Страх чужаков

1

От Закопане до Кракова два часа езды, и по меньшей мере половину этого времени мы плелись за одним из громадных грузовиков, что кружат по горным дорогам между Польшей и Словакией, но я все же ухитрился совершить это путешествие за час сорок минут и забросил Эльжбету в госпиталь за пять минут до начала ее смены.

— Если ты еще раз будешь так ездить со мной в машине, я с тобой разведусь, — сказала она.

— Было бы неплохо, — отозвался я.

— Ты сумасшедший.

— Ты говоришь сладчайшие вещи.

Она вздохнула.

— Ладно. Увидимся дома. — Она наклонилась к опущенному стеклу дверцы водителя и поцеловала меня. — Счастливого дня.

— Понедельники всегда медленные дни, — сказал я.

— Езжай. — Она выпрямилась и помахала мне. — Ты опоздаешь.

— Никто и не заметит, — сказал я, переключая рычаг скоростей. — Никто даже не обратит внимания.

— И — спасибо. Было очень приятно.

— Да, — сказал я, — было, правда?

Когда я поехал, то в зеркале заднего вида, стоя перед госпиталем, она казалась очень маленькой и одинокой.

С вечера пятницы уличное движение в городе совершенно не улучшилось.

Грузовик, перевозивший сточные трубы, заставил меня поехать в объезд почти вокруг всего центра Кракова. Трем днями ранее я бы отнесся к этому с яростью, и любой водила, погудевший позади меня своим сигналом, сильно бы рисковал.

Этим утром все было по-другому. Приятное, яркое осеннее утро и свежий ветерок, сдувавший прочь худшие занавесы грязищи, что собирается над Краковом в безветренные дни. В какой-то момент я обнаружил, что еду по неправильной стороне Вистулы, по ошибке повернув на мост, когда пытался найти дорогу обратно в центр, однако, я нашел, что и это мне неважно.

Изумительно, сколько отличий могут внести два дня. Если бы такое случилось со мной в пятницу, я бы, наверное, из чистой злости заехал бы на машине в реку.

Было девять, когда я добрался до министерства. Найти место для стоянки оказалось тяжелее обычного, потому что казалось, что снаружи стоит больше обычного машин. Озаботило ли это Томаша? Не этим утром. Этим утром ничто не могло бы озаботить Томаша. Я просто заехал за угол и запарковался на обочине. Я зафиксировал машину «Круклюком», который мой кузен Дариуш прислал мне из Дарлингтона, снял антенну и дворники, вытащил наши рюкзаки и походное снаряжение из багажника вместе с пакетом инструментов и, так нагруженный, пошел в здание.

— Доброе утро, пан Гомбрович, — сказал я старому Мареку, проходя мимо стойки в фойе. — Когда мы уезжали, в Закопане пошел снег. Смазывать лыжи лучше начать прямо сейчас.

Мареку было где-то между двумя сотнями и двумя тысячами лет, это был сгорбленный, умудренный, изборожденный морщинами джентльмен, плечи которого были покрыты снежными слоями перхоти, и который вечно носил на нагрудном кармане своего черного костюма медаль, прикрепленную ему самим генералом Сикорским, когда Мареку было одиннадцать лет от роду и он помогал подрывать немецкие панцер для Армии Крайовой. Он всегда сидел за стойкой министерства туризма; говорили, что когда мы въехали в здание, то уже нашли его здесь, ожидающего за стойкой и пахнущего свежим мылом. Кое-кто побаивался его, однако мне он нравился. С годами у нас выработалось легкое подшучивание друг над другом, которое обычно сводилось к тому, что, пока я шел к лифту, он печально отзывался о моем стиле одежды, а я пренебрежительно отзывался о лыжном чемпионате, который он, по его заявлению, выиграл вскоре после войны.

Однако, этим утром, он сказал:

— Пан Козинский, вам надо показать мне ваш пропуск.

Я мертво встал у стойки и посмотрел на кучу спальных мешков, которые прижимал к груди.

— Мой что?

Марек выглядел как-то по-другому. Плечи его лишились обычной перхоти, а костюм был явно свежевычищен. Немногие еще оставшиеся пряди волос были аккуратно зачесаны и приклеены гелем к его пятнистому скальпу. Он глядел гордо. Он стоял так близко к стойке смирно, как позволяла его природная сутулость.

— Ваш пропуск, пан, — сказал он весьма формальным тоном.

— Ты же никогда не спрашивал у меня пропуск, — сказал я. — Даже когда я пришел сюда впервые. — Я увидел как по его лицу прошла тень тревоги. — Да ты вообще никогда и ни у кого не просил никакого пропуска.

Марек нервно посмотрел вправо от меня, и я почуял с этого направления ужасный геологический сдвиг в воздухе.

— Вам следует просто выполнить требование этого человека, сэр… — сказал по-английски голос тоном чуть ниже громыхания землетрясения.

Мне пришлось переместить кучу в руках, чтобы я смог повернуть голову и обнаружить источник вибрации. Между мною и лифтом стоял колоссального размера негр в самом красивом костюме, что я когда-либо видел.

— А вы кто? — спросил я.

— Это неважно, сэр, — ответил он на почти безупречном польском. У него была очень короткая стрижка, а голова казалась вросшей в плечи без обычной формальности шеи. Он ни на секунду не спускал с меня взгляда. — Просто покажите нам ваш пропуск.

— Что происходит, пан Гомбрович? — спросил я.

Мареку становилось все более и более неудобно, чем дольше длилась эта причудливая маленькая пантомима.

— Это американцы, пан Козинский.

— Кто?

— Они появились час назад. Пан Павлюк говорит, что министр уже на пути.

Я посмотрел на американца.

— Меня зовут Томаш Козинский. Я второй помощник Директора.

Черный покачал головой. Ему пришлось делать это всем корпусом, что выглядело, словно он исполняет какой-то странный танец.

— Пропуск, приятель, или ты дальше не пройдешь.

Я обдумал сказанное. Потом бросил свою охапку на истертый мрамор пола и полез во внутренний карман куртки. Черный так резко напрягся, что мне показалось, что лопнут швы на его костюме. Я достал свою карточку и показал ему. Когда я показывал ее Мареку, черный что-то тихо проговорил в отворот пиджака, потом притронулся к правому уху.

— Окей, — сказал он, наконец. — Вы проверены. Забирайте барахло и подымайтесь, вас ждут.

Я стоял, глядя на него:

— Вы очень грубы, не так ли?

— Сейчас не в этом дело, сэр.

— А мне кажется, именно в этом. — С какого-то момента мы оба начали говорить на английском. — Я работник министерства и показал вам свое удостоверение. Теперь я хочу посмотреть ваше.

— В этом нет необходимости, сэр, — ответил он, и то, как он произнес слово «сэр», намекало, что он с гораздо большим удовольствием застрелил бы меня.

— Я могу носить джинсы и свитер, я могу быть не бритым с утра пятницы, но я все-таки сотрудник министерства, — сказал я ему и слегка к нему наклонился. — Я знаю, что ваш президент предпочитает джинсы и свитера; вы поэтому станете меньше оказывать ему уважения?

Он вздохнул и достал из кармана пиджака маленькую ламинированную карточку, которая идентифицировала его как сотрудника Секретной Службы Соединенных Штатов. Фотография на карточке ему не льстила.

— Благодарю вас, агент О'Хара, — сказал я. — Видите, как гладко идет жизнь, если кто-то готов проявить гибкость.

О'Хара уставился на меня, подняв бровь.

— Хорошо, — сказал я, начиная идти к лифту. — Теперь, если вы поможете мистеру Гомбровичу собрать мои вещи и поместить их куда-то в безопасное место, я буду вам весьма признателен. Я помог бы, но, очевидно, какие-то люди ждут меня наверху.

Двери лифта открылись, когда я нажал кнопку, что было само по себе необычно; большей частью надо было ждать пару минут, пока привлечешь внимание лифта к собственной персоне.

— Благодарю вас. — Я отпустил ОХаре и Мареку одну из своих самых солнечных улыбок, спиной попятился в лифт, и двери за мной закрылась.

Марек, должно быть, позвонил вдогон, потому что, когда двери лифта открылись на пятом этаже, меня ждала моя секретарша Зося.

— Они появились сегодня утром в семь, — сказала она, еще до того, как я вышел из лифта. — Пан Павлюк получил об этом сообщение прошлым вечером. Мы пытались связаться с вами, но вы не оставили контактный номер.

— Я второй помощник в министерстве туризма, — ответил я. — Единственный раз, когда мне пришлось оставить контактный номер, это когда английская футбольная команда приехала на игру в Чорзов, и даже тогда это в действительности была не моя ответственность. Что происходит? Там в фойе мужик из американской секретной службы.

— Здесь их еще больше. — Зося — изысканно красивая молодая женщина, которая предпочитает старомодные вязаные платья и тесные брюки, и никогда не пользуется косметикой, что я всегда считал просто позором. — Пятнадцать человек и двенадцать из них — охранники.

— А остальные трое?

— Американский посол и два его помощника. Пан Каминский говорит, что помощники, должно быть, из ЦРУ.

Мы были в коридоре на полпути в мой кабинет.

— Зофья, — сказал я, — ты хочешь мне просто сказать, что здесь находится американский посол?

— Это кошмар, пан Козинский. Марек повредился в уме. Мне пришлось показывать ему мой пропуск.

Я остановился, пытаясь сообразить.

— Пан Павлюк был здесь вчера, — сказала Зося.

Похоже, мир действительно слетел с катушек; идея того, что работа прервала выходные моего босса, была просто немыслима.

— Томаш, — раздался голос в коридоре. Бартек Каминский торопился в нашу сторону очень быстрым шагом, его туфли скрипели на неровном линолеуме. — Где ты, к черту, был?

— В Закопане, — сказал я. — Эльжбета и я поехали на выходные в Закопане. Что происходит? Зося говорит, что здесь американский посол.

Он наконец подошел к нам.

— И два человека из ЦРУ с дюжиной охранников. Они в кабинете Павлюка.

— Все?

— Только посол и ЦРУшники. Люди из секретной службы по всему зданию. — Он снял свои очки и полировал их о шов на своем свитере. — Это просто нашествие.

— Что они делают здесь? — спросил я, совершенно озадаченный. — Им нужна информация о туризме? Или они заблудились?

Дверь в кабинет Павлюка открылась, и он выглянул в коридор.

— Каминский, Козинский! — рявкнул он. — Сюда, немедленно!!

— А как я? — спросила Зося.

— Я потом тебе все расскажу — ответил я.

В кабинете Павлюка было только три кресла. То, что за его столом, оккупировал маленький лысый человечек, почти полностью утонувший в безмерном кашемировом плаще. На двух других креслах, жестких и неудобных, где Павлюк вынуждал сидеть своих визитеров, находились два почти идентичных безликих молодых человека с хорошими стрижками и ослепительно сверкающими туфлями. Маленький человечек глядел в окно на вид Вавельберга, на собор и на замок. Молодые люди говорили друг с другом тихими, конспиративными голосами. Все трое подняли глаза, когда в кабинет вошли я и Бартек. Никто из них, надо прямо сказать, не был особенно воодушевлен тем, что увидел.

— Джентльмены, — сказал Павлюк на своем трясучем английском, — это люди, о которых я вам рассказывал.

Маленький человечек встал из-за стола и протянул руку.

— Эндрю Брайт, — сказал он на абсолютно безупречном польском. — Эти джентльмены — мистер Хопкинсон и мистер Рамиус.

Бартек посмотрел на молодых людей, пока я пожимал руку посла.

— Рамиус, — сказал он по-английски, — это же латышская фамилия.

— Это висконсинская фамилия, — оборонительным тоном возразил один молодой человек.

— Вы вызвали здесь настоящее смятение, мистер посол, — сказал я Брайту.

Он кивнул и снова сел, подобрав под себя полы своего плаща.

— К несчастью, этого было не избежать. У нас очень мало времени.

— На что? — спросил я настолько вежливо, насколько мне позволило мое любопытство.

Брайт взглянул на Хопкинсона, который поднялся, вышел из кабинета и закрыл за собою дверь.

— Мистер Хопкинсон и мистер Рамиус — работники консулата при нашем посольстве в Варшаве, — объяснил нам Брайт.

— ЦРУ, — сказал Бартек.

— Каминский, — предупредил Павлюк.

— Нет-нет, — улыбнулся Брайт и протянул ему руку. — Вы совершенно правы, мистер Каминский, ЦРУ.

Из кармана своего плаща он достал футляр из темно-красной кожи, размером и формой примерно с книгу в гибкой обложке, и мягко нажал на один конец. Футляр распался посередине, открыв ряд сигар.

— Это весьма деликатное дело.

Он вытянул сигару и снова нырнул в карман на поиски серебряной гильотины.

Я уселся в кресло, оставленное мистером Хопкинсоном.

— Американский турист натворил что-то страшное в Кракове, — сказал я. Это было единственное возможное объяснение его присутствию здесь, что я смог придумать. Если что-то страшное было бы сделано с американским туристом, то улаживать дела послали бы чиновника заметно меньшего по рангу.

Брайт не отрывал от меня взгляда все время, пока отрубал кончик сигары и раскуривал ее. Это был внушительный маневр; я бы, скорее всего, отрубил бы кончик собственного пальца, если бы попробовал.

В конце концов он сказал:

— Вы, конечно, слышали о лацертанах?

Долю секунды я прикидывал вероятность того, что американский посол в Польской Республике выбрал для посещения Краков и сошел с ума в кабинете моего начальника.

— Они, — продолжил он, — выразили желание посетить Польшу.

— Иезус Мария, — услышал я бормотание Бартека.