Альтернативная история всего

Глава 6

Звезды на востоке медленно теряли свой блеск.

Сквозь предутренний туман, поднимавшийся с реки, они казались неясными и ненадежными, словно эскимо на солнцепеке, но это только добавляло им прелести. Нежный романтизм, определенно присутствовавший в атмосфере, смягчал шоколадную горечь сформировавшегося в голове Ирокезова младшего образа.

Небо светлело, приобретая ту легкую прозрачность, какая разливается в воздухе перед самым рассветом, воздух чистотой и свежестью ласкал обоняние, а тишина….

Впрочем, о тишине ничего нового не скажешь. Тишина была самого высокого класса, не гробовая, конечно, а возвышенно-торжественная. Такая бывает в то мгновение, когда дирижер военного оркестра уже решил взмахнуть своей палочкой, но рука его еще не знала об этом.

Собственно, именно тишина, да еще редкая прозрачность атмосферы и привели Ирокезовых в Баальбек. Полтораста лет назад они случайно открыли для себя это место и сумели оценить его прелесть.

Теперь несколько раз в году они обязательно находили возможность вернуться сюда и посидеть на клочке Ливанской земли, поднятым метров на двадцать в небо, чтоб в день весеннего равноденствия насладиться восходом солнца.

Ирокезов младший лежал на охапке тростника, подперев руками голову, и медитировал. Отец устроился рядом на скрещенных ногах. И сын, и отец смотрели на восток, дожидаясь первых лучей, изредка поглядывая вниз. Там, у подошвы холма, недалеко от реки жались друг к другу два десятка хижин, презрительно обозванных Ирокезовым младшим «шалашами». Над хижинами вился легкий дымок, полосовавший предрассветное небо.

— Вот гады! — раздраженно сказал Ирокезов младший, выплывая из нирваны. — Где хотят, там и селятся! Ну что за люди!

Папаша только поморщился. Дым ему, конечно, тоже мешал, но обращать на него внимание, отвлекаться от возвышенного хода мыслей он не собирался. Слишком хорош был рассвет.

Видя папашино безразличие, сын добавил:

— Пока-то дым… А дальше, глядишь, и навозом потянет…

Папаша опять поморщился, не дав сыну договорить.

— Кривись, папенька, кривись… — раздраженно продолжил монолог Ирокезов младший. — Шевели мордой-то, а они тем временем тут сортир поставят. Вот тогда и заживем на славу!

Это чудесное место ему очень нравилось, и он, как и в прошлом году, готов был защищать его от любых посягательств. В сердцах он вскочил с тростника. Сжимая кулаки, сын стоял перед отцом, ожидая слова, намека, выражения лица, наконец… Согласись с ним тот, да что там согласись, просто поморщись, и он разнес бы эти шалаши в пыль, втоптал бы в землю, но отец ответил иначе.

— По существу ты, хотя и прав, все же глубоко заблуждаешься. От них пользы больше чем вреда. От тебя — да. Одно расстройство, а эти бедняки хоть финиками нас угостят… Уйди. Не засти…

Ирокезов младший сел на место.

Уважая папашин ум, он, тем не менее, был закоренелым пессимистом, если дело касалось людей. Надо сказать, что его пессимизм часто оправдывался, а значит, для него были реальные основания.

Впрочем, в этом случае искать виноватых было глупо. Сами были виноваты.

Когда в прошлый раз они прибыли на этот холм отдохнуть душой и встретиться с прекрасным, то обнаружили прямо на вершине отряд египетских строителей, вовсю ведущих геодезические работы и фараона Митанха. У последнего кажется, была еще какая-то цифра в имени, но Ирокезов младший ее не запомнил. В тот раз, после того как они разогнали и строителей, и фараоново войско, тот пытался объясниться и называл себя полностью, но Ирокезов младший и слушать его не стал.

— Ага. Как же. Буду я вас, фараонов еще и пересчитывать, — объяснил он вопившему от страха монарху перед тем, как забросил того в реку.

Губа у Митанха оказалась не дура.

Как потом выяснилось, он присмотрел холм для собственных надобностей, что Ирокезовых, разумеется, никак не устраивало.

После второго разговора с Ирокезовыми с глазу на глаз, выловленный из реки Митанх решил оставить свою столицу на старом месте и никогда-никогда больше даже не задумываться о переносе ее в Баальбек.

В ответ, в порыве душевной щедрости, Ирокезов старший подарил жизнь всем оставшимся после драки в живых, отпустил фараона с малой частью приближенных восвояси, а остальных поселил у подножья холма в качестве военнопленных.

Но кто же знал, что так выйдет?

Человеческая природа, коей и сами они не были чужды, сыграла с ними дурную шутку. Пленники обжились, откуда-то появились женщины, дети и не успели Ирокезовы глазам мигнуть, как вокруг холма основалось поселения со всеми положительными (финики, молоко, просяное пиво, женщины легкого поведения) и отрицательными (дым, запах навоза, мычание и блеяние) чертами.

Но это было в прошлом, а значит, сделанное никто не сможет сделать не сданным.

Ирокезов старший ткнул сына, выводя его из задумчивости.

— Ладно, не куксись. Смотри… Пусти в душу прекрасное…

Солнце на Востоке — это совсем не то, солнце на Западе. Солнце там — Бог, да и выглядит соответствующе.

На глазах у Ирокезовых восток заалел, тонкая полоска восходящего солнца налилась золотом. Выглянувший из-под земли край светила, словно отточенный магрибский кинжал, прорезал краешек ночи, и темнота сразу отскочила назад, собравшись на западе тяжелыми грозовыми облаками, оставив восходу розовые краски дня.

Восход был по-прежнему прекрасен. Даже Ирокезов младший помягчел сердцем и расчувствовался.

Сын с отцом молча смотрели на солнце до тех пор, пока оно не поднялось над горизонтом и не стало блеском слепить глаза. Они проморгались и поняли, что на смену поэзии восхода пришла проза дня.

Внизу заорали петухи, замычали коровы. Звуки вернули Ирокезовых к обычным мирским заботам.

— Эй, вы там… — негромко, еще находясь под впечатлением увиденного, крикнул Ирокезов старший. — Фиников и быстро…

Не успели эти слова сорваться с губ, как несколько человечков из ближайших хижин выскочили и, держа каждый по корзинке с финиками, побежали на холм. Они неслись вперед и вверх, и Ирокезов младший видел, как никнет под их ногами трава, как не оскверненные никем склоны попираются немытыми ногами. Он ощутил горечь расставания с идеалом.

— Слушай, папенька, отпустил бы ты их?

Бывшие пленные бежали бодро, с удовольствием. Понять их можно было — не каждый день — вот так запросто можно было прислуживать Богам.

— Не уйдут они, — вздохнул Ирокезов старший, чувствовавший что-то очень похожее на то, что ощущал сын.

— Это еще почему?

— Я с них крепкую клятву взял. Богом Аммоном поклялись и еще чем-то. Для них это все… И вообще — у мужчины одно слово. Сказал — значит сказал.

Сын ковырнул ногой землю и, сдерживая закипавший в груди гнев.

— Так что нам, папенька, терпеть это все? Ты хоть представляешь, что тут через год будет?

Ирокезову старшему раньше это в голову не приходило. Он посмотрел на деревеньку, на реку, делавшую там плавный поворот, и предположил, опираясь на богатый жизненный опыт.

— Загородку вокруг поставят, ров, возможно выкопают…

Настигнутый валом пессимизма сын добавил:

— Ага. Верблюдов заведут. А ты помнишь, как верблюд пахнет?

Папаша вспомнил и содрогнулся. Воспоминание это подействовало на него как нашатырный спирт. Он сразу вынырнул из мечтательной задумчивости и пришел в себя.

— Та-а-ак. Надо срочно что-то придумать… Препятствия какие-либо учинить… Воспрепятствовать.

— Воспрепятствовать? — несколько злобно удивился Ирокезов младший. — И как же, папенька ты собираешься препятствовать? Может, стражу наймешь?

— А что, по-твоему, страже нужник не нужен? — ответил вопросом на вопрос Ирокезов старший, пошевеливая мозгами. — Еще чего-нибудь придумай.

— Забор?

— Ага. И собаку рядом привяжу…

— Нет, значит?

— Нет.

— Ну что тогда?

Ирокезов старший шевелить мозгами закончил и смотрел хитро.

— Надо воспрепятствовать, а значит…

— Поставить препятствия, — перебил его сын. — Это ты уже говорил, а я слушал.

— Воспрепятствовать — значит поставить ПРЕПЯТСТВИЯ.

В голосе его слышалось нечто, что заставил Ирокезова младшего понять: сам он имел в виду препятствия, а папенька — ПРЕПЯТСТВИЯ. Между одним и другим невооруженным глазом ощущалась колоссальная разница.

— Ты что придумал? — с радостным нетерпением в голосе переспросил сын. — А? Что-то грандиозное?

Скромно кивнув, папаша назидательно произнес:

— Беда всех грандиозных замыслов состоит в том, что они рано или поздно превращаются в жизнь. Только вот если они воплощаются медленно, то оказываются не такими уж грандиозными.

— Почему?

— Все кругом успевают привыкнуть к постепенным изменениям.

— Мозги туманишь, папенька, — покачал головой Ирокезов младший. — По-простому можно?

Ирокезов старший повертел в пальцах финиковую косточку.

— Представь, что ты сажаешь эту косточку в землю, и она лет тридцать растет, растет, растет и вырастает, наконец, в огромную пальму… Удивительно это будет?

Сын хмыкнул.

— А чему удивляться-то? Ничего в этом удивительного нет.

— Верно. За тридцать-то лет привыкнешь, что она тут растет. А вот если я сегодня посадил, а завтра она выросла выше дома? Тогда что?

Лицо у Ирокезова младшего просияло. Он энергично хлопнул себя по коленкам.

— Понял, папенька! Постиг! Ты тут решил рощу фиников-скороспелок посадить!

— Ну, примерно, — не раскрыл тайны папаша. — Почти угадал…

Распираемый силой, младшенький вскочил.

— А чего мы тут ждем тогда? Чего откладываем?

Ирокезов старший вдел руки в лямки порохового двигателя и взмыл в небо.

Час спустя они приземлились на отрогах ближайшего к Баальбеку хребта и, перенастроив двигатели, начали с их помощью вырезать из коренной породы громадные блоки. По широте души Ирокезов старший задал такие размеры, что только вечеру они смогли состряпать четыре штуки.

Поздней ночью Ирокезовы перетащили их на холм и уложили так, чтоб любому стало ясно, что тут поработали Боги.

Так появилась на свет знаменитая Баальбекская платформа.

Ирокезов старший долго ворочался на своём ложе без сна.

Вернувшись из дальнего похода, он первым делом принес жертву Зевсу- Олимпийцу, справедливо полагая, что если б не Зевс, то всё могло бы быть еще хуже.

Неудачи преследовали его уже вторую неделю. Легкие на подъём и быстрые на ходу они уверенно шли следом, успевая проникать в самые неожиданные места — от солдатского нужника, до ставки Главнокомандующего, а теперь еще и это…

Холода в городе наступили внезапно. Лютый холод сковал реку и заставил жителей забиться в дома. Но хуже всего, конечно, было то, что замёрзла акватория порта. Подвоз хлеба из Африки прекратился, и призрак голода встал над городом. Даже специальные ледокольные триремы, сконструированные Архимедом из Сиракуз, не смогли пробиться к полису. Вмороженные в море, они маячили где-то на горизонте, там, где блеск льда смешивался с блеском холодного неба, ни на шаг не сдвигаясь с места.

Флаг-адмирал отряда, по льду, на собачьих упряжках, сумел все же добраться до города и теперь по утрам, вместе с Императором возжигая благовония в храме Зевса, смотрел, как сиракузцы ломами и земледельческими тяпками пытаются освободить из ледовых объятий обросшие диковинными ледяными украшениями триремы.

Противостояние с природой давалось нелегко. Обмороженных уже считали сотнями. Неслыханное дело! Даже бронзовые цепи на невольниках пришлось заменить на веревки! Правда, на общественной нравственности это никак не сказалось — бежать никто из рабов не пробовал, ибо все, даже даки и фракийцы понимали, что любого, рискнувшего убежать ждет смерть от холода и голода.

Жизнь в Помпеях замирала, и не было, казалось, силы, способной вернуть ее к жизни.

Утром домой к Ирокезовым заявился гонец, вручивший народным героям депешу. Круглая печать на витом шнуре с изображением совы, играющей в бильярд, свидетельствовала о том, что писали её в императорской канцелярии.

Хрустнула и осыпалась крошками промерзшая печать. На заиндевелой вощеной табличке Император писал, что желает видеть Ирокезова старшего. И чтоб немедленно! Запахнувшись в хитон цвета хаки, герой явился на зов.

Уже подходя к Большому залу, он почувствовал лёгкое беспокойство. Неприятности были рядом.

Император сидел, как и всегда около окна, разглядывая город. Вокруг него, не спеша, сознавая свою безнаказанность, бродили мелкие неприятности. Иногда кто-то из них останавливался и гадил прямо на мозаичный пол, а иногда, промахиваясь, на ковёр персидской работы.

Удивительного в этом ничего не было. У Императора топили, а неприятности любили тепло и роскошь.

— Твои? — не скрывая досады, спросил Император.

— Мои, — признался Ирокезов и пнул одну из тварей. Та заскулила и отбежала к дальней стене, чтоб и там нагадить в отместку за обиду. Оба они, и Император и Ирокезов старший несколько секунд наблюдали за тем, как она, меняя цвет, сливается с настенной мозаикой. Когда смотреть стал не на что, Император сказал:

— Я тебя, сам знаешь, как люблю. Но такого терпеть не намерен.

Верхняя губа Императора брезгливо вздернулась наверх. Шкодливой неприятности уже видно не было, но запах! Запах-то! Куда от запаха-то денешься?

— Мало мне разве своих неприятностей? Ты уж давай сам с ними как-нибудь разделайся.

Он сделал руками жест, словно отряхивал их от чего-то липкого.

— Видеть их больше не хочу!

Ирокезов отлично понимал раздражение императора. Хлеба, как он знал, в городе осталось на декаду, мяса на три дня, а вина — на день. (Ну, расходуется вино по такой погоде, расходуется. А чего вы хотите?) Надо было предпринять что-то действительно серьезное. Раздражение нахлынуло как волна, делая все кругом расплывчатым, таким, как если бы он действительно смотрел сквозь лед или воду. Все стало нечетким… Все кроме неприятностей.

Он резко присел, прыгнул вперед. Телохранители из-за штор бросились спасать Императора, но беспокоились они напрасно. Ирокезов, ухватив за хвосты двух самых наглых из мерзких тварей, взмахнул руками. Император присел. С гнусным мявом, над его головой пролетели две туши, и пропали за окном. Из положения «сидя» он проводил их нехорошим взглядом, а потом так же нехорошо посмотрел на Ирокезова старшего.

— Хорошо государь. Я подумаю, — молвил Ирокезов усталым героическим голосом и ушел думать.

Дома его ждал сын. Ни монархию, ни монархов Ирокезов младший не любил и поэтому встретил отца вопросом.

— Чего эта сволочь от тебя хочет?

Ирокезов старший только махнул рукой. Сын, поняв папашино настроение, посоветовал.

— Тут нынче гонец от китайского императора забегал. Сервиз принес. Так я от скуки разбил половину… Пошел бы, отвел душу…

— Фарфор? — спросил Ирокезов старший, поднимаясь. Предложение, как и гонец, пришлись как нельзя кстати.

— Угу. Только быстрее, обед стынет.

Он ушел, а сын крикнул в удаляющуюся спину.

— Ты в зеркало кидай! В зеркало! Если посуду об зеркало бить, то звону больше…

Через семь минут, Ирокезов старший с посветлевшим лицом, вернулся в столовую. А через два часа они подошли к городской котельной, расположенной под Везувием.

Дверь была не заперта, но почему-то не открывалась. Ирокезов младший сунул голову в щель и понял почему. С той стороны двери лежал пьяный котельщик Вулкан. Навалившись плечами, герои вдвинули хозяина внутрь и вошли. Щурясь после яркого света, Ирокезовы огляделись. Смотреть вообще было не на что. Гнусность запустения лезла на глаза так, словно Вулкан специально испоганил все, чтобы выжать слезы из каждого, кто переступит порог котельной. Доброго слова все это не стоило, но Ирокезов сын что-то углядел на стене, дохнул туда и протер рукавом проступившую из грязи медноблещущую бляху.

— Оборудование-то фирменное! — одобрительно сказал он. — Финикийцы делали. Селение Мухулен-заде.

— Да уж больно запущено, — дал волю скептицизму Ирокезов старший. Что говорить — оснований для скепсиса хватало — бардак, гряз и пьяный котельщик. Паутина, словно почетные анархические знамена висевшая по углам, никак не свидетельствовала о добротности всего того, до чего доставал глаз. От этого пейзажа во рту становилось кисло. Чтоб не потерять решимости папаша сказал.

— А, ладно… Чего уж там. Раз решили, так давай дело делать. Главное решиться!

Ирокезов младший, невзирая на последствия, крутанул вентиль, повышающий давление в магистралях. Гул волной прокатился по котельной. Он начинался у котлов и по трубам уходил вверх, рождая дрожь земли. Ирокезов младший, раздевшись до набедренной повязки и сложив одежду в мешок с изображением осьминога, осмотрел баки с мазутом.

Испоганить мазут Вулкан не догадался, а может быть, он и вовсе собирался продать его кому-нибудь на сторону, так что в баках все было в порядке.

— Тут мазуту, папенька, на три года запасено!!!!

Ирокезов старший ничего на это не ответил, так как сидел в топке и очищал её от нагара.

— Редкая сволочь, этот Вулкан, — сообщил он сыну, высунувшись из топки. — Это ж надо так оборудование испоганить…

— Он же подёнщик — попытался оправдать его Ирокезов младший, довольный качеством и количеством мазута. Пропитанной керосином тряпкой он оттирал форсунку от въевшейся копоти.

— Поганщик! — Сурово поправил его отец, зажигая резервный агрегат.

Через несколько часов в городе наступило потепление.

— Слава Ирокезовым! — кричал восхищенный народ. Сам император прослезился и объявил амнистию преступникам с первой степенью обморожения. В море стремительно таяли льды. Ледокольные триремы, освобожденные от льдов, распустив паруса, шли к городу. Навстречу им неслись игрушечные кораблики, что запустили в появившееся ручьи пролетарские дети.

А Ирокезовы ничего этого не видели. Они в это время спали, утомлённые тяжёлой работой, но жизнь не стояла на месте. На свежих проталинах выставлялись столы, и резалась брынза.

В топках шумело пламя. Мелодично гудел в трубах перегретый пар, убаюкивая Великих Сантехников Ирокезовых.

Проснулись они от сквозняка.

Ветер врывался в открытую дверь, поскрипывая створкой и перекатывая между осколков дешевых амфор колбасную кожуру, оставленную друзьями Вулкана. За дверью, около самого порога лежал и сам Главный Сантехник города Помпеи Вулкан. Силы оставили его, едва он переполз через порог, а около котлов толпились неприятности, их было много. Одни бегали друг за другом, другие задумчиво смотрели в огонь, положив голову на лапы. Самые агрессивные и дурно пахнущие, откручивали гайки с котельного оборудования.

Ирокезов старший на минуту опешил, но, едва взглянул на манометр, обрел свою обычную живость. Стрелки стояли далеко за красной чертой. Подхватив одной рукой сына, а другой Вулкана он захлопнул ногой дверь и выскочил из котельной. Громадными скачками, подруливая ногой, как кенгуру хвостом он бросился прочь от Везувия. Обернувшись он увидел, что из жерла вулкана валил густой дым, в котором проглядывались сполохи пламени. Грохот сжал воздух, земля зашаталась под ногами — это изношенное оборудование не выдерживало нагрузки. Прилетевшая неизвестно откуда вулканическая бомба ударила Вулкана по ноге и, проснувшийся сантехник заорал от боли. Ирокезов младший под этот крик соскочил с отцовской руки и спросил на бегу.

— Куда бежим, папенька? Кочуем, однако?

За Ирокезова старшего ответил Везувий. Взрыв, раздавшийся за их спиной, был такой силы, что содрогнулись вся Азия, Африка и Латинская Америка.

Так погибли Помпеи, а Вулкан охромел на одну ногу.

Молнии резали темноту тяжёлыми и сырыми ломтями. Вспышки на мгновенье освещали поле, но темнота всей тяжестью наваливалась на трещины в своём теле и охлопывала их со страшным грохотом, после каждого громового удара земля вздрагивала как в ознобе и сжималась в ожидании новой молнии.

Ирокезовы пережидали непогоду в случайно подвернувшейся пещере. Сквозь сетку дождя видно было, как ручейки дождевой воды скатывались по глине вниз, где собирались в мутные потоки и неслись дальше, чтоб слиться с какой-нибудь рекой…

— Погода то… — неясным голосом сказал Ирокезов старший.

— Стихия… — согласился сын.

Разговор о погоде, безусловно, не интересовал ни того, ни другого, однако обо всём остальном было переговорено в дороге. Путь был дальним. За полгода, пренебрегая всеми техническими новшествами, они прошли от Оловянных островов до Египта.

Торопливость не была свойственна Ирокезовым, поэтому шли не торопясь, отдыхая, где хотелось, останавливаясь там, где природа являла перед их глазами приятные картины единства воды, земли и неба. Дел у них не было. Слегка ошалев от безделья, они ждали, что вот-вот где-нибудь вспыхнет очередная война или мор, или голод и тогда всё встанет на свои места. Их снова позовут и снова начнутся кровавые безобразия. Однако время шло и ничего подобного не происходило. Планета отдыхала. Долгожданный мир снизошёл на землю…

Ирокезов младший, отведя глаза от проёма, глянул на мешки, сложенные у дальней стены. В мешках хранилась провизия, купленная перед последним, самым большим переходом.

— Может, поедим а, папаша?

Его грызла та же тоска, что и отца.

— Отчего не поесть? — согласился Ирокезов старший. Сказано — сделано. Они развязали мешки и, повернувшись спиной к проёму, начали трапезничать. Не успели они набить свои желудки и наполовину, как перед входом послышался шум, и четверо странников появились перед Ирокезовыми.

— Ой, — сказал первый странник, — извините, мы нечаянно…

— Ничего, ничего, — сказал Ирокезов младший, — мы вам рады…

Он действительно обрадовался. Гости могли оказаться разговорчивыми и много чего рассказать.

«А если возгордятся и ничего не скажут, то я им морды побью — какое- никакое, а развлечение…» — подумал сын героя и сам герой.

Ирокезовы разложили перед гостями продукты и разыграли секстет на мешках с едой.

Непогода загнала в гости к Ирокезовым странников, каких было немало и в греческой и египетской земле. Утолив первые муки голода, люди откинулись назад и, давая отдохнуть зубам, пустили в работу языки. По праву хозяев вопросы задавали Ирокезовы.

— Что же потянуло вас в путь, почтенные, в такую-то погоду?

Самый старший из путников вытер руки о бороду, и, закатив глаза, ответил:

— Любопытство. Невинное любопытство.

Ирокезов старший поднял бровь над правым глазом. Эти два старичка и мальчишка вполне могли оказаться дальней тевтонской разведкой. С такими нужно было держать ухо востро. Спину бы у мальчишки посмотреть, да руки у стариков пощупать… Ну, да ничего, успеется…

Он тряхнул головой, сбрасывая наваждение подозрительности.

— Мы идем, — продолжил старец, — в славный город Александрию на праздник.

— Что же это за праздник?

Путники оживились.

— Вы не знаете о празднике? Его дает сенатор Порцион в честь девятой годовщины победы над Карфагеном. В город прибывают танцовщики, фокусники и атлеты. И мы оказались в числе приглашенных.

— Чем же знамениты вы, уважаемые незнакомцы?

Странники напыжились и самый младший, ходивший верно в учениках, ответил.

— Мы — величайшие маги Вселенной. А особенно среди нас велик Визуарий.

Он указал пальцем на того самого разговорчивого старика. Старик благосклонно кивнул.

— Величие мое беспредельно…

В тепле и сухости он и впрямь чувствовал себя всемогущим. Ирокезовы тонко улыбнулись. Тщеславный старик развеселил их.

— Мы благодарим случай, приведший вас в наше убежище — немного напыщенно сказал Ирокезов- младший.

Своим тоном он скрывал усмешку — всемогущий маг не смог справиться с непогодой. Мгновение подумав он решил, что старик мог по глупости своей просто не понять намека и добавил уже совсем откровенно, открытым текстом.

— Мы также сожалеем, что случай этот, оказался связанным с проливным дождём, доставившим величайшему магу столько неудобств…

Ирокезов старший оценил сыновнюю язвительность и неприлично громко хмыкнул.

— Вы считаете, что я должен был прекратить дождь? — проницательно заметил Визуарий — но зачем же вмешиваться в волю Богов?

— Воля Богов священна, — согласился Ирокезов младший, хотя в Бога не верил.

Мальчишка, не сдержавшись, хихикнул. У этого в голове еще бродили трезвые мысли. Визуарий грозно посмотрел на него. Тогда хихикнул и Ирокезов младший.

— Я тебя сейчас в жабу обращу — пообещал Визуарий мальчишке. Но, наверное, передумал и вместо этого ударил его. Тот ойкнул, заскулил.

— Ах ты… маленьких обижать? — разъярился Ирокезов младший. Не то, чтоб он как-то особенно любил маленьких мальчиков. Скорее наоборот — он любил больших женщин, но такая наглость…

Он вскочил на ноги с самыми дурными намерениями.

Костер снизу высветил его фигуру. Ах, как хорош он был! Ирокезов старший даже залюбовался сыном. Тот поднял руки, и могучие пласты мышц прокатились под упругой кожей. Его сухожилия — предмет зависти персидских лучников — вздулись, придавая мощному телу строгие геометрические формы. Пифагор, однажды сказал папаше, что торс его сына по идеальности формы даст сто очков вперед любой трапеции. И Ирокезову старшему, не смотря на присущую ему скромность, пришлось согласиться с мудрецом.

Незваные гости бросились к выходу…

Ночная погоня была долгой. Ирокезов бегал как ветер, но догнать странников сумел только в городе — страх окрылил их ноги. Он долго преследовал их по кривым Александрийским улицам, пока не упал, зацепившись на бегу за угол административного здания…

Так была разрушена Александрийская библиотека.

Эту былину сочинил Ирокезов — младший, описав в ней обстоятельства встречи его и папаши с человеком, впоследствии названном Ильей Муромцем.

Но тут, мне кажется, мы сталкиваемся со случаем искажения исторической правды. Ибо хорошо известно, что до написания былины сам же Ирокезов младший рассказывал об этом иначе. По его словам питье, которое они дали жителю села Карачарова получилось вследствие спора, произошедшего между папашей и сыном о том, будет ли смертельной для нормального человека смесь всех алкогольных напитков, которые повстречаются им на пути из столицы Поднебесной империи до Амстердама. Составление смеси шло на основе двух кувшинов, подаренного Ирокезову старшему императором Поднебесной и прокисшего по дороге вина, а так же остатков турецкого чая.

Как раз при входе в Карачарово отец с сыном в очередной раз передрались между собой и кувшин треснул, чтобы не выбрасывать накопленное, всегда обладавший научным мышлением Ирокезов младший, дал хлебнуть этой смеси первому, кого они увидели.

Чем окончился смелый эксперимент, мы все знаем.