Алая ярость. Часть 1

Продолжение следует

Пока, чтобы не было скучно, немного того, что будет в следующей части книги:

…

— Вставай, Глен. — маленький юркий Солти дергал друга за плечо. — Вставай!

Глен сел, уставился на него и вздохнул. Хотелось спать. Но…

Главное «но» уже слышалось невдалеке. Мар-бас Хайнрих Хорне, старший наставник морской школы, шел в их сторону. Равномерно стучала крепкая, хотя и тонкая трость, скрипели высокие капитанские ботфорты. Раз-два, раз-два, подъем, лентяи! Перчатка на эфесе тесака, бас Хайних не признает парадных мечей или шпаг, обзывая их «говенными зубочистками», годившимися только дамам юбки на танцульках в ратуше задирать. Встать, отродье водянки и морского цыгана, кто разрешал лежать! Ши-и-х, бац, ай, ой, простите бас Хайних! И трость, решившая больше не выбивать пыль из одеяла, стучит дальше.

Глен вскочил, вытянул чулки из-под тюфячка, съехавшего с кровати за ночь. Цаплей прыгая на одной ноге, торопливо начал натягивать правый. Шерсть, вымокшая вчера и не высохшая за ночь, налезать не хотела. Печи еще не топили. Городской совет дров не выделил, меценаты не вернулись с летнего отдыха и почти всех моряков города все еще носило где-то по волнам.

— Что это у нас тут? — проскрипел Хорне где-то за спиной и рядом с ухом Глена. — Еще одно недоразумение на голову воспитателей?

— Никак нет, бас Хорне! — гаркнул Глен, разворачиваясь на пятке. — Юнгмарен Гл…

— Рот прикрой, юнгмар. — наставник сплюнул на пол. — Вытри и бегом на построение.

Школа мореходов, просыпалась, одевалась, гомонила и выстраивалась у нескольких гальюнов. Мерзла в утренней свежести каменного мешка, отданного бывшим городским головой для будущих шкиперов, корабельных дел мастеров и штурманов. Стреендам, город, живший морем, хотел иметь достаточно хороших моряков. Слишком уж многие не возвращались назад, оставаясь где-то за окоемом, уходили на корм рыбам, сгнивали от цинги, захлебывались кровью в боях с пиратами.

Глен нацепил тугой красный кафтанчик, выделенный от щедрот меценатов каждому воспитаннику, похлопал по бокам. Согреться не получалось, зубы стучали друг о друга. Ногой затер плевок, ненавидя баса за такой поступок, и поискал глазами друга. Найти того не получилось. Солти уже убежал к дальнему гальюну, втесался в очередь, разгоняя совсем лопоухих первогодков.

Школа, помещавшаяся в переделанном двухэтажном пакгаузе, недовольно гудела. Наставники, басы, уже не орали, работая тростями. Тресь, шмяк, уууу, за что, бас Хюмле, я ж… а-а-а, не надо за ухо! Хорне прикрикнул на слишком ретивого и совсем молодого, всего пять лет в море перед приходом в школу, Хюмле, разменявшего двадцатую весну, собрался ковылять дальше.

— Здравствуй, шкипер. — Стук-стук-стук деревом по дереву, Роди, старый добрый Роди подошел из своей комнатки.

— Здравствуй, боцман. — Хайнрих пожал шероховатую клешню без мизинца и безымянного. Хватка у друга все еще ого-го. — Хорошо спал, старый пес?

— Суставы ныли, шкипер. — Роди хохотнул, — А так как от старушки Ми вышел в лучшие годы.

— Рановато прикладываешься. — Хайнрих вздохнул. Запах грога не скроешь. — А если попечители появятся?

— Рановато им появляться, еще тепло и хватает дел за городом. — Роди с хрипом прочистил горло, харкнув куда-то в угол и тут же поймал пробегавшего воспитанника, отправив того за тряпкой. — Странные новости, шкипер, чтоб мне в море не выйти.

— Ты был в порту? — Хорне стоило догадаться и самому. Говорится же, варишь грог — жди гостей на запах. С утра в школе ничем таким не пахло. Раз так, то где еще можно принять ядреного пойла, сроднившегося с моряцкими душами, как не в порту?

— На пристанях. Хотел, шкипер, прикупить свежих гребешков, сазанки, может даже и акулий плавник.

— Роди, — Хорне стукнул тростью — так-так. — Я не сержусь на тебя, только не нализывайся как в последний раз, и не трави попусту. Рассказывай.

— Лодки не вернулись с ночного лова. — Боцман хотел еще раз прочистить горло, наткнулся на тоскливые глаза воспитанника, ждущего рядом, и передумал. — Ни одна. Уходили далеко, вчера вернулся «Гульди», ребята видели морских маток. Так что, сам понимаешь, лодки ушли в Зеенсмарку.

Хорне стукнул тростью, и еще раз. Так-так, глухо отозвались доски настила. Так-так, каждый раз, когда шкипер задумался. Так-так, этот звук Роди слышал перед тем, как в последний раз видел свою ногу. Каракатицу ему самому в зад, но боцман испугался.

— Что еще видели парни с «Гульди»? Паруса, корабли, еще что-то?

Зеенсмарка, чертов архипелаг, кусок земли, торчащий в трети дневного перехода для баркасов. Странное место, постоянно окутанное туманами и нередко подкидывающее неожиданно выскакивающие мели.

— Да нет. — Роди почесал затылок, проведя по волосам, отросшим по плечи. — Они шли с южной стороны Зеенсмарки. Туман, никаких тебе кораблей, кроме нескольких доккенгармцев, так те прошли еще раньше, шли к Оловянным островам, вроде как.

— Кракен, марегейсты, серпенты?

Роди понимал, к чему клонит шкипер. Выброситься на мели Зеенсмарки, пусть и новые, незнакомые лоцману, все карбасы не могли при всем желании. Тем более, на морских маток, огромных и добродушных тюленей, всегда ходил и люггер. Раз так — что за напасть?

Кракены редко подходили к берегу, предпочитая открытое море. Марегейсты, утопленники, куда более схожий вариант. Но разве хотя бы раз видели их здесь, у самого Стреендама? Не говоря про отрицание их церковью Мученика, и покаяние, налагаемое на пускающих «байки», как говорит отец Гьюнт. Вот только Роди-то прекрасно знал, что его шкиперу плевать на слова какого-то борова, закутанного в красный балахон. И кого-кого, а марегейстов видеть приходилось им обоим. И не только видеть, трость Хорне тому доказательство. А серпенты, морские змеи, осенью уходили на юг, и это знали они оба.

Одноногий боцман покачал головой.

— Не нравится мне все это. — Хорне стукнул тростью. Так-так, отозвался настил. — Хотя сейчас мне куда больше не нравятся трое нахалов, пытающихся пролезть на завтрак без очереди. Пошли, боцман, нам с тобой пора заняться экипажем.

Старший наставник, стуча тростью и прихрамывая еле сгибающейся ногой, пошел дальше. Хозяйство ему на старости лет досталось скудное и плохо управляемое. Учились пареньки с восьми-десяти лет, по три с половиной лета. Потом отдавали корабельной науке еще полных три и лишь затем уходили в люди: маре-гарды, боцманы, квартирмейстеры, плотники. Недавно еще пришлось переезжать и это только добавило хлопот. Вон, старшие, стоит отвернуться, уже тиранят малолеток, прогоняют от дырок в плитах, заставляют самых слабых пробираться на кухню и таскать им еду. Старший наставник Хорне не любил наглецов, сам смолоду натерпелся.

А что с ними поделаешь? Набирают в основном из портового сброда, сироты, дети не вернувшихся моряков. У богатеев детки в море или не идут, или учатся под присмотром отцовских капитанов, спят в каютах на корме, едят даже не с матросами. Не говоря уже про то, чтобы спать с ними на одной палубе… м-да. Хорне вздохнул, глядя на помощников, выстраивающих воспитанников, ловящих носами не самые, чего уж там, аппетитные запахи с поварни. Ничего-ничего, даст Мученик и трое непроизносимых морских братьев, сколько-то да сможет повесить на грудь капитанский жетон. А остальные?

Остальные вылетят за воровство еды с кухни и вещей у своих же собратьев с наставниками, за драки и задирание «золотых» из школы на главной улице, стоящей через два перекрестка. Кто-то, никак не меньше десятка, потонет во время учебных плаваний на трухлявом старье, выделенном школе. Еще, с пяток голов, умрут от болезней, падений с мачт, зубов водных ящеров и обычных акул. Кого-то зарежут во время глупейшей стычки с матросами в портовом кабаке, а кто-то поддастся и выйдет с ножом на того же «золотого», только ставшего к пятнадцати годам отпетым рубакой и сорви-головой. Хотя… на памяти Хорне бывали случаи, когда воспитанники Морской школы плевать хотели на правила поединков у «золотых», выходя против, пусть и большого, но всеж таки кинжала — с корабельным тесаком.

— Эй, Грим, проследи за младшими, кого-то уже потерял! — Хорне махнул рукой в сторону самых маленьких красных кафтанчиков, следующих в сторону огромной столовой, устроенной на месте бывшего большого склада. Запах от кож, специй и прочего товара там до сих пор так и не выветрился.

Малолетки топали вперед, сбиваясь в широком проходе. Грим считал по головам, ругался, норовя сорваться на соленую матросскую ругань, хватался пальцами за грудь, памятуя о прошлом. Да-а-а, а ведь верно, кто мешает вернуть бывшему боцману, просоленному с головы до пят, его медную дудку, висящую на цепи?

— Роди! — старый друг тут же оказался рядом. — Найди в порту дудки воспитателям. Будем сразу приучать к командам.

Роди кивнул и застучал деревяшкой левой ноги в сторону ворот. Все бы слушались так, как он…

— Глен? — Хорне покосился в сторону застывшего юнгемара. — Почему не со всеми?

— Хотел спросить, бас…

Что хотел спросить воспитанник Глен Хорне, единственный сын умершей не родной, но младшей сестры Хайнриха у своего дяди, он так и не услышал.

Через окошко под самой крышей, разгоняя звуком мирно чирикающих воробьев, внутрь вошел звук рога, идущий с моря.

*****

— Ну просто настоящий атлас. — Мужчина провел рукой по спине лежавшей рядом женщины. А, вернее, скорее девушки. — Хорошо же быть дочкой герцога.

— Графа. — Златовласое и большеглазое создание выгнулось кошкой, покрутило из стороны в сторону аккуратным задком, с все еще не прошедшими и красными отпечатками мужских ладоней. — И не всегда хорошо.

— Не верится. — Кровать, сложенная из широких досок и накрытая шкурами, жалобно скрипнула. Макушка мужчины, не менее золотая, чем у девушки графского рода, почти упиралась в маковку шатра. — Что может быть плохого у маленькой графини?

— Ну-у-у… ай, не щипли ты меня, больно же! Тебя когда-нибудь заставляли учить обязательные семь танцев или скакать только в дамском седле?

Мужчина хохотнул и вместо щипка — шлепнул. Тихонько, но златовласка все равно взвизгнула.

— Не пищи. Эй, вина!

Полог, шитый золотой нитью, откинула невидимая изнутри шатра рука. Торопливо, стараясь не запнуться о сбитый ковер с юга, присеменила рабыня, светловолосая и широкобедрая, бережно прижимая к груди запыленную бутыль. Стараясь не поднимать взгляд на мужчину, усмехнувшегося в густые усы, мягкой тенью скользнула к низкому столику на гнутых ножках, инструктированному костью и замысловатой резьбой по палисандру.

Девушка на кровати презрительно хмыкнула, глядя на светлое широкое платье рабыни, на маленькие руки со следами от цыпок, на ошейник на шее. Доски под ногами ощутимо дрогнули, сразу же после резкого щелчка какого-то механизма. Бутылка скользнула вниз, грустно треснув вроде бы прочной обожженной глиной, следом мягко забулькало. Мужчина почесал живот, густо поросший мягкими волосами поверх тугих мышц. Втянул носом терпкий запах:

— Из Абраксаса и последняя бутыль.

Рабыня уставилась вниз, стараясь даже не вздрагивать.

— И когда, интересно, у меня появится возможность найти еще такую же? Не знаешь, Вель?

Та покачала головой.

— А еще знатного роду, надо же. Милая, ты знаешь о том, что Вель у нас откуда-то… откуда ты?

— Доккенгарм. — шепнула рабыня. — Доккенгарм, мой эрл.

— А, да. Моя баронессочка Вель.

Девушка на кровати вздрогнула, сглотнула, подтянула колени к подбородку и прикрывшись первым, что попало под руку, шкурой волка.

— Вель?

— Да, мой эрл.

— Ты была хорошей слугой.

— Нет, гос…

Она не успела продолжить. Рукоять боевого тяжелого топора, покрытого золотой насечкой и с простой, вытертой кожей оплетки, казалось, сама прыгнула навстречу широкой сильной ладони. Удар смазался в один блесткий взмах, сменившись россыпью алого по светлой ткани обивки шатра. Златовласка на кровати заорала и тут же зажала ладошкой рот, безумно уставившись на мужчину.

— Ругер!

— Да, мой эрл! — Голова в стальном шлеме возникла в раздвинувшемся пологе.

— Скажи, чтобы убрали и захвати вот эту, что прячется в шкуре, на корму, дай поиграться с ней парням перед боем. Потом надень ошейник и объясни — что мне от нее нужно.

— Нет! — Девушка выскочила из-под волчьего меха, скатилась на коленках вниз и прижалась к ногам мужчины. Нет, не так.

Захваченная на побережье Шварценхаффена Альба Мессермайер, урожденная средней дочерью барона Герда Шлосс-Мессермайера вцепилась пальцами с аккуратными и пока еще ухоженными розовыми ногтями в икру эрла Гуттруна Сильбарда Злого, выбранного прочими эрлами западного побережья вольного Норгейр военным конугом.

Гуттрун отпихнул ее в сторону, наподдав напоследок пяткой прямо по задку, что не так давно гладил и ласкал. Дальнейшая судьба Альбы его уже не интересовала.

За толстым, шитым серебром, шатром гудели, гоготали, точили сталь, прилаживали доспехи, затягивали ремни. Скрипело дерево щитов, лязгали готовые к бою мечи, убираемые в ножны. Громко присвистнул кто-то из телохранителей, явно завистливо проводив взглядом Альбу. Ту, судя по крикам, утаскивали на корму, на ходу щупая и шлепая.

Из шатра Гуттрун вышел спустя совсем немного времени. В бою эрл предпочитал не красоваться роскошью, как многие прочие хевдинги. Кожа и сталь, удобный шлем с забралом и хауберком, панцирь из Западного номеда, короткий меч у пояса. Конуг осмотрелся, втянул в себя свежее дыхание моря, его королевства, и того, что считал своим домом.

Там, на побережье Норгейр, родины, скупой к своим сыновьям, у Гуттруна был другой дом. С высокими каменными стенами, не в пример живущему по старинке большинству соседей и родичей. С крышей из медных листов, не пропускавших ветер, снег и дождь. С надежным двойным частоколом, заполненным внутри землей и камнями. Крепкие корабельные сараи, сухие, полные всего необходимого для починки, всегда ждали пятерку двухмачтовых «драконов», с широкой белой полосой по бортам и синим шелком на парусах. Еще два старых, но крепких, обычно шныряли взад-вперед, охраняя границы владений Гуттруна. Рабы и рабыни, мастерские и умельцы в них, несколько стад коров, свиней, птица. Всего этого он взял в достатке, да еще больше прижил с помощью умной старшей сестры, так и не вышедшей еще раз замуж. Но настоящим домом эрла Гуттруна Сильбарда была палуба и шатер на ней.

Хлопки парусов, скрип весел в уключинах, плеск волны за бортом. Дружная песня гребцов и стихи певца, играющего для его ребят во время переходов. Соленый и холодный ветер, капли дождя и морось тумана, крики чаек и морских воронов, рев глоток воинов, берущих судно врага. И это знал каждый из бойцов, пошедших с ним и не говоривших шепотом у костров о Гуттруне, владельце стад, рабов и почти замка, как у береговых крыс. Нет-нет! Северяне-храбрецы, доверившиеся Злому, ожидающе прищелкивая пальцами, жаждавшими тяжелых монет и ожерелий, золота волос южанок и черноты густых грив женщин имперскихномедов, между собой говорили о воинской удаче Злого. И радовались своему чутью, выбравшему именно этого конуга.

Светловолосые, как прибой во фьордах родины. Рыжие, как пламя над горящими домами. Черные, как просмоленные борта «драконов». Бородатые и гладко выбритые, с длинными усами и выскобленными подбородками. С золотом насечек на дорогих клинках и с синевой простой стали. Его воины.

Гуттрун, опустив забрало, гулко прогудел из-под стали, закрывающей лицо, разносясь над соленой водой и просмоленными кораблями.

— Эй, парни, потрясем этих выродков, этот помет береговых свиней, по скудомию своему считающих себя достойными ходить по скатерти Великой матери?! Поджарим жирных купцов, не почитающих колыбель кораблей кровью и сладким живым мясом! Мы возьмем этот муравейник, попробуем их жен и дочерей, выпьем мед и пиво, выпотрошим кошели и набьем каждый из наших «драконов» золотом! Порадуем Одноглазого, что встретит каждого в начале огненной тропы!

Рев, звон и треск взвились вверх. Гуттруну верили и верили в него. Все воины, ушедшие за ним на пока еще небывалую осаду города, ни разу не сдавшегося ни одному захватчику, радовались. Стучали топорами и мечами по щитам, били пятками копий в штурмовые настилы поверх палуб, ревели, глядя на выбивающиеся из-под шлема золотистые волосы. Гуттрун Злой довольно кивнул и махнул эрлу Гармфордреда, своему сводному брату Рекану, держащему в толстенных руках тяжелый литой рог.

Рог загрохотал, металл голоса вестника войны поднялся, закручиваясь в хобот смерча, отскочил от туго скрученного паруса и улетел к высоким стенам из черного камня. Стенам двух фортов, закрывающих вход к Стреендаму.

И ему ответили. Ответили не со стен города или укреплений, нет. Тяжелый звук, идущий из двойной, блестящей спиралями буцины, пришел из-за них. Ударил гулко и сильно, прошелся эхом над волнами отражаясь от них, волнуя гладь серо-зеленой воды, с шумом ударившей о смоленые скулы «драконов». Скрепившие договор с Гуттруном, не обманули и пришли.