Алый линкор

Итак, очередной “Геркулес” приземлился на полосе авиабазы Рио-Гранде, в направлении строго с востока на запад. Сразу же прицепили к нему низкий желтый тягач и поволокли к съезду, расположенному точно посередине. Полоса и бетонный съезд с воздуха выглядели буквой “Т”: коротенькая ножка-съезд и очень длинная перекладина-полоса.

Ножка упиралась в гражданский терминал. Справа к востоку размещался местный аэроклуб, а вот слева от ножки, к западу, простирались рулежные полосы и полубочки-ангары авиабазы ВВС Аргентины.

Транспортник дотащили до указанной площадки напротив обвалованного землей ангара, остановили — только тогда “летающий вагон” опустил грузовую аппарель.

Из открытого брюха транспортника короткими очередями ударил крупнокалиберный “Браунинг”, выкосив сразу большую часть людей с оружием. Безоружные грузчики прожили немногим дольше: изо всех щелей самолета полезли бойцы в черных масках-балаклавах, в серо-зелено-грязном камуфляже, увешанные гранатами, магазинами, подсумками, обмотанные детонирующим шнуром — и живо зачистили точку высадки, образовав вокруг захваченной площадки тонкую линию обороны.

Тогда из дренажной канавы поднялся живой аргентинец, спокойно подошел к нападавшим, которые и узнали в нем своего товарища, такого же бойца двадцать второго десантного полка SAS.

— Лодкой было бы надежнее, — вместо приветствия проворчал засланец. — Самолет больно уж просто сбить. Одних зениток здесь восемь точек. Малейшая погрешность ответчика, и dawn strike.

Командир прилетевших принял плакатно-героическую позу, скроил суперменскую морду и рявкнул девиз всей Специальной Авиадесантной Службы:

— Who dares wins!

Буквально — “кто рискует, выигрывает”.

После чего мужчины похлопали друг друга по плечам, и лазутчик уверенно показал ангар с ракетами — тот самый, обвалованный, к которому подтащили самолет. В Двадцать Втором полку система не троичная, как везде, а четверичная. Рота шестьдесят четыре бойца, батальон двести пятьдесят шесть. Весь полк, соответственно, тысяча двадцать четыре.

На Рио-Гранде выделили взвод и вместе с лазутчиком диверсантов стало шестнадцать: четыре секции по четыре бойца. Огневая секция на охране периметра уже успела пострелять в кого-то, впрочем, не докладывая о попаданиях. Три секции выгрузили несколько ящиков тротила. Большими ножницами разрезали гофрированный бок ангара, вошли без обычных светозвуковых гранат: мало ли что сдетонирует или полыхнет от хлопушек. Но ангар оказался пуст. Никто не помешал внедренному диверсанту ткнуть пальцем в нужный штабель:

— Двадцать три штуки. Еще пять успели доставить раньше. Они уже подвешены к самолетам, я покажу, где.

— Искать по всей базе? Опомнились, вон, слышишь? Сейчас кто-нибудь возьмет командование и попрут.

— Каждая ракета — один Ее Величества Корабль.

— Каждая ракета — один корабль гринго. Как они говорят, “Her Majesty's Ship, HMS”.

Капитан Педро Джакино прошелся перед коротеньким строем Agrupacion de buzos tactiсos:

— Сеньоры. Нам предстоит гонка за элитой нашего мира, мира спецподразделений. Противник в числе взвода SAS взорвал склад ракет, на двух автомашинах проехал насквозь военный аэродром, обстреляв капониры. Три штурмовика этим обстрелом уничтожены. Один “Лендровер” диверсантов зенитчики подловили на выезде. Но выжившие с “Лендровера” два гринго заползли под уцелевший “Этандар”, и местные придурки аэропортовой охраны не придумали ничего умнее, чем забить их прямо там гранатами. Да, вместе со штурмовиком. У нас остался единственный “Этандар” с единственной ракетой. Вряд ли правительство найдет еще двадцать восемь мегабаксов, чтобы повторить закупку. Если Алый Линкор всего лишь напугал нас, то эти ублюдки вытерли о нас ноги. Повредить El Acorazado Rojo не в наших силах: я был на его борту и знаю, о чем говорю. Зато этим шустрым гринго…

Строй вздохнул в полном согласии.

— Вертолеты они тоже повредили — оба. Пока пришлют новые, гринго уйдут уже на территорию Чили. К тому же погода… — капитан поймал на ладонь капли мелкого зимнего дождя, обычного в этих широтах для июля, — сами видите, нелетная, и поднять с авиабазы уцелевшие los aviones мы не можем. Трасса на Сан-Себастьян перекрыта, но там же не подростки на краденых точилах, там SAS. Они едут по разведанному маршруту, прямо по холмам, севернее Рио-Гранде, в сторону Национального Парка Карукинка. У меня приказ преследовать их даже на территории Чили, но всем понятно, что там против нас уже не восемь-десять уцелевших, а чертова прорва чилийских егерей, знающих каждый камушек, каждую форель в лицо и по имени. Вывод: гринго нужно перехватить еще до заката, и заходить, понятно, с запада — с востока они ждут погоню, а устроить засаду в холмах никаких проблем. К тому же, у нас всего полтора часа светлого времени. Мы пойдем по Рио-Гранде против течения, пойдем на глиссерах, это единственный способ опередить автомобиль.

Автомобиль генерального секретаря коммунистической партии советского союза обстреляли четыре гранатомета сразу. Андропов погиб на месте. Громыко долго, мучительно выкашливал куски легких — но выжил, удивив больше других себя самого.

Молодого сельскохозяйственника Михаила Горбачева раскаленным осколком приложило по лысине, увековечив некрасивое ожоговое пятно и добрый десяток анекдотов. А пока Михаил Сергеевич и Андрей Андреевич валялись в больнице, коммунисты затеяли было выбирать генерального секретаря взамен Андропова — и выяснили прелюбопытную вещь: никто не хотел в генеральные секретари. Должность внезапно сделалась чрезвычайно горячей.

Нет, исполнителей данного конкретного покушения нашли очень быстро. Только собрать их обратно из комплекта “грудинка-шейка-филей” даже кремлевские врачи не смогли.

Тогда вся страна советская, наученная великолепными фильмами с лучшим в мире Шерлоком Холмсом — актером Василием Ливановым — задала себе тот самый главный вопрос любого детектива.

Кому выгодно?

И с ужасом поняла страна советская: всем выгодно. Жил себе СССР, великий и могучий, не особенно и тужил. Конечно, хочется зашибать большие тыщи “как там” — но тогда же и работать заставят “как у них”. Никто, в общем, не хочет ради общего дела собственную дачу-квартиру-машину пожертвовать.

А тут какая-то падла вздумала раскачивать лодку!

— Вот он, коммунизм в натуре, — адмирал Горшков едва не сплюнул на выскобленный пол кремлевской больницы. — Старики доживают. Молодые понемногу тянут к себе привилегии. Внизу как-то, с хлеба на квас. А по сути — всем похер. Огромный такой, узловатый пролетарский похер. Пусть оно горит огнем, лишь бы нам ничего не делать.

— Сергей, — Громыко приподнялся на постели, подогнал удобную спинку кровати. Мысленно выругался: и эта кровать ведь буржуйская. У нас даже и такого не делают! А вслух прохрипел:

— Бери людей, Сергей, — и осекся, закашлялся, нашарил салфетку.

Вбежал доктор, наблюдавший за стенкой сердечный ритм. Старик отстранил его неожиданно твердым жестом:

— Доктор, оставьте. Давно бы умер. Я каждый день засыпаю, думаю: все. Сдохну. Но никак. Не отпускает меня, понимаешь? Из прошлого, из будущего — нет мне покоя. Не все сделал! Сергей. Бери морскую пехоту, вводи чрезвычайное положение. Федорчук прохлопал. Делай что угодно. Вешай чекистов. Бомби правительственные дачи. Раздави Барвиху танками. Объяви награду за голову каждого живого секретаря. Но только делай! Не жди, пока и тебя… Как меня. Как Фрунзе залечили. Как убили Кирова — в исполкоме, казалось бы. Это свои, Сергей. Это мы…

Посмотрел на доктора, вытянувшего руки с утюгами-дефибрилляторами. Хмыкнул:

— Не надейтесь, доктор. Если я сейчас выбрал правильно, завтра вы меня закопаете, наконец. А вот если нет — я еще долго не умру. Буду предлагать всякую ерунду — и видеть, как она воплощается. И не отпустит меня! Чувствую, как меня огромная волна догоняет и поднимает над океаном. Сразу маяк вижу. Минуту назад ничего не знал — а тут как свет в голове включается. Все знаю. Какую бумагу издать, кто подпишет, кто возражать начнет, какие последствия потом… Сергей, ведь удались же законы! И о персональной ответственности, и о кооперации. О праве выезда, о ленинских нормах свободы печати…

— Знаешь, как эти законы в народе называют?

Громыко хрюкнул:

— Знаю, конечно, Федорчук докладывал. О праве уе*ать, праве на*бать, праве съ*ать и о праве п*доболить. Всего четыре закона, а народ уже товарища Сталина вспомнил. Куда нам! Всем Политбюро не потянем.

— Новый Сталин… — Горшков почесал подбородок. — Путь в никуда. Еще поколение. Ну, два. Да пускай даже лет сорок. А потом-то все равно и эти переродятся.

— Сорок лет! — Громыко попробовал засмеяться, но захлебнулся, закашлялся на долгие-долгие минуты; доктор и сиделка повернули старика на бок, помогли отплеваться, утерли рот.

— Да на сорок лет стране жизнь продлить, разве мало? Тебе или мне сорок лет сейчас дай — о!

Адмирал ничего не сказал. Громыко успокоился, поерзал на белых простынях, добавил горько:

— Ладно там, нас начали стрелять. Нас-то дураков пара тысяч. Ну, еще по горкомам да райкомам с полмиллиона. Но потом-то не остановятся. Потом друг друга пойдут стрелять! Сначала шестнадцать миллионов коммунистов одних, есть где разгуляться свинцу, а? Я прикажу, тебе статистику по национальному самоопределению предоставят. А там вот-вот уже до ножей дойдет, Польша детским садом покажется, Прага и Будапешт бальными танцами. Турки на Казань облизываются, арабы чеченам готовы деньги давать и гражданство свое.

Старик помолчал, посмотрел бездумно в окно. Вздохнул:

— Чечены и без того, помню, с Гитлером крутили, единственный народ, который массово помогал фюреру еще до того, как немцы к ним дошли, еще с нашей стороны фронта… А опиумные кланы в Душанбе? Там же феодализм, как в книжках, с подземными тюрьмами. Так ладно кто, но мы-то сами молчали. Нас же все устраивало, никто не чухнулся. А люди, видя такое, смотрят через границу… Вот какая сука границы так провела, что в Афганистане таджикской нации численно больше, чем в Таджикистане?

Продышался, глотнул воды, вернул на тумбочку стакан. Добавил:

— А сибирцы, дальневосточники: “Москва наш уголь жечь не позволяет, на миллионах сидим, а собственный х*й едим. Отделяться надо, Япония богатая, примет нас.” Ага, примет, раком только наклонит. Япония после войны нищая была, как сравнить не с чем, я же туда ездил еще с Тевосяном, при Маленкове, до Хрущева даже. Все видел! Владелец шахты, капиталист, на велосипедике, в горку, под ливнем! У нас мальчик из райкома комсомола уже на служебной машине, что ты!

Старик чихнул, хрипнул:

— Они работали как черти, а наши же не станут. А кто-то же нашим в уши вливает, что-де достаточно назваться независимыми, а экономика сама образуется… Вот представь, Сергей, двести сорок миллионов друг друга резать начнут, а?

— Кстати, это тебе не от поляков подарочек? Аккурат за “свободу с чистой совестью и пустыми карманами”, да за то, что Бжезинского принял? Помню по войне, поляки не чехи, Войско Польское по казармам не усидит.

Громыко даже не стал отвечать, лишь рукой махнул: что ты о ерунде! Проскрипел:

— Сергей… Ты со мной там был, на борту. Тебя тоже перепоясало этой красной заразой. Я-то, болван, анекдотики про Тамерлана рассказывал… Хихикал. Я думал: ну понятно, средневековый тиран, что еще он может приказать? У нас космос, у нас техника, у нас грамотность поголовная, у нас балет, мы самая читающая страна в мире, у нас же культура! А как пошли опергруппы с прокурорами по стране, как я ту культуру посмотрел вживую… Как люди терпят, сам удивляюсь. Или мы начнем — или без нас начнут! — Громыко сел на постели, оперевшись на красивые пластиковые ручки, отчеканил в полный голос:

— Жги! Режь! Убивай!

— Про гусей не забывай, — поломал весь пафос адмирал. — Мне, знаешь ли, тоже сны снятся. И я на том седле посидел. Андреич, а тот парнишка, что стакан прихватил, что ему снится?

Громыко фыркнул:

— Он молодой. Теперь весь мир его. Ему задача, ему и удача. Тоже юморист-самоучка. Пускай старается…

Закашлялся и обсыпался в подушки, и доктор привычно растрепал на упавшем пижаму, и прямо по старым ожогам вложил заряд утюжков-дефибрилляторов.

На Горшкова медики очень уж нарочито не смотрели. Адмирал поднялся и вышел, живо припомнив, как нашаривал у пояса отсутствующее оружие тот сенатор, летавший с авианосцев и потом все-таки взорванный Алым Линкором.

— Так значит, или мы, — Горшков искривил губы в недоброй ухмылке, — или нас?

— Или нас подловят на той излучине, сеньор капитан. — Хосе опять показывал по карте спичкой. — Мое мнение, надо высаживаться и встречать их вот на этом холме. Как бы они круты ни оказались, но тут им не “Париж-Дакар”, и проехать можно лишь по долине, а с холмов она просматривается вся.

— Я бы заночевал, — подал голос еще один боец, — бросил машину вообще, форсировал реку позади нас и ушел пешком, южнее Рио-Гранде.

— Но за сутки мы подтянем больше сил.

— Даже за десять суток невозможно создать плотный кордон вдоль чилийской границы. Во-первых, нет столько людей, даже с пограничниками. Во-вторых, нет хорошей дороги вдоль границы, на мотоциклах полк не перевезти, а пешком не успеть. В-третьих, им всего-то надо на ту сторону, эта задачка намного проще нашей. Вырезать пост примерно посередине плеча между заставами, пока еще помощь прибежит — они уже в Чили.

— Пепе, что говорит штаб?

Радист убрал флягу с мате, вытер губы и ответил:

— Нашелся удалец из аэроклуба, взлетел на своей стрекозе. Говорит, вроде бы заметил движущуюся к границе машину, километрах в десяти на север от нас. Дорога сильно паршивая, им приходится фарами подсвечивать. Но мы опережаем их почти на столько же, так что перехватить шанс все-таки есть.

— Если этот хомбре не ошибся. И как он сядет? Облака по земле брюхом…

— Сеньоры, у нас много своих проблем. Приказываю: перехватываем этих. Просто потому, что на ночь глядя все туристы разбивают лагерь, да и туристов здесь кот наплакал. Что с транспортом?

Ответил здоровяк Эспозито:

— Тут рыбоводная ферма, продают билеты на ловлю форели внахлест. У них я взял пикап, именем закона. Денег-то мы на боевое задание не получали.

Капитан поморщился, но выбирать не приходилось. Глиссер шпарит по реке со скоростью мотоцикла, или даже быстрее. Только даже этот самый мотоцикл в нем не перевезешь, не говоря уж о большем. Так что вся группа — пять автоматических винтовок FARA, да вместо пулемета оно же самое, только с утяжеленным от перегрева стволом и сошками. Винтовки новейшие, на мировом уровне — но все же легкие.

Впрочем, спецназ и не артиллерия. Вон, у гринго в громадный С-130 всего лишь два джипа влезло.

— Грузимся. Выезжаем. Хорхе за руль, Эспозито за пулемет, Пепе как обычно. Сеньоры, воткнуть… Перо этим гринго — наш единственный шанс восстановить честь Аргентины в этой дурацкой Мальвинской войне!

Пикап выехал по скользкой гравийной полосе на север, и уже через полчаса осторожного движения капитан Джакино понял, что не ошиблись ни безбашенный пилот из аэроклуба, ни он сам: с востока подкатывался безусловно, “Ленд Ровер”, отличавшийся от гражданских машин откровенно торчащим на турели…

Твою же мать, крупнокалиберным пулеметом!

— К машине! — успел заорать капитан. — Обходим, прячемся, схема “куропатка”!

В пикап влетела очередь из “Браунинга”, убив Хорхе за рулем; Эспозито успел ответить из своего недопулемета, свалив гринго прямо на турель. Затем группа посыпалась через борт. Убитый Хорхе перевесил руль, и пикап резко свернул налево, опрокинулся поперек дорожки, создав баррикаду.

Англичане убрали тело, к “Браунингу” встал кто-то еще и быстро, буквально парой очередей, поджег пикап.

Капитан оказался справа, переполз по сырым камням. Англичане тоже разбегались, прячась между искривленных постоянным ветром “деревьев-флагов”. Вот щелкнула чья-то FARA — свои. А вот бухнул опять “Браунинг”.

Капитан высунулся чуть в стороне от камня: англичане были на фоне темного восточного горизонта, но и его группа не сильно выделялась, ведь закатное солнце полностью закрывали облака. Джакино терперь не мог это время суток. Ни темно, ни светло, проклятые сумерки — хотя спецназовцу такое время полагалось любить. Все, неудобное обычным людям, обученному бойцу на руку.

Капитан прополз еще немного и теперь очутился с фланга от разгоравшейся перестрелки. Двое англичан так и висели на избитом пулями “Лендровере”, к пулемету никто уже не лез. Миль с полутора “Браунинг” прижал бы к земле всех, но холмистая местность и пасмурный сумрак сказались: группы увидели друг дружку почти вплотную. Капитан посчитал огоньки: отвечали как будто четыре винтовки, судя по звуку как бы сыплющейся щебенки после каждого выстрела — М16.

Сколько англичан? Со слов уцелевших аэропортовых служащих, в том самолете прибыли меньше тридцати, но больше десяти. Тогда наиболее вероятно, взвод SAS, четыре патруля по четыре человека. Логично делится по восемь на каждую машину. Одна машина так и не вырвалась из аэропорта. Гринго прорывались по разным путям, и первая машина не могла подобрать раненых со второй, так что десять или больше тут вряд ли окажется. Принимаем за исходное число — восемь. Из них двое висят на разбитом пулемете, четверо скачут по мокрым камням где-то в окружающем вечернем полумраке. А еще двое? Отстали, умерли от ран во время погони, прорываются другим путем или просто обходят сейчас по флангам?

У него тоже исходно шесть человек. Но Хорхе убит, радист не участвует, его задача давать сведения и наводить помощь, которая сейчас ломает ноги на скользких косогорах, сбегаясь к месту боя со всех застав… Почему не стреляет Эспозито? Не видит целей для пулемета? Капитан изготовил собственную винтовку, вложил красный трассер целеуказания. Поводил прицелом по мешанине серых камней и черных пятен тени между ними. Шевеление… Свой? Нет опознавательного светло-желтого треугольника на рукаве, а видно хорошо, в профиль.

Выстрел! Гринго сложился пополам, и тут же по месту, с которого капитан успел откатиться, ударил снайпер из “Ли Энфилда”. Старая страшная английская винтовка, чертов “Бур”, так много попортивший крови советам в Афганистане. Голос ее капитан узнал хорошо; а на трехстах метрах завязавшейся каши стрелку из “Бура” можно никаких поправок не брать, пуля пойдет без отклонений в крестик. Опять же, если там снайпер с оптикой, для него световой день чуть удлиняется.

Тут, наконец-то, затрещал пулемет Эспозито. Здоровяк выцелил снайпера, нагло вставшего за “деревом-флагом” — в темноте облако и облако, ствол на ветку положил и всех, ползающих по камням, видишь с высоты роста. Но вспышка снайпера все же выдала, а увернуться можно от одиночного выстрела, не от пулемета с пятидесяти шагов. Эспозито прошил насквозь как дерево, так и англичанина за ним. Сейчас же двое гринго, увидев, что пулеметчик-то совсем рядом, разом бросили две гранаты; одного из них при этом свалил кто-то из аргентинцев. Первую гранату Эспозито успел отпихнуть, вторая изорвала его так, что до перевязки пулеметчик не дожил.

Убитый капитаном — раз, убитый снайпер — два, убитый гранатометчик — три, в машине остались четыре и пять… Нет, никого лишнего — если в “Ровере” и правда было только восемь.

Трое уцелевших англичан перебегали, умело прикрывая друг дружку, переползая и поднимаясь на перебежку метрах в десяти от места залегания. В исполнении тренированных бойцов такая штука раздергивает внимание, не позволяя толком целиться: только что ты его видел, а он хоп! И уже за камнем, а в стороне бежит второй, и ты поневоле отвлекаешься на движение; не успеваешь ствол перевести — второй залег, зато подскочил третий. И еще же первый где-то в тенях, в накатывающей зимней ночи, ползет, и неслышно его за шорохом дождя по камням, за хрустом ветра в чертовых кривых деревьях!

Но против легендарного SAS оказались не пузатые охотники с двустволками — de buzos tacticos хоть и больше de buzos, тактику тоже знали. Один из выжившей тройки постреливал по камням, переползая по часовой стрелке, закручивая спираль — только чтобы на уши давило. Капитан и второй боец терпеливо ждали, не позволяя себя отвлечь, и дождались: гринго подскочил буквально в двадцати метрах, поймав сразу два трассера. Его бронежилет не рассчитывался на винтовочную пулю с пистолетной дистанции, и умер гринго, еще не упав на землю.

Второй гринго тоже оказался рядом и влепил пулю точно между шлемом и бронежилетом капитана; Джакино только и успел подшагнуть вперед, как свалился лицом в щебенку. Его боец хладнокровно выцелил англичанина и разнес ему голову попаданием в глаз.

Последний англичанин, понимая, что дело проиграно, тем не менее, даже не задумался о сдаче. Бросив на вспышки перестрелки гранату с привязанной тротиловой шашкой, окончательно перемешав разрывом аргентинских бойцов и собственных погибших товарищей, англичанин, с ревом и пальбой во все стороны, скачками бешеного лося пробежал по долине, кувырком перекатился мимо горящего пикапа, скатился в ложбинку, где укрывался с радиостанцией Пепе. Радист сидел смирно, и потому разгоряченный прорывом гринго не заметил его в тени. Пепе быстро и плавно поднял свою FARA и с десяти шагов убил последнего англичанина, пригодного для допроса — просто не зная, что тот последний.

Выстрелы стихли. Минут через двадцать оставшийся в живых стрелок de buzos tacticos осмелился подняться в рост, но фонарик зажигать не рискнул. В отблесках догорающего пикапа боец нашел радиста и двое аргентинцев принялись ждать утра.

Утром крейсера балтийского флота высадили десант и взяли под контроль Ленинград, Ригу, Таллин, Калининград. Черноморский флот выполнил то же самое в Одессе, Севастополе, Николаеве, Поти, Новороссийске. Тихоокеанский — во Владивостоке, Находке, Ванино, Петропавловске-Камчатском. Северный — в Мурманске, Архангельске, Северодвинске, Диксоне. В крупные города глубоко на континенте вошли танки, разместившись на каждом перекрестке.

Центральным Революционным комитетом командовал адмирал Горшков. По всем трем советским каналам вместо набившего оскомину “Лебединого озера” крутили коротенькое выступление адмирала, смысл которого сводился к нескольким простым положениям:

— …Во-первых, дальше так жить нельзя, с чем все согласны и все вокруг видят. Во-вторых, чем больше затянуть пружину, тем больше крови прольется потом, когда пружина все-таки лопнет. В-третьих, развал страны означает предать и растоптать не только дело Ленина-Сталина, до которого большинству из вас, я знаю…

Тут адмирал ехидно скалился:

— …Дела нет. Развал страны означает, что все, построенное вами горбом и кровью, возьмет себе за копейки мальчик-мажор, свежеиспеченный капиталист, вовремя лизнувший новую власть. И если вам плевать на идею, то собственного труда разве не жаль?

Горшков ухватился за отвороты кителя:

— Люди — к оружию! Свиньи могут сидеть по домам. Не беспокойтесь, мы сами к вам придем!

А люди в Советском Союзе прекрасно знали, что такое “придем”, товарищ Сталин хорошо научил. К вечеру военкоматы трещали по швам — кто и правда шел добровольцем, радуясь что вот, наконец-то, хоть какое-нибудь изменение, хоть в чем-то надежда на лучшее! Иной, напротив, боялся оказаться тем единственным не донесшим из компании. Но именно поэтому вцеплялся в автомат, как в свое, и выполнял распоряжения комиссаров истово, крепко держался, где поставили.

Зарубежные газеты исходили на мыло, расписывая ужасы “нового Октября”, и молодой, никому пока особенно не известный, Евгений Лукин записывал на обрывке школьной тетради: “Полистаешь наугад: все расстрелы да застенки. От Памира до Карпат нет невыщербленной стенки”…

В кремлевской больнице на чистых простынях смирно лежал отпущенный вечностью Громыко. Через неделю, несмотря на гноящиеся перестрелки с “начальничками” по окраинам, Громыко торжественно похоронили в Кремлевской стене.

Фильм “Гостья из будущего”, доснятый Павлом Арсеновым также вопреки всему, вышел с роботом Вертером в тельняшке и клешах. Зубоскалы лишились повода сравнивать наш советский фильм о светлом коммунистическом будущем с низкопробной капиталистической порнографией.

Капитана Педро Джакино и почти всю его группу, и разбившегося при ночной посадке пилота, и тридцать семь сотрудников авиабазы — как и шестнадцать англичан, впечатливших сеньоров храбрым исполнением безнадежного предприятия — похоронили на окраине Рио-Гранде, подписав небольшое кладбище: “Жертвы Мальвинской войны”. В другом варианте истории таких жертв набралось около тысячи: шестьсот сорок девять аргентинцев и двести пятьдесят восемь британцев.

Количество жертв распада СССР в том, другом варианте истории, пока не установлено, как до сих пор не подсчитаны лежащие по стране солдаты Второй Мировой.

Конец первой части.

1.06-9.07.2019

(с) КоТ Гомель