Абарат

СОГЛЯДАТАЙ

Было ли тому причиной тепло очага, или странный, немного дурманящий запах платья Изарис, или усталость, а быть может, все вместе, — но Кэнди сама не заметила, как погрузилась в сладкую дремоту у огня под нехитрые песенки Майзы, которые та распевала, возясь со своими игрушками. Это был неглубокий, чуткий сон, скорее полузабытье, во время которого Кэнди словно издалека слышала лепет ребенка, и под эти звуки перед ней представали не сновидения, но отрывочные картины всего, что она пережила за последние несколько часов. Полуразрушенный маяк в густой траве, заброшенный и всеми забытый, но чего-то ожидающий. Бирюзово-зеленый шарик, покрытый узором, в точности повторяющим каракули, которые она безотчетно выводила на полях учебника. Море Изабеллы, явившееся из ниоткуда, пенные гребни волн...

Кэнди проснулась резко, как от толчка. Сердце тревожно колотилось. Майза уже не копошилась рядом, у очага, — она забилась в дальний угол комнаты, поближе к колыбели, где спал ее брат. Что-то перепугало малышку.

Кэнди услыхала негромкое жужжание. Звук раздавался у нее за спиной. Какой-то инстинкт подсказал ей, что двигаться надо очень медленно и осторожно. С трудом поборов в себе желание вскочить на ноги и броситься вслед за девочкой в противоположный конец комнаты, она неторопливо обернулась.

У самого потолка парило в воздухе насекомое, похожее одновременно на гигантскую саранчу и стрекозу. С ярко-зелеными крыльями, невероятно большими глазами и такой широкой прорезью рта, что казалось, существо злорадно усмехается.

Кэнди покосилась на Майзу. Похоже, ребенок знал об этом создании и о том, насколько оно может быть опасно, не больше самой Кэнди. Одной ручонкой девочка уцепилась за край колыбели — будто собиралась в случае чего забраться туда и спрятаться под одеялом вместе с братцем.

Кэнди передернуло от омерзения. Насекомых она терпеть не могла. Вернее, тех из них, которые непрошеными вторгаются в человеческие жилища. В Цыптауне всегда было полно мух — из-за близости птицефабрик. До чего же противно было, войдя в кухню, обнаружить там целый рой синих и зеленых тварей, облепивших тарелки с остатками еды, которые мать, торопясь на работу, оставила в раковине! В подобных случаях Кэнди без всякой жалости принималась гонять мух полотенцем, сбивая на лету и убивая, стоило им только свалиться на пол.

Ей было слишком хорошо известно, откуда они пожаловали: из загонов для цыплят, полакомившись пометом, или с бойни, где угостились зловонными отбросами и подгнившей кровью. Летучие разносчики всякой заразы — вот кто они такие. Хорошая муха — мертвая муха. То же самое относилось и к тараканам, которые время от времени устраивали набеги на дом Квокенбушей на Последовательной улице. Никакой жалости, никакого снисхождения.

Но это насекомое было совсем не похоже на муху или таракана, и Кэнди понятия не имела, опасно ли оно и что нужно предпринять, чтобы от него защититься. Слишком уж оно было большое — размером с воробья или синицу. Кэнди не боялась, что оно ее ужалит, — на этот риск она в случае чего могла бы пойти. Гораздо больше она опасалась, что, рассвирепев, оно нападет на детей. Рассудив, что ей вряд ли удастся прихлопнуть его как крупную осу, Кэнди решила поступить с насекомым так, как если бы это и впрямь была птица, — выгнать прочь из дому.

— Майза!

— Хочу к маме.

— Она скоро вернется. А пока не шевелись и не разговаривай. Хорошо?

— Да.

Убедившись, что ребенок в относительной безопасности, Кэнди попыталась обойти насекомое сзади. Но куда бы она ни шагнула, оно тотчас же разворачивалось в воздухе так, чтобы не отрывать от нее пристального взгляда своих огромных глаз. Ни дать ни взять приставучий фотограф, который вознамерился во что бы то ни стало запечатлеть ее на пленке. Когда же Кэнди шагнула к нему, создание не сделало попытки улететь, наоборот, оно покрутило головой и вытянуло шею, отчего глаза его, как ей показалось, стали еще больше.

Двигаясь по комнате, Кэнди внимательно разглядывала непрошеного гостя.

Ее нисколько не удивляло, что в мире, где обитают морские прыгуны, водятся и столь же необычные насекомые, но чем дольше она смотрела на этот гигантский гибрид саранчи и стрекозы, тем больше в ее душе крепло убеждение, что есть в нем какая-то неуловимая странность, нечто, чем это насекомое отличается от всех живых существ, в том числе и населяющих Абарат. Слишком уж сосредоточенным, изучающим, цепким и осмысленным был взгляд его глаз, огромных и таких глубоких, что они казались бездонными. В глубине этой угадывался разум, какому у насекомого, пусть даже и абаратского, решительно неоткуда взяться.

Кэнди буквально оторопь брала от этого пристального немигающего взгляда. Ведь известно, насколько глупы все эти жучки-паучки. Гораздо глупее млекопитающих. Почему же тогда в глазах этой твари светятся разум и воля?

Она предприняла все возможное, чтобы выгнать стрекозу из комнаты, но ничего у нее не вышло. Значит, подумала она, придется прибегнуть к Плану Номер Два. Если к ним в дом на Последовательной улице вдруг влетала птица (такое случалось редко, и всякий раз мать Кэнди пугалась до полусмерти), выставлять ее наружу выпадало на долю Кэнди. Вот и сейчас ей придется применить не раз испытанный метод.

Она подошла к тюфяку у дальней стены комнаты, который, вероятно, служил кроватью для Изарис, ее мужа и Майзы, и сдернула с него покрывало. Обернувшись, убедилась, что насекомое по-прежнему неотступно ее преследует. Но прежде чем оно успело сообразить, что она замышляет, Кэнди набросила на него покрывало и сбила тварь на пол.

Стрекоза принялась неистово бить крыльями и издавать звуки, похожие на плач младенца. Кэнди, стараясь не поранить насекомое, прижала его к полу, подвернула края покрывала, чтобы стрекоза оказалась как бы в мешке, вскочила на ноги и бросилась к двери. Но тварь во что бы то ни стало решила высвободиться и бешено затрепыхалась в своей темнице. Крылья ее были такими жесткими и прочными, что ветхая ткань не выдержала натиска и затрещала.

Кэнди была почти у двери, однако насекомое превзошло ее в проворстве. Проделав огромное отверстие в покрывале, оно вырвалось на свободу, отлетело в сторону и несколько раз обернулось в воздухе вокруг своей оси — наверняка выискивая взглядом того, кто посмел сыграть с ним такую скверную шутку. Сфокусировав взгляд на Кэнди, существо подлетело к ней еще ближе, чем прежде. И в этот миг Кэнди поняла, что такого странного было в глазах твари: зрачки стрекозы сузились не плавно, а рывками, будто диафрагма у фотоаппарата.

— Ты не настоящее! — крикнула Кэнди, испытывая одновременно изумление и злость.

В изумление ее повергло совершенство форм механического насекомого, благодаря которому она так долго принимала его за живое существо. Злилась же она главным образом на себя, за свою недогадливость, но и на игрушечную стрекозу тоже.

Эта штука за ней шпионила!

— Ах ты, мерзость этакая! — процедила она сквозь зубы, размахивая наспех скрученным в жгут покрывалом, как не раз поступала в доме на Последовательной улице при виде синебрюхой мухи.

Насекомое было таким крупным (к тому же, возможно, оно еще не вполне пришло в себя после недавнего пленения), что Кэнди с первого же взмаха удалось сбить его на пол. Удар был очень сильным.

Металлический звук, с которым саранча-стрекоза стукнулась о дощатый пол, подтвердил догадку Кэнди. Она имела дело с механическим соглядатаем.

Кэнди сдернула со своего врага покрывало. Насекомое лежало на боку, одно из его крыльев слабо шевелилось, другое было неподвижно, а все шесть ног медленно, ритмично сгибались и выпрямлялись, словно крутили педали невидимого велосипеда.

Но даже сейчас, искалеченное, распростертое на полу, оно упрямо повернуло голову к Кэнди и уставилось ей в глаза. Равномерное жужжание, которое Кэнди прежде принимала за звук находящихся в движении крыльев стрекозы, все так же наполняло воздух.

Это был шум работающего механизма, причем механизма серьезно поврежденного. Кэнди стало не по себе. В ее планы вовсе не входило ожидать, пока эта машинка сама мирно закончит свое механическое существование. Она слишком хорошо помнила, как прихлопнутые и сметенные на пол тараканы, которых она считала мертвыми, поднимались на ножки и невозмутимо удалялись прочь. Пока это создание шевелится и издает звуки, оно опасно.

Кэнди подошла к очагу и подобрала с пола металлический прут, который использовался в этой лачуге вместо кочерги. Вернувшись на прежнее место, она осторожно дотронулась концом прута до механической твари.

То, что случилось в следующее мгновение, застало Кэнди врасплох. Насекомое отреагировало молниеносно. Уцепившись передними лапами за кончик прута, оно забралось на него и промчалось к Кэнди со скоростью атакующей змеи. Из щели внизу головы, заменявшей рот, выскочило жало длиной дюймов в пять, и насекомое глубоко вонзило его в руку Кэнди между указательным и большим пальцем. Кэнди с криком уронила самодельную кочергу и поднесла раненую кисть ко рту. Она почувствовала на губах солоноватый вкус крови и еще чего-то странного — не иначе как машинного масла, которым было покрыто оружие механической твари.

А стрекоза-соглядатай тем временем рассталась с железным прутом и наконец-то решила отступить. Видно, Кэнди удалось-таки ее ранить: тварь ковыляла прочь на четырех лапах, а две задние беспомощно волоклись по полу.

Это, однако, не помешало ей на полном ходу подвергнуть себя значительной трансформации.

В спине стрекозы-саранчи вдруг появилось продолговатое отверстие, куда с легким щелчком убрались оба крыла, после чего маленькая дверца затворилась. Одновременно из задней части брюшка стал выдвигаться многоколенчатый хвост, снабженный несколькими парами дополнительных ног. Когда все эти неожиданные превращения завершились, металлическое насекомое перестало быть похожим на саранчу или стрекозу. Теперь это была гигантская многоножка. Даже цвет ее панциря незаметно переменился, из зеленого став буровато-желтым.

Механический шпион больше не пытался фотографировать Кэнди. Он явно желал только одного — убраться подальше, чтобы избежать дальнейших покушений на свою искусственную жизнь. Кэнди не собиралась ему в этом препятствовать. Риск был слишком велик.

Насекомое почти уже доползло до входной двери. Всего каких-нибудь пара футов — и оно оказалось бы на свободе. И тут в каморку вернулась Изарис. Она не смотрела под ноги. Взгляд ее, как только она переступила порог, обратился к детям, к испуганному личику Майзы.

— Осторожно! — крикнула ей Кэнди.

Но было поздно. Изарис наступила на хвост многоножки, и тот хрустнул, как ореховая скорлупа.

Изарис с опаской взглянула под ноги. Пакеты с едой, которую она купила в городе, выпали у нее из рук. На лице появилась брезгливая гримаса.

Она подняла ногу, чтобы прикончить ползучую тварь.

— Мам, прогони это! — взвизгнула Майза. Личико ее было залито слезами.

— Осторожней, оно кусается! — предупредила Кэнди, которой все никак не удавалось унять сочившуюся из раны кровь. — Вон как меня ужалило!

Однако Изарис это нисколько не испугало. В ее дом вторглась мерзкая многоножка, напугавшая до слез ее дочь, и она была полна решимости покончить с насекомым. Изарис попыталась растоптать его, дважды тяжело ударив каблуком по тому месту, где только что находилось маленькое чудовище, но оно с необыкновенным проворством уворачивалось от ударов, пытаясь одновременно проскользнуть между ног Изарис. Та отступила назад, преграждая ему путь. Насекомое завертело головой. Взгляд его огромных глаз уперся в стену справа от двери. Наклонившись, Изарис вооружилась кочергой, которую обронила Кэнди, и загнала многоножку в угол.

И снова искусственное создание продемонстрировало чудеса проворства и сообразительности. Бросившись к стене, оно подпрыгнуло и, цепляясь лапками за неровности штукатурки, помчалось вверх. С невероятной скоростью оно поднималось по стене зигзагами, из-за чего Изарис, нанося по стене удар за ударом железным прутом, всякий раз промахивалась. В считанные секунды многоножка доползла до потолка, пробежала по нему почти до середины, где зияла трещина, юркнула в нее и была такова.

— Тихо! — шикнула Изарис на Назаре, который вдруг решил захныкать.

Ребенок тут же умолк. Кэнди прислушалась. Снаружи доносился легкий стук лапок насекомого по деревянной крыше. Вскоре он сделался едва различимым, и Кэнди стало казаться, что он совсем исчез и звучит теперь только в ее воображении.

Еще через несколько мгновений наступила полная тишина.

Кэнди взглянула на свою руку. Из раны продолжала сочиться кровь. Кэнди затошнило. Не столько от вида самой крови, сколько от мысли о создании, которое нанесло ей эту рану, о безупречной работе механизма, о мощном искусственном разуме, угадывавшемся в злом блеске огромных глаз.

— Откуда эта штука могла взяться? — спросила она у Изарис.

Та вытащила из сундука обрывок детской рубахи и протянула его ей.

— Возьми. Перевяжи руку, чтобы унять кровь.

— Что она тут делала?

— Понятия не имею. — Изарис упорно избегала взгляда Кэнди. — Такие твари тут повсюду ползают. Однако в мой дом они раньше не забирались.

— Но ведь это не насекомое. Оно механическое. Это машина.

Изарис пожала плечами, словно ей было совершенно безразлично происхождение многоножки, вторгшейся в ее жилище.

Кэнди разодрала остатки рубахи на несколько полосок и перебинтовала руку. Пульсирующая боль стала слабее.

Она как раз затягивала узел свободной рукой и зубами, когда Изарис, успокоив своих детей и положив им на тарелки еду, произнесла:

— Знаешь, лучше тебе уйти...

Она по-прежнему не смотрела на Кэнди. Ей было неловко выставлять за дверь чужестранку, совсем еще девочку, которая так щедро облагодетельствовала ее семью. Но безопасность собственных детей была для нее превыше всего.

— Вы боитесь, что на смену этой твари явятся другие?

— Откуда мне знать?

Изарис наконец обернулась к Кэнди. В лице у нее не было ни кровинки, глаза стали огромными. Как храбро она себя ни вела, выгоняя многоножку из комнаты, встреча с незваным пришельцем напугала ее не меньше, чем Майзу. Просто она умела держать себя в руках. Глаза женщины наполнились слезами, но она усилием воли сдержала рыдания.

— Прости, если можешь. Но будет лучше, если ты уйдешь от нас.

Кэнди кивнула:

— Разумеется. Я понимаю. Надеюсь, у вас и ваших близких все сложится хорошо.

— Спасибо тебе, — прошептала Изарис. — И всего самого хорошего. Удачи. Только будь осторожна. Времена сейчас тяжелые, опасности повсюду.

— Это я успела заметить.

Изарис, кивнув, вернулась к прерванному занятию — стала кормить детей. Кэнди перешагнула через порог и вышла на улицу.

ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО

Тлен не питал ни малейших симпатии к коммексовским поделкам. На острове Пайон, где время остановилось на трех часах пополуночи, Роджо Пикслер основал Коммексо, свой так называемый Город Света и Смеха. А некогда на этом же острове стояли Палаты Ночи самого Кристофера Тлена. У Повелителя Полуночи сохранились самые отрадные воспоминания о той поре, когда Пайон служил ему местом для увлекательных игр и забав — пока во дворце не случился сильный пожар. Кристофер не нуждался тогда в помощи магии. Он был наследным принцем, любимчиком отца. Этого было вполне довольно, чтобы весь мир был к его услугам, а остров Пайон стал его игровой площадкой.

Но после пожара Тлен туда уже не возвращался. Поэтому, когда человек по имени Роджо Пикслер, которого он поначалу принял за безобидного фантазера и мечтателя, захотел приобрести землю с развалинами Палат Ночи, Кристофер охотно ее продал.

И только много позднее он узнал, что представители Пикслера скупили множество земельных участков вокруг Пайона, пока этот мечтатель не сделался владельцем угодий, достаточно обширных, чтобы выстроить город своей мечты, где не останется места для ночи, вечно гонимой при помощи искусственного освещения. Что за насмешка, что за утонченное издевательство! На том самом месте, где некогда в таинственной тиши и благостном сумраке проживало семейство Тлен, вырос шумный, сияющий разноцветными огнями город. В полночь этот ненавистный свет можно было различить даже с некоторых участков Берега Костного Мозга, что обращен на северо-запад, туда, где ветры с Изабеллы немного рассеивают красные туманы.

Тлен дал себе клятву лично уничтожить все огни на Пайоне, лишь только настанет его долгожданная Ночь Всех Ночей. А Роджо Пикслера вместо его возмутительно ярких мечтаний станут одолевать кошмары. Кристофер выберет для него парочку самых мрачных из своей коллекции. Что-нибудь такое, от чего этот фантазер превратится в калеку, погрузится в бездну безумия столь глубоко, что позабудет само название своего мерзкого города.

Но это дело будущего. А пока не настанет счастливейшая Ночь, следует воспользоваться изобретениями строителя Коммексо в своих целях. Этот мечтатель оказался вовсе не беспросветным глупцом, каковым поначалу счел его Тлен. Пикслеру удалось многого добиться, сочетая некоторые приемы древней магии, применявшейся на островах с начала времен, и новейшие открытия ученых — множество работали на него в залитых светом лабораториях в высоких башнях Коммексо.

А каким образом, спрашивается, удалось этому выскочке овладеть тщательно хранимыми секретами древних магических знаний? Разумеется, он почерпнул их из книг. Из тех книг, которые профессиональные воры похищали для него за щедрую плату из различных книгохранилищ, в том числе и из собственной библиотеки Тлена. Последнему не оставалось ничего другого, кроме как уведомить заказчика, что ему известен не только сам факт кражи, но и размер вознаграждения, которое Пикслер выплатил исполнителю, Джону Хвату, за его преступные услуги.

Вскоре после этого до Тлена дошли слухи, что Пикслер, будучи человеком трусоватым и суеверным, очень встревожился из-за того, что о его тайных деяниях стало известно. Опасаясь возмездия, он словно невзначай предложил Тлену в случае надобности воспользоваться любыми из приспособлений, созданных посредством его «Высших Истин», как он именовал свой синтез науки и магии. Тлен милостиво пообещал Пикслеру, когда настанет время, прибегнуть к его помощи.

И вот наконец этот час настал.

Допросив Остова, Тлен немедленно отправил одного из своих доверенных помощников, Отто Живореза по кличке Крест-Накрест, с тайным поручением в Коммексо. Повелитель Полуночи прекрасно знал, что Пикслеру, как и любому человеку, наделенному деньгами и властью, повсюду мерещатся враги и заговоры против его особы. У выскочки Пикслера подозрительность эта приняла крайние формы и превратилась едва ли не в помешательство. И для этого у него имелось достаточно оснований. Он не зря вечно боялся за себя и свой город. На каждом из островов наверняка жило немало людей и иных существ, ненавидевших Коммексо и все, что с ним было связано.

Будучи человеком практического склада, способным решать проблемы и противостоять любым опасностям, Пикслер приказал своим ученым магам изготовить как можно больше механических соглядатаев, внешне напоминающих живые существа. Этих шпионов он разослал во все концы Абарата — собирать сведения о возможных злоумышлениях против Коммексо и его создателя.

Всего какой-нибудь месяц тому назад Живорез притащил в Двенадцатую башню не меньше дюжины этих шпионов-автоматов, чтобы позабавить своего господина. Тлен тогда отнесся к ним без должной серьезности. Он с наслаждением полюбовался, как Живорез выколол тварям глаза и как после этого иные из них бегали или летали по залу для гаданий, натыкаясь на стены, пока не рассыпались на составные части. К слову сказать, он предусмотрительно отнял у Отто несколько самых занятных экземпляров и передал их собственным ученым для исследований. А механическую ворону оставил себе, уж больно славно та каркала в клетке, и слепота ей в этом не была помехой.

Но теперь ему самому настоятельно требовались услуги механических шпионов Роджо Пикслера. Он хотел знать, не утонула ли девчонка из Иноземья, предполагаемая сообщница Джона Хвата, в море Изабеллы. И если нет, если она паче чаяния осталась в живых, то где ее искать.

Итак, Живорез был послан в город Коммексо, откуда вскоре вернулся, но не один, а в сопровождении одного из ведущих ученых Пикслера, некоего доктора Щипцоверна.

Щуплый коротышка-доктор предстал перед Тленом в ослепительно белом льняном костюме, белоснежных туфлях из мягкой кожи и с белым галстуком на тощей шее. Нос его украшали самые необычные очки, какие Тлену когда-либо доводилось видеть. Единственная линза этих очков была сконструирована так, что со стороны казалось, будто оба глаза у их обладателя сместились в середину лица и расположились, почти слившись воедино, один поверх другого. У Щипцоверна в добавление к этому глаза заметно разнились между собой. Один был существенно больше другого, но поворачивался медленнее, отчего единый циклопический глаз в центре лица то кривился в стороны, то смещался вверх или вниз. Однако самого доктора это, похоже, нисколько не смущало. Да и на остроту его зрения не влияло, если судить по тому, что, когда в галерею вошел Тлен, Щипцоверн с интересом разглядывал фрески на стенах.

Вместо приветствия он пискляво проверещал:

— Мне сообщили, будто вы кого-то разыскиваете. Это правда? Вам грозит опасность? И требуется помощь мистера Пикслера? — И, не дав Повелителю Полуночи и слова вставить, зачастил дальше. Своим назойливым голосом, который ужасно раздражал Тлена. — Мистер Пикслер уполномочил меня передать вам, что он безмерно счастлив оказать услугу доброму соседу. Не могли бы вы составить словесный портрет злоумышленника?

— Нет, — буркнул Тлен. — Это сделает кое-кто другой. — Он покосился на Живореза. — Ну, где там этот Остов?

— Я велел ему подняться сюда из кухни, господин. Он должен ждать в соседнем зале.

— Ступай приведи его.

Живорез направился вдоль галереи ко входу в смежный с ней зал, а Тлен тем временем сосредоточил все внимание на докторе Щипцоверне.

— Итак, с чем ты ко мне пожаловал?

Щипцоверн моргнул, отчего его глаз дернулся из стороны в сторону, покосился набок и замер.

— По личному распоряжению мистера Пикслера вам будет предоставлена наша последняя разработка, секретнейшее приспособление для тотального слежения. Всевидящее Око.

— Я польщен, — мрачно изрек Тлен. — Но почему, позволь узнать, мистер Пикслер удостоил меня этой чести, почему он решил доверить мне столь секретную разработку?

— В надежде на будущее, лорд Тлен. Он предвидит, что наступит время, когда вас и его свяжет нечто большее, чем добрососедские отношения.

— Ну-ну, — нахмурился Тлен. — Понятно. Так давай сюда этот хваленый прибор. Посмотрим, впрямь ли твой господин намерен водить со мной дружбу.

— Да вот же он!

Щипцоверн указал на темно-серый квадратный ящик футов трех высотой, стоявший у одной из стен галереи. Вытащив из кармана миниатюрный пульт управления, он надавил большим пальцем на какую-то кнопку.

Ящик немедленно пришел в движение. Из четырех его нижних углов выдвинулись и стали расти изящные ножки. По мере того как длина их увеличивалась, ящик поднимался над полом все выше и выше, пока не замер на уровне груди Тлена и не переместился в середину коридора. Без каких-либо дальнейших команд он начал раскрываться, подобно кубическому бутону, боковые стенки его плавно разошлись в стороны, и вот уже на каждой из четырех его сторон светилось по четыре экрана. На экранах бегали изображения. Сперва мутноватые, они быстро обрели четкость.

Тлен зловеще ухмыльнулся.

— Так-так...

Он хотел было обойти вокруг Всевидящего Ока, чтобы взглянуть на экраны на других его сторонах, но прибор услужливо повернулся вокруг своей оси. Разворот Око совершило достаточно медленно, чтобы можно было успеть окинуть взглядом все экраны. На одних изображение застыло в неподвижности, на других — двигалось. На некоторых картинка и вовсе дергалась, резко и беспорядочно, — должно быть, механические соглядатаи, которые передавали эти изображения, в данный момент преследовали свои жертвы.

Тут как раз подоспел и Живорез в компании с Остовом. Мендельсон был все в том же потрепанном плаще, только теперь его наряд украшали еще и остатки недавней трапезы. Повинуясь приказанию Тлена, Остов дохромал до волшебного ящика и уставился на него в безмолвном недоумении.

— Надеюсь, среди этих картинок нам рано или поздно попадется изображение малютки Кэнди, — сказал ему Тлен и повернулся к Щипцоверну. — А что за существа проделывают для вас эту шпионскую работу?

— Вы имели возможность детально рассмотреть некоторых из них не далее как месяц тому назад, — лукаво сощурив свой циклопический глаз, ответил доктор. — И если я не ошибаюсь, механическая ворона до сего момента украшает собой ваши личные покои.

Скрытый смысл этого замечания не ускользнул от Тлена. Щипцоверн давал ему понять, что автоматы Пикслера шпионили даже за ним, самим Повелителем Полуночи.

Но Тлен решил, что обдумает и оценит эту информацию как-нибудь погодя, а пока притворился, будто не понял намека.

— Сколько же отчетов содержится в этом ящике? — спросил он.

— Девятнадцать тысяч четыреста двенадцать. И это только за последние двое суток. Но разумеется, если вам желательно получить сведения о предшествующих днях, то...

— Нет-нет, — прервал его Тлен. — С меня вполне довольно и двух дней. Остов!

— Да, мой господин.

— Доктор Щипцоверн сейчас позабавит тебя кое-какими картинками. Если ты увидишь на экране ту девчонку, немедленно дашь мне знать. Отто, доложишь мне о результатах.

Отдав эти распоряжения, Тлен покинул галерею и вышел из Башни навстречу полуночной тьме. Высшие Истины Щипцоверна недолго занимали его мысли. Ему предстояло обдумать нечто куда более серьезное.

Предметом размышлений Кристофера Тлена были россыпи звезд, видневшихся сквозь туман над его головой.

Он знал из книг, что каждая из этих искорок — на самом деле далекое солнце. И хотя их скудный свет высоко в небе лично ему не доставлял особых неудобств, на Абарате обитали создания, для которых даже слабое мерцание звезды (не говоря уже о ярком полуденном солнце или лунном сиянии, порой разливавшемся над островами) было истинной пыткой.

Эти существа звались реквиями и обитали в самых темных и глубоких пучинах моря Изабеллы.

Их возраст и воля к злу не поддавались измерению. Ведь это и впрямь были создания настолько древние и переполненные такой лютой злобой, что многие серьезные ученые, профессионально исследовавшие разнообразие форм жизни на Абарате, отказывались верить в их существование. Ученые эти утверждали, что яростная жажда разрушений в таких масштабах, какие приписывались реквиям, — досужий вымысел. Такого просто не может быть, потому что быть такого не может. А значит, реквий не существует в природе.

Но из достоверных источников Тлену было доподлинно известно, что реквии существовали с начала времен, что живы они и поныне. Исходя из этого неоспоримого факта, он не раз задумывался, во что превратилась бы жизнь его многочисленных врагов на архипелаге, сумей он хотя бы ненадолго погасить звезды, луну и солнце.

Ведь тогда в наступившем мраке реквии поднялись бы на поверхность моря из неизмеримых глубин, покинув свои твердыни на дне Изабеллы, где им по-прежнему поклоняется и верно служит всякая мелкая глубоководная нечисть, они поднялись бы и обратили свои чудовищные лики к темному небу. И они выползли бы на сушу, туда, куда не дерзали ступать с тех пор, как над Абаратом рассеялись облака черного пепла, скрывавшие светила.

О, сколько вреда реквии принесли бы, вновь очутившись на островах!

Сколько городов они сровняли бы с землей, сколько народов стерли бы с ее поверхности!

Масштабы злодеяний, на какие были способны реквии, не умещались даже в воображении Тлена.

И лишь одно он знал наверняка: он непременно хотел бы лично присутствовать при их появлении на островах. Когда Час Тьмы минует и реквии возвратятся в свои бездонные глубины, в свои чудовищные крепости, ему надлежало быть готовым к тому, чтобы при содействии своих каменщиков и жрецов заложить основы Нового Мира. И этот Новый Мир Повелитель Полуночи построит, каким пожелает.

— Господин!

Тлен сперва решил было, что к нему обращается Живорез. Но голос, вторгшийся в его сладостные мечтания, принадлежал другому существу. Одному из заплаточников, служивших его бабке. Старуха сметывала вместе кусочки кожи, замши, всевозможные лоскутки и шила из получившихся полотнищ чехлы с руками, ногами и головой, которые затем наполняла густой одушевленной грязью. Заплаточника, который осмелился прервать размышления Тлена, звали Колтуном. Он был во всех отношениях неудавшимся экземпляром.

— В чем дело? — сквозь зубы процедил Повелитель Полуночи.

— Ваша бабушка желает видеть вас, милорд. Она хочет расспросить вас о приезжем из Коммексо.

— От ее глаз и ушей ничто не укроется, верно? — усмехнулся Тлен.

— Истинно так, милорд.

— Передай ей, что я сейчас занят. У меня накопилось множество дел, которые не терпят отлагательства.

— Она мне велела... м-м-м...

Колтун начал заметно нервничать. Поручение Бабули Ветоши явно было для него не из приятных.

— Выкладывай! — гаркнул Тлен.

— Она сказала... что запрещает принимать на Горгоссиуме посланцев Коммексо.

— Запрещает?! — взревел Повелитель Полуночи. Овеществленные кошмары, извивающиеся в жидкости, куда была погружена нижняя часть его лица, чрезвычайно оживились. — Она запрещает мне делать то, что я считаю нужным?! Эта старая карга! Эта штопальщица!

Он размахнулся затянутой в перчатку рукой и нанес заплаточнику такой мощный удар, что тот отлетел ярдов на десять.

— Отправляйся к старухе, — прорычал Тлен, — и скажи, что, если она еще раз посмеет ЧТО-ЛИБО МНЕ ЗАПРЕТИТЬ, я выпущу целое облако кошмаров на свору ее мерзких заплаточников, так что они обезумеют от ужаса и разнесут Тринадцатую башню на куски. Ничегошеньки от нее не останется, кроме груды тряпья! ТЫ ПОНЯЛ МЕНЯ?!

Выкрикивая эти угрозы, он все ближе подходил к Колтуну, словно собираясь снова наброситься на него. Заплаточник не делал попытки спастись бегством. Он сжался в комок, прикрыл голову руками и трясся от ужаса в предвидении неизбежной расправы.

Но удара, которого он ожидал, не последовало. Из галереи вышел Живорез. Он улыбался.

— Девчонка обнаружена!

Тлен махнул рукой в сторону Колтуна:

— Проваливай. Повторишь ей, что я сказал, слово в слово.

Колтун со всех ног бросился прочь, и через мгновение клубы красноватого тумана скрыли его.

— Проблемы, сэр? — участливо спросил Живорез.

— Пустое. Бабкины чудачества. Воображает о себе невесть что. Боюсь, однажды она зайдет слишком далеко, и тогда... Но довольно об этом. Так говоришь, вы ее нашли? Пойдем покажешь.

В сопровождении Живореза Тлен вернулся в галерею. На всех шестнадцати экранах Универсального Ока мелькали теперь одинаковые изображения. Циклоп-доктор в белоснежном костюме ухмылялся во весь рот.

— Обнаружена на острове Вебба Гаснущий День, в доме на улице Крукс, что в Рыбацком гетто. Должен заметить, милорд, мне невдомек, чем она могла вас привлечь. Там и смотреть-то не на что.

— Уж позволь мне самому об этом судить, — буркнул Тлен.

Он приблизился к экранам. Изображение было на редкость четким, а цвета — яркими и живыми. А вот и она, девушка. Смотрит, не мигая, в глаза шпиона, который пребывает в беспрестанном движении, чтобы она все время находилась в фокусе.

Тлен повернулся к Мендельсону Остову.

— Ты абсолютно уверен, что это та девчонка, которая помогала Хвату?

Остов кивнул.

— Вне всякого сомнения?

— Да она это, господин. Точно она. Тлен перевел взгляд на экраны.

— Так кто же ты такая? — Несколько секунд он не сводил глаз с лица девушки, словно надеялся услышать от нее ответ. После чего обратился к Щипцоверну: — Когда велась эта съемка?

— Три часа назад. От силы четыре.

— Значит, она скорей всего еще на Веббе Гаснущий День. Как думаешь, Огто?

— Там произошла катастрофа, — встрял Щипцоверн, прежде чем Живорез собрался с ответом, — обрушились набережная и причал. Полная сумятица. Так что за последние несколько часов из гавани не вышла ни одна лодка.

— Выходит, она и впрямь на Веббе, — подытожил Живорез.

— Но ведь это же не проблема, — благодушно изрек Щипцоверн. — Надо только...

Однако Тлен внезапно поднял вверх указательный палец, призывая доктора к молчанию, и напряженно уставился на экраны волшебного ящика. Незнакомка из Иноземья не на шутку рассердилась, и лицо ее, добросовестно запечатленное тем, кто как раз и явился источником ее злости, удивительно преобразилось.

От былого ребячества в нем не осталось и следа. Это было лицо молодой женщины, прекрасной в своем гневе.

Перемена в облике незнакомки необычайно взволновала Кристофера Тлена.

— Что бы это могло означать? — с несвойственной ему мягкостью проговорил он, после чего, сняв перчатку, приложил ладонь к одному из экранов, словно хотел прикоснуться к этому загадочному лицу.

— Разве мы знакомы? — томно вопросил он мерцающий экран. — Ведь такое возможно, не правда ли?

Но экран вдруг погас. Тлен испустил вздох, исполненный глубочайшей досады, как если бы принужден был расстаться с чем-то бесконечно для него дорогим.

— Пленка закончилась, — сообщил Щипцоверн. Тлен молчал.

Он продолжал смотреть на экран с выражением глубокой озадаченности на бледном лице. Щипцоверн открыл было рот, чтобы что-то добавить, но Живорез погрозил ему кулаком, веля хранить молчание.

И лишь минуты через две Тлен очнулся от своих мечтаний.

— Остов!

— Слушаю, господин.

— Отправляйся на Прощальный утес и жди меня там.

— Вы пошлете меня на поиски девчонки?

— О да. Тебе придется ее найти. Но на этот раз обойдешься без глифа. Я предоставлю тебе нечто более мощное, учитывая важность твоей миссии.

— Я вас не понимаю, господин.

— Этого от тебя и не требуется. Ступай. Тлен снова обратил взор на экран. Остов торопливо откланялся.

— Есть в этом лице нечто такое, Отто, что заставляет меня пересмотреть отношение к моим врагам. Они хитрее, чем я думал. Им, оказывается, под силу манипулировать снами.

— Снами? — недоверчиво переспросил Крест-Накрест.

— Вот именно, Отто. Лицо этой девушки я видел во сне. Сама невинность. Но кто же мо... — Он осекся на полуслове, поймав на себе внимательный взгляд Щипцоверна. — Как, доктор, ты все еще здесь? Можешь быть свободен. Поблагодари мистера Пикслера за его доброту от моего имени.

— Всевидящее Око, — настойчиво произнес Щипцоверн. — Я должен забрать его с собой в Коммексо.

— Нет, — спокойно возразил Тлен. — До поры оно останется здесь.

— Но-но-но вы-вы-вы поймите, — возвысил голос доктор, начав от волнения заикаться, — что научные изыскания на-на-нашей лаборатории...

— ...не представляют для меня ни малейшего интереса, — докончил за него Тлен, сопроводив свои слова издевательской улыбкой. — Так что не заводись понапрасну. Я не собираюсь посягать на ваши бесценные Истины. Мне нужна только она. И пока я не заполучу ее во плоти, Всевидящее Око останется здесь.

— Это не... это не...

Доктору не суждено было закончить фразу. В мгновение ока Тлен оказался рядом и схватил наглеца за горло. Щипцоверн изо всех сил пытался разжать железную хватку Повелителя Полуночи, но где ему, щуплому коротышке, было сладить с разъяренным чудовищем!

Тлен легко, словно пушинку, поднял его в воздух. Ноги доктора в белоснежных ботинках несколько раз дернулись и уныло повисли.

— Так что ты мне хотел сообщить, а, доктор? — с издевкой спросил Тлен.

Жизнь стремительно покидала хлипкое тело доктора Щипцоверна. Его двойной глаз за линзой очков начал стекленеть, лицо налилось кровью, губы стали синими.

— В дальнейшем нам еще могут понадобиться услуги мистера Пикслера, — вполголоса напомнил своему господину Живорез.

Тлен неторопливо обдумал эти слова, кивнул и словно нехотя разжал пальцы. Маленький человечек свалился к ногам Повелителя Полуночи кучкой перепуганной, истерзанной, всхлипывающей плоти.

— Вышвырни его отсюда.

Живорез подхватил доктора под мышки и поволок к выходу из галереи, задержавшись лишь на мгновение, чтобы выудить из кармана белоснежного пиджака пульт управления Всевидящим Оком.

Освободившись от своей полубесчувственной ноши у наружной двери, Крест-Накрест вернулся к Тлену за дальнейшими приказаниями. Которые, впрочем, на сей раз были довольно просты.

— Покажи-ка мне еще разок эту девчонку. И можешь быть свободен.

Разобраться в управлении прибором Щипцоверна не составило труда. Вскоре незнакомка вновь появилась на экранах. При желании запись можно было воспроизводить снова и снова.

— Сооруди мне глиф для полета на Прощальный утес, — распорядился Тлен, впиваясь взглядом в изображение Кэнди на экране. — И чтоб к моему прибытию были готовы пять трупов. В обычном месте. Вытащи их из склепа. Смотри только, чтоб были старые, высохшие. Их надо будет смолоть в пыль.

Он говорил это, не сводя глаз с экранов Всевидящего Ока.

— Трупная пыль для девушки из Иноземья. — Он усмехнулся. — Мой дар тебе, красавица.

«АЛЬМЕНАК»

Переступая порог жилища Изарис, Кэнди была уверена, что обнаружит у двери толпу обитателей соседних лачуг, привлеченных сюда шумом ее недавнего сражения с отвратительным соглядатаем. Но все, кто покинул в эту пору свои дома, спешили поглазеть на обломки причала и набережной и не отвлекались на столь незначительные происшествия, как шум в рыбачьей лачуге. Кэнди повернула в противоположную сторону и зашагала вверх по улице навстречу толпе. Зеваки с их нездоровой страстью к лицезрению несчастий и трагедий ее не интересовали. Гораздо большее беспокойство доставляла ей мысль о здешних насекомых. Любое из существ, с жужжанием летающих в воздухе и ползающих по стенам и крышам, могло оказаться очередным шпионом. Она сердито отмахивалась от всех стрекоз и бабочек, которые имели неосторожность пролететь вблизи. К огромному облегчению Кэнди, ни одна из них не вернулась и не сделала попытки ее преследовать.

Улица поднималась вверх широкими пологими уступами. Взбираться было нетяжело, но Кэнди так вымоталась, что вскоре усталость начала буквально валить ее с ног. Короткого сна в лачуге Изарис оказалось недостаточно, чтобы восстановить силы.

Но гораздо большие мучения, чем усталость, причинял ей голод. У стен некоторых из лачуг на широких ступенях улицы были сооружены прилавки со всевозможной снедью. Над одним из них была натянута бечевка, с которой свисали вяленые рыбы. В крайнем случае, подумала Кэнди, сгодились бы и они. Но куда более аппетитными показались ей пончики, которые поджаривал в масле торговец за соседним прилавком. При виде того, как он принялся посыпать их сахарной пудрой, Кэнди проглотила слюну и запустила руку в карман платья Изарис. Шесть оставшихся долларов пребывали в полной сохранности. Но разумно ли ими здесь расплачиваться, привлекая к себе ненужное внимание? Ведь любой при виде этих зеленых бумажек сразу догадается, что их обладательница — чужестранка.

Выходит, у нее оставалось только две возможности не умереть с голоду: попрошайничать или воровать. Однако, сказала она себе, принимая во внимание, что речь шла уже даже не о насыщении, а о выживании, соображения морали можно было отбросить. И Кэнди настороженно огляделась по сторонам. Владелец одного из прилавков оставил свой товар без присмотра, примкнув, по-видимому, к толпе, которая спешила на набережную.

Но не успела она сделать и шагу к столику со снедью, как позади нее послышался все нараставший шум, раздались крики. Кэнди оглянулась. Три или четыре человека, вымокших до нитки, брели вверх по улице в сопровождении нескольких полицейских и в окружении толпы зевак. Наверняка это были пострадавшие при крушении причала и набережной, из числа тех, кого удалось вытащить из воды.

— Дорогу! Дорогу! — злился полицейский. — Здесь раненые!

Выкрикивая эти фразы, ретивый служитель порядка добился эффекта, прямо противоположного желаемому. Стоило предупреждению сорваться с его губ, как из всех дверей ближайших домишек на улицу высыпали новые зеваки, чтобы насладиться зрелищем чужих увечий. Вскоре небольшая процессия принуждена была остановиться — толпа новоприбывших перекрыла ей путь. Полицейские хором и поодиночке, багровея от натуги, выкрикивали угрозы и приказания зевакам расступиться, но их истошные крики лишь привлекали новых любопытных.

Как все это знакомо, подумала Кэнди. Глядя на быстро растущую толпу, она вспомнила о случае, произошедшем четыре или пять лет тому назад дома — или в Иноземье, как она все чаще мысленно называла свой прежний мир. Случилось это в середине лета. Семья Кэнди направлялась в гости к бабуле Хэтти, бабушке Мелиссы, в Пеликан-Рэпидс. Их машина неслась по скоростному шоссе номер 94. Все было как обычно, пока впереди идущие машины вдруг не сбросили скорость почти до минимума. Следующие полтора часа Квокенбуши в своем авто ползли вперед, как улитки. Жара стояла невыносимая, а в машине как раз забарахлил кондиционер. От этого все злились и нервничали. Вскоре выяснилось, что причиной пробки стала авария где-то впереди, и отец Кэнди тотчас же принялся ругаться на чем свет стоит, утверждая, что на самом деле машины ползут так медленно из-за дурацкого любопытства водителей, которые нарочно притормаживают у места катастрофы.

— Проклятые зеваки! Каждому охота полюбоваться на чужую беду! Да мало-мальски приличного человека стошнить должно от этакой картины! Бездельники чертовы! Нет бы заняться собственными делами!

Разумеется, часом позже, обливаясь потом и все еще продолжая браниться, отец Кэнди притормозил у места аварии, в точности как и все, кого он так поносил. Более того, из-за него вся колонна автомобилей принуждена была остановиться и терпеливо ждать, пока он вдоволь насмотрится на тело одного из погибших, вытащенное на обочину, и на обломки семи пострадавших в столкновении машин — грузовиков, легковушек и восьмиколесной фуры.

Кэнди следовало бы попридержать язык, но в тот момент досада взяла верх над чувством самосохранения, и она не без ехидства спросила:

— Папа, не ты ли утверждал, что от такого зрелища любому станет тошно?

Билл Квокенбуш тотчас же обернулся и, перегнувшись через спинку своего сиденья, ударил ее по лицу.

— Посмей только еще раз мне надерзить!

— Но я просто повторила... В ответ на что он влепил ей еще одну звонкую пощечину.

— Довольно, Билл, — подала голос мать Кэнди.

— И ты тоже заткнись! — огрызнулся он. — Защитница выискалась!

И чтобы жена знала, насколько он плевать хотел на ее мнение, Билл Квокенбуш ударил Кэнди в третий раз.

Вытирая слезы, помимо воли полившиеся из глаз, Кэнди взглянула на мать, чье лицо отражалось в зеркале заднего вида. Та свирепо взирала на мужа. Но Билл Квокенбуш этого не замечал, он все еще лицезрел кровавую сцену на шоссе. Что же до Кэнди, та с мрачным удовлетворением отметила про себя, что не одна она ненавидит Билла всей душой — такой неистовой яростью пылал взор Мелиссы. Одно было скверно: этот молчаливый протест ничего в жизни не менял. Ну почему бы матери не дать ему отпор, не вступиться хоть раз по-настоящему за Кэнди или за себя? Можно ли быть такой безответной, такой слабой?

Глядя на толпу в Рыбацком гетто, Кэнди вспомнила ту давнюю сцену так отчетливо, словно это произошло вчера. Ей тогда было невыносимо жарко, время тянулось ужасающе медленно, от братьев воняло потом, к тому же они беспрестанно портили воздух. А потом пришлось поневоле увидеть чудовищные последствия катастрофы, вслед за чем у нее с языка сорвалось замечание в адрес отца, тот надавал ей пощечин, она расплакалась, а мать лишь попыталась без всякого успеха испепелить его взглядом.

Таким был мир, который она покинула. В нем царили скука, насилие и слезы.

«Что бы ни ждало меня впереди, — подумала она, — это наверняка будет лучше, чем та, оставшаяся за спиной жизнь. Иначе просто и быть не может».

Приободренная такими мыслями, Кэнди продолжила путь вверх по улице, ей хотелось уйти как можно дальше от толпы. Прилавки, покинутые владельцами, стали попадаться ей во множестве. Не иначе как лавочники примкнули к зевакам, собравшимся вокруг раненых.

Кэнди поднялась еще на несколько ступеней и осторожно приблизилась к столику с выпечкой. Изобилие пирожков и плюшек живо напомнило ей полки соответствующего отдела супермаркета в Цыптауне. Ассортимент казался очень уж схожим, разве что изделия местного пекаря были на вид свежее и пышнее. Она окинула взглядом аккуратные ряды круассанов, сдобные батоны с сухофруктами и орехами, булочки нескольких сортов, жареные пирожки.

Опасаясь, что ее заметят, она быстро сделала свой выбор: два пирожка и большущая ячменная лепешка оказались у нее в руках. Однако, уже шагнув было назад, Кэнди не смогла удержаться, чтобы не схватить со всей поспешностью, на какую была способна, еще и круассан. Обеспечив себя едой на ближайшее время, она с тревогой оглянулась по сторонам — не спешит ли владелец лотка к своему товару. К счастью, поблизости не оказалось ни единой души. Кэнди заторопилась прочь, зажав один пирожок в зубах, а все остальное рассовав по вместительным карманам платья. Остановилась она, только когда совсем выбилась из сил. Улицу на этом ее отрезке ограждала невысокая каменная стена. Кэнди уселась на бортик и принялась с жадностью уничтожать пирожок.

Плохо пропеченное тесто сильно отдавало дрожжами, зато растительная начинка оказалась сладкой и сочной. Кэнди поначалу смутил какой-то странный, необычный привкус, напомнивший ей черный перец, но, проглотив пару кусочков, она решила, что именно эта добавка придает выпечке пикантность и нежный аромат. Утоляя голод, Кэнди разглядывала большой рекламный щит на противоположной стороне улицы. На нем был изображен до безумия счастливый мультипликационный малыш в широких полосатых панталонах и с высоченным, вздыбленным, как морская волна, хохолком голубых волос посередине головы. Неоновые трубки, составлявшие это изображение, попеременно вспыхивали и гасли, придавая картинке эффект движения: мальчик вышагивал на месте, размахивая поднятой рукой.

Рядом с его фигурой на щите было написано: Прислушайтесь к совету Малыша Коммексо:

ПАНАЦЕЯ ИЗЛЕЧИТ ЛЮБУЮ

ГОЛОВНУЮ БОЛЬ — ОТ ЗАПАХА СТАРЫХ НОСКОВ

ДО НАЛОГОВИКОВ

Шутка показалась Кэнди забавной, она засмеялась, и от былой грусти, навеянной воспоминаниями о событиях на шоссе номер 94, на душе у нее и следа не осталось.

И тут краем глаза она заметила, что к ней кто-то идет. На незнакомце был синий плащ, из-под которого виднелся пятнистый комбинезон. Неторопливо подойдя к Кэнди, мужчина негромко произнес:

— А я все видел.

— Что именно?

— Как ты стащила булки.

— О, боже!

— Но я никому не скажу, — пообещал незнакомец, усаживаясь рядом с ней, — если поделишься.

Он произнес это с такой искренней и простодушной улыбкой, что Кэнди тут же поверила — ничего плохого незнакомец ей не сделает. Она вытащила из кармана лепешку, разломила на две половинки и одну из них протянула мужчине.

— Угощайтесь.

— Премного благодарен, — церемонно отозвался тот. — Позволь полюбопытствовать, кто ты такая?

— Кэнди Квокенбуш. А вы кто?

— Сэмюель Гастрим Клепп Пятый. Вот, погляди.

Он вытащил из кармана брошюру, напечатанную на скверной серо-коричневой бумаге.

— Что это?

— «Альменак» Клеппа, впервые составленный и опубликованный моим прапрапрадедом, Сэмюелем Гастримом Клеппом Первым. А это — последний, самый свежий выпуск.

Кэнди взяла брошюру и стала с любопытством ее листать. Это оказался справочник, составленный и оформленный довольно сумбурно, но содержавший в себе множество полезных сведений. Здесь были географические карты, правила всевозможных игр, астрологические таблицы, а также несколько страниц с изображениями (черно-белыми) всевозможных живых существ, которых автор отнес к числу «Ранее неизвестных видов животных». Дальше шли перечисления астрономических явлений (метеоритных дождей и затмений светил) и кулинарные рецепты. Все эти в высшей степени познавательные статьи перемежались заметками истинно абаратского содержания: «Собор Кошачьей Шерсти: миф или реальность?», «Добыча драгоценных камней в навозных кучах Ифрита: рассказ старателя». А также: «Золотой Воин: жив ли он?».

— Так вы, значит, составляете и издаете этот сборник? — спросила Кэнди.

— О да. И продаю его здесь, в Гигантской Голове, и в Тацмагоре, и в Фатонмасе, и в Пинкадоре. Но в последнее время он раскупается куда хуже, чем прежде. Каждый ведь может выяснить все, что угодно, у него.

И Клепп сердито ткнул пальцем в направлении Малыша Коммексо.

— Но в реальности его ведь не существует, правда? Я имею в виду этого мальчишку.

— Пока нет. Но уверяю тебя, это всего лишь вопрос времени.

— Вы шутите.

— Ничего подобного, — засопел Клепп. — У этих деляг из Коммексо, у Роджо Пикслера и его банды, свои планы относительно всех нас. И я уверен, что никому из нас эти их затеи не придутся по душе.

Кэнди, виновато улыбнувшись, пожала плечами.

— Ты не поняла, о чем я, верно?

— Боюсь, что нет.

— В таком случае откуда ты?

— О... Как вам сказать... Вообще-то издалека... Сэмюель легонько сжал ее руку у локтя.

— Доверься мне. Я умею хранить секреты.

— Ладно. Не вижу причин скрывать это от вас, — сказала Кэнди. — Я попала сюда из другого мира. Здесь его называют Иноземьем.

Лицо Сэмюеля Клеппа расплылось в широчайшей улыбке.

— Неужто правда? — воскликнул он. — Вот так штука! То-то я еще подумал, когда впервые тебя заприметил, — ты как раз воровала булки с прилавка, — мол, есть в ней нечто необычное, в этой девчушке... — Он зажмурил глаза от восторга и помотал головой. — Видишь ли, многие считают Иноземье вымышленным миром, мифом, а вот я всегда верил, что оно существует. И мой отец в него верил, и отец отца, и все мои предки включая Сэмюеля Гастрима Клеппа Первого. Ну, рассказывай же, что помнишь. Я хочу знать все об Иноземье.

— В самом деле? — усмехнулась Кэнди. — Рассказывать пришлось бы слишком долго. А к тому же там совсем неинтересно.

— Это тебе так кажется, потому что ты там родилась. Но моим читателям необходимо получить как можно больше сведений о твоем мире. Должны же они наконец узнать правду!

— Но если они считают Иноземье мифическим миром, как вы заставите их поверить в его существование?

— Я тебе на это вот что скажу: гораздо лучше попытаться убедить их в реальности того, что и в самом деле реально, чем допустить, чтобы Коммексо руководил их жизнями и снабжал их знаниями. «Излечим любую головную боль — от запаха старых носков до налоговиков». Слыхала?! Вот ведь до чего можно дойти!

Шум и крики далеко внизу усилились. Вероятно, с берега привели еще нескольких спасенных из воды людей. Клепп скорчил гримасу.

— Так вопят, что я ни слова не смогу расслышать из того, что ты мне будешь рассказывать. Пойдем-ка лучше в мою типографию.

— В типографию?

— Ну да. Там я печатаю свой «Альменак». Я многое тебе расскажу о моем мире, а ты мне — о своем. Годится?

— Еще как! — улыбнулась Кэнди.

Она была рада убраться подальше от шума толпы, ей было необходимо побыть в тишине, чтобы привести мысли в порядок.

— Не будем мешкать, не ровен час, булочница вернется к своему столику и начнет пересчитывать плюшки, — не без ехидства произнес Сэмюель и потащил Кэнди вверх по длинной лестнице, которая вела в центр города.

РАССКАЗ О ГАВАНИ АППОРТ

По пути к типографии Клеппа им время от времени встречались изображения Малыша Коммексо. На плакате, приклеенном к стене одного из домов, Малыш собственной персоной рекламировал свои кинематографические приключения: «Малыш Коммексо и Псы Войны», а кроме того, на глаза Кэнди не раз попадалась уже знакомая реклама Панацеи. Портрет Малыша Коммексо был оттиснут на футболках детишек, пробегавших мимо Кэнди и Клеппа, в руках многие из них держали игрушечных Малышей из резины или пластика.

— У вас в Иноземье есть что-либо подобное? — мрачно поинтересовался Клепп.

— Вроде этого Малыша?

— Да. Тут от него, как видишь, деваться некуда. Кэнди на мгновение задумалась.

— Похожего много. У нас повсюду рекламируются разные товары и услуги многих фирм. Но такого однообразия, как у вас, конечно же, нет и быть не может. От этого Малыша просто спасения нет!

— Именно! — проворчал Клепп. — Видишь ли, «Компания Коммексо» как-то пообещала, что будет заботиться о каждом из нас буквально с колыбели и до гробовой доски. А вслед за этим везде пооткрывались родильные дома Малыша Коммексо и его же похоронные конторы. А в промежутке между рождением и смертью, пока здешние обитатели проживают свои жизни, Коммексо берется снабдить их всем, что только может для этого понадобиться. Продукты к вашему столу. Одежда для прикрытия вашей наготы. Игрушки для ваших ребятишек...

— И чего он этим добивается, этот Коммексо?

— Не Коммексо, а человек, который владеет этой фирмой, Роджо Пикслер. Речь идет о его желаниях и планах.

— Ну и в чем же они состоят?

— Ему необходим контроль. Над всеми нами. Над всеми островами. Он хочет быть королем всего мира. Нет, конечно, «королем» он себя называть не станет, слишком словечко старомодное, на его вкус. Но суть его планов от этого не меняется.

— И вы думаете, он их осуществит? Клепп пожал плечами.

— Вполне возможно.

К этому моменту они почти уже взобрались на вершину холма, и Сэмюель остановился, глядя на скульптурную версию Малыша Коммексо, установленную на крыше здания, к которому, судя по всему, и лежал их путь. Малыш был устрашающе огромен.

— За этой простодушной улыбкой, — сказал Клепп, — скрывается холодный ум. Холодный и очень изощренный. Потому-то Пикслер и сумел стать самым богатым человеком на островах, а нам только и остается что обогащать его и дальше, покупая Панацею.

— Неужто и вы тоже ею пользуетесь?

— А как же! — Клепп выглядел смущенным. — Стоит мне заболеть, и я сразу принимаю Панацею, как и любой другой житель Абарата.

— Помогает?

— В том-то и беда, — вздохнул Сэмюель. — Не успеешь ее принять, и сразу делается лучше, идет ли речь о несварении желудка, простуде или болях в спине.

Хмурясь и покачивая головой, он выудил из кармана связку ключей, отделил один от остальных и подвел Кэнди к маленькой дверце в стене здания, которая настолько терялась на фоне огромного Малыша, что Кэнди, окажись она здесь без провожатого, попросту не заметила бы ее.

Клепп сунул ключ в замочную скважину и шепотом спросил:

— Представляешь, что мне удалось узнать?

— Нет. Расскажите.

— Вообще-то это всего лишь слухи. Может, и вздорные. Хотелось бы на это надеяться. Но говорят, Роджо Пикслер обратился в Совет Чародеев. Хочет купить Секрет Оживления.

— А что это такое?

— Угадай. Подумай хорошенько. Кэнди нахмурилась.

— Секрет Оживления, говорите? Может, это что-то вроде техники возвращения к жизни мертвых?

— Совершенно верно. Молодец. В прошлом он именно для этой цели и применялся. Хотя результаты всякий раз непредсказуемы. Дело может обернуться ужасным конфузом, а порой случались и трагедии. Но Пикслеру он не для этого нужен.

— А для чего же тогда? — Кэнди снова задумалась. Неожиданно брови ее поползли вверх. — Нет! — воскликнула она. — Неужто он решил оживить Малыша?!

— Вот именно. Хочет при помощи древней техники оживления превратить его в существо из плоти и крови. Насколько мне известно, он получил отказ. И это очень хорошо, если опять-таки вся история — правда.

— А что он им на это ответил?

— Пикслер так рассвирепел, что его чуть удар не хватил. Рычал и брызгал слюной: «Малыш — источник радости для всех без исключения! Вы не должны отказывать ему в праве на жизнь! Он стольких осчастливит!»

— Но вы в это не верите? В то, что он — источник радости?

— Я верю в то, — засопел Клепп, — что, если паче чаяния этот Пикслер завладеет Секретом Оживления, на островах появится не один живой и здравствующий Малыш, а целые полчища этих уродцев с идиотскими улыбками. — Он передернул плечами от омерзения. — Жуткая картина!

Повернув ключ в замке, Клепп толчком приоткрыл дверь. В носу у Кэнди защипало от едкого запаха типографской краски.

— Прежде чем ты войдешь, я должен извиниться, — предупредил Клепп. — За беспорядок.

И распахнул дверь своей типографии во всю ширину. Внутри повсюду, от пола до потолка, царил настоящий хаос. В центре помещения стоял небольшой печатный станок, по обе стороны от него высились стопки «Альменака». Должно быть, Сэмюелю частенько случалось, заработавшись допоздна, ночевать прямо в типографии, поскольку у дальней стены стояла старенькая кушетка с парой подушек и скомканным одеялом.

Окинув взглядом всю нехитрую обстановку, Кэнди застыла от изумления: одна из стен была украшена несколькими старинными фотографиями в рамках, и на ближайшей из них она узнала тот самый маяк, с которого началось ее путешествие.

— О, боже... — выдохнула она.

Клепп подошел и встал к ней вплотную, следя за ее взглядом.

— Знаешь это место?

— Еще бы. Я жила неподалеку, в Цыптауне.

Она принялась разглядывать следующее фото. На нем был изображен причал, появившийся невесть откуда, когда ей удалось вызвать море Изабеллы. Фотография была сделана в прежние, исполненные суеты и, возможно, счастливые времена. На причале во множестве собрались самые разные люди: дамы в пышных длинных платьях, господа в цилиндрах и темных костюмах, с тросточками в руках, а также одетые попроще портовые рабочие и матросы в форменных блузах. У края причала стояло на якоре трехмачтовое судно.

Корабль! Посреди Миннесоты! Даже теперь, после того как Кэнди самой случилось пройти по этому причалу и спрыгнуть с него в море, сама мысль о подобном казалась ей невероятной.

— Вы не знаете, когда был сделан этот снимок? — спросила она у Клеппа.

— По вашему летосчислению, это был год тысяча восемьсот восемьдесят второй, если не ошибаюсь.

Сэмюель приблизился к третьему из снимков, где были видны противоположный край причала и участок набережной с несколькими двухэтажными зданиями — лавками, в которых, судя по вывескам, продавались канаты и сети, и таверной.

— Вот это мой прапрадед, — сказал Клепп, указывая пальцем на одного из запечатленных на фотографии мужчин.

Сходство его с Клеппом сразу бросалось в глаза.

— А леди рядом с ним?

— Его жена, Вида Клепп.

— Какая красавица!

— Она оставила его на следующий день после того, как была сделана эта фотография.

— Правда?

Кэнди вдруг подумала о Генри Мракитте, которого тоже бросила жена, после чего мысли его устремились к Абарату.

— И где она потом жила? — спросила Кэнди.

— Вида Клепп? Никто этого не знает. Сбежала с каким-то закраинским молодчиком, и поминай как звали. Этим она разбила сердце моему прапрадеду. Он с тех пор только однажды вернулся в Аппорт...

— Аппорт? Так называлось это место?

— Верно. Это был самый крупный из портов, где швартовались самые большие корабли из Абарата. Клиперы и шхуны.

Кэнди невольно вспомнилась мисс Шварц, требовавшая, чтобы каждый ученик собрал по десять интересных фактов о Цыптауне. «Ну а как вам такие факты, мисс?» — подумала Кэнди. Она дорого дала бы за возможность показать эти снимки злюке учительнице и полюбоваться на ее физиономию.

— Всего этого, разумеется, уже нет, — сказал Сэмюель.

— Кое-что осталось, — возразила Кэнди. — Этот причал я видела своими глазами и даже прошла по нему. — И она постучала кончиками ногтей по стеклу, за которым помещался снимок. — Маяк тоже пока существует. А все остальное — лавки и таверна — скорее всего рассыпалось от старости в труху.

— Какая там труха! — помотал головой Клепп. — Как я уже говорил, мой прапрадед побывал там еще один раз.

— Помню, говорили.

— И стал свидетелем сожжения Аппорта.

— Сожжения?!

— Вот посмотри.

Сэмюель подвел Кэнди к предпоследнему из снимков на стене. На переднем плане фотографии угадывалось какое-то судорожное движение, запечатленное далеким от совершенства старинным аппаратом, отчего все фигуры и лица выглядели смазанными. А дальше... Дальше были отчетливо видны горящие здания у причала. Снопы огня вырывались из дверей и окон, и несколько человек на краю причала грустно смотрели на буйство огня, которое невозможно было укротить. Но неужели никто даже не пытался остановить пожар?

— Так это был поджог?

— Не совсем. И не несчастный случай. Это было умышленное уничтожение порта.

— Не понимаю, кто и зачем мог это сделать.

— Ну так слушай. Как я тебе уже говорил, Аппорт служил для торговцев с наших островов своего рода вратами в Иноземье. Корабли прибывали туда один за другим, порой у причала стояло под разгрузкой больше десятка парусников разом. Они доставляли из Абарата вина и специи. Ну и рабов, конечно.

— А жители порта знали, откуда к ним привозят рабов? — недоверчиво спросила Кэнди. — Известно им было про Абарат?

— А как же! Во всяком случае, тем из них, кто имел отношение к торговым сделкам. В вашем мире существовал избранный круг коммерсантов, которые с необыкновенной выгодой вели дела с купцами из Абарата. Они хранили это в секрете, иначе им житья не стало бы от конкурентов. А из Иноземья в Абарат импортировали произведения искусства, некоторые растения и животных. Это тоже было чрезвычайно выгодно.

— Зачем же тогда было уничтожать порт?

— Причиной всему стала человеческая жадность, — вздохнул Сэмюель. — Всем хотелось заграбастать как можно больше денег. И абаратские купцы в нарушение всех запретов стали ввозить к вам предметы, которые не должны были покидать пределы островов. Из монастырей и даже из склепов стали похищать магическую утварь и продавать ее по немыслимым ценам у вас в Иноземье. Этому надо было положить предел. Наш народ перенимал все дурное из вашего мира, и, по-видимому, наоборот. Из-за этого было много прений и разногласий. Дело дошло и до убийств. Думаю, виноваты были обе стороны, но мой прапрадед считал, что всю ответственность за это положение дел следовало возложить на Иноземье, мир, где царили коррупция и падение нравов. Он утверждал на страницах «Альменака», что даже святые, окажись они там, свернули бы с пути истинного. Однако у него, что и говорить, были причины так люто ненавидеть ваш мир, лишивший его жены. Хотя старик был во многом прав: торговля между Абаратом и Иноземьем дурно влияла на всех, кто был к ней так или иначе причастен. На купцов, на мореходов, а может, даже и на тех, кто покупал заморские диковины.

— До чего жаль, что так вышло! Клепп согласно кивнул:

— Еще бы не жаль! Однако было принято решение положить конец всем торговым связям. Чтобы ни рабы, ни магические предметы из Абарата не попадали больше в Иноземье.

— Тогда-то и сожгли порт.

— До основания.

Клепп, а за ним и Кэнди придвинулись к последней из фотографий на стене. Перед ними предстала картина окончательной гибели Аппорта. Над угольно-черными остатками портовых строений вился дымок. А по уцелевшему причалу спешили люди, которые торопились подняться на борт клипера.

— Последний из абаратских кораблей, отплывающий из Иноземья, — сказал Сэмюель. — Среди пассажиров был и мой прапрадед. Это последний снимок, который он сделал в вашем мире.

— Ну и чудеса! — Кэнди развела руками. — Кто бы мог подумать! Но смотрите, — она указала на маяк, видневшийся на заднем плане снимка. — Почему же пощадили маяк? Он ведь целехонек!

Клепп пожал плечами.

— Кто его знает? Может, кто-то из твоих соотечественников заплатил, чтобы его не поджигали, в надежде, что рано или поздно торговые отношения возобновятся. Или те, кто уничтожал порт, решили, что маяк и сам рано или поздно развалится, ни к чему попусту тратить на него время и силы.

— Однако он до сих пор еще стоит. Хотя и сильно обветшал.

— Вот бы на него взглянуть! — мечтательно произнес Клепп. — И сфотографировать для «Альменака». Ради сравнения. Тогда и теперь, понимаешь? Да благодаря одной этой фотографии мне удалось бы продать пару десятков лишних экземпляров! Ну и разумеется, некоторые умники сразу же обвинят меня в подлоге...

— Здешние жители и в самом деле не верят в существование моего мира?

— А это смотря кто они такие. Если ты спросишь первого попавшегося прохожего на улице, скорей всего он тебе скажет, что Иноземье — это выдуманная страна, о которой он рассказывает своим ребятишкам на ночь.

Кэнди улыбнулась.

— Что я такого смешного сказал?

— Мне показалась забавным, что мир, в котором я родилась и прожила всю жизнь, считают вымышленным. И что же рассказывают о нем детям?

— Ну, например, что там время безостановочно движется вперед и низвергается в вечность. Что многие тамошние города превосходят размерами любой из наших островов. И что ваш мир вообще полон всяческих чудес.

— В таком случае правда бы их разочаровала, доведись им ее узнать.

— А вот в это я никогда не поверю.

— Может быть, настанет день, когда я смогу показать вам мой мир.

— От души на это надеюсь. А пока не хочешь ли взглянуть на мой с высоты птичьего полета?

— С огромным удовольствием!

— Тогда пошли.

Клепп подвел Кэнди к маленькой дверце в дальнем углу типографии. Перед дверью была установлена раздвижная металлическая решетка.

— Мой личный подъемник, — похвастался Клепп. — Довезет нас почти до самой крыши.

Кэнди вошла в тесную кабину, Клепп последовал за ней, захлопнув за собой дверцу.

— Держись крепче! — весело крикнул он, поворачивая рычаг наподобие тех, какие бывают в старинных лифтах.

У рычага было только два положения: «Вверх» и «Вниз».

Лифт с жалобным скрипом и скрежетом стал подниматься. Он двигался толчками, и Кэнди, чтобы не потерять равновесия, уперлась ладонями в одну из стенок. Сердце ее учащенно билось от волнения. Еще несколько секунд, и она окажется на вершине одной из башен, увенчивавших макушку Гигантской Головы. Чем выше поднимался лифт, тем медленнее становилось его движение, пока, наконец, он не замер, напоследок оглушительно загрохотав и содрогнувшись.

Кэнди уловила едва ощутимый аромат моря. После духоты внутренней части острова и запаха краски в типографии Клеппа так приятно было вдохнуть полной грудью...

— А теперь, — строго произнес Сэмюель, — хочу тебя предупредить, чтобы ты соблюдала осторожность. Вид отсюда потрясающий, что и говорить, но уж очень здесь высоко. Думаю, вряд ли еще кто-то, кроме меня, тут бывает. Слишком опасно. Но с тобой ничего худого не случится, если не будешь подходить к краю крыши.

Кэнди кивком выразила свое согласие, и Клепп открыл дверь, за которой скрывалась узкая и крутая лестница. У верхнего ее края виднелась еще одна решетка. Сэмюель, первым взошедший по ступеням, приподнял решетку и отвел ее назад. Послышался щелчок. Путь наверх был свободен.

— После тебя, — галантно поклонился Клепп и отступил в сторону.

Кэнди выглянула наружу. Над головой ее сияли вечерние звезды.

НА ПРОЩАЛЬНОМ УТЕСЕ

Мендельсон Остов несколько раз бывал на Прощальном утесе, где оказывал посильную помощь Тлену в его очередных злодействах. Название этого места было во всех смыслах обманчивым. Во-первых, никакой это был не утес, а небольшой остров, состоявший из огромных валунов, громоздившихся друг на друга. Всего их насчитывалось около полутора десятков, но самые мелкие превосходили размером средней величины дом с пристройками. Это нагромождение валунов окружала широкая прибрежная полоса. Весь пологий берег был покрыт булыжниками помельче, разнокалиберной галькой и каменным крошевом. Трудно было даже представить более неуютное, не располагающее к посещениям место. Правда, Остов однажды слыхал от кого-то, что порой на этом островке можно услышать звуки колыбельных, которые распевают обитающие неподалеку призраки и духи. Но самому ему еще ни разу не доводилось насладиться этими чарующими звуками. Какие там колыбельные! Ведь на Утесе во множестве гнездились свирепые ночные хищники — птицы под названием кват, и воздух над этим негостеприимным клочком суши обычно заполняли их несмолкаемые крики, походившие на скрип несмазанных дверных петель.

Нынче же на Утесе царила зловещая тишина. Молчали не только привидения и духи, но даже и кваты. В присутствии Кристофера Тлена, Повелителя Полуночи, всяк старался спрятаться понадежней или стать как можно менее заметным.

Тлен трудился над чем-то в одной из пещер между валунами, он давно облюбовал себе это потаенное местечко для занятий магией. Пещера эта служила для него надежным укрытием от всевидящего ока Бабули Ветоши. Слишком много было у нее шпионов на Острове Полуночи, благодаря чему любой шаг внука становился ей известен. Прощальный утес стал идеальным местом для тайных экспериментов Тлена. Он располагался в удобной близости от Полуночи и был так мал, что Тлену не стоило больших трудов защитить его от постороннего вторжения при помощи магических талисманов.

И вот теперь в своей мрачной пещере Тлен с одобрением наблюдал, как один из заплаточников его бабки старательно измельчал пять мумифицированных человеческих трупов, чтобы превратить их в пыль. Этот усердный трудяга звался Игнасио и был одним из самых уродливых творений Бабули Ветоши, о чем никогда не забывал, затаив злобу на «старую ведьму», как он мысленно ее величал. Старуха считала его толковым слугой и потому неизменно нагружала работой, но все же Игнасио нередко удавалось удрать из Тринадцатой башни, чтобы оказать посильную помощь Повелителю Полуночи, перед которым он благоговел.

— Ну, скоро ты там? — нетерпеливо спросил Тлен.

— Уже почти закончил, господин.

— Давай поторапливайся. К твоему сведению, в моем распоряжении далеко не вся ночь. — Тут Тлен позволил себе улыбнуться. — Хотя настанет время, когда я буду владеть ею безраздельно.

— Чем это, милорд?

— Всей ночью.

Игнасио подобострастно кивнул, хотя и не понял, что имел в виду его собеседник, и продолжал дробить кости мертвецов. При очередном сильном ударе в воздух поднялось облако костной пыли. Игнасио чихнул и сплюнул. У ног его шлепнулся плевок, в котором слюна смешалась с измельченным в пудру крохотным фрагментом человеческих останков. Затем Игнасио на всякий случай ударил молотом по горстке пыли еще пару раз. Тлен всегда добивался совершенства во всем, и заплаточник, выполняя его поручения, старался изо всех сил, чтобы угодить Создателю Кошмаров, как он втайне именовал про себя Повелителя Полуночи.

Лишь после этого Игнасио позволил себе подняться. Не выпуская из рук молота, он склонил голову и стал любоваться делом своих рук.

— Мне всегда казалось, что так они смотрятся лучше, — не без самодовольства изрек он.

— Любой в таком виде смотрится лучше, — ухмыльнулся Тлен и оттеснил Игнасио в сторону. — Теперь ступай к Остову. Он где-то на пляже, закусывает.

— Привести его сюда, к вам?

Игнасио знал, что Тлен в самое ближайшее время собирается проделать какие-то сложные магические манипуляции, и ему безумно хотелось при этом присутствовать.

— Нет, — буркнул Тлен, положив конец надеждам заплаточника. — Когда все будет закончено, ты можешь понадобиться, а пока выметайся отсюда.

Игнасио побрел прочь. На ходу он обернулся и украдкой взглянул на своего обожаемого господина. Тот присел на корточки перед горсткой измельченных в пыль человеческих костей и принялся оглаживать пальцами прах, словно ребенок, собирающийся лепить куличики из песка.

Затем, помедлив мгновение, Создатель Кошмаров вдруг наклонил голову и втянул ртом и ноздрями изрядную порцию жидкости из воротника. Подбодрив себя чудовищными видениями из своих былых снов, он разровнял костный прах и принялся уверенными движениями рисовать контуры того существа, которое в самом скором времени должно было восстать из мертвых. Игнасио немного знал Мендельсона Остова — они познакомились, выполняя кое-какие из прежних поручений Тлена. Теперь заплаточник без труда отыскал его на берегу, освещенном вечерними звездами, возле небольшой горки камешков. Остов укладывал на ее вершину гладкие голыши и забавлялся, глядя, как они скатываются вниз.

— Ну, наелся ты? — спросил его Игнасио.

— Кого-то прикончил, а съесть не смог, — пожаловался Остов. — Аппетит пропал.

И он кивком указал на огромного краба, лежавшего неподалеку кверху брюхом, в котором зияла огромная дыра. Лапы краба, раскинутые в стороны, достигали в длину футов шести. Мендельсон выел только часть внутренностей, а остальное брезгливо отбросил.

— Можно мне доесть? — облизнулся Игнасио.

— Валяй на здоровье.

— Жаль оставлять столько добра.

С этими словами Игнасио подбежал к крабу и с наслаждением погрузил ладони в его развороченный живот. Вырвав остатки сине-зеленых, горьких на вкус кишок, он принялся запихивать их полными пригоршнями себе в рот. Как и Мендельсону, ему больше всего нравились именно потроха убитых живых существ, отчасти, наверное, потому, что многие считали их мерзостью и выбрасывали. Игнасио был одним из немногих особо отмеченных судьбой заплаточников, которые могли принимать пищу. Большинство его собратьев были начисто лишены системы пищеварения. Игнасио же повезло. Две трети его организма функционировали, как у обычного человека. И хотя его мучили запоры и, как следствие этого, то и дело возникала необходимость принимать слабительные порошки, он считал это неудобство ничтожным в сравнении с удовольствием поглощать крабьи кишки, в которых еще пульсировала жизнь. Он обернулся, поймав на себе взгляд Мендельсона.

— А ты зачем здесь? — полюбопытствовал Игнасио.

— Я здесь для того, чтобы подняться в воздух на летательном аппарате, который он там мастерит, — недовольным тоном ответствовал Мендельсон. — Мне надо будет отыскать и притащить к нему одну девчонку.

— Он что же, собирается жениться?

— Не знаю. Уж во всяком случае, не на ней.

— Так ты ее знаешь?

— Мы встречались. Она из Иноземья.

— Что?!

Игнасио поднял краба за одну из гигантских лап и, размахнувшись, хватил панцирем о камни.

— Так ты, получается, побывал в Иноземье? Остов пожал плечами.

— Ага.

— Ну и как там? На что оно похоже?

— Что ты имеешь в виду? На что оно, по-твоему, должно быть похоже, это Иноземье? Ты, поди, хотел спросить, не рай ли там в самом деле?!

И он впился своими маленькими пронзительными глазками в лицо заплаточника.

— Ты ведь и впрямь так думаешь? Признавайся!

— Да нет же, — виновато промычал Игнасио. — Ничего подобного.

— Ангелы, сопровождающие души умерших в сияющие чертоги? Вот что у тебя на уме?! Вся эта белиберда, которую в прежние времена повторяли друг за другом выжившие из ума проповедники?

— Да я никогда и в грош не ставил эту чепуху, — защищался Игнасио, отчаянно кривя душой, поскольку давно уже лелеял весьма оптимистические надежды, связанные как раз с Иноземьем.

Ему так хотелось надеяться, что за морем Изабеллы есть мир, где неказистого заплаточника вроде него могут избавить от уродств и исцелить от всех недугов. Но как бы отчаянно ни хотелось ему верить словам проповедников, Остову он доверял гораздо больше.

— Значит, эта девчонка... — деланно безразличным тоном произнес он, отламывая одну из мощных клешней краба.

— Кэнди Квокенбуш?

— Так ее зовут?

— Так ее зовут.

— Значит, она заявилась сюда вслед за тобой и тебе теперь придется ее убить?

— Не уверен, что он этого хочет.

— Ну а если все же он так решит?

— Тогда я убью ее.

— И как же?

— Не знаю, Игнасио, еще не решил. Что за глупые вопросы ты задаешь, в самом деле!

— А вдруг я когда-нибудь тоже стану помощником Повелителя Полуночи?

— Если, по-твоему, это такая уж большая честь, тут ты ошибаешься.

— Не скажи. Уж куда лучше, чем выкапывать высохших, как мумии, покойников. Ты вот аж в самом Иноземье побывал.

— Да глаза б мои его не видели, это Иноземье! — прошипел Остов. — Хватит болтать, лучше помоги мне подняться.

Он вытянул свою длинную костлявую руку и, вцепившись в запястье подошедшего к нему Игнасио, выпрямился на своих ступне и обрубке.

— Стар я становлюсь, Игнасио, — пожаловался Остов. — Стар и немощен.

— Тебе нужна подмога! — с готовностью подхватил заплаточник. — Я мог бы быть полезен. Правда, почему бы тебе не взять меня в помощники?

Остов, сердито покосившись на него, качнул головой.

— Я работаю один.

— Почему?

— Потому что меня устраивает только один компаньон.

— И кто же он?

— Я сам, идиот ты этакий!

— Вот оно как... — вздохнул заплаточник.

Остов внимательно посмотрел в ту сторону, где в пещере среди нагромождения камней трудился Тлен. Он успел заметить то, что проглядел Игнасио, увлеченный своей завистливой болтовней.

— Птицы, — сквозь зубы процедил Остов.

Хищные кваты, умолкнувшие и попрятавшиеся по своим гнездам, стоило только Тлену ступить на Утес, теперь безмолвно поднялись в воздух. Собравшись в стаю, крыло к крылу, они парили над островом подобно большому грозовому облаку.

— Такое нечасто увидишь, — пробормотал Игнасио.

На его уродливом, штопаном — перештопаном лице отобразилось изумление.

Стоило ему поднять глаза к небу, как из расщелины между валунами, под которыми располагалась пещера Тлена, вырвался сноп яркого сине-лилового света. За ним последовала другая вспышка, и в воздухе заплясали красно-оранжевые лучи, вскоре сменившиеся палево-желтыми. Искры света поднимались над валунами, и стая кватов спасалась от них, все так же безмолвно уходя ввысь, а световые блики плясали в воздухе, то набегая один на другой и сливаясь воедино, то распадаясь на мелкие штрихи и точки.

Тут из пещеры появился и сам создатель этого чуда. Он вытянул вперед приподнятые руки, словно собирался дирижировать симфонией. В некотором смысле так оно и было. Разноцветные искры повиновались малейшим движениям его пальцев. По мере того как он притягивал их вниз и соединял друг с другом, они становились все плотнее и шире.

И вот со всей возможной осторожностью он извлек их из воздуха. Повинуясь его приказу, цветные лучи, пятна и нити расположились в определенном порядке на широком и плоском валуне, который являлся самой высокой точкой Прощального утеса. Очертания поверхности, на которой сгруппировались краски, приняли вполне узнаваемые формы.

— Так ты на этом полетишь, да? — спросил Игнасио, почтительно понизив голос до едва различимого шепота.

— Похоже.

— Желаю удачи.

Перед ними на вершине Утеса восседал гигантский мотылек с туловищем футов двенадцати длиной и толще Остова раза в четыре. С колеблемых ветром волосков на мохнатом брюшке насекомого то и дело осыпались, тая в воздухе, крохотные разноцветные искорки.

Сотворенный Тленом мотылек ничем, кроме гротескных размеров, не отличался от своих собратьев. Сложенные крылья, похожие на парус. Длинные, как антенны, усы. Шесть тонких лапок.

И только когда, повинуясь возгласу Тлена: «Лети! Я хочу видеть, как ты взлетишь!», насекомое поднялось в воздух, обнаружилось, что уникальны не только его габариты.

Стоило мотыльку подняться над островом и расправить крылья, как рисунок на них сложился в огромное человеческое лицо, искаженное ужасом, с разверстым в предсмертном крике ртом. При каждом взмахе крыльев гигантской бабочки лицо то вытягивалось, то сжималось, и всякому, кто наблюдал за снижающейся бабочкой, казалось: не иначе как само небо дало такой устрашающий выход тоске и мукам, которые его снедают.

— Остов! — гаркнул Тлен.

— Здесь, повелитель! Сию минуту иду!

Тлен жестом приказал мотыльку снизиться и приземлиться на валун. Запыхавшийся Остов встал по правую руку от своего господина.

— Милорд?

— Эта мошка будет получше любого глифа, не так ли? — усмехнулся Тлен, не сводя глаз со своего творения.

— Согласен с вами, милорд.

— Так оседлай ее и отыщи мне девчонку.

— А она, эта бабочка, знает, где искать?

— Она полетит туда, куда ты прикажешь. Советую тебе начать поиски с Веббы Гаснущий День. Именно там девчонку видели» последний раз. И не пытайся перехитрить эту малютку-моль. Может, она и не слишком умна, но, имей в виду, я буду видеть все, что видит она, и чувствовать все, что она чувствует. Потому-то я и сотворил ее, а не какой-то там глиф. И попробуй только меня ослушаться, попытайся только меня надуть...

— Вас? Надуть? — запротестовал Остов. — Милорд, да разве я посмею?..

— Девчонка моя, Остов. Не надейся, что сможешь удрать с ней. Ты меня понял? Доставишь ее прямиком в Двенадцатую башню.

— Слушаю, милорд.

— Есть в ней что-то такое, что меня волнует и настораживает. Я хочу знать, для чего ее сюда прислали.

— Я ведь уже говорил вам, милорд. Это вышло случайно. Я все видел собственными глазами.

— Не верю я в случайности, Остов. Все происходящее следует заранее составленному грандиозному плану.

— Неужели?

— Мне ли этого не знать?

— А для меня нет ли местечка в этом плане? Тлен окинул его свирепым взглядом.

— Думаю, есть. Каким бы странным это ни показалось, полагаю, даже твое ничтожное существование имеет смысл и цель. А теперь проваливай! Чем дольше ты здесь прохлаждаешься, тем больше шансов, что она успела удрать с Веббы.

— Я найду ее для вас, где бы она ни оказалась, — заверил его Остов.

— И...

Да-да, милорд. Без промедления доставлю ее на Остров Полуночи. Непосредственно к вам. Лично в руки.

МИР ЧУЖИМИ ГЛАЗАМИ

Кэнди готова была поклясться чем угодно: ни одна панорама в мире не сравнилась бы с той, которая открылась ей с вершины башни, вздымавшейся над макушкой колоссальной головы Веббы Гаснущий День. Куда бы она ни взглянула с этой продуваемой всеми ветрами площадки, повсюду обнаруживались чудеса.

Сэмюель Клепп Пятый, разумеется, как мог старался быть полезен. Он не только указывал на самые известные из достопримечательностей и делал все необходимые пояснения, не только удерживал Кэнди за руку при особенно сильных порывах ветра, грозивших смести ее с платформы, но и предоставил в полное ее распоряжение одного из двух своих ручных спрутов. Моллюски взобрались на головы Клеппа и Кэнди и расположили свои бескостные тельца таким образом, что хозяин и его гостья могли смотреть на мир сквозь их огромные выпуклые глаза, как сквозь бинокли.

Спруты были домашними любимцами Клеппа. Одного он звал Спуфик, другого — Спухлик. Кэнди поначалу показалось странным, что живое существо можно надевать на себя, подобно головному убору, но потом она припомнила, сколько животных беззаветно служат человеку каждое на свой лад — лошади, собаки, дельфины. А что тут, в Абарате, люди научились использовать спрутов, так на то он и Абарат, а не Цыптаун.

— Если хочешь рассмотреть что-то с более близкого расстояния, — инструктировал ее Клепп, — просто скажи: «Спухлик, будь любезен, покажи мне это поближе». А захочется полюбоваться на какой-нибудь остров или горную цепь целиком, попроси: «Пожалуйста, Спухлик, сделай вид чуть крупнее». Разговаривать с ними надо предельно вежливо и выражать свои желания ясно и точно. Они очень щепетильно относятся к таким вещам.

Кэнди без труда усвоила эти правила и через пару минут даже привыкла к спруту на своей голове, как если бы это был всего лишь головной убор, хотя и пролежавший несколько дней в ящике с рыбой.

Спухлик, судя по всему, был счастлив продемонстрировать Кэнди Абарат во всем его великолепии. Часто Кэнди и рта не успевала раскрыть, чтобы обратиться к нему с очередной вежливой просьбой, — он умел предвосхищать ее желания, как будто читал мысли. И возможно, так оно в действительности и было. Еще дома она прочла в одном журнале, что спруты каким-то непостижимым образом обмениваются мыслями друг с другом. Разве удивительно было бы, если бы здесь эти их способности развились до уровня межвидовой телепатии? Здесь, где присутствие магии ощущается повсюду, похоже, вообще нет ничего невозможного. Во всяком случае, именно к такому выводу она пришла после того, как Клепп показал ей один за другим все острова Абарата и вкратце перечислил представленные на них чудеса.

— Каждый остров олицетворяет собой один из часов суточного цикла, — так начал он свои пояснения. — Следственно, на каждом из островов ты обнаружишь все, что связываем мы с данным часом в своих мыслях и чувствах, в своем воображении.

После краткого рассказа о каждом из Часов Абарата Клепп указал на едва заметное светлое пятно неподалеку от Сумеречного пролива.

— Видишь вон тот остров в пене светлых облаков и дымке тумана?

Кэнди при помощи Спухлика как следует пригляделась. Облачная спираль взбегала круто вверх по гигантской скале. Или то была башня невероятной высоты?

— Что это? — с любопытством спросила она.

— Двадцать Пятый Час, — последовал ответ. — Иногда его еще называют Пик Одома. Это прибежище тайн, снов, мечтаний и чудес.

— Там кто-нибудь живет?

— Не знаю. Это одна из тайн острова. Мне доводилось слыхать, как в связи с этим местом упоминали имяФантомайя, но я понятия не имею, что оно означает.

Спухлик, новообретенный маленький друг Кэнди, изо всех сил старался сфокусировать ее взгляд на Пике Одома, но даже при максимальном увеличении она не могла рассмотреть ничего, кроме клубящихся облаков и дымки тумана.

— Если ты решила что-то разглядеть за облаками, — усмехнулся Клепп, — не трать понапрасну сил. Свет над этим островом преломляется каким-то удивительным образом, и перед всеми, кто смотрит на Пик, предстает один лишь туман. А иногда бывает, что облака вдруг разойдутся в стороны и тебе начинает чудиться, что ты вот-вот что-то увидишь...

— Но это только кажется?

— Именно!

— А разве нельзя добраться туда по морю? Проплыть сквозь облака, которые окружают остров, на лодке?

— Немало смельчаков пытались это сделать, — кивнул Клепп. — Некоторые вернулись живыми, но с помраченным рассудком. Разумеется, они не в состоянии были рассказать, что видели. Ну а остальные...

— ...так и не возвратились?

— Совершенно верно. Между прочим, одним из них был мой отец... — Клепп умолк было, заново переживая свое горе, но вдруг всплеснул руками. — Ты совсем продрогла, дитя мое!

— Нет-нет, это просто ветер...

— Не спорь. Сейчас я тебе принесу теплый жакет.

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

— Слышать ничего не желаю! Не хватало еще тебе заработать воспаление легких. Я мигом вернусь.

И он устремился к лифту. Кэнди не стала больше возражать. Ветер и вправду был холодным, и она порядком продрогла.

— Только, пожалуйста, не подходи близко к краю площадки! — крикнул напоследок Сэмюель, захлопывая за собой дверцу лифта.

Допотопный механизм загудел, увозя Клеппа вниз. Кэнди при помощи Спухлика продолжала разглядывать Абарат. Сэмюель несколько раз повторил ей названия островов, и сейчас она старалась припомнить их все, переводя взгляд с одного клочка суши на другой. Некоторые возникали в памяти без каких-либо усилий, с одним-двумя дело обстояло не так легко. Но в целом она справилась.

Остров к западу от Веббы Гаснущий День назывался Смех-До-Упаду, а раскинувшийся на нем город с домами, крытыми красной черепицей, носил название... название... Тацмагор. Точно, Тацмагор. Немного поодаль от Смеха-До-Упаду, на юго-востоке, лежал гористый Баюн, остров Десятого Часа Утра. На соседнем с ним Нулли неизменно было одиннадцать, а на Изиле, купавшемся в неправдоподобно ярких солнечных лучах, — полдень.

Остров Часа Дня носил название Шлем Орландо. Или нет, Шлем Орландо — это следующий, на котором всегда два часа пополудни, а Первый Час — Хлюстмазурик. Или наоборот. Кэнди немного запуталась.

В некотором отдалении от остальных на юго-юго-западе виднелся еще один залитый щедрым светом участок суши. Именно на нем, как говорил ей Сэмюель, впервые возникла жизнь. Это был остров Трех Часов Дня, а назывался он несколько странно — Остров Частного Случая.

Названия следующих островов Кэнди вспомнила безо всякого труда: Четыре Часа — остров Гномон, Пять — Утеха Плоти, посреди которого возвышалась огромная ступенчатая пирамида — зиккурат. Шестичасовой остров Балаганиум отстоял довольно далеко от Веббы Гаснущий День, хотя по абаратскому временному счету их разделяло всего-то два часа. Кэнди с любопытством разглядывала его поверхность, где жизнь, казалось, била ключом. Там было установлено несколько цирковых шатров, откуда вырывались снопы разноцветных огней, отблески которых плясали на листьях окружающих деревьев. «Я непременно должна там побывать», — сказала себе Кэнди.

Севернее Балаганиума находился остров, название которого Кэнди успела забыть, зато ей удалось вспомнить, как назывался расположенный на нем действующий вулкан — Галигали. Следующим по счету из вечерних островов оказался как раз тот, на вершине которого она стояла, глядя на Сумеречный пролив, — Вебба Гаснущий День, где часы навек остановились на восьми.

По соседству с Веббой лежала еще одна группа островов. Ближайший из них, находившийся на долготе Девяти Вечера, назывался Закрома Гапа. (Кэнди пыталась выведать у Клеппа, кем был этот Гап, но Сэмюель и сам этого не знал.) На Десятичасовом Острове Простофиль в городе Верхний Стремень обитали, по словам Клеппа, некие таинственные создания — кошки тарри.

Название Одиннадцатичасового острова вылетело у Кэнди из головы, но она хорошо запомнила, как назывался Полуночный — Горгоссиум. «Это самое гиблое место на архипелаге, — предупредил ее Сэмюель. — Держись от него подальше».

На Ксуксуксе, острове Часа Ночи, и на соседнем, Двухчасовом (Кэнди не могла припомнить, как поименовал его Клепп), возвышались семь пирамид, больших и малых, очертания которых смутно угадывались в окутывавшей их тьме. Рядом с ними лежал участок суши, от которого она долго не могла отвести глаз, хотя Сэмюель и раскритиковал, причем довольно резко, того, кто создал это великолепие.

Остров носил название Пайон. Все его пространство занимал город Коммексо, залитый ярчайшим светом, хотя время здесь застыло на Трех Часах Ночи. Башни и дворцы Коммексо были совершенно не похожи на строения, которые Кэнди приходилось видеть до сих пор: казалось, их невероятные, причудливые формы были созданы на основе геометрии, которой не существовало в ее привычном мире; более того, устойчивость этих башен и дворцов явно противоречила законам физики.

В отличие от своего великолепного соседа близлежащий остров выглядел мрачно и зловеще — горная цепь у самого берега, над которой сгущалась тьма. Да и название у него было под стать производимому впечатлению — Остров Черного Яйца. С него-то и начиналась цепь Внешних островов, припомнила Кэнди. Дальше следовал Пятнистый Фрю, лежавший на долготе Пяти Утра, а за ним — острова, соединенные мостом Золотого Остролиста — Шести— и Семичасовой. Взглянув на последний островок — Обадайя, расположенный на Восьми Утра, она повернулась к Смеху-до-Упаду, с которого начала свое мысленное путешествие, к залитому утренним солнцем городу Тацмагору, который занимал всю восточную часть острова.

— Ты, похоже, весьма довольна собой, — улыбнулся Клепп, выходя из лифта.

Через руку у него был переброшен светло-зеленый жакет с мелким красным рисунком. Кэнди с благодарностью приняла одежду.

— Я пыталась вспомнить названия всех островов, — говорила она, продевая руки в рукава. — Некоторые, конечно, позабыла, но в целом, по-моему...

Она замолчала, не закончив фразы.

При виде того, какое смятение отобразилось вдруг на лице Клеппа, кровь застыла у нее в жилах. Глаза Сэмюеля едва не вылезли из орбит. Оцепенев, он смотрел куда-то мимо Кэнди. Судя по направлению его взгляда, его ужасно напугало что-то находившееся в воздухе позади и чуть слева от Кэнди.

— Что... там... такое? — едва шевеля помертвевшими губами, произнесла она, боясь обернуться и все же оборачиваясь.

— Беги! — крикнул Клепп.

Она и рада была бы его послушаться, но ноги в эту самую минуту отказались ей служить. Казалось, они намертво приросли к поверхности площадки. Зрелище, открывшееся ей, повергло Кэнди в такой ужас, что она и шевельнуться не могла.

Стремительный, будто хищная птица, с неба на нее пикировал мотылек с размахом крыльев, как у небольшого самолета. А на спине этой чудовищной букашки сидел ее старый знакомый — Мендельсон Остов.

— Вот! Ты! Где! — прокаркал он с высоты.

Тут ноги Кэнди все-таки согласились нести ее.

Она бросилась к лифту, у входа в который уже стоял Сэмюель Клепп, готовый втащить ее в кабину, где она очутилась бы в безопасности, и захлопнуть дверь.

Ринувшись к Сэмюелю, Кэнди понимала, что не успеет. Что мотылек летит слишком быстро и перехватит ее на полпути к спасительному лифту. Кэнди чувствовала колебание ветра — это крылья бабочки рассекали воздух при каждом взмахе. Очередное движение насекомого едва не стоило Кэнди жизни: порыв ветра оказался так силен, что чуть не сбросил ее с площадки башни. Она споткнулась, но цепкие лапы не дали ей упасть, сомкнувшись вокруг ее тела. Еще мгновение, и бабочка порхнула в сторону, унося с собой свою добычу — Кэнди.

— Попалась! — дико взвыл Остов.

А потом из горла его стали вылетать какие-то непонятные звуки, услышав которые бабочка развернулась в воздухе и стала набирать высоту.

Перед Кэнди мелькнуло искаженное отчаянием и ужасом лицо Клеппа. Он бросился по крыше вслед за гигантским насекомым, но не смог дотянуться до Кэнди и застыл на краю площадки, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие.

Кэнди смотрела вниз, на проносящиеся под нею вершины башен Веббы Гаснущий День. Ей было жутко. Сердцу ее, казалось, стало тесно в грудной клетке, кровь пульсировала в голове, ушах, кончиках пальцев. Она почувствовала, как по затылку и спине потекла струйка пота.

Бедняга Спухлик по-прежнему сидел у нее на голове. От ужаса он еще крепче обхватил ее лоб и макушку своими щупальцами, но Кэнди была только рада его присутствию. Ведь он оставался единственным дружелюбно настроенным к ней существом из всех, кто сейчас ее окружал. Разумеется, помочь ей он ничем не мог. Разве что стал бы своего рода талисманом. На счастье. Кэнди убедила себя, что смерть не грозит ей до тех пор, пока Спухлик останется рядом. Медленно и осторожно, чтобы не напугать и не поранить мотылька, который летел на головокружительной высоте над поверхностью моря Изабеллы (падение с такой

высоты стало бы немедленным и бесславным завершением ее путешествия в Абарат), Кэнди высвободила руку и погладила спрута.

— Все будет хорошо, — сказала она трепещущему от ужаса Спухлику. — Обещаю, что не дам тебя в обиду.

Она была в ответе за этого безобидного малыша, и мысль об этом неожиданно придала ей сил. Ей предстояло выполнить данное ему обещание. Они оба должны выйти живыми из этого ужасного испытания, каким бы опасным ни был их путь и в каком бы жутком месте он ни завершился.

ОХОТА

При иных обстоятельствах Кэнди наверняка пришелся бы по душе этот полет, когда удивительное создание уносило ее все дальше и дальше от башен Веббы Гаснущий День. Она никогда не боялась высоты, а вид открывался изумительный: вокруг дневных островов море искрилось и переливалось на солнце, а там, где правили вечер и ночь, воды были сумрачными и темными.

Однако в нынешнем своем опасном положении Кэнди едва обращала внимание на окружающие красоты. Хотя гигантская бабочка и сомкнула все свои шесть лап вокруг ее тела, Кэнди все же не могла не чувствовать, что ее вес — слишком большая нагрузка для насекомого, которое принуждено было напрягать все силы, чтобы тащить на себе двоих — ее и Остова. Малютка Спухлик, легкий как пушинка, был не в счет. Бабочка то выпрямляла, то вновь сгибала одну из лап, стремясь покрепче прижать к туловищу свою пленницу, и у Кэнди при этом всякий раз душа уходила в пятки от страха. Что же до Спухлика, бедняга все плотнее обхватывал голову Кэнди своими щупальцами, как скалолаз, пытающийся удержаться от падения с гладкого уступа.

Впрочем, причиной страха, терзавшего Кэнди и заставлявшего мучительно сжиматься ее сердце, была не только угроза падения. Едва ли не более пугающей оказалась для нее несмолкаемая болтовня Остова.

— Ты, поди, была уверена, что никогда больше меня не увидишь? — начал он.

Кэнди промолчала.

— Так знай наперед, — Остов повысил голос, — я не из тех, кто легко сдается. Если лорд Тлен желает тебя заполучить, я тебя к нему доставлю. Он мой властитель. Его слово для меня закон.

Он сделал эффектную паузу в надежде, что Кэнди, поверженная в ужас его словами, станет молить о пощаде. Но она и на этот раз не произнесла ни звука, и он продолжил самовосхваления:

— Лорд Тлен щедро меня наградит за верную службу. Пожалует землями на Абарате, как только наступит его Триумфальная Ночь и Тьма накроет своими огромными крыльями все вокруг. Ты хоть понимаешь, что это неизбежно произойдет? Что скоро наступит Абсолютная Полночь? И все, кто внесен в «Каталог Грешников», в эту ночь восстанут из мертвых, вот увидишь!

Кэнди решила не отвечать Остову, что бы он там ни бормотал, но любопытство взяло верх над благоразумием и даже над страхом, и она впервые с момента своего похищения подала голос:

— Господи, что это еще за «Каталог Грешников»?

— Вот как раз Господь там и не значится, — ухмыльнулся Остов в восторге от своего остроумия. — Это, к твоему сведению, книга, которую составила бабка моего господина Тлена, Бабуля Ветошь. Там перечислены семь тысяч величайших грешников Абарата.

— Семь тысяч грешников! И вы тоже из их числа?

— А как же!

— По-моему, гордиться тут особенно нечем.

— Много ты понимаешь! — засопел Остов. — Сумела однажды от меня удрать и теперь, поди, возомнила о себе невесть что? Не больно-то задирай нос, барышня! Стоит мне сказать слово, полетишь кубарем вниз! — На сей раз Остову показалось мало словесных угроз. Он наклонился вперед и резко выкрикнул: — Кэфайр!

В ответ на это приказание бабочка послушно разжала лапы, и Кэнди стремглав полетела вниз!

Она пронзительно взвизгнула, зажмурилась, но тотчас же опять широко раскрыла глаза, от ужаса ничего не видя перед собой. В ушах у нее свистел ветер...

— Джазах! — рявкнул Остов где-то высоко-высоко над ней. — Джазах!

Бабочка тотчас же нырнула следом за Кэнди и вновь подхватила ее лапами, однако теперь она удерживала девушку самыми их кончиками, ежеминутно рискуя уронить. Кэнди конвульсивно сглотнула. У нее начала кружиться голова. Остов перегнулся вниз, с одного взгляда оценил, какая опасность нависла над пленницей, которую ему стоило таких трудов захватить, и отрывисто пролаял третий приказ, немедленно выполненный бабочкой. Та подтянула Кэнди к самому своему брюшку и сдавила лапами так крепко, что толстые и жесткие волоски, которые покрывали все брюшко насекомого, стали немилосердно колоть шею и затылок Кэнди. Она чувствовала их даже спиной, сквозь плотный жакет Клеппа.

Вдобавок по щеке ее потекла струйка теплой жидкости. Бедняга Спухлик во время их короткого падения, видимо, решил, что они неминуемо разобьются насмерть, и в панике потерял контроль над своим мочевым пузырем. Кэнди подняла руку и потрепала его по гладкой коже, шепча:

— Все в порядке, малыш. Ничего не бойся.

Голос ее предательски дрожал. Во рту чувствовался привкус горечи, сердце колотилось как сумасшедшее, голова сделалась тяжелой. Она изогнула шею, чтобы взглянуть на Остова. Следовало принять решение, стоит ли попытаться установить с этим спятившим чудовищем какое-то подобие перемирия, чтобы он не проделывал больше таких рискованных трюков. Ведь в следующий раз бабочка может оказаться чуть менее расторопной, и тогда их со Спухликом ждет неминуемая гибель.

Но Остов, казалось, потерял всякий интерес к своей пленнице. Он напряженно всматривался вперед. Что могло так привлечь его внимание? Кэнди проследила за его взглядом и только теперь заметила на расстоянии примерно в четверть мили от их с Мендельсоном летательного средства целую флотилию воздушных шаров, выплывавших из-за огромного облака, которое освещали тусклые лунные лучи.

— Какого Нефернау они здесь болтаются? — злобно пробормотал Остов.

«Должно быть, это ругательство такое, „Нефернау“, — подумала Кэнди. — Вот я и узнала первое из здешних крепких словечек».

На воздушных шарах, похоже, заметили гигантскую бабочку — тот аэростат, что шел первым, изменил направление и двинулся навстречу Остову и Кэнди.

— Скрилл! Скрилл! — завизжал Мендельсон.

Бабочка, как и прежде, немедленно подчинилась приказу — стремительно спикировала вниз. Они спускались почти вертикально, и Кэнди, опасаясь, как бы им со Спухликом не выскользнуть из объятий бабочки, забросила руки за голову и что было сил вцепилась в брюшко насекомого, в жесткую щетину, которая больно оцарапала ей пальцы.

Внизу под ними показался остров. Если они сейчас упадут, то неминуемо расшибутся насмерть. Кэнди еще крепче сжала пальцы. Похитительница-бабочка была сейчас ее единственной надеждой остаться в живых. Бе и Спухлика.

Кэнди перевела взгляд на флотилию воздушных шаров. Аэростаты приближались, подгоняемые наверняка не одним лишь ветром, ведь всего за десять-пятнадцать секунд воздухоплаватели ухитрились вдвое сократить расстояние между шарами и мотыльком.

До слуха Кэнди донесся резкий свист, и что-то пролетело на большой скорости у самого ее лица. Через мгновение свистящий звук повторился, на этот раз его сопроводил поток абаратских ругательств. Кэнди задрала голову и взглянула на Мендельсона. Тот распластался поверх бабочки, прижавшись всем своим тощим телом к ее туловищу и голове. Кэнди хватило нескольких мгновений, чтобы понять, для чего он это сделал. По ним стреляли. На воздушных шарах летели охотники, которые, судя по всему, устремились в погоню за бабочкой, чтобы ее сбить. Быть может, они не видели наездника на спине у насекомого и пленницы в ее лапах. Или же им было все равно, что станется с этими двумя, когда снаряды достигнут цели. Вряд ли это имело такое уж большое значение для Остова и Кэнди, ведь в обоих случаях финал охоты был бы для них одинаково плачевен. Кэнди услыхала звук третьего выстрела, и почти одновременно раздалось что-то вроде шлепка. По всему гигантскому телу бабочки прошла болезненная дрожь.

— О Господи... — прошептала Кэнди, замирая от ужаса, — прошу тебя, не дай этому свершиться.

Но с молитвой она явно опоздала.

Чтобы увериться в этом, ей хватило одного взгляда на голову бабочки. Между огромными фасеточными глазами насекомого торчала арбалетная стрела, выпущенная охотником, одним из тех, кто размахивал руками и испускал победные крики в гондоле ближайшего из воздушных шаров.

Кэнди показалось странным, что из раны в голове насекомого не пролилось ни капли крови. Зато из отверстия сочилась струйка мельчайших, как пыль, разноцветных искр. Закручиваясь тугой спиралью, искорки поднимались вверх и таяли во мгле. Значит, это было не простое насекомое, а волшебное. Наверное, поэтому бабочка и не погибла мгновенно, как только стрела достигла цели, и не полетела камнем вниз, но продолжала, несмотря на свое явно смертельное ранение, парить в вышине. Более того, она даже попыталась набрать высоту, медленно, но мощно взмахивая гигантскими крыльями.

Но как ни старался волшебный мотылек, ему не удалось уйти от преследования. Охотники продолжали стрелять, стрелы одна за другой пробивали бреши в хрупких крыльях насекомого. Из ран вырывались снопы разноцветных искр, взмахи крыльев делались все медленнее, пока наконец не прекратились вовсе.

И те, кого нес мотылек, вновь полетели вниз.

Кэнди опять оглянулась на Остова. Тот обхватил своими руками-палками шею бабочки и что-то шептал ей в последней панической попытке вернуть ее к жизни. Но он только понапрасну тратил силы. Кэнди поняла это с первого взгляда.

Расстрелянная охотниками, бабочка продолжала падать, падать, падать.

Все, что оставалось Кэнди и ее похитителю, — это держаться за насекомое как можно крепче, чтобы их не сорвало силой встречного ветра. И смотреть, как неумолимо и безжалостно мчится навстречу земля.