Адский дом

24 декабря 1970 г.

7 ч. 19 мин.

Фишер сгорбился в кресле, глядя на Флоренс. Он всю ночь не сомкнул глаз. Когда таблетки Барретта наконец усыпили ее, он подтащил к ее кровати тяжелое кресло, а Барретт и Эдит удалились в свою комнату — Барретт обещал через несколько часов вернуться, чтобы осмотреть Флоренс, но так и не пришел. Фишер и не ожидал его возвращения, зная, насколько Барретт измучился, физически и душевно, за два дня пребывания в Адском доме.

Поежившись от озноба, он выпрямился, потер глаза и зевнул. Интересно, сколько сейчас времени? Хорошо бы выпить кофе. С усилием встав на ноги, Фишер побрел в ванную, открыл кран с холодной водой и подставил правую ладонь под ледяную струю. Нагнувшись, он плеснул водой в лицо и поморщился от жгучего холода, потом выпрямился и посмотрел на свое отражение в зеркале на шкафу. С подбородка капала вода. Фишер подул на зеркало, оставив на нем туманное пятно, потом снял с вешалки полотенце и прижал к лицу.

Он вернулся в спальню и, встав у кровати, посмотрел на Флоренс. Она казалась спокойной — красивая спящая женщина. Всю ночь было не так. Несмотря на снотворное, она спала неспокойно, дергаясь, постанывая, словно от боли, содрогаясь от внезапных припадков. Ему хотелось разбудить ее, вывести из одолевавших ее кошмаров. Но оказалось, что в этом нет нужды. Через неожиданные интервалы она просыпалась сама, выпучив глаза, с искаженным от страха лицом. Каждый раз он брал ее за руку, стараясь не морщиться, когда она до боли сжимала ему руку побелевшими, как кости, пальцами. Флоренс ничего не говорила, а спустя какое-то время закрывала глаза и через несколько секунд снова засыпала.

Фишер моргнул и вышел из задумчивости. Флоренс проснулась и смотрела на него. Ее лицо ничего не выражало, как будто никогда раньше она его не видела.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Фишер.

Она не ответила, неподвижно уставившись на него остекленевшими, как у куклы, глазами.

— Флоренс!

Она издала горловой звук и глотнула. Фишер встал и принес из ванной стакан воды.

— Возьмите.

Он протянул ей стакан.

Флоренс не пошевелилась. Фишер подержал стакан, потом поставил на столик у кровати. Взгляд Флоренс переместился туда же, потом перескочил на лицо Фишера.

— Вы можете говорить? — спросил он.

— Вы были здесь всю ночь? — наконец с трудом произнесла она.

Фишер кивнул.

Ее взгляд переместился на кресло, потом она снова испытующе посмотрела ему в глаза.

— Там?

— Да.

Она презрительно хмыкнула:

— Болван,— и оценивающе осмотрела свое тело. — Мог бы переспать со мной.

Фишер настороженно ждал.

Она сбросила одеяло с груди.

— Кто надел на меня ночную рубашку?

— Я.

Флоренс презрительно улыбнулась.

— Шутите? — спросила она.

— После того, как мы вас вымыли.

Что-то вспыхнуло в ее глазах — взрыв осознания. Ее тело сотрясли конвульсии.

— О Боже! — прошептала Флоренс, и глаза ее наполнились слезами. — Он во мне.

Она протянула к нему дрожащую руку.

Фишер взял ее руку в ладони и сел рядом на кровати.

— Мы разделаемся с ним.

Флоренс покачала головой.

— Разделаемся. — Он сжал ей руку.

Флоренс так быстро вырвала ее, что он не смог удержать, и начала расстегивать рубашку на груди.

— Что вы делаете?

Она пропустила его слова мимо ушей и, тяжело дыша, распахнула края рубашки, показывая грудь. Фишер поморщился от увиденного. Следы зубов вокруг сосков побагровели и казались воспаленными. Флоренс взялась руками за груди и сдавила, чтобы соски выпрямились и затвердели.

— Посмотрите, — сказала она.

Фишер схватил ее за руки и отвел их в стороны. Через мгновение Флоренс утратила жесткость и со слабым стоном положила голову на подушку. Фишер укрыл ее до подбородка одеялом.

— Сегодня утром я увезу вас отсюда.

— Он солгал мне, — едва слышно выговорила она. — Сказал, что это единственный выход.

Фишеру стало плохо.

— Вы по-прежнему верите, что Дэниэл...

— Да! — Она вдруг отвернулась. — Я знаю, что он существует. Я нашла в церковной книге запись о нем. — Флоренс заметила его испуганный взгляд. — Он привел меня туда, чтобы доказать, что существует. Это он всегда не пускал меня туда. Он разузнал про моего брата, взял его из моего сознания — как вы и говорили. Он знал, что я поверю ему, поскольку память о смерти брата заставит меня поверить. — Она снова вцепилась в руку Фишера. — О Боже, он во мне, Бен! Я не могу от него избавиться. Даже разговаривая с вами, я чувствую, что он там и ждет момента, чтобы взять власть надо мной.

Флоренс так затряслась, что Фишер заставил ее сесть и обнял.

— Ш-ш-ш. Все будет хорошо. Сегодня утром я увезу вас.

— Он не выпустит меня.

— Он не может остановить вас.

— Может. Может.

— Он не сможет помешать мне.

Флоренс вырвалась из его рук и упала назад, ударившись затылком об изголовье кровати.

— Кем ты себя, черт возьми, вообразил? — прорычала она. — Может быть, в двенадцать лет ты и был большой шишкой, но сейчас ты дерьмо. Слышишь? Дерьмо!

Фишер молча смотрел на нее.

Мерцание в ее глазах выдавало перемену, как мимолетный свет на затененном облаками ландшафте. И тут же она стала собой снова, но не выплыла из амнезии. Это было внезапное жестокое всплывание на поверхность себя, с полной памятью обо всех гнусностях, которые пришлось перенести.

— О Боже! Бен, помогите мне.

Фишер прижал ее к себе, чувствуя, что ее тело и ум переполнены смятением. Если бы он сам мог проникнуть в нее, как какой-нибудь хирург, вырвать раковую опухоль и выбросить прочь. Но он не мог, у него не было на это власти и воли.

Он сам был такой же жертвой дома, как и она.

Фишер отодвинулся.

— Оденьтесь. Мы уезжаем.

Флоренс уставилась на него.

— Сейчас же.

Она кивнула, но это казалось движением марионетки под действием нити, которую дернул кукловод. Стянув одеяло, Флоренс встала и подошла к комоду. Фишер смотрел, как она достала из ящика какую-то одежду и направилась в ванную.

— Флоренс...

Она обернулась к нему. Фишер взял себя в руки.

— Вам лучше одеться здесь.

На ее скулах натянулась кожа.

— Мне нужно в туалет. Можно?

— Прекратите! — крикнул Фишер.

Флоренс так дернулась, что выронила одежду, и смущенно уставилась на него.

— Прекратите, — спокойно повторил он.

Она выглядела болезненно смущенной.

— Но мне нужно... — И не смогла договорить.

Фишер печально смотрел на нее. А что, если ею овладеет что-то в ванной и она причинит себе вред?

Он вздохнул.

— Не запирайте дверь.

Флоренс кивнула и отвернулась, потом вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Фишер боялся услышать звук запирающейся задвижки, но, к своему облегчению, не услышал. Он встал и подобрал с пола выпавшую у нее из рук одежду.

Открылась дверь, и Флоренс вышла; Фишер облегченно обернулся. Не сказав ни слова, он протянул ей одежду и сел на постель спиной к ней.

— Говорите что-нибудь, пока одеваетесь.

— Хорошо.

Послышался шорох ночной рубашки, когда она снимала ее. Фишер закрыл глаза и зевнул.

— Вы хоть немного поспали? — спросила Флоренс.

— Посплю, когда вас здесь не будет.

— А вы разве не уезжаете?

— Не уверен. Думаю, я неуязвим, пока захлопнулся от этого дома и не борюсь с ним. Я могу остаться. И не испытаю никаких угрызений совести, получив сотню тысяч с банковского счета старика Дойча. Он не обеднеет. — Фишер помолчал. — Половину я отдам вам.

Флоренс ничего не сказала.

— Говорите, — сказал он.

— Зачем?

Ее тон заставил его обернуться. Она стояла у комода голая и улыбалась ему.

— Разденься тоже, — сказала Флоренс.

Фишер резко встал.

— Боритесь с этим.

— С чем? — спросила она. — С моей любовью к члену?

— Флоренс...

— Раздевайся. Я хочу насладиться. — Она злобно бросилась к нему. — Раздевайся, ублюдок! Ты же всю неделю хотел меня оттрахать, так сделай это!

Ей показалось, что его движение к ней выдало его интерес, и она набросилась на него. Фишер схватил ее за запястья и остановил.

— Боритесь с этим, Флоренс.

— С чем? С моим...

— Боритесь.

— Отпусти меня, черт!

— Боритесь!

Фишер так сжал ее запястья, что она вскрикнула от боли и ярости.

— Я хочу трахаться! — кричала она.

— Боритесь, Флоренс!

— Хочу трахаться, хочу трахаться!

Отпустив ее левую руку, Фишер со всей силы ударил Флоренс по лицу. Ее голова дернулась в сторону, и на лице отразилось потрясенное удивление.

Когда голова снова выпрямилась, он увидел, что Флоренс снова пришла в себя. Несколько мгновений она стояла, охваченная дрожью, и, разинув рот, смотрела на него. Потом опустила взгляд и, увидев свое обнаженное тело, пристыженно попросила:

— Не смотрите.

Фишер отпустил вторую руку и отвернулся.

— Оденьтесь, — сказал он. — Оставьте ваши сумки, я принесу их позже. Уйдем отсюда.

— Хорошо.

«Боже, надеюсь, все прошло», — подумал Фишер.

Его передернуло. А что, если ему не дадут вывести ее из дома?

7 ч. 48 мин.

— Еще кофе?

Лайонел вздрогнул, и Эдит поняла, что он, несмотряна открытые глаза, не до конца проснулся.

— Извини, я тебя напугала?

— Нет, нет.

Он пододвинул стул и, поморщившись, потянулся к чашке правой рукой, а потом левой.

— Прежде всего нужно показать кому-то твой большой палец.

— Я покажу.

В большом зале снова не слышалось ни звука. Эдит все это казалось нереальным. Произнесенные слова звучали фальшиво. «Яйцо?» — «Нет, спасибо». — «Ветчины?» — «Нет». — «Холодно?» — «Да. С радостью покину этот дом». — «Да, я тоже». Как будто диалог из какой-то самодеятельной театральной постановки.

Или все дело в напряжении, оставшемся между ними после прошлой ночи?

Эдит внимательно посмотрела на мужа Он снова витал где-то далеко отсюда, глаза его были пусты и взгляд устремлен в никуда. До завтрака он больше часа без остановки работал над реверсором, пока она дремала в кресле рядом. Теперь, по его словам, реверсор был почти готов. Эдит обернулась и посмотрела на аппарат через зал. Несмотря на внушительные размеры, было невозможно представить, что эта штуковина способна одолеть Адский дом.

Она снова повернулась к столу. Все сегодня утром словно сговорилось, чтобы вызвать у нее чувство нереальности, как у персонажа, вынужденного исполнять какую-то необъяснимую роль. Спустившись по лестнице, они с Лайонелом увидели бегущую по коридору к церкви кошку — бесшумную, быструю тень. Потом, когда Лайонел работал с реверсором, Эдит услышала какой-то звук и, очнувшись, увидела, как через зал идет престарелая пара с кофейником и накрытым подносом. Полусонная, Эдит молча уставилась на стариков, приняв их за призраков. Даже когда они поставили поднос на стол и начали расставлять тарелки, она не поняла, кто это такие. Потом вдруг до нее дошло, и, улыбнувшись собственному замешательству, она сказала:

— Доброе утро.

Старик хмыкнул, а старуха кивнула и что-то невнятно пробормотала. Через мгновение они ушли. Все еще в отупении после сна, Эдит задумалась, приходили ли эти старики в действительности. Она снова отплыла в дремоту и со вскриком проснулась, когда до плеча дотронулся Лайонел.

Она прокашлялась, и Лайонел снова вздрогнул.

— Во сколько мы уедем отсюда? — спросила Эдит.

Барретт за цепочку вытащил часы и, открыв крышку, взглянул на циферблат.

— Я бы сказал, вскоре после полудня.

— Как ты себя чувствуешь?

— Совсем окоченел. — Он устало улыбнулся. — Но это пройдет.

Они оглянулись, когда в зале появились Фишер и Флоренс, одетые для улицы. Они подошли к столу, и Барретт вопросительно посмотрел на них. Эдит взглянула на Флоренс. Та была бледна и отводила глаза.

— Ключи от машины у вас? — спросил Фишер.

Барретт постарался не выказать удивления.

— Наверху.

— Вы бы не могли дать их мне?

Барретт поморщился.

— А вы бы не могли сходить сами? Я не одолею снова эту лестницу.

— Где они?

— В кармане пальто.

Фишер огляделся.

— Вам лучше пойти со мной, — сказал он Флоренс.

— Со мной ничего не случится.

— Почему бы вам не присоединиться к нам, мисс Таннер? Хотите кофе? — предложил Барретт.

Она хотела что-то сказать, но передумала и, кивнув, села. Эдит налила кофе и передала через стол чашку.

— Спасибо, — приняв ее, прошептала Флоренс.

У Фишера был озабоченный вид.

— Может быть, вам лучше пойти со мной?

— Мы присмотрим за ней, — успокоил его Барретт, но Фишер продолжал колебаться.

— Бен не хочет вам говорить, — сказала Флоренс, — что ночью мною овладел Дэниэл Беласко и я могу в любой момент потерять контроль над собой.

Барретт и Эдит уставились на нее. Фишер видел, что Барретт ей не верит, и это разозлило его.

— Она говорит правду,— сказал он. — Я, пожалуй, не оставлю ее с вами.

Барретт какое-то время молча смотрел на Фишера, потом повернулся к Флоренс.

— Тогда вам в самом деле лучше пойти с ним.

— Можно мне сначала выпить чашку кофе? — умоляющим тоном спросила она.

Фишер подозрительно прищурился.

— Если что-то случится, просто выведите меня отсюда.

— Я куплю вам кофе в городе.

— Это так не скоро, Бен.

— Флоренс...

— Пожалуйста. — Она закрыла глаза. — Все будет хорошо. Обещаю. — Она говорила так, будто вот-вот заплачет.

Фишер посмотрел на нее, не зная, на что решиться.

Барретт заговорил, чтобы прервать мучительное молчание.

— В самом деле, нет нужды оставаться, — сказал он Флоренс. — Все равно к полудню дом будет очищен.

Она быстро вскинула глаза.

— Как это?

Барретт неловко улыбнулся.

— Я намеревался вам объяснить, но в данных обстоятельствах...

— Пожалуйста. Я хочу узнать, прежде чем уйду.

— У нас нет времени, — вмешался Фишер.

— Бен, мне нужно знать! — Флоренс в отчаянии посмотрела на него. — Я не могу уйти, пока не узнаю.

— Черт с ним...

— Если начну терять контроль, просто выведите меня. — Она обратила умоляющий взгляд на Барретта.

— Ну... — сомневающимся тоном проговорил тот, — это довольно сложно.

— Мне нужно знать, — снова проговорила она.

Фишер нетерпеливо присел рядом с ней. «Зачем я это делаю?» — подумал он. Он не верил, что аппарат Барретта окажет хоть малейшее воздействие на Адский дом. Почему просто не выволочь Флоренс отсюда? Это ее единственный шанс.

— Начнем с основ, — сказал Барретт. — Все феномены — это явления природы, и хотя законы ее шире, чем представляет современная наука, тем не менее это природа. А так называемые психические явления или парапсихологические сущности фактически представляют собой не что иное, как продолжение биологии.

Фишер не отрывал глаз от Флоренс, контролируя ее состояние.

— И паранормальная биология, — продолжил Барретт, — продвигает вперед способности, которых у человека в избытке и которые, как утверждает доктор Карел, являются чем-то большим, чем сам организм, где они обитают. Проще говоря, человеческое тело испускает особый род энергии — психические флюиды, если хотите. Эта энергия окружает тело невидимым ореолом, который называют «аурой». Энергию можно вытеснить за пределы этой ауры, где она может производить механические, химические и физические эффекты: стуки, запахи, перемещение внешних предметов и тому подобное — что мы не раз видели в последние дни. Полагаю, что когда Беласко говорил о «влияниях», он подразумевал эту энергию.

Фишер посмотрел на Барретта, и на него нахлынули противоречивые чувства. Ученый говорил так уверенно. Неужели верования всей его, Фишера, жизни можно низвести к чему-то, что поддается проверке в лаборатории?

— На протяжении всех веков, — продолжал Барретт, — поступали свидетельства, доказывающие эти способности, и на каждом новом уровне человеческого развития появлялись особые подтверждения. В средние века, например, существовали верования в так называемых демонов и ведьм. Несомненно, эти явления возникали благодаря все той же психической энергии, невидимым флюидам, «влияниям».

— Медиумы всегда производили феномены, порожденные их верованиями. — Фишер в очередной раз взглянул на Флоренс и заметил, как она напряглась при этих словах. — Такова, определенно, природа спиритизма. Медиумы, приверженные этим убеждениям, создают собственный частный феномен — так называемое общение с духами.

— Не «так называемое», доктор, — сдавленным голосом проговорила Флоренс.

— Позвольте мне продолжить, мисс Таннер, — оборвал ее Барретт. — Можете опровергнуть меня позже, если хотите. Согласно записям, случаи, когда религиозное изгнание дьявола действовало на одержимый темными силами дом, происходили только тогда, когда медиум, занимавшийся этим, был религиозен и потому глубоко прочувствовал изгнание. Гораздо чаще — включая и этот дом — галлоны святой воды и многочасовые ритуалы изгнания бесов не приводили ни к чему — или оттого, что вовлеченный в это медиум не был религиозен, или свой вклад в эффект вносили более одного медиума.

Фишер взглянул на Флоренс. Ее лицо было бледно, губы плотно сжаты.

— Другой пример такого биологического механизма, — говорил Барретт, — животный магнетизм, влекущий психические феномены столь же эффектные, как и в случае спиритизма, но совершенно лишенные всяких религиозных черт.

Но как действует этот механизм? Каково его происхождение? Райхенбах, австрийский химик, в годы между тысяча восемьсот сорок пятым и шестьдесят восьмым установил существование некоего физиологического излучения. Сначала в его экспериментах участвовали экстрасенсы, наблюдающие за магнитами. Они увидели свечение на полюсах, как языки пламени неравной длины, короче у плюса. Наблюдение за электромагнитами привело к тем же результатам, что и наблюдение за кристаллами. В конце концов тот же феномен наблюдался и на человеческом теле.

Полковник де Роша продолжил эксперименты Райхенбаха и открыл, что эти эманации голубые у положительного полюса и красные у отрицательного. В тысяча девятьсот двенадцатом году доктор Килнер, член Лондонского Королевского медицинского колледжа, опубликовал результаты четырехлетних экспериментов, во время которых, используя «дицианистый» экран, сделал так называемую человеческую ауру видимой для всех. Когда к ауре подносили полюс магнита, появлялся луч, соединяющий полюс магнита с ближайшей точкой тела. Далее, когда субъект помещался в электростатическое поле, аура постоянно исчезала и возвращалась, когда заряд рассеивался.

Я, конечно, слишком упростил последовательность открытых фактов, но окончательный результат неопровержим: психическая эманация, которую разряжают все живые существа,— это излучение электромагнитного поля. Барретт оглядел стол, разочарованный безразличием на лицах. Неужели они не поняли, что он сказал?

Он заставил себя улыбнуться. Они не могут понять важность его слов, пока он не докажет их.

— Электромагнитное излучение — ЭМИ — и является ответом. Все живые организмы испускают эту энергию, генерируют дух. Электромагнитное поле вокруг человеческого тела ведет себя в точности так же, как все подобные поля, — спирали вокруг центра силы, электрические и магнитные импульсы, действующие под прямым углом друг к другу, и так далее. Такое поле должно натыкаться на окружение. В крайних проявлениях чувств поле становится сильнее и давит на окружение с большей силой — силой, которая, если ее сдержать, сохраняется в этом окружении, не разряжается, пропитывает его, тревожит чувствительные к нему организмы: экстрасенсов, собак, кошек — короче говоря, устанавливает атмосферу «одержимости темными силами».

Удивительно ли в таком случае, что Адский дом является тем, чем является? Подумайте о годах страшно эмоциональных, разрушительных — порочных, если хотите, — излучений, оплодотворивших его нутро. Подумайте, каким хранилищем пагубной энергии стал этот дом. По сути, Адский дом является гигантской батареей, отравляющая энергия которой должна быть с неизбежностью поймана всяким, кто входит в него — преднамеренно или невольно. Вами, мисс Таннер. Вами, мистер Фишер. Моей женой. Мною самим. Все мы стали жертвами этих скоплений ядовитой энергии — и вы больше всех, мисс Таннер, потому что вы активно разыскивали их, бессознательно стараясь воспользоваться ею, чтобы доказать собственную интерпретацию темной силы.

— Это неправда.

— Это правда, — возразил Барретт. — Это было правдой и в отношении тех, кто входил сюда в тысяча девятьсот тридцать первом и сороковом годах. И правда в отношении вас.

— А как насчет вас? — спросил Фишер. — Откуда вы знаете, что ваше толкование не ошибочно?

— Ответ прост, — сказал Барретт. — Вкратце: мой реверсор охватит дом мощным встречным электромагнитным излучением. Это встречное излучение будет противостоять полярности здешней атмосферы и разрядит ее. Так же как световое излучение сводит на нет спиритические феномены, излучение моего реверсора сведет на нет феномен Адского дома.

Барретт откинулся на спинку кресла; до сих пор он сам не замечал, что подался вперед. Флоренс сидела в пораженном молчании. Эдит ощутила прилив жалости к ней. Разве после сказанного Лайонелом могут остаться сомнения в его правоте?

— Один вопрос, — сказал Фишер.

Барретт посмотрел на него.

— Если аура может восстанавливаться после того, как выключить электромагнитный заряд, почему не вернется и сила этого дома?

— Потому что человеческое излучение имеет живой источник. Излучение в этом доме всего лишь остаточное. Однажды рассеявшись, оно уже не вернется.

— Доктор, — произнесла Флоренс.

— Слушаю вас.

Она как будто собралась с духом.

— Ничто из сказанного вами не противоречит моим верованиям.

Барретт изумленно посмотрел на нее.

— Вы это серьезно?

— Серьезно. Конечно, излучение существует — и, конечно, сохраняется. Потому что его обладатель живет после смерти. Ваше излучение — это дух, переживший тело.

— Здесь мы с вами расходимся, мисс Таннер, — возразил Барретт. — Остаточное излучение, о котором я говорю, не имеет ничего общего с продолжением жизни личности. Дух Эмерика Беласко не рыскает по этому дому. Так же как и дух его сына или так называемых существ, в которых вы верите и с которыми якобы входили в контакт. В этом доме есть лишь неразумная, ненаправленная энергия.

— О, — спокойным голосом сказала Флоренс. — Тогда не остается ничего другого, верно?

Ее поведение застало всех врасплох. Плавным винтовым движением она встала на ноги и бросилась к реверсору. Все трое на мгновение замерли. Потом одновременно Барретт вскрикнул, а Фишер вскочил с кресла, в спешке опрокинув его, и метнулся от стола вслед за Флоренс.

Но не пробежал он и полпути, как она схватила лом и, размахнувшись, со всей силы ударила по циферблату реверсора. Барретт закричал, поднимаясь на ноги, его лицо смертельно побледнело. Он дернулся от звона стали о сталь и, отпрянув, словно удар пришелся по нему самому, завопил:

— Нет!

Флоренс снова замахнулась и ударила по лицевой панели агрегата. От удара разлетелось стекло на циферблате. Барретт с ужасом на лице рванулся из-за стола. Его правая нога подогнулась, и он с испуганным вскриком упал. Эдит вскочила.

— Лайонел!

Фишер уже догнал Флоренс. Схватив за плечо, он дернул ее назад, подальше от реверсора. Она повернулась и с выражением безумной ярости опустила лом ему на голову. Фишер увернулся, и лом прошел в дюйме от его уха. Сделав выпад, он схватил Флоренс за правую руку, стараясь завладеть ломом. Она метнулась назад, рыча, как бешеный зверь, а когда рванула руки вверх, освобождаясь от его захвата, Фишера как молния пронзила мысль: она слишком сильна!

Не видя ничего, кроме угрозы своему реверсору, Барретт даже не взглянул на Эдит, помогшую ему подняться на ноги. Оттолкнув жену, он без трости быстро заковылял к аппарату с криком:

— Остановите ее!

Фишер снова обхватил Флоренс, прижимая ее руки к туловищу. Она бросилась назад, и оба ударились о лицевую панель прибора. Фишер ощущал на щеке ее дыхание, изо рта у нее капала пена. Флоренс вырвала правую руку и замахнулась на него. Фишер нырнул, и лом ударил по металлической поверхности. Фишер снова попытался схватить ее за руку, но она двигалась слишком быстро. Он поднял руки и закричал от боли, когда Флоренс ударила его по запястью. Жгучая боль пронзила руку до плеча. Он видел приближающийся лом, но ничего не мог поделать. Следующий удар пришелся по черепу, и в голове вспыхнула ослепляющая боль. Выпучив глаза, Фишер упал на колени, а Флоренс подняла лом для следующего удара.

Барретт был уже рядом, бешенство придало силы его рукам, и одним движением он вырвал лом у нее из рук. Флоренс обернулась. Лицо Барретта вдруг побледнело. Разинув рот, он отшатнулся, схватившись правой рукой за поясницу. Эдит с криком бросилась вперед, а лом выпал из руки Барретта на ковер. Сам Барретт тоже начал падать.

Внезапное быстрое движение Флоренс заставило Эдит замереть на месте. Флоренс схватила лом. Но вместо того чтобы снова повернуться к реверсору, двинулась к Эдит.

— А теперь ты, — сказала она, — лесбийская сучка.

Эдит только разинула рот, столь же потрясенная словами, как и видом наступающей на нее с ломом в руках Флоренс.

— Сейчас я размозжу твой чертов череп, — сказала та. — Я превращу его в месиво.

Эдит попятилась, мотая головой, и в отчаянии посмотрела на Лайонела. Он на полу корчился от боли. Она бросилась к нему, но отскочила назад, снова взглянув на Флоренс, которая со свирепым воем бросилась на нее, размахивая ломом. У Эдит перехватило дыхание. Она повернулась и, ничего не соображая, в панике бросилась в вестибюль. Сзади слышался топот ног, и Эдит оглянулась. Флоренс почти догнала ее! Увидев это, Эдит с испуганным криком метнулась через вестибюль и бросилась вверх по лестнице.

Достигнув площадки, она поняла, что в комнату не попадет, так как краем глаза заметила, что Флоренс всего в нескольких ярдах позади. Импульсивно Эдит помчалась по коридору к комнате Флоренс и, нырнув внутрь, захлопнула и заперла дверь за собой. Но тут же издала стон ужаса: замок был сломан. Слишком поздно. Ее ударило дверью. Она попятилась, споткнулась и упала.

Флоренс с улыбкой, тяжело дыша, стояла в нескольких шагах.

— Чего ты испугалась? — проговорила она и беспечно отбросила лом. — Я не причиню тебе вреда.

Эдит сидела на полу, уставившись на нее.

— Я не причиню тебе вреда, детка.

Эдит ощутила спазм в животе. Голос Флоренс звучал слащаво, она чуть ли не мурлыкала.

Флоренс стала снимать пальто. Эдит напряглась, когда оно упало на пол, а она стала расстегивать джемпер. Эдит замотала головой.

— Не мотай головой, — сказала Флоренс. — Мы с тобой прелестно проведем время.

— Нет.

Эдит стала отползать назад.

— Да.

Флоренс сняла джемпер и бросила на пол. Шагнув вперед, она потянулась к крючку лифчика.

«О Боже, нет, пожалуйста!» Эдит все мотала головой, а Флоренс надвигалась на нее. Лифчика на ней уже не было. Она расстегнула молнию на юбке, и с губ ее не сходила улыбка. Эдит наткнулась на кровать и судорожно вдохнула. Дальше отползать было некуда. Похолодев и обессилев, она смотрела, как Флоренс сняла юбку и наклонилась, снимая трусы. Эдит замерла.

— О нет, — взмолилась она.

Флоренс опустилась на колени и села верхом Эдит на колени. Подняв ладонями свои груди, она поднесла их к лицу Эдит, и та вздрогнула, увидев на них багровые следы зубов.

— Разве они не прелестны? — сказала Флоренс. — Не аппетитны? Не хочется попробовать?

Ее слова копьями ужаса проникали в сердце Эдит. Застыв, она смотрела, как Флоренс ласкает свои груди перед ней.

— На, попробуй, — сказала та.

Она отпустила левую грудь и, взяв руку Эдит, поднесла ее к себе.

Осязание теплой, упругой плоти прорвало дамбу в груди Эдит. Ее сотрясли рыдания.

«Нет, я не такая!» — закричала она про себя.

— Конечно же такая, — сказала Флоренс, будто Эдит произнесла это вслух. — Мы обе такие, и всегда были такими. Мужчины безобразны, грубы и жестоки. Только на женщину можно положиться. Только женщину можно полюбить. Ведь твой собственный отец пытался изнасиловать тебя, не так ли?

«Она не может этого знать!» — в ужасе подумала Эдит.

Она крепко прижала руки к груди и зажмурилась.

С животным криком Флоренс упала на нее. Эдит пыталась ее оттолкнуть, но та была слишком тяжела. Эдит чувствовала, как ее руки давят на затылок, поднимая голову. Внезапно губы Флоренс прижались к ее губам, и язык просунулся в ее рот. Эдит пыталась сопротивляться, но Флоренс была сильнее. Комната начала вращаться, ее наполнило жаром. Тяжелый покров упал на тело Эдит. Она чувствовала онемение, отрешенность и не могла сжать губы, а язык Флоренс проник глубоко и нежно лизал нёбо. Волны чувственности прошли по ее телу. Она ощутила, как Флоренс снова прижала ее пальцы к своей груди, и она не могла оторвать руку. В ушах звенело от ударов. Ее охватил жар.

Но сквозь шум проник голос Лайонела. Эдит рывком повернула голову, пытаясь посмотреть. Горячая пелена спала. По телу пробежал озноб. Она открыла глаза и увидела над собой перекошенное лицо Флоренс. Лайонел снова позвал ее.

— Сюда! — крикнула Эдит.

Флоренс отпрянула от нее и, словно очнувшись, посмотрела на себя, потом вскочила на ноги и бросилась в ванную. Эдит с трудом поднялась и кое-как двинулась к двери.

Когда вбежал Лайонел, она упала ему на грудь и, закрыв глаза, прижалась к нему лицом. Ей было не сдержать бессильных рыданий.

9 ч. 01 мин.

— Все будет хорошо. — Барретт похлопал Фишера по плечу. — Надо только полежать в постели и не двигаться.

— А как она? — пробормотал Фишер.

— Спит. Я дал ей таблеток.

Фишер попытался сесть, но упал, задыхаясь от боли.

— Не двигайтесь, — велел ему Барретт. — Вам изрядно досталось.

— Нужно увезти ее отсюда.

— Я позабочусь об этом.

Фишер с сомнением посмотрел на него.

— Обещаю, — сказал Барретт. — А пока отдыхайте.

Эдит стояла у двери. Барретт взял ее под руку и вывел в коридор.

— Как он? — спросила она.

— Если у него не более серьезное сотрясение, чем мне представляется, то поправится.

— А ты сам?

— Еще несколько часов, — сказал Лайонел.

Эдит видела, что он держит руку перед собой, будто она сломана. Повязка на большом пальце окрасилась кровью. Края раны, наверное, разошлись, когда он вырвал из рук Флоренс лом. Эдит хотела сказать об этом, но передумала; ее охватило полное безразличие.

Лайонел открыл дверь в комнату Флоренс, и они подошли к ее постели. Мисс Таннер без движения лежала под одеялом. До того Лайонел долго говорил с ней, прежде чем она вышла из ванной, завернувшись в полотенце. Флоренс ничего не отвечала и отводила глаза. Потупившись, как раскаявшийся ребенок, она приняла три таблетки и скользнула под одеяло, а через мгновение закрыла глаза и уснула.

Барретт поднял ей одно веко и заглянул в глаз. Эдит отвернулась. Потом Лайонел снова взял ее под руку, и они пошли к себе.

— Ты не дашь мне немного воды? — попросил он.

Эдит пошла в ванную и налила в стакан холодной воды. Когда она вернулась, Лайонел сидел в постели, прислонившись к деревянной спинке кровати.

— Спасибо, — пробормотал он, когда жена протянула ему стакан.

На ладони у него лежали две таблетки кодеина. Он запил их водой.

— Я собираюсь позвонить людям Дойча, чтобы вызвали «скорую помощь», — сказал Барретт, и у Эдит на мгновение мелькнула надежда. — Чтобы Фишера и мисс Таннер отвезли в ближайшую больницу.

Надежда погасла. Эдит без всякого выражения посмотрела на мужа.

— Я бы хотел, чтобы и ты отправилась с ними.

— Я не уеду без тебя.

— От этого мне стало бы легче.

Эдит покачала головой.

— Без тебя я не уеду.

Он вздохнул.

— Ладно. К полудню все будет кончено.

— Будет ли?

— Эдит, — Барретт удивленно посмотрел на нее, — ты уже не веришь в меня?

— А как же?..

— ...Все то, что случилось раньше? — Он судорожно вдохнул. — Как ты не понимаешь? Это в точности доказывает мое утверждение.

— Как это?

— Ее нападение на мой реверсор было последним недостающим звеном. Она поняла, что я прав. И не оставалось ничего другого — ее собственные слова, если помнишь, — как уничтожить мои верования, прежде чем они уничтожат ее веру.

Барретт протянул левую руку и привлек жену к себе.

— Она не одержима Дэниэлом Беласко. Никто ею не овладел — разве что ее внутренняя сущность, ее истинная сущность, ее подавленная сущность.

«Как и мною вчера», — подумала Эдит. Она уныло посмотрела на Лайонела. Хотелось верить ему, но веры больше не было.

— Медиум — самая нестабильная личность, — сказал Барретт. — Ни один физик, достойный такого имени, не может быть истеричкой или сомнамбулой, жертвой разделенного сознания. Параллель между трансом медиума и сомнамбулизмом совершенно очевидна. Личности сменяются, а способы выражения остаются одни и те же, как и психологические структуры, амнезия после пробуждения и искусственная природа второй личности.

— То, свидетелями чего мы стали сегодня утром, было частью личности мисс Таннер, которую она всегда скрывала даже от самой себя, — ее терпение перешло в злобу, сдержанность — в ярость. — Он помолчал. — А целомудрие — в разнузданную сексуальность.

Эдит склонила голову, не в силах смотреть на него. «Как у меня», — подумала она.

— Это ничего, — утешил ее Барретт.

— Нет, — покачала она головой.

— Если нам что-то надо обсудить, мы обсудим это дома.

«Дома»,— подумала Эдит. Никогда подобное слово не вызывало чувства чего-то невозможного.

— Ладно, — произнесла она с каким-то скрытым подтекстом.

— Хорошо, — сказал Барретт. — Значит, эта неделя была для нас ценной в том смысле, что помогла узнать нечто новое о самих себе. — Он улыбнулся жене. — Наберись мужества, дорогая. Все у нас получится.

9 ч. 42 мин.

Барретт открыл глаза. Перед ним было лицо спящей Эдит. Он ощутил приступ беспокойства. Не нужно было ему спать.

Взяв трость, Барретт свесил ноги с кровати и, поморщившись от боли, встал. Он снова поморщился, когда засунул ноги в туфли. Сев на другую кровать, он положил левую ногу на правую и пальцами левой руки вытащил из туфли шнурок.

Потом поставил ступню на пол. Так стало легче. То же самое он проделал с правой туфлей и вынул часы. Было около десяти. Барретт еще больше заволновался. Конечно, десяти утра? В этом чертовом корпусе без окон никогда нельзя быть уверенным.

Ему не хотелось будить Эдит. На этой неделе ей пришлось спать слишком мало. Но посмеет ли он оставить ее? Барретт стоял в нерешительности, глядя на жену. С ними всеми что-то происходит во сне? Это одно из проявлений ЭМИ, которое он изучал, но казалось, что подвергнуться его влиянию можно, только оставаясь в сознании. Нет, неправда — она ходила во сне.

Он решил оставить дверь открытой, поскорее спуститься по лестнице, позвонить и вернуться обратно. Если что-то случится, он услышит.

Сжав зубы от боли в большом пальце, Барретт проковылял в коридор. Несмотря на принятый кодеин, палец все равно неумолимо пульсировал болью. Бог знает, как он теперь выглядит, но смотреть не хотелось. Несомненно, когда все закончится, придется проделать небольшую хирургическую операцию, а то палец может частично потерять работоспособность. Ну да ладно. Цена приемлема.

Барретт открыл дверь в комнату Фишера и заглянул внутрь. Фишер не пошевелился. Барретт надеялся, что он не проснется, когда его будут выносить на носилках. Нечего ему тут делать, и раньше было нечего делать. Но, по крайней мере, второй раз спасется.

Неловко повернувшись, он поковылял к комнате мисс Таннер и заглянул туда. Флоренс лежала неподвижно. Барретт с сочувствием посмотрел на нее. Бедная женщина, ей со многим предстоит столкнуться, когда она выберется отсюда. Каково будет увидеть лживость своего прошлого существования? Готова ли она к этому? Скорее всего, она соскользнет обратно в притворство — это проще всего.

Он повернулся и похромал к лестнице. Что ж, в конечном итоге неделя была насыщенной. Барретт невольно улыбнулся. Несомненно, он недооценивал свою жизнь. И все же все прошло хорошо. Слава Богу, мисс Таннер ослепила ее ярость. Несколько точных ударов, и ему бы потребовалось несколько дней, а то и недель, чтобы привести реверсор в рабочее состояние. И тогда бы все пропало. Барретт поежился от этой мысли.

«А что все они будут делать, когда покинут этот дом?» — подумал он, спускаясь по лестнице. Левой рукой он держался за перила и то и дело останавливался. Вернется ли мисс Таннер в церковь? Сможет ли вернуться, после того как заглянула в себя и увидела жуткое зрелище? А Фишер? Что будет делать он? Ну, с сотней тысяч долларов он сможет многое. Что касается Эдит и его самого, для них будущее вырисовывалось довольно ясно. Но пока Барретт решил не думать об их личных проблемах. Их решение лучше отложить на потом.

По крайней мере, все они выберутся из Адского дома. Как неофициальный руководитель группы, он испытывал гордость, хотя, возможно, это было нелепо. И все же в 1931 и 1940 годах группы фактически были уничтожены, а на этот раз четверо вошли в дом и четверо сегодня вечером вернутся.

Барретт задумался, что после этого делать с реверсором. Доставить в лабораторию в колледже? Это казалось наиболее вероятным. Он представил себе, как торжественна будет эта доставка — наподобие транспортировки отделяемой кабины, в которой приземлился первый космонавт.

Возможно, когда-нибудь реверсор займет почетное место в Смитсоновском институте. Барретт сардонически усмехнулся. А возможно, и нет. Он не очень обольщался мыслью, что мировая наука преклонится перед его достижением. Нет, пройдут годы, прежде чем парапсихология займет свое законное место среди естественных наук.

Он двинулся к входной двери и открыл ее. Дневной свет. Барретт захлопнул дверь и, подковыляв к телефону, взял трубку.

Никакого ответа. Барретт постучал по рычагу. Прекрасное время для обрыва связи. Он подождал и снова постучал по рычагу. Ну же, давай! Вряд ли он сможет вывезти Фишера и мисс Таннер без посторонней помощи.

Он уже собирался повесить трубку, когда на другом конце послышался голос кого-то из людей Дойча:

— Да?

Барретт с облегчением громко вздохнул.

— Вы заставили меня поволноваться. Это Барретт. Нам нужна медицинская помощь.

Молчание.

— Вы меня слышите?

— Да.

— Так вы вышлете помощь прямо сейчас? Мистер Фишер и мисс Таннер нуждаются в срочной госпитализации.

Никакого ответа.

— Вы поняли?

— Да.

Молчание на линии.

— Что-то не так? — спросил Барретт.

Человек на другом конце вдруг выдохнул и сердито проговорил:

— Черт возьми, это нечестно с вашей стороны!

— Что нечестно?

Человек Дойча поколебался.

— Что нечестно?

Снова колебание. Потом голос быстро проговорил:

— Старик Дойч сегодня утром умер.

— Умер?

— У него был неизлечимый рак. Он принял слишком много таблеток, чтобы заглушить боль. И случайно сам себя убил.

Барретт ощутил отупляющее давление на череп. «Какая разница?» — услышал он в голове вопрос, но сам знал какая.

— Почему вы нам не сообщили? — спросил он.

— Было велено не говорить.

«Сын велел», — подумал Барретт.

— Что ж... — слабым голосом проговорил Барретт. — А как...

— Мне велено просто... бросить вас там.

— А деньги? — спросил Барретт, хотя уже знал ответ.

— Об этом мне ничего не известно, но в данных обстоятельствах... — Говорящий вздохнул. — Где-нибудь это записано?

Барретт закрыл глаза.

— Нет.

— Понятно, — безразлично проговорил собеседник. — Тогда этот его ублюдок-сын, несомненно... — Он не договорил. — Послушайте, я прошу прощения, что не позвонил вам, но у меня связаны руки. Мне прямо сейчас нужно возвращаться в Нью-Йорк. У вас есть машина. Предлагаю вам уехать. В Карибу-Фолс есть больница, вы доберетесь туда. Я сделаю, что могу... — Голос затих, потом раздался раздосадованный возглас. — Черт, меня самого, наверное, уволят. Терпеть не могу этого типа. И отец-то был не подарок, но этот...

Барретт повесил трубку, на него нахлынула волна черной меланхолии. Ни денег, ни попечения об Эдит, ни выхода на пенсию, ни возможности отдохнуть. Прижавшись лбом к стене, он прошептал:

— О нет!

Пруд.

Барретт резко повернулся и осмотрел вестибюль. Слова скакали в голове, не связываясь. «Нет», — подумал он и крепко сжал зубы. «Нет», — сказал он дому и нарочно покачал головой.

— Ты не победил, — сказал Барретт, идя в большой зал. — Пусть я не получу этих денег, но ты меня не одолеешь, нет. Я понял твою тайну, и я тебя сокрушу.

Никогда в жизни он не чувствовал такой злобы. Дойдя до арки, Барретт торжествующе посмотрел на реверсор.

— Вот! — крикнул он. — Вот он стоит! Твой сокрушитель!

Он чувствовал опустошение, его преследовала боль, и ему пришлось прислониться к стене. «Это не важно», — сказал Барретт сам себе. Всякая боль теперь отошла на второй план. О Фишере и мисс Таннер он позаботится позже, а потом об Эдит и о себе. В данный момент важно лишь одно — сокрушение Адского дома и триумф его предприятия.

10 ч. 33 мин.

Она как будто всплыла из темноты. Голос Дэниэла упрашивал ее: «Ты не должна спать». Она словно чувствовала, как вены и артерии сдавливаются, ткани сжимаются, тело вырывается из темноты. В мочевом пузыре чувствовалось неприятное давление. Она пыталась сдержать его, но не могла. Давление все нарастало. "Давай,— говорил ей Дэниэл, — не терпи". Флоренс застонала и не смогла удержаться. Ощутив струю на ляжках, она вслух закричала от стыда.

И вдруг проснулась. Скинув одеяло, она встала и ошалело посмотрела на мокрую простыню. Он так глубоко укоренился в ней, что теперь контролировал всю работу организма.

— Флоренс.

Она рывком повернула голову и увидела проекцию его лица на висящей серебряной лампе.

— Пожалуйста, — сказал он.

Флоренс уставилась на него. Он улыбнулся.

— Пожалуйста, — насмешливым тоном повторил Дэниэл.

— Прекрати.

— Пожалуйста, — сказал он.

— Прекрати.

— Пожалуйста. — Он в презрительной усмешке обнажил зубы. — Пожалуйста.

— Прекрати, Дэниэл!

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Флоренс повернулась и бросилась в ванную, но холодная рука схватила ее за лодыжку и повалила на пол. Ледяной призрак Дэниэла охватил ее всю, его демонический голос выл в ушах:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Она не могла выдавить ни звука, его призрак словно высосал дыхание.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Он захохотал в диком садистском восторге.

«Господи, помоги мне!» — в муке подумала Флоренс.

— Господи, помоги мне! — жалобно повторил его голос.

— Отпусти меня! — взмолилась она.

— Отпусти меня, отпусти меня! — передразнил его голос.

Флоренс зажала руками уши и закричала:

— Господи, помоги мне!

Дэниэл исчез. Флоренс судорожно хватала ртом воздух и, с трудом поднявшись на ноги, пошла в ванную.

— Уходишь? — раздался его голос.

Она настроила ум против его уговоров. Ввалившись в ванную, Флоренс включила холодную воду и плеснула себе в лицо.

Выпрямившись, она посмотрела в зеркало. Бледное лицо покрывали царапины и выцветшие синяки. Шея и верхняя часть груди, насколько было видно, тоже сильно пострадали. Наклонившись, Флоренс увидела, что груди как будто воспалились, а следы зубов почернели.

Она окаменела, когда дверь распахнулась и в зеркале на двери отразилось все ее тело. Флоренс пыталась сопротивляться, но холод змеей полз вверх по спине. Она разинула рот и выпучила глаза.

Через мгновение она уже улыбалась и, прикрыв глаза, откинулась назад. Сзади стоял Дэниэл. Она чувствовала, как его затвердевший член входит в прямую кишку. Его руки обхватили ее груди и мяли их. Флоренс прислонилась к нему, и тут в ванную проскользнула Эдит и, упав на колени, просунула язык ей во влагалище. Флоренс высунула язык. Она страстно терлась о Дэниэла. Именно этого она и хотела, именно такой и была.

Она дернулась, словно по телу прошел электрический ток. И вдруг увидела себя — полуприсевшей у зеркала, с лицом, расплывшимся в бездумной разнузданности, и с запущенными в тело пальцами правой руки. С криком отвращения она вынула пальцы. Позади раздался хриплый смех, и она обернулась. Ванная была пуста. «Я смотрел», — прозвучал в голове его голос.

Флоренс распахнула дверь и бросилась в спальню, ее преследовал смех Дэниэла. Она наклонилась, чтобы взять ночную рубашку, но что-то вырвало ее из рук и отбросило прочь. Флоренс метнулась за ней. Рубашка продолжала улетать. Флоренс остановилась. «Бесполезно», — подумала она.

— Бесполезно, — передразнил его голос.

Рубашка взлетела и упала ей на голову. Флоренс сдернула ее и, натянув на себя, стала торопливо застегивать. «Он играет со мной, — подумала она, — заставляет делать все, что мне отвратительнее всего».

— ...Мне отвратительнее всего, — как попугай, повторил его голос дразнящим фальцетом и по-девчачьи хихикнул. — Мне отвратительнее всею, мне отвратительнее всего.

Флоренс упала на колени у кровати и прижалась лбом к крепко сцепленным рукам на краю постели.

— Милостивый Боже, пожалуйста, помоги мне; Красное Облако, помоги мне; духи-целители, помогите мне; я одержима. Дайте огню Святого Духа выжечь эту болезнь из моего ума и тела. Пусть сила Божья пройдет через меня, пусть его мощь наполнит меня силой сопротивляться.

— Пусть его божественный член опустится мне в рот, — сказала она, — чтобы я выпила его святую жгучую сперму. Пусть...

Мучительный вопль сорвался с ее губ. Она сжала кулак и укусила себя за костяшки, так что боль заполнила сознание. Дэниэл исчез. Чуть погодя она вынула руку и посмотрела на нее. Зубы прокусили кожу, и на тыльной стороне ладони выступила кровь.

Флоренс в нерешительности осмотрелась. Боль как будто прояснила ей ум, прогнала Дэниэла. Опершись на постель, Флоренс встала А теперь в церковь — там лежит ответ.

Она распахнула дверь и, выбежав в зал, свернула к лестнице. «Я доберусь туда, — кружились в голове мысли. — Он не может владеть мною все время. Если не останавливаться, что бы ни случилось, я доберусь туда».

Флоренс с колотящимся сердцем остановилась. Какая-то фигура преградила ей путь — тощий мужчина в изодранной, грязной одежде; сквозь кожу просвечивали кости; его длинные волосы свисали космами, лицо исказила болезнь; крохотные горящие глаза глубоко запали в темные глазницы, в приоткрытом рту виднелись кривые почерневшие зубы. Флоренс уставилась на него. «Одна из жертв Беласко, — поняла она. — Он выглядел так перед смертью».

Фигура исчезла. Флоренс пустилась вниз по лестнице. По спине снова стал подниматься едкий холод.Она ощутила, что в ней снова просыпаются грязные инстинкты, и снова укусила руку, чтобы боль прогнала помрачение. Боль была ответом! Каждый раз, когда Дэниэл будет пытаться получить власть над ней, она будет прогонять его болью, так как та не оставляет для него места, заполняя все сознание!

Флоренс остановилась и отшатнулась. На ступенях внизу растянулись две фигуры — мужчина и женщина. Мужчина тыкал ножом в горло женщине. Сначала он пропорол рваную рану, и кровь хлынула на его перекошенное восторженное лицо, и теперь отрезал женщине голову. Флоренс сунула в рот руку и укусила, окаменев от резкой боли. Мужчина и женщина исчезли. Она спустилась ниже, гадая, куда делись остальные — Фишер, Эдит, Барретт. Но это было не важно: они не могли помочь.

Пробегая через вестибюль, Флоренс заметила в большом зале Барретта, он возился со своим прибором. «Дурак, — подумала она. — Аппарат не заработает. Дерьмовый тупица...»

Нет! Она снова вгрызлась в свою руку, широко раскрыв глаза. Лучше искусать пальцы до кости, чем снова поддаться влиянию Дэниэла. Жаль, что у нее нет ножа — она бы воткнула его в себя, чтобы поддерживать постоянную боль. Это был ответ — боль не пускала его зараженную душу в ее. Флоренс бросилась по коридору. Мужчина с диким взглядом сгорбился за спиной у голой женщины. Она была мертва, оконный шнур обвивал ее шею, лицо побагровело, глаза выкатились из орбит. Флоренс сжала зубами руку. По губам ее уже текла кровь и попадала в горло. Фигуры исчезли, и она добралась до двери церкви. Перед ней на корточках стоял какой-то человек. Он держал у рта отрезанную человеческую руку и обсасывал палец. Флоренс снова укусила себя за руку. Фигура исчезла. Толчок — и дверь распахнулась.

Качаясь, Флоренс стояла в начале среднего прохода. Воздух наполнился вихрем энергии. Это было ядро, сердцевина. Флоренс пустилась по проходу, но с криком отпрянула, увидев лежащую в луже крови кошку. Она была разрезана пополам.

Флоренс покачала головой. Нельзя останавливаться. Ответ почти найден. Она победила Дэниэла, а теперь победит дом. Флоренс перешагнула кошку и подошла к алтарю. Боже, здесь энергия была невероятной! Она пронизывала ее, пульсируя и увлекая. Голову начал заволакивать мрак. Флоренс снова поднесла ко рту окровавленную руку и укусила. Мрак немного рассеялся, и она двинулась против энергии. Перед ней словно встала живая стена. Флоренс подошла почти к самому алтарю. Ее глаза напряженно смотрели вперед. Она еще выиграет эту битву. С Божьей помощью она...

И вдруг силы иссякли, все ее члены онемели, и она тяжело рухнула на алтарь. Энергия была слишком сильна! Флоренс безмолвно уставилась на распятие. Оно как будто пошевелилось. Она в ужасе смотрела на него. Распятие двигалось к ней. «Нет», — подумала она и попыталась отползти, но не могла двинуться, прикованная к месту словно гигантским магнитом. Нет! Распятие стало падать. Сейчас оно ее раздавит!

Флоренс закричала, когда оно ударило ее по голове и груди и отбросило назад. Она ударилась о пол, а массивный крест с фигурой обрушился на нее, лишив дыхания. Змеиный холод поднялся по спине. Флоренс хотела крикнуть, но не смогла. Ее наполнил мрак.

Одержимость закончилась мгновенно.

Флоренс вытаращила глаза, ее лицо исказилось мукой. Боль была такой, что не давала вздохнуть. Она пыталась столкнуть распятие, но оно не двигалось. От усилия нахлынула такая боль, что у Флоренс перехватило дыхание. Она лежала неподвижно и стонала от проходящих по телу бесконечных волн боли. Снова она попыталась сдвинуть распятие. Оно немного поддалось, но от усилий Флоренс чуть не потеряла сознание. Ее лицо посерело и покрылось холодным потом.

На это ушло пятнадцать минут. Семь раз она чуть не падала в обморок, пока ей не удалось сдвинуть тяжелое распятие, удерживая сознание только невероятным напряжением воли. Наконец она попыталась сесть, тяжело дыша от боли и напряжения. Пепельные губы медленно сомкнулись, и она с трудом поднялась на колени. По бедрам текла кровь.

От вида фаллоса ее стошнило. Согнувшись, она извергла содержимое желудка на пол, глаза остекленели от муки. Он перехитрил се. Здесь не было ответа. Он лишь хотел последнего надругательства над ее умом и телом. Флоренс потерла полупарализованной рукой губы. «Все», — подумала она и огляделась. Сзади из распятия торчал огромный гвоздь — его выдрало из стены. Она поползла по полу, пока не добралась до этого гвоздя. Склонившись над ним, Флоренс, шипя от боли, стала пилить острием себе запястья. Ее сотрясали рыдания.

— Все, — сказала она. — Все,— и упала навзничь.

Кровь текла из запястий, как вода. Флоренс закрыла глаза. «Больше он ничего не сможет мне сделать, — думала она. — Даже если моя душа будет прикована к этому дому навеки, я больше не буду его живой игрушкой».

Она ощущала, как жизнь утекает из нее. Но она вырвалась. Теперь Дэниэл ничего не сможет ей сделать. Чувства начали покидать ее, боль утихла. Бог простит ей самоубийство. Она должна была это сделать. Ее губы растянулись в признающей поражение улыбке.

Он поймет.

И вдруг ее глаза распахнулись. Послышались шаги? Флоренс попыталась повернуть голову, но не смогла. Пол как будто задрожал. Она попыталась посмотреть. Что это за фигура стоит рядом, глядя на нее? Она не могла сфокусировать взгляд.

И вдруг до нее дошло. В ужасе она попыталась привстать, но сил не было. Нужно дать им знать! Флоренс изо всех сил попыталась встать. Ее обволакивали облака мрака. Все тело онемело. Она повернула голову и увидела, как по паркету течет ее кровь. "Помоги мне, Боже! — взмолилась она. — Нужно сообщить им!"

Медленно, в муках, она протянула руку, чтобы придать алым лентам форму.

11 ч. 08 мин.

Фишер кое-как поднялся и с колотящимся сердцем в страхе огляделся. В голове ужасно стучало. Хотелось упасть обратно на подушку, но что-то его удержало.

Он свесил ноги с постели и встал. Голова закружилась, он обеими руками схватился за нее и закрыл глаза, его тело раскачивалось взад-вперед. Фишер застонал, вспомнив, что Барретт дал ему таблетки. Чертов болван! Сколько времени он провалялся тут без сознания?

Как пьяный, стараясь сохранять равновесие, Фишер двинулся к двери и, кое-как выбравшись в коридор, направился к комнате Флоренс. А войдя туда, замер. Ее не было в постели. Его взгляд перескочил к ванной. Дверь туда была открыта, но там тоже никого не было. Фишер повернулся и поковылял обратно в коридор. И все-таки что за чертовщина случилась с Барреттом? Фишер пытался двигаться быстрее, но в голове слишком сильно пульсировала боль. Он остановился и прислонился к стене, чувствуя тошноту, потом зажмурился и помотал головой. Боль усилилась. К черту все! Фишер усилием воли двинулся вперед. Нужно найти Флоренс и вывезти отсюда.

Проходя мимо комнаты Барреттов, Фишер остановился. Он зашел туда и, не веря глазам, огляделся. Барретта не было, он оставил жену одну! Фишер яростно сжал зубы. Что за чертовщина? Он двинулся по комнате как мог скорее и положил руку на плечо Эдит.

Дернувшись от его прикосновения, она открыла глаза и испуганно уставилась на него.

— Где ваш муж? — спросил Фишер.

Эдит потрясенно огляделась.

— Его здесь нет?

Он в оцепенении смотрел, как она встает с постели. С первого взгляда на ее лицо Фишер понял, что она ошарашена его появлением.

— Не важно, — пробормотал он и направился в коридор.

Эдит молчала. Она протиснулась мимо Фишера и позвала:

— Лайонел!

Эдит уже спустилась до половины лестницы, пока он добрался до площадки.

— Не ходите одна! — крикнул он ей.

Она не обратила внимания. Фишер попытался поспешить, но зашатался и остановился, схватившись за перила; боль гвоздями пронзила череп. Дрожа, Фишер прислонился к ограждению.

— Лайонел! — услышал он голос Эдит, бежавшей через вестибюль.

Услышав отклик Барретта из зала, Фишер открыл глаза «Где же еще?» — с горечью подумал он. Барретт так стремился доказать свою точку зрения, что бросил жену одну и наплевал на Флоренс. Чертов болван!

Фишер поковылял вниз по лестнице и, сжав зубы от пульсирующей боли, пересек вестибюль. Войдя в большой зал, он увидел у реверсора Барретта и Эдит.

— Где она? — спросил Фишер.

Барретт бессмысленно посмотрел на него.

— Ну?

— А что, у себя ее нет?

— Если бы была, я бы спрашивал? — прорычал Фишер.

Барретт, поддерживаемый женой, похромал к нему. По выражению лица Эдит Фишер понял, что она озадачена так же, как и муж.

— Но я прислушивался, — сказал Барретт. — Я недавно к вам заглядывал. И таблетки, что я ей дал...

— К черту ваши таблетки! — перебил его Фишер. — Думаете, одержимость можно остановить таблетками?

— Я не верю...

— Плевать, во что вы верите! — Голова у Фишера так пульсировала болью, что он почти ничего не видел. — Она исчезла, а остальное не важно!

— Мы разыщем ее, — сказал Барретт, но в его голосе не было уверенности. Он беспокойно огляделся. — Сначала проверим погреб. Она могла...

Он замолк, так как Фишер схватился за голову и его лицо исказилось.

— Вам лучше сесть, — сказал Барретт.

— Заткнитесь! — хрипло выкрикнул Фишер.

Он скорчился в спазмах тошноты.

— Бенджамин... — бросился к нему Барретт.

Тот наткнулся на стул и тяжело опустился на него. Барретт, как мог, поспешил к нему, сзади следовала Эдит. Они остановились, когда Фишер уронил руки и в потрясении посмотрел на них.

— Что? — спросил Барретт.

Фишера охватила дрожь.

— В чем дело? — бессознательно повысил голос Барретт.

Фишер мрачно взглянул на него.

— Церковь.

Пронзив воздух воплем ужаса, Эдит отвернулась и привалилась к стене.

— Боже милостивый! — пробормотал Барретт.

Фишер нетвердо подошел к телу и уставился на него. Ее глаза были открыты и смотрели вверх, лицо стало белым как мел. Его взгляд скользнул по ее гениталиям. Их внешние ткани были разорваны, на них запеклась кровь.

Он вздрогнул, когда подошел Барретт.

— Что с ней стряслось? — прошептал старик.

— Ее убили, — злобно проговорил Фишер. — Убил этот дом. — Он напрягся, ожидая от Барретта возражений, но их не последовало. Тот лишь виноватым тоном пробормотал:

— Не понимаю, как она смогла встать, выпив столько снотворного.

Он видел, как Фишер перевел взгляд на лежащее рядом распятие, и тоже посмотрел туда. Увидев кровь на деревянном фаллосе, Барретт ощутил спазм в желудке.

— Боже, — прошептал он.

— Его здесь нет, — пробормотал Фишер и вдруг закричал, словно обезумев: — В этом чертовом доме нет Бога!

Эдит у дальней стены обернулась и испуганно посмотрела на него. Барретт хотел было что-то сказать, но сдержался и лишь вздохнул, превозмогая дрожь. В церкви пахло кровью.

— Нам лучше убрать ее отсюда.

— Я сделаю это, — сказал Фишер.

— Вам понадобится помощь.

— Я сделаю это.

Взглянув ему в лицо, Барретт содрогнулся.

— Хорошо.

Фишер присел рядом с телом на корточки. Перед глазами пульсировал мрак, и, чтобы не упасть, ему пришлось опереться обеими руками на пол, при этом он почувствовал, что опустил их в кровь. Немного позже зрение прояснилось, и Фишер посмотрел Флоренс в лицо. «Она так старалась»,— подумал он и рукой, как можно нежнее, закрыл ей глаза.

— Что это? — воскликнул Барретт.

Фишер поднял голову и поморщился от боли, вызванной этим движением. Барретт смотрел на пол рядом с Флоренс. Фишер тоже посмотрел туда. Но было слишком темно. Он услышал, как Барретт порылся в карманах и чиркнул спичкой по коробку. От вспышки зрачки болезненно сжались.

Опустив палец в кровь, она успела начертить на полу знак. Это был грубо очерченный круг с какими-то каракулями внутри. Фишер всмотрелся в него, пытаясь расшифровать, и в это мгновение Барретт произнес:

— Похоже на букву "Б".

11 ч. 47 мин.

Они стояли в дверном проеме, глядя, как фигура Фишера медленно исчезает во мгле. Потом Барретт повернулся.

— Все в порядке, — сказал он.

Эдит последовала за ним в большой зал. Барретт быстро подковылял к реверсору, и она остановилась, глядя на него и стараясь не думать о Флоренс. Барретт произвел последний осмотр и обернулся к жене.

— Все готово.

Ради мужа ей хотелось тоже испытать те чувства, которые, несомненно, охватили его, и она проговорила:

— Я понимаю, как важен для тебя этот момент.

— Важен для науки.

Он повернулся к реверсору, включил его таймер, повернул несколько рычажков и, чуть поколебавшись, щелкнул рубильником.

Несколько секунд Эдит казалось, что ничего не происходит. Потом она услышала, как в огромном сооружении возрастает гул, и ощутила сотрясение пола.

Она посмотрела на реверсор. Звук становился выше и громче, вибрация пола усилилась, и Эдит ощутила, как эта вибрация бежит по ногам внутрь тела. "Энергия,— подумала она, — единственное, что может противостоять этому дому". Эдит не понимала этого, но чувствовала тяжелое биение энергии у себя в теле, ее гремящие в ушах раскаты, и почти поверила.

Она вздрогнула, когда за решеткой реверсора ярким фосфоресцирующим светом вспыхнули какие-то трубки. Барретт медленно попятился. Когда он достал из кармана часы, его пальцы дрожали. Ровно полдень. «Удивительная пунктуальность», — подумалось ему. Он сунул часы обратно в карман и повернулся к жене.

— Нам нужно уйти.

Их пальто лежали на столе у входной двери, Барретт принес их заранее. Он торопливо подал пальто Эдит и, когда она помогла ему одеться, окинул взглядом большой зал. Теперь звук реверсора оглушал даже здесь. Эдит чувствовала, как пол пульсирует под ногами, слышала дребезг вазы, стоящей неподалеку.

— Быстрее, — сказал Барретт.

Через мгновение они вышли из дома и поспешили по дорожке вокруг пруда, гул реверсора затих за спиной. Когда они перешли мост, Эдит увидела стоящий во мгле «кадиллак» и сжалась при мысли, что там лежит Флоренс.

Барретт открыл заднюю дверь и отшатнулся, увидев, что Фишер усадил укрытое одеялом тело на сиденье рядом с собой и, обняв, баюкает его.

— Нельзя ли нам... — начал было Барретт, но замолк, когда Фишер посмотрел на него.

Поколебавшись, он захлопнул дверь. Нет смысла раздражать Фишера. Он и так на грани срыва.

— Она внутри с ним? — прошептала Эдит.

— Да.

Эдит стало плохо.

— Я не смогу сидеть там с... — Она не закончила фразу.

— Мы сядем впереди.

— А нельзя вернуться в дом? — спросила она, мимолетно осознав странность своей просьбы — вернуться в Адский дом.

— Ни в коем случае. Излучение нас убьет.

Эдит внимательно посмотрела на мужа, но в конце концов сказала:

— Ладно.

Когда они сели на переднее сиденье, Барретт закрыл дверь и взглянул в зеркало заднего вида. Фишер склонился над телом Флоренс, словно баюкая умершую. «Насколько повлияла на него ее смерть?» — подумалось Барретту.

Вспомнив новость, он повернулся к Эдит и сказал:

— Дойч умер.

Она ничего не ответила, но потом кивнула:

— Это не важно.

И вдруг Барретт ощутил прилив злобы. Как же не важно? Он отвернулся. Впрочем, что толку думать об этом? Он сделал все, что мог, чтобы обеспечить ей спокойную жизнь. А если ей до этого нет дела...

Барретт подавил в себе гнев. Что еще она могла сказать? Он выпрямился, поморщившись от боли в большом пальце.

— Фишер!

Ответа не последовало. Барретт оглянулся.

— Дойч умер. А его сын отказывается нам платить.

— Какая разница? — пробормотал Фишер, и Барретт увидел, что его пальцы сжали плечо Флоренс Таннер.

Барретт снова повернулся вперед и вытащил из кармана связку ключей. Перебрав их, он нашел ключ зажигания, вставил в замок и повернул, чтобы оживить приборы, но не заводить двигатель. Горючего в баке не хватило бы на сорок минут работы двигателя, чтобы согреть салон. «Черт!» — подумал Барретт. Надо было захватить из дома побольше одеял и немного бренди.

Он откинул голову на спинку и закрыл глаза. Что ж, придется потерпеть, вот и все. Лично ему было все равно... Этот момент был слишком захватывающим, чтобы что-либо в мире могло омрачить его.

В нескольких сотнях ярдов за этими стенами без окон умирал Адский дом.

12 ч. 45 мин.

Барретт со щелчком захлопнул крышку часов.

— Дело сделано.

На лице Эдит ничего не отразилось. Барретт поначалу был раздосадован этим отсутствием реакций, но потом понял: она просто не может постичь того, что случилось в доме. Протянув руку через сиденье, он потрепал ее по руке, потом повернулся назад.

— Фишер?

Тот все еще склонялся над Флоренс, прижимая к себе ее тело. Он медленно поднял голову.

— Вы возвращаетесь с нами?

Фишер не ответил.

— Дом чист.

— Вот как?

Барретт хотел улыбнуться. Конечно, он не мог упрекнуть этого человека. После всего, что произошло за неделю, его притязания звучали нелепо.

— Мне нужно, чтобы вы были рядом, — сказал он.

— Зачем?

— Подтвердить, что дом чист.

— А что, если нет?

— Я вам гарантирую. — Барретт подождал решения Фишера и, не дождавшись, сказал: — Это займет лишь несколько минут.

Фишер молча уставился на него, потом отодвинулся от тела Флоренс и, встав на колени на пол, осторожно уложил ее на сиденье. Несколько мгновений он смотрел на нее, потом убрал руки и повернулся к двери.

Они вместе встали перед машиной. «Дежа вю», — подумала Эдит. Как будто время пошло вспять и они собираются впервые войти в Адский дом. Только отсутствие Флоренс не давало иллюзии сделаться полной. Эдит поежилась и подняла воротник пальто. Она окоченела от холода. Пока они ждали, Барретт изредка ненадолго включал двигатель и обогреватель, но через несколько минут после выключения холод возвращался.

Дорога к дому жутко напоминала их прибытие в понедельник: стук туфель по бетонному мосту, теряющийся во мгле за спиной лимузин, утомительный путь в обход пруда, его отвратительный запах в ноздрях, хруст гравия под ногами, пронизывающий до костей холод, и ее чувства при виде маячащего впереди массивного дома. Бесполезно. Ей не верилось в правоту Лайонела. И это означало, что они идут в ловушку. Каким-то образом им удалось оттуда выбраться — во всяком случае, троим. А теперь невероятным образом они возвращаются туда. Даже понимая, что Лайонел должен знать результаты действия реверсора, было невозможно постичь самоубийственную глупость их возвращения.

Последние ярды по засыпанной гравием дорожке. Подъем по широким ступеням на крыльцо, снова стук туфель по бетону. Двустворчатые двери впереди. Эдит передернуло. «Нет, — подумала она, — я не войду внутрь».

Но тут Барретт открыл перед ней дверь, и без единого слова она снова вошла в Адский дом.

Они остановились, и Барретт закрыл дверь. Эдит увидела, что ваза упала на пол и разбилась.

Барретт вопросительно посмотрел на Фишера.

— Не знаю, — сказал тот.

Барретт напрягся.

— Вы должны раскрыться.

Возможно ли, что Фишер утратил экстрасенсорные способности? Его ужаснула мысль, что для выяснения результатов придется привезти в Мэн другого экстрасенса.

Фишер отошел от них и беспокойно огляделся. Действительно, что-то изменилось. Впрочем, это могла быть хитрость. Его дурачили и раньше, и он не позволит себе снова подставиться.

Барретт нетерпеливо следил за ним. Эдит взглянула на мужа и заметила его состояние.

— Попытайтесь, мистер Фишер, — настойчиво проговорил он. — Я вам гарантирую, что ничего не случится.

Фишер, не оглядываясь, прошел через вестибюль. Как ни удивительно, атмосфера действительно изменилась. Даже не раскрываясь, он чувствовал это. И все же насколько она изменилась? Насколько можно верить Барретту? Его теория звучала неплохо, но Барретт не просто просил его поверить в свою теорию. Он просил поставить на нее жизнь.

Фишер продолжал двигаться вперед. Он уже прошел через арку в большой зал и слышал за собой шаги Барретта. Войдя в зал, экстрасенс остановился и огляделся. Пол здесь был усеян разбитыми предметами. Гобелен на стене напротив покосился. Что же сделал реверсор? Фишеру очень хотелось узнать, но он боялся что-либо предпринять, чтобы выяснить это.

— Ну? — спросил Барретт.

Экстрасенс отмахнулся от него. «Сделаю, когда буду готов», — сердито подумал он.

Фишер неподвижно стоял и, прислушиваясь, ждал.

А потом, повинуясь порыву, сбросил барьеры. Закрыл глаза, раскинул руки и растопырил пальцы, втягивая все, что могло витать в атмосфере.

Его глаза распахнулись, и он растерянно огляделся.

Здесь ничего не было.

Вернулось недоверие. Фишер развернулся и бросился мимо Барретта с женой. Эдит встревоженно посмотрела на него, но Лайонел схватил ее за руку, удерживая от паники.

— Он встревожился, потому что нечего ловить, — сказал он ей.

Фишер выбежал в вестибюль. Ничего. Он пробежал по коридору в церковь и распахнул дверь. Ничего. Он вернулся и прыжками спустился по лестнице, не обращая внимания на боль в голове. Проскочив через двери бассейна, он понесся в парилку, распахнул дверь туда и остановился.

Ничего.

Фишер в трепете вернулся.

— Не могу поверить.

Он снова бросился вдоль бассейна в коридор и спустился в винный погреб. Ничего. Потом, хватая ртом воздух, метнулся назад, вверх по лестнице. Театр. Ничего. Бальный зал. Ничего. Бильярдная. Ничего. Кухня. Ничего. Обеденный зал. Ничего. Он пронесся по большому залу и вернулся в вестибюль. Барретт и Эдит все еще стояли там. Фишер, тяжело дыша и шатаясь, встал перед ними. Он начал было что-то говорить, но замолк и бросился к лестнице. Барретт ощутил прилив торжества.

— Делосделано, — сказал он. — Сделано, Эдит. Сделано!

Он обхватил ее руками и прижал к себе. Ее сердце колотилось. Ей все еще не верилось. Однако Фишер был вне себя. Она смотрела, как он перепрыгивает через две ступеньки.

Экстрасенс пробежал по коридору в комнату Барретта и нырнул внутрь. Ничего! Повернувшись с ошеломленным криком, он снова бросился в коридор, в комнату Флоренс. Ничего! По коридору в свою комнату. Ничего! Через апартаменты Беласко. Ничего! Всемогущий Боже! Ничего! В голове его раздавались удары, но он не обращал внимания. Фишер пронесся по коридору, распахивая двери в свободные комнаты. Ничего! Куда бы он ни пошел — ничего, абсолютно ничего! В нем вскипело ликование. Барретт сделал это!

Адский дом чист!

Ему было нужно сесть. Шатаясь, он подошел к ближайшему креслу и, сгорбившись, упал в него. Адский дом чист. Это невероятно. Он отодвинул в сторону мысль, что придется отказаться от всего, во что он верил. Это было не важно. Адский дом очищен, темные силы изгнаны отсюда этим фантастическим — чем? — стоящим вон там Из горла вырвался хриплый смех. А он-то назвал это кучей хлама! Господи Иисусе, кучей хлама! Почему Барретт не двинул ему в зубы?

Фишер сгорбился в кресле, закрыв глаза и пытаясь отдышаться.

Внезапно наступила реакция. Если бы Флоренс протянула еще час. Всего час! И вдруг он ощутил злобу на Барретта, что тот оставил ее одну.

Эта злоба пройдет. Ее заслонит трепетное восхищение перед физиком. Терпеливо и упрямо Барретт делал свое дело, зная, что никто не верит в его правоту. А он все время был прав. Фишер изумленно покачал головой. Это чудо. Он глубоко вздохнул и не сдержал улыбки.

В воздухе по-прежнему стояла вонь.

Но не смрад смерти.

14 ч. 01 мин.

«Кадиллак» въехал в очередной сгусток непроницаемого тумана, и Фишер немного притормозил. Он решил оставить машину себе и продать ее, если получится, а деньгами поделиться с Барреттом. Не получится — он утопит чертову штуковину в озере, но Дойч ее больше не увидит. Фишер надеялся, что Барретт найдет способ вытащить реверсор из Адского дома, прежде чем Дойч наложит на аппарат лапу. Такой прибор должен стоить небольшого состояния.

Фишер включил дворники, и его глаза сосредоточились на дороге, идущей через темный лес. Он постарался связать в уме обрывки мыслей.

Прежде всего Барретт оказался прав. Энергия дома была мощным остаточным явлением после электромагнитного излучения. Барретт нейтрализовал его, и она исчезла. И куда же делись верования Флоренс? Теперь они оказались полностью несостоятельны? Стало быть, она, как заявлял Барретт, сама создала свою одержимость, бессознательно манипулируя энергией дома, чтобы доказать свою точку зрения? Похоже, все сходится. Это также потрясло и его верования, но все сходится.

И все же почему ее бессознательная воля решила вызвать явления, которые она никогда не вызывала в жизни? Ответ пришел на ум немедленно: чтобы убедить Барретта, для которого физические явления были единственным осмысленным доводом.

«Хорошо, — подумал он, — Дэниэл Беласко действительно существовал. Кто-то его замуровал живьем в стену — вероятно, отец. Это Флоренс обнаружила физически, прочитав энергию дома, как память компьютера. Стало быть, этот Дэниэл Беласко и был той темной силой, ее ошибочной интерпретацией фактов».

Но почему она довела ее до таких самоубийственных крайностей? Вопрос озадачил его. Прожив целую жизнь разумным медиумом, почему она буквально убила себя ради доказательства своей правоты? Разве такой личностью была она на самом деле? Неужели ее внешнее поведение было совершенным обманом? Это представлялось невозможным. Много лет она выступала экстрасенсом, не причиняя никому вреда и ни на кого не навлекая зла, как, очевидно, навлекла на Барретта. Или энергия Адского дома оказалась столь подавляющей, что Флоренс просто не справилась с ней? Барретт, несомненно, сказал бы «да», и это было правдой, учитывая, что в тот единственный раз, вчера, его чуть не погубила ее сокрушительная сила. И все же...

Фишер закурил и выпустил струю дыма. Придется заставить себя вернуться к неопровержимому факту, что теперь дом чист. Барретт был прав, это нельзя отрицать. Его теория имеет смысл: бесформенной энергии в доме для того, чтобы действовать, требуется сосредоточение вторгающихся потоков. На что же дом был похож между 1940 годом и прошлым понедельником? Он молчал? Спал? Ожидал, когда придет кто-то разумный? Несомненно — если Барретт был прав.

Прав.

Фишер постарался побороть закрадывающиеся сомнения. К черту! Он же был в этом доме. Бегал из комнаты в комнату, совершенно раскрывшись. Там ничего не было. Адский дом был чист. Почему же тогда его осаждают эти дурацкие сомнения?

И вдруг до него дошло: потому что все это слишком просто.

А как же катастрофы в 1931 и 1940 годах? Он был одним из участников и знал, как невероятно запутанно развивались события. Фишер подумал о списке Барретта. Там должно быть записано более сотни различных явлений. На этой неделе происшествия поразительно различались между собой. Невозможно представить, что стоило лишь выключить излучение как лампу. Правда, в возвращении к опасениям не было никакой логики, но он не мог рассеять их. В прошлом было так много «окончательных ответов», и люди каждый раз клялись, что поняли тайну Адского дома. Флоренс сама поверила в это и попалась на приманку, на эту веру, что и привело ее в конечном итоге к самоубийству. А теперь Барретт считает, что он нашел окончательный ответ. Полагая, что полностью подтвердил свою теорию. А что, если он тем не менее ошибается? Если у дома существует рецидивный метод, и, когда человек думает, что нашел окончательный ответ, дом наносит решительный удар?

Фишер покачал головой. Не хотелось верить в это. Логически он не мог поверить. Барретт прав. Дом очищен.

И вдруг он вспомнил кровавый круг на полу церкви с буквой "Б" внутри. Очевидно, Беласко. Зачем Флоренс начертила это? Или ее мысли помрачились от неминуемости смерти? Или, наоборот, прояснились?

Нет. Это не мог быть Беласко. Дом чист. Ради Бога, он же сам почувствовал это! Барретт абсолютно прав. Ответом было электромагнитное излучение.

Но тогда почему нога все сильнее и сильнее жмет на акселератор? Почему так заколотилось сердце? Откуда это ледяное покалывание в затылке? Откуда этот все возрастающий страх и неотступная мысль, что нужно, пока не поздно, вернуться в дом?

14 ч. 17 мин.

Барретт в халате и шлепанцах вышел из ванной. Он подковылял к кровати Эдит и сел на край постели. Эдит лежала, натянув на себя стеганое одеяло.

— Тебе лучше? — спросила она.

— Мне чудесно.

— Как палец?

— Надо будет осмотреть его, как только окажемся дома.

Он не сказал, что пытался снять повязку в душе, но пришлось остановиться, так как чуть не потерял сознание от боли.

— Дома. — Эдит удивленно улыбнулась. — Кажется, я все еще не могу поверить, что мы действительно снова будем дома.

— Мы будем там завтра. — Барретт состроил гримасу. — Мы бы оказались там сегодня вечером, если бы Дойч-младший не был таким...

— Сукиным сыном, — договорила она.

Барретт улыбнулся.

— Мягко выражаясь. — Его улыбка погасла. — Боюсь, наша обеспеченность так и останется мечтой, дорогая.

— Ты и есть моя обеспеченность. Покинуть этот дом вместе с тобой для меня стоит миллиона долларов. — Она взяла его за левую руку. — Это действительно закончилось, Лайонел? Все это?

Он кивнул.

— Все закончилось.

— Так трудно поверить.

— Понимаю. — Он сжал ее руку. — Не возражаешь, если я скажу, что предупреждал тебя?

— Зная, что все закончилось, я не возражаю ни против чего.

— Все закончилось.

— Как жаль, что она умерла, когда ответ был так близок.

— Жаль. Мне следовало вывезти ее.

Эдит положила вторую ладонь на его руку и ободряюще прижала.

— Ты сделал все, что мог.

— Я не должен был оставлять ее одну.

— Откуда ты мог знать, что она проснется?

— Не мог. Это было невероятно. Ее подсознание было так направлено на доказательство ее заблуждения, что организм действительно отторгнул снотворное.

— Бедняжка, — сказала Эдит.

— Бедная, сама себя обманывавшая женщина. До последнего момента — этот кровавый круг с буквой "Б" внутри. Даже умирая, она верила в свою правоту — что ее убил Беласко, не знаю который, отец или сын. Она не могла позволить себе поверить, что это делает ее собственное сознание. — Он содрогнулся. — Какой печальный конец — преследуемая болью, в ужасе...

Увидев выражение лица жены, он не договорил.

— Извини.

— Ничего.

Барретт выдавил улыбку.

— Ну, через часик должен вернуться Фишер, и мы сможем уехать. — Он нахмурился. — Если только его не задержали в полиции, когда он привез тело.

— Не выразить, как я тоскую по нашему старому дому, — чуть погодя проговорила Эдит.

Барретт тихо рассмеялся.

— И я тоже. Хотя, — он на мгновение задумался, — это место моего — как это назвать? — триумфа.

— Да, — кивнула она, — это действительно триумф. Я до конца не понимаю, что ты такое сделал, но чувствую, как это важно.

— Ну, я бы сказал, что это откроет парапсихологии путь в приличное общество.

Эдит улыбнулась.

— Потому что это наука, — продолжал он, — а не мумбо-юмбо. Критикам не к чему придраться — хотя уверен, они попытаются. Не то чтобы я возражал против придирок — это обычный подход к психическим явлениям. Их негодование на ауру тривиального надувательства, покрывающую большинство явлений и их адвокатов, вполне объяснимо. В общем и целом парапсихология не имеет респектабельного вида. И потому критики высмеивают ее, опасаясь самим оказаться посмешищем, если исследовать ее всерьез. К сожалению, априори это так — стопроцентная антинаучность. Боюсь, они и дальше будут смотреть свысока на важность парапсихологии, пока не смогут — как сказал Гексли — «усесться перед фактами, как маленькие дети, и быть готовыми отказаться от всех предрассудков, покорно следуя за природой, в какие бы бездны она ни привела».

Он смущенно усмехнулся.

— Конец лекции. — И, нагнувшись, нежно поцеловал жену в щеку. — Краснобай любит тебя.

— О Лайонел. — Она погладила его по спине. — Я тоже тебя люблю. И так горжусь тобой.

Теперь она спала. Барретт осторожно высвободил свою руку и с улыбкой встал. Эдит заслужила этот сон. С тех пор как они вошли в Адский дом, у нее не было настоящего ночного отдыха.

Его улыбка стала еще шире, когда он отвернулся от постели. Теперь этот дом не был Адским домом. Отныне это просто дом Беласко. Он должен стать храмом науки. Впрочем, Дойч наверняка продаст его тому, кто предложит лучшую цену. Барретт хмыкнул. Трудно представить, что кто-то захочет владеть этим домом.

Он причесался, глядя в зеркало на стене. Его взгляд привлекло кресло-качалка у дальней стены, и он снова улыбнулся. Теперь все закончилось, все эти бесконечные пугающие проявления бессмысленной кинетики. Больше никаких дуновений и запахов, никаких сотрясений — ничего.

Барретт вышел в коридор и направился к лестнице. Его порадовало, что Фишер настоял отвезти тело мисс Таннер в город немедленно. Он знал, что экстрасенс не положил бы тело в багажник, а Эдит было бы мучительно ехать в Карибу-Фолс с трупом на заднем сиденье. Барретт надеялся, что Фишер не слишком задержится в городе. Впервые на этой неделе у него проснулся аппетит. «Праздничный обед», — подумал он. Бедный старик Дойч, смерть внезапно настигла его, и теперь он не узнает. А возможно, так оно и лучше для него, незнание стало для него своего рода милостью. Хотя нельзя сказать, чтобы Дойч хотел — или заслуживал — милости. Барретт медленно спустился по лестнице и оглядел огромный вестибюль. «Музей», — подумалось ему. Действительно, теперь, когда ужас изгнан из него, с этим домом надо что-то делать.

Он проковылял через вестибюль. После душа перед большим зеркалом в ванной Барретт осмотрел все свое тело, представляя его телом победителя после особенно сурового поединка — все покрытое черно-лиловыми синяками. Ожог на икре все еще стягивал кожу, и это чувствовалось при движениях. Ссадина на подбородке тоже болела, так же как нога и большой палец. «К Олимпийским играм я не готов», — с улыбкой подумал физик.

Пройдя через большой зал, Барретт подошел к реверсору и снова в трепете посмотрел на главную шкалу: 14 780. Он никогда не думал, что показания будут столь высоки. Не удивительно, что это место стало Эверестом среди одержимых темными силами домов. Барретт чуть ли не в восхищении покачал головой. Дом вполне оправдывал свое название.

Он повернулся и похромал к столу, нахмурившись при виде расставленного оборудования, которое придется упаковать. Правда, в конечном итоге, может быть, и не стоит его упаковывать. Если постелить в багажник одеяла, аппаратуру можно просто завернуть в полотенца или во что-нибудь еще. "Возможно, стоит прихватить также кое-что из objets d'art",— подавив улыбку, подумал он. Дойч никогда не хватится. Барретт провел пальцем по крышке регистратора ЭМИ.

Стрелка пошевелилась.

Барретт вздрогнул и уставился на стрелку. Она снова замерла. «Странно», — подумал он. Прикосновение к регистратору, должно быть, активизировало стрелку статическим электричеством. Больше этого не произойдет.

Стрелка скакнула по шкале и снова упала на ноль.

Барретт ощутил тик в правой щеке. В чем дело? Регистратор не может срабатывать сам по себе. ЭМИ преобразуется в измеряемую энергию только в присутствии психической энергии. Он выдавил из себя сухой смех. «Вот будет номер, если через столько лет я открыл в себе способности медиума», — пришла мысль. Барретт усмехнулся. Это абсурд. Да и никакого излучения в доме не осталось. Он уничтожил его.

Стрелка пришла в движение. Она не скакнула и не задрожала, а поползла по шкале, словно фиксируя возрастающее излучение.

— Нет, — раздраженно сказал Барретт.

Это просто смешно.

Стрелка продолжала ползти. Барретт видел, как она преодолела отметку 100, потом 150. Он покачал головой. Это абсурд. Прибор не может записывать сам по себе. Да и нечего в доме записывать.

— Нет, — снова сказал он, и в голосе его звучал не столько ужас, сколько злоба. Этого просто не могло быть.

Вдруг его голова дернулась, так что в шее отдалась боль. Он увидел, как стрелка динамометра тоже поползла по шкале. Это невозможно. Его взгляд перескочил на шкалу термометра. Термометр начал фиксировать падение температуры.

— Нет,— сказал Барретт, побледнев от злобы. Это было полной чушью, совершенно не поддавалось никакой логике.

У него захватило дыхание, когда щелкнул фотоаппарат. Разинув рот, Барретт услышал, как внутри перемоталась пленка и затвор снова щелкнул. Он задохнулся и судорожно дернулся, когда ряд разноцветных лампочек включился, выключился и включился вновь.

— Нет.

Физик упрямо качал головой. Этого не может быть, это какая-то хитрость, какой-то обман.

Он дернулся, когда одна из пробирок переломилась пополам и с шумом упала со стеллажа на стол. «Этого не может быть!» — услышал Барретт в голове протестующий вопль. И вдруг ему вспомнился единственный вопрос Фишера.

— Нет! — рявкнул Барретт и отвернулся от стола.

Это совершенно невозможно. Однажды рассеявшись, излучение не может восстановиться вновь.

Он закричал, когда лампочки быстро замигали.

— Нет! — разъярился Барретт.

Он не поверит в это! Стрелки его приборов не ползут по шкалам. Термометр не фиксирует постоянного падения температуры. Электропечь не начала разогреваться. Гальванометры не включились сами по себе. Камера не снимает. Пробирки и колбы не лопаются одна за другой. Стрелка регистратора ЭМИ не прошла за отметку 700. Все это обман. Помрачение ума. Этого не может быть.

— Неправда! — закричал он с перекошенным от ярости лицом. — Неправда, неправда, неправда!

У него отвисла челюсть, когда регистратор ЭМИ стал раздуваться. Он в ужасе уставился на расширяющийся, словно резиновый, корпус. Нет. Он замотал головой, отказываясь признавать это. Просто он сходит с ума. Это невозможно. Он не признает этого. Он не...

Барретт закричал, когда регистратор вдруг взорвался, и снова закричал, когда металлические осколки полетели ему в лицо и в глаза. Он уронил трость и прижал руки к лицу. Что-то пронеслось через стол, и Барретт отпрянул, когда фотокамера ударила его по ногам. Он потерял равновесие и, упав, услышал, как на пол падает оборудование, словно кто-то его швыряет. Он попытался посмотреть, но никак не мог встать на ноги.

Его снова повалило — сокрушительная ледяная сила сбила его с ног, как куклу. У него вырвался потрясенный вопль, а ледяная сила подняла его в воздух и шмякнула о переднюю панель реверсора. Барретт ощутил, как сломалась левая рука, и с болезненным визгом упал на пол.

И снова невидимая сила схватила его и поволокла через зал. Он не мог вырваться. Тщетно пытаясь позвать на помощь, он кувыркался и скользил по полу. Путь преградил массивный стол. Увидев его, Барретт вскинул правую руку, врезался в край, и его перевязанный большой палец оттянуло к запястью. Раскрыв рот, Барретт издал сдавленный вопль. Из руки хлынула кровь. Перекатившись через стол и снова шлепнувшись на пол, он увидел, что большой палец с торчащими костями свисает с руки на лоскутьях кожи.

Он пытался бороться с силой, которая грубо тащила его через вестибюль, но он был беспомощен в ее захвате, как игрушка в челюстях какого-то невидимого чудовища. Глаза вытаращились, ничего не видя, лицо превратилось в окровавленную маску ужаса, и его тащило по коридору вперед ногами. Грудь наполняла невыносимая боль, будто чьи-то руки сжали сердце. Он не мог вздохнуть. Его руки и ноги онемели. Лицо потемнело, покраснело, а потом побагровело. Жилы на шее вздулись, глаза начали выкатываться из орбит. Рот раскрылся, тщетно хватая воздух, в то время как свирепая сила проволокла его по лестнице и швырнула избитое тело в двери. Промчавшись по половым плиткам, он взлетел в воздух.

Вокруг сомкнулась ледяная вода, и неумолимая сила потащила его ко дну. Вода вливалась в горло. Барретт закашлялся, изо всех сил борясь. Эта сила не отпустит его. Вода хлынула в легкие. Он скорчился и, задыхаясь, посмотрел на дно. Все заволокло кровью из пальца. Сила медленно повернула его, и он сквозь красноватую пелену уставился вверх. Кто-то стоял у края бассейна и смотрел на него.

Звук его бессильного барахтанья затих. Фигура расплылась и стала исчезать в тени. Барретт опустился на дно, глаза снова ничего не видели. Где-то в глубоких пещерах сознания еще теплилась искра разума, в муке выкрикнувшая:

— Эдит!

Потом все поглотила чернота, она окутала его саваном, и он погрузился во мрак.

14 ч. 46 мин.

Левая рука Эдит вдруг дернулась. Ее обручальное кольцо распалось пополам и упало на постель. Она резко открыла глаза. В комнате было темно.

— Лайонел?

Дверь была открыта. В коридоре тоже стояла темнота. Кто-то вошел.

— Лайонел? — снова позвала Эдит.

Она резко села.

— Что случилось?

— Ничего такого, чтобы стоило беспокоиться. Просто отключился генератор.

— О, только не это.

Она пыталась присмотреться, но было слишком темно.

— Это не важно, — сказал Лайонел.

Эдит слышала, как он прошел по комнате, и ощутила его вес на краю постели. Она боязливо протянула руку и нащупала его кисть.

— Ты уверен, что ничего страшного?

— Конечно. — Рука стала гладить ее по голове. — Не бойся. Давай воспользуемся этим.

— Что?

Она хотела нащупать его в темноте, но он оказался дальше, чем ей представлялось.

— Мы долго не были вместе. — Рука Лайонела опустилась ей на щеку. — А тебе это нужно.

Она издала вопрошающий звук. Его рука опустилась ей на левую грудь и стала мять ее.

— Лайонел, не надо, — сказала Эдит.

— Почему? — спросил он. — Или я недостаточно хорош для тебя?

— Что ты?..

— Фишер для тебя хорош, — перебил Лайонел. — Даже Флоренс Таннер была хороша. — Его рука на ее груди сжалась, причиняя боль. — А что, если теперь немножко потрахаться со стариком?

Чувствуя сердцебиение, Эдит попыталась оттолкнуть его руку.

— Не надо, — прошептала она.

— Надо, — сказал он, и рука резко задрала ей рубашку и скользнула промеж ног. — Надо, лесбийская сучка.

Свет погас.

Эдит закричала. Рука отпустила ее и убралась. Это была оторванная кисть, теперь она летала около ее груди, металась у пораженного лица, и на месте запястья болтались обрывки жил. Эдит прижалась к спинке кровати. Рука снова упала ей на грудь и сжала двумя пальцами сосок. Эдит пронзительно закричала, пытаясь сбить ее. Рука прыгнула вперед, как покрытый чешуйками паук, и полезла вверх на лицо, холодная, пахнущая могилой. Эдит издала безумный вопль, и серая рука отлетела. Эдит подняла ногу и стала неистово пинать ею руку. Рука подскочила и стала жестикулировать в воздухе, ее пальцы дико извивались.

И вдруг она бросилась вниз, исчезла в простынях, и стеганое одеяло начало быстро раздуваться, превращаясь в шар. Затаив дыхание, Эдит бросилась с постели и вскочила на ноги. Она метнулась за угол кровати, к двери. Одеяло взлетело, и через мгновение на Эдит налетела туча мотыльков. Отмахиваясь от волны насекомых, она слепо заметалась по комнате. Мотыльки покрыли ее всю, серые крылышки хлопали по лицу, путались в волосах. Эдит пыталась закричать, но мотыльки забили рот. В ужасе и отвращении она стала отплевываться и сжала губы, но мотыльки полезли в уши. Их покрытые пыльцой крылышки как бешеные хлопали по глазам. Закрыв обеими руками лицо, Эдит наткнулась на письменный стол и больно ударилась.

Не успела она добраться до двери, как мотыльки исчезли. Она упала на пол и оцарапала колени. Стол упал рядом, и перед Эдит по ковру рассыпались страницы Лайонеловой рукописи. Они взлетели в воздух, и она в панике бросилась их ловить, но они у нее перед глазами рассыпались в клочки. Эти клочки кружились в воздухе, как огромные снежинки. Эдит попятилась от них, опираясь на руки и ступни. Кто-то захохотал. Она в страхе оглянулась.

— Лайонел, — пробормотала она, — Лайонел, — и услышала, как ее голос повторяется, как на магнитофоне. — Нет, — взмолилась Эдит.

— Нет, — повторил ее голос.

Она взвыла и услышала вой. Она зарыдала и услышала рыдания. Отчаянным усилием Эдит встала на ноги и бросилась из комнаты. Она рванула дверь и со сдавленным криком отскочила.

В дверном проеме стояла Флоренс, голая, и смотрела на нее; по ее бедрам текла черная кровь. Эдит завизжала. Ее обволокла темнота, и она стала падать.

Но вдруг дернулась и выпрямилась, словно по телу прошел электрический ток. Темнота исчезла, и сама она была в полном сознании и понимала, пробегая через пустой дверной проем, что ей не позволено падать в обморок. Эдит бросилась по коридору к лестнице. В воздухе стоял густой туман и запах пруда. Какая-то фигура преградила ей путь, и Эдит резко остановилась. Это была женщина в белой рубашке. Она была вся мокрая, черные волосы прилипли к серому лицу, и она что-то держала в руках. Эдит с отвращением посмотрела на это что-то, оно было уродливое, наполовину оформившееся. «Ублюдочная Топь!» — раздался в голове вопль. Она попятилась, издав безумный стон.

Под действием какой-то силы она закрутилась волчком, и ей, чтобы удержаться на ногах, пришлось побежать. Но она бежала не к лестнице! Эдит попыталась остановиться и развернуться, но не владела своим телом. И тут на нее бросилась Флоренс. Эдит почувствовала, как ее сжимают холодные руки, и ее крик замолк, когда мертвые губы прижались к ее рту. Она подняла руки, не имея возможности кричать, обезумев от ужаса, и попыталась оттолкнуть мертвую голову.

Флоренс исчезла, а Эдит от рывка упала на колени.

— Лайонел! — кричала она.

— Лайонел! — проревел в ответ издевательский голос.

Холодный ветер обрушился на нее, трепля одежду и волосы. Она попыталась встать, но тут что-то ледяное ударило ее по шее. Эдит закричала, когда в ее тело впились зубы. Она взмахнула руками, но ощутила, что рядом никого нет, по крайней мере никого материального. А по коже потекли зловонные слюни. Эдит чувствовала следы зубов.

— Лайонел! — кричала она в муке.

— Я здесь! — ответил он.

Эдит вскинула голову. Он по коридору бежал к ней! Она кое-как поднялась и бросилась к нему, в его объятия. И вдруг отпрянула, уставившись на державшего ее мужчину. Это был ее отец, его красные глаза смотрели на нее с тупой радостью, с бессмысленным выражением дебила на лице он разинул рот и высунул язык. Отец прижал ее к себе, в его груди урчало животное удовольствие. Он был голый, обрюзгший. Эдит вырвалась от него и попыталась бежать, но что-то ударило ее в бок. Она потеряла равновесие, упала на перила над вестибюлем и закричала от боли, ударившись о них. Отец бросился на нее, двумя руками держа свой огромный пенис. Эдит стала перелезать через перила, чтобы броситься вниз, разбиться насмерть и избавиться от этого ужаса.

Но сильные руки схватили ее. Эдит в ужасе вырвалась. Ее держал Лайонел. Она уставилась на него, не веря своим глазам.

— Эдит! Это я!

От звука знакомого голоса Эдит, рыдая, упала мужу на грудь.

— Уведи меня отсюда, — взмолилась она.

— Сейчас, — ответил он и, обхватив левой рукой за плечи, потащил к лестнице.

Она смотрела на него. У него не было трости, и он не хромал.

— Нет, — простонала Эдит.

— Ничего, ничего, — сказал он, увлекая ее к лестнице.

Эдит пыталась высвободиться.

— Это я, — повторил он.

Она зарыдала. Он не выпустит ее. В воздухе раздался глухой смех. Эдит огляделась и увидела собравшихся внизу людей, которые в восторге следили за ними. Она обернулась к Лайонелу, но это уже был не Лайонел, это была чудовищная карикатура на него — все черты выглядели грубыми, преувеличенными, и его голос прозвучал злобной издевкой, когда он сказал:

— Это я. Это я.

— Нет! — закричала Эдит.

Она беспомощно боролась. Его хватка оказалась слишком сильна. Он даже не смотрел вперед, а на бегу не сводил с нее глаз, и на лице его была издевательская усмешка. Эдит закрыла глаза и взмолилась: «Пусть это будет быстро!»

Вестибюль, коридор. Она чувствовала, как ее тянут по полу, и не могла издать ни звука. Дверь в театр распахнулась, и ее швырнули внутрь. Открыв глаза, Эдит увидела толпу голых людей на бархатных креслах, они завопили от радости, увидев ее состояние. Ее полуволоком подняли по лестнице, и жирная пародия на Лайонела привязала ее к столбу. Эдит оглянулась на присутствующих. Они взвыли от предвкушения. Эдит кричала, когда с нее срывали одежду. Люди веселились. Их гогот казался приглушенным, как из другого мира. По сцене, припадая к земле, прошел леопард. Эдит пыталась кричать, но из горла не выходило ни звука. Толпа вопила. Эдит закрыла глаза. Леопард прыгнул. Она ощутила, как его клыки вошли ей в голову, его горячее дыхание, пропахшее прокисшей кровью, обдало ей лицо. Его задние лапы начали безумно терзать ее, и когти пропороли живот. Ее пронзила невыносимая боль, и Эдит с криком упала навзничь.

Она скорчилась на пыльной сцене, потом с колотящимся сердцем села. Театр был пуст. Нет. Здесь кто-то был, кто-то в черном сидел в темноте в последнем ряду. Ей послышался низкий голос, эхом раздавшийся в мозгу:

— Добро пожаловать в мой дом.

Эдит попыталась встать, но ноги подкосились, и она упала на стену. Шатаясь, она направилась к лестнице. Перед ней стоял Лайонел.

— Это я, — сказал он.

Эдит в ужасе закричала, а публика разразилась хохотом. Она доковыляла до двери и распахнула ее. В коридоре стоял Лайонел.

— Это я, — сказал он.

Эдит попыталась выйти в вестибюль, но не могла, ее повернуло в сторону. На площадке лестницы в винный погреб стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Перед ней зиял лестничный пролет. Внизу, ухмыляясь, стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Эдит завыла, схватившись за перила, и сползла вниз. У металлических дверей стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Двери распахнулись и ударились о стены внутри. У бассейна стоял Лайонел.

— Это я! — крикнул он.

Эдит швырнуло к нему, и, остановившись у бассейна, она уставилась на кровавую воду.

Лайонел плавал у самой поверхности и снизу смотрел на нее.

Эдит охватило безумие. Она попятилась и, крича и спотыкаясь, ринулась в коридор. С лестницы метнулась какая-то фигура и схватила ее за плечи. Эдит с отчаянной силой пыталась освободиться, из горла вырывались безумные крики. Державший ее что-то кричал, но она слышала лишь собственный голос. Потом ее ударили в челюсть, и вдруг она почувствовала, как с бесконечным криком падает, погружается в бездну.

15 ч. 31 мин.

Эдит снова пошевелилась и резко открыла глаза. Несколько мгновений она смотрела на капот автомобиля, потом в замешательстве повернулась и, вздрогнув, увидела его. Она посмотрела на него с молчаливым вопросом.

— Извините, что пришлось вас ударить, — сказал он.

— Это были вы?

Он кивнул.

Эдит быстро огляделась.

— А Лайонел?

— Его тело в багажнике.

Она было двинулась к двери машины, но Фишер удержал ее.

— Вам лучше не смотреть на него.

Эдит продолжала вырываться.

— Не надо, — сказал он.

Эдит отступила, отворачивая лицо. Фишер молча сел, слушая ее рыдания.

Она резко повернулась к нему.

— Уедем отсюда.

Он не пошевелился.

— В чем дело?

— Я остаюсь.

Эдит не поняла.

— Я войду внутрь.

— Внутрь? — ужаснулась она. — Вы не знаете,что это похоже.

— Я должен...

— Вы не знаете, на что это похоже! — перебила Эдит. — Он убил моего мужа! Убил Флоренс Таннер! И убил бы меня, если бы вы не вернулись! Там ни у кого нет ни малейшего шанса!

Фишер не стал спорить.

— Не хватит ли двух смертей? Вы тоже хотите умереть?

— Смерть не входит в мои планы.

Она сжала его руку.

— Не оставляйте меня, пожалуйста.

— Я должен.

— Нет.

— Должен.

— Пожалуйста, не надо!

— Эдит, я должен.

— Нет! Не надо! Не надо! Нет никакого смысла входить туда!

— Эдит. — Фишер взял ее руку в обе ладони и подождал, пока ее крик утихнет. — Послушайте.

Закрыв глаза, она замотала головой.

— Я должен. Ради Флоренс. Ради вашего мужа.

— Они бы не захотели, чтобы вы...

— Я хочу этого, — прервал ее Фишер. — Мне это нужно. Если сейчас я покину Адский дом, то, возможно, тоже заползу в могилу и умру. За всю неделю я ничего не сделал. Пока Флоренс и ваш муж изо всех сил старались решить задачу...

— Но они не смогли решить ее! Ее не решить!

— Может быть, и не решить. — Он помолчал. — И все же я попробую.

Эдит быстро взглянула на него и ничего не сказала, остановленная его взглядом.

— Я попробую, — сказал он.

Они помолчали, потом Фишер спросил:

— Вы водите машину, правда?

Он увидел искру надежды у нее в глазах, хотя она ответила:

— Нет.

Он мягко улыбнулся.

— Водите.

Эдит уронила подбородок на грудь.

— Вы умрете, — сказала она. — Как Лайонел. Как Флоренс.

Фишер медленно вздохнул.

— Значит, умру.

Фишер перешел мост и устало направился по дорожке вокруг пруда. Теперь он был один. На несколько мгновений осознание этого наполнило его таким страхом, что он чуть не повернул и не побежал назад.

Эдит, уезжая, плакала и тщетно пыталась сдержаться. Слезы текли у нее по щекам, когда она развернула «кадиллак» и поехала в туман. Теперь Фишеру в любом случае придется войти в дом. По такому холоду он не сможет пешком добраться до Карибу-Фолс.

Под подошвами его кроссовок хрустел гравий. «Что я собираюсь делать?» — думал Фишер. В голове не было ни малейшей идеи. Добилась ли Флоренс чего-нибудь? А Барретт? Он не мог узнать этого. Может быть, ему придется снова начать все сначала.

Его охватила дрожь, и он напряг мышцы спины, чтобы совладать с ней. Не важно, что предстоит сделать. Он здесь и что-то делает. Эдит будет привозить ему еду и оставлять на крыльце. И так же не важно, как долго это продлится. В данный момент важно лишь одно.

Шагая вперед, он ощутил, как на грудь давит медальон, подаренный ему Флоренс. Он сказал Эдит, что собирается сделать это и ради Барретта, но на самом деле делал это ради Флоренс. Это ей он мог помочь, должен был помочь.

Впереди во мгле вздымался дом. Фишер остановился и посмотрел на него. Этот дом мог стоять здесь тысячу лет. Может быть, в этом таилась разгадка овладевших им темных сил? Фишер не знал. Но если он не сможет найти ответа, то и никто не сможет — в этом он был уверен.

Он молча поднялся по ступеням и подошел к двери. Она все еще была открыта с тех пор, как он вынес из дома тело Барретта. Фишер долго колебался, чувствуя, что вход в Адский дом окончательно и бесповоротно решит его судьбу.

К черту! Все равно, что за судьба у него сейчас?

Он вошел и захлопнул дверь. Потом подошел к телефону и снял трубку. Молчание. Связи не было. «А ты чего ожидал?» — спросил он себя и положил трубку на стол.

Теперь он совершенно отрезан от мира. Фишер повернулся и огляделся.

Он шел через вестибюль с таким чувством, будто дом глотает его заживо.

18 ч. 29 мин.

В большом зале за огромным круглым столом Фишер ел бутерброд и прихлебывал кофе — Эдит привезла два мешка еды и снова уехала, не сказав ни слова. «Это безумие», — думал Фишер. Эта мысль не покидала его последний час.

Атмосфера в Адском доме была совершенно спокойной.

Ему даже не пришлось раскрываться, чтобы понять это. Осознание этого быстро окрепло, когда он прошел по дому — сначала по второму этажу, по всем жилым комнатам, свободным и тем, где недавно жили. Он ощутил бы любое, самое незначительное присутствие темных сил. Но ничего не было. Какой-то абсурд! Что же тогда с такой свирепостью убило Барретта? Что чуть не погубило Эдит? Он явно ощущал это присутствие, когда бежал по лестнице в погреб. А теперь оно исчезло — дом казался пустым, очищенным, как после работы реверсора. Но это не было и какой-то хитростью, Фишер не сомневался в этом. Когда вчера он впервые раскрылся, то ощутил, как в доме что-то затаилось. Он недооценил силу и коварство этого чего-то, но знал, что оно здесь.

А теперь его не было.

Фишер уставился в пол. У ног лежал один из гальванометров Барретта, корпус его треснул, и из щели, как полированные кишки, торчали пружины и катушки. Его взгляд переместился на другое разбитое оборудование, валявшееся на ковре, потом на реверсор и задержался на огромной вмятине на передней панели. Нечто опустошительное поразило этот зал, оборудование и самого Барретта.

И куда же оно делось?

Он вздохнул и, упершись подошвами кроссовок в край стола, откинулся на спинку кресла. Что дальше? Он вернулся сюда, полный твердой решимости, готовый сражаться. И что же? Он не продвинулся ни на дюйм. Здесь даже нечего было делать.

Фишер прошел по всем помещениям первого этажа, задержался почти на двадцать минут в обеденном зале, глядя на тамошние разрушения — массивный стол, забитый в камин, огромную разбитую люстру на полу, перевернутые кресла, осколки фаянса и стекла, кофейник и блюдо, разбросанные вилки и ножи, засохшую пищу, кофейное пятно, желтоватые кляксы сахара и сливок. Глядя на все это, Фишер пытался вычислить, что здесь произошло. Кто из двоих был прав? Действительно ли причиной того нападения была Флоренс, как утверждал Барретт? Или нападал Дэниэл Беласко, как утверждала Флоренс?

Этого не узнать. Фишер миновал кухню и через западный выход прошел в бальный зал. Что заставило двигаться люстру? Электромагнитное излучение или мертвец?

Он зашел в гараж, в театр, в погреб, прошел вдоль бассейна, заглянул в парилку. Что напало на Барретта там? Бессмысленная энергия или Беласко?

Винный погреб. Фишер простоял там несколько минут, глядя на открытую нишу в стене. И там ничего, пустота.

Где же энергия?

Фишер поднял с пола магнитофон и поставил на стол. Отыскав шнур питания, он воткнул его в сеть и удивился, что магнитофон работает. Перемотав ленту, Фишер поставил магнитофон на воспроизведение.

«Погодите!» — громко сказал голос Барретта, потом послышалось какое-то шарканье. Фишер услышал чье-то тяжелое дыхание — его? Потом Барретт сказал: «Мисс Таннер выходит из транса. Преждевременное сокращение, вызвавшее в организме шок». Несколько мгновений тишины, и магнитофон был выключен.

Фишер отмотал ленту назад и снова включил воспроизведение. «Начинает конденсироваться телеплазменная вуаль», — проговорил голос Барретта Молчание. Фишер вспомнил туманную материю, что влажной пеленой покрыла голову и плечи Флоренс. Почему Флоренс породила физические явления? Этот вопрос все еще тревожил его. «Отдельные нити соединяются в единую пленку», — прозвучал голос Барретта. Фишер снова отмотал ленту и пустил воспроизведение. Послышалось: «Частота дыхания медиума — двести десять. Динамометр — тысяча четыреста шестьдесят. Температура...» Голос прервался от чьего-то вскрика. «Эдит», — вспомнил Фишер. Кратковременное молчание, потом голос Барретта произнес: «В воздухе чувствуется присутствие озона».

Фишер остановил ленту, перемотал ее и снова пустил магнитофон на воспроизведение. Что можно надеяться узнать, воспроизводя эти мгновения? Они не добавили ничего, лишь подтвердили Флоренс то, во что верила она, а Барретту — во что верил он. Фишер остановил катушку и включил воспроизведение. «На сеансе присутствуют доктор и миссис Лайонел Барретт, мистер Бенджамин...» Фишер остановил ленту и отмотал подальше.

Остановив ее и запустив воспроизведение, он услышал, как истерический голос — явно принадлежавший Флоренс, хотя и не слишком похожий, — выкрикнул: "Я не хочу вредить вам, но я должен! Должен!" После недолгой паузы голос, чуть ли не задыхаясь от злобы, произнес: "Предупреждаю. Убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!"

Внезапный стук. Испуганный вскрик Эдит: «Что это?» Фишер остановил ленту, отмотал назад и снова прослушал угрозу. Это был голос Дэниэла Беласко? Он прослушал его пять раз, но это ему ничего не дало. Наверное, Барретт был прав: подсознание Флоренс могло создать голос, персонажа и угрозу.

Тихо выругавшись, он снова отмотал ленту назад и прослушал тот же кусок. «Покинуть дом», — властно произнес голос Красного Облака. Было ли действительно такое существо, или это тоже часть личности Флоренс? Фишер покачал головой. Послышалось какое-то ворчание. «Нехорошо. — Голос явно принадлежал Флоренс, старавшейся говорить на низких тонах. — Здесь слишком долго. Не слушай. Не понимай. Слишком много болит внутри». Фишер не сдержал улыбки, хотя слова вызвали боль. Это было такое грубое подражание голосу индейца «Границы. Нации. Пределы. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности. — Пауза. — Не знаю».

— Дерьмо, — сказал Фишер и нажал на кнопку, чтобы остановить протяжку.

Он отмотал ленту еще больше назад и включил воспроизведение. Молчание. Потом послышался голос Барретта: «А теперь, если позволите...» — «Красное Облако ведет женщину Таннер, — перебил его заниженный голос Флоренс. — Ведет второй медиум на этой стороне. Говори с женщиной Таннер. Приведи ей другие духи».

Фишер прослушал весь сеанс: обращение Флоренс к духам и гимн, ее погружение в транс — низкие вибрирующие стоны, хриплые вздохи, беспристрастный голос Барретта, фиксирующий показания приборов, его описание материализации, раскатистый хохот, вскрик Эдит.

Дальше лента моталась беззвучно. Фишер выключил магнитофон. «Ноль»,— подумал он. Кого он дразнил, вернувшись сюда, как Дон Кихот? Какой смех.

Он встал. Нет, он не покинет дом. Пока что-нибудь не случится. Пока не начнут связываться нити. Где-то здесь таится ответ. Ладно, он снова обойдет дом. Обшарит каждый закоулок, пока не найдет хотя бы маленькое пятнышко догадки, которую ищет. Дом казался пустым, но где-то здесь жило что-то достаточно сильное, чтобы убить.

Фишер найдет его, даже если на это потребуется год.

Двинувшись через зал, он начал раскрываться. Теперь это казалось безопасным Впрочем, в этом не виделось смысла. И все же ему хотелось что-то сделать.

И только он сбросил последнюю защиту, что-то толкнуло его. Он входил в вестибюль и от неожиданного толчка чуть не упал. Покачнувшись, Фишер машинально поднял перед собой руки и приготовился к защите.

Но больше ничего не было. Фишер сердито осмотрелся. Он понимал, что должен снова раскрыться. Наконец-то появилось что-то осязаемое. Если не считать, что оно застало его врасплох. Он не посмел выставиться так же, как накануне.

Фишер стоял в нерешительности, чувствуя, как что-то витает вокруг, и ему хотелось встретиться с этим лицом к лицу, но в то же время было страшно.

Разозлившись на свою слабость, он раскрылся.

И тут же что-то схватило его за руку и потянуло к южному коридору. Фишер запнулся и остановился. Он опустил руки, которые на мгновение прикрыли солнечное сплетение. Ему пришлось приостановить раскрытие и захлопнуться, как жалкая испуганная устрица.

Он приоткрыл дверь в себя и ощутил, как нечто просачивается в него. И снова его повлекло в коридор. Словно невидимые руки вцепились ему в одежду, схватили за руки, сжали локоть. Он двинулся за этой силой, удивляясь мягкости этого существа. Это была не темная разрушительная сила, а словно невидимая незамужняя тетушка вела его на кухню, чтобы дать молока с булочкой. Фишер чуть не улыбнулся от этого чувства — да, настойчивого, требовательного, но совершенно лишенного угрозы. И чуть не вскрикнул от внезапной догадки: Флоренс! Она клялась, что ответ таится в церкви! На него нахлынул прилив радости. Флоренс помогает ему! Он распахнул тяжелые двери и вошел.

В церкви стояла гнетущая тишина. Фишер огляделся, словно ожидая увидеть Флоренс. Но ничего не увидел.

Алтарь.

Это слово вспыхнуло в голове с такой ясностью, будто кто-то произнес его вслух. Фишер быстро двинулся по проходу, поморщившись, когда перешагнул кошку, потом поваленное распятие. Он подошел к алтарю и посмотрел на раскрытую церковную книгу. На открытой странице виднелся заголовок: «РОЖДЕНИЯ». «Дэниэл Майрон Беласко, родился в 2 ч. 00 мин. 4 ноября 1903 года». Фишер ощутил холодок разочарования. Не то, это не могло быть разгадкой.

Он вздрогнул, когда страницы начали перелистываться. Потом они так замелькали, что он ощутил дуновение на лице. Но вот листание прекратилось, и, взглянув, он увидел то, что требовалось. Фишер ощутил, как его рука поднялась, и дал ей двинуться по странице. Указательный палец остановился на одной из строчек, и Фишер, наклонившись, прочел:

«Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его»[12].

Он уставился на слова. Казалось, что Флоренс стоит рядом в беспокойстве и нетерпении, но он не понимал. Слова не имели для него никакого смысла.

— Флоренс... — сказал Фишер.

От звука рвущейся бумаги за алтарем он резко поднял голову. Со стены свисал кусок обоев, открылась оштукатуренная стена.

Фишер вскрикнул, когда медальон обжег ему грудь. Засунув руку под рубашку, он сорвал его и бросил на пол. Медальон разлетелся на куски, и Фишер уставился на него в недоумении. Части сложились в клин, словно стрелка, и она как будто указывала на...

Внезапно он понял... И одновременно ощутил животный ужас. Как туземец, парализованный безумным страхом от рева приближающейся приливной волны, Фишер тупо посмотрел вверх.

И тут же на него неистово обрушилась сила, толкая назад. Он в ужасе закричал, а она повалила его на пол и обволокла давящей чернотой. Ей было невозможно противостоять. Он беспомощно лежал, а она текла в него, наполняя жилы темной заразой. «Час настал!» — торжествующе провыл голос у него в голове. И вдруг Фишер понял ответ, так же как Флоренс Таннер в свое время и Барретт, и еще он понял, что ему открыли этот ответ потому, что он сейчас умрет.

Он долго не двигался. Его глаза не моргали. Он напоминал растянувшийся на полу труп.

Потом медленно-медленно, с ничего не выражающим лицом, Фишер встал и двинулся к двери. Он открыл дверь, вышел в коридор и направился к вестибюлю. Потом открыл входную дверь и вышел на улицу. Пройдя по крыльцу, он спустился по широким ступеням на засыпанную гравием дорожку и пошел по ней. Потом, глядя прямо перед собой, подошел к пруду и шагнул в вязкий ил. Вода поднялась выше колен.

Издали как будто донесся крик. Фишер моргнул, продолжая двигаться. Что-то бросилось за ним в воду и, схватив за свитер, рвануло назад. Все тело пронизало едким жжением, и он, вскрикнув от боли, попытался войти глубже в воду. А что-то пыталось вытащить его на берег. Фишер застонал и задергался туда-сюда. Холодные руки схватили его за шею. Он с рычанием попытался вырваться. Мышцы живота свело судорогой, он согнулся пополам и упал на колени. Ледяная вода плеснула в лицо. Мотая головой, он попытался встать и снова двинулся в пруд. Руки продолжали его тянуть. Подняв голову, Фишер словно сквозь желатин увидел белое перекошенное лицо. Губы на нем шевелились, но не было слышно ни звука. Фишер потрясенно уставился перед собой. Он должен умереть. Он ясно понял это.

Так сказал ему Беласко.

19 ч. 58 мин.

Последние полчаса Фишер сидел, забившись в угол, с белым как мел лицом, стуча зубами, прижав руки к животу, минутами не моргая и глядя ничего не видящими глазами перед собой. От дрожи одеяло то и дело падало с плеч, и Эдит приходилось натягивать его снова. Фишер никак не реагировал на ее внимание. Возможно, он даже не видел ее.

Ей потребовалась целая вечность, чтобы не дать ему войти в пруд. Хотя его усилия все слабели, очевидное намерение утопиться не уходило. Как сомнамбула, он упрямо вырывался от нее. И никакие ее слова не помогали. Он ничего не говорил, обуреваемый единственной мыслью — покончить с собой. Вцепившись ему в одежду, хватая за руки и волосы, хлеща его по щекам, Эдит снова и снова препятствовала его попыткам. И когда его попытки наконец прекратились, она вся промокла и дрожала так же, как и он.

Эдит посмотрела на уровень бензина на датчике. Как только ей удалось усадить Фишера в машину, она завела мотор и включила обогреватель, и в «кадиллаке» стало тепло. Увидев, что остается еще больше половины бака, она отвернулась. Температура как будто не оказывала на Фишера никакого влияния. Его дрожь не ослабевала. Но Эдит знала, что причина не только в холоде. Она посмотрела на его дергающееся лицо и не могла удержаться от мысли: «Круг замкнулся».

И в 1970 году очередная попытка раскрыть тайну Адского дома пополнила список неудач.

Фишер судорожно дернулся и закрыл глаза. Зубы перестали стучать, дрожь прекратилась. Эдит в тревожном молчании увидела, как мало-помалу к его щекам возвращается цвет.

Через несколько минут Фишер открыл глаза и посмотрел на нее. Он с хриплым звуком глотнул и протянул к ней руку. Рука была ледяная.

— Спасибо, — прошептал он.

Эдит не могла вымолвить ни слова.

— Который час?

Посмотрев на часы, она увидела, что они стоят, и обернулась к приборному щитку.

— Начало девятого.

Фишер со слабым стоном откинулся на спинку.

— Как вы затащили меня сюда?

Выслушав ее рассказ, он спросил:

— Но зачем вы вернулись?

— Я подумала, что не надо оставлять вас одного.

— Несмотря на то, что случилось с вами раньше?

— Я хотела попытаться.

Его пальцы сжали ее руку.

— Что произошло? — спросила Эдит.

— Меня заманили в ловушку.

— Что заманило?

— Не что, а кто.

Она ждала.

— Флоренс говорила нам, — сказал Фишер, — говорила, но у меня не хватило мозгов понять.

— Понять что?

— "Б" в круге, — ответил Фишер. — Беласко. Единственный.

— Единственный? — не поняла Эдит.

— Это он все создал.

— Откуда вы это знаете?

— Он сам мне сказал. Он сказал мне, потому что я должен был умереть.

Неудивительно, что тайну не удавалось раскрыть. Ничего подобного не было в истории домов с привидениями: чтобы одна личность оказалась столь могущественной, что смогла создать иллюзию множественного присутствия; одно существо представлялось десятками других, поражая входящих в дом бесконечными физическими и психическими эффектами — используя свою силу, как некий солист, играющий на гигантском дьявольском пианино.

Двигатель был выключен. Теперь надо было доехать до города, но, сидя в темноте, потрясенная и подавленная, Эдит не могла пошевелиться, а Фишер монотонно продолжал:

— Думаю, он знал с той самой секунды, как мы вошли, что нужно сосредоточиться на Флоренс. Она была самым слабым звеном — не потому, что не обладала силой, а потому, что с такой готовностью поддавалась ему.

Когда в понедельник вечером она устроила сеанс, он, видимо, напичкал ее различными впечатлениями, высматривая, на какое она откликнется. И она «клюнула» на молодого человека — которого идентифицировала как Дэниэла Беласко.

В то же время, чтобы настроить ее против вашего мужа, Беласко заставил ее проявить способности физического медиума. Это служило многим целям. Во-первых, подтвердило верования вашего мужа. Во-вторых, явилось первым ударом по уверенности Флоренс: она считала себя психическим медиумом и, хотя убеждала себя, что такова Божья воля, это по-прежнему смущало ее. Она понимала, что тут что-то не так. Мы оба понимали.

А в-третьих, это не позволило вашему мужу привести в дом третьего экстрасенса, когда я отказался устроить для него сеанс. — Его взгляд окаменел. — Беласко поддерживал количество участников на приемлемом для него уровне.

А потом, — продолжил Фишер, — он начал нагнетать враждебность между Флоренс и вашим мужем. Беласко знал, что они расходятся в своих верованиях, он понял это подсознательно. Флоренс обижали настоятельные требования вашего мужа проводить физические проверки, его намеки — как бы вежливы они ни были — на возможность с ее стороны жульничества, пусть даже невольного. Беласко играл на этой обиде, на различии их верований, подпитывал их, потом устроил в обеденном зале полтергейст, используя силу Флоренс, но по большей части свою собственную. И снова добился множественного эффекта. Во-первых, это ослабило Флоренс, заставило ее засомневаться в своих мотивах. Во-вторых, усилило враждебность между ней и вашим мужем. В-третьих, еще больше укрепило вашего мужа в его убеждениях. А в-четвертых, ранило его и немного напугало.

— Он не испугался, — сказала Эдит, но в ее голосе не было уверенности.

— Беласко продолжал давить на Флоренс, — продолжал Фишер, не обращая внимания на ее слова. — Он опустошал ее физически и морально: укусы, нападение кошки — с одной стороны, это подтачивало ее силы, а с другой — развивало ее заблуждение насчет Дэниэла. Когда после бесед с вашим мужем ее уверенность ослабла, Беласко подсунул ей тело — и даже для пущей убедительности сымитировал явное сопротивление его обнаружению.

И так он убедил ее, что это Дэниэл Беласко вселился в дом. Да еще отвел ее во сне к пруду, дал «Дэниэлу» спасти ее и даже послал ей видение самого себя, убегающего от пруда. И тогда она отбросила сомнения. Флоренс пришла ко мне и рассказала свою версию — якобы Беласко управляет домом, манипулируя всеми прочими населяющими его призраками. Как близка была она к разгадке! Боже мой! Даже на каждом шагу попадаясь в его ловушки, она чуть не разгадала тайну. Вот почему она была так уверена — потому что все то, что она говорила, отделяла от правды лишь тонкая стенка. Если бы я помог ей, она могла бы проломить эту стенку, могла бы...

Фишер вдруг замолчал и долго смотрел в окно, после чего продолжил:

— Это было делом времени. Беласко должен был понять, что рано или поздно Флоренс найдет правильный ответ. И потому сосредоточился на ней еще сильнее, играя на ее воспоминаниях о смерти брата, и связал это с ее навязчивой идеей о Дэниэле Беласко. Скорбь о брате стала скорбью о Дэниэле, нужды брата, — Фишер сжал зубы, — стали нуждами Дэниэла.

Его лицо исказилось от злобы.

— Он окончательно укрепил ее в своем заблуждении, когда в конце концов привел ее в церковь. Допустив на то самое место, где она наверняка разгадала тайну Адского дома. Это была его последняя стратагема — показать запись в церковной книге, сделанную после рождения его сына. Беласко знал, что Флоренс поверит, так как это было именно то, чего она искала, — окончательное подтверждение. И после этого в ее уме не оставалось места сомнениям. Дэниэл Беласко должен был быть, и его душа нуждалась в помощи. Объединив факты существования своего сына с остающейся печалью после смерти брата, Беласко убедил ее.

Фишер вдруг ударил кулаком по ладони, и Эдит вздрогнула.

— А я чувствовал, что это будет за помощь. Внутренне я знал это! — Он отвернулся. — И ничего не предпринял. Позволил ей сделать то, чего не следовало делать, дал ей убить себя.

И с тех пор она пропала, — с горечью продолжил он. — И никаким образом я не мог удалить ее из дома, с моей стороны было глупо верить, что смогу. Она была... куклой в его руках, чтобы играть и мучить. — И снова в его голосе прозвучало презрение к себе. — Когда ваш муж объяснял нам свою теорию, а я сидел за столом, зная, что она одержима им, то даже не спросил себя, почему — вдруг, вопреки всякой логике — она стала такой спокойной и внимательной, так хорошо себя ведет. А потому, что это вовсе не она слушала вашего мужа, а Беласко. Он хотел услышать подробности.

— Так, значит, это он пытался сломать реверсор?

— Зачем бы ему ломать аппарат? Он знал, что реверсор не представляет для него никакой опасности.

— Но вы же сами сказали, что после того, как Лайонел пустил его в ход, дом очистился.

— Еще одна хитрость Беласко.

— Не могу поверить...

— И он все еще в этом доме, Эдит, — перебил ее Фишер, указывая на мрачное здание. — Он убил вашего мужа, убил Флоренс, чуть не убил вас и меня... — Он засмеялся холодным смехом побежденного. — Его последний жест. Даже теперь, действительно зная его тайну, мы ни черта не можем с ним сделать.

20 ч. 36 мин.

Когда они подошли к дому, Фишер отстал. Эдит обернулась к нему. Он смотрел на двери.

— В чем дело? — спросила она.

— Не знаю, смогу ли я снова сюда войти.

Поколебавшись, Эдит сказала:

— Мне нужно забрать его вещи, Бен.

Фишер не ответил.

— Вы же говорили, что, когда закроетесь, Беласко не может до вас добраться.

— На этой неделе я много чего говорил. И по большей части все оказалось неверно.

— Так мне пойти самой?

Он молчал.

— Мне пойти самой?

Подойдя к дверям, Фишер открыл правую половину и заглянул внутрь, после чего обернулся к Эдит:

— Постараюсь вернуться быстро.

Он вошел в дом и несколько минут стоял неподвижно, полный предчувствий, а когда ничего не произошло, бросился через вестибюль к лестнице. Снова атмосфера была спокойной, но на этот раз это не усмирило его страхи. Быстро поднимаясь по лестнице, Фишер гадал, где сейчас Беласко — все еще в церкви или блуждает по дому, — и надеялся, что для защиты достаточно захлопнуться. Даже в этом он не был теперь уверен. Войдя в комнату Барретта, он бросил на кровать чемоданы и открыл их.

«Что больше всего нервирует, — подумал Фишер, начиная паковать вещи, — это осознание, что Барретт ошибался. Он казался таким уверенным, и его слова представлялись такими логичными. Но что значит вся логика против факта, что он ошибался?»

Фишер быстро двигался между кроватью, шкафом и бюро, хватая одежду и прочие личные вещи и бросая их в чемоданы. «Беласко, видимо, с самого начала решил не показываться. Если никто его не увидит, никто и не подумает, что он является важной частью населенного призраками дома. А если, наоборот, увидят ряд фантастических явлений, явно не связанных между собой, то займутся их отдельными элементами, не поняв, что причиной их всех является он. Ублюдок», — подумал Фишер. Его лицо посуровело, и он со злобой стал запихивать вещи в чемоданы, чтобы закрыть крышку.

Одно оставалось непонятно: почему Беласко, проявивший такую дьявольскую изобретательность в замысле и организации убийства Флоренс и Барретта, избрал столь неэффективный способ, чтобы прикончить его, Фишера. В данных обстоятельствах послать его из дома к пруду было рискованно. А если власть Беласко безгранична, почему же он выбрал такой неподходящий способ?

И вдруг он замер, прекратив паковать чемоданы.

А что, если эта власть больше не безгранична?

Возможно ли это? В церкви он определенно был во власти Беласко. Если когда-то было время сокрушить его, то именно тогда. И все же, несмотря на это, Беласко смог лишь отправить его утопиться в пруду. Почему? Или Флоренс была права насчет него тоже? Что его собственная сила столь велика? Фишер покачал головой. Это бессмыслица. Конечно, льстит самолюбию, но неубедительно. Может быть, в детстве сила и была, но не сейчас. Более приемлема версия, что у Беласко иссякли силы после уничтожения Барретта и Флоренс.

И все же почему? С такой силой, какую он проявлял всю неделю, с чего бы ему теперь ослабеть? Неужели же сработал реверсор? А если так, Беласко бы исчез.

Так в чем же дело?

Эдит топталась на крыльце, ожидая возвращения Фишера. Накинутое на плечи одеяло не спасало от холода; все еще промокшая, она снова стала мерзнуть. Очень ли опасно сделать несколько шагов внутрь и спрятаться от холода?

В конце концов она так и поступила. Войдя, Эдит закрыла дверь и встала, глядя на лестницу.

Казалось, что они входили в этот дом в другой жизни. Понедельник казался далеким, как библейские времена. И это была одна из причин вернуться. Теперь, со смертью Лайонела, ничто уже не казалось важным.

Она задумалась о том, сколько пройдет времени, прежде чем к ней придет полное и страшное осознание его смерти. Возможно, когда она снова увидит его тело.

Эдит отогнала эту мысль. Неужели только вчера она спускалась по этой лестнице к Фишеру? Она поежилась. Она была такой легкой добычей Беласко.

Когда она осматривала Флоренс, это Беласко заглянул внутрь и заметил ее смущение. Это Беласко показал ей фотографии, заставил выпить бренди, обратил ее страхи перед лесбиянскими тенденциями в бездумное вытеснение их влечением к Фишеру. Эдит вздрогнула при этих воспоминаниях. Как она слаба, и с какой легкостью Беласко манипулировал ею.

Эдит отогнала и эти мысли. Всякая мысль о Беласко была оскорблением памяти о Лайонеле. Она уже почти жалела, что вернулась и узнала, что он заблуждался почти во всех своих словах и поступках.

Эдит поморщилась с чувством вины и упрека себе. Неужели весь его труд был ни к чему? Она ощутила злобу на Фишера за разрушение ее веры в Лайонела. Какое право он имел на это?

Прилив внезапной тоски и душевной муки побудил ее пройти через вестибюль, подняться по лестнице и направиться по коридору. У их комнаты стояли два чемодана. Эдит оглянулась и, услышав звуки из комнаты Фишера, поспешила туда.

Он вздрогнул, когда она вошла.

— Я же велел вам...

— Я знаю, что вы мне велели, — перебила Эдит, и ей пришлось сдержаться, прежде чем она заговорила вновь: — Я хочу узнать, почему вы так уверены, что мой муж заблуждался.

— Я не уверен.

Зарождающийся гнев не дал ей услышать ответа, и она было продолжила обвинения, но спохватилась:

— Что?

— Я думаю, не был ли он отчасти прав.

— Я не...

— Помните, что сказала Флоренс?

— Что?

— Она сказала: «Разве вы не видите, что мы оба можем быть правы?»

— Не понимаю.

— Я думаю, не является ли сила Беласко электромагнитным излучением, — сказал Фишер. — И не ослабла ли она от работы реверсора.

Он нахмурился.

— Но с чего бы ему дать себе ослабнуть? Это не имеет смысла. Особенно когда у него была возможность сломать реверсор.

Эдит не слушала его возражений. Стремясь восстановить осмысленность трудов Лайонела, она сказала:

— Может быть, он все-таки ослаб. Вы сказали, что он заманил вас в церковь. Если бы он был по-прежнему силен, зачем бы ему это делать? Почему бы не напасть на вас там, где вы находились?

Фишера, похоже, не убедили ее слова. Он стал шагать туда-сюда.

— Этим можно объяснить, зачем он заманил меня сюда. Если после того, как реверсор ослабил его, он израсходовал большую часть оставшейся энергии для уничтожения вашего мужа и нападения на вас... — Фишер сердито прервался. — Нет. Не складывается. Если реверсор вообще сработал, он бы рассеял всю его энергию, а не только часть.

— Может быть, у него не хватило мощности. Может быть, Беласко был настолько силен, что даже реверсор не смог полностью его уничтожить.

— Сомневаюсь, — сказал Фишер. — И по-прежнему это не объясняет, почему он вообще позволил запустить реверсор, когда мог уничтожить его еще до запуска.

— Но Лайонел верил в реверсор, — настаивала Эдит. — Если бы Беласко уничтожил его до запуска, разве это не стало бы для Лайонела признанием своей правоты?

Фишер посмотрел ей в лицо. Что-то кольнуло его внутри — пожалуй, то же возбуждающее чувство правоты, которое он ощущал, когда Флоренс излагала ему свою теорию насчет Беласко. Увидев выражение его лица, Эдит заговорила быстрее, отчаянно желая убедить его в правоте Лайонела, хотя бы частичной.

— Разве Беласко не получил бы большего удовлетворения, убив Лайонела после того, как тот запустил свой реверсор? Чтобы Лайонел, умирая, убедился в своей неправоте. Не мог ли Беласко хотеть этого?

Чувство неуклонно нарастало. Фишер пытался в уме собрать части воедино. Мог ли Беласко действительно так настроиться уничтожить Барретта, что намеренно дал ему ослабить себя? Только совершенно самовлюбленный человек мог бы...

Словно из глубины его души вырвался стон.

— Что? — в тревоге спросила Эдит.

— Эгоизм, — сказал Фишер и, не сознавая этого, ткнул пальцем в Эдит. — Себялюбие.

— Что вы хотите сказать?

— Вот почему он так поступил. Вы правы — иначе его бы это не удовлетворило. Но дать вашему мужу пустить в ход реверсор, будто бы рассеять энергию — и когда ваш муж будет на пике удовлетворения от исполнения задачи своей жизни, расправиться с ним. — Он кивнул. — Только это могло удовлетворить его себялюбие.

Ему нужно было дать Флоренс знать, что это был он один. И нужно было сказать это вашему мужу. Себялюбие. И он дал вам понять это в театре. Себялюбие. И потом мне. Себялюбие. Ему мало было заманить нас на гибель, он должен был сказать нам в последний момент, когда лишил нас сил, что это был он один. И кроме того, когда он добрался до меня, большая часть его энергии была уже исчерпана и он не смог меня уничтожить. А лишь подтолкнул меня, чтобы я сам покончил с собой.

Фишер вдруг возбудился.

— А что, если теперь он не может выйти из церкви?

— Но вы сказали, что он заставил вас прийти туда.

— А что, если не он? Что, если это она? Что, если она знала, что он попался там?

— Но зачем ей было вести вас на гибель?

Фишера как будто смутили ее слова.

— Она бы не привела меня на гибель. Зачем ей делать это? Здесь должна быть причина.

У него захватило дыхание.

— Запись в церковной книге. — Его охватило волнение, какого он не испытывал с детства. — «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». — Он безостановочно шагал взад-вперед, чувствуя себя на краю пропасти, перед ним как будто расступилась мгла и вот-вот появится истина. — «Если правый глаз твой соблазняет тебя...»

Ничего не приходило на ум, и он решил подумать о другом. Что еще произошло в церкви? Оторванный кусок обоев. Медальон — разлетевшись на части, он сложился в нечто вроде наконечника копья, указывающего на алтарь. А на алтаре лежала раскрытая книга.

— Боже! — Его голос дрожал от нетерпения. Он был так близко, так близко. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». «Себялюбие», — снова всплыло в уме. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». Себялюбие. Он замер, но его чувства воспряли от осознания: он почти у цели. Что-то тут есть, но что? «Если правый глаз твой...»

— Лента! — вскричал Фишер.

Он повернулся и кинулся к двери. Эдит бросилась следом, но, когда она выбежала на лестничную площадку, он был уже на полпути и несся вниз огромными прыжками. Эдит, как могла скорее, спустилась и побежала через вестибюль.

Фишер был уже за столом в большом зале и слушал магнитофон. Эдит невольно закусила губу, услышав голос Лайонела: «...вызвавшее в организме шок». Фишер что-то проворчал и, покачав головой, нажал на кнопку перемотки, чтобы отмотать ленту назад, а потом снова пустил воспроизведение. «Динамометр — тысяча четыреста шестьдесят», — проговорил голос Лайонела. Фишер с нетерпеливым возгласом отмотал еще назад и снова нажал на кнопку воспроизведения, «убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!» Фишер с рычанием снова отмотал назад и снова пустил воспроизведение. «Здесь слишком долго, — проговорила Флоренс, якобы голосом своего индейского проводника. — Не слушай. Не понимай. Слишком много болит внутри». Дальше последовала пауза. Фишер, сам того не сознавая, наклонился над столом и напрягся. «Границы. Нации. Крайности. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности».

Эдит вздрогнула от его дикого радостного вопля. Фишер отмотал ленту назад и снова запустил воспроизведение. «Крайности и границы. Пределы и крайности». Фишер схватил магнитофон и торжествующе поднял его над головой.

— Она знала! — вскричал он. — Она знала! Знала! — И швырнул его через зал.

Не успел магнитофон упасть на пол, а Фишер уже с криком «Ну, держись!» бежал в вестибюль.

Он пронесся через вестибюль и коридор, за ним мчалась Эдит. С воем идущего в атаку индейца он распахнул двери в церковь и ворвался внутрь.

— Беласко! — проревел Фишер. — Я снова здесь! Убей меня, если можешь! — Следом вбежала Эдит. — Мы оба здесь! Прикончи нас! Не бросай дело на половине!

Повисло тяжелое молчание, и Эдит услышала, как странно Фишер дышит.

— Давай, — пробормотал он себе под нос.

И вдруг закричал:

— Давай же, вшивый ублюдок!

Взгляд Эдит перескочил на алтарь. На мгновение она не поверила собственным ушам. Потом звук стал громче, яснее, отчетливее.

Это был звук приближающихся шагов.

Она машинально попятилась, не отрывая глаз от алтаря, и не заметила, как рука Фишера удерживает ее. Затаив дыхание, Эдит смотрела на алтарь. Звуки становились с каждой секундой громче. Пол затрясся, как будто приближался невидимый гигант.

Эдит заскулила, вырываясь от Фишера. Грохот шагов уже почти оглушал. Она попыталась зажать уши руками, но смогла поднять лишь одну руку. Вся церковь дрожала от звука шагов, которые все приближались и приближались. Эдит рванулась назад, и ее панический крик заглушили звуки грохочущих шагов великана. Все ближе, ближе. «Сейчас мы умрем», — подумала она.

— Сейчас мы умрем!

Она выкрикнула это и невольно зажмурилась, когда церковь сотряслась от взрыва.

Но от мертвенной тишины тут же открыла глаза.

Разинув рот, Эдит отпрянула назад, но Фишер удержал ее.

— Не бойтесь. — Его голос дрожал от возбуждения. — Это особый момент, Эдит. Раньше никто никогда не видел его рыла, разве что перед смертью. Приглядитесь хорошенько, Эдит. Познакомьтесь с Эмериком Беласко, Рычащим Гигантом.

Эдит с замиранием сердца посмотрела на фигуру перед собой.

Весь в черном, с широким белым лицом, обрамленным черной как смоль бородой, Беласко был огромен. Его зубы, обнажившиеся в дикой улыбке, были клыками зверя, а зеленые глаза светились дьявольским светом. Никогда в жизни Эдит не видела такого злобного лица. Поглощенная мертвенным страхом, она не понимала, почему их еще не убили.

— Скажи-ка мне кое-что, Беласко, — сказал Фишер, и Эдит не поняла, что ощутила от его наглого, оскорбительного тона — облегчение или страх. — Почему ты никогда не выходишь отсюда? Почему ты, по твоему собственному выражению, «избегаешь солнечного света»? Тебе все равно? Или лучше прятаться в тени?

Фигура двинулась к ним. Эдит быстро попятилась, но с ужасом увидела, как Фишер шагнул вперед.

— Ты ходишь неестественной походкой, Беласко, — сказал он. — Тебе тяжело двигаться, верно? — И вдруг резко, пронзительно крикнул: — Верно, Беласко?

Эдит разинула рот.

Беласко остановился. Его лицо пылало гневом, и это почему-то казалось яростью крушения.

— Посмотри на свои губы, Беласко, — все наступая, сказал Фишер. — Их свело судорогой. Посмотри на свои руки. Судорогой их прижало к бокам. Что это, Беласко? Это потому что ты жулик? — В церкви прозвенел его насмешливый гогот. — Рычащий Гигант! Ты? Не смеши меня! Ты хреновый артист! Да ты просто недомерок!

У Эдит захватило дыхание. Беласко попятился! Трясущимися руками она протерла глаза. Но это была правда. Он действительно казался меньше.

— Порочный? — сказал Фишер. Он непрестанно надвигался на Беласко с неумолимой враждебностью на лице. — Ты, смешной маленький ублюдок?

Он окаменел, когда из губ сжимающейся фигуры в черном вырвался крик. Какое-то мгновение Фишер никак на это не реагировал, но потом на его лицо вернулась издевательская улыбка.

— О нет, — сказал он и покачал головой. — Нет, ты не можешь быть таким маленьким.

Фишер снова двинулся вперед.

— Ублюдок! Это тебя так взволновало? О Беласко. Какой ты действительно малыш. Просто смешной ползучий клоп, а не призрак. Ты не был гением. Ты был психом, подонком, извращенцем, недотепой, неудачником. И в придачу ублюдком, незаконнорожденным недомерком. БЕЛАСКО! — взревел Фишер. — Твоя мать была шлюхой, потаскухой, сучкой! А ты был ублюдком, Эмерик! Маленьким, смешным высушенным ублюдком! Ты слышишь меня, порочный Эмерик? Ублюдком, ублюдком, УБЛЮДКОМ!

Эдит зажала уши, чтобы не слышать отвратительного вопля, потрясшего воздух.

Фишер вдруг остановился, звук стер с его лица ярость. Он уставился на смутную фигуру за алтарем — съежившуюся, с крысиной мордой, побитую, — и ему послышался голос Флоренс, шепчущий в голове: «Совершенная любовь изгоняет страх». И вдруг, несмотря ни на что, ему стало до боли жалко стоящую перед ним фигуру.

— Бог тебе в помощь, Беласко, — сказал Фишер.

И фигура исчезла. Еще долго слышался ее крик, как будто кто-то падал в бездонную пропасть, он медленно затихал, пока в церкви не воцарилось молчание.

Фишер прошел за алтарь и посмотрел на стену за оторванными обоями.

Он улыбнулся. Ведь она показала ему это — если бы он только догадался!

Наклонившись, Фишер надавил на стену. Со скрипом и грохотом она открылась.

Вниз уходила короткая лестница. Он обернулся к Эдит и протянул руку. Ничего не сказав, она прошла через церковь, обогнула алтарь и взяла его руку.

Они спустились вниз. Там была тяжелая дверь. Фишер толкнул ее плечом, и она открылась.

Стоя у входа, они посмотрели на мумифицированную фигуру, прямо сидевшую в большом деревянном кресле.

— Его так и не нашли, потому что он был здесь, — сказал Фишер.

Они вошли в маленькую сумрачную комнатку и подошли к креслу. Несмотря на чувство, что все закончилось, Эдит не могла удержаться от содрогания при виде темных глаз Эмерика Беласко, глядящих на них из царства смерти.

— Смотрите. — Фишер поднял кувшин.

— Что это?

— Не знаю точно, но... — Экстрасенс провел ладонями по его поверхности, и тут же пришел образ. — Беласко поставил его рядом с собой и заставил себя умереть от жажды, — сказал он Эдит. — Это было последнее деяние его воли. То есть при жизни.

Отвернувшись, чтобы не видеть мертвых глаз, Эдит взглянула вниз и вдруг наклонилась. В комнате было так темно, что она не заметила этого раньше.

— Его ноги.

Фишер ничего не сказал. Он поставил кувшин и опустился на колени рядом с трупом Беласко. Эдит увидела, как в темноте двигаются его руки, и потрясенно вскрикнула, когда Фишер встал, держа в руках ноги мертвеца.

— «Если правый глаз твой соблазняет тебя», — проговорил он. — Конечности. Видите, она давала нам ответ. — Он провел рукой по искусственной ноге. — Он так презирал свои короткие ноги, что хирургически удалил их и вместо них носил вот эти, чтобы стать выше. Почему и предпочел умереть здесь — чтобы никто не узнал. Он хотел быть или Рычащим Гигантом, или никем. Но не имел достаточных внутренних качеств, чтобы компенсировать свою коротконогость — как и свое незаконное рождение.

Фишер резко обернулся и огляделся, потом поставил протез на пол и приложил руки к стене.

— Боже мой!

— Что такое? — спросила Эдит.

— В конечном итоге он, наверное, все-таки был гением. — Фишер прошел по комнате, прикасаясь к стенам, проверяя потолок и дверь. — Последняя тайна раскрыта. Дело не в том, что его сила была столь велика, что он смог противостоять реверсору. — В тоне его слышался чуть ли не почтительный трепет. — Должно быть, он знал, еще сорок лет назад, о связи между электромагнитным излучением и жизнью после смерти.

Стены, дверь и потолок здесь обшиты свинцом.

21 ч. 12 мин.

Вдвоем они медленно спустились по лестнице; Эдит несла свой чемодан, Фишер — чемодан Барретта и его туристскую сумку.

— Как это ощущается? — спросила Эдит.

— Что?

— Быть человеком, победившим Адский дом?

— Его победил не я. Тут потребовались все мы. Эдит постаралась подавить улыбку. Она и сама это знала, но хотелось услышать от него.

— Усилия вашего мужа ослабили могущество Беласко. Усилия Флоренс привели нас к окончательному ответу. Я только отшлифовал все это, вот и все, — но даже это было бы невозможно, если бы вы не спасли мне жизнь.

Наверное, так и должно было быть. Помог рациональный склад ума вашего мужа, но одного этого было недостаточно. Помогла и одухотворенность Флоренс, но и ее одной было мало. Потребовался еще один элемент, который привнес я, — стремление встретиться с Беласко на его условиях, победить его за счет его же собственной слабости.

Фишер насмешливо хмыкнул.

— И кроме того, Беласко мог сам устроить себе погибель — думаю, и без этого не обошлось. В конце концов, он более тридцати лет ждал новых гостей. Возможно, ему так не терпелось снова проявить свою силу, что он переоценил свои возможности и совершил первые ошибки за время пребывания в этом доме.

Он остановился в дверях, и оба обернулись. И долго стояли молча. Эдит думала о возвращении в Манхэттен и жизни без Лайонела. Она не могла представить себе это, но теперь ее охватило какое-то необъяснимое спокойствие. У нее осталась его рукопись, и она позаботится о ее публикации, чтобы люди его круга поняли, чего он добился. А потом можно подумать и о себе.

Фишер огляделся и распустил щупальца подсознательных мыслей. При этом он сознательно задумался о ждущей его судьбе. Но дело было не в ней. Как бы она ни сложилась, теперь он способен встретить ее. Странно, что в этом доме, где и зародился его ужас, теперь он ощутил пробуждение уверенности в себе.

Фишер обернулся и улыбнулся Эдит.

— Ее там нет, — сказал он. — Она оставалась там, только чтобы помочь.

Они бросили на дом последний взгляд, а потом, ничего не говоря, повернулись и двинулись в туман. Фишер хмыкнул и что-то пробормотал.

— Что? — не расслышав, спросила Эдит.

— С Рождеством, — тихо повторил он.