КНИГА ВТОРАЯ ДИТЯ ЗАРИ

7

После дождей родилось молодое лето и зашагало по холмам.

Светлым вечером из леса вышел охотник с добычей на плече и остановился, чтобы окинуть взглядом землю, долину, расстилавшуюся внизу, и деревню, где он жил. В деревне было не более десятка домов, однако в каждом из них жило много людей. Ближайший город располагался в семи днях пути верхом, а в деревне было лишь два зееба. Многие жители никогда не видели этого города.

Охотник был невежественным, но жил мирно. Теплые тени, бегущие по холмам, и яркое окончание дня очаровывали его без всяких слов, не требуя знания. Кроме того, его семья должна была хорошо поужинать этим вечером, еды хватало даже на то, чтобы поделиться с соседями.

Что-то заставило его оглянуться — то ли яркие лучи солнца, то ли шепот травы на холмах.

Охотник замер, не дыша. Его рука потянулась к ножу, висящему на поясе, но больше он ничего не сделал.

По холму, прямо под ним, двигались три существа — одно из тени, два других из света. Пара волков, черный и белый, оба одинаково эффектные и по цвету, и по размерам. А между ними был еще кто-то. Ребенок — девочка, как понял охотник, разглядев едва проступающие бугорки груди. Она явно была дочерью народа Равнин — белее белого волка, а ее волосы, струящиеся до самой земли, но взлетающие при каждом ее шаге, казались бледно-золотыми, как рассвет.

Застыв на месте, охотник мог только смотреть. Ему доводилось слышать о подобных вещах, о диких детях, воспитанных зверями. Но замереть его заставил обычный страх. Если волки увидят добычу, которую он несет, они непременно нападут на него. И ребенок вместе с ними, ибо девочка была их сестрой и больше не принадлежала людям.

Черный волк остановился и повернул голову. Охотнику было хорошо видно, как расширились ноздри зверя. Тут же заволновался белый волк, обернулся и посмотрел на человека. Последней взглянула на него девочка.

Как только она повернула голову, страх охотника одновременно уменьшился и усилился, но теперь это был страх иного рода. Девочка была обнажена, но голову ее украшал венок из цветов. Охотник испугался едва ли не больше, чем поначалу, ибо ее взгляд вызвал в нем какое-то странное чувство. Доселе ему не приходилось испытывать ничего подобного.

Угасающий свет дня стал совсем зыбким. Некое новое ощущение проскользнуло в сознании охотника, подобно тому, как волна омывает камень, и его страхи исчезли. Он без всякой боязни стоял перед огромными волками и нечеловеческим ребенком и продолжал смотреть на них, пока они не повернули головы и не направились дальше по холму, в сумрак.


Когда охотник вернулся домой, его жена сидела за ткацким станком, однако тотчас же вскочила с места и с радостным возгласом бросилась навстречу мужу. Он разделал мясо, она быстро приготовила его, а немного позже отнесла часть жаркого в закрытом блюде в соседнюю хижину, где прилег отдохнуть ее муж, которого она не хотела тревожить.

Еще немного позже под свисающим с потолка уютным светильником охотник с женой сели играть в настольную игру на самодельной доске, переставляя забавные фигурки, вырезанные охотником из кости. Жена выиграла, как это нередко случалось, и оба изрядно позабавились.

А еще позже, когда они уже легли в постель, в теплой темноте, он сказал:

— Сегодня я видел на холме волчьего ребенка.

— Так и знала, что случилось что-то необычное, — отозвалась его жена. — Я думала об этом весь вечер.

— Почему же ни о чем не спросила?

— Я знаю, что ты сам все расскажешь мне, когда придет время.

Он действительно рассказал ей об увиденном. Потом оба они заснули и спали до рассвета. Разбудило их блеяние рыжей овечки со двора — она тоже проснулась и теперь просила есть.

Жена охотника поднялась и оделась, поцеловала мужа.

— Ты спи, а я пойду к Баббии.

Он с улыбкой повернулся на бок, а молодая женщина вышла из спальни, на ходу заплетая свои черные волосы. Она очень любила своего мужчину, несмотря на то, что он был двенадцатью годами старше нее. У нее были для этого свои причины. Он был замечательным человеком, а кроме всего прочего, еще и ее отцом.

Солнце уже стояло над холмом. Рыжая овечка резвилась во дворе. А на склоне холма стояла, застыв в ожидании, волчья девочка, и лицо ее было обращено к двери их домика.

У жены охотника перехватило дыхание, как у него самого вечером. Это был чистый трепет благоговения. Фигурка на холме, не старше десяти лет, казалась похожей на костяные игрушечные фигурки из настольной игры.

Волков нигде не было видно — только волчья девочка с цветами в золотых волосах.

Жена охотника скользнула обратно в дом. Быстро положив на одно блюдо кусок пирога и горсть ягод, а на другое поставив кружку вина из деревенских погребов, она снова вышла из дома, поклонилась и отнесла угощение за деревню, поставив оба блюда неподалеку от склона. Девочка внимательно наблюдала за ней. Молодая женщина вернулась в деревню, вошла во двор и поцеловала в нос рыжую овечку:

— Тебе нужно оставаться здесь, а то могут прийти ее братья и съесть тебя.

Девочка никак не могла слышать то, что говорила женщина, но неожиданно на ее лице появилась улыбка. Она спустилась по склону и подошла к блюдам. Она вела себя совсем не как волчий ребенок и, похоже, знала, для чего предназначены блюда. Изящным движением она взяла с одного блюда ягоду и положила ее в рот. Затем подняла кружку со второго блюда и отпила из нее. После этого девочка аккуратно отошла от угощения, повернулась и убежала, словно призрак, носимый ветром.

Жена охотника весело рассмеялась — красота движений девочки доставила ей удовольствие.

— Она вовсе не волчий ребенок, — сказала она мужу, когда тот окончательно проснулся. — Она баназ, — так назывались сказочные ланнские духи, хранители деревень.

— Значит, это степная баназ.

— Почему бы и нет? С тех пор, как их король сделал их всех господами, они ходят по всему Вису, как им хочется, а их духи не отстают от них.

Около полудня в деревне раздались крики. Хозяева четвертого и пятого домов увидели волка, сидящего на склоне холма и смотрящего на деревню. Мужчины выбежали на улицу, громко топая башмаками. Охотник тоже вышел из дома и узнал черного волка, который спокойно сидел, вывалив язык.

— Неси свои копья! — окликнули его соседи.

— Нет-нет, — возразил охотник. — Этот зверь знаком с баназ.

— Ерунда. Это волк, и мы должны убить его, пока он не напал на нашу скотину или на нас самих.

Один из чьих-то младших сыновей размахнулся и бросил в волка разбитый глиняный горшок, но не попал. Волк часто и шумно задышал, как делают в жару собаки — а может быть, засмеялся.

В этот миг жена охотника вышла на склон, направляясь к волку с блюдом вчерашнего мяса. Люди закричали.

— Погодите, — осадил их охотник. — Моя дочь-жена кое-что смыслит в этих делах, — однако, несмотря на это, сам положил руку на рукоять ножа, так же, как вчера вечером, когда стоял на холме.

В нескольких шагах от зверя женщина поклонилась и поставила на землю блюдо. Волк подошел и начал есть, она же спокойно спустилась вниз.

Когда волк покончил с трапезой, он повалился на спину и принялся кататься в пыли, потом встал — уже серым волком — и убежал прочь.

Деревня загудела.


Целый месяц, почти до самой Застис, все так и продолжалось. На окраине деревни появлялся волк или сама волчья девочка. Они не приносили никакого вреда ни домашним животным, ни детям. Всякий раз им делали подношения — теперь уже не только жена охотника, но и другие жители деревни. Женщины, работающие на виноградниках, стали смотреть на волков, как на пару больших собак. Мужчины оставляли для гостей часть добычи, и часто можно было услышать что-нибудь вроде: «Белый волк сегодня не приходил, я не видел его на склоне».

Обитатели холмов были простодушны и в то же время обладали знаниями. Они допускали подобные вещи.

Для девочки они соорудили маленький алтарь и стали класть на него все, что могло ей понравиться — цветы, мед, бусы. Однако все это оставалось нетронутым.

В одно прекрасное утро жена охотника отворила дверь своей хижины и увидела перед собой волчью девочку. Она молчала, а может, и вовсе не умела говорить, ибо провела среди диких зверей те годы, когда складывается речь. Но она улыбалась, и улыбка эта была вполне дружелюбной. Женщина отступила назад, и волчий ребенок вошел в дом.

Жена охотника не имела ничего против, однако не знала, что ей теперь делать. Она изучающе смотрела на девочку-баназ. Девочка задержалась возле занавески, отгораживающей постель, потом повернулась и показала ослепительно белым пальцем на круглый железный котел.

— Позволь мне поучиться у тебя, — сказала она.

Молодая женщина застыла на месте. Ее несказанно изумило то, что ребенок заговорил с ней. Когда изумление прошло, она с радостным чувством осознала, что баназ вообще не произносила слов — это было только впечатление. Она говорила, как умеют люди Равнин, словно изнутри ее головы.


Девочка оставалась у них лишь несколько дней и ночей. Она быстро поняла, как быть человеком. Казалось, она всегда это знала, и ей нужно было лишь напомнить.

Впервые в жизни она оделась в красивое платье, которое отдали хозяева шестого дома, родители юных дочерей. Теперь она могла всегда оставаться одетой. Она с одинаковым интересом наблюдала за работой ткацкого станка, прислушивалась к бульканью пищи, варившейся в горшках, и блеянию Баббии. Она заплетала волосы и расплетала их. Она мылась в ручье, хотя жена охотника заметила, что от настоящей баназ, какой была девочка, всегда пахнет чистотой и каким-то естественным цветочным ароматом.

Она знала язык Висов, хотя не слишком-то нуждалась в этом знании, потому что с необыкновенной деликатностью брала любые сведения прямо из сознания людей. Однако никто, кроме жены охотника, не разговаривал с ней, да и это бывало редко.

По ночам возле двери хижины спали два волка.

Деревенские жители оставили алтарь неприкосновенным.

За эти несколько дней жена охотника привязалась к девочке и полюбила ее, как полюбила бы дочь-сестру, которую боги пока что ей не даровали. Однако в деревенской одежде, с убранными волосами девочка казалась намного старше. Она выглядела не ребенком, но маленькой женщиной.

На пятый день жена охотника плакала, а девочка расчесывала ей волосы заботливыми руками, и ее глаза напоминали два солнца, затуманенных отдаленной добротой.

— Ты должен одолжить зееба, — сказала жена охотнику. — И отправиться на юг.

Он нахмурился, жена печально смотрела на него, а девочка молчала.

— Зачем?

— Она сказала мне — так же, как говорит все остальное. Она хочет, чтобы ты отвез ее в город и продал там, как рабыню.

— Есть закон, запрещающий продавать людей Равнин, — отозвался охотник.

— Сегодня она собирала травы в холмах, чтобы выкрасить кожу и волосы.

Охотник в изумлении уставился на девочку, будто видел ее впервые. В его душу проник неясный страх. При свете лампы он разглядел, что волосы девочки стали темно-каштановыми, как кора дерева, а кожа потемнела, хотя до сих пор на ней не было даже легчайшего загара.


На голубоватых холмах появились волки, черный и белый, и несколько миль бежали рядом с повозкой и зеебом. Девочка заботливо смотрела на них, но не произнесла ни звука. Однако волкам, судя по всему, было приятно то, что она говорила им мысленно.

Когда волки бросились назад и больше не вернулись, охотник произнес:

— Ты уносишь с собой удачу из моей деревни.

Однако он уже знал, что эти слова несправедливы, в чем сам смог убедиться в недалеком будущем.


Город Ольм располагался в туманных приграничных землях, там, где Ланн смыкался с Элиром. Над городом возвышались горные вершины, составляющие основу пейзажа. Когда-то между горными хребтами находилось древнее королевство Зор, теперь оставшееся без правителя и попавшее в зависимость от короля в Амланне. Все эти века Зор сохранял свою старую народную религию: там поклонялись женскому божеству, которому были посвящены змеи.

Повозки, трясущиеся по дороге на рынок Ольма, были полны самых разных товаров на продажу. Иногда на городском рынке продавали даже рабов, хотя в Ланнелире, как и в коренных ланнских землях, рабство было отменено. Редкое исключение составляли светловолосые выходцы из Шансара и Вардата, которые возродили ослабевшую было торговлю. Сейчас на втором континенте было без счета рабов-Висов, принадлежащих светловолосым хозяевам. Вот и сейчас на рынке Ольма стояли несколько белокурых вардийцев, торгующих плотью всех видов, и, прихлебывая вино из чаш, любовались женщиной на помосте. Это была танцовщица со змеями из Зора. Серебряные кольца огромной змеи обвивали ее бронзовое тело, а она проскальзывала сквозь них, чарующе выгибаясь.

Сафку, дочь ланнского наместника в Ольме, наблюдавшую за этим зрелищем сквозь занавески носилок, оно только злило. Впрочем, ее злило все: весь мир, собственная молодость и полное отсутствие каких-либо видов на будущее. В своих фантазиях она иногда представляла, что в один прекрасный день какой-нибудь лорд, путешествующий по Ланнелиру, увидит ее, прельстится и увезет прочь, в другой замечательный мир. Однако она знала, что слишком невзрачна, чтобы произвести на кого-то такое впечатление.

— Идите дальше, — равнодушно бросила она носильщикам.

Сопровождавший ее верховой склонился к носилкам и объяснил девушке очевидное: на их пути стоят вардийцы, которые вполне могут отказаться пропустить носилки, пока не закончился танец. Неужели ей так нужен скандал?

— Что ж, раз я должна ждать здесь, то хотя бы взгляну на прилавки, — вздохнула Сафка. С понурым выражением на лице она выбралась из носилок, сверкнув эмалевыми бусинами в волосах, и направилась вдоль торговых рядов. Телохранитель спешился и пошел за ней, привычно держа руку на рукояти меча.

Девушку везде узнавали и приветствовали со всей возможной учтивостью. Лишь вардийцы не обратили на нее никакого внимания.

Капризная и упрямая, Сафка эм Ольм без особой цели подошла к клеткам с разноцветными птицами, которые оказались прямо перед ней. Притворившись, будто внимательно разглядывает птиц, девушка исподтишка бросала взгляды на торговцев у помоста. Ей не нравилась ни белая кожа завоевателей, ни их язык, но сквозь всю неприязнь пробивалась мысль, что кто-нибудь из них мог бы счесть ее интересной, хотя бы потому, что она темна, а они светлы — красивый контраст...

Однако никто из них не обернулся в ее сторону.

Танцовщица на помосте закончила исполнять свой ритуал — для нее этот танец был ни больше ни меньше как ритуалом — и ушла прочь, опутанная змеей. Вскоре стало ясно, что теперь возвышение будет использовано для рабского аукциона.

Дочь наместника стояла под палящими лучами солнца, собираясь понаблюдать за торгами.

Вардийцы так и притягивали ее, в особенности один из них. Девушка задумалась, можно ли будет развлечься с этим чужеземцем. До восхода Застис оставалось совсем немного. Может ли этот человек оказаться хорошим любовником? Поговаривали, что мужчины из другого мира невосприимчивы к Застис, но разве так бывает?

Первые владельцы показали свой товар. Пока оценивали и продавали эту партию, вардийцы и пальцем не пошевелили. Вслед за ней на помосте оказались рабы из коренных земель Ланна — скованные одной цепью трое мужчин и несколько женщин. В них не было ничего исключительного, все имели неряшливый вид. Несомненно, до нынешнего положения их довели долги.

Один из вардийцев, тот самый, который привлек внимание Сафки, указал на последнюю из женщин.

О ней никак нельзя было сказать, что она неряшлива. Это была девочка лет одиннадцати или двенадцати, с длинными пышными волосами, с кожей, слишком светлой для чистых Висов, но чересчур смуглой, чтобы считаться одной из желтого народа.

— Двадцать медных парингов за ребенка, — выкрикнул вардиец.

— Двадцать, хозяин? Это не...

— Вардийская медь, а не грязная ланнская.

Сафка тут же перенесла свою злость на этого человека, говорившего с акцентом, позорившего ее страну... и даже не взглянувшего на нее!

— Десять парингов серебром, — выкрикнула она звонким, как колокольчик, голосом. — Отличное серебро из дома наместника. Ничего чужеземного.

Тут и там в ланнской толпе послышался смех.

Вардиец обернулся. Его взгляд был открытым, влекущим и одновременно таил угрозу. Девушка выдержала этот взгляд, хотя лоб ее покрылся потом. Невольно ее пальцы накрыли счастливый браслет, который она носила на левом запястье и никогда не снимала. Не торопясь, вардиец снова повернулся к помосту.

— Пятнадцать парингов вардийского серебра, во имя Ральднора.

— Во имя Ральднора и Яннула Ланнского, одного из его капитанов! — закричала Сафка, совсем потеряв голову. Толпа зашумела еще сильнее. — Двадцать серебряных парингов!

Вардиец снова обернулся. Теперь в его глазах не было ничего, кроме желания уничтожить ее на месте. Оставив недопитое вино, без единого слова он вместе с товарищами направился по рынку прочь от торгов. Девушка почувствовала себя глупо, совершенно дурацки, и ей захотелось поскорее оказаться в одиночестве.

Ланн, оставшийся нейтральным в войне Равнин, отдал герою Ральднору для сражения с дорфарианскими угнетателями многих своих сыновей — и не последним среди них был Яннул, замечательный акробат, который вместе с Ральднором учился солдатскому мастерству в Зарависсе, а после применял эту науку, пройдя бок о бок с героем и его армией по всем землям Виса. И именно Яннул, никто иной, совершил вместе с Ральднором путешествие, которое закончилось на поросших лесом берегах Континента-Побратима. Одни считали, что друг героя остался в Анкире, столице Дорфара, при ваткрианском короле, сыне самого Ральднора. Другие говорили, будто Яннул вернулся в Ланн. Сафка пожалела о том, что его здесь не было. Желтые люди ходили по всему Ланну, как по своему дому, и давно напрашивались на то, чтобы кто-нибудь поставил их на место. Только ради этого, честно говоря, она и затеяла торг с ними...

Тут она, наконец, вспомнила о том, что купила рабыню.

Следуя за носилками Сафки, девочка дошла до каменного дома наместника с единственной башенкой. В руках хозяина торгов остался счет, который требовалось оплатить. Волосы у этого человека доходили до самых лопаток, что выдавало в нем жителя холмов. В городах мужчины обрезали волосы строго по линии шеи — по моде Ваткри и Вардата. Не исключено, что этот житель холмов продал ей собственного ребенка.

Расстроенная Сафка едва взглянула на свое приобретение. Во дворе дома она велела прислуге хорошенько вымыть девочку, а затем накормить и переодеть, чтобы рабыня пришла к ней в спальню еще до вечерней трапезы.

Однако тени были еще короткими, когда две девушки Сафки в ужасе вбежали к ней. Когда смуглая девочка погрузилась в воду, им показалось, что она сверкает, как звезда.

— Белая кожа... желтые волосы... Ох, госпожа, конечно же, она с Равнин...

— И еще она немая, госпожа, — добавила вторая служанка. — Не может вымолвить ни слова.

Сафка быстро вышла из спальни и отправилась сама взглянуть на ребенка.

Девочка сидела в воде, где ее оставили служанки, и выглядела совершенно спокойной. Конечно же, она была с Равнин — даже кровь второго континента не давала столь ослепительной белизны. Сафка мгновенно осознала весь ужас положения, в котором оказалась. За продажу выходцев с Равнин полагался штраф и порка, а за покупку такого раба могли назначить любое наказание, какое сочтут достаточно строгим. Что же ей теперь делать?

— Малышка, ты можешь меня слышать? — ласково спросила Сафка.

Девочка с необычным и очень серьезным лицом взглянула на нее и кивнула.

— Тебя взяли по ошибке, — твердо произнесла Сафка. — Я отпущу тебя, как только явится чиновник, чтобы получить деньги. Есть ли у тебя такое место, куда ты хотела бы вернуться? Может быть, на Равнины? — Сафка все больше и больше ощущала дикость своего положения. — Должна ли я отправить тебя туда? Слишком дорого, я этого не смогу!

Девочка покачала головой.

Это было очень странно — она не произнесла ни слова, однако Сафка была уверена, что ее жест не означал безусловного «нет». Скорее — «Пока нет».


Застис заливала небо кровавым светом.

Сафка взяла в любовники одного из своих носильщиков. Другого выбора у нее не было. По крайней мере, такое соглашение нельзя назвать неразумным — мужчина был привлекателен, здоров и, самое главное, подчинялся ей. Сафка, отнюдь не красавица, в душе негодовала из-за того, что вынуждена покоряться силе Красной Луны. В то время как она, насытившись, должна была отпустить любовника из своей постели, ее братья проводили целые ночи с женами и наложницами, а ее хорошенькая сестра, занимавшая в доме более значительное положение — со своим знатным избранником. С тех пор, как Сафка поняла, что не в ее власти выбирать, с кем получать удовольствие, она решила, что лучше уж вообще обходиться без близости. Потому-то нынешней ночью она не пустила в свою постель никого и горела там в одиночестве.

В полночь, так и не заснув, она в гневе спустилась вниз, надеясь успокоиться в прохладном дворе возле фонтана. Дойдя до небольшой колоннады, она замерла на месте.

Желтая медь, которой был украшен фонтан, казалась сейчас красноватой, вода переливалась, как нити стеклянных бус, а все остальное было погружено во мрак. Почти все. Возле бассейна стояла белая девочка с Равнин, и с ней было что-то еще...

В груди Сафки перевернулось сердце. В первый миг она не поверила своим глазам. Вокруг хрупкого детского тела обвилась несколькими кольцами огромная змея, очень похожая на ту, с которой танцевала на рынке девушка из Зора. Но для той девушки такой танец был вполне обычным, ведь ее с детства обучали обращению со змеями. Эти огромные гадины, хоть и не были ядовиты, с легкостью могли переломать кости небольшому животному — и даже раздавить грудь сильного мужчины, если бы пожелали проверить таким образом силу своих смертоносных объятий. Что же говорить о тоненькой, как тростинка, девочке?

Каким образом эта тварь пробралась во двор — влезла в какую-то дырку на кухне или переползла через высокую стену, — сейчас не имело значения. Рука Сафки сама потянулась к шее, туда, где висел в ножнах небольшой кинжал, украшенный элирианской эмалью. Слишком маленькое лезвие — надо целиться точно в глаз змее. Может быть, после смерти твари ее тело ослабеет, и кольца разожмутся.

Если бы девочка не была немой, она могла бы позвать на помощь.

Но почему же тогда не закричала сама Сафка?

В тот миг, когда у нее в голове мелькнула эта мысль, Сафка услышала звуки — низкое, мелодичное воркование, исходящее от немого ребенка. В этот же миг девочка подняла голову и взглянула Сафке в глаза. Они смотрели друг на друга — и дочь наместника медленно поднесла к шее руку с кинжалом и опустила его обратно в ножны.

Служанки Сафки говорили ей, что девочка, кажется, может подзывать к себе птиц прямо из воздуха, рассказывали, как с ней играли две забавных мартышки из Корла. Но такое...

Искусство девушки из Зора ничего не значило в сравнении с тем, что видела сейчас Сафка. Девочке незачем было бояться. Она повелевала огромной змеей или, по крайней мере, общалась с нею. Кольца змеи свободно обвивали детское тело, а плоская голова медленно двигалась среди золотых волос.

Кроме того, девочка вовсе не была немой. Звуки, которыми она обращалась к змее, это гипнотическое воркование, были на удивление членораздельны. Имея развитое голосовое устройство и отлично зная язык Висов, девочка не пользовалась ими только потому, что считала речь излишеством. В один миг Сафка поняла все это и сразу приняла, как должное. Без всякого протеста она стояла и невидящим взглядом смотрела на свою рабыню с Равнин. Никто не дал девочке никакого имени. Все звали ее по предполагаемому месту рождения, и всех это устраивало. Она не привлекала к себе внимания. Наместник не удостоил ребенка даже взглядом.

Девочка переменила позу, змея скользнула вперед, ее голова легла на маленькие раскрытые ладони. Глаза обеих, и ребенка, и змеи, были бледно-золотыми, и казалось, что они светятся.

Сафка решила, что девочка предлагает ей змею, подносит ее, как подарок, со всей ее ужасающей силой. Может быть, все и впрямь было так. Сафка прикоснулась к своему счастливому браслету и попятилась. Брызги фонтана прохладным поцелуем легли на ее плечо.

— Она не сделает ничего дурного, — сказала девочка.

Сафка уже открыла рот, чтобы закричать — и не закричала. Ее сердце гулко забилось, она шагнула вперед и приняла змею с рук девочки в свои собственные.

Она была тяжелой, одновременно влажной и сухой — ни с чем не сравнимое ощущение. Сафке казалось, что поднялся каждый волосок на ее теле, но не от страха, а от чего-то другого. Она вздрогнула, но тут же расслабилась. Змея слегка сжала ее кости, и Сафка осознала все величие ее силы, которая не могла причинить ей никакого вреда — ведь она находилась под защитой девочки.

«Как я могла бояться ее? — отчетливо подумала она. — Она же так прекрасна!»

Все продолжалось лишь несколько мгновений. Потом змея сползла вниз, словно утекла, оставив Сафку, которая вся трепетала, но через миг успокоилась. Змея исчезла прежде, чем девушка успела это заметить.

Сафке хотелось поговорить с девочкой, задать ей множество вопросов, но теперь та молчала, как обычно. Сколько ей лет? Она выглядела и старше одиннадцати, и вместе с тем моложе.

«Откуда ты пришла?» — снова и снова мысленно спрашивала Сафка, уверенная в том, что девочка услышит ее, если захочет, и в том, что девочке понятно: своим вопросом она имеет в виду не какую-то землю или народ, но что-то другое, более определенное.

Однако девочка, как поняла Сафка, не ответила.

8

Засады на амланнской дороге ни для кого не были новостью и никого не могли удивить. Прошлой ночью в придорожной таверне получили не совсем обычное, но достаточно серьезное предупреждение, из которого все стало понятно. Если отвлечься от проблем, то само по себе место было красивое — холмы, поросшие густой высокой травой, спускались прямо к дороге. Люди выскочили словно из-под земли, подобно демонам, крича для пущего устрашения, и обрушились на всадников и пять грохочущих фургонов.

Однако фургоны оказались полны обнаженных мечей. Кровь брызнула и запачкала винные бочки и тюки шелка, с которых сбились защитные покрышки из шкур овара.

Рэм извлек меч из путаницы чьих-то кишок, ударом кулака отбросил тело прочь и тут же отвесил следующему разбойнику такого пинка, что тот кувыркнулся через голову, перелетел через фургон и нашел свой конец под острыми копытами зеебов.

Схватка закончилась. Тела разбойников лежали вдоль дороги, кое-кто свешивался с фургонов. Троим или четверым удалось улизнуть, и теперь они продирались сквозь густые заросли на склоне холма, причем тому, который карабкался последним, даже удалось прихватить кое-какой товар.

— Вот этот, — показал Рэм. — Сними-ка его оттуда.

В воздухе просвистело копье, и разбойник замертво свалился в траву. Остальные даже не оглянулись и вскоре исчезли из виду.

В прежние времена, еще пару лет назад, по этой дороге можно было ездить, не опасаясь подобных приключений. Однако с тех пор, как Вольные закорианцы вошли в проливы между Дорфаром, Оммосом и Ланном, несколько пиратских кораблей бросили якоря в гавани Амланна, а их команды устраивали наземные вылазки. То же самое творилось близ южных портов Элира. Таким образом, торговый путь в столицу перестал быть столь безопасным, как прежде. Любой ценный груз, ушедший от закорианцев, становился добычей ненасытных ланнских грабителей.

Однако Рэм неплохо знал обычаи разбойников — ему и самому когда-то доводилось грабить на больших дорогах. Организуя сопровождение столь ценных грузов, какие лежали сейчас в фургонах, он обеспечивал себе полную финансовую независимость. Под его началом ходило два десятка отчаянных и сообразительных головорезов, и он мог бы нанять и больше, возникни в этом необходимость. Может быть, это было меньше, чем те пятьдесят человек, которыми он командовал в Кармиссе, под Саламандрой лорда Кесара. Но дела сложились так, что возвращаться туда не имело ни малейшего смысла. В любом случае Кесар больше не нуждался в нем. Шесть лет назад по Истрису прокатилась чума, и как ни оберегали принца-короля Эмела, он все же заразился и вскоре умер. Менее чем три месяца спустя короновали Кесара эм Ксаи. Он взял себе двух королев — шансарскую принцессу из дома Сузамуна и висскую женщину.

Но все это происходило в другом мире. Сюда новости доходили с опозданием и вызывали лишь слабые отголоски эмоций.

С той далекой поры минуло восемь лет, плюс месяцы жары и власти Застис. Сейчас тому ребенку должно быть чуть меньше девяти. Однако не было оснований предполагать, что девочка осталась в живых. Впрочем, невзирая на это, все эти восемь с лишним лет Рэм пытался разыскать ее и ту девушку, Беринду, кочуя по Ланнелиру с севера на юг и обратно, но не находя никаких следов.

Рэм продолжал заниматься охраной торговцев, которой с самого начала занялся именно потому, что этот промысел давал ему возможность путешествовать по всему Ланну, но сейчас он уже перестал понимать, зачем продолжает поиски. Может быть, просто по привычке. Девочка не могла остаться в живых. Неизвестно где, ветер гулял над ее маленькими косточками, а ее необычная взрослая душа, должно быть, парила над ними.

Радовало Рэма лишь то, что за все эти годы с ним не случилось ни одного видения.

Иногда ему вспоминалась Лики, и он гадал, живет ли она по-прежнему с торговцем пенькой или сменила его на кого-нибудь другого. Даже память о Дорийосе порой пролетала по мыслям Рэма, как опавший лист. Но думать слишком часто о Кесаре он себе не позволял.

— Рэм, у этой грязной свиньи есть золотые пряжки. Они тебе нужны?

— Нет. Делите между собой все, что найдете.

Люди занялись дележом, обыскивая трупы перед тем, как оттащить на обочину. Рэм оставлял за собой такие следы по всему Ланну. Кто-то поднялся по склону холма и подобрал товар, который пытался унести грабитель.

Потом фургоны снова двинулись в путь. Охрана, соблюдая полный порядок, прятала обретенное добро и попивала вино до самого города.


Король и королева жили в Амланне, во дворце с красиво расписанными стенами и пятью башнями, связанными между собой. Раз в несколько месяцев они выходили на лестницу, усаживались в кресла из слоновой кости под небольшими зонтиками и в окружении стражи и знати вершили правосудие для всех, кто в нем нуждался. Этот обычай, тоже пришедший из Ваткри, Вардата и Тарабанна, смущал Рэма. При всей симпатии к правителям его солдатское сознание ясно видело возможную опасность. Ему так и мерещился убийца, притаившийся на лестнице, между красными и голубыми колоннами. Меж тем для народа гибель владык обернулась бы большой печалью. Брат и сестра, согласно ланнской традиции, оба они были молоды, прекрасны и справедливы.

Всего за две улицы от Дворцовой площади имелась неплохая таверна. Когда Рэм вошел, помещение озарял желтый свет, несколько жонглеров перебрасывались факелами и колокольчиками, и все дышало уютом.

Рэм устроился в темном углу на месте, оставленном специально для него, и сидел, потягивая ланнское вино в ожидании заказанной еды. Здесь он должен был встретиться с торговым агентом. Фургоны отправились на склады товаров, и уже разнесся слух о засаде и о том, каким отчаянным храбрецом показал себя Рэм из Кармисса. За приключение в дороге полагалась дополнительная плата, и он радовался за своих людей. Что же до него самого, то он разглядывал темное вино и размышлял так, как позволял себе лишь изредка — о том, почему занимается тем, чем занимается, о никчемности своей жизни и отсутствии других путей. Рэм твердо знал, что в его жизни не было ничего такого, что заслуживает особого внимания несуществующих богов или даже его собственного.

Подняв голову, он увидел двоих, входящих в таверну. Они остановились, чтобы посмотреть на жонглеров, и по таверне пронесся легкий разноголосый шумок, означающий, что эти двое — важные персоны.

Рэм с любопытством принялся разглядывать вошедших. Старшего из них он не знал. Это был ланнский Вис средних лет, однако крепкий, как человек, которому довелось повоевать, и с исключительной координацией движений, которая угадывалась даже тогда, когда он стоял спокойно. Он был одет исключительно изящно, чтобы не сказать — экстравагантно, и в отличие от большинства амланнских мужчин, носил очень длинные волосы, как было принято в старину. Рэм много раз бывал в Амланне и мог узнать большинство придворных в лицо — он часто встречал их неподалеку от дворца, а город был не так уж велик. Однако вошедший не вызвал у него никаких воспоминаний.

В этот миг один из жонглеров прошелся колесом и встал на ноги перед гостем. Тот рассмеялся и бросил ему обязательную монету, затем двинулся вперед по просторной комнате, поглядывая по сторонам. Тут и там поднимались приветственные чаши, и он благодарил легким наклоном головы. Второй гость шел рядом с ним, улыбаясь, с гордым и важным видом.

Этот второй был юношей лет девятнадцати. Едва взглянув на него, Рэм уже не мог оторвать глаз. Юноша был полукровкой с матово-смуглой кожей, светлее, чем обычно у Висов, и волосами чернее воронова крыла. В глазах его ободок из темной бронзы окружал топазовую сердцевину. В общем, до смерти красив...

Вскоре оба гостя оказались у стола Рэма.

— Добрый вечер, — заговорил старший. — Мы не помешаем твоему обеду, если устроимся здесь?

Рэм продолжал вглядываться в незнакомца, сидя в тени колонны. Он уже готов был ответить что-нибудь неподобающее — но тут таверна внезапно перевернулась и встала вниз головой.

Перед ним по-прежнему сидел мужчина, только теперь он был на тридцать лет моложе, а юноша исчез, и все вокруг было залито солнечным светом, в котором клубились пылинки.

— Прошу прошения, — осторожно произнес Рэм, — похоже, вы меня знаете, но я...

— Яннул Ланнец. Мы служили вместе, ты и я.

Таверна вновь вернулась на место. Рэм сглотнул. Как быстро на этот раз...

— Что случилось? — спросил гость с несколько озабоченным видом.

— Вас зовут... — Рэм торопливо прокашлялся, — Яннул.

— Я предпочел бы отрицать это, но вижу, что ты узнал меня.

— Яннул Ланнец, один из капитанов героя Ральднора.

— Когда-то был, — видимо, приняв это за разрешение, Яннул присел к столу. Юноша сделал то же самое.

— А говорят, что вы в Дорфаре.

— Тоже был когда-то, а теперь тут. Вот мой сын, он родился здесь. А ты — Рэм эм Кармисс, охраняющий караваны, который когда-то был солдатом короля Кесара.

— Откуда вам это известно?

— Я спрашивал о тебе кое-кого. То, как ты разделался с разбойниками на дороге, выдает хорошую школу обращения с оружием. А сегодня днем ты задержался, я так считаю, чтобы поднести костяные шпильки богиням.

Подошел слуга.

— Кувшин вашего лучшего вина, я плачу, — бросил Ланнец.

— Господин, если вы окажете нам честь, платит таверна...

— Если я буду слишком часто оказывать вам честь, вы окажетесь на улице. Возьми деньги. И за еду для этого господина тоже.

Слуга удалился.

— Чего вы хотите? — спросил Рэм.

— Мой сын, — коротко ответил Яннул.

Рэм взглянул на улыбающегося юношу и снова перевел взгляд на Яннула.

— Не понимаю.

— Ты видишь, что творит Вольный Закорис. Через год или около того разразится страшная война, и ее не миновать.

— Если вы так говорите, значит, вам что-то известно.

— Да, кое-что. Лар-Ральднор, который сидит рядом со мной, хочет, когда наступит подходящее время, набрать войско и отправиться к Верховному королю в Анкиру.

— Повелитель Гроз, без сомнения, будет благодарен за такую поддержку.

Яннул, прищурившись, смотрел поверх головы Рэма, словно что-то отыскивая взглядом.

— Мой отец считает, что я мог бы отправиться, будь у меня хоть небольшой запас боевых навыков, — вдруг произнес юноша, и голос у него оказался под стать внешности. — Это возможно. Он сам научил меня многому, но мне нужно больше. Мы хотели спросить, не могли бы вы...

— Оставить прибыльное дело, чтобы натаскивать тебя в искусстве убивать. Так, да?

Юноша по имени Друг Ральднора — никак иначе его звать и не могли — взглянул в глаза Рэму.

— Я знаю, что убийство — это не игра. Отец выучил меня этому, как и всему остальному. Но новое королевство Йила эм Закориса в Таддре — всего лишь база, и всему миру известно...

— Нет, — снова перебил его Рэм. — Прошу прощения, но нет.

Принесли вино. Яннул поднял кувшин, но Рэм накрыл ладонью свою чашу.

— Выпей, — сказал Яннул. — Мы еще разговариваем.

Рэм позволил вину пролиться в сосуд.

— Я считаю, что разговор окончен. Вы можете купить другого учителя для своего сына.

— Где, здесь? Здесь нет даже армии.

— А шансарцы?

— Они неистовы в сражении. Это не лучший вид боя — если человек не рожден для такого неистовства, он неминуемо будет убит.

— Он не хочет, чтобы я уходил, — вставил Лар-Ральднор. — Я только что пытался его уговорить. Что ж, если вы отказываетесь, я справлюсь сам.

— Ланн — вполне приятное место, — заметил Рэм.

— Он перестанет быть таким, если однажды ночью придет Вольный Закорис и захватит его.

Яннул выругался.

Рэм понял, что отец видит в сыне самого себя, такого же неукротимого духом, как тот молодой капитан, который рядом с Ральднором эм Анакир сражался со всей ненавидящей мощью Виса. Что-то странное проснулось в душе Рэма. У него никогда не было сына, к добру или нет, но ему не было дано испытать подобные чувства. Но сейчас впервые за последние пятнадцать лет ему захотелось знать своего отца или, по крайней мере, его имя.

В противоположном углу Рэм заметил торгового агента, с разинутым ртом глядящего на Ланнца. Яннул перехватил его взгляд и поднялся со скамьи. Поднялся и юноша. Он больше не протестовал, но казался чересчур спокойным.

— Если вдруг переменишь свое мнение — здешний хозяин знает мою усадьбу и дорогу к ней. Всего четыре мили от Амланна, и виноград у нас замечательный. Подумай об этом еще раз.


Волки на склоне скользили по льду, выхватывая друг у друга какие-то клочья. Рэм знал, что это такое. Ребенок.

Рядом с ним стоял Кесар и смотрел на волков. «Это ничего не значит для меня», — сказал он.

Волки лежали, завывая. Кровь проточила во льду дымящиеся канавки. Кесар исчез. На его месте теперь стоял сын Яннула и мягко говорил:

— Ничего страшного. Это просто сон.

Рэм проснулся весь в соленом поту, словно выплыл из ланнского океана. Его знобило, хотя ночь была жаркой.

Уже несколько лет ему ничего не снилось, хотя поначалу сновидения стали для него кошмаром. С того самого первого утра в Ланне он стал просыпаться от того, что видел во сне, как исчезли девушка и ребенок. В то утро, не найдя их, Рэм прошел по холмам и встретил людей из маленькой деревушки, которые возвращались с охоты на волков. Они взяли его с собой и позаботились о нем. Однако им не встречались ни женщина, ни младенец. Скорее всего, во время снегопада на них напали волки. Воображение быстро дорисовало картину, и больше он никого не расспрашивал.

Съедена заживо — это хрупкое, совершенно беспомощное создание...

Рэм встал с постели, подошел к окну и взглянул на Амланн, на его поздние огни, на пять башен дворца.

Сын Яннула, возникший в его сновидении — вот что было необычно.

Сын Яннула... В возрасте этого мальчишки Рэм сворачивал шеи для того, чтобы воровать кошельки. Лар-Ральднор хотел научиться сворачивать шеи для того, чтобы спасти мир.

Вернувшееся этой ночью безумие с видениями потрясло Рэма. Он думал, что уже навсегда освободился от него. Странным было то, что в этот раз у видения имелся какой-то смысл. Кем он был в тот момент на бурлящей площади, краем глаза видя за спиной черные джунгли, каким человеком, который служил с Яннулом? И где? Ответ был очевиден и уже в силу этого невозможен: он был Ральднором, сыном Редона и Ашне’е, Ральднором эм Анакир, мессией Равнин.


Дни шли за днями, а работы все не было. Никто не отправлял товары в порт Амланна. Отдельные караваны уходили на юг, но у них имелась своя постоянная охрана. Пятеро из людей Рэма попросили отставки и ушли в том же направлении — в Ланнелире их ждали семьи. Что до другого дела — неустанных безрезультатных поисков, — то сейчас во дворе таверны напротив Рэма стоял человек.

— Я слышал, что вы ищете следы женщины и ребенка, господин.

— Да, это так.

— Я свернул со своего пути, чтобы зайти сюда.

— Не сомневаюсь.

Наступило продолжительное молчание, после которого обескураженный человек произнес:

— Далеко на севере живет кармианская женщина.

— Да?

— У нее есть ребенок около семи лет, смешанной крови и очень хорошенький.

Рэм не пошевелился. Ему и прежде рассказывали подобные истории, часто попросту лгали. Иногда это заставляло его сдвинуться с места, однако он никогда не находил того, что искал.

— И этот ребенок — мальчик, — сказал он.

— Нет, девочка.

— Вы разговаривали с этой женщиной?

— Да. Но я не сказал ей, что вы ее разыскиваете.

— Как она вам показалась?

— Немного глуповата, — отозвался человек. — Медлительная. Но, в общем, добрая. А ребенок просто сияет.

Рэм почувствовал, как напряглись его мышцы.

— И вдобавок прихрамывает, — сказал он.

— Ребенок? — нахмурился человек.

— Или женщина, — невозмутимо добавил Рэм.

Человек облизал губы и решился:

— Да, господин.

Рэм рассмеялся. Так было лучше, чем напускать на лицо мрачно-отсутствующее выражение, перенятое от Кесара. Человек, который немного знал о том, что разыскивает Рэм, но не был в курсе подробностей, еще побормотал что-то, нахмурясь, но вскоре поспешил исчезнуть.

Рэм прогулялся по улицам, по рынку, отстраненно взглянул на дворец. Когда-то Яннул, капитан Ральднора, проскакал всю дорогу по глубокому снегу, чтобы уговорить своих короля и королеву, бывших тогда еще детьми, заключить союз Ланна с Равнинами.

Говорили, что Яннул женился на женщине Равнин. А теперь у них вырос славный сын, который хочет отправиться в Дорфар.

Дорфар. Земля дракона. Теперь земля богини.

Улицу перешел молодой человек, на миг показавшийся Рэму похожим на сына Яннула. В последнее время Лар-Ральднор занимал слишком много места в сознании Рэма. Даже ночью оно не отвлекалось ни на какие другие образы. Рэм был осторожен. Юноша находился в том возрасте, в котором появляется чувственность, порой подавляемая, а порой подпорченная. А Рэм за всю свою жизнь (за исключением нескольких подвернувшихся случаев) не делил компании ни с кем, кроме тех, кто делал это за плату...

Однако прошли еще ночь и еще день, прежде чем он узнал дорогу и выехал из Амланна, направляясь к усадьбе Яннула.


Этот дом ничуть не походил на простую деревенскую ферму, скорее его можно было назвать виллой, выстроенной, как решил Рэм, на дорфарианский лад. Его окружали голубоватые холмы, так же, как окружали они все в Ланне, а вдали за домом в лучах восходящего солнца мерцали горные вершины. Возле дома раскинулись плодовые сады и виноградники. В долине, по которой бежал ручей, паслось стадо оринксов, многие из которых плескались в воде. Из небольшого загона выглядывали зеебы, а по внутреннему двору с пронзительными криками бегали серые бисы, хлопая крыльями и вытягивая длинные шеи.

— Великолепно, — произнес Яннул, встретив Рэма в прохладе дома. — Мы здесь рано завтракаем. Ты успел как раз вовремя.

Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами и сели за обеденный стол. Равнинная жена Яннула, в платье под цвет своих волос, говорила тихо, но так и сияла. Она помогла двум служанкам накрыть на стол, а потом села за него вместе с семьей. Лар-Ральднора не было — он ушел на охоту за диким котом, который уже несколько раз нападал на стада оринксов. Второй сын Яннула был намного моложе и удался в мать — весь золотистый, лишь глаза черные. Он внимательно прислушивался к разговору и без всякого смущения участвовал в нем. Судя по всему, он очень тянулся к старшему брату.

Яннул и Рэм закончили этот день, сидя на террасе и играя в ланнскую настольную игру. Когда почти совсем стемнело, Яннул помог слугам зажечь светильники. Высоко в небе уже горела Алая Звезда.

— У меня создалось впечатление, что мать часто била тебя, — заметил Яннул после того, как Рэм выиграл первую партию.

Рэм застыл.

— Прости мою бесцеремонность, — извинился Яннул. — Просто я заметил, как ты вздрогнул, когда мальчик в четвертый раз потянулся за сливами, и Медаси шлепнула его по руке. Обычная шутка, ласковый шлепок, не более того.

Рэм растерянно промолчал, а Яннул продолжил:

— Ей сейчас тяжело. Она любит обоих сыновей, но Лар-Ральднор ее первенец. Мы даже не надеялись, что Медаси сможет выносить ребенка после всего, что ей пришлось пережить в старом городе, в этих Равнинных руинах. Очень долгое время у нас не было никого. Поэтому он и она часто бывают нежны друг с другом, словно любовники... я не имею в виду наши ланнские обычаи, любовь и близость совсем не одно и то же. Если он уедет в Анкиру, она зачахнет. И в то же время она хочет, чтобы он отправился туда и сражался против наползающей тьмы. Но, конечно, она очень боится. Мы ведь помним, на что это было похоже.

— А на что это было похоже?

— Ты хочешь, чтобы я в двух словах рассказал тебе всю историю войны?

— Хотя бы попытайтесь.

— Как ты думаешь, почему я здесь прячусь? — вздохнул Яннул. — Год я воевал, после этого долгие годы играл в политику в Дорфаре. С меня хватит. Однако я вовсе не рассчитывал, вернувшись, превратиться в памятник ланнскому героизму, — к лампе подлетел мотылек, чтобы погибнуть в ее пламени, но Яннул, с величайшей осторожностью и ловкостью жонглера, которым когда-то был, перехватил его и выпустил обратно в ночь. — Ральднор придумал лучше. Он просто исчез.

— Почему?

— А почему бы и нет? Он исполнил все, о чем его просили, потеряв при этом все человеческое в себе. Он стал богом. Боги же либо уходят в запредельное, либо низвергаются. Либо исчезают. После него остался сын, Ральданаш Ваткрианский, нынешний Повелитель Гроз. Был еще один сын, но дорфарианцы что-то сделали с ним или попытались сделать. Его мамаша была дурой и сукой. По-моему, тот ребенок умер.

По телу Рэма прошел холодок. Ему вновь представились волки, рвущие...

— А что ты скажешь о последней битве под Корамвисом? — спросил он. — Колдовство, землетрясение, вмешательство богини? Что из этого правда?

— Правда и неправда здесь перемешаны. Я могу рассказать тебе кое-что о жителях Равнин. Можешь мне поверить, они не принадлежат этому миру. Однако это относится не ко всем из них. Медаси не такая. Когда мы выбили драконью гвардию Амрека из города руин, я думаю, только она стояла между мной и безумием. Я пришел туда, не ведая печали, в надежде на справедливость. Я умел убивать, и это удавалось мне без труда. Потом мне стала понятна суть жителей Равнин, — блеск в глазах Яннула погас, точно он всматривался в далекое прошлое. — Я помню, как они ходили по заснеженным улицам после избиения гарнизона Амрека — те самые люди, которых мы пришли спасать от тирании. Они были похожи на молчаливых волков, их глаза сверкали, как льдинки — в них не было ничего человеческого. Тогда моя душа ослабела. Прежде я никогда не видел такого. Люди второго континента совсем другие, по сути, это светлые Висы. Но эманакир — это только они. Их можно встретить в Зарависсе, в Дорфаре. Они почти сплошь белые — волосы, кожа, даже желтые глаза бледнеют и горят ледяным огнем, — Яннул усмехнулся. — Так вот, о последней битве под Корамвисом. Через посредство Ральднора они осознали в себе Пробудившуюся Змею. Висы в Корамвисе тоже осознали, что это такое. Эти люди вызвали землетрясение силой своей воли, хотя, может быть, это россказни. Но тогда нам так не казалось. Нас должны были победить, и никакие неожиданности не представлялись возможными. Даже выманив их армию из Корамвиса, мы были обречены на уничтожение. Что ж, если победа силой оружия была невозможна, пришлось призвать на помощь иные силы. Они хотели жить. Мы тоже. Это было что-то вроде молитвы — без слов, но воздух на многие мили был так напряжен, словно кто-то непрерывно дергал за какие-то незримые нити. Единственным нашим шансом было чудо. И чудо случилось, Корамвис пал. А что до явления богини — да, было и оно, однако ему есть вполне разумное объяснение.

На гребне ближайшего холма появились горящие факелы. Охотники возвращались домой.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросил Рэм.

— В потаенном подземном храме близ Корамвиса стояла гигантская статуя богини. Землетрясение подняло ее в воздух. Она была достаточно большой и яркой, чтобы мы увидели ее с огромного расстояния, даже сквозь дым и сумрак. Потом она упала в озеро в низине. Вот и все.

Спустя полчаса на террасу вошел Лар-Ральднор с двумя хвостами диких котов, хищников, которые зверски убивали оринксов, но никогда не ели их мяса.

— Я даже не думал, что вы согласитесь, — произнес юноша, вступая в свет лампы, и с нескрываемой радостью взглянул на Рэма.

«Как он радуется возможности отправиться в Дорфар», — подумал Рэм, ответив Ральднору усмешкой.


Боевые занятия оказались самой легкой частью его жизни. Так он занимался с большинством всадников охраны, находившихся в его распоряжении, да и сам постоянно упражнялся, едва для этого представлялась возможность, гоняя своих людей или в одиночку. А Лар-Ральднор, выносливый и сильный юноша, привычный к охоте и верховой езде, с раннего детства обучавшийся у Яннула самым разным акробатическим трюкам, проявлял способности и интерес к новым упражнениям и видел в них смысл. Сам Яннул обучался в Зарависсе, чья Воинская академия славилась не меньше, чем аналогичные заведения в Элисааре, Кармиссе и Дорфаре. Более того, его наставником был жестокий закорианец, уроки которого считались одними из лучших. Сам Яннул считал себя чересчур старым для того, чтобы передавать кому-либо свои навыки. Однако его сын, с которым занимался Рэм, был отнюдь не новичком и нуждался скорее в шлифовке своих умений.

Но и все остальное было легко. Слишком легко. Домоправитель принял Рэма в общий круг, надев ему на голову что-то вроде обруча, означающего право входить в дом.

В усадьбе Яннула Рэм чувствовал себя как дома, хотя какой-то частью себя старался отстраниться от излишних удобств и душевной близости с домашними. Однако он привязался даже к Медаси с ее замечательной улыбкой — такой она была скромной и простой. Однажды, войдя на террасу, он увидел их с Яннулом — они стояли, взявшись за руки и склонив головы так, что соприкасались лбами, словно юные любовники. Увидев Рэма, они не отпрянули друг от друга в смущении, а просто разняли руки, продолжая улыбаться друг другу.

Не возникало проблем и с Застис. Никто не запрещал ему короткие поездки в Амланн, а в тамошнем Городе Наслаждений тоже имелся Оммосский квартал. Он постарался со всей мыслимой вежливостью избежать общения с тремя юными служанками, предоставленными Яннулом в его распоряжение, которые заигрывали с Рэмом с самого его приезда. В городе он находил другие объекты для удовлетворения своих желаний.

Однако Рэм подозревал, что Яннулу известны его пристрастия, и занятия с юношей не должны были иметь к этому никакого отношения. Сын Яннула был впечатлительным и благородным. Рэм дал себе слово соблюдать предельную осторожность.

Лар-Ральднор встречался с девушкой из соседской усадьбы. Возможно, ее родители надеялись на брак дочери с сыном капитана героя. Девушку же и юношу заботили лишь их ночи под Застис, пылающей над холмом.

Нередко, возвращаясь под утро из Амланна, Рэм видел, как Лар-Ральднор спускается по склону холма. Возможно, это было для юноши своего рода скрытностью. В такие минуты Рэму одновременно делалось очень легко и невыносимо тяжело.

Практика в ударах и захватах, соприкосновение железных или деревянных мечей — или просто кожи — все это было невинной физической провокацией, доступной Рэму. Нагрузки, если они достаточно велики, хорошо лепят мышцы. Обычно они сражались, обнаженные по пояс, благо здесь не было излишне приличных дам, которых это могло шокировать. Однако в настоящем бою спина, руки и ноги, как правило, защищены доспехами, значит, требовались и занятия в настоящих доспехах.

Лар-Ральднор собирался уехать по окончании месяцев Застис. Ему предстояла долгая дорога в Дорфар через элирианский порт Хлика. Это дело было уже наполовину решено. Уже ушли письма, разумеется, адресованные самому Повелителя Гроз.

Медаси подолгу смотрела на старшего сына, и ее лимонные глаза в эти мгновения были такими застывшими, словно слезы замерзли на них.


Однажды утром на подсохшей грязи вокруг загона бисов обнаружились волчьи следы. Ни одна из птиц не пропала. Никто из животных не поднимал ночью шума. Тем не менее было решено выследить незваных гостей. В такой близости от города волки в Ланне обычно делались прожорливыми и беззастенчивыми ворами. Кроме того, у них хватало хитрости и осторожности, чтобы не попасть в западню.

Яннул, вместе со слугами занятый заготовкой леса, послал двоих из них в усадьбу, чтобы подготовиться к охоте. Он выбрал людей, опытных в таких делах, угрюмых, но не выказавших неудовольствия. Увидев, как они седлают зеебов, Лар-Ральднор тут же решил, что сегодня вместо упражнений с мечом отправится на охоту.

— Присоединяйтесь ко мне, — предложил он Рэму. — Вы охотились на волков в Кармиссе, не так ли?

Рэм действительно охотился на волков в истрисских холмах в одну чересчур долгую зиму и даже ел их мясо. Однако вот уже восемь лет волки были для него чем-то иным — воплощением ужаса, ночным кошмаром. Даже здесь, в доме Яннула или на перинах амланнского Города Наслаждений, ему несколько раз снился тот самый сон.

Но невзирая на это, они взяли зеебов, оружие, еды в кухне и вместе с людьми Яннула отправились на охоту.

Собака сразу взяла волчий след и не теряла его всю дорогу, однако он оказался слишком длинным. К полудню они проскакали немало миль вверх и вниз по холмам, но нашли лишь одну покинутую пещеру.

На землю спустилась жара. Охотники заехали в лес, чтобы подкрепиться в тени деревьев. Двое слуг ели с сонным видом. Даже собака отдыхала, прикрыв глаза и вывалив язык. Пока солнце так пекло голову, двигаться дальше было бесполезно.

Среди деревьев под холмом обнаружилось большое чистое озеро. Прежде, чем он сам осознал, что делает, Рэм уже плыл по нему вместе с юношей. Легкий завтрак не мешал им, но вскоре оба перевернулись на спину и отдались во власть воды, то закрывая глаза, то поглядывая на солнце сквозь листву.

— Этот волк должен быть где-то поблизости, — сказал Лар-Ральднор. — Мы выйдем на него еще до захода солнца, — и тут же прибавил: — Я еще ни разу никого не убил сам, и доволен этим. Конечно, сейчас это нужно и будет сделано, но мне это неприятно. И об убийстве людей я думаю то же самое.

— Людей убивать легче, — отозвался Рэм.

— Вы хотите сказать, что люди глупее животных?

— Нет. Но убивать их легче.

— Может быть, вам и в самом деле легче, — произнес юноша после долгого молчания.

Разговор прервался. Тишина стояла такая, что в воде было нетрудно заснуть.

Наконец Лар-Ральднор поплыл к берегу. Рэм видел его загорелое тело, золотую полосу среди темных деревьев. Властное плотское желание заставило Рэма снова пуститься вплавь, ныряя и выныривая. Он не собирался выходить из воды, пока не утихнет зов Застис. Но тот опалял его не хуже солнца.

Когда в конце концов Рэм выбрался на берег, Лар-Ральднор лежал на животе с закрытыми глазами, подложив под голову скрещенные руки. И вдруг, когда он подошел к своей одежде, раздались проклятья, сделавшие бы честь солдатским казармам в Истрисе.

— ...Анак! Кто это с вами сделал?

— Что именно?

— Следы от кнута на вашей спине. От кнута с шипами.

Рэм совсем забыл об этом. Прошло так много времени с тех пор, как кто-то последний раз обращал на это внимание. И этим «кем-то» был Дорийос...

— Восемь лет назад на службе у моего короля я заснул на посту, — ответил он, смутившись про себя и удивляясь горечи, прозвучавшей в его словах.

Без предупреждения — он не услышал, как подобрался к нему Лар-Ральднор — Рэм ощутил на своей спине теплую и ласковую руку юноши. Не приглашение — самое обычное прикосновение, сопереживание...

— Не надо, — не успев взять под контроль свою реакцию, Рэм оттолкнул его.

— Прошу прощения, — голос юноши дрогнул. — Вам же не было больно, правда?

— Нет, не было.

Рэм торопливо оделся. А Лар-Ральднор за его спиной так и остался обнаженным.

9

За одним холмом открывался другой. Они толпились друг за другом, а дальше виднелись горы.

Рэм вернулся обратно через лес, кивнул слугам, играющим в кости, вскочил в седло и поехал прочь. Он намеревался дать себе полчаса, а потом снова вернуться. После этого все должно было пойти своим чередом.

Одна из гор двигалась. Точно огромный корабль, она плыла к нему, закрывая собой горизонт. Ее вершину уже несколько часов озаряли лучи предзакатного солнца. Ниже, в скалистом склоне холма, зияла черная дыра — может быть, волчье логово? Нет, не оно.

Неподалеку в полях виднелась хижина. Неожиданно из нее вышла женщина. Казалось, она заметила его — помахала рукой и поспешила навстречу. Она двигалась, кокетливо покачивая бедрами, но когда она приблизилась, он мгновенно заметил, какая она грязная, старая, жалкая и вдобавок явно душевнобольная.

— Не хотите ли заглянуть ко мне в дом?

Мир раскололся, как разбитое зеркало. Видение по кускам исчезало.

— Не хотите ли заглянуть ко мне в дом?

Он снова обрел нормальное зрение. Он видел далекие горы, незыблемо стоящие в прежнем порядке, холмы, озаренные послеполуденным солнцем. Пещера исчезла, но ни поле, ни хижина, окруженная плодовыми деревьями, никуда не делись.

— Господин! — позвала его женщина. — Господин?

Женщина тоже никуда не делась. Однако она вовсе не была ни старой, ни грязной. Ее взгляд был прямым и располагающим, а черные волосы стягивал красный шарф, украшенный бусинками.

Рэм глянул на нее внимательнее. Ее приветливость не была наигранной. Но еще более естественным показалось ему то, что внезапно приветливое выражение ее лица сменилось ужасом. Она повернулась и с криком побежала прочь от него.

Из хижины выскочил звероподобный верзила. Он пробежал по полю, женщина бросилась к нему, а он поймал и крепко обнял ее, нехорошо глядя на Рэма.

— Что ты с ней сделал? — прорычал человек-зверь. — Она ничем не могла тебе повредить. Она должна была предложить тебе гостеприимство, вот и все. Прочь отсюда!

— Я не знаю, почему она закричала, — ответил Рэм. Холмы медленно двигались, однако сейчас причиной этого было не видение — просто у него кружилась голова.

— Наверное, ты ударил ее. Он ударил тебя, Беринда? — с неподдельной нежностью спросил хозяин хижины. — Ты только скажи мне, а уж я его проучу!

Холмы перестали двигаться. Теперь они врезались в небо, будто ножи.

Рэм спешился и направился к мужчине.

— Она удивила меня своим криком. Может быть, у меня чересчур свирепый вид? Но неважно. Она ведь кроткая, не так ли? — этим мягким словом в Ланне называли слабоумных. Услышав его, мужчина немного смягчился, хотя и не утратил защитного пыла.

— Что ж, какая есть. Но мне она вполне подходит. Она нарожала мне целый выводок детей, и ни один из них не слаб на голову.

— Мои извинения, — Рэм подошел ближе и протянул горсть монет, но мужчина оттолкнул деньги. Они были не так уж желанны для жителей холмов, чаще здесь использовался натуральный обмен. И все же примирение состоялось.

— Видишь, Беринда, ты ошиблась. Теперь улыбнись, сердечко мое, улыбнись ради меня.

Беринда с готовностью посмотрела на него и улыбнулась во весь рот.

Рэм столько лет искал ее — а теперь не узнал. Хотя она-то вспомнила его, точнее, какую-то мрачную тень из своего несчастливого прошлого. Конечно, он был причиной того ужаса, который она испытала. С ним было связано падение с корабля, ледяная вода, неприветливый берег... А теперь она жила здесь, где ее любили и ценили, всего в одном дне езды от Амланна. Все эти годы...

— Беринда? Кармианское имя.

Мужчина лишь махнул рукой — его это не волновало.

Вместе они направились к хижине, где она родила целый выводок детей. Был ли один из них...

Нет. Боги могут дать много, но не более того.

— Беринда, — негромко позвал Рэм. Она повернулась к нему, и он улыбнулся ей, дружелюбно, но не выдавая себя. Похоже, она уже забыла, что он значил в ее жизни.

— У нас есть вино, — сказала она. — Сладкое вино из спелых груш.

— Она редкая мастерица принимать гостей, — мужчина тоже улыбнулся, гордясь ее хозяйственностью.


Рэм забыл про волка, про охоту и даже про сына Яннула.

Он сидел в чистом маленьком домике, куда то и дело вбегали и снова выбегали двое детей — странно, что он не слышал их звонких голосов, спускаясь по склону холма. Еще один малыш ползал в тряпье, а четвертого ребенка Беринда кормила грудью.

Именно такой он видел ее в последний раз — кормящей младенца. Но теперь у нее на руках лежал другой младенец. Ни один из ее детей не был тем ребенком.

Беседа никак не завязывалась, время текло медленно, однако хозяева не собирались указывать ему на дверь. Сам же он не мог уйти. В конце концов у них с хозяином нашлась тема для разговора. Рэм упомянул о том, что оказался здесь, выслеживая волков. После этого случилось нечто странное: мужчина бросил взгляд на свою жену и ответил:

— Да, здесь в округе есть волки, но нам от них нет никакого вреда.

Когда солнце стало клониться к закату, мужчина потребовал ужин. Она со смехом положила сопящего младенца и побежала готовить еду, сама словно ребенок, забавляющийся с игрушками. Однако, когда на столе появился ужин, все было очень вкусно — но Рэму все равно кусок не лез в горло.

— Угощайтесь, — подбодрил его муж. — Мы не так бедны, как кажется.

Но он не мог есть, так же, как не мог уйти. И самое главное — не мог расспросить ее о прошлом.

Тени сгустились, и Беринда зажгла огонек над бурой плошкой с маслом. Муж ее лег спать. Женщина взяла на руки младенца, остальные дети сбились в кучу возле ее юбок, словно голуби, ждущие зерна.

— Расскажи сказку про волков, — попросила старшая девочка.

Рэм, закаленный в схватках, привыкший жить в нескольких шагах от смерти и прекрасно владеющий собой, ощутил, как замирает у него сердце.

Беринда начала рассказывать.

Она делала это так, как делают дети, не всегда связно — он же видел отчетливые картины. Появились образы, навеянные ее бормотанием, звуки и запахи, все вместе. Все...


Когда над ней на скале появился белый волк, словно вылепленный из снега, она закричала, но помощь была далеко, и никто ее не слышал.

Спустя мгновение волк направился к ней. Она попыталась бежать, однако волк и его сородичи легко догнали ее и окружили плотным кольцом. Все это время она не выпускала ребенка, и все это время, пока она кричала, плакала, пыталась бежать, падала на колени, младенец оставался спокойным. В конце концов волки стали легонько подталкивать Беринду, и она поняла, что ей надо подняться на ноги. Так она и сделала. Они снова начали подталкивать ее, и она догадалась, что они хотят увести ее в какое-то другое место.

Объятая ужасом, она повиновалась. Слюна капала из волчьих ртов, пачкая ее одежду. Так они и шли, спускаясь, поднимаясь, кружа, пока волки не привели ее к пещере. Это было волчье логово, здесь они жили и сюда приносили добычу. Однако начался дождь, а в пещере можно было укрыться от дождя. Беринда вошла в пещеру, села и тут же погрузилась в дремоту.

Когда она очнулась, волки лежали рядом с ней. Некоторые из них спали. Тепло их тел приятно согревало ее. Она уже почти не чувствовала неприятного запаха, ударившего ей в нос, когда она входила. Беринда выросла в трущобах Ксаи и провела свои первые годы среди отвратительных человеческих запахов, порождаемых нуждой и болезнями. Но сами волки не пахли ничем, они были здоровыми зверями. Вот в чем была разница.

Позже в пещеру пришли другие волки, и Беринду снова охватил страх. Что, если вновь прибывшие не проявят к ней такого внимания, как первые? Однако казалось, что волкам нет до нее никакого дела. Более того, они принесли добычу, которую разорвали на части с рычанием. Ей тоже поднесли кусок сырого мяса. В первый день она не могла его есть, но на второй день голод взял свое, и когда ей опять что-то принесли, она поела.

Потом она кормила ребенка, сидя в их кругу. Волки, похоже, проявляли уважение к этому занятию, некоторые внимательно наблюдали, виляя хвостами, как собаки.

Через некоторое время, подталкивая и дергая за одежду, они показали ей дорогу к ручью. Когда пришла весна, освобождая землю от снежного плена, Беринда нашла подо льдом опавшие плоды и съела их. Она предлагала плоды и волкам, и те ели их из ее рук.

Она испытывала благодарность за тепло, которое они дарили ей холодными ночами. Ее успокаивала их жизненная сила. Она уже давно забыла все свои страхи.

Для «кроткой» Беринды все это не было дико. Как прозрение, к ней пришло осознание того, что она и волки — это что-то одно. Она воспринимала происходящее с детской невозмутимостью.

Ребенок, тоже принятый в братство, спокойно лежал в середине пещеры или спал на руках у Беринды под слабыми лучами солнца на склоне холма. Иногда она даже ненадолго оставляла ребенка с волками, полностью доверяя им.

Когда пришло лето, четверо волков показали ей, что они покидают пещеру, и она с ребенком должна идти с ними.

Ей было жаль уходить, но зов летнего волчьего гона передался и ей, и она не пыталась повернуть назад. Они направлялись на юг. (Этого не было в ее рассказе, но иначе быть не могло. Расстояние, которое они прошли, впечатляло.)

В течение всего пути волки кормили и сопровождали ее, как обычно. Из ее рассказа можно было понять, что волки стали ей приятнее, чем люди. Порой она даже забывала, что сама человек.

Поэтому, когда однажды один из волков привел ее на такое место, откуда была видна деревня в окружении засеянных полей, у Беринды не возникло желания идти туда. Однако волк явно хотел дойти до деревни, так что они отправились вместе, играя по дороге — подкрадываясь друг к другу в густой траве. Ребенка она оставила на склоне холма.

Вскоре волк и Беринда оказались в толпе народа. Люди кричали, одни разбегались, другие швырялись в волка всем, что попадется под руку. Волк убежал. Беринда тоже хотела убежать, но ее схватили и затащили в ближайший дом, чтобы она нашла убежище в деревне.

Напрасно пыталась она освободиться, напрасно пыталась объяснить людям, как ей нужно уйти за волком, к своему ребенку. Слишком сбивчива была ее человеческая речь, и ее причитания приняли за простую истерику. Потом, когда коренные области Ланна стали такими, какими они были теперь, ее, наконец, поняли и поверили ей — но было уже слишком поздно. Волки и ребенок исчезли навсегда. Она с криками и плачем бегала по холмам, звала их, но не слышала отклика. С нее начисто смыли волчий запах, в ее руках больше не было любви. Беринда рыдала на улице и спала под открытым небом, отвергая всякое участие.

Тут-то ее и нашел мужчина. У него не было ни семьи, ни жены, и близился восход Застис. В Беринде его привлекло не только непривычное кармианское очарование — возможно, его тронула глубина ее отчаяния. Каким-то образом ему удалось пробиться к ее душе, может быть, благодаря осторожной заботе, предназначенной лишь ей одной.

Она вошла в его дом, поначалу очень робко. Однако он, несмотря на зверовидный облик, и в самом деле был хорошим человеком. А потом случилось чудо, какое однажды сотворил для нее Кесар, даже лучше, потому что на этот раз ребенок родился живым. Ее руки вновь наполнились любовью.

И вот теперь она жила здесь, ее блестящие глаза переполняло счастье, а вокруг губ от смеха разбегались веселые морщинки.

— А когда ты снова нашла меня? — спросила старшая девочка, заглядывая в лицо Беринде.

Видимо, это был обычный вопрос. Смуглая девочка верила в то, что именно она была ребенком, унесенным волками, который чудесным образом вернулся в материнское лоно и родился во второй раз.

— Когда моя утроба снова наполнилась, в ней была ты, — из ответа Беринды можно было понять, что сама она думает точно так же.

— А где же я была до этого?

— Летала в воздухе, — ответила Беринда и рассмеялась вместе с детьми.

Что-то в последней фразе приковало внимание Рэма, несмотря на все, что он услышал. Душа, рожденная воздухом и томящаяся в ожидании — это напоминало дорфарианское поверье о том, что некоторые души возвращаются на землю в еще не рожденных детях от их плоти, либо в детях их кровной родни. Отсюда брала начало безумная традиция Повелителей Гроз, провозглашавшая наследником не старшего, а последнего сына, зачатого королем перед смертью. Традиция, которая дала Ральднору эм Анакир право на трон Корамвиса.

Смуглая девочка посмотрела на Рэма, безошибочно угадав, что он внимательно слушает и верит всему невероятному, что рассказывает мать.

— Зимой волки приходят к нашей двери, и мы кормим их, — сказала она. — Прямо с рук. Мы не боимся, и они нас не боятся.

Он поверил и этому. Все встало на свои места. Кормить волков как домашних животных было уже сущим пустяком.

— В поле кто-то есть, — произнес старший мальчик.

Беринда повернулась и безмятежно выглянула в дверной проем.

Рэм вышел из дверей и на фоне лилового неба, которое на востоке окрасилось малиновым в отсветах поднимающейся звезды, увидел всадника, держащего под уздцы второго зееба.

— Рад, что отыскал вас, — сказал Лар-Ральднор. — Мы так и не нашли волка, хотя здесь повсюду чувствуется волчий запах. Собака прямо-таки обезумела от него, — лицо его при этих словах было неподвижно, как камень.

— Долго ли ты искал меня?

— С тех пор, как нигде не увидел вас после купания. Собака помогла.

— Но ведь отсюда не так уж далеко... — неуверенно начал Рэм.

— Около двух часов верхом. Мы искали дольше, кружили, я пытался заставить собаку идти по вашему следу, не отвлекаясь на волчий.

— Я и не думал, что заехал так далеко.

— Конечно, нет.

— А где люди твоего отца?

— На том же месте. Я думаю, нам надо скорее уезжать отсюда. Они сильно напуганы.

— Мне кажется, что ты напуган еще больше.

— Что такого я сделал, чтобы обидеть вас? — произнес Лар-Ральднор после паузы, опустив глаза.

— Ничего такого ты не делал. Дай мне еще минуту, и я отправлюсь с тобой.

Перемена настроения юноши смутила Рэма — он словно увидел себя со стороны в своих попытках закрыться от всего, что может (или не может) случиться.

Он чувствовал себя опустошенным. Теперь даже забота о юноше не имела для него особого значения, но все еще оставалось что-то, ради чего он был обязан сдерживаться.

Рэм вернулся в хижину, может быть, ради того, чтобы попрощаться с хозяевами, как любой случайный путник. Однако все, казалось, уже забыли о его существовании. Старшая девочка играла волосами матери, остальные дети и сам хозяин спали.

Покинув их, Рэм вскочил на зееба и двинулся вверх по склону рядом с очень учтивым и очень рассерженным сыном Яннула.


Все кончилось. Но в том числе кончилась и уверенность в смерти, и каким-то образом это ощущение было связано с легендами. Ребенок мог остаться в живых. После того, что рассказала Беринда, такое вполне можно предположить. Однако в этой земле ему приходилось слышать о тех, кого люди называли «волчьими детьми». В Кармиссе тоже были подобные легенды, может быть, они были везде. Истории о сиротах, воспитанных волками, которые сами становились волчатами — выли, как волки, бегали и охотились с ними.

Значит, если девочка выжила, то теперь она стала тем, кем стала. Вероятнее всего, бдительные охотники наткнулись на нее, когда она пыталась утащить овцу или оринкса — а может, и человека, — и убили. Давным-давно.

Конечно, он может попытаться продолжить поиски, но даже если он найдет ее, девочка останется волком.

Восемь погибших лет. И после этого — такой итог...

Все кончилось.

В холмах они устроили что-то вроде стоянки, поспали немного и отправились дальше. За всю дорогу Лар-Ральднор с Рэмом не обменялись и словом. Говорить было не о чем. Поиски, которыми занимался Рэм, оставались его личным делом.

Едва на рассвете в поле их зрения появилась усадьба Яннула, он осознал, что может случиться дальше. Был только один шаг, которым можно как-то отвратить это.

— Наверное, они беспокоятся, — сказал он Лар-Ральднору. — Может быть, нас даже искали этой ночью.

— Пожалуй.

— Это моя вина. Я прошу прощения. Я поговорю с твоим отцом.

— А вам не кажется, что я сам могу с ним поговорить? — резко ответил Лар-Ральднор, и Рэм впервые услышал металл в его голосе.

— Как тебе будет угодно, — пожал он плечами.


— Ему больше незачем учиться у меня, — сказал Рэм Яннулу чуть позже. — Вы сами уже достаточно вложили в него. Так или иначе, в нем есть сила духа, и у него светлая голова. Мне думается, вы ожидаете от Ральданаша, что он поставит вашего сына командовать. Что ж, мальчик справится с командованием лучше, чем кто-либо другой.

— И все это ты выяснил во время вашей несостоявшейся охоты на волка? — спросил Яннул, поднося ему чашу вина. Рэм поблагодарил, сел, но не обратил внимания на вино.

— Вы и без того щедро заплатили мне. Не стоит выбрасывать деньги, если в этом нет нужды. А для партнерства в поединках ему хватит того молодого слуги... забыл, как его зовут.

— Ты настроен против моего сына, — сказал Яннул. Он говорил серьезно, не спеша. Рэм ничего на это не ответил, с беспокойством глядя на дверь. — Я знаю о твоих пристрастиях, но мне казалось, что его они не коснутся.

— Мой лорд, — холодно отозвался Рэм, — он воссияет для вас в Дорфаре, как яркий факел. Но у меня есть свои дела в Амланне...

— Я доверяю тебе, — перебил его Яннул. — Отчего же ты не доверяешь сам себе?

Рэм замер. Все вокруг застыло.

— Или ты считаешь, что столь хорошо воспитанный юноша не сможет достаточно громко сказать «нет»? — продолжал Яннул. — Он сможет сказать «нет», Рэм. В моем сыне нет оммосской крови.

У Рэма перехватило дыхание, словно его ударили.

Имя Оммоса, узкого клочка земли, когда-то жестоко попиравшего Равнины, давно уже имело отвратительное значение — мерзость, отбросы. В то же время в этом краю существовал культ близости мужчины с мужчиной, поэтому его имя стало привычным обозначением порока мужеложства. Логично и нелогично. Люди Равнин ненавидели Оммос. Яннул тоже должен был его ненавидеть. Для него он был сплошным извращением и грязью.

— Я лишь высказываю свое мнение, — вновь заговорил Яннул. — Подумай. Ты совсем недолго живешь в моем доме, рядом с моим сыном. А мне все было известно с самого начала.

Дух Рэма был сломлен, он чувствовал себя побежденным.

— Да, большая честь, — произнес он. — Что ж, будьте довольны тем, что я останусь.

— Если ты останешься, я стану считать это своей победой.

— Почему же, во имя богов?

— Есть причины. Ты мне кого-то напоминаешь. Может быть, мою молодость и все, что в ней было наилучшего и наихудшего.

Не видя ничего перед собой, Рэм направился к двери.

— Нет, — через силу сказал он. — Я не приму вашего предложения. До сих пор я принимал все, но теперь не могу, — он хотел еще что-то сказать, но не смог подобрать нужных слов. Ему вспомнилась давняя порка в Истрисе, дом Лики, рвота от боли, когда он стоял перед ней, не в силах совладать с собой. Здесь было почти то же самое. А кроме этого, не было ничего. Товарные фургоны и голодные, как волки, разбойники, ночи Застис, проведенные в домах простых радостей. Теперь ему не светила даже рассветная звезда ребенка, ему оставалось только идти, не зная куда, без надежды, в пустоту.

— Рэм, — окликнул его Яннул.

— Я уже принял свою долю побоев, — отозвался Рэм. — Так же, как принимал все побои до сих пор. От Кесара. От защитников Лики с их жирными руками. Пинки самой Лики и ее проклятый кипяток...

— Что ты сказал? — переспросил Яннул.

Рэм усилием воли приказал себе молчать. Сорвался, надо же...

— Ничего, — уронил он, уже подходя к дверям.

— Я расслышал имя Лики.

Почему бы не ответить? Он никогда не говорил о ней, но сейчас уже наговорил слишком много для того, чтобы что-то скрывать.

— Женщина, которая была моей матерью. Она блистала при дворе Корамвиса и была любовницей какого-то Дракон-Лорда. Но в дни моего детства все это было уже в прошлом — и она отыгрывалась на мне. Она все время била меня. А зачастую это за нее делали ее приятели, чтобы поберечь ее нежные кулачки, — он опять помолчал. — Судя по всему, мой отец бросил ее. Понятия не имею, почему. Но я никогда не знал его, и это мой позор.

Он повернулся и уже вышел во двор, когда услышал крик Яннула.

— Подожди, во имя бездн Эарла!

Что-то заставило Рэма оглянуться.

Яннул стоял в дверном проеме, его лицо стало серым, невзирая даже на темный цвет кожи. У Рэма промелькнула мысль о внезапной болезни. Тем не менее он очень спокойно отозвался:

— Правда, мой лорд. Вы не можете сказать мне ничего, что вынудит меня сейчас остаться здесь.

— Ничего? А если я скажу, что ты сын Ральднора эм Анакир, бога и героя, истинного Повелителя Гроз всего Виса? — на лице Яннула появилась усмешка. — Это может вынудить тебя остаться?


С аллеи, обсаженной кустами, на террасу залетали светляки. Рэм, который на самом деле был Рармоном, сыном Ральднора, сына Редона, стоял, наблюдая за ними.

Разговор длился целый день. Он был ошеломлен и в конце концов почувствовал оцепенение, будто от очередной порки. Такое оцепенение наступало перед агонией. Ему рассказали все, что только можно. Слишком много. Он был переполнен новым знанием. Не иметь ничего и неожиданно получить такое...

В конце концов, наверное, боги все же существуют где-то и, если верить сказаниям, играют с людьми в свои настольные игры.

Лики. Как часто она бормотала себе под нос о своем страстном любовном приключении с членом королевской семьи. Любовница героя Ральднора, которая утомила его. Он предпочел ей нареченную невесту короля. Спустя год Лики вступила в заговор против его жизни — так ненавидела она Ральднора эм Анакир, отца своего сына.

Отчего эта сука никогда не говорила ему об отце? Из-за своей злобы? Или она слишком тяжело переживала это? Для такой женщины, как его мать, эта история должна была стать очень сильным ударом, за который она тяжело поплатилась.

После того, как все было сказано и сделано, Ральднор охотно позволил забрать от себя этого сына — зачатого без желания и отринутого вместе с женщиной. Может быть, как сказал Яннул, богиня использовала Ральднора, задушив в нем все человеческое и заставив выполнять свою волю. Но даже если это так, Ральданаша в Ваткри он завел с любовью и с определенной целью. Бастард же, рожденный Лики, не значил для него ничего.

Вот она, ступенька на гладко вымощенной дорожке. Рэм знал об этом. Все его тело напряглось, но вскоре напряжение схлынуло. Он прекратил сражаться с собой.

— Я могу уйти с террасы в один миг, — произнес Лар-Ральднор.

— Не сомневаюсь.

— Если вы хотите остаться в одиночестве...

— Мы все и всегда в одиночестве.

Лар-Ральднор («названный так в честь моего отца!» — пронеслось в голове у Рэма) рассмеялся своим серебристым смехом.

— Все тот же Рэм, несмотря ни на что, — юноша сделал шаг и остановился неподалеку от Рэма, но все же не рядом с ним. — Должен ли я теперь называть вас «мой лорд»?

Рэм ничего не ответил на этот выпад.

— Что вы собираетесь делать? — Лар-Ральднор был настойчив.

— Ничего. Мало что изменилось.

— Изменилось все, и вы это отлично знаете.

— Об этом знаю только я и твоя семья.

— Мне кажется, что отец знал это с самого начала, — сказал Лар-Ральднор. — В тот первый вечер, когда мы вернулись домой, он сказал мне: «Этот человек похож на Ральднора. То, как он вел себя перед Анак, делает ему честь». Я думаю, отец ждал вас, чтобы вы дали ему ключ к разгадке тайны, даже если сам он не до конца понимал, в чем эта тайна.

Рэм наблюдал за светляками. Он чувствовал себя молодым и испуганным, словно вернулись его пятнадцать лет. Слишком поздно для того, чтобы принять этот груз. Он должен был знать обо всем с самого начала — или не знать никогда.

— У вас есть полное право поехать со мной в Дорфар, — снова подал голос Лар-Ральднор. — Представьтесь Повелителю Гроз от имени моего отца, а я смогу все подтвердить. Ральданаш приходится вам сводным братом. Вы хотя бы видели его?

— Наверное, нет, — отозвался Рэм. Он направился прочь вдоль террасы, но сын Яннула последовал за ним.

— Поедем со мной в Анкиру, Рэм, — настаивал Лар-Ральднор. — Там не просто война, там происходит что-то совершенно особенное. Это место не похоже ни на одно другое место на земле из-за того, чем оно было, и из-за того, что там теперь. Вы должны его увидеть. Походите по этому городу. По законам Дорфара вы ничем не угрожаете положению Ральданаша, ведь вы — первенец, пусть и незаконный... ох, простите! Однако вы — часть легенды, существующей в этом мире.

В красочных выражениях Рэм объяснил, куда он готов засунуть эту легенду.

— Путь до Хлики займет четверть месяца. Еще шесть дней — через море до Зарависса. Дорога в Дорфар отсюда представляется мне длиннее любой другой, — Рэм оглянулся и оказался лицом к лицу с юношей. — Как ты думаешь, за все это время я смогу удержаться от того, чтобы протянуть к тебе руки? Мы можем закончить этот путь заклятыми врагами.

— Видимо, я чего-то не знаю... — Лар-Ральднор выглядел растерянным.

— Если твой отец знает обо всем, должен знать и ты. Сможешь ли ты быть готовым к неожиданным поворотам и достаточно громко сказать «Нет»?

— Я люблю отца, — ответил Ральднор. — Люблю и доверяю ему во всем. Он тратит на меня много времени и способен подолгу говорить со мной — но все-таки не все свое время.

— Ты хочешь сказать, что способен отнестись к себе как... как к моей подстилке?

— Нет. Этого я не говорил.

Занятый собственными мыслями, Рэм посмотрел вдаль.

— Когда моя мать была моложе, чем я сейчас, — произнес юноша, — она убила человека. Он — ваш отец — заставил ее сделать это своей мысленной речью и силой своей воли. Это случилось, когда освобождали разрушенный город на Равнинах, захваченный Амреком. Она никогда не забудет об этом.

— С этим надо что-то делать.

— А что? Никто из нас не знает, что таится в нашей крови, в душе, в сознании. Но мы обязаны понять, на что мы способны — или не способны. Не надо всю жизнь бороться с этим, но не надо и отпускать это на волю. Это как дыхание, Рэм. Если оно нам нужно, мы дышим и не задумываемся об этом. Так лучше — не задумываться.

Светляки повисли на кустах, словно крохотные фонарики в дворцовом парке.

— Поедем со мной в Анкиру, Рэм, — повторил юноша после долгого молчания.


Волк, который оставил следы вокруг загона бисов и так измучил охотников в тот памятный день, больше не возвращался. О нем никогда не вспоминали. Даже спустя много лет, если заходила речь о нем, его называли исполнителем воли Анакир, Ее посланцем. Один лишь Рэм никогда не позволял себе говорить о нем в таком духе.

В конце концов небольшой отряд отправился из усадьбы под Амланном в Дорфар еще до захода Застис.

На холме разыгралась сцена между Лар-Ральднором и его ланнской девушкой, обвинившей его во всех грехах. Были сказано все, что обычно говорится в таких случаях. Они расставались, и даже торопливая близость не смягчила их горечи. Медаси вела себя куда более сдержанно. Она не плакала, хотя слезы стыли в ее глазах. Да и у самого Яннула глаза увлажнились.

Рэм ничего этого не видел. Он ждал своих попутчиков в городе. Это расстояние было для него не только географическим, но и психологическим.

10

Они еще не успели выехать из города, когда он забурлил от избытка новостей. Все эти новости были такого свойства, что, едва успев попасть в гавань Амланна, тут же становились известны всем жителям города и успевали долететь до самых его окраин. Черный Леопард Закориса-в-Таддре разорил берега Кармисса и Оммоса. Кесар эм Кармисс собрал флот в Истрисе и готовился дать достойный отпор бесчисленным Вольным закорианцам. Пиратских кораблей насчитывалось уже около пятидесяти — целый флот, хотя, возможно, это число было завышено. Они отступили от юго-западных берегов Кармисса, переключившись на грабеж оммосского Карита, города, который когда-то пытались взять, но не взяли ваткрианцы.

Флот Кесара, выстроенный в согласии с давними традициями Висов и использующий шансарское знание моря и кораблей, тоже неимоверно возрос и по количеству, и по мощи. Создавалось впечатление, что он готовился к этому дню все последние семь лет, пока Дорфар, гнездо Равнинных победителей, пребывал в дремоте.

Впрочем, как водится среди людей, эти сплетни воспринимались как далекие от ланнской жизни или проходили по разряду излишне дурных прогнозов. Морские сражения — еще не война, по крайней мере, живущих на суше она не касается. Однако все это предвещало ужасное продолжение. Кармисс, Оммос и даже восточный Дорфар могли противостоять главному удару, но под силу ли им выгнать закорианцев из ланнских вод? Побережью Ланна угрожала серьезная опасность. Несмотря на мелкие победы, порт Амланна оставался чрезвычайно уязвимым и представлял собой лакомый кусок для пиратов. В один отнюдь не прекрасный день на рассвете королевская гвардия вышла из города в порт — скорее наблюдатели, чем реальные защитники. А уже в полдень гавань и дорога в порт были обстреляны.

Рэм успел узнать большую часть этого, еще сидя в таверне. Когда он встретился с Лар-Ральднором, они почти не обсуждали сложившееся положение — так, перебросились парой фраз. Юноша был в курсе дел, но его мало беспокоило то, что он покидает город в столь тревожное время. И сам он, и даже его слуга разделяли мнение Рэма, что боевой флот Истриса выполняет свои задачи весьма умело, и разбитые Вольные закорианцы скорее нанесут удар по восточным окраинам Дорфара, которые ближе к их дому — если у них еще остались силы наносить удары где бы то ни было.

Рэм считал, и не без основания, что Кесар эм Кармисс попросту не предпринимает никаких действий, пока не будет уверен в их полном успехе. Слухи гласили, что король сам командует своим флотом. Что ж, у него уже имелся кое-какой опыт в этом деле.


Казалось, что грозная тень войны отдалилась в никуда за раскаленные дни и запредельные ночи их путешествия на юг. По мере их продвижения эта тень блекла сами собой. Когда они достигли Ланнелира, слухи о неминуемой войне поддерживал лишь караван, к которому они присоединились, и слухи эти были столь фантастичны, что почти никто не верил в их правдивость.


Непредвиденная помеха обрушилась на путников, когда они добрались до Ольма.

Разъездные обязанности Рэма уже пару раз приводили его в этот небольшой городок. Пять лет назад он даже провел несколько дней, объезжая здешние предгорья. Он тогда разыскивал очередную лже-Беринду, однако когда нашел ее, она оказалась полукровкой, как и ее дочь. В этих местах его беспокоил неистребимый дух Зора, старого забытого королевства с его черноволосой висской версией Ашары-Анакир.

На сам Ольм он тогда обратил мало внимания, как, впрочем, и на этот раз. Однако по городку таинственным образом разнеслась весть, что в его ворота въехал сын самого Яннула. Так что не успели они как следует расположиться в таверне, как появился гонец и передал им просьбу наместника перебраться в его более чем скромный дворец.

В бархатисто-темном небе мерцали искры звезд и багровела Застис.

Ужин был подан в парадном зале дворца, в крыше которого открыли отверстия — через них виднелось небо и поступал свежий воздух.

С каким-то легким удивлением Рэм осознал, что его истинная суть так и осталась известна лишь ему самому, и его позабавило то, что за этим длинным столом он сидит на куда более низком месте, чем Лар-Ральднор. Женщина, которую усадили рядом с ним, была младшей, незаконной дочерью наместника. Это было странное создание — то непроходимо упрямое, то глуповато-капризное и переменчивое, словно застигнутое в разгар причудливого изменения внешности и сути. Кое-кто шептал, что в ее жилах течет кровь дорфарианских аристократов, однако ее мать была простой незнатной ланнелирской женщиной. Мысли девушки блуждали где-то далеко от зала, и Рэма это только радовало.

Проникнувшись тем, о чем говорилось на усеянной светляками террасе Яннула, и соблазнившись этим в своей претензии на самоконтроль, Рэм стал еще больше беспокоиться, пытаясь обрести покой. Невозможно — однако есть вероятность, что все-таки случится, притом совершенно неожиданно... Тут было от чего растеряться. И одновременно ему дали понять, что чрезвычайно ценят его как человека и как друга.

А впереди ждал Дорфар, цель, заполнившая его внутреннюю пустоту, которая образовалась после прекращения поисков ребенка Кесара. Дорфар приводил его в замешательство, но при этом обещал что-то неясное, какое-то вознаграждение за всю пережитую боль.

Он с головой ушел в самокопание. Скучный обед и необщительность леди Сафки весьма способствовали этому.

Прежде чем гостям показали их спальни, в зале состоялось представление. Это было запутанное аллегорическое действо о победе Ральднора эм Анакир над Повелителем Гроз Амреком. В нем то и дело появлялись разнообразные боги и вестники судьбы, один неубедительнее другого.

Сын Яннула сидел рядом с привлекательной законной дочерью наместника. К всеобщему удовольствию, молодые люди были заняты друг другом и уделяли мало внимания ужасающе нудному действу. Зато леди Сафка выглядела очень заинтересованной, чем немало изумила Рэма. Вскоре он понял, что ее внимание поглощено лишь одним человеком — девочкой-полукровкой лет двенадцати.

Считалось богохульством играть роль Самой Анакир, поэтому девочка воплощала некую символическую идею, сидя во время всего представления на маленьком позолоченном троне. Она была одета как ланнская жрица, с головой, окутанной молочно-белой вуалью, открывающей лишь ее высокий лоб и обведенные краской глаза. Рэм сидел слишком далеко и не мог разглядеть их цвета, однако прядь волос, выбившаяся из-под вуали, была темной. Но самым интересным в ней были две живые змеи, которые оплели ее обнаженные белые руки, извиваясь и скручиваясь в кольца. При этом девочка не выказывала ни малейшего отвращения. Висы, даже полукровки, даже те, кто поклонялся богине, всегда избегали прикасаться к змеям, так что было понятно, почему девочка оказалась в такой роли.

Может быть, именно по этой причине Сафка так взволнованно наблюдала за ней. Наверное, девочка была ее любимицей, что бы за этим ни скрывалось. Рэм заметил, как на пальце девочки сверкнуло кольцо, то ли золотое, то ли янтарное.

Наконец представление завершилось, и вскоре все смогли отправиться спать.

Рэм пожелал спокойной ночи своей необщительной соседке. Видимо, его сочли слишком незначительной персоной, чтобы предложить девушку для постели. Однако темный коридор, ведущий к предназначенной ему спальне, освещал слуга, идущий впереди Рэма с факелом.

Неожиданно впереди, откуда-то со стороны, появился еще один огонек. Это оказался небольшой бронзовый светильник, свет которого выхватил из темноты тонкое белое лицо с опущенными глазами, все еще обведенными краской. Сейчас девочка была без змей, хотя руки ее оставались обнаженными. Ноги ее тоже были босы, а голову и лицо больше не скрывала вуаль.

Рэм решил, что девочка — попросту служанка, идущая с чьим-то поручением, и больше не обращал на нее внимания. Но когда он поравнялся с ней, тонкие пальцы коснулись его ладони, и он непроизвольно сжал в ней какой-то маленький предмет.

Без единого звука девочка исчезла. Рэм знал это, даже не оглядываясь.

Только оставшись один в комнате, он разжал ладонь. Там оказалось колечко с ее пальца. Оно было янтарным, гладким, прозрачным, как вино Равнин, и еще хранило тепло ее руки. И от него исходил некий странный внутренний трепет, словно оно было живым. Рэм тут же уронил кольцо на пол, будто прикоснулся к одной из ее змей.

Чуть позже он понял, в чем дело. Так призывала его леди Сафка. Видимо, кольцо, выданное служанке на время представления, впитало в себя зов Застис.

От всей души он пожелал избегнуть этой ловушки. Едва ли было удобно отсылать кольцо обратно и огорчать ее. Пожалуй, лучше забыть его где-нибудь, к примеру, во дворе. Скорее всего, дворцовый слуга, который найдет вещицу, не отважится присвоить ее.

Все, что могло в нем заключаться, было простейшим магнетизмом, которым янтарь обладает даже сам по себе. Или еще чем-то, исходящим от Звезды, взятым взаймы отголоском ее силы.

Рэм разделся и лег в постель. В голове у него была полная пустота.

Сафка... Какое-то знание, относящееся к ней, или к тому, что произойдет с ее участием, почти лежало в руках, но не давалось, ускользало, металось, как путаница света и тени.

Рэму снились белые волки, бегущие по холмам с янтарными склонами. За ними ехал на колеснице человек, одетый во все черное. Правой рукой он держал поводья, а в левой у него был хлыст с золотой рукояткой, постепенно превратившийся в змею.


— Где ты была? — спросила Сафка девочку с Равнин, когда та вошла к ней в спальню.

Девочка кротко взглянула на нее и покачала головой. На языке жестов, которым они пользовались между собой, это означало, что вопрос не требует ответа.

— Мне не хочется, чтобы ты показывалась в зале, — произнесла Сафка.

Виновен в этом был один из ее братьев. Он вошел к ней в комнату без предупреждения и сразу же увидел девочку.

Ему немедленно захотелось уложить ее к себе в постель. Ялеф любил совсем юных женщин, обеим его женам едва исполнилось тринадцать лет. А эта девочка была столь утонченна — она уже умела держаться и двигаться так, как может не всякая придворная дама. И куда изящнее, чем Сафка, ее сестра и обе жены Ялефа, вместе взятые.

Сафка не знала, сколько лет девочке, однако не сомневалась, что та еще не достигла брачного возраста. Когда Ялеф отмахнулся от этого довода, она попыталась напомнить ему, что белая кожа и светлые глаза — признак холодной крови эманакир. Она также поставила его в известность, что девочка немая, отстает в развитии и имеет привычку брать в постель змей. Последнее обстоятельство поубавило напор Ялефа, и он отступился.

Однако когда пришла весть о прибытии сына Яннула и уже шла подготовка к приему, Ялеф вернулся и заявил, что девочка должна показать свое искусство в играх со змеями.

Сафке было нечего возразить.

В конце концов белокурые волосы снова были выкрашены в каштановый цвет по просьбе самой девочки. Она написала эту просьбу своей рукой, так что никаких сомнений возникнуть не могло. Умением писать она была обязана Сафке. Или не была... Женщина, которая занималась с ней, заметила, что девочка необыкновенно быстро выучила все буквы. Сафка, пришедшая на второй и последний урок, была изумлена. У нее создалось впечатление, что девочка с Равнин всегда знала, как следует писать, и ей нужно было лишь немного напомнить...

А сейчас девочка подошла к ней и принялась расчесывать ее волосы.

Сафка тотчас же успокоилась, ее мышцы расслабились. Она полуприкрыла глаза, поглядывая в зеркало, где плавно двигались маленькие руки и пряди ее собственных волос.

Но покой оказался недолгим. Вскоре Сафка заметила, что с пальца девочки исчезло янтарное кольцо. Кольцо подарили Сафке, и она владела им, хотя небольшие изящные украшения, прямо скажем, совсем ей не шли. Теперь же оно было потеряно или украдено. Сафка уже открыла рот, чтобы спросить, где и когда оно пропало... «Или было передано кому-то другому», — вдруг мелькнуло у нее в голове. При этой мысли губы девушки сжались в строгую тонкую линию.

Неужели она спасла девочку от Ялефа лишь затем, чтобы та заключила соглашение с кем-то другим, у нее за спиной?

Полная ревности и порожденных ею подозрений, она напряженно застыла под успокаивающими движениями гребня.


На следующее утро юный, но знатный гость отбыл, оставив старшую дочь наместника досматривать сны в постели. Возможно, результатом этой ночи станет ребенок — в таком случае это будет гордость для всего Ольма.

Сафка, в которой темперамент преобладал над всеми остальными свойствами, швырнула через всю спальню глиняную вазочку, с мрачным удовольствием услышала, как та разбилась, после чего громко приказала подать носилки.

Тот, другой человек, друг сына Яннула, так мало интересовался Сафкой, словно она была прокаженной! Обида кипела и клокотала в ее душе. Сафка забыла ту ночь, когда огромная змея нежно обвила ее кольцами. Вместо этого ей припомнилось смертное ложе матери, отсутствие близких, отсутствие даже разговоров... Сафка стиснула браслет на запястье и приказала носильщикам прибавить шагу, погнав их, как калинксов.

Когда она вернулась, в углу наружного двора ее встретил Ялеф. Рядом с ним стоял высокий светловолосый человек. В своем внутреннем неистовстве Сафка сначала даже не узнала его — а когда узнала, сердце ее упало.

— Этот господин из Вардата сказал, что у тебя есть девочка, которую он хочет купить.

— Нет, — вырвалось у Сафки.

— Увы, — произнес Ялеф. — Я уже привел ее и отдал ему. Его слуга увел ее с собой. Здесь ее больше нет. Она не приносила тебе пользы, Сафка. Да и никому другому в нашем доме.

— Ваш брат получил ровно столько, сколько вы заплатили за нее, висская госпожа, — усмехнулся вардиец. — Двадцать парингов настоящего ольмского серебра.

У Сафки не было сил ни двигаться, ни говорить. Кто она такая? Незаконная дочь. Может быть, даже не от семени наместника. И если эм Вардат знал ее историю с самого начала, то мог с легкостью плевать на ее интересы.

Она изо всех сил старалась сдержать слезы. Ей трудно было даже представить, почему ей так хочется плакать. Был ли причиной этому приступ ревности, связанный с потерей чего-то, что она так и не сумела понять — или одно лишь осознание невосполнимой потери? Но кем же, в конце концов, была эта девочка? Волшебницей, умеющей заклинать змей?

— Зачем она нужна вам? — наконец прошептала она, обращаясь к вардийцу.

— Когда я видел ее в последний раз, выяснилось, что ее висский загар — обман, маскировка для рабских торгов. На самом деле ее кожа белая, а глаза желтые. В ее жилах течет изрядная доля степной крови. Если высветлить ей волосы, она будет выглядеть безупречно. А степняки дают хорошее вознаграждение тому, кто вызволяет их детей от злых хозяев-Висов. В конце концов, жители Равнин — избранный народ, — усмехнулся он. — Так же, как и мы — отмеченные Богиней.

Ялеф нервничал, но вместе с тем испытывал удовольствие от переживаний Сафки. Девушка опустила голову.

«Больше я никогда ее не увижу», — думала она.


В Хлике не было ничего интересного, лишь корабли заходили в гавань и снова уходили, перевозя товары из Зарависса, Ланнелира и Ланна. На холме среди жмущихся друг к другу хижин и палаток возвышалась стройная башня из темного камня, одна из тех, что во множестве строились в Элире для наблюдений за небесами. Астрология, магия, мистика и отстраненность от мирских забот — такова была сущность Элира. Здесь не было королей, а основным ремеслом считалось производство украшений из эмали. Вассальная верность этого края (если здесь вообще знали, что значат эти слова) была навеки отдана Ланну. Храмы Элира, встречавшиеся редко, в отличие от астрологических башен, строились, на Равнинный лад, из черного камня и были очень древними.

Корабль вышел из Хлики еще до рассвета и взял курс на Зарависс.

Рэм стоял на палубе и смотрел на восход, когда в его ладони вдруг оказалось янтарное кольцо.

У этого было простое объяснение. Той ночью в Ольме он сбросил одежду на пол. Утром он вспомнил о кольце и начал искать его, в том числе и на полу — но не нашел. Лишь сейчас он понял, что кольцо закатилось в складки одежды и скользнуло в обычные для одежды авантюриста потайные ножны в рукаве, а теперь от случайного движения выкатилось прямо ему в ладонь. Воровской карман. И сам он невольно оказался вором.

Рэм взглянул на кольцо. В нем больше не ощущалось никакой жизни. Просто ободок из янтаря.

Однако у него не было никакой возможности вернуть эту вещицу в Ольм. Тогда Рэм решил отдать кольцо Лар-Ральднору — пусть подарит его какой-нибудь девушке.

Невольно в памяти всплыло кольцо с янтарем, которое он когда-то подарил Дорийосу. А из воды тем временем всплывало янтарное солнце.


Ночью он проснулся от того, что кольцо горело в его ладони, точно живой уголь. А может быть, он только вообразил, что проснулся. Так или иначе, сновидение все еще длилось. Крики, шум, красное зарево, и сквозь все это он видел мирную палубу, парус, наполненный ветром, навесы и людей, спящих под ними. На носу корабля дремал вахтенный — а сквозь него, сквозь ночь, багровую от Застис, сверкали лезвия мечей, и двери рушились с громким треском...

— Что это? — заслышав голос Лар-Ральднора, видение отступило, а затем и вовсе померкло.

Рэм был не в состоянии ответить. Неожиданно он ощутил, как его пальцы разжимаются, услышал проклятие Лар-Ральднора, и кольцо исчезло из его ладони.

Ночь прояснилась. Теперь он видел только море, небо и корабль.

— Янтарь, — произнес Лар-Ральднор. — Он горячий и красный, как уголь.

— Анкабек, — отозвался Рэм. К нему вернулось дыхание. Он слышал собственные слова и понимал только то, что их подсказывает ему кто-то другой. — Кесар выиграл сражение. Вольные закорианцы разбиты.

— Откуда вы знаете? — спокойно спросил Лар-Ральднор.

— Просто вижу. Картины, возникающие в сознании. Со мной случается такое время от времени. Я долгие годы живу с этим, но не знаю, откуда оно взялось. Может быть, от моего отца, — Рэм невидяще уставился в спокойную, безмятежную ночь. — Закорис. Побежденный, но яростный в отчаянии, как раненый тирр. И эта ярость пала не на Ланн, Дорфар или Оммос. На Анкабек.


Водон эм Закорис проиграл сражение — и вместе с ним свою жизнь, хоть и уцелел в бою.

Тридцать восемь кораблей, повернувших домой с тяжелым грузом добычи, взятой на юго-западных берегах Кармисса, оставив позади маленький, но богатый оммосский порт Карит, встретились с флотом кармианского короля, качавшимся на волнах, словно плавучий город.

Корабли Закориса-в-Таддре до сей поры оставались пиратскими, однако их паруса всегда несли символы Старого Закориса. Против них плескались паруса с кармианской лилией, а на носу у каждого развевался штандарт с алой Саламандрой — вызов против вызова. Объявив войну закорианцам, Кесар оказал им честь.

Корабли сошлись. Черные биремы с перепуганными рабами на веслах и бешеными леопардами Йила на палубах, готовыми к бою. И небольшие маневренные кармианские суда шансарского образца, легкие, как лебеди, что очень нравилось Кесару (единственное из шансарского, что вообще нравилось ему). Их гребцы сидели на веслах ради денег и славы. Пятьдесят три кармианских корабля, огромное количество огнеметных машин, чуть меньше — громадных баллист, посылающих гигантские железные стрелы на шестьдесят локтей. Эти стрелы пробивали борта, расщепляли мачты, а с более близкого расстояния с легкостью могли сделать из небольшого судна два еще более маленьких. И еще шесть громадных катапульт, одиннадцать безоткатных бомбард, плюющихся нефтью — и почти пять тысяч бойцов на палубах.

До сих пор никто не выходил против Вольного Закориса с таким вооружением и в таком числе. Неистовые, как было известно всем, закорианцы почти всегда одерживали победу, используя фактор внезапности, либо устраивали сокрушительный разгром, либо, на худой конец, уходили от врага с небольшими потерями. Но сейчас дело было не столько в силе и преимуществе, сколько в планомерной подготовке к решающему сражению. Почти сразу же их суда были плотно окружены. Когда заработали пиратские метательные машины, их встретили огнем заградительные орудия передовых галер, так что каждые два из трех закорианских снарядов, столкнувшись в воздухе с встречными, летели совсем не туда, куда были нацелены — многие на свои же корабли. Этот прием применялся не так уж часто, однако люди Кесара овладели им в совершенстве. Все кармианские машины были тщательно построены и прекрасно отлажены, а их ложки делались с расчетом на немалый вес снарядов. Первый удар Вольных закорианцев был отбит без труда, а затем последовал ответный залп с кармианской стороны.

Пока над морем поднимались клубы дыма, а кармианские клинки из огня и ветра разили без промаха, Водон направил свою личную галеру на захват королевского корабля под знаменем Саламандры, отошедшего к северу. Гибель кармианского короля могла переломить весь ход боя.

Однако судну Водона не удалось вовремя догнать Саламандру — раньше до нее добрались две другие закорианские биремы. Водон видел, как они взяли ее на абордаж — что-то уж слишком легко... В следующий миг все стало ясно — на палубе королевского корабля стояли всего лишь чучела в матросской одежде.

Шутка посреди кровавой бойни. А за ней последовала другая шутка, весьма памятная многим по событиям двадцативосьмилетней давности. Нападавшие все еще стояли в растерянности на борту «захваченного» корабля, когда Саламандра взорвалась. Корабль был начинен нефтью и теперь медленно горел. Точно так же загорелось море под Каритом в дни войны Равнин, погубив флоты Ваткри, Вардата и Шансара.

Водон бросился бежать, преследуемый горящими обломками и бегущим по воде пламенем. Два других корабля, охваченные паникой и огнем, пошли ко дну вместе с фальшивой Саламандрой. Вдобавок из произошедшего Водон сделал вывод, что сам Кесар вообще не принимает участия в сражении, и это удручило его еще больше.

Ко времени заката над морем горело лишь солнце.

В тучах дыма пять обожженных и потрепанных закорианских кораблей уходили от места сражения. Точнее, удирали — иначе это назвать не получалось. Судно самого Водона, сохранившее большую часть абордажной команды, было третьим из них. Их гнал лишь инстинкт. После такого поражения, после выказанной слабости для закорианцев не осталось места, куда они могли бы сбежать.

Они шли сквозь ночь с безумной скоростью, никто их не преследовал, однако два судна из пяти были в таком жалком состоянии, что вскоре затонули. Оставшиеся на плаву три корабля бросили гибнущих на волю океана, не переживая об их судьбе. Были и другие, скончавшиеся от ран — эти тоже пошли на дно, прямо ко двору Рорна.

Но Рорны на корабельных носах, получившие щедрые подношения после Карита, сейчас снова были голодны.

Когда над морем занялся рассвет, бросили якорь, чтобы дать рабам передышку — не из жалости, но по необходимости. Некоторые из рабов были уже мертвы, и их тела тоже получило море. Таддрийцы, элисаарцы, отты, искайцы, корлы — вода приняла всех. Среди них был даже один раб со светлыми волосами, полукровка из Старого королевства, ныне именуемого Вардийским Закорисом.

Водон стоял на палубе с двумя своими офицерами — палубным и тем, что командовал гребцами — и двумя их заместителями.

Все лица были отмечены печатью страшного знания. Возвращение в Закорис-в-Таддре означало потерю чести, влекло за собой забвение и мучительную смерть — таково было обычное воздаяние проигравшим. Иным выбором было традиционное самоубийство, обычный выход в непреодолимых обстоятельствах. Водон, как предводитель, обязан был казнить четверых, стоящих перед ним, а потом лишить жизни себя самого. Лишь таким путем они могли спасти от позора свои семьи, сохранив им то немногое, что у них было. По крайней мере, их имена останутся чистыми.

За ночь кораблям не удалось уйти далеко — течение подхватило их и отнесло в узкий пролив между Дорфаром и Кармиссом.

Мужчины с темной кожей стояли, глядя на волны. Волосы их были черными, чего не могло быть, плавай они в западных и южных океанах. Их обесцветила бы соль тех морей — прямое следствие близости к великому морю Эарла, где вулканы выплевывают пламя, словно рыбы — фонтанчики воды.

Наконец Водон вернулся к действительности и жестом показал, что остальные могут спуститься вниз.

— Подожди, — схватил его за руку палубный офицер.

— Чтобы быть публично выпоротым, медленно расчлененным на части и выпотрошенным? Ну уж нет.

— Ты не понял меня. Прежде чем уйти, я предлагаю тебе еще одно дело.

— Какое?

Палубный офицер показал рукой куда-то в сторону пролива.

— Нам все равно идти если не к Зардуку, то к Рорну, так давай сделаем им подарок. Разрушим одно из жилищ женской богини желтых людей, — при этих словах обожженные лица слегка оживились. — Храм Анак.

— Разве их король К’сар не защитит его?

— Никогда не слышал, чтобы он заботился о нем. К’сар хочет вернуть назад мужских богов Кармисса, а Анак жертвует одни отбросы.

Оба рассмеялись. С двух соседних кораблей донеслись сигналы вахтенных рожков.

С приливом все три корабля повернули к Анкабеку.


В лучах заката три корабля выглядели точно три зловещих тени наступающей ночи. К счастью, на острове богини отдавали себе отчет в том, что даже полная неприкосновенность священного места не всегда способна уберечь от вторжения. Порядок действий на этот случай был жестко определенным, и все жители острова знали его.

Прибрежная деревня молниеносно опустела. Остальные разрозненные обитатели острова были предупреждены сигнальными кострами на скалах, и к храму поспешили первые беженцы.

Приближаясь к острову, Вольные закорианцы не видели в окружающей тьме ничего, кроме этих костров, однако вид пламени, обычной приметы катастроф, лишь вдохновил их.

Причалить к Анкабеку не получилось — глубина у берега не была рассчитана на осадку бирем. Корабли встали на якорь в миле от берега и спустили на воду шлюпки. Но еще задолго до того, как они высадились, все живое на острове — мужчины, женщины, дети и даже их домашние животные — укрылось в недрах храма.

Само собой, Вольные закорианцы обыскали деревню и, прежде чем лезть вверх по склону к храму, подожгли ее.


Жрица Эраз в своих золотых одеждах шла к Святилищу подземными коридорами. С тех пор, когда она последний раз нуждалась в ауре подобного облачения, прошли годы. Более восьми лет. Но одеяние все так же блестело и переливалось, да и сама Эраз казалась ничуть не старше, чем тогда, когда в этом самом золоте принимала молодого солдата из гвардии принца Кесара — Рэма, которого на самом деле звали Рарнаммон, и замысел богини лежал на нем, подобно отсвету факела. В тот миг он был посланником не просто по названию, и послание, передаваемое через него, не могло быть выражено словами либо действиями — лишь отчеканено в душе самой Силой. Эраз умела понимать и передавать веления Силы, у него же была способность воспринять их.

Жизнь его тела продолжалась, его будущее лежало на гранях незримого бриллианта, образованного скрещением планетных сил. А жизнь ее тела должна была завершиться этой ночью. Ее слегка печалило это — она привыкла и научилась любить свое тело, как вместилище и зримый облик души, обитающей в нем. Ей было странно и немного страшно представить, как она покинет тело и останется один на один со своей душой, встретившись с прежней памятью, как с кем-то незнакомым. Это был страх беспамятства — но после смерти память возвратится. Ей незачем было бояться, что, умерев, она станет чужая самой себе.

Эраз собралась с духом и прошла в последнюю дверь, ведущую в Святилище. Она вошла туда последней. Дверь тут же закрылась за ней и отлучила ее от всего земного.

Золотой занавес, скрывавший статую богини, еще не поднимался.

В зале осталось сколько-то свободного пространства, хотя здесь уже собралось все население острова — мужчины и женщины из деревни, послушники, жрецы и жрицы. Домашние животные тоже были здесь. Мычали коровы, попирая копытами древние мозаичные изображения героев, ручные грызуны сновали туда-сюда, развлекая детей.

Увиденное снова опечалило Эраз. Однако души зверей и людей не могли погибнуть. Все они должны были обрести новую жизнь, если не в этом мире, то где-то еще. Ничто не могло произойти из ничего.

Все взгляды обратились к ней, и она ощутила, как сила ее ауры касается, обнимает, окутывает их. Они не могли знать обо всем. А если бы и могли, то не способны были уверовать. Теперь ей, их духовной матери, предстояло держать в своих руках их души, подобно тому, как Анакир держит земную твердь, или тот извечный критерий, который они тоже именовали Анакир, держит все и вся в этом мире. Эраз чуть усмехнулась, но в этой усмешке не было ни капли высокомерия.

А снаружи на них уже мчался, готовый прыгнуть, Черный Леопард.

Ауру Вольных закорианцев она тоже ощущала — она была подобна наползающей грозовой туче. Смерть, душевные мучения и презрение к мукам других.

Неужели ей, Эраз, наделенной той же силой, что и Ральднор, сын Редона, и собранным здесь людям Равнин, насквозь пропитанным этой силой, суждено повторить единожды случившееся, чтобы не стать безвинными жертвами? Однако то место, где герой применил свою магию, вызвав землетрясение, разрушившее Корамвис, находилось по соседству с мощнейшим источником Силы — потаенным пещерным храмом, созданным древними предшественниками Эраз, теми, кто установил там огромную статую Богини. Именно на эту накопленную веками энергию наложилась личная мощь Ральднора. Анкабек же отнюдь не являлся местом силы, несмотря на то, что сам остров лежал на одной из тех силовых линий, которые, как шрамы кровью, набухали судьбами планеты — той, что пролегла к Корамвису из потаенного королевства Зор.

А впрочем, она не вправе сидеть без дела, погрузившись в символьные расчеты. У тех, кто здесь, нет сил, чтобы противостоять врагам — ни физических, ни душевных. А у их врагов силы вполне хватает — и эта сила все ближе и ближе.

Когда она подняла голову, вокруг стоял ужасающий шум.

Из толпы слышались женские крики. Здесь не было никого, кто не понимал, что за звуки доносятся снаружи: Вольные закорианцы добрались до наружных дверей храма и начали выламывать их. Имея кое-какое представление об устройстве Анкабека, они не поленились ради этой цели снять тараны со своих кораблей.

Но невзирая на это, страшный шум пока еще доносился издалека.

— Мы хорошо защищены, — начала свою речь Эраз. — Наружные двери не так уж легко вынести, хотя в конце концов их все-таки вынесут. Святилище надежно закрыто, и непохоже, чтобы закорианцы смогли пробить камень или сломать механизм, даже если им очень повезет...

Она заглянула в лица людей и поняла, что не имеет права длить их беспочвенные надежды.

— Однако им может прийти в голову сунуться сюда через территорию послушников, — продолжила Эраз. — Тамошние коридоры идут под храмом и ведут к лестнице, проходящей между внешними и внутренними стенами нашего зала. От нее нас отделяют лишь одни металлические двери. Сейчас вы все видели, как я вошла через них, — на миг она осеклась. В груди у нее холодело каждый раз, когда она заглядывала в эти лица. — Эти двери достаточно сложно устроены, и чтобы пробить их, надо знать их слабое место. Любые другие захватчики побились бы о них лбом и в конце концов отступились от сердца храма. Однако эти Вольные закорианцы — не любые другие. Впереди у них не осталось ничего, кроме смерти и позора. Они поистине безумны в своей жажде разрушать и убивать, и эта жажда не позволит им отступить. Они найдут способ пробиться к нам. Может быть, у них уйдут на это часы, но рано или поздно мы услышим, как подается внутренняя дверь, ибо вечных дверей не бывает.

Заплакали женщины. Охваченные общим страхом, заплакали и дети. Даже животные начали беспокоиться. В зале воцарился ужас. А она была обязана сказать им все до конца...

— Всем нам хорошо известно, сколь жестоки Вольные закорианцы. Но эти безжалостны даже по их собственным меркам. Для нас у них найдутся самые изощренные пытки, которые мне не под силу описать. Вспомните сами, что слышали о них. Они не пощадят никого из нас, но смерть наша будет долгой. Даже детей и зверей они убьют непредставимо ужасным образом и будут пить нашу кровь, смешанную с вином. И наконец, сожгут все, что останется, — Эраз снова осеклась, но заставила себя продолжать: — Статую Анакир вытащат, разобьют и утопят в море, перед тем ободрав с нее все драгоценности и вырвав ей глаза, а драгоценный занавес порвут в клочья, деля добычу на всех. В Закорисе-в-Таддре они будут хвастаться этими трофеями, но еще сильнее — тем, что пресекли жизнь одного из Ее воплощений.

Эраз умолкла, ожидая, пока не утихли стенания и не спустилась ледяная тишина отчаяния. В этой тишине стало слышно, как трещат наружные двери. Звук был омерзительный, он привел в оцепенение даже саму Эраз.

Жрица хотела жить сама и желала жизни всем этим людям — но не собиралась длить жизнь до того мгновения, когда раздастся такой же жуткий треск внутренних дверей. Оглядев стоящих перед ней, она ощутила, как сквозь нее течет Сила и передается от нее всем остальным.

— Души не умирают, — произнесла Эраз. — Смерти нет. Таковы законы Богини. Смерть — лишь переход. Плоть остается на земле, а душа возрождается, очищенная от всей суеты. Именно этому учит нас Богиня через свой символ и образ — змею, которая, сбросив кожу, очищается от бренного и остается жива. И мы тоже останемся живыми, живыми и прекрасными, как звезды в небесах.

Она ощущала их всех. Каждое сознание было как пламя, горящее без всякой ее поддержки. На лицах уже не было страха. Эраз взмахнула рукой — занавес поднялся, и статуя богини предстала во всем своем величии. Она выждала, когда все обратят на нее свои взоры.

По полу расползались змеи. У них имелись свои потайные пути. Единственная жизнь на Анкабеке, которой суждено уцелеть...

Снаружи в треск подающейся двери вплетались приглушенные вопли. Ничего другого различить было невозможно, да и отголоски воплей казались абсолютно нечеловеческими.

Эраз вновь сделала жест, и к ней подошел молодой жрец с огромной чашей. Она приняла сосуд из его рук. Все взоры обратились на чашу. Тогда Эраз снова начала говорить.

Снадобье в чаше было таддрийским, однако известным и в других местах Виса. Оно приносило оцепенение и даровало смерть без боли, обращая тела в подобие камня. Те воины-Висы, что вечной стражей стояли в могилах своих королей, с очень большой вероятностью подвергались его воздействию. Сейчас оно было разведено и перемешано в такой пропорции, чтобы смерть, оставаясь безболезненной, наступила почти мгновенно. Легкий уход, подобный сну — достаточно сделать один маленький глоток из чаши.

— Если кто-то хочет отказаться от этого снадобья, — сказала она в заключение, — пусть заявит об этом сейчас. Еще осталось время, чтобы укрыться в нижних коридорах — закорианцы пока не обнаружили их. Есть небольшая надежда отсидеться в каком-нибудь закоулке и потом сбежать. Не могу вам обещать, что вас так никто и не найдет, и в любом случае этот выход доступен немногим. Но я обязана предложить вам выбор.

Из толпы донесся глухой ропот, но никто не тронулся с места.

— Тогда пусть каждый из вас, кто способен на это, подойдет ближе к Богине. Выпив сами, дайте выпить и своим животным. И не надо бояться. Мы уйдем все вместе, и наши души полетят, как стрелы, выпущенные из одного лука.

Жрец, рожденный на Равнинах, первым отпил глоток из чаши, не выказав при этом ни страха, ни растерянности. Выпив, он улыбнулся всей толпе и передал чашу в другие ладони. Какой-то миг все смотрели на него — молодого, прекрасного и спокойного, с глазами, полными света.

Чаша пошла по кругу. Висы и степняки, жрецы и жители деревни — все пили по глотку. Пили дети, маленькие ручные зверьки и домашняя скотина. Не отказывался никто. Губы сталкивались у краев чаши, и это ощущение было словно поцелуй — поцелуй смерти. Снадобье не имело вкуса — даже вкуса простой воды.

Последняя, кто принял чашу, одна из жриц, заглянула в нее — и, не выпив, поднесла Эраз. Это была совсем юная девушка с черными волосами. Она всхлипнула. В чаше осталось лишь немного осадка на дне.

— Пей, — велела Эраз. — А потом коснись моих губ своими. Мне этого хватит, я не лгу тебе.

Девушка послушно выпила последний глоток снадобья и впилась влажным ртом в губы Эраз.

Шум снаружи прекратился. Зато из-под пола донеслось что-то вроде рокота пробуждающегося вулкана. Пиратам удалось найти подземные коридоры. Скоро они будут у внутренних дверей.

Наступил покой, пока еще хрупкий, как пыльца на крыльях бабочки. Эраз ощущала, как одна за другой гаснут искры чужих сознаний. Маленький огонек в ее собственном мозгу замерцал, дрогнул и начал меркнуть. Рядом с ней лежал молодой жрец с Равнин, уже давно мертвый, а она не могла даже повернуть головы, чтобы взглянуть на него.

Уходить из жизни было сладко, словно засыпать. Все они верили ей и тому, что лежало вне ее. Все печали уплыли прочь. Сердце Эраз было полно радости.

Наконец погасли все огоньки до единого. А затем и Эраз погрузилась в миг или век забвения, по ту сторону которого ее ждала новая жизнь.


Когда люди Водона сокрушили последнюю дверь, жажда крови, так долго сдерживаемая и отвергаемая, была единственным, что осталось в них. Каждый из них стоял на грани безумия.

Они вломились в двери с воем и боевыми кличами, задние в нетерпении напирали на передних. И вдруг все замерло.

Они ждали чего угодно, оставлявшие за собой разоренные деревни и города, вопящих женщин и устрашенных мужчин, приученные без страха смотреть на что бы то ни было — но не на такое.

Свет факелов тысячей отблесков отражался в мозаике на полу. В этих отблесках, на другом конце зала, возвышалась огромная статуя демоницы желтых людей, опираясь на хвост и вздымая змеиные плети рук. А у ее подножия недвижно застыли все жители Анкабека. Многие смотрели в глаза ворвавшихся пиратов ясным, немигающим взглядом. Их лица были спокойными, кое-кто даже улыбался.

И еще здесь были звери — на руках у детей или стоящие рядом со своими хозяевами. И дети, и звери — все смотрели одинаково спокойно...

Еще одна дверь рухнула внутрь. Еще одна волна неистовых мужчин хлынула в Святилище — и тоже остановилась на бегу, словно споткнувшись.

Прошла минута.

Затем раздался крик. Кричали Вольные закорианцы. Брошенные в панике копья упали к ногам людей Анкабека, не породив ни малейшего отклика. Лишь от движения воздуха, вызванного полетом копий, шелохнулись складки одежды и волосы нескольких женщин.

— Что это?! — выдавил кто-то из пиратов.

— Клянусь Зардуком, не знаю, — подался вперед Водон. — Наверное, какой-то транс...

Внезапно один из младших закорианцев кинулся через весь храм. Он протиснулся через неподвижную толпу к высокой женщине в одеянии, золотом, как хвост ее богини, и с криком нанес ей удар ножом под правую грудь. Точнее, попытался нанести — скользнув по ее груди, как по мрамору, клинок с треском выломился из рукояти. Теперь в крике закорианца слышался ужас. Он отшатнулся от неуязвимой женщины, от улыбающихся статуй со светом в глазах, от пегой коровы, от шелковистой крысы на плече девочки — от всей этой плоти, переставшей быть плотью.

— Колдовство! — завопил он и бросился прочь из храма.

— Если это и колдовство, то они обратили его против себя, — Водон не без труда овладел собой. — Обдирайте драгоценности. Статую вынесите и бросьте в море. И все сожгите — деревьев снаружи полно. Не оставляйте ничего тем, кто высадится здесь после нас! — он отвернулся и сплюнул.

Под бесстрастными взглядами живых изваяний он перерезал горло сначала своим офицерам, затем их заместителям и в заключение полоснул длинным ножом по своей шее.

И почти тут же его люди бросились бежать, переступая через его тело.


Ночь наполнилась багрянцем, более жарким, чем свет Застис. Священные деревья с листьями цвета пламени обратились в черный пепел.

Когда пираты, оставшиеся без главаря, дотащили свергнутую статую Анакир до края утеса, то вознесли хвалу своим богам. Она стала их подарком Рорну — лишенная всех драгоценностей, словно нагая, и слепая, ибо они выдрали ее топазовые глаза.

Затем они вернулись на пепелище и принялись пить храмовое вино над дымящимися трупами.

На рассвете поднялся ветер. Он безжалостно гнул обгорелые стволы деревьев, вздымая в воздух тучи золы и пыли.

Вольным закорианцам сразу же не понравился этот ветер. Некоторые шептали, что он полон каких-то кружащихся силуэтов — призраки совершали свой полет, как стрелы, выпущенные с одного лука...

Корабль мертвого Водона затонул вскоре после того, как взял курс на север.

Лишь одному из желтых глаз богини удалось достичь Вольного Закориса.


Жарким элирианским полднем вардийский купец объявил привал. Примерно в миле от них на фоне тусклого неба вздымались скалы, а на них — две башни, вырастающие до самых облаков. Здесь же низвергался с огромного валуна небольшой водопад, впадая в образованное им самим озерцо.

Двое слуг вардийца и погонщик скота устроились перекусить в стороне. Отара буйных ланнских овец блеяла неподалеку, пощипывая сухую траву. Тут же кружили на привязи двое калинксов, черных, как базальт. Этих сторожевых зверей начинали обучать еще детенышами — ягнят подкладывали к кошкам рядом с котятами, они сосали одно молоко и не сильно отличались по характеру. В Вардате такие твари не водились. Там даже не загоралась Алая Звезда, как и нигде над Континентом-Побратимом.

Степняки-эманакир не были подвержены чувственному воздействию Звезды. Раса второго континента тоже претендовала на это. Но вардийский купец давно уже знал, что его народ лишь уклоняется от этого влияния, не следует ему — и то же самое подозревал за людьми Равнин.

Он сидел у входа в самодельный шатер, только что поставленный им собственноручно, и разглядывал девочку-полукровку. Она несла вино погонщику и слугам, как ей было поручено, но вела себя отнюдь не как прислуга. На вид ей было лет тринадцать. Тонкая гибкая талия, легкий изгиб бедер, изящные холмики грудей — и великолепная белая кожа, которой словно никогда в жизни не касалось солнце.

Вскоре девочка и ему принесла кувшин вина, как всегда, опустив глаза. Еще ни разу он не встречался с ней взглядом. Желтые глаза, да... Он обратил на них внимание с самого начала.

— Сегодня слишком жарко, чтобы двигаться дальше, — бросил торговец. — Мы останемся здесь до завтрашнего утра.

Он знал, что девочка немая. Пожалуй, оно и к лучшему. Она наполнила чашу хозяина и покорно остановилась перед ним, все так же не поднимая глаз.

— Ты ведь не боишься меня? — спросил торговец. — Конечно, не боишься. Я помогаю тебе добраться до родных мест, спас тебя от жадных Висов. Почему бы тебе не отблагодарить меня?

Он выждал, но она даже не шелохнулась.

— Ложись со мной, — приказал он наконец.

Девочка не выказала ни радости, ни страха. Она просто стояла, и все.

— Не беспокойся, — торопливо прибавил вардиец. — Я вижу, что ты еще совсем молода, и буду осторожен. У тебя уже кто-то был до меня?

Она снова никак не ответила. Он прикинул, имеет ли смысл силой вынудить ее к подчинению. Ему не очень хотелось так поступать.

— Иди к воде и вымойся. За скалой тебя никто не увидит. А потом возвращайся в мой шатер.

К его облегчению, девочка развернулась и пошла к водопаду. Может быть, она и не девственница. Тогда ее безразличие — знак покорности, а не страха.

Солнце еле проникало сквозь ткань шатра, и в нем царила густая красноватая полутьма. Но когда девочка вошла туда, вместе с ней вошел свет — и остался там. Какой-то миг торговец не мог понять, в чем дело, а потом так и вскочил с изумленным восклицанием:

— Клянусь Ашкар! Эти скоты из дерьмового городишки в холмах выкрасили тебе волосы!

Теперь светлые пряди, сбегающие по плечам девочки, отливали золотом. Она была чистокровной дочерью Равнин.

И она была красива, более того — запредельно прекрасна, словно белоснежный мрамор, украшенный золотом. Ее глаза блестели, словно от слез, но это был их собственный внутренний свет.

Медленно приблизившись к ней, вардиец ощутил трепет неодолимого желания. Кончиками пальцев он коснулся края ее одежды. Снять ее не составило никакого труда, и она оказалась перед ним — совершенно обнаженная.

И снова он был потрясен. Ее высокая грудь была увенчана сосками, покрытыми позолотой. В ее пупке блестела капля желтой смолы. Волосы меж ее бедер напоминали путаницу металлической нити.

— Не бойся меня, — пробормотал торговец.

— Это ты боишься...

Услышав ее голос, он едва не подскочил. Девочка не могла говорить — и не говорила. Слова прозвучали прямо у него в голове. Вардиец был знаком с мысленной речью, ему самому доводилось пользоваться ею в кругу семьи — правда, по большей части в детстве. Так что поразила его не мысленная речь сама по себе, а то, насколько непохоже это было на все, к чему он привык.

Торговец содрогнулся. Казалось, глаза девочки затмили весь мир. Тогда вардиец упал на колени. Он припал к земле в благоговейном поклоне, прежде чем успел сообразить, зачем это делает — и лишь тогда его накрыло пониманием.

От сияния, испускаемого девочкой с Равнин, за ее спиной на раскаленно-красной стенке шатра встала тень. Тень, намного выше, чем сама девочка, но тоже с длинными волосами и высокой грудью. Множество рук тени простирались в разные стороны, а нижняя часть тела представляла собой скрученный в кольца длинный хвост.

— Ашкар! — еле выдавил вардиец.

Он застыл в поклоне. Волны наслаждения и священного ужаса катились через него одна за другой, отражаясь на лице, пока он не провалился в беспамятство.

Загрузка...