2028

Глава 16. Возвращение.

Тяжёлые, будто свинцом наполненные веки разомкнулись, и сквозь образовавшуюся в них щель ударил яркий свет. Потом я моргнул от непривычки – один раз, другой, заставляя глаза привыкнуть к нему. И свет немного потускнел, принял багровый оттенок, но продолжал резать глаза. Он вызвал боль в голове, и я застонал.

— С возвращением в этот мир.

Голос раздался неожиданно. Я медленно повернулся на него, и сквозь всё ещё расфокусированный взгляд различил мутный силуэт, сидящий по другую от меня сторону. Постепенно зрение прояснилось, и силуэт стал чётче, детализировавшись в старика.

Он сидел за небольшим костерком, сложенным из частей мебели и скопления книг. Над огнём висела тонкая жердь со свисающим почерневшим котелком. Старик медленно помешивал позвякивающей ложкой какую-то булькающую жидкость в нём.

На старике сидел застиранный ватник, засаленные синие спортивные штаны были заправлены в высокие резиновые сапоги, а седые жирные волосы сминала меховая серая шапка с пришитым красным значком, уже изрядно потускневшим и слегка облезлым. Внешне шапка напоминала полицейскую, или военную, толком разобрать у меня не получилось. Больше всего меня привлекли черты его лица – острого, вытянутого, окаймлённого густой, но ровно стриженной белесой бородой.

Я осторожно приподнялся на локтях и осмотрелся. Мы находились в зале, широком и сумрачном, лишь свет костерка озарял центр комнаты и небольшие участки по углам.

— Как самочувствие? — голос старика был ровным и глубоким.

Я вновь посмотрел на него.

— Тяжесть… В голове.

— Временный, но закономерный недуг. Вскоре всё нормализуется.

— Где мы?

— В одной из местных квартир.

Я перекинул ноги, сел на матрас и погладил опухшее лицо. А потом меня осенило.

— Как… В квартире?!

— Как видишь, — старик осмотрелся. — Этаж, если я не ошибся в подсчётах, семнадцатый.

— Но ведь… нельзя заходить в квартиры… Тут же эти… ну… Те, кто в них…

— Не утруждай себя понапрасну. Даже мне не удалось дать этой аномалии точное определение. Но скажу, что некоторые из квартир являются пустыми и совершенно безопасными. Нужно лишь почувствовать, какая дверь перед тобой уже долгие годы томится в безмолвном одиночестве.

Наступила тишина. Старик помешал ложкой, зачерпнул о дно какое-то варево, поднёс к носу и принюхался, а потом попробовал на вкус. Немного пожевав, он с удовлетворённым видом вновь принялся помешивать. Я осмотрелся: квартира внешне была похожа на ту, в которой я пребывал накануне. Однако вспомнить точно, когда это было, я не смог.

— Сколько времени я пробыл в отключке?

— Половину дня, — не поднимая глаз, ответил старик. — Я нашёл тебя на крыше, без сознания. Тебя и ещё одного человека, однако тот уже был мёртв и холоден. Тебя я спустил вниз, так как ты подавал признаки жизни, хоть и пребывал в глубоком забвении. Хорошо, что ближайшая пустая квартира находится на семнадцатом этаже. Я ведь уже давно не молод.

Он вновь замолчал, так и не удостоив меня своим взглядом. Моя память пыталась вырвать из пелены какие-либо отрывки из недавнего прошлого. Но как бы сильно я не напрягал голову, у меня ничего не получалось. Только колкими ударами вгрызалась ноющая боль от любой мысли.

— А вы кто? — спросил я, обрывая затянувшееся молчание.

— Меня зовут Платон. Я странник, если можно так выразиться.

— Платон? — недоумённо хмыкнул я. — Странное имя. Вас назвали в честь древнегреческого философа?

— Наверное, так и есть. Или древнегреческого философа некогда назвали в честь меня.

Я усмехнулся, смотря на старика таким взглядом, каким смотрят на всяких причудливых и странных персон.

— Да уж, необычно вас назвали с рождения.

— С рождения я ношу иное имя. Такое же, какое некогда носил последний российский император. Своё же нынешнее имя я получил уже после.

Чем больше говорил этот старик, тем страннее он мне казался. И странными были не столько его имя и необычная интонация. Всем своим видом он вызывал удивление, или даже исступление – в своём истёртом ватнике и шапке старик выглядел как человек из далёкого-далёкого прошлого. Словно был он не от времени сего.

— Что вы имели в виду под словом «странник»?

— Я путешествую по различным местам и веду свой путь уже четыре года. С момента произошедшей катастрофы.

— Так значит, вы не отсюда? Не из города?

— Я из очень далёких мест на севере, и город этот – очередное временное пристанище на моём долгом пути.

— И куда ведёт ваш путь?

— На юг, я полагаю, а потом поверну на восток, в сторону Урала.

— Погодите… Я ещё не до конца понимаю. То есть, вы путешествуете по стране?

— Именно так.

— Но ведь… всё вокруг погибло… Никого и ничего больше не осталось.

— С чего вы взяли?

— Ну как же… Мы долго не ловили ничьих сигналов. Эфир молчал, и мы не натыкались на выживших в здешней окраине. Кругом лишь безлюдье и опустошённость.

— Но почему вы решили, что выживших нет вообще?

— Как мог ещё кто-то выжить в таком мире?...

— Мир изменился, я с вами согласен. Он перестал быть той обыденной средой обитания, в которой мы пребывали на протяжении двух тысяч лет. Привычные, старые порядки и законы исчезли, и на их место пришли новые. И в новом мире, со своими новыми особенностями, для человека тоже уготовано место, весьма определённое.

— А как же мутанты? Туман? Как среди всего этого человек может пребывать?

— Пищевая цепочка не нарушена: сильный побеждает слабого, и чтобы слабому выжить, он должен стать сильнее сам, или объединиться с другими. А туман – это одно из новых природных явлений, таких как огонь или ветер. Теперь это часть мира, ровно также, как и выжившие в нём люди.

— И много выживших людей вы повстречали?

— Я веду свой путь с севера, как сказал раннее. Некоторые города полностью опустели, стали безлюдными. В основном спаслись те, кто укрылся в мелких деревнях и селениях. Но и в мегаполисах я находил людей. Примерно через каждые два города я встречал разные группы, большие и малые. Иногда встречал и одиночек на тракте. И тогда они становились частью сообщества.

— Вы их объединяли с другими?

— Именно это цель моего пути – находить выживших и объединять их.

Я замолчал. Услышанное всё ещё не укладывалось в моей голове с той жизнью, которой жил эти последние четыре года. С теми пережитыми событиями, с тем, что видел и что ощущал. Потом взгляд скользнул вниз и вправо, и я увидел рядом со стариком большой рюкзак, из которого выглядывал какой-то прибор с выпирающей кверху антенной. Внешне он был похож на радиопередатчик Семёна Владимировича.

— Так… это были вы? Вы выходили тогда на связь? — спросил я.

— Это был я. Один раз я вышел на связь ещё на подступах к городу. Получилось поймать слабый сигнал, и по нему я нашёл небольшую горсть людей. Продвигаясь всё дальше вместе с ними и с теми, кого мне удалось найти в области, я поймал и ваш сигнал. В эфир я выходил по два раза в день, утром и вечером. И во время утреннего сеанса поймал сигнал одного из ваших, как я впоследствии понял. Он говорил об университете, о трёхстах выживших и передал своё местоположение. Так я и нашёл вас обоих.

Я медленно поднялся с матраса – это потребовало больших усилий. Потом подошёл к пластиковому окну и ухватился за подоконник, ибо ноги всё ещё подгибались от захватившей тело слабости. За окном сгустился кромешный мрак, и даже туман от этого сделался каким-то чёрным. Была глубокая ночь.

— Скажи мне, Павел, давно ли тебя мучают кошмары?

Я обернулся не сразу. И ответил тоже не сразу – его слова стали словно обухом и поставили меня в тупик.

— Откуда вы знаете моё имя? — я вперился в старика недоверчивым взглядом.

— Когда я поймал ваш сигнал, по ту сторону связи услышал голос. Сначала радостный и полный надежды, потом – полный недоумения. Потом человек спросил тебя, назвав по имени, что ты делаешь. Потом вскрикнул, а спустя мгновение в наушнике сильно затрещало, почти оглушительно. А потом наступила тишина.

Я отвернулся к окну. Вся поверхность была покрыта толстым слоем пыли. Я протёр стекло рукавом и посмотрел в него: в слабом отражении мерцал костерок, обличались мутные контуры силуэтов – мой и старика. Хоть я и стоял у окна, но лицо моё тонуло во мраке, и сам я был похож на тень.

А потом я вновь попытался вспомнить. Вспомнить то, что произошло на крыше. Пытался усердно, через боль в голове. И через какое-то время стало получаться: из небытия выбирались обрывчатые образы, слабо, но соединявшиеся в одну общую картину. И когда она более-менее прояснилась в голове, когда я вспомнил, что случилось некоторым временем раннее там, на крыше, – я отчаялся, и тяжёлое чувство вины легло на мои плечи. Я тут же проклял себя за то, что попытался вспомнить об этом. И горько пожалел о том, что у меня это получилось.

Я убил человека. Убил жестоко и хладнокровно, но хуже всего – я осознавал то, что тогда делал. Сейчас я видел отчётливо каждое мгновение того момента. Но я не мог ничего поделать, не мог справиться со своим желанием. Я на миг лишился контроля не только своего тела, но и разума, эмоции принадлежали не мне, внезапно нахлынувшее желание было мне чуждым и навеянным. Но в то же время я всё осознавал, всё вокруг было для меня кристально чистым и ясным. Я лишь покорно поддался натиску и исполнил кровавую волю, будто заведённый механизм.

Вспомнив всё, я схватился за рот. Из глаз потекли слёзы.

— Я… Я убил его… Это был я… Это из-за меня он… — Я не мог сдержать дрожь в голосе, и слова вылетали обрывками. — Я не контролировал себя, но осознавал, что делаю. Прекрасно осознавал. А потом… потом я потерял сознание. — Я медленно повернулся и сказал сквозь слёзы: — Что же я наделал…

— Твоей вины в случившемся не больше, чем твоей боли и раскаяния за содеянное. Ты не был готов, чтобы противостоять влиянию.

— Я чувствую их. Чувствую, когда они рядом, когда приближаются. Даже когда я их не вижу, я ощущаю их присутствие…

— Между тобой и этими созданиями есть связь. Обычный человек не чувствует её, так как его восприятие и чувствительность не на таком тонком уровне. Когда они попадают под влияние этих существ, их личность разрушается, они становятся механизмами, исполняющими волю своих хозяев. Однако твой разум выставил блокиратор для их способностей, и они не смогли взять тебя под контроль полностью, лишь на время. А потом ты лишился сознания. Это была защитная реакция твоего разума.

— Откуда вы знаете про них? Про этих сущностей?

— Я встречал их на протяжении всего своего пути. Эти создания имеют свои «ульи» во многих городах. В основном именно в них. И те люди, что попали под их влияние, стали их прислужниками, их инструментом. Но у некоторых есть, скажем так, определённые способности, позволяющие защищаться от их влияния.

Я медленно подошёл к матрасу и опустился на него, пытаясь переварить услышанное. Платон тем временем продолжил:

— Задолго до того, что произошло с нашим миром, бытовала точка зрения, согласно которой на перепутье столетий рождаются люди с необычными способностями. Им дали даже определение – Дети Индиго. Это люди с сильным энергетическим полем, обладающим более утончённым восприятием мира и повышенной чувствительностью. Во второй половине двадцатого столетия им приписывали значимость как новой, совершенной человеческой расы. Конечно, научная сторона всячески отвергала подобную гипотезу из-за отсутствия эмпирической базы, доказывающей её справедливость. Однако, как показала временная практика, некоторые вещи нельзя описать с научной точки зрения. Да и сам человек ещё не до конца был изучен, а судить о Детях как о типичных представителях человечества было бы весьма непрактично. И вот, когда случился Армагеддон, когда мир наш сгорел в его пожаре и произошло что-то вроде его «перерождения», Дети Индиго начали проявлять свои способности более действенно.

Платон замолчал, ещё раз помешал содержимое котелка, а потом осторожно снял его с жерди, ухватившись тряпочкой за рукоять, и поставил рядом.

— Скажи, с тобой происходили в жизни странные вещи? Было ли такое, что твоё внезапно обострившееся чутьё приводило тебя к определённым ситуациям или, наоборот, спасало от них?

Я молча, но неуверенно кивнул.

— Некоторые называют это интуицией, другие – дежавю, но в конечном итоге подобное является проявлением повышенной чувствительности, способной ощущать вещи, выходящие за рамки материального мира. Ясность видения, телепатические способности – эти необыкновенные возможности приписывают Детям. Они выделяют их из числа обычных людей. И в то же время налагают на них особое предназначение.

Платон на какое-то время вновь замолчал. Достал из кармана старинный портсигар, вынул оттуда узкую сигарету и щёлкнул внезапно появившейся в руке зажигалкой. Прикурил, выдохнул сизый дым.

— У каждого в этой жизни есть своё предназначение, Павел. Оно становится ясным спустя некоторое время пройденного жизненного пути. И каждый его должен исполнить.

— А какое предназначение у Детей?

— Ты неправильно поставил свой вопрос. Ты должен спросить: «Какое предназначение у меня?». Потому что ты относишься к ним.

Я усмехнулся, скептически мотнув головой.

— Вы ошибаетесь насчёт меня… То, что происходит со мной, происходит и с другими. У каждого есть интуиция, инстинкты и чувства, да и вы сами сказали, что человек изучен ещё не до конца. Как же в таком случае можно разделять людей на обычных и особенных?

— Сомнение – вещь, присущая абсолютно всем, даже животным. Но животных отличает от людей способность творить, а людей от Детей – способность «видеть» своими чувствами. Я ведь не зря спросил у тебя насчёт твоих кошмаров.

Я посмотрел на него: Платон пронизывал меня глазами, будто насквозь. Его взгляд ощущался внутри, и чувствовалось, будто кто-то разжёг огонь в груди.

— Откуда вы знаете про кошмары? Я и о них сказал тогда? На крыше?

Повисло кроткое молчание. Платон застыл, взирая на меня, и его ответ я словно услышал где-то глубоко внутри себя.

— Вы… Вы тоже один из них?... Из Детей?

— Не стоит бояться, Павел. Но нет, я не один из них. Скорее, я промежуточное звено между ними и обычными людьми. Тех, кто также обладает определёнными способностями, в народе именуют экстрасенсами. Однако, данное определение весьма расплывчатое. Более точное звучит так – медиум.

Платон чуть склонил голову, словно изучая меня изнутри.

— Но твой страх направлен не на меня. Он покидает эти стены и уходит далеко отсюда. К стенам университета.

Я почувствовал, как внутри заколотило сердце. Я был словно лист бумаги, по которому старик считывал нужную ему информацию, и от этого ощутил острую несправедливость. За то, что тот пытается ухватиться за самое глубокое.

— Ты боишься за тех, кто там. Боишься того, что находится там…

— Хватит. Прекратите!

— Ты сам раскрываешь передо мной все створки. Страх выдаёт человека.

Потом Платон опустил взгляд на огонь. По его морщинистому лицу плясали багровые отсветы, а в глазах отражался словно разбушевавшийся пожар.

— Неведение заставляет человека бояться, невозможность объяснить определённые вещи. И в страхе человек воспринимает эти вещи как нечто враждебное себе, ибо чует от них опасность.

Я резко поднялся, и это вызвало лёгкое головокружение и потемнение в глазах. Ухватившись за стену, чтобы не упасть, я вновь подошёл к окну. Что я хотел увидеть за ним? Там была абсолютная тьма, бездна без конца и края. А где-то за этой бездной скрывалось и то странное сияние.

— Вы знаете, что это за зелёный свет, исходящий из торгового центра?

— «Огонь богов» – так его именуют некоторые. Однако всё намного сложней. Я думаю, это открытый проход между измерениями.

— То есть? — я обернулся, недоумённо вперившись в старика широко раскрытыми глазами.

— Я не могу сказать наверняка, потому что и сам ещё не до конца разобрался. Когда случилась катастрофа, и землю окутал туман, во многих местах образовались зоны повышенной аномальной активности. Я был раньше преподавателем физики в Московском государственном университете, и у меня есть прибор для изучения аномальной активности. Рядом с такими местами показатели всегда зашкаливают. Но больше всего удивляет то, насколько множится популяция различных существ там. Они размножаются в геометрической прогрессии. И это невозможно объяснить с точки зрения всех имеющихся теорий эволюции. Я предполагаю, что после так называемого «астероидного дождя» в определённых местах образовались точки, соединяющие пространственно-временной континуум Вселенной. Это своего рода червоточины, пронизывающие измерения. И всё, что расплодилось в нашем мире, может исходить из них.

— Огромные кристаллы…

— Именно.

— Значит, это порталы в другие измерения? И все те твари, что нападали на нас… и эти существа… Они все пришли извне?

— Как я уже говорил, я не могу утверждать наверняка, лишь предполагать. И на некоторые вопросы найти однозначные ответы невозможно.

Вновь повисла тишина в комнате. Платон достал из своей маленькой сумки, лежащей рядом с рюкзаком, две жестяные миски, похожие на кошачьи. Я прошёл по комнате, погрузившись в свои раздумья, а потом остановился возле матраса и сел на него, смотря на огонь.

— Всё это время мы жили в неведении. Постоянно оборонялись, думали, что единственным отголоском человечества в этом мире являются наши крики и звуки выстрелов. Что мы последние представители своей цивилизации, и природа просто решила избавиться от нас, как от надоевших микробов, что постоянно мучили её. Избавиться, создав этих уродливых тварей. Но, оказывается, эти твари вовсе не отсюда, и не порождённые природой. Они пришли сюда извне и ведомые этими существами… Они начали войну против нас, и на протяжении всех этих лет пытались уничтожить. — Я на мгновение замолчал, смотря на колышущееся пламя костра. Спустя минуту продолжил: — Мы шли сюда, чтобы узнать правду. В этой правде была надежда: на спасение, на выживание, на будущее как-никак. Но теперь мне почему-то от неё не легче, от этой правды. Хоть человечество и выжило, но оно разбрелось. И как можно вновь объединить людей перед лицом такой смертельной угрозы?

— Человек всегда выживает. Войны, эпидемии – человек находит выход из сложных ситуаций, становится победителем, ибо тогда он не был бы венцом творения всего. В этом заключается движение истории нашей цивилизации. И мира в целом.

Я посмотрел на Платона через огонь.

— Мне нужно вернуться назад. Нужно рассказать всем, что я узнал.

И я встал, собираясь выйти из зала. Позабыв об усталости и о своём оружии, оставленном у матраса. Платон остановил меня.

— Не спеши. Каждому уготован свой черёд, и возвращению тоже.

— Но я не могу медлить… Мне нужно рассказать им всем. Они все должны знать правду.

А потом я вспомнил ту волну мутантов, на которую мы наткнулись в гипермаркете. И меня охватил ужас.

— Господи… Нет… Так не может быть. Не должно!

— Сейчас ты боишься, что все твои друзья погибли. Но бояться не значит знать наверняка.

— Вы не видели сколько их там! Не видели, чтобы спокойно об этом говорить!

— Я видел многое из того, что казалось предречением чьей-то судьбы. Многое из того, что лишало всяческих надежд. Однако, многое мной воспринималось ошибочно, сквозь призму страха и незнания.

— И что Вы предлагаете? — я подошёл к старику и посмотрел на него сверху вниз через костёр. — Сидеть здесь и ждать «прозрения»?

— Я предлагаю тебе поужинать. — Платон протянул наполненную миску. — Ты ослаб, и нужно время, чтобы организм полностью восстановился. К тому же, по тебе видно, что ты давно не ел. Поесть не помешает, а потом, когда ты немного отдохнёшь, мы отправимся с тобой вместе.

Я смотрел на старика, на его невозмутимый взгляд, а потом перевёл глаза на миску с каким-то варевом зелёного цвета. Внешне похлёбка напоминала собой суп, и пахла довольно ободряюще. Я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой. Не размышляя особо долго, я принял миску и ложку, сел на матрас и принялся за трапезу. Аппетит нарастал с каждой ложкой, подгоняемый приятным вкусом Платоновой похлёбки.

Мы просидели долго, ужиная в полном молчании. Я лишь единожды прервал её, попросив добавки; старик охотно подлил мне ещё. Когда закончили, я откинулся к стене и взялся за живот, в котором расползалась приятная сытость. Старик вновь закурил, и мы оба слушали, как трещат уничтожаемые огнём палочки, ручки кресел и корешки книг. Увидев это, Константин Александрович бы точно рассвирепел.

Потом, когда молчание мне наскучило, я спросил:

— А остальные? Вы их видели? Тех, с кем я пришёл сюда?

— Нет. Одни убитые тела упырей на лестнице, следы крови вокруг, но тел твоих спутников я не обнаружил. Кроме одного, конечно же.

Я обречённо вздохнул. Конечно, услышать однозначный ответ, живы они или нет, было бы нелегко. Но если бы старик сказал, что они все мертвы, я бы по крайней мере знал наверняка.

— Что же с ними стало?... — проговорил я почти себе под нос.

— Они были тебе друзьями? — Платон посмотрел на меня через огонь, в глазах у него отражались языки пламени.

— Они были… частью семьи, что ли. Одной, большой семьи. Все.

— Думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, что с ними могло стать.

— Надеюсь, что это не так…

Я ещё какое-то время сидел, смотрел на огонь, вспоминая Виктора Петровича, Илью, Ивана, Семёна Владимировича…. Алекса. Я искренне надеялся, что старому охраннику и двум поисковикам удалось избежать ужасной участи. Удалось спастись. Ведь не может быть так, чтобы прирожденные для таких дел – для такого сурового и тяжкого мира подходящие могли вот так сгинуть. Не про них было это...

А Алекс… Я только сейчас подумал о том, что он совершил – о его самопожертвовании ради того, чтобы мы смогли дойти до своей цели. Чтобы, вернувшись назад, мы подарили остальным надежду. Хоть слабый и тусклый, но всё же проблеск света.

И я осознал, что не имею права сидеть здесь дольше. Не имею права расслабляться, что позволил себе сейчас. Пока задача не будет выполнена. Пока я не вернусь в университет с новостями, какими безумными бы они не были. И пока не посмотрю в глаза Саши и не обниму её, как и всех своих друзей.

Но что мне сказать им про членов отряда? Вопросы, почему я вернулся один, несомненно будут. Рассказать всё, как есть, а потом будь что будет? Но если я готов взять ответственность за то, что произошло со связистом, за других я ответственность взять не могу, ведь я даже не знаю, живы они, или нет. Но это уже потом, сейчас нужно вернуться для начала.

— Нужно идти, — сказал я, поднимаясь.

Платон посмотрел на меня, потушил свою сигарету и поднялся тоже.

— Я направлюсь с тобой.

— Зачем Вам со мной?

— Потому что, это одна из задач моего странствия – помогать таким, как ты.

Он поднял свой рюкзак с радиопередатчиком, перекинул сумку через плечо и взял «ППШ», который я заметил только сейчас. С таким древним оружием в руках общий вид этого необычного старика становился ещё более причудливым.

Когда мы вышли из квартиры и спускались по лестнице, я осмотрелся: на ступенях лежали распластанные здоровые бурые туши, покрытые грубой шерстью; стены рядом и напротив были испещрены пулевыми отверстиями, но тела Ильи действительно не обнаружилось. Как не обнаружились тела двух других поисковиков у самого выхода. А все квартиры, на каждом из тёмных и мрачных этажей, были безмолвны и заперты – будто весь дом пребывал сейчас в спячке. И вынимать из неё огромное бетонное чудище очень не хотелось.

Платон разжёг факел. Я надел респиратор, переключил предохранитель на автомате, и мы вышли из подъезда. Снаружи веял холодный ветер, и огонь по обыкновению своему нервно затрещал. Платон обернулся ко мне, и я спохватился:

— Вы что?! Наденьте респиратор!

Старик недоумённо приподнял бровь.

— Зачем?

— Как – зачем?... — ошеломлённо спросил я. — Туман опасен! Им нельзя дышать!

— Не более опасен, чем, скажем, огонь. И дышать им не так вредно, как той же самой пылью. И когда придёт время – ты сам поймёшь это. А теперь идём. Путь не короток, и сейчас лучше не задерживаться здесь.

Исполинский каменный лик невозмутимо возвышался над асфальтированной площадкой, над туманной завесой, покорно расступившейся вокруг, и вырисовывался белыми очертаниями на фоне потускневших стен и чёрного, бездонного неба над ними. Рядом покоилось ещё одно лицо, но казавшееся суровее и деловитее своего безмолвного соседа. Рядом с ним – другое, и все восемь огромных каменных ликов встретили нас хмурыми и опустошёнными взглядами. Их взоры, как мне показалось отсюда, со ступеней, были направлены именно на нас – тусклые, обречённые и лишённые всякой надежды. Этими каменными, застывшими и наполненными пустотой глазами встретил нас университет.

Кругом царила глухонемая тишина, и даже ветер опасливо понизил свой тон. Округа заполнилась мертвенным спокойствием. Не было слышно ни единого звука. Не было видно ни единой души. Только распластанные на бетоне бурые туши тварей, тёмно-бурые лужи под их безвольными массами, и стайка оголодавших ворон, которые клевали мёртвую плоть своими кривыми клювами. Их пир тоже проходил в полном безмолвии, как проходят поминки умершего.

Когда я шёл сюда – сквозь густой туман, сквозь искорёженные заросли и мимо изуродованных стволов полуживых деревьев, – то с нетерпением ждал озарения маленьких багровых огоньков впереди, прорезающих туман и танцующих в ряд на длинном балконе. Их свет был обозначением того, что я наконец вернулся обратно. Домой.

Но балкон был погружён во мрак. Я внимательно осмотрел стену: факелы потухли, и не было ни единой души на ней. Потом сделал неуверенный шаг вперёд, и ещё один, и ещё, осторожно обходя мёртвые туши, лежащие тут и там. Несколько падальщиков, оторвавшись от ужина, недовольно, но безмолвно взмахнули крыльями и взлетели передо мной. Я пробирался вперёд, стараясь не ступать на бурый ковёр, поднял глаза и увидел центральный вход – двери были выбиты и свалены внутрь, их стёкла разбиты на маленькие серебристые крошки, и чёрный квадрат входа безмятежно раскрылся передо мной.

Я оглянулся назад. Платон молча следовал за мной, осматривая тела убитых тварей. Потом я посмотрел на чернеющий проход. Сердце внутри безудержно барабанило. В висках пульсировало от его ударов, а дыхание перехватывало. Я жадно вцепился в автомат, сделал глубокий вдох и выдох, и пошёл ко входу.

Вестибюль был погружён в кромешный мрак, и не было ничего видно дальше трёх шагов от меня. Костёр в центре не горел. Свет Платонова факела выудил из тьмы несколько мёртвых туш на кафельном полу. И их число росло с каждым моим шагом. Когда я подошёл к ступеням, увидел валявшийся возле них факел, поднял его и зажёг о горящий. Чёрная, обгоревшая ткань зажглась не сразу. А потом из тьмы показалась зияющая тёмно-бурая полоса, неровная и размазанная по белым ступеням, а рядом с ней – разорванное тело. Человеческое тело.

Я застыл на месте. Лихорадочно озираясь по сторонам, я почувствовал, как всё моё тело немеет и я постепенно лишаюсь контроля над ним. Недалеко из тьмы выбрался ещё один мертвец – сжимающий в руке топор, вонзённый в бугристую, покрытую шерстью поверхность. Оба – защитник и тварь – безмятежно покоились у каменного столба, чуть дальше от потухшего костра.

Платон осмотрел убитого и тихо вздохнул.

— Похоже, оборона всё же прорвалась… — сказал он спустя минуту.

Мои глаза вперились в тела. Я сделал шаг назад и чуть было не споткнулся подкошенными ногами о тушу позади.

— Не может быть… Этого… не может… быть…

Старик повернулся ко мне, посмотрел траурным взглядом мне в глаза.

— Но это – реальность. Здесь нет ничего, кроме мёртвых и…. смерти, — он отвернулся, смотря на лестницу. — И нам здесь с тобой не место, Павел. Уже слишком поздно.

Но я не хотел верить в это. Мои глаза показывали мне, но я всё ещё не принимал то, что видел. Потом я резво взбежал по ступеням, свернул направо и побежал по лестнице. Гулкое эхо моих шагов разнеслось по тёмному вестибюлю.

— Павел, стой! — окрикнул меня старик.

Я поднялся на второй этаж и остановился возле застеклённых дверей. Одни были выбиты, а вторые, подпираемые столами с другой стороны, всё ещё висели на петлях. Ощерившиеся острыми лезвиями куски стёкол были перепачканы бурыми разводами; подтёкшие капли крови засохли на их сребристой поверхности.

Я свернул направо и побежал по коридору, разгоняя мрак своим огнём. Навстречу мне выбирались из тени валяющиеся тела убитых тварей и студентов; пол по центру был залит огромной лужей, на которой я чудом не поскользнулся. Свернув в свой корпус, я остановился и прислушался. Впереди стояла тишина, и был слышен только слабый отголосок эха моих резко прерванных шагов, долетающий, казалось, из другой части здания. Я пошёл вперёд, выхватывая из мрака стены и пол. Маленькие чёрные дыры вгрызались в штукатурку; на полу зияли тонкие полосы, а не доходя до своей аудитории четырёх метров я увидел несколько студентов, лежащих ничком.

Дверь в мою аудиторию была распахнута настежь. Я вошёл внутрь – пусто. Прошёл к окну и осмотрелся. Матрас Григория был перевёрнут, изодран и испачкан кровью, но его самого здесь не было. Потом я вышел и остановился у двери. Посветил влево – туда, куда уходил кровавый размазанный след, будто кого-то тащили по полу. Мрак разливался в трёх метрах впереди от меня, и, прислушавшись, я выудил из него чуть приглушённое чавканье… Где-то там, не так далеко от меня…

Я попятился назад, схватился за свой автомат. Чавканье резко стихло, и из тьмы вылилось утробное урчание, а потом – злобный рык и эхо клацнувших клыков. Рык прекратился, и вновь коридор налил этот смачный звук смыкающейся над плотью пасти.

Я развернулся и спешно зашагал прочь от этого звука. Старался идти легко, однако мои ботинки предательски отбивали пол. За моей спиной вновь раздался рык, но уже более резкий и недовольный, и я тут же ринулся наутёк, освещая дорогу впереди своим огнём.

Когда я выбежал в центральный коридор, то чудом не налетел на Платона. Старик схватил и остановил меня.

— Павел…

— Никого… Пусто… Одни мёртвые… — слова срывались с моих губ. — Они мертвы… Мертвы…

— Павел, успокойся, — Платон взял меня за плечи. — Посмотри на меня. Здесь опасно оставаться. Мёртвым уже ничем не поможешь, а у нас ещё есть возможность остаться в живых…

— Но я не могу… Я… Я не знаю… Мы не знаем. Может, кто-то… Хоть кто-нибудь…

Из глубин здания раздалось нечеловеческое верещание.

— Нам нужно уходить отсюда, Павел. Сейчас же.

Я слегка попятился назад и вырвался из хватки старика. Сделал два шага вперёд, смотря вдаль, во тьму.

— А как же она?... Как же мои друзья?... Я должен найти хоть кого-нибудь.

— Из живых здесь только упыри, Павел. И ты можешь пополнить ряды защитников университета…

Вновь раздалось верещание, где-то в недрах здания, а затем яростный рык в ответ. Не оборачиваясь назад, я пошёл вперёд. Ноги сами плелись туда, куда смотрели мои глаза. Впереди что-то зарычало, ужасно и агрессивно, а потом тьма рассеялась двумя яркими багровыми вспышками, и коридор налился грохотом автоматной очереди. Рычание перелилось в протяжное верещание, а оно – в жалобный вой. Вновь озарились короткие вспышки, прогремели два выстрела, а потом кто-то закричал, надрывая глотку в истошном вопле. Я замер возле стеклянных продавленных дверей. Вспышки света впереди повторились, вновь загремели выстрелы и все звуки смешались воедино.

— Стой! — раздался за мной голос Платона. — Не нужно тебе идти туда, Павел.

Я обернулся, посмотрел на старика. Тот стоял в двух шагах от меня.

— Твой путь лежит в другую сторону.

Я вновь посмотрел туда, где мгновением раннее разыгралось неведомое моим глазам сражение. Туда, где находилась Сашина аудитория. Я помешкал, забегал глазами по полу. Впереди образовалась тишина, и больше никто не ревел и не выл.

— Я должен найти её. Должен! — сказал я старику и, не слушая его более, ринулся вперёд.

Свернул в корпус, где была аудитория Саши. В двух шагах от выхода из коридора были свалены тела: бугристая туша подмяла под себя студента с широко раскрытыми глазами, устремлёнными в потолок; его раскрытый рот застыл, а рука всё ещё сжимала автомат. Рядом лежали ещё два упыря. Я перешагнул через них и осторожно пошёл вдоль стены, держа автомат навскидку. Дошёл до нужной двери, остановился. Дыхание перехватило.

За запертой дверью раздавался непрерывный младенческий плач. Я медленно положил вспотевшую ладонь на дверную ручку, а потом резко открыл её. В аудитории на полу валялась туша упыря, а под ней – тело девушки. Одна рука её, откинутая в сторону, сжимала окровавленный кухонный нож. Я тяжело переступил ногами и подошёл ближе. Под разбросанными каштановыми волосами растекалась красная лужица.

Мои ноги словно стали бесформенными, и я сполз по стене на пол, свалился возле двух мёртвых тел и уронил свой факел. Бледное лицо девушки вырисовывалось из мрака. Под каштановыми волосами была кровь…

Платон вошёл внутрь спустя несколько минут. Он прошёл вперёд, навис над телами, а потом взглянул на матрас. На нём надрывно рыдал запеленатый младенец. Огонь его факела разогнал мрак окончательно, и я отчётливее увидел лицо девушки: чуть припухшее, с широкими щеками. Тёмные глаза отблёскивали факельный свет. Я внимательнее вгляделся в труп, а потом из меня, словно из паровоза, вышел весь пар. Я звонко выдохнул и упёрся руками в перепачканный бурыми кляксами пол.

Платон подошёл к матрасу, присел и осторожно взял маленький визжащий свёрток. Младенец надрывно плакал, кашляя от попадающих в рот слезинок, а старик чуть покачивал его и утешал. И спустя мгновение плач стих, и в комнате наступила тишина. Словно у малыша резко отключили звук. Было слышно только его всё ещё неровное дыхание и всхлипывания. Старик поднялся, смотря на младенца и не переставая покачивать его. Потом слегка улыбнулся. Затем посмотрел на тело девушки.

— Она защищала своего ребёнка до последнего. Её глаза сейчас смотрят на меня из-под простынки.

Я посмотрел на него, потом поднялся и медленно подошёл. Младенец сверкающими от влаги тёмными глазками, похожими на тёмные пуговки, с любопытством смотрел на Платона, а потом и на меня. Я всё глядел на это маленькое создание, такое крохотное и беззащитное, а потом сглотнул тяжёлый ком.

— Если бы мы не пришли сюда… — прохрипел я.

— Но мы пришли. Ты пришёл. И мы должны забрать его с собой. Ему нельзя здесь оставаться.

Я лишь молча кивнул.

Мы вышли в аудиторию. Я пошёл впереди, а старик, держа на руках младенца, шёл следом. Вышли в центральный коридор, я остановился, прислушался, сжал рукоять автомата.

— Её не было там… — сказал я спустя минуту, посмотрев на младенца. — Я не знаю, где она может быть. Где могут быть остальные…

— Но мы не можем рисковать. Теперь не можем, — Платон приподнял запеленатый свёрток.

— Да… Не можем.

— Нужно уходить отсюда, пока другие не учуяли нас. Неизвестно, сколько их разбрелось по университету.

Я обреченно вздохнул, и мы пошли по центральному коридору. Когда вышли к лестничной площадке, я остановился и посмотрел на ступени, уходящие вниз. Простояв немного возле лестницы, я развернулся и пошёл обратно в коридор.

— Павел… — сказал мне вслед старик.

— Я не знаю… Это трудно объяснить… — я обернулся. — Но мы должны спуститься вниз… Должны посмотреть там… Мне почему-то так кажется.

Платон посмотрел на меня острым взглядом своих серых глаз, потом слабо вздохнул и кивнул.

Продольный коридор, ведущий в хранилище, был также темен и безмолвен. Но сейчас он казался ещё тесней, чем обычно: из-за мёртвых туш мутантов, из-за тел студентов. Здесь, внизу, мёртвых было больше всего. Эта длинная кишка напоминала собой склеп, в котором нашли свой покой как защитники, так и ужасные исчадия, что пришли сюда убивать, но и сами были сражены. В конце коридора, за проходом, где стены расступались, на свет факела выбралось высокое нагромождение из столов и стульев. Барьер до потолка в длину стоял поперёк, преграждая проход дальше. Я остановился у него и осмотрелся: рядом с ним тоже валялись тела упырей и студентов. Ведя факелом влево, увидел у стены одного из них – прислонившегося к ней спиной и опустившего голову на свою смоченную влагой грудь. Я присел рядом с телом и осветил его, потом приподнял уже холодное лицо и посмотрел в открытые остекленевшие глаза. Серебристая цепочка с крестиком на шее слабо поблёскивала в свете огня. Я закрыл студенту глаза и сглотнул горечь во рту. Потом осторожно опустил ему голову обратно и поднялся.

У каждого в жизни есть выбор, и перед своей смертью Максим его сделал…

За нагромождением раздался тяжёлый, надрывный кашель. От неожиданности я чуть не подпрыгнул, хватаясь за автомат. Потом осторожно подошёл к узкой щели между баррикадой и стеной, пригляделся. Кашель раздался совсем рядом, снизу. Я протиснулся за нагромождение.

Прислонившись спиной к столу, на полу сидел Андрей Скворцов, сжимая рукой живот и сплёвывая что-то вязкое себе под ноги.

— Андрей! — я тут же присел рядом с ним.

Охранник тяжело поднял голову и посмотрел на меня.

— Павел?... — прохрипел он, глотая очередную слюну. — Что ты здесь делаешь?...

— Я вернулся. С задания…

Андрей молча смотрел на меня. Я чуть отстранился, освещая его. Влага на его животе всё больше разливалась. Его рукав был изодран и тоже кровоточил. Дыхание срывалось в хрипе и тяжёлом кашле.

— Да уж, выдалась ночка… — сплюнув, сказал охранник. — Этих тварей было не сосчитать… Лезли… напролом, — Андрей кашлянул, сплюнул. — Удерживали натиск, сколько могли…. Потом прилетела какая-то тварь и…. — кашель, плевок. — Не удержали стену. Пробились внутрь. Забаррикадировались на втором этаже, закрыли двери. Сдерживали, сколько могли… — снова кашель, тяжёлый. — Здесь было дольше всего… — он поднял голову и посмотрел на завал за собой.

— Спасся кто-нибудь? — с сухостью во рту спросил я.

Платон подошёл ко мне с малышом в руках, остановился рядом и посмотрел на раненого охранника. Тот взглянул на него в ответ.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Тот, за кем мы отправились к комплексу, — ответил я.

— Значит, у вас всё получилось?... — охранник раскрыл глаза.

Я молча кивнул.

— А остальные? Где остальные? — охранник тяжело поводил глазами, ища других.

Я понурил взгляд, горечь опять подползла ко рту. Сглотнув, я посмотрел на Андрея и лишь покачал головой. Охранник всё понял и без слов.

— Как это случилось?... — спросил он спустя минуту.

— Я и не знаю, — признался я. — Всё случилось… быстро. Но мы дошли. Дошли и поймали сигнал. Но за нами тоже шли… Пришлось отстреливаться от мутантов и тех, кто был с ними…

Андрей всмотрелся в меня пристально, сглотнул, хрипя пробитыми лёгкими.

— Когда мы держали оборону… Что-то.... их сдерживало… Останавливало словно… Иначе бы они смели нас раньше…. Я не знаю… — снова кашель. — Не знаю, что это. Может… Казалось просто… Но одних этих навалов оказалось недостаточно… Как и закрытых дверей…

Он вновь закашлял, надрывно и громко, потом сплюнул вязкую красную слюну на пол.

— Когда они стали прорываться внутрь, было решено всех отвести в хранилище, а сами мы забаррикадировались здесь. И держались, сколько могли… — Андрей проговорил это на одном дыхании. — Много… погибло… Но большинство укрылось внизу… Некоторые… прорвались… Не сдержали…. Мы… удерживали… сколько могли….

Андрей вздохнул, глаза его замерли на одной точке. Рот застыл, а спустя мгновение испустил слабый выдох. Ладонь, что сжимала окровавленный живот, безвольно соскользнула вниз.

Я поднялся, всё ещё смотря на него. Платон, держа в руках младенца, опустился рядом с охранником, после чего положил пальцы на его глаза и закрыл их.

Позади меня находилась открытая дверь в хранилище. Я пошёл туда, спустился вниз, где располагались два помещения со стеллажами. Обошёл каждое вдоль и поперёк несколько раз. Оба пустовали, лишь в некоторых местах на полу валялись тела: упырей и тех, кто не смог себя защитить. К завалу вернулся спустя некоторое время. Остановился рядом с умолкшим охранником и обессиленно опустился на пол.

— Никого там нет… — вздохнул я. — Ни единой живой души… Только мёртвые.

Платон с отеческой заботой покачивал младенца, потом перевёл взгляд на меня.

— Наконец он заснул.

Я поднял глаза и посмотрел на старика, потом перевёл взгляд на Андрея, опрокинувшего голову к груди.

— Все ли углы ты проверил? — спустя минуту спросил Платон.

— Да. Всё. Каждый стеллаж. Каждую комнату. Даже подсобку…

— Куда они, по-твоему, могли все деться?

— Я не зна…

Тут же одёрнул себя. Взгляд устремился вперёд, во мрак впереди. Потом я взял свой факел, поднялся и направился туда. За помещением с большими белыми трубами я наткнулся на дверь, что всё это время пряталась от глаз в непроглядном мраке. Никогда раньше я не заходил так далеко, но сейчас что-то тянуло меня вперёд…

Я замер возле этой двери: тёмной и высокой. Она мне показалась знакомой… Очень знакомой. Чёрная твердь открывала проход, идущий по скосу вниз. И что было там, на самой глубине, я не видел – кромешный мрак скрывал всё за собой. Но стоя у входа, у края этой чёрной пропасти, я ощутил странный холод, льющийся из её недр: слабый, но пронизывающий саму плоть.

Я вглядывался в эту черноту, а чернота, как мне показалось, стала вглядываться в меня. Позади остановился Платон.

— Похоже, есть лишь один вариант, чтобы всё узнать, — ровно сказал он. — И мы должны пройти по этому пути.

Я перевёл на него взгляд. Старик глядел на меня невозмутимо, держа факел в одной руке, а в другой – уснувшего младенца. Потом я снова посмотрел в темноту.

Огонь факела беспокойно заколыхался и затрещал.