Агентство БАМС

Эпилог

В саду четы Шульцев происходило раскрытие настоящего преступления. Подозреваемых было двое, жертва — одна, а необходимость раскрытия — слишком острой, чтобы откладывать его на потом.

— Он пронес ее вот сюда… оттуда… нет, отсюда, — бормотал себе под нос агент магического сыска, расхаживая под одним из деревьев в саду. Делал он это очень осторожно, дабы не затоптать ненароком следы, в изобилии оставленные на мокрой после дождя земле, при том с силою прижимал к глазам небольшой бинокль-лорнет.

— Ежели вспомнить, что сразу после обеда…

Из дома донесся отчаянный плач, и агент замер на несколько мгновений, чутко прислушиваясь к нему, после чего с утроенной силой заходил под деревом, продолжая свое, поистине важное дело.

Петр Иванович наблюдал за этим хождением со тщательно скрываемой улыбкою, которая нет-нет, да проскальзывала на его губах, и приходилось ему вновь делать серьезный вид и строго хмурить брови.

— … ежели вспомнить, что сразу после обеда Жужу спала в малой гостиной… — продолжал тем самым временем агент, — времени у нее на то, чтобы украсть и сгрызть куклу, по всему, не оставалось…

— А ежели посмотреть на остатки куклы в пасти Пирата, — вступил в операцию Шульц, подходя к сыну, — то и изучение следов можно оставить за ненадобностью.

Он присел на корточки подле дерева и со всем тщанием осмотрел «место преступления», с довольным видом покивал на то, что Ивану Петровичу, десяти лет отроду, чрезмерно увлекающемуся в последнее время делом сыска, удалось сохранить все следы в целости и сохранности. После чего поднялся и отправился на вечерний моцион по одной из дорожек сада.

Иван Петрович постоял еще немного, покивал сам с собою тоже, развернулся, отбежал от дерева и, приноровившись к шагу отца, тоже отправился на прогулку, идя подле Шульца. Это было излюбленное времяпрепровождение лейб-квора в прошлом, а ныне господина фельдмейстера, сменившего на этом посту Фучика Аниса Виссарионовича, отправившегося «доживать свой век» в Карловы Вары.

Со временем плач младшей сестры Ивана Петровича, которая скорбела по потере очередной куклы в пасти подобранного ею на улице огромного волкодава Пирата — по натуре псины весьма добродушной, но прожорливой по части игрушек маленькой Аглаи — поутих, и Шульц понял, что скоро надобно будет отправлять Ивана в детскую, чтобы Настасья уложила его спать и вышла к нему в сад. Здесь был устроен стол, за которым супруги неизменно проводили свои вечера в неспешных беседах за чашкою чая или бокалом вишневой наливки, и это тоже было излюбленным времяпрепровождением Петра Ивановича.

Но прежде, чем Иван бегом побежал в дом, Шульц сделал по саду еще несколько кругов, заложив руки за спину и рассказывая сыну очередную историю об одном из дел, что расследовал господин фельдмейстер, возглавляя все то же безымянное агентство магического сыска.

— Думается мне, Иван подает большие надежды в сыскном деле, — в который раз поделился он своими наблюдениями с любимой супругою, когда они обустроились за столом, на котором Петр Иванович самолично зажег несколько свечей.

В свете угасающего дня в саду, раскинувшемся подле них, были видны неясные тени, и то и дело раздавался топот нескольких ног — то Моцарт носился за ночными бабочками туда и обратно, нещадно топча следы недавнего преступления.

— Я бы хотел почаще брать его с собою на расследование преступлений, ежели только ты не будешь против, душа моя.

— Отчего же я буду против, Петр Иванович? — откликнулась Настасья, поднося ко рту чашку чая.

— Вот и славно, — ответствовал Шульц, блаженно прикрывая глаза. После чего встрепенулся, ударяя себя по лбу: — Я же совсем позабыл предупредить в агентстве о скором своем отбытии в Баден-Баден! Кабы не стали рассчитывать на мое присутствие в ближайшие дни.

— Я уже отправила телепарограф. Нынче же утром, — улыбаясь какою-то загадочной улыбкой, свойственной ей во времена, когда носила она его детей под сердцем, заверила Шульца Настасья.

— Вот и славно, — вновь прибавил Петр Иванович, с обожанием глядя на супругу и гадая, ошибся ли он в своем подозрении или нет.

Вот и славно. Это были главные слова, так или иначе звучавшие под сенью дома четы Шульцев, что порою представлял из себя место шумное, но приветливое, куда хотелось возвращаться раз за разом. И где неторопливо текла жизнь, от утра до вечера, от понедельника до воскресенья и от января до декабря.

Нынче же, когда вечер постепенно превратился в ночь, Петр Иванович и Настасья Павловна были счастливы совершенно по-особенному. Каждый по-своему и одновременно с одинаковой силою.

А в саду зрел ранет, и запах этот заполонял собою все вокруг. И хотелось вдыхать его полною грудью, так же, как вдыхали они всем своим существом счастье, что пронизывало их жизни с того самого дня, как встретились они под старой лодкой.

И оба знали, что завтра наступит точно такой же счастливый день, и будут они вместе в череде таких дней до конца своих жизней. Но сейчас совершенно не хотелось об этом думать. В яблоневом дурмане, рядом с женщиной, которую любил больше жизни, Петру Ивановичу вообще всегда думалось не особо трезво.

И в этом тоже состояло его маленькое огромное счастье…