Люси Холден

Алая магнолия



Перевод группы https://vk.com/byatlanta

Копировать и распространять строго запрещено!



Посвящается

Для великолепных девчонок из Янди, которые слушали мои рассказы о саге «Полуночный сад», стоя по колено в почве Пилбары.




Пролог

Дипуотер Холлоу

Дорогая Тесса,


Сегодня исполнился год с тех пор, как ты умерла. Если еще кто-то скажет мне не чувствовать себя виноватой, я действительно сойду с ума. Пока мы все еще были близняшками Эллори, почему-то казалось не так уж плохо, что остались только мы и Коннор. Но я одна — совсем другое.

Одинокая, сирота.

Я никогда не чувствовала себя так раньше, хотя технически, думаю, мы обе были такими после смерти мамы.


Коннор скучает по тебе. Он мало что говорит, но я вижу. Теперь он мой законный опекун, что на самом деле странно, так как ему едва исполнился двадцать один год. Думаю, кто-то должен был это сделать. Перед переездом мы сменили его фамилию на Эллори. Мы оба знаем, что его отец никогда не вернется. И хотя он никогда ничего не говорил, я знаю, что он ненавидел объяснять, кто он такой, учителям или врачам, каждый раз, когда нужно было подписать юридическую бумагу.

В последнее время было слишком много бумаг.


Сегодня я иду в новую школу. Не могла смириться с возвращением в старую после твоей смерти. Я была на домашнем обучением до конца учебного года, и мы переехали летом. Коннор заставил меня поехать в тот лагерь, в который мы с тобой подали заявление на две недели, думаю, просто чтобы вытащить меня из дома, пока он будет собирать твои вещи. Я уверена, что не смогла бы этого сделать. Я никому в лагере не сказала, что ты умерла, просто что ты передумала приезжать. Так казалось проще. На самом деле я все время говорила о тебе, как будто ты все еще жива, что довольно запутанно, я знаю, но намного проще, чем рассказывать людям, что твоя сестра-близнец умерла. Никто не знает, что на это ответить, включая меня.

Я знаю, что должна была написать все это раньше. Но сегодня первый день, когда я почувствовала, что могу поговорить с тобой напрямую. Или, по крайней мере, писать. Я не могу смириться с мыслью о «ведении дневника», как назвал это терапевт. Это кажется потворством своим желаниям и пафосом. Но писать тебе легко. Ты всегда знала, о чем я думаю, еще до того, как я это высказывала.


Моя новая школа находится в Дипуотер Холлоу, штат Миссисипи. Это маленький городок примерно в часе езды вверх по реке от Батон-Ружа, не больше точки на карте. Я рада, что уезжаю из города. Уезжаю из Луизианы. Все в нашем старом доме напоминало мне о тебе.

Я хочу, чтобы Коннор не переживал насчёт этого. Там больше разрушенных старых плантаций, чем где-либо еще в континентальной части США, и, по-видимому, много грантов на их восстановление. Мы использовали мамины страховые деньги, чтобы купить огромный, ветхий довоенный дом в Миссисипи после того, как Коннор разработал для него выгодное предложение. Если он осуществит свои планы, а я знаю, что он это сделает, он сможет предложить больше. Он говорит, что для нас это новое начало. Я хочу верить в это, даже если руины прошлого — странное место для поиска нового начала.


Это место действительно безумно. Тебе бы понравилось. Большие старые дубы, увешанные испанским мхом, скрывают дом от дороги, а позади небольшой деревянный причал выходит на реку. Алые магнолии, которые ты так любила, растут у крыльца и тянутся вдоль задней лужайки. Их запах напоминает мне о тебе.


С потолка осыпается штукатурка, и мы используем керосиновые фонари и холодильный шкаф, пока Коннор не починит проводку. Такое чувство, что Мисс Хавершем живет на чердаке, хотя до сих пор здесь только жуки и мы.


Я пишу это со школьной парковки в первый день выпускного года. Я все еще езжу на старом розовом Мустанге с откидным верхом, который мы с тобой купили вместе. Кристалл, который ты нацепила на зеркало заднего вида, ловит свет, бирюза в нем напоминает мне о твоих глазах. Что странно, когда думаешь, что на самом деле я вижу твои глаза каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. Но в том-то и дело, ты — идентичный близнец. Почти все в нас выглядит одинаково, но как бы я ни старалась, я не могу сделать свои глаза похожими на твои. Иногда я смотрю на них в зеркало до боли, просто надеясь увидеть в них тебя.


Потому что я скучаю по тебе, Тесса. Правда в том, что это и есть причина, по которой я не писала. Потому что, если я позволю себе думать о том, как сильно скучаю по тебе, все во мне начнет рушиться, если я позволю упасть хотя бы одному кусочку, вся я рухну так, что даже DIY Коннора не сможет починить меня.


Новая школа не сможет вернуть тебя обратно. Но, может быть, если я буду достаточно стараться, это вернет меня обратно.

Зазвенел звонок. Я должна идти. Пожелай мне удачи.

Твоя близняшка, Харпер.













Глава 1

Проклятие

В Дипуотерской средней школе меньше лиц во всем школьном сообществе, чем в выпускном классе моей старой школы, но я почти уверена, что каждый из них пялится на меня в коридоре. Я ожидала обычный беглый осмотр, но это похоже на целую презентацию, и к тому времени, когда я засвечусь у секретарши и найду свой новый урок английского, я начинаю скучать по Батон-Ружу. Все остальные уже расселись.

— А, — говорит мистер Корбин, делая насмешливый поклон. — Мисс Эллори. Новый жилец любимого готического особняка Дипуотер удостаивает нас своим присутствием.

Я должна пройти неловкую, позорную прогулку новичка через еще один шквал любопытных глаз, к столу, втиснутому между высоким бледным парнем с распущенными каштановыми волосами, падающими на его лицо, и темноволосой девушкой, которая опустила голову и пишет заметки. Я сажусь на свое место, лицо горит.

— Мистер Мариньи, — обращается мистер Корбин к бледному парню, который настороженно смотрит вверх. — Возможно, вы могли бы показать своему новому соседу, на какой мы странице в учебнике. Он снова поворачивается к доске. Парень наклоняется через проход и открывает мою книгу.

— Вот, — говорит он, указывая на страницу. Он не смотрит на меня, когда говорит. Когда он снова поворачивается к своей книге, я вижу, как румянец поднимается у него на шее, и понимаю, что он не груб, просто застенчив. Я знаю, что он чувствует. Я бросаю взгляд на его бумагу и вижу его имя вверху: Джереми Мариньи.


Я почти слышу, как Тесса рядом со мной хихикает над этим именем. Наша мама любила старые рок-песни, и когда мы были детьми, она включала одну песню на повтор, когда мы ездили по городу. В ней есть строчка, которая вертится у меня в голове: «Джереми был жабой». Я пишу это на боковой стороне страницы, делая из букв закрученные узоры, теряясь в тонкостях, так что голос мистера Корбина затихает. Слова становятся виноградной лозой на полях моей книги. Виноградная лоза становится рамой для окна. Я рисую деревянный причал в задней части нашего нового дома, как будто сижу у окна и смотрю на улицу, затем добавляю сияющую полную луну. Я так увлеклась рисованием, что вздрагиваю, когда грохот стульев сигнализирует об окончании урока. Я хватаю свою сумку и слишком поздно понимаю, что Джереми увидел слова на полях. Даже сделанные в виде виноградной лозы, они безошибочны. Его глаза встречаются с моими, широко раскрытыми, темными и какими-то глубокими, как будто он уже знает, сколько боли причинит ему мир.

— Прости, — бормочу я.

Это все, о чем я могу думать. Он наклоняет голову и пожимает плечами, почти улыбаясь, затем перекидывает сумку через плечо и уходит. Для долговязого парня он двигается быстро. Он выходит из класса еще до того, как я встаю.

— Не беспокойся о Джереми, — говорит девушка, которая сидела по другую сторону от меня. — Он застенчивый, вот и все.

Ее кожа загорела в лучах утреннего солнца, глаза тёмные. Она так прекрасна, что кажется, будто стоишь в галерее и просто смотришь на нее. Мои пальцы чешутся нарисовать ее лицо. — Я Эйвери.

— Привет, Эйвери.

Я указываю на оскорбительные слова на странице передо мной. — Я ничего такого не имела в виду. Это просто название, понимаешь? Я не могла не думать об этой песне.

— Как я уже сказала, не парься.

Она одаривает меня такой дружелюбной улыбкой, что я могла бы буквально обнять ее примерно сейчас. — Мы издевались над Джереми из-за этого имени с начальной школы. Он не будет возражать.

Она бросает взгляд на мое расписание занятий и карту. — Я могу проводить тебя в художественный зал, если хочешь. Мой класс недалеко отсюда.

— Спасибо, — говорю я с благодарностью. Чтение карт никогда не было моей сильной стороной. Мы направляемся по проходу, и я стараюсь не обращать внимания на все любопытные взгляды. — Что ж, мистер Корбин упомянул, что Джереми — наш сосед. — говорю я, больше для того, чтобы завязать разговор, чем из любопытства. — Я не заметила никого, кто жил бы поблизости.

— Он больше не твой сосед. Не уверена, что он когда-либо был на самом деле. В том, как она это говорит, есть что-то такое, что заставляет меня искоса взглянуть на нее. — Дом, который вы купили, — особняк Мариньи. Он принадлежал его семье.


Мне требуется время, чтобы переварить это. Коннор занимался документами на дом. Я никогда не обращала пристального внимания на имена, о которых шла речь. Кроме того, особняк настолько обветшал, что мне и в голову не приходило, что в последние годы кто-то мог попытаться действительно жить в нем. Коннор работал все лето, пока я была в лагере, просто чтобы было безопасно заходить внутрь.

— Ты хочешь сказать, что он раньше там жил?

Я представляю себе жизнь среди осыпающейся штукатурки, отсутствия электричества и ржавой ванны и думаю, что неудивительно, что Джереми выглядит таким грустным.

— Не совсем так. Он и его родители жили в трейлере. Иногда они парковались там на территории.

Эйвери закусывает губу, явно сдерживаясь.


Обычно я была слишком застенчива, чтобы спрашивать дальше. Но моя естественная интроверсия подавляется воспоминанием об обиженных глазах Джереми и страхом, что я ненароком сделаю или скажу что-нибудь еще обидное.

— Эм, Эйвери?

Мы почти пересекли наклонную лужайку, ведущую к художественному залу. — Если есть какая-то история о нашем доме, было бы действительно полезно узнать об этом, чтобы я не сделала еще чего-нибудь глупого, что могло бы кого-то расстроить.

Эйвери пожимает плечами.

— На самом деле, ничего особенного. У всех старых мест в округе есть своя история, ты знаешь? Ее взгляд скользит в сторону.

— Итак, что за история с моим?


Она смотрит на меня так, словно предпочла бы промолчать, но знает, что я этого не оставлю. — Твой дом принадлежал семье Мариньи с тех пор, как кто-либо помнит, но он уже несколько десятилетий находится в руинах, и даже дольше, чем кто-либо жил в нем.

Она оглядывается, как будто хочет убедиться, что никто не слышит, затем наклоняется и понижает голос. — Дело в том, что несколько месяцев назад родители Джереми оба погибли в автокатастрофе. Это было ужасно. Моя тетя работает медсестрой в больнице, и она сказала, что тела были так изуродованы, что их едва могли опознать. У Джереми нет ни братьев, ни сестер, а у его родителей никогда не было много денег. Продажа особняка Мариньи — это все деньги, которые у него остались.


Я чувствую, как унижение ползет по моему позвоночнику, как жук-ванька-встанька.

— Получается, я просто посмеялась над мальчиком сиротой, чей дом я украла.

Она мгновение смотрит на меня, затем разражается смехом.

— Ну, — говорит она, — если посмотреть с этой точки зрения.

— По крайней мере, это объясняет, почему все так смотрят на меня. Спасибо, что сказала мне, Эйвери.

Я улыбаюсь ей и поворачиваюсь к художественному залу.

— Харпер, подожди.

Когда я поворачиваюсь, она переминается с ноги на ногу, как будто пытается решить, говорить или нет. — Ты должна знать. История с особняком Мариньи связана не только с автокатастрофой или погибшими родителями.

— Тогда с чем ещё?

Она неловко наклоняет голову и снова переминается с ноги на ногу. — Ты же знаешь, что Дипуотер реально древний городок, верно? Например, тот особняк, который вы купили — он такой старый, что здесь никто даже не знает правды о нем больше.

— Конечно.

Я смотрю на нее в ожидании.

— Так вот, эта история просто то, что все слышат, знаешь ли, в детстве. Говорят, что там давным-давно случилось что-то плохое. Погибли люди. И что после этого на дом было наложено проклятие, как древнее вуду.

Мои глаза немного выпучиваются.

— Древнее вуду? Серьезно?

Она кивает.

— История гласит, что до тех пор, пока особняк Мариньи останется семье, проклятие будет сдерживаться, и никто больше не умрет. Но если бы он был продан… — Ее голос замолкает, и она извиняющимся жестом пожимает плечами.

— О, прикольно.

Я стараюсь сохранять легкомысленный тон, но я бы солгала, если бы сказала, что мое сердце немного не остановилось при этом. У меня было достаточно смертей, чтобы хватило на целую вечность. — Ну, я думаю, что у каждого старого места здесь есть своя история, как ты и сказала.

— Может быть.

Я реально не хочу больше слушать никаких историй, но мы зашли так далеко, и что-то в ее голосе говорит о том, что она еще не совсем закончила. — Тогда продолжай. Расскажи мне до конца.

Эйвери встречается со мной взглядом, и теперь на ее лице нет и намека на смех.

— Это не Джереми решил продать дом. Это были его родители. Они тоже были очень рады этому. В тот вечер, когда они подписали бумаги, они отправились в местную придорожную закусочную. Купили выпивку на весь бар. Они сказали всем, что вносят первый взнос за квартиру в Билокси. Время оставить прошлое позади, сказали они, и двигаться дальше.


Я чувствую холод в спине.


— Они даже не добрались до дома.

Слова Эйвери ощущаются, как первое холодное прикосновение зимы. — Они выехали из придорожной закусочной и разбились, не проехав и мили по дороге. Это случилось в тот самый день, когда они передали особняк Мариньи твоей семье. Вот и все, Харпер. Вот и вся история. Вот почему все так смотрят на тебя. Они думают, что ты живешь в проклятом доме, и им всем интересно, что будет дальше.










Глава 2

Вуали

Настоящее облегчение — войти в тихий художественный зал. У учительницы милое лицо и чудаковатый вид, и она, к счастью, не замечает моего статуса новичка.

— Я мисс Кэлун, — говорит она тихим голосом, ведя меня мимо других студентов к мольберту. — Мы работаем над техникой наслоения, которая станет фоном для нового произведения. Выбери акварель и нанеси ее слоями, как вуаль.

Она демонстрирует, затем окидывает меня беглым взглядом. — Возможно, ты захочешь завязать волосы.

Я краснею и роюсь в сумке в поисках резники для волос. У нас с Тессой были одинаковые медные волосы, такие густые и вьющиеся, что мама бросила попытки уложить их, когда мы были детьми, и просто позволила им расти. Они были мне по пояс, сколько я себя помню. Я заворачиваю их в большой узел и затягиваю вокруг него резинку для волос. Я знаю, что теперь выгляжу так, будто я королева улья, но я уже и так смущена, и думаю, что нет смысла пытаться притворяться элегантной, коей я определенно не являюсь. Мама всегда говорила, что наши волосы и цвет были подарком от далекого предка. Может быть, если бы мы жили в Европе, она была бы права, но по-моему, бледная кожа и длинные медные локоны не являются большим преимуществом в южной части Миссисипи.


Я приступаю к работе, радуясь успокаивающим движениям моей кисти и мечтательной музыке, которая играет на заднем плане. В классе нас всего несколько человек. Один из них — Джереми. Я бросаю на него взгляд, но он, кажется, погружен в свою картину и не смотрит на меня.


Моя кисть скользит по странице, и постепенно слои образуют ту же сцену, которую я рисовала ранее, с призрачной луной, отражающейся в воде. Мне нравится, как вуали создают образ, как будто сцена создается сама собой, а не я ее рисую. Я удивляюсь, когда урок подходит к концу. Мисс Кэлун стоит у меня за спиной, пока я собираю вещи.

— Я знаю этот вид, — говорит она, улыбаясь. — Вид на реку из дома Мариньи. После своих слов она краснеет и бросает взгляд на Джереми, но он уже выходит за дверь и поднимается на холм. — О, дорогая, — вздыхает она. — Это было неуместно с моей стороны.

— Не волнуйтесь.

Я чувствую на себе любопытные взгляды всего класса. — По крайней мере, вы в нем не живете.

— Оу! — мисс Кэлун машет рукой в не совсем обнадеживающей попытке уйти. — Не обращай внимания на эти старые истории.

Я одариваю ее, как я надеюсь, убедительной улыбкой. — Честно говоря, меня больше беспокоит, действительно ли мой сводный брат Коннор заставит водопроводный кран работать.

Это, по крайней мере, вызывает взрыв смеха.


За обедом я сижу с Эйвери и ее друзьями и пытаюсь вспомнить их имена. Я замечаю, что Джереми Мариньи сидит один за столиком немного поодаль от нашего.

— Может, нам пригласить его поесть с нами? — спрашиваю я Эйвери под прикрытием разговора.

— Можешь попробовать, — говорит она так же тихо. — Но Джереми на самом деле не из тех, кто любит поболтать, особенно сейчас, после смерти его родителей.


Я знаю, каково это. Это не имело такого большого значения после смерти мамы. Остались Тесса и я, и, поскольку мы были нашим собственным маленьким пузырем дружбы, люди не боялись разговаривать с нами. А Тесса всегда была жизнерадостной. Людей тянуло к ней. Мама говорила, что Тесса говорила за нас обеих, а я слушала. Я знаю, она сказала это, потому что беспокоилась, что Тесса затмила меня, но, по правде говоря, это не так. Я могла бы легко слушать ее болтовню весь день и никогда не скучать. Только после ее смерти я поняла, что на самом деле совсем не знаю, как разговаривать, — и к тому времени никто тоже не знал, как со мной разговаривать. В конце концов, было легче учиться на дому и общаться с Коннором односложно и спокойно.


Остаток дня проходит в череде лиц, имен и неловких входов в классы. Когда звенит последний звонок, я замечаю, как Джереми выходит из здания, и иду быстрее, чтобы догнать его. Он реально высокий и двигается так быстро, что мне приходится почти бежать. — Привет, — говорю я, слегка отдышавшись, когда мы приближаемся к парковке. — Джереми. Я просто хотела сказать, что мне очень жаль, что я высмеивала твое имя сегодня утром.

Я улыбаюсь, но он не смотрит на меня, и, возможно, это мое воображение, но он, кажется, еще больше ускорил шаг. Он беспокойно смотрит в сторону парковки, как будто кого-то ждет. — На самом деле я не шутила над этим, — говорю я. — Я много рисую.

— Я знаю.

Он останавливается и поворачивается ко мне лицом. — Я видел тебя в художественном зале.

— Я не знала, что мы купили твой дом.

Он смотрит на что-то через мое плечо и не особо приветлив, но я продолжаю, несмотря ни на что. — Или о твоих родителях.

Это чертовски неловко, но если у кого-то и есть опыт неловких разговоров о мертвых семьях, так это у меня, поэтому я продолжаю. — Мои родители тоже умерли.

Я не могу заставить себя упомянуть Тессу. — В общем, думаю, я просто хотела сказать, что мне жаль.

Он кивает, но все еще не улыбается.

— В любом случае.

Теперь я определенно смущена. — Это всё, что я хотела сказать.

Я начинаю уходить, чувствуя себя полной дурой, когда он берет меня за руку и останавливает. Его лицо искажено болью, как будто он уже сожалеет о своем решении поговорить со мной.

— Если ты действительно сожалеешь о доме, — говорит он, — может быть, ты могла бы попросить своего брата продать его мне обратно.

— Продать тебе?

Я пристально смотрю на него. — Зачем? И на документах моя фамилия, а не Коннора.


Его глаза расширяются. — Он принадлежит тебе?

Я киваю.

— У моего брата есть доверенность, потому что я несовершеннолетняя, но он на мое имя. Коннор получил грант на его ремонт. Мне действительно жаль, Джереми. Я знаю, что это должно много значить для тебя, но я не могу просто продать его обратно.

— Нет. Ты не понимаешь.

Если его волнение еще не было достаточно очевидным, он сжимает мою руку достаточно сильно, чтобы причинить боль. — Тебе нужно продать этот дом, Харпер. Там небезопасно ни для тебя, ни для твоего брата. Он снова смотрит через мое плечо, и его лицо напрягается, как будто он боится.

— Ах, Джереми. Ты делаешь мне больно.

Я убираю руку и оглядываюсь. На стоянку заезжает старый пикап Шевроле бирюзового цвета, типа как у парней, которые всегда говорят, что хотят купить и отремонтировать, но никогда этого не делают. Я не вижу, кто за рулем, но Джереми смотрит на него так, словно он едет за ним. Я понижаю голос. — Эйвери рассказала мне историю о доме, но ты, конечно, не веришь, что он на самом деле проклят?

Я чувствую себя глупо, даже произнося эти слова.


Он смеется, но не от веселья. Это больше похоже на смех, который кто-то издает, когда знает что-то, чего не знаешь ты, немного дикий и неуправляемый. Мне не нравится, как он напряжен, и я отступаю в сторону, когда он протискивается мимо меня к Шевроле.

— Ты ничего не знаешь о проклятии, — говорит он, и теперь в его голосе звучит усталость, почти отчаяние. — Пожалуйста, Харпер. Я уже отправил письмо адвоката на почту в дом. Оно должен быть там, когда ты сегодня вернешься домой. По крайней мере, взгляни на это и обдумай предложение.

— Хорошо, — говорю я. — Я посмотрю. Но должна сказать тебе, Джереми — даже если бы я хотела продать дом, я не думаю, что мой брат будет рад отказаться от гранта, ради которого он работал все лето. Мне жаль, правда жаль, особенно из-за твоих родителей. Я просто не вижу, как продажа дома обратно тебе может чем-то помочь.

Он уже идет к стоянке и не отвечает. Там парень, прислонившийся к решетке Шевроле, скрестив руки на груди, наблюдает за нами. Он выглядит ровесником Коннора, может быть, немного старше, лет двадцать с небольшим. На нем выцветшие джинсы, которые выглядят так, будто он в них родился, и майка с V-образным вырезом на тон темнее его пикапа. Он выше Джереми, но худощавый и крепкий, а не долговязый, и загорелый от приключений на свежем воздухе. На его лице трехдневная щетина, которая выглядит так, как будто это образ жизни, а не случайность. У него взъерошенные темные волосы, а черты лица кажутся вырезанными из полированного дерева, неподатливыми и неподвластными времени. Затем его глаза встретились с моими, и, несмотря на расстояние между нами, они были такими же ясными, как если бы он стоял прямо передо мной.


Они насыщенного сланцевого цвета, как темные грозовые тучи, накатывающие на воду. Но именно то, как они смотрят на меня, а не их поразительная глубина, останавливает меня на полпути. Он пугающе спокоен, на его лице нет улыбки. Даже с другого конца стоянки на меня накатывает враждебность, как будто тропический шторм в его глазах вот-вот обрушится на землю.


Джереми открывает дверцу грузовика и оглядывается, его взгляд перемещается между парнем и мной, и я понимаю, что это не было неприязнью, которую я видела на его лице раньше.

Это был страх.


Глаза парня отводятся от меня, и я чувствую, как они уходят, как будто освобождается невидимая нить. Должно быть, я на мгновение отвела взгляд, потому что, когда я оглядываюсь, Шевроле уже поворачивает задним ходом.


Джереми смотрит на меня через окно, и я не могу сказать, злится он больше или боится. Шевроле отъезжает, и я смотрю ему вслед, чувствуя себя еще более встревоженной, чем когда Эйвери впервые рассказала мне о проклятии на моем доме.






Глава 3

Особняк

— Так это тот родственник, который заботится о Джереми.

Машина Эйвери припаркована рядом с моей, и она наблюдает, как бирюзовый шевроле выезжает со стоянки почти с таким же интересом, как и я.

— Его зовут Антуан Мариньи.

У девушки с Эйвери кожа цвета жидкой карамели и масса косичек, скрученных в рулон, почти такой же огромный, как у меня. Ее зовут Касс, насколько я помню. Она сидела с нами за обедом. — Он кузен или дядя что-то в этом роде, который приехал к Джереми после несчастного случая.

Она бросает на Эйвери злую усмешку. — Будем надеяться, что он решит остаться здесь навсегда.

Они обе хихикают, и я пытаюсь смеяться вместе с ними, потому что пытаться объяснить, что только что произошло, невозможно, и в любом случае, к тому времени, когда я открываю свою машину, я уверена, что, должно быть, ошиблась в том, как он посмотрел на меня.

— Эй, Харпер.

Касс улыбается. Я помню, она была милой за обедом, болтала без скрытых маленьких колкостей, которые некоторые другие девушки вставляли в разговор, просто чтобы дать мне понять, что я нахожусь на их территории и не должна забывать свое место. — В эти выходные в старом месте на заливе Пьерду будет вечеринка. Ты должна прийти.

— Спасибо.

Я улыбаюсь ей в ответ. — Мне надо будет спросить своего брата, но звучит здорово.

Я сажусь в машину и спрашиваю. — Вы, девчонки, знаете Джереми с начальной школы, верно?

Они кивают. — Мне просто интересно, какой он обычно. Я знаю, что он только недавно потерял своих родителей, но он казался немного… ну, странным, я думаю.

— Джереми в порядке. О Мариньи всегда ходила слава в городе, и после несчастного случая все стало еще хуже. Дипуотер — один из старейших городов Миссисипи.

Эйвери пожимает плечами. — Есть много старых предрассудков, знаешь?

— Например, что? — говорю я, переводя взгляд с одной на другую. Эйвери и Касс обмениваются понимающими взглядами.

— Ну, ты могла бы заметить, что мы с Касс не совсем подходим для традиционных южных красавиц.

Я сохраняю нейтральное выражение лица, не совсем уверенная, что на это ответить. — Семья Касс ведет обратно к временам повозок — прямо говорит Эйвери.

Касс усмехается моему шоку. — А семья Эйвери из Натчеза. Они называли эту землю домом еще до того, как появились белые люди

— Если когда-нибудь захочешь посмотреть, как корчится учитель, — заговорщически говорит Эйвери, — понаблюдай, как мы с Касс рассказываем о наших семейных историях. Гарантированно сделает класс тихим за считанные секунды. Мы как ходячее свидетельство плохих, старых времен, в которых никто не любит признаваться

— Вау.

Я смотрю между ними. — Уважаю.

— Короче, я думаю, что у нас это общее. Тот момент, когда никто не знает, что сказать.

Касс наклоняет голову набок. — Ну, за исключением проклятого дома, и, ты знаешь.

Она неловко замолкает.

— Умерших родителях?

Я заканчиваю за нее.

— Да. Мы могли бы считать каждого лучшим средством для прекращения разговоров.

Я снова оставляю Тессу в стороне. Я делаю это так часто, что теперь почти не замечаю. — Спасибо, девочки, — говорю я, и это действительно так. — Сегодня было бы реально паршиво без вас.

— Крут, крут, — говорит Эйвери.

Я слышала, как она делала это сегодня дважды, как будто эти два слова на самом деле одно, но каждый раз опускала букву «о», так что это звучит как круткрут. Они обе улыбаются и садятся в машину Эйвери. — И насчет Джереми, — говорит Эйвери, ю — Не обращай на него внимания, правда. Он хороший парень. Просто у него сейчас действительно трудные времена.

Я киваю. — Конечно.

Но когда они поворачивают в сторону города, и я выезжаю на дорогу вдоль реки, которая ведет меня домой, я задаюсь вопросом, говорят ли они о том же Джереми, что и я. Потому что что-то подсказывает мне, что в историях старого города о семье Мариньи больше правды, чем люди могут подумать.

Пикап Коннора стоит у входа, когда я возвращаюсь домой, что странно, так как он все лето работал очень долго. Дверь открыта, но это неудивительно. Она такая огромная и тяжелая, что на самом деле не закрывается должным образом, поэтому мы почти каждый день оставляем ее широко открытой. В любом случае, здесь все равно нечего красть. Большая часть наших вещей все еще находится на складе в Батон-Руже. Коннор сидит на кухне за старым деревянным столом, который мы купили на гаражной распродаже в нашу первую неделю здесь. Он что-то читает, сидя ко мне спиной. Мое сердце немного замирает. Я почти уверена, что знаю, что это.

— Как прошел твой первый день? — спрашивает он, не оборачиваясь.

— Прекрасно. Я хорошо поладила с другими.

Я бросаю сумку у двери и сажусь напротив него. У Коннора оливковая кожа, темные волосы, и голубые глаза, спокойные и ясные. Обычно он довольно тихий, особенно с тех пор, как умерла Тесса, но сегодня он кажется еще более сдержанным, чем обычно. — Дай угадаю, — говорю я, кивая на бумагу в его руке. — Предложение купить дом?

— Да. И не просто предложение.

Он протягивает его мне, и мои глаза расширяются от суммы на нем. — Как ты узнала?


— Сегодня в школе я встретила Джереми Мариньи. Он сказал, что его адвокаты прислали предложение, но я не думала, что оно будет таким крупным.

— Это почти вдвое больше, чем мы заплатили.

Коннор хмурится.

— Где такой мальчик, как Джереми Мариньи, берет такие деньги?


Я думаю о стройном, крепком теле Антуана Мариньи, его глазах, пристально смотрящих на меня сверху вниз, и легкая дрожь пробегает по моей коже.

— Есть родственник.

Надеюсь, мой голос звучит тверже, чем я себя чувствую. — Думаю, его зовут Антуан. Сегодня он забрал Джереми из школы.

— В позолоченном Мерседесе, я полагаю, если у него такой денежный поток.

— Не совсем. Его пикап был старым Шевроле, одним из тех классических. И выглядел так, как будто его полностью восстановили, понимаешь? Это не было показным или что-то в этом роде. Просто… В нем было что-то такое. Я могла бы сказать, что у него водятся деньги. У него был такой взгляд.

Когда я это говорю, я понимаю, что это правда. Какой бы небрежной ни была его одежда, и как бы Антуан ни выглядел, он мог с такой же легкостью находиться под Шевроле, ремонтируя его, как и управляя им, в том, как он держался, было что-то такое, что говорило о том, что мир принадлежит ему. — Он показался мне парнем, который не любит, когда что-то встает у него на пути.

— Ну, независимо от того, откуда это пришло, это солидное предложение. Что ты хочешь сделать?

Коннор достает пиво из холодильного шкафа, которым мы пользуемся, пока не починят проводку, так что я не вижу его лица. Он бросает мне банку содовой, не оборачиваясь.

— Это не только мое решение, Коннор.

Неудобная тема.

— Это и твои деньги тоже.

— Твоя мама оставила эти деньги тебе и Тессе.

Его голос немного грубеет при имени моей сестры, и я понимаю, что, наверное, впервые слышу, как он произносит его вслух с того дня, как мы закопали ее прах. Мне вдруг становится трудно глотать. — Это предложение даст тебе достаточно, чтобы поступить в колледж, даже купить квартиру. Это намного больше, чем стоит это место, даже восстановленное.


Я оглядываю гниющую штукатурку, старую люстру, свисающую под сумасшедшим углом из трещины в крыше, величественные лестницы, которые выглядят так, как будто Скарлетт О'Хара спустилась бы вниз в широком бальном платье. — Но тебе здесь нравится, правда? — говорю я в спину Коннору. — Эта реставрация — твоя мечта. Ты работал над планами этого предложения каждую свободную минуту, которая у тебя была в течение последнего года.


Я знаю, что особняк Мариньи — его мечта. Я знаю, что у него никогда не будет другого такого шанса воплотить это в жизнь. И Коннор тоже знает, потому что он глотает свое пиво и отводит взгляд, когда отвечает мне. — Ты должна взять деньги.

— Может быть.

Я снова смотрю на бумагу. — Но сначала мне стоит подумать.

Правда в том, что, хотя восстановление особняка могло начаться как мечта Коннора, со временем она стала и моей тоже. Новое начало, которого мы оба хотим. Мы нуждались в этом. Отказ от этого ощущается как еще одна смерть в жизни, которая уже повидала слишком много. Особняк олицетворяет надежду, и если есть что-то, в чем мы с Коннором остро нуждаемся, так это немного надежды.

— Харпер.

Он смотрит на меня так, словно обдумывает, что сказать дальше. — Есть кое-что еще. Это глупо, но я слышал сегодня в городе, и тебе, наверное, следует знать.

— Проклятие, — оборвала я его. — Это место. Особняк Мариньи, как все его называют. Я слышала.

Коннор кивает. — Думаю, после всего, что случилось, ты захочешь знать.

Я одариваю его полуулыбкой.

— Разве это имеет значение? Я почти уверена, что мы и так прокляты.

Видя, как его брови начинают хмуриться от беспокойства, я резко встаю и хватаю свою сумку. — Мне нужно сделать домашку — говорю я, направляясь к лестнице. — Я подумаю об этом, ок?

— Ок.

Думаю, Коннор испытывает такое же облегчение, как и я, закрывая тему. Мы никогда не любили делиться своими чувствами — это было больше для него и Тессы. У нас с Коннором уютная тишина, вплоть до формы искусства. — Я съезжу в город купить несколько стейков на ужин. Я вернусь до темноты

— Конечно.

Я знаю, что на самом деле он имеет в виду, что пиво заканчивается, но не комментирую его пьянство, точно так же, как он не комментирует, когда я снова и снова играю одну и ту же песню, потому что это последняя песня, которую мы слушали с Тессой. Вот как нам удалось пережить последний год, молча принимая странности друг друга. Я действительно не думала об этом до сих пор, но мы с Коннором действительно семья, хотя и совершенно странная.

— Эй, Харпер.

Я поворачиваюсь на верхней площадке лестницы. Коннор стоит в дверях, неуверенно топчась на месте. — Что бы ты ни решила, я просто хочу, чтобы ты знала, что все в порядке.

Он делает паузу, словно не зная, как сказать то, что он хочет. — Если ты захочешь заняться чем-то самостоятельно, — наконец говорит он, — я пойму.


Он не ждет ответа. Я слышу, как заводится его пикап, и он уезжает. Я поднимаюсь в свою комнату, у меня кружится голова от прошедшего дня.



















Глава 4

РекА

К моему удивлению, мне понравилась спальня в этом доме. Моя спальня на данный момент, напоминаю я себе, открывая дверь. Она больше, чем весь классный кабинет в школе. Коннор говорит, что когда-то это была «парадная комната», где останавливались важные гости. Поскольку я сомневаюсь, что губернатор посетит нас в ближайшее время, я решила, что могу занять ее. Вдоль западной стены есть четыре окна, которые выходят на пристань и реку за ней. Все они расставлены сидушками внизу, и я по очереди сажусь на каждую из них, изучая. Я оставляю французские окна постоянно широко открытыми. Мошки конечно кошмар, но есть что-то в запахе реки на ветру магнолий, что заставляет меня чувствовать, что все возможно. Пока у нас не будет электричества, я повесила над своей кроватью гирлянды из сказочных огней на солнечных батареях, которые являются единственными крутыми штуками в комнате. Коннор сделал огромный каркас с балдахином и повесил ее с москитной сеткой. Он говорит, это когда у меня появится вычурная кровать, в комнате такого размера, у меня ее никогда не будет, и хотя я думала, что было смешно, когда он его строил, сейчас мне это нравится. Он достаточно большой, и я накрываю его подушками, так что он кажется моей собственной маленькой пещерой.


Я снимаю джинсы и надеваю старые шорты и футболку, которые не испортятся от угольной пыли. Мой мольберт установлен в одной из ниш, и я достаю свой альбом для рисования и подпираю его. У меня куча домашней работы, которую нужно сделать, но после такого долгого дня и такой драмы все, что я хочу, — это рисовать. Я думаю о задании, которое дала нам мисс Кэлун, и о том, что бы ещё мне разместить на многослойном фоне реки и луны.


Все еще день, и до сумерек далеко, но когда я смотрю в окно, то могу представить, как это будет, когда наступит ночь и луна будет высоко над водой. Это то окно, которое я рисовала сегодня утром в классе, с виноградной лозой вокруг него, хотя сейчас там ничего не растет. Я возвращаюсь к наброску и пытаюсь представить лицо, которое смотрит с него.

Сначала все, что я вижу, — это Тесса, и я почти отхожу от мольберта. По этой причине я бросила рисовать лица в течение нескольких месяцев после ее смерти. Мне казалось, что каждый раз, когда я закрывала глаза, я видела лицо Тессы в тот день, когда она ушла от меня, ее бледные губы, тусклые глаза, которые не оставались открытыми, как бы она ни старалась. Но я научилась думать об этом, главным образом потому, что слышу, как она называет меня трусихой. Сегодня вечером я заставляю себя успокоиться, пока не начнет появляться лицо. Моя рука быстро двигается по странице с углем, и появляется контур. Я отступаю назад и критически смотрю на него, затем понимаю, что нахожусь не в том месте. Мне нужно быть внизу, на причале, и смотреть в окно, чтобы я могла представить лицо, смотрящее наружу.


Я беру свой альбом для рисования и мольберт и иду к широкой лестнице. Даже с гнилыми половицами и испачканными перилами невозможно спуститься по ней, не чувствуя, что кто-то должен объявить обо мне. Леди и джентльмены, мисс Харпер Эллори в сопровождении…


Образ лица Антуана Мариньи проносится у меня в голове, заставляя меня остановиться прямо посреди лестницы.

— О, серьезно что ли, — говорю я вслух, радуясь, что мой врожденный сарказм все еще жив. — Не могла бы ты быть еще большим клише?

Я не уверена, имею ли я в виду свою фантазию о спуске по лестнице в стиле южной красавицы или крайне тревожный образ Антуана Мариньи, ожидающего меня внизу. Он не был бы одет как джентльмен, думаю я, когда выхожу через заднюю дверь и спускаюсь по зарослям, которые раньше были наклонной лужайкой, к причалу, хватая на ходу динамик Bluetooth. Он был бы пиратом, перевозящим контрабанду вверх по реке под покровом темноты, с пистолетом в одной руке и виски в другой, с дамами, ожидающими в каждой темной бухте.


Я закатываю глаза от собственной фантазии. Тессе нравилось, когда я это делала — представляла кого-то, кого мы встретили, как часть истории. Мне одиноко представлять это без нее. Я выкидываю это из головы и устанавливаю мольберт на конце причала, лицом к реке. Я могу оглянуться через плечо на дом, чтобы мысленно зафиксировать окно, но я хочу наблюдать, как меняется свет над водой. Вдалеке я слышу моторную лодку, плывущую вниз по реке. Я нажимаю кнопку воспроизведения в своем плейлисте с картинами и произношу безмолвную молитву благодарности, когда мягкое пианино Людовико Эйнауди переливается через реку. Идеально.


Уголь быстро движется, и день ускользает. Насекомые висят над медленно текущей рекой, отсвечивая в лучах золотого солнца. Лицо под моими пальцами я не узнаю, но я продолжаю, потому что иногда то, что происходит под углем, удивляет даже меня. Постепенно проступают черты лица: широкие миндалевидные глаза над угловатыми скулами, посаженные под высоким умным лбом. Скульптурные губы, слегка приоткрытые, как будто за ними скрывается тайная улыбка. Колье на шее со старомодным кулоном в центре, тронутое спиральными завитками волос, искусно ниспадающими из гладкой прически. Только когда я рисую изящный нос, я понимаю, что лицо не европеоидное, не чёрное и даже не коренное американское, а скорее нечто совсем другое, угловатое, дикое и невероятно красивое. Это также лицо, которое я никогда раньше не видела.


Я отступаю от мольберта. Двигатель вдалеке заглох. День угасает в сумерках, и воздух неподвижен. Кто ты? Я молча спрашиваю женщину на странице. Она смотрит на меня в ответ с понимающей улыбкой, и я понимаю, что нарисовала руку придерживающую занавеску, как будто она выглядывает из окна на вечеринку внизу. В ее глазах есть что-то такое, что заставляет меня чувствовать холод и беспокойство. Я поворачиваюсь, наполовину ожидая увидеть ее, притаившуюся в доме позади меня, но окна темные и пустые.


Я оборачиваюсь и вижу, что прямо передо мной дрейфует лодка. В кабине с взъерошенными волосами и руками, блестящими от солнца, стоит Антуан Мариньи, в свободной хлопчатобумажной рубашке и выцветших шортах, жутко похожий на пирата, которого я себе представлял раньше. Он одним плавным движением выпрыгивает босиком из все еще движущейся лодки на причал и ловко обвязывает ее веревкой.

— Привет.

Я слишком поражена, чтобы сказать что-нибудь еще.

— Привет.

Он улыбается, и я просто думаю, что, возможно, недооценила его по первому впечатлению. Когда он замечает набросок на моем мольберте, улыбка исчезает.

— Это ты нарисовала? — Он смотрит на рисунок так, словно увидел привидение. Я киваю. Заходящее солнце находит золотое отражение в его серо-голубых глазах, заставляя их сверкать светом. Он указывает на набросок. — Где оригинал?

Я хмурюсь. — Его не существует. Я придумала сама.

— Ты не могла просто придумать это лицо, — прямо говорит он. — Ты, должно быть, скопировала это с чего-то.

— Ну, я этого не делала.

Я начинаю возмущаться. — И поскольку ты появился здесь без единого телефонного звонка, может быть, тебе стоит попробовать представиться, прежде чем комментировать мою работу.

Я протягиваю руку. — Я Харпер Эллори.


Он смотрит на мою руку, но не берет ее. — Я знаю, кто ты.

Любой след его первоначальной улыбки давно исчез. — Мой племянник прислал вам на подпись кое-какие бумаги.

— А ты Антуан Мариньи. Я видела тебя сегодня в школе, ты забирал Джереми.

Я рада слышать, что мой голос звучит ровно.

— Но если ты пришёл за бумагами, я их еще не подписала.

— Почему нет?

Он складывает руки на груди и прислоняется к столбу.

— Потому что не уверена, что хочу продавать дом.

Он наклоняет голову.

— Я мог бы заставить тебя, — тихо говорит он.

— Да?

Я тоже складываю руки на груди.

— И как именно ты собираешься это сделать?


Его глаза встречаются с моими, удерживая их с тревожащей интенсивностью.

— Ты должна подписать бумаги.

— Правда?

Я поднимаю брови. — Это обычно работает? Появляешься в доме незнакомцев в сумерках и просто приказываешь им делать то, что ты хочешь?

Его глаза сужаются.

— Да, на самом деле, — медленно говорит он. — Как правило, это работает.


Мгновение мы смотрим друг на друга. Я испытываю странное ощущение, как будто воздух вокруг меня потрескивает, как дельта, когда издалека надвигается шторм. Легкий ветерок треплет мои волосы и бросает их мне на лицо. Он протягивает руку и смахивает их, затем отдергивает её, как будто этот жест удивляет его так же сильно, как и меня.


Снова подул ветерок. Слишком поздно я понимаю, что ветер задрал мой топ поверх шорт, показывая багровый шрам, пересекающий мой торс. Только я собираюсь стянуть его вниз, как рука Антуана останавливает меня.

— Что это? Его рука задерживается на обнаженной коже моей талии, другая покоится на деревянном столбе позади меня. Он так близко, что я могу вдохнуть его. Солнце ловит золотые блики, и под хлопчатобумажной рубашкой его кожа, кажется, светится полированным коричневым цветом. Я так растеряна тем, что нахожусь так близко к нему, что мои обычные ответы временно покидают меня.

— Мне удалили одну из почек.


Когда он прикасается к шраму, это как удар током по моей коже. — Почему?

— Потому что кому-то она была нужна.

Его палец медленно проводит по всей длине шрама. Я застываю на месте, остро ощущая его медленный путь вокруг моего туловища.

— Кому?

— Моей сестре-близняшке. Ее звали Тесса.

Это имя застревает у меня в горле, точно так же, как раньше у Коннора. Для меня странно, что именно сейчас, и для Антуана, я произношу имя Тессы вслух впервые с тех пор, как мы приехали сюда. Я его совсем не знаю. И все же по какой-то причине слова выходят из меня, которыми я ни с кем не делилась с тех пор, как умерла Тесса. Как будто слова обладают собственной волей, тянутся к Антуану и обретают форму без моего сознательного согласия. Это тревожит, но также странно успокаивает, как будто кто-то предлагает вам пальто, прежде чем вы поймете, что вам холодно.


Эмоция, которую я не могу определить, движется в глазах Антуана. Это не совсем сочувствие, но когда он делает шаг назад, что-то в его позе кажется немного менее жестким, чем раньше. Он бросает взгляд на мой динамик. — Ты слушаешь Людовико Эйнауди?

Я киваю, благодарная за смену темы.

— I Giorni — медленно произносит он.

— Да. The Days — перевожу я.

Рот Антуана дергается. — Действительно.


Он идет, чтобы отвязать веревку, привязывающую его лодку, затем останавливается и оглядывается на меня.

— На твоем месте я бы пересмотрел решение относительно продажи.

Он смотрит на меня так пристально, что я почти чувствую его взгляд на себе.

— Обязательно.

Я сохраняю свой холодный тон. — Ты очень ясно высказал свое мнение.


Он снова смотрит на меня, как будто я загадка, которую он пытается разгадать. Затем он спрыгивает в лодку так плавно, что едва вызывает рябь на воде, и включает двигатель.


Он бросает взгляд на причал.

— Спокойной ночи, Харпер, — говорит он странно официально.

— Спокойной Ночи, Антуан.


Лодка плывет вниз по реке, и я, нахмурившись, смотрю ей вслед.












Глава 5

Кошмары

Я плохо спала в ту ночь, и в следующую, и в следующую ночь. Мой покой нарушает не только встреча с Антуаном, хотя воспоминание о том, как его глаза сверлили меня, настолько тревожит, я начинаю судорожно копать суглинистую почву у реки, готовя ее к саду, вместо того, чтобы думать об этом. Но даже несмотря на то, что я ложусь спать измученный, с успокаивающим запахом земли под ногтями, это только для того, чтобы увидеть другое, еще более тревожное лицо, когда я сплю.


Появившиеся под моим углем без предупреждения, лицо с моего наброска, похоже, навсегда поселилось в моем мозгу. В моих снах я нахожусь на площадке наверху нашей лестницы, смотрюсь в зеркало в полный рост, и лицо женщины смотрит на меня в ответ. Где-то снаружи горит огонь, потому что языки пламени мерцают на стенах, и звуки криков людей отдаются далеким эхом. Улыбка женщины — холодная, жестокая гримаса. Когда я смотрю в зеркало, она начинает смеяться. Я просыпаюсь каждый день с маниакальным звуком, который все еще звенит у меня в ушах, представляя, как воняет старым огнем в моем носу.


Сны — не единственная странная вещь. Все, что может пойти не так с нашим домом, происходит на этой неделе.


Во-первых, это водопровод. Коннор сказал, что заставить его работать будет непросто, но с тех пор мы застряли на треснувшем водопроводе после сломанной трубы. Городской департамент водоснабжения не сотрудничает, и каждый раз, когда Коннор думает, что все исправил, что-то идет не так. Затем электроэнергия. В настоящее время мы используем генератор, но предполагалось, что это будет временная мера, и мы оба устали от ограниченного доступа к электричеству. В дополнение к реставрации, Коннор проводит работы в других местных местах и сейчас работает над домом всего в одной миле от нас.

— Я включил там электричество через два дня, — говорит он мне однажды вечером, его лицо искажено разочарованием, когда генератор снова ломается. — И все же мы здесь уже месяц, а я все еще не могу даже попросить техника включить его на дороге.

Но больше всего раздражает ураганный подвал в боковой части дома. — Двери не просто заперты, — говорит Коннор однажды днем, показывая мне, где трава и сорняки выросли над приподнятым бетонным блоком. — Они были зацементированы. Кто-то действительно не хотел, чтобы туда вломились.

— Может быть, там внизу есть сокровища, — шучу я.

— Может быть.

Коннор раздраженно пинает цемент. — Но это будет долгая, потная работа с отбойным молотком, чтобы отбить его. Сезон ураганов быстро приближается, и нам нужен доступ. Он смотрит на меня.

— Если только ты не решила продать дом. Мы все еще не говорили об этом, Харпер.


И я все еще не рассказала ему о визите Антуана. Я больше не видела его и ничего о нем не слышала, и с моего первого дня Джереми вообще не был в классе. Это странно. Но я ничего этого не говорю Коннору. Вместо этого я говорю: — Что ты думаешь?


Он садится на землю, и я сажусь рядом с ним, играя с травинкой. — Я думаю, что хочу, чтобы мы были счастливы здесь, — тихо говорит он. Он бросает камень с холма. — И до сих пор не случилось ничего, кроме всей этой драмы. Сначала это дурацкое проклятие, все слухи в городе. Потом эти письма адвокатов и это предложение больших денег. Теперь все проблемы только с тем, чтобы включить воду и электричество.

Он смотрит на меня.

— Может быть, мне следует поговорить с советом по грантам и выяснить, могу ли я изменить предложение для другого местечка вдоль реки здесь. Тогда мы могли бы просто продать и купить что-нибудь другое. Что-то без проклятия или давно потерянного члена семьи, решившего выкупить дом обратно.


Я смотрю вниз по склону на воду.

— Если бы решение было только твоим, — медленно говорю я, — если бы меня здесь не было, чтобы повлиять на него, что бы ты сделал?

— Это несправедливо, Харпер. Это не только мое решение.

— Но что, если бы это было так?

Я настаиваю. — Ты бы выдержал это или купил бы что-нибудь новое?

Он протягивает руку и поднимает меня на ноги. — Я хочу тебе кое-что показать.

Мы идем в заднюю часть дома, в то, что раньше было библиотекой. Коннор подходит к дальней стене и нажимает на книжный шкаф. Что-то щелкает, и, к моему изумлению, вся стена распахивается, открывая вид на лестницу, ведущую вниз в темноту. — Я прошел по нему большую часть пути, — говорит Коннор, ухмыляясь мне в лицо. — Я думаю, что она ведет в подвал урагана, но дверь внизу сделана из усиленной стали. Она тоже заперта. Еще больше секретов.

— Это невероятно.

— Правда же.

Он ставит полку на место и поворачивается ко мне лицом. — Я знаю, что последнее, что нам нужно, это проклятия или драма. И что покупка такого места, как это, все равно что затянуть петлю на нашей шее. Но если я смогу это провернуть, Харпер, то здесь есть целая довоенная тропа, на восстановление которой есть средства. Я буду зарабатывать достаточно, чтобы никому из нас больше никогда не пришлось беспокоиться о том, сможем ли мы позволить себе медицинскую страховку. Или плату за обучение в колледже.

— И это все, Коннор? Неужели дело действительно только в деньгах?

Я оглядываюсь на безмолвные стены.

— Ты мог бы выбрать любой из здешних особняков для своих планов. Но ты выбрал этот. Почему?


Коннор медленно кивает.

— Возможно, ты этого не помнишь, — говорит он. — Но когда Тесса заболела, я принес стопку фотографий подходящих развалин вдоль этой части реки. Ты сразу же выбрала этот дом. Ты сказала, что в нем есть что-то особенное.

Он улыбается моему удивлению. — Я знал, что ты не вспомнишь. Но дело было не только в том, что тебе это нравилось. Я тоже это почувствовал. С первого дня, как я его увидел, этот дом показался мне просто местом, где живут семьи. После последних двух лет ни у кого из нас больше нет семьи. Ну, — он пожимает плечами, — я полагаю, есть мой отец, но ты знаешь Гарета.

К сожалению, я знаю, он пьёт не просыхая, чтобы даже понять, что Коннор покинул Батон-Руж. — Это место казалось местом, где можно пустить корни и остаться. Я знаю, что нас осталось только двое, Харпер.

Он слегка улыбается мне. — Но я думаю, что хочу этого для нас. Дом, где мы сможем быть семьей друг для друга. Где мы сможем создать свои собственные семьи. Место, куда мы всегда можем вернуться. Дом, где ты можешь нарисовать фрески на стенах и построить теплицу, может быть, даже открыть свой собственный садовый центр, как ты хотела. А потом однажды, когда твои картины будут висеть в галерее, и у тебя будет роза, названная в твою честь, ты сможешь рассказать своим детям о том, как дядя Коннор и мама жили в доме, когда в нем не было ничего, кроме гнилых половиц и злющих мошек.


Это так необычно для Коннора — говорить что-то даже отдаленно сентиментальное, что слезы щиплют мне глаза. Картина, которую он рисует, — это та картина, которую я едва осмеливалась когда-либо позволить себе рассмотреть. Где-то на фоне потери мамы, а затем Тессы идея иметь собственную семью стала казаться мне опасной мечтой, просто еще одной вещью, которую у меня могут отнять. Тот факт, что Коннор предполагает, что это у меня будут дети, а не у него, является напоминанием о том, что я не единственная, кто так думает. У Коннора, вероятно, даже больше причин, чем у меня, бояться мечтать о будущем, наполненном семьей, и именно эта мысль, возможно, больше, чем любая другая, высушивает мои слезы и укрепляет мою решимость.

— Тогда мы не будем продавать.

Я иду на кухню и беру бумаги. — Мы собираемся построить жизнь здесь, в особняке, который мы оба выбрали. Я отправлю эти бумаги обратно адвокатам. И нам просто придется вместе противостоять проклятию.

— Ты действительно уверена?

Коннор озабоченно смотрит на меня. — Потому что, если мы сделаем это, будет нелегко, Харпер. У меня такое чувство, что треснувшие трубы и неохотные рабочие — это только начало наших проблем.


На мгновение я вижу темные глаза Антуана Мариньи. — Я почти уверена, что ты прав насчет этого

Я улыбаюсь ему. — Но давай посмотрим правде в глаза. После последних двух лет, насколько все может быть плохо на самом деле?

Он криво улыбается. — Верно.

Он касается моего плеча. — Иногда, — тихо говорит он, — я забываю, что ты моя младшая сестра. Дело не только в том, через что ты прошла. Ты всегда была мудра. Ты и Тесса — иногда я думаю, что вы обе прибыли из другой планеты.

Его рука крепче сжимает мое плечо. — Спасибо, Харпер.


Не в силах говорить из-за комка в горле, я накрываю его руку своей и пытаюсь выбросить лицо Антуана из головы.


Я думаю, ему просто придется смириться с этим.








Глава 6

Предупреждение

Займёт пару дней, пока я не соберусь пойти к адвокатам. Я планировала отправить бумаги по почте, но сейчас уже конец недели, и я решаю, что на самом деле не хочу оставлять их на выходные. Я приезжаю в город пораньше и просовываю конверт под дверь. Я добавила к нему написанную от руки записку, в которой говорится, что мы с братом не заинтересованы в продаже — и прошу не утруждать себя отправкой новых предложений. Что-то подсказывает мне, что этого будет недостаточно, чтобы удержать Антуана Мариньи, но думаю, что я должна хотя бы попытаться. Хотя в глубине души я испытываю облегчение оттого, что сегодня вечером меня не будет дома. Я буду в доме Эйвери с ней и Касс, готовясь к вечеринке в заливе Пьерду. Я подозреваю, что еще один незапланированный визит может быть в планах после того, как Антуан узнает, что предложение было отклонено.


Если честно, меня больше волнует настоящий душ, чем вечеринка. Коннор соорудил импровизированный душ в моей ванной из большой бочки с водой, которую мы притащили наверх, но это прискорбно не соответствует действительности. Оголенные провода свисают со стены там, где должен быть свет. Я осторожно смотрю на них, когда моюсь, хотя и знаю, что они не рабочие. В конце концов, проклятие есть проклятие. Я начала фантазировать о долгом горячем душе, так что я с радостью притворюсь, что взволнована вечеринкой, если это, наконец, означает чистые волосы и бритые ноги.


В середине утреннего перерыва я возвращаюсь к своей машине, чтобы взять книгу, которую забыла, когда вижу Джереми и Антуана, стоящих у бирюзового Шевроле. Даже на расстоянии я могу сказать, что они спорят. Я подхожу немного ближе и встаю за ближайшим пикапом, прислушиваясь.


— О чем думали твои родители?

Я слышу, как Антуан говорит, его голос низкий и яростный. — Они знали, что произойдет, если они его продадут. Этого никогда не должно было случиться.

Он так сильно сжимает дверцу машины, что я могу поклясться, что он действительно сгибает ее.

— Адвокаты не думают, что она передумает. Но я найду способ, Антуан, обещаю. Голос Джереми звучит испуганно. — Я все исправлю.

— Ни черта ты не исправишь.

Голос Антуана мрачен.

— Если Харпер и ее брат не передумали после недели, которую они провели, они вряд ли изменят свое мнение. Я разберусь с этим. Просто держись от меня подальше и не делай ничего глупого.

Он качает головой, и Джереми уходит, бросая на ходу нервные взгляды через плечо. Я уже собираюсь последовать за ним, когда Антуан оборачивается и смотрит прямо на меня.

— Харпер, — говорит он смиренным тоном, и мне интересно, как он узнал, что я там. Я выхожу и встречаюсь с ним лицом к лицу через несколько пустых мест для машин.

— Что ты имел в виду, говоря «после недели, которую они провели»?

Я свирепо смотрю на него.

— Все проблемы с энергетической компанией и департаментом водоснабжения — это ты устроил, не так ли? И Джереми — он недавно потерял обоих своих родителей, и вот ты мучаешь его. Он не виноват, что его родители продали дом.

— Его родители знали, что дом нельзя продавать.

Его глаза мрачно блестят на солнце. — Они совершили ошибку, которую я просто пытаюсь исправить. Джереми это знает.


Если он так уверен, что дом не следовало продавать, и у него достаточно денег, чтобы сделать нам с Коннором такое предложение, почему он просто не купил дом сам? Вопрос застревает у меня в горле, но задавать его кажется навязчивым и каким-то грубым, что странно, учитывая, насколько резки его собственные манеры. Тем не менее, я не спрашиваю об этом. Откровенная конфронтация никогда не была моим стилем.

Упрямство, однако, — вот что у меня дошло до тонкого искусства. — Ну, если ты надеешься, что я продам его тебе обратно, я не продам.


Он так быстро оказывается рядом со мной, что я едва замечаю его движение, стоит так близко, что меня бросает в дрожь, и смотрит на меня сверху вниз.

— Ты понятия не имеешь, — тихо говорит он, — с чем ты играешь. Если это деньги, то назовите свою цену. Мне все равно, сколько это стоит. Но поверь мне, Харпер. Ты не хочешь оставаться в этом доме. И если вы думаете, что проблемы с душем — это худшее, с чем вы там столкнетесь, подумайте еще раз.

— Это что, угроза?

Я не отступаю от него. — Потому что, если что-нибудь случится с моим братом или со мной, это не очень удачный разговор для тебя.

Он издает нетерпеливый звук, и на мгновение мне кажется, что он собирается сказать что-то еще, затем он начинает уходить.

— Что в подвале урагана?

Я не уверена, какой импульс заставляет меня это сказать, но он останавливается, и по тому, как медленно он оборачивается, я могу сказать, что задела его за живое. Затем он снова оказывается прямо передо мной, пугающе быстро, его лицо такое замкнутое и неприступное, что я инстинктивно делаю шаг назад, внезапно осознав, что я одна на стоянке. Я жду какой-нибудь угрожающей команды не приближаться к подвалу, но когда он наконец заговаривает, его слова совершенно неожиданны.

— Как прошли твои сны?

Его тон мягкий, но его глаза, впивающиеся в мои, темные и беспокойные. — Это лицо, которое ты нарисовала. Оно уже начало смеяться над тобой?

Я так ошеломлена, что не могу найти слов для ответа и вместо этого просто смотрю на него. Он медленно кивает, не сводя с меня глаз. — Я так и думал, — мрачно говорит он. Его рот сжат в жесткую линию. — Скажи своему брату, что хочешь продать дом, Харпер. Перепиши его обратно Джереми и найди новый проект для своего брата, над которым он будет работать. Я даже помогу тебе его найти. Но не оставайся в этом доме.


Он начинает отходить от меня. Я так потрясена тем, что он только что сказал, что все еще стою, застыв на месте, пытаясь понять, откуда он знает о снах, когда он останавливается у своего Шевроле и снова поворачивается ко мне лицом. — Джереми сказал, что сегодня вечером у старого дома на заливе Пьерду будет вечеринка. Ты собираешься идти?

— Тебе какое дело, если даже собираюсь?


Его рот изгибается в одном углу, почти полуулыбка. — Вечеринки на берегу реки здесь имеют тенденцию становиться немного опасными.

Его глаза на моем лице странно непроницаемы. — Поскольку ты, похоже, забыла, что смертная, могу ли я дать второй совет и предложить тебе выбрать другой способ провести свой вечер?

Мои глаза сужаются, и он вздыхает и качает головой.

— Ну что ж. Он с такой силой открывает дверцу Шевроле, что весь пикап трясется. — Если ты умрешь, я думаю, по крайней мере, будет легче выкупить этот чертов дом обратно.



Глава 7

Вечеринка

Я так рада принять настоящий душ, что целых десять минут почти не думаю об Антуане Мариньи. — Это, — объявляю я, возвращаясь в комнату Эйвери, завернутая в полотенце, — было совершенно серьезно лучшим, что случилось со мной за всю неделю.

— Неа.

Эйвери вытаскивает всю мою одежду из моей сумки. — Лучшее, что с тобой может случиться, — это поход по магазинам за новым гардеробом, но сейчас у нас нет на это времени. Здесь буквально нет ничего подходящего для вечеринки.

Она поднимает мои джинсы и с отвращением морщит нос.

Я виновато пожимаю плечами. — На самом деле я не ношу платья.


Это неправда. На самом деле, раньше я любила платья, но это было потому, что Тесса обычно шила их для меня. Я не надевала их с тех пор, как она умерла. Просто еще одна вещь, которая возвращает меня к Тессе.

— Сегодня вечером ты наденешь. Касс! Властным тоном сержант-майора, организующего свои войска, она говорит: — Дай Харпер то, кирпичного цвета, с тонкими ремешками. Нет, оно красное, не кирпичное. Да, вот это.

Она подносит его ко мне с критическим взглядом. — И шаль, я думаю.

— Серьезно?

Теперь моя очередь морщить нос. — Не слишком ли это для тусовки у реки?


Касс грозит мне пальцем.

— Всегда одевайся для своей лучшей ночи, Харпер. Правило номер один Эйвери.

Она подмигивает мне. — В любом случае, никогда не знаешь наверняка. Какой-нибудь сексуальный дядя Джереми может быть там.

Она многозначительно поднимает брови, и я слабо улыбаюсь ей, как будто сексуальный дядя был единственным, о чем я могла думать весь день.


В конце концов я поддаюсь их совместным усилиям и оказываюсь с распущенными волосами, накрашенной и на каблуках с ремешками, в которых, я уверена, будет трудно ориентироваться на улице в темноте. Я чувствую, что мне больше следует пойти на вечеринку с коктейлями, чем на реку, но подозреваю, что они переборщили, пытаясь заставить меня чувствовать себя желанным гостем, и, если честно, в их доброте есть что-то по-настоящему трогательное. Дипуотер — маленький городок, и я почти уверена, что они уже знают, по крайней мере, кое-что о моем прошлом, но ни один из них не задавал мне никаких неудобных вопросов, и я благодарна. За рулем Касс, поэтому мы все забираемся в ее хэтчбек и выезжаем по шоссе на небольшую проселочную дорогу, а затем на изрытую грунтовую дорогу, более подходящую для пикапа, чем для хэтчбека. В конце концов мы добираемся до поляны у реки, с одной стороны которой стоит полуразрушенный старый дом. Несмотря на теплую ночь, кто-то развел костер, и я вижу бочонки, сложенные у развалин. Людей больше, чем я ожидала, и в тот момент, когда мы выходим из машины, у меня в руке пластиковый стаканчик с пивом, и какой-то парень, которого я едва узнаю в университетской куртке, начинает громко рассказывать мне о забавной вещи, которую он сделал за лето.


Я киваю и улыбаюсь, где надо, но на самом деле мне всё это не нравится. Я оглядываю толпу, но не могу представить Антуана Мариньи на школьной вечеринке, и мне интересно, почему я должна хотеть, чтобы он был здесь. Я знаю, что он саботирует наши планы по дому. И почему-то я сомневаюсь, что он просто так сдастся.

Подходит Касс. — Ты выглядишь так, будто нуждаешься в спасении, — говорит она, отводя меня в сторону и критически оглядывая, когда протягивает мне стаканчик. — Тебе не особо весело.

Открытое платье и слишком длинные ноги — большая часть причин, по которым я чувствую себя неловко, но я не хочу показаться неблагодарной после их совместных усилий.

— Наверное, я беспокоюсь о нашем доме, — говорю я вместо этого. Я вспоминаю слова Эйвери. — Твоя мама владеет магазином «Нью Эйдж», верно?

Касс кивает, выглядя немного смущенной.

— Я знаю, звучит странно. Но как ты думаешь, она ответит мне на несколько вопросов?

— Ты имеешь в виду…

Касс оборачивается, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и понижает голос: — Проклятие, верно?

Я киваю, и Касс закатывает глаза. — Ответить на несколько вопросов? Она будет болтать до тех пор, пока ты не оглохнешь. Она, наверное, никогда не выпустит тебя из магазина. Путь ведьмы открыт все выходные, если хочешь зайти. Я дам маме знать, чтобы она ждала тебя, если хочешь.

— Было бы здорово, спасибо.

Я замечаю Джереми на другой стороне вечеринки, он выглядит одиноким и несчастным. Он поднимает глаза, видит меня, и его взгляд скользит в сторону, явно чувствуя себя неловко. — Извини, — говорю я Касс и иду вокруг костра туда, где он стоит. Я почти добралась до него, когда здоровенный парень, который кажется немного старше остальных участников вечеринки, встает у меня на пути.

— Привет, — говорит он, оглядывая меня с ног до головы так, что я жалею, что не надела свои обычные джинсы. — Я тебя не знаю.

— Нет.

Я плотнее натягиваю шаль на грудь и пытаюсь обойти его, но он блокирует меня. — Я новенькая в городе.

— Счастливый город, — говорит он, и мне не нравится, как он улыбается.

— Извини.

Я хочу оглядеться, чтобы посмотреть, где Касс и Эйвери, но я также не хочу казаться испуганной, поэтому я просто опускаю глаза и снова пытаюсь обойти его.

— Я знаю, кто она.

Другой парень опирается на первого и жестикулирует мне своим стаканчиком пива. — Она и ее брат купили старый особняк Мариньи.

Они вдвоем смеются над этим. Не очень приятный звук, и мне становится не по себе.

— Харпер.

Двое парней оборачиваются. Джереми стоит позади них. — Ты в порядке?

Его лицо такое же бледное и изможденное, как всегда, и он выглядит особенно тощим рядом с двумя мускулистыми парнями, но когда он смотрит на них, у него появляется определенная складка во рту, которая заставляет меня думать, что он не из тех, кто отступает.

— Эй, Джереми.

Я аккуратно обхожу двух парней и беру его под руку.

— Рад тебя видеть.

— Мы с ней болтали.

Первый болтун кладет мясистую руку на плечо Джереми, и я вижу, как пара других парней, явно из той же группы, начинают отделяться и направляются к нам.

— Ну же, Джереми.

Я оттаскиваю его и бросаю на него косой взгляд, который говорит: «Притворись, что их там нет». Мы уходим, и когда они не следуют за нами, я выдыхаю, не осознавая, что задерживаю дыхание, и улыбаюсь Джереми. — Спасибо, — говорю я немного неуверенно. — Я всегда думала, что сама знаю, как контролировать подобные ситуации.

— Ты не должна, — тихо говорит он. — Эти парни — придурки.

— Кстати, кто они? Они кажутся немного старыми для школьной вечеринки.

— Они из луизианской стороны реки.

Джереми указывает на мост, пересекающий границу штата. — Они немного грубоваты, но Джаред всегда приглашает их, потому что они приносят пиво и травку.

Он указывает на парня в университетской куртке, который заговорил со мной, когда я только пришла. — Джаред Бодлер. Его отцу принадлежит половина города.

— Ну разумеется.

Я закатываю глаза. Джереми улыбается, и я понимаю, что впервые вижу его почти расслабленным. — Я рада, что ты здесь. Я пыталась найти возможность сказать тебе, что искренне сожалею о доме и обо всем остальном.

Его улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.

— Нам не обязательно об этом говорить, — поспешно добавляю я. Но уже слишком поздно. Он уже ставит свой стаканчик, как будто собирается уходить.

— Это была ошибка, — бормочет он, отворачиваясь. — Мне не следовало приходить сегодня.

Его глаза встречаются с моими, затем снова отводятся. — Тебе тоже не следовало этого делать.

— Почему нет?

Он отходит от костра, и я следую за ним.

— Джереми, пожалуйста. Не мог бы ты просто сказать мне, что все это значит?

Мне приходится почти бежать, чтобы догнать его. Он уже скрылся за деревьями, и я следую за ним, оставляя вечеринку позади.

— Ты должна забрать своих подруг и уйти, — говорит он. Я вижу его мотоцикл, припаркованный по другую сторону деревьев у дороги. — Эти парни с вечеринки довольно жёсткие. Всё скорее всего, станет диким.


Все в его манерах говорит мне, что это мои вопросы, а не вечеринка, от чего Джереми стремится сбежать. А также то, что есть нечего, что пугает его больше, чем некоторые жесткое парни из границы штата.

— Джереми!

Мы подходим к его мотоциклу, и я тяну его за руку, так что ему приходится повернуться ко мне лицом. — Я подслушала тебя и Антуана на парковке этим утром. Я вижу, что ты его боишься. Он тебе угрожает?

— Нет. Ты все неправильно поняла, Харпер.

У него снова тот измученный взгляд, как будто его разрывает изнутри, и он крутит шлем в руках, как будто раздумывая, сказать или нет.

— Пожалуйста. Я никому не скажу. Я обещаю.

Он открывает рот. Я действительно думаю, что, возможно, вот-вот получу ответы на некоторые вопросы, как вдруг чей-то кулак сбивает его с ног. Я оказываюсь лицом к лицу с крепким парнем с вечеринки и запоздало понимаю, что за мной стоят еще трое.

— Не вставай.

Парень даже не смотрит на Джереми, а вместо этого неприятно смотрит на меня.

— Отвали от неё.

Джереми вытирает рот. Я оглядываюсь в поисках пути к отступлению, но парни стоят между мной и тропинкой обратно к входу. Джереми с трудом поднимается на ноги, пытаясь встать между мной и нападающими.

— Я сказал тебе оставаться внизу.

Парень кивает своим друзьям, и они начинают набрасываться на Джереми с непринужденной жестокостью, которая наводит на мысль, что это их обычное времяпрепровождение.

— Отойди от меня.

Я отступаю и натыкаюсь прямо на другого парня, который со смехом подталкивает меня к первому парню. Джереми свернулся в клубок, все еще терпя побои. Сейчас я должна закричать. Я хочу. Но я не могу найти свой голос и вместо этого бросаю свой пластиковый стаканчик с пивом в парня, затем бегу к деревьям и вечеринке, которую я все еще вижу мерцающей по другую сторону. Я не успеваю сделать и полшага, как чьи-то руки хватают меня.

— Не так быстро, — рычит он мне на ухо, обнимая меня сзади. — Там, откуда я родом, девушки не появляются на вечеринке в таком платье, если только они чего-то не хотят.

Я чувствую холодную струйку страха по спине и начинаю корчиться всерьез.


Внезапно парня отрывают от меня, и жесткая рука толкает меня в сторону. Происходит какое-то движение и серия хрюканья, и теперь двое парней, которые держали меня, лежат на земле. Антуан Мариньи стоит над ними спиной ко мне, сжав кулаки, и они смотрят на него с испуганным выражением лица. Парни, которые избивали Джереми, удивленно оборачиваются. Один из них бросается на Антуана, в то время как другой хватает бутылку и поднимает ее. Первый парень бросается на Антуана, и, хотя он большой и крепкий, Антуан делает что-то, что заставляет его взлететь. Второй парень обрушивает бутылку на череп Антуана, но даже когда она взрывается тошнотворными брызгами стекла и крови, парня отбрасывает назад с достаточной силой, чтобы он с глухим стуком врезался в дерево. Каким-то образом Антуан все еще стоит. — Джереми, — говорит он, не оборачиваясь, его голос низкий и опасный, — мой пикап у дороги. Отвези ее домой.


Джереми берет меня за руку и тянет прочь от парней и компании позади нас, через лес к дороге. Я думаю о Касс и Эйвери, но когда я начинаю упоминать о них, Джереми резко обрывает меня. — Ты можешь написать им из машины.


Я спотыкаюсь на неровной земле, и когда я оглядываюсь назад, я вижу только неясные очертания в темноте и слышу приглушенные звуки боли. Джереми открывает дверь пикапа и почти заталкивает меня внутрь. Он обегает вокруг и прыгает на другую сторону, потом мы уезжаем, и я не вижу ничего, кроме дороги впереди.


Глава 8

Вопросы

— Мы не можем просто оставить его там!

Я ерзаю на сиденье, пытаясь оглянуться, но мы уже выехали на шоссе. — Джереми, он ранен. Эти парни убьют его. Рот Джереми кривится. — Я сомневаюсь в этом, — бормочет он. Он смотрит на меня, потом снова отводит взгляд. — Не беспокойся об Антуане, Харпер. Он может постоять за себя.

— Ты не можешь быть серьезным.

Я смотрю на него в изумлении. — Их пятеро, и Антуану только что разбили бутылку о голову. Как, черт возьми, с ним все будет в порядке?

Я достаю свой телефон. — Я звоню 911.

— Нет.

Джереми фактически выхватывает телефон у меня из рук. — Не делай этого, Харпер, пожалуйста. Я обещаю тебе, что с Антуаном все будет в порядке. — Он смотрит на мои ноги. — Ты потеряла туфлю, — говорит он.

— Ты в порядке?

— Люди пытаются убить твоего дядю, а ты беспокоишься о моей потерянной туфле?

Я смотрю на него, совершенно сбитая с толку.

— Пожалуйста, просто доверься мне.

Он не смотрит мне в глаза. — Антуан будет здесь достаточно скоро.

Он едва заканчивает говорить, когда сзади светит фара, и Джереми замедляет ход. — У него мой мотоцикл, — говорит он с облегчением. Он съезжает на обочину и открывает дверцу, затем смотрит на меня. — Я знаю, что он тебе не нравится, — тихо говорит он. — Но тебе следует послушать Антуана. Он просто пытается уберечь тебя, вот и все.


Он слегка улыбается мне. Я слышу негромкий обмен репликами, затем Антуан складывается во весь рост на водительском сиденье рядом со мной. Осколки стекла блестят в его волосах, а на джинсах грязь, но в остальном он выглядит так, словно только что пришёл из коктейльной вечеринки воде, а не драки с пятью пьяными мужчинами. На нем свободная хлопчатобумажная рубашка поверх выцветших джинсов, и я вообще не вижу никаких следов там, где бутылка попала ему в голову. Он закрывает дверь и свободно кладет одну руку на руль, ожидая, пока Джереми сядет на свой байк. Он смотрит на мои ноги и хмурится. — Тебе не следует ходить здесь босиком, — говорит он. — Тут разбитое стекло.

Я смотрю на него с тем же недоверием, что и на Джереми.

— Разбитое стекло от бутылки, которая разбилась о твою голову. Ты даже не должен стоять.


Он пожимает плечами, глядя в зеркало заднего вида. Он ждет, пока Джереми проедет мимо нас, прежде чем выехать на дорогу. — Бутылка разбилась до того, как ударилась о мою голову. На меня только жидкость попала.

— Жидкость?

Я качаю головой. — Я всё видела, Антуан. Эта бутылка ударила тебя так сильно, что разбилась вдребезги.

— Я в порядке.

Он кивает на мой телефон. — Ты должна написать своим подругам. Я сказал им, что Джереми отвез тебя домой, но им, наверное, немного не по себе.


Я достаю свой телефон и отправляю сообщение Касс и Эйвери, в котором говорю, что Джереми нужно поговорить и он отвез меня домой, но я едва замечаю, что печатаю. Фары приближаются к нам, и в их ярком свете я вижу пятно на дальнем воротнике рубашки Антуана. Я хмурюсь. — Это кровь? Я наклоняюсь ближе, и он отстраняется, бросая на меня взгляд, который возвращает меня на мою сторону скамейки.

— Я в порядке.

Он переключает передачу, как будто хочет оторваться на пикапе.

Я уже упоминал, что вечеринка была плохой идеей, — говорит он более мягким тоном.

— Это действительно все, что ты собираешься сказать?

Я поворачиваюсь на сиденье и пристально смотрю на него. — Ничего о том, как ты только что отбился от пяти разъяренных, пьяных парней и пятна крови на твоем воротнике?

— Кровь не моя.

— О, точно, — говорю я саркастически. — Это всё?


Он поднимает руку с руля в пренебрежительном жесте, который я нахожу бесящим, и слегка улыбается мне.


Реальность такова, что я не знаю, что и думать. Я предполагаю, что, возможно, могу ошибиться в том, что я видела. Но почему-то я так не думаю. Я думаю, что есть целая история, которую я не знаю, и это заставляет меня чувствовать себя неловко.

— Как получилось, что ты просто оказался на вечеринке?

Я свирепо смотрю на него. — Ты преследуешь меня?

— Совпадение. Мне нравится присматривать за Джереми.

Он бросает на меня косой взгляд, на его лице все та же сводящая с ума улыбка.

Я складываю руки на груди и смотрю в окно. — Пришло время тебе дать мне несколько реальных ответов.

— Есть только один ответ, который имеет значение.

Он сворачивает на дорогу, ведущую к моему дому. — Слово «да» и твоя подпись на документах о праве собственности на дом моей семьи.


Когда я закатываю глаза, он улыбается, и я чертовски раздражена, потому что, несмотря ни на что, мне хочется улыбнуться в ответ. Антуан может заставить меня чувствовать себя неловко, но он очаровывает меня в равной степени.

— Послушай. Это не только мое решение. Мой брат месяцами работал над предложением этого дома. Для него это воплощение мечты. Ему это нравится.

— А ты любишь своего брата.

Я киваю. — Да.

— Я уважаю это.

Он делает паузу, как будто тщательно обдумывает свои следующие слова.

— Я не пытаюсь разрушить мечту твоего брата, Харпер, или твою. Я понимаю, что всё кажется запутанным, и что вы хотите получить ответы. Но есть некоторые вещи, которые я не могу объяснить, и мне нужно, чтобы ты услышала меня, когда я говорю, что для вас обоих будет лучше, если я этого не сделаю. Я бы хотел, чтобы вы также поверили мне, когда я скажу, что ни один из вас не в безопасности, пока этот дом записан на ваше имя.

— Ты пытаешься обвинить в том, что случилось сегодня вечером, меня, владельца твоего семейного дома?

— Нет.

Он качает головой. — По крайней мере, сегодняшний вечер был совершенно не связан.


По крайней мере, я так думаю. Это означает, что другие вещи связаны между собой. Но какие вещи? И как?

— Если это было совершенно не связано, почему ты раньше сказал мне не идти?

Я стою спиной к двери, наблюдая за ним, и мне было бы легче продолжать свою жесткую линию допроса, если бы он не выглядел таким удивленным тем, что я говорю. То, как его губы полуулыбаются на каждый мой вопрос, вызывает у меня неприятный трепет по спине.

— Эти вечеринки никогда не были хорошей идеей.

Его глаза бегут в сторону. — Особенно когда ты так прекрасно выглядишь в платье.

— Ты не знал, что я надену платье, — неловко говорю я.


Он смеется низким горловым смехом, и я чувствую, как мой желудок переворачивается. — Скажем так, это было нетрудно представить.

— Итак, ты хочешь сказать, что я не могу пойти на вечеринку в платье и быть в безопасности? Тебе не кажется, что это немного старомодно?

На этот раз его смех искренен.

— Может быть, так и есть.

Он наклоняет голову, как будто в ответ на личную шутку. — Но я действительно думаю, что такое красивое платье заслуживает лучшего вечера, чем тусовка у реки.


Поскольку я думала точно так же, трудно спорить. Я меняю тему разговора.

— Ты собираешься рассказать мне, что случилось с теми парнями там?

Я знаю, что он этого не сделает, но я не могу отпустить это.

— Я привел убедительный аргумент в пользу того, что другая сторона государственной границы может быть лучшим местом, чтобы провести остаток их вечера.

Он сворачивает на покрытую дубами подъездную дорожку. — И они просто согласились уйти.

Что-то в том, как беззаботно он отклоняет вопрос, делает меня еще более уверенной, что он многого не говорит.

Он приподнимает одно плечо. — После небольшого обсуждения.


Я стараюсь не представлять, какую форму приняла эта дискуссия. Инстинкт подсказывает мне, что очень мало из этого было словесным. Что возвращает меня к тому, как Антуан сразился с целой группой парней, не получив никаких реальных травм, что, в свою очередь, возвращает это неприятное чувство.

Пикап Коннора припаркован снаружи, и он сидит на крыльце у штормового фонаря, щурясь на фары. Он никогда бы не сказал мне не идти на вечеринку, но я подозреваю, что он никогда не ложится спать, пока не узнает, что я дома. Это должно было бы раздражать, но, если честно, это немного трогательно. Антуан паркует пикап и выключает двигатель.

— Тебе, наверное, лучше уйти, — торопливо говорю я.

У нас с Коннором до сих пор не было никаких реальных причин для обсуждения свиданий, но что-то подсказывает мне, что Антуан Мариньи, возможно, не лучшее место для начала. Однако его дверь уже открыта, и с этой пугающей быстротой Антуан оказывается рядом и открывает мою прежде, чем я заканчиваю говорить. Я пристально смотрю на него, когда выхожу, затем вздрагиваю, когда моя босая нога приземляется на острый камень. — Черт.

Я наклоняюсь, чтобы осмотреть свою ногу, морщась, когда с нее начинает капать кровь. — Коннор, — зову я. — Ты можешь принести мои ботинки? Я порезала ногу. Я поднимаю глаза, и, должно быть, это игра света, потому что на мгновение мне кажется, что глаза Антуана действительно блестят в темноте, как у какого-то смертоносного животного.


Затем он отворачивается, и когда я снова поднимаю глаза, Коннор идет ко мне, неся мои старые Ариаты, а Антуан исчез за другой стороной пикапа, его лицо скрыто из виду.

— Харпер.

Коннор протягивает мне ботинки, хмуро глядя на фигуру Антуана. — Что случилось?

— Ничего. У меня порвалась туфля, и Антуан подвез меня домой. Я просто приземлилась на камень, вот и все.

Я морщусь, натягивая ботинки и вставая.

— Антуан?

Коннор переводит взгляд с меня на него. — Мариньи?


Антуан протягивает руку, но я замечаю, что он держится от меня на расстоянии и остается в тени пикапа. — Ты, должно быть, Коннор, — говорит он.

— А ты, должно быть, тот парень, который усложняет мне жизнь.

Коннор берет его руку, но в голосе нет ничего дружелюбного. Антуан выходит на свет, и его лицо совершенно нормальное. Он даже улыбается. Он выглядит так, как всегда, готовый слететь с ближайшей скалы или спуститься по ней, но не более угрожающе, чем это. Он выглядит как человек, с которым Коннор мог бы подружиться, а не как хищник, готовый напасть.

— Теперь, когда моя сестра совершенно ясно дала понять, что мы не хотим продавать дом, — холодно говорит Коннор, — может быть, ты перестанешь вмешиваться в департамент водоснабжения и кого бы то ни было еще, кого ты подкупил в городе.


Антуан выглядит скорее удивленным, чем раздраженным. — Нет, — мягко говорит он.

— Я не остановлюсь. Но я могу предложить вам больше денег за продажу, если хотите. Чего бы это ни стоило.

Он кивает на лампу.

— Хотя я бы принял решение в ближайшее время. Небезопасно жить в доме без воды и с керосиновыми лампами.


Коннор пристально смотрит на него.

— Ты признаешься во взяточничестве и преследовании — и говоришь мне, что я могу ожидать, что это продолжится?

Антуан прислоняется к своему пикапу, скрестив руки на груди.

— Вот примерно и все. Если, конечно, вы не согласитесь продать. Тогда ты узнаешь, насколько эффективным я могу быть как друг. В этой части реки есть десятки довоенных руин. Я позабочусь, чтобы у тебя был выбор из них. И достаточно денег, чтобы превратить его в экспонат. Сделать так, чтоб ваше электричество и вода легко включались.


Коннор тоже складывает руки на груди и упрямо смотрит на него. — Мы никогда не продадим.

— Никогда — это очень долго, друг.

Антуан отрывает свое длинное тело от пикапа и подходит к водительской двери.

— О, — говорит он, когда доходит до нее, его глаза ненадолго останавливаются на мне. — И на твоем месте я бы лучше заботился о твоей сестре. Вечеринки в Пьерду, как правило, привлекают немного грубую толпу.

Его рот кривится от моего негодования, как будто он точно знает, насколько я раздражена. — Но ты действительно прекрасно выглядишь в этом платье, — говорит он, заводя двигатель. Теперь его улыбку ни с чем не спутаешь.

Он кивает Коннору из-за руля, затем уезжает.


Коннор ждет, пока огни не исчезнут на подъездной дорожке, затем поворачивает ко мне разъяренное лицо. — Я вообще хочу знать, как он оказался тем, кто отвез тебя домой?

— Нет.

Я начинаю хромать к дому. — И ты не хочешь читать мне лекции о вечеринках у реки или насчёт открытых платьев. Потому что мы оба согласимся, что сегодняшний вечер был неудачным, а потом мы ляжем спать, и мы не будем думать о том факте, что Антуан Мариньи, похоже, полон решимости либо вернуть свой дом, либо уничтожить нас в процессе.













Глава 9

Подвал

Коннор понимает намек. В ту ночь мы с ним ложимся спать, не говоря ни об Антуане, ни о том, что собираемся делать, но мы оба знаем, что в конце концов нам нужно будет поговорить об этом. Я закрываю глаза. Я даже не могу начать думать о том, что произошло на вечеринке. Похоже, это произошло за занавесом, за который я не готова заглянуть. Я давно привыкла разделять вещи, на которых предпочла бы не зацикливаться.


Я чувствую, как нависают мои кошмары, но они кажутся менее опасной альтернативой, чем мое сознание. Кроме того, я так устала и сбита с толку, что едва могу держать веки открытыми. Я невольно погружаюсь в сон, надеясь, что хотя бы на этот раз сны оставят меня в покое.


Я должна поспать какое-то время, потому что, когда первый намек на женщину входит в мои сны, я не сразу понимаю, что происходит. Но затем появляются знакомые сцены пламени за окном и кричащих людей, и, наконец, появляется ее лицо, вплывающее в сон точно так, как я его нарисовала, но каким-то образом живое, как будто она одновременно и рисунок, и человек. Она выглядит так, как будто ей больно, и она тянется ко мне, пытаясь что-то сказать. — Что? — спрашиваю я во сне. — Чего ты хочешь?

— Помоги.

Это слово произносится хриплым шепотом, как будто ей требуется вся ее энергия, чтобы произнести его. — Помоги нам.

Ее лицо исчезает, сменяясь вспышкой темной лестницы и толстой двери. Затем оно появляется снова, на этот раз яснее, и когда она говорит, ее голос звучит сильнее. — Помогите нам, пожалуйста.


Я рывком просыпаюсь. Речной бриз шевелит москитные сетки вокруг моей кровати, а в открытые окна светит высокая луна. Я встаю с кровати и подхожу к окну, глубоко вдыхая теплый ночной воздух, пытаясь успокоить свое сердце. Лепестки падают с красной магнолии у причала, ало поблескивая под луной, когда они падают на воду, как капли крови. На мгновение мне кажется, что что-то движется под ветвями, но я смотрю на то же самое место, пока мои глаза не напрягаются, и я больше этого не вижу.


Я сижу на подоконнике, думая о сне, женском голосе и лестнице. Я знаю эти ступеньки. Это те, что стоят за полкой в библиотеке, которую мне показывал Коннор.


Я знаю, что больше не смогу заснуть, поэтому спускаюсь вниз и иду через дом в библиотеку. Лунный свет струится через открытые окна, и мне снова кажется, что я вижу, как что-то движется за ними, чувствую порыв воздуха поблизости, но когда я поворачиваюсь, там ничего нет, и я ругаю себя за то, что шарахаюсь от теней.


Мне требуется некоторое время, чтобы найти кнопку, которую нажал Коннор, и когда я это делаю, книжная полка издает такой громкий скрип, что я вздрагиваю, беспокоясь, что Коннор проснется. Я жду мгновение, но ничего не слышу. Я останавливаюсь на лестнице и освещаю ее фонариком своего телефона. Поднимающийся воздух кажется очень холодным, что, я думаю, имеет смысл, так как под землей было бы прохладнее. Я на мгновение колеблюсь. Спускаться по потайной лестнице в запертый подвал посреди ночи из-за того, что женщина прошептала мне во сне, определенно не кажется самым рациональным решением. Но потом я вспоминаю, как Антуан спрашивал меня, как прошли мои сны, и мои губы сжимаются.


Никто не хочет чего-то так сильно, как он хочет этот дом, если только ему нечего скрывать. Может быть, я знала это с самого начала, и именно поэтому я не хотела просто сдаваться, хотя и знаю, что брать деньги — это разумный поступок. Он что-то скрывает. И что бы это ни было, это как-то связано с подвалом у подножия этой лестницы.


Я подпираю книжную полку старым стулом, делаю глубокий вдох и начинаю спускаться по лестнице.


В воздухе стоит странный запах, и я морщу нос. Пахнет, как костёр в моем сне, давно остывший. Обугленный и едкий. Чем дальше я иду, тем сильнее становится запах. Я не помню, чтобы чувствовала этот запах, когда Коннор открывал книжную полку раньше, но, возможно, это ночная влага, которая выводит его наружу.


Лестница выходит на площадку. Я снова поднимаю взгляд, но книжная полка широко открыта, и я все еще вижу лунный свет, льющийся на пол. Лестница поворачивает и спускается на другой уровень. Я свечу в него своим телефоном и вижу дверь, о которой упоминал Коннор. Это огромная стальная штука, как он и описывал, с толстой арматурой поперек, которая выглядит как железо. В центре выбит странный символ — квадрат с петлями в каждом углу и чем-то похожим на солнце посередине. Железные прутья тянутся от нее в обе стороны, полностью закрывая дверь.

— Ты действительно не хочешь, чтобы кто-то заходил в этот подвал, не так ли, Антуан, — бормочу я. Воздух здесь, внизу, холоднее, и запах гари становится достаточно густым, чтобы ощущаться на вкус. Я нерешительно протягиваю руку и кладу ее на дверь. Она такая холодная, что почти причиняет боль, и я испуганно отдергиваю руку, затем снова осторожно прикасаюсь к ней. Это не мое воображение. Дверь на ощупь похожа на внутренность морозильника. Я почти ожидаю, что моя рука прилипнет туда, как лед. Я подхожу ближе и прикладываю ухо к двери, затем понимаю, как нелепо пытаться слушать подвал, который явно был закрыт годами, если не десятилетиями.


Но потом я слышу шепот, совсем как в моем сне. — Помоги.

На самом деле это больше не шепот. Это настоящий голос, женский голос. Я в ужасе смотрю на дверь.

— Эй? Мой голос звучит ужасно громко в темном пространстве. — Ты здесь?

— Помоги нам, — снова раздается голос, но он затих, как будто ей потребовались все силы, чтобы заговорить.

— Я сейчас.

Я освещаю светом всю дверь, пытаясь найти, где ее отпирать. — Ты можешь сказать мне, как тебя вытащить? Скажи мне, что сделать, чтобы помочь тебе.

— Холодно, — говорит голос, и теперь он превращается в тонкий шепот. — Так холодно.

Я понимаю, что здесь холодно, и не только в двери.

— Подожди! Я сбегаю за братом, и мы собираемся вытащить тебя оттуда. Просто держись.

Я поворачиваюсь и начинаю бежать вверх по лестнице, сердце бешено колотится, не смея даже подумать о том, что за монстр держал настоящего человека запертым в подвале — и как мы могли так долго находиться в доме, даже не зная, что она там.


Эта мысль заставляет меня остановиться. Это невозможно. Никто не смог бы выжить там больше месяца без нашего ведома.

Мне страшно. Каждый инстинкт говорит мне бежать. Но что-то более глубокое знает, что если я это сделаю, то буду лежать без сна всю оставшуюся ночь, в ужасе и недоумении. Другая часть меня знает, что даже упоминание об этом Коннору будет означать, что эти бумаги будут подписаны, как только адвокаты откроются в понедельник. То есть, если он не отправит меня в дурдом за безумие.


Может быть, я могла бы подождать рассвета. Днем все становится менее пугающим. Но потом я задаюсь вопросом, может быть, голос к тому времени исчезнет, и все это не более чем сон, который я себе вообразила. В конце концов я возвращаюсь к своему предыдущему выводу, что уход сейчас просто сведет меня с ума. Я неохотно поворачиваюсь, все еще не убежденная, что поступаю правильно, и медленно спускаюсь вниз, чтобы встать перед дверью.


Я поднимаю телефон и нажимаю на диктофон. — Ты действительно там? Неровная звуковая линия вспыхивает при звуке моего голоса.

— Помоги нам, — раздается тихий шепот, как и раньше. Я смотрю на линию на своем телефоне.

Она не двигается.

— Кто ты такая?

Я едва могу шептать. Линия в голосовом приложении вздымается неровными полосами, когда я говорю, реагируя даже на мой самый тихий голос.

— Помоги нам.

Линия на телефоне остается абсолютно ровной, ни малейшего движения, указывающего на звук.

— Ты ненастоящая, — шепчу я. — Ты в моей голове.

Я поворачиваюсь и спотыкаюсь о лестничную площадку в спешке, чтобы выбраться оттуда, мои прежние страхи переполняют меня. Я в ужасе, мой разум в замешательстве, и внезапно я не могу подняться по лестнице достаточно быстро. Я прыгаю в несколько прыжков и падаю в библиотеку, отшвыриваю стул и задвигаю книжную полку, отчаянно желая убраться подальше от темного коридора и запаха старого костра.

















Глава 10

История

Я не сомкнула глаз всю оставшуюся ночь. Я так боюсь того, что находится под домом, что мне невыносимо думать об этом, поэтому вместо этого я отодвигаю занавеску и включаю повтор сцены на вечеринке, которая кажется заметно менее страшной после того, что я только что пережила. Я проигрываю это снова и снова, пытаясь и безуспешно пытаясь понять то, что я видела. Эта бутылка разбилась о голову Антуана. Выражение ужаса на лицах парней, всех пятерых, все крупные парни.

Все это не имеет никакого смысла.

Я рада, что Антуан появился именно тогда, когда появился. Даже если мне не особенно нравится роль девицы в беде, я содрогаюсь при мысли о том, что могло бы произойти, если бы Антуан не вмешался. Воспоминание о том, что тебя окружали пьяные парни, у которых явно было на уме нечто большее, чем просто светская беседа, не из приятных. Однако я не позволяю себе зацикливаться на этом страхе. Отчасти потому, что я давным-давно научилась быть благодарной за плохие вещи, которые не случаются, так же, как и за хорошие вещи, которые случаются. И не в последнюю очередь, потому что по сравнению с тем, что произошло после приезда Антуана, затем позже в подвале, эти прежние страхи кажутся почти обыденными. Парни с темными намерениями уродливы и неприятны, но они также являются частью мира, в котором мы все живем. Способность Антуана в одиночку бороться со всеми ними, бестелесные голоса, шепчущие посреди ночи, — это совсем другое. Что-то, чего я не понимаю и даже не могу понять.


На следующее утро я умываюсь под импровизированным душем рано утром, и когда Коннор спускается вниз, я сижу на крыльце. Я не хочу быть внутри. Что бы ни было внизу, мне нужно выяснить, что это такое — и может ли это причинить вред моему брату или мне.

— Сегодня утром мне нужно съездить в город за пиломатериалами и еще кое-чем. — говорит Коннор, бросая мне яблоко и откусывая одно сам. — Ты могла бы поехать со мной и забрать свою машину оттуда, где ты ее оставила.

— Спасибо.

Я выхожу вслед за ним.

— Насчет прошлой ночи, — говорю я, когда мы садимся в пикап. — Я сожалею о том, в каком виде я вернулась домой. На вечеринке было несколько парней из-за границы штата. Антуан высаживал своего племянника и увидел, что они пристают ко мне. Если честно, мне повезло, что он был там.

По крайней мере, эта часть не ложь. Мне повезло, что он был там. Если бы его не было, могло быть испорчено больше, чем мое платье.

— Он не совсем тот, кого я бы выбрал в качестве героя, — сухо говорит Коннор.

— Нет.

Я вспоминаю безжалостную эффективность, с которой он уничтожены раскидал нападавших, как они в страхе попятились, когда Антуан столкнулся с ними лицом к лицу. — Я подозреваю, что он скорее меркантилен, чем герой.

Коннор прочищает горло. — Он немного, э-э, старше, чем обычная толпа, которую я ожидал бы увидеть на школьной вечеринке.

— Я понятия не имею, сколько ему лет.

Я смотрю прямо перед собой.

— Ну, если ты планируешь увидеть его еще раз, возможно, тебе захочется это выяснить. Я не хочу быть твоим хранителем, Харпер.

Коннор выглядит смущенным. — Но как бы мне ни было неприятно это признавать, Мариньи был прав. Может быть, в следующий раз, когда ты планируешь пойти на такую вечеринку, нам стоит поговорить об этом. По крайней мере, найти соглашение, чтобы, если ты окажешься в беде, я мог тебе помочь.

— Это справедливо.

Он кивает, и на этом все заканчивается. Мне нравится это в нас с Коннором, то, как мы можем решать проблемы без драмы. Я немного подождала. — Эй, Коннор. У тебя были какие-нибудь странные сны с тех пор, как мы переехали в этот дом?

— Сны? Уголки его рта опускаются, и он качает головой. — Я никогда по-настоящему не помню своих снов. А что?

Он бросает на меня обеспокоенный взгляд. — У тебя проблемы со сном?

— Нет, — быстро говорю я, желая сменить тему. — Вовсе нет. У меня просто была пара беспокойных ночей.

К счастью, он не допрашивает меня до конца пути в город.


Мы въезжаем на склад пиломатериалов, и я остаюсь в пикапе, пока Коннор разговаривает с бригадиром. Рядом со мной останавливается среднего размера машина с номерами Луизианы. Когда пассажиры выходят, я чуть не падаю в обморок от шока.


Это парни из берега с прошлой ночи, и они выглядят ужасно.


Они морщатся, когда спускаются вниз. Двое парней, которые швырнули меня между собой, хватаются за ребра, их лица так распухли и зашиты, что их едва можно узнать. — Что с вами случилось?

Я слышу, как бригадир спрашивает, глядя на них с удивлением.

— Автомобильная авария, — бормочет парень, который первым преградил мне путь, опустив глаза. — С трудом могу это вспомнить.

— Автомобильная авария!

Один из парней в пикапе, лицо которого я не узнаю со вчерашнего вечера, заливается смехом. — Моя сестра работает по ночам в отделении скорой помощи. Как я слышал, вас, мальчики, нашли сидящими посреди дороги, голыми, как в тот день, когда вы родились, и потерянными, как прошлогоднее пасхальное яйцо. Даже не хочу знать, как вы все оказались в автокатастрофе без одежды.

— Это просто сплетни, — угрюмо сказал первый парень. — Или у кого-то больная идея пошутить. Полиция сказала мне, что они получили анонимный звонок в 911, иначе у нас были бы настоящие проблемы. Не помню ничего, кроме как того что проснулся в отделении скорой помощи и обнаружил, что мой пикап врезался в дерево.


Я помню приглушенный разговор, когда Антуан проезжал мимо Джереми по дороге, и направление, в котором двигались его фары, когда он покинул наш дом прошлой ночью. У меня есть смутное подозрение, что то, что их нашли голыми по посреди дороги, в точности соответствует представлению Антуана о шутке. И я бы поставила деньги на то, что эти парни не имели никакого отношения к тому, что их пикап врезался в дерево. Но наверняка они вспомнят Антуана — и меня?


Странное безрассудство овладевает мной. Я выхожу из машины и иду к Коннору, прямо мимо парней из Луизианы. — Доброе утро, — вежливо говорю я, проходя мимо них, чтобы убедиться, что они хорошо разглядели мое лицо.

— Доброе утро.

Они отвечают на приветствие без малейшего признака узнавания. Осмелев, я смотрю прямо на них. — Ух ты. Вы, ребята, выглядите так, будто у вас была тяжелая ночка.

— Да.

Парень, который первоначально столкнулся со мной, выглядит немного пристыженным. — В последний раз, когда мы пили и садились за руль, парни, разве мы не так договорились?

Раздается общий ропот согласия, но опять же, ни намека на узнавание.

— Ну, — говорю я через плечо, пока Коннор расплачивается за пиломатериалы. — Не хворайте.

Я бросаю на них последний взгляд. Нет. Ничего.


У меня кружится голова. Когда Коннор высаживает меня у дома Эйвери, я почти радуюсь, что в доме тихо, и она все еще не ответила на мое сообщение. Она явно спит, а мне совершенно неинтересно разговаривать. Я рада, что вчера вечером у меня были с собой ключи от машины. Я говорю Коннору, что вернусь домой позже, и еду по Мейн-стрит, затем на Запад, пока не останавливаюсь у величественного старого дома с вывеской «Историческое общество Дипуотер Холлоу».


Мне нужны некоторые ответы.


Дама за стойкой очень услужлива. — Я уже передала твоему брату все, что у меня есть по первоначальному плану особняка, — говорит она после того, как я представлюсь. — Такое великолепное здание. Мы все очень рады, что его удалось спасти. Оно так долго стояло в руинах.

Она неодобрительно качает головой.

— На самом деле, меня больше интересовала семейная история. Я подумала, что у вас может быть информация о самих Мариньи. Они всегда владели домом?

— Оу, сейчас посмотрю.

Леди выглядит абсолютно взволнованной этим вызовом. — Мариньи были одной из первых семей, поселившихся здесь, ну знаешь, еще в те времена, когда Миссисипи была французской колонией. Они упоминаются во всех ранних записях, особенно в связи с переговорами с жителями Натчеза в этом районе.

Она прикрывает рот рукой и оглядывается по сторонам, как будто собирается сказать что-то скандальное. — На самом деле, ходят слухи, что один из самых ранних членов семьи сделал переговоры немного личными, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Она подмигивает слишком явно, чтобы ее смысл можно было не заметить. Она ведет меня в заднюю комнату. — Мы храним архив всех подлинных документов, относящихся к первым семьям. Большая часть его, конечно, уже оцифрована, так что, если не возражаешь против беспорядка, то можешь просмотреть сама, как только я открою для папку.


Я благодарю ее и сажусь, чтобы пролистать ее. Многие документы являются титулами и бумагами, показывающими масштабы владений Мариньи, которые были грандиозны по любым стандартам. Я нахожу первоначальный грант на землю, на которой стоит наш дом, и обнаруживаю, что это была хлопковая плантация. Похоже, Мариньи приложили руку к каждой битве или деловой сделке, которые происходили в Дипуотер. Леди была права — во всех переговорах с натчезом всплывает имя Мариньи. Я подхожу к документу, датированному 1731 годом, и замираю. Это перемирие между местным вождем Натчезов, известным как Великое Солнце, и Антуаном Мариньи. Но не имя заставляет мое сердце останавливаться. Этот символ под подписями: квадрат с петлями в каждом углу и солнцем в центре. Точно такой же, как на двери у входа в подвал.


Перемирие написано на старомодном французском, и мои руки так сильно дрожат, что мне требуется некоторое время, чтобы понять его смысл, но в конце концов я поняла, что Антуан Жак Мариньи пообещал победить «Великого врага» натчезов. Взамен он был принят в само племя и получил «тотем».


Я фотографирую символ на свой телефон.


Я просматриваю остальные документы, но не могу найти ничего, что упоминало бы какое-либо проклятие или какое-либо другое упоминание о тотеме. Антуан могло быть семейным именем, говорю я себе. Семья Мариньи, похоже, имела смешанное состояние, приходящее в упадок, как и большинство на Юге, я полагаю, после Гражданской войны. Дом остался в семье, но богатство, которым он когда-то обладал, исчезло вместе со славными днями хлопка и табака.


Я нахожу только один другой документ, который может помочь. Это письмо французского офицера своему начальнику, датированное несколькими неделями после перемирия, все еще в 1731 году. В нем описывается восстание рабов в поместье Мариньи. — Была ужасная болезнь, и рабы умирали десятками, — говорится в нем. — Когда они, наконец, восстали против своих хозяев, они совершили ужасную месть.


Я хмурюсь, используя онлайн-переводчик, когда мой собственный очень простой французский терпит неудачу. — Огонь поглотил поля, — читаю я, — и люди в ужасе бежали от демонов, которые пришли, чтобы убить их. Земля вокруг была обуглена до черноты, и в течение нескольких месяцев в воздухе стоял ужасный холод.


Я думаю о темной лестнице, ведущей в подвал под нашим домом, обугленном запахе старого костра и ужасном холоде, который я почувствовала через дверь. Язык страха лижет мой позвоночник.


Что, если демоны, пришедшие убить Мариньи, те же самые, что шепчут мне по ночам? Я отодвигаю стул, внезапно почувствовав желание поскорее убраться оттуда. Что, если предупреждения Антуана Мариньи все-таки что-то значат?


Я толкаю дверь, закрываю глаза и вдыхаю теплый, ароматный летний воздух с облегчением, которое длится до тех пор, пока я не открываю глаза и не вижу Антуана Мариньи, стоящего прямо передо мной.

Глава 11

Миф

— Внезапный интерес к истории?

Антуан держит в руках две чашки кофе. Он протягивает мне одну, затем прислоняется к водительской стороне моей машины, скрестив руки на груди, как он, кажется, делает всякий раз, когда мы разговариваем.

— Мы теперь приятели по кофе?


Он поднимает брови, глядя на меня, с той полуулыбкой, которая начинает по-настоящему действовать мне на нервы.

— Чисто по-соседски.


Я свирепо смотрю на него и тянусь к двери, но он наклоняется так, чтобы держать ее закрытой. На нем голубая хлопчатобумажная рубашка, которая делает его глаза яркими и бесконечными, как Мексиканский залив, и то, как на нем сидят джинсы, начинает меня беспокоить.

— Двинься, — коротко говорю я.

— Грубо.

Он скользит в сторону ровно настолько, чтобы мне пришлось прижаться к нему, чтобы вставить ключ в дверь. Я стараюсь не обращать внимания на то, как он прижимается ко мне, стройный и напряженный, как горный лев, готовый к прыжку.

— Я видела твоих дружков с вечеринки на складе этим утром.

Я бросаю на него многозначительный взгляд. — Очевидно, их нашли голыми на дороге. Их машина врезалась в дерево, и они очнулись в отделении скорой помощи после того, как кто-то позвонил в 911.

Антуан неторопливо делает глоток кофе.

— Жаль, — бормочет он.

— Жаль, что они врезались в дерево или что кто-то позвонил 911?

— Жаль, что они очнулись.

Я закатываю глаза. Он потягивает кофе и смотрит на меня с той же сводящей с ума улыбкой.

— Я упустила самую интересную часть.

Я скрещиваю руки на груди и смотрю на него, между нами открытая дверь машины. — Ни один из них не показал даже малейшего признака того, что знает, кто я.

— А ты была в таком прекрасном платье. Он морщится. — Quelle horreur! (Какое безобразие! на франц.)

— Ого.

Я хватаюсь за это. — А вот это интересно.

Он бросает на меня невинный взгляд. — Ты говоришь по-французски.

— Одна фраза не говорит об этом.

Но его глаза слегка прищуриваются. Он разворачивается и отходит от машины, и я улыбаюсь про себя. Я приближаюсь к истине. — Я собираюсь получить ответы, — говорю я, садясь на водительское сиденье и глядя на него снизу вверх. — Хочешь ты этого, или нет.

На мгновение я подумываю рассказать ему о своей бессонной ночи и шепотах в подвале, но потом думаю о парнях, которых я видела этим утром, о том, как они вообще не узнали меня, и передумываю. Я докопаюсь до сути тайны, которая заключается в Антуане Мариньи. Но я не собираюсь давать ему ни малейшего шанса вмешиваться в мои мысли. Что бы он ни сделал с теми людьми, я не хочу, чтобы это случилось со мной. Насколько я знаю, он мог бы убедить меня поверить, что я вообще никогда не владела особняком.


Я начинаю разворачиваться, и он поднимает руку. Я высовываю голову из окна и бросаю на него свой самый властный взгляд. — Что?


Он указывает на землю.

— У твоего «Мустанга» утечка масла. Это обычная проблема в этой модели.

— Утечка масла. Серьезно?

— Эта машина — классика. Мне больно видеть, как она страдает.

Он беспомощно разводит руками.

— Ты невыносим, знаешь да?

Он ухмыляется, на этот раз открыто, и я поворачиваю голову и разворачиваю машину задним ходом.

— Куда теперь, Нэнси Дрю? — зовет он, когда я выравниваюсь.

— Не твое дело.

Я ускоряюсь с чуть большей силой, чем необходимо, и оставляю его стоять на дороге, что было бы намного приятнее, если бы он все еще не ухмылялся мне. Я еду по Главной и сворачиваю на Третью улицу. Магазин мамы Касс находится справа, милое маленькое заведение с колокольчиками на ветру и огромным хрустальным шаром в витрине. На табличке в окне написано «Путь ведьмы». Игра слов не может быть более подходящей, мрачно думаю я, открывая дверь. Я поворачиваюсь, чтобы закрыть ее, и Антуан Мариньи машет мне с другой стороны улицы.


Он никак не мог добраться сюда так быстро пешком. Он даже больше не пытается притворяться нормальным. Эта мысль должна быть ужасающей. Вместо этого я заинтригована и совершенно не в состоянии прекратить свои поиски. У меня такое чувство, что я на беглом поезде, направляюсь к месту назначения, которое я одновременно хочу найти и боюсь прибыть. Это странно волнующе и в равной степени расстраивает.


Я подавляю детское желание показать ему язык и вместо этого довольствуюсь свирепым взглядом.


Колокольчики, висящие над дверью, звенят приятным звуком, когда я захожу в «Путь ведьмы», улыбаясь даме за прилавком, которая, как я предполагаю, является мамой Касс.

— Харпер.

Маму Касс можно представить как Касс через двадцать лет в будущем, ее улыбка такая же открытая и приветливая, как у ее дочери. — Я Селена.

Копна косичек на ее голове даже выше, чем у Касс, и обернута ярко-оранжевым шарфом, под которым она носит свисающие серебряные серьги. Она указывает на мою машину. — Касс сказала мне, что ты водишь розовый Мустанг с откидным верхом. — говорит она, объясняя, почему она знает мое имя. — Она также сказала, что ты придешь повидаться со мной.

Она смотрит мимо меня в окно и хмурится. — Антуан Мариньи пришел сюда с тобой?

— Нет. Просто игнорируйте его.

Она бросает на меня любопытный взгляд.

— Он хочет купить мой дом. Мы на самом деле не сходимся во взглядах на этот счёт.

— Я понимаю, — говорит она таким тоном, что похоже она действительно не понимает. Решив, что разумно сменить тему, я говорю: — Касс сказала мне, что вы могли бы помочь с проклятием особняка Мариньи.

— Ах.

Она смотрит на меня так, словно говорит, что больше ничего не скажет, пока я не заговорю.

— На самом деле я не знаю, что это за проклятие, — говорю я. — Но с тех пор, как я переехала в этот дом, мне стали сниться очень плохие сны.

Она пристально смотрит на меня, и я опускаю глаза. — Это один и тот же сон, — говорю я. — Женское лицо. Она просит меня о помощи.

— И это все?

Я нерешительно пожимаю плечами и отвожу взгляд. — Более или менее.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска и скачивания книг

Книжный Бот

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник