Аналоги

На кушетке ворочался и стонал человек. Его голова но самые уши была покрыта яйцевидным каркасом. Из каркаса выходил пучок изолированных проводов, стекавшихся к контрольному табло, установленному в ногах у пациента.

— Нет! — закричал мужчина. Потом забормотал, расслабленные черты его лица исказились словно от боли. II вдруг: — Я и не думал!.. Нет! Не надо!.. — Он снова забормотал, попытался привстать, жилы у него на шее сильно напряглись. Ну пожалуйста, — произнес он, и слезы показались у него на глазах.

Врач склонился к мужчине и шепнул ему на ухо:

— Вы сейчас уйдете отсюда. Вот сию минуту.

Пациент успокоился и, казалось, заснул. Слеза медленно ползла по его щеке. Врач встал, кивнул технику, стоявшему у табло, и тот, прежде чем вырубить ток, медленно перевел стрелку реостата на ноль.

— Хорошая работа, — тихо сказал врач.

Техник кивнул, улыбнулся, почесал себе ногу.

— Испытаем его завтра?

Врач писал.

— Ага. Пока что не скажу наверняка, но, кажется, мы из него сделаем человека.

…Олфи Странк сидел на жестком стуле и, уставившись в пустоту, ритмично зевал. Брат пошел в холл за доктором и велел ему подождать здесь. Олфи казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

Было тихо. Комната, где он сидел, почти совсем пуста: его стул да два столика с книгами. В комнате две двери: одна, открытая, вела наружу, в длинный пустой коридор. Там, в коридоре, тоже двери, но все они закрыты, а в самом конце коридора находилась еще одна дверь, теперь тоже закрытая. Но Олфи помнил, как громко она захлопнулась за его братом.

Олфи чувствовал себя в полном одиночестве и в безопасности. Вдруг он уловил какой-то звук, какое-то движение, и мгновенно, не размышляя, повернулся в ту сторону. За второй, чуть приоткрытой теперь дверью его комнаты кто-то был.

Очень осторожно он встал. На цыпочках подошел к двери, заглянул в щель. Сначала он ничего не увидел. Но опять раздались шаги, и перед ним промелькнула голубая юбка в цветочках, белый свитер и блестящие рыжие волосы.

Тихонечко Олфи расширил щелку. Сердце ускорило свой бег, стало трудно дышать. Он видел уже всю комнату. Кушетку. Девочка теперь сидела на ней, держа на коленях раскрытую книгу. Девочка была одна.

Толстыми короткими пальцами Олфи ощупал карманы. Напрасно: они забрали нож. Случайно бросил взгляд на столик возле двери — и затаил дыхание. На столике среди книг лежал его собственный, с лезвием на пружине нож. Это, наверное, брат его там оставил. Олфи потянулся к ножу.

Гневный женский голос произнес:

— Олфи!

Он в страхе обернулся и увидел свою мать. Ростом вдвое выше него, она гневно сверлила Олфи. Своими серыми глазами — каждая черточка ее лица такая четкая, такая настоящая, что он ни на секунду не усомнился, что это его мать, хотя знал, что вот уже пятнадцать лет, как она умерла.

В руке она держала ивовый прут.

— Ты мерзкий, мерзкий, мерзкий! — выкрикнула она. — В тебя вселился дьявол, сейчас я его из тебя выбью.

— Ну пожалуйста, не надо! — умолял Олфи, и слезы хлынули у него из глаз.

— Оставь в покое эту девчонку, — говорила она, наступая. — Оставь навсегда и не вздумай сюда возвращаться. Катись!..

Олфи повернулся и побежал, сдерживая рыдания.

В соседней комнате девочка продолжала читать книгу, пока чей-то голос не сказал:

— Все, Рита, молодец.

Она оторвалась от книги.

— Как все? Я же ничего не сделала.

— Сделала все, что нужно, — возразил голос. — Когда-нибудь мы тебе объясним. А пока пойдем.

Она встала, улыбнулась и — исчезла, потому что находилась девочка этажом ниже, а здесь было только отражение, созданное целой системой зеркал. Две комнаты, где Олфи проходил испытание, были пусты. Ушла мать Олфи — ушла в глубину его сознания, и ему теперь никуда не сбежать от нее, никуда и никогда, всю его жизнь.

…Длинные, холодные пальцы Мартина сжимали круглый как шар бокал. Бокал чуть-чуть поддавался давлению пальцев, и жидкость в нем едва заметно поднималась. Мартин знал, что разбить такой бокал невозможно. У бокала не было острых краев и, если запустить им в кого-нибудь, он не поранит. Казалось, он был символом… впрочем, в той же степени, как и все, что окружало Мартина.

Музыка пятипрограммного автомата в другом конце зала была как этот бокал приглушенная, мягкая, расслабляющая. И виски было крепостью всего в двадцать четыре с половиной градуса.

Но люди все еще ухитряются напиваться, люди все еще инстинктивно тянутся к оружию для того, чтобы убивать.

И — хотите верьте, хотите нет — есть вещи похуже. Например, лечение порой оказывается пострашнее самой болезни. "Операция прошла успешно, но больной скончался, — думал Мартин. — Мы знахари. Мы еще этого не понимаем — многие из нас, — но мы-таки знахари, это точно. Врач, который только лечит, это слуга, но врач, в руках которого жизнь и смерть пациента, — тиран".

Маленький темноволосый человек, сидевший с Мартином за одним столиком, способен это понять. Так, по крайней мере, думал Мартин. Пусть это не профессиональный политик, но в его руках колоссальная сила — сила миллионов читателей, сила друзей из правительственных кругов, — и ведь это истинный борец за демократию…

Маленький партнер поднял бокал, привычным движением опрокинул его себе в рот. Мягкий розовый свет бара заставил засверкать его очки.

— Так о чем вы, мистер Мартин? — спросил он.

Говорил он торопливо, скрипучим голосом, но дружелюбно. Этот человек жил напряженной жизнью, но приспособился к ней, как пловец приспосабливается к быстрому течению.

Мартин поднял свой бокал медленным размеренным движением.

— Прежде всего мне хочется кое-что объяснить вам — сказал он — Я попросил вас прийти именно сюда по двум причинам. Во-первых, сюда мало кто ходит, а осторожность, как вы скоро сами убедитесь, нам не помешает. Во вторых, здесь каждый вечер бывает один человек. Его зовут Эрнст Фокс, он работает машинистом. Посмотрите, вон он у бара. Крупный мужчина в клетчатой рубашке. Видите?

Темноволосый не поворачивая головы, бросил взгляд в сторону бара.

— Ага. Пьяная морда, да?

— Да. Вы правы, он очень пьян. Думаю, ему теперь немного надо…

— Почему они продолжают обслуживать его?

— Это вы скоро поймете, — сказал Мартин.

Эрнст Фокс слегка раскачивался на высоком табурете. Его лицо, лицо холерика пылало, а ноздри заметно раздувались при каждом вздохе. Суженными глазами он уставился на соседа слева — маленького сморщенного человечка в шляпе с загнутыми полями.

Фокс неожиданно выпрямился и грохнул бокалом по стойке — напиток разлился по прилавку сверкающим потоком. Сморщенный человечек с тревогой посмотрел на Фокса. Тот уже занес над ним свой кулак.

Гость Мартина повернулся на стуле. Он с интересом наблюдал за разыгрывающейся сценой.

Лицо скандалиста вдруг резко изменилось, как если бы кто-то в этот момент обратился к нему. Он уставился на невидимого собеседника и медленно опустил занесенную для удара руку. Он явно к чему-то прислушивался. Постепенно гнев на его лице сменило мрачное выражение. Он что-то пробурчал, посмотрев вниз на свои руки. Снова слушал. Потом повернулся к сморщенному человеку, что-то сказал, по видимому, извинился, человек махнул рукой, как бы успокаивая "Да стоит ли об этом говорить!" — и потянулся к рюмке.

Скандалист рухнул обратно на свой табурет, тряся головой и что-то бормоча себе под нос. Потом собрал со стойки причитавшуюся ему мелочь, встал и вышел из бара.

Тут же его место занял кто-то другой.

— Каждый вечер как часы, происходит одно и то же, — объяснил Мартин — Вот почему его продолжают обслуживать. Никогда и никому не причинил он вреда и не причинит. Удобный завсегдатай.

Темноволосый выжидающе смотрел на Мартина.

— В чем же дело?

— Полтора года назад — сказал Мартин, — его не пустили бы ни в одно заведение города, а в полиции на него было "дело" толщиной в вашу руку Он любил выпить, а напившись, лез в драку. И это уж обязательно. Излечить его не удавалось, хотя, бывает, излечивают. Он и сейчас неизлечим. Он и сейчас такой же, как прежде — маньяк, убийца. Но теперь он безопасен.

— Понятно, доктор, я слежу за вашей мыслью. Как это получилось?

— У него теперь есть аналог, — продолжал Мартин — Если говорить всерьез, сейчас он еще менее разумен, чем прежде. У него слуховые, зрительные и осязательные галлюцинации — полный совершенный набор. Этого достаточно, чтобы засадить его в сумасшедший дом, а сумасшедшие дома, как известно, и так переполнены. Но, видите ли, это галлюцинации, полезные для общества. Они вызваны умышленно. Теперь больной может оставаться членом общества именно потому, что они у него есть.

Гость был заинтересован и возбужден. Он спросил:

— Что же он видит, что слышит?

— Никто кроме него самого этого не знает. Может быть, полицейского, может быть, мать, такую, какой он помнит ее с детства. Словом, того, кого он боится, чей авторитет признает. У подкорки есть свои способы создания таких ложных образов, мы только стимулируем подсознание — остальное делает оно само. Мы считаем, что обычно достаточно предупредить преступника. Одного слова нужного человека в нужный момент, как правило, хватает, чтобы в девяноста девяти случаях из ста не допустить преступления. Но бывают обстоятельства, когда аналогу приходится воздействовать на своего подопечного и чисто физически — в той мере, в какой необходимо. Так-то вот. Галлюцинации, как я уже говорил, совершенные.

— Неплохая идея.

— Идея очень хорошая, если ее правильно использовать. Мы надеемся, что лет через десять число больных в психиатрических лечебницах сократится настолько, что оставшихся можно будет более эффективно и учить и лечить.

— Значит, вы создаете для каждого нечто вроде личного ангела-хранителя?

— Абсолютно точно, — согласился Мартин. — Аналог всегда соответствует пациенту, потому что он сам и есть этот пациент, во всяком случае, частичка его сознания, выступающая против его намерений, когда они вступают в противоречие с предписанными нами запретами. Даже исключительно интеллектуальный человек не может противостоять своему аналогу, потому что его аналог не менее интеллектуален, чем он. Вам не поможет, если вы знаете о проведенном с вами курсе лечения, хотя обычно больной о нем и не догадывается. Для пациента его аналог — реально существующая личность, в действительности же аналог даже совершеннее, у него нет недостатков, свойственных реальным личностям.

Гость улыбнулся.

— Не ссудите ли вы мне экземплярчик, чтобы он удерживал меня от излишней доверчивости?

— Все это не так смешно, как может показаться на первый взгляд, — возразил Мартин, не отвечая на улыбку своего гостя. — Очень возможно, что лет этак через десять у вас будет такой аналог. Сейчас я жду от вас помощи, чтобы предотвратить именно эту катастрофу.

…Высокий юноша вылез из своего "пикапа" и с беспечным видом направился в вестибюль гостиницы. Его занимало сейчас только одно: как бы получше убрать огромное помещение в Ист-Сайде, которое он сегодня арендовал. Может, лучше обе софы поставить вдоль стены… а напротив пристроить бар… Или повесить оленью шкуру и по обе стороны поставить креслица…

В вестибюле не было никого; кроме портье за конторкой и скучающего на своем посту лифтера.

Юноша доверительно склонился над конторкой:

— Да, сэр? — обратился к нему портье.

— Послушайте, — сказал юноша, — из окна вашей гостиницы только что высовывался мужчина и звал на помощь. Он очень плохо выглядел.

— Где это? Покажите-ка.

Вместе с портье и лифтером он вышел на улицу и указал на два открытых окна в верхнем этаже.

— Вон там, на самом верху! В одном из этих окон я его и заметил.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил портье.

— Ну что вы! — ответил юноша, наблюдая из подъезда, как оба служителя садятся в лифт. Когда дверь за ними захлопнулась, он снова вошел в вестибюль и внимательно посмотрел на голубой ковер, покрывавший пол от самого лифта до входной двери. Ковер был почти новенький, совсем не потертый, и по размеру подходящий.

Юноша наклонился и ухватил край ковра.

— А ну брось! — раздалось рядом. Юноша удивленно огляделся. Опять этот человек, тот же самый, что вчера остановил его в мебельном магазине… Преследует он его, что ли?

Юноша уронил ковер.

— Мне показалось, там монета блеснула, — попробовал он оправдаться.

— Я знаю, что ты думал, — возразил ему незнакомец. — Хватит врать.

Юноша возвратился к своему "пикапу" и уехал.

Чувствовал он себя как-то нехорошо, зябко. Что же, теперь это будет всегда, как только ему захочется взять что-нибудь?..

Темноволосый проникновенно глядел на Мартина.

— Ну ладно, доктор, — сказал он. — Довольно иллюстраций. Расскажите самую суть.

— Институт заручился поддержкой ряда лиц, чтобы приступить к выполнению первой стадии программы нынешней осенью, когда состоится сессия всемирного совета. Для начала вот что они собираются осуществить: во-первых, снабдить аналогами всех, кто подозревается в склонности к преступным действиям "в минуты временного умопомешательства", — вместо того, чтобы заключать их в дома для умалишенных или подвергать наказанию. Они будут доказывать, что цель общества — не наказывать преступника, а удержать его от новых преступлений.

— И они правы, — заметил собеседник.

— Конечно. Но погодите. Во-вторых, они потребуют разрешения правительства на немедленное широчайшее распространение "аналогослужб" с тем, чтобы сохранить для общества полезных граждан и облегчить задачи учреждений как исправительных, так и карающих.

— Какие тут могут быть возражения?

— Никаких, если бы этим все и ограничилось. Но не тут-то было.

Мартин тяжело вздохнул, положил на стол руки с длинными, крепко переплетенными пальцами. Ему-то все было понятно, но он сознавал, что объяснить это непрофессионалу — дело далеко не легкое. Но если их не остановит он, Мартин, то случится неизбежное.

— Беда в том, — сказал он, — что наше открытие сделано в неудачный исторический момент. После третьей мировой войны прошло совсем немного времени, каких-нибудь тридцать лет, и проблема восстановления человеческих ресурсов встала чрезвычайно остро, откладывать дальше ее решение стало невозможно. С тех пор многое изменилось, прошли времена страхов, мы ушли далеко вперед. Новые масштабы строительства в городах. Понижение скоростей. Понижение содержания алкоголя в винах. И все такое прочее. На повестке дня теперь аналоги. Специалисты считают, что их применение достигнет максимума примерно через десять лет.

Тогда институт приступит к осуществлению второй стадии программы. Во-первых, аналоги, предупреждающие преступления с применением насилия, будут у всех граждан, достигших семилетнего возраста.

— Спятить можно! — воскликнул темноволосый, уставясь на Мартина. — И что, это подействует, даже в таких масштабах?

— Да. Это напрочь исключит всякую возможность развязывания войн и наполовину сократит потребность в полицейских.

Темноволосый свистнул.

— Что там дальше?

— Во-вторых, — продолжал Мартин, — применение аналогов для всех кандидатов на общественный пост: против растрат, круговой поруки, взяточничества и тому подобного. Это должно укрепить демократическую систему на все времена, во веки веков…

Темноволосый положил на стол карандаш.

— Доктор Мартин, — сказал он, — вы меня совсем запутали. Я сторонник свободы воли, это вам известно, но должен же существовать способ удержать человечество от самоубийства. И если применение аналогов действительно так эффективно, как это следует из ваших слов, то я за него, даже если оно грозит каким-то образом нарушить наши гражданские права, я хочу жить, я хочу, чтобы мои внуки, — а их у меня, между прочим, двое — также могли жить. Если здесь нет какой-то ловушки, о которой вы мне пока не рассказали, я за применение аналогов!

Мартин продолжал:

— Аналоги это не лекарство, а костыль. Как я уже говорил, аналог делает больного не более, а, напротив, менее здравомыслящим. Причины его ненормального, антиобщественного поведения не искореняются, они только подавляются, причем на ограниченное время. Они больше не проявляются вовне в прежнем виде, это верно: мы воздвигаем на определенном канале плотину. Но рано или поздно они найдут себе выход — другой. Когда запруженный поток прорывается в другом месте, что вы делаете?

— Строю еще одну запруду.

— Так, — согласился Мартин. — А потом? Еще одну, еще и еще?

— Но это же по сути своей порочно!

…Николас Дос, абсолютно трезвый, рассеянно смотрел на глыбу, стоявшую на подставке во дворе дома. Это был кусок новоанглийского гранита, тут и там по нему проходили линии, начерченные мелом.

Вот уже три месяца, как камень здесь, а он, Николас, до сих пор не коснулся его резцом.

Солнце пригревало Николасу спину. Был очень тихий, теплый день, лишь изредка легкие дуновения бриза шевелили вершины деревьев.

С кухни доносилось позвякнвание посуды, слышался голос жены.

Николас помнил, что в камне заключена определенная форма — каждый камень скрывает в себе присущую только ему одному форму, и когда работаешь с ним, возникает чувство, будто ты помогаешь ее рождению.

Дос даже помнил, какую именно форму содержал в себе этот камень: женщина держит на коленях ребенка.

Он это помнил; но он больше не видел этого.

В правой руке у него и в боку возникали частые, короткие, очень болезненные спазмы. Все разыгрывалось, как в скетче: он вставал, шел взять виски, чувствовал страх, который не позволял ему выпить и заставлял вернуться. Тут и начинались спазмы. Он давно не пил, не пытался даже. Он грезил о выпивке, да; он постоянно думал о ней; чувствовал жжение в глотке и желудке. Но даже не пытался пить. Бесполезно было пытаться.

Он снова посмотрел на камень, но на этот раз не смог даже вспомнить ту группу. Опять начались спазмы. Дос чувствовал, как внутри у него нарастает напряжение, которое требует выхода.

Он смотрел на камень и видел, как очертания его расплываются, сливаясь с серой, первозданной далью моря, постепенно превращаясь в ничто.

В ужасе он повернулся к дому.

— Марта! — позвал он.

Но услышал только звяканье посуды. Вытянув вперед руки, он заковылял к дому.

— Марта! Марта! Я ослеп!

— Поправьте меня, если я не прав, — попросил темноволосый. — Мне кажется, что, имея дело с психически ненормальными людьми, страдающими сложными комплексами, вы наживаете себе одни неприятности. Но с другой стороны, насколько я понял вас, применять аналоги надлежит именно к таким и только к таким личностям. Потому что у нормального среднего человека вряд ли возникнет побуждение убить, или ограбить, или еще что-нибудь в этом роде. Ну, раз в жизни у него может появиться подобное искушение. Если аналог остановит его именно в этот единственный раз, нанесет ли это ему какой-либо урон?

— В течение одной или двух минут он будет невменяем, — ответил Мартин. Но я с вами согласен! Если все этим и ограничится, большого вреда такое вмешательство ему не причинит. И в институте многие считают, что так оно и будет: все ограничится единовременным вмешательством. Но они ошибаются, и это ошибка, которая может привести к трагедии! Потому что в их программе отсутствует один пункт, который сразу предложит первый же законодатель. Аналоги — это средство против любой попытки государственного переворота.

Темноволосый молчал.

— А отсюда, — продолжал Мартин, — один малюсенький шаг до тирании, которая будет господствовать до скончания веков.

Его собеседник кивнул.

— Вы правы. Так что я должен сделать?

— Нужно создать денежный фонд, — ответил Мартин. — В настоящее время средств у института мало, мы очень медленно растем, открываем не больше одного нового центра в год. Предложите нам благотворительный вклад — не облагаемый налогом, заметьте, — примерно полмиллиончика, и мы его схватим. А уловка будет состоять вот в чем: жертвователи потребуют права ввести в состав правления института трех своих членов. Если никто не догадается о нашем с вами сговоре, такое предложение будет принято без возражений, потому что руководство останется в прежних руках. Но при решении главного для меня вопроса — о второй стадии программы института — у нас будет большинство. Это как с эпидемией. Если позволить им действовать в том же направлении еще несколько лет, их уже ничто не остановит. Но если мы сами вступим в дело немедленно, пока оно еще управляемо, мы их подавим.

— Ясно, — сказал темноволосый. — Я вам не обещаю полмиллиона к завтрашнему дню, но у меня есть на примете люди, которые, услышав от меня то, что вы рассказали, охотно раскошелятся. Сделаю все, что в моих силах. Деньги я достану, даже если придется их выкрасть. Положитесь на меня.

Он расплатился. Двое вышли на улицу, в теплую летнюю ночь.

— Между прочим, — сказал Мартин, — есть возможность применять аналоги так, чтобы больной не чувствовал какого бы то ни было давления. Правда, и тогда аналог не станет средством излечения, а по-прежнему останется костылем, большего от него ожидать не приходится. Мы недавно изобрели новые аналоги. Это уже не ангелы-хранители, а объект атаки со стороны пациента в тех случаях, когда пациент намерен атаковать. Таким образом, мы не давим на личность, а разряжаем ее, при этом больной никого не ударит, не убьет, его жертвой станет только фантом.

— Это великое и гуманное изобретение, — со всей серьезностью заметил темноволосый. — Но если бы не вы, доктор Мартин, оно могло бы обернуться страшным бедствием для человечества. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — пожелал исполненный благодарности Мартин.

Он провожал недавнего собеседника взглядом, пока тот не исчез в толпе, и направился к себе, на Восточную сторону. Вечер был прекрасный, и Мартин не торопился.

Официант тихонько насвистывал, не вдумываясь в то, какую мелодию исполняет джаз, как не задумываешься обычно над тем, каким воздухом ты дышишь. Он философски поднял два нетронутых бокала, оставленных на краю стола, и осушил их один за другим. Да и в самом деле, что дурного в том, что хорошо одетый щеголеватый малый сидит за столиком весь вечер один, разговаривая с кем-то, кого здесь нет?

Нет, ничего в этом нет дурного, решил официант.