Ангелы террора

Глава 7

Татьяна Кирилловна, издали наблюдая за нашими неприглядными действиями, совсем замерзла, и когда мы наконец пустились в дальнейший путь, я закутал ее в свой полушубок. Петра удивляла такая забота о крестьянском парнишке, но он это никак это прокомментировал, только изредка пытливо вглядывался в лицо «святого отрока».

Самое противное и страшное осталось позади. Мы освободились от трупов, оставив их на произвол судьбы и лошадей. Возок со страшным грузом отправили в обратную сторону, сами же выехали на большак и, не спеша, преодолевали последние версты до имения Крыловых. Петр после второго сеанса экстрасенсорной терапии, которую я провел после наших «скорбных трудов», заметно взбодрился, и голова у него, по его словам, «гудеть, почитай, перестала».

Обсуждать случившееся никто не хотел, и мы ехали молча, каждый занятый своими невеселыми мысами. Татьяна Кирилловна от всех невзгод, свалившихся на ее юную, взбалмошную головку, пребывала в полушоковом состоянии. Я, наглотавшись адреналина, уже мечтал о тихом-мирном существовании, без стрельбы и погонь. Петр, как мне казалось, жалел не о своей ране или убитых боевиках, а о пристяжном Серке, брошенном в лесу. Так что у каждого было о чем подумать.

В полном молчании мы и въехали во двор имения. Я вылез из саней и помог выбраться Татьяне Кирилловне. Петр остался сидеть на козлах.

— Пойдем в дом, — пригласил я его, — тебя нужно перевязать.

— Оченно благодарны за заботу, — хмуро ответил он. — Только мы лучше поедем, и так станется…

— Кончай ломаться, — перебил я его, — заходи, отдохнешь, погреешься.

— Это уж благодарствуйте, но мы до дома поедем, — упрямо ответил он.

В это время на крыльцо начали выходить обитатели дома, и я не стал при них его уговаривать.

— Хорошо, как знаешь. На вот, возьми деньги за Серка, — сказал я и сунул ему в карман пачку его же рублей.

— Это лишнее. Мы вами и так благодарны, — поклонился он, но упрямиться не стал и деньги оставил. — Прощевайте, господа хорошие.

— Прощай, может, еще когда-нибудь свидимся.

— Это уж как Бог даст, — ответил мужик и тронул лошадей.

Между тем с крыльца в одном сюртуке ко мне спускался Александр Иванович. Прабабушка Софья Аркадьевна и народница Наталья остались стоять в дверях.

— Алексей Григорьевич, голубчик, что случилось? Куда вы пропали?!

— Немного заплутался. Вот этот человек помог выбраться, — ответил я, указав вслед отъезжавшему Петру.

— А мы не знали, что и подумать, — то ли сердито, то ли взволнованно говорил Александр Иванович. — Несколько раз от Александры Михайловны приезжали нарочные справляться о вас.

— Так случилось, — неопределенно сказал я, — роковое стечение обстоятельств. А где Гутмахер с Ольгой?

— Они уехали в Москву, — вместо мужа ответила Софья Аркадьевна. — Ольге Глебовне непременно захотелось посмотреть вторую столицу.

Разговаривая, мы вошли в дом. Татьяна Кирилловна в своем крестьянском наряде не отставала от меня ни на шаг. Такое непосредственное поведение деревенского мальчика в барских покоях вызвало недоумение у хозяев, но из чувства такта никто не подал вида, что удивлен.

— Этот мальчик — толстовец, — поспешил я объяснить странное поведение девицы Раскиной. — Шел пешком в Ясную Поляну ко Льву Николаевичу, да чуть не замерз.

Раскрывать инкогнито Татьяны Кирилловны мне почему-то не захотелось, возможно, из опасения новых вопросов. Объясняться и тем более рассказывать, что с нами действительно произошло, я не собирался, Чтобы не ставить доброе семейство в двусмысленное положение. И вообще, мне следовало немедленно убраться отсюда подальше — мало ли какую еще пакость придумают борцы за народное дело.

Мы прошли в малую гостиную. Татьяна Кирилловна тут же с отсутствующим видом уселась в вольтеровское кресло. Теперь хозяева смотрели на девушку без удивления, а с интересом.

— Так как вам удалось заблудиться в такой близи от дома? — вновь вернулся к теме моего исчезновения хозяин.

Я не успел придумать правдоподобной версии и немного замялся, но потом догадался все свалить на национальный напиток:

— Кучер, шельма, был сильно пьян и завез не в ту сторону, а потом у нас поломался экипаж, и крестьянин, которого вы видели, помог вас найти.

Объяснение, на мой взгляд, получилось довольно правдоподобное, во всяком случае, больше вопросов мне не задавали.

— Вы, наверное, измучились в дороге, — сказала Софья Андреевна, — вам нужно помыться и выспаться. Баня протоплена…

Идея с баней показалась мне настолько забавной, что я чуть не рассмеялся. Опять судьба толкала меня на банные приключения с девицей.

— У нас, к сожалению, в доме нет ванной комнаты, вы, вероятно, привыкли к большему комфорту, — неверно поняв мою улыбку, поспешила оправдаться хозяйка.

— Баня — это замечательно, — поспешил я успокоить Софью Аркадьевну. — Только вот молодой человек, кажется, дал обет не мыться, пока не встретится со Львом Толстым.

— Нет, я не давала, то есть не давал никакого обещания, я один не останусь, я с вами, — неожиданно для меня заявила Татьяна Кирилловна.

Ситуация делалась совсем забавной. Кажется, кроме меня, никто не заметил перепутанного мальчиком родового окончания.

— Ну, мыться так мыться, — сказал я. — Нам это очень не помешает, как и хороший ужин. Правда, Ванюша?

«Ванюшей» я назвал Татьяну Кирилловну, но она не поняла, к кому я обращаюсь, и никак не отреагировала на свое новое имя.

Оскудевшее в средствах чиновничье дворянство уже лишилось былого крепостнического размаха. Никаких прудов и купален при бане не было, да и заведовал ей не специальный человек, а обычный истопник. Впрочем, Софья Аркадьевна зря жаловалась на отсутствие ванной комнаты. Банька была, что надо: отделана мраморными плитами с небольшим мраморным же бассейном и офигительными медными кранами. Краны мне понравились больше всего. В предбаннике стояли два обширных кожаных дивана и висело большое зеркало. Истопник, молодой мужик с глупым, простецким лицом, проводивший нас до этого гигиенического сооружения, предложил, было, свои услуги, но я отправил его восвояси.

Честно говоря, особых стремлений к романтическому приключению у меня не было. Возникшее было теплое чувство к Татьяне Кирилловне не успело настолько окрепнуть, чтобы преодолеть физическую и нервную усталость. Мне хотелось побыстрее помыться, поесть, выспаться и убраться как можно дальше от мертвых и живых революционеров.

Между тем, когда мы остались одни в довольно интимной обстановке, девица Раскина, кажется, впервые подумала о том, что мы с ней вообще-то разнополые особи. Шоковое состояние у нее уже прошло, и теперь она смотрела во все глаза на то, как я снимаю с себя пальто.

— Вы собираетесь раздеваться? — поинтересовалась девушка тонким, каким-то даже фальшивым голосом.

— А вы собираетесь мыться прямо в армяке? — в свою очередь спросил я.

— Нет, но как можно… Я думала, что вы побудете во дворе…

— После того, как вы напросились мыться со мной, это будет довольно странно выглядеть. Тем более, я замерз и устал.

— Но это же невозможно!

— Почему? Идите мойтесь первая, а я посижу здесь. И советую сначала выстирать белье и положить его сушиться на печку…

— Но как я смогу при вас, при вас, — девица запнулась и задумалась, как бы поделикатнее выразиться, потом все-таки решилась и сказала прямо, — раздеться?

— Я отвернусь, — пообещал я. — Вы уже, кажется, спали со мной, и ничего с вами не случилось.

— Да, но это совсем другое…

— Значит, не мойтесь и можете отвернуться, когда я разденусь. Решайтесь на что-нибудь.

— А вы честно отвернетесь?

— Честно, — почти искренно пообещал я.

— Нет, так все равно нельзя, — опять впала в сомнения Татьяна Кирилловна.

В предбаннике было жарко натоплено, и я успел вспотеть. Начинать новую серию пререканий и уговоров ужасно не хотелось, и я прибегнул к прямой, подлой лжи.

— А Лев Николаевич всегда вместе с женщинами моется, удивительно, что вы этого не знаете…

— Почему же не знаю, — обиделась толстовка. — Я об этом, конечно, читала, но ведь не вдвоем же, а так вообще…

— Ну и мы с вами не так, а вообще…

— Ну, хорошо, я разденусь, только помните, вы обещали на меня не смотреть…

— Обещал, — подтвердил я и, сняв пиджак, лег на один из диванов. — Я буду лежать к вам спиной. Вас это устроит?

Как раздевалась девушка, я не слышал, хотя она находилась всего в двух шагах от меня. Только когда скрипнула дверь в моечное отделение, я сориентировался, что она справилась со непривычной мужской одеждой и начала принимать «водные процедуры». Лежать на боку лицом к спинке дивана было неудобно и я перевернулся на спину. В моечном отделении было тихо, я закрыл глаза и начал даже задремывать, когда передо мной возникла одетая в серую, длинную посконную рубаху Татьяна Кирилловна.

— Василий Тимофеевич, я не знаю, как напустить воду, — огорченно сказала она.

Я встал и, как и обещал, не глядя на нее, отправился в моечную. Девушка пошла следом за мной. Я показал ей, как открывать простейшие краны, как смешивать горячую и холодную воду, и вернулся в предбанник на свой диван. Минут через пять опять скрипнула дверь, и в нее выглянуло облепленное мокрыми волосами раскрасневшееся личико.

— Василий Тимофеевич, извините меня, ради Бога, но я не знаю, как выключить воду. Вы мне не покажете? Только вы обещали на меня не смотреть!

Меня удивила такая вопиющая беспомощность, однако я ничего по этому поводу не сказал и опять отправился в моечное отделение. В этот раз ничего не увидеть было просто невозможно, потому что все было в полном, обнаженном естестве. Правда, Татьяна Кирилловна норовила стоять ко мне спиной или боком. В мужском платье она казалась более хрупкой, а так, в естестве, было видно, что херсонская маменька явно не держала девочку в черном теле, и все, что надо, у ней было соблазнительно округло.

Я сумел взять себя в руки и, отгоняя грешные мысли и «соблазнительные образы», показал, как закрывается кран, после чего, ни слова не говоря, вышел.

Новое явление нимфы не заставило себя ждать: девица Раскина принесла развесить на теплой печке постиранное белье.

Теперь она вела себя более непосредственно и прятала от меня не свои женские прелести, а глаза. Меня все это начало забавлять, и только ирония помогла справиться с нахлынувшими эмоциями, тем более, что девочка оказалась очень даже миленькая…

— Теперь идите мыться вы, — сказала Татьяна Кирилловна, очаровательно улыбаясь, когда в очередной раз явилась в предбанник. — Не бойтесь, я не буду подглядывать.

Этого, как ни странно, я почему-то боялся меньше всего. Голенькая Татьяна Кирилловна, между тем, села на соседний диван, скромно поджав ножки, и отвернулась. Ей предстояло ждать, пока высохнет стиранное исподнее белье. Я быстро разделся и, по-прежнему молча, отправился мыться. В моечном отделении было влажно и душно. Я скоренько ополоснулся и отправился в парную. Одному париться оказалось скучно, я немного погрелся и плюхнулся в мини-бассейн с холодной водой. Сидящая в соседнем помещении Татьяна Кирилловна занимала меня куда больше, чем банные удовольствия. Однако холодная вода остудила начинающий подниматься пыл и позволила справиться с грешными мыслями. Замерзнув, я сел на мраморный полок. В этот момент дверь парной рывком распахнулась, и в нее влетела моя обнаженная нимфа.

— Там этот идет! — нечленораздельно выкрикнула она. — Тот, который сюда!

Я вышел в предбанник. В дверях стоял давешний истопник с глупым лицом.

— Тебе чего? — грубо спросил я.

— Велели узнать, может чего надобно, — равнодушно ответил он, потом, будто вспомнив что-то важное, значительным голосом добавил:

— Господа чистое исподнее прислали.

— Положи и иди отсюда, — сказал я, указав пальцем, куда положить сверток с бельем. — И больше нас не беспокой.

— Как прикажете, — ответил он и удалился.

Я вернулся в моечную. Татьяны Кирилловны там не было.

— Выходите, он ушел, — сказал я, заглядывая в парную.

— Идите сюда, — попросила она, — можно, я с вами останусь? А то мне одной страшно… вдруг кто-нибудь войдет.

Я начал подниматься к ней наверх.

Девушка сидела на полке, слегка разведя бедра. Видеть такое снизу было выше человеческих, во всяком случае, мужских сил.

— А я думала, что совсем вам не нравлюсь, — сказала она, сверху вниз разглядывая меня.

Я поднялся к ней наверх, взял ее горячее потное тело на руки, снес вниз и вместе с ней опустился в холодную воду. Разгоряченное тело сладко обожгла прохлада. Девушка обхватила мою шею руками, и мы поцеловались.

Бассейн был совсем мелкий, чуть глубже полуметра, со скользким дном. Я помог Татьяне Кирилловне выбраться из него, попутно гладя у нее все, что подворачивалось под руки. Что обычно в таких случаях «подворачивается» под мужские руки, думаю, нет смысла объяснять. Девушку это ничуть не смутило. Она только вздрагивала непонятно от чего, холодной воды или горячих прикосновений.

— Вы думаете, что я развратная? — спросила Татьяна Кирилловна, прижимаясь ко мне своей юной грудью и близко заглядывая в глаза.

Определенно в этой девчонке что-то было, какая-то изюминка. Она менялась очень быстро, так что я не всегда мог предугадать ее следующий поступок.

— А я вам, правда, нравлюсь? Настолько нравлюсь? — опять спросила она, притрагиваясь к моему уже «бесконтрольно одубевшему естеству». — Почему вы ничего не говорите?

Увы, говорить я не мог по вполне объяснимой причине, мои губы, язык и даже зубы были заняты.

— Еще, сильнее, сильнее, — пришептывала девушка, подставляя моему жадному рту вторую, еще не обласканную грудь. — Как сладко, как сладко!

— Пойдем в предбанник, там диван, — позвал я, сумев взять себя в руки, чтобы ни изнасиловать доверчивую толстовку прямо на мокрой и скользкой моечной скамье.

Мы, тесно прижимаясь друг к другу, вернулись в прохладную комнату с широкими диванами…

Страсти, как известно, правят людьми, а бывает, и миром. Недавно еще неприятная мне, сумасбродная и странная девица стала близкой и желанной женщиной. Наша первая близость, как это в основном и случается, получилась слишком торопливой, в большей степени по моей вине.

Опасность, увиденная смерть по каким-то неведомым мне психологическим причинам обостряют жажду жизни и стремление к ее воспроизводству. Всяких сильных впечатлений за последнее время было в моей жизни предостаточно, так что бедная, почти невинная Татьяна Кирилловна смогла вполне насладиться грубым «мужским началом». Я с такой необузданностью набросился на нее, что весь ее предыдущий скромный сексуальный опыт с каким-нибудь соседским мальчиком-гимназистом показался ей мелким романтическим приключением. Я понимал, что перегибаю палку что юному существу с неразвитой чувственностью такие африканские страсти попросту не нужны, могут испугать, но ничего не мог с собой поделать.

— Василий Тимофеевич, — обратилась ко мне истерзанная девушка, когда я, наконец, оставил ее в покое, и, усталые до изнеможения, мы вытянулись рядом на широком кожаном диване, — а это всегда! когда с мужчинами… так бывает?

— Нет, к счастью или сожалению, довольно редко, только тогда когда девушка очень нравится.

— Жаль. Значит, я вам так нравлюсь? Почему же вы раньше не обращали на меня внимания?

«Лучше час потерпеть, чем всю ночь уговаривать» — хотел процитировать я старый анекдот, но сдержался и компенсировал понесенный ею физический урон комплиментом:

— Я боялся оскорбить тебя своим восхищением. И знаешь что, лучше называй меня, когда мы вдвоем, Алексеем. Василий Тимофеевич — это моя партийная кличка.

— Так вы тоже человек идеи? — обрадовалась она даже больше, чем моим объятиям. — Я сразу поняла что вы необыкновенный человек! Вы, если это не секрет, кто?

— Как это, кто? В каком смысле? — не понял я возгласа.

— Вы, наверное, настоящий революционный герой? — уточнила она.

— Ага, — подтвердил я, — герой, — а про себя добавил: — К сожалению, всего лишь половой, и скотина по совместительству, измочалил бедную непротивленку злу насилием…

После затянувшейся «помывки» нас с Татьяной Кирилловной ждал обильный ужин. Перед ним у меня состоялся серьезный разговор с Александром Ивановичем. Вели мы его, по моей просьбе, с глазу на глаз. Я без излишних подробностей рассказал о своем конфликте с революционерами и возможной неприглядной роли Александры Михайловны, то ли как наводчицы, то ли случайного информатора.

— Откуда-то этим людям стало известно о счете в банке, о котором вы мне рассказали, — объяснял я ситуацию генералу, — думаю, боевики революционной партии пытаются через меня до них добраться. Судя по всему, они просто так не успокоятся, тем более, что теперь задета их профессиональная гордость. К тому же они теперь попытаются мне отомстить за гибель своих товарищей, — резюмировал я свои невеселые заключения.

— Шуре Коллонтай о ваших деньгах могла сказать только Наташа, — виноватым голосом сказал Александр Иванович. — Это полностью моя вина, я не счел возможным скрывать от семьи денежные дела, — генерал болезненно скривился. — Однако, сколько я знаю Александра Михайловна — вполне порядочная женщина, и не думаю, что она намеренно обрекла вас на гибель. — Он задумался, покачал головой.

— Факты — упрямая вещь, — процитировал я сентенцию какого-то советского вождя.

— Нет — это невероятно, — отрицательно покачав он головой. — Возможно, она рассказала это случайно, безо всякого злого умысла. Я хорошо знал ее отца, он вполне порядочный человек… Впрочем…

— При чем тут отец, — возразил я, — когда у этого рода людей дело касается идей, то мораль отдыхает.

— Возможно, возможно. В этом я не разбираюсь. Однако, думаю, что в любом случае в моем доме вам ничего не угрожает. Не посмеют же они, на самом деле…

— Очень даже посмеют, — уверил я. — Притом меня беспокоит не столько моя безопасность, сколько ваша. В смысле, безопасность Софьи Аркадьевны, мальчиков, Наташи, ну и… юного существа, которое я подобрал, — добавил я, не уточняя пола этого существа. — Если кому-нибудь из них будет угрожать смертельная опасность, или их похитят, то нам придется согласиться на все условия этих террористов, максималистов! даже и не знаю, как их правильно называть.

— Господи, какие ужасы вы говорите! Разве нормальные люди способны на такую подлость и изуверство?! Похитить женщину, ребенка всего лишь ради денег?!

— Увы, даже очень способны. Не из-за денег, конечно, деньги для них только средство достижения главной цели — спасения или счастья всего человечества. Думаю, самое правильное будет, если мы с толстовцем уедем в Москву. Тогда не будет повода преследовать вашу семью.

— А не спокойнее ли вам вернуться в свою эпоху? — сделал резонное предложение Александр Иванович. — По крайней мере, там вас им будет невозможно найти.

— Увы, — покачал я головой, — в своем времени у меня тоже возникли проблемы с любителями чужого имущества. Я, собственно, для того и отправился в это путешествие, чтобы избавиться от таких же проблем. Поэтому мне придется мириться с меньшим злом, вашими революционерами. Они, пожалуй, проще, чем наши коррупционеры и оборотни.

— Тогда вы правы, в Москве или Петербурге затеряться будет легче всего. Москва — огромный город, в нем живет один миллион сорок тысяч жителей!

— Сколько? — удивился я. — Всего миллион? Так мало? В мое время и среди десяти миллионов не так-то просто спрятаться! Боюсь, что нас в Москве за неделю вычислят. Проверят полицейскую регистрацию приезжих, гостиницы и съемные квартиры…

— А если вам поселиться приватным образом, без регистрации в полиции?

— Ну, тогда, может быть, и продержимся какое-то время. Если еще изменить внешность, то, пожалуй, Найти нас будет не так просто…

— У меня в Москве живет один старинный приятель, однокашник по гимназии. Он старый холостяк, тому же очень умный и решительный человек. Живет он один в собственном доме. Я могу попросить его приютить вас вместе с молодым человеком.

— Хорошая идея, — согласился я, — это может получиться. Если еще переодеть мальчика в девушку, то это собьет революционеров со следа. А сделать мне новые документы вы сможете?

Александр Иванович только развел руками:

— Увы, я ведь не заговорщик и даже не полицейский чиновник. Впрочем, если поискать среди знакомых…

— Нет, не стоит, — отказался я, чтобы не напрягать законопослушного гражданина. — Документы, полученные через знакомых — лишняя информация для противника. Пока обойдусь теми, что у меня есть. Вот только что делать с Гутмахером и Ольгой… Они надолго отправились в столицу?

— Они не в столице, они в Москве, — поправил меня Александр Иванович. — Аарон Моисеевич ничего конкретного о своих планах не говорил. Он, кстати, взял у меня под ваше поручительство небольшую сумму денег… Я, ссужая его, надеюсь, не проявил самоуправство?

— Нет, конечно, вы все сделали правильно. Кстати, о деньгах. Вы мне не могли бы дать сколько-нибудь наличности под вклад в банке?..

— Ради Бога. Это ваши деньги, и вы можете ими распоряжаться по своему усмотрению. Я дам вам переводной вексель на любую требуемую сумму.

— Вот и прекрасно, спасибо, — поблагодарил я, — Теперь нам остается только незаметно выбраться отсюда и попасть в Москву. Может быть, у вас в доме найдется женская одежда, чтобы переодеть мальчика?

— Думаю, что можно, я сейчас же пошлю спросить у жены и дочери. А до станции вас довезет наш кучер, прямо к паровику. Своему приятелю относительно вашего приезда я отправлю телеграмму.

— Вот этого делать не стоит, — возразил я. — Лучше напишите мне рекомендательное письмо. Я сам передам. Кстати, говорить, где мы скрываемся, никому не нужно, даже Софье Аркадьевне. Мало ли что… И вам, я думаю, следует вернуться в Петербург, вдруг они все-таки возьмут кого-нибудь из членов семьи в заложники.

— Мне показалось, что вы шутили, говоря о похищениях. Вы предполагаете, что в наше время такое возможно?!

— В ваше не знаю, а в наше и не такое бывает. Береженого, как говорится, и Бог бережет.

Пока мы с Татьяной Кирилловной ужинали, Алексей Иванович решил вопросы с женской одеждой и рекомендательным письмом. Поделиться своим платьем с какой-то бедной сироткой с радостью согласилась Наталья. Народница восприняла просьбу с энтузиазмом. Повод был дурацкий, но это была задумка самого Александра Ивановича. Потом он проинструктировал кучера, как и куда нас отвезти. Мы с Татьяной Кирилловной решили, что переодеться ей в женское платье будет лучше вне дома, чтобы не оставлять после своего отъезда легенду о необычном отроке.

Пока мать с дочерью суетились с подбором одежды глава семейства написал письмо приятелю и составил мне финансовый документ на получение денег в банке. Наконец все было готово. Версия нашего отъезда была безыскусна, по ней я должен был отправить заблудшего толстовца родителям. Мы с Татьяной Кирилловной распрощались с благородным семейством. Генерал приказал подать экипаж, что было тотчас исполнено, и мы отбыли на железнодорожную станцию. Предварительно было решено ехать в Москву не из Подольска или Лопастни на пригородном паровичке, а на поезде дальнего следования, где было меньше шансов столкнуться с проверкой на дорогах, если таковая могла иметь место.

Вместо «Браунинга», в котором кончились патроны, я позаимствовал у Александра Ивановича допотопный револьвер с длинным стволом неизвестной мне системы, очень крупного калибра, что-то вроде американского «Кольта» времен покорения дикого Запада из Голливудских вестернов.

Кучером, который повез нас на станцию, оказался слуга с глупым лицом, тот, что своим появлением в бане напугал Татьяну Кирилловну и почти бросил ее в мои объятия. Ехать в зимней коляске было покойно и безопасно. Мы с Раскиной пригрелись под медвежьим пологом и уснули. Я очнулся только около вокзала в Серпухове, куда нас отправил предусмотрительный генерал.

Здание Серпуховского вокзала было новым, чистым и пустым. В ожидании поезда из Симферополя мы зашли в буфет. Я взял себе пиво, а Татьяне Кирилловне сельтерской воды. До проходящего поезда было много времени, и за разговорами о нравственном совершенстве русского человека мы мирно коротали время. Кроме нас двоих, других пассажиров на вокзале не было. За стойкой сидел сонный буфетчик, да время от времени появлялся дежурный по вокзалу в красной форменной фуражке. Однако мы выглядели так заурядно, что не удостоились даже его снисходительного взгляда. Единственно слабым местом в моем внешнем облике были белые кроссовки, правда, предусмотрительно начищенные черной ваксой.

Наконец раздался свисток паровоза, застучали колеса, поезд Симферополь-Москва подошел к первой платформе, и мы заняли места в третьем классе, приличествующие нашему внешнему виду и, соответственно, социальному положению. Вагон был наполовину пуст и пропитан тяжелым махорочным духом. Усатый, представительный проводник изучил наши билеты, пропустил внутрь, после чего потерял к нам всякий интерес. Так началось наше «растворение» в народных массах.

По позднему времени, одиннадцати часам вечера, пассажиры в основном спали, только в крайнем купе компания сезонных рабочих пристойно, без шума выпивала. Мы нашли две пустые верхние полки и улеглись на голые доски.

— Сколько времени нам ехать? — спросила Татьяна Кирилловна.

— Часа два-три, — предположительно ответил я, перемножив сто километров на скорость паровоза.

— А как же мне здесь переодеваться? — задала она и меня самого занимавший вопрос. Сделать это в купе, где, кроме нас, ехало еще несколько человек, было рискованно, вдруг кто-нибудь из попутчиков проснется. К тому же проводника могла заинтересовать неведомо откуда появившаяся барышня.

— Потом переоденешься, когда доберемся до места, — решил я.

— А мы к кому едем?

— К знакомому Александра Ивановича, только ночью туда идти будет неудобно, придется где-нибудь переночевать.

— А как же быть, если спросят паспорт, я же по нему девица?

— А я Василий Тимофеевич, — парировал я. — Посидим в ночном трактире. Или… придумаем что-нибудь. Пока тебе лучше поспать, да и мне тоже.

Поезд, между тем, отбыв свои двадцать минут непривычно долгой остановки, лязгнул буферами и неспешно застучал колесами.

— Мне жестко лежать, — пожаловалась сонным голосом Татьяна Кирилловна, — и я не могу спать без подушки.

Я перекинул на ее полку узел с женскими вещами и хотел сказать что-нибудь успокаивающее, но меня уже никто не слушал. Девушка повернулась лицом к стенке и затихла.

Я вытянулся на короткой полке так, что ноги почти до колена высунулись в проход.

Спать не хотелось. Я собрался обдумать ситуацию и наметить план действий. Однако, мысли внезапно смешались, я попытался встряхнуться, но вместо этого просто уснул.

— Станция Дерезай, кому надо вылезай! — Прокричал протяжным голосом какой-то человек и зазвенел ключами.

Я открыл глаза, которые тут же уткнулись в низкий потолок вагона, и с облегчением подумал, что, слава богу, пока еще не Москва, а какая-то неведомая мне станция Дерезай. Я собрался опять заснуть, но протяжный голос не умолкал и приближался по освещенному проходу вагона. Я узнал проводника и понял, что он так шутит со спящими пассажирами, и что уже, увы, Москва и нужно «вылезать».

— Василий Тимофеевич, Алеша, вы поможете мне спуститься? — спросила меня Татьяна Кирилловна.

Я посмотрел на соседнюю полку. Вместо крестьянского парнишки на ней лежала девушка.

— Вы все-таки переоделись? — вопросом на вопрос ответил я.

— Я боюсь упасть, — сказала Раскина не своим прежним, а девичьи капризным голосом.

Я спрыгнул с полки, протянул руки и принял павшую мне в объятия, как говорится в таких случаях в старых романах, «драгоценную ношу». Ноша в женском наряде выглядела очень даже ничего, и я, придержав ее себе, начал было «расслабляться». Однако, Таня ловко вывернулась из «ищущих» рук и велела мне снять с багажной полки узел с ее мужскими вещами.

Вагон уже проснулся, люди кашляли, переговаривались и готовились к выходу. Поезд тихо полз по темному городу, лениво постукивая колесами. Определить, где мы находимся, я не смог, за окном тянулись какие-то сараи, бревенчатые строения, ни одного знакомого здания я не увидел, а потому не стал зря ломать голову, уселся на нижнюю, освободившуюся от чьего-то спящего тела полку. Татьяна Кирилловна села рядом. Наши соседи готовились к выходу и не обращали на нас никакого внимания.

— Скоро станция? — увидев в проходе возвращающегося с противоположного конца вагона проводника, спросил я.

— Уже, почитай, подъехали, — ответил он своим протяжным голосом и прошел мимо, не разглядев в полутьме купе невесть откуда появившуюся пассажирку.

Действительно, минут через пять паровоз издал два коротких гудка, лязгнули буфера вагонов, и поезд остановился.

Пассажиры, как это всегда бывает в таких случаях, засуетились, спеша покинуть спертое табачным дыханием тепло временной железнодорожной обители.

Мы с Татьяной Кирилловной беспрепятственно вышли через непривычно маленькое здание Курского вокзала на непривычно большую, пустую площадь, освещенную всего несколькими электрическими фонарями. В Москве было слякотно, дул холодный пронизывающий ветер, в воздухе кружилась снежная пыль. На пустой привокзальной площади стояли разного калибра экипажи. Я направился к извозчикам попроще, не из экономии, а желая выбрать «ваньку» бестолковее, чтобы окончательно запутать наши следы. Однако, дойти до ряда одров и колымаг не успел, дорогу нам перегородил приличный, крытый кабриолет.

— Садись, ваше сиятельство, вмиг домчу! — предложил бойкий малый, отсекая нас от конкурентов.

На «сиятельство» я никак не тянул, но напору поддался и остановился.

— Почем берешь? — спросил я у извозчика.

— Садись, не обижу! — пообещал он. — Куда ехать?

Куда ехать, я как раз и не знал, и потому замялся.

Извозчик сам оценил обстановку и предложил:

— Ежели с барышней, то могу отвезти в чистые нумера, будете премного довольные.

Меня такой ход событий устраивал, и я подошел к экипажу вплотную, оставив Татьяну Кирилловну позади себя.

— Мне нужно в спокойное место, чтобы, сам понимаешь, без огласки.

— Дело ясное, что дело темное, — хитро осклабился извозчик. — Есть хорошие нумера по троячку, а ежели хотите с удобствами, то по пятерочке, да мне желтенькую на водочку.

Цена в шесть рублей была грабительской, но извозчик сразу решал все мои ночные проблемы.

— Хорошо, поехали, — согласился я.

Извозчик хотел, было, помочь нам сесть. Я остановил его неуместный порыв и сам помог Татьяне Кирилловне подняться в экипаж. Когда мы устроились, он свистнул, чмокнул губами, и замерзшая лошадь с охотой поскакала по звучной под железными ободами колес брусчатке.

«Нумера» оказались поблизости, в десяти минутах езды от вокзала, Извозчик выхватил у меня узел с платьем «святого отрока» и сам отправился нас провожать, видимо, имея свой интерес с хозяином гостиницы. Мы вошли в обшарпанный вестибюль на первом этаже и по грязной, замусоренной лестнице поднялись на второй этаж. Наш чичероне постучал в дверь без таблички, которая тут же открылась, и мы очутились в помещении, напоминающем московскую коммунальную квартиру.

— Митрич, — обратился извозчик к странного вида мелкому, вертлявому человеку с закрученными усиками, — принимай постояльцев в генеральские нумера!

«Митрич» хитро осмотрел нас с Татьяной Кирилловной и пригласил следовать за собой. «Генеральский нумер» оказался тесной каморкой с низким потолком и кислым запахом непонятного, но подозрительного происхождения.

— Я здесь не останусь, мне не нравится, — сказала Татьяна Кирилловна, с ужасом оглядывая нищую, порочную обстановку комнаты, состоящую из одной широкой кровати, застеленной пестрым ситцевым покрывалом.

— И правда, — поддержал ее я. — Ты бы нас за пять рублей еще под лестницу поселил.

— Так этот нумер-с за два рублика-то-с, — преданно заглядывая в глаза, затараторил человек с калужским выговором, для «деликатности» добавляя почти к каждому слову по паре лишних суффиксов. — А ежели-то вам-с чистые-с нумера-то-с, то пожалте-с в полулюкс.

— Веди, — сказал я.

Мы гуськом прошли за ним в «полулюкс».

— А люкс у вас есть? — уже сердито спросил я, оглядев небольшую комнатенку не только с большой кроватью, но еще и с умывальником.

— А как же-с, непременно-то-с, и люкс-то-с, и ко-ролевские-то-с, только они-то дороговаты-с, кусаются-то.

— Ладно, показывай, — сказал я, недовольный собственной дуростью. Попался, как лох, на первом же хитроване-извозчике.

Мы тем же порядком прошли в «королевский» номер. Был он, как и все здесь, дрянной, но после двухрублевого показался вполне приличным.

— У нас-то-с в ем самые что ни наесть-то титулованные особы-то-с останавливаются-с! — сообщил, умильно улыбаясь, вертлявый Митрич. — Чисто королевских-то кровей-с!

— Поди и Александр Македонский с Юлием Цезарем у вас бывали? — уважительно поинтересовался я.

— А как же-с, непременно-с, и Александр-то Васильевич и Юлий-то Иванович, сам-то принимал-с.

— Македонского звали Александр Филиппович, — поправил я Митрича.

— Виноват-с, запамятовал-то, точно Александр Филипыч. Оченно видный-с мужчина!

Татьяна Кирилловна засмеялась, а Митрич довольно закивал головой и сам рассыпался дробным смешком.

— Сколько стоит номер? — спросил я.

— Пятьдесят-то рубликов-с, — скромно сообщил администратор.

— Сколько?! — поразился я такой наглости. — Ты, братец, что, одурел?

— Для вас-то, ваше сиятельство, можно-с и уступочку сделать-с, рубликов пять-то уступлю-с.

— Спасибо, братец, мы поищем что-нибудь получше и подешевле.

— Это, зря-то, на улице ночь стоит, мало ли что-с. Неравен час, лихих людей повстречаете-то, вот и в газете-с пишут-с!

— Чего пишут? — машинально интересовался я.

— Разбой-то описывают, самое страшное преступление-то двадцатого века, кровь в жилах стынет. Могу и до тридцати рубликов-с опустйть-то, но меньше ни-как-с нельзя, себе в убыток-то будет-с.

— А что за разбой? — спросил я, проигнорировав и тридцать рублей.

— Счас газету-с принесу-то, сами-то-с прочитае-те-с, — пообещал Митрич и выпорхнул из номера.

— Останемся? — спросил я у Татьяны Кирилловны, устало таращившей сонные глаза.

— Спать очень хочется, — виновато ответила она. Остаться, конечно, стоило, но не за такие несуразные деньги, что непременно, учитывая мое скромное платье, вызовет подозрения. Вернулся Митрич с газетой и начал тыкать мне в глаза большую статью под жирной шапкой: «ЖУТКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ» с подзаголовком: «Самое ужасное преступление XX века!». Я без особого интереса взял в руку слепой листок вечерней газеты и прочитал несколько строк сенсационной статьи:

Далее собственный корреспондент вечерней описывал красоты природы, оскверненные безжалостными убийцами, и строил фантастические версии мотивов преступления.

— Ну и что, ты думаешь, что из-за этого преступления я стану платить за дешевый номер тридцать рублей? — поинтересовался я у Митрича, возвращая ему газету.

— Так я думаю-с, на улице ночь-то, мало ли чего не бывает, — с неопределенной угрозой ответил он, почти переставая употреблять живописные суффиксы. — Ежели, конечно, войти в положение, то и за четверта-ок-с…

— Червонец, — прервал я его, — и то от сердца отрываю.

— Меньше пятнадцати никак нельзя…

— Одиннадцать.

— Ладно, ни нашим, ни вашим, двенадцать рубликов барышня-то вон совсем осоловели-с…

Я посмотрел на дремлющую барышню и неохотно согласился:

— Будь по-твоему, режь меня без ножа, как те разбойники!

Довольный выгодной сделкой Митрич тут же покинул помещение, а Татьяна Кирилловна поинтересовалась сонным голосом:

— Какие разбойники?

— Да вон, какие-то разбойники зверски убили четверых прекрасных юношей.

— Какой ужас, — довольно равнодушно откликнулась девушка. — Можно, я лягу?