынь и непроходимых джунглей. И только несколько коренных племен остались там жить, как жили сто, двести и триста лет тому назад. Время застыло в зыбучих песках пустынь. Некогда огромный континент опустел, и постепенно про него забыли даже самые ярые правозащитники и блюстители гуманности. Кому какое дело до кучки неандертальцев? Были дела и поважнее – планету снова делили на части, перераспределяли продовольствие, искали ресурсы, подальше запрятывали отходы. Умирали старые государства, и на руинах строилось новое, единое, совершенное общество: европейское – на одном полушарии Земли, американское – на другом. Общество одной страны, одной идеи. И только Африка, да еще несколько новых островов – остатки былых держав и континентов – жили по своим законам. Их никто не трогал, и они никого не трогали.

— Что там делать? – спросила я, не представляя, что могло понадобиться Центру на забытой всеми земле. Уж не за ящиком ли Пандоры и копями царя Соломона мы туда собираемся?

— Поверь, работы хватит, — ответил Феликс, — и тебе, и мне, и еще десятку человек, которые поедут с нами.

О, так это целая экспедиция! Феликс, как всегда, поскромничал и обозвал все это «командировкой», как будто нам предстояло сгонять на другой конец города, туда и обратно.

— Ты так и не ответил, зачем мы туда едем.

— Завтра с полдень в овальном зале состоятся конференция, как раз по этому вопросу. Приезжает делегация американского континента. Приходи, и все поймешь сама. Просто я не знаю, как в двух словах объяснить цель поездки.

— Надолго едем?

— На пару месяцев. Может, меньше. Весь апрель точно пробудем там. В мае вернемся.

— Отказаться можно? – я все еще надеялась, что очередная проблема обойдет меня стороной.

— Нет, и это даже не обсуждается. Состав группы уже утвержден.

— А мама?

— А мама в группу не входит по возрастному и физиологическому параметру, — попытался сострить Феликс.

Все ясно. За меня снова все решили. И, судя по опыту предыдущих приключений, вряд ли есть смысл сопротивляться. Наверняка, они уже подготовили парочку козырей для особо строптивых.

— Еще одна просьба, — сказал Феликс перед тем, как уйти. — Не надо завтра кричать на весь зал, что ты отказываешься ехать, что у тебя тут мама и все такое. Держи себя в руках. Просто поверь, что так будет лучше. Я никогда тебя не обманывал.

Ну да, конечно! Никогда не обманывал…

Весь оставшийся вечер я никак не могла унять дурные предчувствия. Вроде бы особых причин для беспокойства и не было. Подумаешь, командировка! Я же еду не одна, со мной будет Феликс и группа сотрудников Центра. И все же… как неприятно чувствовать себя марионеткой, послушно прыгающей за тонкими ниточками, которыми дергает неизвестный кукловод только по ему известному сценарию.

Мама молча пила чай и прятала глаза. Наверняка она слышала разговор с Феликсом, но не решалась расспрашивать меня о подробностях. Ей было так же тяжело, как и мне. Может быть, даже тяжелее.

Перед сном она достала откуда-то пару свечей, выключила свет и зажгла два теплых трепетных огонька. Сложив руки и закрыв глаза, она тихо читала молитвы. А я, не отрываясь, смотрела на эти огоньки, слегка колышущиеся от шепота, и мне хотелось утирать со свеч горячие восковые слезы.

Сладковатый дымок кружился по комнате. Вдохнув его полной грудью, я вдруг поняла, где раньше встречала этот запах. Тот же, что принес с собой угрюмый белобрысый незнакомец. Тот же, что и…

В обед меня вызвали на пятый уровень в овальный зал. У входа уже толпились люди. Прямо аншлаг! Потоптавшись в сторонке от бурлящей толпы, я расслышала английскую речь, обрывки французских слов и, кажется, даже немецкий. Строгие костюмы делегаций черными пятнами выделялись на фоне белых комбинезонов сотрудников Центра.

Я робко протиснулась внутрь и встала у стенки, поближе к выходу. Недалеко от монитора, возвышающегося в центре зала, стояла Андриана, Феликс и еще несколько незнакомых людей. Они оживленно беседовали, но по лицам было видно – разговор не из приятных. Наконец Феликс заметил меня и жестом показал, куда садиться. Место — почти в центре зала, а я так надеялась улизнуть отсюда пораньше. Увидев мою нерешительность, Феликс шепнул что-то Андриане и направился ко мне.

— Садись. По самым скромным прогнозам, совещание продлиться часа три, — он взял меня под руку и настойчиво повел к пустующему креслу.

Ну, раз так, я не стала сопротивляться. И все же отдаленность входной двери меня немного смущала. Феликс, убедившись, что я устроилась удобно, снова вернулся к коллегам. Андриана сдержано кивнула, жеманно поправила кудри и повернулась ко мне спиной.

Совещание началось ровно в час дня. В кресло во главе стола тяжело опустился невысокий мужчина. Все тут же затихли. Мешковатый, непонятного цвета костюм, неприглядная лысинка, синюшные круги под глазами — выглядел мужчина, прямо скажу, непрезентабельно. С нынешними технологиями и уровнем пластической хирургии такой вымученный вид – просто дурной тон. Но, похоже, внешность его совершенно не интересовала. Держался он довольно уверенно, даже вызывающе. Все взгляды в зале были направлены на него.

— Андриана, начинайте, — сказал он, выдержав длинную паузу, и его лицо окончательно слилось с серой обивкой кожаного кресла.

Андриана стояла по правую руку от него, чуть позади, как верный страж.

— Приветствуем всех собравшихся. На совещании присутствуют делегации из центральных европейских округов и делегация американского континента. В первую очередь представляю вам президента нашего Центра — Михаил Себастьянович Сагалов, — объявила Андриана, и неказистый мужичок в кресле сдержанно кивнул.

Ох, ну ничего себе! Так вот как выглядит сам Сагалов! Мало кто удостаивался чести быть лично знакомым с Президентом. В целях безопасности его физиономия никогда не мелькала в средствах массовой информации. Даже простые работники Центра, такие как я, в глаза не видели загадочного босса. Во всех документах и приказах значилась такая же серенькая и невзрачная, как и он сам, закорючка «Сагалов М.С.». Однажды я пыталась выяснить у Феликса, что это за «М.С.», как зовут-то самого главного шефа, но получила невразумительный ответ. Что-то в роде «не твое дело». А тут посмотрите вы! Михаил Себастьянович! И что ж такого могло случиться, что жучок-невидимка вылез из норы? Я представляла его себе несколько иначе…

— Сегодня нам предстоит принять очень серьезное решение, — Сагалов перебил Андриану на полуслове, — так что давайте опустим все эти условности. Для начала дадим слово начальнику отдела генетики Феликсу Эдуардовичу Шереметинскому. Он введет вас в курс дела.

Феликс поднялся с кресла, слегка поклонился и направился к монитору. Уж не знаю, от чего он так покраснел – от напряженности или смущения.

— В последние десятилетия развитие нашего общества шло ровно. Четкое планирование прироста населения, наблюдение за уровнем смертности, высокий уровень медицины – все это обеспечивало стабильность, — Феликс сделал паузу, окинул взглядом аудиторию и продолжил. — За счет значительного увеличения продолжительности жизни мы добились намного больших успехов, чем это было возможно раньше. Теперь мы имеем плотно укомплектованные штаты работников самой высокой квалификации. Несмотря на некоторые неудачи, колоссальный рывок прогресса очевиден. Продовольствия высокого качества хватает на всех, сегодня уже нет необходимости строить высотные дома, чтобы обеспечить население хоть каким-то жильем. Из-за природных катаклизмов и катастроф глобального масштаба на значительно сократившейся территории земли нас осталось ровно столько, сколько необходимо.

Все в зале согласно кивали. В абсолютной тишине этот доклад звучал как гимн новому обществу, где все согласовано и четко просчитано.

— До недавнего времени все мы пребывали в уверенности, что наш расчет идеален, что нам не о чем беспокоиться, нужно просто наслаждаться жизнью. Но увы…

Феликс вздохнул и развел руками. Даже серенький Сагалов, сидящий спиной к монитору, повернулся в кресле, чтобы видеть Феликса.

На мониторе заплясали картинки: обрывки со сводок новостей, графики и цифры.

— Приблизительно полтора года назад, — продолжил Феликс, — специалисты Центра евгеники заметили, что смертность неуклонно растет. Тому были объективные причины. Во-первых, подошли сроки человеческих жизней, даже искусственно продленных, ведь число людей, которые прошли через процедуру нановкрапления первыми, постепенно сокращается. Определенную долю занимают несчастные случаи. Однако один показатель статистики вызывал много вопросов: число самоубийств значительно возросло.

В памяти тут же вспыхнули и заплясали в бешенном хороводе картинки из прошлого. Молодая пара на асфальте у подножья небоскреба, который позже прозвали «вышкой» из-за особой «любви» самоубийц к нему. Женщина с шальными глазами, бесстрашно шагнувшая под колеса машины, когда мы с Глебом возвращались с собрания Комиссии. И все это – буквально в течение нескольких дней. Затем отчаянный шаг мамы, только по счастливой случайности не закончившийся трагедией…

Феликс, сложив руки за спиной и, расхаживая туда-сюда перед монитором, рассказывал, как был создан специальный отдел для выяснения причин печальной статистики. Оказалось, что две трети всех самоубийств приходилось на долю женского населения. Почти все они стояли на учете в Комиссии по евгенике и ждали своего права на ребенка. И все они очень долгое время не получали этот шанс. Таких желающих с каждым годом становилось все больше и больше, в какой-то момент очередь за пополнением семейства стала очень длинной… может даже длинней, чем жизнь.

Центр евгеники провел масштабное расследование происходящего, хоть для выяснения простых истин и не нужны были такие усилия. Надо было просто разуть глаза и посмотреть по сторонам – на своих жен, матерей, сестер… Надо было просто спросить, как они себя чувствуют? Нет, скорее даже, кем они себя ощущают? Чем живут и чего хотят?

И они бы ответили, что хотят просто жить. Дышать свежим воздухом, любить и смотреть в будущее без страха. Они хотят быть молодыми и красивыми. Они хотят никуда не спешить. Все просто.

Жить не спеша стало возможным. Чудесный шанс прожить очень долгую жизнь уже не стоил огромных денег, а стал обычным и даже обязательным для всех. Как прививка. Как стандартная медицинская процедура.

Жить не спеша стало обыденным. Зачем так рано задумываться о продлении рода, воспитании детей? Все успеется, а пока… карьера, жизнь для себя, свобода.

Но природа требует свое. И вот когда даже самая свободная и благополучная жизнь наскучила, а материнский инстинкт завопил в каждой — а это не единицы, а тысячи и сотни тысяч женщин — вот тогда правительство вынуждено было взять контроль рождаемости на себя. Все женщины прошли через процедуру вживления микрочипа, который не позволял забеременеть до поступления сигнала с контролирующего компьютера Центра.

Решив одну проблему, человечество наткнулось на другую. Миллионы женщин вдруг поняли, что живут не спеша, но… в пустую. И вечное существование лишь обостряет чувство бессмысленности такой жизни.

— Вот такая дилемма стояла перед всеми нами. Либо дать возможность рожать потомство тогда, когда вздумается, и тем самым обречь человечество на голод, хаос и миллионы опустевших рабочих мест, либо поступить так, как поступили мы, — говорил Феликс. – Не имея возможности получить желаемое, многие кончали жизнь самоубийством.

Дальше – больше. Я сама помню, как на собрании Комиссии, на той, где были мы с Глебом, шанс родить ребенка получила каждая четвертая семья нашего округа. Освободилось слишком много «мест», их нужно было занять. Но никто не ожидал, что займут их новорожденные уродцы. Всплеск разнообразных мутаций, генетических болезней — это уже то, что пришлось наблюдать и мне лично. Я вспомнила бедняжку Марию с пятью зародышами в матке, потом еще несколько таких женщин. На мониторе показали блок-хранилище с высокими колбами, куда я забрела случайно в первый день в Центре, потом ряды банок с крохотными тельцами, застывших в мутном формалине, как в апельсиновом желе… Я вздрогнула.

— Тогда мы определили, что львиная доля мутаций приходится на женщин второго и третьего поколений, то есть, фактически, на тех, кому больше сорока лет. С отчетом по этому случаю вы все знакомы. Вкратце напомню выводы: старость и смерть спасали человечество от мутаций, — Феликс повернулся к монитору, где в тот момент красовалась цепочка ДНК. — Несколько поколений, проживших чуть ли не вечную жизнь, одаривают своим потомков целым букетом мутаций, если так можно выразиться. Мы надеемся справиться с этой проблемой, разрешив рожать только женщинам первого и частично второго поколения. Но тогда возникает новая проблема – как воспримут это все остальные женщины?

— Извините, что вмешиваюсь, — послышался голос из зала. Высокий мужчина с эмблемой американского континента поднялся с кресла, — но есть еще один выход. Например, вернуть прежний промежуток детородного возраста и ограничить лишь нижний предел – скажем, приблизительно с двадцати лет до тридцати пяти, максимум, сорока. Так воспроизводить поколение будут только молодые женщины. А мутации передаваться не будут.

Мужчина обвел вопросительным взглядом зал и, наверное, в тот миг почувствовал себя первооткрывателем. Сагалов крутанулся в кресле, смерил взглядом выскочку и недовольно хмыкнул.

— Вы думаете, мы не рассматривали и этот вариант? – сказал он, и выступающий тут же покрылся багровыми пятнами. – Это мало что меняет на сегодняшний день. Может, с точки зрения генетики и евгеники этот вариант лучше, но как вы собираетесь объяснить всем женщинам, которым сейчас за пятьдесят, что они уж ни на что не годны? А? И где вы возьмете столько молодых женщин, которые к тому же добровольно согласятся рожать? Вот так, прямо сейчас, как какая-нибудь жирная муравьиная матка!

Выступающий сплыл в кресло и сжался под сотнями колких взглядов.

— Феликс Эдуардович, продолжайте, — Сагалов снова повернулся к монитору.

Феликс несколько секунд молчал, видимо, вспоминая, на чем остановился.

— Позволю себе прокомментировать предложение по поводу возврата прежней продолжительности детородного возраста. Природой задумано так, что запас незрелых яйцеклеток ограничен. Если пустить воспроизведение потомства на самотек, то мы получим примерно следующую картину: когда современная женщина будет готова морально к появлению ребенка, то физически это будет труднодостижимо или, увы, невозможно. Биологические возможности человека ограничены, — Феликс почему-то посмотрел на меня. — Так зачем тратить впустую такое количество яйцеклеток, пока женщины морально готовиться стать матерью, если можно растянуть этот процесс и контролировать? Что мы, собственно говоря, и делаем. Сейчас мало кто подает документы в Комиссию по евгенике до сорока, а то и пятидесяти лет. Если выработку яйцеклеток не контролировать, то к этому времени женщина будет просто неспособна зачать и выносить ребенка. Наш метод контроля как раз и заключается в том, чтобы этого не произошло. Но мы отошли от темы, — Феликс выдержал паузу и снова пустился в научные объяснения.

Он рассказывал, что, несмотря на попытки остановить волну самоубийств, статистика снизилась незначительно. Женщин, не дождавшихся разрешения родить, заменили женщины, лишившиеся ребенка из-за возникших осложнений беременности и мутаций плода. Слишком тяжело терять долгожданное счастье.

Феликс говорил, а у меня на голове шевелились волосы. Как давно я не была там, наверху, среди обычных людей! Всего этого я не знаю. Вернее знаю, но только в цифрах статистики, а так, чтобы почувствовать, увидеть своими глазами…

— Если связать возросшее число самоубийств только лишь с тяжелым психологическим состоянием женщин, то закономерно возникает вопрос: а мужчины? Почему мужчины тоже массово мрут? – Феликс вошел в научный транс и уже не замечал никого. Его холодную сдержанность как ветром сдуло. – Причем, это касается всех – и совсем молодых, и уже не очень. Здоровые, довольные жизнью, морально уравновешенные люди вдруг ни с того ни с сего бросаются под колеса, прыгают с мостов или небоскребов, принимают яд. И никто из близких и друзей не может сказать, почему. Еще вчера был, а сегодня уже нет.

Дальше в зале гремел рассказ о работе социологов, психологов и прочих специалистов, которые были объединены в особую группу. Задача этой группы укладывалась в одно емкое слово – «Почему?». Феликс предоставил слово женщине, которая все это время сидела рядом с Сагаловым. Она спокойно встала, вышла к монитору и представилась Ириной, начальником только что объявленного отдела, и спокойно продолжила доклад Феликса:

— Удалось выяснить, что среди самоубийц значительную часть занимают люди из первого поколения от нулевого, те, что прошли через процедуру нановкрапления в раннем возрасте, а также их дальние потомки – третьего и даже четвертого поколения. Наметились две основных категории – долгожители и совсем молодые люди. Далее следовало выяснить причины самоубийств. Можно было предположить, что одним жить надоело, а другие шли на отчаянный шаг по молодости и глупости, будь то из-за конфликтов в семье, на учебе, да хоть бы из-за неразделенной любви. Но массовость этого явления и всплески то в одном округе, то в другом – и так по всей стране – отметали эти предположения, — выступающая закашлялась. Сагалов лично налил стакан воды и протянул ей. Я с нетерпением ждала, когда же она напьется. Остановилась на самом интересном месте! Наконец та поставила стакан на стол и охрипшим голосом продолжила. – Мы сконцентрировали внимание на тех, кого удалось спасти. Все они находились в шоковом состоянии и не могли объяснить свой поступок.

На мониторе появилась больничная палата, затем заплаканное лицо какой-то девушки. Крупным планом розовая полоса с синюшными ссадинами на шее, трясущиеся руки.

— Я не знаю, что случилось, — девушка всхлипывала и заикалась, — я просто пришла домой, взяла поводок нашей Люси и… и… я дальше не помню… проснулась в больнице. Я не хотела…

Потом следом показали взрослого мужчину, который бросился под колеса автомобиля, совсем юного паренька, однажды вечером шагнувшего с балкона собственного дома, затем женщину, полоснувшую ножом по венам прямо за готовкой семейного ужина…

Когда видеоряд закончился, и на мониторе завертелась эмблема Центра евгеники, Феликс снова поднялся с кресла.

— Как вы, наверное, заметили, — сказал он, — природа этих самоубийств вряд ли носит рациональный характер, если такое определение вообще уместно в данном случае. Все выжившие говорят, что ничего не помнят и вообще не понимают, как могли решиться на такой шаг. Они делали это неосознанно, как будто по указанию. Щелк! Сработал рычажок – и человек взялся за нож или выпрыгнул в окно.

— То есть, вы хотите сказать, что имел место эффект зомбирования? – перебил Феликса все тот же мужчина с эмблемой американского континента.

По залу покатился шумок. Кто-то язвительно хихикнул. Мне вдруг захотелось запустить чем-нибудь в этого умника, чтоб сидел и не перебивал. Но Феликс, как всегда спокойно и сдержанно, поправил очки и ответил:

— Можно сказать и так. Но это неправильная формулировка. Она подойдет для дешевого фильма ужасов, но не для научного исследования. Вообще, такая программа самоуничтожения заложена природой в каждом организме. Это старость и, как следствие, смерть. Старение – прекрасный механизм регулирования популяции, избавления от больных особей. Смерть клетки, а, следовательно, и смерть организма — функция запрограммированная. Мы научились с этим бороться с помощью процедуры нановкрапления. Она помогает растянуть человеческую жизнь, замедлить процессы старения, но теперь нам предстоит не менее сложная задача — научиться бороться с последствиями вмешательства в эти сложные процессы.

— Феликс Эдуардович, ближе к делу, — Сагалов терял терпение. Видимо, все то, о чем тут последний час говорилось, уже набило оскомину и ему не терпелось закончить этот балаган. – Не надо объяснять прописные истины. Тут не детский сад. А если кто и оттуда, — Сагалов посмотрел на выскочку, постоянно перебивающего доклад, — то просьба выйти или сидеть тихо, пока его не поставили в угол.

Почему-то покраснел Феликс, а не умник с эмблемой на пиджаке. Тот, как ни в чем не бывало, потянулся за стаканом воды и, похоже, вообще не понял, о ком речь.

— Я продолжу, если позволите, — сказал Феликс. – Итак, как вам известно, в последнее время мы столкнулись с массой патологий беременности у женщин старше второго поколения. Столкнулись с новыми аномалиями, которые сложно выявить до рождения ребенка. Далее последовал бум самоубийств… Из всего этого напрашивается один вывод: природа нашла новый способ контроля человеческой популяции. Мы лишили ее излюбленного механизма естественного отбора – старения и смерти. Теперь в ход пошел другой способ сокращения численности.

— То есть вы хотите сказать, что население Земли нужно сокращать? – послышался все тот же гнусавый голос. — Но нас ровно столько, сколько нужно, сколько планета способна вынести и прокормить, разве не так? И при чем здесь самоубийства и патологии беременности?

— Патологии появились в результате того, что рожать стали женщины старше сорока и к тому же второго, третьего и даже четвертого поколения. Они получили в наследство от своих родителей массу самых разнообразных мутаций и, добавив свои, передают их своим детям. Это как снежный ком! Все больше и больше! Пока, наконец, организм вообще станет нежизнеспособным, — Феликса начинало трясти. Казалось, еще минута и по его белоснежному комбинезону раскаленными струйками побежит лава. – А самоубийства? Известно ли вам о так называемом парадоксе «лишних причин смерти»? – Феликс пересек зал несколькими шагами и в миг оказался возле умника, встал у него за спиной, как учитель над балбесом-учеником, и медленно, разделяя слова, объяснял: – Парадокс «лишних причин смерти» заключается в том, что снижение смертности по какой-то одной причине, например, старению, может сопровождаться ее повышением от других — например, от аномалий, не совместимых с жизнью, новой болезни или самоубийств. В результате – число умерших остается неизменным. Смерть собирает свою квоту, вне зависимости от наших усилий что-либо изменить. Это понятно?

— Понятно, — робко ответил выскочка, когда Феликс процедил последние слова прямо ему в ухо.

— Вот и славно, что понятно, — он снова направился в центр зала. – К тому же, мы наивно предполагали, что держим прирост населения под контролем. В рамках своих округов и прочих административных единиц – да. Но в рамках всей планеты… увы. До сих пор существует немало областей, где нет никакого контроля… ни рождаемости, ни смертности.

Монитор снова засиял. На этот раз там замелькали спутниковые снимки Африки, Антарктиды, Австралии, нескольких бывших стран, которые превратились в острова-изоляторы. Потом показали небольшую деревушку: низкие хижины, накрытые какими-то соломенными нашлепками, жались друг к другу под дырявой тенью деревьев. Возле домиков сидели чернокожие женщины, что-то выкрикивали, улыбались и махали в камеру руками с белыми ладонями. Рядом без штанов, в коротких рубашечках, а то и вовсе без них, босиком бегала детвора. Мальчонка в большой плетеной шляпе вышел из домика, испуганно глянул прямо в объектив и с криком понесся по улочке. Мужчины стояли у своих домов и смотрели настороженно.

— Вот, например, Африка, — Феликс комментировал видеоряд. — За последние пять лет численность местного населения на этом континенте удвоилась. Люди оправились после катаклизмов и войны, приспособились к новым условиям жизни и стали рожать детей. Прирост продолжается. Женщины там рожают, начиная с пятнадцати лет, а то и раньше. В одной семье в среднем трое детей и больше. По-другому им не выжить. Такая же ситуация на остальных клочках земли, где еще остались люди. Продолжительность их жизни невелика, но они успешно компенсируют это высокой рождаемостью. Так что, наш контроль численность населения планеты носит лишь местечковый характер. А последствия – глобальный. Там прибавилось, здесь – убавилось.

Над головами присутствующих осторожно высунулась рука. Все тот же мужчина робко, как в школе, сигнализировал о желании спросить или высказаться. Феликс кивнул.

— То есть, вы хотите сказать, что причина высокого уровня смертности у нас – это прирост населения там?

— Да.

— А при чем здесь самоубийства?

— Любая популяция саморегулирующаяся. Самоубийство – это сигнал к самоуничтожению ненужного, лишнего элемента. Я уже говорил, что большая часть суицидов приходится на старшие поколения, а также их современных потомков. Первых – как отживших свое, вторых – как накопителей мутаций.

Зал зашумел. Сагалов постучал по столу.

— Все обсуждения оставим на потом, — сказал он, — а сейчас продолжаем доклад.

— Собственно, у меня почти все – Феликс развел руками. — Мы вынесли решение посетить эти районы с целью хоть как-то снизить там прирост населения. Для этого создана специальная группа, которая уже на следующей неделе первой вылетает в Африку, в пробную экспедицию. Процедуру нановкрапления в тех условиях вряд ли удастся провести, да и местные жители не пойдут на это добровольно. Но вполне возможно стерилизовать хотя бы тех, у кого уже есть дети, и сделать это так, что они ничего не узнают. Это секретная экспедиция. Разглашать ее цели строго запрещено. Пока наши группы будут работать там, в Центре продолжится работа по решению проблемы с аномалиями беременности. Если не поменять систему, то скоро мы сможем забыть, как выглядит здоровый ребенок.

Я поняла, куда и зачем еду. Лишать чернокожих женщин счастья материнства. Под благовидным предлогом спасения жизни на земле. Сосредоточиться на докладе больше не получалось. Феликс закончил, сел рядом с Сагаловым. Выступали какие-то люди, зал то затихал, то взрывался дебатами.

На настольном мониторе под моими руками засветились слова: «Все будет хорошо. Просто поверь мне. Ф.».

Через три дня я уже паковала чемоданы. Препаршивое настроение с примесью страха и волнения делало сборы невыносимыми. Меня освободили от основной работы и приказали в полной готовности прибыть на первый уровень к лифтам ровно в шесть утра в понедельник. В запасе было еще двое суток, которыми я могла распорядиться по своему усмотрению.

Мама заботливо перекладывала вещи в чемодане по десять раз на день, засыпала меня советами и напутствиями, стараясь не выдать своего беспокойства.

— Ну вот, может, хоть загоришь немного, а то бледная как моль, — повторяла она. – Только, прошу тебя, будь осторожней с местными. Бог знает, что у них в голове.

Я послушно кивала, соглашаясь даже на теплый свитер, заботливо подложенный в чемодан. Не хотелось расстраивать маму и расстраиваться самой, но все равно любое упоминание о предстоящей поездке выводило из равновесия. Коллеги заходили пожелать удачи, просили привезти из далекого континента что-нибудь интересное и, похоже, втайне завидовали, что участие в экспедиции выпало мне. А я с удовольствием поменялась бы с любым из них и осталась бы в Центре, с мамой. Но списки участников были утверждены и подписаны все той же размашистой закорючкой «Сагалов М.С.».

В группу входило восемь человек из нашего Центра, три специалиста с филиалов, один наблюдатель с американского континента и пять военных. Из всего состава экспедиции я знала лично только двоих – Феликса и Ирочку из моего отдела, микробиолога и специалиста по инфекционным заболеваниям, чьи знания вполне могли пригодиться в условиях более чем жаркого климата. По плану, в африканском порту нас должен был встретить переводчик. Вот и весь состав. Маловато для экспедиции с такими грандиозными целями. Но, как утверждал Феликс, поездка была «пробной» и рассчитана только на один регион, а точнее на одно не очень большое поселение у истока Конго.

За день до отъезда всю группу собрали в овальном зале. Сам Сагалов пожелал нам успеха, ознакомил с инструкцией безопасности, велел Феликсу выходить на связь с Центром ровно в назначенное время. Далее мы три часа продремали на лекции по культуре и истории Африки, выполнили тестовое задание на знание нравов и обычаев местного населения и отправились в отдел вакцинации. Не привили нас, наверное, только от бактерий со случайно упавшего метеорита. От всей остальной заразы гарантировали стопроцентную защиту… с одной оговоркой — если зараза, которую мы вдруг подцепим, изучена.

Следующая «формальность» вообще повергла меня в шок. Добрый дядя Феликс подсунул каждому соглашение о том, что в случае любой травмы участнику группы полностью оплачивается лечение и выплачивается приличная компенсация. А если кого-то из нас случайно не станет на этой земле и это несчастье случиться во время экспедиции, то наши родственники получат кругленькую сумму в качестве возмещения ущерба. Также мы подписывались под тем, что обязуемся безоговорочно следовать приказам руководства, не разглашать материалы, связанные с целью, задачами и результатами нашей поездки, не подвергать себя и участников группы необоснованному риску, подчиняться внутреннему распорядку дня и все такое. Короче, мы обещали быть паиньками, чистить зубы, не пить из подозрительных лужиц, не дружить с бармалеями, дабы не опорочить честь и репутацию Центра.

Наступил «день Х». Мы собрались у лифтов, ведущих наверх, к настоящему солнышку. Феликс три раза пересчитал состав группы, проверил, все ли вещи на месте, и первым зашел в лифт.

Наверху нас уже ждала группа правительственной охраны и бронированный микроавтобус. Немного формальностей, и мы катились ко всем чертям по улицам просыпающегося города.

В автобусе все молчали и глазели в окна. И только охранники, теснясь на сидениях, не рассчитанных на их могучие габариты, серьезно смотрели перед собой, и, кажется, даже не моргали.

Когда любимый город остался лишь маленькой картинкой в заднем окне, коллеги зашевелились. Рядом со мной дремала Ирочка, забавно раскрыв рот. Как можно спать в такую минуту! Мы уезжаем, толком не знаем, куда и зачем, а она спит! Я осторожно потрясла ее за плечо, но в ответ получила лишь раздраженное мычание.

Оставив Ирочку в покое, я прислушалась к разговорам. Коллеги обсуждали что угодно – защитные кремы, купание в океане, назойливых насекомых и морскую болезнь – но не предстоящую работу. На миг мне даже показалось, что я преувеличиваю серьезность и опасность экспедиции, которую все почему-то предпочитали называть просто командировкой. Заводить разговор на эту тему мне было неудобно. Все равно, единственный человек, который точно знает, за чем мы едем, это Феликс. Ну, может, еще пятеро охранников, задача которых совершенно определена – следить за нашими тщедушными тельцами и, по возможности, доставить их обратно на землю обетованную в целости и относительной сохранности.

Вскоре мы прибыли в аэропорт. Оказалось, что вся необходимая аппаратура давно погружена на борт достаточно компактной летающей посудины, экипаж томится от безделья и готов к взлету. Пятеро охранников как-то неожиданно резво первыми выскочили из автобуса, грозно посмотрели по сторонам и выстроились в шеренгу от машины до самолета.

Без лишних церемоний мы быстро поднялись на борт и разошлись по отдельным кабинам. Перелет предстоял не долгий, но я предпочитала просто уснуть. Морская болезнь – моя беда. Ничего не помогает.

Я бросила сумку с личными вещами в багажный отдел и улеглась. Легкий шум и пляшущий комочек в желудке… значит, взлетаем. Сцепив зубы, я старалась думать о чем-нибудь отвлеченном, а не о том, что мы уже в воздухе и, по обыкновению, меня начинает мутить.

— Можно? – в кабину протиснулся Феликс.

— Заходи, раз уж пришел.

Феликс топтался у входа.

— Пойдем к нам в общий салон, — неуверенно предложил он.

— Нет, не пойду, меня укачивает. Я лучше посплю.

— Да что тут спать! Мы через пару часов будем на месте, — уговаривал Феликс, — пойдем. Ну, вставай, разлеглась тут! Там завтрак сейчас принесут.

— За что ты меня так ненавидишь? – при упоминании о еде мой желудок заныл. — Если я сейчас что-нибудь съем, точно вывернусь наизнанку.

— Ладно, если что, присоединяйся, — Феликс достал из кармана какую-то коробочку и положил на столик рядом. — Вот, попробуй, мне помогает.

Еще минут пять я боролась с тошнотой и старалась смотреть в одну точку. Из общего салона доносился смех, потом потянулись аппетитные запахи чего-то вкусного и горячего, и рука сама потянулась к коробочке, оставленной Феликсом.

Как ни странно, помогло. Безвкусные таблетки вернули меня к жизни. Заснуть не получалось, сидеть на месте тоже, да и желудок жалобно завывал на каждый новый аромат, приплывающий из салона. Я решила присоединиться к компании. В конце концов, нам вместе работать, а я знаю всего двоих.

Мое появление в общем салоне, похоже, только эти двое и заметили. Ира и Феликс сразу замахали руками, приглашая меня присесть — свободное кресло оказалось как раз рядом с ними.

— Ну, помогло? – улыбнулся Феликс. — Что будешь на завтрак?

— Что-нибудь, — ответила я и оглядела присутствующих за столом.

Охранники по-прежнему сидели в сторонке и напоминали каменных истуканов в спецодежде. По сравнению с ними все остальные мужчины в салоне выглядели тощими заморышами.

— Ну, и кто тут кто? — тихо спросила я.

— Смотри, за Ирой сидят три женщины – это два гинеколога и лаборантка из филиалов. Я их, кстати, сам плохо знаю. Вон тот, в пиджаке, генетик Павел Леонидович Порываев, очень уважаемый человек и прекрасный ученый. Правда, вспыльчивый малость и не без гордыни. Лучше с ним не спорить, все равно бесполезно. Вот тот блондин с усиками – это техник наш, наладчик аппаратуры. А женщина, с которой он разговаривает, очень хороший врач общей практики, — Феликс на этих словах скривился и нервно ковырнул вилкой в тарелке. — Алла Федоровна Смольская. Знает все, обо всем и обо всех. Не мозг, а суперкомпьютер. Она в Центре работает уже лет тридцать. Обращайся к ней только по имени-отчеству, она не выносит фамильярности.