Абсолютная власть

Он вздрогнул, принялся озираться.

- Не смотри по сторонам. Ты не увидишь меня.

- Кто ты? - прохрипел он испуганно. - Шайтан?

- Нет.

- Аллах?! - ахнул он. - Пророк?

- Тебе не дано знать - кто я. Оставь попытки дознаться.

- Ты не аллах и не пророк. Почему я должен слушать тебя?

- Потому, что тебе придется слушать. Ты заткнешь уши, но все равно будешь слышать. Ты уйдешь - я пойду за тобой. Ты будешь петь, кричать, но все равно услышишь меня. Смирись с этим.

- Почему я должен смириться? Не хочу слушать тебя, ты шайтан!

- Шайтан не я, а ты.

- Что?! - он выпустил подушку и уставился в мою сторону черными глазами. - Как я могу быть шайтаном?

- Ты - злой.

- Я?! Да, я злой. Я злой к неверным. Я ненавижу их.

- За что?

- За все.

- Кто-то из неверных убил близкого тебе человека? Надругался над твоей сестрой? Бил тебя? Что такого сделали тебе неверные, что ты так ненавидишь их?

- Они убили моего дядю. И троюродного брата.

- Как убили? Взорвали? Казнили?

- На войне.

- На войне? Так почему же ты не берешь оружие и не идешь воевать? Почему ты хочешь убить тех людей, которые непричастны к смерти твоих близких? Женщин и детей?

- Пусть страдают их близкие, как страдаю я. - Он взглянул исподлобья.

- Все дело в том, что будут страдать не те, кого бы ты хотел заставить страдать.

- Это все слова! - рассердился он. - Демагогия! Ты - неверный и хочешь свернуть меня с пути истинного.

- А кто сказал тебе, что твой путь истинный? Ахмет? Он воюет не своими руками, а руками таких как ты, глупых мальчиков и девочек. Он воюет и присваивает себе огромные деньги. Знаешь ли ты, что у него есть вилла на Багамских островах? Видел бы ты ее!

- Ты лжешь! - вскричал Аслан. Он был искренне обижен за Ахмета.

- Я никогда не лгу, - тихо ответил я. - Спроси у него и посмотри, какие при этом будут у него глаза.

- Я не стану спрашивать! Ахмет беден, как и все мы. Он живет тем, что ему приносят сердобольные женщины!

- Ты наивен, как и все вы. Ты веришь, что тебя, убийцу, аллах пустит в рай?

- Да! Убийство неверных угодно аллаху!

- Это тебе сам аллах сказал? Или, опять-таки, Ахмет?

- Я не стану тебя слушать! Замолчи! - он схватил тряпки с топчана и заткнул уши.

Я промолчал. Он посидел минуту, потом медленно опустил руки.

- Ты здесь?

- Да.

- Ты замолчал потому, что я приказал?

- Глупый, - рассмеялся я. - Ты не можешь мне приказать.

Он насупился, стал кривить губы.

- Не говори так больше, - попросил через минуту.

- Этого я тебе обещать не могу, - я вздохнул, пожал невидимыми плечами.

- Пожалуйста.

- И не проси. Ахмет - нехороший человек. Он наживается на крови и страданиях. Идя вслед за ним, ты не попадешь в рай.

- А куда же я попаду?

- Никуда.

- Ты сам не знаешь - куда! - он усмехнулся. - Поэтому не говоришь. А раз не знаешь, то и не смущай меня.

- Твоя вера так непрочна, что ее может смутить бесплотный призрак?

- Моя вера тверда как скала! - Он выпрямился, постучал себя в грудь. - Ее ничто не может смутить. Ахмет не аллах и не пророк, но я люблю его как брата, как отца, потому, что он делает правое дело.

- А ты, все-таки, спроси его, где он был в прошлом месяце - уж не на вилле ли своей?

- Вздор! Нет у него никакой виллы!

- Ты боишься его?

- Вот еще! Я никого не боюсь, кроме аллаха.

- Почему же не хочешь спросить?

- Не считай меня трусом, - с нажимом сказал Аслан. - Я никогда не был трусом.

- Тогда спроси!

- И спрошу! Прямо сейчас пойду и спрошу!

Он сорвался с места, с шумом хлопнул дверью, я едва успел проскочить вслед за ним. Он шел быстро, почти переходя на бег. Его путь лежал по узким улочкам, мощеным желтым кирпичом, мимо глинобитных зданий, мимо мутных арыков, мимо женщин в чадрах с кувшинами на головах, мимо стариков, сухих и изможденных, чья жизнь, казалось, питается только солнцем, стоящим в зените и немилосердно жгущим пыльную землю. Он прошел мимо блок-поста, мимо бронетранспортера, на котором сидел здоровенный десантник и поигрывал ножом. Он посмотрел на Аслана, показал на него пальцем, сказал "Пух!" и захохотал. Аслан пошел дальше, скрипя зубами.

Он подошел к воротам в высоком глухом заборе, его окликнул человек с автоматом под широкой и длинной рубахой, кивнул ему, приглашая пройти. Аслан вбежал в ворота, быстро направился к приземистому большому зданию, вбежал на крыльцо. Здесь его встретил еще один часовой, тоже кивнул. Аслан вошел внутрь и оказался в плохо освещенной комнате с низким потолком. Здесь стоял длинный деревянный стол, за ним сидели трое мужчин в камуфляжной форме, что-то ели. Ахмет вскинул глаза, посмотрел на Аслана. Тот ел мясо, отрезая его длинным блестящим ножом с ложбинкой для стока крови.

- Что с тобой, брат? - спросил Ахмет. - На тебе лица нет. Случилось что?

- Нет, - сказал Аслан, переводя дыхание. - Пришел вот спросить кое что.

Сидящие за столом повернулись, уставились на него, одинаково черные, бородатые, страшные.

- Ну, спроси,- разрешил Ахмет. Двое других ухмыльнулись.

- Правда ли, что у тебя на Багамах есть богатая вилла? - выпалил Аслан.

Ахмет хорошо владел собой - он ни чем не дал понять, что встревожен.

- Кто тебе сказал такое? - спросил он зловеще. Двое других многозначительно переглянулись.

- Неважно! Ты на вопрос ответь!

- Нет, это важно! - грозно сказал Ахмет и с силой воткнул нож в столешницу. - Я отрезал бы лгуну его поганый язык! Вот и ответ на твой вопрос.

- Хорошо, - сказал Аслан. - Я спросил, ты ответил.

Он вышел за дверь. Я немного задержался, и видел, как Ахмет кивнул одному из громил, и тот начал подниматься. Я быстро догнал Аслана, шепнул ему:

- Беги. За тобой идет один из подручных Ахмета. Тебя убьют! Беги!

- Отстань! - отмахнулся Аслан. - Ты слышал, что сказал Ахмет? У него нет никакой виллы!

- И ты поверил на слово?! Боже мой, какой ты наивный! Тогда скажи, зачем Ахмет послал за тобой своего клеврета? Уж не от того ли, что опасается за твою жизнь?

Аслан оглянулся, но никого не увидел за спиной.

- Ты опять лжешь! - устало сказал он.

- Беги, дурачок, беги! - в отчаянии закричал я. - Умрешь ведь ни за понюшку табаку!

Аслан невольно прибавил шагу, спеша в свою каморку. Он вбежал в комнату, запер дверь, сел на топчан и сложил руки на коленях.

- Ну что? - спросил я. - Так и будешь ждать смерти? Слышишь шаги по лестнице? Это он. Прыгай в окно.

К двери подошли и тихо постучали.

- Аслаан, - протяжно позвал разбойничий голос. - Ты дома? Открой.

- Это ты, Азиз? - спросил Аслан. - Что тебе нужно?

Аслан запустил руку под топчан, вытащил оттуда сверток промасленной бумаги, завернул в тряпицу, положил за пазуху и открыл окно.

- Уходи, Азиз, - устало сказал он, спустив ноги наружу. - Я устал и спать хочу. Завтра поговорим.

- Что ты, Аслан, - пел фальшивый голос за дверью. - До завтра ждать никак невозможно. Ахмет просил передать тебе, что подобрал для тебя подходящее дело.

Аслан остановился, прислушался.

- Не слушай, - свистел я ему в ухо. - Это ложь! Ты узнал тайну Ахмета и надеешься остаться в живых?

Но Аслан упрямо тряхнул головой, вернулся в комнату, разорвал свой пакет, в котором оказались две гранаты и пластиковый пакет с взрывчаткой, положил пакет на топчан, сел, загородив его спиной, вынул чеку из гранаты и зажал рычажок в руке.

- Входи, Азиз.

Азиз нажал на дверь, хлипкий крючок отлетел и громила вошел в комнату, ненатурально улыбаясь. Одну руку он прятал за спиной. Я заглянул и увидел огромный десантный нож.

- Аслан, - начал Азиз сладким голосом. - Не понимаю, что за недоверие такое? То ты пристаешь к Ахмету с глупыми вопросами, то не пускаешь меня в дом. Негостеприимно это, дорогой Аслан.

- У него нож в руке, - шепнул я Аслану.

- Негостеприимно, говоришь? - Аслан криво усмехнулся. - А приходить в дом с ножом в руке - это хорошо?

- Вай, с каким ножом? - Азиз слегка смутился, но тут же оправился. - Нет ножа, видишь? - Он показал руки, успев заткнуть нож за пояс.

- Повернись!

- Вай, дорогой, зачем обижаешь? Гость в дом, а хозяин встречает такими словами.

- Так что за дело Ахмет обещал?

- Дело хорошее, не сомневайся. Взорвешь рынок завтра в обед. Там народу будет много, хороший взрыв получится.

- Рынок? Да кто ж меня подпустит к рынку с взрывчаткой? Там солдаты каждого ощупывают.

- Ну, не пустят, взорвешь солдат. Так им и надо!

- Избавиться хотите? - хмуро спросил Аслан.

- Что ты, дорогой, как избавиться, зачем избавиться? - начал юлить Азиз. Ты же давно - дела просишь, вот тебе и дело по плечу. Только ты можешь на рынок проникнуть. Другому не удастся, ты же знаешь. Многие пробовали.

- А если я... тебя взорву? - Аслан показал гранату и чеку, отодвинулся и Азиз увидел взрывчатку. У него в глазах мелькнул животный ужас.

- Эй, ты что? С ума сошел, да? Вставь чеку, прошу тебя! Ну что я тебе плохого сделал? Я же хороший, мы же с тобой всегда дружили...

- Заткнись, - сурово сказал Аслан и Азиз послушно замолчал. - Говори - есть у Ахмета вилла?

- Не знаю я ни про какую виллу, - заныл Азиз.

Было неимоверно противно видеть, как здоровый мужчина превращается в тряпку, ноет и клянчит. У него было умоляющее выражение лица. Аслан сделал вид, что бросает гранату ему, тот шарахнулся, глаза у него стали безумными.

- Не убивай, - прошептал он трясущимися губами. - Я жить хочу...

- Если хочешь жить, тогда очень медленно достань нож из-за спины и отдай мне. И помни - одно резкое движение, и мы с тобой отправимся к праотцам.

Азиз выполнил приказ, отдал нож трясущейся рукой.

- А теперь - говори, приказал Аслан, но тут раздался телефонный звонок. - Это у тебя? Ответь. Скажи Ахмету, что ты меня убил.

Азиз поспешно достал из нагрудного кармана трубку.

- Да. Да, это я. Да. Все сделано, Ахмет.

- А теперь - говори! - повторил Аслан. Все говори, что знаешь. Есть вилла или нет? Не мнись! Ведешь себя как неразумная женщина! Так есть?

- Ну есть, есть, - неохотно согласился громила. - Ну и что? Эй, эй! Ты не отпускай гранату! Ну да - и что? Какое тебе дело до его виллы?

- Как какое? Как какое? Он же всем говорил, что беден, как и мы все, поэтому он с нами. Что он сам тоже скоро умрет смертью шахида. Выходит - он лгал? Молчи, я теперь и сам вижу - лгал. Значит, он загребает жар чужими руками? Он и не собирался умирать, он пользовался такими как я. Мой брат погиб, моя сестра. Для чего? Молчишь? Для того, чтобы Ахмет наживался на этом деле, получая деньги от неизвестных хозяев?

Аслан замолчал и задумался. Азиз, не отрываясь, смотрел на его руку с гранатой.

- Мне придется тебя убить, - задумчиво сказал Аслан через минуту.

- Зачем?!

- Иначе ты расскажешь Ахмету, что я остался в живых.

- Я не расскажу! Я буду молчать! - громила молитвенно сложил руки.

Дальше все произошло очень быстро. Аслан резко выбросил вперед левую руку, в которой держал нож Азиза, мелькнуло лезвие, и Азиз, хрипя, повалился на пол - нож вошел ему в горло. Я отвернулся.

- Ты убил его, - сказал я вскоре.

- Да, - просто ответил Аслан, возвращая на место чеку. - Мне нужно выиграть время

- Тебя затравят.

- Нет. У меня есть план.

С этими словами он взял нож Азиза и принялся деловито отрезать его голову. Я отвернулся, и меня замутило.

- Подарочек Ахмету, - усмехнулся Аслан, искоса поглядывая в мою сторону.

- Ну и дикари же вы, - прошептал я, но Аслан услышал.

- А ты, видно, христианин? - он усмехнулся, отер пот со лба. - Как же ты докатился до жизни такой - стал призраком?

- Да, - сказал я. - У нас с вами совершенно различные понятия о добре и зле.

Аслан отрезал, наконец, голову, поднял ее за бороду, показал мне. Я старался не смотреть. Он взял с топчана дырявое покрывало, положил в него голову, завязал. Достал из тумбочки котомку, сложил в нее свои боеприпасы, прихватил телефонную трубку.

- Я пошел.

- Куда? К Ахмету?

- Что я, похож на слабоумного?

- Вполне.

Он засмеялся, махнул рукой.

- Ты ведь со мной?

Я не ответил, выскользнул вслед за ним. Аслан навесил замок, кивнул в сторону комнаты и сказал, скалясь:

- Скоро он так завоняет, что сбежится вся улица.

- Очень смешно. Ты убийца.

- Мной руководила рука аллаха.

Я молча пожал плечами. Доказывать что бы то ни было ему бесполезно. Это все равно, что пенять судье на то, что он лишает свободы некоторых вполне приличных людей.

Аслан долго петлял по узким улочкам, оглядываясь, не идет ли кто за ним.

- Что ты озираешься? - прошептал я. - Я же с тобой, я все вижу. За тобой никого нет.

- Хвоста нет, - засмеялся он. - Как в шпионских книжках.

- Ты читал шпионские книжки?

- Ну да. А что в этом такого? Читал. Больше того - они мне нравились. До тех пор, пока я не вырос.

- И не попал под влияние Ахмета.

- Ну, вроде того. Все, пришли.

Он постучал в дверь, которая была в глухой стене, за дверью послышался старческий голос:

- Кто там?

- Это я, тетя Зейнаб.

- Болван! - зашипел я. - Притащился к собственной тете! Тебя будут искать здесь в первую очередь!

- Она мне не тетя. Она мать моего школьного друга.

- Какая разница! Тебе вообще нужно уносить ноги из города, а ты шляешься с таким грузом в руках. А если патруль остановит?

- Не остановил же.

Отворилась дверь, и мы вошли в маленькую комнатку, заставленную убогой мебелью. Маленькая старушка приветливо улыбалась Аслану.

- Тетя Зейнаб, я побуду у тебя некоторое время?

- Конечно, сынок. Проходи в комнату Махмуда.

Комната Махмуда так мала, что не нужно сильно вытягивать руки, чтобы коснуться противоположных стен. Здесь чисто и аккуратно, железная койка застелена покрывалом, в углу стоит миниатюрный угловой столик, над ним, на стене, прикреплена фотография бойкого кудрявого мальчишки.

- Махмуд погиб в прошлом году, - хмуро сообщил Аслан.

- Тоже террорист?

- Это вы называете нас террористами. Мы мстители.

- Ну да, ну да. И за что мстите?

- Ты видел как я живу? Видишь, как жил Махмуд? Как живет его мать? Разве это жизнь? Это жалкое существование. Мы хотим жить так же как вы, лучше вас!

- Так вот в чем дело! Элементарная зависть! Хотите жить так же, как мы? Ну так работайте!

- Ты думаешь, мы лентяи? Ты думаешь, я не работал, мои предки не работали? Все гнули спину до седьмого пота. И что в результате? Бедность и нищета. А тут еще пришли вы и стали учить нас, как надо жить. Вы сами-то не умеете жить, а туда же, беретесь учить других! Вот если бы американцы пришли и стали учить, их бы послушали! А вас...Вы стали убивать наших мужчин, женщин и детей, мы стали мстить.

- Но почему вы мстите так? Исподтишка? Возьмите оружие и воюйте, как подобает мужчинам, лицом к лицу!

- Мы воевали! Но вы загнали нас в горы. Мы не умеем воевать так, как вы. Мы умеем воевать по-своему. И хватит об этом! Ахмет казался нам таким же, как мы, бедняком. Но он нехороший человек, и он умрет. Ты называешь меня убийцей? Пусть так. Но это угодно аллаху.

- Откуда ты знаешь, что угодно аллаху?! Ты говорил с ним? Откуда ты можешь знать помыслы Бога?

- Не разводи демагогию.

Сказав это, Аслан достал из-под койки картонную коробку, в которой оказались какие-то провода, кнопки, зажимы, инструменты, и принялся что-то мастерить из своей взрывчатки и гранат.

- Что ты делаешь?

- Взрывное устройство. Меня научили этому в горах арабские наемники. Был бы ты человеком, помог бы мне осуществить мой план. А так... Какой толк от призрака, которого даже увидеть нельзя? Приходится рассчитывать только на себя.

- Расскажи свой план.

- Я отправлю Ахмету голову Азиза, начиненную взрывчаткой.

- Как отправишь - по почте?

- Нет, с посыльным.

- И кто станет посыльным? Подучишь какого-нибудь мальца, которого не жалко?

- А хоть бы и так. Тебе что за дело?

- Сложный план. Не нравится он мне совершенно! Может возникнуть очень много препятствий, которые ты не в силах предусмотреть. Не проще ли сдать Ахмета властям? Его ищут по горам, а он сидит себе преспокойно в городе и жрет мясо с ножа.

- Сдать властям? Ты за кого меня принимаешь?! Был бы ты человек, я бы с тобой подрался за такие слова!

Зазвонил телефон.

- Наконец-то! - прошептал Аслан. - А то ведь я номера не знаю.

- Да, - сказал он, искусно подражая голосу Азиза. - Да, это я. Слушай, Ахмет, у этого шакала оказался приятель, с которым он беседовал перед тем, как я перерезал ему глотку. Я сейчас иду за ним, выбираю удобный случай. Не беспокойся. Все будет сделано. Почему не доложил? Да некогда было, шел по людным улицам. Все, отбой. - Он отключил телефон и сказал с ненавистью: - Шакал паршивый! Смерть тебя уже дожидается. Гореть тебе в аду.

- Вместе будете гореть, - ввернул я. - В одном костре.

- Э, оставь! - отмахнулся он. - Ты болтун.

- А ты - самонадеянный болван! Вообразил, что знает волю аллаха. Вообразил, что прав, а все остальные -нет. Вершитель судеб хренов!

- Ругайся, ругайся, - криво улыбнулся он. - А я буду делать свое дело.

Через некоторое время он закончил работу, большую часть которой я не видел, потому что она состояла из извлечения мозгов Азиза и закладывания вместо них взрывчатого вещества. Он упаковал голову в покрывало и вышел из дома, сердечно попрощавшись с тетей Зейнаб.

Шли мы совсем недолго. Аслан постучался в дверь одного из домов, ему открыл маленький мальчишка, грязный, взъерошенный, босоногий и сопливый. На вид ему было лет шесть-семь. Он поминутно вытирал нос рукавом.

- Русланчик, - сладко сказал Аслан. - У меня к тебе дело. Хочешь заработать монету? он показал мальчишке блестящий доллар.

- Кто ж не хочет, - шмыгнул носом пацан. У него в глазах загорелся алчный огонь.

- Снеси этот мешок дяде Ахмету. Только не ему самому, а охраннику отдай. Скажи, Азиз велел передать. Сам, мол, Азиз не может, преследует одного шакала. Запомнил? Повтори.

Мальчишка повторил все слово в слово.

- Да гляди, не смотри что там, в мешке. Много будешь знать - мало проживешь.

- Ладно! - важно сказал мальчишка. - Что я, маленький, что ли, не понимаю?

Он с достоинством аксакала принял мешок и степенно пошел по улице.

- Отдашь, и бегом назад! - сказал Аслан ему вслед. - Я долго ждать не стану.

- Ты с ума сошел, мусульманин! - зашипел я, когда мальчишка уже не мог меня слышать. - Втягивать в такое дело малолетку - это грех. Он же обязательно посмотрит - что там, в мешке!

- Не посмотрит, - убежденно сказал Аслан. - Ты не понимаешь, что значит слово мужчины.

- Какой мужчина? Какой мужчина? Он же сопляк совсем. Любопытен как черт! Посмотрит! Как пить дать, посмотрит!

- Ты, невидимка, не понимаешь если чего - молчал бы, что ли. Мелешь языком как женщина.

- Мужчины они! Поглядите на них! - я не на шутку рассердился. - Мужчины пацанов в пекло не посылают! Не посылают! Мужчины сами в пекло лезут! Меня с женщиной сравнивает, а сам - трус! Трус! Жалко, что я не человек, а то я бы морду тебе побил! Вот так вы и воюете! Ребенка послал к головорезам! Да ему же голову оторвут, и как звать не спросят!

- Замолчи! - зашипел Аслан. Его тоже вывели из себя мои речи. - Кого я еще пошлю? Тетю Зейнаб? А остальные связаны так или иначе с Ахметом. Руслан тебе не пацан, а мужчина, джигит! И не сует нос туда, куда не нужно. Он отдаст мешок охраннику, тот, конечно, посмотрит - что там? - а в это время Руслан уже два квартала пробежит. Ему же монету поскорее получить хочется!

- Посмотрит, конечно посмотрит! - горячился я. - И увидит твою бомбу!

- Не увидит! Я ее хорошо замаскировал! Я знаю в этом толк! А еще я знаю людей! Им и в голову не придет, что в голове взрывчатка. Вот представь - охранник заглянул в мешок, а там голова Азиза, приближенного Ахмета. Думаешь, охранник его любит, этого шакала Азиза? Он его ненавидит лютой ненавистью! Он у него девушку отбил в прошлом году. Станет он в его башке копаться? Да ни за что! Потащит сразу Ахмету. Ахмет придет в ярость, будет рвать и метать, тут бомба и взорвется.

- А если она в руках мальца взорвется? От тряски, от толчка? Ты же не предупредил его о том, ЧТО там? Вдруг он ею в футбол начнет играть?

- В футбол? - Аслан засомневался. - Нет, не начнет. Не думаю. Нет, точно - не начнет. Русланка не такой.

- А если? Что тогда?

Аслан долго думал, морщил лоб.

- Тогда, тогда. Вот пристал. На все воля аллаха!

Я задохнулся от возмущения и замолчал. Мне вдруг пришло в голову, что восток - это совсем другая цивилизация, совсем другая мораль. Погибнет пацан - воля аллаха. Погибнет Ахмет - воля аллаха. Погибнет Аслан - тоже воля аллаха. А люди, стало быть - только орудия его? И человеческая жизнь ничего не стоит?

Аслан бесцельно слонялся по улице, поджидая Руслана. Его не было довольно долго. И вот мы услышали в той стороне сильный взрыв.

- Сработало! - Аслан деловито и нервно потер руки. - А вот и Русланчик!

- Аслан, гони скорее доллар! - закричал еще издали мальчишка. Там рвануло где-то - побегу смотреть.

- Держи! - Аслан швырнул монету, которую мальчишка ловко поймал.

- Пойду и я посмотрю, - прошептал Аслан и неспешно направился вслед за пацаном.

Я покачал головой и поплелся за ним. Этот план, который я изначально считал идиотским и совершенно безнравственным, похоже, удался, вне зависимости от того, погиб Ахмет или остался цел.

Дом Ахмета был оцеплен за два квартала. Солдаты никого не подпускали близко. Там работала пожарная машина, из выбитых окон валил дым. Голосили женщины, молча стояли мужчины. Аслан долго отирался в толпе, слушал разговоры, и я вместе с ним. Мы поняли, что план Аслана удался полностью. Ахмет погиб, его тело уже опознали. Погибли еще трое, тело одного из них разорвало на куски, а другого Аслан узнал сам, когда его выносили на носилках. Лицо погибшего было закрыто простыней, но Аслан узнал хромовые сапоги, которым многие завидовали. Это был тот самый охранник.

- Аллах акбар! - прошептал террорист и стал выбираться из толпы.

И тут его окликнули. Это оказался Руслан. Он подошел с заговорщическим видом и тихо проговорил:

- Эй, что это там взорвалось, а? Уж не твоя ли посылка?

При этом глаза у мальчишки были прищуренные, хитрые и многозначительные.

- Неосторожно обращались с взрывчаткой, - нехотя ответил Аслан, останавливаясь.

- Рассказывай! - хохотнул Руслан. - Бабушке своей расскажи на ночь. Лучше гони-ка десятку, за молчание.

Аслан присел на корточки, поманил мальчишку пальцем поближе, крепко ухватил его за ухо и начал цедить сквозь зубы, выкручивая ухо:

- А ты, стало быть, меня шантажировать вздумал? Ох, неправильно ты решил, ох неправильно! Потому как если это моя посылка взорвалась, то ты являешься прямым соучастником. Кто посылку в дом доставил? Ты. Ты и есть прямой убийца. Я тебя выгораживать не стану за твое малолетство. И пойдешь ты в колонию для несовершеннолетних, где из тебя женщину в два счета сделают. Так что молчи, сволочь, молчи, шакал, молчи, грязь! Никому не смей и пискнуть! Понял меня, или тебе ухо совсем оторвать?

- Понял, - промямлил мальчишка сквозь слезы, непроизвольно льющиеся из глаз от боли. - Отпусти.

Аслан отпустил, наконец, ухо, мальчишка схватился за него, но я успел заметить, какое оно красное и опухшее.

- Продаст он тебя, - с сомнением сказал я. - За одно ухо только.

- Ты бы продал? - Аслан скривил губы.

Я не ответил.

- Что ты собираешься теперь делать? - спросил я через минуту.

- То же, что и делал.

- А что ты делал? Насколько я помню, ты готовился совершить террористический акт.

- Вот именно этим я и займусь! - он повернулся и пошел в сторону от места взрыва.

Я долго не находил, что сказать. У меня все слова вылетели из головы. Я был просто потрясен. Но, по размышлении, понял, что для Аслана ничего особенного ведь не произошло. То, что человек, которому он верил, оказался просто стяжателем и подонком, его возмутило, конечно, но основ не подорвало. Тот путь, которым он шел до того, как узнал правду об Ахмете, был правильным, угодным аллаху. Зачем же сворачивать в сторону, если встретил на дороге шакала, которого можно убить и пойти дальше?

Я вспомнил, как спокойно этот молодой человек прирезал громилу Азиза, как невозмутимо отрезал у трупа голову, как деловито извлек из черепа мозги и вложил на их место взрывчатку. Я вспомнил это и меня передернуло. Нет, нужно с этим что-то делать!

Я догнал Аслана и начал:

- Послушай. Неужели ты еще не понял, что терроризм выгоден именно таким, как Ахмет? Они идут по вашим трупам к своей цели - нажить богатство и потом, в старости, с усмешкой вспоминать, сколько наивных глупцов отдали жизнь за то, чтобы они жили сладко и сытно. Мало того, что глупцы отдали свои жизни, так они потянули за собой сотни, тысячи других, не сделавших никому ничего плохого!

Аслан остановился, повернулся ко мне и горячо возразил:

- Убивать неверных - угодно аллаху. - А то, что к правому делу присасываются такие пиявки как Ахмет... Что ж, это всегда было. Это неизбежно.

- Ты коран-то хоть читал? Угодно аллаху! А как же заповедь "не убий"? Есть в коране такая заповедь?

- Есть, - согласился Аслан. - Но к неверным она не относится.

Мне осталось только плюнуть и замолчать. После долгой паузы я сказал мрачно:

- У тебя и взрывчатки-то больше нет.

- Ха-ха-ха! - рассмеялся Аслан. - У меня есть деньги. Не у меня, конечно, у наших ребят. Это деньги на благое дело. А деньги - та же взрывчатка. Я пойду и куплю ее у ваших же солдат. А теперь подумай - кто из нас убийца? Я или солдат, продавший мне взрывчатку? Причем этот солдат прекрасно знает, что я покупаю у него пластид не для того, чтобы глушить рыбу в пригородном пруду. - Аслан развеселился, стал размахивать руками. - Солдатик, не продавай гранаты, а то от них же и примешь смерть свою! - пропел он старушечьим голосом. - Нет, продам! - пробасил юношеским баском. - Маму родную продам, сестру продам, себя продам, все с себя продам, потому что это не мое, это казенное. Гранаты? Бери! Патроны? Сколько угодно! Автоматы? Хоть вагон вывози. Только бабки давай, бабки! - Он посмотрел мимо меня и продолжал своим голосом: - Так кто из нас сволочь? Из них половина на игле, они за дозу все сделают! Бомбу атомную хочешь? Запросто! Вопрос только в цене.

- Ладно, сволочей везде полно, в том числе и у вас, как ты имел случай убедиться. Накупил оружия? Ну хорошо, иди, воюй! Залезь в окоп, стреляй по солдатам, раз ты их так ненавидишь. Зачем идти на рынок и взрывать бомбу там, где полно твоих соплеменников? Свои-то в чем виноваты?

- Они с вашими сотрудничают. Предатели. Как можно воевать с вами, если нас так мало?..

- А почему вас так мало, ты не задумывался? Не потому ли, что вы от народа давно оторвались, ненавистью своей ослепленные? Опомнитесь!

Я замолчал, потому что Аслан постучался в дверь дома тети Зейнаб. Старушка радушно пропустила его в дом. Он прошел в комнату Махмуда, притворил дверь, залез под кровать и вытащил картонную коробку с детскими игрушками. Тут были старые поломанные машинки еще советского производства и одна тряпичная кукла со стертым лицом. Аслан извлек из-под игрушек пластиковый сверток, положил на столик. Я пригляделся. Да это же пояс шахида! Под пластиком угадывались шурупы, гайки, металлические шарики.

- Сволочь ты, Аслан! - горько сказал я. - Мать друга - и то для тебя игрушка. Придут с обыском, посадят старушку ни за что.

- Приходили уже, когда Махмуд погиб, - усмехнулся Аслан. - Они ленивые, два раза в один и тот же дом с обыском не ходят.

- На людей тебе наплевать, - продолжал я, - так хоть о себе подумай. Женился бы, нарожал детей, и зажил себе в почете и уважении...

- И в непроходимой бедности. Оглянись кругом! Разруха. Нищета. Голод. Люди живут как попало. Нет уж, я лучше в рай.

- Да не пустят в рай со свиным рылом! - устало сказал я. - Тебя даже в ад не пустят, помяни мое слово! Вот запомни, запомни, что я говорю! Даже в ад тебя не пустят. В распыл! В расход! В небытие! Уничтожат тебя...

- А ты злой, - засмеялся Аслан. - Пожалуй, злее меня будешь.

Я осекся. Кто согрешил в помыслах своих, тот согрешил перед Богом. Пусть идет. Могу ли я как-нибудь помешать? А вот сейчас увидим.

Я пошел следом за ним. Судя по всему, Аслан держал путь к городскому рынку. Дело к вечеру, и народу там, скорее всего, немного. На подступах к рынку стоял бронетранспортер, в его тени сидели трое солдат, играли в карты. На Аслана они даже не взглянули. Я подбежал к солдатам и сказал:

- Видите того парня в длинной рубахе? Это террорист, у него пояс со взрывчаткой.

Солдаты переглянулись, принялись озираться.

- Да верьте вы, верьте! Хватайте его, а то уйдет!

- Сам хватай, - ошарашенно сказал один из солдат, постарше.

Они бросили карты, встали на ноги.

Аслан почти вошел в рыночные ворота, когда его, все-таки, окликнули:

- Эй, парень! Да-да, ты! Стой-ка. Иди сюда.

"Эх, черт, не так нужно действовать! - подумал я. - Он ведь может привести в действие свою адскую машину..."

Именно так и произошло. Поняв, что его сейчас либо станут обыскивать, либо сразу пристрелят, Аслан нажал кнопку, и произошел взрыв. Сквозь меня пролетели куски его разорванного тела. Я закрыл глаза и пошел прочь, чтобы не видеть крови...

Эпизод седьмой. Призрак любви.

Весна пришла, и все стало хорошо. Растаял снег, ярче засияло солнышко, городские птицы начали свои брачные танцы, засветились внутренним светом молодые лица людей. И скоро пришло волшебное время, лучше которого нет для меня - та пора, когда на деревьях распускаются листочки. Они проклевываются из почек клейкие, ярко-зеленые, робкие, и улицы покрываются зеленым муаром, словно кто-то раскрасил их разведенной акварельной краской. Это время, когда становится трудно дышать от предчувствия. Что-то должно произойти, просто не может не произойти, обязательно произойдет! Я верю, я надеюсь! Я предчувствую любовь. Она где-то рядом, ходит невдалеке, ждет меня, а я никак не могу с ней встретиться.

Я брожу по улицам и заглядываю в глаза встречным девушкам. Но никто не смотрит на меня так, как смотрела Анна. Где вы, живые глаза, которые отражают живую душу? Я ищу вас, я хочу посмотреть в вас и испытать то волшебное чувство, которое я убил, взмахнув ятаганом. Никто не смотрит на меня. Никто не видит меня. Потому, что я невидим. Я - воздух, я - ветер, я - солнце. Я - капля первого дождя, упавшая на твое лицо, теплая и мокрая, которую ты смахнула рукой.

Но - вот она! Я искал, и я нашел! Она шла мне навстречу, и сердце снова толкнулось изнутри. Анна, Анна, посмотри на меня, я здесь! Но она не видит меня, проходит мимо, пронося свой взгляд рядом со мной. Меня обдает теплой волной, сердце снова стукает и бьется неровно.

Но я теперь не отстану от тебя! Я стану твоей тенью, верной собачонкой, я буду ходить за тобой как на веревочке!

Теперь ты совсем другая. Ты одета в джинсы и цветную распашонку, на ногах у тебя кроссовки, в руках сумочка, такая маленькая, что в ней не поместится и пудреница. Теперь у тебя не такие длинные волосы, как были тогда. И вообще, это не ты. Ты - не Анна, ты лишь немного похожа на нее, и то только глазами, синими и широко распахнутыми. Сквозь них светится твоя душа, такая же, как у той, которую я так любил когда-то...

Я иду за тобой, я купаюсь в воздухе, который струится за тобой, я слышу тонкий, едва уловимый запах твоих волос. И я начинаю любить тебя. Я чувствую тебя, я вижу тебя, какая ты. Ты - такая же, как твой взгляд - открытая и добрая. Я поднимаюсь вслед за тобой по лестнице светлого и чистого подъезда, где на площадках стоят фикусы в кадках, а перед каждой дверью лежит яркий домотканый половичок. Ты открываешь дверь, входишь в квартиру, которую снимаешь вместе с двумя подругами. Вернее, они тебе вовсе не подруги, а так, хорошие знакомые.

Как хорошо, что никого нет! Ты садишься на свою кровать, которая стоит у окна, она скрипит, поет какую-то песню. Что, ты плачешь? По твоей щеке скатывается слеза! Я высушу ее, я съем ее губами, ты почувствуешь лишь легкое прикосновение, как дыхание спящего ребенка.

Как жаль, что я бесплотен! Я успокоил бы тебя, взял твои руки в свои, заглянул бы в глаза... Но ты что-то почувствовала, в твоих глазах светится удивление. Куда делась слезинка, скатившаяся по щеке? Куда она исчезла? Ты даже оглядываешься в поисках того, кто убрал слезинку поцелуем. Но никого нет в комнате, кроме меня, а меня ты увидеть не можешь - как жаль!

- Я знаю, ты где-то здесь, - говоришь ты, глядя мимо меня. - Я чувствую тебя. Почему я не вижу тебя?

Я пугаюсь сначала. Но почему, собственно? Невидимку нельзя увидеть, но можно почувствовать. Да, я здесь, с тобой. Я рядом. Ты улыбаешься, но при этом смотришь мимо, как слепая. Я не выдерживаю близости с тобой, твоего запаха, который сводит меня с ума, я обволакиваю тебя, я ласкаю тебя... Ты чувствуешь мои ласки, встаешь, вытягиваешься, показывая мне свою чудесную фигуру, грудь, поворачиваешься спиной, я провожу рукой по ложбинке, ты вздрагиваешь, подставляешь шею для поцелуев.

-- Подожди, милый, - шепчешь ты исступленно, - я сейчас.

Ты выскальзываешь из объятий, оставляя меня одного, тяжело дышащего, с протянутыми руками, еще хранящими твое тепло.

-- Мне надо принять душ. Ты подождешь?

Нет! Нет!!! Я пойду с тобой. Я не могу ждать!

Ты пытаешься не пустить меня в ванную, но я проникаю сквозь щели. Меня не остановить! Я буду мыть тебя, я превращусь в воду, и буду обтекать твою нежную кожу. И я так и делаю. Вот ты вся передо мной, на тебе больше нет одежды.

-- Почему ты здесь? - шепчешь ты. - Уходи. Уходи, прошу тебя.

Но ты знаешь, что я не уйду. Более того, ты не хочешь, чтобы я уходил. Я льюсь на тебя водой, я касаюсь всем телом каждой клеточки твоей кожи. Ты шепчешь что-то, но я не могу и не хочу понимать, что именно. Я обнимаю тебя, прикасаюсь губами к мокрой коже, мои руки скользят по тебе, едва касаясь, и эта легкая ласка сводит тебя с ума.

-- Да. Да! Да!!! - твой шепот становится громче, вот он уже перекрывает шум воды в трубах.

Я целую твое тело, опускаюсь все ниже, я ласкаю твои ноги, я оборачиваюсь вокруг тебя ласкающей все тело полосой. Ты тоже ласкаешь меня, твои руки обнимают пустоту, твои губы отвечают на мои поцелуи все более страстно.

-- Пойдем, - шепчу я, и мне кажется, что ты слышишь меня, потому что киваешь в ответ.

Мы выходим как есть, мокрые, и оставляем следы на полу. Ты замечаешь мои следы, улыбаешься. Значит я, все-таки, существую!

-- Конечно, существуешь, милый! - шепчешь ты.

Ты срываешь с постели покрывало, мы ложимся и сливаемся в долгом поцелуе...

Но... что это? Щелкает замок, слышны шаги.

-- Лидка пришла... - шепчешь ты разочарованно. В твоих глазах слезы.

Мне хочется убить эту Лидку, которая появилась так не вовремя. Очарование улетучивается, возбуждение спадает. Я утекаю в форточку, шепнув напоследок, что обязательно вернусь.

И надо же так случиться, что я забыл, где твой дом. Помню, что где-то здесь, в этом квартале, но какой именно - хоть убей! Я никогда не запоминаю дорогу. Но я терпеливый. Я буду витать здесь целую вечность, ждать тебя. И я дождусь!

Но проходит несколько дней, тебя все нет, и я начинаю сомневаться - тот ли это квартал, не перепутал ли я. Но я упорно хожу здесь, мне нравится этот район, ты не можешь жить в других кварталах, твое место здесь. Тебя нет, и меня охватывает такая тоска, какой я никогда не знал. Небо кажется мне серым, листва - бурой, люди - угрюмыми и раздраженными. Портится погода, солидарная со мной - на небо наползают тучи, становится тускло и безрадостно. Накрапывает дождь, мелкий и холодный, люди прячутся поз зонтами, спешат, минуя меня, проходя сквозь меня. А тебя все нет, ты исчезла, я потерял тебя... Сгорбившись, я брожу по мокрым улицам, заглядывая в лица прохожих, и эти лица еще больше укрепляют мою тоску. Ни у кого нет живых глаз! Все глаза потухшие, ни у кого не горит огонек, не светится радость, желание жить, наслаждение окружающим миром, жизнью. Ни у кого в глазах не горит любовь... Как же так? Неужели все кругом задавлены бытом, проблемами, нуждой? Неужели никто не может улыбнуться весне, дождю, солнцу, облакам? Не может быть! Здесь, вокруг столько любви! Она во мне, и я подарю ее вам.

Я распрямляю спину, смотрю на людей и начинаю светиться любовью. Я озаряю своим светом каждого прохожего, я слегка подталкиваю их ветром, шевелю им волосы. И вот не стало задавленных бытом и проблемами, загорелись глаза, поднялись головы, глубже задышали груди, засветилась на лицах любовь.

Люди, сограждане дорогие! Поймите, в этом мире имеет значение только любовь! Ничто другое не важно, не существенно, не интересно. Деньги, власть, слава, престиж, образ жизни, все это тлен, прах и суета. Любовь, и только любовь! Любите друг друга! Муж, возвращаясь с работы, купи жене хоть самый дешевый цветок, принеси в дом улыбку и радостное настроение! Жена, встреть мужа приветливо, обними и поцелуй, прижмись к нему и прошепчи на ухо слова любви. Дети, любите родителей, любите себя, любите всех! Прочь вражда, ненависть, недоброжелательство, зависть! Я раздам вам свою любовь по крупице, и каждая крупица пусть взрастет в вас живым чувством!

И люди начинают оглядываться, и улыбаются друг другу, и смотрят удивленно - что случилось с этим миром, откуда сияет солнце, если на небе тучи? И почему вдруг захотелось чего-то, и сам не поймешь - чего именно, и откуда взялось томление в груди и предчувствие чего-то хорошего, которое непременно должно произойти?

У меня снова стукает сердце. Да! Ты не могла не откликнуться на такой призыв! Ты пришла. Я вижу тебя, я спешу к тебе, облетая радостно-удивленных прохожих, они смотрят на тебя и видят, как из тебя струится свет любви.

Я обволакиваю твою шею, твои руки, я целую тебя. А ты стоишь, слегка раскинув руки и подставляешь тело для поцелуев. Ты закрыла глаза от восторга. Нет! Нет! Открой их! Твои глаза чудесны, прекрасны и неповторимы.

Сегодня мы не пойдем к тебе домой. Нет, я не хочу, чтобы кто-то грубо вмешался в нашу с тобой любовь, испортил очарование. Я унесу тебя к морю, в безлюдное место, где никто и никогда не сможет нам помешать. Я беру тебя за руку, мы взлетаем над городом, ты испуганно прижимаешься ко мне, я ободряюще пожимаю твою ладошку. Прочь из душного города, отравленного выхлопными газами! Туда, где бьются волны, летят соленые брызги, дует морской ветер, кричат чайки, а на горизонте виден белый парус. Мы опускаемся на песок, ты радостно бежишь к воде, скидывая туфли, вбегаешь в волну, она охватывает тебя. Это я, я ласкаю тебя водой, я обнимаю тебя, я снимаю с тебя одежду и начинаю целовать. Ты соленая и необычайно вкусная, ты кружишь мне голову, я схожу с ума. Ты обнимаешь меня, я чувствую твои прохладные руки, которые едва прикасаются к моей коже, они необычайно мягкие и нежные. Я никогда не встречал еще таких рук. Я целую их, они красивые и тонкие, с длинными пальцами, и мизинец вздрагивает от прикосновения. Твои губы целуют меня в ответ, прикасаются ко мне, они пьют меня, и я растворяюсь в тебе. Мы опускаемся на дно, мы можем дышать под водой - это ведь так просто и естественно - дышать под водой. Мы сливаемся с тобой в единое целое, мы становимся соленой водой любви...

Потом я выношу тебя на берег, обессиленную и счастливую. Ты обнимаешь меня за шею и шепчешь что-то бессвязное и ласковое. Я кладу тебя на песок и рассматриваю твои глаза.

И что же я вижу в них? Себя! Я отражаюсь в твоих глазах! Значит я существую на самом деле, я не призрак, не привидение? Я поворачиваю глаза и вижу свои руки, ноги, всего себя, прижавшегося к тебе.

- Как удивительно, - шепчу я тебе на ухо. - Я снова обрел себя, я стал видимым. Это ты, это сделал ты! Твоя любовь была так сильна, ты так хотела этого, что я снова стал человеком.

-- Да, - просто отвечаешь ты и улыбаешься.

Твоя улыбка - это чудо, это счастье. Ты и я, мы вместе, отныне и навсегда...

В этом мире имеет значение только любовь!

Эпизод девятый. Шанс как ставка в карточной игре.

Я долго привыкал к темноте после яркого света. Большая зала, освещенная всего несколькими свечами в огромных канделябрах. Стены обшиты панелями черного дерева, окна закрыты тяжелыми портьерами. Канделябры окружали карточный стол под зеленым сукном. За столом сидели трое. Один совсем юнец, лет шестнадцати, с нервным подвижным лицом и юношескими прыщами на щеках. Второй постарше, лет тридцати, с острым взглядом и тонкими губами. Третий - пожилой джентльмен. Именно джентльмен - седовласый холеный красавец в добротном костюме, c брильянтом на пальце. Он опирался на трость, поставив ее между колен. Лица их показались мне знакомыми, из разряда тех, о которых думаешь, что где-то их встречал, но где и когда - вспомнить невозможно. В зале пылал камин, в углу стояли внушительных размеров напольные часы с гирями и тускло блестевшим маятником. Вдоль стены вытянулся темный буфет в старинном стиле. Я заметил на дверцах вырезанные черные фигурки.

- Проходите и садитесь, - послышался тихий голос сзади.

Я оглянулся и увидел подтянутого и чопорного молодого человека, затянутого во все черное, с предупредительной полуулыбкой на лице. Он напоминал распорядителя на каком-нибудь помпезном торжестве. Я послушался, подошел к столу, и сел на свободный стул с высокой резной спинкой.

- Господа, - сказал распорядитель. - Вы собрались здесь, чтобы попытать удачу. Одному из вас, подчеркиваю, только одному из вас будет предоставлен шанс. Какой именно шанс, я не скажу. Но, как вы сами понимаете, шанс - это не такая вещь, которая дается сплошь и рядом. За шанс вам предстоит побороться. Совершенно не важно, каким образом вы решите, кто из вас достоин шанса. Вы можете просто договориться, бросить жребий, разыграть право на шанс в карты, в домино или в рулетку. Важно только, чтобы трое из вас сказали: четвертый получает шанс. Причем если хотя бы у одного из вас возникнут сомнения в правильности решения, оно может быть опротестовано с правом наложения вето. Любой из вас может хоть тут же отказаться от участия в конкурсе - назовем это так, - тогда шанс разыграют оставшиеся. Теперь я удаляюсь. Вы остаетесь для совещания. Позвоните, когда будете готовы объявить победителя. К вашим услугам бар, буфет. Туалет вот за этой дверью. Хочу пожелать удачи каждому из вас.

Он поставил на стол маленький серебряный колокольчик. Юноша тут же потянулся к колокольчику, чтобы рассмотреть его поближе, но натолкнулся на укоризненный взгляд джентльмена и смущенно убрал руку.

Распорядитель вышел. Несколько минут прошло в молчании, причем юноша два раза порывался что-то сказать и уже открывал рот, но так ничего и не сказал.

- Ну что же, - наконец заговорил джентльмен. - Я полагаю, нелишне будет спросить у каждого из нас - не желает ли он выйти из... конкурса? - он обвел взглядом присутствующих. Юноша презрительно фыркнул и отвернулся, тридцатилетний отрицательно покачал головой, я коротко сказал "Нет". Джентльмен достал из внутреннего кармана кожаный портсигар, извлек сигару и миниатюрный ножичек. Обрезал кончик сигары, прикурил от свечи, выпустил облако дыма под потолок и сказал: - Ну что же. Я нисколько не сомневался в вашем ответе. Теперь, когда мы выяснили, что все будут участвовать в... конкурсе, нелишне будет познакомиться. Позвольте представиться. Петр Власович Рубалов, генерал в отставке. - Он повернулся ко мне.

- Юрий Леонидович Головлев, - сказал я, стараясь говорить солидно.

- Иван Сергеевич Кузовых, - сказал тридцатилетний и закашлялся.

- Алексей Юрьевич Бобров, - представился юноша. - Можно без церемоний, просто Леша.

- Очень хорошо, - генерал выпустил еще одно облако дыма. До меня донесся запах его табака, и мне стало ясно, что генерал курит очень дорогие сигары. - Теперь осталось решить, каким именно образом мы выберем победителя. Я полагаю, что жребий едва ли кого-нибудь устроит.

- Еще бы! - фыркнул Леша и смущенно отвернулся, встретив взгляд генерала.

- Да, конечно, - веско сказал я. - Жребий - это слепая игра случая. А давайте сыграем в карты? Надеюсь, все умеют играть в преферанс?

- Вот еще! - возмутился Леша. - Я, как раз, и не умею.

- Но, молодой человек, - сказал Кузовых. - Это же так просто! Я вас в два счета научу. И потом, - добавил он, заговорщически подмигнув, - новичкам везет. Разве вы не знаете?

- Господа, - сказал генерал. - Позвольте вам напомнить, что решения в нашей компании должны приниматься единогласно. Я тоже готов проголосовать за преферанс, но если Алеша возражает...

- Да нет, - неуверенно произнес юноша. - Я, в принципе, согласен.

- Что значит - в принципе? - не отступал генерал. - Вы должны сказать твердо - да или нет.

- Ну, да, - неохотно произнес Леша.

- Вот так-то лучше, - удовлетворенно сказал генерал. - Иван Сергеевич, будьте так любезны, посвятите Алешу в азы игры, пока мы с Юрием Леонидовичем обследуем погреба. Я имею в виду бар и буфет.

Я с готовностью последовал за ним, и, пока Кузовых что-то бубнил за столом, мы с генералом выяснили, что в буфете полным-полно всякой снеди, в основном консервированной, а в баре - каких только душа не пожелает горячительных и прохладительных напитков.

- Мда, - задумчиво произнес генерал. - Устроено весьма основательно. Но я не об этом хотел с вами поговорить. Мне хочется знать, какого рода шанс нам предлагают. Вы не осведомлены в этом?

- Нет, к сожалению, - я покачал головой. - Более того, у меня даже предположений никаких нет. Точнее - есть, но их слишком много.

- Вот и у меня тоже, - генерал зажег потухшую сигару, и я опять ощутил приятный запах хорошего табаку. - Приходит на ум все что угодно. Теряюсь в догадках. Именно поэтому мы с вами и поборемся за этот шанс, не так ли?

- Непременно, - улыбнулся я. - Шансы, как справедливо было замечено совсем недавно, на каждом углу не раздаются. И какой бы он ни был, мы с вами, разумеется, за него повоюем.

Генерал испытующе разглядывал меня. Под его тяжелым взглядом мне почудилось, что он вот-вот предложит мне сделку, что-то вроде того, что мы с ним будем показывать друг другу знаками, какие карты лежат в прикупе, когда дойдет очередь до раздачи. Но генерал закончил поедать меня взглядом, опустил глаза и глухо сказал:

- Мда... А не хотите ли выпить чего-нибудь?

- С удовольствием! Глоток какого-нибудь легкого вина. Нам ведь нужна ясная голова, не так ли?

Генерал достал бутылку грузинского "Саперави", я кивнул. Он ловко вытащил пробку пробочником, разлил темное вино в высокие бокалы. Мы отпили по глотку. Я подумал о том, согласился бы я с его предложением, будь оно сформулировано вслух, или нет, и не нашел ответа.

Прихватив бутылку и еще два стакана, мы вернулись к столу.

- В принципе все, - объявил Кузовых. - Наш юный друг рвется в бой.

- Никуда я не рвусь, - угрюмо сказал Леша. - Бой, тоже мне. Вот если бы мы на шпагах дрались, или на кулаках...

- Помилуйте, Алеша! - укоризненно сказал Петр Власович. - На кулаках. Тогда у вас было бы очевидное преимущество передо мной. А это несправедливо.

- А сейчас преимущество у всех вас передо мной, - не сдавался Алексей.

- Ну, тогда давайте обсудим дальше, как выявить победителя, - холодно сказал генерал.

- Да ладно, что уж там, - махнул рукой Леша. - Я согласен. Иван Сергеевич мне все толково объяснил. Ничего сложного, в самом деле. Взятки, распасы, мизера. Больше всего мне нравится то, что козырей я могу объявлять сам.

- Ну вот и отлично, - генерал разлил вино по стаканам.

- Мне бы лучше... пива! - сказал Леша.

- Пива? Так сходите к бару, там его много.

- Ну-с, господа, - сказал генерал, держа стакан в вытянутой руке. - За удачу. Она нам сегодня не помешает.

Я пригубил вино и подумал, а не договорились ли Кузовых с Лешей о том, о чем не посмели договориться мы с генералом?

- До скольких играем в пуле, господа? - деловито осведомился Иван Сергеевич, тасуя колоду.

- Я полагаю, до пятидесяти, - полувопросительно, полуутвердительно ответил я. - Чтобы исключить досадные случайности.

- На том и порешим, - оглядев собравшихся орлиным взором, сказал Петр Стасович.

Игра началась вяло - мы присматривались друг к другу. Я больше смотрел на лица, на глаза партнеров, чем в карты. Легко читаемое лицо у Леши - на нем видны все эмоции - пришла хорошая карта - лицо светлеет, плохая - мрачнеет. Когда он на раздаче, по его физиономии очень легко определить что в прикупе. Правда две семерки в прикупе он считает плохой картой, но ведь это до поры, до времени, пока не начали играть мизера. У Ивана Сергеевич эмоции посдержаннее, но и он плохо контролирует их. Образец - генерал. На его солдатском лице не отражается ничего, оно бесстрастное, я бы даже сказал постное. Выигрывая, он никак не выражает радости, проигрывая, не крякает с досады, не бросает карты и не морщится недовольно. Я стараюсь во всем подражать ему.

И вот очередная раздача. Я на прикупе. Кладу карты на сукно и смотрю на партнеров. Леша сразу говорит "пас" и с досадой бросает карты. Иван Сергеевич долго смотрит, прикидывает так и этак, шепчет что-то, подсчитывает в уме, потом выдает:

- Шесть пик.

- А я уж подумал, что вы на десятерную зарядились, - усмехается Леша.

Генерал молчит, смотрит на меня. От его пристального взгляда мне становится не по себе. Он явно что-то ждет от меня. Что именно? У меня на руках восьмерка червей и дама бубен. Мне нужно как-то сказать ему об этом? Но мы не условились о знаках! Как я покажу ему карты? Его взгляд становится невыносимым. Черт побери! Я прикладываю руку к сердцу, потом кладу ее на стол и слегка поднимаю два пальца. Сердце - это черви, а два пальца - вторая карта снизу, то есть восьмерка. Поймет или нет? Генерал тут же глухо произносит:

- Мизер, господа, - он делает ударение на втором слоге, и от этого его заявление звучит весьма внушительно.

- Ого! - восклицает Леша, потирая руки. - Сыграем мизер! А что у нас в прикупе?

- Погодите, Алеша, - говорит генерал, и голос его слегка дрожит. - Иван Сергеевич не сказал еще своего слова.

- Пас, - с сожалением произносит Кузовых.

Я медленно открываю прикуп, начиная с бубновой дамы. При этом не свожу глаз с генерала.

- Ух! - восклицает Леша. - Дама на мизере! Ну-ну!

Вспотевшей от волнения рукой я открываю червонную восьмерку. Даже в бесстрастных глазах генерала мелькает что-то, я не пойму что, но, мне кажется, это благодарность.

Восьмерка пришлась ему как нельзя кстати. Я вижу это с первого взгляда, когда Леша и Иван Сергеевич "ложатся", то есть открывают свои карты после того, как генерал делает снос. Но у генерала есть еще одна "дыра" в трефах, и... Я смотрю на расклад. Чтобы поймать генерала, нужен выход от Ивана Сергеевича, а передаться ему Леша может только через трефы, что выгодно генералу, так как он при этом может снести свою трефовую даму.

- Поздравляю, Петр Стасович, - говорю я, - ваш мизер не ловится.

- Спасибо, Юрий Леонидович, - тепло отзывается генерал, и я не пойму, за что он благодарит, за поздравление, или за то, что я выдал ему прикуп.

Иван Сергеевич согласно кивает, записывает генералу десять очков в пулю.

- Погодите, погодите! - пугается Леша. - Я не понял - почему?

- Я вам сейчас объясню, - с готовностью отзывается Иван Сергеевич.

- Не устроить ли нам перерыв? - спрашиваю я.

Никто не возражает. Я отхожу к бару, наливаю немного вина. Генерал не подходит ко мне, оставаясь сидеть за столом и пуская дым неизвестно какой по счету сигары.

Черт возьми! А что, если кто-то заметит, и нас обвинят в жульничестве? Это будет крайне неприятно...

Игра продолжается. Некоторое время мы играем сосредоточенно, молча, даже Леша затихает, поняв, наконец, что за простотой правил кроется высокоинтеллектуальная игра, для которой шум - такой же враг, как жена и скатерть. Он попытался сыграть мизер и получил две взятки. Он крайне расстроен, на что Иван Сергеевич успокаивает его, говоря о том, что обычно новички на мизерах ловят целые "паровозы", а он, Леша, очень легко отделался. Я бросаю взгляд на пулю, вижу, что выигрывает пока генерал, следом иду я, а Леша последний, как и следовало ожидать. Преферанс - это не та игра, где везет новичкам. Это игра для опытных игроков.

Всю игру я жду удобного момента. Жду, когда у меня соберется мизерная карта и можно будет взглядом спросить у генерала, что в прикупе. Я уже дважды играл мизера. Один раз удачно, а в другой мне пришлось взять взятку. И вот он, случай. Неловленные длинные пики, семерка, девятка, дама в трефах и семерка с валетом в червах. Дыры достаточно существенные, чтобы не рисковать, но... Что скажете, генерал? Я смотрю на его равнодушное лицо, он смотрит на меня в ответ. Ну? Давайте же, генерал, подайте знак! Нет, я вижу, что генерал тоже человек. Он волнуется! На лбу у него выступили мелкие, едва заметные капельки пота. Ну что, господин генерал? Долго мне еще ждать? Ведь если у вас в прикупе крупные бубны, мне ни в коем случае не следует идти на мизер! Я чувствую себя неуютно, у меня струйка пота стекает по спине, несмотря на то, что в комнате довольно прохладно - огонь в камине давно погас, и никто не позаботился о том, чтобы поддержать его. Нет, генерал, так дело не пойдет! Вы у меня в долгу, а долг платежом красен. Почему вы так неподвижны? Разве вы не хотите подсказать мне прикуп? Ваш взгляд начал ускользать от моего! Значит, вы приняли решение не в мою пользу? Ну что ж, очень хорошо. Вы пожалеете об этом, господин генерал!

- Пас, - говорю я, ощущая бесконечную усталость

Мы играем распасы, и я не беру ни одной взятки. Зато генерал хватает две на своем прикупе - у него оказались дама и туз в бубнах. Я очень рад. Так вам и надо, сударь!

Игра близится к завершению. У меня, генерала и Ивана Сергеевича пули почти закрыты, Леша плетется в хвосте, пока еще не понимая, что безнадежно проиграл. Ведь скоро ему начнут "помогать", естественно не бескорыстно.

Первым закрывается Кузовых. Он радуется этому, но, как оказалось, преждевременно. Дальше игра у него совершенно не идет. Играет кто угодно, только не он. Вторым закрываюсь я, сыграв восьмерную на трефах. И вот наступает момент моего триумфа. Я на раздаче, а у генерала, похоже, опять мизерная карта. Он не сводит с меня глаз, он надеется на меня! После того, как он промолчал? Нет уж, дудки, господин хороший! А, впрочем - я подскажу. Почему бы не подсказать? Я делаю осторожные знаки, показывая, что у меня на руках девятка червей и десятка треф. Генерал тут же объявляет мизер. Но у меня совсем другие карты! Я с наслаждением наблюдаю за лицом генерала, когда он видит, что его обманули. Последствия для него ужасны - он получает три взятки и тридцать очков в гору! После этого я стараюсь не встречаться с ним глазами, хоть я ни в чем не виноват. Мы же не договаривались жульничать! Более того, я подсказал ему однажды, а он - нет. Быть может, он решил, что я вовсе и не подсказывал в первый раз? Во всяком случае - это его проблемы, а не мои.

Игра заканчивается только через час. Иван Сергеевич подсчитывает результаты, мы навалились на стол, и почти касаемся головами, чтобы хорошо видеть подсчет. Я выиграл! У меня больше всех! Следом идет Кузовых, отстав от меня на десять вистов, потом генерал, и последним - Леша.

- Ну вот, - недовольно мычит последний. - Я так и думал. Новичкам везет, новичкам везет! Играть надо уметь! А я и не умею совсем.

- Вы хотите оспорить результаты игры? - спрашивает генерал, и в голосе его сквозит надежда на удовлетворительный ответ.

- Ничего я не хочу, - бурчит в ответ Леша. - Точнее хочу. Уйти отсюда.

Генерал отворачивается, и я почти физически чувствую его досаду.

- Быть может, вы оспорите результаты, Петр Стасович? - спрашиваю я.

Генерал делает паузу несколько большую, чем следовало, и все сразу поворачиваются к нему.

- Нет, что вы, - слегка смущаясь, говорит он наконец.

- А вы, Иван Сергеевич? - интересуюсь я.

- Мне кажется, все было честно.

- Ну вот и хорошо, - удовлетворенно говорю я и звоню в серебряный колокольчик.

Распорядитель входит не сразу. Оглядывает нас и спрашивает:

- Вы готовы назвать победителя?

- Да, - отвечает генерал на правах старшего. - Это Юрий Леонидович.

- Кто-нибудь возражает?

- Да что там возражать, - бубнит Леша. - Он всех обул.

- Обул? - улыбается распорядитель. - Смешно. Иван Сергеевич?

Кузовых только пожимает плечами.

- Итак, Юрий Леонидович, - распорядитель поворачивается ко мне. - Идемте.

Только сейчас я почувствовал волнение и холод в груди. Распорядитель повел меня по коридору, отделанному черным деревом, остановился перед торцовой дверью.

- Туда вы пойдете один. Когда будете проходить через дверь, думайте о том, какой шанс вам хотелось бы получить. Я не могу дать вам инструкций. Вы все должны понять сами. А если не поймете - не обессудьте - сами виноваты. А теперь - прощайте.

Он повернулся и пошел назад по коридору. Я беспомощно протянул руку, но тут же бессильно уронил ее. Думайте о том, какой шанс вам хотелось бы получить. Думай, голова, думай, картуз куплю. Какой картуз? Что тебе в жизни не хватает? Любви? Женщин? Денег? Свободы? Счастья? Всего! Мне не хватает всего! Вот за этим я и пойду в ту дверь.

Яркий свет резанул по глазам, я зажмурился. Я стою перед небольшим зеркалом в ванной. Перед зеркалом полочка из плексигласа, на ней зубная паста "Поморин", стаканчик с зубными щетками. Боже мой! Это же моя ванная! Точнее - наша! И это зеркало я помню - сейчас деревянная основа от него валяется на даче, и само зеркало тоже там, облезлое и пожелтевшее... Но вот оно висит на стене, а стена выбеленная голубоватой известкой. Но, позвольте! Я сам лично выложил ее кафельной плиткой несколько лет назад! И тут я посмотрел на свое лицо. Меня словно током ударило, волосы зашевелились по всему телу. Это я лет в восемь-девять!

- Юра, ты скоро? - послышался из коридора голос мамы и я вздрогнул.

- Да, сейчас, - сказал я детским голосом.

Вот тебе и шанс! Нужно что-то изменить в своей жизни, стать в чем-то другим, тогда тебе будет радость и счастье, много денег и машин.

Я вышел из ванной, большими глазами посмотрел на маму, которой в это время было лет тридцать, не больше. Какая красивая женщина! - мелькнуло у меня в голове, и я смутился, отвел глаза. Сумасшедшая смесь детской психики и взрослой! Я помню, что мама всегда нравилась мне. Да разве могло быть иначе?

- Собирайся быстрее, - сказала мама, накрашивая губы, - а то опоздаешь, и Галина Гавриловна опять будет говорить мне на собрании, что ты несобранный и безответственный.

Вот. Несобранный и безответственный. Но это же неправда! Я никогда таким не был! Почему меня в детстве все ругали, поучали, читали нотации, говорили, что я безалаберный? Не потому ли, чтобы я как раз таким и не стал? Нет, неправда! Я никогда не был безалаберным!

Во мне взыграла детская обида, и я внутренне улыбнулся.

Я всегда ответственно подходил к домашним заданиям в школе... Нет, вру. Бывали моменты, когда дела обстояли столь плохо, что за меня брался папа. Он начинал проверять, как я выполнил задания и гонять меня, если ему казалось, что я был недостаточно добросовестен. Но это было потом, в более старших классах. А сейчас я учусь всего лишь во втором. И что же? Мне нужно стать более сосредоточенным? Это и есть мой шанс? Какие глупости! Если человеку все время твердить "Стань хорошим, стань хорошим!", разве он станет лучше?

Я медленно бреду в школу. Хорошо, что иду один, мой приятель Вовка сегодня ушел раньше - он дежурный по классу. Мне бы не хотелось разговаривать сейчас с кем-то. Нужно привыкнуть к моему новому положению.

Сумасшедшая смесь! Я поймал себя на том, что с восхищением смотрю на прошедшую мимо девушку. Ей лет двадцать! Она, конечно же, меня не заметила, точнее, не обратила внимания на мелюзгу, которая едва достает ей до пояса. Вот так всегда. Пока ты мал, девушки тебя не замечают потому, что им не хочется смотреть вниз, когда ты вырос, они не замечают тебя потому, что у тебя на лице прыщи, или потому, что у тебя нос картошкой, или еще по какой-то причине, а когда ты начинаешь стариться, они не замечают тебя тем более.

Дело идет к лету, на деревьях появляется первая зелень. Сегодня жарко, я в белой рубашке, брюках и сандалиях. На левой стороне груди у меня приколота октябрятская звездочка с Вовой-херувимчиком, в руке портфель с книжками.

Мимо пробегает стайка девчонок из второго "б". Они хихикают, глядя на меня, будто знают обо мне что-то такое, чего не знаю я сам. Я иду нарочито медленно, стараясь привыкнуть к себе новому. Я опять опоздаю, и Галина Гавриловна будет недовольна.

Никогда раньше я не хотел вернуться в детство. Для меня детство - не такая уж светлая пора. Наверное, потому, что юность затмила детство в воспоминаниях. Вот в юность я вернулся бы с удовольствием. А тут - восемь лет.

Звонок звенит, когда я только подхожу к школьному двору. Ватага мальчишек, игравших в салочки на школьном стадионе, срывается с места и несется в школу. Я же не тороплюсь. Мне, собственно, наплевать, ЧТО обо мне подумает Галина Гавриловна. Я не люблю ее, она не любит меня, так, терпим друг друга, потому что вынуждены. В прошлом году, в той, взрослой жизни, мы встретились с ней случайно, пытались поговорить, но дальше дежурных фраз о том, где кто из одноклассников коротает свою жизнь, дело не пошло. Мы расстались, недовольные друг другом, а я еще и недовольный собой. Пусть жалуется родителям. Родители, конечно же, будут читать мне долгие нотации, но я привык к ним, привык как к неизбежности вроде ежедневного захода солнца. Или это я сейчас так думаю?

Я захожу в класс с опущенной головой.

- Головлев, - обессиленно говорит Галина Гавриловна, глядя на меня поверх очков. - Ну что с тобой делать, Головлев?

- Расстрелять! - скромно советую я. Класс хохочет, Галина Гавриловна с неудовольствием стучит линейкой по столу.

- Умный какой стал, - она поджимает губы.

Я разглядываю ее исподтишка. Она некрасива и, как я сейчас понимаю, не очень умна. И не совсем на своем месте.

- Садись, - разрешает она, наконец, но обязательно добавляет в спину: - Я буду разговаривать с твоими родителями.

"Разговаривать с родителями, - думаю я, - это все, что вы умеете. Вашего мизерного педагогического таланта не хватает на то, чтобы справиться с таким, в общем-то, послушным мальчиком, как я. Что уж говорить о таком хулигане, как Брынзик? На него вы давно махнули рукой".

Я прохожу на свое место, и мое сердце замирает. Как я мог забыть! Я ведь сижу с девочкой, в которую безнадежно влюблен! Среди мальчишек считается, что если ты сидишь за одной партой с девчонкой, значит, ты наказан так, что хуже быть уже не может. Маленькие глупенькие мальчишки! Я и тогда не считал так, потому что был без памяти влюблен, а сейчас и подавно! Я сажусь на парту и с интересом разглядываю девочку. Ее зовут Валя. Сейчас, с высоты моего возраста она кажется мне обыкновенной девчонкой, не очень-то и привлекательной. Бывают девочки хорошенькие с раннего детства, этакие куколки, а Валя не такая. Я смотрю на ее руки, обнаженные по локоть. Тогда, в детстве, я с ума сходил от цвета ее загорелой кожи. Особенно мне нравились светлые волоски, покрывающие руки. Сейчас же я посмотрел на них совершенно равнодушно. Меня, взрослого мужчину в теле ребенка, не интересуют малолетние девочки.

Валя заметила мой взгляд, повернулась, показала язык и сказала:

- Ну, что уставился?

Я и не подумал отводить глаз. Напротив, я смотрел и смотрел на нее. Она начала чувствовать себя неуютно, принялась ерзать, озираться, покраснела, побледнела.

- Ну что ты? - спросила, наконец, беспомощно, и в глазах ее мелькнуло что-то знакомое, только я никак не мог понять, что именно.

Я отвел взгляд. Десятки раз я отвечал на чей-то настойчивый взгляд пристальным взглядом, и всегда побеждал. Люди смущаются, не знают, куда деться, отворачиваются. И вот я применил такой прием к маленькой девочке... Нехорошо, Юра, нехорошо...

Я вдруг ощутил острую скуку. Мне скучно среди детей, среди их желаний и стремлений, среди их возни, шуточек, в их учебе и развлечениях.

- Топоркова, - послышался голос Галины Гавриловны. - Что там у тебя?

- Ничего, - тихо ответила девочка, и мне вдруг стало жалко ее до слез. Какой же я бесчувственный болван! Победил девчонку взглядом. Придурок!

Топоркова. Мне безумно нравилось когда-то в ней все, особенно эта звучная фамилия. Я хотел, чтобы и у меня была такая, потому что мне не нравилась собственная. Еще бы, из-за нее меня в детстве звали Голым! Помнится, даже мечтал жениться на Вальке и взять ее фамилию...

Мне вдруг сделалось нехорошо. Жениться на Вальке Топорковой. Бред! А вдруг это и есть мой шанс? Ну-ка, кем она стала сейчас, во взрослой жизни? Я мало о ней знаю, после четвертого класса она переехала в другой район, стала ходить в другую школу, и с тех пор я ее не видел. До меня даже не доходили слухи о ней, поскольку я потерял всякую связь с одноклассниками начальной школы.

Постой, что значит - жениться? Как я могу жениться в восемь лет? Ну, не жениться, так хотя бы не терять связь. Поженитесь, когда подрастете. Неужели это и есть мой шанс? Почему бы нет? Это круто изменит мою жизнь, я стану совсем другим человеком. Но будет ли мне от этого радость и счастье - большой вопрос. Какой вопрос? Какой вопрос! Если это и есть мой шанс, никаких вопросов возникать не должно!

- Головлев! - ворвался в мои размышления раздраженный голос. Галина Гавриловна стояла надо мной и смотрела с неудовольствием. Я встал, по привычке опустил голову, потом подумал, и гордо поднял ее. - О чем мечтаем, Головлев?

- Вам, Галина Гавриловна как сказать - правду, или соврать?

Класс притих. ТАК учительнице еще не отвечали. Она растерялась на мгновение, заглянув в мои глаза, которые я и не думал прятать. Потом оправилась, поморщилась.

- Садись, Головлев. Мечтать будешь дома. - И пошла к доске.

- Юрка, а Юрка! - послышалось сзади. Это Вовка Панов, мой приятель, и, как я думал тогда, мой лучший друг. - А о чем ты мечтаешь, а?

Я отвернулся, сзади приглушенно засмеялись. Валька бросила на меня заинтересованный взгляд. Вот. Теперь весь класс будет мучиться над вопросом, о чем же именно мечтает Юрка Головлев. Так я им и сказал! Задразнят женихом и невестой.

Я не слышал, что говорит Галина Гавриловна. Более того, я не понимал, на каком уроке нахожусь. Все мои мысли сосредоточились на Вальке Топорковой. Распорядитель сказал, что я сам все пойму, а если не пойму, пенять придется на себя. А если я ошибусь? Это же не просто так - изменить свою жизнь. А вдруг она изменится так, что я потом взвою?

- Юра, а Юра, - услышал я голос Вали. - Почему ты на меня так смотришь?

Я вернулся в действительность, и сердце у меня стукнуло изнутри. Я увидел взгляд Анны! Эти глаза ни с какими другими спутать нельзя! Анна... Валя... О, Боже!

Я не помню, как пролетели уроки. Домой мы возвращались вместе. Я нес ее портфель и говорил, говорил. Сейчас уже я не могу вспомнить, какой вздор я нес, но она слушала меня, широко распахнув свои чудесные глаза. Я заглядывал в них и чувствовал себя необычайно счастливым. Я знаю, как изменить свою жизнь. И, мне кажется, я это сделаю.

Именно с такой мыслью я вышел из комнаты, почти не взглянул на Женю, которая тут же подняла на меня глаза. Я чувствовал необычайный подъем. Меня ждет она. Она... И не важно как ее зовут, Валя, Аня, или совсем по другому. Она отличается от всех своим взглядом, который она дарит мне и только мне. Пока в ее глазах горит этот огонь, я буду любить ее, боготворить ее, и никогда, никогда не потеряю.

Я вышел из конторы, выключил сигнализацию своего "Бентли", сел в удобное кресло, подставил лицо струям холодного воздуха из кондиционера и улыбнулся. И пусть Мормон катится ко всем чертям. Что я, не проживу без его десяти миллионов долларов? Я нутром чувствую сомнительность сделки, а чутье меня еще ни разу не подводило. Моя финансовая империя не развалится от того, что я потеряю десяток миллионов. Я завел мотор, вырулил на дорогу и поехал домой.

Передо мной распахнулись ворота и я въехал во двор с фонтаном, в котором плавали золотые рыбки. Бросил машину возле крыльца, легко взбежал наверх, тренированное тело с радостью преодолевало ступени. Скорее, на второй этаж! Вот и спальня. Я открыл дверь. Она сидела на нашей огромной кровати и расчесывала волосы.

- Валя... - неуверенно сказал я.

- А, это ты милый, - послышался равнодушный голос. - Милый, мне нужно пять тысяч на операцию.

- Ты... заболела?

- Заболела? - она повернулась ко мне, и я увидел лицо стареющей женщины с потухшими глазами, озабоченное чем угодно, кроме моего прихода. - Скорее это ты заболел, милый. Перегрелся на работе? Операция по омоложению. Посмотри на меня - я совсем старуха. Мне скоро стукнет сорок! Я с ума сойду. Сорок лет! Это что же, я разменяю пятый десяток? - она капризно поджала губки, а я пытался узнать в ней ту Валю, которой так восхищался в детстве. Узнать ее было почти невозможно.

- Я тебя и так люблю, - тихо сказал я, пытаясь поймать тот взгляд, ради которого я жил все это время.

- Ах, оставь ты свою романтику! Бизнесмену даже как-то и не к лицу. Так ты дашь мне пять тысяч?

- Конечно, какой разговор, - тихо сказал я, доставая чековую книжку.

Я подписал чек, получил холодный поцелуй в щеку, и вышел из спальни. Я был уничтожен, раздавлен, мне хотелось скулить как побитой собаке. Выходит, не бывает так, чтоб и здоров, и силен, и богат, и счастлив в одном лице? Я закрыл глаза, сжал кулаки и изо всей силы ударил по стене. Перед глазами оказался длинный коридор, отделанный черным деревом, в конце него открылась дверь и ко мне стал приближаться мужчина в черном. Распорядитель?

- Вы? - только и смог вымолвить я, загораясь надеждой.

- Да. Что, Юрий Леонидович, вы использовали свой шанс?

- Думаю, да.

- Тогда идите, - он махнул рукой в ту сторону, откуда пришел.

Я вышел в противоположную дверь, посмотрел на Женю, которая сидела за столиком с каким-то цветным журналом в руках, и у меня опять стукнуло сердце. Вот он, еще один взгляд. Тот же взгляд, беспомощно-распахнутый, тянущийся к тебе, тревожный и зовущий, взгляд открытой души, светящейся в глазах. Я медленно опустился на стул.

- Кто вы? - спросил я срывающимся голосом.

- Меня зовут Женя, - в ее глазах мелькнул испуг.

- Теперь вас зовут Женя, - пробормотал я еле слышно. - Это судьба?

- Что вы такое говорите, Юрий Леонидович? - пролепетала она.

- Женя, поедемте со мной! - горячо сказал я, схватив ее руку. - Поедемте! Бросайте работу, все бросайте! Я хочу угостить вас ужином. И, обещаю, что этот ужин не станет поводом затащить вас в мою постель!

- Что вы такое говорите? - еле слышно повторила она.

А я погибал в ее взгляде, я держал ее руку, и во мне все горело адским пламенем. Почему, почему я не замечал этого взгляда раньше? Почему я прозрел только сейчас?

Я так и не выпустил ее руку. Мы шли по коридору, она заглянула в кабинет к начальнику, чтобы отпроситься, а я все держал ее ладонь и наслаждался ее теплом. Потом мы сели в мою старенькую "Мазду" и поехали в ресторан. И я молил Бога только об одном - чтобы этот взгляд не пропал, не исчез, а всегда оставался со мной...

Эпизод десятый. В аду вам всегда рады!

В ветвях цветущей яблони выводил рулады соловей. Легкий приятный ветерок шевелил мои волосы. Я сидел под деревьями на плетеном стуле за плетеным столом, на котором возвышались заплесневелые винные бутылки, ваза с фруктами и сифон с газированной водой. По синему небу проплывали редкие облака. Рядом со мной стоял мой личный секретарь и терпеливо ждал, когда я соблаговолю обратить на него внимание. Краем глаза я давно видел его - в небесно-голубой тунике, застегнутой пряжкой с бриллиантом, в греческих сандалиях на босу ногу. Наконец я благосклонно взглянул на него. Он сразу встрепенулся и заговорил, словно его включили:

- ... триста двадцать пять человек, сударь. Прибыли сию минуту и ожидают распоряжений.

- Ну почему так много? - недовольно спросил я. Потом вздохнул обреченно и сказал: - Петр уже смотрел дела?

- Конечно, - отозвался секретарь.

- Мне кажется, у нас в последнее время стало очень много работы. Вы не находите? Наверху стали слишком разборчивы. Раньше к нам попадали только отпетые негодяи, теперь же шлют всех подряд. Что вы думаете об этом?

- Я согласен с вами, сударь, - секретарь с достоинством поклонился. - Совершенно возмутительное положение! У них там стало совсем пусто! - Он наклонился ко мне и доверительно прошептал, загородясь ладонью: - Может быть нам пожаловаться?

- Фи! - сказал я, и лицо секретаря вытянулось и сделалось постным. - Вы что, не знаете, как там относятся к жалобам? Их попросту игнорируют! Они там считают, что мы сами должны регулировать отношения с верхом. В чем-то, - я поднял палец и покачал им перед носом секретаря, который следил за ним глазами, - в чем-то они правы. Поэтому жаловаться мы не станем. А вот инспекцию наверх снарядим непременно. Вы ее и возглавите! Возьмите пару чиновников из тех, что еще не заплыли жиром на работе, и отправляйтесь. Проверьте каждое дело! Сидите там вплоть до второго сошествия, но найдите нарушения. Вот тогда... - я сжал кулак и помахал им, - вот тогда им не отвертеться! Триста двадцать пять человек! Это же уму непостижимо! Да! А сколько всего?

- Восемьсот шестьдесят четыре.

- Гм. Так какого же черта? Инспекция отменяется. Не хватало только, чтобы под нас начали копать. Ступайте. И предупредите страждущих, что я сейчас буду.

Какой дурак! Надо подобрать себе другого секретаря. Так и под монастырь подведет! Соглашается со всем. Не видит, что я просто ворчу?

Я допил остатки вина в бокале, закусил кусочком банана и поднялся. Нужно идти, встречать грешников.

Народ собрался на большой поляне приемов. Еще издали я услышал гул множества голосов. Попав сюда после чистилища, грешники расслабились, успокоились и оживленно разговаривали, обсуждая цветущий сад, траву-мураву, голубое небо и заливающегося невидимого соловья. Их не смущал уже свирепый вид черных чертей из конвоя, стоящих неподвижно по кругу со скрещенными на груди руками и их кривые сабли, которые с легкостью разваливают человеческое тело пополам. Грешники были уже переодеты в туники и сандалии, многие из них оглядывали себя и даже смеялись.

Я взошел на деревянный помост, вскинул руки и шум стих.

- Дорогие мои! - начал я сладким голосом. - Вы, конечно, рады, что здесь нет сковородок со шкворчащим маслом, котлов с кипятком, тяжелых сводов подземелья и тому подобной чепухи. Уверяю вас, телесные страдания вам ни в коем случае не грозят.

По толпе пролетел облегченный вздох.

- Но расслабляться не следует! - я возвысил голос, и толпа снова стихла.

- Очень скоро любой из вас падет на колени и начнет умолять, чтобы его жарили на вертеле, варили в котле или распиливали на куски двуручной пилой. Но все просьбы ваши будут тщетны! - мой голос гремел, и грешники все ниже и ниже склоняли головы. - Каждый из вас много грешил при жизни. Настало время платить по счетам. Причем грешили вы всего одну человеческую жизнь, а расплачиваться будете вечно. Только не надо сетовать на несправедливость! Вас предупреждали. Кто из вас не слышал проповедей священников? Кто из вас не отмахивался с досадой от того, кто пытался наставить вас на путь истинный? Не лгали вам святые отцы!

Итак, ваш удел - страдание. Вслушайтесь в себя - что вы больше всего не любите, что ненавидите, от чего вас воротит как от дерьма? Вслушайтесь и трепещите - именно этим вам придется заниматься вечно! - Я несколько убавил голос, заговорил ровно, но со значением: - Я хочу, чтобы вы прочувствовали это слово - "вечно". Изо дня в день, изо дня в день, без перерывов и выходных. Хуже однообразия на свете только вечное однообразие, и вам оно дано в наказание.

Что-то мешало мне. Было в толпе грешников какое-то пятно на общем фоне, но я никак не мог понять, что это такое. Я говорил, и ощущал неудобство. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что на меня кто-то пристально смотрит. Чьи-то глаза неотрывно следили за мной, в то время как все головы были понуро склонены.

- Здесь, в аду, нет помилования. Раскаявшись, вы можете проклясть себя за совершенные преступления, но вам это не поможет. Ни о малейшем смягчении наказания не может быть и речи. Я знаю, что многие из вас подали прошения о помиловании и переводе наверх, в рай. Вы сетуете на несправедливость и хотите облегчить свою участь. Я рассмотрю все прошения. Но не обольщайтесь. Из практики известно, что только одно прошение из тысячи достойно того, чтобы удовлетворить его. - Я увидел, наконец, того, кто не спускал с меня глаз - мужчину царственного вида, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня. - Нет, даже не так. Не удовлетворить, а задуматься о том, чтобы его удовлетворить. Сейчас ступайте. Здесь очень ровный климат и никогда не идет дождь, если этого не захочу я. Поэтому располагайтесь под открытым небом, отдыхайте и ждите назначения наказания.

Я сошел с помоста и направился к себе. Сел и знаком подозвал секретаря.

- Сколько прошений подано?

- Триста двадцать четыре, сударь.

- Сколько?! Вот как. Существует человек, которому наказание не кажется чрезмерным. Зовите-ка его сюда. Я хочу говорить с ним.

Он явился через минуту. Тот самый, кто разглядывал меня во время речи.

- Садитесь, - предложил я. - Мне очень знакомо ваше лицо. Да-да, вы тот самый кесарь, который убил любимую девушку. Ну что ж. Угощайтесь. Наливайте вино, кушайте фрукты. Я хочу побеседовать с вами.

- О чем?

- О том, что вы не подали прошение о помиловании. Почему? Вы считаете, что достойны наказания?

- Наказание достойно меня, - надменно сказал он.

- Пусть так, - согласился я. - Это сути дела не меняет. Значит, вы покорно отдаетесь в руки правосудия?

- Разве это правосудие? - усмехнулся он. - Это чистой воды экзекуция длиною в вечность.

- И это пусть так, - опять согласился я. - Но почему бы вам хотя бы не попытаться избавиться от этой экзекуции?

- Понимаете, - кесарь опять усмехнулся. - Вы не сможете наказать меня больше того, чем я сам себя наказал. После того, как я убил ее, я умер. Не физически, духовно. Тело еще теплилось, казнило и приказывало, совершало нужные для государства действия, принимало посланников, вершило судьбы и наслаждалось властью, но душа... Душа умерла. Вместо нее осталось пепелище и головешки. Вы не сможете наказать меня больше.

- Вы ошибаетесь, - я тоже усмехнулся. - Прежде всего, вам следует уяснить, что вы разговариваете сейчас не с ровней, а с лицом, облеченным властью, гораздо большей, чем вы можете себе представить. Я могу несравненно больше, чем мне, скажем так, хотелось бы. Утверждая, что я не смогу наказать вас более того, чем вы уже наказаны, вы делаете ошибку, меряя мое могущество на свой аршин. Я могу навскидку предложить вам два варианта, один из которых вы, скорее всего, отвергнете, или примете с радостью - я недостаточно хорошо знаю вас, чтобы судить об этом - а другой покажется вам настолько страшным, что вы подадите-таки мне прошение. Но не то прошение, которое подали все те, кто сейчас отдыхает в адском саду, а совершенно противоположное. Итак, вариант первый - полное небытие. Смерть души. Черт меня раздери! Что может быть ужасней? Но в вашем положении это было бы избавлением. Что скажете?

- А второй вариант?

- Э, так дело не пойдет! - я засмеялся и погрозил ему пальцем. - Выбора вам я не предоставлю. Отвечайте - вы согласны на небытие?

Он очень долго думал, опустив глаза. Я терпеливо ждал, не торопя его, с тихим весельем наблюдая за маячившим невдалеке секретарем, у которого летел ко всем чертям дневной график. Он корчил страшные отчаянные рожи и делал какие-то непонятные знаки. Я должен был сейчас рассматривать прошения, а не развлекаться беседою с убийцей-кесарем.

Я выпил вина, съел кусочек ананаса и благожелательно поглядывал на кесаря, сморщившего лоб в тяжком раздумье. Наконец он очнулся от размышлений, посмотрел на меня безумными глазами, схватил бутылку за горло, налил себе полный стакан и залпом осушил его.

- Нет! - произнес хрипло, с надрывом. - Хотя бы потому, чтобы узнать второй вариант.

- Зря, - сказал я разочарованно. - Потому что второй вариант гораздо хуже первого. Итак, небытие мы оставляем. - Я сделал вид, будто сминаю лист бумаги и бросаю прочь. - Второй вариант вам не понравится, уверяю вас! Что ж, вы сами выбрали себе наказание...

- Вы же не дали мне выбора!

- Вот такой я нехороший! - засмеялся я. - Это в моем духе, уверяю вас. Я отправляю вас в рай. Наслаждайтесь. Веселитесь, Тешьте свое тело негою и наслаждениями. И смотрите сны о том, как убиваете свою любимую! Ах, как я хорошо придумал! Ай, да я!

Он бросился ко мне через стол, опрокидывая бутылки и стаканы. Я не шелохнулся, только лицо мое сделалось каменным. Его отшвырнуло шагов на десять, а сверху еще и припечатало крепким ананасом. Мановением руки я восстановил порядок - поднял стол, бутылки встали на место, по пути всасывая пролитое вино.

- Ананас вам в подарок, - сказал я. - Вы эти царские замашки оставьте. Глупо, уверяю вас. Когда-то объем вашей власти был достаточно велик, не спорю, но вам не причинить мне вреда. Даже не пытайтесь. Вы приговариваетесь к ссылке в рай. И пусть там лопнут от злости, когда узнают, кого получили! Ха-ха-ха! Что?

- Убейте, - прохрипел кесарь, кусая губы.

- Убить вас? Нет. Вы отказались от предложения спервоначалу, пеняйте на себя.

- Иезуит!

- Ха-ха-ха! Вы думаете, что оскорбляете меня. Поверьте, иезуиты были просто агнцами божьими по сравнению со мной! Они и помыслить не могли о ТАКОМ коварстве!

- А если я... попрошу вас?

- И как это будет выглядеть? Бухнетесь на колени, станете лобызать мои сандалии? Понимаете, чтобы просить, нужно предполагать какую-то толику милосердия во мне. Все просители считают, что могут разжалобить меня историями о глубоком раскаянии, о том, что они уже понесли наказание в сердце своем. Чушь! Я не на йоту не верю ни вам, ни кому бы то ни было! Попадая сюда, вы попадаете в руки к безжалостному и неумолимому палачу, у которого железное сердце и каменная душа. Вам не разжалобить меня. Но я внемлю голосу разума. Если вам удастся логически убедить меня в том, что я должен оставить вас здесь, тогда радуйтесь! Вам дать подумать или попробуете прямо сейчас?

- Но ведь это противоестественно - адские муки в раю!

- Ну да, это будет весело.

- Весело для кого?

- Для меня, конечно же!

- То есть вам совершенно наплевать на меня, на служителей рая, вообще на всех?

- Грубовато сказано, - улыбнулся я, - но, в принципе, верно. Как вы тонко изволили подметить - наплевать. Да вы просто умница! Аргумент бит. От него камня на камне не осталось.

- У меня нет больше аргументов, - угрюмо сказал кесарь. - Если вам наплевать на всех, тогда какого ж черта вы играете в канцелярию? Прошения, помилования. Это просто чепуха какая-то!

- Не скажите! Давайте будем считать, что вы подали мне прошение. Я его рассматриваю. Но, поскольку я абсолютно, слышите - абсолютно беспристрастен, то слезы, мольбы и прочая сопливая чепуха на меня никоим образом не действуют. Я ведь говорил вам уже об этом. Убедите меня, что я должен удовлетворить вашу просьбу, представьте мне аргументы, которые я не смогу опровергнуть, и она будет удовлетворена.

- Я ни в чем не стану вас убеждать, - сказал кесарь и поднялся. - Рай, так рай. Мне, собственно, все равно.

- Посмотрим, как вам станет все равно, когда вы поймете, куда попали! - засмеялся я. - Сядьте, беседа еще не закончена. Скажу вам по секрету, - я приложил палец к губам и комически оглянулся, не подслушивает ли кто. - Рай это не такая уж веселая штука. Там от тоски можно сдохнуть в два счета. Так что не сокрушайтесь сильно.

- Что-то я не пойму, - пробормотал кесарь, - вы то ссылаете меня вечно наслаждаться, то убеждаете в том, что там скука смертная. В какой момент вы говорите правду?

- А в любой! - веселясь, воскликнул я. - Я и там прав, и сям прав! И потом - это для меня скучно, а вам, может быть покажется наоборот. Никогда не знаешь, как отреагирует человек в той или иной ситуации. Хорошо. Подытожим. Прошения вы не подаете? Правильно. Потому как разумных аргументов в его пользу привести не можете. Ну и ступайте себе... в рай! Ха-ха-ха!

Кесарь презрительно усмехнулся и ушел. Я подозвал секретаря, который чуть не плакал.

- Ну что вы, - укоризненно сказал я. - Распорядок нарушен?

- Ко всем чертям!

- Не беда. Сколько у меня осталось времени на рассмотрение жалоб?

- Полминуты, сударь! - в отчаянии воскликнул секретарь. - Никак не успеть...

- Вы полагаете? - я насмешливо посмотрел на него. - Очень просто! Мы откажем всем!

- Как?! - ужаснулся секретарь. - Всем? Не глядя?

- А кто нас может упрекнуть?

Целую минуту секретарь соображал с мукой на лице. Наконец просветлел, хохотнул, и убежал в канцелярию оформлять бумаги. А я хлопнул в ладоши, созывая слуг. Слуги тут же явились с подносами, на которых дымились только что приготовленные блюда. Я отдал должное трапезе. Молодой барашек с китайскими грибами, индейка в имбирной глазури, краб, запеченный в сыре, мусс из омара и лосося в абрикосово-малиновом желе, стейк из тунца под дынным соусом, красная и черная икра. Вина из старых бутылок, темных от времени - испанский херес времен Колумба, итальянское кьянти, бургундское. И русская водка из запотевшего графина. От каждого блюда я откусывал по маленькому кусочку, из каждой бутылки выпивал по глотку, только водки выпил целый лафитник, и, тем не менее, к концу обеда я был неимоверно сыт и порядком пьян.

- Уф, - сказал я, - чревоугодие и пьянство тоже грех. Гореть тебе в аду, сатана! Ха-ха-ха!

Послышались шаги. Ко мне подходил режиссер и сценарист.

- Что? - благодушно сказал я. - Кто вас сюда пустил?

- Никто, я сам, - нервно отозвался режиссер, с вожделением поглядывая на стол.

- Что ж, присаживайтесь, раз такое дело. Угощайтесь.

Режиссер схватил гусиную ножку, рулетик, кусок стерляди и затолкал все это в рот одновременно.

- Что, плохо кормят?

- Мумммм-ааа-муммм-муу.

- Сочувствую. Но здесь ведь не санаторий, как вы понимаете. Вас кормят сытно, но невкусно. Никаких гастрономических излишеств. Что привело вас ко мне?

- Почему я здесь?

- Ну, дорогой мой! - я всплеснул руками. - Вам ли задавать этот вопрос! Вы продали душу дьяволу, вполне закономерно, что вы оказались здесь. Где же еще?

- Но он обещал, что ничего не потребует взамен!

- И вы ему поверили?! Как вы простодушны! Поверить сатане, черту, искусителю, который с три короба наврет, чтобы обмануть! Он вас обманул! Ай-ай-ай!

- Послушайте, - растерялся режиссер. - Но я же не делал ничего плохого! Я писал сценарии и ставил по ним фильмы! Я никого не убил, не растлил, не украл, не ограбил, даже прелюбодействовал в меру! Я чтил заповеди!

- Вы ханжа, сударь! - радостно объявил я. - Вы совершили едва ли не самый страшный грех и теперь сидите здесь, разыгрываете передо мной оскорбленную невинность и хлопаете глазами! Открою вам небольшой секрет. Что сегодня за день! Ха-ха! Я только и делаю, что выбалтываю секреты. Направо и налево! Смешно! Так о чем это я? Ах, да! Убийство может быть нужно для каких-то высших целей. - Я ткнул пальцем в небо и скроил многозначительную мину. - Поэтому убийство, конечно, вещь отвратительная, но не настолько, чтобы карать за нее со всею возможною жестокостью. Кстати! Только что, за полчаса до вашего прихода, я спровадил отсюда в рай одного такого - он убил возлюбленную, вообразите. Уверяю вас, это было не единственное его преступление. Но продать душу дьяволу - кощунственно! И вам нет никаких оправданий! То, что вы хотели писать лучше, писать гениально, не умаляет вашего преступления. Все это гордыня. Желание стать значительным, возвыситься. А это у нас наказуемо. У вас есть еще вопросы?

Сценарист сидел, угрюмо опустив голову. Он даже перестал жевать, одна щека у него была оттопырена.

- Ну-ну, - сказал я ободряюще. - Не стоит так огорчаться по пустякам. Вспомните, как вас чтят оставшиеся в живых, как ставят вам памятники, называют вашим именем улицы, проводят чтения и сетуют на несправедливую судьбу, вырвавшую вас из их рядов. Разве это не тешит более вашего самолюбия?

- Представьте - не тешит! - вскричал сценарист. - Теперь - совсем другое дело!

- Ну, дорогой мой! Надо было раньше думать! А теперь уж поздно.

- Не такого я хотел бессмертия, - прошептал он.

- Конечно, - согласился я. - ТАКОГО бессмертия никто не хочет. Все хотят ходить увитые лаврами и раздавать автографы. И еще при этом иметь молодое тело. Смешно, вы вдумайтесь. Представления живых о загробной жизни весьма определенны, но совершенно далеки от истины...

- Никогда не верил в загробную жизнь! - вскричал сценарист. Он прожевал, наконец, кусок, и с натугой проглотил его.

- А это и не нужно, верить. Есть множество вещей, в которые не то что вы один, все вокруг не верят, а они, тем не менее, существуют. Я, например, - я показал ему сначала одну щеку, потом другую. - Или, скажем, инопланетяне. Это понятие затерли до дыр, ошельмовали, превратили едва ли не в ругательное и кончили тем, что перестали в них верить. А они, тем не менее...

- Есть?

- Ну конечно! А вас разве это интересует... сейчас?

- Да нет, - взгляд сценариста, было загоревшийся, снова погас. - Сейчас мне все равно.

- Ну, вот и хорошо. Я приступаю к десерту, а вам пора. Ваше прошение, как вы понимаете, отклонено.

Сценарист тяжело поднялся, бросил на меня взгляд, в котором смешались сожаление, ненависть, мольба и проклятье. Но что мне было до его проклятий! Здесь я, и только я могу проклинать. И горе тому, кого это коснется!

На десерт у меня было полно всяких вкусностей - персиковый пирог, крем из белого шоколада с клубникой, ликерный торт, сливочная карамель с орехами пекан, пахлава... Наслаждаясь апельсиново-шоколадным муссом, я подумал, что пора бы появиться еще одному собеседнику. Он тут же замаячил среди деревьев.

- А, это вы, полковник! - радушно приветствовал его я. - Располагайтесь. Отведайте сладостей. Развлеките меня беседою. Скучно, дорогой полковник, скучно. Работаешь как вол, разбираешь дурацкие прошения... Вы ведь тоже подавали, не так ли? Ну так вот. Дурацкие, поверьте мне. Ваше тоже такое, не ухмыляйтесь. Да-да, дорогой друг, здесь привыкли называть вещи своими именами. Здесь не до светских уверток, лжи и ханжества. Ну, посудите сами. Вы всю жизнь убивали... Пусть не сами! Я согласен. Но это же еще хуже! Отдавать приказы на убийство... Бррр! Знаю, знаю, что вы скажете. Это была война с терроризмом. А на войне - как на войне. Позвольте вас уверить, что война - это зло, а посему вы были распространителем, и, я не побоюсь этого слова - рассадником зла на земле. Что ж вы после этого хотите? Да, я понимаю, что за всю жизнь вы старались делать только хорошее, убивать тварей, которые воюют с безоружными женщинами и детьми. Но взгляните на дело с другой стороны. Терроризм порожден совсем другой цивилизацией, нежели ваша. Эта цивилизация отстала от вас в развитии, плетется в хвосте, облизывается на ваши богатства, живет бедно, чтобы не сказать больше, голодает, не имеет элементарных удобств, которыми в изобилии снабжены вы. Что она может против вас? Она не умеет воевать, не может взять в руки оружие и пойти против вашей военной машины. Она не может производить оружие в таких масштабах, в каких это с легкостью делаете вы. Пример - Чечня. Она попыталась воевать, и вы ее раздавили. Весь исламский мир финансировал войну, но деньги деньгами, а воевать против вас достаточно тяжело. Вот эта цивилизация и пытается вас укусить. Это похоже на Моську, которая кусает проходящего мимо слона. Бессилие слабого. И вы, вместо того, чтобы вникнуть в беды соседней цивилизации, благополучно не замечали ее существования, пока она не напомнила о себе укусом в задницу. А когда вас укусили, вы, опять таки, не долго думая, принялись лупить направо и налево, в надежде, что зацепите Моську. Ан нет! Моська-то уже спряталась и готовится к следующей вылазке. И так будет до тех пор, пока вы не поймете, что ваша сила не в том, чтобы лупить, а в том, чтобы вытащить соседнюю цивилизацию за уши и поставить ее рядом с собой. А вы говорите - творили добро. Нет, нет, и тысячу раз нет! Вы творили зло, вы множили его. Поэтому вы здесь.

Полковник молчал. Я подождал немного и продолжал:

- Так-то вы развлекаете меня беседою? Ну что ж, тогда я попробую развлечь вас. Хотите фруктов? А вкусить плодов от древа познания добра и зла?

Он взглянул заинтересованно.

- Ну конечно! - вскричал я. - Я опытный искуситель и знаю, чем соблазнять! Пойдемте!

- Куда? - хрипло спросил полковник, волнуясь. - В рай?

- Ха-ха-ха! Ну и весельчак же вы! - сказал я. - Сегодня я всем открываю секреты. Открою и вам один. Нет никакого рая! Миф это все и сотрясение воздуха! Ну что вы застыли, как истукан? Идемте же! Здесь рядом. Идемте, идемте! Я пошутил. Ну что вы, в самом деле?

- Вы не шутили, - глухо сказал полковник, еле передвигая ватные ноги.

- Ну, не воспринимайте все так близко к сердцу. Я имел в виду, что рай - это разновидность ада, в котором совсем другие наказания, только и всего. Собственно говоря, наказание у всех одно, что у праведников, что у грешников - вечная жизнь. У меня, кстати, тоже. Устаешь, знаете ли. Чертовски устаешь! Да тут что угодно может взбесить. Я не люблю маринованных угрей и устриц. Так вообразите, каждый день приносят на обед! Я уж троих поваров сослал, и шестерых слуг - все равно несут! У них, видите ли, свое представление об изысканной пище.

- Куда сослали? В рай? - полковник сделал попытку улыбнуться.

Я остановился, с интересом взглянул на него и без улыбки сказал:

- А вы и впрямь весельчак. Да вот, мы уже и пришли. Как изволите видеть - маленькая поляночка, и небольшое деревце. Ничего интересного с виду. Яблоки еще зеленые, набьют оскомину в два счета. Но - тем не менее! Вкусите, дорогой друг, вкусите!

Полковник с сомнением посмотрел на зеленые плоды, нерешительно притронулся к одному, отдернул руку.

- Смелее! - подбодрил я. - Разве вы не хотите узнать, что такое добро и что такое зло? Многие дорого бы дали, что откусить от такого яблочка! Да вот, возьмите! - Я сорвал яблоко и протянул ему. Берите, берите! Оно не червивое.

Он несмело взял плод, и рука его дрожала. Долго разглядывал яблоко, потом решительно поднес ко рту и откусил почти половину. Я зааплодировал.

- Браво, полковник! Жуйте, жуйте! И проглотите. Уверяю вас, не отравитесь. Разве только ядом добра. Ха-ха-ха!

Он проглотил кусок и зажмурился, очевидно, ожидая озарения.

- Чего вы ждете? - поинтересовался я. - Думаете, знание снизойдет на вас в виде сияющей девы в белых одеждах? Оно уже внутри вас, вам нужно только покопаться в памяти. Кстати, там же, внутри вас и абсолютная истина, которой так добивались некоторые пылкие философы. Как видите, это одно и тоже.

- Да, - хрипло промолвил полковник. - Я вижу. Неужели это так и есть?

- Да, дорогой друг. Абсолютная истина заключается в том, что никакого добра не существует. Добро - это малое количество зла. Или, в идеале - отсутствие его.

- Не может быть, - прошептал полковник.

- Не огорчайтесь. Вы прямо с лица спали. Я утешу вас. Если бы вы вели праведный образ жизни и попали в рай, вы узнали бы совершенно противоположное. Никакого зла не существует. Зло - это малое количество добра. Или, в худшем случае, отсутствие его. Как вам это? Ха-ха-ха!

- Так какая же это абсолютная истина? - вскричал полковник.

- Согласен с вами - никакая. Если уж быть математически точным, это относительная истина. Весь фокус в том, что истина у каждого своя. Но принцип у всех один. Вот так-то.

- Зачем же тогда все это? Ад, рай, наказания, вечная жизнь?

- А зачем вообще жизнь? Все имеет какой-то смысл, даже самая глупая глупость. А все это, как вы изволили выразиться, далеко не глупость.

- Наказание неадекватно преступлению. Пусть я творил зло. Но это зло было частью добра. Значит, оно было нужно? Разве есть в мире что-нибудь абсолютно бесполезное?

- Бесполезного - нет. Вредное - есть.

- Хорошо. Я служил орудием, сдерживающим терроризм.

- Дорогой полковник! Я согласен с вами! Именно поэтому вы и получите достаточно мягкое наказание. Неадекватное? Помилуйте! Вас никто не убьет, никто не оставит ваших близких без отца, мужа и брата, поскольку они уже остались без них, вас, который убивал, оставлял жен вдовами, а детей сиротами, никто не станет мучить физически. Неадекватное? Именно так, но не в том смысле, который вкладываете в это слово вы. Наказание очень мягкое! Вот вам и весь сказ!

- Я убивал убийц, - хрипло выдавил полковник.

- Конечно, конечно! - Я вежливо улыбнулся. - Вы решили, что убивать убийц благое дело. Кто-нибудь решает для себя, что убивать проституток - благое дело. Или наркоманов, например. Так появляется убийца-маньяк. Чем вы отличаетесь от маньяка?

- Но мне это право дал президент! - в отчаянии выкрикнул он.

- Ну, с вашим президентом мы еще встретимся, уверяю вас. Когда придет его время.

Он посмотрел на меня безумными глазами и промолчал.

- Идите, - мягко сказал я. - Вам пора.

Он ушел, тяжело ступая и сгорбившись.

- Уверяю вас, дорогой полковник, - прошептал я вслед, - что с террористами у нас разговоров вообще не бывает. И наказываем их так, что вы содрогнулись бы.

Я подозвал секретаря, который маячил в отдалении.

- Что там у нас по расписанию?

- Развлечения, сударь.

- Отлично. Ступайте.

Я сел в любимое плетеное кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. Умный человек всегда найдет развлечение. Например - в размышлении. Именно этим я и собирался заняться.

Но мне не удалось предаться размышлениям. Я услышал шаги и открыл глаза. Ко мне подходил... мой двойник.

- А, это ты, - лениво сказал я. - Что, надоело в раю? Захотелось острых ощущений?

- Брось, - поморщился он, усаживаясь на второе кресло и наливая себе вина. - Ты же прекрасно знаешь, что нет у тебя здесь никаких острых ощущений. - Он приподнял бокал, качнул им в мою сторону, я вежливо кивнул. - Захотелось поговорить, только и всего. Скучно. Знаю, знаю, что ты скажешь. Все равно скучно. У меня эти лица уже вот где, - он чиркнул ладонью по горлу. Вечное блаженство! Их начинает тошнить от него через две недели.

- Не за этим ты пришел, - задумчиво произнес я, изучая его лицо, похожее на мое, как если бы я видел его в зеркале. - Не дури мне голову, старичок, лучше говори прямо.

- Скучно с тобой, - засмеялся он. - От тебя не спрячешь истинных намерений.

- От тебя тоже.

- Ну да, ну да. - Он покивал, обмакнул губы в вино, посмотрел прямо. - Давай меняться.

- И, батенька! Опять?! Месяца не прошло.

- Как не прошло? Неужто? Мне кажется - целая вечность минула. А?

- Двадцать два дня, - я благожелательно посмотрел на него.

- Целая вечность, - упрямо повторил он.

- Не произноси этого слова. Знаешь что? А ты поменяйся с кем-нибудь из грешников!

- Издеваешься, - вздохнул он. - Стоит мне это сделать, и назад я уже не вернусь. Никто не захочет меняться обратно.

- Ты уверен?

- Нет, конечно! Я ни в чем не уверен! Но меняться с ними - слуга покорный. Твоим грешникам не лучше чем моим.

- Ладно, - я привстал, налил себе вина. - Меняться, так меняться.

- Ура! - шепотом закончил он, и мы рассмеялись.

Я вышел из конторы, посмотрел на закатное солнце, улыбнулся чему-то - я не смог бы сказать - чему именно, открыл дверь, посадил в свою "Мазду" Женю, и мы поехали домой. После того, что произошло со мной сегодня, мне больше не хотелось возвращаться в "У Фрейда". Женя была права, когда говорила, что мне не захочется. Впрочем, может быть, это только сейчас. Что будет потом, я не знал. Как знать, чего мне захочется завтра. Или послезавтра.