странных историй о любви и смерти

4. Хамфри

Ты знаешь, с возрастом мы все становимся наблюдательнее. Почему? Может быть, потому что стихает ветер вокруг. Ветер перемен наполняет уже не наши, чьи-то чужие паруса. Не жаль и не странно. И мы смотрим по сторонам. Живем чужими историями.

Бруклин, кажется, был моим даже до того, как я узнал и полюбил его. Он не спеши как Манхэттен. Хотя, приближаясь к Йорк стрит, или на Флэтбуш авеню, у стальных опор Ист Ривер мостов, чувствуешь шелест и гул сдавленного в туннелях F-трейн нетерпения.

Бруклин. С плоскими крышами и высокими ступенями подъездов, промышленными окраинами, граффити и подземкой, которая вопреки всему гремит над головой. Бруклин. С Бродвеем без театров. С черными опасными районами и бурной ночной жизнью Вильямсбурга.

Помнишь кинотеатр у Проспект парк? Тот, где залы на втором этаже, над барами. Помнишь? С откидными столиками у каждого кресла, меню крупными буквами, чтобы лучше читать в темноте? Официанты пригнувшись проходят между рядами, оставляя за собой на столиках салаты, пасту и вино. Огромный экран. Старые фильмы.

Почти пустой зал и черно-белый Хамфри Богарт. Noir. Так это называют. Искренне. Умно. Просто. Тогда камеры не умели летать верхом на дронах и скромно отводили стеклянные глаза, когда поцелуи затягивались.

Она сидела на два ряда ближе к экрану. Светлые волосы, короткие и лёгкие. И он рядом с ней. Ему слегка за сорок. Немного старше её. Не важно.

Я видел, как она шепчет ему что-то, объясняет. Как будто он не понимает того, что на экране. Как будто можно не понимать что-то, видя кривую усмешку Хамфри, когда он выдыхает дым своих крепких сигарет. Когда он своим скрипучим голосом, сквозь зубы цедит слова… вязкие и медленные как виски в его стакане.

Она наклоняется к нему и её светлые волосы падают ей на лицо. Она смахивает их лёгким привычным движением. Ухоженной рукой тянется к бокалу шампанского на столике…

…Хрипло смеётся Хамфри на огромном экране. А она снова шепчет ему. Почему он молчит?

Закрываю глаза. Наверное, я был бы счастлив чувствовать ее шепот, ее дыхание. Наверное. Я не знаю. У меня ром. Холодная стальная фляжка, обтянутая коричневой кожей. У рома вкус одиночества. Как всегда.

Хамфри на большом экране прищурившись смотрит в сторону. Хамфри в каждой своей роли – про одиночество. Про пустой бар на краю света. Про пустой стул рядом.

Она на пару рядов ближе к экрану. Он рядом с ней, каменеющий каждый раз, когда она наклоняется к нему. Ее рука на столике так близко к его руке. Он ждет ее движения. Боится спугнуть? Спугнуть и потерять. Жаль.

Скоро конец. Уже официант, наклоняясь, чтобы не закрывать экран, оставляет на столиках счета. Ещё немного и зажгут свет. И он потеряет, упустит и не вернёт. И не вернётся.

Она так и не коснулась его руки. Он так и не положил свою руку на ее тонкое запястье. Дюйм. Знаешь, какой он этот дюйм? Пропасть. Неслучившаяся вечность…

…Хамфри так и не допил виски в своем черно-белом баре рядом с молчащим роялем. Ничего не произошло.

И кресло со мной рядом осталось пустым. Хотя я ждал. Не надеялся, не было причин надеяться. Но ром говорил мне, что если ждать очень сильно и по-настоящему… Наверное, я пока не научился по-настоящему.

Спросишь, откуда я все это знаю? Про ее смех, которого никогда не слышал, про хрупкость ее запястий, которые ждут его прикосновения. Про ее чистую маленькую квартиру. В неплохом районе Бруклина, кстати. Про ее воскресенья, когда она готовит себе кофе, вытирает пыль с молчаливого проигрывателя винила. (Странный подарок забытого бывшего) Прачечная, маникюр. Такие воскресенья она называет своим днём и не делит ни с кем. И может быть, жалеет об этом. Воскресным вечером. В тишине своей маленькой квартиры в неплохом, в общем-то, районе Бруклина…

Ром рассказывает мне все это. Ром и мой телефон. Молчащий уже несколько дней. И тишина ночного Проспект парк. Ожидание. Ничего и никогда я не расскажу тебе об этом. Хамфри не даст. Он посмотрит в мою сторону из своего пустого черно-белого бара. Приподнимет стакан с виски на дне и покачает головой. Молчим. Мы не говорим о таких вещах. Ни он ни я.

Думаешь, напридумывал себе (и тебе) красивых сказок? Ты знаешь, говорят, что я фотограф. Замечаю настроение. Наблюдаю и останавливаю время, умею замереть вместе с ним. Умею рассказывать. Умею ждать. И с возрастом становлюсь внимательнее к чужим историям. И спокойнее к пустому креслу рядом.