Агент Византии

III Etos kosmou 6818

Тень Василия Аргироса превратилась в небольшое темное пятнышко на дощатой палубе под ногами. Солнце стояло почти в зените, выше, чем Василию когда-либо приходилось видеть. Он заслонил ладонью глаза от беспощадных лучей и устремил взгляд за бушприт, на юг. Впереди простиралось синее, ничем не прерываемое пространство Срединного моря. Он обернулся на спешившего мимо матроса.

– Что говорит капитан, увидим ли мы землю сегодня?

Худой, опаленный солнцем моряк, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки и сандалий, криво усмехнулся:

– Вряд ли сегодня, господин.

Его греческий отличался сильным шипящим египетским акцентом. Моряк направлялся домой.

Аргирос собирался задать еще один вопрос, но парень уже ушел. Его ждала работа; а пассажиры на борту судна только и делали что стояли без дела, болтали да играли в кости – за время плавания Василий выиграл пару золотых номисм. Несмотря на это, он большей частью грустил.

Он помнил времена, когда бывал рад возможности целую неделю погрузиться в размышления. Так было до того, как его жена и младенец-сын умерли во время эпидемии оспы в Константинополе два года назад. Сейчас, в часы праздности, мысли снова обращались к прошлому. Аргирос опять посмотрел на юг в надежде, что воспоминания отступят, едли он сосредоточится на текущей задаче. Иногда это помогало, иногда нет. Сегодня не помогало – почти нет.

И все же покинуть столицу империи – значило оторваться от давней печали. Вот почему он сам вызвался поехать в Александрию. Его товарищи магистры смотрели на него как на сумасшедшего. Пожалуй, так они и думали. Всякий, кто имел дела с Египтом, наживал неприятности.

Но сейчас Аргирос приветствовал любые осложнения – чем их больше, тем лучше. Он предпочел бы целиком отдаться преодолению трудностей в настоящем, чтобы некогда было думать о полном страданий прошлом. Он мог бы…

Крик, раздавшийся у перил левого борта, вывел Василия из задумчивости.

– Маяк! – кричал пассажир, очевидно, из числа тех, кому тоже было нечем заняться. – Я вижу обрубок маяка!

Он вытянул руку вперед.

Аргирос поспешил к борту, глядя в указанную сторону. Несомненно, над ровным морским горизонтом возвышалась белая башня. Магистр сокрушенно покачал головой.

– Я должен был заметить его раньше, если бы смотрел на юго-восток, а не прямо на юг, – сказал он.

Пассажир рассмеялся:

– Наверно, это ваше первое путешествие в открытом море, раз вы думаете, что мы плывем прямо туда, куда направляемся. Считайте, нам повезло, что мы вышли так близко. Нам не придется причаливать возле какой-нибудь деревни, чтобы спросить, где мы, рискуя подвергнуться нападению пиратов.

– Если бы маяк восстановили, его огонь и дым был бы заметен за день до прибытия, – сказал Аргирос. – «В столпе облачном Ты вел их днем, и в столпе огненном ночью, чтоб освещать им путь, по которому идти им»[17].

И Аргирос, и пассажир осенили себя крестным знамением в ответ на слова из Библии. Как и матрос, с которым Аргирос беседовал раньше.

– Господа, – сказал моряк, – капитаны уже давным-давно подавали прошения императорам, чтобы маяк восстановили после землетрясения. И только сейчас взялись за дело.

Матрос плюнул через перила, тем самым показав, что он думал о римской бюрократии.

Аргирос, сам служивший в бюрократическом аппарате империи, понимал моряка и сочувствовал ему. Магистры – тайные следователи, агенты, иногда шпионы – не имели права обладать узким кругозором, если хотели дожить до старости. Однако империей вот уже почти тысячу лет управляли константинопольские чиновники, руководствовавшиеся сводами законов. Неудивительно, что дела шли медленно, подобно текущей смоле. Иногда чудом было уже то, что они вообще сдвигались с места.

Пассажир, первым заметивший маяк, сказал:

– Думаю, в промедлении виноваты сами проклятые египтяне, а не его величество Никифор. Как вы считаете, господин?

И он повернулся к Аргиросу за поддержкой.

– Мне о том мало известно, – ответил магистр полголоса. Он перешел на латынь, язык, использумый в западных провинциях и почти незнакомый в Египте. – Вы знаете этот язык?

– Немного. А что? – спросил пассажир.

Матрос озадаченно покачал головой.

– Потому что я хотел бы вам напомнить, что неразумно оскорблять египтян, когда вся команда этого судна состоит из них.

Собеседник магистра моргнул, а затем испуганно кивнул. Если бы матрос разозлился, пассажир мог оказаться в затруднительном положении. Но в этот момент капитан вызвал моряка, чтобы тот помог натянуть лини фок-мачты и повернуть судно к Александрии.

– Хорошо, что мы подошли к городу с запада, – отметил Аргирос. – Будет легче войти в торговую гавань, а иначе нам пришлось бы обходить остров Фарос.

– Верно, – кивнул пассажир. Он пристально посмотрел на магистра. – Вы говорили, что мало знаете об Александрии, однако вы хорошо информированы.

Аргирос пожал плечами, досадуя на себя за допущенный промах. Сейчас это не имело значения, но в неподходящий момент могло привести к беде. Магистр притворялся. На самом деле он знал об Александрии куда больше – настолько, насколько мог знать человек, никогда там не бывавший. Занятия исследованиями приносили больше пользы, чем бессмысленная скорбь.

Магистр даже знал, почему маяк так медленно восстанавливался, несмотря на желание Никифора снова зажечь его. Потому-то Василий и явился сюда.

Надо выяснить, как решить задачу. Похоже, в Александрии этого никто не знал. Это вторая причина, по которой сюда прислали магистра.

Корабль скользнул в бухту Евностис – Счастливого Возвращения. Остров Фарос, давший название знаменитому маяку, прикрывал ее от северных штормов, а Гептастадий, дамба длиной в семь восьмых мили[18], соединявшая Фарос с материком, отделял Евностис от Большой бухты, расположенной на востоке. Последняя предназначалась для военных кораблей.

Гептастадий выглядел не так, как его представлял Аргирос. Ему не пришло в голову расспросить о дамбе, а древние авторы писали только о насыпи. Так оно и было в их времена. Но отложившиеся за столетия осадки превратили дамбу в перешеек шириной почти в четверть мили. Вдоль приподнятой дороги на остров расположились дома, мастерские и фабрики. Магистр нахмурил густые брови над глубоко посаженными глазами – точнее, бровь, потому что его брови смыкались на переносице. Интересно, о чем еще не упоминалось в книгах.

Суда и лодки всех типов заполняли бухту Евностис: бочкообразные торговые корабли с прямоугольными парусами, как тот, на каком прибыл Аргирос; рыбацкие лодки с короткими шкаторинами переднего паруса, что позволяло им плыть по ветру, многовесельные буксиры. Пара таких буксиров, издали похожих на пауков, направилась к судну Аргироса, когда оно приблизилось к гранитным причалам.

– Убирай парус, эй, там! – крикнул моряк с первого буксира.

Матросы поспешили выполнить указание. Буксиры, груженные большими клубками канатов, подтащили судно к месту стоянки у одного из причалов. Матросы выбросили швартовы поджидавшим на берегу портовым морякам, и те закрепили канаты торгового судна на пристани. Аргирос закинул свой багаж за плечо, пристегнул меч к поясу и спустился по трапу. Когда он ступил на причал, один из швартовщиков указал на меч и заметил:

– Будьте начеку, если вам вздумается выхватить оружие, дружище. Здесь большой город, вас арестуют если станете размахивать мечом во время ссоры, и слуги префекта отрубят вам большие пальцы, чтобы больше такое не повторилось.

Магистр взглянул на него свысока.

– Я живу в Константинополе, а это не просто большой город, а столица.

Лишь в Александрии это суждение могло натолкнуться на возражения. Рабочий просто хмыкнул и сказал:

– Выскочка.

Он придал слову на греческом форму, по которой Аргирос понял, что имелся в виду Константинополь, а не он сам. До тех пор пока Константин не превратил сонный Византий в Новый Рим, Александрия была первым городом на востоке империи. Ее жители это помнили… и по-прежнему возмущались.

Магистр с вещами направился вдоль причала в город. Он думал пройтись по Гептастадию и осмотреть недостроенный маяк прямо сейчас, но сначала все-таки решил устроиться. К этому его склонила тяжесть мешка с вещами – казалось, она возрастала с каждым шагом.

Магистр нашел комнату неподалеку от места, где Гептастадий соединялся с сушей. Увенчанные крестами купола соседней церкви Святого Афанасия служили высотной доминантой, видимой в значительной части Александрии. Хотя улицы города образовывали правильную сеть, Аргирос обрадовался дополнительному ориентиру, по которому можно найти путь домой.

Пока Василий разбирал вещи, солнце над западными воротами Луны приобрело малиновый оттенок. Магистра предупреждали, что на улаживание вопросов с египетскими чиновниками уйдет целый день, так что приступать к делам на ночь глядя бессмысленно. Он купил буханку хлеба, несколько луковиц и вина в соседней таверне, вернулся в комнату, повесил над кроватью москитную сетку и лег спать.

Во сне он видел Елену, какой она была до того, как оспа лишила ее красоты, а затем и жизни. Он видел ее смеющиеся голубые глаза, вспоминал, как соприкасались их губы, как платье скользило с ее белых плеч, вспоминал ее упоительные ласки…

Василий пробудился. Он всегда просыпался на этом месте. Он покрылся потом, но не из-за жары – летними ночами в Александрии было приятно благодаря северным бризам. Он смотрел в темноту и мечтал, чтобы навязчивый сон или отпустил его, или однажды продлился бы еще на несколько секунд.

После смерти жены Василий не прикасался к женщинам. В первые месяцы траура он всерьез подумывал покинуть мирскую жизнь и найти покой в монастыре. Эта мысль до сих пор посещала его время от времени. По какой монах мог выйти из него, если сны доказывали, что он по-прежнему оставался во власти плотских желаний?

Постепенно он снова погружался в забытье. Может быть, он опять увидит этот сон и на мгновение почувствует себя счастливым – или несчастным.

В Константинополе письмо с печатью и подписью Георгия Лаканодракона мгновенно открывало все двери и развязывало все языки: магистр официорий – один из главных министров василевса ромеев. Василий был еще слишком молод, чтобы претендовать на близкое знакомство с шефом корпуса, но кто мог догадаться об этом по письму и кто мог осмелиться противоречить самому Георгию Лаканодракону?

Письмо помогло и в Александрии, но лишь в известной степени и вкупе с настоящим торгом. Пришлось потратить две недели – тот отрезок времени, который Аргирос сэкономил, отправившись на борту судна, – и три номисмы, чтобы секретарь препроводил магистра в кабинет к Муамету Деканосу, заместителю императорского префекта, управлявшего Египтом от имени василевса.

Деканос, щуплый смуглый человек с большими темными кругами под глазами, быстро прочел переданное Аргиросом письмо: «Предоставьте моему уполномоченному любую помощь, какую вы бы оказали и мне, ибо он пользуется моим полным доверием». Он сдвинул кипу папирусов на край стола и на освободившееся место положил письмо из столицы.

– Буду рад помочь вам, э-э, Аргирос. Ваше дело, смею надеяться, рано или поздно уладится, чего не скажешь об этой неразберихе. – Он хмуро посмотрел на только что сдвинутую кучу папирусов.

– Светлый господин? – произнес Аргирос.

Деканос для его поручения был важной персоной, и потому с ним следовало разговаривать вежливо.

– Эта неразбериха, – повторил заместитель префекта с какой-то угрюмой гордостью, – тянется еще со времен моего святого.

– Святого Муамета? – Аргирос невольно раскрыл рот от изумления. – Но – как? – ведь он обратился в христианство семьсот лет назад.

– Верно, – признал Деканос. – Так и есть. Раз вы это помните, то, очевидно, знаете о персидском вторжении, которое заставило его бежать из монастыря в Константинополь.

Магистр кивнул. Рожденный арабом-язычником, Муамет пришел ко Христу во время торговой поездки в Сирию и закончил жизнь архиепископом в далекой Испании. Кроме того, он обнаружил талант гимнографа, и его песнопения до сих пор распевались по всей империи. Неудивительно, что после столь замечательной и праведной жизни он был признан святым.

– То был самый страшный удар персов по империи за все времена. Они даже здесь, в Александрии, пятнадцать лет правили по своим законам. Открылось приличное число наследственных дел, и их законность стала оспариваться, когда вернулось римское правление. Эта неразбериха, – ему, нравилось повторяться, – дело Пхериса против Серапиона. Один из тех исков.

– Но – как? – семьсот лет!

Теперь уже Аргирос повторил свое восклицание, и не только с изумлением, но и с возмущением.

– Как? – Деканос закатил глаза. – Египетские семьи обычно огромны; на беду, они не вымирают. И они любят обращаться к законам – здесь это большее развлечение, чем ипподром, да и шансов на успех больше. И любое решение суда без конца обжалуется: то писец неправильно написал какое-то слово, то употреблен винительный падеж вместо родительного, что, очевидно, меняет смысл последующего постановления. Очевидно. – Василий еще не слышал, чтобы это слово произносили в качестве ругательства. – И вот…

Империя держалась тринадцать веков с Рождества Христова, а могущественным государством была еще задолго до того. Аргирос всегда оставался сторонником непрерывного развития. Сейчас он впервые увидел оборотную сторону этого; ведь случись в свое время какой-нибудь беспорядок, и о деле «Пхерис против Серапиона» было бы давно забыто.

С определенным усилием магистр направил свои мысли в нужном направлении.

– Как вы, господин, прочли в письме, император, храни его Христос, был бы доволен, если бы восстановление вашего большого маяка шло быстрее. Через магистра официорий он прислал меня из Константинополя, чтобы по возможности ускорить это дело.

Имперский префект управлял Александрией и Египтом из здания, служившего дворцом Птолемеев до захвата провинции римлянами. Дворец стоял на мысе Лохиас, вдававшемся в море в восточной части города. По счастливому совпадению окно кабинета Деканоса выходило на северо-запад, к наполовину законченной башне, которая должна – или могла бы – снова стать маяком. Отсюда до нее около полумили. Из окна кабинета рабочие напоминали бы муравьев, но их вовсе не было видно. Кивком и взмахом руки Аргирос без слов дал понять, что он об этом думал.

Деканос нахмурился.

– Дорогой мой господин, мы обращаемся с петициями в Константинополь, чтобы маяк был отстроен заново, с тех пор, как он обрушился во время землетрясения, но императоры один за другим не обращают на это внимания. Только восемь лет назад мы получили разрешение взяться за работу. И мы не так уж плохо потрудились за это время.

Аргирос не употребил бы слово «только», но, с другой стороны, ему не приходилось сталкиваться с делами типа «Пхерис против Серапиона».

– Действительно, неплохо, если смотреть в целом, – сказал Аргирос, будто бы соглашаясь. – Однако его императорское величество разочарован, что в последние два года работа продвигается чересчур медленно. Он полагает, что в столь многолюдной стране для выполнения подобной задачи рабочих рук достаточно.

– Ох, у нас полно каторжников для работы в каменоломнях и сколько угодно безмозглых, но здоровых мужланов, чтобы доставлять камень на Фарос. – В свою очередь, Деканос тоже следил за своей интонацией; он тоже с настороженностью относился к Аргиросу, но слова выдавали раздражение заместителя префекта. – Однако квалифицированных рабочих, каменотесов, бетонщиков и плотников для сколачивания лесов заполучить не так просто. С ними у нас затруднения.

По его виду можно было подумать, что это признание причиняло ему страдания. Это озадачило магистра.

– Но почему? Они должны беспрекословно подчиняться императорскому указу и предоставлять свои услуги.

– Дорогой мой господин, я вижу, вы не знаете Александрии. – В смешке Деканоса проскользнуло легкое удивление. – Гильдии…

– В Константинополе тоже есть гильдии, – перебил Аргирос. Он все еще был смущен. – В каждом городе империи есть объединения ремесленников.

– Несомненно, несомненно. Но возможен ли в Константинополе анахорезис[19]?

– Уход? – спросил магистр. Теперь он совершенно запутался. – Простите, но я вас не понимаю.

– Боюсь, слово это в Египте значит не просто «уход». Крестьяне в египетских деревнях вдоль Нила всегда практиковали обычай просто бежать, – уходить – из своих домов из-за слишком высоких налогов или наводнения. Обычно они возвращались, когда положение выправлялось, но могли превратиться в разбойников, если тяжелые времена затягивались.

– Крестьяне так поступают по всей империи, во всем мире. – Аргирос пожал плечами. – Чем же отличается Египет?

– Тем, что здесь анахорезис заходит куда дальше. Если, допустим, казнили человека, а местные считают, что приговор несправедлив, в знак протеста могут уйти целые деревни. А если, – Деканос предупредил возражения Аргироса, – мы попытаемся наказать зачинщиков или силой вернуть крестьян на место, то можем вызвать еще больший исход. Пару раз вся долина Нила была парализована от дельты до самого первого порога.

Аргирос понял, почему был проникнут ужасом голос александрийца. В Константинополе чиновники так же боялись мятежей, потому что однажды восставшие чуть не свергли с трона Юстиниана Великого. Магистр предполагал, что в любой провинции были свои проблемы, которые не давали спокойно спать правителям.

И все-таки что-то здесь было не так.

– Крестьяне сейчас не беспокоятся, иначе вы бы не говорили, что у вас в достатке неквалифицированных рабочих, – неторопливо произнес Аргирос.

– Хорошо, – сказал Деканос, очень довольный, что магистр его понял. – Вы правы, господин. Очень хорошо. Но здесь, в Александрии, видите ли, гильдии тоже научились играть в анахорезис. Если только им что-то не по нраву, они оставляют работу.

– И это…

– …случилось на маяке, да.

– Храни нас Богородица.

У Аргироса начинала болеть голова.

– Более того, – Муамет Деканос, казалось, получал нездоровое удовольствие, сообщая дурные новости, – как я говорил, это Александрия; мы раньше уже сталкивались с анахорезисом гильдий или одной из них по крайней мере. Но с маяка ушли все гильдии одновременно, и ни одна не вернется до тех пор, пока все не будут довольны. И это Александрия, где никто ни с кем и ни в чем не желает соглашаться.

– Однако, – сказал магистр, всячески стараясь найти разумное объяснение, – все они когда-то были довольны, иначе вовсе никакой работы не было бы сделано. Что же тогда заставило их уйти?

– Хороший вопрос, – молвил Деканос. – Хотел бы я знать ответ.

– Как и я.

Почти все буквы на вывесках мастерских в западной части Александрии выглядели греческими, но большинство написанных слов для Аргироса оставалось бессмыслицей. Он не знал коптского языка; надписи смущали взор, а мурлычущие, шипящие звуки резали слух. Квартал Ракотис столетиями оставался пристанищем коренных египтян.

Местные подозрительно посматривали на магистра. Рост и относительно светлая кожа выдавали, что Василий не из их числа. Но тот же рост и меч на поясе предупреждали, что с ним лучше не связываться.

Внимание Аргироса привлекла вывеска на сапожной мастерской, написанная не только на коптском, но и на вразумительном греческом, хотя и с ошибками. Как и предполагал магистр, хозяин кое-как говорил по-гречески.

– Вы не скажете, как найти улицу, где работают плотники? – спросил Аргирос и звякнул монетами в руке.

Но сапожник не потянулся за ними.

– А зачем вам? – буркнул он.

– Руководители их гильдии, само собой, должны там держать свои мастерские. Мне нужно поговорить с ними, – ответил Аргирос.

Как он отметил, парень не отрицал, что знает, но не хотел выдавать своего испуга. Сапожник по-прежнему молчал, и Аргирос решил его подтолкнуть.

– Если бы мне было нужно что-то еще, разве я бы не явился с отрядом солдат? Уж им-то известно, где работают ремесленники гильдии.

Сапожник усмехнулся. Зубы его казались необычно белыми, контрастируя с темно-коричневой кожей.

– Пожалуй, так, – признал он и указал дорогу, причем так быстро, что Аргиросу пришлось умерить его прыть и попросить повторить несколько раз. Сеть улиц Александрии помогала приезжим ориентироваться, но не более того.

Магистр хорошо запоминал инструкции. Совершив всего пару ошибочных поворотов, он наконец оказался на улице, где раздавался стук молотков и пахло опилками. Здесь он снова стал искать мастерскую с двуязычной вывеской. Когда такая нашлась, Василий вошел внутрь и подождал, пока плотник поднимет глаза от стула, который чинил. Ремесленник сказал что-то по-коптски, а затем, приглядевшись к Аргиросу, перешел на греческий:

– Чем я могу быть полезен, господин?

– Для начала скажите мне, почему гильдия плотников бросила работу на маяке.

Лицо плотника, еще мгновение назад открытое и заинтересованное, вдруг точно окаменело.

– Не мне рассуждать об этом, господин, – медленно ответил он. – Вам следует поговорить с кем-то из старших.

– Отлично, – сказал Аргирос, заставив парня моргнуть. – Полагаю, вы меня проводите к кому-нибудь из них.

Пойманный на мушку плотник сел на свой деревянный молоток. Он повернул голову и что-то крикнул. Через несколько секунд из задней комнаты вышел парнишка, как две капли воды на него похожий. Последовал беглый разговор на коптском языке. Затем плотник вновь повернулся к Аргиросу.

– Сын присмотрит за мастерской. Идемте.

Судя по голосу, он был явно возмущен. Он даже поглядывал на лежавшую на полу киянку, но заметил, что магистр держал руку на рукоятке меча. Тряхнув головой, плотник вывел Аргироса на улицу. Магистр еще раз взглянул на вывеску.

– Ваше имя Теус? – спросил он. – Плотник кивнул. – А как зовут того, к кому вы меня ведете?

– Его имя Хесфмоис, – ответил Теус.

Всю остальную дорогу до мастерской Хесфмоиса он держал язык за зубами.

«ХЕСФМОИС – МАСТЕР-ПЛОТНИК», – гласила двуязычная вывеска. Внешний вид дома вполне ей соответствовал. Мастерская по размеру в три раза превосходила ателье Теуса и к тому же располагалась на бойком перекрестке. Люди сновали туда-обратно, и шум, производимый несколькими работниками, слышался с улицы.

Теус провел Аргироса через вход с занавесями из бус, которые кое-как защищали помещение от мух. Плотник поднял глаза от шпонки, которую выпиливал, улыбнулся и кивнул Теусу. Парень, похоже, не был Хесфмоисом, потому что в обращении к нему, звучавшем как вопрос, Теус упомянул имя хозяина мастерской.

Ответ работника, должно быть, означал нечто вроде:

– Я его позову.

Он встал и поспешил вон. Вернулся он вместе с человеком на несколько лет старше Аргироса – то есть где-то за тридцать. Магистр ожидал увидеть седобородого старика, но, судя по всему, этот здоровяк и был Хесфмоис.

Так оно и оказалось. Теус ему поклонился, ухватившись рукой за одно колено, – египетское приветствие, которое Аргирос уже десяток раз видел на улицах Ракотиса. Когда Хесфмоис ответил Теусу тем же, тот заговорил по-коптски и пару минут что-то объяснял, указывая на Аргироса.

Геус закончил, и круглое, чисто выбритое лицо Хесфмоиса вдруг стало на удивление строгим. Как Теус и прочие плотники, Хесфмоис носил только сандалии и льняную юбку длиной чуть выше колен, но держался с достоинством. Он обратился к Аргиросу на хорошем греческом языке:

– Кто вы, чужеземец, чтобы ставить под вопрос давно установленное право нашей гильдии уйти с работы, которую мы считаем тягостной и невыносимой?

– Я Василий Аргирос, магистр на службе его императорского величества василевса Никифора III, из Константинополя.

В мастерской Хесфмоиса вдруг установилась тишина: все, кто расслышал, бросили работу и уставились на Аргироса. Тем временем он продолжал:

– Могу добавить, что в Константинополе гильдии не имеют права на анахорезис, давно ли оно установлено или нет. Надеясь восстановить украшение вашего города и способствовать процветанию торговли, император не одобряет ваш отказ сотрудничать в этом деле. Он послал меня сюда – это было небольшим преувеличением, но оно могло быть не лишним в беседе с плотниками, – чтобы я сделал все возможное для возобновления работ.

Плотники заговорили по-коптски, а вскоре принялись кричать друг на друга. Аргиросу хотелось бы знать, о чем они спорили. Что бы они ни обсуждали, страсти накалялись с каждой секундой. Наконец Хесфмоис, шумевший меньше остальных, почти царским жестом вскинул руку. Постепенно установилась тишина.

Мастер цеха плотников обратился к Аргиросу:

– Здесь не Константинополь, господин, и вам следует помнить об этом. Как и императору. Можете ему это передать, если имеете доступ к его уху.

Голос Хесфмоиса звучал холодно; очевидно, он привык к общению с чиновниками, хваставшими высокими связями. Уши самого Аргироса загорелись. Тем временем Хесфмоис продолжал:

– Может быть, вам стоит попробовать взять на испуг другую гильдию. Плотники же прочно стоят на своем.

Теус и те из работников, кто знал греческий, загудели в знак согласия.

– Вы меня неправильно поняли… – возразил Аргирос.

– А вы неправильно понимаете нас, – перебил Хесфмоис. – А теперь уходите, или вам же будет хуже. Вон!

Сначала Аргирос решил, что хозяин мастерской, не участвовавший в шумном споре, настроен безразлично. Но это оказалось не так.

На сей раз магистр не касался рукояти меча. Вокруг было слишком много мужчин и слишком много инструментов, которые легко использовать в качестве оружия.

– Префекту будет известно о вашей непреклонности, – предупредил он. – Он может сломить ее силой.

– Ему это давно известно, – парировал Хесфмоис. – Если он использует силу, все гильдии Александрии прекратят работу. Жизнь в городе остановится. И это он тоже знает. Так что…

Он указал большим пальцем в сторону занавеси из бус.

Обуреваемый яростью и отчаянием, Аргирос повернулся к выходу. Он уже протянул руку, чтобы отстранить бусы, как кто-то за спиной крикнул:

– Постойте!

Магистр вздрогнул и развернулся. Голос был женский.

– Зоис, – сказал Хесфмоис.

Так Аргирос узнал ее имя и по интонации Хесфмоиса понял, что она была женой мастера. Василий и его жена Елена в общении друг с другом часто использовали эту интонацию, выражавшую нечто среднее между терпимостью и досадой. Как всегда при воспоминании о жене, магистра охватила печаль.

– Что Зоис? – бросила женщина на столь же правильном греческом языке, на каком говорил ее муж. – Ты допускаешь оплошность, превращая человека из Константинополя в своего врага.

– Не думаю, – ответил Хесфмоис тоже по-гречески.

Вероятно, этот язык знали всего двое из его работников, решил Аргирос, и предводитель цеха желал по возможности не афишировать семейные споры. Василий понимал, что надеяться не на что, но радовался уже тому, что мог понять смысл разговора.

– Я вижу. Поэтому я и вышла, – сказала Зоис.

Она была на несколько лет моложе мужа и в отличие от него тонка в талии и совсем небольшого роста. На ее смуглом лице особенно привлекательными казались высокие скулы и огромные темные глаза. Широкий рот сейчас был решительно сжат над нежно очерченным подбородком.

Магистр ожидал, что Хесфмоис отошлет жену прочь, чтобы она не вмешивалась в мужские дела. Однако следовало иметь в виду, что египтяне проще относились к подобным вещам, чем то было принято в Константинополе. Да и в столице мужья, державшие законных жен целиком в своей власти, большей частью были несчастливы в браке.

– Разве ты можешь позволить себе ошибку? – вопросила Зоис. Ее рука скользнула к шелковому воротнику синей льняной туники. Такое украшение говорило об очень высоком достатке. – Если ты не прав, потеряем все, и не только мы, но и все плотники и все другие гильдии. Если кто-то прибыл из Константинополя по этому делу, он не может уехать просто так.

– Ваша почтенная жена, – Аргирос ей галантно поклонился, – права. Я недостаточно осведомлен, зато я очень упрям. И должен сказать вам, что я не из тех, кого можно легко утопить в канале, если вдруг вам такое придет в голову. Магистры в состоянии о себе позаботиться.

– Нет, – рассеянно молвил Хесфмоис; он еще намеревался поспорить с женой, и потому Аргирос ему поверил.

Подбоченясь, мастер-плотник раздраженно обратился к Зоис:

– И чего ты от меня хочешь? Отменить анахорезис?

– Конечно же нет, – поспешно ответила она. – Но почему не объяснить ему причины? Он приехал издалека; что он может знать о состоянии дел в Александрии? Когда он сам увидит и услышит, может быть, он использует влияние в столице, чтобы убедить префекта и его приспешников мягче относиться к нам. Разве ты при этом что-то теряешь?

– Может быть, может быть, может быть, – поддразнил Хесфмоис. – Может быть, я превращусь в крокодила и следующие сто лет буду греться на песочке. Меня все это ничуть не беспокоит.

Однако у него не нашлось ответа на последний вопрос жены. Хмуро взглянув на Аргироса, он рявкнул:

– Что ж, идем, раз вам так нужно. Я отведу вас на маяк, и вам все станет ясно, если у вас есть глаза, чтобы видеть.

Теус и еще двое плотников принялись возражать, но Хесфмоис по-коптски резко прикрикнул на них и велел замолчать.

– Спасибо, – сказал ему магистр, но в ответ получил еще один свирепый взгляд.

Тогда магистр повернулся к Зоис и еще раз поклонился.

– И вам спасибо, моя госпожа.

Он промолвил это торжественно, будто обращаясь к знатной константинопольской даме, скорее, ради того, чтобы досадить Хесфмоису.

Магистр подивился, когда Зоис в знак признательности опустила голову столь же элегантно, как знатная дама. Аргирос успел заметить грациозный изгиб ее шеи.

– Идем же, вы, – повторил Хесфмоис.

Не дожидаясь Аргироса, он вышел на улицу. Магистр поспешил за ним.

– До свидания, – крикнула Зоис. – До свидания вам обоим.

Это едва не заставило Аргироса остановиться, и не только потому, что Зоис проявила вежливость и попрощалась с ними обоими, но и из-за того, что она использовала двойственное число – особую архаическую грамматическую форму при обращении к двум лицам.

Даже в устах воображаемой знатной дамы приветствие в двойственном числе прозвучало бы напыщенно. Услышать такое от жены египетского плотника было и вовсе странно. Аргирос задумался, откуда Зоис могла быть знакома с такими оборотами. Он пришел к выводу, что женщина заслуживала отдельного внимания с его стороны.

Однако эта мысль промелькнула лишь на мгновение, потому что магистру пришлось поторопиться, чтобы догнать Хесфмоиса. Хотя плотник был невысок и коренаст, он шагал вперед решительной и быстрой походкой, так что длинноногий Аргирос еле поспевал за ним.

Несколько раз Василий пробовал затеять разговор с Хесфмоисом, но тот отвечал лишь невнятным ворчанием. На самом деле Аргирос хотел сказать только одно: «Ваша жена – интересная женщина». Но произнести это он не мог, тем более что знал своего спутника меньше часа и не мог рассчитывать на его дружбу. Так они шли в молчании, и это, похоже, вполне устраивало Хесфмоиса.

Мастер гильдии плотников как будто не страдал от жары – свойство, весьма ценное в Александрии. Он шагал по насыпи, совпадавшей с изначальной узкой дамбой Гептастадия, а затем повернул на восток по южному берегу острова Фарос к основанию маяка.

Даже восстановленное только наполовину, сооружение внушало благоговейный трепет, и это ощущение возрастало с каждым шагом. Аргирос всегда думал, что нет зданий грандиознее великого константинопольского собора Святой Софии, но устремленная ввысь громада маяка отличалась поразительным великолепием. По высоте маяк уже превосходил центральный купол Святой Софии, а по окончании работ должен был превзойти его в два раза.

Хесфмоис тоже выгнул шею и взглянул на башню.

– Это доказывает, – сказал он, – что в Александрии живут настоящие мужчины.

Аргирос фыркнул; он подозревал, что эту шутку повторяют приезжим уже шестнадцать веков – с тех пор как Сострат поставил фаллос (это слово заставило магистра вздрогнуть). «Фарос», – упрямо поправился он, заставляя себя прекратить играть словами.

Но перед глазами Василия вдруг день за днем пронеслись два года воздержания.

И все-таки выполнить мысленную команду оказалось проще, чем он ожидал. Когда они с Хесфмоисом подошли к маяку, магистр пригляделся к веренице шагавших перед постройкой людей. У некоторых из них были таблички. Аргирос озадаченно нахмурился.

– Это нищенствующие монахи? – спросил он плотника. – Но они не в монашеском облачении.

Хесфмоис закинул голову назад и расхохотался.

– Вряд ли. Подойдем ближе, и вы сами увидите.

Магистр пожал плечами и повиновался. Затем он заметил, что не все здесь расхаживали возле маяка. Те, что стояли вокруг, напоминали легких пехотинцев – без брони, но в шлемах, с копьями и щитами. По виду они ужасно томились от скуки. А один солдат и вовсе заснул, прислонившись к нижнему ряду каменной кладки постройки.

Те, что фланировали вокруг, едва ли выказывали больше признаков оживления, чем солдаты. Аргирос решил, что они проделывали это уже многократно. Теперь он подошел достаточно близко, чтобы прочесть надписи на табличках, и невольно засомневался в собственных выводах, одновременно не веря своим глазам.

«ЭТА РАБОТА СЛИШКОМ ОПАСНА», – гласила одна таблица. «ЖАЛКАЯ ПЛАТА ЗА СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНУЮ РАБОТУ», – заявляла вторая. «ПЛОТНИКИ И БЕТОНЩИКИ БАСТУЮТ СОВМЕСТНО», – провозглашала третья. Остальные лозунги – на коптском языке, но магистр не сомневался, что они такие же пламенные и подстрекательские.

Аргирос был поражен. За подобную дерзость в Константинополе, как и в любом другом известном городе империи, зачинщиков немедленно препроводили бы в тюрьму.

– Почему солдаты не прогоняют их? – спросил он Хесфмоиса. – Для чего здесь солдаты, если не для этого? Или гильдии подкупили командира стражи, чтобы беспорядки продолжались?

– Ваши вопросы уместны, – заметил мастер-плотник. – Это хорошо, что у вас много вопросов.

– Было бы еще лучше, если бы вы на них ответили, – сказал Аргирос, довольный тем, что смог вложить в свои слова толику едкой иронии. Ему не хотелось выдавать Хесфмоису свое смятение.

– Ладно, – сказал Хесфмоис. – Солдаты здесь прежде всего для того, чтобы не было воровства. Нет, мы не подкупали командира, хотя, признаюсь, пробовали. Но нам не повезло, поскольку Кирилл – честный малый.

Теперь магистр заподозрил, что скрывать свое возмущение значило потерпеть поражение. Если бы где-либо в империи ремесленники попытались отказаться от работы – – что само по себе вряд ли возможно, – солдаты просто силой заставили бы их трудиться. Но Муамет Деканос достаточно сведущ, чтобы использовать этот метод, будь он результативным. Значит, Хесфмоис совместно с лидерами других гильдий действительно могли парализовать Александрию, если бы кто-то осмелился покуситься на их непомерные привилегии.

– Египет, – прошептал Аргирос.

Невозможно представить, чтобы где-либо еще в империи такая бессмыслица, как дело Пхериса против Серапиона, тянулась семьсот лет. Магистр собрался с мыслями и обратился к Хесфмоису:

– Почему вы, рабочие, решили уйти?

Плотник взглянул на него с долей уважения.

– Знаете ли, вы первый чиновник, который удосужился спросить об этом. Префект и его люди просто требовали, чтобы мы вернулись к работе, как они поступают при обычном анахорезисе. В другом случае мы бы в конце концов вернулись. Но не сейчас. И не здесь. А потому они выжидают; они не смеют натравить на нас солдат, но не знают, что еще можно сделать. А мы держимся в стороне, и ничего не происходит.

Как ни поразительно, но это показалось Аргиросу правдоподобным. Если здесь семьсот лет оспаривают полученное наследство, что значили два года отсрочки при восстановлении маяка? Отлагательство – это образ действий местных бюрократов как нигде в других провинциях империи. Что же, одной из задач магистров как раз и было не давать покоя нерадивым чиновникам.

– Я задал вопрос, – сказал Аргирос. – Почему вы не возвращаетесь к работе?

– Святой Кирилл, я вам покажу, – воскликнул Хесфмоис. – Следуйте за мной, если у вас есть желание – и способность – понять.

Он прошел мимо людей с плакатами, махнув рукой двоим из своей гильдии. Часовые только кивнули; они знали его не хуже своих офицеров. Сам магистр, шагая рядом, поймал на себе немало острых взглядов.

Хесфмоис шагнул внутрь маяка, Аргирос молча последовал за ним. Звук шагов эхом раздавался во мраке. Хесфмоис сразу свернул к начинавшейся у входа спиральной лестнице и начал подъем.

На лестнице было так же темно, как и внизу, хотя расположенные через определенные интервалы окна в толстой стене давали достаточно света, чтобы Аргирос видел, куда ступать. Споткнуться и скатиться – от одной мысли об этом его прошиб холодный пот.

Когда Василий поднялся наверх, он уже был весь мокрый от пота, а ведь маяк был отстроен лишь наполовину. Хесфмоис впереди выглядел по-прежнему бодро. Магистр ворчал на себя, с одышкой преодолевая последние ступеньки. Уж слишком он изнежился за время, проведенное в Константинополе за письменным столом.

Обычный в Александрии северный бриз помог ему остыть и перевести дух. Магистр повернулся спиной к ветру и взглянул на город через Большую бухту. Вид был превосходный. Сейчас маяк возвышался даже над древними обелисками – установленными недалеко от южного окончания Гептастадия «иглами Клеопатры», как их звали горожане, хотя их воздвигли еще до этой царицы.

Аргирос не знал, сколько времени он готов был любоваться видом, но сухое покашливание Хесфмоиса вывело его из задумчивости.

– Я привел вас сюда не для осмотра достопримечательностей, – сказал плотник. – Взгляните прямо вниз.

Магистр сделал один длинный и один короткий шаг и оказался на краю каменного блока. Ни ограда, ни перила не отделяли его от пустого пространства в двести футов. Он осторожно заглянул за край; только выучка, приобретенная в римской армии, не позволила ему из страха встать на колени или лечь на живот. Далеко, далеко внизу люди с табличками и стражники выглядели похожими на насекомых. Аргирос скрепя сердце отступил назад.

– Очень высоко, – констатировал он очевидное.

Хесфмоис пристально смотрел на магистра.

– А вы хладнокровны, – отметил он не без сожаления. – А если бы вам пришлось здесь работать, а не просто стоять?

– Я бы не смог, – признал магистр без обиняков. – Но это и не моя профессия.

– Работать на такой высоте – нет такой профессии, – ответил Хесфмоис. – Если сделаешь один неверный шаг, если кто-то нечаянно толкнет тебя, если под тобой не выдержит перекладина лесов, даже если ты неловко замахнешься молотком – полетишь вниз, где от тебя останется только красная клякса на камне. Уже многие нашли такую смерть, и погибших было бы больше, если бы мы не объявили анахорезис.

– Кто-то, конечно, разобьется, – кивнул Аргирос. – Есть опасные занятия: в рудниках, в армии, и, разумеется, на такой высоте, как эта. Но почему вы говорите, что гибнут многие?

– Эта часть маяка квадратная в плане, верно? – спросил Хесфмоис.

Магистр снова кивнул.

– Так вот, следующая часть должна быть восьмиугольной и уже – немного, но уже. Как, по-вашему, быть плотникам, которым почти не на что опереться ногами, когда они сколачивают леса; или каменотесам, карабкающимся по этим лесам, чтобы шлифовать и полировать внешнюю поверхность блоков; или бетонщикам, которым надо соскабливать выдавливающиеся между блоками излишки раствора?

– Вы хотите сказать мне, что теперь риск возрос, – медленно произнес Аргирос.

– Вот об этом я и говорю.

– Как мы тогда можем его уменьшить? – спросил магистр. – Я имею в виду уменьшить настолько, чтобы все гильдии вернулись к работе? Александрии, и всей империи, нужен восстановленный маяк.

– И в Александрии, и во всей империи и гнилой фиги не дадут, сколько бы рабочих ни погибло при его восстановлении, – с горечью сказал Хесфмоис. – Теперь вы видите, в чем загвоздка, человек из Константинополя. Что вы собираетесь предпринять?

– Сейчас я не знаю, – ответил Аргирос. – Честно. Я не могу творить чудеса, хотя на эту башню с завистью могли бы взирать многие святые столпники[20].

Хесфмоис проворчал:

– По крайней мере, вы честны. Вы…

Он осекся: магистр поднял руку.

– Я не закончил. Так или иначе, но я найду ответ. Клянусь Богом, Богородицей и святым Муаметом, покровителем перемен, да услышит он мои слова.

– Да услышит, – повторил Хесфмоис и перекрестился; Аргирос последовал его примеру. Плотник добавил: – Только обратят ли внимание на это префект и его люди, это другой вопрос.

Не дожидаясь ответа, он начал спуск по лестнице. Напоследок окинув взглядом панораму города, Аргирос отправился за ним.

После обеда, уже вернувшись с острова в город, Василий пристально смотрел в сторону наполовину восстановленного маяка. Ему вспомнилась непристойная игра слов, которая невольно занимала его сегодня утром. Думая об этой фривольности, он почувствовал эрекцию.

Василий нахмурился и сжал кулаки, пытаясь подчинить тело своей воле. Но тело, как обычно, сопротивлялось.

«О, из тебя выйдет хороший монах, – с досадой сказал себе Аргирос, – замечательный монах; тебя канонизируют после смерти под именем святого Василия Приапа[21].»

Теперь его воспоминания обратились к Елене. Но он вспоминал ее слишком живо, вспоминал прикосновения ее губ, желание, разливавшееся по ее телу. Он поймал себя на мысли о Зоис – какова она? Он ужасно злился на себя. Это было не только уступкой постыдной похоти, но и предавало память умершей жены. И все же он думал о Зоис.

Ночью он опять видел сон и, как всегда, проснулся слишком рано.

– Дорогой мой господин, не иначе, вы шутите! – Брови Муамета Деканоса поднялись к линии волос. – Вы хотите, чтобы я сел и принялся торговаться с этими… этими работягами? Это же создаст ужасный прецедент! Ужасный!

– Я думал об этом, – признал Аргирос. – И мне это не нравится. Но мне не нравится и то, что маяк недостроен. Как и императору. Вот в чем непосредственная задача. А прецедент – это всего лишь прецедент.

Деканос смотрел на магистра, точно тот только что предложил силой обратить все население империи в веру персов-огнепоклонников.

– Прецедент – составная часть клея, который держит империю в целости, – чопорно заметил заместитель префекта.

– Верно, – ответил магистр. – Поставки зерна из Александрии в Константинополь – это еще одна составная часть. Император теряет терпение из-за того что суда на обратном пути сюда сбиваются с пути. И этому он придает больше значения, чем прецеденту.

– Это вы так считаете, – парировал Деканос. – Вы.

– Вы хотите, чтобы я встретился с префектом и выслушал его мнение относительно вашей позиции?

Лицо александрийского чиновника помрачнело от злости.

– Это провокация.

– Посмотрим.

По сути, Деканос был прав. В споре с кем-либо из далекой и ненавистной столицы префект встал бы на сторону своего заместителя, в этом магистр не сомневался. Если бы Аргирос был близким другом магистра официорий, а не просто одним из магистров, тогда даже сам императорский префект не посмел бы его игнорировать. Но по письму Георгия Лаканодракона можно было предположить, что Аргирос близок к нему. Василий встал, взял свиток пергамента и развернул его перед носом Деканоса.

– Надеюсь, вы не забыли об этом.

– Ну и что? – Деканос еще хмурился. – Если говорить по делу, – продолжал он, – как вы сможете собрать всех строптивых лидеров гильдий и, если даже они на что-то согласятся, заставить их и ремесленников выполнять данные обещания? Имейте в виду: они скажут что угодно, лишь бы избежать давления со стороны, а потом развернутся и сделают все наоборот.

По тому, что чиновник сменил предмет спора, Аргирос понял, что тот сдался.

– Если они поступят так, разве они не выйдут за пределы того, что вы, александрийцы, готовы терпеть в рамках права на анахорезис? – спросил магистр. – Тогда вы сможете использовать любую подручную силу без особых опасений, что город охватит восстание.

– Возможно. – Деканос скривил губы. – Возможно.

– Что касается приглашения вожаков гильдий, – твердо заявил магистр, – это предоставьте мне. Я не собирался вовлекать вас в переговоры с ними без должной подготовки.

– Разумеется, – сказал Деканос, смягчившись под впечатлением проявленной Аргиросом щепетильности в соблюдении порядка. – Хм-м. Да, думаю, при этих условиях вы можете попробовать, если отметите нашу невиданную терпимость в отношении ремесленников в этом конкретном деле.

– Конечно, – сказал магистр, хотя и не намеревался отмечать ничего подобного.

Он поклонился, повернулся к выходу и позволил себе улыбнуться только тогда, когда оказался спиной к александрийцу. Продолжая улыбаться, он направился к Хесфмоису в квартал Ракотис.

Ступив сквозь занавесь из бус, он не увидел мастера-плотника. В мастерской был только один работник; к счастью, он говорил по-гречески.

– Он не приходить до завтра, – сказал парень. – Он помогать строить – как это? – трибуну для шествия. Занят всю ночь, он сказать. – Тут парень рассмеялся. – Он ужасно увлечен этим. Я тоже туда, но мне надо починить этот шкаф для богатого заказчика. Он хочет его немедленно, во что бы то ни стало. Богатые всегда такие.

– Да, – ответил Аргирос, хотя по себе он не мог судить о том, что значило быть богатым. После некоторых колебаний он спросил: – А чему посвящено шествие?

– Празднику святого Арсения.

– О.

Аргирос задумался, что бы сказал сам святой, человек, покинувший мир и ставший монахом-отшельником в египетской пустыне, если бы узнал о том, что его памяти посвящают многолюдное и шумное шествие. Магистр пожал плечами. Это дело самих александрийцев. А ему нужен Хесфмоис.

– Тогда я зайду завтра после обеда. Мне надо поговорить с вашим хозяином.

Он повернулся к двери. Аргирос мог воспользоваться пребыванием в этом квартале города и попросить Теуса проводить его к другим мастерам гильдии плотников. Аргирос уже протянул руку в дверной проем, чтобы отвести в сторону нитки с бусами.

– Могу ли я чем-нибудь помочь вам, константинополец?

Ударяясь друг о друга, зазвенели отпущенные маленькие стеклянные и пестрые глиняные шарики в проходе.

– По правде сказать, я не знаю, моя госпожа, – ответил Василий.

Но про себя подумал: «Это зависит от того, как велико ваше влияние на мужа».

Должно быть, Зоис прочла его мысль на расстоянии.

– Я знаю, что вы проделали путь сюда не ради того, чтобы увидеть меня, – сказала она.

Ее брови и уголки рта чуть вздернулись в слегка циничной насмешке.

«Должно быть, – подумал Аргирос, – так же улыбалась Ева, когда Бог являлся побеседовать о делах с Адамом, а потом давал ему взбучку».

Магистр отмахнулся от богохульных мыслей. Тем временем Зоис добавила:

– Но мы могли бы обсудить это за кубком вина.

Аргирос перевел взгляд на плотника, но тот уже вновь сосредоточенно принялся за работу. И неудивительно: в отсутствие мужа Зоис не должна вести разговоры с Аргиросом наедине. Рядом стояла девушка-служанка, миловидное создание, которому было не больше пятнадцати лет. Однако, отметил магистр, она была примерно на восьмом месяце беременности. Он взвесил ситуацию и наконец сказал:

– Спасибо. Пожалуй, могли бы.

– Прошу сюда, – пригласила Зоис, а затем что-то по-коптски сказала служанке.

Та опустила голову и поспешно удалилась.

– Пусть вас не беспокоит, что Лукра будет шпионить за нами, – уверила Зоис Василия, провожая его в жилые комнаты дома. – Она не понимает по-гречески. Мой муж держит ее не для этого.

Она вновь улыбнулась древней как мир улыбкой.

Как и мастерская, дом за ней был из глинобитного кирпича. Комнатки в нем – маленькие и довольно темные. Но обстановка выглядела роскошно, что поначалу удивило Аргироса, пока он не вспомнил о профессии Хесфмоиса.

Через несколько минут явилась Лукра с вином, засахаренными в меду финиками и грудой тягучих пресных лепешек. Зоис подождала, пока девушка разлила вино, а затем опять что-то сказала по-коптски. Лукра исчезла.

– Она не вернется, – сказала Зоис, подтвердив свои слова кивком.

Подняв кубок, она обратилась к магистру:

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье, – откликнулся Василий и выпил.

Вкус вина показался ему незнакомым; очевидно, это был какой-то местный сорт, который считался недостаточно ценным, чтобы его вывозили в столицу. Однако вино было неплохое, его терпкость ощущалась даже сквозь приторную сладость фиников.

Зоис закусила, а затем вытерла руки и губы вышитым льняным платком.

– А теперь скажите, чего вы хотите от Хесфмоиса?

– Чтобы он помог убедить других мастеров гильдии плотников и тех, кто руководит другими гильдиями, которые оставили работу на маяке, встретиться с заместителем имперского префекта, прийти к согласию и возобновить строительство.

Огромные глаза Зоис стали еще шире от удивления.

– И вы можете это устроить?

– Да, если главы гильдий предпримут шаги со своей стороны. Я уже заручился согласием заместителя префекта. Маяк слишком важен не только для Александрии, но и для всей империи, чтобы можно было и дальше затягивать анахорезис.

– Я согласна, – молвила Зоис. – Я с самого начала предупреждала Хесфмоиса, что гильдии столкнутся с очень опасным врагом в лице правительства, и их упрямство может толкнуть его на крайние меры. Я сделаю все, чтобы помочь и мирно выйти из анахорезиса.

– Благодарю вас.

Аргирос не стал рассказывать ей, что префект и его чиновники так же сильно боялись гильдий, как она опасалась правительства. Вероятно, то, что обе стороны боялись друг друга, было даже на пользу делу.

– Думаете, вам удастся склонить мужа к вашей точке зрения? – спросил он.

– Полагаю, да. Хесфмоис склонен упорствовать лишь в тех случаях, когда сам ничем не рискует.

«Это благоразумно и справедливо по отношению ко всем», – подумал магистр.

– Взять, к примеру, Лукру. Это дело Хесфмоиса, – с горечью добавила Зоис.

– Так это он?

Вот почему она приняла его наедине: чтобы отомстить мужу. Греховный замысел. Как и сама супружеская измена. Но сейчас это не волновало магистра. После смерти Елены он всегда мог освободиться от напряжения за деньги. Но, несмотря на плотские желания, он воздерживался.

И всё же… Зоис экзотически привлекательна и достаточно умна, чтобы он мог получить с ней не только телесное, но и духовное наслаждение. И она могла принадлежать ему, пока он пребывал в Александрии, то есть достаточно долго, чтобы не только желание или ее озлобленность на Хесфмоиса, но и что-то еще могло бы сблизить их. Пусть это не то чувство, что связывало его с женой, но оно могло помочь избавиться от пустоты, царившей в его душе в последние годы.

Василий встал и шагнул к креслу Зоис. Он отметил, что она не остановила разговор, хотя его разумом все сильнее овладевала страсть.

– Несмотря на его недостатки, – говорила Зоис, – по сути, он неплохой человек. Я бы не хотела ему зла, но он, как и многие другие, попадет в беду, если анахорезис подавят силой.

– Да, пожалуй, так, – согласился магистр деревянным голосом и снова сел.

Зоис вздохнула.

– Если бы Господь не допустил, чтобы я была бесплодна, я уверена, тогда Хесфмоис оставил бы Лукру в покое. Когда родится ребенок, мы с мужем будем воспитывать его как родного. – Она натянуто рассмеялась. – Я все болтаю о своей жизни, хотя вы пришли обсудить важные дела. Простите меня.

– Не берите в голову, моя госпожа.

Теперь голос магистра звучал естественно. Так вот почему она приняла его наедине, опять подумал он, вкладывая в «почему» уже другой смысл: исповедоваться сочувствующему чужеземцу проще, чем говорить с соседом или другом. Приезжий вряд ли станет распространять сплетни.

Аргирос посмеялся над собой. До женитьбы на Елене он никогда не считал себя неотразимым для женщин. Ему льстило, что Зоис нашла его привлекательным. Это наполнило его гордостью.

– Вы добрый человек, – сказала Зоис. – Как я уже говорила, я постараюсь сделать все возможное и убедить мужа встретиться с людьми префекта и завершить анахорезис. Не желаете ли еще фиников?

Она протянула Аргиросу блюдо.

– Нет, спасибо.

Когда магистр встал с места на этот раз, он уже не намеревался приближаться к жене плотника.

– Я рад, что могу рассчитывать на вас, но теперь я должен идти по делам.

Он предоставил хозяйке проводить его из дома.

Когда бусы зазвенели за спиной, он задумался, какие еще у него могли быть дела. И не мог ничего придумать. Может быть, для начала избавиться от своего смятения?

Он зашагал на север к улице Канопос, магистрали Александрии, протянувшейся с востока на запад. На эту улицу выходил фасад храма Святого Афанасия. Не найдя ничего лучшего, Василий решил последовать примеру многих египтян и в часы послеполуденной жары полежать в своей комнате.

Кто-то дернул его за рукав туники. Он резко развернулся, схватившись за рукоять меча. Как в любом большом городе, в Александрии было полно ловких воришек-щипачей. Но то был не вор, а девушка на два-три года старше служанки Зоис. Под румянами, должно быть, скрывалось хорошенькое лицо, но девушка была слишком худа.

– Пойдешь в постель со мной? – спросила она.

Аргирос готов был поклясться – это было все, что она знала по-гречески. Но нет, она знала кое-что еще и назвала цену:

– Двадцать фоллисов.

Крупная медная монета за объятия… Раньше магистр отвергал подобные предложения не раздумывая. Но сейчас его кровь еще бурлила от недавних мыслей – нет, от надежд, поправился он. И услышал собственный голос:

– Куда идти?

Лицо девушки просияло. Она действительно мила, по крайней мере, когда улыбается. Она привела его в комнатку, выходящую на переулок в двух кварталах от улицы Канопос, и закрыла дверь. Каморка была жаркая и душная, и в ней было темно как ночью. Без сомнения, в потрепанном соломенном тюфяке живут клопы. Девушка сняла рубашку через голову и легла в ожидании, когда он к ней присоединится. И он лег с ней.

Ее презрительная насмешка была видна даже во мраке. Он долго жил без женщины и потому разрядился почти сразу. Однако одного раза после длительного воздержания ему оказалось мало.

– Ты платить дважды, – предупредила девушка.

Она двигалась в такт с ним и поощряла его. У проституток свои хитрости, ему это известно, и все же он надеялся, что со второго раза доставил ей удовольствие. По крайней мере, сам он его получил.

Он заплатил ей серебряный милиаресий – намного больше, чем она просила. Может быть, хотя бы какое-то время она не будет такой уж тощей.

По дороге домой его тревожили угрызения совести. Надо же было прервать траур по жене таким грязным способом: с костлявой шлюхой в убогой трущобе. Но он не перестал скорбеть о Елене, никогда не перестанет. Он лишь подтвердил то, что и без того знал: как бы то ни было, он не создан для затворнической жизни.

А если так, тогда не лучше ли вернуться в мир чувственных наслаждений через прелюбодеяние, а не только через блуд? Задаваясь этим вопросом, он думал о Зоис, о том, какой манящей она ему казалась. Но ответа не знал.

С плохо скрываемой неприязнью Муамет Деканос наблюдал, как в зал заседаний гуськом входили старшины гильдий. Аргирос, сидевший за столом сбоку (он оставил место во главе стола Деканосу) был благодарен заместителю префекта уже за то, что тот пытался подавить свою антипатию.

Старшины даже не пытались. Они холодно и недружелюбно смотрели на двух ожидавших их господ, роме того, они с изумлением глазели на великолепие зала, в котором их принимали. Даже в своем парадном платье здесь они выглядели неуместно, точнее, выглядели теми, кем и были на самом деле, – рабочими во дворце.

– Светлые господа, – произнес Хесфмоис, склонив голову перед Аргиросом и Деканосом.

Сев за стол, он продолжил:

– Со мной пришли Гергеус, сын Тотситмиса, из гильдии бетонщиков, и Миизис, сын Сейаса, из гильдии каменотесов.

– Хорошо, благодарю, Хесфмоис, – сказал Деканос. – Разумеется, я имел дело со всеми вами, господа, – он процедил это слово сквозь зубы, – но Аргирос не знаком с вашими товарищами. Он прибыл из самого Константинополя, чтобы разрешить наши разногласия.

– Светлый господин, – пробормотали Гергеус и Миизис, занимая свои места.

Как и все александрийцы, которых встречал Аргирос, они мастерски делали вид, что упоминание столицы не производит на них никакого впечатления.

Миизис, решил магистр, держался лучше. Вожак каменотесов был приземистым, сильным человеком лет пятидесяти пяти. Нос его был когда-то сломан, а обветренную щеку пересекал шрам, но глаза этого здоровяка отличались обескураживающей проницательностью. Оценив Аргироса взглядом, он повернулся к Деканосу и осведомился:

– Как он собирается этого достичь, светлый господин, если мы знаем состояние дел и не видим никакого выхода?

Хотя его голос напоминал хриплый рык, он неплохо говорил по-гречески.

– Я предоставлю объяснить это самому магистру, – ответил Деканос.

– Спасибо, – сказал Аргирос, не обратив внимания на тон Деканоса, в котором сквозило: «Понятия не имею». – Иногда, господа, неведение бывает во благо. Обе стороны в этом анахорезисе, сказал бы я, так давно и упрямо придерживаются своих взглядов на ситуацию, что забыли о возможности иного видения. Возможно, я смогу предложить вам нечто новое, что устроит всех.

– Ах, – было все, что сказал Миизис.

Гергеус добавил:

– Возможно, я завтра проплыву по Нилу с начала до конца, но я не стал бы ручаться в этом.

Усмешка несколько смягчила язвительность его слов. Как и Хесфмоис, он был молод для главы гильдии, но этим их сходство исчерпывалось. Гергеус был высоким для египтянина и таким же тощим, как проститутка, с которой Аргирос делил ложе несколько дней назад.

– Мы собрались для совместного обсуждения, – заметил Хесфмоис. – А это уже нечто новое.

Мастер-плотник, по мнению Аргироса, в какой-то степени был его союзником хотя бы потому, что эта встреча поднимала его престиж среди товарищей. Но сейчас это не слишком волновало магистра. Воспоминание о том, как он нарушил добровольный обет целомудрия, еще одолевали его. Он стыдился не самого поступка, а безрассудства, с которым он поддался животному инстинкту.

Пока он витал в облаках, Гергеус что-то сказал. Магистр нахмурился и заставил себя вернуться к действительности.

– Простите, господин, я не расслышал.

– Что, никак не разобраться? – Бетонщик еще улыбался, будто приглашая всех потешиться вместе с ним. – Я хотел бы знать, как вы сможете искупить риск смерти и увечий скудной платой за работу на маяке.

– Мы платим столько же, сколько другие, – бросил уязвленный Деканос.

– Но я могу делать стулья и шкафы, не боясь превратиться в кровавую лужу, если чихну не вовремя, – сказал Хесфмоис.

– Вы вернулись бы на маяк за большую плату? – спросил Аргирос.

Три представителя гильдий переглянулись, а затем все разом посмотрели на Муамета Деканоса.

– Об этом не может быть и речи, – сказал он. – То был бы пагубный прецедент.

– Дело вообще-то не в серебре, – заметил Миизис. – Мои ребята скорее согласятся на другую работу, вот и все. Нам надоело оплачивать похороны за счет гильдии. А их за время работы на маяке было столько, что хватит на два поколения.

– Приличная оплата могла бы соблазнить некоторых бетонщиков, – сказал Гергеус. – Молодых, тех, что посмелее, тех, кому надо кормить семьи. И, полагаю, тех, кто по уши в долгах.

– Ай, некоторых из нас тоже, должен признать, – согласился Хесфмоис. – Приличная оплата.

– Конечно, только дайте нам согласиться на ваше первое требование – и что будет дальше? – вмешался Деканос. – Вы предъявите все новые и новые, пока сумма не дойдет до номисмы в час. Кто сможет платить столько?

Гергеус рассмеялся.

– Хотел бы я иметь такие проблемы.

– Но их ни к чему иметь тем, кто управляет городом, – парировал Деканос.

Это возвращало спор к исходному пункту. На самом деле Деканос прежде всего беспокоился о высших классах александрийского общества; это об их благоденствии ему следовало заботиться. Даже имперского префекта волновали их настроения, хотя он и отчитывался перед императором. Если богатые ополчатся против него, что он сможет сделать?

То же справедливо и по отношению к гильдиям, по крайней мере в этом конкретном случае, чего Деканос как будто не желал признавать. Аргиросу не было дела до его мотивов. Он лишь хотел, чтобы маяк снова начал расти ввысь.

– Я полагаю, – сказал он, – мы можем оставить разговоры о прецеденте, если установим особый уровень оплаты только для работ на строительстве маяка. Потом нас это не должно волновать, если только не случится новое землетрясение, чего Бог не допустит.

– Мне все равно, сколько нам заплатят, – сказал Миизис. – Пока у нас есть хоть какая-нибудь другая работа, мы даже близко не подойдем к проклятому маяку. Мертвому деньги ни к чему. И я хотел бы посмотреть, как вы выкрутитесь без нас, каменотесов.

Аргиросу захотелось пнуть упрямого старшину гильдии под столом.

– Просто в порядке обсуждения, – обратился он к Хесфмоису и Гергеусу, – какая добавка к оплате могла бы побудить ваших ребят вернуться на работу?

Два ремесленника быстро заговорили по-коптски. Затем Хесфмоис перешел на греческий:

– Двойная оплата, и ни одним медным фоллисом меньше.

Деканос ударил себя ладонью по лбу и воскликнул:

– Вы совершаете ошибку, Аргирос! Вы пригласили ко мне людей из гильдии грабителей.

В сторону ремесленников он добавил:

– Если хотите чего-нибудь добиться от этой встречи, вы должны проявить благоразумие. Вероятно, я мог бы, учитывая особые обстоятельства, о которых говорил магистр, найти возможность и повысить оплату, ах, на одну двенадцатую, но я не смогу получить разрешение на большее.

– Одна двенадцатая – это вовсе никакое не повышение. Взгляните на роскошь вокруг вас! – воскликнул Хесфмоис и обвел рукой зал, в котором они сидели.

Не то чтобы он испытывал неодолимое благоговение перед роскошью, но использовал окружающую обстановку как оружие для защиты своей позиции. Это произвело впечатление на Аргироса, Деканоса же вывело из равновесия.

– Так вы намерены, светлый господин, поднять нам оплату? – спросил Гергеус.

– Как я сказал, с учетом особых обстоятельств… – начал Деканос.

Но бетонщик прервал его взмахом руки.

– Вы сказали, что не дадите нам никакой прибавки. Если женщина говорит, что она не хочет, а потом соглашается, когда вы даете ей десять номисм, она такая же шлюха, как и в том случае, если бы она согласилась за один фоллис. Разница лишь в цене, но тут можно поторговаться. Вот чем мы сейчас и занимаемся, светлый господин: торгуемся о цене. И я на стороне Хесфмоиса; одна двенадцатая – это ничто.

Муамет Деканос сердито посмотрел на Гергеуса.

– Вы слишком распустили язык.

Чиновник злобно взглянул и на Аргироса, очевидно обвиняя магистра в том, что тот вынудил его выслушивать грубости от простолюдинов. Аргирос едва заметил это. Всякое упоминание о шлюхах возвращало его мысли к той девчонке, с которой он переспал, и терзало его совесть.

Он вернулся к реальности, когда Деканос забарабанил пальцами по столу.

– Кто назовет размер справедливого повышения оплаты? – быстро спросил магистр, чтобы скрыть свою оплошность. – Обе стороны здесь не доверяют друг другу. Почему бы не пригласить для разрешения спора, хм-м, патриарха александрийского?

Аргирос размышлял вслух, не более того, но вырвавшаяся мысль мгновенно показалась ему счастливым откровением. Он улыбнулся, уже ожидая, что Деканос и главы гильдий оценят его соломонову мудрость.

Вместо того они лишь уставились на него.

– Э-э, которого патриарха александрийского? – спросили Деканос и Хесфмоис хором, впервые выступив единодушно с момента, когда они оказались за одним столом.

– Которого патриарха?

Магистр почесал затылок.

– Справедливости ради должен сказать, что трое присутствующих здесь господ исповедуют православную веру, иначе к моим нынешним затруднениям добавилось бы еще одно. Однако, само собой, многие из их людей придерживаются догмы монофизитов, – пояснил Деканос, употребив, как заметил магистр, слово «догма» вместо «ересь», – и они не поверили бы, что православный патриарх – незаинтересованное лицо. А я, разумеется, не могу официально признать, э-э, главу монофизитов. – Деканос не назвал лидера монофизитов патриархом.

Аргирос почувствовал, что у него загорелось лицо. Он смущенно кивнул. Монофизиты считали, что у Христа после воплощения только одна природа – божественная. Их позиции были прочны в Египте уже девятьсот лет, несмотря на осуждающие решения Вселенских соборов. Конечно, монофизиты имели свою теневую церковную организацию, с которой, разумеется, Деканос не мог вступать в формальные взаимоотношения. Поступить иначе означало допустить, что православие – это не единственное верное вероучение. Ни один чиновник Римской империи не имел права признать это; Аргирос с сожалением подумал, что это обстоятельство вступало в противоречие с действительностью.

– Все это вздор, – возмущенно воскликнул Миизис. Каменотес вскочил и направился к двери, бросив через плечо: – Я же сказал, что дело не в деньгах, и я не шутил. Мои ребята найдут другую работу, спасибо вам огромное, светлые господа.

И он покинул зал.

– Проклятие. – Муамет Деканос сердито взглянул вслед Миизису, а затем медленно повернулся к двум оставшимся предводителям гильдий. – Вы тоже так считаете, господа? Если да, можете идти, а мы попытаемся привести вас к повиновению с помощью гарнизона.

– Вы этого не допустите, – воскликнул Хесфмоис. – Вызвать солдат – значит…

– Предать Александрию огню, – закончил за него Деканос. – Знаю. Но к чему солдаты, если их нельзя использовать? Император желает, чтобы маяк был достроен. Если мне приходится выбирать между гильдиями и василевсом ромеев, я знаю, каково будет мое решение.

Если он и блефовал, то скрывал это мастерски. Аргирос был куда опытнее в чиновничьих играх, чем Хесфмоис или Гергеус. Ремесленники обменялись испуганными взглядами. Они были уверены, что Деканос не станет принуждать их вернуться к работе. Но если они ошибались…

– Я думаю, мы могли бы продолжить разговор, – поспешно сказал Гергеус, – раз уж вы, ваша светлость, высказали желание продвинуться в вопросе оплаты.

– Невелико желание.

Добившись преимущества, Деканос явно спешил ухватиться за него.

Хесфмоис это уяснил.

– Если угодно светлому господину, – предложил он, – мы согласны предоставить решить вопрос о размерах повышения оплаты магистру. Он представляет императора, который, по вашим словам, крайне заинтересован, чтобы маяк был восстановлен. Если бы не он, мы бы не стали даже обсуждать это. Я думаю, магистр будет справедливее любого местного чиновника.

Аргирос задумался, стал бы Хесфмоис говорить такое, если бы знал, как страстно магистр желал разделить ложе с его женой Зоис. Однако мастер-плотник был прав.

– Я улажу это дело, – сказал Василий, – если все вы поклянетесь Отцом, Сыном и Святым Духом, Богородицей и великими александрийскими святыми Афанасием, Кириллом и Пирром выполнить установленные мной условия.

Аргирос был доволен, что догадался добавить к клятве имена александрийских святых; монофизиты почитали их так же, как и православные.

– Я клянусь от себя лично и от имени моей гильдии, – выпалил Хесфмоис и повторил клятву.

За ним эхом отозвался и Гергеус.

Оба устремили взгляды на Деканоса. Он заставил их немного поволноваться, а затем резко заявил:

– О, отлично. Пора положить конец этому анахорезису.

И принес клятву.

– Благодарю, господа, за ваше доверие ко мне. Надеюсь, что я его оправдаю, – сказал Аргирос.

Он тянул время; события развивались быстрее, чем он успевал переварить их. Немного подумав, он продолжал:

– Что касается оплаты, я уверен, что следует учесть интересы обеих сторон и выбрать середину. Отныне положим, что плата за работу на маяке для всех гильдий будет увеличена наполовину.

– Да будет так, – поторопился согласиться Деканос.

Гергеус и Хесфмоис кивнули неохотно; на лице мастера-плотника читалось разочарование. Аргирос поднял руку.

– Я не закончил. Как все мы знаем, работа на маяке чрезвычайно опасна. Отныне, если член гильдии погибнет от несчастного случая на работе, его похороны будет оплачивать городская управа Александрии, а не гильдия.

Теперь уже Хесфмоис и Гергеус поспешили согласиться, а Муамет Деканос наградил магистра угрюмым взглядом. Аргирос держался стойко. В отличие от Деканоса он поднимался на маяк и смотрел с его вершины вниз, так что с ясностью, от которой сводило кишки, мог представить результат даже незначительной оплошности строителей.

Если рабочий допускал роковой промах, это приносило беду не только ему самому, но и его семье. Аргирос подумал о тяготах, какие могла бы испытать Елена, если бы от оспы погиб он сам, а его жена осталась вдовой и одна воспитывала Сергия.

– Наконец, если женатый рабочий погибнет от несчастного случая на маяке, городская управа Александрии выплатит вдове и детям, если таковые будут, сумму, равную, допустим, шестимесячному заработку, поскольку рабочий умер на службе во благо города и оставлять семью в нужде несправедливо.

– Нет! – воскликнул Деканос. – Вы заходите слишком далеко, дальше некуда.

– Вспомните о данной вами клятве! – прикрикнул на него Хесфмоис.

– А вы хотите получить выгоду с крови погибшего? – добавил Гергеус.

Аргирос сидел тихо, ожидая, пока выскажется Деканос.

Наконец чиновник заявил:

– Раз я дал клятву, я должен следовать ей. Но, господин, я отправлю письмо магистру официорий и детально опишу, как вы превысили свои полномочия. Во всех подробностях.

– В мои полномочия, светлый господин, входит возобновление работ на маяке. Если вы будете писать Георгию Лаканодракону, прошу вас не забыть упомянуть, что мне это удалось.

Повернувшись к Хесфмоису и Гергеусу, магистр спросил:

– Прекратят ли ваши гильдии анахорезис на установленных мной условиях?

– Да, – разом ответили оба.

Хесфмоис что-то пробормотал Гергеусу по-коптски. Затем, поймав взгляд Аргироса, он перевел:

– Я сказал, что предупреждал его: вам можно доверять.

Магистр склонил голову. Польщенный похвалой, он даже на минуту забыл о том, чего хотел от Зоис.

Прошло две недели, но на маяке так и не было уложено ни одного камня. Аргирос пришел к строящейся церкви. Миизис с киянкой и камнетесным зубилом в руках смотрел на него сверху вниз, стоя на большом блоке из известняка.

– Тогда я вам сказал нет, и я не передумал, – сказал он.

– Но почему? – спросил Аргирос, задрав голову. – Плотники и бетонщики согласились прекратить анахорезис, и они довольны. Прибавка в половину платы и компенсация вдовам и сиротам – это не пустяк.

Миизис сплюнул, правда не в сторону магистра.

– На мой взгляд, плотники и бетонщики – глупцы. Что толку в полуторной плате для мертвого, как и в кровавых деньгах для его семьи? Лично я вполне доволен безопасной работой за меньшие деньги, и мои ребята тоже. Мы остаемся в стороне.

Чтобы показать свою незаинтересованность в продолжении разговора, каменотес снова принялся долбить блок известняка. Полетели кусочки породы. Один упал на волосы Аргироса. Он отступил назад, погруженный в мрачные мысли. Когда он отправился прочь, Миизис издевательски взмахнул киянкой на прощание.

Опустив голову, магистр шагал на север между тремя полукруглыми нишами мусейона и семой Александра Великого[22], не глядя ни на читальные залы слева, ни на мраморную надгробную плиту справа.

Только когда он почти наткнулся на одного из тех, кто выстроился в очередь, чтобы поклониться лежавшим в стеклянном саркофаге останкам Александра, Аргирос нехотя отошел на пару шагов в сторону.

– Жалкий упрямый осел, – пробормотал он, – он счастлив, что имеет безопасную работенку, когда маяк разрушен.

Василий внезапно остановился и ударил по ладони кулаком.

– Счастлив? Это мы еще посмотрим!

Теперь Аргирос уже не уныло брел, а быстро шагал к дворцу имперского префекта, иногда переходя на бег. Запыхавшийся и покрытый потом, он с торжествующим видом пронесся мимо секретарей и ворвался в кабинет Муамета Деканоса. Тот удивленно вскинул бровь и спросил:

– Что случилось?

– Я знаю, как прекратить анахорезис. Наконец-то знаю.

– Я поверю, когда увижу это своими глазами, не раньше, – ответил Деканос. – Вы приблизились к решению, отдаю вам должное, но как вы думаете заставить вернуться на маяк каменотесов, если они довольствуются меньшей платой за другую работу?

Аргирос плотоядно улыбнулся.

– А будут ли они довольны отсутствием оплаты при отсутствии работы?

– Я что-то не понимаю, – сказал Деканос.

– А что, если от имени имперского префекта выйдет эдикт, запрещающий всякое строительство из камня в Александрии, допустим, на три месяца? Как вы думаете, не изголодаются ли каменотесы за это время? Настолько, чтобы вернуться к работе на маяке?

Глаза Деканоса расширились.

– Может быть. Они могут вернуться. И, поскольку они не присоединились к соглашению с другими гильдиями, мы даже не обязаны им переплачивать.

Магистр успел подумать об этом за двадцать минут, которые у него заняла дорога до дворца префекта. Он был бы рад отомстить Миизису за дерзость, однако ответил:

– Нет. Контраст между теми, кто работает на маяке и позвякивает серебром в карманах, и теми, кто без работы и денег…

– Резонно, – согласился Деканос. – Хорошо, пусть будет по-вашему. Кое-кто из богачей поднимет крик, что их дома остались недостроенными.

– Император ромеев уже кричит с досады, что его маяк так долго стоит недостроенным.

– Резонно, – повторился Деканос. И он позвал писцов.

Когда Аргирос вошел через завешенную бусами дверь, в мастерской Хесфмоиса не было видно ни одного работника. Только слуга сидел, развалившись во внутреннем дворике. Как догадался магистр, основной задачей парня было смотреть за тем, чтобы никто не вошел и не стащил недоделанную или непочиненную мебель.

Слуга с усилием встал навстречу Аргиросу, поклонился и что-то сказал по-коптски. Магистр развел руками.

– Что вы хотеть? – спросил слуга на ломаном греческом.

– Дома ли ваш хозяин? – медленно и отчетливо, а также очень громко выговорил Аргирос. – Я хотел бы выразить ему свою признательность.

– Его тут нет, – ответил слуга, когда Аргирос повторил свои слова пару раз. – Он, все они на – как казать? – маяке. Работать там все время. Если вы хотеть, приходите в субботний день после молитв. Может быть, тогда здесь.

– Тогда меня здесь уже не будет, – сказал Аргирос. – Мой корабль отправляется в Константинополь послезавтра.

Слуга его не понял; видя это, магистр вздохнул и стал искать более простые слова. Но в этот момент из жилых комнат позади мастерской послышался знакомый голос:

– Это вы, Василий Аргирос из Константинополя?

– Да, Зоис, это я.

Она сразу вышла.

– Как приятно видеть вас снова. Не хотите ли вина и фруктов?

Магистр кивнул и шагнул к ней. Слуга тоже двинулся с места. Зоис остановила его парой фраз на трескучем коптском языке. Затем она объяснила Аргиросу:

– Я сказала Нехебу, что Хесфмоис велел ему не спускать глаз с мебели, а не с меня. Я о себе сама позабочусь, в отличие от мебели.

– Не сомневаюсь в том, моя госпожа.

Аргирос позволил Зоис проводить его в комнату, где они беседовали в прошлый раз.

Сегодня Зоис сама принесла вино и финики.

– Лукра разрешилась от бремени на той неделе, и у нее еще легкая лихорадка, – пояснила она. – Думаю, она поправится.

Голос ее звучал загадочно, и Аргирос не мог понять, хотелось ли Зоис того, чтобы служанка выздоровела.

– Я пришел поблагодарить Хесфмоиса за все, что он сделал для прекращения анахорезиса. Раз уж мне посчастливилось увидеть вас, позвольте сказать спасибо и вам, ведь вы помогли убедить его принять правильное решение. Я вам признателен.

Зоис глотнула вина, изящно надкусила засахаренный финик, играючи коснувшись фрукта и на секунду показав розовый кончик языка.

– Правильно ли я расслышала, что послезавтра вы покидаете Александрию?

– Да. Мне пора ехать. Маяк снова строится, и мне нет нужды задерживаться.

– Ах, – молвила она, что могло означать все, что угодно, или ничего. Затем, после затянувшейся паузы, она добавила: – В таком случае вы можете должным образом отблагодарить меня.

– Должным образом?

Аргиросу показалось, что глаза Зоис вдруг стали в два раза больше. Она откинулась в кресле. Его восхищал прелестный изгиб ее шеи. Затем он встал на колени возле ее кресла и склонился, чтобы поцеловать ее в нежные, жаркие губы. Если даже он совершал ошибку, напоминала никогда не дремлющая расчетливая часть его рассудка, Хесфмоис все равно уже вернулся на маяк.

Но Василий не ошибался. Зоис глубоко вздохнула, ее руки сомкнулись у него на затылке.

– Где спальня? – вскоре шепнул Аргирос.

– Нет. Рядом с ней комната Лукры, ей может быть слышно. – Несмотря на прерывистое дыхание, Зоис как будто полностью владела собой. – Мы устроимся здесь.

В комнате не было ни кушетки, ни тем более кровати, но не для всех поз они необходимы. Они устроились так, что Зоис встала на колени и оперлась руками на кресло. Она оказалась пылкой, как и представлял себе Аргирос.

«В столь несовершенном мире трудно надеяться на большее», – пронеслось в его голове.

В конце она дышала так же тяжело, как и он. Но он еще приходил в себя, когда Зоис повернулась к нему и сказала через плечо:

– Надень штаны.

Затем она привела себя в порядок, знаком велела ему сесть и заметила:

– Хесфмоис не должен знать о случившемся. Зато я знаю, и только это для меня имеет значение.

– Значит, ты использовала меня, чтобы отплатить Хесфмоису? – спросил больно уязвленный Василий.

А он-то думал, что Зоис страстно его желала. Оказалось же, что он – всего лишь инструмент мести в ее руках.

«Видимо, такое же чувство испытывает соблазненная женщина», – с досадой подумал Аргирос.

Ответ Зоис прозвучал еще обиднее.

– Разве все мы не используем друг друга? – Однако она подсластила пилюлю, добавив с улыбкой: – Должна сказать, я получила от этого больше удовольствия, чем в некоторых других случаях, даже чем в большинстве из них.

Хотя бы так, но этого мало. Большинство – что за этим словом? Аргирос не хотел знать. Он поднялся.

– Пожалуй, мне пора, – сказал он. – Я еще должен упаковать вещи.

– Разве корабль отплывает не через день? – Зоис понимающе улыбнулась. – Что ж, иди, если так нужно. Как я уже сказала, я получила наслаждение. И я передам Хесфмоису твою благодарность. Я не столь неучтива, чтобы забыть об этом.

– Я очень рад, – пробормотал Аргирос. Зоис посмеялась над его нарочитой напыщенностью, что заставило его замкнуться еще сильнее. Он отвесил ей сдержанно-педантичный поклон, каким мог бы удостоить жену магистра официорий. Зоис снова хихикнула. Василий поспешно вышел вон.

По пути к себе – а больше идти было некуда – Аргирос размышлял о переменах, которые произошли в его жизни за время пребывания в Александрии.

«От целомудренного вдовства к разврату и прелюбодеянию, и все за несколько недель», – думал он, упрекая себя.

Затем припомнил, что мог бы еще раньше стать прелюбодеем, если бы угадал желание Зоис. Теперь он знал, на что она была готова, но от этого знания испытывал скорее не восторг, а нечто иное.

Он помнил, каким сладострастным было ее тело, и тело проститутки тоже. Нарушив добровольный обет целомудрия, теперь Аргирос сомневался, что сможет снова к нему вернуться. И хорошо, что под тяжестью скорби он не подался в монастырь. Интуиция не подвела его: до последнего вздоха он будет слишком привязан к соблазнам сего мира, чтобы отказаться от него ради мира иного. И лучше осознать это в полной мере и жить, благоразумно сообразуясь с последствиями.

Рассуждая так, Василий позволил себе слегка возгордиться своими успехами. В один прекрасный день, по прошествии стольких лет, Александрийский маяк воссияет снова и будет спасать жизнь бесчисленным морякам. Если бы Аргирос не приехал сюда и не помог наладить дело, оно могло бы тянуться еще долго или разрешиться путем кровопролития. Раздора удалось избежать, и, возможно, это зачтется магистру на небесах, дабы уравновесить тяжесть его прегрешений.

Во всяком случае, он на это надеялся.

– Аргирос! Постойте!

Магистр опустил свои вещи на дощатую пристань и обернулся, чтобы взглянуть, кто кричит. С удивлением он узнал торопливо шагавшего вдоль причала Муамета Деканоса.

– А я думал, вы не нарадуетесь, что я уезжаю, – сказал он александрийскому чиновнику, когда тот подошел ближе.

Деканос вяло улыбнулся.

– Понимаю, о чем вы. И все-таки маяк строится, и я к этому имею некоторое отношение. Помимо того, я остаюсь здесь, а вы уезжаете. Мой вклад будут помнить.

Он убедился, что никто не подслушивает, и добавил вполголоса:

– Я устрою так, чтобы наверняка помнили.

– Верю, что устроите, – усмехнулся Аргирос. Он прекрасно понимал логику Деканоса. Чего он не мог понять, так это зачем чиновник тащил тюк, по размеру превосходящий багаж самого магистра. Василий указал на баул и спросил:

– Что там у вас?

– Меня особо поразило, как вам удалось примирить стороны, ни одна из которых не была заинтересована в разрешении спора до вашего вмешательства, – начал Деканос издалека.

Аргирос вежливо поклонился.

– Вы очень добры, светлый господин. Но… По-вашему, я не ответил, – закончил за него Деканос.

– Да.

– Ах, так вот, видите ли, я пришел предложить вам еще один спор, в исходе которого ни одна сторона как будто не заинтересована. Вот что у меня здесь, светлый господин: дело «Пхерис против Серапиона» – все как есть.

Он сбросил свою ношу и облегченно вздохнул. Груз оказался тяжелее мешка Аргироса, так что даже задрожали доски под ногами магистра.

– Вы уверены, что это все? – спросил Василий с иронией.

Но шутку не поняли.

– Думаю, да, – серьезно ответил Деканос.

– О, отлично, – смеясь, молвил Аргирос. – Я это беру. Как вы сказали, после маяка с такой мелочью, очевидно, справиться просто. На обратном пути в Константинополь попутные ветры не будут сопровождать мой корабль. С Божьей помощью ко времени прибытия я должен добраться до сути вашего дела. Благодаря ему путешествие не будет таким скучным.

– Спасибо. – Деканос крепко сжал руку магистра. – Спасибо.

Чиновник несколько раз поклонился, прежде чем удалиться.

Аргирос недоуменно пожал плечами, глядя ему вслед. В годы армейской службы, бывало, даже за спасение жизни Василий удостаивался менее восторженной благодарности. Он еще раз пожал плечами и втащил оба мешка на судно. Здесь он распаковал тюк с юридическими документами.

Еще до того как Александрийский маяк скрылся за южным горизонтом, Аргирос заподозрил, что Муамет Деканос подложил ему свинью. И он уверился в этом задолго до прибытия в Константинополь.