Глава 17. Харон


По узкой тропе Ущелья Костей неслась вороная лошадь со светящимися красными глазами. Впереди — мгла, позади — мгла, а с обеих сторон от тропы угрюмо нависали серые скалы. Но если присмотреться, то можно понять, что скалы вовсе не из камня… Тысячи и тысячи человеческих черепов пялились вслед лошади и ее всаднику черными провалами вместо глаз.

Лошадь неслась во весь опор, из-под копыт взвивался пепел, смешиваясь с преследующей мглой, в которой затаилось нечто ужасное. Из ноздрей лошади вырывалось пламя, а закушенные удила почти истерлись — столь сильно животное вцепилось зубами в металл.

— Шевелись, Плотва! — гаркнул всадник и обернулся, на долю секунды вглядевшись во мглу.

Подобно ветру лошадь летела вперед, но мгла все равно настигала; сгущалась и хваталась призрачными нитями за плащ всадника, касалась лошадиных копыт. Во мгле скрывался Пожиратель.

— Ну же! Быстрее!

Лошадь отчаянно заржала, из широко раздувшихся ноздрей вырвалось пламя.

— Вперед! Быстрее!

В момент, когда мгла почти сомкнулась, желая поглотить лошадь и всадника, кобыла с диким ржанием влетела в большой круг каменных дольменов. Земля под копытами лошади вспыхнула зеленым магическим светом, и мгла отступила. Однако чудовища все же попытались нанести очередной удар — из мглы выскочила костяная химера. Тварь бросилась на лошадь, метя острыми лезвиями клыков в пульсирующую на изогнутой шее жилу.

Молниеносным движением всадник выхватил из ножен меч и рубанул химеру по корпусу. Костяная броня треснула, тварь упала на горящую землю, но не издохла. Лишь на время потеряла ориентацию, и теперь трясла уродливой костной мордой, приходя в себя.

Но всаднику хватило этих секунд замешательства. Он спешился, в два шага оказался рядом с тварью и резким движением содрал с шеи химеры алый медальон. Сжал в кулаке и раздавил. Химера тут же рассыпалась кучей костей.

— Инкуб вас дери, поганые личи! Что б вы все трижды передохли со своей костяной магией! — сплюнул Харон, швырнув остатки медальона за пределы круга дольменов.

Он подошел к лошади и погладил по мокрой от пота шее. Кобыла тяжело дышала, из ноздрей все еще появлялось редкое пламя, но глаза больше не горели красным светом, стали обычными.

— Умничка, Плотва. На, вот, скушай червивое яблочко.

Лошадь смела с ладони яблоко и довольно фыркнула. Похлопав кобылу по шее, Харон вышел из круга дольменов и направился к темной пещере.

Внутри пахло сыростью и пеплом, по изогнутым стенам пещеры и по полу ползали слепые крысы. Сквозь их полупрозрачную плоть просвечивались кости, некромант отчетливо видел, как за ребрами бьются алые сердца. Почуяв специфический запах серы, исходящий от некроманта, крысы с визгом разбегались, освобождая путь. Впереди, в гроте, горел костер, и Харон пошел на тепло огня.

— Я знал, что ты придешь-ш-ш… — по-змеиному прошипел сгорбившийся у костра человек.

— Приветствую тебя, Первый, — учтиво ответил Харон.

Человек сипло рассмеялся, смех напоминал скрежет камней. Его лицо прятала чернота капюшона, протянутые к костру руки были покрыты язвами и рубцами, оставленными лепрой.

— Шш-ш-ш… — зашипел Первый. — Ты приш-ш-шел снова, Харон. Дни, месяцы, годы, века… ты упрям. Смерть тебя ничему не научила. Может, покинеш-ш-шь мою обитель, пока не поздно?

— Не покину, ты же знаешь.

— Тогда прош-ш-шу к костру, — поманил Первый скрюченным пальцем с грязным обломанным ногтем.

Откинув изорванный химерами плащ, Харон сел напротив, и вгляделся в черноту капюшона своего собеседника. Лицо Первого покрывали глубокие шрамы и уродливые наросты кожи, нос провалился в череп, а глаза с тяжелыми нависшими веками остекленели. Это не человек. Первый Прокаженный… Именно он принес лепру в Европу. С него все началось. Первый исполнил свое предназначение: он заразил мир болезнью, несколько веков терзавшей человечество.

— Ты принес? — сипло спросил Первый.

Харон кивнул. Некромант достал из внутреннего кармана куртки древнюю золотую монету, с обеих сторон которой был изображен череп с раскрытым беззубым ртом.

— Ш-ш-ш-ш… — зашипел Первый, завидев монету. — Это ведь последняя. Ты уверен, что готов заплатить?

— Да.

— Ты так говорил и в прош-ш-ш-лый раз. И где же тот паладин, что пытался обойти проклятье? Постой. Можеш-ш-шь не отвечать. Все они — глупцы, заключившие с тобой сделку, — умерли. Их душ-ши уничтожены, их больш-ш-ше нет ни в одном из миров.

— В этот раз все будет иначе.

— Не будет. Проклятие не снять. Сколько воинов и магов пыталось исправить твою ош-ш-шибку? Сколько душ-ш-ш поглотил хаос?

Харон молчал.

— Молчишь? Молчиш-ш-ш-ш… Ты не отступишь, и я тебя понимаю. Тогда назови его имя.

— Леха Марвел-бля.

— Хорош-ш-шо. Я принимаю плату.

В изуродованную проказой ладонь упала древняя Монета Долга, на которой черной вязью проступило имя: «Леха Марвел-бля».

* * *

В круге дольменов безопасно, мгла сюда не сунется, древняя магия камней куда сильнее злобы Пожирателя. Харон расстелил попону и сел, чтобы восстановить растраченную ману и отдохнуть перед дорогой. Вскоре придется снова прорываться сквозь мглу. Снова сражаться с тварями Пожирателя. Ущелье Костей — недоброе, опасное место. Опасное даже для Стража. Глядя в грязно-серое небо, Харон думал о своем поступке. Уверенность, с которой он истратил последнюю Монету Долга, придала сил, принесла в душу надежду.

Посидев так немного и решив, что лучше стоит понаблюдать за своей «инвестицией», некромант достал магический кристалл, прочитал заклинание «Всевидящее око», и увидел Леху. Молодой некромант брел по пшеничному полю в компании своего товарища следопыта. Оба одеты в щегольские кожаные доспехи, еще и мечи серебряные с собой тащат. Нарядились, что твои шуты на ярмарку! А с этим сраным серебром что будут делать?

Харон отбил фэйспалм. Монету Долга вдруг стало безумно жаль.

— Плотва, кажется, я старею.

— Фрррр — подтвердила Плотва.

Харон наблюдал за бредущими по пшеничному полю парнями, и вдруг подумал, что когда-то сам был таким же: молодым, самоуверенным и живым.

Харон. Ошибки прошлого -2

Флоренция. 1348 год.

Мы прибыли во Флоренцию двадцатого июля, в день почитания святого Лазаря, покровителя больных лепрой. И чем дольше я находился в этом душном от смрада городе, тем больше убеждался, что одних молитв и соблюдения жителями заповедей будет недостаточно. Зло плотно пустило корни в истерзанное болезнью тело Флоренции, еще немного и город захлестнет агония.

Жара стояла невыносимая. Узкие улицы были засыпаны мусором, канавы полны нечистот. Последние, к слову, горожане выливали прямо из окон, чтобы лишний раз не казать носа из дома. Люди боялись выходить на улицы, где за каждым углом поджидала Чума, страшная и непобедимая болезнь. Но я знал, что с ней можно справиться.

Когда-то давно мои предшественники искали тех, кто принес в мир проказу, искали слуг Дьявола. Их усилия не прошли даром. Из церковных летописей я узнал, что инквизиторы напали на след могущественного алхимика по имени Вариус. Алхимик создал в своей лаборатории споры лепры, а слуги Козлоногого (а быть может сам Козлоногий) наделили их темной силой. Первый зараженный вышел из лаборатории Вариуса и направился в самое людное место — на рыночную площадь. Он кашлял и чихал в лица прохожим, хватал их за руки, приближался так близко, что от зловонного дыхания люди не могли увернуться. Это было подло.

В летописях описаны знамения и приметы, написано как можно отыскать создателя болезни и как поймать первого зараженного. Увы, в те далекие времена мои предшественники и братья по оружию потерпели поражение. Алхимик Вариус бежал, а первого прокаженного и вовсе не удалось отыскать.

Теперь же я принял сию ношу. Я ищу создателя Чумы, и того, с кого все началось.

— С чего начнем, инквизитор Арон? — спросил Витор, когда мы шли через квартал кожевников.

— Для начала подберем место, годное для работы, — ответил я, прикрывая лицо краем плаща. Дышать миазмами смерти было невозможно.

— Разве мы не остановимся при монастыре святого Лаврентия?

— Нет, клирик. Нам стоит держаться подальше от обители Господа…

— И поближе к обители Дьявола, — с понимающей усмешкой окончил фразу Витор.

Так повелось, что церберы Инквизиции близки к Господу духом, но телом и разумом близки к Дьяволу. Ибо чтобы понять своего врага, ты должен принять его образ мыслей, понять черную суть и болезненную, извращенную логику Зла. Ты сам должен стать Злом.

— Так куда мы направимся, Арон?

— В Часовню Прокаженных[9].

Мы двинулись вниз по улице, к монастырю святого Лаврентия. Тот купец не соврал, трупы действительно гнили прямо на улицах, и некому было о них позаботиться. Копальщики не успевали рыть могилы; поговаривали, что власти желают привлечь к работам заключенных и приговоренных к каторге. Не знаю насколько верно такое решение, но точно знаю одно: улицы нужно очистить. Сейчас Флоренция являла собою плачевное зрелище. Жирные зеленые мухи ползали по изуродованным телам мертвых и умирающих; садились на гнойные бубоны и начищали крылышки, затем разносили болезнь все дальше и дальше, дальше и дальше…

* * *

Я никогда не любил лепрозории. Вот и Часовня Прокаженных на окраине Флоренции мне не понравилась. В низком, словно сгорбившемся здании, сложенном из камня, царила гнетущая атмосфера смерти. Здесь обитали живые и мертвые. Вернее, живые мертвецы. Так повелось, что над прокаженными совершали символический похоронный ритуал, после чего больного считали мертвым и ссылали доживать свои дни в лепрозории. Мне доводилось часто вести допросы прокаженных, и за это время я уверился: эти люди находятся между мирами, все они чувствуют кожей дыхание смерти, и даже заглядывали на «ту сторону». Среди них часто встречаются могущественные колдуны и ведьмы. Я лично отправил на костер два десятка таких. Но чаще доносы и жалобы поступали на обычных больных, потому что мнительным гражданам в каждом прокаженном чудятся силы Зла. А, быть может, все дело в нежелании здоровых людей видеть рядом с собою уродство и болезнь, ведь проще забыть о существовании эпидемии, не замечать, и все списывать на происки Дьявола.

В Часовне Прокаженных я делил кабинет с доктором, заведующим лечением. Доктор был все время занят с больными, так что меня никто не отвлекал и не беспокоил. Я разложил свои записи на затертом деревянном столе, и принялся сводить нити воедино.

Падеж скота начался за полгода до прихода Чумы. На пожелтевшей карте я отметил селения, где без причины дохли коровы и свиньи. В некоторых деревнях виной тому были происки ведьм, и о таких случаях я знал из докладов других инквизиторов. Меня же интересовали дела, расследование которых окончилось ни чем. Таких оказалось немало, и если отметить все деревни, то на карте получалось девятнадцать точек, образующих неровный круг.

Далее — пшеничные поля. Я тщательно собирал сведения о неурожае этим летом. Вел переписку с другими инквизиторами и выяснял обстоятельства порчи пшеницы. Мои клирики лично проверили несколько донесений и выехали осмотреть некоторые поля. Тут все было неоднозначно. Где-то пшеницу угробила мучнистая роса или обычная гниль, но некоторые поля почернели за одну ночь и причин этого я до сих пор не узнал.

Однако мои клирики две недели тому назад напали на интересный след. Как выяснилось, в окрестностях Питильяно промышляла ведьма, насылая порчу на жителей деревни. Витор и Михаэль ее выследили, изловили и передали на милость Инквизиции. Я лично проводил допрос. Той женщине было немногим больше сорока, ее черные с сединой волосы сбились в космы и кишели вшами. Она орала проклятья каждый раз, как я срезал с ее головы кусок скальпа. До сих пор помню копошащихся под пальцами вшей, и мерзкий металлический запах, которым разило у нее изо рта.

Ведьма не сломалась. Она назвала себя девятой из двенадцати апостолов Антихриста и ловко извернувшись, придушила себя цепью. Ее последними словами было: «Наше дело все равно будет окончено. Чума идет».

Нет, этому не бывать. Ибо на пути Чумы стою я, Арон, а за моими плечами святая Инквизиция.

В дверь кабинета тихо постучали, оторвав меня от карты и размышлений. Это был экзорцист Николас. Худощавый, бледный, в черной строгой одежде клирика. На шее Николаса, на толстой цепочке висел большой серебряный крест, на широком кожаном поясе крепились многочисленные пузырьки и фляги, на бедре красовался освещенный самим папой кинжал.

— Арон, есть новости, — бесстрастно сказал Николас.

— Не томи, выкладывай, — кивнул я.

— В церкви один крестьянин рассказал, что за городской стеной почернело пшеничное поле. Он божится, что утром пошел на свою делянку, и все было как обычно, а час назад поле почернело.

— Где тот крестьянин?

— Ожидает на площади.

— Найди Витора и возьми лошадей. Мы выезжаем, пусть крестьянин покажет путь.

Николас кивнул и вышел. Немного подумав, я собрал свои записи и положил в дорожную сумку. Надел плащ и вышел в широкий коридор лепрозория. Серые каменные стены дышали холодом и сыростью, несмотря на летнюю жару они не просыхали как положено. В этой мрачной сырости по темным углам прятались прокаженные. Замотанные в тряпье так, что видны лишь глаза, они жались к стенам, словно испуганные ярким светом крысы. Кто-то стонал от невыносимой боли, кто-то накладывал на изуродованную кожу выданные лекарями припарки. Некоторые больные сидели на грубо сколоченных лавках и играли в кости.

— Шшшш… Ты на верном пути, инквизитор Харон, — прошипел кто-то у меня за спиной.

Я обернулся. Незнакомец сидел на полу, закутавшись в черный добротный плащ. Его лицо скрывала темнота капюшона, но по исполосованным шрамами и язвами рукам я понял, что это прокаженный.

— Пути Господни неисповедимы, — ответил я и добавил: — Мое имя не Харон.

— Ха-ха, — сипло рассмеялся незнакомец. — Арон. Конечно же Арон, как я мог спутать? Инквизитор Арон — спаситель Форенци и священного Рима.

Я бросил прокаженному медяк и пошел дальше, спиной ощущая на себе колючий, ледяной взгляд.

* * *

— Это не гниль, — сказал Витор.

— Уверен? — спросил я.

Витор растер пальцами почерневший колосок и понюхал.

— Уверен. Это однозначно не гниль. Если пшеницу гниль взяла, то колос воняет тухлой рыбой, а этот разит серой.

Я окинул взглядом поле. Со стороны пшеница выглядела как обычно и вроде бы даже пора собирать урожай, но… Но стоит коснуться колоса, как зерно чернеет изнутри, и осыпается тленом. Я смотрел на кроваво-красный закат, в его отблесках одиноко бредущая по полю фигура экзорциста выглядела зловеще.

— Что скажешь, Николас? — спросил я, когда экзорцист подошел.

— Пентаграмм и трупов черных кошек не нашел. Капища тоже нет. Это не ведьма.

— Алхимия?

Николас покачал головой.

— Смотрите, — сказал он и плеснул из фляжки святой воды.

Пшеница зашипела и начала дымиться, словно при пожаре. Черные колосья полопались, из них потекла мутная слизь, запах серы усилился.

— На других черных полях такого не было, — задумчиво сказал Витор, глядя на разлагающиеся под действием святой воды колосья.

Я мысленно вернулся к своим записям, вспомнил карту… Озарение снизошло на меня, словно гром среди ясного неба.

— Это потому что мы видели лишь последствия происков слуг Козлоного. Все те поля мы посещали через несколько дней после порчи.

— Действительно, — хмыкнул Витор. — Сейчас еще и часу не прошло, как начался процесс.

Я кивнул.

— Сейчас мы наблюдаем работу одного из лже-апостолов. Мы в самом эпицентре Дьяволова замысла, господа.


Загрузка...