Альфа для центавры

Глава 3

Глава 3.

Гости под куполом

Утро на Ксантаре начиналось не с будильников, а с переливчатого звона птиц, похожих на стеклянные колокольчики. Свет просачивался сквозь купол мягкой позолотой, и казалось, будто само небо дышит. Воздух пах морем, нагретой травой и пылью пыльцы — сладковатой, но не удушливой. Под скалой, где стоял дом, океан перекатывал волны, и от этого звука хотелось жить размеренно, как вода.

Татьяна проснулась раньше всех. По привычке — чтобы успеть «подстелить соломку» дню, который ещё не начался. Комната за ночь подстроилась под неё: стены стали на полтона теплее, пол — как прогретый камень, а окно растворилось в панораму так, будто его никогда и не было. Она села на краю ложа, опустила босые ступни на пол и прислушалась к себе: сердце ровное, мысли — как птицы на проводе, ещё не взлетели.

«Живая. Страшно — значит, важно», — напомнила себе.

Она умывалась водой, которая струилась из невидимого источника в стене и пахла озоном и камнем. Тонкая ткань полотенца казалась тёплым облаком, а в зеркале — её лицо: молодое, собранное, но в глазах — опыт прожитых лет, который не стереть никакими капсулами.

— Уровень, — шепнула она своему отражению. — Держим.

В общем зале уже слышались женские голоса. Сначала — отдельными каплями, потом — ручьём. Кто-то смеялся слишком громко (Алла), кто-то шептал молитвы (Олеся), кто-то уговаривал кого-то съесть «хоть кусочек» (Лина — она уже приспособилась быть мамой всему миру). Пахло тёплым хлебом и зелёным чаем: дом выпекал лепёшки из местного зерна, которое на вкус походило на смесь овса и орехов, и разливал настой с травой, отдающей лимоном и мёдом.

— Доброе, — сказала Татьяна, входя.

— Доброе, — отозвались хором. — Смотри, тут хлеб! И… масло? Это масло?

Масло оказалось мягким, прозрачноватым, пахло чем-то морским и травяным; намазывалось тонко и таяло от тепла пальцев. Женщины смеялись, спорили, как правильно резать лепёшки, ругались из-за крошек — и от этих мелочей пространство, ещё вчера больнично-стерильное, начинало звучать как дом.

— Сегодня мы разберёмся с комнатами, — сказала Татьяна, беря на себя роль распорядителя. — У кого есть особые нужды — говорите сразу. Полина, ты — врач, тебе ближе к выходу. Нина — рядом со мной. Алла — вот здесь, у окна, чтобы ты воздухом дышала чаще, а то будешь гореть и коптить.

— Я не копчу, — фыркнула Алла, но улыбнулась.

— И распорядок, — продолжила Татьяна. — Утром — вода, дыхание, потом — еда. Днём — учимся дому и острову, что можно, что нельзя. Вечером — галерея и разговоры. Мы здесь гости, но гости приличные.

— А если придут смотреть?.. — осторожно спросила Яна.

— Тогда будем смотреть в ответ, — сказала Татьяна. — Мы — не витрина.

Она ещё не успела договорить, как дом будто подтвердил её слова — мягко зазвенел где-то в глубине, и из стен выступили тонкие нити света, образовавшись в воздухе в слова, написанные на незнакомом языке. Символы переливались зелёным, складывались, разлагались. Женщины ахнули.

— Объявления, — сказал за спиной знакомый чистый голос Белого. Он вошёл так бесшумно, что никто не заметил. Длинные волосы, как лучи молочного солнца, были убраны в ленту, на виске — узор, похожий на серебряный лист. — Дом переводит важное. Вам покажет картинками.

Слова распались на изображения: два солнца над куполом; ладонь, осторожно касающаяся листья синих кустов; знак запрета над ярко-алой ящерицей с крыльями; путь от дома к источнику, отмеченный мягкими огнями.

— Это — безопасность, — пояснил Белый. — Здесь всё живое и красивое, но не всё — дружелюбно. Вот эти растения не трогайте: они пахнут мёдом, а жалятся как пчёлы. Эта вода — питьёвая. Это — для купания. Это… — он запнулся, глядя на Татьяну, — место, где не ходите без нас.

— Почему? — спросила она.

— Там тонкий лёд, — вмешался Золотой, появившись уже шумнее: двери будто сами распахнулись перед его плечами. На нём был простой тёмный жилет, под которым мышцы двигались, как большие рыбы. — И тонкая грань. Мы называем это Кромкой. За ней — не для гостей. Пока не для гостей.

— Достаточно, — отрезал тёмный голос Тёмного. Он возник последним, как блик от угля. Волосы распущены, глаза — горячие. Он задержал взгляд на Татьяне, и тот взгляд был не просто прямой — собственнический. — Сегодня в полдень Совет подаст сигнал. Будет протокол. И… — он прищурился. — Гости.

Слово тенью легло на воздух. Женщины притихли.

— Какие гости? — спросила Татьяна.

— Непрошеные, — сухо ответил Тёмный. — Но с правом требовать разговор.

До полудня они ходили по острову, и Татьяна внимательно «записывала» мир в себя. Узкая тропа из гибкого камня вела сквозь травы выше колена, которые пели от ветра, как хор. Кусты вырастали круглые, с листьями как из мятого шёлка, и если к ним присесть, пахло имбирём и дождём. На опушке леса тянулись деревья с выемками в стволах — в них собиралась роса, и в каждой выемке — своё звучание: если провести пальцем, дерево отзывалось, как струна.

— Тут можно играть музыки, — шепнула Нина, с сияющими глазами. — Настоящей.

— Тут можно жить, — поправила её Татьяна. — Если нас оставят в покое.

Они дошли до источника — купальня впадала в белый известковый круг, вода — прозрачная, но отдающая молочным светом. На краю — каменные ложа, гладкие, тёплые.

— Можно? — спросила Алла, уже сбрасывая накидку с плеча.

— Можно, — сказал Белый, — эта вода успокаивает кровь.

Татьяна окунула руки и почувствовала, как вода охватывает пальцы чуть-чуть гуще, чем земная, — словно в ней было больше лунной пыли. Женщины сняли обувь, кто-то смело забрался в воду, и вдруг весь остров наполнился смехом — настоящим, звонким, не истеричным. Сдержанный, как и положено под куполом: но смех.

— Мы красивые, — констатировала Алла, глядя на отражение. — И живые. И… — она утопила лицо в воду и выплыла, отфыркиваясь, — чёрт возьми, мы достойные.

— Всегда были, — сказала Татьяна. — Просто раньше нас пытались в этом разубедить.

— Смотри, — тихо сказала Лина, показывая на дальний берег. По мосту из света шла группа мужчин — явно не из троицы. Высокие, в тех же тканях, со странными белыми отметинами на висках. Один остановился и посмотрел в их сторону слишком пристально.

— Пошли, — сказала Татьяна спокойно. — Дом ждёт нас к полудню.

Она чувствовала: воздух меняется. Под кожей, как статическое электричество — невидимый щелчок.

К полудню остров будто натянул струны. Свет под куполом стал более резаным, тени — короче, ветер — суше. Дом распахнул панорамную галерею. Снаружи, над океаном, завис корабль — не как у Страж-колена. Его корпус был угловатым, будто сложен из тёмных пластин, по которым бежали зелёные узоры, напоминающие следы насекомых на песке.

— Торговый ковчег клана Орт, — произнёс Золотой, и его голос зазвенел металлом. — Они пришли «по праву компенсации».

— По праву чего? — нахмурилась Татьяна.

— По праву цинизма, — отрезал Тёмный. — Они утверждают, что вложили ресурсы в «подготовку товара». И теперь требуют вернуть «часть стоимости». А ещё… — он сжал челюсть. — Доступ к «одиным Истинным», чтобы «оценить совместимость».

— Пусть попробуют, — тихо сказал Белый, и это «тихо» было опаснее грома.

— Это о нас? — прозвучал в женском хоре тонкий голос. — Они… о чём говорят?

— О нас, — сказала Татьяна. — Но говорить будем мы.

Она пошла к галерее. Сердце билось часто, но рука не дрожала. Троица встала рядом, как три грани: холод, сила и огонь.

На площадку ступили трое чужих. Их одежда блестела, как хитин. Волосы — короткие и вкраплённые металлическими нитями. У троих были одинаковые полупрозрачные маски, закрывающие пол-лица; когда они улыбались, улыбка не доходила до глаз.

— Совет Ксантары, — произнёс главный из них, делая легкий поклон, — честь иметь беседовать. Мы пришли по праву. Мы — клан Орт.

— Вы пришли не в тот дом, — сказал Золотой. — Здесь — убежище. Тут ваши права — снаружи.

— Мы приходим без оружия, — главарь показал ладони: на пальцах — тонкие перепонки, как у водных птиц. — Мы приходим за разговором и компенсацией. Прежний владелец узла омоложения имел договоры, счётчики зафиксировали затрату энергий. Мы требуем смету.

— За счётчики платят те, кто ставит счётчики, — холодно сказал Тёмный. — А за украденные жизни платят те, кто крадёт. Вы пришли не туда.

— Никаких жизней не отнято, — чужой чуть склонил голову. — Все женщины живы. Более того — улучшены. Укреплены, очищены. Вы же понимаете, как дорого удерживать молодость? Мы лишь просим вернуть часть вложенного. И… — он улыбнулся, на этот раз дотянув улыбку до глаз, — проверить совместимость. Некоторые Истинные могут быть ценными для межклановых союзов. Мы — за мир. Мы — за гармонию.

— Гармония, — тихо повторила Татьяна. Она сделала шаг вперёд. — Вы называете гармонией то, что сделали на аукционе?

— Аукцион — механизм распределения, — равнодушно сказал чужой. — Кто-то должен определять, где предмет будет нужнее.

— Мы не предметы, — сказала Татьяна. — Мы — люди.

— Вы — единицы стоимости, — поправил он мягко. — Не обижайтесь. Это — просто язык.

— Язык — это способ думать, — отозвался Белый. — И ваш способ — гнилой.

Чужой на секунду потерял живость взгляда. Потом снова улыбнулся:

— Сколько лет вам было на момент отбора, землянка?

— Достаточно, чтобы понимать, что вы — воры, — сказала Татьяна. — И недостаточно, чтобы перестать вас презирать.

— Воры возвращают, если их просят вежливо, — он развёл руки. — Мы просим. Вежливо.

— Вы просите «доступ к Истинной», — вмешался Золотой, шагнув вперёд так, что чужой отступил на ступень. — К нашей Истинной. Это — слово не для ваших ртов.

— О, — чужой вскинул бровь. — Значит, у вас уже произошло «совпадение векторов»? — он даже захлопал ладонями, и перепонки нежно хлопнули. — Примите поздравления! Это делает разговор ещё проще. Слияние кланов, обмен даров…

Тёмный стиснул кулаки так, что костяшки побелели.

— Вы говорите о том, чего не понимаете, — сказал Белый. — И это ваше счастье.

— Татьяна, — чужой произнёс её имя с мягким упоением, как дегустатор — сорт вина. — Да, я знаю, как вас зовут. Ваши сигнатуры остались в системах. Вы — альфа, так? — он почти пропел. — Ваше лидерство — очевидно. Мы предлагаем: вы — встреча с нашими эмиссарами. Вы — смотрите, а мы смотрим на вас. Решение — за вами, но…

— Но? — спросила она, ровно.

— Но от вашего решения зависят потоки, — сказал он сладко. — Много потоков. Мир лучше, когда потоки текут, а не застаиваются.

— Вы только что намекнули на блокаду, — произнёс Золотой, и в его голосе прозвенели камни.

— Мы намекнули на сдержанность, — мягко поправил чужой. — Умение ждать — добродетель.

Татьяна ощутила, как к ней изнутри — не телом, чем-то другим — дотронулся свет. Это был взгляд Белого: без слов, но в нём было «я здесь». С другой стороны — каменная тень Золотого: «я держу». И жар Тёмного: «только скажи».

«Не говори горячим, — приказала себе. — Говори холодным».

— Если вы пришли обсуждать сметы, — произнесла она, — их рассчитают ваши юристы с их юристами. Если вы пришли обсуждать людей — то мы готовы говорить при открытых дверях и при Совете. Если вы пришли смотреть на «совместимость» — вы пришли не туда. — Она шагнула ближе. — Слышите? Не туда.

— Вы отказываете? — голос чужого на полтона охрип.

— Я говорю: у нас — выбор, — ответила Татьяна. — Наш, не ваш.

Чужой улыбнулся уже без улыбки:

— Тогда мы подождём. Потоки любят терпеливых.

— Терпеливые утопают в собственной трясине, — заметил Тёмный. — Мы не будем ждать. Мы будем жить.

Чужой склонился, сделал почти красивый поклон, отступил. Его спутники синхронно повернулись, их угловатые пластины блеснули зелёными жилами. Они ушли так, как пришли: плавно, чуждо. Корабль над океаном дрогнул и стал уходить вверх, оставляя за собой след, похожий на разлитый нефрит.

Дом выдохнул. Женщины загалдели сразу, как стайка сорок: кто-то — со слезами, кто-то — с руганью, кто-то — с нервным смехом.

— Они угрожали? — спросила Лина.

— Они улыбались, — сказала Татьяна. — Это хуже.

— Зачем они «совместимость» хотели смотреть? — Нина говорила шёпотом, будто боялась, что её услышат из космоса.

— Чтобы отнять, — сказал Тёмный просто. — То, что не их.

— Мы не позволим, — твёрдо сказал Золотой.

— Мы — не позволим, — поправил Белый. — Но нам придётся быть умнее.

Татьяна в это время думала о другом: о том, как женщины замолчали, когда она сказала «наш выбор». О том, как в этот миг напряжение в зале стало на полтона ниже. О том, как близко стояли трое — и как от каждого исходила своя температура.

«Альфа, — сказала себе. — Значит, держи планку».

— Так, — она хлопнула в ладони, как в классной комнате. — У нас есть работа. Повар — на кухню. Полина — составь список по здоровью. Алла — собери информацию: кто чем занимался на Земле, какие навыки можем применить. Лина — распределение комнат завершить. Яна — со мной: будем составля́ть «публичные слова» на случай вопросов. Мы — гости, но не рыбы. Привыкаем говорить.

— А если они снова придут? — спросила Олеся.

— Тогда у нас уже будут слова, — сказала Татьяна. — И порядок. А порядок — это броня.

День пошёл в работу. Дом отвечал им охотно, как будто радовался шуму и задачам. Стены становились полками, когда просили «места для вещей»; выдвигали гибкие лотки под обувь; бросали в воздух мягкие, как семена одуванчика, мерцающие подсказки: «сюда — полотенца», «тут — питьё», «здесь — успокоение». На кухне росли из столешницы прозрачные купола — в них хлеб поднимался на глазах, как тёплые подушки.

Татьяна ходила по дому, по острову, по женщинам — и осторожно, как садовник, видела: страх — это бурьян, его надо выкорчевать делом. К вечеру усталость пошла хорошая, рабочая, а не серая, как в больнице времени.

Но с заходом второго солнца (зелёного — мягкого, как травяной свет) снова ощутилась тень. Тень не от корабля — от глаз. На галерею начали подниматься мужчины с соседних островов: официально — «помощь». Неофициально — любопытство. Они приносили ткани, корзины с фруктами (ягоды, похожие на гранат, но с лимонной мякотью), семена пряностей. Вели себя вежливо. Слишком вежливо.

И слишком часто их взгляд возвращался к Татьяне.

— Вы — держите их, — сказал один, светловолосый, с отметиной на виске. — Земляночка. Это достойно.

— Мы держим друг друга, — ответила она. — И не «земляночка». Татьяна.

— Татьяна, — повторил он низко, как пробуя слово на вкус. — У нас принято дарить платок лидеру. На удачу. — Он протянул ткань цвета пыльной лаванды.

Белый оказался рядом так быстро, что это выглядело как фокус. Он взял платок двумя пальцами — вежливо, но без приглашения, коснулся ткани и вернул мужчине.

— У нас принято сначала спросить у Совета, — сказал он мягко. — А пока — благодарим за внимание.

— Конечно, — говорил тот, уже отступая. — Разумеется. У нас всё — с уважением.

— У нас тоже, — раздался с другой стороны голос Золотого, и тень от его плеч закрыла половину галереи.

Татьяна поймала взгляд Тёмного: у него в зрачках плясал огонь. Он не говорил, но его молчание шевелило воздух.

— Вы ревнуете, — сказала она, когда мужчины ушли.

— Я защищаю, — ответил Тёмный, и ни тени улыбки.

— Я говорю о другом, — она прищурилась. — Вы боитесь не за меня. Вы боитесь, что я выберу.

Он хотел возразить — и не стал. Поднял глаза, и в них, поверх жара, мелькнула честность:

— Да.

— У меня есть право выбирать, — сказала Татьяна спокойно. — Как и у любой из нас.

— Или — право быть выбранной, — тихо добавил Белый. — Это — не игра. И не про вежливость.

— Это — про «истинность», — кивнул Золотой. — И про цену.

— Прекрасно, — усмехнулась она. — Давайте договоримся о простом: пока у меня нет выбора — у меня есть работа. Вы — рядом, но не над. Согласны?

Трое переглянулись. Разные, а сейчас — как один.

— Согласны, — сказал Золотой.

— С условием, — добавил Тёмный. — Если кто-то ещё раз протянет тебе «дар» без спроса — я ему отрежу руку.

— Согласен, — сказал Белый неожиданно, глядя ей в глаза. — Но сначала мы предупредим.

— Сначала — предупредим, — согласилась она. — Потом — режьте, сколько считаете нужным. — И впервые за день рассмеялась. Нервно, но искренне.

Вечером дом изнутри стал похож на костёр: стены дали тёплый оттенок, потолок «открыл» звёзды купола, и прямо над залом загорелась россыпь огней — как если бы они сидели на траве, а не в доме. Женщины устали и стали мягче. Кто-то пел — тихо, полушёпотом, на землецком языке. Алла рассказывала анекдоты, спотыкаясь на словах, но ровняясь смехом. Лина кому-то заплетала волосы. Яна рисовала на стене пальцем — и тонкие линии, будто светлячки, складывались в кошку, которая перебирала лапами и смеялась изнутри мурлыканьем.

Татьяна стояла у окна. Океан дышал. Под куполом летали маленькие светляки — они появлялись только вечером, когда второе солнце уходило за горизонт. Она дотронулась до стекла — прохладного, гладкого — и подумала: «Может, это и есть дом. Может, у дома есть не адрес, а чувство».

— Не уходи в тишину одна, — сказал Белый за спиной. Он стоял на расстоянии ладони, но его присутствие ощущалось иначе — тихой полной нотой. — Тишина умеет шептать то, чего нет.

— А шум — закричать то, чего боишься, — ответила она. — Я найду середину.

— Я помогу, — сказал он.

— Мы все, — добавил Золотой, подходя справа; и Татьяна почувствовала, как воздух уплотнился — стало теплее, надёжнее. — Мы — твоя стена.

— И огонь, — сказал Тёмный. Он не стал подходить близко — опёрся плечом о колонну в метре. — Если надо — сожгу любую тень.

— Не надо, — мягко сказала Татьяна. — Я сама умею. Но знать, что вы рядом, — приятно. — Она помолчала. — Слишком приятно.

Белый вдохнул, как будто хотел что-то сказать — и передумал. Золотой кивнул своим каменным кивком, в котором было больше тепла, чем во всех словах дня. Тёмный усмехнулся краем губ.

— Спи, — сказал Белый. — Ночь длинная. Утро — будет.

— Утро — всегда бывает, — ответила она. — Даже если ночь длиннее, чем хочется.

Под куполом зажглась новая стая светляков, и на секунду показалось, что они сложились в знакомое слово. «Дом», — подумала Татьяна. И впервые за всё время позволила себе лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза — не как в убежище, а как дома: повернув голову на бок, на привычную ладонь, с тихим выдохом.

За стенами дом дышал. Океан отвечал ему низкой песней. Где-то далеко в ночи — на чёрной высоте — тонко и сдержанно загорелся острый огонёк. Чужой корабль не улетел далеко. Он ждал.

«Ждите, — улыбнулась Татьяна самой себе. — У меня есть работа. И — я».