Ад

1

Как известно, спать на земле неудобно. Еще неудобней, когда атмосфера, в которой происходит этот процесс, не дает возможности вздохнуть полной грудью. Поскольку, пропитанная пылью, гарью и сернистой едкостью, она, эта атмосфера, разъедает все твои внутренности, превращая их в одну невидимую и от того еще более болезненную язву. И эта боль просачивается в твой сон сквозь покашливание и тошноту, наполняя его переплетением жутких фантазий и выродившихся воспоминаний. А если под твою голову вместо мягкой подушки засунут еще и жесткий кофр с какими-то угловатыми телевизионными приспособлениями, то сна и подавно как такового не будет…

Я раскрыл глаза и уставился на светлое бесцветное небо, чуть набухшее красновато-тревожными отблесками. Тьмы, кстати, ночью так и не было. Разрушенный Гременец каким-то странным образом переместился в зону белых ночей. И этот географический феномен вместе с землетрясением и выходом лавы на поверхность земли нарушал всю реальность обыденного мировосприятия, наполняя его спокойствием тихого сумасшествия.

Наверное, это чувствовал не только я. Потому что при известиях про огненное месиво, заполнившее русло Сухого Каганца, паники на Юнаках почти не было. Люди, казалось, просто покорились неизбежности. По крайней мере, так можно было понять из рассказа Михая, который на своем (условно говоря — «своем») «запорожце» мотнулся на микрорайон в поисках Пригожи или Мельниченка, оставив Лианну под нашей охраной. Пригожа встретился ему первым, и не успел еще Михай возвратиться, как люди в оранжевых жилетах уже появились на берегу Каганца. Чтобы охранять и контролировать. Наверное, если проявления паники и были, то их быстро ликвидировали. Я этого не видел, потому что ощущал страшную усталость во всем теле, вынесшем за последние несколько суток столько же, сколько за месяц пребывания в Боснии. Именно поэтому я и решил удовлетворить все его требования. То есть просто отдохнуть.

На всякий случай, чтобы не попасть на глаза кому-нибудь из близкого окружения Пригожи или Мельниченка — со всеми последствиями, вытекающими из этого, — я отошел подальше и лег прямо за обочиной дороги, спрятавшись там от настороженных взглядов людей, разбредшихся вдоль огненной речки. Лялька сунула мне под голову Димкин кофр и немного посидела со мной, положив свою легонькую ладонь на мой разгоряченный лоб. Или мне это приснилось? Наверное, нет, поскольку я чувствовал, что рядом со мной находится чье-то теплое тело. Скосил глаза. И задумчивая Лианна вяло улыбнулась им навстречу.

Продираясь сквозь ломоту во всех мышцах и костях, я насколько мог резко выпрямился и сел, заскрежетав зубами. То ли от боли, то ли от растерянности. Сел, кстати сказать, очень своевременно. Потому что вверху, на дороге, появилась фигура Михая. За ним виднелся взлохмаченный Алексиевский.

Михай бросил на нас раздраженный взгляд, но сдержался и умостился рядом с Лианной, попробовав ее обнять. Та умоляюще посмотрела на него и вынырнула из-под руки парня, на неуловимое мгновение прижавшись ко мне. Наступило неловкое молчание. Только толстокожий Алексиевский громко сопел, вынимая из портфеля начатый блок «Мальборо» — где он его только раздобыл?! — и пытаясь вытянуть из него скользкую пачку своей неуклюжей лапищей.

— Отдохнул? — спросил он, засовывая хрупкий цилиндрик сигареты куда-то в необъятные пространства своей растрепанной и обожженной бородищи.

Я пожал плечами:

— А вы?..

— Если «вы» — это «я», то да. Если «вы» — это «мы», то не все. Большинство дремало по очереди. Только Димка все время носился по берегу. Нашел еще пятеро глыб, наподобие той, что мы вчера видели. Кстати, все удивительно похожи друг на друга. И все явно лезут если не против течения, то поперек. Странно все это.

— Та, первая глыба, — вмешался в разговор Михай, — подплыла к берегу и исчезла. Будто поднырнула под него.

Я хлопнул глазами:

— Фантазии Дмитрия Анатольевича иногда бывают заразны. Учтите это, мой молодой друг. Меня же больше интересует иное. Из города так и нет никаких известий?

Алексиевский махнул рукой:

— Никаких. Но теперь хоть это стало понятным. Как, впрочем, и наличие тумана. Просто он — испарение от окружающей нас лавы. Это объясняет и то, почему к нам до сих пор никто не пробился из города: расплавленная порода делает это невозможным.

— Что, со всех сторон — магма? — засомневался я.

— А выше? — кашлянул себе и Михай.

Алексиевский откинулся на спину:

— Что может быть выше — мы уже видели вчера. Сказано же, туман. Погода нелетная. А про другое… Я просто пересказываю вам то, что Пригожа с Мельниченком вдалбливают людям. Просят немного подождать, и все будет о’кей. Только вот сколько ждать-то? — вдруг задумчиво прошамкал он. — Жара вокруг. И трупов многовато.

Несмотря на то что вокруг действительно было жарко, я внезапно ощутил по-зимнему студеную волну тревоги, пронесшуюся у меня по спине. Ведь именно я, видевший много такого, чего не видел почти никто в Гременце, должен был подумать про последнее. Но вспомнил об этом разгильдяй Алексиевский.

Чтобы скрыть беспокойство, я попробовал перевести разговор в другое русло и обратился к Д. Раконову:

— Если бы отцы города смогли еще объяснить и то, чем вызвано исчезновение ночи, то все было бы совсем понятно!

— Это светосиятельный мрак идет, — вдруг встрепенулась Лианна. — Он уже рядом, — и вздохнула: — А я никогда до конца не верила в него… Так ведь поверить же страшно!

— Никто и никуда не идет, — послышалось сверху, и грязный да утомленный Дмитрий Анатольевич спустился к нам. Умостился рядом, выпрямив ноги в разбитых кроссовках и положив на них свою неизменную видеокамеру.

«Сам себя — режиссер», — мысленно хмыкнул я.

— Никто и никуда не идет, — повторил Бабий. — Скорее, ползет. Ребята, — его голос вдруг задрожал, — я почти уверен, что мы нашли новую форму жизни. Скорее всею — кремнийорганическую. О том, что таковая существует, догадывались уже давно. Но фактический материал собран только тут, — и он ласково провел рукой по видеокамере. — Все то, что я отснял, доказывает: сейчас в лаве находятся живые организмы — те глыбы, которые мы видели. Очевидно, они живут рядом с нами уже миллионы лет, находясь в недрах Земли, и лишь катастрофические обстоятельства (как у нас сейчас) позволяют им иногда появляться на поверхности. Наверное, даже вопреки их желанию — Дмитрий обвел нас немного сумасшедшим взглядом. — Вы понимаете, ребята, что это открытие — событие мирового масштаба!

— Событием мирового масштаба — по крайней мере, для нас самих — было бы внезапное нахождение возможности выбраться отсюда с наименьшим количеством потерь, — мрачно пробормотал я.

— Кремниус бабиус, — иронически добавил и Алексиевский, — так их будут теперь классифицировать. А простонародье прилепит им кликуху «бабешки». Прошу уважаемое собрание, — вдруг заорал он, — зафиксировать тот факт, что наименование свежеоткрытому феномену дал товарищ Алексиевский. И латинское, и простонародное.

— Без разницы, как их называть, — прошелестела Лианна. — Светосиятельный мрак идет. И это его предвестники.

Дмитрий махнул рукой:

— Вся эта светосиятельность — какое-то физическое явление, сопровождающее появление кремнеорганической формы жизни. Я так понимаю, что в этом плане надо рассматривать и световые эффекты, и нарушение связи, и прекращение энергоснабжения, и прочие нелады, предшествующие землетрясению. Тогда все встанет на свои места.

— Правильно, правильно, — снова вмешался Алексиевский, — не надо было Пригоже на Паламаренка наезжать. Это проклятые бабешки на город наехали. Вернее, копали под него. Впрочем, у Пригожи, может, с ними и договор был. Но тогда первооткрывателем бабешек является не Дмитрий Анатольевич, а Иван Валентинович. И это есть проблема, потому что, согласно просьбе последнего, хотя и невольно, бабешки копнули и под «химию»…

Я ощутил приступ холодной ярости. Сидим. Ухмыляемся. Гипотезы фантастические выдумываем. Ляпота… У-у-умники! Гении недогенанные! А рядом люди гибнут, задыхаются под завалами, цепенеют от потери крови, сходят с ума, взывают к кому-то, дергаются, обезумевшие, во все стороны. Вот уже действительно — «мрак светосиятельный»… Лианна хотя бы обеспокоена, а эти два переростка все играются. В песочнице фантастики и иронии. Вот где иная форма жизни, а не…

Я встал, невольно сжав кулаки.

— Ну хватит, ребята! Все это очень интересно, но при других обстоятельствах. Я так понимаю, что вы устали, а я тем временем отдохнул немного. Пойду поищу нам чего-нибудь перекусить, а вы ждите меня здесь.

— Куда же ты пойдешь? — фыркнул в мою сторону Михай. — Тебя по всему городу ищут. Интересно, что вы там с Паламаренком не поделили?

Он почесал грязную шею.

— У меня корешок есть, Айк. Так он говорит, что ты жук еще тот, — и Михай скользнул по мне многозначительным взглядом.

Ох и невзлюбил меня этот мальчишка! И я понимал из-за чего. Поэтому зла на него не держал, но выяснить кое-что было необходимо.

— Что ж ты не сказал Айку, где я нахожусь? Все проблемы разом решил бы. И его, и свои.

Михай пожал плечами:

— Пусть Айк свои проблемы сам решает. У меня других хватает, — он бросил взгляд на Лианну. — Одна из них: доказать ей, что рядом с Айком безопаснее, чем рядом с вами. Скользкие вы все какие-то… Да и стукачом Михай никогда не был.

— Не пойду, не пойду, не пойду, — затрясла вдруг головой Лианна. — Они не скользкие, они — добрые. Не пойду, не пойду, не пойду!..

— Ли, Ли, успокойся, — засуетился Михай, — я ж тебя не заставляю. Я ж тоже кое-кому благодарен за то, что этот кое-кто тебя спас. Но нельзя же теперь за ним, как собачонка, бегать.

— Меня, кстати, Романом зовут, — мрачно сообщил я, наблюдая за ними.

— Я знаю, — не менее мрачно ответил Михай, не глядя в мою сторону.

А я тоже знал. Знал, что байкорокер сдаст меня при первой же подвернувшейся возможности. До этого времени его сдерживала лишь Лианна да личный «металлический» гонор. Но долго так продолжаться не могло, и поэтому сия проблема требовала безотлагательного рассмотрения.

«Господи, — подумал я, — есть ли в этой круговерти хотя бы один человек, с которым можно было бы серьезно поговорить и который поверил бы мне безоговорочно?»

— Чего расселись? — послышалось от дороги.

Мы все повернули головы к Ляльке, махавшей нам оттуда руками.

— У нас тут Переяславская рада намечается. Сам господин Пригожа прибыли. Вместе, кстати, с Мирошником. Это я особо для тебя, Дмитрий, подчеркиваю. Пошли творить, если действительно не хочешь, чтобы нас с работы выгнали.

Несмотря на свое скорое вхождение в пантеон великих первооткрывателей, остаться без работы Дмитрию Анатольевичу явно не светило. Поэтому он вздохнул, провел рукой по вспотевшему лбу, оставляя на нем продолговатую сероватую полосу, и нехотя поднялся на ноги.

— Надо, наверно, начальству про кремнийорганику доложить. Может, придумают, как хотя бы один экземпляр отловить, — произнес он в пространство.

— Тогда вас с работы, может, и не выгонят, но на больничный отправят точно, — злорадно бросил я.

Бабий снова вздохнул и, не обращая на меня внимания, полез наверх. Я осторожно тронулся следом за ним. Внизу завозился Алексиевский. Лианна тоже было встрепенулась, но Михай придержал ее за руку, начав что-то шептать на ухо.

Впереди выблескивало вязкое пламя, ворочаясь в узком для него русле Сухого Каганца и отбрасывая хмурые отблески на лица людей, копошащихся возле речки на почтительном, впрочем, расстоянии от берега. Их оранжевые жилеты казались огромными искрами, и становилось немного страшно за человеческие фигуры, по шею вгоревшие в них. Ближе всех к лавовому потоку находился Пригожа, собравший вокруг себя нескольких «жилетов». Один из них что-то рассказывал Ивану, широко расставляя руки, а задумчивый Мирошник незрячим взглядом уставился на огонь.

Лялька уже подходила к нему. Бабий с Алексиевским опередили меня, а я понемногу замедлял шаг и в конце концов остановился на почтительном расстоянии от почтенных лиц, которые могли узнать меня. Рядом, чуть закашлявшись, замерла Лианна, а хмурый рокер топтался позади.

— Михай, — позвал я его, — сделай доброе дело. Подойди к Ларисе Леонидовне и тихонечко скажи ей, чтобы она предложила Пригоже найти людей для сбора трупов. Конечно, если он этого до сих пор не сделал. Пусть огородят участок на берегу Каганца, подальше от посторонних глаз, и сносят их туда. Если помощь из города еще задержится, придется использовать речку как крематорий. Топлива в ней много.

Михай нерешительно тронулся вперед, временами бросая косые взгляды через плечо на нас с Лианной. Понял, что если начнутся болячки, то ему будет не до ревности. Молодец!

— И пусть направление ветра определят! Чтобы, не дай бог, он стой площадки на Юнаки не дул, — крикнул я ему вслед. Парень кивнул головой и ускорил шаг.

Мое внимание от него отвлекло появление знакомого, хотя и помятого, «мерса», из которого вяло выкатился господин Мороз. Он три раза смачно чихнул (надо же было в такой жаре простудиться!), достал огромный платок и, на ходу вытирая им нос, пошел к Пригоже. Дорогой моему сердцу Юрка Гемонович, присев на корточки, что-то делал с дверцей машины. Неожиданно он поднял голову, скользнул глазами по нам с Лианной и снова завозился возле автомобиля. Лишь через несколько секунд он изумленно замер. А я изо всех сил, но так, чтобы не привлекать к себе особого внимания, метнулся к нему. Девушка Лианна двинула за мной, словно ниточка за иголочкой. Ох, горе мое!

Единственное мое преимущество было в наглости. Поэтому, выпрямив указательный палец в кармане курточки так, чтобы Гемонович конкретно видел, что там что-то топорщится, я иронически выдохнул:

— Привет, Юрок! Привет, старый дружище!

Тот некоторое время молча переводил взгляд с моего лица на лицо Лианны и наоборот, оценивая ситуацию. В его кулаке была зажата большая отвертка. В конце концов он хрипло отозвался:

— Привет!

Я, не вынимая своей руки из кармана, указал подбородком на его руку:

— Отвертку положи на землю. Только осторожно, осторожно, — и многозначительно пошевелил выпрямленным пальцем.

Трюк, конечно, старый и банальный, но сейчас он сработал. Поскольку Юрок знал меня. Впрочем, как и я его. Поэтому мне было понятно, что долго блефовать явно не удастся. Гегемон был человеком умным и опасным. Опасным не ситуативно, как Айк, а на полном серьезе. За это я его уважал. Хотя и не любил.

Ударив отвертку ногой, которая, словно маленькая ракета, полетела в сторону, я проводил ее задумчивым взглядом. Гемонович так же задумчиво посмотрел ей вслед.

— Садись, — сказал я.

— Чего? — не понял Гегемон.

— Садись, говорю. Не ставить же тебя лицом к машине, как в дешевых боевиках. Люди вокруг. И ноги, ноги пошире раскинь, а руки — на бедра, — добавил я, наблюдая за тем, как он умащивается на земле, прислоняясь спиной к запыленному боку «мерса». Мне не нравилось, что он нашел точку опоры, но в этой ситуации ничего другого сделать не мог. Все должно было выглядеть естественно: устал человек, отдыхает, разговаривает с друзьями, присевшими напротив него.

— Чего катаетесь? — спросил я Юрку.

Тот пожал плечами:

— Приказ Пригоже от Мельниченка привезли: дать людей для разборки завалов. Ну, а заодно и Мороз свое личное предложение хочет сделать: начать сбор продуктов из разрушенных магазинов, чтобы продуктовый склад где-нибудь соорудить. Чтоб, значит, людей кормить начать.

— Кормить или торговать?..

Гемонович криво улыбнулся:

— Соображаешь!.. Сначала — кормить, потом — торговать, потому что кто знает, сколько мы здесь торчать будем.

— Что, из города ничего не слышно?

— Совершенно. Такое ощущение, что мы на Юнаках полностью блокированы.

Я покрутил головой, словно петлю на ней почувствовал.

— Слушай, а чего это Мороз со своим предложением к Мельниченку не подкатил? Ведь, кажется, тот здесь командует.

— Кто здесь командует, сам черт не разберет. А предложение свое Мороз Пригоже давать и не будет. Он его для Мирошника приберег.

— Тю! — изумился я. — А этот здесь к чему?

Гемонович коротко хохотнул:

— Ты, Ромка, всегда наивняком был. Во-первых, Пригожа без Мирошника — никто. А во-вторых, политикам — политиково, а братанам, сам понимаешь… Им бабки делать надо.

Я вспомнил о подслушанном разговоре по дороге с нефтеперерабатывающего и о том, как Мирошник с завистливыми нотками в голосе заметил, что Морозу одинаково, где торговать. Да, кажется, Юрка прав.

А тот вдруг иронически оскалился:

— Слушай, Ромка, а на хрена ты Паламаренка замочил? Мне казалось, что ты к нему неплохо относишься.

Я понял, что Гемонович начинает иметь большие сомнения относительно наличия у меня оружия. Надо было срочно прекращать болтовню.

— Юрочка, родной ты мой, ты же прекрасно знаешь, что я здесь ни к чему. И еще кое-кто про это распрекрасно знает. А того сукиного сына, который это сделал, я обязательно вычислю. Ты же мне веришь?

Гемонович серьезно — очень серьезно — взглянул на меня.

— Верю. К сожалению. «К сожалению» потому, что не завидую этому человечку.

— Это точно. А тебя я замочил бы еще с большим удовольствием, но дама рядом, — я бросил взгляд на Лианну, которая все время, съежившись, сидела у меня за спиной. — Что же мне с тобой, Юра, делать? Лучше бы ты нас не заметил.

Вдали Пригожа раздраженно размахивал руками, а Мороз с Мирошником, не обращая на него внимания, о чем-то разговаривали между собою. К этой троице подтягивались «оранжевые жилеты».

— Итак, это будет выглядеть следующим образом, — в конце концов произнес я. — Сейчас ты тихонечко позволяешь нам сесть в машину, и мы, тоже тихонечко, едем отсюда. Поднимешь шум — уедем как можно дальше, и твоему боссу придется долго искать свой «мерс». Будешь вести себя хорошо, мы доедем вот дотуда, — я указал на разболтанный ряд особняков, начинающийся метров за двести, — и оставим машину там. Подойдешь — заберешь. Ну, что? Нормальный план?

Юрка молча пожал плечами.

— Анюта, — спросил я Лианну, — машину вести сможешь?

Она бросила на меня какой-то бессмысленный взгляд, однако утвердительно кивнула головой:

— Смогу.

— Ну, айда, девочка, — произнес я, наблюдая за тем, как она устраивается за рулем «мерса».

Вдруг Лианна замерла, обеспокоенно осматриваясь по сторонам. Я тоже ощупал взглядом окружающую среду. Будто все было спокойно. Но Лианну явно что-то обеспокоило. Впрочем, выяснять — что — было некогда. Тем более, что машина уже начала разворачиваться по растрескавшейся дороге. Я вскочил в нее, садясь рядом с девушкой. Гемонович стоял возле обочины, преисполненный уверенности и иронии. Сильная натура.

Но вдруг и он обеспокоенно начал оглядываться по сторонам. И в этот момент я тоже крутнулся на сиденье, ощущая волну неосознанной тревоги, заплескавшейся где-то в глубине мозга. Заметил, как Лианна так сжала руль, что у нее побелели костяшки пальцев, но мое внимание уже переключилось на иное. От группы людей, окруживших Пригожу, отделилась обозленная фигурка и бросилась в нашем направлении, что-то крича и размахивая руками.

— Вот идиот! — заскрежетал я зубами, наблюдая за тем, как Михай поднимает шум, подумав, наверное, что у него крадут невесту.

Народ вокруг Пригожи встрепенулся. Некоторые фигуры, до того безразлично болтающиеся по берегу, настороженно замерли. Даже Мороз с Мирошником, увлеченные своим разговором, приподняли наклоненные одна к одной головы. Относительное спокойствие было явно нарушено. Но неожиданно толпа бросилась врассыпную, замедленно набирая скорость. Было заметно, что люди побежали не за нашим «мерсом», а просто бросились наутек от чего-то, что испугало их до безумия. Впрочем, кое-кто бежал и в нашем направлении. Впереди выделялась фигура Мороза с искривленным от ужаса лицом. Мне даже показалось, что я увидел мутную струйку слюны, сочащейся из его разинутого рта.

Гемонович вдруг снова опустился на землю, вцепившись в нее обеими руками, словно боялся, что сейчас она перевернется, опрокидывая его в огненную пропасть. Челюсти его были крепко сжаты.

Волна тревоги, которая плескалась внутри меня, превратилась в цунами ужаса. «Мерс» завизжал тормозами, и я больно ударился о лобовое стекло в то время, как Лианна уже сжимала меня в своих объятиях и горячо дышала в ухо:

— Спаси меня, спаси! Ты чувствуешь? Он же рядом, рядом, ря-я-я-ядом!

Она кричала, тряслась всем телом, и я не мог стряхнуть ее с себя, для того чтобы выскочить из машины и побежать куда-то за край света от огромного пещерного ужаса, надвигающегося на нас всей своей изуродованной бесконечностью.

В конце концов я все-таки выскочил из машины, потащив Лианну за собой как обрывок почти одноименного растения, опутавшего меня. На какое-то мгновение замер, почувствовав под ногами мелкую вибрацию грунта. И микроскопической частицей мозга, последним, наверное, нейроном, куда еще не просочилась вязкая, скользкая жуть, попытался понять: что же происходит? А ноги уже сами несли меня куда-то в сторону, и ничто не могло их остановить.

Мороз вдруг по-звериному завыл, падая на колени и задирая лицо к бельму неба. Скрюченные пальцы рванули грязную белую рубашку, и на мгновение я снова увидел на его плече полустертую татуировку в виде трех орнаментальных шестерок. А потом земля под ним треснула с влажным всхлипом, чуть вздыбилась, выбрасывая гейзер пламени, и вместе с кусками лавы и обломками камней внезапно превратилась в небольшую пропасть, в которой забарахтался сгусток воплей, горелых мускулов и перемолотых костей.

Вдруг стало очень тихо. Ужас схлынул, оставляя после себя наполненную болью внутреннюю пустоту, в которой исчезал выродившийся отзвук морозовского крика. Все вокруг замерло, наблюдая за тем, как на том месте, где только что стоял человек, возникает небольшое озерцо расплавленной лавы, соединенное с Сухим Каганцом огненным, медленно расширяющимся ручьем. А с раскаленного дна этого озерца на поверхность медленно выныривала тусклая глыба, напоминающая собой безобразную голову существа, покрытого каменной чешуей.

2

— Самохвал, под суд пойдешь! Вернись немедленно! — звенел до сих пор всегда спокойный на людях голос Пригожи.

Мирошник схватил было чернявого мужика в оранжевом жилете за плечо, но, увидев его лицо, разве что не отшатнулся. Потому что тот пронзил его таким разъяренно-раскаленным взглядом, что даже лава в ручье, вязко сплывающем в Каганец, показалась мне холодной дряблой струей.

— Отпусти, паскуда! — зашипел он. — Не видишь, что вокруг творится? Где твои спасательные отряды из города? Где?! Даже связи нет. Может, и самого Гременца уже нет давно, а ты все мне педали разводишь! Пусть я под суд пойду! Пусть! Но — потом. А ты уже сейчас иди ко всем чертям! Да и вообще, чего это вы мной командуете? Кто вы мне такие?.. Торгаши хреновы! А туда же: суд, суд!..

Я заметил, что еще несколько человек неуверенно, но одобрительно закивали головами в ответ на эту истерическую тираду.

После страшной гибели Мороза Пригоже и Мирошнику становилось все трудней управлять своими людьми. И, с одной стороны, это было неплохо, поскольку отвлекало их внимание от меня.

А тогда, когда в воздухе еще стоял запах горелого мяса, перемешанный с сернистыми испарениями, я, стоя рядом с Лианной возле заглохшего «мерседеса», понял одну вещь. А именно то, что больше не буду ни от кого прятаться и не стану бегать ни по каким закоулкам этого взорванного мира. Потому что если во время такой моей беготни что-то случится с той же Лялькой, то я себе этого никогда не прощу. Дмитрий Анатольевич, углубленный в свои околонаучные поиски, ей не защитник. Его самого защищать надо.

А может, и не надо… Потому что мужик по фамилии Самохвал, сбросив Мирошникову руку с плеча, указал пальцем на Бабия:

— Вот парень говорит, что это — звери какие-то, — и он перевел взгляд на лавовое озерцо, посреди расплавленного камня которого замерла уродливая голова бабешки. — Сколько их здесь под нами?! — Он топнул ногой, и голос его сорвался на крик. — Может, сейчас прямо подо мной еще одна вынырнет. А потом — еще одна, вот под ним, — он ткнул пальцем в меня, — а потом — еще, еще, еще…

Самохвал вдруг всхлипнул, развернулся и, сгорбившись, побрел в направлении Юнаков.

— Идиот! — вполголоса произнес Пригожа, бросив уничтожающий взгляд на Дмитрия.

И я был с ним абсолютно согласен. Даже Лялька, как мне показалось, немного отодвинулась от Бабия. Потому что это был тот случай, когда теория не только отрицательно влияет на практику, но и чревата пагубными последствиями. Ну кто заставлял Дмитрия Анатольевича нести свои идеи в массы?! Тем более в перепуганные массы. Вот, даже Гемонович, на что уже выдержанный жулик, а как он прыгнул в «мерседес»!.. Только пыль за машиной взвилась. Впрочем, в бегстве Гегемона мне что-то не понравилось. Может, выражение его лица? Возбужденное, обеспокоенное, но вместе с тем какое-то радостное. И это после гибели человека, на которого он работал! А может, и больше — сотрудничал.

Кроме того, я был уверен, что раньше мою шутку с дулей в кармане вместо пистолета Гемонович ни когда бы мне не простил. А сейчас он, вскакивая за руль и оставляя нас с Лианной тет-а-тет с Пригожей и Мирошником, совершенно не обратил внимания на мою полную разоруженность.

Впрочем, тем сейчас было не до нас. На корабле явно зрел бунт, и в воздухе пахло порохом. Что рядом с лавовыми потоками особенно опасно.

А фигура Самохвала уже уменьшалась вдали. Его больше никто не задерживал. Даже тогда, когда еще несколько человек потянулись за ним следом.

— Идиот, — повторил Пригожа, оглядываясь по сторонам. Раздраженно передернул плечами и уставился на меня.

— Виталий, — позвал он Мирошника, — а с этим что делать будем?

Мирошник, играя желваками, раздраженно махнул рукой:

— Ну его к черту! Никуда он не денется. Пусть только в поле зрения находится. И без выкрутасов, — погрозил он мне кулаком.

Я мысленно поблагодарил Ляльку, которая минут пятнадцать «работала» с Пригожей и Мирошником, пока мы с Лианной находились в плотном окружении «оранжевых жилетов».

— А ты, подруга, головой за него отвечаешь, — обернулся в это время Мирошник к Ляльке, — раз поручилась за него, то и…

— Лучше я за него отвечу. Ох и отвечу!..

Михай тряхнул своими длинными патлами и скользнул по мне взглядом. Будто лезвием по коже. Хулига-а-ан!

У Мирошника же взгляд был немного задумчивый, когда он смотрел на парня и после короткой паузы одобрительно кивал головой.

— Отлично! Поможешь Ларисе Леонидовне. У нее работы много… А иди-ка сюда, орел…

И они отошли немного в сторону, о чем-то живо переговариваясь. Впрочем, заметно было, что в конце разговора Михай почему-то помрачнел. А бубнение Мирошника приобрело менторские нотки.

— Не бойся, — прижалась ко мне Лианна, — я тебя от него защищу.

«Защитничек нашелся: спаниель несчастный», — перефразировал я, вспомнив мультик про Простоквашино. Но благодарно полуобнял девушку одной рукой. Лариса Леонидовна готова была испепелить меня взглядом, и лишь обстоятельства не давали ей возможности этого сделать: огня вокруг и так было много. Искрой больше, искрой меньше — разницы почти никакой.

Вдруг я заметил, что Алексиевский, втянув голову в плечи, двинулся за мужиками, с отрешенностью автоматов бредущих к Юнакам. Знаменитейший обшарпанный портфель безжизненно болтался в его руке.

— Сергей, — позвал я, — тебя-то куда черти понесли?

Алексиевский обернулся, вяло улыбаясь, и, поколебавшись, подошел ко мне.

— А чего здесь торчать? — спросил он неизвестно кого, старательно отводя глаза в сторону. — Надо же посмотреть, что в городе делается.

Я отметил, что городом уже называются только Юнаки. Географическое пространство катастрофически съеживалось в нашем сознании.

— Там сейчас интереснее…

— …и безопаснее, — насмешливо закончил я за него фразу.

Алексиевский внезапно вспыхнул:

— Да пошел ты!.. Я — человек свободный: куда хочу, туда и хожу. О чем хочу, о том и пишу. Это ты у нас как не под каблуком, так под арестом. Вот и оставайся здесь с Бабиевыми да со своими, — он посмотрел на Лианну, — бабешками. Может, вспомнишь, что с Паламаренком случилось!

И Алексиевский трусцой побежал догонять оранжевых дезертиров. Я даже разозлиться не успел. Да и времени не было. Потому что, разрывая клубы едкого тумана, которого вокруг становилось явно больше, из него вынырнул знакомый уже мне помятый автобус. Резко остановился, как-то испуганно взвизгнув тормозами, и из него выскочило пять ребят в камуфляжной форме.

— Иван Валентинович, — подбежал один из них к Пригоже, — Григорий Артемович приказали дать ему десять человек. У нас людей не хватает.

Пригожа открыл было рот, но впереди его уже стоял Мирошник, который, увидев автобус, бросил разговаривать с немного растерянным Михаем.

— А у нас что, хватает? Хватает? — как-то по-базарному зачастил он. И мне почему-то на мгновение вспомнился погибший Мороз. Наверное, дух его еще суетился рядышком. — И, вообще, чего это Мельниченко нам указания указывает? — не останавливался Мирошник. — Кто он такой? Пусть лучше своими делами занимается, а в чужие не лезет!

Мужчина утомленно потер лоб:

— Товарищи, вы между собой разберитесь. А у меня — приказ. И, по большому счету, — кашлянул он, — чужих дел в нашем положении не существует.

— Прекратите! — вдруг по-бабьи тоненько взвизгнул Пригожа. — Прекратите, — уже спокойнее повторил он. — Виталий, возьми десять человек, съемочную группу и поехали к Мельниченку. На месте и разберемся.

— А этих? — мрачно кивнул на нас с Лианной Мирошник.

— Оставь здесь. Хотя, — Пригожа на мгновение задумался, — нет. Давай-ка возьмем их с собой.

И они с Мирошником как-то двусмысленно посмотрели друг на друга.

Эта двусмысленность мерещилась мне и в их позах, когда они, трясясь на порванных автобусных сиденьях, о чем-то тихо разговаривали впереди меня. Лианна, которую Михай грубо посадил рядом с собой, молчала сзади. И я затылком ощущал два уже недвусмысленных взгляда: растерянный — ее, и злобный — Михая. Или мне это тоже мерещилось? Что-то надо было делать с растревоженным воображением, и я посмотрел на Ляльку, которая, по своей привычке закусив губу, замерла рядом со мной. Дмитрий сквозь грязное стекло внимательно изучал окрестные пейзажи, сев через проход.

— Спасибо за то, что не испугалась приземлиться рядом с преступником.

Лариса, не глядя на меня, прищурила глаза:

— Если ты имеешь в виду Паламаренка, то тебе нужно знать, что мы, — она подчеркнула это «мы», — верим тебе, а не обстоятельствам. А что касается иного, — Лялька повернулась ко мне, — то ты и действительно — преступник… Какого черта девчонку охмуряешь? — и она тряхнула своими рыжеватыми волосами в направления Лианны.

Я посмотрел в окно, за которым в развалинах ковырялись одинокие фигуры:

— Лариса Леонидовна, мне кажется, что вы ревнуете.

— Я?! — как-то чересчур громко фыркнула Лялька. — Глупости! Мне девчонку жаль, она и так настрадалась, бедняга. И что у нее впереди — неизвестно.

— Что нас всех ждет впереди — тоже неизвестно, — медленно произнес я. — Мороз, наверное, также какие-то планы строил… А девчонка — слабенькая. Ей опора нужна.

— Опора?! — только что не расхохоталась Лялька. — Из тебя?! Да из тебя даже корявых костылей не выйдет. Поскольку имеете талант, Роман Ефимович, влезать во всякие неприятности, а потом других за собой туда тащить. Тоже мне, опора!.. Да я лучше безо всего по трясине гулять пойду, чем с тобой по проспекту.

— Если уж я такой лох и костыль ненадежный, — едва сдержался я, — то что ж ты сама девчонку не поддержишь? Ты же добрая, черт его возьми! Мыслишь нерационально, душевно, так сказать…

— Я не нянька, — отрубила Лариса.

— Ну? — притворно удивился я. — А для Дмитрия Анатольевича ты тоже не нянька?

Лариса Леонидовна хотела что-то ответить, но не успела. Нашу небольшую ссору («Это уже становится средством общения», — печально констатировал я) прервал хриплый звук автомобильной сирены. Наш водитель, обтянутый камуфляжной формой, изо всех сил сигналил, предельно замедлив и так небольшую скорость машины. Все автобусное братство высунулось наружу через разбитые оконные стекла. Зрелище впереди и в самом деле было не для слабонервных.

Группа человек в пятьдесят, в основном молодых и каких-то измученных, как показалось мне издали, людей, брела в направлении Сухого Каганца. Шли они немного вприпрыжку, неосознанно стараясь попасть в такт однообразных восклицаний трех вожаков, топающих впереди. Один из них, патлатый долговязый парень, нес в руках небольшой, связанный из каких-то палок крест. И вдобавок нес он его вверх тормашками. Неподвижные глаза его блестели, а лицо имело глуповатое выражение. У меня создалось впечатление, что обкуренным он был до невозможности. Впрочем, издали я мог и ошибаться.

Второй была взлохмаченная пацанка в разорванных джинсах и с обнаженным торсом. Ее небольшие грязные груди вздрагивали, когда она вздергивала руку с откупоренной бутылкой красного вина и, задыхаясь, стонала, словно во время оргазма! Успевая, впрочем, повторять между своими влажными всхлипами: «Солнце зла — ох! ах! — бьет из-за стен-м-м-м! — ты наш бог — ох! ах! — ты наш хре-е-ен…» Все это сопровождалось недвусмысленными, напоминающими какой-то африканский танец, движениями нижней части тела и бамканьем долговязого крестом о какую-то погнутую жестянку: «Бам! бам! бум! бум-м-м-м!»

«Хей-хей-хей!» — дирижировал руками третий, тучный, лицо которого скрывала уже знакомая мне и прекрасно исполненная маска зловещего идола. Видел я ее недавно — или уже очень давно? — на фотографиях Алексиевского, сделанных на ночном сборище провинциальных сатанистов. «Явление магистра встревоженному народу», — мелькнуло у меня.

А «маска» неожиданно подняла руки над головой, сложив их крестом, и в уши больно вонзилась внезапная тишина. Даже странно было наблюдать за тем, как расторможенная толпа может подчиняться своему вожаку. Или, может, оскаленному символу, натянутому им себе на голову? Размышлять над этим было некогда, потому что наша команда следом за Мирошником и Пригожей посыпалась из автобуса. Только Лианна и водитель оставались на своих местах, растерянно вглядываясь в толпу сквозь разбитые оконные стекла.

— Братаны, вот и настало то, о чем долбил наш магистр! — завопила «маска» очень знакомым мне голосом. — Наш великий магистр! Великий в натуре, я отвечаю за это! Потому что даже тот, кто думал, что все это лажа, может убедиться в обратном, после того как князь глубин и светосиятельной тьмы забрал великого к себе. Но дух магистра всегда рядом с нами и прокладывает нам путь к спасению! Путь к царству обалденной свободы!

Вот это да! Я даже как-то растерялся, сообразив, что «маска» выполняла роль преемника прежнего авторитета. А где же тот?.. Неужели…

И почти сразу же «маска», чье настоящее имя я уже знал, подтвердила мою догадку.

— Его знал весь город, братаны… Знал и уважал, потому что иначе не избрал бы магистра в свой Совет, — голосил Айк, прилично, наверное, вспотев под своей личиной. Мне показалось, что обращается он уже не к толпе, а к Пригоже и Мирошнику, которые изумленно переглядывались между собой. — У магистра был талант к власти, но пользовался он им не фуфлово, чтобы не навредить тем, кто не постиг еще всей благодати солнцесиятельного люцифера. И, наверно, лишь его кликуха — Мороз — не позволяла ему раньше времени расплавиться от великого адского огня, испепеляющего его изнутри и в конце концов, спалившего его снаружи, оставив нам вязкую и грозную лаву непокоренного духа. Идем к нему, братва! Там мы найдем путь к спасению! Он укажет его нам.

«Хей-хей-хей!» — снова завибрировало безумное сборище, и какие-то быстроглазые юнцы начали сновать в нем, тыкая что-то в руки наиболее «хейкнутых».

А мне вспомнился позавчерашний день и Людмила Мирошник в белом балахоне, которая почти такими же дилетантскими — но словами же! — пела хвалебную оду чему-то совершенно противоположному.

«Господи, — подумал я, — в чем же разница между тобой и врагом твоим, если люди идут к вам с одними и теми же лозунгами? Лишь по-разному изложенными. Или, может, Слово, прозвучавшее в те, самые давние, времена еще не могло вас различить? И эта одинаковость до сих пор отражается во всех наших поступках, сущность которых мы прикрываем словесным поносом и ковыряемся в нем со всей силой своей языковой извращенности? Впрочем, — попытался я остановить самого себя, — Людмила не говорила про Бога. Она говорила про творца, мастера по изготовлению линз. Эдакого всемирного инженера-оптика… Хотя это снова те же самые слова, названия, термины с формулировками…»

Но какими терминами объяснить то, что слух о гибели Мороза уже дошел до Юнаков, я не мог сообразить. Почему-то вспомнились гибкие движения Гемоновича, когда он, не обращая внимания на нас с Лианной, садился в машину.

Между тем Мирошник внезапно что-то сердито произнес, словно сплюнул, и схватил за плечо коротко стриженного юнца, отошедшего от бесполой парочки с огненно-красными волосами. Тот не ожидал этого, и из руки его выпала небольшая самокрутка. Только сейчас я заметил, что кое-кто в толпе с наслаждением попыхивает ими, иногда передавая окурки по кругу. Кроме того, по кругу ходили и бутылки, содержимым которых была совсем не «кока-кола».

Юнец крутнулся на месте и вдруг отвесил Мирошнику увесистую оплеуху, что явно было совсем лишним. Поскольку директор «Рандеву» вцепился обеими руками в джинсовую куртку парня и завопил:

— Иван! Они же обкурены! Они же пьяные, сукины дети! Только этого нам еще не хватало. Прикажи их разогнать, а то все плохо кончится!

Пригожа неуверенно затоптался на месте, теряя время, и Мирошник, люто взглянув на него, сам заорал к «оранжевым жилетам»:

— Ребята! Гоните их к черту! А кто будет сопротивляться — в бараний рог согните: некогда церемонии разводить!

Юнец снова крутнулся и таки вырвался из рук Мирошника. Еще один, выпрыгнув из толпы, поддел телевизионщика под зад. Двое «оранжевых жилетов» пытались схватить полуобнаженную девицу, стоящую во главе толпы, а та проскальзывала между ними и тыкала им под нос дулю. Еще в нескольких местах началась потасовка. «Оранжевые жилеты» и люди в камуфляжах смешались, оттирая толпу от автобуса. Поднялся шум. Пыль и одинокие клочья дыма стлались над землей. В Каганце клокотала лава. Толпа начала смыкать свое полукольцо вокруг автобуса. Только сейчас до меня дошло, что у Айка людей намного больше, чем у Пригожи.

Очевидно, это дошло и до него, потому что он вдруг исчез из моего поля зрения и возник уже на крыше автобуса, на которой, кстати, уже давно сидел Дмитрий, азартно водя своей камерой из стороны в сторону. Я отыскал глазами Ляльку: она что-то разъяренно доказывала Мирошнику, а тот, ухватив ее за запястье одной рукой, кулачищем другой чуть не тыкал ей прямо в лицо. Я было дернулся к ним, но меня остановил крик Пригожи, раздавшийся с крыши автобуса:

— Прекратите! Ребята, прекратите, я вам говорю!

В его голосе проскальзывали какие-то плаксивые нотки, словно у малыша, которому родители не дают поступить по его хотению-разумению. Или так искажало звуки неуловимое скрежетание, начавшее, как мне показалось, усиливаться со всех сторон? Я заметил, что Лианна с перекошенным лицом выскочила из автобуса и замерла на месте.

Во внезапно наступившей тишине как-то по-особому громко прозвучал Лялькин голос:

— Да пошел ты!.. Я тебе что — рабочая скотина? Тоже мне, пастух с ковбойской родословной нашелся!

— Прекратите, прекратите! — заклинило наверху Пригожу. — Виталий Владимирович, ну что ты к людям пристал? Пусть идут, куда хотят. Они же ребята умные: в горячую лаву не станут прыгать. А впереди, между прочим, только она. Так что успокойтесь и подумайте сами, что делать: то ли в пекло лезть, то ли с нами идти Юнакам помогать. Спасать тех…

— А нас кто спасет? — послышался очень знакомый мне хриплый бас.

Алексиевский, взявшийся неведомо откуда, выпрыгнул из толпы.

— Кто, говорю, нас спасет, Ванюшка? — неожиданно почти закричал он. — Не знаешь? Не знаешь, — сам себе ответил Д. Раконов. — Где помощь из города? Не знаешь? Не знаешь… Так какого ж ты черта!.. Пусть каждый сам спасается, — как может. Свобода, хлопцы, свобода! — завопил он, оборачиваясь к толпе и вздымая свои грязные руки.

В одной руке у него был зажат обшарпанный портфель, а в другой — откупоренная бутылка водки. Только сейчас я понял, что Алексиевский уже пьян, как ежик. И когда успел?..

Толпа, в которой заплесневелыми пятнами покачивались полусумасшедшие лица, одобрительно загудела, а «маска» Айк подпрыгнул на месте:

— Точно, братан — свобода! И если канать в город, то только для того, чтобы еще себе людишек подсобирать. Пусть все догонят: где свобода — там и спасение.

— Стоять, стоять, сукины дети, — орал Мельник.

— Виталька, отцепись от них, — это уже Пригожа.

— Братаны, идем, помянем магистра Мороза. Водка есть. Косяки есть. А у кого денег на это нет, пусть на Юнаки мотнется. Там сейчас много чего надыбать можно…

— А-а-а-а! — вдруг тоненько-тоненько закричала Лианна.

И я ощутил тот приступ одичавшей тревоги, который тряхнул меня перед гибелью Мороза. Хотя и намного более слабый.

— А-а-а-а! — кричала Лианна. — Спасайтесь, спасайтесь! Вот там, — вдруг протянула она руку в направлении Юнаков.

Михай, рванувшийся было к ней сквозь толпу, на мгновение замер и оглянулся. В том месте, на которое указывала Лианна, земля вдруг выгнулась, заскрежетала, лопнула и раскаленным гейзером, рассыпаясь на искры и камни, вздыбилась, выбросив из себя какую-то довольно большую глыбу. На мгновение зависнув в воздухе, будто для того чтобы ее получше рассмотрели, она замедленно плюхнулась вниз, наполовину утонув в озерце багровой магмы, образовавшейся вокруг нее. Мне показалось, что издали я успел рассмотреть уродливую морду бабешки.

В воздухе снова остро завоняло серой. Толпа было испуганно пошатнулась, но водка и наркотики мгновенно изменили ее настроение, потому что послышались восторженные восклицания, постепенно переросшие в животно-веселый рев.

— И снова я жгу мосты, — запел кто-то. И несколько голосов подхватило: — Под звуки гитар электро…

— Спасение — только ты, — через непродолжительное время скандировала толпа, подхватив Михая на руки, — райское наше пекло!..

Михай что-то кричал, сопротивлялся, тянулся руками к Лианне, а та, съежившись и закрыв лицо руками, замерла возле автобуса. Полуобнаженная девица, истошно хохоча, сжала в объятиях Мирошника, пытаясь его расцеловать. Парень с крестом запрыгнул на крышу автобуса и, бросив свое приспособление, попробовал столкнуть со скользкой поверхности Пригожу. Рядом с ним появился Айк в своей безобразной маске и, размахивая руками, начал дирижировать толпой, которая, смяв и «оранжевые жилеты», и камуфляжников, покатилась в сторону новообразовавшегося лавового озерца.

В конце концов, Пригожа, не удержавшись на отлогой крыше, упал прямо в самую гущу толпы. Ляльку вместе с Лианной прижало к стенке автобуса, и я, раздавая затрещины налево и направо, двинулся к ним словно ледокол. Но ледоколы, к сожалению, не могут плавать по болоту. И потому через несколько минут я увяз в толпе, полураздавленный скользкой грудой потных и грязных тел. Не хватало воздуха. Сердце бухало. В ушах гудело. Наверное, именно поэтому прозвучавшие выстрелы показались мне какими-то игрушечно далекими. А может быть, просто я уже привык к более мощным звукам.

Но, как бы там ни было, давление толпы немного ослабло, и между кожаными спинами двух кретинистых болванов я увидел Мельниченка. За ним покачивались люди в камуфляжной форме. Рядом с майором стояла его верная оруженосица — Тамара Гречаник. И на самом деле теперь такая должность в Мельниченковом войске была просто необходима, потому что в руке у того был зажат большой черный пистолет.

3

Я всегда удивлялся тому, как сильно могут изменяться люди на протяжении своей жизни. И если придерживаться той точки зрения, что время — это физическая категория, созданная метафизическим существом (Богом или дьяволом, без разницы), то именно скорость его течения, а также срок, необходимый для преобразования человеческой личности, и является признаком того, какое имя дает этому существу каждый отдельно взятый индивидуум. Ведь Бог согласно этой теории — эволюционист. Дьявол почти всегда — революционер. Впрочем, касалось это течения времени в обычных условиях. А в необычных?

Тут было огромное поле деятельности для фундаментальных исследований. Но, к сожалению, заниматься ими мне не хватало того самого времени, про которое говорилось выше. Поскольку я снова оказался в центре внимания, особ, внимание которых мне привлекать совсем не хотелось. Ведь центр этот очень напоминал эпицентр…

Враг в виде пьяной обезумевшей толпы был рассеян. Неподалеку пылало еще одно лавовое озерцо с неизменной безобразной глыбиной посредине. «Только рогов у этой мерзости не хватает», — мелькнуло у меня. Однако приделывать ей рога было некому. Отдельные группки сатанистов сновали между разрушенных зданий. Впрочем, подумал я не о них, а о Пригоже с Мельниченком, которые с раскрасневшимися лицами замерли друг против друга.

— Григорий Артемович, — надтреснуто звенел уставший голос Пригожи, — я считаю, что вы поступили неправильно. С этой детворой можно было договориться по-хорошему. Мы все и так немного паникуем, а вы еще больше разжигаете страсти.

— Паникуете вы, а не я, Иван Валентинович, — скрипнул зубами Мельниченко, вытирая окровавленную ладонь, пораненную где-то в потасовке. — Я поддерживаю порядок. Точно так же, как поддерживал его всегда. Кстати, когда вам было выгодно, вы более благосклонно относились к этому. А теперь что, имидж не тот? — и он иронически взглянул на Троицу из Мирошника, Ляльки и Бабия, которые о чем-то гуторили неподалеку.

— Что имидж, какой имидж? — даже закряхтел Пригожа. — Про город думать надо! Про то, почему до сих пор спасателей нет. Про то, что при такой жаре скоро и эпидемия может начаться. Про…

— Прежде всего, надо думать об общей ситуации, складывающейся на Юнаках! — жестко перебил его Мельниченко. — Вы здесь возле речки с уголовниками, — он бросил взгляд на меня, — разговоры разговариваете, митинги с наркоманами устраиваете, а в это время на Юнаках появились лавовые гейзеры. Есть жертвы.

— И их становится все больше, — вставила Гречаник, и я не понял, чего становится больше: жертв или гейзеров.

— Вы же сами это только что видели, — не обратил на нее внимания Мельниченко.

— И уже не один раз, — вмешался в разговор и Мирошник, который передвинулся поближе, бросив разговаривать с журналистами. — А что касается уголовника, — он, не оборачиваясь, ткнул в меня пальцем, — я уже и сам Ивану Валентиновичу об этом говорил.

Пригожа изумленно уставился на него, а Мирошник уже подходил к Тамаре.

— Тамара Митрофановна, как вы относитесь к тому, чтобы устроить после всех этих пертурбаций телевизионный выпуск «Информ-Акции»? На «Рандеву».

Гречаник чуть скривилась:

— Давайте еще выберемся из этой, как вы сказали, пертурбации…

— А что? — вдруг оживился Мельниченко. — Я с большим удовольствием приму участие в такой передаче.

— Вместе с Иваном Валентиновичем? — вдруг медленным взрывом раскатился Лялькин голос.

Подошла она незаметно и встала передо мной. Дмитрий смущенно топтался на месте. Пригожа и себе горько улыбнулся:

— Что, Виталик, ветерок с другой стороны подул? А не рановато ли? Он может еще не раз поменяться.

— Виталий Владимирович считает, что настоящих героев делает телевидение. Это он нам только что с полчаса разъяснял.

— Яременко! — даже подпрыгнул Мирошник.

— Да пошел ты!.. — Лялька разозлилась не на шутку. Я был уверен, что такой Мирошник ее еще не видел. Только я в свое время сподобился на это. — Я тебе уже говорила: я что — рабочая скотина? Ведь это ты, а не я то с Пригожей носишься, как дурень с писаной торбой, то приказываешь лишь одного Мельниченка в нужном ракурсе подавать. Ты что, Виталька? Ведь господин майор мэром города никогда не станет, а Иванушка — надо посмотреть…

— Дуреха! — завопил Мельник. — Иван Валентинович, не слушайте ее! Это же — стресс.

— У тебя от рождения стресс совести, — бросила было и Гречаник, но Мельниченко движением руки остановил ее.

— Тише! Все мы устали. Успокойтесь все… Иван Валентинович, — обратился он к Пригоже, — давайте договоримся раз и навсегда… У меня больше опыта, чем у вас, относительно работы в чрезвычайных ситуациях. То есть, все командование я беру на себя. Мои приказы подлежат немедленному исполнению. Согласны? Если хорошо со мной поработаете, то это вам лишь на пользу пойдет.

— В этом городе может быть только один хозяин, — с внезапной твердостью в голосе произнес Пригожа. — Кроме командования, ответственность вы тоже на себя возьмете?.. А относительно вашего опыта… Вы же даже не подумали о том, что необходимо организовать отряд по собиранию трупов, чтобы разместить их где-то в одном месте!.. Какая-то девица неопытная мне об этом говорит, а не вы. Именно поэтому я извиняюсь, но некогда мне с вами, как вы только что сказали, разговоры разговаривать…

— Да вы хоть с ним разберитесь для начала, — презрительно скривился Мельниченко и указал окровавленным пальцем на меня.

Мирошник тоже задумчиво пожевал губами:

— А может, и правда, Иван Валентинович? Оно того…

Господи! Как же они мне осточертели! И я выпрямился, оттолкнувшись спиной от автобуса, возле которого меня придерживали двое крепких ребят. Один в оранжевом жилете, другой в камуфляжной форме.

— Слушайте, уважаемые! А чего это вам так быстро меня засудить хочется? Других забот нет, что ли? Ведь пока тут народный депутат из пистолета вверх бахал, восстанавливая мир и спокойствие среди гражданского населения, то вы — все вместе, кстати! — не заметили, что с водой выплеснули из корыта и ребенка.

Мельниченко немного удивленно переглянулся с Гречаник.

— Не понимаете? Конечно, куда вам! Вы же за массы отвечаете, а на отдельного человека вам начхать! Вы, Григорий Артемович, — обратился я к депутату, — вместе с толпой отогнали от себя некоего Михая. Парня умного, хотя и немного неуравновешенного. Но дело не в нем. Дело в девушке, которую, как я понял, он любит и не желает никому отдавать. Потому что видел я, как он утащил ее с собой. Только что не на спину положил. А девушка эта, Лианна, — я посмотрел на Ляльку, ковыряющую носком кроссовки испепеленную землю, — существо довольно странное. Мне кажется, что у нее что-то произошло с психикой и эта, досадная при нормальных обстоятельствах, деталь позволяет ей ощущать приближение лавового гейзера. Впрочем, тут могут существовать и более экзотические объяснения, но по этому поводу — не ко мне. Это Дмитрий Анатольевич лучше объяснит, — и я кивнул головой на сосредоточенного Бабия.

Тот прокашлялся и глубокомысленно начал излагать выводы из своих наблюдений. Руководители разрушенной зоны смущенно переглядывались между собой, и меня это утешило. Поскольку позволило немного расслабиться и заняться самим собой. Ведь мысль про Лианну пришла ко мне экспромтом. Впрочем, она, эта мысль, должна была вырасти на чем-то. Наверное, сработало подсознание, так как сознание у меня было занято совершенно иным. А именно: ну почему Григорий Артемович так хочет меня в какой-нибудь клоповник спровадить? Да и Мирошник как-то странно себя ведет. Не мог же он, например, пистолета Мельниченкового испугаться.

«Хотя, — мелькнуло у меня, — такие люди уважают силу. А сила там, где оружие. У Иванушки его, очевидно, нет. Да и силы… Один Мирошник».

Я начал было размышлять над тем, что представлял бы из себя Пригожа, если бы рядом с ним не было Мирошника, но в это время вдали загрохотало, и на месте небольшого, перекошенного стихией домика вздыбился фонтан раскаленной лавы, на верхушке которого на мгновение замерла жестяная крыша. Замерла для того, чтобы, в тот же миг почернев, стучащими обломками рассыпаться в стороны. Издали все это казалось нарисованным действом какого-то безумного мультипликатора. Впрочем, человеческие крики, немного приглушенные расстоянием, мультипликационными не казались.

— Еще один, — с ужастинкой в голосе выдохнула Тамара, и сквозь привычный портрет «железной леди» Гременца на мгновение проступила обычная испуганная женщина.

Мельниченко выругался. Пригожа почему-то стал тереть ладони, словно на них напал невыносимый зуд.

— Вот я и говорю… — загнусавил было снова Дмитрий, но Мирошник злобно оборвал его:

— Хватит, Стр-ругацкий! — и обратился к пространству между фигурами Пригожи и Мельниченка: — Что делать будем, господа хорошие?

Не дождавшись быстрого ответа, обернулся к Ляльке:

— Лариса, ты эту девушку знаешь?

Лялька бросила на меня мимолетный взгляд и пожала плечами:

— Откуда?.. Здесь столько рож было, не считая ваших…

Она еще не остыла. А Дмитрий Анатольевич уже было сунулся вперед:

— Я…

Но хороший толчок в спину, полученный от жены и замеченный лишь мной, остановил его.

— Я же тебе говорю: фантазировать — на печку, — бросил на него хмурый взгляд Мирошник и снова обернулся к руководящей двойке. — Кажется, что девушку эту только он знает, писака этот столичный. Я ее тоже видел, но не запомнил. Что делать-то будем?..

Пригожа уже растирал ладонью лоб. Наверное, зуд охватил и мозговые извилины. Мельниченко крякнул, но как-то неуверенно:

— Виталий Владимирович, да это же бред какой-то!.. Один сказки рассказывает про ожившие булыжники, другой — про психованных экстрасенсов…

— Посмотрите в видеокамеру, господин Мирошник, может, вспомните эту девицу, — проскрежетала Тамара. — Она у Дмитрия наверняка отснята.

Вот стерва!.. Но развить мысль Гречанихе не дал пропыленный насквозь мотоциклист в камуфляже, который, не заглушая двигателя, остановился возле нас.

— Григорий Артемович, — закричал он, будто глухой, — Григорий Артемович — беда! На Юнаках еще два гейзера. Один по-дурному возле самой девятиэтажки выплеснулся, а та и так еле стояла. Так что, сами понимаете…

Мельниченко выругался. Длинно и замысловато. Не обращая внимания на женщин. И, не соглашаясь по форме, по смыслу я с ним мысленно согласился: это действительно становилось опасным. Потом майор подошел ко мне.

— Поможешь девчонку узнать?

Я кивнул головой:

— А чего ж… Все в одной лодке…

— Вот только прыгать из лодки не надо, — и депутат с серьезным видом похлопал себя по карману, отвисшему под тяжестью пистолета.

И чего он меня так невзлюбил? Ну, гадина, что Паламаренка грохнула, я ж тебя найду!.. Дай только выбраться из этой, как кое-кто говорит, пертурбации!..

— Итак, — понемногу входил в раж Мельниченко, — мы с Тамарой — на Юнаки. Мирошник с Пригожей берут Волка и — искать девчонку. Телевизионщики…

— Я сегодня — выходная, — жестко сказала Лялька, — и гуляю, куда хочу.

Они уставились друг на друга. Но я знал, что если Лялька отпускает тормоза, ее не переглядеть. Через две-три секунды это понял и Мельниченко. Психолог…

А я, когда мы снова тряслись в пропыленном автобусе, не удержался и таки ужалил бывшую жену:

— Что, побоялась меня наедине с Лианной оставить?

В ответ она повертела пальцем возле виска и о чем-то начала перешептываться с Дмитрием, принципиально игнорируя меня. Оставалось только думать, думать, думать…

Для начала я попробовал представить фигуру в пожарном комбинезоне, стоящую возле Паламаренка. Попытался выхватить некоторые ее выразительные черты, чтобы при случае сразу же узнать напавшего. Но человек в мешковатой одежде теряет все личностные характеристики. Это я знал еще со своих военных времен.

Поэтому мысли мои перескочили на Дмитриеву теорию возникновения лавовых гейзеров. Внимательно рассмотрев все детали последних событий, я вынужден был признать, что гипотеза довольно правдоподобна. Невероятна, конечно, но правдоподобна. И, в конце концов, разве правдоподобно все, происходящее вокруг нас? Землетрясение в Центральной Украине, бесконечный день, странный туман вокруг Юнаков, отсутствие всякой связи… Этот ряд можно было продолжать и продолжать. Но самыми странными мне показались стремительные изменения в поведении людей за очень непродолжительный промежуток времени.

Впрочем, я неправильно выразился. Это было не странно. Это было страшно. Или, может, время катастроф срывает с нас все нарощенные нами оболочки, и мы остаемся болтаться голенькими в плаценте представлений, присущих нам от рождения? Однако из этой плаценты иногда выныривают довольно ужасные чудовища…

Я поймал себя на том, что снова вернулся к теории бабешек и даже местами уверовал в нее. Ерунда какая-то. Однако если б действительно имело место наличие таких существ? Из самых недр Земли. Раскаленных до невозможности. Чего бы они тогда боялись?..

Мне почему-то вспомнился вид первого увиденного мной лавового гейзера, испуганное лицо Лианны, безумно-животный вопль Мороза… Мороз?.. Стужа… Холод-Холод!..

— Лариса Леонидовна, — резко обернулся я к насупленной супружеской паре, — скажите, пожалуйста, нет ли где-нибудь на «химии» чего-нибудь подобного хладагентам?

Лялька, чьи мысли, очевидно, были заняты совсем другим, неуверенно пожала плечами:

— А я откуда знаю?

И действительно, откуда ей знать. Она другой химией занимается. Информационной. Может, Мирошник или Пригожа что-нибудь такое слышали? Я уже хотел было обратиться к ним, но остановил себя.

Стоп! Стоп, друг! Ты что, в бред Дмитрия окончательно уверовал?..

А Бабий уже задумчиво жевал своими толстыми губами:

— Есть ли что-то подобное на нефтеперерабатывающем заводе, я не знаю. Но на полигоне, у Беловода, я когда-то видел жидкий азот… А для чего вам это нужно?..

Ему никто не ответил. Само упоминание фамилии Вячеслава Архиповича наполнило меня какой-то печальной тревогой. Где он?.. Что с ним?.. На дне тревоги чуть плескался илистый осадок стыда, за всеми последними событиями я совсем забыл об исчезнувшем профессоре. Будем надеяться, что хоть у него-то все в порядке.

Лялька, очевидно, тоже почувствовала нечто подобное, потому что насупилась еще больше и незрячими глазами уставилась на грязное автобусное стекло. За ним, между разрушенных домов, блуждали одинокие фигуры, слепляющиеся иногда в небольшие группы. Одна из них неподалеку от разрушенной церкви имела явную склонность к веселью, что было неестественно не только с моей, крайне разболтанной, точки зрения, но и с точки зрения любого нормального человека. Если таковые, конечно, здесь еще оставались.

Мирошник, сидевший рядом с Пригожей, обернулся ко мне:

— А ну, сокол ясный, выгляни-ка в окно. Знакомых не видно?

Я и без его напоминаний следил за взглядом Ляльки, направленным на развеселую компанию. И мне показалось, что одного из ребят в тесноватом для него джинсовом комбинезоне я уже видел рядом с Михаем. Но утверждать этого не мог.

— Вы бы еще искали человека не из автобуса, а из самолета. Может, лучше бы вышло.

Мирошник потер нос. Аргумент если не убедил его, то показался довольно весомым. Он коротко, но, как я понял, именно по этому поводу обменялся мнениями с Пригожей. Вследствие этого обмена автобус резко остановился. Дверца, скрипнув, открылась.

Я вопросительно посмотрел на откормленный затылок Пригожи:

— Можно выходить?

— Нужно, — хмуро и не оборачиваясь ответил тот.

— Но только вместе со мной, — прострекотал Мирошник, выпрыгивая из автобуса впереди меня. И это, наверное, стало его первой ошибкой.

Вторую ошибку он допустил тогда, когда решил окончательно взять на себя командование нашим небольшим отрядом. И не только им. Небрежно оглянувшись по сторонам, он подошел к парням, весело галдящим о чем-то.

— Эй, вы, — презрительно скривил Мирошник губы, — кто из вас Михая знает?

Парни молча переглянулись, и один из них уставился на него прищуренными глазами:

— Вообще-то, дядя, здороваться нужно.

Остальные (их было человек шесть) внимательно изучали наш автобус. Один из юнцов, в кожаной жилетке, наброшенной на голое тело, что-то тихо сказал своим приятелям и исчез в уже знакомых мне руинах, над которыми продолжала болтаться зловещая вывеска: «катская контора». Еще один круг моих странствий замкнулся.

— Вот я и говорю для особо тупых, что вежливость — закон авторитетов, — приблизил парень свое лицо к Мирошнику и, очевидно, дыхнул на него чем-то довольно неприятным, потому что тот Скривился еще больше. — А ты, дядя, я так понимаю, совсем не авторитет.

Компания подтянулась поближе, смыкая полукольцо вокруг хозяина «Рандеву». Я поспешил к ним, таща за собой на невидимых веревочках трех человек в оранжевых жилетах. Пригожа из автобуса не вышел. Лялька стояла в открытых дверях, обеспокоенно наблюдая за нами.

— Ребята, ребята, — пропел я, — нам Михай срочно нужен. Есть дело к нему. Оч-чень важное.

Мне казалось, что это сдвоенное «ч» добавит веса моим словам. Но только казалось.

— Браток, — обратился ко мне увалень с перемазанным лицом, — у нас дела тоже оч-чень важные. Ты что, не слышишь?..

Я прислушался и во внезапной тишине услышал какое-то приглушенное бормотание, доносящееся из перекошенных дверей «катской конторы». Вдруг оно прервалось диким вскриком. Меня даже передернуло.

— Что тут происходит, чертовы дети? — вдруг заорал Мирошник.

Юнцы захохотали:

— Чертовы, чертовы… Все мы теперь чертовы дети. Вот слышишь, новеньких испытываем. Во славу светосиятельного. Чтоб их, намаханных, спасти.

Это уже было что-то новенькое. Впрочем, новенькое, вытекающее из событий стареньких. Я почувствовал, что внутренне начинаю заводиться. Мирошник был заведен еще Лялькой.

— А ну, раздолбай, пропустите нас! Что это за притон у вас тут?

Снова, как недавно с Мельниченком, я согласился с его действиями. По сути. Но не по форме. Потому что «чертовы дети» угрожающе загудели:

— Какого ты здесь командуешь?..

— Нам все командиры до одного места…

— Дядя, лезь назад в свою жестянку и линяй отсюда.

Из темной пещеры вываленной двери вынырнуло еще несколько парней. На мгновение мне показалось, что позади их мелькнуло бледное лицо Гемоновича. Но, наверное, только показалось. Потому что очень уж шпанистый вид был у оравы, завертевшейся вокруг нас. Он с такими не водится. Возраст не тот. Да и авторитет, снова же.

— Братаны, — вдруг заорал один из «нововынырнутых» на свет божий, — это же те кенари, которые нам Мороза помянуть не дали!

— Так давай их помянем!

— Давай, давай!.. В особенности вон того, седого. Он больше всех горлянку драл.

Я было бросился вперед, к Мирошнику, но передо мной и «оранжевыми жилетами» уже выросла стенка из искривленных лиц и не менее искривленных фигур. В руках у некоторых из них я заметил арматурины. А у одного, кажется, сверкнул нож. В общем, ситуация начинала напоминать мне пору моей нежной юности, когда мы не раз сходились стенка на стенку с соседним районом.

Атас, ребята!.. И я, крутнувшись, попал в чей-то разинутый рот. Надо же было реабилитироваться за недавнюю мельниченковскую драку, в которой я почти не участвовал.

Реабилитироваться пришлось долго и яростно. В пространстве между фигур, которые стремительно увязали в знойном, сером и серном воздухе и не менее стремительно выныривали оттуда, я заметил троих крепышей, схвативших Мирошника и потащивших его к «катской конторе». Через несколько минут, когда я снова бросил туда взгляд, возле черного проема уже никого не было.

«Чертовых детей» было больше двух десятков. Нас (меня и «оранжевых жилетов», поскольку Пригожа с Бабием так и не вышли из автобуса) порядка двенадцати. Но, как я вскоре понял, из наших человек пятеро имели опыт в кулачных потасовках, потому что через некоторое время количество нападающих начало несколько сокращаться. А пацан с ножом уже скулил на земле, обхватив левой рукой сломанную правую.

Один раз я еле увернулся от арматуры, потом — от какой-то цепи, но, несмотря на преграды, уверенно, хотя и медленно, продолжал продвигаться к «катской конторе». Остановил меня не чей-то кулак, а высокий женский голос, прозвучавший, кажется, с самих небес. Впрочем, остановил он не только меня, а и все наше побоище, потому что очень уж не соответствовал этот голос сложившимся обстоятельствам.

На поваленном дереве стояла женщина в сером (когда-то — белом) платье и взывала, подняв руки:

— Остановитесь, остановитесь, братья мои! Настало время, и творец переплавляет стекло ваших душ. Неужели вы хотите, чтобы вместо чистого хрусталя из него вышло мутное слизистое варево? Это — наш последний шанс доказать ему, что мы достойны его творения. Объединимся же, братья, оставим распри наши и…

Неожиданно последнее «и» прозрачной — до полного исчезновения! — Людмилы Мирошник превратилось в «и-и-и-и-и-и-а-а-ур-р-р-а-а-а». И этот животный рев выплеснулся наверх совсем с другой стороны. Со стороны «катской конторы». Я даже издали увидел, что лицо Людмилы цветом стало напоминать ее платьице, а в мою плоть вместе с этим стоном, хрипом, вскриком, в котором уже нельзя было различить ничего человеческого, хлынули уже знакомые мне ужас и тревога, забурлившие в каждой клеточке тела.

Я вздрогнул и побежал навстречу воплю, к черной бездне дверей, безумным усилием воли заставляя двигаться мускулы и жилы.

В стороне, на углу дома, земля заскрежетала, вздыбилась и взорвалась треклятым гейзером, сразу освободив тело от перегруза испуга. Осталась лишь уверенность в том, что в доме действительно кто-то кричал. Кричал в последний раз, распятый на своей боли, ужасе и безнадеге.

Народ бросился врассыпную, а я уже прыгал в беспросветность внутренностей дома. Бежал темными, покореженными коридорами, и кто-то надсадно дышал у меня над самым ухом. И толстый Айк с маской магистра в руках выпрыгивал внезапно мне навстречу из какого-то закоулка, и его сметало с пути ударом кулака. И кто-то снова горячо дышал в затылок, и я понимал, что это — Лялька, которой совершенно нельзя было находиться в этом месте. Потому что через несколько минут она тяжело рвала, согнувшись и обхватив руками живот. А я грубо выталкивал ее из полуосвещенной комнаты и хрипел: «Лялечка, дорогая, иди… Иди… Людмилу… Не пускай ее… Нельзя». И все скашивал, скашивал глаза на потрескавшуюся стену, к которой ржавыми цепями было привязано полуобнаженное окровавленное человеческое тело. Тело, грудь которого была одной зияющей раной. Тело Виталия Мирошника, которому какие-то изверги вырезали сердце.

4

Лялька все-таки придержала Людмилу. Та даже не догадалась, что тело, закутанное в разлохмаченное тряпье и вынесенное из дома, было телом ее мужа. Она что-то бормотала о творце линз, о все галактической прозрачности времени, пространства и душ человеческих, о том, что только она вместе с братьями и сестрами (те притопали чуть позже, сгорбленные наличием своих любимых барабанчиков) может остановить все безумие, творящееся вокруг.

Лариса со всем соглашалась, до крови закусывая губу, и разъясняла Мирошник, что существует место, где она и ее единоверцы нужны не менее, чем здесь.

Это место располагалось везде, где одновременно с нами находился один из наших общих знакомых. А именно — Григорий Мельниченко. Потому что — большой начальник. Потому что — сила. Потому что люди за ним идут. Взбешенный от драки и вида распятого Мирошника, я долго доказывал это и побледневшему Пригоже. Может, я и был не прав, но надо же было что-то делать!..

Эх, оружие бы мне, как господину майору, тогда эту одновременность места можно было бы и несколько нарушить!.. А без этого люди сходили с ума на глазах и, казалось, что лишь радикальные меры могли привести их в себя. Да и Людмиле без защиты оставаться никак нельзя было. Ведь «чертовы дети» не исчезли. Они повсюду. Они рядом. Они внутри нас. Вот и обычные люди, которые, спотыкаясь о камни и окружающие ужасы, равнодушно бродили вокруг нас, казались мне все больше и больше похожими на них. Босхиниана какая-то!..

Пригожа — и в прямом, и в переносном смысле — закусил удила. Обращаться за помощью к Мельниченку он не желал ни за какие пироги. И напрасно я доказывал ему, что у Григория Артемовича действительно есть такой-сякой опыт, что он объединил вокруг себя довольно значительные милицейские силы, что, в конце концов, он поддерживает его, Ивана Валентиновича, на выборах. Иванушка уперся. Мол, избиратели его не поймут. Но пока не понимал его только я. Впрочем, я не был его избирателем.

Однако спустя некоторое время Иван все-таки согласился отправить Людмилу Георгиевну с ее сродственниками по вере к Мельниченку, а также попросил Ляльку поехать с ними, чтобы она внятно разъяснила майору ситуацию. Лялька было заколебалась, но, взглянув на меня, согласилась. Умница!..

Я провел взглядом видавший юнакские виды автобус, вперевалочку удаляющийся от нас по потрескавшейся дороге, и мне почему-то стало очень тоскливо. Так тоскливо, что я даже огляделся вокруг, ожидая нового появления бабешек. Но вокруг было сравнительно тихо. Только полинявший Пригожа мрачно собирал вокруг себя оранжевожилетчиков, да смущенный Дмитрий Анатольевич горбился над своим кофром, что-то выискивая в нем. «Что, — злобно подумал я, — без носильщика остался? Таскай теперь сам свои прибамбасы, салабон, пока не взопреешь».

Впрочем, преть особо Бабию не пришлось. И в этом была моя заслуга. Хотя и несколько опосредованная.

— Иван Валентинович, — обратился я к Пригоже, — есть идея. Может, обсудим?

Идея моя касалась метода борьбы с лавовыми извержениями при помощи жидкого азота и строилась на том, что, за исключением других, надо было принимать как рабочую версию Бабия относительно причин внезапных выбросов лавы.

Когда я пояснял это Пригоже, то сам ощущал свой бытовой дебилизм и научно-техническую импотенцию. Впрочем, Иванушке нужны были хоть какие-нибудь свежие мысли. Даже самые идиотские. Кстати сказать, приказ о создании на берегу Сухого Каганца крематория Пригожа таки отдал. Хоть это решил! Впрочем, Иван Валентинович вдобавок заставил себя принять и другое решение.

— Дмитрий, — окликнул он Бабия, — ты действительно на полигоне у Беловода жидкий азот видел?

— Да, кажется, — пожал тот плечами. — Хотя ручаться не буду.

— Хорошо, — и Пригожа обратился к одному из оранжевожилетчиков: — Семен, возьми-ка человек пять, найди какой-нибудь грузовик и — ко мне. Поедете с Бабием на автозаводской полигон. Он объяснит, что там нужно забрать. Впрочем, — внезапно запнулся Иван Валентинович и задумчиво посмотрел на меня, — я и этот человек тоже с вами поедем.

Ну как все меня любят и уважают!.. И лишь тогда, когда мы уже тряслись на исцарапанном микроавтобусе вслед за огромным «КрАЗом», я начал понемногу понимать причины такого-расположения к своей особе.

А понимание это началось с того, что Пригожа усадил Дмитрия рядом с водителем, четверых «оранжевых» — за ними, а сам вместе со мной забился в уголок подранного заднего сиденья.

Я смотрел в мутное, покрытое пылью окно, за которым бурлил хаос. Иван сцепил ладони и молча крутил большими пальцами то в одну, то в другую сторону. В конце концов он прокашлялся и всем туловищем повернулся ко мне. Даже сиденье заскрипело.

— Роман Ефимович, вы, наверное, знаете, что в том месте, куда мы едем, одним близким вам человеком осуществлялись определенные технические эксперименты?

Он ждал ответа, но я, сосредоточенно уставившись в его лазурно-водянистые глазенки, молча ожидал продолжения.

Пригожа, ускорив пальцекручение, утвердительно вздохнул:

— Знаете… — и чуть выпрямился. — Странно все это. Люди что-то придумывают, что-то изобретают, к чему-то стремятся и считают себя гораздо могущественней природы. А та внезапно слабо и к тому же спросонок трясет своей седой головой, и все человеческие устремления идут коту под хвост. Не так ли?

Я криво ухмыльнулся:

— Да вы поэт, Иван Валентинович.

Тот остался серьезным.

— Поэтам в наше время, впрочем, как и во все иные времена, денег не платят, а я привык, чтобы мне их платили. Не просто так, конечно. За работу. За труд. Как любому умному и трудолюбивому человеку. Скажем, вы… Или тот же Беловод — умница, изобретатель, знаток своего дела, но… поэт.

Я осторожно смотрел на Пригожу:

— Почему — поэт? За Вячеславом Архиповичем таких талантов не наблюдалось.

Иванушка наконец расцепил ладони и махнул рукой:

— Это я фигурально. Потому что вы все ужасно непрактичные люди.

— В отличие от вас?

— Вот, вот, в отличие. Иногда мне кажется, что мы…

— Разные виды хомо сапиенса?.. Или хапиенса?

Он чуть криво, как и я до этого, улыбнулся, не обращая внимания на мою иронию:

— Что-то вроде этого, — и возмущенно передернул плечами. — Ну, вы сам посудите, Роман Ефимович… Сделал человек какое-то изобретение. Очень полезное, подчеркиваю, изобретение, за которое можно получить огромные деньги и… Отдает его за бесценок какому-то мелкому шантажисту, которого с помощью, скажем, таких людей, как я, можно было бы за пять минут в бараний рог согнуть. А все из-за того, что этот шантажист наделен такой-сякой властью и умеет защищать свои материальные интересы…

— Однако же умеете вы словеса плести, Иван Валентинович, — притворно удивился я, ощущая все большее и большее беспокойство. — Кстати, про шантажиста… Как его имя-отчество, вы мне, конечно, не скажете?

— Не все сразу, дорогой мой Роман Ефимович. Впрочем, как мне кажется, вы и сами об этом догадываетесь. Как и о том, что наши, — он подчеркнул это слово, — интересы могут совпадать. По крайней мере, на определенном отрезке времени. И вообще, в сложившейся ситуации не следует ли нам, господин Волк, держаться друг друга? Так сказать, я — вам, вы — мне, мы оба — интересующему вас человеку.

Мне неожиданно вспомнились отрывки из разговора, подслушанного мною на заднем сиденье Мирошникового «форда», и злость начала горячо, как та бабешка, шевелиться внутри меня. Я, стиснув зубы и из последних сил не позволяя этой злости выплеснуться наружу, проскрипел:

— Шантажиста часом звать не Олег Сидорович?..

Пригожа обжег меня взглядом:

— Его могут звать и Роман Ефимович. Но если мы договоримся, то сможем договориться про смену имени и с Мельниченком. И все будет хо-ро-шо, — по складам закончил он.

Меня даже трясти начало.

— Иван Валентинович, ваша война — не моя война. Тем более, что вы вообще ни хрена о ней не знаете. Что вам нужно? Чем вы заняты? Посмотрите вокруг: не теряете ли вы чувство реальности?

Вдруг я окаменел.

— Стоп!.. Зачем вы обыскивали квартиру Беловода? Да и обыск у меня, у Бабия — тоже, наверно, ваша работа?..

Глаза Пригожи внезапно округлились от удивления. И мне показалось, что это чувство было совершенно неподдельным.

— Какие еще обыски?!.

В это время микроавтобус резко остановился, бросив нас к передним сиденьям, и водитель обернулся к нам.

— Приехали, Иван Валентинович! Что делать будем?

Пригожа устало провел ладонью по лицу и громко обратился ко мне:

— Хорошо, потом договорим. Но, Роман Ефимович, о сотрудничестве все-таки подумайте. Мне сейчас позарез нужен рядом трезвомыслящий человек.

«Трезвомыслящий человек» еле сдерживал жгучую злость и всеми силами пытался ее остудить. Этот процесс длился все время, пока наша группа тупо надрывалась, таская термосы с жидким азотом к немного перекошенному «КрАЗу». Те были найдены нами почти сразу после того, как мы сорвали пломбы с входной двери и небольшой усталой толпой втекли в полутьму почти неповрежденных складских помещений. Наверное, температура жидкости, плескавшейся в голубых цилиндрах, в конце концов передалась и мне, потому что какое-то студеное равнодушие ко всем и ко всему все больше и больше выхолаживало мою кровь. Законы, так сказать, энтропии в действии. Или обычная реакция на чудеса-события последних дней?..

Разбираться в этом вопросе мне было некогда, не под силу, да и некоторые персонажи нашего представления не давали возможности этого делать. Например, Дмитрий Бабий, незаметно исчезнувший из поля моего зрения. Только что был рядом, возясь со своей камерой, но, когда Пригожа нервно махнул рукой и выкрикнул: «Хватит, ребята!», вездесущего оператора нигде не было видно. Еще то привидение!..

Пригожа пока этого факта не замечал.

— Хватит, ребята, — повторил он. — Чтобы зря не надрываться, испытаем сначала ту технику, что натаскали, а коль выгорит что-нибудь, то приедем сюда снова да еще наберем.

— Иван Валентинович, — хрипло спросил один из оранжевожилетчиков, — а для чего все это? — и он ткнул грязным пальцем в кузов «КрАЗа». — Это лекарства какие-то, что ли?

— Может, и лекарство, — задумчиво произнес Пригожа. — Необычное лекарство для необыкновенных существ. Так, Роман Ефимович?

И он обернулся ко мне. Но сделал это немного поздно, потому что Волк уже шел по следу, исчезая за углом склада.

Я слышал, как Пригожа громко звал меня. Потом — Бабия, заметив наконец, что и того нет рядом. Потом он длинно и неумело ругался, нервно приказывая своим оранжевым воинам моментально отыскать нас. Но я не обращал внимания на эти тирады, пристально осматривая ряд дверей, выстроившихся передо мною. На одной из них бумажную пломбу разделила едва заметная издали линия разрыва. Тело мое само бросилось к зеленому прямоугольнику, не ожидая, пока на горизонте появится погоня.

Дверь, чуть скрипнув, отворилась. Я нырнул в прохладную полутьму и… чуть не упал, споткнувшись о знакомый мне кофр. Рядом лежала видеокамера. Я скользнул по ней взглядом и прислушался к звукам, доносящимся снаружи. Было слышно далекое топание тяжелых ботинок. Снова посмотрев на камеру, я сунул ее под руку и осторожно двинулся в глубь помещения.

Мутный свет из маленьких, высоко расположенных окон вяло сочился на хмуро замершие консоли, тельферы, пучки кабелей и прочее железо, со стороны напоминающее сборище каких-то механических монстров, которые замерли, думая свою металлическую думу. Лишь тихая возня сгорбленно-гоблиновской фигуры в дальнем уголке цеха нарушала этот смазанный солидолом покой.

Пытаясь ступать неслышно, я тронулся к ней и уже через минуту замер позади, наблюдая за тем, как Дмитрий сосредоточенно сует во внутренний карман куртки какую-то массивную красноватую коробочку, вытащенную из старого слесарного шкафа.

— Разворовываем частную собственность? — кашлянул я осторожно.

Но, несмотря на мой приглушенный голос, Дмитрий даже подскочил на месте, ошеломленно выпрямляясь и поворачиваясь ко мне.

— Ты?..

— Я-я, — прозвучал мой ответ на манер немецкого «да-да». — Что это за штучка у вас такая интересненькая, Дмитрий Анатольевич? Может, дадите посмотреть?

Бабий понемногу отступал, пока не прижался к параллелепипеду шкафа. Губы крепко сжаты, рыхлые щеки взбугрились желваками. Любопытная картина. И действительно, что он здесь такое нашел, ловко спрятавшись от глаз человеческих? Ранее способностей вора или частного детектива за ним не наблюдалось.

Внезапно позади громыхнули двери. Даже в неверном свете было заметно, как обескровилось лицо Дмитрия. А я, подняв на плечо видеокамеру, завопил:

— Выйдите на свет, Дмитрий Анатольевич, выйдите на свет! А потом осторожненько-осторожненько пройдите к левой консоли. Только улыбайтесь, улыбайтесь. Зрители должны видеть, что жители города героев — Гременца — не теряются при любых обстоятельствах.

Дмитрий изумленно заморгал, чем доставил мне незабываемые впечатления и чувства глубокого удовлетворения, не испохабленные даже разъяренным голосом Пригожи:

— Какого черта, Роман! Что здесь происходит? Вы что, в детство впали?

Я обернулся, переводя камеру на него, и озабоченно ответил:

— Снимаем эпизод будущего документального фильма про гременецкую катастрофу, Иван Валентинович. Дубль первый. Начало спасания Юнаков.

Пригожа недоверчиво посмотрел на меня, молча обвел глазами помещение и остановил их в конце концов на Дмитрии. Тот смущенно улыбнулся ему навстречу.

— Идиоты, — сплюнул Ванюша себе под ноги и раздраженно посмотрел на меня — Роман Ефимович, вы что, с ума сходите? Я ведь и так на вашу бредятину клюнул. И если способ, предложенный вами, не сработает, то я…

— А что — вы? — опустил я видеокамеру. — Бросите меня в Каганец? Расстреляете? Отдадите на растерзание сатанистам?..

— Если через полчаса мы не будем на Юнаках, я лично передам вас, Роман Ефимович, лично Мельниченку. Вас устраивает такая перспектива?

Я притворно засуетился, суя камеру в руки Бабия:

— Скорее, скорее, Дмитрий Анатольевич! Ведь прав Иван Валентинович: нас ждут великие свершения.

— Идиоты, — снова сплюнул Пригожа и, прежде чем пойти к выходу, еще раз обвел взглядом помещение. Естественно, ничего особого в нем он не заметил.

Наша приятная компания молча вышла на плац полигона. Лишь Дмитрий в двери горячо дохнул мне в затылок:

«Спасибо!..»

Чудак!..

Я пропустил телевизионщика вперед себя и вдруг увидел, как из бокового кармана его джинсовой курточки на бетонную плиту упала скомканная бумажка. Этого никто не заметил, как и того, что я, моментально согнувшись, схватил ее и засунул в карман. Но уже свой. Пример воров, наверное, все-таки заразителен.

Поднятая мной бумажка имела свойства раскаленного камешка, потому что все время прожигала ткань брюк, и я так беспокойно ерзал на сиденье микроавтобуса, что Пригожа несколько раз делал мне хмурые замечания. Я молча глотал их и только тогда, когда кандидат на должность мэра отвратительно, но изобретательно выругался, чуть не сдержался. Но вовремя остановился, поскольку всплеск чувств Ивана относился уже не ко мне.

Перекошенный от термосов «КрАЗ» как раз исчезал за углом когда-то пятиэтажной малосемейки, оставляя за собой призрачные клубы серой пыли, смешанной с сизоватым дымом, сочившимся со всех сторон. А из узенького переулка, едва не остановив наш автобус, на дорогу выплеснулась шумная толпа. Ругань Пригожи относилась именно к этой ситуации и быстро перешла в одобрение действий водителя, который, резко крутанув руль, успел удержать машину на более или менее ровном асфальте. Останавливаться он не желал, да и приказа соответствующего не было.

Но я, расплющив лицо по заднему стеклу, заорал:

— Стой, стой, мать твою!..

И, пригнувшись, кинулся к выходу из автобуса, немного помяв на этом пути господина Пригожу. Тот успел схватить меня за рубашку и заорал не менее бешено, чем я:

— Куда?! Куда тебя понесло? Окончательно с ума сошел?..

Держал он меня крепко, хотя я сопротивлялся изо всех сил и уже едва не выламывал не желающую открываться дверцу. Водитель сбросил газ до минимума, не зная, как поступать, а я тащил за собой и Пригожу, и еще две пары крепких рук, вцепившихся в меня.

— Пустите!.. Пустите меня! Иван, Иван, там — Лианна. Та девчонка, которую мы ищем!..

Очевидно, мои захватчики тоже выглянули в окно, потому что их тиски немного. ослабли, и я вывалился из автобуса, больно ударившись локтями о жесткий теплый асфальт. Кто-то упал мне на спину, но я, сбросив его с себя, вскочил и выпрямился, широко расставив ноги и уставившись на быстро приближающуюся к нам толпу.

Впереди бежала Лианна. Ее широко раскрытые глаза были не намного меньше разинутого рта, которым она тяжело хватала горячий воздух. Даже издали было заметно, что девушка бежит из последних сил, едва переставляя чуть вывернутые ноги. Подобия людей, двигающихся за ней вдогонку, давно окружили бы ее, если б их не сдерживал худощавый полуобнаженный юноша, в котором я узнал Михая.

Он пятился, размахивая перед собою полутораметровым обрезком трехдюймовой трубы, и чем-то напоминал героя-рыцаря из любимых мной когда-то произведений в стиле «фэнтези». Его упругие мышцы легко перекатывались под вспотевшей блестящей кожей, а труба напоминала двуручный меч, которым он угрожал стоголовому фантастическому чудовищу. А то огрызалось, выплевывая ядовитые фразы: «Держи их! Лови! Бей этого гада, не давай убежать! Слева заходи, слева! К Люциферу их, к люциферу! К светосиятельному, сия-я-ятельно-му-у-у-у!.»

Как ни были обезображены похожие друг на друга лица, но я с беспокойством отметил, что молодых, как это было раньше, среди них было не так уж и много. Неужели новое учение стремительно овладевает массами?.. Но размышлять над этой проблемой было некогда, потому что Лианна, глядя вперед немигающими глазами, едва не прошмыгнула мимо, не то чтобы не узнавая, а просто не видя меня.

— Лианна, — завопил я, хватая ее за руку, — остановись! Остановись, девочка! Быстро к машине. Это я — Роман. Роман Волк.

Она дико сопротивлялась, не вслушиваясь в мой хриплый голос. Пришлось схватить ее за запястья, крепко встряхнуть и бросить в руки оранжевожилетчиков, замерших позади.

— Тащите ее в машину! Быстро, быстро, ребята!

А толпа была уже рядом… Михай, обо что-то споткнувшись, внезапно упал лицом вверх, подняв трубу над собой, и орава грязной протоплазмой начала обволакивать его. Я было бросился к парню, но что-то цепкое схватило меня и потянуло назад. Оглянувшись, я увидел еще одного оранжевого вояку, пытавшегося оттащить меня к дверце машины, из которой, махая рукой, выглядывал Пригожа.

— Роман Ефимович, не сходите с ума! Надо ехать отсюда, иначе они нас просто раздавят!.. Прыгайте, прыгайте сюда!

Но пока что орава была намерена раздавить только Михая, и я был намерен не допустить этого. Потому что в таком случае Лианна осталась бы совсем одинокой в этом обезумевшем мире. Я крутнулся, оставляя обрывки рубашки в сжатой руке оранжевожилетчика. Но вторая его рука, сжатая в огромный кулак, вдруг начала стремительно вырастать, приближаясь ко мне. Мне показалось, что я почувствовал какой-то хруст, перед тем как, окунувшись в мгновенную яркую вспышку, оказаться в полной темноте. И спокойствии.

5

Итак, имеем следующий расклад. С одной стороны — ноющая челюсть и ноющая, несчастная, растрепанная девушка, а также несколько десятков термосов с жидким азотом. Со второй — разрушенный город, разрушенные люди и непонятное сумасшествие стихии.

Кроме того, в кармане имеется бумажка с тщательно нарисованным планом одного из помещений полигона, на котором в разных местах разбросаны какие-то крестики. Все они начерчены синей пастой самой обыкновенной шариковой ручки. Лишь на месте слесарного шкафа, возле которого недавно возился Дмитрий, цвет пасты менялся на красный.

Все это я рассмотрел через некоторое время, после того как пришел в сознание на резиновом полу микроавтобуса. И после того как высказал Пригоже все, что о нем думаю. А потом — долго пытался успокоить Лианну, навзрыд плачущую у меня на груди.

Впрочем, последнее происходило уже не в машине, а под защитой «КрАЗа», возле которого мы сидели прямо на жесткой земле. Земле, ежесекундно могущей взорваться протуберанцами ослепительного огня и черного ужаса. Земле, которой надоело быть надежной опорой этого мира. Земле, которая выворачивалась наизнанку, засасывая нас, еще живых, в свои смрадные и угарные внутренности.

— Айк собирал вокруг себя молодежь, — еле разбирал я сквозь всхлипы слова Лианны, — говорил, что идет светосиятельный, потому что пламя глубин и неугасимый день указывают на это. Говорил, что он уже рядом и смотрит на нас, определяя, кто покоряется ему, а кто — нет. И непокорившихся, говорил, ждет страшное наказание, а тех, кто хоть и видел непокорных, но не указал на них, ждет наказание еще страшнее… А Михай спрашивал: для чего они грабят дома?.. Тогда Айк хохотал и говорил, что все вокруг принадлежит светосиятельному. А поскольку мы — слуги его, то и нам… Ведь самое главное, что он дарует нам, это — свобода… А один парень, в таких огромных очках, сказал, что это — обыкновенное мародерство, и они бросили его живьем в лавовое озеро, а сами скакали и пели вокруг. А он кричал, кричал, кричал!..

Лианну затрясло, и я, насколько мог ласково, прижал ее к себе, поглаживая ободранной в кровь рукой ее дрожащую спину. Она несколько раз схватила ртом воздух и лихорадочно зашептала дальше:

— И еще они всю выпивку, которую нашли на Юнаках, к себе постягивали. А кто еще выпить хотел или уколоться, должен был какими-нибудь вещами расплатиться или рассказать про того, кто на их компанию косо смотрит. Я им говорила, что так нельзя, а Михай мне рот рукой закрывал и подсмеивался как-то нехорошо. Говорил, что я его разлюбила и в другого втюрилась… А когда Айк, кобель проклятый, на какую-то десятилетку полез, то я ему чуть глаза не выцарапала. И тогда он сказал, что я — недоделанная противница светосиятельного, что меня нужно ему отдать и тогда все будет зер гут. Только Михай почему-то не захотел этого. А потом меня дергали, били, разрывали на кусочки… Бо-о-оже, мамочка моя дорогая, и за что мне все э-э-э-то! — вдруг тоненько-тоненько заскулила она, задрав лицо вверх, словно собака на привязи.

— Тише, тише, Анютка, — заскрипел я зубами — разберемся с тем Айком. Ох разберемся, дай только время! Да и твоего Михая вытащим оттуда, ничего с ним не случится.

— Ой, вытащите его, вытащите его, пожалуйста! Он же хороший, только глупенький. А сейчас такой глупенький, такой глупенький, что я боюсь. Всех боюсь. И его, и Айка, и Гемоновича того проклятого…

Я насторожился:

— А этот здесь к чему?..

Но ответить Лианне не дали.

— Я понимаю, что вам тяжело. Однако сейчас тяжело всем, — послышалось сверху. — И чем скорее мы найдем пути к облегчению нашего положения, чем скорее мы сможем бороться со всей этой пакостью, тем…

Я поднял голову. Над нами, неодобрительно скривившись и засунув руки в карманы, стоял Пригожа.

— Что за пакость вы имеете в виду? — не вставая, спросил я. — Двуногую?

Ванюша неожиданно улыбнулся, но как-то лишь одной стороной лица:

— Эту — в последнюю очередь, поскольку, чтобы добраться до нее, надо пройти через раскаленную лаву.

Он помолчат и добавил:

— Имеем еще два выброса. Погибло десять человек. Из них одна девочка… Ну что, так и будем сидеть да слюни пускать или попробуем все-таки делом заняться?.. Что у меня за команда подобралась! Вот у Мельниченка… В конце концов, ты же сам меня в эту авантюру впутал!

Как не крути, а Пригожа был-таки прав. Это подтвердили и двое оранжевожилетчиков, которые трусцой пробежали мимо нас, таща на импровизированных носилках чье-то обожженное и окровавленное тело. Не поймешь: женщина или мужчина. Мне показалось, что на нас повеяло смрадом горелого мяса.

Я осторожно отстранил от себя Лианну, взяв ее за худые плечи:

— Идем, Лианна. Идем, девочка. Вместе. К Михаю. Только одно дельце попробуем провернуть. Тоже вместе. А потом и Михай нам поможет.

Я поймал себя на том, что последнее прозвучало как «потом Бог нам поможет», и, испуганно моргнув, посмотрел на Лианну. Но та не обратила внимания на мои слова, а еще раз всхлипнула и, неуверенна покачнувшись, встала, вплетая свою ладошку в мою ладонищу.

— Что ж, Иван Валентинович, — облегченно обратился я к Пригоже, — командуй. Кстати, из города ничего не слышно?

— Нет, — мрачно ответил тот. — Будто повымирали там все. Может, Мельниченко и знает что-нибудь, но он со мной контакта не поддерживает. Наверное, считает, что уровень не тот… Что ж, если гора не идет к Магомету…

— То Магомет вылетит — не поймаешь, — бодро закончил я за него.

Пригожа слабо улыбнулся:

— Как волка ни корми… Но командовать я вами не буду. Снова-таки уровень не тот. Да и не торопитесь вы, Роман Ефимович, идти на сотрудничество. Итак, берите Бабия — вон он, возле озерца болтается и… Семен. — Позвал он «оранжевого», который некоторое время назад засандалил меня по физиономии, а сейчас жадно курил, сидя на груде битого кирпича. — Семен, возьми двух ребят и помоги Роману Ефимовичу. Он объяснит, что делать надо. А я поеду посмотрю, что к чему. Скоро буду. Надеюсь, что к моему возвращению вы уже извлечете хоть какую-то практику из своей теории.

И, как-то жалко сгорбившись, Пригожа побрел к автобусу. Я вспомнил, с какой горечью он говорил про разные уровни, и подумал: «Куда же нашего Магомета понесло? Или просто боится, что с нашими дурацкими экспериментами окончательно авторитет потеряет?»

Наверное, в этом предположении был какой-то смысл, потому что микроавтобус так резко рванул с места, что только пылища следом закрутилась. Мол, от греха подальше…

— Ну что, террорист, — обратился я к Семену, — ищи ребят да снимай штук пять термосов с кузова.

И, не выпуская ладонь Лианны из своей, я вместе с девушкой поковылял к Бабию. Тот, пристроив видеокамеру на плече, что-то снимал на берегу лавового озерца с видневшейся посреди него отвратительной глыбой. Но вдруг Лианна остановилась, широко распахнув глазищи:

— Где-то здесь, — прошептала она.

— Что «здесь»? — неожиданно для самого себя тоже шепотом спросил я.

— Здесь, здесь, — мелко задрожала девушка. — Он плавит землю. Плавит. Скоро вынырнет. Неужели ты не чувствуешь?

Я не чувствовал ничего, кроме легкого пульсирующего беспокойства. Впрочем… Впрочем, постоянное беспокойство уже стало составной частью характера любого гременчанина. Поэтому я осторожно потянул девушку за собой.

— Идем, идем. Посмотрим, что там Дмитрий Анатольевич наколдовал.

Но место, на котором остановилась Лианна, я на всякий случай запомнил.

Когда мы подошли к Дмитрию, он уже положил камеру на землю и сосредоточенно смотрел на циферблат своих наручных часов, беззвучно шевеля губами. От озерца горячо несло адом.

— Ну и сколько времени осталось до конца света? — спросил я.

Дмитрий не среагировал, и это немного меня обидело.

— Молодой человек, который час, спрашиваю? И как пройти в библиотеку?

Бабий было отмахнулся, но вдруг напрягся и поднял указательный палец:

— Чувствуешь?

Об этом меня спрашивали во второй раз на протяжении последних десяти минут. Я хотел было разъяснить, что думаю по этому поводу, но вдруг и действительно ощутил легенькую волну довольно немотивированного беспокойства и явного дискомфорта. Нечто вроде того, когда посреди глухой ночи ты спиной ощущаешь чей-то недобрый взгляд. Лианна, ойкнув, метнулась в сторону и замерла метрах в десяти от нас. А я, чувствуя, что непонятное напряжение возрастает, невольно сжал кулаки. Впрочем, применять их в деле мне не пришлось. Ощущение дискомфорта начало исподволь спадать и в конце концов сошло на нет. Лишь внутри еще оставалась какая-то противная дрожь, словно после того как, настроившись на драку, ты так и не влез в нее.

— Ну как? — спросил Дмитрий с удовлетворением и отошел от меня метра на два. — А теперь иди-ка сюда, — позвал он оттуда. — Только медленно, не спеши.

Я оглянулся на Лианну, которая, охватив плечи руками, замерла на месте, и медленно пошел к Бабию. И вновь ощутил то же внутреннее беспокойство, возраставшее по мере того как я приближался к Дмитрию. Не останавливаясь, прошел мимо него. Беспокойство исчезло. Дмитрий Анатольевич все расплывались в улыбке.

— Если ты останешься на месте, — выкрикнул он, не подходя ко мне, — то через несколько минут почувствуешь то же самое. Посмотри внимательно, — он ткнул пальцем в бабешку, темной бородавкой замершую на фоне красной лавы, — оно вертится. Очень медленно, но вертится. Видишь два нароста? А между ними впадину? Я так понимаю, что в ней генерируется инфразвуковой луч, который мы и ощущаем на свой лад, как только он прикасается к нам. Вспомни про инфразвуковые колебания, предваряющие землетрясения и отлично воспринимающиеся животными. Или о «голосе моря», про инфразвуковую природу которого в последнее время писалось очень много… У меня складывается впечатление, — добавил он после коротенькой паузы и снова ткнул пальцем в глыбу, — что, вертясь, оно тем инфразвуком ощупывает окружающее пространство. Осматривается. Чего-то ищет, — внезапным шепотом, как недавно Лианна, закончил Дмитрий Анатольевич.

— То есть, — задумчиво произнес я, — когда это самое «оно» выныривает на поверхность земли, его излучение особо мощное. Словно резкий вдох ныряльщика.

— Вот, вот… Или, может, будто крик ребенка при рождении.

— Нам еще таких только деточек не хватало. Знаете, Дмитрий Анатольевич, хоть я и со скепсисом отношусь к вашей теории, но меня вы почти убедили. Однако намного печальнее то, что и я, со своей стороны, почти убедил в вашей правоте высшее начальство. Поэтому сейчас, пока это самое начальство находится в непродолжительной командировке, мы и испробуем ваши идеи на правильность.

От внезапного и яростного протеста со стороны Бабия относительно моих дальнейших действий меня спасла лишь его непосвященность в эти самые действия. Именно поэтому те полчаса, на протяжении которых Семен с двумя хлопцами сомнительного вида (своих товарищей он к работе привлечь не смог: те озабоченными оранжевыми пятнышками расползлись по всем Юнакам) подтягивал термосы к озерцу, я провел более-менее спокойно. Лишь попытался вытянуть из Лялькиного мужа сведения о том, что он искал — и нашел же таки! — на полигоне.

Дмитрий краснел, старательно отводил глаза в сторону, но упрямо молчал, как планета перед землетрясением. А после его предложения обсудить этот вопрос немного позже, когда вместе с нами будет Лялька, я решил про утерянную им бумажку пока ничего ему не говорить. Хотя бы потому, что некоторые надписи на плане были сделаны очень знакомым мне почерком. Почерком Беловода.

Однако в конце концов относительный покой вперемешку с вооруженным нейтралитетом все-таки закончился в тот миг, когда все было готово, и я произнес:

— Ладно, давайте попробуем все-таки немного охладить наших детишек. Что-то они сильно разбаловались.

Бабий покосился на Лианну, все это время простоявшую в стороне, перевел взгляд на термосы возле ног перемазанных сажей парней, потом взглянул на глыбу, которая, как мне показалось, прекратила свое вращение и начала приближаться к обожженному берегу, и наконец обозленно уставился на меня.

— Вы что задумали? — гневно зашипел он, и звук его голоса начал сдвигаться в область инфразвука.

Одновременно лицо Дмитрия начало приобретать свекольный оттенок и через секунду не отличалось от цвета лавы, пылавшей позади него.

— Вы что задумали? — повторил он и вдруг завизжал: — Не да-а-ам. Не дам. Это же — живые существа. Их надо изучать, а не эксперименты над ними ставить. Нам, может, один шанс из миллионов выпал, а вы и его потерять хотите?!

— Мне кажется, что из-за вашего поведения у нас самих резко уменьшаются шансы выбраться из этого приключения живыми, — насколько можно спокойно возразил я и вздохнул: — И что же мы за народ такой? Вместо того чтобы спасательные работы организовать и пробиваться к городу, разбазариваем свои силы на какую-то потустороннюю относительно себя чепуховину. Политика, блин, уфология, какие-то разборки детективные! Черт знает что! Да что же такое с нами со всеми творится? Давайте же дело делать! Слышите, Дмитрий Анатольевич, конкретное дело, а не болтовней заниматься. Людей же как-то спасать надо! Вместе спасать, слышите, вместе! Гуртом. Спросите вот Лианну об этом, она вам все объяснит, если у вас совсем крыша поехала.

Я уже кричал и немного кривил душой, потому что в круговороте последних событий и сам болтался, как та инфузория без туфельки в болоте. И меня не извиняли ни подозрения в совершении мной убийства, ни появление на сцене местной истории отпетых командармов и главнокомандующих, ни…

Каждый человек должен отвечать за всех людей на свете. Если он человек, конечно. Всю жизнь я пытался следовать именно этому принципу, но в последние дни что-то во мне сломалось. И мой крик относился скорее именно ко мне самому, а не к Бабию. Но он этого не понял. И что-то вдалбливать ему я уже не имел ни сил, ни желания.

— Ребята, — повернулся я к Семену и его напарникам, — открываем термос и бросаем его в ту мерзость.

«Та мерзость» была уже рядом с берегом. И мне показалось, что она медленно подныривает под него. Будто предчувствует что-то нехорошее. Какое-то мгновение я колебался, но потом резко махнул рукой, и голубой цилиндр, с шипением расплескивая клубы пара от разлитого азота, мелькнул в сизом воздухе, летя по заданной мной траектории сквозь дым и причитания обезумевшего Бабия.

Послышался глухой взрыв. Над местом падения в бесцветное ослепительное небо ввинтился серый смерч пара, и что-то тяжелое так тряхнуло каждую клетку тела, что я, оглохший и ослепший, упал на колени. Повертел моментально ставшими негибкими мышцами шеи, оглядываясь вокруг. У всех членов нашей компании позы были почти одинаковыми. А Дмитрий, встав на колени, тяжело рвал.

Еще раз встряхнув головой, я посмотрел на озерцо и ощутил, как бешено заколотилось мое сердце. Благодаря резкому перепаду температур, глыба раскололась на три неравные части, замершие на почерневшей корочке застывшей лавы. Эта подгоревшая корка, сквозь которую еще просвечивался красноватый фон, медленно расширялась по всей поверхности озерца. Оно остывало.

Сработало. Сработало, мать твою за ногу! Только надо что-то придумать, чтоб бросать термосы издали. Потому что такой предсмертный вопль удивительного каменного существа не каждый выдержит. А в том, что это все-таки было существо, я уже почти не сомневался.

— Ничего, Дмитрий, — прохрипел я в направлении Бабия, который, кряхтя и вытирая рот, поднимался с колен. — Выдрессируем их немного, а потом и изучать станем.

— Выдрессируем, выдрессируем, — чуть не заплакал тот. — А если это — разумные создания? А как же тогда Меморандум Вальдхайма? Или вам к убийствам не привыкать?

Ах ты гаденыш! Я почувствовал, что сейчас смешаю Бабия с его любимыми бабешками, но замер, увидев Лианну, которая мертвой куклой застыла неподалеку. Подогнутая нога еще больше делала ее похожей на сломанную игрушку.

— Ч-черт! — выдохнул я, бросаясь к девушке.

И черт, как всегда, был рядом. Потому что снова уже знакомая волна ужаса подхватила нас. Дмитрий тоненько завизжал, задрав голову. Семен сбил меня с ног, с выпученными глазами бросившись куда-то в сторону. Его ребята тоже кинулись врассыпную. А меня какая-то жуткая, неподвластная моему сознанию сила, снесла с места. Однако я, обо что-то споткнувшись, упал и уже в падении успел заметить огненный цветок нового лавового выброса.

Вместе с шуршанием падающего камня и душным дыханием раскаленного воздуха пришло успокоение. Но относительное, как и все в этом мире. Потому что в висках пульсировало: «Лианна! Лианна!» И расцарапанную грудь пропекала вина собственной неосмотрительности. Идиот! Ведь если нас, крепких мужиков с железобетонной нервной системой, гибнущее существо поставило на колени, то что же оно сделало с девчонкой!.. Эх ты болван!

К счастью, Лианна только потеряла сознание, и, наверное, именно это спасло ее от последнего инфразвукового удара. Приводя девушку в чувство, я поймал себя на том, что уже полностью воспринял сумасшедшую гипотезу Бабия. И еще отметил, что последний выброс произошел именно в том месте, на котором недавно, что-то почувствовав, останавливалась Лианна. Ах ты умница наша!..

Девушка слабо застонала и раскрыла пустые глаза, которые понемногу наполнялись окружающим миром. Если бы еще этот мир не был таким ужасным!.. Но тут изменить я ничего не мог. Я мог лишь ласково притронуться к щеке Лианны и успокаивающе погладить ее ладонью.

— Все нормально, Анютка. Все нормально. Как говорил Колумб, открыв Америку: «Путь в Индию найден!»

Она прислушалась к чему-то внутри себя и попробовала улыбнуться:

— Да. Я чувствую. Все нормально… И ты живой.

— Все мы живые и еще долго жить будем. Вот отдохнешь немного — пойдем с тобой Михая искать. Мы ему нужны, — бормотал я, немного раздражаясь от того, что совсем не знал, как вести себя с больной семнадцатилетней девушкой. С пьяными злыми мужиками, типа Алексиевского, мне было намного легче. Таким образом, какой-то сдвиг по фазе я тоже имел и этим становился ближе к Лианне. Только вот с какой стороны?

Впрочем, когда я повел ее к людям, суетившимся возле нового адского озерца, то поддерживал девушку за талию с левой стороны. Со стороны сердца. А как только она доверчиво прижалась ко мне, ощутил и его биение под маленькой упругой грудью. Поэтому, еще за мгновение перед тем, как она внезапно остановилась, я уже знал, что это произойдет. Потому что маленький трепетный комочек, пульсирующий в Лианне, слабо вздрогнул и рывками начал биться быстрее.

— Что? Что такое? — спросил я, уже зная, что она ответит.

— Снова. Снова… Вот здесь. Оно уже близко. Выходит.

— Та-а-ак. А ну-ка, Анюта, отойти немного и подожди меня. Только никуда не ходи. Хорошо?

— Хорошо. Я подожду. Я… Я уже привыкла ждать.

Наверное, мысль о том, как надо поступать, уже давненько шевелилась во мне, потому что я уже точно знал, что надо делать. Оставив Лианну, я трусцой побежал к людям, среди которых заприметил Бабия, Семена и его товарищей. Выхватив их из водоворота суеты, я подробно объяснил им, что нужно делать, и побежал назад к Лианне, время от времени озираясь и наблюдая за тем, как моя команда под скулеж Бабия тянет к нам термосы с жидким азотом.

— Да прекрати ты хлюпать, — резко оборвал я Дмитрия, когда все они, кашляя, приблизились к нам. — Есть идея. Не будем мы губить твою любимую форму жизни. Просто попугаем немного.

Не знаю, поверил мне Дмитрий Анатольевич или нет, но скулеж прекратил и даже начал снимать на камеру то, как мы выливаем жидкий азот на потрескавшуюся от жары и всепланетной лихорадки землю. Жидкость мгновенно испарялась и белый изящный пар перемешивался с черным дымом, сочащимся вместе с угарным ветерком со стороны нефтеперерабатывающего завода.

И когда Лианна снова прошла по увлажненному, еще прохладному асфальту, на котором быстро исчезали островки инея, то… То через минуту она на мгновение замерла и, вдруг взмахнув руками, будто крыльями, побежала к нам и бросилась мне на грудь. Словно в реку с моста.

— Нету, — с придыханием шептала она, целуя мою перемазанную физиономию, — нету! Оно ушло! Оно испугалось тебя, Роман!..

А я смущенно отворачивал от нее лицо, время от времени встречаясь с насмешливыми глазами Дмитрия и замороченными взглядами Семена с товарищами. Они, хоть и по-разному, но не понимали того, что произошло на их глазах. А мне было наплевать и на иронию Бабия, и на непонятливость оранжевожилетчика.

Потому что моя была сверху. Потому что я ощущал себя сказочным принцем-победителем, которого осыпают цветами и поцелуями самые красивые девчата его королевства. Потому что побежденное чудовище убежало с поля боя, испуганно поджав свой покрытый каменной чешуей хвост. Потому что я — черт меня возьми! — нашел-таки средство борьбы с лавовым нашествием, и теперь можно было не бояться того, что спустя некоторое время на месте Юнаков будет бурлить огненно-вязкий океан магмы, переполненный до краев отголосками человеческой боли и ужаса.

А фиг тебе, природа! Ты сильна. Ты — обесчеловеченная стихия. Но ведь и я — стихийный человек! И мы с тобой еще потолкаемся на бревнышке!..

Ни до этого победного мгновения, ни позже, никогда больше в жизни я не ощущал такого приступа эйфории, не зная того, что почти в это же самое время кто-то другой, добрый и умный, уже изобретал еще одно средство для борьбы с кремняками. Или, вернее, не изобретал, а вспоминал хорошо забытую старину. Однако в то мгновение я физически ощущал справедливость пословицы о крыльях, вырастающих за спиной. И когда меня неожиданно ударили по ним, то у меня даже заныли лопатки.

А сделал это Алексиевский, который, неуверенно пошатываясь, вынырнул из клубов черного дыма, поднимающихся от шин перевернутого горящего «ситроена». С обожженной бородой, с оторванным рукавом рубашки, со своим неразлучным портфелем, зажатым просто под мышкой, и с водочным перегаром изо рта он появиться, словно чертик из шкатулки и, уставясь на нас черными бельмами своих очков, прохрипел:

— Слава богу! Хоть кого-то нашел!.. Роман, Волчара, беги за мной. Там Михая убивают…

6

Бежать, к сожалению, мы не могли. Мое тело от испытаний последних дней уже давно превратилось в сплошную рану. Душа, кстати, тоже. Алексиевский, задыхаясь, с трудом тянул ногу, вывихнутую где-то в свободных странствиях. Лианна, после того как я зло накричал на нее, приказывая оставаться на месте, держалась позади. Впрочем, и она, обиженная и смертельно уставшая, не могла передвигаться быстрее, даже если бы и сильно захотела этого. Про нетренированного Дмитрия, тащившего, посапывая, свои телеприбамбасы, я уже и не говорю. Кстати, идти с нами его тоже никто не приглашал. Само побрело. Вместо него была бы куда полезнее парочка оранжевожилетчиков. Но Семен, переговорив со своими товарищами, составить нам компанию отказался наотрез. Мол, приказа такого не было.

Ну-ну… А мы, без приказа захлебываясь едким дымом, сбивая ноги о груды кирпича, напарываясь на остро-недобрые взгляды встречных людей, топали через потрескавшиеся улицы, захламленные дворы и выжженные пустырища.

— Понимаешь, Волк, — бубнил над самым ухом Алексиевский, — ты не думай, что я тогда испугался и вас бросил. Нет! Я по делам пошел. Понимаешь, у меня на Юнаках знакомый фотограф живет… Жил… Нашел я его мастерскую, пленку проявил. — Он вдруг запнулся, как-то испуганно взглянув на меня. Но, увидев, что я не обращаю на него внимания, неуверенно продолжил: — В общем, считай, что я в разведку пошел. Замаскировался под всяких там… Интересное, я тебе скажу, дело, — в его голосе задребезжали подобострастные нотки. — Вот видишь, и пригодилось оно.

Вот еще, незаконнорожденное дитя Мата Хари и Штирлица! Я искоса взглянул на него:

— Ну и каковы же итоги, рыцарь пера и кинжала?

— К Айку люди потянулись. Даже Пригожа с ним разговор имел.

— Чего-чего? — не поверил я своим ушам. — Какой такой разговор?

— А черт его знает! Приехал на микроавтобусе, нашел Айка да и закрылся с ним в машине. Долго они там о чем-то базарили. С час, наверное. Я поблизости крутился, но только то и услышал, когда они уже на свежий воздух вышли, как Пригожа сказал: «Итак, ваши силы плюс мой авторитет могут иметь довольно приличную массу!» А Айк тогда еще захохотал: «И деньги!..»

— А потом?..

— Потом? Собрали они с десяток уколотых ребят, насовали им каких-то бумажек да и разослали по всем Юнакам. С прокламациями, что ли. Еще людей собирать. Стоп! — вдруг воскликнул он, резко остановившись. — Близко уже. Давай помедленнее пойдем. Ведь их там сотни, наверное, с полторы, а нас…

И он, обернувшись, посмотрел на Лианну с Бабием.

Только сейчас до меня дошло, в какую авантюру я влез: побежал выручать Михая практически в одиночку. Надеялся, чудак, что у Айка человечков всего ничего, что оранжевожилетчики моего приказа послушают… А фигушки!.. Да и начальничек их с сатанистами уже какие-то соглашения соглашает. Плохо… Сорок минут назад, пребывая в состоянии эйфории, я, наверное, не контролировал себя, решив, что мне подвластно все. Но теперь…

Оглядевшись вокруг, я понял, что мы дворами вышли к Юнакскому рынку. Вот за этой пятиэтажкой с почти полностью выбитыми оконными стеклами должна находиться рыночная площадь. Двое мужиков, которые до этого, громко кряхтя, вытягивали из подъезда кожаный диван, внезапно выпрямились и посмотрели на нас. В песочнице с поваленным грибком несколько ребятишек, возившиеся с какими-то сломанными игрушками, тоже повернули лица в нашу сторону. Издали мне показалось, что на месте глаз у них просверлены сквозные черные дырки.

— Дружище Волк, — запыхтел Алексиевский, и я даже вздрогнул. — Тут за углом есть киоск «Горпрессы». Я точно не помню, но, кажется, дверь у него была открыта. Из него еще Айкова шпана всякую порнуху вытаскивала. Может, спрячемся пока что там? Понаблюдаем…

Хотя как наблюдательный пункт киоск оказался действительно удачным местом и заскочили мы в него сравнительно тихо и незаметно, но бригада наша была немного великовата для подобного помещения. Однако про тесноту мы почти сразу же забыли, потому что рядом с нами, за квадратными экранами чудом уцелевших стекол, разворачивалось действо из какого-то фантастического триллера.

За поваленной изгородью рыночной площади, посреди остатков разрушенных торговых рядов, тускло полыхало лавовое озерцо с неизменным кремняком посредине. Вокруг столпилось около ста лиц неопределенного пола и такого же возраста.

Впрочем, присмотревшись внимательней, я снова с некоторой тревогой отметил, что среди них было много людей возраста более чем почтенного. Некоторые из них держали чадящие факелы, скрученные из какого-то вонючего тряпья. Их жирный дым доносился и к нам, оставляя в ноздрях гадко-слизистые ощущения.

Мне показалось, что толпа чего-то ждет, шурша приглушенными расстоянием разговорами и вяло передвигаясь вокруг озерца. От его близости к толпе я пришел в некоторое изумление, вспомнив недавний контакт с бабешкою, устроенный мне Дмитрием Анатольевичем.

Впрочем, такому свободному передвижению могло способствовать и огромное количество человеческих единиц, бессмысленно блуждающих между единиц других. Все они слегка покачивались развинченными движениями дряблых тел. Даже издали было понятно, что толпа наполнена алкоголем или наркотиками до самых краев. Михая среди них видно не было. А по белой стене полуразрушенного админздания ползли огромные, криво выведенные черной краской цифры: 666. Рядом с последней шестеркой таким же цветом выделялась широко открытая дверь.

Наблюдая за толпой, я не уловил того мгновения, когда на фоне этой двери появилась фигура в уже хорошо знакомой мне маске с не менее знакомым крестом на груди и юбочке, сделанной из резиновых приспособлений для мужской интимной жизни.

— Маги-и-и-истр! — донесся до нас душный выдох толпы, замедленно падающей на колени. Но не наклоняющейся, как положено, в поклоне, а отклоняющейся назад и выставляющей, таким образом, очень интересные места навстречу своему вожаку. Зрелище было не для слабонервных, тем более что многие из мужчин и женщин были обнажены до невозможности.

Магистр поднял руки и что-то произнес, после чего основная масса людей, не вставая с колен, приняла все-таки более-менее вертикальные позы. Впрочем, кое-кто из них не удержался и упал-таки на спину. Да так и остался лежать, не имея сил подняться. А магистр что-то говорил, делая медленные пасы руками и ритмично покачивая головой, закованной в уродливую маску. К сожалению, то, что он говорил своим сподвижникам, нам слышно не было. Вдруг я заметил, что несколько мужчин из задних рядов что-то прокричали магистру. Тот на мгновение прекратил свою речь и затем одобрительно кивнул, указывая рукой в направлении нашего тайника. С десяток «заднерядных» человечков поднялись и побежали к нам.

— Ч-ч-черт! — прошипел Алексиевский, толкая меня на Бабия, как раз настраивавшего свою видеокамеру, и двинул к выходу, вдавливая Лианну в стенку киоска.

— Стой, балда! — успел я схватить его за плечо. — Стой тихо! Тихо!.. Ни звука!

Алексиевский начал было сопротивляться, но внезапно окаменел. Я успел закрыть на задвижку дверь киоска, и в это время до сих пор поднятые металлические ставни вдруг сами с грохотом упали, отрезав нас от света божьего… Или сатанинского. И мы остались в полной тьме, переполненной старыми запахами железа и типографской краски.

У меня была плохая команда, это так. Но, несмотря на разницу в возрасте и темпераменте, несмотря на разницу в отношении ко мне, мой приказ относительно тихого поведения был выполнен на все сто. Никто не проронил ни звука. Даже тогда, когда киоск начали обвязывать какой-то толстенной проволокой. Даже тогда, когда его начали переворачивать. Даже тогда, когда этот железный сундук поставили на ребро, а потом снова начали наклонять, кантуя и ставя на другую грань. Даже тогда, когда во время очередного переворачивания с тихим треском вылетели оконные стекла и их острые края начали резать нас, оставляя на коже невидимую липкую боль, — даже тогда моя команда молчала. Только Алексиевский тихо шипел, отыскивая после каждого оборота свой упавший портфель. Только Лианна настырно хваталась за меня, безошибочно отыскивая мое тело в сплетении падающих тел. Только Дмитрий принципиально не пытался за что-то ухватиться, обеими руками оберегая свою видеокамеру.

Я не верил в то, что сатанистам не было слышно, как в киоске иногда что-то бухает. Но, как бы там ни было, никто из них так и не заглянул в середину. Тогда я отнес это на счет их одурманенности да нашего везения. И лишь спустя некоторое время понял, что был не прав.

А гудение толпы и визжание магистра становились все ближе и ближе, пока не стали различимыми отдельные слова. Пока, покачнувшись в последний раз, наша мышеловка наконец не замерла и кто-то грузный не вскарабкался на нее.

— Ну что, братва моя, — узнал я чуть подвывающий голос Айка, — так лучше?

— В нату-у-уре! — заревела братва. — Теперь слышно. Теперь ви-и-и-идно.

— Трибуну себе устроил, сучонок! — прохрипел было Алексиевский, но я ткнул его локтем в мягкий живот, и он поперхнулся.

Припав глазом к щели между стенкой и жалюзи, я выглянул наружу. Другие тоже нашли какие-то дырки. Поскольку мы находились прямо под Айком, то и обзор у нас был одинаковым. Правда, в отличие от него мы видели только передние ряды, оставив видение панорамное детям Сатаны.

— Бог умер, — торжественно провыл над нами Айк. — Кто не верит, тот пусть пойдет к развалинам церкви и посмотрит на это. Бога никогда не было. А был лишь мелкий фраер, который украл этот мелкий мирок у светосиятельного и который противопоставил своё — уже не мелочное! — коварство его доверчивости да и заточил творца нашего в подземных мирах. Да, братва, я не лоханулся — творца! Именно — творца. Потому что все, сотворенное с нами Богом, было в натуре издевательством над человеческой сущностью, созданной совсем не им. Потому что действительно клевые паханы так не ведут себя. Так ведут себя только злые отчимы. Вспомните, что предлагал нам Бог-отчим. Путь к спасению, к царству небесному — через страдание. Но человек не создан для страданий. Человек создан для счастья и наслаждения. Мы всегда говорили об этом, но нам не верили. И вот сейчас, когда после тысяч лет зловещих заклятий, через руины Бога наш творец возвращается к нам, даже последний Фома-неверующий может убедиться в нашей правоте. Скажи вот ты, братишка, как спасся твой сын, как спасся ты сам, что спасет нас?

Стоящий перед самым киоском упитанный мужичок лет пятидесяти, в сером пиджаке, накинутом на голое тело, поднял свои чуть остекленевшие коровьи глаза:

— Вау светосиятельному, дарующему нам наслаждение и лишающему нас страха! Вау магистру, ведущему нас огненными тропами кайфа к светосиятельному!..

— Ва-а-а-ау! — заорала толпа, даже металлические стенки киоска задребезжали.

— Последнее время я считал, что потерял сына, — снова поднял руку мужичок, призывая к тишине. — Многие из вас знают, как он жил. Я страдал, по глупости своей считая, что он прозябает в наркотиках и разврате, и не понимал, что он уже нашел путь к спасению из этого одичавшего мира. И только тогда, когда светосиятельный прислал к нам пламенное освобождение, когда его слуги продырявили к чертям собачьим крепостные стены земной поверхности, я понял сына своего и пошел за ним. Пошел через великий кайф…

Мужчина вытянул из кармана пластмассовый шприц.

— …по огненной жизни к вечному спасению, лишившись страхов своих. Теперь не пугают меня ни искры, ни раскаленный камень, ни пламя, ни издевательства дураков. Потому что не ощущаю я ни боли, ни страха, как те неверующие. А ощущаю лишь вечный кайф безо всякого рая и царства небесного. И за этот дар благословляю творца нашего! И пусть весь мир зальет океанами магмы, но мы, кто уверовал в светосиятельного, с улыбкой и без ужаса будем служить ему!!! Поскольку верим, что другого пути нет… Кто не с нами, тот против нас! — вдруг завизжал он, выкинув затасканный лозунг, и в его коровьих глазах вспыхнуло что-то холодно-рептилиевое.

Толпа загудела, забормотала, забурлила пузырьками одобрительных выкриков. Кто-то обнимался, кто-то целовался, кто-то хохотал и танцевал на месте, а двое юнцов метнулись к лавовому озерцу и, словно цветы, начали швырять камни в молчаливого кремняка. Молчаливого снаружи. Потому что я ощутил, хоть и несколько слабоватую, волну далекого полуночного ужаса. Рядом тихонечко затрепетала Лианна.

А людям было все равно: они хохотали, веселились, целовались, и к ним присоединялось все больше и больше человекоподобных существ. Инфразвук на них не действовал. Стресс был преодолен. Более того, я увидел, как те первые юнцы побежали по краю озерца, расплескивая ногами маленькие язычки желтоватого пламени. Я наблюдал эту картину какое-то неуловимое мгновение через щель, внезапно возникшую в нагромождении вспотевших тел. Но та сразу же сжалась, выдавив на меня из пространства ощущение невыразимого изумления и дохнув в лицо нереальностью ужаса и реальностью безнадеги.

— Ти-и-ихо! — загрохотал сверху по железу голос Айка. — Тихо, братва!..

И братва моментально смолкла. И я понял, что с некоторых пор приказы магистра будут выполняться неукоснительно. И Лианна чуть ощутимо дрожала рядом со мной, и грубый Алексиевский тяжело хекал в свою невидимую во тьме бородищу:

— Мне говорили, говорили, что кое-кто после наркоты может по огню ходить, а я не верил!..

А к Айку, очевидно, уже кто-то подошел, потому что, напрягая слух, я различил, как этот кто-то попросил:

— Дай ему дозу, ломает чувака!

— А что это за кадр? Наш? — спрашивал таким же шепотком Айк.

— Наш, наш, — отвечал кто-то. — Тот, который тебе про Михаеву Лианку рассказал.

— Хорошо, дай. Но не балуй его, держи на привязи.

Заточенные в металлической тьме, обливаясь потом и размазывая по коже кровь из порезов, мы слышали все это и яростно молчали. Молчала и толпа, ожидая новых слов магистра. И тот сказал.

Таки сказал…

— Братва! Мы объединены огнем, кайфом и новыми способностями. Всем нам не страшна смерть, потому что нас оберегают каменные слуги светосиятельного. Но в то время, когда мы славим их, когда мы спасаемся возле них, именно в это время враги сатаны убивают сторожей человеческих, оставляя наших детей и братьев, дочурок и матерей, родителей и дедов наших без надеги на спасение.

— Сме-е-е-ерть! — заревела, заорала, забурлила толпа.

— Среди нас была чувиха, которая прикидывалась нашей и которая теперь вместе с врагами сатаны охотится на каменных сторожей и гробит их своим холодом и предательством.

— Сме-е-ерть!..

— Среди нас есть чувак, который считался нашим братаном, но разрешил паскуднице слинять, и теперь она охотится на каменных сторожей, гробя их своим холодом и предательством.

— Сме-е-ерть, сме-е-ерть!

— Что же делать нам с теми, кто охотится на каменных сторожей, гробя их своим холодом и предательством?

Толпа взбесилась, и даже авторитет магистра не сразу ее успокоил. Но все же успокоил…

— Братва! Мы можем сейчас пойти и замочить наших врагов. Но не испытание ли это, через которое проводит нас светосиятельный? Может, эти паскуды нужны ему, и мы в своей приземленной чувырлости не понимаем замыслов сатаны? Так пусть он сам подаст нам знак, что враги его заслуживают смерти. Приди, светосиятельный, — завыл Айк, — сойди ко мне, наполни меня, стань мной!..

Он выл, повизгивал и, очевидно, приплясывал на крыше киоска, потому что топанье его ног эхом стучало в моих висках.

— Шаман! — прохрипел Алексиевский. — Ей-богу, шаман! И на что он надеется, козел?

Но свои ожидания магистр просчитал точно. Он вдруг замер, поскольку топот его босых ног прекратился, и внезапно бросился к левому краю крыши. Потом — к правому. После пошел по кругу.

— Чую, светосиятельный, чую, — бубнил он. — Они рядом, рядом. Здесь?.. Нет. Может, здесь?.. Тоже нет… Я-а-а-а-а, — неожиданно заверещал он, сдвигая свои причитания в сторону не инфра-, а ультразвука (интересно, как реагировали на это кремняки?), и спрыгнул с крыши киоска на землю.

В щель мне было видно, как он попятился от него, растопырив руки и раздвигая ими толпу.

— Здесь, здесь… Отворите эту халабуду! — вдруг закричал Айк, падая на колени.

Послышалось скрежетание проволоки, которую раскручивали несколько пар крепких рук. Потом эти руки рванули, поднимая жалюзи, и мы будто улитки, вытащенные из раковин, оказались перед обозленной многоглазой толпой.

— Слава тебе, светосиятельный, слава! — завопил Айк, откидываясь назад.

— Слава, слава! — ревела ему в такт орда, тоже падая на колени.

А магистр уже легко поднялся на ноги и, растопыренными руками удерживая трех крепких ребят позади себя, подошел к нам, вплотную приблизив свою безобразную рожу к моему лицу.

Мы молча уставились друг на друга. В прорезях маски поблескивали совсем трезвые и хитроватые глазенки Айка. Вдруг он прищурил один глаз, подмигивая мне. И я даже захлебнулся от злости.

Вот гад! Вот сволочь! Он же знал! Знал с самого начала, что мы сидим в киоске, и играл с нами, словно сытый кот с мышью. Айк снова заработал себе очко, не оставив, кажется, мне никаких шансов на реванш. Я отвел взгляд от разрисованной физиономии и узнал в парне, стоящим за Айком, одного из тех деятелей, которые помогали Семену таскать термосы с жидким азотом.

Господи, да неужели ты среди нас совсем человеков не оставил?!..

Нет, наверное. Потому что вытягивали нас из киоска безо всякой человечности. Да мы на нее и не надеялись. Даже Алексиевский не делал никаких попыток маневрирования, окаменев и сжав в кулаке проволочную ручку своего имиджевого портфеля. И даже тогда, когда гудение голосов разрезал резкий звук автомобильной сирены, он не пошелохнулся.

Лишь толпа медленно, словно вязкое полузастывшее желе, раздвинулась в стороны, в узком пространстве, открывшемся перед нами, я увидел знакомый микроавтобус, из которого выпрыгнуло несколько оранжевожилетчиков и солидно выплыл Пригожа.

«Эге, дела-то, наверное, у него пошли круче», — автоматически отметил я. А за ним черно-кожаной молнией заструился гибкий, словно пантера, мой — совсем недобрый! — знакомый. Юрка Гемонович. Гегемон.

— Что здесь происходит? — оглядываясь по сторонам, спросил Пригожа.

Но слова его упали в угрюмую тишину. Никто не желал выскакивать вперед магистра, а того рядом уже и не было. Пришлось и мне оглядеться. Айк стоял немного позади киоска, молча сложив руки на груди. Рядом с ним двое мужиков придерживали парня с разбитым в кровь лицом. Сначала я его не узнал, и только вскрик Лианны подсказал мне, что это ее Михай слабо сопротивляется в крепких лапах, скрутивших его.

— Что здесь происходит? — повторил Пригожа, но уже не так уверенно.

Гемонович, в кожаной жилетке на голое тело (этот наряд уже становился какой-то униформой), замер рядом с ним, быстрым взглядом проведя рекогносцировку местности. Лианна, с длинным всхлипом оторвавшись от нашей группы, бросилась к Михаю, и тот со стоном обнял ее, погружая окровавленное лицо в запыленные волосы девушки. Его охранники хотели было отогнать Лианну, но Айк поднял руку и они снова замерли. Молчание затягивалось, но вот-вот должно было оборваться, словно чересчур натянутая струна. Или тетива лука.

— Эти люди пакостили нам, — торжественно взвыл Айк, не опуская ручищ, — и должны быть наказаны.

Гемонович быстро подошел к нему и что-то зашептал на ухо. Я обратил внимание на то, что Юрку никто не пытался задержать. Очевидно, его здесь знали.

Переговоры длились недолго. Несколько раз Айк отрицательно качал головой, но, очевидно, должен был согласиться с какими-то аргументами Гегемона, потому что в конце концов махнул рукой и обратился к толпе:

— Братва! Все вы видели силу светосиятельного. Эти лохи, которые только что находились за пару километров отсюда, его волей оказались рядом, ожидая нашего приговора. И мы, объединенные великой волей к спасению, вынесем его. Честно и справедливо.

Толпища одобрительно загудела, а я был поражен тем, что такое наивное надувательство может иметь место в конце второго тысячелетия в цивилизованной Украине. Пусть и с добавкой «почти». Впрочем, в последнее десятилетие у нас и не такое место имело. Что было неопровержимым фактом.

Тем временем Гемонович возвратился к Пригоже и что-то ему прошептал. Тот быстренько потрусил к автобусу. Солидность его снова полиняла. Я даже пожалел парня: как это оно — постоянно из огня да в полымя. Так и заболеть можно.

Несколько оранжевожилетчиков остались в толпе вместе с Гегемоном, бросая иногда иронические взгляды на окружающую среду: считали, наверное, ее безопасно-игрушечной. Но они ошибались. Среда бурлила. И я не думал, что ей хотелось крови. Она хотела зрелищ. И хромая зараза Айк их все-таки устроил.

— Все мы желаем смерти врагам нашим и их помощничкам, — рассудительно начал он. — Но пусть это решает светосиятельный и его каменные слуги. Если чмо Михай перейдет на ту сторону лавы, не вколов спасительного зелья, — поднял Айк над головой шприц, извлеченный неизвестно откуда, — то мы оставим его самого и его девчонку живыми. А тех трех лохов, — он обернулся к Гемоновичу, — отпустим с нашими друзьями по их просьбе, в ожидании того, что они сами накажут их. Но если каменный слуга заберет жизнь Михая, то мы заберем жизнь и его девчонки, а…

— Магистр, я же просил тебя, — вдруг негромко, но с нажимом сказал Гемонович.

Айк было замялся, но, дернув плечами, продолжил:

— …а эту голимую троицу таки отдадим нашим друзьям. Но только под торжественную клятву относительно их сурового наказания, назначенного вместе с нами. Я кончил, и пусть свершится воля светосиятельного!..

Толпа расступилась, освобождая путь к лавовому озерцу, к которому двое охранников потащили Михая, оторвав от него Лианну. Вся она была измазана кровью парня, и казалось, что ее вырвали из Михаевых объятий прямо с мясом. Вот она упала, но мгновенно вскочила и снова было бросилась за мужчинами, но какая-то грудастая тетка ловко схватила ее за волосы и, крутанув на месте, снова бросила девушку на землю.

— Цыть, лярва! — взвизгнула она. — Лежи, а то глаза выдеру!

Михай обернулся и выдавил разбитым ртом:

— Не надо, Лианна! Не надо, солнышко мое! Все будет хорошо. Подожди меня. Ты же умеешь ждать. Ничего со мной не случится. Верь мне. Главное — верь. А ты, Айк, — болезненно (или презрительно?) скривившись, обратился он к магистру, — дурак! И шутки у тебя дурацкие! Я тебе потом все это подробнее объясню.

Один из охранников ударил Михая в спину, и он упал на колени на самом берегу огненного озерца, едва не ударившись лицом об лаву. Мне показалось, что лицо у него задымилось.

Это было мгновение, когда я не выдержал и бросился было к парню, но что-то острое уперлось мне в живот. Упитанный верзила с блуждающей улыбкой на грязной морде выставил вперед нож. Красивый такой. Изящный. Ручной работы. С калиброванным, наверное, лезвием. Сантиметров в двадцать длиной.

— Поиграем, братан? — вяло протянул он. — В казаков-разбойников.

Рядом что-то бухнуло. Я скосил глаза и увидел рядом тело Алексиевского, которое бессильно расплылось по асфальту. Он не шевелился, крепко сжав мохнатой рукой свой портфель. Бабий же, замерший после того, как нас вытянули из киоска, так и стоял, бессмысленно разинув рот. В одной руке у него был кофр, в другой — видеокамера.

Михай медленно поднялся, харкнув кровью на раскаленную лаву. Только зашипело. Потом выпрямился, расправил плечи и насмешливым взглядом обвел толпу. Вдруг его глаза встретились с моими и, как мне показалось, на миг потеплели. Он хотел что-то сказать, но вдруг порывисто обернулся и застыл, оглядывая красноватое озерцо с пятном бабешки посредине.

— Светосиятельный, говоришь?.. Каменные слуги его, говоришь?.. Ну-ну…

И я вспомнил первый, такой далекий, день своего пребывания в Гременце. И битое стекло на асфальте бульвара, и босые ноги, с веселым остервенением топчущиеся по нему. И понял, что Михай может сделать это. Да и Айк, наверное, знал. Просто хотел выйти из неудобного положения с наименьшими потерями. Но сейчас он волновал меня меньше всего.

— Соберись, парень, — прошептал я. — Соберись. Ты сможешь.

Я не видел лица Михая. Видел только его чуть согнутую спину, которая напряглась, когда он сделал свой первый шаг. Мне будто ступни обожгло. Даже больно стало.

— Расколотый, — произнес Михай в тишине.

— Континент, — он сделал второй шаг.

— Ржавым-покрыт-пеплом, — еще три быстрых шага.

— Я — ангел, — тихонечко прошелестел кто-то в толпе.

— Диссидент, — подхватило еще несколько голосов.

— И рай для меня — пекло, — вполголоса завибрировала почти вся толпа.

Маска Айка резко качнулась в ее сторону, но из оскаленной пасти не вылетело ни звука. А Михай, босиком выбивая огненный ритм под скандирование людей, осторожно шел по дуге, особо не отдаляясь от берега. Вдруг он на неуловимое мгновение замер, а потом двинулся напрямик, медленно приближаясь к центру озерца, в котором угрожающе выпячивалась красновато-черная уродина. Я был уверен, что и этот путь он прошел бы до конца. Хулиган, рокер, поэт, немного — йог, немного — каратист, он бы сделал это, но… Но проклятая жажда внешних эффектов губит многих из нас.

Михай уже почти обогнул кремняка, но внезапно взмахнул руками и прыгнул на него, выбивая рэп на раскаленном камне.

Это было красиво.

Это было ужасно.

Раскаленная лава. Юркие змейки огня. Черный дым. Безобразная голова жуткой химеры. А на ней — гибкая юношеская фигурка, вся в отблесках адского пламени, каждым своим движением издевается над этим самым адом. Вот только последний не терпит издевательств над собой. Он сам любит издеваться. Это — его парафия. И ад вскрикнул.

Я чуть не наткнулся на нож, который верзила так и держал возле моего живота. И сквозь слезы, внезапно затопившие весь мир, увидел, как Михай снова замер на частицу секунды, а потом, дугой выгнув тело, взлетел в воздух, падая спиной на вязкую магму.

Все происходило молча. Этот парень умел все-таки сжимать зубы. Он перекатился через спину, вспыхнув бледным огнем. Весь трепыхаясь, конвульсивно, попробовал встать на колени, но в конце концов упал, медленно погружаясь — или вгорая? — в огненное болото. Только черный дым взвился над озерцом.

— А-а-а-а, — выдохнула толпа, и верзила с ножом, оставив меня и бешено выкатив глаза, бросился к Лианне, которую желеобразная тётка так и держала за волосы.

— Она — моя, она — моя! — орал он, размахивая острым лезвием.

Вот оно мелькнуло в воздухе, и прядь волос в теткиной руке так и осталась в ней. А оживший вдруг симулянт Алексиевский, выпивоха Пивонов-Алексиевский, болтливый баламут Д. Раконов-Алексиевский, трус и кидала Шнеерзон-Алексиевский, неожиданно вскочил на ноги и, опережая меня, бросился к здоровяку, изо всей своей неуклюжей силы гатя его портфелем по голове. Тот на мгновение, спасшее Лианну, остановился и отмахнулся ножом. Алексиевский как-то по-детски растерянно ойкнул и начал оседать на землю, схватившись рукой за рубашку, на которой расплывалось большое красное пятно.

Я действовал чисто автоматически. Так, как в давних уличных потасовках. Так, как меня учили в армии. Так, как действовал не очень давно в обгоревшей Боснии.

Обманное движение. Удар. Захват. Рычаг. И, чуть хрустнув, рука верзилы обвисла. Сам он, закатив глаза и судорожно хватая ртом воздух, словно мешок, упал рядом с Алексиевским, а в моем кулаке очутился его нож… Красивый нож ручной работы.

Берегитесь, ребятки!.. Вы еще не видели меня в деле. Вы еще не знаете, что нож — мое любимое оружие, которым я владею безупречно. Вы еще не знаете, что в десантуре у меня была кличка Ромка-лезвие, а в одном далеком латиноамериканском крае я, почти невредимый, прошел около ста километров сквозь джунгли, засады и выстрелы в спину, благодаря только этой вот полоске закаленного металла. Вы не знаете этого, а я знаю и помню. Помню памятью не ума, а каждой клеточки тела. Ведь в той трудной работе, которую я только что начал, мозгу делать совершенно нечего.

За пять минут я расчистил среди толпы круг радиусом около трех метров, посреди которого, кроме меня и упавшего Алексиевского, оказались и Лианна с Дмитрием. Несколько мужиков, повизгивая, ползали по его краю. Несколько десятков орали за ним, размахивая руками и брызгаясь слюной, но поближе к нам подойти не отваживались. Меня чуть трясло от ярости и ощущения своей силы. Потому что я стал бывшим Романом Волком. Потому что я был злым и вооруженным.

Конечно, долгое время пребывать без изменений такая ситуация не могла, но я был уверен в том, что смогу потащить за собой в пекло еще человек с пятнадцать. Смочь-то смогу, но как снасти хотя бы растяпу Бабия и изуродованную горем девчонку?

За неровным рядом оскаленных рож мелькнула маска Айка.

— Дмитрий, — крикнул я не оборачиваясь, — бери Алексиевского, хватай Лианну и держись возле меня! В драку не лезь, если что-то не так — кричи. Доберемся до того сучьего магистра, другой разговор пойдет!

Но идти по трупам мне не пришлось. Стена толпы неожиданно пошатнулась, разлетелась в стороны, и в круг, заколдованный моим ножом, выскочил Гемонович с четырьмя оранжевожилетчиками. Настроены они были очень серьезно, поскольку каждый держал по метровому обрезку трубы.

Я завел за спину кулак с затиснутым в нем ножом и мягко прыгнул к Гемоновичу.

— Стой! — не вскрикнул, а сплюнул тот. — Стой, дурак!..

И дико заорал:

— В стороны! Всем разойтись! Разойтись, говорю! Поубиваю, курвы! Айк, лахудра, я тебе что говорил? Дело хочешь завалить, паскуда!

Айк, не выходя из-под защиты грязных тел, что-то ответил ему, но я не расслышал, что именно, бросившись к скрюченной фигуре Алексиевского. Тот тяжело и прерывисто дышал, и с каждым дыханием на его губах появлялись новые и новые пузырьки крови. Лианна, зажав рот ладонью, молча раскачивалась на месте. Бабий топтался возле нее.

На одной стороне реальности Гемонович вел какие-то переговоры с Айком, на другой — мы с оранжевожилетчиками тащили Алексиевского к машине и, выбросив из нее сиденье, устраивали его поудобней.

На той стороне реальности существовали круглые, испуганные глаза Пригожи и его шепот: «Меня там не было! Не было! Я бы вам помог». А на этой — Бабий, размазывая по лицу слезы, осторожно втаскивал Лианну в машину.

И уже совсем вне любой реальности находился временный госпиталь, устроенный в админздании нефтеперерабатывающего завода, куда приказал гнать микроавтобус Гемонович, с хлопаньем закрывая дверцу.

А для меня реальными в этом мире были лишь две вещи: липкий от крови нож, засунутый за пояс джинсов, и большая, тяжелая и взлохмаченная голова Алексиевского, лежащая у меня на коленях.

— Держись, Михалыч, держись, — в такт покачиванию автобуса на колдобинах шептал я. — Держись, друг. Еще не вечер. Мы еще разопьем не одну бутылку. Мы споем еще не одну песню Высоцкого. Мы еще…

Веки Алексиевского задрожали, и он тяжело, словно первый раз в жизни, раскрыл глаза. И я, вглядываясь в них, понял, что тоже вижу их впервые в жизни без мутных стеклышек его затемненных очков. И были те добрые подслеповатые глаза от рождения измученные и бесконечно печальные.

— Р-р-роман, — тихонечко прорычал Алексиевский, вглядываясь во что-то, видимое только ему одному. — Р-р-роман… Хо-о-о… Хор-р-р… Ш-шо… М-мы им дал… Д-дали… П-порт… фель… Где?..

— Тише, тише, Михалыч, — радостно залепетал я. — Не разговаривай. Сейчас мы тебя залатаем, как надо. Девочек ногастеньких найдем, чтобы тебя скорее на ноги поставили. И на ноги, и на другие интересные места. А портфель твой здесь. Здесь он, портфель, не беспокойся, — ткнул я носком кроссовки кожаное чудовище, валявшееся в проходе.

Алексиевский, скривившись от боли, дернул невидимым в бороде кадыком:

— Хор-р-р-шо… Возь-ми себ-бе… Т-там роман… Черновик… Всю жиз… Писал… На ходу… Жаль… Если проп-падет… Ч-что-то в нем есть… Пос-смотри, P-роман… Не дописал… Чу-у-у-ть…

— Да вы что, Сергей Михайлович!.. А ну выкиньте все из головы! Выберемся из этой передряги — допишете. Мы еще с вами на его презентации рюмки об пол бить будем!..

Глаза Алексиевского начали понемногу закатываться под лоб:

— P-роман… Т-ты впервые меня… Меня… По имени и отчеству назвал… Прия-я-ятно-о-о-о…

Уже стихло это длинное «о» Алексиевского, уже его буйная голова безжизненно болталась у меня на коленях, уже были закрыты моей жесткой ладонью его остекленевшие глаза, а жгучие слезы никак не могли найти выхода наружу из середины моего естества. Я окаменел и был каменней всех кремняков Вселенной, вместе взятых. В груди пылали все пекла всех миров. Известных и неизвестных. И, стиснув зубы, я миллион миллионов раз сгорал в них. Сгорал, сгорал и никак не мог сгореть до конца…

Мне показалось, что адское пламя боли уродливо обуглило мое лицо, потому что, когда я поднял голову, все звуки и движения вокруг испуганно прекратились. Но никто не смотрел на меня. И только через несколько секунд я понял, что никому до меня нет никакого дела. Потому что автобус остановился, и все его пассажиры уставились на лобовое стекло, за которым смонтированным кадром фантастического фильма над склоненной опорой высоковольтной линии зависла зеленовато-серебристая тарелка НЛО.