Алло, милиция? Часть 2

Глава 21

О случившемся в Чернигове поначалу не расспрашивали.

Репетиция началась обычно, правда, не обошлось без шуточек. Кашепаров открыл футляр баяна, и оттуда выскочила живая мышь! Народ ржал, всё же первое апреля, а Анатолий ругался на чём свет стоит и тщательно осматривал меха — не разгрызла ли она чего-нибудь.

В перерыве Серёгин утащил Егора в администраторскую. Туда же зашли Мулявин с Пенкиной, Кашепаров, Мисевич и Дайнеко.

— Егор! Ты ничего нам не хочешь рассказать о происшествии у гостиницы? — нажимал Юрий. — Ты сбежал из автобуса и опоздал на поезд как раз тогда, когда Волобуев вылетел из окна. У нас его все терпеть не могли. Но не до такой же степени! А я припоминаю твои расспросы про него.

— Колись! — добавил Мисевич.

— Колюсь. Да, я действительно готов доказать, что в Горьком Волобуев убил Сафронова, придержав ему голову во время метания харча, чтобы скрыть постыдный факт: Сафронов под носом оперативного сотрудника КГБ пытался распространять наркоту среди участников ансамбля. Вернувшись в гостиницу, чтоб забрать пакет Медведко, я встретил на коридоре Волобуева и не сдержался, выпалил ему всё в лоб. Почему он отреагировал столь бурно, спросите сами, когда его привезут в Минск. И если вы думаете, что я набросился на него, избил, скрутил и вышвырнул в окно, то нет. А в Минск меня подвезли на машине. В пять утра был уже дома.

— Наркотики — это ни в какие ворота, — бросил в пространство Дайнеко.

— Водки вам мало, — прошипела Пенкина, хотя, судя по прозвищу, шипеть должен был как раз Змей-Мисевич.

— Подвожу итог, и больше не будем к этому возвращаться, — резюмировал Мулявин. — Вспомните, как нас прижала прокуратура в семьдесят девятом за всякие художества? Не слушали вы меня… И был бы конец всему. Говорят, сам Машеров за нас вступился, сказал прокурору республики: считаете их виноватыми — сажайте, но после берите гитары и сами играйте не хуже «Песняров». Теперь Машеров мёртв, нынешний благоволит, но уже совсем не то. Так что запомните: скандалов не потерплю. При случае нам припомнят и новые грехи, и семьдесят девятый. Егор! Тебя послушать, ты как бы и не виноват вообще. Но нам скандалы не нужны. Никакие. Предупреждаю в первый и в последний раз. В качестве наказания исключаешься из состава в Мексику. Если не пустят Бернштейна, срочно ищем другой бас на замену. Да я сам сыграю бас, если припрёт. Всё! Репетируем.

— А в Грузию…

— В Грузию — ладно, — смилостивился Мулявин. — Но у тебя же какие-то госэкзамены?

— Помогите с письмом от Министерства культуры в Белгосуниверситет, что уникальному таланту Евстигнееву нужно перенести и госы, и диплом.

— Действительно — уникальному, — усмехнулся в усы Мулявин. — Ещё никого из состава «Песняров» не подозревали, что выбросил товарища из окна.

Практически заброшенная учёба, а требовалось нарисовать от руки хоть какой-то диплом, срисовав его с трёх-четырёх книжек, проблемы с вузом, потому что Егор впервые зашёл в здание юрфака на Московской, 17, понятия не имея, где кафедры, библиотека, деканат, требовала совершенно недетских усилий. Он не узнавал преподавателей, прекрасно знавших в лицо особо старательного отличника, и одногруппников, не жаловавших заносчивого комсомольца-активиста и стукача, десятки раз попадал в дурацкие ситуации и выходил из них безо всякой чести.

Бурный роман с Элеонорой придавал сил. Она знала его только с одной стороны, и в пределах этого общения ему не приходилось никем притворяться. Если что-то выходило не так, Эля неизменно переводила всё в шутку, иногда язвительную, даже пошлую, но смывающую неловкость, как прибой смывает неприличное слово, начертанное на песке у воды.

Он ночевал у подруги с понедельника на вторник, и 6 апреля утром его взяли — прямо на ступенях юрфака.

— Евстигнеев! КГБ республики, инспекторское управление. Пройдёмте с нами.

— Занесите в протокол — сопротивления не оказал.

— Что у вас в сумке?

Сотрудник, предъявивший удостоверение, был в тёмном плаще и шляпе, под горлом виднелся узел галстука.

— Спортивная форма. В девятнадцать у меня тренировка. Надеюсь, завершим к этому времени.

Никакой гарантии, что надежда осуществима, на лице гэбиста не отразилось.

Они работали вдвоём. Один сел за руль «Волги», почему-то серой, второй с Егором сзади. Машина заехала с Комсомольской к Американке, но задержанного повели в совершенно иную часть здания, точно также разделённую на кабинеты, как Минское управление.

Офицер повесил плащ и шляпу в шкаф, Егору не предложил раздеться и только указал на стул. Тот опустился на него, расстегнув куртку.

— Гражданин Евстигнеев! Ваше имя-отчество, год рождения, место рождения…

— Стоп-стоп! Простите, вы не назвали своё имя-отчество.

— Ростислав Львович.

— Очень приятно, Ростислав Львович. Скажите, это — допрос по уголовному делу? Вы предупредите меня об ответственности за дачу заведомо ложных показаний?

— Нет. Ещё не уголовное дело. Но если оно будет возбуждено, вас предупреждать не будут, потому что вы — подозреваемый в умышленном нанесении тяжких телесных повреждений нашему сотруднику при исполнении им служебных обязанностей.

— Прекрасно. Пока уголовного дела нет, я не имею права что-либо вам раскрывать иначе, чем по приказу моего куратора — Сазонова Виктора Васильевича.

— В чём же он вас курирует?

— Я — агент «Вундеркинд». Первоначально состоял на связи в «пятаке», потом во втором главке, с Нового года работаю одновременно на оба управления. Раскрыл теракт по взрыву гастронома на Калиновского, 46. Для внешних приличий, вы знаете, наверно, преступление квалифицировано как халатность.

— Возможно, вы действительно знаете Сазонова. Но о том, что вы будете представляться якобы агентом под псевдонимом «Вундеркинд», нас предупреждали. И о лжи, направленной на дискредитацию КГБ БССР.

— Позвольте угадать, Ростислав Львович. Предупредил вас майор Николай Николаевич Образцов из «пятёрки». Тот, кто со своим непосредственным начальником ездил в Чернигов замять ЧП с Волобуевым.

— В любом случае, Егор Егорович, я хотел бы услышать для начала вашу версию.

— Ну, раз от меня все отказались, слушайте. Правда, рассказ будет небыстрый.

— Мне не нужно к девятнадцати на тренировку. А вы, похоже, не успеете ни на неё, ни на следующую.

Спокойно, сказал он себе. Именно об этом предупреждал Сазонов. Но даже тот всего не предвидел. Видно, у Образцова с его начальством что-то крепко задымилось.

Егор начал рассказывать с возвращения из Москвы.

— Ходатайствую о допросе моего тренера. Образцов, имея с ним доверительные отношения, просил привести меня как агента в форму, потому что были кое-какие проблемы с самочувствием.

— Я бы посоветовал вам сто раз подумать, прежде чем настаивать на версии, что вы — наш агент. Слишком много следов оставляет сотрудничество с КГБ в наших документах. Проверили — нет ничего.

— Хорошо искали? Я подскажу, где именно. Во-первых, и Образцов, и Сазонов выплачивали мне некоторые суммы на оперативные расходы. Полагаю, в бухгалтерии должны были сохраниться бумаги. Во-вторых, я несколько раз передавал информацию по телефону через дежурного, называя оперативный псевдоним, в журналах должны были остаться записи. Пометьте даты, — он назвал их, а также телефон, по которому оставлял сообщения. — Для командировки в Смоленск с помощником Сазонова по имени Аркадий, фамилию не помню, мне изготавливалось фальшивое удостоверение сотрудника милиции. Был выходной, ваши спецы меня наверняка отлично запомнили. А теперь самое интересное. Я беседовал с капитаном Управления КГБ по Черниговской области, дежурившим 30 марта, сообщил ему, что являюсь агентом «Вундеркинд» и нуждаюсь в срочной связи по закрытой линии с куратором Образцовым. Уверен, ответ Минска с подтверждением существования агента «Вундеркинд» ими зафиксирован. Если Образцов или кто-то ещё уничтожал все следы моей деятельности с белорусской стороны, на украинской он не имел возможности подчистить.

Инспектор лихорадочно что-то чёркал на листке бумаги.

— Всё?

— Нет, далеко не всё. Я разговаривал из Чернигова с Образцовым. Часть информации касалась деятельности второго главка, эту информацию получил Сазонов и расспрашивал меня о ней. Каким-то образом этот разговор отражён у вас? Иначе в связи с чем четверо сотрудников «пятака» понеслись как с хрена сорвавшись в Чернигов?

— Выбирайте выражения.

— Учту ваше замечание, Ростислав Львович. Но сложно сохранять спокойствие, когда негодяи намерены обвинить меня в преступлении, которое я не совершал, и вычеркнуть годы безупречной службы на благо госбезопасности.

— Продолжайте.

Он рассказал историю с ЧП в Чернигове до момента включительно, когда двое сотрудников «пятёрки» слушали аудиозапись.

— Понятно. Теперь я расскажу их версию, и убедительных аргументов против неё я пока не услышал. Вы шантажировали Волобуева совпадением мотива двух песен — протестной и антикоммунистической, требуя денег. Когда он отказался пойти вам на уступки, вы внезапно напали на него, избили и выбросили в окно с намерением убить. Поскольку в его одежде было обнаружено удостоверение КГБ БССР, из больницы сообщили в Минск, оттуда выехала бригада, а до этого сотрудники местной госбезопасности задержали единственного из состава «Песняров», скрывшегося после падения Волобуева из гостиницы. Вас.

— В общем, мне понятны соображения Образцова, когда он несёт эту ахинею. Он рассчитывает, что вы ни при каких условиях не будете собирать информацию в Украине, чтоб, не приведи Господь, что-то лишнее не узнали бы коллеги из КГБ УССР и не заложили в Москву. Чтоб не просочилось лишнего наружу, хотелось бы осудить меня закрытым судом на основании только свидетельских показаний Волобуева и Образцова… Скажите, вы даже под страхом смерти не свяжетесь с УКГБ по Черниговской области? Чтоб подтвердили, что я сам к ним пришёл, без всякого задержания, и просил связи с минским куратором?

— Свяжусь. Если сочту необходимым.

— Вот. Что и следовало доказать. Вас, Ростислав Львович, я не имею оснований заподозрить в нечестной игре. Но не выносить сор из белорусской избы вас наверняка обязали.

— Вы вольны предполагать всё, что угодно. Но суд принимает во внимание только факты, а не предположения.

— Убедили. Тогда как Образцов объясняет факт записи моего разговора с Волобуевым, пока тот придурок не вышиб раму и не вылетел в оконный проём?

— Образцов предупреждал, что вы будете говорить о какой-то аудиозаписи, но не сможете её предъявить.

— Вот как. Скажите, вы с ним просто беседовали или он дал письменные показания? Может, неправильно его поняли?

— Он написал исчерпывающе подробный рапорт. В нём есть непонятные мне места, не скрою. Например, не могу взять в толк, почему, доставив вас в Минск, полковник Головачёв позволил уйти и не отвёз в ИВС. Образцов объясняет, что ждали показаний Волобуева, когда тот придёт в себя.

— Отлично. Значит — не отвертится. Просто бедняга не знает, что черниговские товарищи дали мне второй магнитофон и позволили снять копии. Одну могу презентовать. Но она не со мной. Там отчётливо слышен мой разговор с Волобуевым, его угроза «ты выйдешь через окно» и «умри».

— Где кассета?

— Минуту. Я выдам её только в присутствии полковника Сазонова. Простите, ему доверяю чуть больше.

Такой поворот несколько озадачил инспектора.

— Хорошо. Сазонова я отыщу. Проверю самые простые вещи — в бухгалтерии Минского управления, в дежурке и в спецсвязи. А вы…

— С готовностью посижу в камере. Справедливость того стоит. Сразу предупреждаю: кассета не в квартире и не в общежитии. Можете не утруждаться оперативным осмотром жилых помещений.

Его заперли в отдельном помещении, не камерного типа. Не обыскали. Похоже, Ростислав Львович поверил ему и не считает задержанным, хоть изображает из себя твердокаменного.

Больше всего поражала очень грубо и наспех слепленная версия с отрицанием сотрудничества с КГБ. Дырок и нестыковок в ней оказалось многократно больше, чем гладких мест. Минимальная проверка — и она провалится.

Ждать пришлось более двух часов. Когда уже хотел стучаться и проситься в туалет, Ростислав Львович сам отпёр дверь.

— Ваше?

В руках он держал развёрнутое удостоверение оперуполномоченного угрозыска. А ведь Образцов знал про эту ксиву! Не вспомнил в запаре, не удосужился изъять. Или не смог.

— Моё. Фуфловое. В Первомайском РОВД я был всего лишь стажёр на практике. И не в розыске, а в следствии. Позвоните начальнику следственного отделения Сахарцу или его заму Вильнёву, подтвердят. Или в деканат, у них отчёт о прохождении практики в следствии, а не в милиции.

— Хоть что-то подтвердилось. Ещё раз: где кассета?

— А где Сазонов?

— Хотите обратно в камеру?

— Лучше в эту, чем в тюремную.

Инспектор раздражённо тряхнул головой.

— Вы осведомлены о некоторых секретных тонкостях нашей службы как настоящий внештатный сотрудник. Единственный ваш прокол — у агента не бывает двух кураторов. Но наглеете так, как наши люди не смеют.

— Удивлю, у Сазонова ровно такое же мнение. Можно в туалет? Потом вернусь в клетку.

— Ладно. В туалет, потом ко мне в кабинет.

Процесс мочеиспускания никто плотно не контролировал. Да и гэбешник ждал у своей двери в дальнем конце коридора. Конечно, без пропуска отсюда не вырвешься. Но и с задержанными так не поступают.

— Ростислав Львович! — сказал он, вновь опускаясь на стул у стола инспектора. — Как говорят в американских детективах, давайте сотрудничать. Интерес республиканской конторы состоит, чтоб сведения о проделках вашего «пятака» из Минского управления не просочились в Москву, верно? Я подпишу любое враньё для Москвы, но реабилитирующее меня в случае с Волобуевым и позволяющее продолжить нормальную работу в двух длящихся операциях — в «Песнярах» и ещё одной комбинации контрразведки, о которой вы вряд ли осведомлены.

— Вы — здравомыслящий с виду молодой человек. Образцов предупреждал о вашем шизофреническом стремлении выдать себя за агента.

— Сойдёмся на том, что у меня временное просветление. А пока как истинный псих предлагаю вам послушать музычку. При её звуках у полковника, вы назвали его фамилию — Головачёв, было такое выражение лица, словно он собирался застрелить Образцова. Кассеты со мной, нужен магнитофон.

Такой нашёлся в ящике стола.

Прозвучали «Муры», потом каталонская версия.

— Сходство налицо. И что?

— Головачёв едва за голову не схватился и сказал: если «Песняры» исполнят на гастролях по Латинской Америке польскую антисоветчину в переводе на испанский, «Голос Америки» раструбит на весь свет. Включить её в репертуар «Песняров» настоял ваш драгоценный Волобуев. Свидетели: весь ансамбль «Песняры». Вот почему я начал его подозревать в гнили. Офицеров «пятака», слышал ещё их другое название — «пятка», волновало совершенно другое: спрятать преступления своего офицера любой ценой. То есть ценой моей головы.

— И вы не вымогали у Волобуева деньги?

— Конечно — вымогал. Тот постоянно брал мзду с нашего администратора Серёгина за всякие левые операции. Я надеялся, что Волобуев, согласившись для вида, отложит активные действия до Минска. Заставлять ваших тащиться в Чернигов я, естественно, не собирался. Но Волобуев оказался не только козлина и вражина, ещё и нервы ни к чёрту. Кинулся на меня. И получил.

— Вы справились с подготовленным офицером КГБ?

— А что там справляться? Если бы Образцов не спрятал моё личное дело, вы бы знали — у меня чёрный пояс по карате и золотая медаль городских соревнований в фулл-контакт. Убить вас и вашего водителя около здания юрфака я мог так же легко, как если бы держал автомат Калашникова. Но по-прежнему пытаюсь объяснить, что мы с вами — на одной стороне, законности и справедливости. Образцов и Волобуев радеют не за госбезопасность, а только за свои шкурные интересы. Головачёв или крепко зажмурил глаза, или активно покрывает, не знаю.

Нервный разговор в таком же ключе продолжался ещё минут десять, пока не раздался стук в дверь. Вошедший пожал руку инспектору, потом повернулся к Егору.

— Ты? Предупреждали же, что длинный язык и авантюризм тебя до добра не доведут.

— И я тебя рад видеть, Аркадий.

Они тоже обменялись рукопожатиями.

— Капитан, вы хорошо знаете этого человека?

— Как облупленного, Ростислав Львович. Егор Егорович Евстигнеев, 1960 года рождения, наш агент, приносящий много полезной информации и максимум хлопот одновременно.

— Псевдоним?

— «Вундеркинд». Он что, не назвал?

Услышав самое краткое изложение истории задержания Егора, подробности инспектор опустил, Аркадий, прекрасно сохраняющий бесстрастность на физиономии, в этот раз не скрывал эмоций и не выбирал выражений.

— Ростислав, вы же сами ещё до моего прихода поняли, что выдуманное Образцовым — редчайший бред, не выдерживающий даже минимальной проверки.

— Само собой. Но если бы я получил приказ счесть этот бред святой правдой, то приказ — есть приказ. Егор! Где кассета?

— А где Сазонов?

— Едет в Минск, — ответил Аркадий. — Услышав, что тебя задержали, перезвонил мне и срочно возвращается.

— Позвольте вопрос, товарищи офицеры. Когда Волобуева привезут сюда?

— На следующей неделе. Как врачи разрешат, — признался инспектор.

— А пока его охраняют люди Головачёва, которым приказано пресечь утечку от него информации любой ценой, — Егор вздохнул. — Его точно живым привезут?

— Давайте не будем забегать вперёд, — предложил Ростислав Львович. — Полагаю, Образцова придётся отозвать немедленно.

— Я могу забрать Егора? — спросил Аркадий.

— Под вашу ответственность. Давайте так, Егор Егорович. Жду вас завтра к девяти ноль-ноль. Будьте любезны прихватить копию кассеты.

— Прихвачу. Но это ещё не всё. В личном деле лежит моё заявление на имя начальника пятого отдела, подписка о сотрудничестве и неразглашении, а также многочисленные рапорты в связи с неблагополучными явлениями в Белгосуниверситете, с гастролями «Песняров» по Центральной России и расследованием взрыва на Калиновского, 46. Если Образцов сделает их достоянием общественности, мне нужен будет отъезд в Россию, новая личность, документы. Знаете ли, ни университетские, ни милиция, ни музыканты не любят агентов «кровавой гэбни».

— Справедливо. Очень надеюсь, до распространения компрометирующих сведений не дойдёт. Аркадий, уводите вашего «Вундеркинда». Меня он тоже утомил.

На коридоре Егор признался:

— Клянусь, жопа от страху мокрая. Если бы и ты начал крутить хвостом, не знаю, не видел, он на нас не работает…

Капитан положил ему руку на плечо.

— Мы тоже работаем далеко не всегда в белых перчатках. Но хотя бы своих не бросаем. Тем более подписан приказ главы КГБ БССР о поощрении тебя за раскрытие взрыва в гастрономе. Если генерал увидит в справке, что человек с фамилией, удивительно напоминающей фамилию известного киноартиста, в течение недели упомянутый как наш герой, а потом как посторонний, поломавший офицера из пятой управы, у него непременно проснётся любопытство. Не исключено, победная реляция уже отправилась в Москву…

— Так какого хрена Образцов…

— Скорее всего — приказ. Хоть сдохни, но делай что хочешь и похорони безумную историю, что сотрудник убил постороннего гражданского, а ещё пытался убить нашего же агента на связи. Вот Коля и сделал всё, что мог — попытался перевалить дерьмо на твою голову. Бестолочь.

— Значит, я бросаю «пятак». Хрен им в зубы, а не сотрудничество.

— К «Песнярам» они тебя внедрили? Не сжимай зубы в потугах сохранить служебную тайну. Сазонов приказал забрать оперативное сопровождение ансамбля для предотвращения их использования иностранными разведками.

— Мулявин не хочет меня в Америку брать. Боится после скандала в Чернигове.

— Я его попрошу переменить решение.

— Ты? А ты кто такой?

— Завтра узнаешь. Да ладно, можно и сегодня. Сотрудник Белгосфилармонии, помощник художественного руководителя ансамбля «Песняры».

— Иди ты… Поздравляю. Поправишь материальное положение.

— Так полставки всего, — понизил голос Аркадий при виде приближающейся навстречу пары офицеров. — Ставка восемьдесят, полставки — сорок.

— И десять рублей с каждого концерта в Минске или на гастролях, если ты ездил с нами. Гастроли — это минимум сорок концертов, четыреста рублей.

Аркадий, отпиравший дверь своего кабинета, замер с ключами в двери.

— Брешешь?

— Сам увидишь. Нет, ну ты можешь сдавать излишки в кассу КГБ. Позволь угадать: ты будешь первый, начиная с орлят Дзержинского, кто решился на подобное. Предупреждаю, работа нервная, вредная.

— Чем?

— После каждого концерта бабы гроздьями виснут. Такие, что у тебя встанет, даже если с детства импотент. А низзя.

— Справлюсь. Пока что Сазонов велел быть тебе родной матерью.

Они зашли, наконец, в кабинет Аркадия. Снимая куртку, Егор увидел под оргстеклом, накрывшим столешницу рабочего стола оперативника, маленькую цветную фотку, на ней — Аркадий, улыбающаяся женщина и пара детишек трёх-пяти лет.

— Родной матерью? Грудью кормить?

— Провести с тобой вечер и ближайшую ночь. До очных ставок с «пятаком». Головачёв наверняка узнает, что ты отпущен. Значит, дело раскручивается не по их тупому сценарию с непризнанием существования агента «Вундеркинд». Что им с отчаяния в башку стукнет, никто не предскажет. Перекусим, отвезу тебя в спортзал, потом заберу. Домой к тебе не нужно.

— Нужно рядом, в соседний дом. К моей девушке. У неё спрятана запасная кассета. Могу там и переночевать. Хочешь, спрошу, есть ли на примете сговорчивая некрасивая подружка для тебя?

— Почему некрасивая? Ладно, к девушке заедем. На пять минут. А потом переночуем на конспиративной квартире.

После тренировки Егор заскочил к Элеоноре без предупреждения. Открыв дверь, она удивлённо приподняла бровь.

— Внезапно. Проверяешь, не привожу ли я мужиков?

— Да, родная. Заодно и проверил. Но мне нужно забрать пакет, оставленный у тебя в шкафу.

— Сразу убегаешь?

— К сожалению. Внизу ждёт машина. Конечно, четверть часа водитель подождал бы, но вот так, по-кроличьи, это не для нас с тобой. Давай завтра, не торопясь.

— Вижу что-то случилось… — сексуально-сооблазнительный прищур уступил место тревоге. — Как я сразу не сообразила!

— Уже с большего утряслось, — он обнял её, с удовольствием зарывшись лицом в пушистые русые локоны. — Но я начинаю тебя бояться. Ты слишком проницательна.

— То ли ещё будет, когда тебя узнаю лучше.

— То ли ещё будет ой-ёй-ёй. До завтра!

Завтра обещало быть насыщенным днём.