Аннигиляция

ПРОЛОГ

Технический специалист второго класса Оливер Барт смотрел на сверкающую далеко вдали дымку изгиба галактики. Звёзды и красно-оранжевые облака космической пыли отражались на плоской отполированной поверхности его инструметрона. Было поздно: три часа ночи. Он так и не закончил работу и теперь убил бы даже лучшего друга за кусок настоящего мяса и кружку настоящего джина, правда, если бы у него был этот лучший друг. Или кружка. Ещё один заход по калибровкам — и можно идти спать. Но Оливер стоял здесь, на своей маленькой серебристой платформе, прикованный к месту звёздами, и был похож на глупого ребёнка, впервые улетевшего дальше орбиты. Часть галактического рукава сияла на фоне его вполне себе человеческой руки, похожая на мышцу. Или рану.

Конечно, за пределами орбиты он был не в первый раз. И не во второй. Даже постаравшись, он с трудом припомнил бы время, когда его жизнь не состояла из челноков, крейсеров, станций, униформ, контрактов, чьих-то костылей в коде и маленьких иллюминаторов на бесконечных тусклых стенах. Время, когда его жизнь была цветущей, тёплой и доброй. Когда он мог почувствовать запах настоящей грязи под ногтями, засыпая в настоящей кровати каждую ночь. Это было когда-то. На Иден Прайме. А сейчас было много позже. И это станция «Гефест».

Даже в три ночи помещения дока «Гефеста» были наполнены шумом и гомоном множества людей. Это был час волшебства техников. Слесари и инженеры, операторы погрузчиков и любопытные пассажиры — все расходились по своим любимым барам или койкам. Теперь можно было заняться настоящей работой. Вряд ли кто-то ещё думал, как Оливер. Они видели только пласталь, что отделяла их от вакуума за бортом. Или мощь биотических зарядов, что могут вспороть этот вакуум, не успеешь и глазом моргнуть. Но не код, благодаря которому всё это существовало. Код был невидим и поэтому — забываем. А его создатели и подавно. Их игнорировали, считали расходными ресурсами и печально низко оплачивали их труд. Да в эти дни дети рождались уже с навыками программирования, так зачем платить большие деньги за нечто настолько же естественное, как поглощение пищи или питьё?

Пока, конечно же, что-то шло не так.

Массивный корпус «Кила Си'ях» был усыпан кодерами, словно дно старого морского корабля — наростами. Каждый подключался к статическому порту, получая прямой доступ к хранилищам корабля с максимальной безопасностью. Оливер дал команду своему инструметрону ввести последнюю дозу стимуляторов. Кровь зашумела в расширившихся и расслабившихся венах. Он забыл о звёздном отражении, настоящем мясе и настоящем джине, о зелёных полях, подготовленных к посеву культур. Технический специалист второго класса Оливер Барт потянулся к обшивке правого борта кварианского ковчега, словно желая крепко обнять. Руки прошлись по блестящей пластали, и он активировал гравитационные сгибатели на рабочем костюме, а после поднял себя вверх с отработанной, почти акробатической грацией. Спокойный искусственный голос в наушниках приступил к отчёту.

— Сгибатели рук: заблокировано. Сгибатели ступней: заблокировано. Сгибатели коленей: заблокировано и подготовлено. Вы допущены к выходу в открытый космос, специалист Барт.

Каждый контакт защёлкнулся на своё место со знакомым удовлетворяющим звуком вытягиваемого воздуха.

— Спасибо, Хелена, — со смешком сказал он.

Хелену не волновало, как её называют. Она не была полноценным ВИ. Она даже не «она». Разума не больше, чем у сковородки, у его Хелены. Но этот неторопливый, равнодушный, случайным образом сгенерированный голос был его единственным другом в этих долгих путешествиях, а своего друга ты не игнорируешь только потому, что он всего лишь инструметрон.

Оливеру повезло работать здесь, и он это понимал. Инициатива платила больше, чем кто-либо, чем Альянс, и, самое важное, платила своевременно. Он нуждался в этом. Нуждался в деньгах так же, как и в надёжности. Оливер бросил взгляд вниз, где тусклые звёзды отражались на глянцевой поверхности Хелены. Одна из этих звёзд — Сарабарик, и где-то рядом с ней станция «Омега», а где-то на этой «Омеге» — азари по имени Ария Т'Лоак, которой Оливер отправлял каждый кредит, полученный сверх необходимого для выживания минимума. Он вздрогнул. Ему вспомнились её ледяные голубые глаза. Её ледяная голубая улыбка. Чувства, выразившиеся на лице отца, когда Ария сказала ему, что продала его единственного сына в качестве вахтовой рабочей силы на базу, расположенную в пределах Колыбели Сигурда. В этом не было ничего особенного или уникального. Тысячи беженцев с атакованного Иден Прайма (и Новерии, и Вермайра, и так далее и тому подобное) заканчивали своё бегство точно так же: потерянными, сломленными, купленными и проданными. Единственная особенность Оливера Барта заключалась в том, что он работал на справедливого и доброго элкора Ламма, который позволял своим работникам выкупать свободу, если — или когда — это будет им по карману. Оливер не думал, что хоть кто-то пытался поймать Ламма на слове. Работники спускали свой скудный заработок на батарианское вино, девушек или квазар, самые отчаянные — на красный песок. Но не Оливер. Он копил, скаредничал и голодал. Он не смотрел на девушек, даже если порой они сами смотрели на него, даже если ему самому хотелось посмотреть. Он пил воду. В бар заходил, только когда Ламм отправлял его починить подглючивающие игровые автоматы по квазару, позволяющие выигрывать слишком часто. И Оливер поднаторел в накоплении, скаредности и голодовке. У него был настоящий талант к этому, такой же, как и к устранению ошибок в кодах космических кораблей. И когда Ламм пробил на кассе его свободу, Оливер расплатился и забрал чек.

Теперь ему не нужно было голодать или копить ради своей свободы. Во всяком случае, не только ради своей. Сейчас в его планах был «лизинг» свободы родителей, и он ни за что и никогда не пропустит очередную выплату. Он платил Арии, чтобы она не отправила их на тяжёлую работу, а ещё рассрочку за то, чтобы однажды отпустила.

Продолжать так жить было нелегко. Написание кода-шаблона, как правило, оказывалось несправедливо краткосрочной задачей. И неизвестно, где будет новый заказ. Неизвестно, когда будет. Текущий контракт был самым продолжительным из всех, которые ему доводилось заключать. На других судах Инициативы работа не то была, не то нет: абсолютно простая, минималистичная, ничего лишнего, ничего привлекательного. Просто скрипт «доставить отсюда дотуда». Возьми стандартный шаблон для крейсера дальнего следования, адаптируй его под азари, людей, турианцев, саларианцев, запусти всех на борт, уложи спать на шесть сотен лет и разбуди в Андромеде, где их ждут улучшенная инфраструктура и здоровый, сбалансированный завтрак. Быстро, эффективно, чётко.

Но здесь заказчиками были кварианцы, и не существует такого корабля, к которому они не хотели бы приложить руку. Их список пользовательских изменений был длинным, как сам Разлом Калестон. Ни один кварианец не доверится кораблю, построенному строго для доставки из пункта «А» в пункт «Б». Такое не может даже существовать. Вся их раса жила во флотилии кораблей, путешествуя из одной системы в другую, ожидая, когда геты оставят их родной мир — место, которое большинство из них даже никогда не видели. Корабли были их матерями и детьми. Корабли были домом. Кварианцы не сделают и шага, пока не будут уверены, что в случае непредвиденных обстоятельств смогут жить на этом корабле вечно. И список изменений становился всё длиннее и длиннее с тех самых пор, когда Инициатива попросила тихих, похожих на птичек кварианцев позволить другим расам покупать или обменивать допуск в их шестисотлетнее путешествие. Теперь им нужно было оборудование по созданию подходящей среды для рептилиеподобных дреллов, слонов-элкоров, водных ханаров, аммиачных волусов и четырёхглазых батарианцев… Двадцать тысяч душ, упакованных в одну железную банку, словно ассорти приправ для рамэна. И этой банке дали название не «Кила Се'лай», означающее «Клянусь родиной, которую однажды надеюсь увидеть», а «Кила Си'ях».

«Клянусь родиной, которую однажды надеюсь найти».

Оливер Барт провёл пальцами по фюзеляжу «Си'ях». Какие они? Те кварианцы, бросившие единственное, ради чего жила их раса: возвращение Ранноха, возвращение дома. Каков тот кварианец, которого не волнует родина? Он всё ещё кварианец вообще? Это всё равно что найти пару тысяч людей, которым совсем не интересен космос. Или саларианцев, у которых нет ни единой мысли о науке. Или красных азари. Оливер пытался завязать разговор в барах «Гефеста», но общение всегда давалось ему тяжело, да и зачем этим прекрасным инопланетянам тратить своё время на разговоры с кем-то, кто умрёт раньше, чем они проснутся? До Андромеды шестьсот лет — для них Оливер будет всего лишь призраком.

Но иногда по ночам… Иногда ему снилось, что он летит вместе с ними. Что каким-то чудом одна из двадцати тысяч одинаковых уютных криокамер оказалась его. Что он тоже проснётся однажды, глядя на новый мир. Мир, который ещё никто не испортил. Мир, который он мог бы помочь превратить в рай. Но потом он просыпался, смотря на повреждённые переборки «Гефеста», и понимал, что всё это не про него. Он слишком привязан к этой галактике, к Иден Прайму и родителям, Хелене и проклятой Арии Т'Лоак. Оливер Барт не был создан для нового мира, он уже был испорчен. Испорчен с рождения.

Так что Оливер неторопливо прорабатывал каждую позицию из бесконечного списка, и каким-то образом год его жизни пролетел неуловимым шёпотом. Он даже начал ощущать… привязанность к станции «Гефест» со всеми её вышедшими из строя вентиляционными системами, неисправными дверями и полным отсутствием архитектуры. Это было суровое место, как и любая другая удалённая станция. Если выключить свет во время ссоры, то, включив позже, увидишь трупы. Местная кухня целиком состоит из замороженных кусков рамэна и соевых таблеток. Но в три часа ночи, если прищуриться, это могло походить на дом. «Отвратительно, — подумал Оливер. — Ты словно старый дед! Что потом, разложишь салфеточки у своей койки?»

Он открыл новый порт криопалубы «Кила Си'ях», подключил Хелену к начальным системам корабля и вздохнул. Чужой код — это ад. Он старался изо всех сил, действительно старался, но вся элегантность или функциональность, которую он пытался придать этому коду, поглощалась ужасными костылями тысяч других техников, запускавших свои неуклюжие пальцы в кварианский пирог. «Когда-нибудь, — думал Оливер. — Когда-нибудь я построю корабль с нуля. Только я и больше никто. Полный ВИ-интерфейс, автоматизация глаже снежного покрова, самокалибровка, самоотладка. Он будет совершенен. Настолько элегантен, что даже элкор всплакнёт. Никто не создавал багоустойчивый корабль, а я стану первым. И такой зверь в резюме, вероятно, очень скоро поможет получить шанс».

Барт взглянул вниз, хотя вряд ли предполагалось, что кто-то будет туда смотреть. Станция «Гефест» была прославленной орбитальной платформой. Её доки находились в конце длинных куполов, тянущихся от основного корпуса станции, словно лучи довольно некрасивого солнца. Смотреть вниз значило смотреть в пустоту. От бесконечного падения тебя отделяет только синеватая оболочка искусственной атмосферы. Вряд ли упадёшь: гравитационные сгибатели не позволят, но может случиться тошнота, потеря сознания или паника, а ни одна из этих штук не помогает в поиске новой работы. Однако Оливера никогда не смущала зияющая тьма бесконечной пустоты. Она его не волновала. Он — человек, а это — бесконечная пустота; они узнали друг друга достаточно хорошо и на том остановились. Его взгляд скользнул от чёрного ничто к решётке из серебристых перил, пандусов и полуэтажей, прикреплённых к кварианскому кораблю. Оливер украдкой осмотрел док на предмет… Хм, на предмет чего? Кто-то сможет увидеть, что он собирается сделать? Почему это должно его волновать? Он ведь не делает ничего плохого, вовсе нет. На самом деле Оливер Барт хочет сделать кое-что очень хорошее. Просто прекрасное, если подумать. И Оливеру Барту обалденно заплатят за это хорошее. Достаточно, чтобы выкупить родителей у Арии Т'Лоак, а себя у Ламма, и обеспечить семью всего за одно щедрое вознаграждение.

И, возможно, всего лишь возможно, когда всё закончится и его семья будет свободна, он наконец сможет мечтать только для себя, о билете на одного в будущее, на шестьсот лет вперёд.

По лабиринтам лестниц и пандусов вверх-вниз носились техники в простых рабочих костюмах. Некоторые совы стояли, облокотившись на перила, закуривая или выпивая, или рассматривая чудовищный корабль — в самом прямом смысле этого определения. Всякий, кто ступил на него, никогда больше не увидит дом, разве что на сканерах очень дальнего действия. Они никогда не почувствуют запах знакомых цветов.

Они были странным сборищем, эти колонисты «Си'ях». Ни одного нельзя было назвать обычным представителем своего вида. Конечно, они не были обычными. Мысль даже об одном кварианце, оставившем Флотилию ради чего-то неизвестного, безвозвратно, была до ужаса странной. А здесь четыре тысячи таких кварианцев. Корабль дураков: бродяги, радикалы, изгнанники, преступники, артисты и интриганы. Кварианцы допускали всех, кто мог заплатить, обменяться или доказать свою пользу для новой колонии. Неважно, кем они были. Неважно, что они сделали. «Си'ях» позволял начать всё с чистого листа.

Это будет безумием. Оливеру хотелось бы посмотреть на такое.

Взгляд пробежался по слоняющейся толпе. Оливер увидел дреллку с яркой расцветкой, тёмно-зелёными губами выпускающую в ночь дымовые кольца. Какой-то четырёхглазый батарианец спорил с волусом, глядевшим на него печальными барсучьими глазами типичного костюма волусов. Парочка кварианцев боролись с бессонницей вечерней прогулкой — прожекторы «Кила Си'ях» отражались на лицевых масках их костюмов. Другие техники постоянно трепались о том, как выглядят кварианцы под костюмами, как они заставят кого-нибудь раздеться и показать, как они точно-точно завалят ту кварианскую девчонку до того, как она улетит бог знает куда, без проблем. Но Оливеру это было неинтересно. Он видел их корабль, видел их код. Он уже знал, как выглядит кварианец без костюма.

Оливер не думал, что кто-то за ним наблюдает. Он был уверен, что как раз наоборот: все были глубоко погружены в свои собственные проблемы. «Чёрт возьми, Барт, это же просто аудиоподпрограмма, хватит страдать паранойей», — подумал он. Однако всё равно что-то не сходилось. Оливер не был тупым. Он работал на Ламма. И знал, что любая работа, поступающая от безликого нанимателя на датапад, оплачиваемая столь непристойно высоко и требующая не задавать лишних вопросов, была далека от законности. Он самостоятельно прошёлся по цикличному коду, снова и снова. И этот код действительно казался тем, чем его и объявили, — записью старой глупой кварианской колыбельной «Мой костюм и я», которая будет проигрываться спящим колонистам в их криокапсулах раз в столетие, пока они не прибудут. Никакого вреда. Сентиментально до милоты. А у сентиментальности нет расы. Подобное происходит на всех новых кораблях, особенно на таких ковчегах, как «Си'ях»: картины внутри криокапсул, маленький ящик настоящего чая, тайно припрятанный, чтобы утешить затосковавшего по дому дядю. Одного из техников, с которым Оливер пересекался на обеде, нанял какой-то богатый придурок, чтобы установить всем дреллам маленькие парфюмерные капсулы с программой распыления запаха цветка ушарета незадолго до начала разморозки. Ушарет раньше рос на Рахане, их бедном погибшем мире. Столько усилий лишь ради того, чтобы дрелл смог проснуться на другой стороне Вселенной под запах родины. Как будто есть смысл в том, что именно унюхают первым пара тысяч разбуженных ящериц! Впрочем, Оливеру было без разницы. Кто знает, зачем люди делают то, что делают, если не из сентиментальности. Когда он спросил, почему такая незначительная вещь требует столько оплачиваемой секретности, Оливеру сказали, что это нечто вроде сюрприза — жеста единства и мира для корабля с мешаниной разных дураков. Они теперь все станут кварианцами. Они станут семьёй.

Чего не сделаешь ради семьи? Чего не сделаешь, чтобы вызвать их улыбки?

Оливер Барт не мог отправиться в Андромеду, как бы ни уверяли его мечты. Но эту работу он сделать мог. Он мог сделать это для тех, кто отправится за пределы пределов, в дикое и неизведанное, чтобы основать новую цивилизацию в новых звёздах. Он мог вызвать их улыбки во сне. Может быть, это не то, о чём поведаешь внукам, но хоть что-то.

Оливер пошевелил пальцами ног, чтобы согнать покалывание. Он дал команду Хелене загрузить подпрограмму в матрицу обслуживания криокамер и стереть все следы. Это было легко, особенно такому, как он. Так же легко, как помнить о необходимости выключить свет и запереть дверь, уходя из дома.

— Счастливого пути, — прошептал Оливер этому огромному, глупому, безумному и прекрасному кораблю. — Хороших снов.

— Все устройства в безопасном режиме. Вы допущены к возвращению на станцию «Гефест», специалист Барт. Приятного отдыха.

— Тебе тоже, Хелена. Тебе тоже. Где бы там ни отдыхали хорошо поработавшие ВИ, пусть тебе будет уютно и приятно.

Оливер медленно взобрался обратно на свою платформу и отключил гравитационные сгибатели. Его ноги вновь встали на металл. Он достал датапад и отправил подтверждение о проделанной работе на выданный ему адрес, после чего открыл свой менеджер банковского счёта и уставился на него, словно ребёнок на витрину кондитерской. Он ждал. И ждал. И наконец привычные скромные цифры его накоплений исчезли. Высветились новые. Поразительные новые цифры. Невообразимые новые цифры. Оливер Барт отправлялся в новый мир, да-да, как все остальные. В мир безопасности, любви и семьи. В мир, где произошедшее на Иден Прайме едва ли уже что-то значило.

Оливер шёл по главному трапу, почти подпрыгивая от радости. Он снял шлем и провёл рукой по коротким каштановым волосам. Щетина чесалась: надо бы побриться. Но он своё дело сделал. Он его сделал, и знаете, что? В этом действительно что-то было: двадцать тысяч колонистов проплывут сквозь ледяное пространство между галактиками, слушая радио «Свободные Барты». Он никогда не думал, что добьётся чего-то особенного, но в конце концов, может, он и добился. Не очень особенного, но хоть немного. Совсем немного. Приложив ладонь к панели безопасности, он представил лицо матери и знакомую маленькую искорку восторга, что вспыхнет в её карих глазах, когда он расскажет обо всём. Лифт поднялся на этаж, но двери не открылись. Закатив глаза, Оливер несколько раз ударил по панели кулаком. Идиотизм. Меньше дня бы понадобилось, чтобы поправить почти наверняка старый код, но никого это не волновало. Утром он отправит запрос в техподдержку. Прощальный подарок старику Гефу. «Тебе от меня, приятель».

Оливер вновь ударил по слайдеру. Он захрипел, открывая двери. Кабина лифта была пуста, и Барт зашёл внутрь. Сразу он ничего матери не расскажет, конечно же. Сначала он заберёт родителей на Цитадель. Они будут поражены видом зелёных деревьев в Президиуме, огнями стыкующихся кораблей и мясными сэндвичами в «Аполло». А потом он покажет купленную для них квартиру в районе Закера. Оливер почти слышал голос матери в этом грязном лифте: «Ой, Оливер, это слишком!» Они будут так счастливы. Наверное, даже расплачутся. И он вместе с ними. Затем, за обеденным столом, когда они наедятся до отвала и выпьют за будущее, он расскажет, как поставил запись «баю-баюшки-баю» на корабль с инопланетянами, отправляющимися в шестисотлетнее путешествие. «Интересно, снятся ли сны в криостазе? Может, однажды мы узнаем. Вместе».

Технический специалист второго класса Оливер Барт вышел из лифта в длинный коридор, связывающий основную колонну станции «Гефест» с жилыми помещениями работников. Он ускорился, желая поскорее лечь спать и стать на один день ближе к району Закера, зелёным деревьям и сверкающему жиру на мозолистой отцовской руке, сжимающей сэндвич с настоящим мясом.

Оливер всё ещё представлял смеющуюся мать, когда фигура в низко опущенном капюшоне вышла из ниши и дважды выстрелила ему в голову.

Она посмотрела на тело техника, пихнула его ногой, чтобы удостовериться в результате, а затем ушла, мурлыча себе под нос короткую колыбельную:

«Спой колыбельную звёздных морей,

Пусть мне приснится костюм мой скорей».

Грязный, невыразительный металлический потолок станции «Гефест» безмолвно отражался на тусклой поверхности выключенного инструметрона.

«Не испугает пустыни жара,

Не заразят дождевые леса,

В космосе даже не тронут хлада —

У меня есть костюм, у костюма есть я…»