1938: Москва (СИ)

Доехал до «Центральной», вышел на Никольскую — старая застройка, 3–4 этажа и улица хорошо если 30 метров в ширину. Конец недели: конторы пустуют, вдоль тротуаров чисто, зато возле «Славянского базара» стоят частные и наемные автомобили и даже представитель дикой московской экзотики — ряженый бородатый «лихач» в цилиндре и синем тонком сюртуке поверх белой косоворотки с вышивкой, запряженная тройкой бричка на рессорах и резиновом ходу блестит не хуже венских экипажей. Очень любят на таких кататься приезжие.

Серебров зашел в блеснувшие хрусталем двери, зверообразный швейцар вытянулся во фрунт — летчик в Советской России — это как раньше гусарский офицер. Может и должен жить «с пшиком».

Швейцар получил свои пять десятых. Маленьким тайфуном алого шелка подлетел человек и, мигом разобравшись, что к чему, отвел гостя за столик-эгоист в боковом зале. Небольшой оркестр в форменных алых косоворотках негромко играл советский лирический джаз. На пистолет и «ка-бар» никто даже не обратил внимания — офицер как офицер, одет по форме, обычный наемник, член Профсоюза, чужие по Москве не ходят.

Он отдал дань уважения вспотевшей рюмке «Московской» и приступил к материализовавшемуся буквально из ниоткуда борщу в маленьком горшочке. После японской икебаны русская кухня была как ручка своего самолета — привычна и надежна.

Оставив чаевые, Серебров со вкусом вытянул папироску, потом не торопясь, пошел, щурясь на идущее к закату солнце, по Никольской к Кремлю. Свернул направо, зашел на Биржу. Там, как всегда, шла не останавливающаяся ни на минуту работа — получали задания и торговались, планировали вылеты и прокладывали с клиентами маршруты. У грузовиков было негусто, но начиналось время «закатчиков» — пилотов сверхдальних высотных машин.

У элиты крылатых грузовозов, возивших ценности, лекарства и информацию, которую не следовало доверять эфиру, не было понятия «время суток» и почти отсутствовало понятие «погода» — их груз весил немного, но стоил тысячи и десятки тысяч червонцев, почти не признавая превратностей атмосферы и расстояний. Гирокомпас, радикомпас, вычислительный радио-астро-навигатор, гудящий мощью сотен миниатюрных ламп, мощные двигатели и потолок в четырнадцать километров делали проблемой только взлет и посадку. У них даже оружия не было: между двумя касаниями земли длиннокрылые металлические птицы были в прямом смысле слова выше погоды и мирских дел. Они отправлялись в путь всегда на закате — так, чтобы их груз был за несколько тысяч километров рано утром следующего дня, а солнце не мешало настроить астронавигатор.

Серебров справился в «боевом» зале о контракте, на который днем подписывался. Написал, стоя за конторкой, пару коротких писем старым знакомым — в Чехословакию. Швейцарцы пока молчали.

Он подходил изнутри к двери туалета на втором этаже, когда услышал за ней громкий разговор. Возле двери, поймав служащего топливного отдела (судя по серому профсоюзному френчу с желтой лентой на левом рукаве), тряс талонами на бензин, сверкал голубыми глазами и грозно топорщил усы Голуа:

— Что значит, не могу получить? Мне нужен бензин! Вот талоны! Я хочу лететь, вы понимаете это?

Служащий, очевидно, видевший в гробу любых асов и их усы, и безумно хотевший туда, откуда выходил Серебров, на безупречно вежливом международном французском, судя по интонациям — раз десятый, сообщил, что если на талонах обозначена отгрузка «14 июля 1938 года», то до 23.59.59 13 июля никаких претензий и запросов он слышать не желает.

В 00.01 14 июля его сменщик с удовольствием рассмотрит просьбу мсье Голуа и обеспечит выдачу положенных 500 объемных килограммов 100-октанового бензина.

Увидев коллегу, Голуа решил возобновить наступление:

— Аржан, дружище! Не думал вас встретить здесь в такой час. Вы послушайте, какое безобразие — я не могу получить принадлежащий мне же бензин!

— Повторяю вам, мсье Голуа, поскольку в настоящее время у вас не объявлен срочный боевой вылет, бензин, выдача которого назначена на завтрашний день, отпущен вам быть не может. Как только на этих часах, — служащий ткнул пальцем в матово светящийся циферблат, — в соответствующем окошке будет «14», наступит дата, на которую у вас талон и вы сможете получить все вам причитающееся. До тех пор, пока там «13», я не могу нарушить должностную инструкцию и отправить телефонограмму на Ходынку. Если пожелаете, вы можете приобрести его по коммерческим ценам на Ходынке или в любой момент заказать цистерну в любом отделении Комитета по Топливу с доставкой к вашему ангару. У вас не срочная боевая задача, поэтому бензин коммерческий, можете позвонить по известному телефону.

— О-ля-ля, это кошмар… Советская бюрократия еще страшнее германской, со своей любовью к секундам и миллиметрам! Ладно, черт с вами, месье, и с вашими инструкциями, — проворчал Голуа, освобождая, наконец, служащему проход к вожделенной цели, и в ту же минуту теряя к нему всякий интерес, — бог ты мой, Аржан, пусть вы совсем к чертям обамериканились, но ведь в вас же тоже широкая русская душа. Куда все это делось? Я воевал вместе с белыми русскими в Техасе — тысяча чертей, что это за люди! Это кураж, это жест, это лихость — мы пили ночи напролет шампанское, которое отбили в полевой ставке президента Хуареса и пели ваши русские песни. Mon Dieu! Где все это? Ни песен, ни веселья, один энтузиазм и чудовищное желание to do business. В Красной России все напоминают худшие случаи янки… Это не русские, это какой-то другой народ, les robots, как у этого…этого… Капека? Ну, знаете его, чех, который пишет уморительные побасенки с философским подтекстом.

Серебров постарался дипломатически отшутиться, не сбиваясь с такта, который задавали тонковатые для его фигуры, но удивительно быстрые ноги Голуа:

— Мне кажется, что «широта» вредна в том смысле, что можно оказаться шире колеи, по которой идет поезд.

— Ммм… и это говорит представитель нации, которая ввела трехметровый стандарт рельсов! О-ля-ля, это кошмар…

Подобно многим франкофонам-уроженцам Французской Луизианы, Голуа старался быть еще большим французом, чем сами французы. Даже его внешность просто кричала — «Я летчик-истребитель и я из belle France!»: буквой W пшеничные нафабренные усы, крючковатый нос, сдвинутая на затылок мягкая фуражка, на шее, несмотря на лето и нахождение на земле — шелковый белый шарф, короткий летный темно-синий китель на блестящих пуговицах и типично французские галифе с тонкими двойными красными лампасами. На рукавах кителя — зубчатые ленты (бревет-капитэн французского резерва, кадровые летчики носят тоже три, но прямые).

Они пошли к выходу, когда Голуа сказал:

— Слушайте, Аржан, хорошо, пусть эти скряги подавятся своим бензином, а нельзя ли у вас сегодня одолжить 500 объемных килограммов 100-октанового? Уж вы-то поймете брата-авиатора…

— Вам нужен бензин, Голуа? Но зачем? Это же полные баки вашего «девуатэна»

— Ну разумеется я не собираюсь его тайком выпить. Я встретил сегодня в нашем консульстве женщину, которой хочу… эээ… Дайте мне слово чести, Аржан, что никому не расскажете об этом, по крайней мере, до следующей недели!

— Хорошо, я поздравляю вас, но зачем же бензин?

— Мне нужно слетать в Крым. За розами. У меня уже есть запас и подвесные баки до Харькова, а дальше разберусь. Мне нужна 101 алая роза завтра утром.

Серебров мысленно покрутил пальцем у виска — пилоту положено быть немного сумасшедшим, но иногда романтические увлечения некоторых собратьев по цеху вводили его в оторопь.

— Скажите, Голуа, а вашу даму не устроят розы, которые прибудут сегодня в 4 часа утра с скоростным транспортом? Крымские и кубанские, если я не ошибаюсь, в специальном охлажденном отсеке. По вполне приемлемым ценам, во всяком случае, дешевле и безопаснее ночного полета за несколько тысяч километров.

— Хм, я не подумал об этом… Но как же подвиг ради дамы?!

— Уверяю, вы совершите достаточный подвиг, если сможете купить «курьерских» роз раньше, чем это сделает армия поклонников балерины Истоминой — Серебров ткнул пальцем в окно. За ним виднелась колоссальная афиша на стене гостиницы «Москва», где была запечатлена в невесомой пачке простершаяся в воздухе прима Большого

— У нее, Голуа, завтра, если верить афише, спектакль. Вашу даму ведь интересуют цветы, а не их происхождение, которое можно объяснить как-нибудь еще, не так ли? Уверен, она будет так же рада местным розам из «Красного Цвета» под Калугой.

— О, Аржан, вы византиец! Да, это блестяще! Благодарю вас!

Голуа схватил его руку, пожал и ринулся к выходу. Потом остановился, подумал и так же бегом вернулся.

— А куда прибывает курьерский транспорт?

— Если мне не изменяет память, то на Савеловский аэроузел.

Голуа глянул на часы, снова поймал и стиснул руку Сереброва.

— Я буду биться как Старая Гвардия при Ватерлоо! Я в Credit Lionnaise!

Побежал назад, едва не полетел со ступенек и, отчаянно жестикулируя, подозвал темно-оранжевый «АМЗ» с шашечками такси на боку.

Серебров только покачал головой.

Его дама сердца звалась Судзуме и жила на Гавайях, исполняя подписанный ими в присутствии королевского нотариуса из Халеива на Оаху трехлетний брачный контракт.

Дед из Нагасаки подарил ей кожу оттенка золотистого закатного неба и кошачий разрез глаз, бабка из Бомбея, вышедшая за голландца — буйные темные волосы парсов и резкий очерк полных губ, а от матери-англичанки достались глаза цвета яшмы.

Конечно же, он лукавил, разговаривая давеча с Куродой. Ответственность была и была нешуточной: в случае его безвременной гибели, Судзуме-сан получала всю без остатка сумму контракта, возможность полного выхода из окия, домик и половину всех денег и остальных активов Сереброва (вторую он завещал санаторию для летчиков-инвалидов в Ново-Петропавловске на Аляске, а легкий поплавковый «Пайпер» — Королевскому Гавайскому Кадетскому Авиакорпусу). И — лети, воробушек!

Впрочем, погибать в ближайшее время он совершенно не собирался.

Он вышел из здания Биржи. Вдоль Тверской, урча моторами на снижении, шел легкий серо-серебристый транспортник, садящийся на Центральный аэродром. Самолет скользнул в «ворота» между первой и второй Никольской башнями — одна древней постройки, краснокирпичная, другая — ферменная, красно-белая, но обе украшены на макушке рубиновыми звездами и переливающимися посадочными огнями, еще бледными по случаю летнего вечера. Через секунду раздался короткий визг покрышек, урчание и посвист лениво крутящихся двигателей перешли в рев — транспортник дал реверс на оба винта и полный газ, сокращая пробег.

На той же стоянке, только значительно более чинно, чем Голуа, Серебров подозвал таксомотор.

— На Ходынку, к военным. И можно не торопиться…

— Есть не торопиться!

Тверская была уже наполовину в вечерней тени. С Ходынской эстакады солнце казалось распаренным розовым, будто из бани, мягким шаром, который скоро начнет плющиться о неровный горизонт, дрожащий маслянистым маревом. На черном неровном ковре города осколками зеркал сияли несколько крытых нержавеющей сталью крыш.

Снова предъявив документы на КПП и сказав дежурному, что все в порядке и лететь сегодня он никуда не собирается, Серебров забрал вечернюю «Ежедневную информацию», желтый конверт с телеграммой из Профсоюза, и нахально уселся с верхом на аэроторпеду в деревянной транспортировочной обрешетке, уложенную на транспортную тележку. Тележки мимо тянул за собой «паровозиком» аэродромный погрузчик.

— Мне до восемнадцатого «А». Подбросишь, командир?

Технарь в кабине только хмыкнул неопределенно.

Так, что там у нас в прессе, пока читать можно…

В очередном назначенном столицей несуществующего Фэнтяна городе отрубили голову очередному казнокраду. Китайские дикости, фото… Молодец, Чжан Сюэлян, так, глядишь и государство поднимешь. Серебров питал к молодому маршалу-летчику неосознанную приязнь — как-никак коллега.

В международном городе Шанхае выступает немецкая звезда Эва Мильх…

Тегеран — советско-персидское соглашение по нефти. Это интересно. Создается новая зона для потенциального заработка, гонять танкеры из Персии и в Персию.

В Царьграде армянские депутаты городского совета требуют расширения Старого Армянского рынка за счет Нового Турецкого. Снова все закончилось дракой с поливанием водой из графинов, грек и еврей плюнули друг в друга, судятся — кто первый. Ничего нового.

В Праге выставка художественных работ и макетов венского архитектора и художника Адольфа Хитлера — тьфу! Серебров нововзысканного титана европейского искусства терпеть не мог за тараканьи усы, исполненные невероятного пафоса речи и похожие на чудовищные готические коробки с болтами строения — тот же Голешовицкий Вокзал в Праге или новое здание венской Академии Художеств (судя по всем — запоздалая месть мастера срезавшим его еще до Войны на первых экзаменах профессорам). Живопись Хитлера отличали сентиментальность за гранью пошлости, бешеная цветовая гамма, привычка клепать одинаковые картины и идиотический пацифизм — чего стоила серия разноцветных портретов любимой овчарки, жены и двух дочек, собранных квадратами по четыре. И так восемь раз, каждый в новом цвете.

После Климта и стиля «сецессион», культурная Вена, похоже, больше ничего путного не произвела и уже не произведет, взбрыкнув напоследок хулиганствующим порнографом и эстетом Шиле. Он умер во время первой испанки через полгода после своего наставника. Теперь в Европе моду задавали полусумасшедший Берлин и умеренно, по-буржуазному, развязный, расчетливо-декадентский Париж, наводненный беглыми американцами и русскими, которые так и не решились уехать в Россию, Царьград или в Белороссию.

Речь на открытии выставки… «…кровавая, человеконенавистническая война, развязанная польскими милитаристами против Германии… упорное нежелание Берлина заключать мир любой ценой и сохранить жизни польских и немецких граждан… противоречащие морали… я, как ветеран Великой Войны…». Говорят, что он, выступая перед аудиторией, приходит от собственных речей в такой раж, сопровождаемый неистовой жестикуляцией, что впадает в шаманский транс и его называют Besessene Nase — за самую выдающуюся деталь лицевой геометрии.

И о войне… Что там на фронте? Третья страница. Поляки с ожесточенными боями продвинулись на южном участке на 1200 метров, зато немцы отбили стратегический холм в районе Прюненсдорфа (за последний год от деревеньки раз в два месяца менявшей хозяев, осталось только название и лунный пейзаж). Нормально, ничего нового. Авиация с обеих сторон сражалась с фанатической храбростью. Немецкие «хунды» расстреляли ракетами польский сверхтяжелый P.36Т и сопровождавшие его средние танки и танкетки, разгромив «броневой кулак» наступления. Поляки, ценой потери двух истребителей, дорвались до германского транспортника, разогнали и посбивали эскорт и угнали его на свою сторону, потом обменяв экипаж на своих пленных.

Во Франции Фош-племянник пророчит скорое падение кабинету Дюваля из-за скандала с акцизами на вино и рассуждает о роли стального франка как единой европейской валюты. Метит на его место.

В Женеве профессор Павлов получает вторую премию Международного Медицинского общества. Первая — у Стоукса, Барбье, Волкова и Накамуры, за новые открытия в терапии рака.

Невилл Чемберлен выступил с инициативой создания при Лиге Наций особого Комитета по урегулированию конфликтов в Европе, намереваясь окончить польско-немецкую войну. А созвать его надо в Мюнхене. Ну-ну, волчина старый… сами раздуваем, сами и регулируем…

— Эй, летун, слышь! Слазь, интеллигенция, шестнадцатый ангар, я дальше налево, к дирижаблям.

Серебров оторвался от чтения и соскочил с торпеды. Погрузчик, изогнув влево свой взрывоопасный хвост, поехал между ангарами к дальней стоянке дирижаблей.

В ангаре завершалась вечерняя смена — послеполетное обслуживание и проверка самолетов. На крыле серебровского самолета лежала планшетка с отчетом. Техники в углу собирали инструменты, болтали и гоготали над чем-то своим.

— А, товарищ Серебров… Проверили вашего сокола, в полном порядке, только свечки по регламенту почистили и помыли его, — старший бригады снова протянул дощечку со списком произведенных работ, — вот здесь еще черканите — прокуренный палец ткнул в фиолетовый штамп: «О струбцинах оповещен, триммирование не менялось». Завтра-послезавтра надо бы погонять двигатель на стенде, вдруг чего вылезет.

В ангаре прибавилось: на пятом месте, между Серебровым и зачехленным опечатанным спортивным Е-17Б, устроилась серебристая с тремя яркими полосами на хвосте, похожая на изящную туфельку, востроносая «шаврушка» со сложенными чаячьими крыльями.

— Ага, сосед у вас теперь. Соседка точнее… Часа два как прилетела из Питера. Вон, дрыхнет уже…

Под крылом Ш-7 на алюминиевой раскладушке, в спальном мешке лежал кто-то с буйными рыжими кудрями средней длины

— Душ, сортир — теперь пятая кабина дамская, так что извинения просим, стесниться придется и вам, и гражданам японцам.

— Ничего, переживем. А почему в военной зоне и не в гостинице?

— Говорит — экономит и от машины отходить не хочет. А военная вон она.

Механик ткнул пальцем — между расположенными в изломах крыльев двигателями торчали два тонких ствола, а под чехлом угадывался смотрящий назад установленный на вертлюге допотопный «льюис» с двойным диском. Серебров хмыкнул: пытаться крутить боевой пилотаж на тряпично-деревянной «шаврушке» с ее предельной скоростью в 300 и инерцией уважающей себя летающей лодки, плюясь из двух с половиной пехотных пулеметов — невольно заслуживает уважения. Если не за мастерство, то за отчаянную храбрость.

— Назавтра как питаться будем?

— Да шут его знает — до столовки с утра добреду, талоны еще есть.

— Добро. Ну ладно, товарищ Серебров, доброго вам вечера и спокойной ночи, стало быть.

С японской стороны уже доносились разноголосый храп и посвистывание носом — отсыпаются перед перелетом, не желают сильно выбиваться из токийского времени.

Он проверил свое «царское ложе» — несколько сдвинутых ящиков из-под запчастей и патронов, накрытых брезентовыми чехлами — достал из личного ящика простыню, несессер с туалетными принадлежностями и два одеяла, положил их на крышку, выставил на часах будильник на 6 утра.

Притащив из угла маленькую лампочку, Серебров пристроился на утащенном запасливыми технарями бесхозном кресле из пассажирского самолета с газетой, вникая в последние новости.

Через открытые двери ангара открывался прекрасный вид освещенного последними вечерними лучами солнца Ходынского поля.

Сверкая белыми и красными «стратосферными» огнями, выруливали на ВПП длиннокрылые машины «закатчиков» — наступало их время. К мачте на гражданской стороне, танцуя боком в воздухе, подходил грузовой дирижабль с австрийскими красными треугольниками.

На рулежной дорожке молился на уходящее солнце экипаж персидского «юнкерса». Рядом, как по команде стукаясь лбами в развернутые в сторону святынь коврики, молились летчики из Французского Арабского Легиона, а на «гражданской» стороне так же синхронно, видимо, кланялись Мекке алжирские повара и стюарды «Эр Франс» и «Эр Тюрки».

Тьфу, засмотрелся на идиллию. Конверт из Профсоюза.

Серебров надорвал край плотного желтого конверта и вытащил бледно-салатовую бумажку с водяными знаками — официальный бланк Профсоюза. На ней были в несколько колонок напечатаны семизначные группы цифр.

Серебров снял с шеи два ключика, одним отпер потайной отсек в кабине А.300, и достав портативный электромеханический шифратор, подключил его к бортовой сети. Второй ключ вставил в шифратор, повернул, выставил рычажками наверху свой личный номер в Профсоюзе и производное от даты отправки телеграммы и начал, выставляя колесиками, вводить группы цифр с телеграммы.

«Связи вероятностью фазы красный зоне А-2 воздержаться договоров завершить текущие контракты».

Чертовски интересно.

1939 М-8

Пока он переписывал текст, снаружи хорошенько стемнело.

Если перевести текст шифрограммы на обычный язык, получалось, что Профсоюз получил сведения о вероятности возникновения большой войны на северо-востоке бывших САСШ. Эта война прямо противоречила интересам Профсоюза (как, впрочем, и любой крупный вооруженный конфликт) и поэтому организация заранее лишала все противоборствующие стороны наиболее опытных и оснащенных летчиков, которые могли бы оказать существенную помощь любой из сторон.

Серебров в задумчивости постучал цанговым карандашом по крылу, облокотившись на которое он переписывал телеграмму. «Ну, я и не собирался наниматься в ближайший год в бывших САСШ. Хотя… все равно система выйдет из равновесия, «красный» это не хухры-мухры… заработаем на проводке конвоев из третьих стран».

Похлопал себя по карману, вынул зажигалку и вышел из ангара, за желтую линию. Там, чиркнув пару раз непослушным колесиком, поджег оба листка и внимательно проследил, чтобы бумага превратилась в легкий серый пепел. Усилием воли подавил желание закурить и вернулся обратно в ангар, усевшись в кресло.

Политика Профсоюза была довольно непонятной, при взгляде на нее с тактической точки зрения, схемой. Если же подняться «над схваткой», то картина, пусть и не видная полностью, становилась немного яснее. По его размышлениям выходило так, что Профсоюз всеми силами стравливает или помогает стравить всех возможных участников всех конфликтов разом, но, одновременно, всеми силами распыляет эти конфликты, не давая им перерасти в новое издание Великой Войны.

Организация наемников заменяет ее вечной круговертью вялотекущих войн или молниеносных кампаний с сомнительными результатами, идущих в воздухе, на периферии цивилизованного мира, в полубандитских бывших САСШ или где-то на евразийской Огненной Дуге, протянувшейся от Пекина до Новой Гвинеи. Не дает войне спуститься на землю и превратиться в стратегические пехотно-танковые мясорубки, по сравнению с которыми Верден мог бы показаться милой детской шалостью со шрапнелью и горчичным газом.

Серебров, полетав свое по обе стороны Тихого океана и, обладая не самым слабым умом, помноженным на хорошие связи среди армии проныр-журналистов, относил себя к тем, кто видит «поле боя» с высоты полета штурмовика. Не в окопе, созерцая мир через амбразуру, но и не в стратосфере, на высотном разведчике — так, посередке. Но то, что было видно, уже позволяло делать определенные выводы.

Взять хотя бы то, как, не без помощи Профсоюза, сама собой вымерла стратегическая авиация — армады многотонных бомбовозов, надежда и опора дуэтистов, оказались фактически бесполезны.

Приговор им подписали дирижабельные батареи ПВО: при электромеханических системах наведения зенитных орудий, оснащенных по последнему слову техники ламповыми вычислителями, плотный строй бомбардировщиков оказывался чем-то вроде ярмарочного тира, а прикрытие — легкой закуской для авианосного истребительного крыла. Ударный воздушный авианосец и два звена штурмовиков с фугасными аэроторпедами оказались гораздо более эффективным средством нанесения воздушных ударов и террора на коммуникациях. Но при всей эффективности, их количество и вооружение не позволяли одним налетом превратить средних размеров город в дымящиеся руины. А потому не было возможности завершить войну, двумя-тремя ударами развалив промышленность противника.

Если же говорить о моральной стороне вопроса… Моральные установки Профсоюза были столь же гибки, как и мораль самих наемников.

Что, впрочем, не отменяло трех совершенно железных правил, родившихся еще во времена швейцарской пехоты и итальянских кондотьеров: «Нет денег — нет наемников», «Контракты должны выполняться», «Наемник без нужды не убивает наемника».

Если хотя бы одно из этих правил не срабатывало — нарушитель и наниматель попадали в черный список Профсоюза. Сложность попадания и выхода из него были, разумеется, обратно пропорциональны: наемник, попавшийся на невыполнении правил и не желавший искупать свой проступок работой «где прикажут» по сниженным ценам, мог рассчитывать либо на непочетную «отставку», либо на пополнение пиратских крыльев. Такая смена работодателя означает совсем черный список Профсоюза. Шутники иногда слали коробочку, вроде той, что для обручальных колец, только в ней лежал один пистолетный патрон.

Гибкость была похожа на хорошо отточенный клинок рапиры.

Он раскрыл извлеченный из планшетки блокнот и стал сверять и прикидывать бухгалтерию, помечая, стирая, добавляя и убирая графы расходов и доходов.

Когда ты — армия из одного человека, снабжение и транспорт тоже носят твои ботинки. В целом имелось большое положительное сальдо, позволяющее какое-то время наслаждаться жизнью на полную катушку, что, в случае не склонного к гусарству Сереброва, увеличивало срок минимум в полтора раза.

Подвел черту, прикинул возможные поступления от результатов вылета на прикрытие «Винкельрида». Подумав, добавил со знаком вопроса «5000». Еще подумал, и обвел кружком. Заодно в графе «расходы» поставил два маленьких вопросительных знака. В любом случае, в пересчете советского золотого стандарта на мексиканские серебряные доллары (с надчеканкой — вторая валюта Королевства Гавайи и первая на пространстве бывших САСШ) или йены — прекрасная сумма, звонкая, округлая и увесистая.

Пометил себе (перелистнув несколько страниц в справочнике и сверившись с графиком) упаковку и погрузку мотоцикла. Затем достал брошюрку с расписанием рейсов трансконтинентальных дирижаблей. Карандаш пометался между полутранспортной «Гонгэн-мару-IV» до Нагасаки, а дальше тихоокеанскими линиями, либо еще через два дня на пятизвездочной «Принцессе Каиулани» прямо на Оаху в почтовом отсеке.

А самому через неделю подрядится на какую-нибудь синекуру типа прикрытия рейса Москва-Новосибирск-Владивосток-Гонолулу, допустим, на советском скоростном пассажирском «Метеоре» или просто «пристегнуться» к транспортному конвою с танкерами и прокатиться до дома в счет прикрытия, повесив самолет на крюк в ангаре грузопассажирского дирижабля…

Серебров не исключал, что намерения и действия Профсоюза были в целом благими: он превратил мировую политику из драки с поножовщиной в относительно джентльменский бокс с перчатками и резиновыми капами в зубах. Из рук человечества были последовательно вынуты все безусловно смертельные инструменты взаимного убийства и разрушения. Удушливые газы в Европе совершенно запретили (правда, все регулярно пользовались «несмертельной» слезогонкой). На разработку любых «лучей смерти» наложили полный запрет и вывели вне закона, первооткрыватель, беглый инженер Гарин, был арестован во Франции и с большим скандалом передан Советам. Теперь он трудился в Казанском Университете под особым присмотром. И нельзя сказать, что мир стал хуже, чем был до 1914 года или эпидемии 1926. Вторая «испанка», которую газеты окрестили «чумой ХХ века» и «бледной смертью», что ни говори, поменяла мир сильнее мировой войны, особенно если учесть, что выкосила народу всемеро больше первой.

Он снова глянул сквозь приоткрытую створку ангара — в синеющей тьме мигали красными глазками аэродромные огни, отрывисто вспыхивали проблесковые фонари на крыльях самолетов, и иногда издали было видно розоватое пламя выхлопов и озаренные изнутри зеленоватым неотмирным светом приборов, кабины вылетающих в ночь транспортников, почтарей и высотников.

С японской стороны несся бодрый самурайский храп, который даже в тональности был, судя по всему, организован в соответствии с рангом и исполняемыми обязанностями: поручик Курода, подпоручик — его заместитель, поручик — штурман звена с «тэнрю», второй подпоручик, и почтительных хор сержантских (стрелки и бомбардиры) мотивов.

Из-под крыла «шаврушки» слышалось спокойное сопение и иногда короткое мычание.

Серебров спрятал блокнот и взял несессер, направляясь в сторону санитарных кабинок. Да, еще один вылет — и на Гавайи. Хватит, надо делать перерыв….

Сон был странный.

Ему снилось, что они с Судзуме-сан на пикнике, где-то в окрестностях Халеивы. С океана дует легкий пряный ветерок, от листьев магнолии на бело-голубой клетчатой ткани и фруктах в корзинке — движущийся пестрый узор из теней и солнечных зайчиков. Судзуме, сняв с маленькой ноги сандалию, с самым сосредоточенным видом пытается вытряхнуть попавший между ремешками крупный черный песок — подарок богини Пеле. И вдруг ветер приносит шорох, а потом и гул. Серебров приподнимает голову, опускает на глаза свои «рэйбан» и встает — этот гул могут производить только несколько десятков авиационных моторов. Столько самолетов маленький аэродром Халеивы просто не сможет принять, да и звук чужой… Судзуме-сан вопросительно смотрит на него снизу вверх. Ни на Диллингхэм, ни на авиабазу Королевских ВВС Уилер такая орава не сядет. Он делает успокаивающий жест. Может быть, это визит вежливости или учения, и они идут на аэродром Хикэм или аэропорт Гонолулу? Горизонт вроде чист… Нет. Вот с северо-запада, со стороны мыса Каэна, из-за зеленого склона Мокулеиа выплывает несколько десятков черных, поблескивающих лаком на крыльях и винтах, черточек, идущих на малой высоте. Они приближаются. Серебров видит странные одномоторные самолеты с японскими «хиномару» на крыльях. И тут его зрение будто отделяется от тела и приобретает силу орлиного: он видит, что в кабинах самолетов с красными кругами сидят мертвецы — сожженные или, наоборот, безобразно распухшие от воды, переломанные, с размозженными конечностями, траченные акулами. Гудя моторами и поднимая какой-то непонятный, неестественный ветер, они несутся над его головой на юго-запад, к Жемчужной бухте…

Просыпаясь, он машинально сунул руку под сложенную куртку, которую использовал вместо подушки. Пальцы сами проделись в спусковую скобу и взвели курок. Только после этого Серебров открыл глаза.

Утро, ангар.

Спустил, придержав пальцем, курок и, выпростав руку из куртки, нажал кнопку, уняв вибрирующие часы, огляделся. Приснится же такая муть! Японские самолеты над Гавайями, где почти треть населения — японцы-нисэи…

Двери ангара уже были открыты, японцы, комично выглядящие в ботинках, носках, одинаковых белых фундоси — но обязательно в кепи с полагающимися званию звездочками, и полосками, встав ровным кругом, делали зарядку под резкие команды штурмана (видимо, старшего по ФИЗО).

Потянулся, спрыгнул с ящиков на пол, еще раз потянулся, размялся. Раскладушка под крылом амфибии тоже пустовала.

В пятой кабинке гремела по нержавеющей чаше вода.

Когда Серебров, с перекинутым через плечо полотенцем и несессером в руках выходил из своей, он ощутил весьма чувствительный толчок в спину.

— Ох, дерьмо… Экскюзе муа, месье… Дерьмо сратое…

Серебров обернулся.

Не прекращая интенсивно вытирать волосы, на него смотрела рослая девушка в серой хлопковой юкате, которая использовалась, судя по всему, в качестве повседневного халата. На загорелом плече с играющими под кожей мускулами выделялась белая нетронутая солнцем полоска. Костюм дополняли расшнурованные летные ботинки на босу ногу.

Не прекращая тереть голову, она протянула правую руку и с чудовищным техасским акцентом произнесла по-французски:

— Бон матэн, мсье! Жэ суи КрриН Мосс, де Texas

Серебров деликатно пожал протянутую влажную руку

— Доброе утро, мисс, я Сильвер, капитан Сильвер. Простите, я не смог правильно расслышать ваше имя…

Из-под полотенца на него недоверчиво посмотрел один голубой глаз

— Вау! Мистер, вы говорите по-человечески, а то тут все как в Луизиане, как лягушатники чертовы, только по-французски или по-немецки… Я Кэрен Мосс, Техас, корреспондент «Хьюстон Дейли Ньюс», — последовало второе, более крепкое рукопожатие, — Минуту…

Девушка продолжила яростно вытирать волосы. Удовлетворившись качеством, она махнула головой вперед и назад, отбрасывая их за спину.

Серебров смог рассмотреть ее получше.

Чуть вздернутый нос, на загорелой коже веснушки — вечные спутники рыжеволосых, сочный, может даже чересчур, крупный рот. Большие голубые глаза смотрят не по-девичьи, жестковато. Волосы цвета падука, из чего можно сделать вывод, что, окончательно высохнув, они приобретут цвет свежей ржавчины. И еще две черточки — волосы на висках примяты, на скулах почти незаметные для непрофессионального глаза следы, по бокам от носа тоже следы: это отметины от длительного ношения авиационных очков.

— Окей, мистер. Вы тут давно? Слушайте, а вы можете денек-другой побыть моим Дэниэлом Буном, пока я не освоюсь здесь, у красных русских?

— Отчего бы нет…

— Окей, а как тут вообще? Я была здесь только в Петербурге и вот гнала весь вечер сюда в Москоу. Какие они, красные русские? Надеюсь, не такие же чопорные головорезы, как белые с Аляски?

— Люди как люди, мисс, они очень даже напоминают американцев

— Идемте к моей «Стрекозе», по дороге поболтаем. Ну, я чувствую в вас «инди», ваш чикагский прононс ни с каким другим не спутаешь… «Инди» всегда умели найти подход к новым нациям. А вот этот красавец ваш?

— Смею уверить, мисс, я не «инди», хотя мое произношение могло сбить вас с толку. А красавец действительно мой

— Только не говорите, что вы из «Хьюзленда» или Имперского штата…

— Нет, я не из Голливуда и не из Имперского штата, мисс. Я, с вашего позволения, просто русский

— Откуда русский?

— Честно говоря, мисс, если вас устроит такая формулировка — отовсюду понемногу русский

— Вау! Отовсюду понемногу рашн… Хм, а вы не из этих белых рашнз, которые у нас воевали, когда мы надрали задницу мексикашкам?

— Нет, я не из этих, мисс. Я просто русский сам по себе, если вы сочтете подобную формулировку подходящей

Она остановилась, воинственно уперев руки в бока и посмотрела ему в глаза, что с разницей в два дюйма выглядело почти грозно.

— Слушайте, мистер «отовсюду понемногу русский», я не какая-нибудь тупая фифа в кринолине из Дикси. Я современная девушка из Техаса. Говорите со мной по-человечески!

— Включая все четырехбуквенные слова? — Серебров был сама вежливость

— И их в том, числе, только не так часто, чтобы не выглядеть полным придурком. Вас не смущают эти прыгающие голышом косые?

— Вы имеете в виду поручика Куроду и экипажи его соединения? Они, кстати, отлично говорят по-английски и по-французски.

— Хм, об этом я не подумала… Ну, они мне все равно не нравятся. Столкнулась с ними, когда шла помыться — они так же строем встали и молча пялились на меня своими щелочками, пока я шла в свой сан-отсек

Серебров против воли ухмыльнулся, представив себе эту сцену.

— Не вижу ничего смешного. Мне не нравится, когда меня рассматривают как кусок мяса

— Я не могу сказать, что могу в точности воспроизвести их мысли, но мне кажется, они были восхищены вами

— Вот макаки… Я бы посмотрела, какие глаза у них будут, если бы они смотрели на меня через свое лобовое стекло, когда я смотрю на них через прицел моего «льюиса». Я, между прочим, трех мексов приземлила в последнюю войну

Она открыла левый грузовой отсек на «шаврушке», и, нисколько не смущаясь того, что задравшийся край юкаты продемонстрировал кружева, с головой залезла в него.

— Опа, вот оно…

На бетонный пол ангара плюхнулась армейская сумка-даффл, из которой была извлечены чехлы для одежды и туфли.

— Не ждите бесплатного бурлеска, мистер Сильвер — произнесла их владелица, — Лучше оденьтесь как нормальный пилот, чтобы проводить даму в столовую, где отоваривают эти розовые бумажки. Встретимся здесь же через 15 минут.

Серебров внутренне поморщился, а внешне кивнул и пошел переодеваться из «домашних» брюк и «домашней» же армейской майки в форму.

Через четверть часа его ждал образец военизированной техасской моды: волосы собраны в узел, пилотка со скрещенными саблями слегка набекрень, белая в синеву блузка с галстуком-ленточкой, в хлястик на левом плече продет серебряный кольчужный погон чиф-уоррэнт-офицера Вспомогательных ВВС Техаса с одной шпалкой. Юбка без единой складки, чулки гладки как крыло истребителя, а туфли на спокойном каблуке лишены всяких украшений. Поверх блузки — напоказ ремни плечевой кобуры с никелированным «вальтером». На руке вместо дамских часиков — пилотский хронограф на широком ремне.

Форма и оружие уравнивают разницу полов и говорят всем: «Не связывайся, за мной стоят серьезные ребята!». Хотя, с любовью почти всех развалившихся американцев к цацкам и форме собственного, ни на кого больше не похожего образца, вкупе с раздачей званий по принципу «умеешь летать — готов лейтенант, есть самолет — уже капитан», все эти портновские упражнения выглядят смешно. Особенно когда в форму с погонами начинают одевать даже дворников и доставщиков льда.

— Ведите наконец-то даму пожрать, офицер и джентльмен…

Пока они шли до столовой, Мосс успела задать ему множество вопросов об «этих русских» и даже ответила на несколько вопросов о себе. Серебров уже пожалел, что очутился невольным экскурсоводом корреспондентки «Хьюстон Дейли». Уж очень настырна и непохоже, что за треском что-то забывает.

— И все-таки, мисс, почему вы прилетели в Москву?

Она оторвалась от кружки с кофе.

— Разве я не сказала? Вот дерьмо… ну я работаю в «ХД» на четырнадцатой странице, культура. Если конкретно — балет, я и сама иногда танцую в нашем «Хьюстон балле», соло. Ну, все знают, что русские в балете впереди всех, что красные, что белые, что из Европы. В Европе школа Нижински и Кшесински, тут Ваганова и Лифарь, на Аляске Дъягилефф и Павлова. У нас в Техасе есть Дъягилефф-скул и я прилетела на сегодняшний спектакль Истоминой, чтобы поболтать с ней. Старый хрен Доджсон от имени правительства пригласил ее в Хьюстон через два месяца, а я сниму сливки, первой взяв интервью…

Серебров прикинул — мог бы быть неплохой контракт и бесплатный проезд, если подвесить «супермарин» на крюки люксовой «Стрелы», на которой отправится в турне знаменитая балерина. Впрочем, это еще полтора месяца не принадлежать себе, вдалеке от Гавайев и Судзуме. Нет, лучше не отклоняться от намеченного плана.

— Серебров? Кто здесь капитан Профсоюза Серебров? — послышался крик.

Он обернулся: возле входа, держа трубку, стоял стюард. Ну что же, вариантов мало (посмотрел на запястье — 8.07), самое время проснуться швейцарцам.

Подошел, взял трубку.

— Слушаю, Серебров

— Старший по ангару, шеф-механик Котов. Звонят с Биржи.

— Можете соединить напрямую?

— Могу, линия защищенная. Соединяю…

В трубке загудело, пискнуло, щелкнуло, на телефоне загорелась зеленая лампочка защищенного соединения.

— Серебров у аппарата

— Добрый… доброе утро, товарищ Серебров. Биржа приняла ваше предложение. Просим к полудню быть на брифинге для уточнения полетного задания и параметров координации

— Так точно, буду

Серебров отжал клавишу защиты и положил трубку на место. На несколько секунд замер, прислушиваясь ко внутренним ощущениям. Этому его научил один старый орочон, еще в ДВР — если должно произойти что-то важное, слушай, что нутро скажет. Нутро было спокойно, в нем витал легкий деловой холодок.

Вернувшись за столик, он спросил:

— Ну, как, мисс, хотите маленькую воздушную экскурсию до Малого Центрального аэродрома? Увидите Bolshoi с воздуха, да и город тоже оцените.

— А где этот Малый Центральный?

— 10 минут ходьбы от Большого Театра

— Идет. Полетим на вашем двухвинтовом чудовище?

— Нет, я бы предпочел вашу «шавров», вам будет удобнее.

— «Шавров»? Ах да… Вообще я покупала это как Seversky Dragonfly, строится у нас по лицензии. А этот парень, де Северски, он же ведь тоже рашн?

— Да, герой Великой войны притом

— И о героях… Я вот тут все голову ломаю — а вы это не тот самый кэп Сильвер, который приложил по заказу «Транс-Америкен» шайку молодого Рикенбакера?

— Да, было такое дело, во времена бипланов. Только никакого заказа не было. Нас прижали над Ариксо, а мне было очень нужно попасть в Голливуд или Сиэтл. Деньги выдали потом, а дальше газеты всякого наплели.

— Поня-атно. Ну вы даёте мне интервью, мистер, это точно. Я еще, если не ошибаюсь, поподробнее расспрошу вас о том, как вы с Марселем Голуа проучили Билла «Маршала» Редманна во время Первой Отечественной, хотя раз вы воевали за инди, это должно быть… как там его…

— Второй юго-восточный инцидент, мисс Мосс, обязательно расскажу. Летим?

— Если вы обещаете не разбить мою девочку и дадите мне зарядить оба фотоаппарата

— О чем речь, мисс

Вернувшись в ангар, он повесил на ремень планшет, взял и летные очки и отдал распоряжения механикам относительно подготовки самолета к завтрашнему вылету, передав два талона на бензин. По телефону запросил Малый Центральный насчет посадки «шаврушки», там не возражали.

Подумал насчет интервью и решил — никаких интервью. Хватит, исповедники так и валятся на голову в последнее время. Нужно будет как-нибудь деликатно испариться.

Мосс подписывала бумаги — Малый Центральный был гражданским аэродромом, поэтому «льюис», вынув чеку из вертлюга, сняли, а из отсеков в центроплане вынимали блестящие латунью как рыба на кукане пресловутые «девять ярдов» пулеметных лент.

Легкую летающую лодку прямо на руках выкатили из ангара и дозаправили соляркой (Серебров позволил себе широкий жест и отдал 10 червонцев). Журналистка подписала последние бумаги по осмотру машины и, чрезвычайно ловко и целомудренно для женщины в узкой юбке, забралась в кабину.

Серебров залез рядом и перетянул на свою сторону «ломающуюся» колонку с рогатым штурвалом. Пощупал ногами педали — нормально.

— Как у вас раскладываются крылья?

— Гидравлика. Крутите вот эту ручку, а для уборки шасси — тяните вон ту. Взлетает едва ли не легче «пайпера»

— Понятно

Прокрутив ручку положенное число оборотов, Серебров расправил крылья «шаврушки», посмотрел по сторонам, там вышли полосатые «солдатики» замков, крылья зафиксированы. Элероны в норме, чутко отзываются на повороты штурвала. Подработал помпой, накачал двигатели, и привстав на сиденье, плавно дернул ручной, как на бензопиле, стартер. Самолет был рассчитан на эксплуатацию в любых климатических зонах и с любым уровнем подготовки летчиков, поэтому некоторые решения были довольно примитивными, хотя, точно в такой же степени — практически безотказными.

Первым фыркнул и заурчал левый двигатель, потом, вздрогнув, заработал правый, гоня двухлопастным винтом ветер.

Голос в прижатых плечом наушниках разрешил выруливание и взлет.

— Ну что же, начинаем нашу короткую экскурсию… Надеюсь, вам понравится.

1938 М-9

Он посмотрел на тахометры и индикаторы температуры — оба дизеля работали нормально. Издержки техасской экономики и стратегии: почти вся не-истребительная авиация и даже знаменитый техасский «Вильям-Кольт»-370 летают на компактных дизелях, со ступенчатым впрыском, наддувом и промежуточными охладителями воздуха. Утилизируют «побочный продукт» производства авиационного и автомобильного бензина. Техас остался одним из немногих штатов, где были до сих пор широко развиты автомобильные дороги (при необходимости становящиеся взлетно-посадочными полосами) и активно продавал бензин в Европу и Японию.

Снял пилотку, засунул ее под хлястик, чтобы не мешалась, и надел наушники, постучал пальцем в микрофон — нормально. Мосс, чтобы не возиться со всеми шпильками, удерживающими головной убор под невыразимо залихватским углом, высвободила дужки и надела телефоны поверх, как заправский штурмовик из «Бродвей Бомберз».

Работая педалями, Серебров сделал «круг почета» по дорожкам для выхода на полосу: понедельник, у летчиков базирующихся на Ходынке эскадрилий нормальный рабочий день. Тренировки над Мневниками и Военным полем, вылеты на патрулирование и прочие подробности жизни большого военного аэродрома, так что пришлось встать в шахматном порядке в очередь за И-165 и двумя «истребителями воробьев» — легкими учебно-боевыми Т-18. Курсанты как по команде развернули головы в сторону владелицы «шаврушки». Ну, обзор задней полусферы у них будет на отлично отработан… Серебров раздраженно изобразил пальцами «смотри» и «вперед», потому что И-165 уже выкатился на полосу, поднимая винтом небольшой ураган, а курсанты, рискуя свернуть шею, все пялились поверх гаргротов на рыжеволосую, посылая воздушные поцелуи. Она изобразила поверх прозрачного козырька интернациональный жест. Юнцы нисколько не смутились и, радостно загоготав (слышно сквозь урчание их маломощных «звезд»), послали еще воздушный поцелуй и синхронно вырулили на полосу.

— Ходынка, я А-18-5… Пропишите, что ли, ижицу бортовым номерам К-23 и К-78, хулиганят юнцы

— А-18-5, уточните…

— Затягивают взлет, ради… хм…

Мосс, в ответ на гогот и жесты, уже превысившие порог обычных воздушных поцелуев, уже дважды изобразила «от локтя», вызвав еще один взрыв молодого радостного гогота.

— Затягивают, в общем…

— Принято, А-18-5

Курсанты, получив, судя по всему, грозный окрик по радио, засуетились, и, разогнавшись, разом ушли вверх. Разделились, четко отработали на малой высоте «ножницы» и ушли в сторону Мневников.

Серебров вырулил на полосу, прижал тормоза, раздельно погонял дизели, снова убрал газ, а потом, зажав обе ручки, начал разбег. «Стрекоза» поднялась на удивление легко, буквально прыгнула в воздух.

— Убирайте шасси, только ручку качайте плавно!

Серебров постепенно набирал высоту, покачивая крыльями, проверяя отзывчивость Ш-7. Да, не сложнее приснопамятного «мота» — легкая, достаточно маневренная, но уж очень медленная с точки зрения истребителя скорлупка. И испускает не благородный рокот тридцатилитрового бензинового мотора, а сиплый рык дизеля, приправленный монотонным свистящим воем нагнетателей.

Пару раз нарочно почти поставил машину в глубокие виражи, покосился направо — ничего, спокойна, чуть прищурясь, озирает пейзаж…

— Вон та бетонная чаша с яркими флагами на три часа — это Петровский стадион. Впрочем, вы ее видели, со стороны Питера подлетный коридор как раз здесь.

— Фантастика! В нем, наверное, тысяч восемьдесят помещается?

— Не знаю, никогда не интересовался. Надо спросить у болельщиков. У нас под брюхом сейчас Воздушная Академия, где, скорее всего, учатся два мешавших нам взлететь охламона.

Серебров виражом развернулся на восток-северо-восток. «Стрекоза» шла ровно как планер и послушно реагировала на малейшее движение штурвала и педалей.

— Так, чуть дальше по курсу — волькенратцер «Бутырский» и чуть севернее «Марьина Роща». У «Бутырского» характерная деталь — двойной шпиль, так что он напоминает «Петра и Павла» в Брно.

— Бр… — что?

— Брно, по-немецки Брюнн — крупный город в Чехословакии, «пулеметный город»…

Серебров покружился вокруг «Бутырского», позволяя оценить размеры волькенратцера.

— Вот там, на половину десятого, блестит пруд, а ближе к 11 видны купола, похожие на стрекозиные глаза, это Тимирязевская академия. Если верить газетам, то в ближайшее время она станет абсолютным монополистом в деле выведения новых сортов растений.

— А что это за ярко-красный баллон на час?

— Это как раз наш пункт назначения, «круг». Оборотом вокруг него мы войдем в коридор север-юг и сможем зайти на Малый Центральный. Под нами, кстати, Савеловский вокзал, один из немногих оставшихся в Москве полноценных железнодорожных вокзалов. Под правым крылом у нас авиазавод «Я» — делают легкие истребители и гражданские самолеты. И вот тот ангар ближе к путям — Савеловская радиоярмарка. Место… хм… разностороннее. Между прочим, там можно купить подержанный армейский двухдиапазонный трансивер на элементах Лосева — разница по весу вчетверо, по размерам сами понимаете — раз в шесть, потребляет тоже сущие копейки… Да куда ты прешь-то!..

Перед заходящей на пологий разворот вокруг баллона «стрекозой» скольжением вклинилась ослепительно-синяя, с тремя растопыренными как у слепня «ногами», авиетка, продольный биплан с толкающим винтом. На левом крыле — двойные полосы со звездами, на правом — код RS-995. Ну, понятно, столичный аэроклуб.

— Вот, полюбуйтесь, кстати, на почти что земляка… Видите «старз-н-страйпс»? Он из американской колонии, которая расположена к северу от Москвы, на берегу Клязьминского водохранилища. Народ диковатый, но гостеприимный. Обожают форсировать до предела двигатели на своих авиетках и летать «как истребители» на двухстах пятидесяти километрах и не выше полутора тысяч. Хорошо хоть парашюты берут — хотя чаще успевают спланировать. Если есть желание — слетайте, можно написать интересный материал… заодно можете искупаться, вода в Клязьминском великолепная, Московская Ривьера…

— Там настоящие «ред ранч»?

— Нет, «ред ранч» гораздо южнее, а это просто колония. Картошка-капуста-огурцы и всякое такое.

— Если честно, мистер Сильвер, я их не понимаю

— В каком плане?

— Зачем они удрали из Америки сюда в Россию?

— А зачем они удрали в свое время из Голландии, Польши, Германии и Италии в Америку? Где хорошо, там и дом. Раз Америка не оправдала их надежд, они приехали сюда. Отличные ребята, толковые, работящие. Вы бы видели, какой они за три года отгрохали город на Волге — Новорубежск (New Frontierstown). Из ничего создали заводы и теперь делают автомобили и двигатели.

— Да, но «права или нет — это моя страна», они же родились в Америке, это был их долг, остаться

— Бросьте, неужто вы не учили в школе, как Америка стала их, да и вашей тоже, родиной? Между прочим, я думаю, что ребята в Навахо и Лакота отлично помнят, кто кому родной и что кому должен… Так, нам бы на снижение… Ходынка, я А-18-5, следую на Малый Центральный, прохожу Бутырский вираж, как слышите меня?

— Слышим отлично. Ждите еще десять минут, и у вас будет ближайшее «окно». После этого заходите в коридор на Малый центральный, высота 200.

— Ууу, мисс, нам еще минимум десять минут нарезать круги вокруг этого шарика… Может, крутнемся вокруг «Марьиной рощи» и посмотрим на Красносельский аэроузел?

— Везите, я тут в гостях

— Прекрасно… — Серебров покачал крыльями, чтобы предупредить всех, что собирается маневрировать, убрал газ, прижал педаль и отдал штурвал. «Стрекоза» скользнула по косой вниз, вон из круга, затем зарычала, когда пилот снова послал ее в набор высоты курсом на восток.

Они шли вдоль «ущелья», образованного стоящими вдоль Сущевского вала корпусами. Это был уже чисто советский архитектурный эксперимент — высотой всего в 20 этажей, дома-кварталы, вытянувшиеся вдоль всей улицы, с садами и павильонами на крышах и зелеными парками-дворами.

Он дал правый вираж в районе Балтийского вокзала.

— Вот та «пружина» прямо перед нами — это железнодорожная и автоэстакада к Красносельскому шпилю. Сейчас подойдем поближе, будет гораздо интереснее. Выглядит впечатляюще, да и к шпилю волькенратцера сподручнее стыковаться, чем спускаться на землю. Здание нежилое, в нем Совет Транспорта, и диспетчерские всего Красносельского транспортного узла…

Взлетно-посадочная полоса вытянулась строго на северо-восток, вдоль поблескивающих на солнце рельсов Ярославской дороги. Вторая полоса, покороче, лежала асимметричным крестом, с севера на юг. В размахе — длинная водная полоса и небольшая гавань для гидропланов, питающиеся из ключей бывшего Красного пруда. Рабочий день: на рулежных дорожках очередь из транспортных самолетов, над аэродромом садящиеся и взлетающие машины. Вдоль Краснопрудного проспекта стояли такие же двадцатиэтажные дома-кварталы, у одного на крыше — взлетная палуба для срочных служб.

Серебров пустил машину вниз, как по горке спускаясь по направлению к вытянувшемуся ввысь зданию Красносельского шпиля. К увенчанной ферменным «крестом» пандусов верхушке были пристыкованы два дирижабля и, треща винтами, стыковался немецкий тип 96 с желтыми коронами на синих стабилизаторах и черной надписью Sverige. Прижав «шаврушку» поближе к эстакаде, Серебров начал, повторяя ее путь, винтом подниматься вверх.

— Смотрите — несколько километров по спирали в обе стороны, а пассажиры — на лифте. Зато вот здесь небольшое депо и краны, которые перегружают контейнеры прямо на подъемные платформы грузовых дирижаблей.

Что там на часах?

Еще четыре минуты до разрешения на вход в коридор Малого центрального.

— Мисс, нам пора возвращаться к баллону. Обещаю настоящую воздушную горку…

Серебров отвернул от вокзалов и срезал над Бутырским парком, передвинув обе рукоятки газа почти на полный. Все-таки не истребитель, нет того привычного ощущения вдавливающейся в спину спинки кресла, неторопливый летун. Он поставил машину в медленный, на педалях, разворот, вокруг Бутырского баллона.

— Ходынка, я А-18-5, следую на Малый Центральный, встал на Бутырский вираж. Когда будет окно?

— Окно открыто, А-18-5, можете заходить в коридор, высота 200

— Понял вас, захожу в коридор…

Снова покачав крыльями, «стрекоза» ушла с «круга» и нацелилась на промежуток между оранжевым и зеленым шарами — вход в вираж, завершающийся прямой над Петроградским проспектом и Тверской.

— Сложновато тут у редс… На «Гнилом яблоке» в воздухе значительно свободней и все уже сделали как раньше на машинах — со светофорами, правда с районами ожидания в двадцати милях от Эллис-айленда…

Серебров пожал плечами:

— А вы не попадали в водоворот между Вильнёв-Орли, Ле Бурже и Руасси? Вот там все действительно сложно и царит самый настоящий бардак, французы с 34 года запретили полеты над Парижем. Кстати, как добирались сюда?

— Обычным путем — через Квебек, потом подцепилась на британский цеппелин и через Гренландский Проходной Двор и Рейкьявик до Дублина. Ну а там — Ливерпуль, Лондон, Амстердам, Копенгаген, Стокгольм, Хельсинки и Петроград. Раньше за такое медали давали, а теперь это нормальный одиночный рейс… Мы снижаемся?

— Да, будем лететь вдоль вот этого проспекта, пока не минуем Страстной, а дальше уже на снижение

Самое неприятное место в Москве — район южнее Петровского стадиона. Гигантская бетонная чаша и эстакады в ветреный день создают вокруг себя совершенно непередаваемый очаг разнонаправленных потоков и заход на «Центральный» с Бутырского виража напоминает езду по каменистой дороге на скверно сделанной и скверно смазанной телеге.

— Держитесь, сейчас немного потрясет…

«Шаврушку» качнуло повело как по стиральной доске, протестующе заныл ветер, намекнув на готовность опрокинуть машину. Вибрация чувствовалась через штурвал и была не то, чтобы опасной — до «качественной» тряски внутри грозового фронта или спутной струи тяжелого самолета она не дотягивала ни по каким параметрам — но просто неприятной. Тряска прекратилась так же резко, как и началась, как только минули стадион.

Серебров пропустил под брюхом начало Ходынской эстакады и направил машину в створ Петроградского шоссе, удерживая положенную высоту. Под брюхом в обе стороны ползли разноцветными жуками машины, а между ними иногда проскакивали муравьи — мотоциклы, транспорт эгоистов и фанатов скорости.

— Сколько здесь? Сколько здесь в ширину?

— Почти пятьсот футов, если мне не изменяет память, два «голиафа» разминутся. По четыре полосы в каждую сторону, и «зеленые полосы» по бокам от трассы. Но тут есть гораздо интереснее штуки — видите? Дом-квартал, а на крыше тоже сады, видите, где фонтан, и вот там — оранжерея. Апельсины, конечно, далеко не калифорнийские, но в январе, говорят, тоже очень даже ничего…

Он следил за светофорами на углах зданий: по направлению к Малому Центральному аэродрому прокатывалась зеленая волна сигналов. Через несколько секунд волькенратцер Страстной, он убрал газ наполовину и начал потихоньку прижимать машину вниз.

«Страстной», время выпускать закрылки.

— Осторожно, — прошелестел в ушах голос, — моя девочка на закрылках прет вверх как сумасшедшая, а на полностью открытых быстро теряет скорость. Сбросьте до ста миль и тогда открывайте наполовину.

Оставив закрылки на первом делении, Серебров чуть поддал газу. Нормально, скорость сто девяносто, высота сто. Впереди уже отчетливо видны первая и вторая Никольские башни. Машина от избытка подъемной силы, слегка «ездила» как ледяное яйцо по зеркалу с крыла на крыло. Так, шасси, качаем гидравлику, обе лампочки на зеленый, справа-слева. Газ на треть, закрылки побольше, теперь на четверть. Сто шестьдесят… сто сорок…

Планируя и тихо стрекоча двигателями, «шаврушка» проскользнула мимо стоянки самолетов на Манежной, мимо двугорбого фасада новой гостиницы «Москва», над полукругом гравийной отсыпки, и, как шайба в пустые ворота, влетела на Малый Центральный, коснувшись передними колесами бетона точно на белой линии, будто садилась на авианосец.

— Вау, три точки!

— Три точки, мисс…

Серебров поджал тормоз — пискнули колодки, самолет слегка завилял. Слева выскочил желто-черный полосатый АМЗ с мигающим транспарантом «Suivez-moi!». Газ на треть, убрать закрылки, отжать тормоза и самолет покатился за парковщиком на площадку, налево, по большой дуге. Едва они въехали на стоянку возле Манежа, над ними с рокотом пошел на посадку транспортный АНТ, на мгновение закрывший солнце. Заняв положенное место на парковке рядом с Манежем, Серебров заглушил оба двигателя и, отжав предохранители, сложил крылья.

— Готово, мы на Малом Центральном.

Его спутница повесила наушники на штурвал, подтянулась на локтях и махом перебросила ноги через борт, миг — и она уже на земле, приглаживая руками юбку.

— Ну, вон тот ангар и есть Bolshoi?

— Нет, это Manezh. Театр находится в той стороне, за вот этим большим зданием с двумя башнями, это Moscow Hotel.

Не сильно торопясь, подошел водитель парковщика. Серебров вылез из кабины и протянул членский билет Профсоюза:

— Машина временно под моим командованием… Внесите пошлину в счет Профсоюза

— Когда рассчитываете улететь?

Серебров хмыкнул. Интересный вопрос…

— Вам хватит пяти часов?

— Наверное. Пошатаюсь по городу, если будет время, а вы покажете, где Bolshoi. Минуту…

Она полезла в грузовой отсек и вытащила оттуда сумочку, белые летние перчатки и AutoMAG — мечту любого журналиста, германский фотоаппарат с быстросменными катушками и полууниверсальной просветленной оптикой.

— Вот теперь хватит. Идем

Они пошли по огороженной полосатыми вешками дорожке по направлению к «Москве». Серебров прищурился на солнце, вынул из-под хлястика пилотку и надел «рэйбан» — жарит вовсю, хорошо хоть китель не надел.

На выходе со стоянки, возле будки со скучающим под вентилятором охранником, он остановился.

— Вот отель «Москва». Если вы обойдете его с этого бока, вы увидите слева от вас классическое здание с колоннами, на крыше — бронзовая повозка с лошадьми. Это и есть Bolshoi. Я думаю, что с вашим удостоверением прессы вас пропустят куда угодно, хотя могут попросить сдать «вальтер».

— А вы?

— Я вот туда, по другую сторону, — справа от гостиницы через площадь стояло четырехэтажное с большим остекленным куполом здание Биржи, — никаких комментариев, это силовой коммерческий вопрос.

— Хорошо. Через пять часов встретимся здесь в ресторане… У редс есть рестораны в гостиницах?

— Разумеется. Через пять часов

Прощальное рукопожатие и они разошлись, огибая огромное бежевое здание, понизу облицованное пестрым гранитом.

1938 М-10

Биржа встретила летчика привычным деловым гулом и прохладным, пахнущим озоном воздухом — работала централизованная система кондиционирования. Прошел в охраняемую «контрактную» секцию. Сунул жетон в прорезь, загорелась зеленая лампочка, сверху розово высветились накаленными проволочками цифры кабинета — «102».

Коридор, окрашенный серой краской, череда одинаковых дверей с номерами. Кому не нужно, тот не найдет. За дверью 102 внутри окрашенного такой же серой краской «кубика» уже сидел Алехин. Серебров поздоровался, сел в кресло напротив.

— Как оцениваете контракт?

— Нормально, — кивнул Серебров, — нормальный контракт, с не самым сильным риском. Я почти уверен, что англичане попробую руками кого-то из своих корсаров сбить «Вагнера», но я точно так же уверен, что вряд ли у них хватит класса выставить против нас что-то серьезнее обычной пиратской четверки с усилением с легкого авианосца.

Алехин медленно кивнул, чуть щуря льдисто-голубые глаза. Потом он пощелкал ногтем по своей неизменной бабочке — думает.

— Будем делать общий или индивидуальный зачет на двигатели?

Фраза означала — деньги за сбитые самолеты противника делятся на всех поровну или каждый получает свои заработки по показаниям кинопулемета. Вопрос тонкий — в групповом бою можно нарубить сколько угодно хвостов, если твой собственный прикрывают, вот и думай, что дороже стоит. Серебров дипломатично ответил:

— Зависит…Лично я за общий, одно дело делаем. Еще сколько собьем, а то, может, они, увидев такую груду «костей», просто не примут боя.

Наемники в качестве общей эмблемы использовали череп и кости — символ презрения к смерти и верности своим обязательствам до гроба, а «джентльмены удачи» — символы той самой удачи: те же кости, только игральные, веера карт или карточные масти. И если госпожа удача поворачивалась к ним спиной, славные продолжатели дела Моргана и Тича не считали зазорным показать спины и уйти на форсаже к базе.

Алехин улыбнулся — ему понравилась такая позиция.

Через несколько минут в «кубик» ввалился Бойингтон. От гавайского аса исходил едва заметный запах перегара, а слегка опухшие веки подтверждали догадку — экс-лейтенант первого класса, ныне капитан Бойингтон по обыкновению в предыдущую ночь по собственному определению «жил на всю катушку».

— Алоха, ребята! Кто-нибудь поможет двадцаткой до послезавтра? А что, Голуа не пришел еще? Ага, отлично. А эти? Нету? Ну окей, можно пока и посидеть, — он плюхнулся в визгнувшее ножками по полу кресло. Потом покосился вниз на свой неровно завязанный галстук и, бурча, начал его перевязывать.

Голуа явился минут за семь до срока. На молчаливый вопрос Сереброва, изобразил лицом «о-ля-ля!», сел в кресло, с довольным видом вытянув ноги. Судя по тому, как поблескивали глаза луизианца и победительно торчали подкрученные усы в форме W, давешний совет с розами оказался полезным.

При всей коммерческой стороне дела и возможной алчности сторон, в небе действовало только одно правило: «Один за всех и все за одного». Серебров был совершенно уверен и в потирающем висок Бойингтоне, и в медленно, с улыбкой сфинкса обводящем их глазами Алехине, и уж тем более в своем бывшем однокашнике по «леопардам» Голуа. Значит все-таки общий зачет. 5000 червонцев железно и остальное — как налетают.

Ровно в полдень вошел представитель Профсоюза, юрист и два представителя от миссий Германии и Швейцарии.

Возражений по составу группы не было. Квалификация сторон не вызывала сомнений и требования наемников по протоколам оплаты согласовали без звука. Дальше было подписание контрактов и обязательный дипломатический инструктаж, скорее для проформы, чтобы потом иметь возможность сказать, что всем сказали, куда стрелять можно, а куда нельзя. Все стороны быстро подписали бумаги, коммерсанты и дипломаты удалились. Летчики раскрыли блокноты, начиналась нормальная работа.

— Итак, условия вылета. Завтра вы поднимаетесь со своих аэродромов так, чтобы в 5.20 встретиться в районе Можайского аэроузла с авианосцем К-7, номер 82. Высота — 2500. Его позывные — «Волга», для него вы — «Волга» с первой по четвертую. Связь с авианосцем на частоте 37,5 на сверхкоротких, ваша основная база — Москва-Ходынка, связь на коротких, частота 12,3, позывные «Десна», используйте кодирование в канале 1. Мы рассчитываем, что к 5.35 вы состыкуетесь с авианосцем и дальше он поведет вас через Смоленск и Оршу в «литовский коридор».

Откройте карту номер 2, пожалуйста…

Мы договорились с Вильнюсом о пролете. Дальше, через Гумбинен и Кенигсберг вы выходите в море, в немецкое воздушное пространство и, минуя польскую зону через нейтральную территорию, делаете небольшой крюк в сторону Кристиансё. Поляки не посмеют нападать на советский авианосец в нейтральном пространстве, но мы не исключаем, что они будут следить и передавать информацию. Затем вы ложитесь на курс напрямую на Рюген, за 50 километров от воздушного пространства Германии отстыковываетесь от авианосца и где-то в 10.20–10.30 встречаете «Винкельрид» и «Вагнер». Частоты связи с дирижаблями — 89,2 и 74,6 соответственно, канал кодирования 2. Для них вы группа 4, соответственно «Альфа-4», «Браво-4», «Чарли-4» и «Дог-4». Группа 4 из ниоткуда.

«Калинин» будет следить за вами, двигаясь параллельным курсом и подавая указания со своей радарной станции. Если что, все вы можете рассчитывать на одну полную заправку из баков «Калинина» и спасательный самолет. И-165 «Калинина» — это И-165 «Калинина», они не окажут вам никакой действительной поддержки, если не будет угрозы авианосцу.

Ваша непосредственная задача — провести дирижабли через проекцию Данцигской зоны и через нейтральные воды. К юго-западу от Моонзунда, в виду берега вас встретит патрульный «Восток» номер 775 и его авиагруппа. Позывные — «Чайка», связь на сверхкоротких, частота 108,9. В этот момент ваша миссия закончена, вы можете снова пристыковаться к К-7 и уйти снова через Кенигсберг. Там бульон, кофе и галеты, пополнение баков, он отвезет вас на Можайский аэроузел, откуда вы сможете вернуться на аэродромы базирования и получить все причитающееся вам…

Серебров прикинул — если все будет гладко, то получится вполне обычный рейс. В способности пиратов (пусть защищенных королевским патентом и оттого именуемых «корсарами») он не верил. Однако у каждого брифинга есть и вторая часть…

— Теперь о неприятном. По сведениям Профсоюза в настоящее время вот здесь и здесь — указка отметила две точки на карте, одну ближе к побережью Эланда, одну южнее, ближе к Гдыне, — могут крейсировать два пиратских дирижабля. К северу — «Фьюриес-3» одноименной команды, к югу — «Трайдент», принадлежащий картелю North Seas Privateers. Их остальные силы — «Симитар» в настоящее время находится в порту Амстердама и выполняет транспортные рейсы между Амстердамом и Осло, «Гарпун» ремонтируется в Мальмё, его в мае помяло штормом. Даже при самых благоприятных условиях они не смогут перебросить их в район вашей ответственности. Таким образом, можно предположить, что вам будут противостоять до 12 самолетов противника. Мы не считаем, что «Фьюриес» представляет угрозу — у них маловато опыта и наглости, поэтому их шестерку можно сбросить со счетов. А вот «Трайдент» будет активно охотиться, поскольку картелю нужны «быстрые деньги», их агенты активно собирают информацию в портах и было несколько касаний именно по этому рейсу. Мы считаем, что они могут стать основной угрозой при выполнении этой миссии.

Алехин растянул губы в «покерной» улыбке.

— Есть ли какие-либо расширенные сведения об уровне подготовки и оснащения потенциального противника?

Представитель Профсоюза снял с рукава, украшенного лазоревой лентой, несуществующую соринку и потянулся за пультом проектора.

На стене загорелся прямоугольник слайда.

— По имеющимся данным авиагруппа «Трайдента» укомплектована восемью истребителями Хокер 18/37 R-type «Торнадо» и четырьмя Уэстленд F 35/35 «Уиндспаут». Отметьте характерные детали — двойные волнистые полосы на хвосте и левом крыле, это опознавательные знаки.

Проектор щелкнул и переставил слайд.

Групповой снимок — мужчины в английской летной форме и спасательных жилетах, у стоящего в центре на плече сидит попугай. Некоторые лица обведены, два — вымараны чернилами.

— К сожалению, фото не самое свежее… Здесь почти в полном составе авиагруппа «Трайдента»…. Уровень подготовки пилотов мы оцениваем как средний, В, однако у картеля есть два классных летчика категории А или А-.

Проектор еще раз щелкнул.

— Коммандер Арчибальд Эммет Митчелл, баронет Спроу, — обладатель дворянского титула имел вытянутый подбородок и носил усы щеточкой

— Флайт-лейтенант Дуглас Эдвард Этертон, — молодое гладкое выбритое лицо, через лоб до виска — извилистый шрам, не иначе отметина от какой-то неудачной авиационной заварушки

— Оба выпускники Авиационной школы Кранвелла и ветераны Малайской и Тихоокеанской кампаний, в настоящее время соучредители картеля. Этертон успел полетать в составе «Ред Лайонз» над Малайей, а сейчас оба пиратствуют по королевскому патенту…

Алехин, все так же улыбаясь, прикрыл глаза и кивнул.

«Этертон, Этертон… По-моему где-то я слышал эту фамилию, кажется в Шанхае…» — Серебров побарабанил пальцами по подлокотнику, подумал, записал сведения на поле листа с картой южной Балтики и решил все же уточнить

— Будут ли какие-либо особые (он выделил голосом это «особые») пожелания по этим двум личностям? Этертон наследил, насколько я помню, в Азии…

— Пожелание, как всегда, одно — a bas les pirates, — профсоюзный деятель улыбнулся этому mot, — поскольку пиратство общемировая проблема, независимо от каких-то бумажек за подписью короля Георга. Хотя, есть вероятность, что за голову Этертона может назначить цену правительство Японии. Минуту…

Представитель Профсоюза протянул руку к телефону, набрал номер японского подразделения и осведомился о цене за голову английского пирата.

— Увы, нет. Правительство тэнно Сёва не изъявляло желания оплатить контракт по Этертону.

Серебров меж тем вспомнил, где мог слышать фамилию пирата: зимой 1936–1937 года «Ред Лайонз» захватили и выпотрошили невооруженный немецкий почтовый дирижабль «Амазонка» буквально в ста километрах от Шанхая, почти на границе Шанхайской международной зоны безопасности. Защищая «Амазонку» погибли два летчика из голландской наемной эскадрильи, а на самом дирижабле, после того как англичане в порыве человеколюбия прошлись из пулеметов по гондоле, погибло почти три десятка человек.

— Я полагаю, ребята с «Трайдента» будут играть «2 в 2» как это обычно делают на Пацифике, или пользуются британской тактикой «три двойки»? — подал голос Бойингтон

— К сожалению, никакой определенной информацией не владеем.

— Принято. Значит, будем сбивать как есть.

Проработали карты, договорились о порядке стыковки-съема с авианосца и тактике предстоящего боя. Разделились на пары — впрочем, чисто автоматически, поскольку всем было ясно, что знакомые с Китая и постигавшие азы летного дела у одного учителя Серебров и Голуа предпочтут лететь вместе, а сколотивший состояние над Пацификой Алехин и неоднократно воевавший крылом к крылу с ним Бойингтон вряд ли согласятся на другой вариант.

В общем получилось ровно: в каждой паре был любитель ближнего боя со взрывным темпераментом и «технарь» с манерами снайпера, разве что в паре Серебров-Голуа разница стилей была значительно меньше, чем в союзе «мастера клинча» Алехина и «соколиного глаза» Бойингтона.

Серебров давно заметил — чем ярче личность аса, тем более резкую противоположность его поведению на земле представляет его манера летать и вести бой. Будь он чуть романтичнее, то это могло бы прозвучать «по-настоящему быть собой можно только в небе».

Работать над своим образом он считал ненужной блажью. Он не снимался для открыток и не давал пространных интервью газетам, как Ллойд «Шоустоппер» Кроуфорд из «Бродвейских бомберов». И уж тем более не занимался воздушными боями в свободное от съемок время, как «Голливудская блонд-бомба» мисс Чарли (Шарлотта) Стил или в перерывах между оперными сезонами, как Алессандро «Черный князь» Фарнезе.

По давно устоявшемуся мнению Сереброва, самая лучшая статья — это заметка размером с папиросную пачку. Но зато в этой самой «пачке» обязательно должны быть 2–3 сбитых самолета и его имя. А сама «пачка» — на третьей, лучше — на первой странице «Асахи симбун», «Аласкан Трибьюн», «Вестей Совета Красных Инженеров», «Фигаро» или «Пражского слова». Впрочем, полминуты в радионовостях — это тоже достижение, как и пара-тройка свежих некрологов в лондонской «Таймс». Это увеличивает твою стоимость.

Настал черед «сладкого» — на свет божий были извлечены пухлые желтые конверты с радужными веерам кредитных чеков Профсоюза. В соответствии с заявленными накануне условиями, каждый из летчиков получил в исчислении полный боекомплект, полные баки, зарядку аккумуляторов, техническое обслуживание, необходимый ремонт и все остальное, что нужно, чтобы превратить человека с боевым самолетом в летчика в готовой к бою машине.

— Вот она, моя радость! — воскликнул Бойингтон, коротким движением с пулеметным звуком вырывая из конверта с наличностью перфорированную полосу.

— Сверим отчетность, товарищи… — представитель Профсоюза раздал всем четверым листы с рядами цифр и достал самопишущее перо.

— Согласен, — Алехин как бывалый картежник одной рукой мгновенно переворошил пачку чеков на бензин, патроны и обслуживание, пересчитал деньги и каллиграфически написал свою фамилию.

Бойингтон, сопя — сказывались традиции настоящего «рэднека» — не торопясь, перебирал кредитки, потом взял ручку, замер на секунду в торжественном молчании и украсил бумагу старомодной с завитушками подписью.

Серебров быстро перелистал пачку и расписался, передав перо луизианцу, оставившему летящий росчерк — MG.

— С этого момента вы, товарищи, считаетесь официально законтрактованными. Прошу соблюдать осторожность, блюсти здоровье и за 6 часов до боевого вылета находиться в непосредственно близости от своих машин и на связи. Ни пуха…

— К черту!

Серебров рассовал чеки и кредитки по карманам штанов, листок с кодами радиопозывных и частотами аккуратно сложил и спрятал в нагрудный карман рубашки.

— Джентльмены, мой запрос на двадцатку отменяется… Кто обедать в Bazaar?

Алехин покачал головой — насколько знал Серебров, он сейчас поедет на Павелецкий аэроузел (как полный гражданин Советской России он имел право базироваться на советском военном аэродроме, а не на специальном международном летном поле) и будет скрупулезно готовиться к вылету, проверяя каждый винт и патрон в пулеметной ленте. Голуа отправится на Ходынку — надо бы заглянуть, в каком бишь ангаре он остановился… А Бойингтон, скорее всего, воздержится от обычных полутора литров крепкого пива и после обеда тоже поедет готовиться к вылету.

1938 М-11

В холле «Москвы» Сереброва ждали едва слышный свинг из ресторана, прохлада и аромат сосны, смешанный с запахом ирисов. Июль, в отеле подчеркивают прохладу, которую обеспечивают гигантские кондиционеры, ароматами.

Мосс была уже внутри — с высоким бокалом «техасского чая» (много превращенного в крупу льда, холодный чай, лимонный сок, аккуратный кружок лайма, немного бренди). На соломинке вампирски-алый след губной помады.

— С удачей?

— Вроде того, — проворчала она, отставляя бокал, — Меня сочли за экзотику и потому допустили дикую техаску к звезде на 15 минут. Чертовы европейские снобы… Но я договорилась на эксклюзивное интервью в Хьюстоне — Истомина и Мосс, десять тысяч знаков в «искусстве» и «голова» на первой странице!

— Прекрасно, мисс

— А вы, мистер Сильвер, готовы дать мне интервью? Пусть это не совсем искусство, но за голову одного из асов с мировым именем мне простят небольшое отклонение от моей обычной темы

Серебров внутри себя ощутил нечто среднее между опечаленным вздохом (не забыла и не отвязалась) и уверенным международным жестом (а вот тебе, вместо интервью!).

— Если вы позволите, я предложил бы перенести его на более поздний срок

Она наклонила голову и чуть прищурилась.

— Так. Ну а если я предложу вам провести сегодняшний вечер каким-нибудь интересно?

Новомодное увлечение свободных женщин: половая агрессия. Серебров едва удержался от того, чтобы фыркнуть в голос.

Великая война, Великая депрессия и Великая Испанка укоротили не только юбки. Женщины стали хищницами, а пистолет в подмышечной кобуре стал лишь видимым аксессуаром большой перемены случившейся в прелестных головках по всему земному шару.

Куда пропал принцип мягкой женственности «суй», воплощением которого были тайю из Киото? Впрочем, настоящих тайю совсем почти не осталось. Нынче даже миром правит безудержное взбалмошное токийское «цу», вечно гонящееся за модой, экстравагантное и шокирующее — с парижскими и московскими (и даже более экстравагантными) туалетами, запредельной электрической музыкой и дикими «романтическими» историями.

Копируя ее движение, он тоже наклонил голову и сформулировал самый дипломатичный и провокационный отказ, какой мог в данный момент придумать, просто чтобы позлить хищницу:

— Вы дразните меня невозможным, мисс, ведь знаете, что именно сегодня весь мой вечер будет разделен между настройкой триммеров, пулеметными лентами и подбором оптимальных режимов впрыска. Затемно лечу вписывать новую главу в мое собственное интервью Господу. Силовой коммерческий вопрос.

— Ага. Ну что же, значит, вам не повезло на этот вечер, мистер Сильвер

— Согласен

Она со смешком откинулась на спинку кресла.

— Вы, черт побери, ни капли не романтик! — не то раздраженно, не то обиженно бросила Мосс и снова поймала губами соломинку с «техасским чаем».

Серебров неопределенно пожал плечами. Лишнюю любовь к романтике раньше лечили препаратами ртути, а теперь, по специальной схеме — инъекциями, убивающими микробов.

Серебров попросил телефон и стакан томатного сока.

Принесли аппарат на длинном проводе с катушкой. Набрав номер Ходынки, он распорядился начать подготовку А.300 к дальнему вылету, положил трубку и в задумчивости отпил глоток подсоленного сока. Что-то такое болтается в голове, трепещущий хвостик какой-то идеи, и ее надо не только обдумать, но и как можно скорее реализовать, только делать это надо как можно глаже. Осталось понять, что это за идея.

Из задумчивости его вывел металлический щелчок.

Мосс со смехом опустила «Авто-маг» и закрыла объектив.

— Свирепый большевистский ас пьет перед боевым вылетом кровь христианских младенцев! У вас было ну очень сосредоточенное лицо

«Надеюсь, что снимок вышел предельно неудачным, мисс, и у вас черно-белая пленка».

— Ладно, мисс, поскольку я не могу вас оставить без самолета, я предложил бы вам вернуться к «стрекозе» и полететь обратно на Ходынку.

— Принято. Идемте, — она покопалась в кармашке и вытянула монету в мексиканский доллар. В центре техасская надчеканка — одинокая пятиконечная звезда в квадрате.

— Э, нет. Это не деньги, тут это не примут…

Серебров положил два толстых серебряных кружка — два раза по пять десятых.

— Это забавно. Представляете заголовок? «Страна, где деньги — мусор». Техасский доллар, между прочим, берут даже в Лондоне.

— Ну, а курс вы себе представляете?

— Один к двадцати двум, что-то такое

— Именно. А сколько здесь чистого серебра? Уверяю, не меньше чем в британском шиллинге, а в общем-то и гораздо больше. Но в фунте двадцать шиллингов.

Она прищурилась.

— И вы хотите сказать, что торговый обмен с Британией — накачивание британской казны мексиканским серебром?

— Поэтому ваша валюта, привязанная к фунту-франку всегда будет проигрывать, а Британия откормится на Техасе и вскорости сгрызем вашу экономику

Мосс пожала плечами.

— Я думаю, это будет еще нескоро. Уж с Техасом-то точно…

Они прошли через вращающиеся двери (зеркальное стекло, латунные ручки, красное дерево) и, пропустив отъезжающий от Биржи лимузин АМЗ, направились к стоянке.

— Может быть страшновато, мисс… Взлетали когда-нибудь в «Гнилом яблоке» между Крайслер-тауэр и Эмпайр-Стейт? Вот тут будет поуже.

— Я не из пугливых, мистер Сильвер — она захлопнула крышку грузового отсека, — летим. Надеюсь, вечером будет дождь. Эта жара меня добивает

Серебров уперся в хвост и выкатил «стрекозу» на дорожку. В кабину журналистка забралась ничуть не медленнее, чем в прошлый раз, только в этот — продемонстрировав умение легко подтягиваться на руках, ухватившись за торчащий как кость из котлеты замок сложенного крыла.

Сиденья почти обжигали — сказывались несколько часов на солнце. Да, а вот дождя бы как раз не хотелось, взлетать утром после дождя не самое приятное дело.

Так, общий тумблер. Двадцать ампер, заряд… Электропитание в норме. Он прокрутил ручку, разложив крылья, и убедился в том, что вышли оба «солдатика». Радио на 178 — большой плакат посреди стоянки показывал местную частоту аэродрома.

— Малый центральный, я Ходынка А-18-5, прошу взлет

— Принято, ждите, ваш номер два-два-семь.

— Два-два-семь, понял вас, жду команды.

Самолет слегка качнуло, когда после рывка стартера запустился сперва один, потом другой дизели.

— Два-два-семь, это Малый центральный, ваша очередь через три минуты, выходите на полосу старта.

Подрабатывая педалями, Серебров осторожно — стоянка была довольно плотно заставлена — выехал мимо гравийной ловушки на уровень Угловой Арсенальной башни. Сверху Малый Центральный напоминал букву Y, в «развилке» которой стоял собор Покрова на Рву, левый «рог» — основная ВПП, уходящая поверх наполовину снесенных Средних торговых рядов в Зарядье, а правый, включающий бывший Васильевский спуск — узкая второстепенная ВПП с трамплином и спуском к Москва-реке для амфибий. В основании Y сейчас находилась «стрекоза». Впереди готовился ко взлету двухмоторный транспортник АНТ. Потоки воздуха от его двигателей заставляли «стрекозу» нетерпеливо вздрагивать.

— Малый центральный, я два-два-семь, стою в очереди на взлет

— Ждите, вы следующие…

Транспортник опустил закрылки, заревел моторами, гоня назад пахнущий бензином ветер и пыль, и медленно тронулся вперед, мимо Главного универмага. Набирая скорость, он задрал хвост, проскочил самое неприятное место — между стальными башнями, огораживающими храм и половиной бывших Средних рядов (теперь — Московская товарно-сырьевая биржа) и тяжело оторвался от взлетной полосы уже в Зарядье, где она была поставлена на пилоны. С правым креном, обходя ГЭС-1, АНТ ушел на юг.

Получив разрешение, Серебров двинул вперед рукоять газа. «Стрекоза» пошла по полосе, постепенно набирая скорость.

— Оу, какой интересный храм. Прямо как торт со сливками и кучей цукатов — смотрите! Я знаю что там за ним, это Narkomtyazhprom, но что это за церковь?

— Он называется Vassily Blazheny, это в честь местного святого.

Он хотел побыстрее набрать скорость и подняться как можно выше: попасть на легком самолете в поток, взбаламученный мощными двигателями тяжелых транспортных гидропланов, садящихся на Устьинскую прямую или выскочить перед носом какого-нибудь тяжелого «дорнье» или «хьюза» означало пережить несколько очень неприятных секунд.

— Вот черт, жаль, что я спрятала камеру…

— Малый центральный, два-два-семь в воздухе, все в норме, следую на Ходынку

— Принято, два-два-семь, вы снова Ходынка А-18-5, удачи

— Удачи

Серебров развернулся над Замоскворечьем и, вызвав восхищенный хлопок по плечу с криком «вау!», проскочил под Новым Устьинским мостом и левым виражом «обкрутил» Котельнический волькенратцер. Справа-спереди виднелось зеленым ковром с горой измайловского волькенратцера парковое Лефортово, а ближе — Таганский волькенратцер.

— Я уже говорила «жаль, что я спрятала камеру»?

— Кажется да, мисс

— Здесь у вас летать интереснее, чем в Гран-Каньоне! Дома торчат как утесы

Серебров неопределенно пожал плечами.

Он держал курс на Красноселький волькенратцер, ориентируясь по передаточной ветке Павелецкий-Красносельский аэроузел. Справа прошел «Басманный», затем «Красные ворота» — здание было построено в виде огромного куба, в котором был крестом на все четыре стороны света проделан квадратный проход.

— А мы уже летали тут

— Точно так. Это Suschevsky

— Тогда наш баллон для разворота висит вот там?

— Да, это он

Серебров перешел на частоту Ходынки.

— Ходынка, я А-18-5, нахожусь на Бутырском вираже, прошу посадку

— Принято, А-18-5, ваша скорость?

Серебров глянул на спидометр:

— Сто восемьдесят

— Хорошо… Следуйте до Тимирязевского парка, там разворачивайтесь и заходите на посадку на полосу 3.

В ангаре 18 уже шла работа.

Вокруг А.300 суетились техники. На брезентовых полосах, разложенных на полу перед самолетом, были растянуты пулеметные ленты — 300 патронов для каждого «Тула-Шпандау» и по 180 для крупнокалиберных «Березин-Комарицкий». Младший механик, парнишка лет семнадцати, перетирал патроны тряпочкой и периодически проверял посадку в ленте. Оружейник откатывал в сторону свою тележку с зарядными машинками и жестяными патронными коробками. В кабине сидел, сдвинув кепку на затылок, шеф-механик ангара.

«Как его фамилия? Котов. Да, Котов»

Котов периодически щелкал тумблерами, потом высовывался и вопросительно глядел на электронщика в белом халате. Перед тем на стойке стояли вроде органа несколько пультов с перемигивающимися лампочками и загадочно мерцающими экранами осциллоскопов. Судя по молчаливым кивкам с электрикой все было в порядке.

Капоты на носу были сняты, вокруг двигателя ходили двое с табелью и проставляли галочки.

Серебров молча козырнул всем присутствующим.

— А, хорошо что вы пришли. Мы как раз хотим двигатель немножечко погонять, так сказать, своею собственной рукой…

— Минуту…

Серебров подошел к оружейнику.

— Добрый вечер

— Здравствуйте, товарищ летчик

— У меня к вам не вполне стандартная просьба… У вас же есть 7,92х57?

— Есть, но у вас нет оружия под этот патрон

— Есть. Сможете быстро набить ленту, 200 штук? Набивка — только ЕХ

Техник почесал в затылке…

— Ну, можно. Пять червонцев, но это уже по ордеру, из ваших средств

— Нет проблем. Получите еще сверху

— Куда принесть?

— Сюда, сюда

Оружейник высунулся из-за Сереброва:

— Сёмка! Семка! Малой! Иди сюда…

Паренек оторвался от протирки лент и подбежал. Тощий, русый, под носом — пушок, на носу и на лбу — серые пятна от масла.

— Так, сейчас мухой на яму и возьми там у Афанасьича две коробки немецких разрывных, с серебряным носиком, и звеньев по количеству

Семка шмыгнул носом, зыркнул на Сереброва и выбежал из ангара. Затрещал двухтактный движок, младший механик унесся на мопеде выполнять поручение.

— Вычистили пулеметы?

— А как же. Вот он, малой, и чистит. Как в Общепите тарелки, в зеркало

— Идемте…

Механик оттолкал тележку в угол, закрыл все ящики на ключи и накрыл брезентом.

Серебров подвел его к носу своей машины, вытащил из кармана ключи, нашел нужный и открыл потайной отсек. Эта модификация была выполнена по его личному заказу в мастерских на Оаху. В полости под картером двигателя, между тоннелями первого маслорадиатора и нагнетателя стоял легкий чешский vz.23 «Зефир» с синхронизированным электроспуском. Его ствол был прикрыт подпружиненным щитком, заподлицо с обшивкой. Серебров называл его «последний шанс» и он был чем-то вроде однозарядного пистолетика-дерринджера за резинкой носка у бывалого шулера. Открыв замок он вытянул вниз на штангах подковообразный патронный ящик, в который укладывалась 200-зарядная лента. Теоретически ее хватало на то, чтобы отпугнуть или сбить один самолет, если отказывало основное вооружение или в нем кончались патроны.

— Собственно все. Вычистить, проверить, зарядить

— Сделаем…

К воротам подъехал мопед. Парень тащил две зеленых коробки.

— Во, Михал Михалыч, привез

— Давай сюда. Пока патроны протирай…

В Великую войну, когда патроны клепали (и жгли) миллиардами, на такие мелочи как криво или неглубоко посаженная пуля не обращали внимания. Дальнейшее можно представить — клин, отказ пулемета и — похоронка. Пусть с той поры прошло два десятка лет, а патроны в мире стали жечь лишь десятками миллионов, эти уроки не забываются. Старый Шайо сделал осмотр патронов железным правилом для техников у «Летающих леопардов», ему же всегда следовали техники Профсоюза. Но ленту к «последнему шансу» Серебров всегда осматривал и набивал сам. Если шанс последний, то его отказ — это уж совсем глумливая усмешка судьбы.

Достали ведро с песком — бросать негодные патроны, присели на тележку. Техник зарядил в машинку пустую ленту, а Серебров, засучил рукава, захватил горсть прохладных патронов из коробки. Норма, норма, норма, норма. Машинка побрякивала, выдавая уже наполненную ленту. Так, у этого капсюль нехорошо осажен. В ведро. Норма, норма, норма…

Подошел радист.

— Можно получить таблицу частот?

— Да, разумеется, — Серебров аккуратно ссыпал патроны обратно в ящик, немного покопался в конверте, полученном на Бирже, и выдал радисту стандартную пробитую оранжевую карточку с радиочастотами, вместе с листом бумаги из нагрудного кармана. Теперь его рация будет настроена на рабочие частоты по принятой схеме — «А» — переговоры внутри звена, «В» — второе звено, «С» — навигация и пеленгаторы, «D» — база или авианосец и так далее, до самой международной «H». Все остальное — крутить верньеры и щелкать кнопками выбора диапазона.

Снова норма, еще раз норма, норма, норма, норма…

Посмотрел вправо — японцы, отгородившись брезентовой ширмой, ковыряются в двигателе «Райдэна». Курода, вон — только быстро поклонился, когда въехали в ангар, и снова за ширму, ругаться.

«Хе, погорели, погорели прокладочки-то…» — эта мысль вызвала другую. Да, действительно надо написать. Только ленту добить сперва. Норма, норма, норма…

Посмотрел налево. Мосс сменила официальный наряд на бриджи, клетчатую рубашку с коротким рукавом и босоножки на пробковой платформе. Сидит, полулежа, привалившись к пилону «стрекозы» и что-то рисует в блокноте. Нашла время для эскизов… Норма, норма, норма…

— Двести штук, — оружейник постучал пальцем по счетчику

Серебров взял ленту, поднял и пропустил сквозь пальцы тяжесть ее ребристого холодного тела, пошатал несколько патронов. Порядок.

— Заряжайте

— Семка! На, ленту закладывай, только оботри еще разок…

Обтерев рук тряпкой и вымыв их от масла, Серебров пошел к своему «царскому ложу». Подумал немного, достал блокнот и начал писать письмо, стараясь в наиболее четкой и сухой форме передать свои ощущения и соображения по той мозаике фактов и ощущений, которая у него сложилась из трех больших частей.

Во-первых, японцы и их новый истребитель, который они так хотели опробовать против аналога «супермарина».

Во-вторых, сведения, которые ему сообщил старина Мо.

В-третьих, собственные ощущения Сереброва. С Востока определенно задул горячий ветер.

Он в задумчивости постучал карандашом по краю блокнота. Восток, восток… может черт с ним со всем, полететь на Гавайи длинной дорогой через Португалию, Панаму и Калифорнию? А то прилетишь вот так, допустим, в Нагасаки, а там здрасте-пожалуйста, тэнно Сёва объявил войну угнетающим южно-азиатских собратьев по расе проклятым британцам…

Стоп. Почему именно британцам?

А вот почему: с французами японцы воевать не будут. В Индокитае они свяжутся с Францией, а потом в конфликт втянется и Британия (ради одного престижа белой расы постараются «желтопузых макак» отделать так, чтоб неповадно было) что сделает войну слишком большой и слишком невыгодной. Да еще Голландия пожелает немного разрядить обстановку вокруг своей Ост-Индии. Атаковать Голландскую Ост-Индию тоже нет смысла: в конфликт ввяжутся, опять же Британия и Франция, да и сама Ост-Индия — не диетическое блюдо.

Батавия на ост-индской нефти уже давно переросла Амстердам с точки зрения экономики и влияния на политику, (правда, никто не отменял технологического первенства Эйндховена). Солидный воздушный флот и свора эсминцев и легких крейсеров (в ост-индских водах с множеством мелких островов и проливов линкоры были практически бесполезны) делали ее крайне неудобным противником.

А вот британцев не любит никто и никто не будет им помогать. Более того, тем гордость не позволит принять чью-либо помощь.

Наверняка будет проще.

Япония скорее всего «освободит» бывшие американские Филиппины. Которые «стабильности» ради «согласилась» в 1931 году принять под свою «опеку» Британия. И с тех пор там вялотекущая война, поскольку, в отличие от американцев, заинтересованных только в экономике, британцам надлежит «просвещать» отсталые народы.

«Просвещают» англичане как обычно: коренное население лет за десять сокращается до одной десятой от прежнего числа, а Лига Наций с 1931 года срывает глотку и воздвигает из бумаги второй Монблан. Поэтому будет восстание и «независимое» правительство Филиппин, которое обратится к тэнно Сёва за защитой и покровительством. Все практически законно.

Поскольку Филиппины — проблемный регион, британцы до определенной степени готовы на него плюнуть. Он не стоит бензина и угля, которые придется сжечь ради его обороны. Строить там нефтеперегонные заводы — слишком долго, нефти полно в Британской Малайе. Топливо из Манилы еще когда пойдет, а денег сгорит уйма.

И именно поэтому японцы захотят «освободить» острова, заменив британское «просвещение» на японский порядок — верь, во что хочешь, живи как угодно, пользуйся медициной, почтой и защитой армии, только работай на предприятиях, принадлежащих гражданам священной Нихон, плати налоги и почтительно кланяйся портрету тэнно Сёва. А уж заводы организовать, получив доступ к филиппинской нефти… Японцы за такой кусок вплавь с Хоккайдо на спинах перегонные колонны повезут. Французы с голландцами и пальцем не шевельнут, им в регионе Британия самим как кость в горле.

А уж из этого надо делать выводы (и выгоды) Профсоюзу…

Все это Серебров ужал в один убористо исписанный лист, перечитал, отложил в сторону. Затем на другом листе написал расширенный отчет по проведенному бою с «райдэном» и изложил его приблизительные ТТХ и особенности поведения в воздухе, которые смог заметить. Запечатал все в стандартный желтый конверт. В принципе, все то же он мог сделать и послезавтра — но жизнь наемника полна случайностей и лучше, если эта информация попадет к Профсоюзу независимо от того, жив будет Серебров или нет.

Он снова посмотрел налево. Журналистка отложила свой блокнот и теперь ковырялась в консоли у «шаврушки», разложив на тряпке, постеленной на полу, инструменты и выкрученные свечи — один из моторов раскрыт. Что-то все-таки в ней не так…

Серебров побарабанил пальцами по конверту. Нашел глазами того механика, который вчера предупредил его об особенностях самолета поручика Куроды, подозвал его и, повернувшись так, чтобы не светиться, отдал ему конверт. Механик кивнул и спрятал письмо в глубокий как каньон карман.

Стоп. Еще раз стоп.

Гран-Каньон. Летать как в Гран-Каньоне. Она сказала, что в Москве летать интереснее, чем в Гран-Каньоне.

Минуточку…

1938 М-12

Гран-Каньон — это же север Ариксо, юг Юты и Вольный Колорадо. Скай-Хейвен и Денвер. Пират на пирате и пиратом погоняет, черная дыра на трансамериканском маршруте, пристанище таких колоритных личностей как Джонатан «Чингис» Хан, Улисс Бут, Павел «Князь» Лобанов и приземленная лично Серебровым банда младшего Рикенбакера… И эта рыжая пигалица говорит, что летала в Гран-Каньоне? С экскурсией, что ли?

Жаль, в Америке нет знакомых журналистов, чтобы проверить, кто она такая. Точнее — журналисты есть, но веры им нет совершенно никакой, издержки окончательно распоясавшейся «свободной» прессы, не знающей ничего, что творится дальше своего курятника и, при этом, умудряющейся даже это переврать.

Уж не по его ли душу приехала так активно втирающаяся в доверие мадемуазель из Вольного Колорадо? «Вальтер» это такая интересная машинка, просто созданная для применения с глушителем. Странно, странно, вроде в бывших САСШ никаких настолько существенных долгов, чтобы посылать за ним человека, ни денежных, ни чести, за ним не осталось. Да и никого из тех, кого он в честном бою отправил в ад без пересадки, никто не любил настолько, чтобы тратить деньги на его, Сереброва, смерть.

Нельзя исключать и другое.

Почерк Говарда Хьюза.

Прославленный ас, авиаконструктор, промышленник, рекордсмен, режиссер, плейбой и миллиардер жил в Голливуде, нефть качал в Техасе, строил двигатели в Детройте, а интересы его простирались на весь североамериканский континент. Шутка была такая, еще до развала Штатов: «Как зовут президента САСШ? — Вы имеете в виду этого парня из Ди-Си или Говарда Хьюза?».

Хьюз никогда не нарушал никаких законов. Он или поступал параллельно им, или писал их сам. Говарду Хьюзу принадлежала крупнейшая частная шпионская сеть в мире и его личная воздушная армия — «Регуляторы», выросшая из его каскадерской эскадрильи времен съемок эпохального фильма «Ангелы Ада». Навыки воздушного боя эта армия регулярно оттачивала как раз в каньонах, напичканных пиратскими базами — но никогда до конца, всегда «оставляли на развод», чтобы было на ком потренироваться в следующий раз.

Поговаривали, что Хьюз страдает тяжелой формой паранойи и его интересует буквально все и обо всем. Впрочем, способность интересоваться буквально всем и выцеживать информацию из всего, важна и для бизнеса. Колоссальная библиотека сведений и компрометирующих материалов на каждого политика в бывших САСШ и на пару десятков фигур в Антанте — это тоже лишь деловая необходимость.

Проверяет, стало быть, что поделывают люди, заработавшие определенную репутацию в американском небе…

А вот следующий вариант заставил нехорошо шевельнуться волосы на загривке.

Рыжая барышня с чуть ни карикатурным техасским акцентом вполне могла получать жалование в британской разведке. У Техаса серьезные связи с англичанами. И то, что британские агенты есть в Скай-Хейвен — медицинский факт.

Есть у лондонских джентльменов такая милая привычка — рассылать по миру всяких человечков с двойным дном, а то и с тройным. В том числе и таких, которые сводят счеты с теми, кто уж очень активно мешает британской внешней политике. С этой точки зрения персонально к бревет-капитану Сереброву может быть накоплен некоторый счет солидный счет даже просто по деньгам. Если, конечно, догадались.

Он прикинул, что будь у него чуть больше фактов, чем чутья и подозрений, и будь это не Москва, а Шанхай… В этой песочнице нет разницы, мальчик ты или девочка, дерутся все всерьез и, если у кого в процессе найдут без головы, значит карма такая.

Американско-китайская часть Сереброва почти не колебалась — убирать ее со сцены, причем, чем раньше, тем лучше. Хотя, конечно, что-то он развоевался. Представил себе означенный процесс, мысленно сплюнул: «Да ты, братец, совсем с нарезки сошел. Женщину…».

А вот, например, шепнуть пару слов в советский КНБ — очень даже можно.

Весь Китай знал историю Лан Юйлян — красавицы-танцовщицы, киноактрисы, любовницы многих влиятельнейших людей, а по совместительству — агента-убийцы японской разведки, многих из этих влиятельнейших людей отправившего на тот свет настолько причудливыми способами, что заключения следователей читались как готический роман. Не грохнись она в 1936 году с моста на своем автомобиле из-за оборвавшейся рулевой тяги, не обнаружь на обгоревшем теле фэнтянская охранка кое-какие бумажки и разные интересные штучки-дрючки по технической части в машине, возможно, вся китайская история пошла бы по-другому…

С другой стороны, Советская Россия — не бывший Китай. Здесь вот так просто не опорожнишь кому-нибудь в спину «вальтер» и не угостишь ядом. Товарищи из КНБ не зря носят свои шпалы и ромбы. И уж так они не зевнут — правда, если дойдет до этого, Сереброву останется только похлопать в ладоши с того света.

В КНБ вообще не любят ничьих агентов. Дополнительным стимулом к этому было то, что Британская Империя и Советская Россия находились в состоянии, которое один остряк из «Фигаро» метко окрестил Guerre Froide — «холодная война». Пушки вроде как молчат, но дипломатия и разведки друг друга пробуют на прочность на всю катушку.

Серебров еще раз глянул на возможную агентессу. Одну ногу задрала, в прямом смысле с головой в своей амфибии.

Ну-ну…

Он засунул карандаш в нагрудный карман и расслабленным шагом прошел к своему мотоциклу, словно желая размяться.

«КНБ, КНБ… тоже ведь перебор. Доносчику, как известно, первый кнут».

Если он побеспокоит КНБ, то, как источник сигнала, неизбежно тоже попадет под наблюдение Комитета. А под наблюдением ему всегда было на диво неуютно. Но есть, кажется, и промежуточное решение…

Доехал до шестнадцатого ангара, где в пристройке был оборудован переговорный пункт, предъявил членский жетон и прошел в дальнюю кабинку, к столику с телефоном. Набрал номер собственной службы безопасности Профсоюза, произнес в трубку свой личный код и дождался, пока загорится зеленая лампочка.

— Бревет-капитан Серебров

— Бревет-лейтенант Крылов у аппарата. Слушаю вас, товарищ

— Я хотел бы проинформировать об одной персоне, позавчера-вчера влетевшей на собственном вооруженном самолете типа «северски-дрэгонфлай» в Советскую Россию. Ее зовут Мосс, Кэрен Мосс, по ее словам, гражданка Республики Техас.

— Принято. Основания для информации?

— Есть непроверенные сведения, что она может быть связана с разведкой Британии. Хочу проинформировать Профсоюз о своих подозрениях.

— Принято. Благодарю за информацию, товарищ Серебров.

— Всегда рад помочь общему делу, товарищ Крылов.

Вот так… Теперь за «журналистку из Техаса» возьмется собственная СБ Профсоюза. Не такая мощная, как КНБ, но в отношении всех, кто поднимается над поверхностью планеты выше, чем на прыжок, организация более чем компетентная. А если она действительно такой профессионал, каким она может быть, ненавязчивое внимание к своей персоне она ощутит. И, возможно, это подвигнет ее отложить исполнение своего задания. Ну, а если не профессионал, то попадется — туда ей и дорога.

Подождал, выкурил в тени ангара папироску и снова оседлал мотоцикл. Надо бы развеяться, ветром голову продует, авось каких мыслей надует… Прокатился вдоль рулежных дорожек, километра три туда и обратно. Но ничего, кроме прохлады поездка не дала. Остановился в тени «родного» ангара, не слезая с мотоцикла, безучастно смотрел перед собой.

Из пятнадцатого выкатили двухмоторный «Локхид-Вампир», сняли капоты, начали ковыряться в левом двигателе. Солидная машина, на ней только цеппелины потрошить — в носовой гондоле автоматическая пушка танкового калибра, все 20 миллиметров, да два крупнокалиберных пулемета…

Серебров смотрел, как над серым бетоном поднимаются дрожащие струи нагретого воздуха. И тут поймал себя на том, что уже несколько десятков секунд не думает словами — блаженное состояние пустоты, освобождение от мыслей. Ну и, разумеется, как только осознал, ощущение пустоты прошло. Посмотрел на часы: «Ну, ты посиди еще в позе дзадзэн, авось сатори шибанет. Делом надо заниматься…».

Он вернулся в ангар. Там уже начали готовить двигатель к инструментальной диагностике и несколько человек залезли по пояс под раскрытые жучиными надкрыльями капоты.

Гордость советского двигателестроения, в девичестве британский «ролльс-ройс», с кое-какими дополнениями, позаимствованными от голливудского «паккард-белла» и ресурсом, который могли обеспечить только советские сплавы и чехословацкая культура производства.

«Сапсан-16-2КВ», шестнадцатицилиндровый пожиратель стооктанового бензина объемом 36 литров, двумя щелчками тумблеров превращающийся в «восьмицилиндровый» для перегоночных рейсов и патрулирования, опутанный ребристыми змеями воздушных тоннелей, шлангов систем охлаждения и топливных магистралей. Сбоку кругляш под хромированной крышкой с ребристым алюминиевым хоботом — нагнетатель с промежуточным охлаждением воздуха, такой же с другой стороны и растопыренные в стороны сине-черные в разводах цветов побежалости выхлопные патрубки.

За счет некоторой экономии размера, под двигателем размещался уже упомянутый отсек с пулеметом, а сечение тоннелей воздухозаборников и системы охлаждения было немного увеличено против обычного.

Виден и еще один секрет — особой конструкции моторама, изготовленная не из стали, а из упрочненного алюминиевого сплава и передняя стенка первого топливного бака.

В отличие от обычных, паяных или клепаных, бак А.300 был, скорее, топливным отсеком: внешняя обшивка самолета была его стенками, а внутри — «мешок» из сверхпрочного дурона с выстилкой из самозатягивающейся германской резины.

Ткань из дуронового волокна, пропитанная фенольными смолами, составляла часть обшивки, а детали, «намотанные» из той же дуроновой нити — даже некоторые элементы силового набора крыла. Вместо стальных тросиков к элеронам и рулям шли дублированные шнуры из того же дурона, пропитанного виниловой непроницаемой мастикой. Последним традиционным с точки зрения современного авиастроения элементом конструкции серебровского самолета были элероны. После их замены истребитель превратился фактически в экспериментальную машину, до последней заклепки построенную в соответствии с последним писком авиационной моды.

Разумеется, были значительно более мощные двигатели, вроде техасского 28-цилиндрового «Хорнет-Супернова», чудовищной «звезды» объемом в 72 литра, самый раз поднимать в воздух хьюзовские «геркулесы» или британского 24-цилиндрового Н-образного «Виверна». И значительно более скоростные машины вроде итальянского скоростного курьера Макки «Фреччья» («стрела»), которую за умение делать что-то кроме быстрого полета по прямой называли «Лима» («напильник»).

Но, как демонстрировал помянутый итальянский курьер, любая чрезмерно сильная сторона — генератор слабостей. И, кстати, наоборот.

Взять, к примеру, тот же дурон. Когда немцев после Великой Войны обложили со всех сторон ограничениями и контрибуциями, они начали изворачиваться.

"Благодаря" запрету на производство крупнокалиберных пулеметов появились револьверные и кассетные установки для запуска двухдюймовых ракет. Не самое лучшее оружие для воздушного боя, но по наземным целям и дирижаблям эти «макаронины» работали не хуже двухдюймового танкового орудия, а залп ими накрывал площади гораздо эффективнее полковой артиллерии.

Запрет на продажу Германии гелия заставил германских химиков долго скрести затылки. От экспериментов с извлечением гелия из угля и составлением пригодных для полета смесей из неблагородных газов они перешли к поискам более простого и технологичного способа безопасно использовать горючий водород.

Среди решений, которые они разработали, был особый вид синтетического шелка — дурон. Благодаря колоссальной прочности дуронового волокна на разрыв, ткань, сплетенная из него, совершенно спокойно выдерживала обстрел из винтовки, а также отлично пропитывалась различными смолами и каучуками, превращаясь в легкую и прочную оболочку для баллонов.

Правда эксперименты с «латами» из дурона окончились поломанными костями и отбитыми внутренностями горе-исследователей: не пропуская пулю сквозь себя, дурон, обернувшись вокруг нее, ничем не отличался от кувалды. Поэтому защитные рубашки и галстуки так и остались плодом вымысла бульварных писак, а пуленепробиваемый жилет был все так же толст. Дюжина слоев дурона с фиберглассовыми «латами», не стала удобнее, разве что чуть тоньше 50 слоев того же шелка и дюралевых пластин в обычной «мягкой кирасе». Единственный серьезный плюс новинки — прочность. Если раньше винтовочная пуля была смертным приговором, то теперь даже почти в упор были все шансы отделаться солидным кровоподтеком, парой треснувших ребер и хорошим нокдауном, но пережить это знакомство.

Недостаток электричества и качественного сырья для выработки алюминия подвигнул немецких кудесников каменноугольной смолы и древесного спирта на следующий шаг. В 1934 году был испытан первый самолет, почти полностью построенный из пропитанного особыми смолами дуронового волокна. «Шильфе», «скорлупа», стала немецким стратегическим секретом, а в небе появились «фаденфлюгцойг», небольшие самолеты, «намотанные» из нескольких сотен километров дуроновой нити на деревянных, покрытых воском, болванках.

У «вязаных» самолетов было всего три недостатка: ядовитые испарения компонентов фенольных смол, сверхвысокие требования к культуре производства и невозможность создания одним куском крупных машин. При всех своих достоинствах, технология не позволяла целиком изготовить крупный транспортник. Склеенный из кусков, он был уже не так прочен, как целиковый «кокон». Но, пока для Германии алюминий был дорог, а щепа, каменный уголь и педантичные работники имелись в достатке — немцы с упорством шелковичных червей продолжали «наматывать» истребитель за истребителем.

Рабочие вынули из-под колес башмаки, отжали тормоза, прицепили за стойки матерчатые петли и, как бурлаки на Волге, вытащили А.300 из ангара, а потом снова поставили башмаки и прихватили самолет тросами к специально для того вделанным в лунки в бетоне рымам.

Подъехал фургончик с бензином и компрессорами, воткнули шланги и присоединили к радиаторам гофрированные рукава. К двигателю, размотав несколько десятков метров кабеля, начали подключать диагностический стенд. Тележка, на которой было несколько стоек с осциллоскопами, самописцами и разными другими хитрыми приборами, осталась в тени ангара, техники сноровисто повтыкали кабели к датчикам на раскрытом двигателе.

— Пожалте крутить, товарищ летчик! — крикнул Котов

Серебров перекинул ногу через руль мотоцикла и прошел к самолету. Нагретая солнцем машина пахла неповторимой смесью запахов лака, бензина, пороховой гари и нагретой резины. Ух! Серый борт изрядно разогрелся за то короткое время, пока самолет стоял на солнце.