Создатели небес. Улей Хелльстрома

Улей Хелльстрома

Мужчина с биноклем полз на животе, продвигаясь вперед по коричневой, нагретой солнцем траве. В ней копошились насекомые, которых он не любил, однако заставлял себя не обращать внимания на них, сосредоточившись на том, чтобы достичь тени дуба на гребне холма, стараясь как можно меньше тревожить как растительность, скрывавшую и царапавшую его, так и ползущих по его незащищенной коже существ.

Узкое, загорелое и в глубоких морщинах лицо выдавало его возраст — пятьдесят один год — однако волосы, черные и лоснящиеся, торчащие из-под его солнцезащитной шляпы цвета хаки, противоречили этому в той же мере, как и его движения, быстрые и уверенные.

На гребне холма он несколько раз глубоко вздохнул, пока очищал от пыли линзы бинокля чистым льняным носовым платком. Затем раздвинул сухую траву и, сфокусировав бинокль, стал внимательно разглядывать ферму, которая распростерлась по всей долине у подножия холма. Был самый разгар жаркого осеннего полудня, и туманная дымка затрудняла ему наблюдение даже с помощью бинокля с линзами особого производства. Он попытался применить тот же способ, как и при стрельбе из ружья: затаив дыхание, сконцентрироваться на быстром просмотре одним глазом, сохраняя неподвижным этот дорогостоящий прибор из стекла и металла, способный различать самые крошечные детали удаленного объекта.

Его напряженный взгляд изучал именно эту странно отдаленную от других мест ферму. В длину долина достигала почти полмили, имея по большей части ширину около пятисот ярдов, и суживалась к горловине, где тонкий ручеек пробивал себе дорогу, стекая с черного скалистого уступа. Строения фермы занимали свободное от растительности пространство земли на дальнем берегу узкого ручья, чье извивающееся, затененное ивами ложе лишь смутно напоминало о весеннем разливе. Пятнышки зеленого мха отмечали течение ручья, и в нескольких мелких заводях вода, казалось, вовсе не текла.

А за ручьем тянулись строения — скопления потрепанных непогодой досок и ослепляющего стекла, своей грубой отделкой резко контрастирующие с аккуратно убранными грядками, располагавшимися параллельными рядами внутри ограды, четким прямоугольником охватывавшей всю остальную часть долины. Здесь же находился и дом старой постройки, с двумя дополнительными крыльями, ниша в одном из которых выходила на ручей. А справа от дома располагался огромный сарай с большущими дверями на втором уровне и выступающей куполообразной пристройкой по всему коньку крыши; не было никаких окон, но по всей длине и на торце виднелись вентиляционные жалюзи. За этим сараем вверх по склону холма стояли обветшавший навес, еще одно деревянное строение поменьше — за домом фермы, вероятно, насосная станция. В северной части, внизу, рядом с более высокой основной оградой виднелся приземистый квадратный бетонный блок со стороной около двадцати футов и ровной крышей — по-видимому, новая насосная станция, но более напоминавшая защитный блокгауз.

Наблюдатель — Карлос Депо — мысленно отметил, что долина соответствует описаниям. Хотя в рапортах было много недочетов: полное отсутствие людей (несмотря на довольно отчетливое и раздражающее гудение машин, доносившееся из сарая), нет и дороги, которая должна была бы протянуться от северных ворот к строениям фермы (самая ближайшая — узкая тропа — подходила к долине с севера, но обрывалась у ворот за блокгаузом). Тропинка со следами узких отпечатков, по всей видимости, от колес, тянулась от ворот к ферме и сараю.

Дальше вверх по долине ее склоны становились круче, а в отдельных местах, где проступали коричневые скалы, у вершины делались почти отвесными. И такой же скалистый выступ вознесся в сотне футов справа от Депо. Несколько следов животных лентой тянулись среди дубов и мадроний, растущих на склонах долины. Черная скала крохотного водопада скрывала южный край, где тонкое светло-коричневое переплетенье воды превращалось в поток. На севере, за пределами долины, находились обширные луговые пастбища со случайными группками сосен, перемежающимися с дубами и мадрониями. А на самом севере паслись коровы, и, хотя за границами фермы ограды не было, по высокой траве можно было безошибочно определить, что пасущиеся животные не осмеливались слишком близко подходить к этой долине. И это тоже соответствовало рапортам.

Удовлетворенный, что долина таки соответствует описаниям, Депо пополз назад за гребень и залег в тени дуба. Перевернувшись на спину, он положил небольшой рюкзачок так, чтобы можно было заглянуть в него. Он знал, что его одежда благодаря своей окраске сливается с травой, но, тем не менее, еще никак не мог решиться приподняться и сесть, предпочитая прислушиваться и ждать. В рюкзачке были футляр для бинокля, два сандвича с тонкими кусками мяса, завернутые в пластиковую обертку, замусоленный журнал «Узнать птицу с первого взгляда», хорошая тридцатипятимиллиметровая камера с длинными линзами, апельсин и пластиковая бутылка с теплой водой.

Достав сандвич, он некоторое время полежал, уставясь вверх сквозь ветви дуба, ни на чем конкретно не останавливая взгляда бледных серых глаз, выдернул черную волосинку, вылезшую из ноздри. Все вокруг выглядело странно. Уже середина октября, а Агентство до сих пор не смогло заметить ни одного фермера в этой долине — за все время сборка урожая. Однако сам урожай был собран — это ему стало ясно с первого взгляда. Депо не был фермером, но ему показалось, что он узнал кукурузные охвостья, хотя все стебли и были убраны.

Он спросил себя, зачем понадобилось убирать эти стебли. На других фермах, виденных им по пути сюда, все еще валялись в беспорядке остатки урожая. Он не был уверен, но ему показалось, что была еще одна загадка в сообщении об этой долине, которая так сильно заинтересовала Агентство. Неясность, прореха в его знаниях беспокоили его, и он решил уточнить все. Они что, сожгли стебли?

Вскоре, не заметив вокруг себя никаких наблюдателей, Депо сел, прислонившись спиной к стволу дуба, съел сандвич и запил его теплой водой. С начала дня это была первая трапеза, какую он позволил себе. Он решил оставить на потом апельсин и второй сандвич: ему предстоял еще долгий медленный спуск назад среди сосен к тому месту, где был спрятан его велосипед. Еще полчаса езды на велосипеде до Тимьены, где он оставил автофургон.

Депо решил, что не стоит рисковать и лучше возвратиться до наступления темноты. Он понимал, что до того, как он доберется к автофургону, он успеет проголодаться. Ему это не впервой. Необычный характер этого дела по мере приближения к этой ферме становился для него все более отчетливым. Что ж… его предупреждали об этом. С упрямой настойчивостью продолжал он придерживаться той выбранной им мысленной линии поведения в отношении питания, что, как он понимал, ему придется делать до самого возвращения. Местность оказалась гораздо более открытой и лишенной растительности, в которой было спрятаться, чем он ожидал по аэрофотоснимкам, хотя в докладах Портера это особенно подчеркивалось. Впрочем, Депо решил приблизиться к долине с другой стороны и поискать там укрытие. Только высокая коричневая трава скрывала его продвижение через широкое пастбище и подъем на холм.

Покончив с сандвичем и утолив жажду половиной имевшейся у него воды, Депо закрыл бутылку и отправил ее и остатки еды в рюкзачок. Несколько секунд он внимательно всматривался в тропу позади себя: не крадется ли кто-нибудь за ним. Никаких признаков этого он не заметил, хотя беспокоящее его ощущение, что за ним наблюдают, не покидало его. Длинная тень от заходящего солнца скрывала его движение. Но тут уж ничего не поделаешь: смятая трава указывала след, и по нему его можно было без труда обнаружить.

В три часа пополудни он проехал через городок Фостервилль, думая о его спящих жителях, — ему говорили, что обычно они отказывались отвечать на вопросы о ферме. На окраине имелся новый мотель, и Тимьена предложила, чтобы они повели там ночь перед тем, как отправиться на разведку к ферме, но Депо это не понравилось. Что, если в этом городке есть кто-то, кто сообщит на ферму о чужаках?

Да, Ферма.

Уже некоторое время во всех отчетах Агентства ее писали с большой буквы, начав незадолго до исчезновения Портера. Перед самим рассветом Депо оставил Тимьену за несколько миль до долины. Сейчас он играл роль орнитолога, хотя птиц нигде не было видно.

Депо вернулся на место и еще раз бросил короткий взгляд в долину. Она прославилась тем, что в конце 60-х годов XIX века здесь произошла массовая резня индейцев: фермеры убили последних представителей дикого племени, чтобы отвести угрозу нападений на их стада. И единственным свидетельством о тех забытых днях осталось лишь название долины — Неприступная. Как выяснил Депо, первоначальное ее название, которое ей дали индейцы, было Бегущая вода. Но поколения белых фермеров истощили запасы воды, и теперь вода тут не бежала.

Разглядывая долину, Депо подумал о человеческой натуре, отраженной в подобных названиях. Случайный путник, пересекая долину, не узнав заранее об этом, мог бы решить, что она получила свое название из-за ее расположения и рельефа. Неприступная долина представляла собой закрытое место с одной проезжей дорогой. Крутые склоны холмов, нависающие скалы и только с севера имелся выход. «Однако внешность может быть обманчивой», — напомнил себе Депо. Ему удалось достичь намеченной точки наблюдения; его бинокль может оказаться сильным оружием, в некотором смысле так оно и было: крохотное оружие, нацеленное на разрушение Неприступной долины.

А для самого Депо процесс разрушения начался, когда Джозеф Мерривейл, ответственный в Агентстве за планирование операций, вызвал его к себе и дал новое задание. Мерривейл, уроженец Чикаго, ухмыльнувшись ему, сказал с сильным английским акцентом:

— Тебе, возможно, в этом деле придется потерять кого-нибудь из своих людей.

Все, конечно, знали, как сильно Депо ненавидел человеческое насилие.

Из «Руководства по Улью»:

«Важным эволюционным достижением насекомых более ста миллионов лет назад явилось бесполое, но репродуктивное насекомое, в результате чего колония стала элементом естественной селекции, свободным от всех предыдущих ограничений на число специализации (выражаемых в кастовых отличиях), допускаемых колонией. Ясно, что если мы, позвоночные, сможем встать на этот путь, то наши отдельные члены станут несравнимо более лучшими специалистами, имея куда более развитый мозг. Никакой другой вид не сможет никогда устоять перед нами — даже вид старых людей, с помощью которых мы создадим наших новых людей».

Коротышка с обманчиво юным лицом внимательно слушал краткие инструкции, которые давал Мерривейл Депо. Было раннее утро, около девяти часов, и коротышку, которого звали Эдвард Джанверт, удивило то, что созванная так рано встреча, связанная с новым назначением, сопровождалась лишь таким кратким инструктажем. Он подозревал — что-то не ладилось в самом Агентстве.

Джанверт, прозванный Коротышкой за его рост, хотя ему и удавалось прятать свою ненависть к этому прозвищу, был ростом всего четыре фута и девять дюймов, во многих делах Агентства участвовал, выдавая себя за юношу-подростка). Мебель в офисе Мерривейла была ему не по росту, и он вот уже в течение получаса сидел скорчившись в огромном кожаном кресле.

Дело деликатное, вскоре понял Джанверт, а подобного рода дел он не любил. Их объектом был доктор Нильс Хелльстром, и по тому, как тщательно подбирал Мерривейл слова, было ясно, что у Хелльстрома были влиятельные друзья. Слишком много углов, которые нельзя обойти. Невозможно отделить политику от концепции Агентства касательно традиционного расследования, которое затрагивает интересы госбезопасности, и подобные расследования неизбежно приобретают экономическое звучание.

Вызывая Джанверта, Мерривейл сообщил лишь о необходимости держать наготове вторую, резервную команду в этом деле. Кто-то должен быть готов вступить в игру по первому сигналу.

«Ожидаются потери», — заметил про себя Джанверт.

Он украдкой взглянул на Кловис Карр, чья почти мальчишечья фигура утопала в другом огромном крутящемся кресле Мерривейла. Джанверт подозревал, что тот так обставил свой кабинет специально для того, чтобы придать ему вид респектабельного английского клуба, под стать его поддельному английскому акценту.

«Известно ли им обо мне и Кловис?» — подумал Джанверт, вполуха слушая грохочущий голос Мерривейла. Для Агентства любовь была оружием, которое использовали в случае необходимости. Джанверт старался не смотреть на Кловис, но все равно постоянно возвращал взгляд к ней. Тоже невысокого роста, лишь на полдюйма выше его, гибкая брюнетка с совершенным овальным лицом, слегка загоревшим под лучами солнца, и северной бледной кожей. Порою Джанверт ощущал свою любовь к ней как физическую боль.

Мерривейл описывал то, что он называл «Прикрытием Хелльстрома» — снятие документальных фильмов о насекомых.

— Чертовски любопытно, не так ли? — спросил Мерривейл.

Уже не в первый раз за те четыре года, что он провел в Агентстве, Джанверт хотелось не иметь с ним ничего общего. Он попал сюда студентом третьего курса юридического факультета, работая летом клерком в департаменте Юстиции. Джанверт обнаружил папку, случайно оставленную на столе в библиотеке отдела по праву. Охваченный любопытством, он взглянул в нее и обнаружил один весьма деликатный рапорт на переводчика, работавшего в некоем иностранном посольстве.

Его первой реакцией на содержимое документа был гнев, смешанный с печалью, на правительство, до сих пор еще прибегающего к подобного роду шпионажу. Но что-то в этом документе говорило ему, что речь в нем идет о какой-то сложной операции, проводимой его собственным правительством.

Джанверт прошел период «студенческих волнений», когда закон представлялся ему способом решения многих мировых дилемм, но все оказалось обманом. Закон привел его лишь в эту библиотеку к этому забытому проклятому досье. Одна вещь неизбежно цеплялась за другую без четко определенной причинно-следственной связи. Немедленный же результат был в том, что владелец папки застиг его за ее чтением.

Все последовавшее оказалось банальным и безвкусным. Временами на него давили, иногда мягко, иногда жестко, принуждая согласиться его работать на Агентство, составившее это досье. Джанверт происходил из хорошей семьи, объяснили они; его отец был видным бизнесменом — владельцем склада оружия в маленьком городке. Поначалу ему это казалось немного забавным.

Однако затем предлагаемая оплата (включая расходы) неожиданно подскочила настолько высоко, что он начал задаваться вопросами. Удивительная похвала его способностям и отношением к делу создали у Джанверта подозрение, что Агентство действует наобум, поскольку он с трудом узнавал себя в этих описаниях.

Наконец маски были сброшены. Ему прямо сказали, что у него могут возникнуть проблемы с поступлением на государственную службу. Это подкосило его, потому что все знали, что он связывал свои планы с департаментом Юстиции. В конце концов он сказал, что попробует, если сможет в течение ближайших нескольких лет продолжить свое юридическое образование. К тому времени он уже работал с правой рукой Шефа Дзулой Перуджи, и тот выказывал удовольствие этим обстоятельством.

— Агентству нужны профессионально подготовленные юристы, — сказал он. — Порою они нужны нам как воздух.

Но следующая фраза Перуджи заставила Джанверта вздрогнуть.

— Кто-нибудь говорил тебе, что ты можешь сойти за подростка? Это может оказаться крайне полезным, особенно тому, кто имеет юридическое образование. — Эти слова снова и снова крутились впоследствии у него в голове.

Но в том-то и дело было, что Джанверт всегда был слишком занят, чтобы закончить это столь нужное юридическое образование.

— Возможно, в следующем году, Коротышка. Ты ведь и сам понимаешь, какой это серьезный случай. А теперь я хочу, чтобы ты и Кловис…

Вот так он и встретился впервые с Кловис, которая также имела «полезный» юный внешний вид. Иногда она становилась его сестрой, в других случаях они были сбежавшими любовниками, которых «не понимали родители».

Но со временем, хотя и не сразу, до Джанверта дошло, что досье, которое он нашел и прочитал, имело более глубокие последствия для него, чем он представлял, и вероятной альтернативой его вступлению в Агентство оказалась бы безымянная могила в каком-нибудь болоте на юге. Джанверт никогда не принимал участия в подобного рода «поселении на болоте», как эту акцию называли ветераны Агентства, участвовавшие в ней, но он знал о нем.

Так делались дела в Агентстве.

Агентство.

Никто и не называл его по-другому. Экономические операции Агентства, слежка и иные формы шпионажа только укрепили возникший сразу же у него цинизм. Джанверт видел мир без прикрас, сказав себе, что подавляющее большинство его знакомых не понимает, что живут они — по сути своей — в полицейском государстве. К этому неизбежно вело создание первого полицейского государства, достигшего определенного положения в мире. Единственной видимой альтернативой ему было создание еще одного полицейского государства. Именно это условие мимикрировало во всех социальных сферах (это признавали и Кловис Карр, и Эдвард Джанверт). Все в окружающем их обществе имело характер полицейского государства. Джанверт заметил по этому поводу:

— Время полицейских государств.

Они сделали это основой их решения покинуть вместе Агентство при малейшей благоприятной возможности. Они нисколько не сомневались, что их любовь и это соглашение опасны. Покинуть Агентство означало изменить свою личность и продолжительное время вести незаметную жизнь, характер которой они слишком хорошо понимали. Агенты покидали Агентство только через смерть во время операций либо после тщательно подготовленной отставки, или иногда они просто исчезали, а всех их знакомых просили не задавать вопросов. Наиболее часто в этих смутных слухах об отставке упоминалась ферма, конечно же, не ферма Хелльстрома — некий тщательно охраняемый дом отдыха, не помеченный ни на одной географической карте. Правда, кое-кто болтал насчет северной Миннесоты. Говорилось об огромной ограде, охранниках, собаках, гольфе, теннисе, плавательных бассейнах, прекрасной рыбной ловле на закрытом озере, шикарных коттеджах для «гостей, даже квартирах для семейных пар, но без детей». Иметь детей в их деле означало смертный приговор.

И Карр, и Джанверт признались, что хотели бы детей. Они совершат побег, когда их вместе отправят за океан, решили они. Подделка документов, изменение внешности, знание нового языка — все это можно было достичь, за исключением одного — удобного случая. Еще ни разу им он так и не предоставился для осуществления их грез — в той работе, которой они занимались. Когда-нибудь они сбегут… когда-нибудь.

Депо что-то возражал Мерривейлу. Джанверт попытался понять, в чем суть: что-то насчет попытки какой-то молодой девушки сбежать с фермы Хелльстрома.

— Портер положительно уверен, что они не убили ее, — сказал Мерривейл. — Они просто вернули ее назад, в тот сарай, который они называют главной студией Хелльстрома.

Из доклада Агентства по поводу «Проекта 40»: «Бумаги выпали из папки человека, называвшего себя помощником Хелльстрома. Это произошло в главной библиотеке МТИ[1] в начале марта текущего года. Пометка „Проект 40“ стоит вверху на каждой странице. Изучив пояснительные записи и диаграммы (см. Приложение А), наши эксперты пришли к выводу, что документ касается планов развития того, что они назвали „тороидальный полевой дезинтегратор (ТПД), под которым они понимают электронную помпу, способную влиять на материю на расстоянии. К несчастью, однако, бумаги оказались неполными. Никакой целостной картины дальнейших разработок из них вывести не удалось, хотя в наших лабораториях разрабатываются кое-какие самые дерзкие рабочие гипотезы. Однако очевидно, что кто-то в организации Хелльстрома работает с действующим прототипом. Мы не можем быть уверены: 1) работает ли он; 2) если работает, то какая практическая польза может быть из этого извлечена. Тем не менее, согласно мнению доктора Зинстрома (см. Приложение G), мы должны предполагать худшее. Зинстром уверяет нас частным образом, что теория этого открытия вполне здравая и ТПД, достаточно мощный и достаточно усиленный, должным образом настроенный на резонансную частоту, способен потрясти земную кору с гибельными последствиями для всей жизни на нашей планете“.

— Лакомый кусок, а не дело отдали мы Карлосу, — сказал Мерривейл и коснулся верхней губы, ущипнув воображаемые усы.

Карр, сидевшая немного позади Депо лицом к Мерривейлу, заметила, как внезапно покраснела шея Депо. Он не любил подобных броских фраз. Утреннее солнце сияло слева от Мерривейла, отражаясь от поверхности стола желто-коричневым отблеском, придавая грустное выражение лицу директора.

— По-моему, фасад этой кинокомпании так напугал Перуджи, что он перепугался и дал деру, — заметил Мерривейл. Депо по-настоящему передернуло.

Карр прокашлялась, чтобы скрыть внезапное истерическое желание рассмеяться вслух.

— При данных обстоятельствах мы не можем прийти к ним и вытащить их за ушко, несомненно, вы все это понимаете, — продолжил Мерривейл. — Нет достаточных оснований. Дело за вами. Эта киноширма — лучший повод проникнуть к ним.

— А о чем они снимают фильмы? — спросил Джанверт.

Все повернулись и посмотрели на него, и Карр спросила себя, с чего бы это Эдди вздумалось прерывать его. Он редко поступал подобным образом. Он что, выуживает информацию, которая скрывается за разъяснениями Мерривейла?

— А я думал, что уже говорил об этом, — ответил Мерривейл. — О насекомых! Они снимают фильмы об этих чертовых насекомых. Даже было немножко удивительно услышать это в первом докладе Перуджи. Признаюсь, сам я сначала думал, что они снимают порнуху… э-э… чтобы шантажировать кого-то.

Вспотевший Депо, чувствуя глубокое отвращение к его поддельному акценту и манерам, заерзал в своем кресле, недовольный этим вмешательством. „Скорей бы покончить со всем этим!“

— Я не уверен, что понимаю деликатную ситуацию в деле Хелльстрома, — сказал Джанверт. — И мне кажется, что этот фильм может оказаться ключом к ней.

Мерривейл вздохнул. „Чертов блохолов!“ — подумал он и вслух произнес:

— Хелльстром помешан на проблемах экологии. Я не сомневаюсь, вы понимаете, насколько политически важными являются эти проблемы. И, кроме того, он нанял в качестве консультантов несколько, повторяю несколько весьма важных персон. Я мог бы назвать фамилию одного сенатора и по меньшей мере трех конгрессменов. Если мы просто набросимся на Хелльстрома, убежден, последствия будут плачевными.

— Значит, экология, — повторил Депо, пытаясь вернуть Мерривейла к основной теме.

— Да, экология! — Мерривейл сделал ударение на этом слове, будто хотел срифмовать его с гомосексуализмом[2]. Этот человек имеет доступ к значительным суммам денег, и нам не следует забывать об этом.

Депо кивнул и заметил.

— Давайте вернемся к той долине.

— Да-да, в самом деле, — согласился Мерривейл. — Вы все уже видели карту. Эта маленькая долина досталась Хелльстрому от его бабки, Тровы Хелльстром — пионера диких прерий, вдовы и тому подобное.

Джанверт потер рукой глаза. Из этого описания Мерривейлом Тровы Хелльстром ему представилась маленькая вдовушка, отбивающая атаки краснокожих на ее пылающий дом, который отпрыски за ее спиной с помощью ведер пытаются потушить. Это был просто невероятный человек.

— Вот карта, — произнес Мерривейл, доставая ее из бумаг на столе. — Юго-восточная часть Орегона находится как раз вот здесь. — Он коснулся карты пальцем. — Неприступная долина. Ближайшее поселение — вот это городок с глупым названием Фостервилль.

Карр подумала про себя: „Почему с глупым?“ — Потом украдкой посмотрела на Джанверта, но тот внимательно разглядывал ладонь правой руки, словно только что обнаружил в ней нечто восхитительное.

— И все свои фильмы они снимают в этой долине? — спросил Депо.

— О нет! — ответил Мерривейл. — Бог мой, Карлос! Ты что, не просматривал Приложения, начиная с буквы R и до W?

— В моей папке этих приложений не было, — произнес Депо.

— Тысяча чертей! — воскликнул Мерривейл. — Иногда я спрашиваю себя, как это нам еще удается с чем-то справляться. Ладно. Я дам тебе свою. Короче говоря, Хелльстром со своими съемочными группами и кто там еще побывали везде: в Кении, Бразилии, Юго-Восточной Азии, Индии. — Он постучал по бумагам на столе. — Позже вы сможете сами все изучить.

— А этот „Проект 40“? — спросил Депо.

— Вот он-то и привлек наше внимание, — пояснил Мерривейл. — Эти бумаги были скопированы, а оригиналы возвращены туда, откуда были взяты. Помощник Хелльстрома вернулся за ними, обнаружил там, где оставил, взял их и ушел. Значения бумаг в то время еще не осознали. Просто рутинная операция. Наш человек из персонала библиотеки всего лишь полюбопытствовал, не более, но это любопытство еще более возросло, когда бумаги были пересланы дальше по инстанции. К несчастью, у нас после этого не было больше случая следить за этим помощником Хелльстрома. Он, по всей видимости, на ферме. Однако мы считаем, что Хелльстром не знает, что мы прознали об этом проекте.

— Эти спекуляции о цели проекта больше напоминают научную фантастику, чересчур уж они фантастичны, — заметил Депо.

Джанверт кивнул соглашаясь. Были ли эти несомненные подозрения действительной причиной любопытства Агентства к делам Хелльстрома? Или, возможно, Хелльстром просто разрабатывал нечто, что представляло опасность для одной из групп, которая-то на самом деле и оплачивала большую часть расходов Агентства? Никогда ничего нельзя знать в подобного рода делах.

— Кажется, я раньше слышал что-то об этом Хелльстроме, — заметила Карр. — Разве это не тот энтомолог, который выступил против применения ДДТ, когда…

— Тот самый! — подтвердил Мерривейл. — Просто фанатик. Да, вот, Карлос, план фермы.

„Вот и все с моим вопросом“, — подумала Карр. Сидя на крутящемся кресле, она забросила одну ногу на другую и, не таясь, бросила взгляд на Джанверта, который ответил ей ухмылкой. Он просто играет с Мерривейлом, поняла она, и рад тому, что я тоже участвую в этой игре.

Мерривейл развернул план карты, показывая детали длинными, чувствительными пальцами.

— Вот сарай… это пристройки… главный дом. У нас имеются веские основания полагать, что подтверждается наблюдениями, что сарай этот — студия Хелльстрома. А вот это — весьма любопытное сооружение возле входных ворот Неизвестно, для каких целей оно служит. Ваша задача — разузнать это.

— Но вам не нужно, чтобы мы действовали напролом. — сказал Депо. Он хмуро смотрел на карту. Такой подход вызвал у него замешательство. — Та молодая девушка, которая пыталась сбежать…

— Да, 20 марта, — произнес Мерривейл. — Портер видел, как она выбежала из сарая. Она добежала до северных ворот, когда ее бегство заметили двое мужчин. Они догнали ее уже за оградой. Кто они такие, выяснить не удалось однако они вернули ее в сарай-студию.

— В отчете Портера говорится, что на этих людях не было никакой одежды, — заметил Депо. — Мне кажется, что отчет официальным лицам, в котором описываются…

— И надо будет объяснять, почему мы были там, почему послали одного нашего человека против многочисленной Хелльстромовской братии, и все это сейчас, когда в нашем обществе началась вся эта болтовня о новой морали!

„Ты, чертов лицемер! — подумала Карр. — Ты знаешь, как использует Агентство секс для достижения своих целей!“

Джанверт, наклонившись вперед в своем кресле, сказал:

— Мерривейл, у тебя ведь еще что-то есть в загашнике, чего ты не договариваешь. Мне необходимо знать это. У нас есть отчет Портера, но самого-то его тут нет, и он не расскажет нам все детали. Можно ли встретиться с Портером? — Он сел. — Просто ответь: „да“ или „нет“.

„Опасный ход, Эдди“, — подумала Карр. Она внимательно следила за Мерривейлом, пытаясь оценить его реакцию.

— Не могу сказать, чтобы мне нравился твой тон, Коротышка, — сказал Мерривейл.

Депо откинулся на спинку кресла и провел рукой по бровям.

— А я не могу сказать, что мне по душе эта ваша секретность, — ответил Джанверт. — Мне бы хотелось знать то, чего нет в отчетах.

Депо опустил руку, кивая.

— Да, в этом деле не все чисто…

— Нетерпение отнюдь не достоинство хороших агентов, — заметил Мерривейл. — Впрочем, я понимаю ваше любопытство, хотя правило „знать все“ в данном деле неприменимо. Перуджи особенно подчеркивал это. Нам нужно не просто разузнать, что это за „Проект 40“, но и собрать доказательства и улики, которые подтверждали бы, что деятельность кинокомпании Хелльстрома на самом деле (здесь он сделал ударение скорее для усиления эффекта)… на самом деле лишь прикрытие для более серьезной и представляющей большую опасность для общества политической деятельности.

„О черт!“ — подумал Джанверт.

— Насколько серьезной? — поинтересовалась Карр.

— Ну, Хелльстром сует свой нос в дела атомного полигона в штате Невада. И вы знаете, он проводит энтомологические исследования. Свои фильмы он называет документальными. У него есть радиоактивные материалы для так называемых научных исследований и…

— Почему „так называемых“? — спросил Джанверт. — Разве не может быть так, что он просто тот…

— Это невозможно! — фыркнул Мерривейл. — Послушайте, все это действительно содержится в этих отчетах.

Обратите особенно внимание на то место, где говорится, что Хелльстром и его люди очевидно заинтересованы в создании общинного общества нового типа. Это весьма любопытно. Он и его команда живут так, как народы в тех местах, куда они ездят для своих съемок, — отдельной общиной — отсюда и этот их нездоровый интерес к вопросу происхождения африканской нации, многочисленные визиты в район Невады, экология, которая так легко возбуждает людей…

— Коммунист? — оборвала его Карр.

— Это… э-э… не исключено.

— Так где же Портер? — спросил Джанверт.

— На это… э-э… — Мерривейл дотронулся до подбородка, — трудно ответить. Я уверен, вы понимаете всю деликатность нашего положения в…

— Нет, я не понимаю этого, — ответил Джанверт. — Что случилось с Портером?

— Как раз это, мы надеемся, Карлос и сможет установить, — сказал Мерривейл.

Депо обменялся с Джанвертом выразительным взглядом и снова посмотрел на Мерривейла, который, откинувшись на спинку кресла, намеренно сконцентрировал свое внимание на карте.

— Портер исчез? — спросил Депо.

— Где-то в районе фермы, — ответил Мерривейл. Он посмотрел вверх так, будто только сейчас заметил Депо. — Предположительно.

Из комментариев, записанных праматерью Тровой Хелльстром:

„Наличие небольшой угрозы необходимо для разумных видов. Она стимулирует развитие, поднимает уровень сознания. Однако слишком сильная угроза может произвести парализующий эффект. Одной из задач руководства Улья является обеспечение необходимого уровня стимулирующей угрозы“.

По мере того, как солнце позади Депо опускалось ниже, Депо внимательно следил за тем, чтобы свет не выдавал его. Такое освещение имело одновременно как свои преимущества, так и недостатки. Благодаря свету более рельефно вычерчивались детали фермы — ограды, тропинки на склоне противоположного холма, обивочные доски на западном фасаде сарая.

Но по-прежнему не было видно никаких признаков жизнедеятельности вне зданий и самих людей внутри. Из сарая продолжало исходить раздражающее гудение, и у Депо уже иссякло воображение представлять, что же может там находиться. Может, воздушный кондиционер, и от этой мысли он тут же пожалел, что не может оказаться в его прохладе, спасаясь от жары полуденного солнца.

„Хороший глоток холодной воды — вот что тебе нужно“, — сказал он себе, лежа на пыльной траве.

То, что ферма соответствовала всем описаниям, содержащимся в отчетах (включая и Портера), на самом деле ни о чем не говорило.

Депо еще раз тщательно осмотрел с помощью бинокля долину. В ее пустынности было какое-то ожидание, будто тут собираются силы, которые вот-вот наполнят жизнью ферму.

Депо спросил себя, что же делает Хелльстром с готовой продукцией своей фермы. Почему на всей этой огромной площади нет никакой человеческой активности? По этой пыльной дороге не ходят туристы, никто не устраивает пикников… хотя район этот в достаточной степени выглядит привлекательным. Почему жители Фостервилля словно воды в рот набирают при упоминании фермы Хелльстрома? Ведь и Портера это заинтриговало. В этом районе разрешена охота, но Депо не видел дорожных знаков с нарисованными оленями, как впрочем и самих охотников. И ясно, что эта река не представляет интереса для рыболовов, но все же…

Сойка села на дерево, за которым прятался Депо, пропищала раз своим хрипловатым голоском, а затем полетела над деревьями через всю долину к противоположному склону.

Депо с особым интересом наблюдал за полетом птицы, понимая, что видит представителя первой высшей формы жизни в Хелльстромовской долине. Одна, черт побери, сойка! Хоть какая-то запись в отчете за целый день наблюдений. Но ведь считается, что он любитель птиц, не так ли? Обычный старый человек, торговец из балтиморской корпорации „Блу Девил Файерворкс“ — „Все для Фейерверков“, штат Мэриленд, проводящий свой отпуск, путешествуя и наблюдая за птицами. Он вздохнул и снова пополз обратно в тень дуба. Он изучил карты, фотографии, отчеты Портера, все эти отчеты. Запомнил каждую деталь. С помощью бинокля он осмотрел оставленный им след. Ничто не двигалось ни в высокой траве, ни на открытом пространстве, ни дальше под деревьями. Ничего. Эта странность беспокоила его.

„Одна лишь сойка!“

Эта мысль постепенно овладевала его сознанием, и теперь он полностью сосредоточился на ней и на том выводе, который следовал из всех умозаключений. Одна лишь птица. Будто живность в долине вымело напрочь из Неприступной долины. Почему Портер не упомянул об этом? И еще эти коровы, спокойно пощипывающие траву там, внизу, к северу от фермы, в направлении Фостервилля… Нет ограды, и ничто не удерживают коров от приближения к ферме, однако они держатся вдалеке.

Почему?

В это мгновение Депо понял, почему эти поля казались ему такими странными.

Они были чистыми.

На этих полях не убирали урожай. Их очистили от каждого пня, каждого листочка, каждого стебля. Верхнюю часть долины занимал сад из орхидей, и Депо пополз обратно, чтобы с помощью бинокля рассмотреть его. Ни одного гнилого фрукта на земле, ни мусора, никаких листьев или сучьев — ничего.

Чисто.

И лишь высокая трава покрывала холмы по всему периметру долины.

Собственное дополнение Хелльстрома к заметкам о диете:

„Основные рабочие, конечно, должны получать дополнительное питание по норме руководителей, но так же важно, чтобы они продолжали получать питание и из чанов. Именно здесь мы получаем отметины, которые позволяют нам узнавать друг друга. Без химического тождества, обеспечиваемого благодаря чанам, мы стали бы похожими на этих Чужаков из Внешнего мира: изолированными, одинокими, плывущими по течению без всякой цели“.

Когда солнце уже клонилось к закату, Депо охватила навязчивая идея увидеть хотя бы какое-нибудь животное, которое двигалось бы по этой долине. Но ничто не шевелилось, и солнце уже коснулось края горизонта.

„Может быть, — подумал он, — отправиться наблюдать в другое место?“

Чем дольше он оставался на холме, глядя сверху на ферму, тем меньше ему нравилась его легенда. „Надо же, любитель птиц! Почему Постер не сообщил об отсутствии здесь всякой живности? Насекомые, конечно, имеются; трава так и кишела ими — ползающими, гудящими, перелетающими с места на место“.

Депо пополз прочь от гребня холма, затем встал на колени. От неестественных движений у него заныла спина, а травинки забились за воротник, под ремень и носки, за рукава. Ему удалось выдавить из себя гримасу полуулыбки этим своим неудобствам — он почти слышал комментарий Мерривейла: „Вот за такую работу вам и платят деньги, старина“.

Сукин сын!

Как следовало из подробных отчетов Портера, за периметром фермы не было никаких сторожевых постов и никакой охраны, но это могло лишь казаться. Депо спросил себя, как ему нравится это положение под дубом на открытой местности. На этой работе живым можно остаться, полностью полагаясь на свои чувства… а Портер исчез. И это было самым важным. Можно оставаться храбрым, либо трепетать от страха, но лучше всего предполагать самое худшее. То есть, что Портер мертв, и за это ответственны люди с фермы Хелльстрома. Мерривейл так считал. По крайней мере, дал понять, хотя у этой скрытной свиньи, наверное, есть информация, которой он мог бы поделиться, а не заставлять своих агентов строить догадки.

— Действуйте с предельной осторожностью, ни на секунду не забывая, что нам необходимо точно узнать, что же случилось с Портером.

„Сукин сын, — сказал себе Депо, — наверное, и так уже знает“.

Что-то в пустынности этого района говорило о таящихся опасностях. Депо напомнил себе, что нельзя слишком полагаться на отчеты других — часто это приводит к гибели, иногда мучительной и ужасной. Что же такого особенного в этой долине?

Он вновь посмотрел на оставленный в траве след, но ничего не колыхалось, никто не следил за ним. Бросив взгляд на часы, он понял, что до захода солнца остается еще чуть больше двух часов. Пора снова взбираться на гребень холма и осматривать долину.

Депо поднялся и, наклонившись пониже, согнувшись, побежал на юг к скрытой снизу горной гряде. Дышал он глубоко и спокойно. „А я не в такой уж плохой форме для человека пятидесяти одного года, — подумал он. — Плавание и долгие прогулки пешком — не самый худший рецепт в мире. Эх, искупаться бы сейчас!“ — На гребне горы было сухо и жарко, а в траве полно щекочущей нос пыли. Но желание искупаться не особенно мешало ему. Его часто охватывали подобные желания за все эти шестнадцать лет, что он работал в Агентстве. Обычно он понимал это мимолетное желание оказаться где-нибудь в другом месте, как подсознательное признание опасности, но иногда за этим скрывалось всего лишь чувство физического дискомфорта.

Работая простым клерком в балтиморской конторе, Депо часто представлял себя агентом. Он подшивал к делу последние отчеты об агентах, „погибших при исполнении“, и говорил себе, что если он и станет когда-нибудь агентом, то будет чрезвычайно осторожен. Этого обещания придерживаться было не так уж сложно. По характеру он был осторожным и усердным человеком. „Совершенный клерк“, — так называли его друзья. Но в силу присущей ему тщательной осторожности он запомнил план этой фермы и ее окрестностей, отметил возможные прикрытия (слишком уж маленькие для этой цели!) и звериные тропы в высокой траве, которые были видны на фотографиях.

„Это звериные тропы, но где же сама эта живность, — напомнил он себе. — Что же тогда передвигалось по этим тропам?“ — Еще одна загадка, обостряющая его чувство осторожности.

Однажды Депо расслышал, как Мерривейл заметил другому агенту:

— Все беды у Карлоса из-за того, что он играет в выживание.

„Будто он сам, старый прохвост, не занят тем же! — заметил про себя Депо. — Достиг бы он своего нынешнего поста директора, если бы не вел себя аналогично!“

Депо услышал слабое журчание водопада. На карте в сознании Депо расположились в линию невидимые мадронии, отмечая северную оконечность Хелльстромовской долины. На несколько секунд Депо остановился в тени мадроний и еще раз оглядел все вокруг, обращая особое внимание на оставленный им след. Вокруг — никого, ничто не двигается по открытому пространству. „Возвращаться буду, когда стемнеет“, — принял решение Депо, чтобы темнота скрыла его передвижение по местности.

До сих пор все шло не так уж плохо. Только это слабое тревожное чувство неизвестной опасности. Повторный осмотр долины с другой точки не займет слишком много времени. Возможно, он передумает и отправится обратно еще при свете дня, к своему велосипеду и месту парковки его и Тимьены автофургона. Может быть. Однако его решимость дождаться наступления темноты крепла в нем.

„Будь настороже, — напомнил он себе. — Играй в выживание“.

Он повернул налево, достал бинокль и скользнул взглядом вверх, через стволы дубов и мадроний к зарослям маслянисто-зеленых кустов и скалистому выступу, за которым открывался вид сверху на долину. В этой тишине отчетливо слышался шум водопада. Перед кустами Депо опустился на четвереньки, засунув бинокль под рубашку и крепко прижав футляр к правому боку. Затем, уже с наработанным навыком, пополз, немного повернувшись на левый бок так, чтобы не раздавить бинокль, не опуская футляр на землю. Наконец кусты оборвались у небольшого скалистого уступа, с которого открывался вид на всю Неприступную долину.

Взяв бинокль, Депо нехотя спросил себя, где тут резали „диких“ индейцев. Шум водопада явственно слышался футах в пятидесяти от него. Он оперся на локти и посмотрел в бинокль.

На этот раз строения фермы были дальше от него и огромный сарай-студия скрывал все, кроме западного крыла дома. С этой новой точки отчетливо была видна изогнутая подкова ручья: зеркальная его поверхность оставалась гладкой, словно течение его остановилось, и в волнах отражались деревья и кусты. Открылся вид и на противоположный конец долины, поросший травой и стоящими разрозненно деревьями, между которыми бродили коровы.

Почему эти коровы не отваживаются приблизиться к более пышной траве на конце долины? И не было видно ничего, что могло бы удержать их от этого: ни ограды, ни рва — ничего.

И тут Депо заметил машину, поднявшую облако пыли за пасущимся скотом. Вот по этой узкой дороге они с Тимьеной и приехали сюда. Кто бы это мог быть? И заметили ли они их автофургон? Тим, конечно, должна быть где-то в стороне и рисовать здешний глупый пейзаж, но все-таки… Депо сфокусировал бинокль на облако пыли, а потом узнал огромный крытый грузовик, быстро двигавшийся по извилистой дороге в направлении долины. Депо попытался разглядеть Тимьену, но холм слева от него закрывал видимость, а они поставили автофургон под сенью дерева, стоявшего вдоль какой-то боковой дороги. Приближающийся грузовик не должен проезжать близко от нее. „Впрочем, какая разница“, — сказал он себе. Странное возбуждение охватило его.

Он снова обратил все внимание на ферму и ее строения. Конечно, кто-то выйдет навстречу. Наконец-то он в первый раз увидит тех, кто живет в этой странной долине. Депо внимательно всматривался в открывающийся перед ним вид.

Ничто в долине не происходило.

„Они же должны слышать приближение грузовика!“ — Даже с этого гораздо большего расстояния он сам слышал шум мотора, перекрывающий шум водопада.

Где же люди с фермы?

Стекла бинокля снова покрыла пыль. Депо на несколько секунд отвлекся от наблюдения за долиной, обдумывая происходящие события, пока снова протирал линзы льняным платком. Да, со стороны это кажется нелепым, но его тревожило отсутствие какой-либо зримой активности при столь многих доказательствах того, что люди ведут здесь весьма деятельную жизнь. „Это же неестественно! Все в этой проклятой долине неподвижно!“ — Депо казалось, что за ним следит множество глаз, и от этого по спине пробегали мурашки. Перевернувшись и внимательно осмотрев кусты сзади, он не увидел никакого движения. Так откуда же взялось это предчувствие беды? Но оно было, и неспособность Депо объяснить его возникновение вызывало раздражение. Что они тут скрывают?

Несмотря на попытки Мерривейла представить это тело лакомым куском для избранного агента, Депо с самого начала ощутил неприятный кислый привкус. Коротышка Джанверт, по всей видимости, разделял его чувство. Вся здешняя атмосфера пропахла кислятиной! Но не кислотой недозревших зеленых фруктов, а это было какое-то смутное ощущение чего-то переспевшего и сгнившего, чего-то, слишком долго варившегося в своем собственном прокисшем соку.

Грузовик уже почти подъехал к долине и начал преодолевать последний подъем у северной ограды. Депо снова поднес бинокль к глазам и увидел две фигуры в белой одежде, сидящие в кабине. Их было трудно различить сквозь отражавшие солнце ветровые стекла.

И все равно, никто не вышел их встречать.

Грузовик повернул и подъехал близко к северной ограде, и стали видны большие буквы на белом плоском боку: „Н. Хелльстром, Инк.“. Машина, сделав широкий разворот, остановилась и подала назад к воротам. Из кабины выскочили два молодых светловолосых парня. Они быстро обежали машину и опустили задний борт, образовавший скат. Забравшись внутрь, они вытолкнули желто-серый ящик, казавший тяжелым, судя по усилиям, прилагаемым ими. Парни опрокинули его на наклоненную поверхность борта и отпустили, после чего он быстро заскользил вниз и остановился на пыльной земле.

„Что, черт побери, может быть там, в этом ящике? Он достаточно велик для гроба“.

Парни спрыгнули вниз, затем с трудом поставили его в вертикальное положение. Немного отодвинув его, они закрыли задний борт, потом вскочили в кабину и уехали.

А ящик остался лежать в десяти футах от северных ворот.

С помощью бинокля Депо внимательно осмотрел ящик. Длина его превышала рост людей из грузовика. Похоже, он был деревянным и стянут плоскими металлическими полосами.

„Посылка, — подумал Депо. — Что, черт побери, могут прислать на ферму в ящике такой формы?“

У Хелльстрома имелся свой грузовик, на котором привозили вещи на ферму, но ему было наплевать, что этот груз дожидается, когда его заберут, под лучами солнца за воротами. На первый взгляд, в этом нет ничего необычного. В досье Агентства было собрано много информации о кинокомпании Хелльстрома „Н. Хелльстром, Инк.“. Хелльстром был как ее владельцем, так и менеджером. Он создавал документальные фильмы о насекомых. Иногда Хелльстромовская компания участвовала в совместных проектах с другими компаниями из Голливуда и Нью-Йорка. Все это было легко понять, пока не находишься на холме и не наблюдаешь за ее деятельностью, как сейчас Депо и как до него Портер. „Так что же случилось с Портером? И почему Мерривейл не решается начать прямые поиски исчезнувшего агента?“

В действиях Хелльстрома была еще одна загадка.

Его бездействие.

Из „Руководства по Улью“:

„Связь между экологией и эволюцией чрезвычайно тесная, что обусловлено органическими изменениями в данной популяции животных, и крайне чувствительна к плотности заселения региона особями этой популяции. Наша цель в вопросе адаптации состоит в повышении порога терпимости населения для достижения его уровня, в десять — двенадцать раз превышающий тот уровень, который в настоящее время считается предельным. Исходя из этого мы получаем наши типы выживаемости в различного рода условиях“.

Когда Дзула Перуджи вошел в конференц-зал и занял место председателя во главе длинного стола, там царила атмосфера напряженного ожидания. Он посмотрел на наручные часы, кладя на стол дипломат: 5.14 вечера. Несмотря на то, что было воскресенье, присутствовали все, все из несущих ответственность за Агентство мужчин и одна женщина.

Перуджи сел и без обычных предваряющих слов приступил к делу:

— У меня был крайне напряженный день. Для начала сообщу, что всего два часа назад Шеф вызвал меня к себе и просил передать вам его сообщение. Ему пришлось согласовать кое-какие вещи в высших кругах. Что, конечно, вызвано срочностью дела.

Он окинул взглядом весь конференц-зал — спокойное и удобное место, располагавшееся под самый крышей небоскреба. Серые портьеры закрывали двойные окна с северной стороны, отчего в комнате создавался холодный, точно под водой, полумрак.

За столом раздалось несколько нетерпеливых покашливаний, но все заняли свои места без возражений.

Перуджи раскрыл дипломат и извлек его содержимое: три тонких папки. Потом сказал:

— Все вы видели документы, касающиеся Хелльстрома. Шеф сказал мне, что он отдал их на прочтение три недели назад. Вам будет приятно узнать, что наконец-то нам удалось расшифровать семнадцатую страницу. Использовался довольно интересный код, основывающийся на четырехмерной конфигурации. Весьма изобретательный.

Он прокашлялся, вытащил один тонкий лист бумаги из верхней папки и пробежал по нему глазами.

— Опять же, эта запись относится к „Проекту 40“, но в этот раз использована военная терминология. Я зачитаю: „…жало, с помощью которого наши рабочие будут поставлены над всем миром“. Наводит на размышления, а?

Мужчина, сидевший слева от Перуджи, заметил:

— Чепуха! Этот Хелльстром делает фильмы, так что это может быть всего лишь сюжет для триллера.

— Здесь есть еще кое-что, — возразил Перуджи. — Имеются также и отрывочные куски инструкций, касающиеся схемы обмена информации, которая, как уверяет наш человек из Уэстингхауза, весьма близка к жизни. Он просто пришёл в возбуждение от возможностей ее применения. „Это еще один ключ к загадке“, — сказал он, но признался, что ключ этот — неполный: место, где эта схема должна подсоединяться к главной схеме, не обозначено. Тем не менее, в этом расшифрованном документе есть еще одно интересное место.

Для большего эффекта Перуджи сделал паузу, еще раз оглядев собравшихся.

— В этом сообщении совершенно однозначно указывается, что владельцу этих бумаг предлагается в дальнейшем передавать информацию через одного человека в Вашингтоне. Нам известно его имя. Это сенатор, чью деятельность мы еще должны будем проверить.

Перуджи захотелось рассмеяться. Их реакция была точно такой, как предсказывал Шеф. Все смотрели только на него — то, что редко случалось в этой комнате гигантов мысли.

Мужчина слева от него спросил:

— В этом нет никаких сомнений?

— Абсолютно никаких.

Из докладной записки Дзулы Перуджи, характеризующей Джозефа Мерривейла:

„У субъекта полностью отсутствуют эмоции и чувства по отношению к своим товарищам, но он умеет достаточно умело их симулировать. Его административные способности адекватны решаемым задачам, однако ему не хватает инициативы и решительности. Он — именно то, что мы о нем думаем — человек, способный управлять своим подразделением и, в случае приказа сверху пошлет, не задумываясь, своих людей на смерть. Повышение по службе может быть рекомендовано“.

Покинув конференцию, Перуджи позволил себе небольшое чувство триумфа. Было несколько острых моментов из-за этой стервы, но ему все же удалось решить все обсуждаемые вопросы. Он до сих пор никак не мог понять, почему в руководство была введена женщина.

Когда он вышел на улицу, покрапывало, но свежий вечерний воздух нес с собой запах мокрой пыли, что особенно не любил Перуджи. Он остановил такси.

И как нарочно, водителем оказалась женщина. Со вздохом покорности судьбе Перуджи устроился на сиденье и сказал:

— Статлер.

„Невозможно предвидеть, где в следующий раз столкнешься с женщиной, — подумал он. — Они слишком хрупкие существа, и им нельзя позволять заниматься такими делами“. — К этому выводу он пришел, наблюдая за своей матерью, всю жизнь разрываемую противоречиями между своим происхождением и требованиями пола. Она знала, что у нее в крови текла негритянская, ирокезская и португальская кровь. Иногда она гордилась своими предками.

— Никогда не забывай, мой мальчик, что твои предки были тут еще до того, как нога первого белого вора ступила на эту землю.

В другой же раз она напоминала ему:

— Мы были моряками Генри Навигатора, когда большинство моряков не возвращалось из долгого плавания.

Но она могла смягчить эти вспышки горькой гордости осторожными предупреждениями:

— Дзула, ты достаточно похож на белого, чтобы никто не подумал, что у тебя в крови были черные предки. Играй в игры белых, мой мальчик, — это единственный способ выиграть в этом мире.

И сегодня он выиграл, Перуджи не сомневался в этом. Эта стерва в конференц-зале пыталась устроить ему перекрестный допрос по поводу деятельности корпорации Хелльстрома, поймать его на противоречиях. О чем Шеф и предупреждал его.

— Они попытаются перехватить инициативу и нападут на Агентство. Я доверяю вам, так что отвечайте ударом на удар.

И в этом весь Шеф: он был отец для тех, кому доверял.

Перуджи не знал своего отца, который был первым в длинной череде мужчин, заслуживших благосклонность Хуаниты Перуджи. Ее фамилия до замужества была Браун, без проблем измененная на более загадочную — Перуджи. Отец пробыл с ней достаточно долго, чтобы дать малышу имя Дзула в память о полузабытом дядюшке, а затем он отправился на коммерческую рыбную ловлю в плавание, которое могло оправдать худшие страхи Навигатора. Его судно сгинуло во время шторма в заливе Кампече.

Эта трагедия только закалила характер Хуаниты. И началось замечательное время поисков, еще более романтических, хотя и бесплодных, растянутых на всю жизнь, новой любви. Для Дзулы же она сочинила миф о могучем Джоне (первоначально Хуане) Перуджи: высоком, бронзовокожем, способном выполнить любое задуманное дело. И ревнивый Бог забрал его к себе, и это не слишком хорошо его характеризовало.

И именно из-за этой трагедии, увиденной сквозь призму фантазий матери Дзула прощал ей любые нападки на мораль. Еще с детства у него сложилось впечатление о женщинах, как о неспособных противостоять жестоким жизненным коллизиям иначе, как через постельные утехи. Такими уж они созданы, и их надо лишь такими и принимать. С этим можно и не согласиться, но очевидно, что они просто не хотят замечать такого поведения в собственных женщинах.

И поэтому было естественно, что Дзула оказался в Агентстве. Здесь находили свое место только сильные. Сюда приходили те, кто сбрасывал шоры со своих глаз. И, что более важно, это было последнее прибежище для них, любителей острых ощущений. В Агентстве могла исполниться любая мечта, если только вы признавали хрупкость большинства людей… особенно женщин.

И эта стерва в руководстве не являлась исключением. В ней была слабость — должна была быть. Она была умной и по-своему жестокой.

Перуджи смотрел на мелькавшие за окном такси омываемые дождем улицы и вспоминал стычку в конференц-зале. Она первой начала атаку, имея на руках собственную копию досье на Хелльстрома. Найдя нужные места, она цитировала их и бросалась в атаку:

— Вы сказали нам, что компания Хелльстрома частная, зарегистрированная в 1958 году; одним из главных держателей акций был он сам, три других члена правления — Хелльстром, Фэнси Калотерми и мисс Мимека Тиченам. — Она захлопнула папку и пристально через весь длинный стол посмотрела на него. — Многим из нас показалось странным, что, хотя обе эти женщины и поставили свои подписи под документами о регистрации в присутствии свидетелей, нотариально заверенные, но вы не предоставили нам никаких других данных о них.

„Мой ответ, — думал, сидя в такси, Перуджи, — отразил атаку“.

Он лишь пожал плечами и ответил:

— Все верно. Мы не знаем, откуда они, где учились, ничего. Судя по всему, они иностранки, но нотариус в Фостервилле был удовлетворен их документами, а стряпчий не возражал против того, чтобы они вошли в правление корпорации, делающей бизнес в этой стране. Мимека, кажется, восточное имя, как некоторые из вас указали, а другое имя похоже на греческое. Мы просто не знаем. И мы совсем не намерены, чтобы этот пробел так и оставался незаполненным. Мы работаем в этом направлении.

— Они живут на ферме Хелльстрома? — спросила она.

— Вероятно.

— Есть их описания?

— Нечеткие: темные волосы и общие черты, характерные для женщин.

— Общие, — задумчиво повторила она. — А интересно, как бы вы описали меня. Хотя ладно, это неважно. И как они связаны с Хелльстромом?

Перуджи чуть помедлил с ответом. Он знал, какое впечатление он производит на женщин. Высокий, шесть футов и четыре дюйма ростом, внушительный вес: 221 фунт. У песочного цвета волос рыжеватый оттенок, становившийся еще более темным на бровях. Глаза темно-карие, часто по ошибке принимаемые за черные, глубоко посаженные над несколько коротковатым носом, широкий рот и квадратный подбородок. Общее впечатление — доминирующее мужское начало. Неожиданно послав ей через весь стол ослепительную улыбку, он сказал:

— Мадам, я не буду описывать вас ни для кого-либо, ни даже для себя. Такова моя обязанность перед Агентством: вы все остаетесь безымянными и безликими. А что же касается тех женщин, Хелльстром доверял им достаточно, чтобы назначить в правление своей корпорации. Это крайне нас интригует. И мы намерены удовлетворить свое любопытство. Обратите внимание, что по документам Калотерми является вице-президентом, а другая женщина — секретарем-казначеем, и в то же время каждая из них владеет лишь одним процентом акций.

— Сколько им лет? — спросила она.

— Совершеннолетние.

— Они путешествуют вместе с Хелльстромом?

— У нас нет на этот счет никаких сведений.

— И вы даже не знаете, есть ли у этих женщин мужья или привязанности? — продолжила она.

Густые брови Перуджи начали уже в гневе опускаться, но он удержал их, заставив голос звучать ровно, чтобы не выдать своего разочарования этим пробелом в своих знаниях:

— Да, мы не знаем этого.

Однако она догадалась о его состоянии, потому что задала тот же вопрос и о Хелльстроме:

— А Хелльстром, он женат или в связи с кем-нибудь?

— Мы и этого не знаем. В этих папках находится все, что мы имеем к настоящему времени.

— Все? — фыркнула она. — Сколько лет Хелльстрому?

— Предположительно тридцать четыре. Он жил на ферме и первые семь лет получал образование дома. Его бабка Трова Хелльстром была дипломированной учительницей.

— Я закончила с обязательной программой, подготовленной заранее, — сказала она, постучав по папке. — Значит, только тридцать четыре. Я задала этот вопрос просто, чтобы подчеркнуть, что он довольно еще молод для того, чтобы поднять такую бучу.

— Не так уж и молод.

— Вы сказали, что он читает лекции и время от времени проводит семинары и коллоквиумы и что он учился на нескольких факультетах разных университетов. Как сумел он получить столь ответственные назначения?

— О, благодаря своей репутации.

— Гм-м! Что нам известно о его помощниках?

— Его технический персонал, деловые связи… вы все это прочитали в папках.

— И его банк в Швейцарии. Интересно. Какие данные о его состоянии?

— Только те, что в досье.

— Рассматривали вы возможность осторожного наведения справок через его адвокатов?

— Вы что, принимаете нас за кретинов? — спросил Перуджи.

Она молча посмотрела на него, а потом тихо произнесла:

— Я же сказала „осторожного“.

— Его законный адвокат, как вы могли заметить, уроженец Фостервилля — совсем маленького городка, — терпеливо объяснил Перуджи. — Связь между двумя собаками не может быть осторожной, как вы изволили выразиться здесь.

— Гм-м!

Перуджи посмотрел на лежащие перед ним папки. Она, конечно, знала, как и все остальные, что он не сообщил им всего. Это естественно, но у нее не было возможности знать наверняка. У нее не было ничего, кроме подозрений.

— Встречался ли кто-нибудь из наших людей с этим Хелльстромом? — спросила она.

Перуджи посмотрел на нее, удивляясь: „Почему остальные позволяют ей быть их представителем? Более чем удивительно!“

— Как вы возможно знаете, у Шефа есть связи с вице-президентом банка, ведущим финансовые дела кинокомпаний, обычно занимающихся продажей фильмов Хелльстрома. Этот вице-президент встречался с Хелльстромом, и у нас есть его отчет, который вскоре будет передан вам на руки.

— Этот банк не связан с компанией Хелльстрома?

— Нет.

— Вы уже прощупали наши связи в Швейцарии?

— Здесь нет мошенничества, и поэтому мы не можем открыто получить доступ к банковским счетам в Швейцарии. Но мы еще попытаемся использовать и этот путь.

— И какое впечатление произвел Хелльстром на этого вице-президента?

— Способный человек, довольно спокойный, хотя иногда взрывается, когда затронуты его собственные интересы… особенно в вопросе экологии.

— Сколько он платит своим сотрудникам?

— По шкале профсоюза гильдии, но на нескольких человек данных о налогах мы не имеем.

— А эти две женщины?

— Вероятно, их держит нечто иное, нежели деньги. Мы полагаем, что они живут на ферме, но декларацию о доходах они не посылают. Предполагается, что Хелльстром не так уж щедр — а может тут какое-то мошенничество. Пока что мы не можем, сказать. Из виденных нами записей следует, что кинокомпания не приносит дохода. Весь доход, похоже, уходит на деятельность, очевидно законную, носящую образовательный характер.

— Может ли эта ферма был подпольной школой?

— Некоторая часть молодых людей остается там для обучения производству фильмов и для изучения экологических проблем. Подробнее об этом в отчетах.

— Подробнее, — повторила она ровным голосом. — Можем ли мы предполагать, что его ферма была подвергнута инспекции, ну, строительной или что-то в этом роде? Ведь в Орегоне должны быть приняты соответствующие законы.

— Инспекцию проводят местные власти, и точность информации, основывающейся на этих инспекциях, остается под большим сомнением. При первой же возможности мы обновим наши данные.

— А технический персонал Хелльстрома, его операторы и так далее — они профессионалы в своем деле?

— Они делают работу, заслуживающую высоко оценки.

— Но сами люди, к ним относятся хорошо?

— Можно сказать и так.

— А что скажете вы?

— Вопрос не имеет особого смысла, кроме как указателя направления дальнейших вопросов. По нашему мнению, преуспевающие в кинобизнесе люди стремятся добиться внешнего восхищения от своих коллег, но часто за этим скрывается глубокая ненависть. Восхищение, в обычном понимании смысла этого слова, мало подходит к этой ситуации, ну, может только свидетельствует о компетенции и доходе.

— Сколько раз путешествовал Хелльстром с того времени, как этот отчет попал в наши руки?

— Однажды — в Кению и два дня в Станфорде.

— Он сейчас может быть не на ферме?

— Да. Для полной уверенности мне нужно просмотреть последние отчеты. Как вы знаете, мы только что ввели в дело новую команду. Разумеется, вас будут держать в курсе.

— Из ваших предыдущих отчетов следует, что Хелльстром проводит вне фермы от двух недель и больше в месяц. Кто его замещает, когда он в отъезде?

— Пока что нам это не известно.

— Насколько тщательно велось наблюдение за ним во время более доступных поездок?

— Мы проверяли его багаж и обнаружили лишь кинокамеры, фильмы, технические бумаги и тому подобное. В основном его записи касались насекомых. Он, похоже, очень педантичен во всем, что касается его специальности. Мы не обнаружили ничего, выходящего за рамки закона.

— А как насчет провокации?

— Это исключено из-за его авторитета в научных кругах. Слишком многие поверят его протестам.

Потом она откинулась на спинку кресла, замолчав на несколько секунд. После чего эта стерва бросила:

— Сообщите Шефу, что из этого можно извлечь пользу. Мы не удовлетворены.

„Не удовлетворены! — подумал Перуджи, нетерпеливо барабаня пальцами по черному пластиковому сиденью такси. — Но они испугались, и этого было достаточно на первый раз. Если выгорит все дело, связанное с „Проектом 40“, если все пойдет в том направлении, о котором они с Шефом намеренно не говорили им, то выгоды хватит на всех, включая и Дзулу Перуджи. Конечно, это никак не может быть оружие. Вещь выделяла слишком много тепла. Но при низких температурах это тепло можно использовать в производстве металлов и пластмасс. По самой скромной оценке это вызовет коренную модернизацию металлургии, ведущей к просто головокружительному падению стоимости. Да, выгода здесь — не то слово!“

Инструкции для воспитания избранных рабочих:

„Мы используем язык Чужаков из Внешнего мира, но имея в виду свои собственные цели, с иными значениями слов. Важно не путать главные отличия. Этого требует необходимость маскировки. Поскольку мы практически беззащитны против лучших сил Внешнего мира, нашей основной защитой остается их незнание того, что мы живем среди них, взяв их в качестве первоначального образца при создании Улья“.

Во второй половине дня Депо стал вспоминать краткие инструкции Мерривейла. Может быть, виной тому его возбужденные нервы, но он подумал: „А сколько же агентов погибло в этом деле?“ Мерривейл был тот еще тип — с этим своим проклятым акцентом и все такое. Иногда Депо ловил себя на мысли, что Мерривейл восхищается Хелльстромом. Людей, подобных ему, приводит в восхищение лишь успех, но у Мерривейла всегда присутствовал еще и страх. И чем ближе успех подступал к Мерривейлу, тем сильнее становился его страх.

В замкнутой долине жара не спадала — все так же пекло горячее осеннее солнце. Депо начал чувствовать сонливость, и временами его веки смыкались.

Он заставил себя сконцентрировать внимание на строениях фермы. Если верить последним донесениям, сам Хелльстром должен быть где-то там, в стенах этих зданий. Однако ничто не подтверждало этого.

Так почему же Мерривейл восхищается Хелльстромом?

Резкий хлопок окончательно разбудил Депо. Он увидел движение в дальнем левом углу сарая-студии. Это была тележка на колесах. Довольно странное средство передвижения — на память пришли стародавние вокзальные тележки для перевозки багажа, с ручным приводом, на больших колесах со спицами и с высокими бортами. Пронзительный голос выкрикнул команду откуда-то изнутри здания, но Депо не смог разобрать слов, что-то вроде „погрузить“. Смысла в этом не было.

Из сарая вышла молодая женщина и встала перед тележкой; Депо сразу же поразило, что она была обнаженной. В бинокль он видел шорты телесного цвета, но на ней не было ни лифчика, ни блузки, а ноги были обуты в сандалии.

Благодаря мощным линзам Депо смог увидеть ее совсем близко, когда девушка опускала рулевую перекладину, поднятую вертикально впереди тележки. У нее были упругие груди с темными сосками. Ему так хотелось рассмотреть ее, что он едва не пропустил приближение еще одной молодой женщины, одетой подобным же образом, заметив ее лишь тогда, когда третья рука появилась в поле его зрения. Эти женщины так похожи, что могли быть сестрами, но они не подходили под описания женщин, являвшихся членами правления корпорации Хелльстрома: волосы у них были светло-желтые.

Молодые женщины взялись за перекладину и потащили тележку вперед, к северным воротам. Они двигались быстро и нетерпеливо, что казалось Депо несоответствующим долгому ожиданию, которому подвергся ящик за воротами. Он не видел иной причины появления тележки. Они собирались забрать ящик. Что же в этой проклятой штуковине? И почему они почти голые? Он вспомнил, как напрягались посыльные, двигая ящик, и удивился, как же эти две девушки поставят такую тяжесть на тележку? Конечно, к ним на помощь должны будут прийти другие.

С возрастающим удивлением он наблюдал, как женщины открывают ворота, разворачивают тележку так, чтобы можно было опустить борт и поставить ящик на дно. С удивительной легкостью они подняли ящик, затратив на это намного меньше времени, чем понадобилось мужчинам, которые привезли ее сюда. Потом быстро закрыли борт и вернулись к сараю с той же быстротой и решительностью, как и по пути к воротам. Гораздо быстрее, чем он ожидал, они добежали до сарая и скрылись из виду. И снова раздался хлопок. Дверь?

Депо прикинул, что вся операция заняла не более пяти минут.

Поразительно! Настоящие амазонки! Хотя на первый взгляд они казались всего лишь хорошо развитыми, пышущими здоровьем молодыми женщинами. Эта Хелльстромовская ферма что, является убежищем для помешанных на здоровье? Их цветущий вид наводил на подобную мысль. Депо же самому эта ферма не нравилась. Слишком уж деловитыми были эти женщины. Они не были фанатками-культуристками. Просто рабочими, выполняющими свое дело, которое знали настолько, чтобы обходиться без слов или лишних движений. Но почему для подобного рода работы используются женщины?

Еще одно проклятое упущение в отчете, и нет ответа на этот вопрос!

Депо бросил взгляд на часы: до захода солнца осталось меньше получаса. Долина и ферма снова погрузились в ничем не нарушаемую тишину. Местность сделалась еще более пустынной после короткого, но яростного взрыва человеческой энергии, произведенного этими молодыми женщинами.

— Так что же, черт возьми, в этом ящике?

Лучи опускающегося солнца заливали верхушку гребня холма слева от него, погружая долину в тень, но от золотистой травы и листьев на противоположном склоне холма отражался свет, осветляя ее. Депо знал, что он хорошо замаскирован под этими темными кустами, но долина и вся эта местность вновь обрели оттенок зловещей тишины. Глубоко вздохнув, он решил не менять своего решения дожидаться наступления ночи и лишь затем уходить отсюда. Все вокруг него было пропитано атмосферой западни. Он пополз обратно, дальше в тень, и посмотрел влево на открытое пространство, которое ему предстоит пересечь. Слабый свет затоплял поле золотисто-оранжевым блеском. И этот же свет создавал четкую тень следа помятой им травы.

„Какой же я дурак, что выбрал этот путь! — подумал он мрачно. — В чем же состояла ошибка Портера?“

Чувство полного изнеможения охватило его. Неожиданная мужеподобная сила этих полуобнаженных молодых женщин, постоянное раздражительное гудение из сарая-студии, невысказанные вслух предупреждения на инструктаже Мерривейла и отчеты, пустынная долина на фоне дальнего движения коров (почему они находятся так далеко?) — все призывало его дождаться наступления темноты. Он лежал почти час, наблюдая и переживая свои предчувствия.

День угасал. У края горизонта, на западе, пурпурный поток казался еще ярче на фоне ярко-оранжевого неба. Склоны долины погружались в сумерки, почти что в черноту, и трудно было понять, на самом ли деле он различал детали или же просто воскрешал их по памяти. Свет не горел ни на ферме, ни в сарае. Видимость упала почти что до нуля, но когда Депо выполз из кустов, то на северном горизонте различил звезды и слабый свет. „Там Фостервилль, — понял он. — А на ферме до сих пор ни единого пятна света“.

Еще одно упущение в отчете.

Депо провел руками вокруг себя, убедился, что выбрался из кустов, потом встал на ноги. Спина заныла от боли. Депо полез в рюкзак, достал сандвич, завернутый в бумагу, развернул ее и стал есть, восстанавливая ориентировку. Сияние Фостервилля помогло ему. Сандвич подкрепил его. Сделав долгий глоток воды, он приготовился в обратный путь.

Однако чувство опасности не проходило.

Нелогичность его он понимал умом, но Депо привык доверять этому чувству. Опасностью пропахло все, что он узнал об этом месте, что видел, слышал — скорее даже то, чего не видел и не слышал. И вместе с теми упущениями в отчетах все внутри него кричало: опасность.

„Убирайся, черт возьми, отсюда!“ — сказал он самому себе.

Он повернул браслет часов и посмотрел на светящийся циферблат с компасом, установил нужное направление и двинулся вперед через поле. Когда он вышел из-под деревьев, видимость немного улучшилась, и он ощутил, что движется по длинному склону, поросшему сухой травой, как и утром.

Земля под травой была неровной, и Депо часто спотыкался, неизбежно взбивая вверх пыль, и несколько раз даже останавливался, чтобы сдержать желание чихнуть. Его движение в траве казалось ему неестественно громким в этой ночной тишине, но появился слабый ветерок, а когда он остановился, Депо расслышал, как колышутся впереди деревья. Замедлив шаг, он попытался использовать сходство между этими двумя звуками. Он набрал еще сухих травинок, которые царапали кожу. Да и медленное движение выводило его из себя. Депо обнаружил, что неосознанно ускоряет шаг. Что-то внутри него призывало: „торопись“.

Однако светящийся циферблат компаса и сияющий небосвод позволяли ему ориентироваться. Он уже различал встречающиеся на пути деревья и легко обходил их. Впереди вырисовывалась темная линия крупных деревьев, которые он однажды уже проходил. Там должна быть тропа животных. Он предполагал выйти на эту тропу задолго до того, как его ноги ступили на твердую поверхности, на которой не было травы. Депо нагнулся, руками ощупал эту поверхность и почти стертые следы копыт в грязи. Давно уже ни один олень не проходил тут. Это были старые следы, он их заметил еще утром, и сейчас они лишь дополнили картину общего впечатления от этой долины.

Депо выпрямился и пошел вдоль тропы, когда расслышал далекий слабый шелест в поле позади себя. Этот звук не походил ни на шуршание травы, производимое идущим по ней человеком, ни на ветер. И источник его невозможно было определить — просто где-то сзади. Кроме далеких теней, которые могли быть деревьями или неровностями ландшафта, ничего нельзя было разглядеть. Звук становился громче, и Депо чувствовал, как в нем нарастает угроза. Звук скорее даже напоминал шепот, нежели шелест. Депо выпрямился, повернул прочь в сторону от этого звука и начал быстро двигаться по тропе. Он заметил, что видит тропу, если смотрит вниз под острым углом.

Вскоре он достиг линии деревьев, где мадронии росли вперемежку с соснами. Деревья закрыли слабый свет звезд, и Депо был вынужден перейти на шаг. Несколько раз он сходил с тропы, после чего находил ее ногами на ощупь. Ему очень хотелось вынуть фонарик из рюкзака, но странный звук все усиливался за его спиной. Теперь это определенно был свист. Шум множества нижних юбок с фижмами, если бы их тащили сквозь траву, не был бы столь металлическим. Видение этих юбок на мгновение позабавило его, однако лишь до тех пор, пока он не вспомнил о полуобнаженных молодых амазонках на ферме. И почему-то эта воображаемая картина отнюдь не показалась ему забавной.

Депо спрятал свой велосипед в кустах, где тропа пересекала узкую грязную дорогу. Эта дорога огибала невысокий холм и тянулась дальше вниз по длинному склону к проселочной дороге, где Депо припарковал автофургон. На руле у велосипеда имелся фонарь, и он пообещал себе включить свет и гнать, словно за ним гонятся черти.

Но стал ли звук за его спиной громче? Что же, черт возьми, может быть его источником? Может, на самом деле это что-то естественное? Может, птицы? Шепот, достигнув травы, раздавался уже по обе стороны от него, словно его обходили фаланги наступающей армии. Депо казалось, что множество существ, расположившись широким веером, окружают его. Он попытался увеличить скорость, но мешала темнота, и он натыкался на деревья.

Так что же это за звук?

Тело Депо заливал пот, а страх сдавил грудь.

Он снова попытался ускорить шаг, споткнулся и растянулся во весь рост. Шепот погони смолк. Несколько секунд Депо полежал спокойно, вслушиваясь. Ничего. Какого черта! Тишина так же пугала его, как и сам этот звук. Он медленно встал и тут же снова раздался этот звук, но теперь он доносился с обеих сторон и сзади. Наполненный ужасом, Депо кинулся вперед, спотыкаясь, проламываясь сквозь заросли, падая, иногда даже сходя с тропы.

Где же эта проклятая дорога, на которой он спрятал велосипед?

Этот оглушительный шум раздавался вокруг всего его: и спереди, и сзади, и по бокам. Депо, тяжело дыша и спотыкаясь, на ходу попытался нащупать фонарик в рюкзаке. Почему он не взял с собой оружие? Хотя бы автоматический пистолет? Что-нибудь небольшое, вроде того, что у Тимьены. Проклятье! Что же это за шум? Хватит ли у него смелости включить фонарик и описать лучом круг. Он не мог взять с собой даже маленький пистолет! Нет! Его легенда любителя птиц не позволяла ему этого! И вот теперь он задыхается и тяжело дышит. И болят ноги.

Дорога была уже у него под ногами, когда он наконец понял это. Он остановился и попытался сориентироваться в темноте. Сошел ли он с тропы только что? Депо не думал, что он далеко от тех кустов, где спрятал этот чертов велосипед. Он должен быть где-то тут. Отважится ли Депо все-таки включить фонарик? Шелест-свист доносился со всех сторон. Велосипед должен быть где-то рядом, справа от него. Депо протянул руку к более темным теням, споткнулся о куст и упал на раму велосипеда.

Тихо бормоча проклятия, он встал на ноги, вытащил велосипед и оперся на него. Теперь он лучше различал дорогу: отдельные светлые участки в темноте. Депо вдруг подумал, как приятно будет взобраться на велосипед и помчаться назад, к автофургону и Тимьене. Но этот шелест-свист становился все громче, окружая его! Да пошло оно к черту! Схватив фонарик, Депо нажал на кнопку. Луч света скользнул по деревьям. И он увидел трех молодых женщин, одетых так же, как те амазонки на ферме, в плотно облегающие шорты и сандалии, но лица их скрывали темные блестящие маски. И у каждой в руках был продолговатый предмет с раздвоенным, как у бича, концом. Сначала вид этих предметов заставил его подумать о какой-то странной антенной системе, но раздвоенные концы были направлены прямо на него, и от них явно исходила угроза.

Из дневника Нильса Хелльстрома:

„Иногда я осознаю, что имя мое не так уж важно. Оно могло быть любым иным набором звуков, а я все равно оставался бы самим собою. Имена неважны! Хорошая мысль. Именно это говорили и моя праматерь, и мой первый учитель. Имя, которое я использую, — случайное. Я мог бы получить и совсем другое имя, если бы родился в семье Чужаков из Внешнего Мира с присущим им индивидуализмом. Их сознание — не мое сознание; их временная линия — не моя. Мы, дети Улья, когда-нибудь расстаемся с именами. В словах моей праматери касательно них заключен глубокий смысл. Наше совершенное общество не может позволить себе индивидуальные имена. Одни метки, в лучшем случае, — не имена. Они полезны только на коротком отрезке пути. Возможно, у нас будут другие метки в иных периодах нашей жизни. Или номера. Почему-то номера кажутся более подходящими по смыслу намерения, высказанному моей праматерью столь удачно“.

Было 2.40 ночи, и вот уже почти десять минут Кловис наблюдала, как Эдди ходит взад-вперед по крохотной гостиной ее квартиры. Телефон разбудил их, и отвечал Эдди. Он открыто пришел к ней. Агентство смотрело на это сквозь пальцы. Определенные сексуальные шалости предполагались и ценились, лишь бы они не заходили слишком далеко. Ничего серьезного — просто здоровые, энергичные телесные наслаждения.

Повесив трубку, Эдди только заметил:

— Это ДТ. Позвонить его просил Мерривейл. Они потеряли контакт с Карлосом и Тимьеной.

— О Господи!

Она вскочила с постели, набросила халат на обнаженное тело. Эдди прямо направился в гостиную.

— Мне следовало ответить по телефону, — бросила она, надеясь вывести его из задумчивости.

— Почему? ДТ искал меня.

— Здесь?

— Да.

— А как он узнал, что ты тут?

— Он позвонил мне, но там никто не ответил.

— Эдди, мне это не нравится.

— Чепуха!

— Эдди, а что еще сказал ДТ?

Он остановился перед ней и посмотрел вниз на ее ноги, которые она поджала, плюхнувшись в кресло.

— Он сказал, что нам придется еще раз сыграть брата и сестру. Ник Майерли будет нашим папочкой, и у нас будет прекрасный отпуск в Орегоне!

Из дневника Нильса Хелльстрома:

„Фэнси обнаруживает явные признаки неудовольствия своей жизнью в Улье. Может быть, она привыкла к жизни Снаружи. Нас всегда беспокоила возможность подобного — такие вещи иногда случаются. — Боюсь, как бы она не попыталась сбежать. Тогда, как мне кажется, лучше просто уничтожить ее, чем отправить в чан. Ее первенец, Салдо, оправдывает все наши ожидания. Мне бы не хотелось, чтобы Улей потерял такой прекрасный воспроизводящий материал. Слишком плохо, что у нее так хорошо получается с насекомыми. Нам придется повнимательнее следить за ней до завершения нашего нового фильма. Что бы ни случилось, мы не можем посылать ее во Внешний Мир, пока мы не убедимся в ее абсолютной надежности. Возможно, мы можем предоставить ей большую ответственность во внутренних делах при съёмках фильма. Может быть, она разделит тогда мое видение фильма, и это излечит ее от неуравновешенности. Этот фильм так нужен нам. Начало нового этапа! С ним и последующими фильмами мы подготовим мир к нашему ответу на проблему выживания человека. Я знаю, что Фэнси разделяет эту еретическую веру. Она верит, что насекомые переживут нас. Даже праматерь этого боится, но ее ответ и мою интерпретацию этого ответа следует развивать. Мы должны как можно больше походить на тех, кому собираемся подражать“.

— Это вас шокирует? — спросил Хелльстром.

У него были светлые волосы, среднее сложение, на вид ему нельзя было дать более тридцати четырех лет. Таким и было его описание, имеющееся в Агентстве. В нем ощущалось чувство внутреннего достоинства, целеустремленность, излучающаяся из его голубых глаз, когда он цепко рассматривал что-то его заинтересовавшее. И из-за этого в нем ощущался заряд внутренней энергии.

Хелльстром стоял в лаборатории напротив пленника, привязанного к пластиковому стулу. Эта лаборатория представляла собой смесь полированного металла, блестящих стен, стекла и инструментов, освещенных молочным светом, который исходил от всего периметра потолка.

Депо уже пришел в сознание. Он не знал, сколько прошло времени, но голова до сих пор была в тумане. Хелльстром стоял перед ним с двумя обнаженными женщинами по бокам, его охранниками. Депо понимал, что слишком много внимания обращает на женщин-амазонок, но ничего не мог с собой поделать.

— Вижу, что шокирует, — заметил Хелльстром.

— Ну, допустим, — признался Депо. — Я не привык видеть вокруг себя так много обнаженной женской плоти.

— Женской плоти, — повторил Хелльстром и щелкнул языком.

— Их что, совершенно не трогает, как мы о них говорим? — поинтересовался Депо.

— Они не понимают нас, — ответил Хелльстром. — А даже если бы и понимали, то не поняли бы это ваше отношение. Типичное для Чужака, но мне всегда оно казалось странным.

Депо осторожно попытался проверить крепость веревок, которыми он был привязан к своему стулу. Он очнулся с головной болью, и она не проходила. За глазами пульсировала боль, и он не имел ни малейшего понятия, сколько прошло времени. Депо начал вспоминать, как он начал говорить с тремя молодыми женщинами, освещенными ею фонариком, затем умолк, вдруг осознав себя окруженным множеством подобных фигур. Сумбурные мысли и неразборчивые воспоминания проносились в его сознании. Господи, как же трещит голова! Он вспомнил свой глупый и жалкий ответ, вызванный страхом и потрясением:

— Я оставил здесь свой велосипед.

Боже праведный! Он стоял там, придерживая велосипед, но эти непроницаемые маски для ныряния окружали его. Покачивающиеся раздвоенные палочки, нацеленные на него, могли означать только скрытую угрозу. Депо не имел ни малейшего представления, что то за палочки, но оружие — всегда оружие. Палочки исходили от коротких рукояток, которые уверенно сжимали молодые женщины. Концы этих палочек издавали низкое гудение, которое Депо мог слышать, когда задерживал дыхание, пытаясь оценить свои шансы прорваться сквозь круг. Пока он раздумывал, ночная птица устремилась к насекомым, привлеченная светом фонарика, И тут же фигура, смутно вырисовывающаяся в темноте, подняла раздвоенную палочку. Раздался тихое шипение, которое он слышал вокруг себя, когда пересекал поле. Птица сложила крылья в воздухе и рухнула на землю. Женщина наклонилась вперед, небрежно запихнула птицу в наплечную сумку. И тут он заметил, что у многих женщин имеются такие сумки, и все они чем-то наполнены.

— Я… я надеюсь, что не нарушаю частных владений, — пробормотал Депо. — Мне сообщили, что это подходящее местечко для моего хобби. Мне нравится… наблюдать за птицами.

Сказав это, Депо сам понял, насколько глупо прозвучали его слова.

„Что это за чертовы палочки? Птица даже не трепенулась. Тс-с-бац! Мерривейл не упоминал ни о чем подобном. А может, это и есть „Проект 40“, о Господи? Почему эти безумные девки ничего не говорят? Словно не слышали его или не понимали? Говорят ли они вообще на каком-либо языке?“

— Послушайте, — начал он, — меня зовут…

И это все, что он помнил, не считая еще одного резкого щелчка слева и болезненного ощущения расколотой головы. Депо вспомнил: взорвавшаяся боль под черепом. Когда он посмотрел вверх на Хелльстрома, его голова все еще болела. Без сомнения, результат действия этих палочек. И у двух женщин, стоявших за Хелльстромом, было точно такое же оружие, хотя они и не носили масок, как женщины из группы, окружившей его ночью.

„Я точно влип, — подумал он. — Ничего не остается делать, как нагло все отрицать“.

— Почему вы связали меня? — спросил Депо.

— Не тратьте даром времени, — произнес Хелльстром. — Мы вынуждены, пока не решим, каким образом избавиться от вас.

С внезапно пересохшей глоткой и ухнувшим куда-то сердцем Депо выдавил из себя:

— Это плохое слово — избавиться. Мне оно не нравится.

Хелльстром вздохнул. „Да, выбор слов в данной ситуации не богат. Я устал, уже глубокая ночь, и она все продолжается. Черт бы побрал этих навязчивых Чужаков! Что им в самом деле нужно?“

— Примите мои извинения! — произнес он вслух. — Я не хотел причинять вам ненужного беспокойства или неудобств. Но вы не первый, кого мы поймали при похожих обстоятельствах.

Депо вдруг показалось, что все это однажды уже с ним происходило. Словно в его памяти оживает нечто полузабытое, опыт кого-то близкого ему. Портера? Он не был настолько уж близок к Портеру, хотя…

— И вы избавились от них тоже? — спросил Депо.

Хелльстром проигнорировал этот вопрос. Такая безвкусица. Он произнес:

— Согласно вашим документам, вы являетесь торговым агентом компании по фейерверкам. Один из тех, кто незваным-непрошеным вторгался сюда, тоже работал на эту компанию. Это не кажется вам странным?

Депо с трудом выдавливал из пересохшего горла слова:

— Если его звали Портер, то в этом ничего странного нет. Он мне рассказал об этом месте.

— Тоже, наверное, любитель птиц, — заметил Хелльстром и повернулся спиной к Депо. Неужели нет никакого иного способа справиться с этой угрозой.

Депо вспомнил птицу, сбитую женщиной в ночном небе. Что же это за оружие? Может ли оно быть ответом на тайну „Проекта 40“? Он решил подойти с другой стороны:

— Я видел, как одна из ваших женщин убила птицу прошлой ночью. Им не следует этого делать. Птицы являются важной частью…

— О, помолчите! — выдохнул Хелльстром, не оборачиваясь. — Конечно, они убили птицу… и насекомых, и кроликов, и мышей, и еще нескольких тварей. Они не могли всю ночь тратить просто на ваши поиски, а занимались также ночным прочесыванием.

Депо покачал головой. Ночное прочесывание?

— Зачем они это делают? — поинтересовался он.

— Чтобы есть, разумеется.

Хелльстром посмотрел на пленника.

— Мне необходимо время на обдумывание проблемы, возникшей в результате вашего появления, я не рассчитываю, что вы бросите свои увертки и разоткровенничаетесь.

— Я не представляю, о чем вы говорите, — запротестовал Депо, но обильное потовыделение, Депо это понимал, выдавало его с головой.

— Я понимаю, — в голосе Хелльстрома прозвучала печаль. — Не пытайтесь сбежать. Двум работникам было приказано убить вас в случае чего. И говорить с ними не имеет никакого смысла. Они не говорят. Кроме того, они легко выходят из себя и могут почуять ваше отличие. Вы для нас Чужак из Внешнего мира, а их учат избавляться от таких незваных гостей. Ну а теперь прошу меня извинить.

Хелльстром вышел из комнаты, оттолкнув в сторону скользящую дверь. Депо успел увидеть широкий коридор, залитый молочным светом и полный людей — мужчин и женщин, абсолютно обнаженных. Двое из них как раз проходили мимо двери, заставив Хелльстрома задержаться на секунду. Эти двое, обе женщины, несли обнаженное тело мужчины с обвисшими головой и руками.

Из дневника Нильса Хелльстрома:

„Тщеславие побуждает меня писать эти строчки в надежде, что они будут прочитаны специалистами. Действительно ли вы есть в этом будущем мире или же вы просто плод моего воображения? Я знаю, что Улью понадобятся эти способности к чтению еще долгое время, может быть, всегда. Но все равно пройдет еще много времени, и мысли потеряют значение. Вы, читающие эти строки, если вы понимаете, о чем я пишу, должны сознавать, что ваша способность к чтению может быть отброшена и забыта. Да, это актуальный вопрос, помогает ли специализация бесконечной цели. Настанет время, когда эти строки будут существовать, но не останется никого, чтобы прочесть их. Практически это маловероятно, потому что материал, на котором записаны мои слова, будет признан полезным для использования в других целях. Наверное, просто из-за тщеславия я и обращаюсь к будущим читателям. А скорее всего, причина объясняется инстинктом, служащим для достижения близких целей. Я поддерживаю подход праматери к решению проблемы Чужаков. Мы должны не просто им противостоять, но должны искать компромиссы и постоянно вводить их в наше сообщество. Это мы и делаем сейчас под моим руководством, и, если вы перемените точку зрения, надеюсь, что моя помощь окажется полезной в планировании вами будущего“.

Хелльстрома разбудила от дневного сна молодая девушка-наблюдатель. На ее мониторе появился Чужак, вторгшийся на территорию Улья. Ячейка Хелльстрома была закрыта, обеспечивая ему уединение, на которое мог рассчитывать главный работник, и девушка вошла к нему лично и мягко потрясла его за плечи, чтобы разбудить. Она сообщила ему об увиденном быстрым и безмолвным языком жестов, принятым в Улье.

Незнакомец находился на холме над основными строениями Улья и осматривал местность в бинокль. Сенсоры, расположенные по окружному туннелю, уже давно зафиксировали его приближение. Чужак оставил свою спутницу возле машины у дороги на Фостервилль.

Передача сообщения заняла три секунды.

Тяжело вздохнув, Хелльстром выскользнул из тепла постели и жестом показал, что сообщение принято. Девушка вышла из ячейки. Хелльстром пересек ровный кафельный пол, прохлада которого способствовала окончательному пробуждению, и вошел в контакт с сенсорами системы безопасности Улья. Он сфокусировался на квадрате, который указала девушка-наблюдатель.

Поначалу Хелльстром никак не мог обнаружить Чужака в высокой траве. В этот час обзору в данном направлении всегда мешали солнечные лучи. Он подумал, а не ошиблась ли девушка при указании квадрата. Наблюдатели временами нервничали, становились слишком чувствительными, но пока ему еще не было известно о ложных тревогах или их серьезных ошибках.

Хелльстром стал более внимательно рассматривать высокую траву. Панорама ее в жарком полуденном свете казалась ничем не нарушаемой. Внезапно он уловил какое-то движение на гребне холма. И, словно движение это создало новую картину, он увидел Чужака: мужчину в одежде под цвет травы, что явно не было случайностью.

За более чем семьдесят лет жизни в Улье у Хелльстрома развился маскировочный рефлекс. Чувство осторожности появилось у него задолго до того, как он, подделав возраст, вышел из Улья под личиной Чужака. И теперь, глядя на прячущегося нарушителя их владений, Хелльстром двигался быстро. Надел сандалии и накинул на тело белый лабораторный халат, взглянул на ходу на часы, висящие на стене: 2 часа 59 минут дня. Эти часы с точностью хода четыре секунды в год сконструировала матерь, чье воспитание и предназначение обрекли ее всю жизнь провести в лабораториях.

Хелльстром подумал о нарушителе. Если он будет ждать, как и другие, то его лучше будет взять в темноте. Хелльстром решил начать ночное прочесывание пораньше, учитывая сложившиеся обстоятельства. Улей должен узнать, почему эти Чужаки стали совать нос не в свои дела.

Прежде чем выйти из своей ячейки, Хелльстром изучил внешний периметр Улья и увидел далеко внизу в долине приткнувшийся на стоянке автофургон с женщиной, сидящей рядом и что-то рисовавшей у себя на коленях. Он увеличил резкость на своем приборе и увидел нервное напряжение в плечах женщины, увидел, как непроизвольно двигается ее голова при взгляде вверх на склон, ведущий к Улью. Ее также нужно будет захватить. В их появлении здесь чувствовалась чья-то профессиональная рука, и от этого пульс Хелльстрома участился.

Он задумчиво покусывал нижнюю губу, внутренне прощупывая свои инстинкты, реагирующие на эту угрозу. Улей был спрятан так, чтобы не привлекать к себе внимания, но Хелльстром понимал всю его теперешнюю уязвимость, знал, как мало сил у него, чтобы противостоять пробудившейся подозрительности Чужаков.

Он обвел отсутствующим взглядом ячейку. Это была одна из самых больших клетушек в их сложно устроенном „муравейнике“, расположенном под фермой и окружающими холмами. Его одним из первых построили колонисты, завершившие свою многовековую миграцию под руководством праматери.

„Время остановить бегство, мои возлюбленные работники. Мы, кто жил скрытной жизнью среди Чужаков свыше трехсот лет, всегда готовые бежать при малейшем подозрении, нашли место, которое станет нам прибежищем и даст нам силу“.

Она утверждала, что во сне ей явился образ благословенного Менделя, „чьи слова говорят, что выбранный нами путь — правильный путь“.

Начальное образование Хелльстром получил еще до того, как вышел во Внешний Мир с целью „обучения по книгам“, и главным образом оно состояло из мыслей его праматери.

„Лучшие должны спариваться с лучшими. Таким образом мы производим лучших работников, которые понадобятся нам для решения тех задач, с которыми столкнется Улей“.

В тот холодный апрельский день 1876 года, когда начали копать дальше естественных каверн под фермой, приступая к строительству их первого Улья, она сказала им:

— Мы пойдем своим, совершенным путем, и таким образом станем „смиренными“, коих земля примет однажды в свое лоно.

Комната, которую он сейчас занимал, была выкопана еще в те времена, хотя и копателей, и его праматерь давным-давно отправили в чаны. Комнатушка была в шестнадцать футов шириной, двадцать два длиной и восемь футов от пола до потолка. Она не была квадратной в заднем конце, повторяя контуры первоначальной природной каверны. Сначала думали устроить в ней дверь, но потом все же было решено сделать тут водопровод, электропроводку и другие служебные трубопроводы. По естественному известняковому лабиринту Улей устремлялся вниз на глубину более мили и вширь по кругу диаметром почти в две мили на трехтысячефутовом уровне. Улей представлял собой кишмя кишащий муравейник, число работников, проживающих в нем, равнялось приблизительно пятидесяти тысячам (что было куда больше, чем смела надеяться его праматерь), густую сеть фабрик, гидропонических садов, лабораторий, воспитательных центров и даже подземную реку, помогавшую вырабатывать требуемую им энергию. Теперь уже не разглядеть исходной стены каверны — лишь ровная гладь серого, предварительно напряженного бетона.

В самой комнате Хелльстрома за многие годы грубые серые стены покрылись различными планами и набросками, показывающими рост Улья. Он никогда не снимал их — расточительная особенность характера, которую Улей прощал нескольким избранным работникам. И теперь на этих стенах был густой слой штукатурки, исписанной записями, по которым можно было изучить историю Улья.

Несмотря на то, что у него комната была попросторнее, чем у других, обстановка ее соответствовала стандартам Улья: кровать из бетонных плит, накрытых необработанной кожей под пенистой подкладкой, стулья той же конструкции, стол с керамической зеленовато-прозрачной столешницей, поддерживаемой опорами из застывшей пластмассы, двенадцать металлических шкафчиков, изготовленных во Внешнем Мире (шкафчики Улья были более крепкими, но он любил те из-за дорогих воспоминаний), консоль с экранами и линией прямой связи с центральным компьютером. Платяной шкаф с одеждой Чужаков в одном углу комнаты сразу указывал на него, как на одного из главных работников, которые представляли Улей в том опасном мире, который находился за их периметром. Кроме двух переносных ламп, одна из которых висела над столом, а другая — над консолью, комната освещалась трубчатыми лампами, располагавшимися на стыке потолка и стен, как это было принято повсюду, во всех галереях, туннелях и комнатах Улья.

Он мог занять одну из более новых и усовершенствованных комнат на нижних уровнях, но Хелльстром предпочитал эту, занятую им с того дня, как его праматерь отправилась в чан… „став одной из нас“.

Хелльстром шагал взад-вперед по кафелю пола, с беспокойством думая о Чужаке. Кого этот человек представляет? Конечно, он хочет попасть сюда не из праздного любопытства. Хелльстром нутром чувствовал, что мощные силы Внешнего Мира медленно обращают свое смертоносное внимание к Улью.

Он понимал, что не может больше откладывать свой ответ. Наблюдатели потеряют покой, станут раздраженными. Им необходима твердая рука и чувство, что предпринимаются соответствующие действия. Хелльстром наклонился над консолью, закодировал инструкции и послал их в передающую систему. Они пересекут весь муравейник. Главные работники предпримут предписанные действия. Каждый работник, выбранный этой передающей системой, через центральный компьютер Улья увидит жесты-команды на экране. Молчаливый язык Улья включит их в общую систему защиты.

Вообще-то, как и многие главные работники Улья, которые могли использовать подобного рода связь, Хелльстром знал, сколь тонка на самом деле эта система защиты. И вот теперь понимание этого вызвало в нем страх, и ему очень захотелось мысленного забвения и пустоты, во что погружено сознание обыкновенного работника, которого заботят только его непосредственные задачи.

Преследуемый этим страхом, Хелльстром открыл ящик стола и извлек папку с пометкой „Джулиус Портер“. Обычная метка, проставляемая на папке, указывала на то, что случилось с телом Портера, словно он являлся отбракованным для генофонда материалом, и записи из папки сохраняются лишь для оценки потомства, но У Портера не было никакого потомства в Улье. Он только принес с собой ощущение таинственной угрозы, которую так и оставил неразгаданной. Что-то в новом Чужаке заставило Хелльстрома подумать о Портере. Хелльстром доверял подобным инстинктам. Он просмотрел почти набегавшие друг на друга строчки зашифрованной в коде Улья информации. По документам, которые были у него Портер являлся работником балтиморской корпорации „Все для фейерверков“. В конце он что-то пробубнил насчет „Агентства“. Это Агентство представляло в его пораженном ужасом мозгу нечто, что отомстит за него.

Агентство.

Теперь Хелльстром сожалел, что они поторопились отправить Портера в чан. Да, с его стороны это просто неосмотрительно и беспечно.

Идея причинять боль живым людям шла, однако, вразрез с идеологией Улья. Боль — это нечто знакомое. Когда боль поражала работника и ее нельзя было облегчить, тот мог быть отправлен в чан. Чужаки так не поступали, но такова была характерная особенность Улья. Убивали — чтобы есть, чтобы выжить. Убийство может причинить боль, но она быстро проходит. Агонию не продлевали. О, выживание может заставить действовать и по-другому, но Улей избегал этого.

Вскоре Хелльстром отложил папку в сторону, нажал кнопку на дисплее. Он попросил одного из наблюдателей, находившихся в караульной комнате сарая-студии. Устройство передачи голоса было изобретено в Улье, и, дожидаясь ответа, Хелльстром восхитился его функциональной лаконичностью. Скоро на экране над устройством появилось изображение Старого Харви. Голос его слегка дрожал. „Старому Харви давно пора отправляться в чан, — подумал Хелльстром, — но с этим можно и подождать, поскольку его способности требовались Улью, особенно сейчас“. Старый Харви был одним из первых, выращенных в Улье. И его потомки разбросаны по всему Улью. Он также знал обычаи Чужаков, и его помощь в обеспечении безопасности Улья трудно было переоценить.

Они открыто говорили по внутренней сети. Не было ни малейшего шанса, что Чужаки могли вскрыть электронную защиту Улья. В этой области специалисты Улья намного опередили Чужаков.

— Разумеется, ты уже знаешь о нарушителе? — спросил Хелльстром.

— Да.

— Ты лично наблюдал за ним?

— Да. Я послал женщину предупредить тебя.

— Что он делает?

— Просто наблюдает. В основном, в бинокль.

— Есть ли кто-нибудь из наших снаружи?

— Нет.

— Запланированы ли какие-либо работы снаружи?

— Только посылка — алмазы для буров пятьдесят первого уровня.

— Не принимайте ее без меня.

— Хорошо.

— Существует ли вероятность того, что он имеет передающие устройства, с помощью которых можно следить за его деятельностью?

— У Портера не было таких приборов.

Хелльстром подавил раздражение, но отметил, что мимо внимания Старого Харви тоже не прошла незамеченной эта связь.

— Я имел в виду, завершена ли проверка.

— Пока нет, по скоро будет закончена.

— Ладно, будьте внимательны, — сказал Хелльстром.

— Конечно.

— Скажешь мне, когда закончите.

— Да.

— Как насчет воздушных средств? — поинтересовался Хелльстром. — Есть что-нибудь?

— Два реактивных самолета прошли на большой высоте больше часа назад.

— Были замечены какие-либо признаки зондирования?

— Никаких. Обычные коммерческие. Вне всякого сомнения.

— Похоже, Чужак намерен расположиться там надолго?

— У него в рюкзаке завтрак. — Мы полагаем, он решил уйти, когда настанет ночь. Мы регулярно облучаем его на низкой частоте, чтобы заставлять нервничать.

— Превосходно. — Хелльстром кивнул самому себе. — Продолжайте воздействовать на него этими частотами. Когда люди раздражены, они совершают ошибки. Но не переусердствуйте — вы можете заставить его сняться с места до наступления темноты.

— Понимаю, — ответил старый Харви.

— А теперь, что касается той женщины, которая дожидается возле фургона на внешнем периметре: как с ней?

— Мы с нее глаз не спускаем. Чужак пришел оттуда. Мы полагаем, они связаны. — Старый Харви прокашлялся с громким хриплым звуком, выдававшим его возраст. Хелльстром тут же осознал, что Старому Харви должно быть более двухсот лет и это очень солидный возраст для одного из первых колонистов, который так и не воспользовался преимуществами той жизни, какую предоставляет Улей.

— Несомненно, они связаны, — подтвердил Хелльстром.

— А может, они просто случайно забрели сюда? — спросил Старый Харви.

— Ты что, в самом деле допускаешь такое? — спросил в свою очередь Хелльстром.

Старый колонист ответил после долгой паузы:

— Вряд ли, но возможно.

— Я думаю, они оттуда же, откуда и Портер, — заметил Хелльстром.

— Следует ли нашим людям на Востоке прощупать, что представляет собой корпорация „Все для Фейерверков?“ — спросил Старый Харви.

— Нет. Это может выдать сферу нашего влияния. Я думаю, нужно проявлять предельную осторожность — особенно, если эти двое появились здесь, чтобы узнать, что же случилось с Портером.

— Наверное, мы с ним поторопились.

— У меня тоже возникли дурные предчувствия на этот счет, — признался Хелльстром.

— Что же это за Агентство, которое представлял Портер?

Хелльстром задумался над этим вопросом. Старик выразил в нем его собственное беспокойство. Портер разговорился под конец. Это было так омерзительно, что Хелльстром поспешил избавиться от него и отправил Портера в чан. Да, за необходимостью совершения подобного действия можно было проглядеть суть. Ни один член Улья никогда бы не стал вести себя таким образом, даже обыкновенный рабочий, хотя они умеют говорить на языке, понятном Чужакам Внешнего мира. Портер сказал, что Агентство доберется до них, что Агентство — всесильно: „Мы теперь знаем все о вас! Мы доберемся до вас!“ — Портер стал первым взрослым Чужаком, который увидел работающий Улей изнутри, и его истерическое отвращение при виде вещей, обычных и необходимых для поддержания жизни в Улье, шокировало Хелльстрома.

„Я ответил на его истерику своей, — подумал Хелльстром. — Никогда не должен допускать этого снова!“

— Мы допросим этих двоих более тщательно, — сказал Хелльстром. — Возможно, они расскажут нам об этом Агентстве.

— Вы полагаете, есть смысл схватить их? — спросил Старый Харви.

— Думаю, что это необходимо.

— Возможно, сначала следует рассмотреть и другие варианты.

— Что ты предлагаешь? — спросил Хелльстром.

— Осторожное наведение справок нашими людьми на Востоке, пока мы будем водить за нос этих Чужаков.

Почему бы нам не пригласить их сюда и не позволить понаблюдать за внешней стороной нашей деятельности. Они, конечно, не смогут доказать, что мы виновны в исчезновении их людей.

— Мы не можем знать этого наверняка, — возразил Хелльстром.

— Но ведь тогда их реакция была бы иной — если бы они знали об этом.

— Они знают, — заметил Хелльстром. — И не знают лишь как и почему. И теперь, сколько бы мы ни хватали и ни прятали людей, это их не удержит. Они будут наседать на нас, тревожить, как муравьи, копошащиеся в трупе. Да, мы должны водить их за нос, но в то же самое время нам нужно и вывести их из равновесия. Я проинформирую наших людей во Внешнем мире, но по-прежнему буду настаивать, чтобы действия все осуществлялись с крайней сдержанностью и осторожностью. Лучше пожертвовать Ульем, чем потерять все.

— При принятии решений, пожалуйста, помни о моих возражениях, — сказал Старый Харви.

— Я запомнил их и буду их учитывать.

— Они, конечно, пришлют других, — заметил Старый Харви.

— Не спорю.

— И каждая новая группа, вероятно, будет более опытная, Нильс.

— В этом нет никаких сомнений. Но больший профессионализм, как мы знаем на примере наших специалистов, сужает обзор. Сомневаюсь, что в этих первых попытках участвовали представители ядра этого Агентства, желающие знать о нас. Однако скоро они пошлют кого-то, кому будет известно все о тех, кто рыщет в окрестностях и сует нос в наши дела.

Неуверенность Харви свидетельствовала о том, что он еще не рассматривал этой возможности. Он произнес:

— Ты попытаешься захватить одного из них и заставить его работать на нас?

— Мы должны попытаться.

— Это опасная игра, Нильс.

— Обстоятельства диктуют правила игры.

— Не согласен еще в большей степени, — заметил Старый Харви. — Я жил во Внешнем мире, Нильс, и я знаю их. Твой путь чрезвычайно опасен.

— А ты можешь предложить альтернативу с меньшим потенциальным риском? — поинтересовался Хелльстром. — Прежде чем ответить, хорошенько обдумай все. Ты должен продумать все возможные последствия из той цепочки событий, которые будут вызваны нашими сегодняшними действиями. Мы ошиблись с Портером. Мы полагали, что он один из Чужаков, которых мы захватывали раньше и отправляли в чаны. Но мудрость главы службы прочесывания заставила меня обратить на этого пленника более пристальное внимание. Это была лишь моя ошибка, по последствия касаются всех нас. И мои собственные сожаления не на йоту не изменят ситуацию. Весь вопрос усложняется еще и тем, что мы не можем стереть все следы, оставленные Портером по пути к нам. Мы могли раньше делать это без всяких исключений. Наши предыдущие успехи притупили мою бдительность. Долгая череда успехов не служит гарантией принятия правильных решений. Я знал об этом, но все равно ошибся. Я не буду возражать против моего смещения, но не изменю прежнего решения о нынешних действиях, действиях, которые основываются и на признании прошлой ошибки.

— Нильс, я не говорил о смещении…

— Тогда подчиняйтесь моим приказаниям, — произнес Хелльстром. — Хотя я мужского пола, но я руковожу Ульем по желанию праматери. Она признала важность своего выбора, и, более того, до сих пор реальные события почти не расходятся с ее предсказаниями. При радарном обследовании этой женщины и машины проверьте, не беременна ли она.

Старый Харви понимающе кивнул.

— Я помню о необходимости притока повой крови. Твое замечание будет учтено.

Хелльстром отключил связь, и лицо Старого Харви исчезло с экрана. Он мог быть очень старым, с несколько притупленным жизнью во Внешнем мире сознанием Улья, но он умел справляться со своими внутренними страхами. В этом отношении он заслуживал полного доверия, большего, чем большинство людей Внешнего мира, воспитанных в условиях сильных ограничений, свойственных „диким обществам“, как их называли в Улье. Старый Харви был хорошим работником.

Хелльстром вздохнул от осознания ноши, взваленной ему на плечи: он руководил почти пятидесятью тысячами работниками Улья. Некоторое время он вслушивался в себя, проверяя ощущение, что в Улье все в порядке. Он ощущал его, как ровное гудение пчел, собирающих нектар в жаркий полдень, и этот успокоительный покой иногда был необходим ему для восстановления сил. Но на этот раз подобное успокоение не ощущалось. Хелльстром ощутил, как тревога передавалась по Улью вместе с его командами и, как бумеранг, возвращалась назад к нему. Не все было в порядке.

Улей нес в себе печать осторожности, как и каждый его обитатель. Он имел свою долю врожденной осторожности, заботливо отрегулированной праматерью и теми, кого она выбрала ему в воспитатели. Сперва Хелльстром возражал против производства документальных фильмов. Слишком близко к дому. Но ульевый афоризм: „Кто может знать о насекомых больше, чем рожденные в Улье?“ — оказался сильнее его возражений, и в конце концов он даже сам проникся духом кинобизнеса. Улью всегда требовался этот символ силы — деньги. Фильмы изрядно пополняли их счета в швейцарских банках, а эти деньги уже тратились на ресурсы Внешнего мира, в которых нуждался Улей — алмазы для буров, например. Непохожий на дикие общества, Улей тем не менее искал гармонию с окружающей средой, сотрудничая таким образом, чтобы покупать для себя услуги. Конечно, та глубокая внутренняя связь, которая всегда поддерживала Улей в прошлом, поможет им и сейчас. „Фильмы — не ошибка!“ — говорил он себе. В этом было даже что-то поэтически забавное: испугать Чужаков, показывать им реальность через фильмы о различных популяциях насекомых, в то время как иная, более глубокая реальность взойдет на дрожжах страха, который она же и взрастила.

Хелльстром напомнил себе строки, на внесении которых в сценарий их последнего фильма он настоял: „В совершенном обществе нет места ни эмоциям, ни жалости — жизненное пространство не может быть истрачено на потерявших свою полезность“.

Однако теперь, после нового вторжения Чужаков, Хелльстром подумал о пчелином волке, чьи хищнические набеги в Улей должны отражаться всеми имеющимися в распоряжении силами. В кооперативном обществе судьба каждого может оказаться судьбой всех.

„Я должен немедленно подняться наверх, — сказал он самому себе. — Я должен быть в центре всех событий и лично принимать решения по защите Улья“.

Быстрым шагом Хелльстром прошел к ближайшей общей ванной комнате, принял душ вместе с несколькими химически нейтральными женщинами-работницами, убрал щетину изготовленным в Улье средством для удаления волос и вернулся в свою ячейку. Там он переоделся в тяжелую одежду Чужаков: коричневые брюки, белая хлопковая рубашка, темно-серый свитер и поверх светло-коричневый пиджак. Носки и пара кожаных ботинок ульевого производства дополнили его костюм. После некоторого колебания он вытащил из ящика стола маленький пистолет и засунул его в карман. Оружие Чужаков имело больший радиус поражения, чем парализаторы, и оно будет более знакомо незваным гостям, если возникнет необходимость использовать его в качестве угрозы.

Затем Хелльстром вышел, прошел знакомыми галереями и коридорами, наполненными гулом привычной активности. На его пути располагались комнаты с гидропоникой, но двери их были открыты для свободного доступа собирателей урожая. Проходя мимо, он бросил короткий взгляд внутрь, отметив, как быстро выполнялись все операции. Корзины наполнялись соевыми бобами, по два работника на корзину. Чужаку могло бы показаться, что здесь царит полная анархия, но не было ни пустячных перебранок, ни разговоров, не видно было ни столкновений, ни опрокинутых корзин. Наполненные корзины подавались в лифтовые проемы для подачи наверх. Все необходимые сигналы подавались молча, при помощи жестов. Эти огромные комнаты являлись неоспоримым свидетельством чрезвычайно эффективной организации Улья: химически кондиционные работники, эффективно нейтрализованные, никто из них не был голоден (пищевые конвейеры находились всего в нескольких шагах в главной галерее), и они работали с пониманием жизненной важности выполняемой ими работы для всего Улья.

Движение Хелльстрома теперь напоминало элегантный танец, когда он огибал входящих и выходящих работников. Здесь требовалось точное выполнение графика. Одни работники уходили, проголодавшись или почувствовав усталость. Другие заступали на их место. И все знали, что от них требуется.

У лифта одной из самых старых моделей, с кабиной, дергающейся при прохождении открытых дверей, он остановился на секунду, чтобы пропустить группу работников, направляющихся в комнаты с гидропоникой для замены старых посадок новыми. В производственном цикле не должно быть никаких задержек, в этом была основа самого их выживания.

Хелльстром встал в открытый проем на пол идущей вверх кабины. Тяжелый животный запах Улья, который очистные системы удаляли из поступающего снаружи воздуха, еще сильнее ощущался в лифте, что свидетельствовало об утечке где-то далеко внизу в шахте, и это следовало устранить. Текущий ремонт нельзя игнорировать. Хелльстром сделал пометку в своей памяти о необходимости заняться проверкой работы шахты. Через две минуты он был в подвале сарая-студии, вновь сосредоточив все внимание на более непосредственной опасности.

„Мы не должны слишком быстро отправлять в чаны этих новых Чужаков“, — напомнил себе Хелльстром.

Из дневника Нильса Хелльстрома:

„В устных преданиях, на сто лет более древних, чем были сделаны первые записи нашими предками, говорится, что отказ от любой потери протеина, вырабатываемого колонией, восходит к самому моменту ее возникновения. Но я сомневаюсь в этом. Реакция Чужаков показывает, что это не более, чем приятный миф. Праматерь сравнивала его с открытостью, существующей между всеми нами в Улье. Чаны служили для нее красивой метафорой свободного внутреннего единения, и как часто она повторяла: „Таким образом, когда кто-то умирает, его секреты не умирают вместе с ним: все его знания будут вложены в успех всего дела“. За более чем двухсотлетний период ведения записей этот исходный миф ни разу не подвергался сомнению, и я этого не делаю на наших открытых совещаниях. Итак, я скрываю нечто во имя укрепляющего нас мифа. Может быть, так и начинаются религии“.

В главном подвальном помещении Улья осторожность становилась почти осязаемой. В одном углу открытой площадки под поглощающими звуки перегородками и амортизаторами опорных стоек была вмонтирована в пол стальная лестница. Она вела вверх, через перегородки в замаскированной двери в комнату общественного туалета, находившегося в подвале амбара. Спрятанный экран на верхней площадке лестницы выходил из стены, когда работник поднимался до этой ступеньки. Экран показывал занято помещение или нет. Система удаленной блокировки запирала дверь комнаты, когда появлялся работник снизу.

У основания лестницы располагались и другие вспомогательные экраны, за которыми следил дежурный. Работник махнул Хелльстрому рукой, показывая, что в студии нет ни одною Чужака. Лестница крепилась к стене одной из гигантских вентиляционных труб, выходящих на крышу сарая. Поднимаясь, он ощущал едва уловимую вибрацию. Вскоре он через пустую комнату для умывания, прошел в настоящий подвал студии, где располагались склады с одеждой, фильмами, оборудование для редактирования фильмов, костюмерные и гримерные, различного рода реквизит. По стандартам Внешнего мира, все было как положено. Работники занимались своим делом и не обращали на него внимания. В конце длинного зала располагалась обычная лестница, по которой можно было подняться через систему поглощения звуков, через коридор с двойными дверями в главную студию, занимавшую большую часть сарая.

С постоянного заседания Совета Улья:

„Последние расчеты показывают, что Улей будет испытывать давление перенаселения тогда, когда его численность перейдет рубеж шестидесяти тысяч. Без защиты, которую даст „Проект 40“, мы не можем этого допустить. Несмотря на все изобретения наших специалистов мы беспомощны перед объединенной мощью Внешнего мира, чьи убивающие машины уничтожат нас. Патриотизм тысяч наших работников приведет их к самоубийственным попыткам обеспечить будущее вида. Но нас мало, а Чужаков — много. На нынешнем этапе подготовки следует отложить реализацию плана, в основе которого лежит неразумная жестокость природы. Когда-нибудь в будущем, когда у нас появится мощное оружие, какое может дать „Проект 40“, мы выйдем наружу, и если наши работники в этот день погибнут, то погибнут от своей самоотверженности, а не из-за алчности“.

— Они, как всегда, тверды и вежливы, по уклончивы, — сказал Джанверт, отворачиваясь от телефона.

За окнами квартиры Кловис сейчас сияло солнце, и она одевалась, ожидая особого приглашения, которое, как они оба знали, скоро последует.

— Они велели тебе проявлять терпение, — произнесла Кловис. Она снова приняла свою излюбленную позу на длинной кушетке, поджала пол себя ноги.

— И еще вот что, — заметил Джанверт. — Перуджи определенно собирается лично возглавить команду. Старому Джолливейлу это не нравится.

— Ты считаешь, что он сам этого хочет?

— О, нет, конечно! Но он исполнительный директор. Когда Перуджи в деле, Джолливейл не может отдавать приказы. Он фактически не участвует в планировании операций. А это ему не нравится.

— Это точно, относительно Перуджи?

— Можешь не сомневаться.

— Это объясняет, почему они так мало сообщают.

— Согласен. — Джанверт подошел к кушетке и сел рядом с Кловис, взяв ее за руку и поглаживая мягкую кожу. — Мне страшно, — добавил он. — Мне впервые за все время работы в этом грязном бизнесе по-настоящему страшно. Я всегда знал, что им совершенно на нас наплевать, но Перуджи… — Джанверт конвульсивно проглотил комок в горле. — Я думаю, он гордится тем, сколько людей он может пустить в расход, и его абсолютно не заботит, чьи это люди, наши или их.

— Ради бога, не дай ему догадаться о твоих чувствах, — произнесла Кловис.

— О, разумеется. Я буду счастливым Коротышкой, всегда готовым плюнуть на все и расплыться в улыбке.

— Ты думаешь, мы отправимся сегодня?

— Самое позднее — ночью.

— Я часто думала о Перуджи, — сказала Кловис. — Спрашивала себя, кто он в действительности. Это странное его имя и все такое.

— По крайней мере, у него есть имя, — заметил Джанверт.

— Шеф…

— Даже не думай об этом, — предупредила она.

— А спрашивала ли ты когда-нибудь себя, в самом ли деле мы работаем на правительство? — спросил он. — Или… не являются ли наши шефы невидимым правительством?

— Если ты уж хочешь узнать мое мнение, то я вообще не желаю ничего об этом слышать, — отрезала она.

— Хорошо то, что безопасно, — прокомментировал Джанверт. Он отпустил ее руку, встал и вновь беспокойно зашагал по комнате. Кловис, конечно, права. Это место прослушивается. Они точно знали, куда ему звонить. Тут ничего не поделаешь: если твоя работа заключается в том, чтобы сделать из мира аквариум, то сам оказываешься в этом аквариуме. Вся хитрость в том, как стать рыбаком.

Из „Руководства по Улью“:

„Через отбор работников, производителей и других специалистов, через развитие общего сознания Улья с помощью всех имеющихся у нас химических и механических средств план построения нашего кооперативного общества вырисовывается с той степенью неуклонности, за которой необходимо следить с величайшей осторожностью. Ибо каждое новое поколение является продолжением предыдущего и каждый индивидуум — дополнение других. Именно учитывая это обстоятельство, мы должны строить наше окончательное место во вселенной“.

Когда Хелльстром появился в студии, занимавшей большую часть северной половины сарая, молодая женщина — ассистент продюсера, работавшая неподалеку с застекленным ульем, — махнула рукой для привлечения его внимания. Хелльстром несколько секунд стоял в нерешительности, разрываясь между желанием немедленно подняться наверх на командный пост и признанием необходимости поддерживать вид ничем не нарушаемого рабочего ритма. Он, конечно, узнал женщину — одну из немногочисленной группы, имеющей право на ограниченный контакте Чужаками, — пришла посмотреть на работу над фильмом на законных основаниях. Девушка принадлежала генетической ветви Нильс-8, довольно неудачной и требующей доработки в бридинг-процессе. Они также проявляли вкусы Чужаков, как и ФЭНСИ-линия.

Он заметил, что члены второй съемочной группы столпились вокруг этого улья в стеклянном ящике, сложив руки. Вся сцена говорила об остановке в работе. Это может дорого стоить. Хелльстром взвесил свои проблемы. На Старого Харви, несомненно, можно было положиться — он выполнит все его приказания. А прокат фильма принесет довольно внушительную сумму денег. Хелльстром изменил направление движения и зашагал в сторону ассистентки и ее скучающей съемочной группы. У нее было некрасивое лицо, которое явно не украшали огромные очки, а светлые волосы были стянуты на затылке в пучок. Но у нее было полное и, очевидно, плодовитое тело. Хелльстром спросил себя лениво, проверяли ли ее на способность к деторождению.

Подойдя, он обратился к ней по ее Внешнему имени:

— В чем дело, Стелла?

— У нас возникли неожиданные трудности с этим ульем, и я хотела позвать Фэнси на помощь, но мне сказали, что вы дали ей другое задание, с которого ее нельзя отозвать.

— Да, все правильно, — сказал Хелльстром, осознав, что кто-то понял буквально его инструкции насчет наблюдения за Фэнси. — Так что случилось с вашими пчелками?

— Они набрасываются на королеву каждый раз, когда мы пытаемся вытащить ее для фотографирования. В последний раз, когда это случилось, Фэнси велела нам позвать ее, и тогда она поможет.

— А что делать вам, если не удастся ее позвать?

— Она предложила добавить транквилизатор в питатель и воздух.

— Вы уже пробовали это?

— Нам бы хотелось, чтобы они были более активными.

— Понятно. А Фэнси не говорила о возможной причине?

— Она считает, что все дело в воздухе — возможно, в атмосферном электричестве или химических веществах, испускаемых нашими телами.

— А можем ли мы сейчас снять этих пчел?

— Эд думает что да. Он хотел еще раньше обратиться к вам, чтобы узнать, можете ли вы поучаствовать в одной из съемок в лаборатории.

— Когда он хотел начать съемки?

— Сегодня вечером, вероятно, часов в восемь.

Хелльстром ничего не говорил, задумавшись обо всех этих требующих немедленного разрешения проблемах.

— Думаю, что смогу освободиться к восьми часам. Скажи Эду быть готовым. Днем я посплю и, если что, смогу работать всю ночь. — Он повернулся и пошел прочь, успокоившись: теперь все должно пойти как по маслу. Но в этих пчелах он сразу же увидел метафору собственного Улья. Если Улей взбудоражится, то все пойдет наперекосяк. Работники станут действовать по своему усмотрению. Он просигналил оператору крана в центре студии, показал на себя и вверх, ко входу в командный пост.

Клеть, подвешенная на длинной стреле крана, опустилась вниз на пол студии с молчаливым изяществом богомола, настигающего свою добычу. Хелльстром шагнул в нее, и она подняла его вверх, по широкой дуге, переместив на край пола верхнего этажа. Выходя из клети, Хелльстром подумал, как удачно это устройство отвечает как мерам безопасности, так и служит в качестве прикрытия. Никто не может забраться сюда, наверх, без помощи оператора крана, и в то же время казалось совершенно естественно думать о кране как о лифте и использовать его в качестве отговорки об отсутствии иного пути для доступа в секцию службы безопасности.

Верхний этаж обходил по периметру центральный колодец в половину длины сарая. Другая половина скрывала отдушины вентиляторов с проходами для визуальных наблюдений за верхними подступами к долине. Канаты были аккуратно сложены витками и лежали на полу через равные промежутки, причем каждый канат прикреплялся к одной из перекладин перил. Канаты предназначались для аварийного спуска на нижний этаж студии, и работники Улья регулярно тренировались в этом, хотя применить на деле это умение им еще не доводилось. Ни канаты, ни внутренняя стена за проходом, ни двери, ведущие в различные помещения службы безопасности не были видны с нижнего этажа студии.

Хелльстром пошел вдоль перил и почувствовал слабый запах пыли, что обеспокоило его — напомнить бригаде уборщиков о недопустимости пыли в студии. Идя по рабочему помосту вдоль звуконепроницаемой стены и глядя вниз на работающих организованно и несуетливо людей, он дошел до последней двери со звуко - и светонепроницаемой перегородкой.

Через темный проем в перегородке он прошел в комнату Старого Харви. Внутри было сумрачно, ощущались запахи Внешнего мира, проникающие через открытые вентиляционные башенки в дальнем конце. Вдоль внутренней стены напротив системы теплового уничтожения, способной выжечь весь сарай до несгораемых бетонных пробок, которыми можно было быстро запечатать вход в Улей сверху, располагалась арка сияющих зеленых экранов. Теперешние угрожающие обстоятельства заставили Хелльстрома остро осознать необходимость всех этих защитных мер, которые уже столько лет являлись неотъемлемой частью общего сознания популяции Улья.

Старый Харви оторвал взгляд от консоли, заслышав шаги Хелльстрома. У старика были седые волосы и большое выдвинутое вперед лицо, как у святого Бернарда. Выпирающий подбородок только усиливал это сходство. Карие, обманчиво приветливые глаза были широко поставлены. Как-то Хелльстром видел, как Старый Харви обезглавил впавшего в истерику работника одним ударом тесака, но это было много лет назад, когда он был совсем ребенком, а эта истерическая линия давно уже была удалена из бридинг-процесса.

— Где наш Чужак? — спросил Хелльстром.

— Он немного поел, затем сполз вниз с гребня, — ответил Старый Харви. Сейчас он направляется в верхнюю часть долины. Если он там остановится, то мы сможем наблюдать его через башенки с другого края и рассмотреть напрямую в бинокли. Разумеется, все освещение внутри выключено, чтобы уменьшить вероятность того, что он увидит тут какую-то деятельность.

Правильная, осторожная мысль.

— Ты просмотрел материал по Портеру? Я заметил раньше, что ты…

— Я просмотрел его.

— И каково твое мнение? — поинтересовался Хелльстром.

— Тот же подход, покрой и цвет одежды, маскирующий его в траве. Могу поспорить, тоже будет выдавать себя за любителя птиц.

— Уверен, что ты бы выиграл это пари.

— Хотя слишком уж много профессионализма в нем. — Старый Харви внимательно посмотрел на один из экранов над плечом наблюдателя и добавил: — А вот и он, там, где я и ожидал.

Экран показывал Чужака, ползущего под прикрытием кустарника, чтобы бросить взгляд сверху на всю долину.

— Он вооружен? — спросил Хелльстром.

— Судя по показаниям наших датчиков, нет. Думаю, у него есть фонарик и карманный ножик в дополнение к биноклю. Взгляни-ка: на гребне имеются муравьи, и они ему досаждают. Видишь, как он стряхивает их со своей руки.

— Муравьи? Когда в последний раз мы чистили этот район?

— Да уж месяц прошел, наверное. Уточнить?

— Не стоит. Просто отметь, что туда, возможно, понадобится отправить на прочесывание небольшую бригаду. Нам нужно несколько роев для только что созданных секций гидропоники.

— Правильно. — Старый Харви кивнул и повернулся передать инструкции жестами одному из своих помощников. Потом он повернулся обратно к Хелльстрому и задумчиво произнес: — Этот Портер вел себя довольно странно. Я просмотрел все, что он сообщил нам. По правде говоря, совсем немного.

— Он сунул нос не в свое дело, — сухо согласился Хелльстром.

— Как ты думаешь, что они ищут?

— Мы чем-то привлекли внимание официального Агентства, — ответил Хелльстром. — Они не ищут ничего, кроме удовлетворения своей паранойи.

— Нильс, мне это не нравится. — Старый Харви пожал плечами, скривившись.

— Мне тоже.

— Ты уверен, что принял правильное решение?

— Лучшего я не вижу. И первым нашим действием явится захват этой парочки. Кто-то из них должен знать больше, чем покойный мистер Портер.

— Надеюсь, что ты прав, Нильс.

Из дневника Нильса Хелльстрома:

„Сегодня снова трое наших молодых генетиков побывали у наших маток, что вызвало нарекания у более старших генетиков. Мне пришлось еще раз им объяснить, что это не имеет особой важности. Нельзя подавить сексуальный импульс у основных работников, которым требуется в работе включение всех умственных способностей. Время от времени я сам испытываю потребность в этом, и старшие генетики отлично это понимают. Конечно же, они жаловались на меня. Когда же они наконец поймут, что генетика ограничена жесткими рамками, обусловленными уровнем ее развития. К счастью, старые умирают. Здесь применим наш трюизм: „Старое в чаны, из чанов — новое“. За развитием каждого плода, зачатого при последней вылазке, будет вестись тщательное наблюдение. Рождение таланта непредсказуемо. Все мы знаем, как отчаянно нуждается Улей в новых талантах“.

Мерривейлу не понравился тон Перуджи по телефону, но ему удалось не выказать этого, давая аргументированные ответы ровным голосом. Перуджи был в гневе и не пытался скрыть этого. Для Мерривейла Перуджи представлял главное препятствие, мешающее повышению. Мерривейлу казалось, что он хорошо понимает Перуджи, но его оскорбляла реакция этого человека, говорившая о его более высоком положении в Агентстве.

Мерривейла отозвали с утреннего инструктивного совещания, на котором определялись новые группы для отправки в Орегон. Он покинул совещание неохотно, но без промедления. Нельзя заставлять ждать Перуджи. Тот был одним из немногих, кто мог ежедневно встречаться лицом к лицу с Шефом. Он, может, даже знает настоящее имя Шефа.

На гладкой серой промокательной бумажке, лежащей на столе Мерривейла, лежал старинный нож в форме кавалерийской сабли. Он взял его и стал протыкать промокашку острым концом; слушая, он глубже надавливал, когда разговор приобретал более резкие тона.

— Это было в начале месяца, Дзула, — произнес Мерривейл, зная, что это просто отговорка, — и мы не узнали с того времени ничего нового.

— Что мы знаем сейчас? — Вопрос прозвучал резко и осуждающе.

— Мы знаем, что там есть некто, кто не колеблясь заставляет наших людей просто… исчезнуть.

— Мы уже знали об этом!

— Но мы не оценили степень решимости наших противников бросить нам вызов.

— У нас так много людей, что мы можем просто пожертвовать ими, чтобы выяснить такие важные факты?

„Лицемер! — подумал Мерривейл. — Никто не терял больше агентов, чем Перуджи. Он отдавал мне такие недвусмысленные приказы, которые стоили нам целых команд“.

Мерривейл еще глубже воткнул ножик, поморщившись, когда заметил, что на поверхности стола появилась царапина. Он сказал себе, не забыть бы заменить промокашку сразу после звонка.

— Дзула, ни один из наших агентов не считает, что это дело безопасное. Они знают, на что идут.

— Но знают ли они, что и вы отправитесь вместе с ними?

— Это нечестно, — вырвалось у Мерривейла, и он подумал о скрытом смысле действий Перуджи. — Чем вызвана такая резкая атака? Что там происходит, в верхах?

— Вы дурак, Мерривейл, — сказал Перуджи. — Вы потеряли трех опытных агентов.

— Инструкции для меня были точными, вы знаете это, — ответил Мерривейл.

— И получая их, вы делали то, что считали правильным?

— Естественно. — Мерривейл ощутил пот под воротничком и потер пальцем в том месте. — Мы не знали наверняка, что произошло с Портером. Вы велели послать мне его одного. Это ваши же слова.

— И когда Портер… просто исчез?

— Вы сами говорили, что у него были личные причины, чтобы исчезнуть!

— Какие еще личные причины? Послужной список Портера — один из лучших.

— Но вы же сказали, что он поссорился с женой.

— Разве? Я этого не помню.

„Итак, вот и чем дело“, — подумал Мерривейл. Живот его стянулся в тугой узел боли.

— Вы знаете, что это было ваше предложение в качестве возможного оправдания послать команду из двух человек, по с теми же инструкциями.

— Я ничего такого не помню, Мерривейл. Вы послали Депо и Гринелли в эту орегонскую крысиную дыру, а теперь сидите здесь со своими извинениями. Когда пропал Портер, вам следовало бы отправить официальный запрос об отпускнике, пропавшем предположительно в этом районе.

„Ага, вот как ты собираешься все выставить, — подумал Мерривейл. — Если все пройдет удачно, Перуджи получит все лавры, а если нет, вся вина падет на меня. Ловко придумано!“

— Думаю, — начал он вслух, — это именно с этого начнутся ваши действия, когда вы прибудете в Орегон.

— Вы чертовски догадливы!

„Вероятно, Шеф сам слушает это, — подумал Мерривейл. — О Боже! И зачем я влип в это дело!“

— Сообщили ли вы новым командам, что я лично буду руководить ими? — спросил Перуджи.

— Я сказал им это на совещании, с которого вы меня вызвали.

— Прекрасно. Я вылетаю самое позднее через час и встречу новые команды в Портленде.

— Я сообщу им об этом, — сказал Мерривейл с покорностью судьбе.

— И скажите им следующее: мне нужно, и это особо подчеркните, чтобы эта операция была проведена с предельной осторожностью. Никакой показухи, ясно? У Хелльстрома влиятельные друзья, и не стоит мне напоминать, какая взрывоопасная штука эта экология. Хелльстром сказал правильные слова правильным людям, и теперь его считают экологическим мессией. К счастью, есть и другие, кто понимает, что это — сумасшедший фанатик, и я не сомневаюсь в успехе. Все понятно?

— Да. — Мерривейл не пытался скрыть сейчас горечи. Шеф, безусловно, прислушивался к словам Перуджи. Все это было какое-то театрализованное представление, подготовка козла отпущения. И этот козел отпущения, естественно, он, Мерривейл.

— Сомневаюсь, и сильно, что вы меня правильно поняли, — заметил Перуджи, — но, вероятно, в достаточной степени, чтобы следовать моим инструкциям, не допуская более постыдных ошибок. Примите это к сведению незамедлительно.

На линии раздался резкий щелчок.

Мерривейл вздохнул и положил трубку на место. Все было ясно и так. Он должен жонглировать тем, что у него имеется. А если он что-то упустит, пальцы будут показывать только в одном направлении. Ладно, он и прежде попадал в подобные переделки, как, впрочем, и сам подставлял других таким же образом. Имеется только один выход. Необходимо переложить ответственность, но сделать это незаметно, так, чтобы казалось, будто все по прежнему находится в его руках. Естественным кандидатом был Коротышка Джанверт. Вначале следует назвать Коротышку вторым номером в этом проекте, сразу после самого Перуджи. Тот не указал, кого он хотел видеть своим первым помощником. Здесь он допустил ошибку. Если Перуджи изменит это назначение, что вполне возможно, тогда он станет ответственным за действия нового второго. Коротышка представлялся удобным выбором. Перуджи несколько раз давал понять, что не доверяет до конца Джанверту. Но этот невысокий человек отличался изобретательностью и находчивостью. И этот выбор следовало отстоять.

Из „Руководства по Улью“:

„Стерилизованный работник — вот источник свободы в любом обществе. Даже дикое общество имеет своих стерилизованных работников, причем стерилизация проводится под прикрытием действительной плодовитости, дающей реальные результаты. Но они не имеют своей доли в свободной созидательной жизни дикого общества, а значит, стерилизация эффективна. Такие работники легко распознаваемы. Они не обременены ни интеллектом, ни эмоциями или индивидуальностью. И в этом ни наш Улей, ни насекомые не привносят во Вселенную ничего нового. Что есть у насекомых и что мы копируем, так это общество, где работники упорно работают над созданием Утопии — совершенного общества“.

Второй съемочной группе Хелльстрома понадобилось почти шесть часов, чтобы снять в лаборатории эпизод с мышами и осами. И даже тогда Хелльстром не был удовлетворен результатом. Он стал очень чувствителен к художественным достоинствам своих работ. Он надеялся, что торопливость не слишком скажется на этом фильме. Требования к качеству, которые он предъявлял, проистекали не только от прибыли, которую мог принести хорошо отснятый фильм. Ему хотелось качества ради качества, так же, как то же он желал видеть в любом элементе Улья.

Качество специалистов, качество жизни, качество созданий — все это было взаимосвязано.

После съемок Хелльстром поднялся в клети наверх, стараясь на время скрыть свою обеспокоенность последними сообщениями о ночном прочесывании. Поскольку он был занят работой над фильмом, он не мог уйти со съемочной площадки в наиболее важные моменты прочесывания. До рассвета было еще далеко, а проблема пока не была решена: женщина, сопровождавшая Чужака, до сих пор на свободе.

Одной из главных и постоянных забот Улья было производство работников, способных „представлять“ его во Внешнем мире, которых нельзя было подкупить и которые никогда, даже случайно не выдали бы то, что находится под Неприступной долиной и окружающими холмами. Хелльстром подумал, а могли ли они пропустить какой-то дефект в бридинге, который и проявился в персонале во время поисков. Мужчину быстро захватили за пределами деревьев на западном лугу. Почти сразу же после этого окружили стоянку с фургоном, но женщине каким-то образом удалось уйти. Это казалось невозможным, но никто из поисковой группы не напал на ее след.

На командном посту, когда туда вошел Хелльстром, находилось много работников Службы Безопасности. Они заметили его приход, но продолжали заниматься своими делами. Хелльстром быстро осмотрел тускло освещенную комнату с аркой экранов, небольшую группу работников, обсуждающих возникшую проблему. Здесь же был и Салдо, темнокожий, как и его родительница Фэнси, но с резкими ястребиными чертами лица, унаследованными им от его отца-Чужака (это Фэнси умела делать, напомнил себе Хелльстром. Она спаривалась во Внешнем мире при первой же возможности, одаривая Улей новыми генами). Место Старого Харви за консолью занял молодой парень из линии Фэнси. Во Внешнем мире он имел имя Тимоти Ханнсен. Он был выбран в силу своей притягательной внешности, неотразимо действовавшей на девушек во Внешнем мире. У него также был острый проницательный ум, что делало его еще более ценным в кризисных ситуациях. То же относилось ко многим из линии Фэнси, но особенно это проявилось у Салдо. Хелльстром связывал с ним большие надежды еще и потому, что его взял под свою опеку Старый Харви.

Хелльстром подождал в дверях, пытаясь ощутить царящую здесь атмосферу. Следует ли ему взять на себя руководство? Они охотно подчинились бы ему при малейшем проявлении им такого желания. Решение праматери Тровы никогда не оспаривалось. Они всегда чувствовали, насколько сильными были его обязательства по отношению к Улью, насколько эффективнее его решения. Иногда они могли не соглашаться, иногда даже оказывались правыми, но даже голосуя против него на Совете, они выказывали почтительное отношение. И когда, как это часто случалось, его точка зрения оказывалась верной, его влияние еще более усиливалось. Но это не очень нравилось Хелльстрому.

„Ни один работник не совершенен, — напоминал он себе. — Улей сам должен стать совершенством во всем“.

Старый Харви стоял, согнув руки, слева от Хелльстрома, освещенный идущим от экрана сиянием, делающим его похожим на изваяние из зеленого камня. Однако глаза его двигались. Старый Харви критически наблюдал за работой тех, кто был в комнате. Хелльстром направился в его сторону, бросив короткий взгляд на старика, а потом на консоль.

— Есть ли какие-нибудь ее следы?

— Нет.

— Разве мы не держали ее под постоянным инфранаблюдением?

— Как и под радарным.

— Были ли у нее инструменты для обнаружения нас?

— Она пыталась воспользоваться радио, но мы его заглушали.

— Это обеспокоило ее?

— Наверное, — Харви выглядел уставшим и недовольным.

— А другие приборы?

— В машине имелось небольшое устройство предупреждения радарного типа. Думаю, им-то она и обнаружила слежку за собой.

— Но как ей удалось ускользнуть от группы прочесывания?

— Сейчас они просматривают снова пленки. Есть мнение, что она отправилась искать своего напарника и затерялась в результате обычного смешения сигналов на наших приборах.

— Ее все равно должны были схватить.

Харви развернулся и посмотрел ему в лицо.

— То же я сказал и им.

— Но они не согласились с тобой?

Старый Харви кивнул.

— Что, по их мнению, произошло?

— Она пошла на осознанный риск и отправилась прямо в гущу наших искателей.

— Но ее сразу бы выдал запах!

— Я им это и сказал, и они согласились. После чего предположили, что она ушла от машины на север, используя ее как экран. Они считают, что она действовала тихо, чтобы скрыть свои движения в фоновом поле. Была временная брешь между наступлением темноты и временем, когда прочесывание достигло места ее нахождения. Она могла воспользоваться этим. У нее была альтернатива: убираться прочь или же тихо проскользнуть наверх мимо нас в другом направлении. Они думают, что она скрывается где-то поблизости.

— А ты не согласен с этим? — спросил Хелльстром.

— Да.

— Почему?

— Она не могла пробраться незаметно сюда.

— Но почему?

— Мы воздействовали на нее низкими частотами в жестком режиме. Она дергалась и нервничала весь день, слишком нервничала, чтобы идти сюда.

— Откуда тебе известны резервы ее смелости?

— Я этого не знаю. Я лишь наблюдал за ней.

— Она вроде не в твоем вкусе, Харви.

— Можешь шутить, Нильс. Я наблюдал за ней почти весь день.

— То есть это только твоя точка зрения, основанная на личном наблюдении?

— Да.

— Почему же ты не настаивал на ней?

— Я настаивал.

— Если бы решения принимал ты, что бы ты предпринял?

— Ты действительно хочешь это знать?

— Да, иначе я бы не спрашивал.

— Во-первых, я думаю, она проскользнула вниз на северо-восток, к пасущимся там коровам. Выскажу предположение, что она умеет с ними обращаться. Есть в ней что-то такое… — Старый Харви облизнул губы языком. — А в таком случае у нее не должно возникнуть проблем при передвижении с ними. Коровы должны скрыть ее запах — они дадут ей любое прикрытие, в котором она нуждается.

— С тобой так никто и не согласился?

— Они сказали, что ее запах испугал бы коров. А мы бы обнаружили это.

— И каков был твой ответ?

— Испуг главным образом зависит от того, почувствует ли корова твой страх. Мы знаем это. Если она не боится их и движется тихо… что ж, нам нельзя закрывать глаза на эту возможность.

— Однако они не желают искать ее среди коров?

— Они обеспокоены возможными осложнениями при прочесывании там, внизу. Если мы пошлем туда работников, они могут потерять над собой контроль и убить нескольких коров. И тогда у нас возникнут проблемы с местными властями, как это бывает каждый раз в таких случаях.

— Ты мне так и не сказал, что бы ты предпринял.

— Я бы послал кого-нибудь из нас — тех, кто бывал во Внешнем мире. Некоторые из нас жили там. Мы лучше справимся с ситуацией, чем работники из группы прочесывания.

Хелльстром кивнул и высказал вслух свои мысли:

— Если она здесь наверху, так близко от нас, то у нее нет ни малейшего шанса выбраться отсюда. Но если она спустилась вниз и прячется среди коров…

— Ты понял, что я имею в виду, — сказал Старый Харви.

— Меня удивляет, почему другие этого не понимают, — ответил Хелльстром. — Ты возглавишь группу поиска?

— Естественно. Вижу, ты не использовал слова „прочесывание“.

— Мне нужно, чтобы вы отправились туда и вернулись с ней.

— Живой?

— Если возможно. Мы мало что узнали от первого.

— Я знаю. Я присутствовал там, внизу, когда они начали его допрашивать… но такие вещи на меня плохо действуют. Думаю, я слишком долго прожил во Внешнем мире.

— У меня та же реакция, — заметил Хелльстром. — Лучше оставить это более молодым нашим работникам, не знакомым с таким понятием, как жалость.

— Конечно, хотелось бы добиваться нужных результатов другими методами, — произнес Старый Харви, глубоко вздохнув. — Я же лучше займусь… поиском.

— Подбери людей и отправляйся.

Хелльстром смотрел, как старик направляется к выходу, и подумал об упрямстве молодых. Старик имел для Улья особую ценность, которую нельзя было отрицать. Этот случай служил яркой демонстрацией его значимости. Старый Харви знал, что делать. Молодые работники не захотели отправляться ночью на поиски, как рядовые работники, и потому решили, что в этом нет необходимости.

Несколько молодых учеников обоего пола и работников Службы Безопасности слышали беседу Хелльстрома и Старого Харви. Устыдившись, они вызвались добровольцами.

Старый Харви отобрал некоторых из них и кратко проинструктировал, особо выделив при этом, что помощником у него будет Салдо. Это было хорошее решение. Салдо выказывал к Старому Харви подчеркнутое уважение, и Хелльстрома удивило, почему он не принял сторону своего учителя. Причина стала ясна во время инструктажа, когда Салдо сказал:

— Я знал, что он прав, но вы бы все равно мне не поверили.

Очевидно, Салдо был на стороне своего учителя, но другие отвернулись от них обоих. Никогда не забывая о своей роли как учителя, Старый Харви упрекнул Салдо за его замечание:

— Если ты так думал, тебе следовало бы привести собственные аргументы, а не мои.

Отряд гуськом вышел из комнаты с должной готовностью.

Хелльстром улыбнулся. Хорошая порода, они быстро усваивают преподанные им уроки. Нужно только дать им пример. „С возрастом приходит уравновешенность“, — любила повторять праматерь. Молодость для нее служила смягчающим обстоятельством, которое всегда следовало принимать во внимание.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„Из миллиардов живых существ на Земле только человек ищет ответ на вопрос о смысле жизни. Но его вопросы ведут к мучениям, поскольку он не может, как насекомые, принять факт, что смысл жизни состоит в самой жизни“.

С самого начала Тимьене Гринелли не понравилось это задание. Но она не особо возражала работать вместе с Карлосом (им и раньше уже не раз доводилось выступать в паре), вместо того, чтобы проводить с ним часы досуга. Карлос обладал в молодости яркой внешностью и никогда так и не признается себе, что с возрастом он уже не так неотразимо воздействовал на женщин.

Она понимала, что их связь в свободное от работы время превратилась бы в бесконечную череду ссор и примирений. Гринелли не считала себя роковой женщиной, но из своего жизненного опыта знала о собственной притягательности. У нее было продолговатое лицо, которое вряд ли можно было назвать красивым, если бы не ее яркая индивидуальность, сверкающая в огромных и пугающе зеленых глазах. Она имела изящную фигуру, белую кожу и излучала глубокую чувственность, восхищавшую многих мужчин, и Карлоса в том числе. У нее были кричаще рыжие волосы и она предпочитала не прятать их под полами шляпы или под беретом.

Тимьена — это было ее семейное имя, и у древних славян оно значило „секрет“. Имя ей точно соответствовало. В поведении она проявляла скрытность.

Мерривейл потревожил ее чувство опасности уже одним тем, что назначил на это дело лишь их двоих. Ей не понравилось содержание отчетов Портера и сообщений, собранных в папке, озаглавленной „Хелльстром“. Слишком многие из этих сообщений исходили из вторых или третьих рук. Слишком многие из них были полуофициальными. От них так и разило любительством. А любительство было непозволительной роскошью в этом деле.

— Только мы вдвоем? — спросила она. — А как насчет местной полиции? Мы могли бы сообщить о том, что пропал человек, и…

— Шеф этого не хочет, — ответил Мерривейл.

— Он что, особо это подчеркивал?

Лицо Мерривейла слегка темнело при любом намеке на его хорошо известное пристрастие к личной интерпретации приказов.

— Он выразился совершенно ясно! Необходимо проявлять крайнюю осторожность.

— А осторожный местный расспрос вполне удовлетворяет этому требованию. Портер находился в этом районе. И он пропал. Сообщения в папке говорят и о других исчезновениях. Та семья с детьми-близняшками, отправившаяся на пикник, они…

— Тимьена, — прервал ее Мерривейл, — в каждом подобном случае находилось вполне логичное объяснение. К несчастью, логика и действительность не всегда совпадают. Нас заботит действительность, и в погоне за ней мы должны использовать свои собственные проверенные ресурсы.

— Мне не нравятся их логические объяснения, — заметила Тимьена. — Те объяснения, которые приняли местные тупицы, и цента не стоят.

— Используйте только наши ресурсы, — повторил Мерривейл.

— Что означает, что мы снова будем рисковать, — сказала Тимьена. — Что говорит Карлос об этом деле?

— Почему бы тебе самой не спросить у него? Я назначил инструкторское совещание на 11.00. На нем будут еще Джанверт и Карр.

— И они тоже в этом деле?

— Они в резерве.

— Это мне тоже не нравится. Где Карлос?

— Думаю, что в Архиве. У тебя есть почти час, чтобы ознакомиться с этим делом вместе с ним.

— Дерьмо! — с этим восклицанием Тимьена выскочила из комнаты.

От Карлоса было не больше помощи, чем от Мерривейла.

Задание казалось ему „рутиной“. Ко всем заданиям он приступал по определенному шаблону, тщательно и досконально, прочитывая все имеющиеся материалы и изучая все планы. Тимьену не удивило, что Карлос отправился в Архив. У него было архивное сознание.

Полет в Орегон и уютное путешествие в фургоне оправдали ее ожидания. Липкие руки и липкие мысли. Наконец она сказала Карлосу, что подхватила серьезную венерическую болезнь во время предыдущего задания. Он и не думал ей верить. Тогда совершенно спокойно она предупредила его, что если он будет продолжать, всадит в него пулю. Она показала маленький бельгийский автоматический пистолет, который всегда носила с собой в кобуре на запястье. Что-то в ее спокойствии подсказало Карлосу, что она не шутит. Он отступился, слабо выругавшись.

Работа — другое дело, и Тимьена пожелала Карлосу удачи, когда он уходил в своей нелепой одежде любителя птиц. В течение всего этого бесконечного дня Тимьена играла свою роль художницы, испытывая постоянно усиливавшуюся нервозность. Не было ничего конкретного, что могло бы объяснить это нарастающее беспокойство. Само место беспокоило ее. От него веяло опасностью. Карлос не мог точно сообщить о времени своего возвращения. Все зависело от того, что он увидит во время ознакомительного осмотра фермы.

— Самое позднее, после наступления темноты, — сказал Карлос. — Будь умницей и рисуй свои картины, а я пойду наблюдать за птицами. Когда я вернусь, я расскажу тебе все о птицах и пчелах.

— Карлос!

— Ах, моя любовь, когда-нибудь я научу тебя произносить это чудесное имя с настоящей страстностью. — И этот ублюдок потрепал Тимьену по подбородку, покидая ее.

Она наблюдала, как он зигзагами пробирался наверх по склону, заросшему коричневой травой, в направлении деревьев. Уже было тепло, и что-то в тишине, не нарушаемой звуками насекомых, предвещало наступление еще большей жары. Вздохнув, Тимьена извлекла акварельные краски. Она на самом деле неплохо рисовала и иногда в течение этого долгого дня она испытывала действительно увлеченность, когда удавалось схватить колорит осенних полей. Золотисто-коричневые, от них веяло теплом и приглашением.

Вскоре после полудня Тимьена на время отложила рисование и принялась за небольшой ленч, состоящий из нарезанных ломтиками сваренных вкрутую яиц и холодного йогурта из ящика со льдом. Весь перерыв она провела внутри фургона, хотя там и было жарко, как в печке, проверяя показания приборов. К ее удивлению, стрелка пеленгатора не была на нуле, показывала радарный сигнал со стороны фермы. Четко прослеживающийся сигнал, нацеленный на фургон.

„Радарное слежение за мной с фермы?“

Тимьена восприняла это как сигнал опасности и подумала, не отправиться ли ей за Карлосом, чтобы вернуть его назад. Альтернативой было включить радио и сообщить об этом в центр. Она инстинктивно понимала, что центр объяснит это. Да и Карлос приказал ей не покидать место стоянки фургона. В конце концов Тимьена не сделала ни того, ни другого. Ее собственная нерешительность усилила нервозность, появившуюся у нее с самого утра. Ощущение опасности усиливалось. Что-то убеждало ее уходить отсюда подальше. „Оставь место стоянки и уходи!“ Лагерь был большой, крупной мишенью.

Когда стало темнеть, Тимьена сложила мольберт, бросила его и краски на сиденье в кабине и сама залегла в машину. Включив радио, она проверила сигнальный монитор и обнаружила поисковый резонирующий сигнал на ее собственной частоте. Когда Тимьена включила передатчик, этот сигнал наложился на эту частоту и заглушил ее. Она ударила по кнопке выключения и посмотрела на темнеющий склон холма, на другой стороне которого располагалась ферма. Ее нельзя было видеть от места парковки, но она ощущала чье-то недоброжелательное присутствие.

И по-прежнему Карлос не подавал никаких признаков жизни.

Через несколько минут наступит полная темнота. Тимьена нервно ощупала небольшой автоматический пистолет в кобуре на запястье.

„Почему, черт возьми, Карлос задерживается?!“

Она выключила все огни на стоянке и сидела в сгущающейся темноте. Радар со стороны фермы. Глушили ее радио. Дело принимало скверный оборот. Тимьена встала, тихо продвинулась к задней двери и вышла на сторону, противоположную ферме. Сам фургон послужит ей щитом от этого поискового луча. Она опустилась на четвереньки и быстро поползла в сторону высокой травы. Тимьена видела коров ниже на пастбище и, подчиняясь инстинкту, направилась к ним. Она выросла в Вайоминге на ранчо, и хотя Тимьена предпочла бы приблизиться к стаду верхом на лошади, она не ощущала угрозы от него. Опасность была позади нее, где-то там, наверху, и исходила от фермы Хелльстрома. Коровы помогут ей спрятаться, скроют от радара. Если Карлос вернется, он включит свет на стоянке. Она заметит его, будучи здесь, на пастбище, в безопасности. Но почему-то Тимьене не верилось, что Карлос вернется. Вся ситуация казалась абсурдной с самого начала, но она доверяла своему инстинкту самосохранения.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„Эта первобытная планета Земля является ареной постоянной конкуренции, где выживают только самые гибкие и находчивые. На этом испытательном полигоне, в котором даже могущественные динозавры погибли, есть один постоянный свидетель, и он — наш гид к выживанию человечества. Этот свидетель, насекомое, появился за триста миллионов лет до возникновения человечества, но мы наверстаем упущенное. Сейчас он доминирует на Земле и хорошо этим пользуется. И в каждом новом поколении испытываются новые формы и функции, преобразуя его спектр, столь безграничный, как безгранично воображение сумасшедшего. А то, что может делать этот свидетель, мы, рожденные в Улье, тоже может делать, потому что мы свидетели его деятельности“.

Старый Харви вывел свою группу через замаскированный выход в северной части Улья. Убрали дерн, пень с бетонной пробкой отъехал в сторону на нескрипящих шарнирах, и группа вышла в темноту ночи. Они были довольно легко одеты для этой холодной и темной ночи, но никто не обращал внимания на озноб. У каждого имелся парализатор, а на лице — маска ночного видения с мощным инфракрасным излучением вокруг ее края (производства Улья).

Они походили на группу ныряльщиков, а их парализаторы напоминали странные раздвоенные копья.

Перед тем как уйти, они установили маскирующий пень на место и уничтожили все признаки, свидетельствующие о наличии тут прохода.

Веером растянувшись по полю, работники двинулись на север.

Старый Харви выбрал двадцать три основных работника, главным образом агрессивных мужчин, и проследил за тем, чтобы женщины приняли гормональные препараты, прежде чем дать им точные инструкции.

Им нужна была эта Чужачка живой. А Нильсу требовалась информация, которой она обладала. Женщина, вероятно, спустилась вниз к коровам. Коров можно спугнуть ультразвуком, но ни одна из них не должна быть убита. Это не прочесывание — просто поиск. Только Чужачка отправится в конце концов в чан, но это случится уже после того, как она выдаст всю необходимую информацию.

Давно уже Старый Харви не принимал участия в охоте, и сейчас он почувствовал, как возбуждение охватывает его все сильней и сильней и сердце гулко бьется в груди, и кровь еще играет в жилах старого работника.

Старый Харви дал знак Салдо перейти на левый фланг, а сам сместился направо. Ночной воздух говорил ему о многом. Здесь был запах скота, пыли в высокой траве, сырой земли и едва заметные эфиры насекомых и резинового дерева. Все это ощущали его чувствительные ноздри. Но старый Харви не мог определить тот запах, который указывал бы на то, что Чужачка находится впереди. Если она и была там, с маской ночного видения они обнаружат ее.

Салдо немедленно занял указанную позицию, и Старый Харви успокоился. Этот молодой человек хоть еще совсем зеленый юнец, но потенциал его огромен. Регулярные доклады, предоставляемые им Хелльстрому, радовали их обоих. Салдо был среди тех двадцати или около того кандидатов, кто когда-нибудь в будущем может занять место Хелльстрома. Он происходил из недавно выведенной породы, темноволосый и гибкий, полный энергии и желания отличиться, но обладающий своим умом, с каждым днем все больше и больше заявляющий о себе. Салдо возглавит Улей, или, может быть, решит создать собственный рой в новом Улье.

Поисковая группа растянулась широким веером, открыто спускаясь к пастбищу. Старый Харви заметил, что ночь благоприятствует поискам. Тучи начали закрывать небо, затемняя запоздало появившуюся убывающую луну. Стадо можно было отчетливо видеть с помощью масок ночного видения. Но он не сводил глаз с разбросанных группок деревьев, не обращая, однако, внимания на коров. Они прошли мимо одного небольшого стада животных, почти не потревожив их, хотя теплый запах коров разбудил охотничий инстинкт всей группы. Салдо с двумя помощниками просмотрел стадо, чтобы удостовериться, что среди животных не скрывается Чужачка.

Их охватывал охотничий азарт. Его нельзя было сбрасывать со счетов. Это можно было заметить по повышенной нервозности группы и избытку внешних гормонов, которые начали пугать животных. Сначала отдельные коровы, а затем и целые группы фыркали и отбегали в панике, стуча копытами. Старый Харви пожалел, что не включил при подготовке специальные гормоны для подавления селективности. Слабые химические сигналы, которые посылались от одного животного к другому, были полезными, но сейчас они создавали сложности. Он переключил свое внимание на деревья, оставив коров Салдо и остальным. Маска придавала окружающему слабое серебристое свечение, словно внутри каждого из них горела лампочка.

„Она слышит наше приближение и попытается спрятаться на дереве, — подумал он. — Это в ее стиле“.

Старый Харви не мог сказать, почему и каким образом у него появилась такая уверенность в этом. „Она прячется на дереве!“

Старый Харви услышал крик ночной птицы, где-то далеко справа от себя, и почувствовал, как забилось его сердце. Он не слишком стар для прочесывания. Возможно, было бы неплохо выходить вот так вместе с работниками.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„В отличие от других живых существ, боровшихся против окружающей среды, насекомые рано научились использовать ее как защиту. Их искусство камуфляжа не имеет границ. Они стали единым целым со своей средой.

Когда появились хищники, насекомых нигде не находили — настолько искусными стали их способы маскировки, что хищники могли ползти над их тельцами в поисках добычи. У насекомых было не просто одно-единственное средство для спасения, а великое множество. Они не выбирают для этого просто скорость или убежище на верхушках деревьев; помимо обоих этих способов они применяли и многие другие“.

Тимьена увидела один из флангов поисковой группы одновременно с тем, как ее увидели и первые из преследователей, подтверждая таким образом слова Старого Харви. В начале своего побега она угодила ногой в кроличью нору и растянула левую лодыжку. Боль заставила Тимьену вскарабкаться на невысокий дуб, где она устроилась на суку как можно удобнее, сняв туфлю с болевшей ноги. Она сидела на суку в двадцати футах от земли, крепко сжимая пистолет в правой руке. А в левой был мощный фонарик, размером с небольшой карандаш и большой палец лежал на его кнопке.

Дикая боль пульсировала в лодыжке, что мешало ей думать. Тимьена спросила себя, не сломана ли кость.

Бегство коров послужило первым свидетельством надвигающейся опасности. Тимьена услышала их фырканье, перекрывавшее стук копыт, когда они пробегали мимо. Затем послышался таинственный свист. Этот звук становился все громче, пока не окружил ее дерево и не прекратился. Она различала лишь более темные силуэты охотников, одетых в черное. Они образовали круг под деревом.

В панике Тимьена надавила большим пальцем на кнопку фонарика, провела лучом по короткой дуге вокруг части круга, который встал перед ней. При виде масок ночного видения и парализаторов у нее перехватило дыхание от осознания смертельной угрозы. Без раздумий Тимьена начала стрелять.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„Возможно, со временем мы достигнем такого же функционального уровня тех, кого мы копируем. У нас будут лица-маски, одни только глаза и рот — и ничего более для поддержания тела в рабочем состоянии. Не будет мускулов, чтобы улыбаться или хмуриться или иным каким-нибудь способом выдавать скрытые внутри чувства“.

Маленький пистолет явился убийственным сюрпризом для охотников Улья. Пятеро из них были убиты прежде, чем Тимьена свалилась с дерева, оглушенная лучами парализаторов. Среди убитых оказался и Старый Харви. Асам Салдо пострадал от пули, которая задела его челюсть, но выкрикнутая им команда навела порядок среди испуганных работников. Их всех переполнял „охотничий азарт“, как говорили старика, а нападение Чужачки привело их в исступление. Они бросились к ней, чтобы прикончить, но крик Салдо остановил их. В конечном итоге именно дисциплина Улья удержала их.

Салдо направился к лежащей без сознания женщине, быстро отдавая приказы. Кому-то нужно проинформировать Нильса. Мертвых необходимо отправить в чаны. Хорошие работники, они заслужили это. Таким вот образом они обретут единство со всеми.

„Старое в чаны, из чанов новое“.

Когда его приказы начали исполняться, он встал на колени, чтобы осмотреть лежащую без сознания женщину. Ее фонарик все еще горел в траве. Он поднял маску на лоб и продолжил осмотр уже с помощью фонарика. Да, она все еще жива. С трудом сохранял он спокойствие. Ненависть переполняла его. Она причинила вред Улью. Но Нильсу она нужна живой. Она нужна улью. Продолжив обследование, ему удалось немного успокоиться. Похоже, перелома не было. Очевидно, повреждена лодыжка, распухшая и посиневшая. Салдо отдал приказ найти ее оружие и доставить его в Улей.

Смерть Старого Харви не опечалила и не обрадовала его. Такие вещи случаются. Лучше было бы, чтобы этого не произошло, но того, что случилось, изменить нельзя. Вследствие этого он теперь возглавлял поисковую группу, и именно от него требовалось отдавать правильные приказы. Этому-то и учил его Старый Харви.

Прежде всего нужно побеспокоиться о Чужачке. Салдо считал, что ее нужно привести в чувство и допросить. Это порадует Нильса. И сейчас это радовало Салдо. Он ощутил большой интерес к этой женщине. От нее приятно пахло. Поверх слабого, но знакомого запаха мускуса чувствовались и чужие запахи. Духи и шампунь Внешнего мира. Наклонившись поближе, он понюхал ее, первую Чужачку, с которой встретился на воле. Под доминантой страха скрывались возбуждающего его запахи. Он скользнул рукой под блузку, пощупал грудь и нашел ее полной и твердой под туго охватывающей одеждой. Он знал о подобных одеждах во время своего обучения. Оно называлось бюстгальтером и скреплялось металлическими крючками на спине. Она была настоящей женщиной, вероятно, ничем не отличающейся от женщин Улья, а значит готова к оплодотворению. Как странны эти дикие Чужаки!

Он засунул руку под пояс, исследовал лобок и гениталии, вытащил руку и понюхал ее. Да, она готова. Итак, это правда, что женщины из Внешнего мира, готовые к оплодотворению, разгуливают по миру. Может, у них начинается что-то вроде брачной охоты, что, как считалось, делала праматерь? Книги, фильмы и лекции не подготовили его к действительности, хотя он знал эти факты досконально. Она возбуждала его, и он подумал, как же отнесется Нильс к предложению оставить ее для целей размножения. Было бы интересно заняться с ней этим.

Но тут женщина из его группы сердито заворчала — не облекая угрозу в словесную форму. Другая сказала:

— Эта Чужачка не для воспроизводства! Что это ты с ней делаешь?

— Исследую ее, — ответил Салдо. — Она готова к оплодотворению.

Ворчащая женщина обрела наконец голос:

— Многие из этих дикарок готовы к оплодотворению.

Другая заметила:

— Она убила пятерых наших. Ей дорога только в чан.

— Куда она, вероятно, и попадет после того, как мы закончим допрашивать ее, — согласился Салдо. Он говорил, не пытаясь спрятать внезапно появившееся чувство печали. Чужачка не переживет допрос, нет сомнений. Это уже случалось с пленными мужчинами, и то же произойдет и с ней. Такая растрата! Ее плоти не найдется лучшего применения, кроме как попасть в чан.

Он встал, вернул маску на прежнее место на лице и сказал:

— Свяжите ее и отнесите в Улей. Смотрите, чтобы не сбежала. Двое отправляйтесь к фургону. Привезете его в качестве трофея. Уничтожьте все следы. Не должно остаться ни одного следа пребывания этой женщины и ее напарника в нашем районе. Я прослежу за этим.

Приказы слетали с его губ, как учил его Харви, но ему не хотелось, отчаянно не хотелось отдавать такие приказы. Ответственность слишком уж неожиданно свалилась на него. Частью своего сознания он понимал, что Харви выбрал такого молодого работника своим помощником в этих поисках главным образом в учебных целях. Многообещающему молодому работнику необходим такой опыт. Но другая часть его сознания была уверена в его компетентности. Салдо был специалистом по обеспечению безопасности Улья. Он верил в правильность выбираемых им действий. Несмотря на молодость, он ощущал себя полностью готовым для самостоятельного принятия решений стоящей перед ним задачи, словно весь Улей воплотился в нем, его личности. Харви и так уже пережил свой век и заплатил жизнью за сегодняшнюю ошибку. Это была серьезная потеря для Улья. Скоро Нильс узнает об этом, и это известие огорчит его, но в этот момент Салдо понимал, что должен действовать самостоятельно. Сейчас он руководит операцией.

— Те, кто свободен, — начал он, — должны проследить, чтобы уничтожить все следы нашего пребывания. Мне не известно, кто и на что из вас способен, в отличие от Старого Харви, но вы сами это знаете. Разделитесь в соответствии со своими способностями. Никто из вас не должен возвратиться в Улей, пока все не будет выполнено. Я буду здесь до самого конца.

Он нагнулся, вспомнив о фонарике, который бросил рядом с Чужачкой, выключил его и положил в карман. Работники уже связали ее и готовы были отправляться в Улей. Салдо печалило, что он никогда больше не увидит ее. Ему не хотелось присутствовать на ее допросе. Внезапно его хватила ярость, вызванная глупостью Чужаков. „Какие же они глупцы! Но что бы ни случилось с ней, она это заслужила“.

Салдо посмотрел на свою группу. Они деловито исполняли его распоряжения и, казалось, внешне были даже довольны, но он ощущал чувство скрываемой неуверенности. Работники знали, как он молод и неопытен. И подчинялись скорее по привычке. На самом-то деле они все еще подчинялись Харви. Но Харви допустил фатальную ошибку. Салдо пообещал себе, что никогда не допустит такой ошибки.

— Встаньте на корточки и все вокруг тщательно прочешите, — приказал он. — Две маски разбились. Значит, остались осколки. Соберите их. Все.

Салдо неспешно направился вверх сквозь высокую траву к тому месту, где, как он знал, двое из его группы готовили машину для транспортировки в Улей. Чужачка приехала по этой дороге. Как странно, что они, готовые к оплодотворению, свободно разгуливают вокруг вместо того, чтобы искать лучшего партнера для спаривания. По правде говоря, они совсем не похожи на способных к оплодотворению женщин. Они просто дикие. Возможно когда-нибудь, когда появится множество ульев, таких диких животных будут захватывать и специально спаривать или же их стерилизуют и отправят на полезную для улья работу.

Несколько из убежавших коров вернулись, вероятно привлеченные любопытством. Они сбились в кучу на поляне ниже того места, где работала его группа, повернувшись к ней. Запах крови и шум заставляли их нервничать, но угрозы они не представляли. Коровы, возможно, и не видели работников, но те уж точно видели их. Салдо держал парализатор наготове, заняв позицию между стадом и группой. При хорошем воображении нечего бояться неожиданностей. Если коровы нападут, достаточно одного залпа парализатора, чтобы остановить их.

Передвигаясь, Салдо посмотрел мимо пастбища в сторону слабо сияющего вдали в отражениях туч города. Вряд ли кто-нибудь на таком расстоянии мог услышать выстрелы, но даже если такие люди и найдутся, они останутся благоразумными. Горожане научились сдержанности и осторожности, когда дело касалось Неприступной долины. Кроме того, Улей имел свой буфер в лице окружного шерифа Линкольна Крафта. Рожденный в Улье, он был одним из лучших работников Улья во Внешнем мире. Другие наблюдатели в городе выдавали себя за Чужаков. Но еще более важные посты занимали другие представители Улья во Внешнем мире. Салдо видел двух из них, сенатора и судью, когда те побывали в Улье. Они занимали высокое положение, но настанет день, и в этом не будет надобности.

Звуки деловитого исполнения его приказов доставляли Салдо удовольствие. Он втянул носом ночной воздух и определил запах пороха. Только прошедший подготовку в Улье смог бы наверняка определить это — слабый след среди множества других запахов.

Животные начали успокаиваться и несколько коров покинули стадо, чтобы пощипать травку. Это не нравилось Салдо. Сбитые в кучу коровы не вызывали искушения, но он знал, какими взбешенными были его работники. Один из них, по собственному почину, мог убить и прихватить с собой отбившуюся корову. Этого нельзя допустить. Когда-нибудь эта земля станет собственностью Улья, и, возможно, у них будет собственный скот. Но в настоящий момент протеин обходится куда дороже растительной энергии. Пусть этим занимаются расточительные Чужаки, и их животных нужно оставить в покое. Нельзя допускать действий, могущих привлечь нежелательное внимание.

Салдо вернулся к своим работникам и расхаживал между ними, отдавая приказания тихим голосом. Им нельзя выкрадывать ни одной коровы. На земле не должно остаться никаких следов, а если какие-то и останутся, то время должно уничтожить их. И так долго, как будет возможно, здесь не должны появляться любопытствующие Чужаки.

„Когда-нибудь, — думал Салдо, — появятся и другие Ульи, многие из них отпочкуются от прародителя, которому он сейчас служит и ради которого он должен скрыть от Чужаков все следы своего пребывания здесь. Теперь им нужно быть осторожными, чтобы защитить свое будущее. Перед лицом еще не родившихся поколений работников“.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„Основные бридинг-линии нашего потомства должны быть спроектированы с надлежащим учетом нужд Улья. При этом мы ходим по более тонкому льду, чем насекомые, давшие нам эту модель выживания. Их жизнь начинается, как наша, с оплодотворения одной яйцеклетки, но потом чудо творения у нас и у них отличается. За время, пока развивается человеческий эмбрион, насекомое может произвести более четырех миллиардов себе подобных. Мы можем увеличить рождаемость Улья во много раз, но мы никогда не сможем надеяться достигнуть такой плодовитости“.

Из Улья по тропе, протоптанной в траве, спускался работник, пытаясь знаками привлечь внимание Салдо. Не похоже было, что близился рассвет, но становилось холоднее, как обычно бывает здесь в такое время суток. Работник остановился перед Салдо и тихо сказал:

— Кто-то идет из Улья.

— Кто?

— Я думаю, сам Нильс.

Салдо посмотрел в направлении, указанном работником, и узнал приближающуюся фигуру по походке. Да, это был Нильс. На нем была маска, но парализатора он не имел. Салдо испытывал облегчение, смешанное с неудовольствием. Его решения были правильными, но Хелльстром решил прийти сам. Но Салдо сразу же упрекнул себя. Он почти услышал упрек в старческом голосе Харви: „Разве не так следовало поступать?“ Руководитель Улья не мог совершать бессмысленные поступки. Эта мысль вернула Салдо уверенность в себе, и он спокойно приветствовал Хелльстрома.

Тот остановился в нескольких шагах от него и осмотрелся прежде, чем что-либо сказать. Хелльстром увидел Салдо в тот момент, когда Салдо показал это своими движениям. Смерть Старого Харви глубоко огорчила Хелльстрома, но он с одобрением отметил, что Салдо проделал все необходимое. У него были защитные инстинкты.

— Расскажи мне, что произошло и какие действия ты предпринял, — произнес Хелльстром.

— Разве вы не получили отчет от посланных мною работников?

— Да, но мне бы хотелось получить оценку от самого главы группы захвата. Иногда работники упускают важные детали.

Салдо кивнул. Да, такое случается. Он рассказал Хелльстрому об обнаружении Чужачки, стрельбе, не упустив ни одной детали, даже о раненой своей челюсти.

— Твоя рана серьезная? — поинтересовался Хелльстром, разглядывая ее. „Было бы невезением потерять еще и Салдо!“

— Пустяковое ранение-то, — ответил Салдо. — Только чуть печет.

— Позаботься о ней по возвращении.

Салдо ощутил участие в голосе Хелльстрома, и это его тронуло.

— Я слышал, что Старый Харви выбрал тебя своим заместителем, — заметил Хелльстром.

— Он выбрал меня, — подтвердил Салдо со спокойным достоинством.

— Кто-нибудь выразил какое-то недовольство по этому поводу?

— Ничего серьезного.

Хелльстрому понравился такой ответ. Он показывал, что Салдо ощущал скрываемое противодействие, но чувствовал себя способным справиться с ними. Да, вне всяких сомнений, у него достаточно сил для этого. Салдо держался молодцом. И у него было сознание правоты в своих действиях. В нем ощущалось внутреннее превосходство, хотя оно не должно быть слишком показным.

— Тебе польстило, что именно тебя выбрал Старый Харви? — спросил Хелльстром ровным голосом.

Салдо нервно сглотнул. Не сделал ли он чего-нибудь неправильного? В этом вопросе сквозил холод. Не подверг ли он Улей опасности? Но Хелльстром слегка улыбался движением губ под маской.

— Да, — признался Салдо, но в его голосе можно было заметить какую-то неуверенность.

Хелльстром заметил полувопросительную интонацию в голосе молодого человека и кивнул. Неуверенность приводит к осторожности. А упоение властью может привести к состоянию, испытываемому азартным игроком — чрезмерной самоуверенности. И сейчас Хелльстром объяснил это тихим голосом, который был слышен только им двоим. Закончив, он сказал:

— Перечисли мне все свои приказы.

Секунду Салдо раздумывал, затем вернулся к тому моменту, где он остановился. Он говорил с заметным колебанием, пытаясь отыскать в памяти возможные ошибки, которые следовало бы исправить.

Хелльстром оборвал его, спросив:

— Кто первый увидел Чужачку?

— Харви, — ответил Салдо, припоминая взмах руки старика, показывающей направление. Струйка пота побежала по щеке Салдо. Он раздраженно вытер ее, и от этого действия болью отозвалась рана.

— И какие он отдал приказания? — спросил Хелльстром.

— Он еще раньше сказал нам, чтобы после обнаружения мы окружили ее. И мы выполнили это, не дожидаясь нового приказа.

— А что затем сделал Харви?

— Ему не представилась возможность для этого. Женщина включила фонарик и тут же начала стрелять как сумасшедшая.

Хелльстром посмотрел вниз на землю между ними, затем вокруг себя. Несколько работников поблизости бросили работать и из любопытства подошли поближе, чтобы послушать.

— Почему вы, работники, перестали делать то, что приказал вам руководитель? — требовательно спросил Хелльстром. — Он дал вам четкие инструкции. Выполняйте же их. — Он вновь повернулся к Салдо.

— Они устали, — заметил Салдо, защищая своих работников. — Я лично проверю качество их работы перед уходом.

„Да ему цены нет, — подумал Хелльстром. — Он защищает своих людей, но не чрезмерно. И он без колебаний берет на себя персональную ответственность“.

— Где ты точно находился, когда она начала стрелять? — спросил Хелльстром.

— Я был на противоположной от Харви стороне группы захвата. Когда мы замкнули кольцо, я оказался рядом с ним.

— Кто сбил ее с дерева?

— Работники напротив нас, по которым она не стреляла. Остальные старались укрыться от ее выстрелов.

— От Харви больше не было команд?

— Мне думается, первая же пуля попала в него. Я слышал ее первый выстрел и… — Он замер на несколько секунд, колеблясь, затем махнул рукой, — на какое-то мгновение я оцепенел. Потом меня задела пуля, и мы бросились кто куда. Я увидел как падает Харви и кинулся к нему. Раздались новые выстрелы и на этом все кончилось. Она упала с дерева.

— Твоя нерешительность простительна — ты был ранен, — сказал Хелльстром. — Однако отмечу, что ты в достаточной мере сохранил самообладание, чтобы предотвратить убийство пленницы. Ты оправдал мои ожидания. Но никогда не забывай того, что случилось здесь. Ты получил наглядный урок. Охота на Чужаков из Внешнего мира — совсем не то, что охотиться на любого другого зверя. Теперь ты понимаешь это?

Салдо понял, что это и похвала, и порицание. Внимание его переключилось на дерево, на котором пряталась женщина, затем с неохотой возвратилось к Хелльстрому. Тут он увидел легкое искривление рта Хелльстрома, означающее довольство. С достаточной уверенностью Хелльстром произнес:

— Ты захватил эту женщину живьем. И это самое главное. — Он облизал губы. — У нее было оружие, и Харви должен был это предвидеть. Ему следовало сбить ее с дерева, как только он заметил ее. Она была в радиусе поражения парализатором. Салдо, ты ведь знаешь, как обращаться с оружием Чужаков?

— Да… Да, я знаю. Харви лично занимался моим обучением.

— Научись как можно лучше им пользоваться. Улью может это понадобиться. Насколько я помню, тебе ведь тридцать два года, верно?

— Да.

— Но ты еще можешь сойти за молодого среди Чужаков. Возможно, мы пошлем тебя на длительную учебу в одну из их школ. Мы можем это делать. Ты знаешь об этом.

— Я не слишком уж много времени провел во Внешнем мире, — заметил Салдо.

— Я знаю. Какой характер носило твое пребывание там?

— Я был всегда с остальными, никогда не был предоставлен самому себе. В сумме около месяца. Один раз я пробыл неделю в городе.

— Работа или приобретение навыков?

— Приобретение навыков мною и остальными.

— Тебе бы хотелось одному отправиться во Внешний мир?

— Не думаю, что я уже готов для этого.

Хелльстром кивнул, удовлетворенный искренностью его ответа. Салдо может стать превосходным специалистом Службы Безопасности. Среди нового поколения он уже заметно выделяется интуицией и тщательностью. Приобрести немного опыта — и ему не будет равных. И еще он обладает искренностью, свойственной Улью. Он не лжет даже самому себе. Он прирожденный лидер, которого нужно охранять и бережно воспитывать. Традиции Улья требовали этого, и нынешние обстоятельства заставляли Хелльстрома заняться этим воспитанием.

— Ты делаешь все очень хорошо, — сказал Хелльстром громко вслух, чтобы это слышали и остальные. — Когда мы разрешим настоящий кризис, мы пошлем тебя во Внешний мир для продолжения дальнейшего обучения. Доложишь мне лично, когда закончишь работу здесь. — Он медленно повернулся и направился обратно в сторону Улья, временами останавливаясь, чтобы осмотреться. И каждое его движение говорило, что он доволен действиями Салдо.

Некоторое время Салдо смотрел вслед Хелльстрому. Первый советник Улья, лидер во время каждого кризиса, мужчина в полном расцвете сил, тот, к кому обращаются все остальные в трудных ситуациях, даже те, кто руководит бридингом и производством кормов и изготовлением средств производства, совершил вылазку для ознакомления с ситуацией на месте и одобрил увиденное. Салдо вернулся к надзору за работой с новым чувством подъема, уравновешенным большим пониманием небезграничности своих сил. Это, осознал он, и была главная цель посещения Хелльстрома.

Протокол Совета Улья. Интервью специалиста-философа (переведенное с языка жестов Улья):

„Снова, философ Харл, мы должны разочаровать вас, сказав, что мы не пришли, чтобы отправить вас в благословенный чан. Ваш почтенный возраст, более древний, чем возраст любого работника Улья, искусственные средства, с помощью которых мы поддерживаем в вас горение жизни и все прочие аргументы, которые приводит ваша мудрость для доказательства необходимости вашей отправки в чан, — всего этого отрицать трудно. Мы с уважением просим вас перестать использовать эти аргументы и вспомнить о великой потребности Улья в вашей мудрости. Мы снова решили просить вашего совета, как следует Улью использовать результаты, полученные по „Проекту 40“. Мы предвидим ваш первый вопрос и отвечаем, что „Проект 40“ все еще не принес того, что ожидалось. Однако специалисты, осуществляющие его, убеждены в конечном его успехе. Они уверяют, что это только вопрос времени“.

Слова специалиста-философа Харла:

„Обладание абсолютным оружием, абсолютной угрозой уничтожения всему живому, что населяет эту планету, отнюдь еще не гарантирует абсолютную власть. Сам акт угрозы использовать такое оружие при определенных условиях передает контроль над этим оружием в руки всех тех, кто управляет этими условиями. Вы сталкиваетесь с проблемой, что делать, когда эти другие говорят вам: „Ну, так используйте свое оружие!“ В этом смысле оружием владеют многие. Более того, каждый, способный угрожать обладателю такого оружия, также обладает им. Таким образом, абсолютное оружие бесполезно, пока те, кто контролирует его, не могут регулировать силу оружия. Оно должно иметь степени применения абсолютного уровня. Возьмите пример с защитных механизмов насекомых, прекрасные модели выживания. Шипы и иглы, жала и колючки, ядовитые усики и обжигающие химические вещества, угрожающе выставленные в воздух — все они, прежде всего, защитные механизмы, предупреждающие: „Не угрожай мне““.

Тимьена постепенно осознала, что руки ее связаны за спиной, а сама она надежно привязана к чему-то, напоминающему стул. Сиденье стула было жестким, и руками она могла чувствовать холод гладкой поверхности спинки. Большая часть ее сознания сфокусировалась на лодыжке, которая отдавала болью в поврежденном месте. После некоторого колебания она открыла глаза, но не увидела ничего, кроме непроницаемой темноты, густой и зловещей. На секунду она перепугалась, что ослепла, но тут ее глаза зафиксировали слабый свет где-то впереди. И он двигался.

— А-а, я вижу, вы уже проснулись. — Произнес эти слова глубокий мужской голос откуда-то поверх этого перемещающегося света. Слабое эхо от этого голоса сказало ей, что она находится в комнате, довольно большой.

С трудом ей удалось подавить свой ужас и сказать с показным безразличием в голосе:

— Как вы можете видеть? Здесь же так темно!

Хелльстром, сидящий в углу лаборатории, откуда он мог следить за светящимися приборами, сообщающими ему о состоянии этой женщины, мог только восхищаться ее мужеством. Они часто были такими смелыми, эти дикие люди.

„Не беспокоились, — подумала она. — Вот он и произнес эти слова! Он поймался. Ложь всплыла наружу“.

Она попыталась воскресить в своей памяти все упоминания, сделанные этим невидимым человеком касательно Карлоса. Мертвый не чувствует боли. В каждом его упоминании было чувство „покончено“. Она заново оценила всю ситуацию. Темнота могла иметь более важное значение, чем просто сокрытие личности допрашивающего. Или особой уловкой, чтобы намеренно уменьшить ее сопротивляемость. Она проверила, насколько надежно ее привязали. Дьявольски крепко.

— Вы не отвечаете? — заметил Хелльстром.

— А почему я, собственно, обязана отвечать?

— Ваше Агентство является ответвлением исполнительной власти правительства?

— Нет!

Однако Хелльстром прочитал иные показания на приборах, но на это полагаться не стоило. Вероятно, Тимьена сама верила в это, но в глубине души сомневалась. Он заметил, что женщина отчаянно извивается, пытаясь освободиться. Неужели она полагает, что он не видит ее?

— Почему правительство интересуется нами? — спросил Хелльстром.

Тимьена отказалась ответить. Ремни, ее стягивающие, создавали ложное впечатление. На ощупь они казались кожаными и поддающимися ее усилиям, но стоило ей лишь на мгновение ослабить борьбу, как они вновь плотно стягивали ее.

— Вы работаете на Агентство, связанное с исполнительной властью правительства, — сказал Хелльстром. Просто так, из праздного любопытства такое Агентство не станет совать нос в наши дела. Какой интерес мы можем представлять для правительства?

— Вы собираетесь убить меня, разве не так? — спросила Тимьена.

Она отказалась от борьбы, выбившись из сил. Разум ее балансировал на грани истерии. Они собираются убить ее. Они убили Карлоса, а теперь ее очередь. Все шло совсем не так, как задумывалось. Именно это она и предчувствовала с самого начала. „Этот проклятый дурак, Мерривейл! Все у него идет не так, как надо! А Карлос — идиот, каких свет не видывал! Вероятно, он угодил прямо в поставленную ловушку. Они схватили его, и со страху он раскололся. Это было ясно. Слишком уж о многом знал этот допрашивающий. Карлос все им выболтал, и они после этого убили его“.

Приборы Хелльстрома показали, что женщина близка к истерике. Страх охватывал его. Он знал, что частично причиной этого страха является его чувствительность к тонким выделениям ее тела. Женщина излучала ужас, который мог воспринять любой работник Улья — поскольку обладал достаточной восприимчивостью к этому. Ему не нужно было даже смотреть на приборы. Позже эту комнату нужно будет промыть под большим напором. Им пришлось сделать то же самое и после допроса Депо. Любой работник, столкнувшись с подобными эманациями, мог быть выведен из равновесия. Но это была его обязанность. Возможно, охваченная страхом женщина выдаст то, что больше всего им хотелось узнать.

— Вы работаете на правительство, — сказал Хелльстром. — Мы знаем это. Вас послали сюда узнать, чем мы тут занимаемся. Что вы предполагали здесь обнаружить?

— Меня не посылали! — пронзительно закричала Тимьена. — Не посылали! Не посылали! Не посылали! Карлос просто сказал мне, что мы отправляемся отдыхать. Что вы сделали с Карлосом?

— Вы лжете, — сказал Хелльстром. — Я знаю, что вы лжете, и вы, разумеется, должны понимать сейчас, что ложь эта бессмысленна. Будет лучше, если вы расскажете мне правду.

— Вы убьете меня в любом случае, — прошептала Тимьена.

„Дьявольщина!“ — подумал Хелльстром.

Его праматерь предупреждала его, что всю его жизнь один кризис будет накладываться на другой. Его работники пытали Чужака. Это выходило далеко за рамки концепции милосердия. Такая концепция даже на мгновение не приходила в голову работникам, когда они извлекали информацию, необходимую для выживания Улья. Но такие действия оставляли отметины на теле всего Улья. Более не было нигде в Улье невинных. „Мы сделали еще один шаг в сторону насекомых, которым мы подражаем“, — подумал Хелльстром. И спросил себя, почему эта мысль опечалила его. Он подозревал, что любая форма жизни, вызывающая не необходимую боль, постепенно приводит к разрушению своего же сознания. А без сознания, объективно отражающего жизнь, свой смысл может потерять и цель.

С внезапным раздражением Хелльстром рявкнул:

— Расскажите мне о „Проекте 40“.

У Тимьены перехватило дыхание. „Они знали все! Что они сделали с Карлосом, чтобы заставить его выложить им все?“ Она почувствовала, что леденеет от ужаса.

— Рассказывайте! — рявкнул Хелльстром.

— Я… я не знаю, о чем вы говорите.

Приборы сказали ему все, что он хотел знать.

— Вам будет очень плохо, если вы будете упорствовать, — пояснил Хелльстром. — Мне бы не хотелось, чтобы дело дошло до этого. Расскажите мне о „Проекте 40“.

— Но я не знаю ничего о нем, — простонала Тимьена.

Приборы показывали, что это близко к правде.

— Но кое-что вам все же известно, — произнес Хелльстром. — Расскажи мне это.

— Почему бы вам просто не убить меня? — спросила она.

Хелльстром вдруг понял, что действует в тумане глубокой печали, почти отчаяния. „Могущественные дикие люди Внешнего мира знают о „Проекте 40“! Как могло это случиться? Что им известно? Эта женщина всего лишь пешка в большой игре, но все-таки она может дать ценный ключ“.

— Вы должны рассказать мне то, что вам известно, — сказал Хелльстром. — Если вы сделаете это, я обещаю не прибегать к крайним мерам.

— Я не верю вам, — ответила она.

— Вам больше некому верить, кроме меня.

— Меня будут искать!

— Но не найдут. А теперь расскажите мне, что вам известно о „Проекте 40“.

— Только название, — ответила Тимьена, сникая. „Какой смысл? Им же все известно!“

— Где вы впервые повстречали это название?

— В документах. Их забыли на столе в МТИ, и один из наших людей снял с них копию.

Пораженный, Хелльстром закрыл глаза.

— Что было в этих документах? — спросил он.

— Несколько цифр и формул и еще что-то, не имеющее, правда, больного смысла. Но один из наших людей предположил, что они могут являться частью проектной документации какого-то нового оружия.

— Он не сказал, какого именно типа?

— Кажется, речь шла о каком-то насосе с частицами. В них говорилось о том, что это оружие способно входить в резонанс с материей на расстоянии, разрушать стекло и тому подобное. — Она глубоко вздохнула, подумав, зачем она говорит это. В любом случае ее убьют. Какое это имеет значение?

— Э-э… ваши люди пытаются построить такое оружие, на основе этих документов?

— Пытаются, но я слышала, что найденные бумаги не полны. Они во многих вещах неуверены, и кто-то даже полагает, а оружие ли это вообще.

— Но разве они не согласны с тем, что это оружие?

— Думаю, да, — ответила снова она со вздохом. — Это оружие?

— Да, — так же ответил Хелльстром.

— Теперь вы меня уж точно убьете? — спросила Тимьена.

От жалостного и умоляющего тона в ее голосе он в ярости взорвался:

„Идиоты! Полные идиоты! — Хелльстром потянулся за парализатором, который он бросил на пол рядом с приборами, нащупал его, поднял вверх, устанавливая на полную мощность. — Этих глупых идиотов Чужаков нужно остановить!“ Он направил парализатор в ее сторону, словно желая вдруг пронзить им ее тело, и надавил на спуск. Энергия, резонирующая в замкнутом пространстве лаборатории, на секунду оглушила самого Хелльстрома, и, придя в себя, он увидел, что все стрелки на его приборах остановились на нуле. Он включил освещение, медленно встал и направился к женщине, осевшей на стуле. Ее тело склонилось на правый бок, удерживаемое ремнями. Тимьена была абсолютно неподвижной. Хелльстром знал, что она мертва еще до того, как наклонился к ней. Она получила заряд, достаточный, чтобы убить быка. Допрос Тимьены закончился, как бы ее ни звали.

„Зачем я сделал это? — спросил он себя. — Не от того ли, что вспомнил о растерзанном Депо, которого отправил в чаны? Или же это был позыв более высокого порядка, связанный с его пониманием Улья? А может, произошел психический срыв. Но дело сделано, возврата нет“. Однако его собственное поведение его обеспокоило.

Все еще охваченный гневом, он вышел из лаборатории. Увидев столпившихся в соседней комнате молодых работников, Хелльстром помахал им рукой и сказал, что пленница мертва. На их протесты он резко ответил, что узнал все, что нужно было. Когда один из молодых спросил, отправить ее тело в чан или взять сексуальный штамм для Улья, Хелльстром на секунду помедлил, задумавшись, прежде, чем согласился на штамм. Возможно, часть женской плоти можно будет возродить и использовать в дальнейшем. Если удастся оживить матку, она еще послужит Улью. Было бы любопытно посмотреть на ребенка, выращенного из ее плоти.

Однако другие проблемы занимали мысли Хелльстрома. Он уходил из лабораторного комплекса, все еще сердясь на себя. „Чужаки знают о „Проекте 40““! Работник Улья проявил преступную халатность. Как можно было допустить вынос такого рода документов из Улья! Кто сделал это? И как? Документы в МТИ? Кто проводил там исследования? Улей должен выяснить последствия этой неприятности и предпринять быстрые действия, чтобы ничего подобного впредь больше не повторялось.

Хелльстром надеялся, что работники бридинге-лаборатории сумеют заполучить сексуальный штамм Тимьены. Она послужила уже Улью и заслужила сохранность своих генов.

Меморандум, подготовленный Джозефом Мерривейлом.

„Для настоящих размышлений не является существенным, мертвы ли Портер, Депо и Гринелли или нет. Хотя то, что мы считаем, что они мертвы, ничего не меняет, как если бы они просто пропали без вести. Мы узнали, что Хелльстром не будет колебаться в выборе средств противодействия нам. Поскольку он часто путешествует за океан под предлогом работы над своими фильмами, следует повторить проверку его зарубежных контактов. Его безжалостные действия носят довольно знакомые черты. Но на родине проблема усложняется. Потому что мы не можем признать цели нашего расследования, мы не можем действовать по обычным каналам. Любые предложения о новых путях следует приветствовать. По прочтении это послание должно быть сразу уничтожено. А теперь выполните его“.

Комментарий Дзулы Перуджи с припиской: „Только для Шефа!“

„Чушь! Я начинаю несколько прямых расследований. Я хочу, чтобы каждую ниточку, ведущую к кинокомпании, мы исследовали любыми доступными способами. В Орегоне я начну поиск пропавших людей с помощью любого агентства, сотрудничества с которым удастся добиться. Понадобится помощь со стороны ФБР. Ваша помощь будет соответствующе оценена.

Дзула“.

Джанверт не касался роли компаньонов в этом деле, пока они не сели в самолет, взявший курс на запад. Он выбрал места для себя и Кловис по левому борту впереди остальных. Из иллюминатора открывался прекрасный вид заходящего солнца над левым крылом, но Джанверт не обращал на него никакого внимания.

Как он и ожидал, ему с Кловис дали задание играть роль подростков, а Ника Майерли, которого оба они считали тучной задницей, назначили быть их отцом. Но чего никто из них не ожидал, так что Джанверта выберут вторым номером.

Он и Кловис прижались головами, разговаривая едва слышным шепотом:

— Мне это не нравится, — сказал Джанверт. — Перуджи прошибет головой потолок и на месте назначит кого-то еще.

— А какой ему прок от этого?

— Не знаю, но поживем — увидим. Самое позднее — завтра.

— Может, это признание твоих достоинств?

— Ерунда!

— Ты не хочешь быть вторым?

— Только не в этой увеселительной прогулке. — Его губы сложились в упрямую линию. — Это паршивое дело.

— Ты думаешь, ищут козла отпущения?

— А ты?

— Возможно, это и так. Какие у тебя отношения с Перуджи?

— Неплохие, если не считать…

— Не считать чего?

— Что он мне не доверяет.

— Эдди!

Один из парней в их группе как раз проходил мимо, направляясь в туалет. Это был ветеран Вьетнама (он называл ее „Нам“) по имени Дэниэль Томас Элден, но все звали его ДТ. Джанверт замолчал, пока ДТ пройдет, отметив его жесткое молодое лицо, квадратную и загоревшую челюсть. На переносице имелся шрам в форме перевернутой буквы „V“, и он носил легкую кепку с прозрачным зеленым козырьком, отбрасывавшим зеленый отсвет. Джанверт подозревал, что ДТ шпионил для начальства. Ходили слухи, что он сожительствовал с Тимьеной, и Джанверт вдруг подумал, о чем этот молодой человек сейчас может думать.

Проходя мимо, ДТ бросил взгляд на них, но не подавал вида, что узнал их или хотя бы заметил.

Когда он прошел, Джанверт прошептал:

— Как ты думаешь, ДТ нравится его работа?

— Почему же нет?

— Может, он думает, что здесь чуть меньше свободы, чем на настоящей войне — меньше шансов убивать людей.

— Иногда ты слишком жесток.

— А тебе вообще не следует заниматься этим делом, милая, — заметил Джанверт. — Почему ты не попросила дать тебе отбой, сославшись на усталость или что-нибудь еще?

— Я подумала, тебе может понадобиться кто-нибудь, кто будет защищать тебя.

— Таким образом, как ты это делала прошлой ночью?

Кловис пропустила это замечание мимо ушей и сказала:

— Ты слышал разговоры насчет ДТ и Тимьены?

— Да. Я почти сочувствую ему.

— Ты думаешь, она…

— Не хочется верить, но думаю, да.

— Но почему? Не могут же они просто…

— У тебя же есть нюх на такого рода дела. Они входили в ударную группу. Сама понимаешь, тут возможны потери.

— А кто же мы тогда?

— С Перуджи — не знаю. Скажу, когда выясню, как он нас расставит.

— На переднем крае или в тылу?

— Умница.

— Собираются нам в этом самолете подавать ужин или нет? — спросила Кловис.

— Стюардессы больше заняты спаиванием наших взрослых.

— Одна из причин, почему я ненавижу играть подростка, — прошептала она, — то, что не могу заказать выпивку.

— А я ненавижу гримироваться, — заметил Джанверт. — Держу пари, нас не накормят до Небраски.

— Это специальный фасолево-тресковый рейс, — произнесла Кловис. — Нам на обед дадут фасоль и икру из трески. Ты все еще чувствуешь себя подавленным?

— Милая, забудь то, что я говорил тебе прошлой ночью. Я тогда чувствовал себя хуже некуда.

— Сказать по правде, у меня было такое же настроение. Вероятно, из-за фазы луны.

— Я все еще не могу понять причину, почему меня назначили вторым номером, а как насчет тебя?

— Я тоже. — И почти сразу же добавила: — Остальные уже в возрасте.

— Это все отговорки… Я имею в виду, почему более молодой агент выдвигается вперед?

— Должна ведь когда-нибудь молодость проявить себя, — прошептала Кловис, наклонившись к нему. — Не думай об этом, дорогой. Старый козел позади меня пытается нас подслушать.

Джанверт понимал, что не стоит сразу же оглядываться назад, но вскоре выпрямился и осмотрел салон самолета. Уже зажгли свет — снаружи стало темно, и пятна черноты с редкими звездами зияли из каждого иллюминатора. Седой старик позади Кловис включил лампочку над собой и читал „Таймс“, потягивая виски со льдом. Он посмотрел было на Джанверта, но тут же вернулся к своему журналу и напитку. Джанверт не мог припомнить, чтобы ему приходилось раньше видеть старика, но кто знает. Его могли послать в качестве наблюдателя за ними.

Раздраженный Джанверт тяжело опустился в свое кресло и нагнулся к Кловис:

— Милая, нам нужно завязывать с этой работой. Тянуть дальше нельзя. Должна же быть какая-нибудь безопасная страна? Место, где Агентство до нас не доберется.

— За океаном?

— Ты же знаешь, что это не выход — просто там говорят на другом языке. Нет — нам нужна небольшая приятная страна, где мы могли бы затеряться раз и навсегда среди населения. Должна же она существовать на этой вонючей планете.

— Ты думаешь о ДТ и Тимьене.

— Я думаю о тебе и себе.

— Он снова подслушивает, — прошептала Кловис. Джанверт сложил руки и вновь погрузился в угрюмое молчание. Похоже, полет будет паршивым до самого Портленда. Джанверт смирился с этим.

Позже Ник Майерли, проходя мимо, склонился над ними и поинтересовался:

— Ну, ребятки, все о’кей?

Джанверт только что-то буркнул в ответ.

Улей. Внутренний меморандум по „Проекту 40“.

„Тепловая проблема остается критической. Наша последняя модель расплавилась, прежде чем заработала на полную мощность. Однако вторичный резонанс удалось измерить, и он оказался близок к ожидаемым величинам. Если предложенная новая система охлаждения окажется жизнедеятельной, мы проведем первое испытание в полном объеме в течение месяца. Эти испытания, конечно, дадут результаты, которые будут замечены во Внешнем Мире. Как минимум, следует ожидать появления нового острова в Тихом океане где-то в районе Японских островов“.

Перуджи едва успел на последний самолет из Далласа, и вошел в салон лайнера в крайнем раздражении, подумав о предстоящем совещании с участием Мерривейла. Однако Шеф настаивал на этой встрече, и Перуджи не видел никакого способа избежать этого. Он встретился в его офисе с Мерривейлом. Маски были сброшены с самого начала.

Когда Перуджи вошел в офис, Мерривейл посмотрел на него, не меняя выражения лица. В глазах Мерривейла застыл истерзанный, испуганный взгляд, и Перуджи подумал: „Он знает, что его выбрали мальчиком для битья“.

Перуджи уселся напротив Мерривейла в одно из кожаных кресел и указал на папку, лежащую на столе.

— Я вижу, вы просматриваете отчеты. Какие-нибудь упущения заметили?

Очевидно, Мерривейл считал, что такое начало поставит его в невыгодное положение, потому что тут же попытался взять инициативу в свои руки:

— Мои отчеты точно соответствуют обстоятельствам, которым посвящены.

„Напыщенный ублюдок!“

Перуджи отчетливо понимал, что его присутствие раздражает Мерривейла. Так было всегда: Перуджи был крупным мужчиной. Его можно было бы назвать толстяком, если бы он позволил себе набрать вес. Но он обладал мягкой зловещей грацией, всегда раздражавшей Мерривейла.

— Шеф хотел, чтобы я поинтересовался у вас, почему вы вторым номером назначили эту козявку Джанверта, — сказал Перуджи.

— Потому что он давно уже готов к ответственности.

— Ему нельзя доверять.

— Чепуха!

— Почему вы не могли подождать и не позволили мне самому назначить своего собственного заместителя?

— Не видел смысла. Нужно было дать инструкции.

— Итак, вы совершили еще одну ошибку, — заметил Перуджи.

Его голос выражал спокойное высшее знание, и упоминание о Шефе свидетельствовало об этом.

Мерривейл чувствовал, что его шансы занять более высокое положение в Агентстве уменьшались до нуля. Лицо его помрачнело.

— Почему вы лично отправляетесь в Орегон?

— Вынуждают обстоятельства, — ответил Перуджи.

— Какие обстоятельства?

— Исчезновение наших лучших людей.

Мерривейл кивнул.

— Вы хотели обсудить со мной что-то важное. Что именно?

— Несколько вопросов. Прежде всего, ваш меморандум говорит о нашей неуверенности в следующем шаге, который мы делаем в этом деле. Шефу это не очень понравилось.

Мерривейл еще больше побледнел.

— Мы… обстоятельства…

Перуджи прервал его, как будто даже не слышал его слов.

— Во-вторых, нас озадачили инструкции, которые вы дали этим трем агентам. Нам кажется странным, что…

— Я следовал приказам до последней буквы! — Мерривейл ударил рукой по папке.

„История его жизни“, — подумал Перуджи. Вслух же произнес:

— Ходят слухи, что Тимьене не нравилось это задание.

Мерривейл втянул носом воздух, стараясь придать себе большую уверенность. Они всегда возражают, а затем говорят об этом за его спиной. Слухи — это несерьезно.

— Я получил информацию, что у нее могли иметься существенные возражения насчет проведения операции. Она высказывала вам эти возражения?

— Да, мы разговаривали. Тимьена думала, нам следует действовать открыто после случая с Портером, более официально.

— Почему?

— „Просто чувство, — вот ее слова, — больше ничего“. — Мерривейл произнес слово „чувство“ так, словно считал это просто женской слабостью.

— Значит, просто чувство, ничего существенного?

— Вот именно.

— Похоже, это чувство ее не обмануло. Вам следовало прислушаться к ней.

— У нее всегда были эти сумасшедшие чувства, — возразил Мерривейл. — Ей не нравилось работать с Карлосом, например.

— Итак, у нее были возражения. Почему она возражала против Карлоса?

— Это только предположение, но мне кажется, что когда-то он грубо домогался ее благ. В любом случае, в Агентстве не посмотрели бы на это одобрительно. Они знают работу, которая им поручена, и все последствия, отсюда вытекающие.

Перуджи смотрел на него, не отрываясь.

Лицо Мерривейла напоминало открытую страницу, на которой можно было прочитать все мысли: „Меня обвиняют в этих потерях. Почему выбрали меня? Я только выполнял приказания“.

Прежде чем Мерривейл высказал вслух эти мысли, Перуджи сказал:

— Давление сверху растет, и мы должны получить какие-то объяснения. Ваша роль в этом деле — особая, и спрос с вас будет особый.

Мерривейл мог теперь представить всю картину: давление сверху возрастает, и кому-то придется стать козлом отпущения. И этим козлом отпущения должен стать Джозеф Мерривейл. То обстоятельство, что он сам защищался таким образом много раз, не уменьшало его страданий от понимания того, что теперь сам оказался в похожем положении.

— Это несправедливо, — выдохнул Мерривейл. Это просто несправедливо.

— Мне бы хотелось, чтобы вы припомнили как можно больше из вашего последнего разговора с Тимьеной, — произнес Перуджи. — Все!

Мерривейл воспользовался моментом, чтобы взять себя в руки.

— Все?

— Все!

— Очень хорошо. — Мозг Мерривейла был тренированный, и он мог по памяти воспроизводить многие разговоры. Однако на этот раз необходимо анализировать каждое слов, чтобы ненароком не навредить себе. Бессознательно он забыл при пересказе о своем ложном английском акценте. Перуджи это позабавило.

— Итак, она отправилась искать Карлоса, — прервал в конце Перуджи.

— Да. Карлос был в Архиве, я полагаю. — Мерривейл вытер пот, выступивший на лбу.

— Какая жалость, что мы не можем спросить ее об этом здесь, — заметил Перуджи.

— Я рассказал вам все! — запротестовал Мерривейл.

— О, я верю вам, — сказал Перуджи. Потом покачал головой. — Но… кое-что еще осталось. Она прочитала отчеты и… — Он пожал плечами.

— Агенты, случается, погибают при исполнении, — продолжал Мерривейл.

— Конечно, конечно, — согласился Перуджи. — Обычная вещь.

Мерривейл нахмурился, по-видимому, полагая, что все факты выставлялись так, чтобы потопить его.

— Карлос имел подобные возражения? — спросил Перуджи.

— Ни единого.

Перуджи сложил губы в задумчивости. „Проклятое дело! Итак, маленький клерк наконец попался. В конце концов, легендарная осторожность не спасла его. До сих пор эта осторожность каким-то образом помогала ему выкручиваться. Возможно, Карлос еще жив“. Но почему-то Перуджи не слишком верил в это. Первая пешка была снята с доски, затем вторая и третья. А теперь пришла очередь более сильной фигуры. Он сказал:

— Происходили ли столкновения у Карлоса с Тимьеной во время работы?

— Возможно.

— Что это значит?

— Они постоянно грызлись между собой.

— И мы не можем спросить их, — глухо сказал Перуджи.

— Мне не надо напоминать об этом.

— Можете ли вы припомнить слова Карлоса, когда вы в последний раз говорили с ним?

— Конечно. Он сказал мне, что сделает сообщение в течение первых сорока восьми часов по прибытии на место.

— Так долго? У них было радио?

— Да, в фургоне, который они взяли в Портленде.

— И ни одного сообщения от них так и не поступило?

— Только один раз. Из Кламат Фоллса. Они проверяли оборудование. Через Портленд.

— Сорок восемь часов, — пробормотал Перуджи. — Почему?

— Ему нужно было время, чтобы освоиться, провести разведку и выбрать место, откуда он будет вести наблюдение.

— Да, но…

— Это была разумная задержка.

— Но Карлос всегда отличался осторожностью.

— Это и говорит об осторожности, — возразил Мерривейл.

— Почему вы не приказали, чтобы он более часто выходил на связь?

— Это не казалось необходимым.

Перуджи покачал головой. Наваждение какое-то. Пара любителей не могла бы оставить за собой столь много обрубленных концов и наделать столько ошибок. Однако Мерривейл не признается ни в одной из них. И он получал эти приказы, на которые ссылается. Ситуация не из простых. Однако его придется отстранить отдела. Отправить в какую-нибудь дыру и держать под рукой, готового пойти под топор. Мерривейл показал свою полную некомпетентность. Его нельзя оправдать. Он был как раз тем человеком, который требовался сейчас, на кого можно было бы указать пальцем, когда начнут задавать нежелательные вопросы.

С внезапным раздражением Перуджи вскочил со стула и посмотрел вниз на Мерривейла.

— Вы дурак, Мерривейл! — воскликнул Перуджи холодным, жестким голосом. — Вы всегда были дураком и таким и останетесь. У нас есть полный отчет от ДТ с возражениями Тимьены. Ей нужна была команда поддержки. Она хотела частый радиоконтакт. Вы специально сказали ей не беспокоить в Портленде передающую станцию без веских оснований. Вы сказали ей, чтобы она беспрекословно выполняла распоряжения Карлоса. Вы приказали ей не делать никаких официальных запросов по поводу исчезнувшего Портера. Ни при каких обстоятельствах она не должна была отходить от своей легенды. — Таковы были ваши инструкции… — Перуджи указал на папку на столе Мерривейла, — и вы читали это!

Потрясенный, Мерривейл застыл молча во время этой вспышки. Но в один ужасный момент, казалось, он вот-вот заплачет. Его глаза блестели от невыплаканных слез. Сознание такой возможности, однако, охладило его, и ему удалось выдавить из себя ответ с каким-то подобием прежнего акцента.

— Клянусь! Вы никогда не признаетесь, что можете ошибаться.

Позднее, звоня по телефону из аэропорта, Перуджи сказал:

— Я считаю, мы должны быть ему благодарны. Теперь хоть прояснилась ситуация, в которой мы оказались.

— Что вы имеете в виду? — спросил Шеф хриплым голосом, не скрывая свое недовольство.

— Я имею в виду, что мы начинали, не зная, какова ситуация в деле Хелльстрома. А теперь знаем. Он готов играть по самым высоким ставкам.

— Как будто мы нет?

— Ну, во всяком случае я определился с Мерривейлом. Я приказал ему дожидаться нового назначения.

— Он не совершит никаких глупостей?

— Разве он не наделал их уже достаточно?

— Вы знаете, что я хотел сказать, черт возьми!

— Я думаю, он будет беспрекословно повиноваться моим приказам, — заметил Перуджи.

— Но вы очень круто повели себя с ним. — Это было утверждение, не вопрос.

— Несомненно. — Это была непонятная смена темы разговора, и Перуджи запнулся, задумчиво уставившись на свою потертую кепку на телефоне.

— Он звонил мне, — сказал Шеф. — И с раздражением жаловался на вас. Затем сказал, что он спрятал написанные для него инструкции в надежном месте. И в разговоре со мной он особо подчеркнул, что передал Джанверту специальный номер и код для связи с президентом и шифрованные письма, касающиеся наших инструкций для агентов. Он даже процитировал мне несколько выдержек из приказов, отданных ему много лет назад.

После долгой паузы Перуджи сказал:

— Возможно, нам придется применить к нему более жесткие меры.

— Да, никогда не помешает, — согласился Шеф.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„В отличие от людей, чьи физические ограничения накладываются на них с момента рождения, насекомые появляются на свет со способностями действительного совершенствования своего тела. Достигнув предела своих возможностей, насекомое чудесным образом трансформируется в совершенно новое существо. В этой метаморфозе я вижу самый лучший пример моего понимания Улья. Для меня Улей — это кокон, из которого появится новый человек“.

Хелльстром сидел в задумчивости в своей комнате. Его рассеянный взор скользил по картам и диаграммам, развешанным на стенах, на мерцающей переговорной консоли. Но в действительности он их не видел. „Теперь они точно пошлют первую команду, — подумал он. — До этого они просто делали осторожные вылазки. Сейчас мы выставим настоящих специалистов и от них узнаем достаточно информации, необходимой для нашего спасения“.

Это была долгая ночь и еще более долгий день. Ему удалось подремать два часа, но Улей пронизало напряжение от сознания надвигающегося кризиса. Химические реакции организма работников поведали им, что что-то происходит, если они не узнали об этом из других источников.

Возвратившись в свою комнату немногим более двух часов назад, Хелльстром чувствовал такую усталость, что, сбросив пиджак Чужаков на стул, плюхнулся в оставшейся одежде прямо на кровать. Что-то тяжелое в кармане пиджака стащило его на пол рядом со стулом. Хелльстром увидел, как какой-то тяжелый предмет выпирает из кармана и лениво подумал, что же это за предмет. Внезапно он вспомнил о пистолете Чужаков, который он взял перед выходом из комнаты — как же давно это было? Казалось, не просто целую жизнь назад, а даже в другом мире. Все изменилось. Мощные силы Внешнего мира заинтересовались тем, что наверняка приведет их к Улью.

„Проект 40“.

Источник утечки информации оказался таким банальным по своей сути, что Хелльстром вздрагивал при мысли об этом. Джерри, как одного из операторов, направили в МТИ сделать несколько кадров и как часть этого задания ему нужно было изучить в библиотеке некоторые исследовательские статьи. Джерри вспомнил, что оставил бумаги на столе на „не более, чем на полчаса“. Когда он возвратился, они лежали на том же месте, и он взял их, ни о чем не тревожась. Какая простота! Но Чужакам больше ничего и не требовалось. Словно у них есть злой гений, который только и ждет случая воспользоваться подобными промахами.

Джерри чувствовал себя удрученно. Словно он предал любимый Улей. Да так оно, собственно, и было. Но это должно было бы случиться рано или поздно. Просто чудо, что этого не произошло еще раньше. Как могли они надеяться, что их так никто никогда и не обнаружит. По-видимому, мирная анонимность имеет свой жизненный цикл. Мир любой ценой никогда не срабатывает так, как ожидаешь. Всегда приходится платить большую цену.

Хелльстром ощущал нервозность и раздражение — эмоции его организма, как он знал, словно невидимые лучи исходят от него во все стороны, но почему-то об этом не беспокоясь, Хелльстром неожиданно встал и отправился вниз, чтобы проверить, как дела с „Проектом 30“. Необходимо ускорить работу. Жизненно необходимо!

Из зашифрованного сообщения, полученного от Перуджи.

„Я не отменяю назначения Джанверта. Мы должны разрешить деликатную проблему с замещением Мерривейла. Определенные аспекты, связанные с появлением Джанверта в Агентстве, привлекли мое внимание в этой связи. Наш контроль над ним может стать еще более надежным. Не вызывает сомнений существование сильной привязанности между Джанвертом и Кловис Карр. Это может быть нами использовано. Для больших гарантий безопасности я отправил Д. Т. Элдена приглядывать за ними. Копия его отчета будет вам представлена“.

Перуджи бросил свой саквояж на кровать в комнате мотеля, расположенного в пригороде Фостервилля. Он взял с собой только небольшой портфель и сумку от кинокамеры, где находилось его связное устройство. Сумку он повесил на ручку стула. Так он любил путешествовать: сумки под сиденьем в самолете, никакой суеты в аэропорту, минимум внимания к себе. Несмотря на свои шесть футов и четыре дюйма, Перуджи знал, что не слишком бросается в глаза. Давно уже он научился растворяться в толпе, что он в случае необходимости и делал. Путешествуя, он стремился вести себя достаточно скромно.

Все утро ушло на то, чтобы резервные команды расположились в горах к северу от города, откуда можно было осуществлять скрытую связь как с мотелем, так и с фермой. Перуджи сильно проголодался, но сперва нужно было кое-что сделать. Он оглядел комнату. Она была меблирована, как в плохом вестерне, — темное дерево с имитацией серьезных ожогов, изношенная драпировка. Все указывало на минимум расходов. Перуджи вздохнул и опустился в кресло, которое застонало под тяжестью его 220 фунтов. Своей огромной лапищей он нашел телефон на столике с лампой и набрал номер дежурного.

Да, он знает номер офиса местного шерифа. Какие-нибудь проблемы?

Перуджи объяснил, что его компания попросила его расследовать исчезновение нескольких людей. Просто обычная процедура. Потом ему пришлось выслушать неизбежное пояснение, что у них только один шериф, да-да, местный уроженец, но поверьте, парень он неплохой. Сам же офис шерифа находился в совете округа. Затем, ответив односложным бурчанием на все пытливые вопросы, Перуджи получил нужный номер, и дежурный через две минуты соединил его с шерифом Линкольном Крафтом, мужчиной с каким-то бесцветным голосом.

— Мы уверены, что они исчезли, — настаивал Перуджи.

— Карлос должен был вернуться на работу в понедельник, а сегодня уже пятница. Это на него не похоже. Он очень пунктуален, наш Карлос.

— Его жена тоже? — спросил обвиняюще Крафт.

— Мужчины часто берут с собой жен в отпуск, — заметил Перуджи. И тут же спросил себя, не слишком ли оскорбительно это прозвучало для слуха местного представителя закона.

Крафт, очевидно, не заметил сарказма. Он сказал:

— Да, возможно. Но несколько странно, что компания послала именно вас на розыск этих людей.

— Карлос — один из самых лучших наших людей, — пояснил Перуджи. — Мы не можем пустить подобное дело на самотек. Конкуренция и все такое, понимаете ли.

— Да-да. Так кем, как вы говорите, вы являетесь?

— Я вице-президент компании „Блу Девил Файерворкс Корпорейшн“, расположенной в Балтиморе. Одна из крупнейших в стране. Карлос был одним из самых лучших коммивояжеров компании.

— Был? — спросил Крафт. — У вас есть причины, о которых вы умолчали, которые заставляют вас считать, что он действительно попал в серьезные неприятности?

— Ничего конкретного, — солгал Перуджи. — Просто на него непохоже исчезать тогда, когда он нужен на работе.

— Понятно. Вероятно, причина окажется банальной, но я посмотрю, что можно сделать. Что заставляет вас считать, что он пропал в этом районе?

— Я получил от него письмо. В нем упоминалась долина неподалеку от Фостервилля, куда он собирался отправиться в поисках куропаток.

— Чего?

— Куропаток. Птиц, которые живут в засушливых местах.

— Он что, охотник? Несчастный случай на охоте, и он…

— Он не охотится на птиц, чтобы убивать их. Ему нравится наблюдать за ними и изучать их, нечто вроде любителя-орнитолога.

— А, один из этих, — произнес Крафт чуть пренебрежительно, как о чем-то вроде сексуальных наклонностей людей. — Как называется эта долина?

— Неприступная долина. Вы знаете, где это?

Последовала такая долгая пауза, что Перуджи первым прервал ее:

— Вы слушаете, мистер Крафт? — поинтересовался он.

— Да.

— Вы знаете эту долину?

— Да. Это земля Хелльстрома.

— Чья земля? — Перуджи понравилось то честное выражение непонимания, которое ему удалось вложить в этот вопрос.

— Это земля доктора Хелльстрома. Он владеет этой долиной. Она принадлежит его семье уже много лет.

— Понятно. Ну что ж, возможно, этот джентльмен-врач не будет возражать против наших розысков на его территории.

— Он не врач, — заметил Крафт. — Он доктор по насекомым. Он изучает их. Снимает о них фильмы.

— Не все ли равно, — произнес Перуджи. — Вы будете при розысках, мистер Крафт?

— Вам нужно будет появиться у меня и сделать официальное заявление, — сказал Крафт. — Заявление об исчезновении людей. У меня где-то тут есть один из таких бланков. У нас никто не исчезал после того, как на горе Стине затерялся парнишка Энгелусов. Хотя, конечно, это совсем не тот случай. И тогда не нужно было делать заявлений об исчезновении.

Перуджи слушал шерифа, начиная интересоваться вопросом, а кто он, собственно, такой? Из Архива Агентства он знал о довольно большом числе исчезнувших в этом районе за последние пятьдесят лет людей. Все эти случаи имели, на первый взгляд, разумные объяснения, но все-таки… Он решил, что своей бесцветностью в голосе Крафт скрывает нервозность. Перуджи решил еще немного его порасспрашивать.

— Надеюсь, это местечко доктора не таит в себе опасностей. У него ведь нет ядовитых насекомых, а?

— Ну, может, один-два скорпиона, — ответил Крафт, оживившись. — Иногда от них бывают хлопоты. У вас есть фотографии исчезнувших людей?

— Да, фотография Карлоса с женой, которую он хранил на своем столе, — ответил Перуджи.

— Отлично. Захватите ее с собой. Так вы говорите, они отправились в фургоне?

— У них был „додж“, знаете, большие такие машины. Карлос очень гордился им.

— Похоже, такая штука не может бесследно исчезнуть, — заметил Крафт.

Перуджи согласился с ним и спросил, как найти его офис.

— У вас есть машина? — спросил Крафт.

— Да, взял напрокат в Кламат Фоллсе.

— Должно быть, этот парень Карлос очень нужен вашей компании.

— Я уже говорил вам об этом, — ответил Перуджи, позволив в своем голосе проявиться раздражительности.

— Итак, вас отправили сюда из Балтимора только для того, чтобы разыскать этого человека?

Перуджи отвел трубку телефона в сторону и посмотрел на нее. Какую игру затеял этот деревенский полицейский? Перуджи вновь поднес трубку к уху и сказал:

— Карлос был связан со всем Западным побережьем. Поэтому нам так важно как можно скорее найти его. Если с ним что-то случилось, нам придется срочно искать ему замену. Сейчас как раз начнется сезон. Я уже разговаривал с Государственным Патрулем в Салеме. Они посоветовали мне связаться с местными властями.

— Кажется, вы упоминали, что взяли автомобиль в Кламат Фоллсе, — заметил Крафт.

— Я отправился чартерным рейсом, — ответил Перуджи и с нарастающим интересом стал ждать реакции Крафта.

— Чартерным рейсом? Ну и ну! Вы же могли лететь прямо сюда и садиться на нашей небольшой грязной посадочной полосе, если бы хотели. Почему вы не сделали этого?

„Итак, мы оба пытаемся выудить друг у друга информацию, — подумал Перуджи. — Отлично. Интересно было бы посмотреть на твою реакцию, если бы я добавил в объяснении, что пропустил совещание в Портленде и был вынужден встречаться со своими людьми в Кламат Фоллсе“.

— Мне не нравятся небольшие деревенские посадочные полосы, — ответил Перуджи.

— Не скажу, что осуждаю вас за это, но у нас она достаточно неплохая. Вы сделали запрос в полиции Салема? — Голос Крафта звучал настороженно.

„Неплохая техника ведения допроса, — подумал Перуджи. — Этот деревенский полицейский не так уж прост“.

— Да, сделал. Фургон Карлоса был приписан к Портленду и на время отпуска взят оттуда. Государственная полиция уже начала расследование по пути их следования. У них есть копии моей фотографии.

— Понимаю. Пиротехника, должно быть, большой бизнес, — заметил Крафт. — Ваши люди тратят много денег — чартерный самолет и все такое.

Перуджи поразмыслил над его словами и решил, что на эту колкость следует ответить:

— Мы не бросаем своих людей, мистер Крафт, и готовы тратить на это деньги. Я надеюсь, вы начнете розыски как можно скорее. Ну, а теперь расскажите, как мне добраться до вашего офиса?

— Вы в мотеле, верно?

— Да.

Крафт объяснил, что ему надо отъехать от места стоянки мотеля, свернуть направо и выбраться на Окружную дорогу номер 14.

— Держитесь левой стороны, пока не доберетесь до нового торгового центра. Вы увидите его с шоссе. У меня небольшой офис на третьем этаже. Любой вам его покажет.

— Отправляюсь немедленно, — сказал Перуджи.

— Одну минутку, мистер Перуджи, — произнес Крафт. — У вас есть что-нибудь вроде сигнальных ракет или фейерверочных огней?

— Разумеется, нет! — В ответе Перуджи прозвучало фальшивое возмущение, в то же время он отметил про себя, что Крафт правильно произнес его имя, и его действия были вполне официальными. „Он что, рассчитывал, что я не знаю местного федерального закона касательно фейерверков?“ Потом Перуджи продолжил: — Мы действуем только по официальным каналам, шериф Крафт. У наших людей есть только фотографии и каталоги. Если бы мы не соблюдали законы, мы недолго продержались бы в своем бизнесе. Однако я нахожу ваш вопрос довольно интересным.

— Просто хотелось удостовериться, что вы знаете наши законы, — пояснил Крафт. — Нам бы не хотелось, чтобы поползли слухи, что кто-то из нас причинил вред гостю. Вам нужно…

— Я не имел в виду ничего подобного, — оборвал его Перуджи. — Мне показалось, однако, весьма интересным, что вы упомянули об этом, шериф Крафт. Через несколько минут ожидайте меня в своем офисе.

Крафт несколько секунд молчал, а затем сказал:

— Хорошо. Не забудьте фотографию.

— Я помню о ней.

Повесив трубку, Перуджи некоторое время смотрел, не мигая, на телефон. Потом он позвонил в Салем и сообщил в Государственный Патруль, что разговаривал по телефону с шерифом Линкольном Крафтом, и спросил, нет ли для него какой-нибудь информации. Ничего нового не было. Затем он позвонил по коммутатору в Балтимор и попросил соединить его с ФБР. Это служило кодовым сигналом, что он не доверяет местным властям, и его офис должен был подтвердить помощь со стороны ФБР.

После этого Перуджи нажал на головку своих наручных часов и почувствовал слабое покалывание кожи, означающее, что группы в горах приступили к работе и принимают его сигналы. Все шло, как было запланировано. Пора начинать вытаскивать Хелльстрома из его берлоги.

Из записей Нильса Хелльстрома:

„Живой прототип компьютера был сконструирован природой задолго до появления первого человека на Земле. Это не что иное, как термитный муравейник, один из первых примеров социальной организации. Это живое напоминание о том, что все может быть не так, как того желает человек, среди жизненных форм, разделяющих с ним планету. Разумеется, всем нам известно, что в сравнении с человеком насекомые вовсе не демонстрируют того, что мы подразумеваем под интеллектом. Но почему мы должны этим гордиться? Отсутствие интеллекта не обязательно указывает на наличие глупости. И термитные муравейники — живое обвинение, указывающее пальцем на нашу гордость. Компьютер — это механизм, запрограммированный тысячами крошечных бит информации. Он обрабатывает ее, преобразуя в логическую форму. Только вдумайтесь в это! Не является ли прекрасно функционирующее общество логической формой? Я имею в виду, что обитатели термитного муравейника, каждый являясь битом целого, двигаются по своим никому не известным дорожкам, тысячи крошечных частиц информации, самоорганизующихся в бесспорную логическую форму. Источник их силы — праматерь-королева. Это огромная пульсирующая энергетическая масса, наполняющая все вокруг себя ненасытным желанием. Таким же образом и наш Улей твердо покоится на камерах воспроизводства. В пульсации тела королевы — будущее всего термитного муравейника. Внутри наших камер — наше будущее и, без сомнения, будущее всего человеческого рода“.

Крафт позвонил на ферму сразу, как только Перуджи повесил трубку. Через минуту Хелльстром был на связи с ним.

— Нильс, тут объявился парень по имени Перуджи. Говорит, что он из „Блу Девил Файерворкс Корпорейшн“ и что он ищет пропавшего коммивояжера и его жену. Они пропали в твоем районе. Утверждает, что у него есть письмо от этого коммивояжера, где упоминается Неприступная долина. Как нам следует себя вести?

— Я же предупреждал тебя, что этого надо ожидать, — сказал Хелльстром.

— Я помню, но этот парень очень даже не прост. Он уже говорил с Государственным Патрулем, и меня совсем не удивит, если он свяжется и с ФБР.

Уж не думаешь ли ты, что не сможешь с ним справиться?

— Возможно, я вызвал у него подозрения.

— Каким образом?

— Я попытался добиться от него признания, что это не случай исчезновений людей. Его приезд сюда именно сейчас. Фотография исчезнувшей пары. По его словам, ее копия имеется и у Государственного Патруля. Уверен, еще одну получит ФБР. Кто-то наверняка видел эту пару, так что похоже, жди гостей на ферме.

— Здесь они ничего не найдут, — сказал Хелльстром. В его голосе ощущалась печаль и усталость, и, на взгляд Крафта, первые признаки сильного беспокойства.

— Конечно, хотелось бы верить, что ты прав. Что мне делать?

— Делать? Помогать ему во всем. Возьми фотографию. Приезжай сюда с запросом.

— Нильс, мне это не нравится. Я надеюсь, ты…

— Я попытаюсь по возможности не допустить разрастания нашего конфликта, Линк. Это моя самая настоятельная забота.

— Да, но что, если он пожелает поехать со мной на ферму?

— Я надеюсь на это.

— Но…

— Приезжай вместе с ним.

— Нильс… если я возьму его с собой сюда, надеюсь, он и вернется обратно вместе со мной.

— Это уж наша забота, Линк.

— Нильс… Я в самом деле сильно беспокоюсь. Если он…

— Я сам займусь этим, Линк. Все пройдет без сучка и задоринки, как всегда было.

— Надеюсь на это.

— Как он добирался до Фостервилля, Линк?

— На взятой напрокат машине.

— Он один?

— Не думаю. В горах появилось несколько новых туристов.

— Мы заметили эту деятельность. Взятая напрокат машина, гм-м!

— Послушай, Нильс, лучше, чтобы этот парень не попадал ни в какую аварию по дороге. У меня странное предчувствие насчет этого. Он еще доставит нам крупные неприятности.

— Уж не сомневайся в этом, — согласился Хелльстром. — Это первая их команда.

Из бридинг-записей Улья:

„За этой новой группой нужно следить с особым вниманием. Она включает весь бридинг-пакет, обозначенный как Фракционный Актиномициновый Нуклеотидный Состав Y-хромосом (ФЭНСИ-линия). Хотя в ней заложен огромный потенциал по определенным специализациям, которые жизненно необходимы Улья, в них есть элемент нестабильности. Эта нестабильность может проявиться в возросших сексуальных наклонностях, что в данном случае будет на благо Улью. Однако могут появиться и другие симптомы, о который следует сообщать Бридинг-Центру“.

Хелльстром сидел в задумчивости после чрезвычайного совещания Совета. Он чувствовал, что весь Улей становится похожим на преследуемую подводную лодку, когда все тоже подчинено одному — бесшумному ходу.

Все силовые системы, в том числе и вентиляционная, работали в минимальном режиме; система водоснабжения, включающая в себя часть подземной реки, вращающей турбины и являющейся основным источником воды, переводилась в специальный режим работы для предотвращения возникновения у Чужаков каких бы то ни было подозрений, когда отработанная вода попадает в систему Змеиной реки.

Хелльстрома интересовало, как много Перуджи и его команде известно о „Проекте 40“. Этот вопрос так и остался без ответа даже после окончания совещания. Чужаки не могли знать всего об этом проекте, да и вообще что-либо об Улье. Хелльстром был уверен в этом. При малейшем подозрении о существовании чего-то подобного здесь бы появилась целая армия. Нужно было пойти на некоторые уступки, прежде чем Чужаки узнали бы слишком много. О смертях можно было сожалеть, но они явились неизбежным следствием убийства Портера. Это явилось ошибкой.

„Мы жили слишком долго в своем безопасном укрытии, — подумал Хелльстром. — Мы стали слишком смелыми. Нас сделал таким кинобизнес, необходимость тесного сотрудничества с Чужаками, вытекающая из этого. Мы недооценили Чужаков“.

Хелльстром подавил усталый вздох.

„Как жаль, что нет Старого Харви. Нынешняя группа по обеспечению безопасности вообще-то неплохая, но у Старого Харви была особая, уравновешенная мудрость. Улей нуждался в нем еще больше, чем когда-либо, но все, что осталось от него в наследство, это его любимый протеже Салдо. Был ли он тем, кто вышел новым из чанов? Салдо заметно повзрослел после той ночной охоты. И эта трансформация в некотором отношении — самая настоящая метаморфоза. Словно в ту фатальную ночь Салдо унаследовал весь опыт и мудрость Старого Харви. Хелльстром знал, что в Салдо он ищет ту же опору, которую он находил в Старом Харви. — Оправдает ли Салдо мои ожидания — кто знает. Да, пока он блестяще проявлял свое умение и воображение, но все же… — Хелльстром покачал головой. — Трудно полагаться на молодого и неопытного члена новой линии во время кризиса, подобного этому. Но на кого еще мне полагаться?“

Совет собрался в полдень в экранированной комнате, занимавшей целиком один угол сарая-студии. С обычной для Чужаков обстановкой: массивные кресла за овальным столом, отделанные пластиком, имитирующим тик. Экран во всю стену закрывал один конец комнаты с громкоговорителями у потолка с каждой края, маленькое двойное стеклянное окно, ведущее в проекционную комнату. Стены были задрапированы толстой и тяжелой тканью, заглушающей посторонние звуки.

Салдо по просьбе Хелльстрома остался, когда все ушли. Шрам от пули на его челюсти еще не совсем зажил, белым пятном красуясь на темной коже. Ястребиные черты расслабились, но в глазах горела решимость. И в этот миг Хелльстром вспомнил, что Салдо был из той же серии S2a-1 по женской линии, что и он. Так что он приходился ему кузеном. Молодой человек был выбран из основной линии и подвергся соответствующей химической обработке. И сейчас Салдо представлял собой превосходное сочетание функциональных характеристик, на которые Улей возлагал огромные надежды.

— Мы должны реагировать быстро и решительно, если что-то пойдет не так, — без всякого вступления начал Хелльстром, словно Салдо разделял с ним его предыдущие раздумья, — Я известил всех наших агентов во Внешнем Мире, что они должны быть готовы действовать самостоятельно, если мы погибнем. Все записи, где были упоминания об этих агентах, уже подготовлены к уничтожению.

— Но все ли случайности мы предусмотрели? — спросил Салдо.

— Этот же вопрос я задаю самому себе.

— Понятно.

„Наш руководитель устал, — подумал Салдо. — Ему необходимо отдохнуть, а мы не можем этого ему предоставить“. — На мгновение Салдо почувствовал жгучее желание защитить Хелльстрома.

— Возможно, ты прав, что Перуджи имеет с собой специальное электронное оборудование, — произнес Хелльстром. — Наверняка он передаст данные о своем местонахождении и том, что видит, наблюдателям-Чужакам. Не сомневаюсь в этом.

— Тем людям на горе?

— Да, им. Мы должны узнать характер этого оборудования как можно быстрее.

— Я сделал все соответствующие приготовления на этот счет, — сказал Салдо. — Нильс, а не следует ли тебе немного отдохнуть?

— Нет времени. Перуджи уже в пути, а он — просто верхушка айсберга.

— Чего?

Хелльстром пояснил, а потом спросил:

— Сколько его людей, по твоему мнению, находится на горе?

— По меньшей мере десять человек разбили там лагерь. Возможно, это все его люди.

— Так много? — Хелльстром покачал головой..

Салдо кивнул, разделяя беспокойство Хелльстрома. Мысль о том, что по меньшей мере десять человек шныряли вокруг Улья, шпионя за ним, вызывала сильное беспокойство в нем, тревожа врожденную осторожность и выработанные воспитанием инстинкты.

— У Линка есть хоть кто-нибудь, кого он мог бы послать в горы сыграть туриста? — спросил Салдо.

— Он думает сейчас об этом.

— Линк лично доставит сюда этого Перуджи, не так ли?

— Да. Но мы вовсе не должны считать, что Перуджи доверяет Линку.

— Линк — не пара Перуджи, это ясно, — заметил Хелльстром. — Хорошо, что у нас есть во Внешнем Мире замаскированные агенты, включая шерифа, но каждый из них создает свои проблемы. По мере того, как мы все больше заявляем о себе, даже соблюдая полнейшую секретность, все большую опасность мы на себя навлекаем.

Салдо отложил в памяти этот урок. За использование агентов приходится неизбежно платить. Само существование агента говорило о многом в случае его разоблачения. Если Перуджи подозревает Линкольна Крафта, то кое-что станет известно об Улье. Салдо дал себе зарок не забывать об этом, когда нынешний кризис минует. Он не сомневался, что они преодолеют нынешние трудности. Его вера в их лидера Хелльстрома была непоколебима.

— У Перуджи, возможно, есть устройство слежения, способное обнаружить, что мы зондируем его, — заметил Хелльстром.

— Я дал указания проследить за этим, — сказал Салдо.

Хелльстром кивнул, довольный. До сих пор Салдо предусмотрел все, чего опасался сам Хелльстром… и кое-что сверх того. Элитная бридинг-линия всегда показывала, чего стоит, в сложных обстоятельствах. У Салдо проницательный ум. Этот молодой человек будет представлять неоценимую ценность для Улья, когда уравновесит характер и наберется побольше опыта.

— Какое объяснение ты приготовил на случай, если он обнаружит зондаж? — спросил Хелльстром.

— Вот это мне и хочется обсудить с вами. Положим, в процессе съемок фильма мы делаем звуковую дорожку со сложным микшированием. Это будет прекрасным объяснением электронной активности. Из-за визита этого Перуджи мы, конечно, не можем прерывать съемок.

Хелльстром задумчиво кивнул.

— Превосходно. И я спрошу его, когда он прибудет, есть ли у него радио, потому что…

— … радио может помешать работе нашего оборудования, — закончил за него Салдо.

— Посмотрим, какую маскировку мы приготовили, — произнес Хелльстром.

Салдо встал и, касаясь пальчиками поверхности стола, застыл в нерешительности.

— Да? — спросил Хелльстром.

— Нильс, вы точно уверены, что у Чужаков нет такого оборудования? Я пересмотрел ленты и записи и… — Салдо пожал плечами, вне всякого сомнения, ненавидя себя за эти критические слова.

— Мы искали их. И ничего.

— Это кажется странным — то, что у них нет такого оборудования.

— Это дело они не посчитали очень уж серьезным, — заметил Хелльстром. — Вот их и послали, чтобы узнать, не убьют ли и их.

— А-а-а-х! — Лицо Салдо выражало как понимание, так и шок от этих слов.

— Нам следует лучше узнать Чужаков, — сказал Хелльстром. — В них нет доброты, в этих человеческих существах, в этих дикарях. Обычно они так и расходуют своих работников. Те, кто проникал сюда к нам, не представляли особой ценности. Теперь я понимаю, что нам было бы лучше запутать их и отослать прочь с правдоподобной историей.

— Было ошибкой убивать их?

— Ошибка была, что мы довели дело до необходимости в их убийстве.

Салдо кивнул, отлично понимая разницу.

— Мы совершили ошибку, — произнес он.

— Это я сделал ее, — поправил его Хелльстром. — Слишком продолжительный успех сделал меня беспечным. Мы никогда не должны были забывать о подобной возможности — любой из нас может ошибаться.

Из слов праматери Тровы Хелльстром:

„Позвольте мне сказать несколько слов о качестве, которое мы называем „осторожность“. Там, где по нашему мнению, мы есть, и там, куда устремлен Улей — куда-то в таинственное будущее — существует нечто, неизбежно отдаленное от того, что мы считаем фактами. Тому виной наше собственная интерпретация. То, что по нашему мнению, мы делаем, неизбежно модифицируется нашим пониманием и его границами. Во-первых, мы фанатики. Мы видим все в свете выживания Улья. Во-вторых, Вселенная имеет стремление представляться не тем, чем она на самом деле является. В свете вышесказанного осторожность — опора на нашу коллективную энергию. Мы должны верить, что сам Улей обладает мудростью и проявляет эту мудрость через нас, свои клетки“.

Когда они достигли точки на нижней дороге, откуда Перуджи впервые мог увидеть ферму Хелльстрома, он попросил Крафта остановиться. Шериф остановил свой зелено-белый пикап, подняв за собой столб пыли, и вопросительно посмотрел на пассажира.

— Что-нибудь не так, мистер Перуджи?

Тот только сжал губы. Крафт интересовал его. Шериф был похож на актера, которого назначили играть эту роль. Как будто кто-то увидел его и решил: „А теперь из этого мы сделаем шерифа“. Крафт был загорелым, с толстым носом и нависающими бровями, бледно-желтыми волосами, скрывающимися под ковбойской широкополой шляпой. Тупорылая внешность и грубо сколоченное тело, перемещавшееся дерганой лошадиной походкой. Перуджи видел нескольких людей на главной улице Фостервилля, чем-то напоминавших Линкольна Крафта.

Крафт воспринял молчаливую оценку Перуджи спокойно, зная, что он, хотя и является гибридом, выведенном в Улье, внешний вид его вряд ли может вызывать подозрения у Чужаков. Отцом Крафта был местный хозяин ранчо, соблазненный женщиной Улья в генном рейде. Многие жители городка отмечали его сходство с отцом.

Крафт прочистил горло:

— Мистер Перуджи, я говорил…

— Я помню ваши слова.

Перуджи посмотрел на наручные часы: без четверти три. Каждый предлог был использован, чтобы задержать его отъезд: телефонные звонки, внимательное изучение отчета о пропавших людях, долгое рассматривание фотографии, вопрос за вопросом и тщательный перенос ответов на бумагу, — и все это делалось медленно и педантично. Но вот наконец они добрались сюда и могут обозревать ферму Хелльстрома. Перуджи почувствовал, как ускоряется его пульс. Воздух был сух и наполнен какой-то умиротворенной тишиной. Даже насекомых не было слышно. И в этой тишине Перуджи ощутил что-то необычное. Постепенно до его сознания дошло, что все дело в отсутствии насекомых, и он поинтересовался насчет этого у Крафта.

Тот сдвинул шляпу на затылок и вытер рукавом лоб:

— Думаю, здесь распыли какую-то дрянь.

— Неужели? Разве Хелльстром пользуется такими вещами? Я полагал, что все защитники окружающей среды выступают против распыления.

— Откуда вы взяли, что дока занимают экологические проблемы?

„Внимательнее! Внимательнее!“ — напомнил себе Перуджи. Вслух же сказал:

— Я не знал этого. Просто предположил, что все энтомологи должны интересоваться этим.

— Да? Ну, может, это не вина дока. Его ранчо и пастбище дальше.

— Кто-то другой мог это сделать?

— Может быть. Или док еще как-то постарался. Вы остановились просто для того, чтобы прислушаться?

— Нет. Я хочу выйти и побродить здесь, вдруг удастся найти следы машины Карлоса.

— Не вижу в этом смысла, — быстро проговорил Крафт, в голосе его ощущалась резкость.

— Да? Почему же?

— Если мы поймем, что он и в самом деле был тут, то прочешем весь район.

— Мне казалось, я говорил вам об этом, — заметил Перуджи. — Я уверен, что они были здесь. Мне бы хотелось выйти и немного осмотреть окрестности.

— Док не любит, когда по его владениям разгуливают посторонние.

— Но вы же сказали сами, что это не его земля. Он что, контролирует и ее?

— Не совсем чтобы так…

— Тогда давайте выйдем. — Перуджи взялся за ручку двери.

— Одну минуту, — приказал Крафт.

Перуджи молча кивнул. Он выяснил то, что хотел: Крафту дали задание не помогать, а чинить всяческие препятствия расследованию.

— Ну ладно, — сказал Перуджи. — Хелльстром знает о нашем приезде?

Крафт включил зажигание, собираясь продолжить путь к ферме, но сейчас почему-то медлил. Требование Перуджи смутило его. Сперва он даже подумал, что Чужак увидел что-то подозрительное, что пропустила команда прочесывания Улья. Попытки Перуджи выйти осмотреть этот район не сняли появившееся у него беспокойство. И теперь Крафту в голову пришло, не могут ли люди Перуджи прослушивать телефонную линию, идущую к ферме. Хотя работники Службы Безопасности Улья всегда начеку, и, конечно, заметили бы подобное вмешательство.

— Если это имеет значение, то он действительно знает, — ответил Крафт. — Я позвонил и попросил его никуда не отлучаться. Иногда он отправляется бродить по довольно странным местам. И я хотел, чтобы он знал о нашем приезде. Сами знаете, каковы эти ученые.

— Нет. Ну и какие же они?

— Иногда, когда они заняты экспериментированием, появляются посторонние, и вся работа идет насмарку.

— Поэтому вы и не хотите, чтобы я выходил из машины?

— Конечно. — В голосе Крафта явственно слышалось облегчение. — Кроме того, тут не прекращаясь ведутся съемки фильмов. Док сильно раздражается, когда кто-то вмешивается в эту работу. Мы стараемся держаться подальше от этого места.

— И как же он проявляет свое раздражение в таком случае? — спросил Перуджи. — Начинает… э-э… стрелять?

— Ничего подобного! Док побоями не занимается. Но он может быть довольно грубым. У него также имеются могущественные друзья. И поэтому лучше поддерживать с ним хорошие отношения.

„Вот оно что, — подумал Перуджи. — Этим можно объяснить странное поведение представителя местной власти. Работа Крафта, должно быть, чистая синекура. И он вовсе не горит желанием ее потерять“.

— Хорошо, — произнес вслух Перуджи. — Езжайте и посмотрим, сумеем ли мы завязать с ним хорошие отношения.

— Да, сэр!

Машина тронулась с места, и Крафт всем своим видом показывал, что это дело обычное и не представляющее каких-то сложностей. Инструкции Хелльстрома были четкими: это было рутинное расследование исчезнувших людей. И необходимо оказывать всемерную помощь.

Когда они приблизились к северным воротам, Перуджи восхитился строениями фермы. Она строилась в те времена, когда материалы тратили» совершенно не беспокоясь о снабжении. В наружной части жилого дома и сарая не было заметно ни одного сучка или нароста, хотя деревянные постройки потемнели от времени, так что их не мешало бы покрасить. Перуджи тщетно задавал себе вопрос, почему этого не сделали.

Крафт остановился прямо у ограды перед воротами.

— Дальше отправимся пешком. Док не любит, когда подъезжают к постройкам.

— Почему?

— Думаю, что-то, связанное с его работой.

— Здесь все же им следовало бы покрасить внешние стены, — заметил Перуджи, выходя из машины.

Следом вылез и Крафт, закрыл дверцу и произнес поверх машины:

— Я слышал, док пропитал здесь все бревна особым составом. Дерево только выглядит старым.

— Да? — Перуджи прошел к воротам и стал ждать Крафта.

— Что это за бетонное строение вон там? — Он указал на приземистую конструкцию по левую сторону ограды.

— Наверное, водокачка. Судя по размерам. А может, что-то, связанное с работой дока. Никогда не спрашивал. — Крафт внимательно поглядел на Перуджи. Бетонное строение вмещало аварийную вентиляционную систему, открыть которую можно было, только взорвав ее, и которая была связана с находившей рядом водокачкой. В той же зоне было расположено еще несколько подобных конструкций, но они были закамуфлированы.

— Хелльстром женат? — поинтересовался Перуджи.

Крафт открыл ворота и лишь затем ответил:

— Точно не знаю. — Потом он отошел в сторон, пропуская Перуджи, после чего закрыл ворота. — Здесь иногда бывают хорошенькие девочки. Для фильмов, надо полагать. Наверное, он считает, что нет смысла покупать корову, если молока хоть залейся, — сказал Крафт и захихикал своей бородатой шутке, потом добавил: — Пойдемте к ферме.

Перуджи передернуло, когда он зашагал вслед за шерифом. Шутка показалась ему несколько грубоватой. Этот шериф не был ни чистым ковбоем, ни просто деревенщиной и никем в частности. Крафт переигрывал, стараясь казаться деревенским парнем. Временами так ясно, что остальное отходило на второй план. Еще раньше Перуджи решил внимательно понаблюдать за шерифом, но сейчас он понял, что следует удвоить свою осторожность.

— Место выглядит слегка запущенным, — заметил Перуджи, торопливо пытаясь подстроиться под широкий шаг Крафта. Несмотря на некоторую неуклюжесть походки, шериф двигался с решимостью, под которой читалось его нежелание позволить Перуджи осмотреться по сторонам.

— А я думаю, оно мне кажется довольно опрятным, — возразил Крафт. — Они держат ферму в чистоте.

— Они много занимаются хозяйством?

— Нет, не очень. Когда-то у них урожай был побогаче. Кое-кто из тех, кто живет здесь, сеет кукурузу и что-то сажает по весне, но, как мне кажется, что это просто игра в фермерство. В основном они — городские жители. Приезжают сюда из Голливуда или Нью-Йорка, таращат на нас глаза и играют в фермеров.

— У Хелльстрома бывает много посетителей? — Перуджи поддел ногой пучок травы. Сухой горячий воздух беспокоил его. Издалека доносило какое-то раздражительное гудение, чувствовался слабый животный запах, что наводило на мысль о зоопарке. Этот запах не ощущался за оградой, но по мере их продвижения в глубь маленькой долины он становился все сильнее. От ручья справа от него остался только слабый ручеек воды — по большей частью лужи и лужицы, соединяемые узкими протоками, полные зеленых водорослей, еле колеблемых тихим течением. Однако, где-то выше в долине, похоже, находился водопад.

— Посетители? — переспросил Крафт после долгой паузы. — Иногда ферма прямо-таки кишит ими. Нельзя и шагу ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь. А в другой раз не более десяти — двенадцати.

— Что это за запах? — решительно поинтересовался Перуджи.

— Какой запах? — спросил Крафт, а потом понял, что имел в виду Перуджи: запах Улья, несмотря на вентиляцию, все же всегда чувствовался в долине. Крафту этот запах скорее нравился — он напоминал ему о детстве.

— Этот запах животных! — сказал Перуджи.

— А, этот. Наверное, это результат занятий дока — он в клетках держит здесь мышей и других животных. Я однажды видел их. Настоящий зверинец.

— Ага. А этот водопад — круглогодичный?

— Да. Довольно мило, а?

— Если вам такие вещи нравятся. Куда девается вся вода? Кажется, ручей здесь довольно слабый.

Крафт прямо посмотрел на него, и Перуджи остановился, вынуждая остановиться и самого Крафта.

— Полагаю, земля впитывает всю воду, — ответил Крафт. Ему не терпелось двигаться дальше, но не находилось убедительного аргумента. — Возможно, док использует часть ее для орошения, охлаждения или еще чего-нибудь подобного. Я не знаю. Мы идем, а?

— Одну минуту, — сказал Перуджи. — Помнится, вы сказали, что Хелльстром не очень увлечен сельским хозяйством.

— Да! Но ему требуется не очень много воды. Почему вы так любопытствуете насчет этого ручья?

— Мне интересно все здесь, — ответил Перуджи. — Что-то здесь не так. Нет насекомых. Я даже не заметил ни одной птицы.

Крафт нервно сглотнул. Наверное, недавно было ночное прочесывание. И этот Перуджи заметил отсутствие местной фауны.

— Птицы часто прячутся в прохладных местах во время жары, — рискнул предположить Крафт.

— Неужели это так?

— Разве этот ваш друг-орнитолог не говорил вам об этом?

— Нет. — Перуджи огляделся вокруг, стараясь не упустить ни единой детали. Быстрое и резко движение его головы и глаз встревожило Крафта. — Он лишь однажды сказал, — продолжил Перуджи, — что на каждое время дня или ночи есть животные или птицы. Я не верю, что птицы прячутся — их не слышно. Здесь нет ни птиц, ни насекомых.

— Тогда что этот ваш друг делал здесь? — спросил Крафт. — Если здесь нет птиц, то за кем же он наблюдал?

«Хм, приятель, не так быстро, — подумал Перуджи. — Мы еще не готовы снимать перчатки». — Теперь он не сомневался, что Крафт в сговоре с Хелльстромом. Карлос, вероятно, заметил отсутствие птиц и решил выяснить причину. И если он узнал эту причину, то кому-то это могло не понравиться, и это может объяснять его исчезновение.

— А вы подозрительны, — заметил Крафт.

— А вы разве нет? — в свою очередь спросил Перуджи. Потом он пошел в сторону ив у излучины ручья, вынуждая Крафта последовать за ним. — Кто он такой, этот Хелльстром, шериф?

Крафту не очень понравилось то, как. Перуджи произнес слово «шериф», но он ответил с той же небрежностью:

— А, просто обычный, ничем не примечательный тип ученого.

Перуджи отметил, что голос Крафта теперь звучат спокойно и рассудительно, но что-то в его фигуре, особенно в настороженном повороте головы, глазах, говорило о лживости этой надетой маски. Перуджи кивнул, словно понял это, молча призывая Крафта продолжить.

— Конечно, все они немного сумасшедшие, — сказал Крафт, — но не опасные.

— Я по-настоящему не соглашался с таким портретом безобидного спятившего ученого, — заметил Перуджи. — Не думаю, что все они наивны и безвредны. — По мне, так ни одному физику-ядерщику нельзя доверять всецело.

— О, здесь не тот случай, мистер Перуджи. — Крафт пытался выглядеть веселым и сердечным. — Док делает фильмы о насекомых. Образовательные. Полагаю, худшее, что он может сделать, — привозить сюда нескольких хорошеньких девочек в лунные ночи.

— Даже не балуется наркотиками? — давил Перуджи.

— Вы верите этой чепухе о Голливуде? — спросил Крафт.

— Не всему, но…

— Готов поставить последний доллар, что док чист! — сказал Крафт.

— Вот как? — заметил Перуджи. — А сколько случаев исчезновения людей в этом районе зарегистрировано за последние, скажем, двадцать лет?

С упавшим сердцем Крафт подумал: «Он видел все старые записи! Нильс был прав насчет него, даже ни разу не увидевшись с ним. На этот раз Чужаки прислали умного и проницательного человека. Перуджи знал все просчеты, допущенные Ульем ранее. Плохо, плохо, плохо…» — Крафт повернулся, чтобы спрятать свое беспокойство и вновь зашагал вперед в сторону построек, теперь находившихся от них ярдах в пятидесяти.

— Все зависит от того, кого вы называете исчезнувшим человеком, — заметил он и добавил, увидев, что Перуджи все еще стоит в тени, отбрасываемой ивами: — Идемте же! Мы не можем заставлять дока ждать.

Перуджи последовал за ним, с трудом скрывая улыбку. Шериф виден насквозь. Крафта потрясло упоминание об исчезнувших людях. Да, он был не просто обычным ничем не примечательным шерифом. В голове Перуджи вещи стали вставать на свои места. Здесь исчезли три агента, пытавшихся проверить появившееся подозрение. Выявление шерифа, который вовсе не является шерифом, придало этому подозрению новую направленность. Перуджи подумал: «Хелльстром понял, что мы готовы уплатить за „Проект 40“ любую цену. А теперь пришло время узнать, сколько готов заплатить он».

— Мне всегда казалось, что исчезнувший человек — это исчезнувший человек, — заметил он в квадратную спину Крафта.

Тот ответил не оборачиваясь:

— Это все относительно. Некоторые хотят исчезнуть. Сбежать от жены, от работы… то есть они практически пропадают. А ваш человек — иной случай. Когда я говорю «исчезнувший человек», то я подразумеваю того, кто действительно попал в затруднительное положение.

— А вы не думаете, что здесь можно попасть в такое положение?

— Мы же не на Диком Западе, — отрезал Крафт. — Это местечко куда спокойнее многих ваших городов. Мало кто запирает двери. Слишком много возни с поисками ключей. — Он ухмыльнулся через плечо. — Кроме того, здесь любят носить обтягивающую одежду и для карманов нет места.

Сейчас они уже проходили мимо дома. Вперед за голым пустырем, покрытым грязью, нависала громада сарая. Старая ограда, от которой остались одни столбы, разделяла этот пустырь. Проволоки не было. Желтеющие занавески виднелись в серых окнах выступающего в сторону ручья крыла дома, но сам он казался давно заброшенным. Здание заинтересовало Перуджи. «Пустое ли оно? Почему? Дома должны использоваться по назначению. Жил ли здесь Хелльстром со своей съемочной группой? Или они тут едят? Почему не слышно громыхания посуды, кастрюль и прочего?» — Он вспомнил замечание Портера о странностях. Очень тонкое замечание. Бросается в глаза не наличие чего-то, а скорее, отсутствие этого.

Хотя сейчас появился один определенный сигнал — кислый запах. Сперва он подумал о фотохимикалиях, но тут же отбросил это предположение. Слишком уж резким и прилипчивым был этот запах. Возможно, это связано как-то с насекомыми Хелльстрома.

Дверь на шарнирах была врезана в старую задвижную дверь сарая. Когда Перуджи и Крафт приблизились, меньшая дверь открылась, и им навстречу вышел сам Хелльстром. Перуджи узнал его по фотографиям из Архива Агентства. На Хелльстроме была рубашка с высоким воротом и серые брюки. На ногах он носил открытые сандалии. Светлые и не слишком густые волосы казались взъерошенными ветром и затем второпях приглаженными руками.

— Привет, Линк, — сказал Хелльстром.

— Привет, док.

Крафт подошел к Хелльстрому и пожал ему руку. У Перуджи, державшегося чуть позади, возникло странное впечатление отрепетированного действия. Их пожатие могло показаться с виду пожатием абсолютно незнакомых людей.

Перуджи отошел чуть в сторону, заняв место, откуда он мог видеть дверь сарая, оставленную Хелльстромом слегка приоткрытой. Сквозь щель ничего нельзя было разглядеть, кроме черноты.

Хелльстрома это, казалось, позабавило. Он усмехнулся, когда Крафт представлял его Перуджи. Рука Хелльстрома оказалась холодной и несколько суховатой. В этом человеке чувствовалась искусственная расслабленность, но пота на ладонях не было. «Он хорошо себя контролирует», — решил Перуджи.

— Вас заинтересовала наша студия? — спросил Хелльстром, кивнув в сторону двери в направлении взгляда Перуджи.

Тот подумал: «А теперь хладнокровие начинает изменять тебе». Вслух же он произнес:

— Я никогда не видел киностудий.

— Линк передал мне по телефону, что вы ищите одного из своих служащих, который мог потеряться в этом районе, — сказал Хелльстром.

— Э-э… Да, — Перуджи интересовало, почему он ничего не видит за этой приоткрытой дверью. Когда-то он бывал в Голливуде и помнил впечатление организованного беспорядка: яркие огни, девушки, камеры, суетящиеся люди, затем моменты неподвижности и тишины, когда шли съемки.

— Вы видели в окрестностях кого-нибудь? — спросил Крафт.

— Никого, кроме моих людей, — сказал Хелльстром. — Никого постороннего, во всяком случае, в последнее время. Когда эти люди предположительно пропали?

— Около недели назад, — ответил Хелльстром, вновь обращая свое внимание к Хелльстрому.

— Совсем недавно! — воскликнул Хелльстром. — Ха. А вы уверены, что они не продолжают свой отпуск где-нибудь в другом месте?

— На все сто процентов, — непоколебимо ответил Перуджи.

— Ну что ж, можете походить здесь в окрестностях, может, что-нибудь найдете. — с иронией произнес Хелльстром. — В последнее время мы были очень заняты съемками, но посторонних, думаю, мы бы заметили. Мы следим, чтобы никто не мог случайно помешать нашей работе. Я не думаю, что вам удастся найти какие-нибудь следы пребывания ваших людей в этом районе.

Крафт невольно расслабился, подумав, что, раз прочесывание было, по мнению Нильса, проделано качественно, значит, так оно и было.

— Да? — Перуджи сжал губы. Ему вдруг пришло в голову, что их разговор многопластовый. И он, и Хелльстром знают об этом. Скорее всего, шериф тоже. Много двусмысленности скрывалось между фразами, которыми они обменивались.

Перуджи дозволялось бродить по окрестностям, но найти чего-нибудь изобличающего ему не удастся. Ни один посторонний не может попасть на ферму Хелльстрома. Тот полностью уверен, что его могущественные связи не дадут конфликту выйти на поверхность. Перуджи, со своей стороны, дал понять, что ему известно об исчезновениях людей в непосредственной близости от фермы. Впрочем, Хелльстром и не отрицал этого, он просто указал на бессмысленность поисков. Каковы же тогда настоящие ставки, которые поставлены в этой игре?

— Шериф Крафт сказал, что вы работаете в компании, занятой изготовлением всякой пиротехники[3].

«Ага!» — подумал Перуджи, торжествуя.

— У нашей компании разнообразные интересы, мистер Хелльстром. Мы также заинтересованы в металлургии, особенно в новых производственных процессах. Мы никогда не стараемся упускать новых изобретений, представляющих потенциальную ценность.

Хелльстром секунду пристально смотрел на него.

— А вы бы не хотели осмотреть студию? Мы сейчас очень заняты, выбились из графика. — Он стал поворачиваться, но с какой-то запинкой, словно какая-то мысль только что осенила его: — Да, я надеюсь, у вас нет с собой ни радио, ни чего-нибудь в этом роде. При получении смешанных звуков мы используем коротковолновые радиопередатчики. Другие устройства могут помешать нашей работе.

«Ах ты, сукин сын! — выругался про себя Перуджи. Он небрежно сложил руки перед собой, и выключил миниатюрный наручный передатчик, добавив мысленно: — Если ты думаешь, что сможешь играть со мной в детские игры, то ошибаешься. Я отправлюсь туда и увижу больше, чем ты предполагаешь».

Хелльстром, заметив движение рук Перуджи и догадываясь о причине, пытался понять значение последних странных слов Чужака о разнообразных интересах, металлургии и новых изобретениях. Что общего это может иметь с «Проектом 40»?

Слова Тровы Хелльстром:

«Что бы мы ни делали в выращивании требуемых нам специалистов, мы всегда должны включать в этот процесс людей, предпочитая это хирургическому вмешательству. Сексуальный штамм допускается только потому, что мы на практике применяем природный генетический материал. Ко всему, связанному с генной хирургией и генной инженерией, следует подходить с повышенной осторожностью. Во-первых и прежде всего, мы — люди, и никогда не должны забывать своего животного происхождения. Кем бы мы ни были, мы не боги. И что бы ни представляла из себя Вселенная, очевидно, что основана она на случайности».

— Он не передает, — сказал Джанверт, манипулируя контрольным диском своих приборов. Он сидел в тени за занавесками внутри фургона перед приемником, стоящим на полке бывшей кухни. Потное тело Ника Майерли склонилось над ним. И на без того грубые черты лица здоровяка наложилась еще более глубокая морщина озабоченности.

— Что, по вашему мнению, случилось с ним? — спросил Майерли.

— Я думаю, он специально выключил свой передатчик.

— О Господи! Почему?

— В последнем сообщении, — Джанверт постучал по записывающему магнитофону, подключенному к радиоприемнику, — Хелльстром говорил что-то насчет нежелательности принесения в студию какого-либо радиооборудования.

— Чертовски рискованно отключать передатчик, — сказал Джанверт.

— Я бы сделал то же самое, — возразил Джанверт. — Ему надо попасть в студию.

— Но все же…

— Да заткнись же! Кловис все еще снаружи со своим перископом?

— Да. — Похоже, Майерли обиделся. Он знал, что Джанверт был заместителем Перуджи в этом деле, но его раздражало такое обращение со стороны этого карлика.

— Узнай, что она там видит.

— У этой штуковины всего лишь двадцатикратное увеличение, и к тому же еще до конца не рассеялась дымка.

— В любом случае разузнай. Скажи ей, что случилось.

— Ладно.

Домик заскрипел и сдвинулся с места, когда грузное тело Майерли исчезло за дверью.

Джанверт, приподнявший наушник с правого уха, чтобы слышать Майерли, теперь опустил его на место и не мигая уставился на приемник. Что хотел сказать Перуджи своей последней странной фразой? Металлургия? Новые изобретения?

Из записей Тровы Хелльстром:

«Наше будущее состоит в полном приручении людей. Следовательно, все человеческие формы Внешнего мира должны рассматриваться как дикие. В этом процессе приручения нам неизбежно придется ввести эти разнообразные человеческие формы в нашу социальную структуру. Неважно, сколь различны и разнообразны будут эти формы, ибо взаимная независимость и постоянное чувство важности нашего единства никогда не должны быть утеряны. Праматерь и лидер Улья лишь внешне отличаются от самого низшего работника. Если наиболее высокопоставленный из нас захочет вознести молитву, то в ней он должен произнести благодарность за то, что есть работники. Похвально, увидев обычного работника, подумать, что он такой же как и я, если не считать еду и квалификацию».

Войдя в студию через двойные двери, что объясняло причину, почему он не мог разглядеть ничего со двора, Перуджи почувствовал что-то странное в звуках и движениях. Этот зловонный животный запах ощущался здесь еще сильнее. Он приписал это странному сооружению за стеклом слева от него, в которым он заметил животных в клетках. Он увидел мышей, гвинейских свиней и обезьян.

Во всех кинокомпаниях, в которых прежде доводилось бывать Перуджи, он отмечал особенную тишину, наступавшую, когда энергия всей группы таинственным каналом направлялась в линзы кинокамер. Однако в этом месте все происходило по-другому. Никто не ходил на цыпочках, наоборот — с небрежным молчанием, которое показывало, что все происходившие для них — обычная вещь. Дверь с обивочным материалом заглушала то постоянное гудение, которое так раздражающе действовало на него снаружи, однако здесь оно ощущалось лишь как слабый шорох.

Похоже, работала только одна съемочная бригада. Они располагались справа от него и проводили съемки какого-то стеклянного контейнера, имевшего три фута в ширину. Стекло отражало резкие снопы света.

Хелльстром предупредил Перуджи, чтобы он не разговаривал, пока ему не дадут знак, однако Перуджи указал рукой на группу в углу и в немом вопросе поднял брови.

Нагнувшись к нему, Хелльстром прошептал:

— Мы пытаемся заснять артикуляцию частей тела насекомых в новом ракурсе. Увеличенное изображение. На самом деле внутри этого стеклянного ящика, необходимого для для установления нужного для выбранного насекомого климата.

Перуджи кивнул, подумав, почему им нужна тишина при этом. Будут ли они озвучивать фильм сразу после снятия этого эпизода? Это казалось сомнительным, но его знания о производстве фильмов были дилетантскими, которых он наспех нахватался при подготовке к этому заданию, и он понимал, что не стоит задавать этот вопрос вслух. Хелльстром будет только рад предлогу попросить выйти его из студии. Нервозность его стала еще более заметной, когда они вошли внутрь студии.

Хелльстром шел впереди, а Крафт позади, и так они по диагонали пересекли центр студии. Как всегда, когда Чужак оказывался так близко к сердцу Улья, Хелльстром не мог полностью избавиться от чувства тревоги. Слишком уж глубоко въелось в него территориальное сознание. И Перуджи распространял вокруг себя запахи Внешнего Мира. Он не принадлежал этому месту. Крафту, идущему вслед за ним, вероятно, было еще хуже. Никогда раньше он не сопровождал Чужака так далеко внутрь Улья. Однако работники киногруппы вели себя на первый взгляд как обычно. Они должны ощущать присутствие этого Чужака как постоянный раздражающий скрежет в своем сознании, но предшествующая тренировка позволяла им скрывать свою реакцию. Все шло в ровном темпе.

Перуджи заметил движение людей вокруг них: вдоль их диагонального пути, рядом с ними, в углах студии. Каждый как будто бы занимался своим делом, и никто не бросал более одного быстрого взгляда на них троих, пересекающих пустое пространство, но Перуджи не мог избавиться от чувства, что его пристально рассматривают. Он посмотрел вверх. Яркие лампы, располагающиеся в нижней части студии, погружали верхнюю часть в глубокую тень, где ничего невозможно было разглядеть. «Умышленно ли это сделано? Что там они могут скрывать?»

И тут внимание Перуджи привлекла опускающаяся по крутой спирали клеть, и он споткнулся о сложенный витками кабель. Он, наверное, упал бы, если бы Крафт не прыгнул к нему и не схватил его за руку. Шериф помог Перуджи обрести равновесие и приложил палец к губам, призывая к тишине. Потом он неохотно отпустил руку Перуджи. Было бы более надежно контролировать руку этого незваного гостя. Крафта терзали мучительные сомнения. Нильс играет с огнем! Там, на нижнем этаже студии, — безголосые работники. Разумеется, их готовили к черновой работе, но их присутствие могло привести к взрыву. Что, если один из них отреагирует на чуждый химизм Чужака? Запах этого человека был просто невыносимым!

Перуджи, увидев, что впереди ему ничто не мешает, вновь посмотрел на опускающуюся клеть операторного крана. Она вынырнула из таинственного мрака верхних ярусов и в наступившей полной тишине двинулась к камере, установленной в углу. В этой клети находилась женщина в белом рабочем халате. У нее была поразительно бледная кожа, что подчеркивалось ее смолянисто-черными волосами, собранными у шеи в простой пучок. И колышущиеся от быстрого движения складки халата заставляли думать, что под ним ничего не было.

Крафт потянул Перуджи за руку, призывая его идти быстрее. Перуджи прибавил шаг. В этой бледнокожей женщине было что-то магнетически привлекательное, и он не мог выбросить из головы ее образ. У нее было овальное лицо мадонны под копной черных волос. Руки, выходящие из-под коротких рукавов халата, были чуть полноваты, но предполагали скорее чувственную мягкость, чем тучность.

Хелльстром стоял перед дверью сооружения, воздвигнутого отдельным блоком с плоской крышей внутри студии. За этой плоской крышей к верхним ярусам тянулась стена. Перуджи решил, что эта стена разделяла сарай пополам по его длине, и его очень заинтересовало, что может находиться за ней. Он проследовал за Хелльстромом в тускло освещенную комнату, где толстое стекло, начиная с высоты талии, уходило вверх под потолок вдоль двух внутренних стенок. За одной стеклянной перегородкой открывался вид небольшой студии, в которой свободно взад-вперед летали и прыгали насекомые в голубоватом свете — бледные, с большими крылышками мотыльки, судя по внешнему виду. А за вторым окном в полутемной комнате работали мужчины и женщины за длинным изогнутым столом, напичканным электроникой, и перед каждым располагался небольшой экран, показывая мельчайшие движения. Это напоминало Перуджи телевизионную студию.

Крафт закрыл дверь за ними и сделал три шага вперед. Затем застыл, согнув руки у груди, словно стражник на входе. В противоположном правом углу была еще одна дверь, отметил Перуджи, но она вела в полутемную комнату с экранами. И вновь Перуджи почувствовал, что вся эта обстановка не полностью соответствует его представлению о том, какой должна быть киностудия.

В этой комнате находился небольшой продолговатый стол с четырьмя стульями, и Хелльстром выдвинул один из них с противоположной стороны, потом сказал спокойным голосом:

— Люди, которых вы видите там, мистер Перуджи, накладывают несколько источников звука для комбинированной фонограммы. Довольно-таки сложная работа.

Перуджи разглядывал людей в темной комнате, силясь определить, какая странность поразила его в них. И внезапно он понял, что эти шестеро мужчин, сидящие за дугой экранов, и три женщины, стоящие в противоположном конце, настолько походили друг на друга, что казались близкими родственниками. Он снова пробежался взглядом по этим лицам, освещенным слабым мерцающим светом. Пятеро мужчин и три женщины были похожи не одними лишь одинаковыми белыми халатами, но и коротко остриженными светлыми волосами и узкими лицами, на которых выделялись огромные глаза. Женщины отличались лишь хорошо заметным бюстом и мягкими чертами лица. Единственный мужчина, не похожий на остальных, также имел светлые волосы и кого-то напоминал Перуджи. Хелльстрома, понял он чуть погодя.

И пока все это проносилось в голове Перуджи, открылась дверь позади Крафта, и внутрь вошла молодая женщина, которую Перуджи видел в клети. «Во всяком случае, — осторожно поправил он себя, — она кажется той самой молодой женщиной». Но люди в соседней комнате несколько поколебали его уверенность.

— Фэнси, — поспешно сказал Хелльстром с тревогой в голосе. «Почему она здесь?» — спросил он себя. Он не посылал за ней, и ему не нравилось вкрадчивое выражение, появившееся на ее лице.

Крафт отступил в сторону, пропуская ее.

Перуджи смотрел на нее, отмечая овал лица, почти как у куклы, довольно сексуальное тело, которым она управляла с полным осознанием его красоты под тонкой тканью халата. Когда она заговорила, все ее внимание было обращено на Хелльстрома, хотя, несомненно, она пыталась произвести впечатление на Перуджи.

— Меня послал Эд, — начала она. — Ему нужно, чтобы вы знали, что нам придется переснять эпизод с москитами. Вы знаете, какой именно. Я же предупреждала, что нам придется снимать дубль. Москиты были возбуждены, но вы меня не послушали.

Тут она, казалось, впервые заметила Перуджи и, остановившись всего в шаге от него, спросила:

— Кто это?

— Это мистер Перуджи, — ответил Хелльстром с очевидной ноткой предостережения. «Что это задумала Фэнси?»

— Привет, мистер Перуджи, — весело сказала она. Потом еще ближе подошла к нему. — Меня зовут Фэнси.

Хелльстром внимательно следил за ней. «Что она вытворяет?! — Он втянул в себя носом, отчасти недовольный ею, отчасти, чтобы определить, что приняла Фэнси. — Да она же пытается возбудить Перуджи! Зачем? И при этом еще и завела себя!» Перуджи почувствовал неодолимое влечение к Фэнси, и он не в силах был объяснить этот странный магнетизм. Ни одному из Чужаков не дано было распознать простой химизм, вызывавший эту связь между ним и женщиной Улья. Да и Крафт несколько секунд пребывал под воздействием мощной сексуальности Фэнси, хотя Хелльстром и показывал ему знаки предупреждения. Крафту потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя — он так редко бывал в последнее время в Улье. О Перуджи, однако, этого сказать было нельзя.

Хелльстром задавался вопросом, позволить ли этому продолжаться. Фэнси начала вести опасную игру, воздействуя на него не по инструкции. Вообще-то было бы неплохо, если бы Улей заимел гены Перуджи, хотя…

Перуджи находился в полушоковом состоянии. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде сексуальное возбуждение охватывало его столь быстро и с такой силой. И эта женщина также чувствовала это. Она страстно желала его. С какой-то отстраненностью он подумал, а не сделали ли чего-нибудь с ним эти люди, но тут же отбросил эту мысль. Это та странная, случайно возникающая химическая связь, о которой любой мог слышать. Перуджи едва понял смысл слов Фэнси, интересующейся, не собирается ли он остаться здесь на ночь.

С трудом Перуджи выдавил из себя:

— Я ночую в городе.

Фэнси взглянула на Хелльстрома.

— Нильс, почему бы тебе не пригласить мистера Перуджи заночевать у нас?

— Мистер Перуджи прибыл сюда по делам, — ответил Хелльстром. — Я думаю, он предпочтет провести ночь в своем номере.

Перуджи ничего не хотел больше, чем провести ночь с этой соблазнительной женщиной, но он начал ощущать внутри себя тревогу.

— Вы просто старомодны, — сказала Фэнси Хелльстрому. — И снова посмотрела в глаза Перуджи. — Вы интересуетесь нашими фильмами, мистер Перуджи?

Он попытался освободиться от этой захватывающей его в плен ауры сексуальности, чтобы подумать.

— Нет. Я… я… э-э… ищу нескольких друзей, одного своего служащего и его жену, которые, наверное, исчезли где-то в этом районе.

— О, я надеюсь, с ними ничего не случилось, — сказала Фэнси.

Хелльстром встал из-за стола и направился в сторону Перуджи.

— Фэнси, мы на самом деле можем выбиться из графика.

Перуджи попытался облизать языком пересохшие губы, тело бросило в дрожь. «Прелестная маленькая Ведьма! Уж не приказали ей сыграть эту роль для меня?»

Хелльстром посмотрел на Крафта, как бы спрашивая того, каким образом выдворить Фэнси из этой комнаты. «Она действительно слишком уж накачалась, идиотка! Что она вытворяет!» — подумал Хелльстром, а вслух сказал ровным, но требовательным тоном:

— Фэнси, тебе лучше вернуться к киногруппе. Скажи Салдо, что я хочу, чтобы особое внимание было обращено на первоочередные задачи, а Эду передай, что я буду готов к повторной съемке эпизода с москитами ближе к ночи.

Фэнси отступила назад, расслабившись. Она возбуждала Перуджи и понимала это. Он чуть было не последовал за ней, когда она отходила от него. И он уже не сорвется с ее крючка!

— Ты думаешь только о своей работе! — заметила Фэнси. — Со стороны может даже показаться, что ты просто старый обычный работник.

Хелльстром понял, что она насмехается над ним.

Но все же Фэнси подчинилась приказу Хелльстрома — возобладали инстинкты, привитые ей Ульем. Она медленно повернулась и направилась к двери, бросила быстрый взгляд на Крафта, открыла ее и задержалась, чтобы пронзительно посмотреть на Перуджи. Потом улыбнулась ему, робко и приглашающе, приподняла брови в еще одной безмолвной, адресованной Хелльстрому усмешке, и вышла, мягко закрыв дверь за собой.

Перуджи прокашлялся.

Хелльстром изучающе смотрел на Перуджи. Этот человек все еще никак не мог прийти в себя, что, впрочем, не было удивительным, если учесть, чем вооружилась Фэнси для своей атаки. Да, это была атака, осознал Хелльстромом. Самая настоящая атака. Она неосознанно достала Перуджи.

— Она… очень привлекательная женщина, — хрипло заметил Перуджи.

— А не зайти ли нам в дом и не выпить ли чашечку кофе? — Хелльстром внезапно почувствовал сочувствие к бедняге Перуджи. Этот дикий Чужак и ведать не ведает, что произошло с ним.

— Это мило с вашей стороны, — ответил Перуджи, — но я думал, что мы собираемся осмотреть студию.

— Разве вы ее еще не видели?

— Что, это вся студия?

— Да, у нас, правда, есть еще обычное дополнительное кинооборудование, — ответил Хелльстром. — Кое-что из него слишком специфичного характера в техническом плане, чтобы показывать обычным посетителям, но у нас есть костюмерная и одна из самых лучших в нашем бизнесе монтажных лабораторий. Наша коллекция редких насекомых не имеет себе равных в мире. Если хотите, мы можем также показать вам несколько наших фильмов, просто чтобы вы знали, чем мы тут занимаемся, но только не сегодня. График съемок очень плотный. Надеюсь, вы понимаете?

Крафт понял этот намек.

— Мы задерживаем вас, док, так? Я знаю, насколько важна ваша работа. Мы приехали просто узнать, не видел ли кто-нибудь из ваших людей друзей мистера Перуджи.

— Я, безусловно, расспрошу их, — сказал Хелльстром. — Почему бы вам не заглянуть к нам завтра на ленч, мистер Перуджи? Возможно, к тому времени у меня будут для вас новости.

— Буду только рад этому, — ответил Перуджи. — Когда?

— Ну, одиннадцать часов вас устроит?

— Прекрасно. Возможно, кому-нибудь из ваших людей также захочется узнать что-нибудь о моей компании. У нас исключительный интерес к металлургии и новым изобретениям.

«Опять все туда же!» — подумал Хелльстром, а вслух произнес:

— Если приедете к одиннадцати, то у вас останется в запасе целый час до ленча. Я вам кое-что покажу: костюмерную, гардероб, насекомых. — Он любезно улыбнулся.

«А кто будет моим гидом, не Фэнси?» — задал себе вопрос Перуджи, чувствуя, как забилось его сердце.

— С нетерпением буду ждать этого момента. А тем временем, надеюсь, вы не будете возражать, если я позову кого-нибудь на помощь и осмотрю сам этот район?

Хелльстром заметил, как напрягся Крафт, и быстро сказал:

— Но все-таки не здесь, на ферме, мистер Перуджи. У нас уже все готово к началу съемок на открытом воздухе, пока позволяет погода. Не очень-то желательно, когда кто-нибудь путается под ногами и задерживает работу. Надеюсь, вы понимаете, сколь дорогостоящи подобные задержки.

— О, да, разумеется, — ответил Перуджи. — Я хочу только осмотреть ближайшие окрестности вашей фермы. В письме Карлоса был ясно указан именно этот район. Почему бы тогда не осмотреть его, вдруг удастся что-нибудь обнаружить.

Ощущая нарастающую в Хелльстроме тревогу, Крафт сказал:

— Мы не хотим, чтобы вы мешали официальному расследованию, мистер Перуджи. Любители могут уничтожить все следы, и…

— О, у меня будут лучшие профессионалы, — ответил Перуджи. — Можете положиться на меня. Они никак не помешают официальному расследованию. И уверяю вас, они не побеспокоят мистера Хелльстрома и не помешают съемкам. Вам останется лишь восхищаться их профессионализмом, мистер Крафт.

— Похоже, вас совершенно не волнуют расходы, — пробормотал Крафт.

— Расходы — не самая важная тут вещь, — согласился Перуджи. Ему неожиданно стало забавно. Эта парочка попалась на крючок. И они тоже понимали это. — Мы собираемся узнать, что же случилось с нашими людьми.

«Довольно откровенный вызов», — подумал Хелльстром.

— Конечно, мы сочувствуем вашим проблемам. Но вообще-то нас больше заботят наши собственные. Мы забываем обо всем другом, когда план съемок находится под угрозой.

Перуджи почувствовал, как его начинает покидать подъем, охвативший его при появлении Фэнси, уступая место тревоге и гневу. «Они пытались купить меня этой маленькой шлюхой!» — Вслух же он произнес:

— Я все понимаю, Хелльстром. Я собираюсь попросить свое руководство задействовать все наличные людские ресурсы.

Крафт выжидающе посмотрел на Хелльстрома.

Однако тот заговорил ровным голосом:

— Мы, как мне кажется, понимаем друг друга, мистер Перуджи. — Он бросил взгляд на Крафта. — Ты лишь присматривай за тем, чтобы нарушители границ частных владений не попали к нам, хорошо, Линк?

Крафт кивнул. «Что Нильс имел в виду? Каким образом он может остановить армию ищеек? Перуджи собирается вызвать сюда еще и ФБР. Этот недоносок уже сделал это, только что не сказал об этом!»

— Тогда до завтра, — сказал Перуджи.

— Линк знает дорогу, — заметил Хелльстром. — Я надеюсь, вы простите меня, если я не стану провожать вас. Но мне действительно нужно продолжать свою работу.

— Конечно, — согласился Перуджи. — Я уже заметил, как хорошо ориентируется на вашей ферме шериф Крафт.

Глаза Хелльстрома сверкнули, когда он послал предупреждающий сигнал Крафту.

— Представителям властей мы не препятствуем в посещении фермы, — сказал Хелльстром. — Увидимся завтра, мистер Перуджи.

— Несомненно.

Перуджи в сопровождении Крафта прошел к двери, открыл ее и, шагнув за порог, натолкнулся на Фэнси, которая, видимо, возвращалась назад. Он схватил ее за руку, чтобы она не упала. Точно — под халатом ничего нет! Фэнси прижалась к нему, когда он отбрасывал в сторону руку.

Потом Крафт оттащил ее в сторону.

— С тобой все в порядке, Фэнси?

— Все замечательно, — ответила она, улыбаясь Перуджи.

— Я был так неловок, — сказал Перуджи. — Прошу прощения.

— Вам не за что извиняться, — ответила она.

— Хватит суетиться, — сказал сзади Хелльстром. — Может, Линк, ты все-таки проводишь мистера Перуджи?

Они поспешно вышли, Перуджи — в явном замешательстве. У него сложилось безошибочное впечатление, что Фэнси готова была опрокинуть его на спину и заняться любовью прямо здесь!

Хелльстром подождал, пока дверь не закроется за Крафтом и Перуджи, потом повернулся и вопросительно посмотрел на Фэнси.

— Он готов, — произнесла молодая женщина.

— Фэнси, что ты вытворяешь?

— Я занимаюсь своим домашним заданием.

Хелльстром вдруг заметил, как пополнели ее щеки, как плечи растянули ткань халата.

— Фэнси, — сказал он, — ты не хотела бы стать праматерью?

— Ее нет у нас после Тровы, — ответила она.

— И знаешь почему?

— Из-за всей этой чепухи насчет того, что праматерь возбуждает весь Улей.

— Это не чепуха, и ты знаешь это!

— Некоторые из нас считают иначе. Мы думаем, что Улей способен роиться без праматери, и это может привести к катастрофе.

— Фэнси, ты считаешь, что мы плохо знаем свое дело? Улей должен произвести по меньшей мере еще десять тысяч работников, прежде чем результаты станут заметными.

— Они заметны уже сейчас, — возразила Фэнси. И потерла рукой об руку. — Некоторые из нас уже могут ощущать это.

Комментарий к фильму:

«В фильме показывается клетка насекомого, развитие яйца и наконец появление гусеницы. Какая поразительная метафора. Мы появляемся из тела родителя, от тех диких существ, которые называют себя людьми. Смысл метафоры, однако, куда глубже. Она говорит о том, что мы должны подготовиться к своему появлению. Мы еще незрелые на этой стадии, наши нужды подчинены подготовке к зрелости. И мы появляемся, чтобы занять свое место на поверхности Земли. Когда же мы достигаем зрелости, мы едим просто, чтобы жить, а не для того, чтобы расти».

Шеф долго не брал трубку.

Перуджи сидел на краю постели после возвращения в мотель с проведенного вместе с Хелльстромом ленча. Ленч был совершенно разочаровывающим: никаких признаков Фэнси, формализм и скукотища в гостиной старого здания фермы, и никакого проявленного интереса к его наживке, касающейся изобретений. Шефу вряд ли понравится его отчет.

Голос Шефа внезапно раздался в трубке, тревожный и бодрый, несмотря на долгую задержку. Значит, старик не спал, а был чем-то так занят, что не хотел прерывать свою работу даже для того, чтобы дотронуться до устройства, которое он части называл «адским инструментом».

— Я говорил, что позвоню сразу по возвращению, — сказал Перуджи.

— Откуда ты звонишь? — спросил Шеф.

— Из мотеля, а что?

— Ты уверен, что телефон не прослушивается?

— Да, я проверял.

— В любом случае поставь шифровальное устройство.

Перуджи вздохнул и стал его устанавливать. Чуть погодя он услышал голос Шефа, измененный шифровальным устройством.

— А теперь давай выкладывай, что тебе удалось выяснить, — приказал Шеф.

Они совершенно не прореагировали на мои намеки о металлургии и новых изобретениях.

— Ты ясно выразил свое предложение?

— Я сказал, что знаю кое-кого, кто готов заплатить миллион за обещающее новое изобретение в этой области.

— Они не купились на это?

— Нет.

— Совет начинает давить на меня, — произнес Шеф. — Так или иначе, скоро нам придется действовать.

— У Хелльстрома должна быть цена! — сказал Перуджи.

— Ты считаешь, что если поднять ставку, он купится?

— Не уверен наверняка. Но мне бы хотелось послать Джанверта и, может быть. Майерли в южную часть долины Хелльстрома, чтобы они поискали там следы Карлоса и Тимьены. У меня предчувствие, что они могли заходить с юга. Там много деревьев, а вы знаете, каким осторожным был Карлос.

— Ты никого туда не будешь посылать.

— Шеф, если мы…

— Нет.

— Но если мы окажем подобного рода давление на Хелльстрома, это намного облегчило бы нашу задачу. Мы можем проделать все это быстро и быть готовы к действиям до того, как соберется правление… вы же знаете, какими они бывают, когда что-либо кажется им подозрительным.

— Яйца курицу не учат. Я же сказал: нет!

Перуджи понял, что в конец запутался.

— Тогда что же вы хотите от меня?

— Расскажи мне, что ты видел на ферме Хелльстрома.

— Почти столько же, сколько и вчера.

— А если точнее.

— В некотором смысле все обычно… даже слишком обычно. Ни смеха, ни улыбок, ни передышек; все очень серьезные и, как бы сказать, преданные. Да, это слово более всего подходит — преданные. А это уже необычно. И напомнило мне сельскохозяйственных работников коммуны в Чикоме, терпеливо ожидающих получения своей части урожая.

— Не думаю, что мы обнаружим коммунистов на этой поленнице дров, — заметил Шеф. — Но об этом не следует забывать, если вдруг потребуется покрыть себя славой. И все же это дело куда более серьезно, чем ты можешь себе представить.

— Да? — Перуджи вдруг ощутил неясную тревогу и сосредоточился на голосе, доносящемся из трубки телефона.

— Мне сегодня звонили из самых верхов, — начал Шеф. — Специальный помощник Самого. Им хотелось узнать, не мы ли это суем свой нос в дела Хелльстрома.

— О-о-о! — Перуджи кивнул. Это объясняло, почему Хелльстром чувствовал себя хозяином ситуации. Каким образом этот доктор по жучкам взобрался так высоко?

— Что вы ответили? — поинтересовался Перуджи.

— Я солгал, — ответил Шеф спокойным голосом. — Я сказал, что это, наверное, кто-то другой, поскольку мне об этом ничего не известно. Однако пообещал проверить, ибо бывает, что мои люди проявляют чрезмерное усердие.

Перуджи несколько секунд молчал, уставившись взглядом в стену. «Кто за всем этим стоит?» Этот вопрос мучил его. Вслух же произнес:

— Мы можем пожертвовать Мерривейлом, если потребуется.

— Это один из вопросов, над которыми я раздумываю.

«Один из вопросов!» — мысленно повторил Перуджи.

Шеф не дал углубиться этому его беспокойству, спросив:

— Теперь расскажи, чем они занимаются на своей ферме?

— Снимают фильмы о насекомых.

— Ты уже говорил мне это вчера. И это все?

— Я не уверен, что они еще чем-то там занимаются, но у меня есть некоторые соображения насчет того, где они могут этим заниматься. В этом сарае-студии есть подвал: гардероб и прочая ерунда, все вполне достоверное на первый взгляд. Но между студией и домом проложен туннель. Меня провели по нему, и мы вместе пообедали. Обслуживали нас, скажу прямо, довольно странные женщины. Красивые куколки, все четыре, но они ни разу и рта не раскрыли, когда я обращался к ним.

— Что?

— Они не говорят. Просто накрыли на стол и ушли. Хелльстром сказал, что они совершенствуют свое произношение и их учитель приказал им ничего не говорить в его отсутствие, когда он не может их слышать и корректировать произношение.

— Достаточно разумное объяснение.

— Вы думаете? А мне оно показалось натянутым.

— Ты держал связь с Джанвертом и остальными?

— Нет. И все по той же причине, что и вчера. Они были довольно настойчивы в этом вопросе и та-а-ак убедительны. Радио, мол, создает помехи их записывающей аппаратуре и все такое.

— И все-таки мне не нравится, что ты суешься туда без радио. Если случится что-нибудь… может, лучше сделать Майерли или ДТ твоим помощником вместо Джанверта?

— Не беспокойтесь. Они просто дали понять, что со мной ничего не случится, если я буду придерживаться их правил.

— И как они сделали это?

— Хелльстром детально объяснил, что его просто выводит из себя, когда кто-нибудь мешает съемкам. Я должен был следовать за своим проводником и не отклоняться в сторону.

— Кто был твоим проводником?

— Один невысокий парнишка по имени Салдо, ростом не выше Коротышки Джанверта. Рот от держал все время на замке. Женщина, которую они насылали на меня накануне, вообще не появлялась.

— Дзула, ты уверен, что не вообразил себе…

— Да, уверен. Шеф, нас загнали в угол. Мне нужна помощь. Мне нужен дорожный патруль, ФБР и вообще любой, кто может спрятаться в холмах вокруг фермы Хелльстрома.

— Дзула! Ты уже позабыл о моих словах насчет предупреждающего звонка сверху.

У Перуджи застрял комок в горле. Шеф умел становиться решительным и беспрекословным, и тогда голос его становился спокойным. Значит, было еще что-то, помимо этого звонка. Против них выступили могущественные силы.

— Нельзя просить помощи в проекте, который не существует, — сказал Шеф.

— Вы знали, что я передал запрос с просьбой о помощи по каналам ФБР?

— Я перехватил его и аннулировал. Этого запроса больше не существует.

— А можем ли мы добиться инспекционного полета над фермой?

— Зачем?

— Именно это я и собирался объяснить. От сарая к дому тянется туннель. Мне хотелось бы узнать, нет ли еще туннелей в этом районе. У Геологической Инспекции есть способы обнаружения подобных вещей.

— Не думаю, что смогу попросить об этом, — когда мы так связаны по рукам и ногам. Хотя я посмотрю, что можно сделать. Возможны и другие варианты. Ты предполагаешь, что у них под этим сараем могут располагаться лаборатории или что-то в этом роде?

— Да.

— Это идея. У меня есть парочка друзей в нефтяной компании, который могут оказать нам услугу.

— Совет…

— Дзула! — В голосе Шефа появилась предупреждающая нота. — Тебе же было сказано, не задавай вопросов на эту тему!

— Прошу прощения, Шеф, — извинился Перуджи. — Просто я… просто сильно беспокоюсь. Весь день я хотел убраться из этого проклятого места. Там был этот зловонный животный запах и… весьма отвратительное место. Трудность вся в том, что нет ни одной видимой причины для беспокойства, если не считать очевидного факта исчезновения Портера и компании.

Голос Шефа зазвучал покровительственно и по-отечески:

— Дзула, мой мальчик, не нужно изобретать трудностей. Если нам так и не удастся заполучить в свои руки изобретение Хелльстрома, касающееся управления металлургическим производством, то это приобретет вполне ясный оборот. Я вдруг узнаю, что некоторые из моих излишне усердных людей обнаружили осиное гнездо подрывной деятельности. Чтобы поступить так, нам нужно иметь немного больше того, что у нас уже есть.

— Портер и…

— Они не существуют. Забудь, что на приказах стоит моя подпись.

— Э-э… да, разумеется.

— Я могу заявить начальству, что на самом деле у нас имеется только небольшой документик, немногим больше меморандума, найденный одним из наших людей в библиотеке МТИ. Я смогу поступить так. Но только если у меня будут убедительные доказательства, что дело касается частной разработки системы мощного оружия.

— Если же мы не добудем других фактов, то они придут к точно таким же выводам, что и мы.

— Вот именно! — воскликнул Шеф.

— Понятно. Значит, вы хотите, чтобы я показал это Хелльстрому на открытых переговорах?

— Да. Есть какая-нибудь причина, которая заставляла бы тебя считать, что ты не сможешь выполнить это задание?

— Я попытаюсь. Меня пригласили туда на завтрашний ленч. Я дал им понять, что у меня будет мощная поддержка опытных профессионалов, готовых хоть сегодня прочесать этот район, и они…

— Что ты приготовил?

— Джанверт со своей командой будут визуально наблюдать за моими передвижениями, когда я буду находиться снаружи. Внутри же у меня скорее всего связи не будет. Конечно мы попытаемся применить и обходные пути — окно или что-нибудь, что могло бы послужить микрофоном для нашего лазерного устройства связи. Однако я не думаю, что следует дожидаться подобного рода контакта, прежде чем его обнаружат…

— С чего ты предлагаешь начать переговоры?

— Прежде всего, я буду упирать на силы, которые я могу призвать на помощь. Я признаюсь, что представляю могущественное правительственное Агентство, разумеется, не уточняя, какое именно. После этого…

— Нет.

— Но…

— Три наших агента наверняка уже мертвы, и они…

— Они не существуют — это ваши собственные слова.

— Только для нас, Дзула. Нет, ты просто скажешь им, что представляешь людей, заинтересованных в «Проекте 40». Пусть они поломают себе голову, пытаясь понять, какие могут стоять за тобой силы. Они, вероятно, убили троих наших людей… или держат их пленниками и…

— Следует ли мне проверить эту возможность?

— Упаси Господи! Конечно же, нет! Но шансы велики, что они больше будут бояться своих подозрений, нежели того, что им известно. Насколько они могут судить, за тобой может стоять армия, флот и корпуса морских десантников, поддерживаемые ФБР. При необходимости упомяни о наших исчезнувших друзьях, но не проявляй особой заинтересованности в их возврате. Отказывайся вести переговоры на этой основе. Нам нужен «Проект 40» — и ничего больше! Нам не нужны ни убийцы, ни похитители, ни исчезнувшие люди. Это ясно?

— Куда яснее. — И, с ощущением растущей внутри пустоты, Перуджи подумал: «Что, если и я исчезну?» — Ему казалось, что он знает ответ на этот вопрос, и он ему не нравился.

— Я свяжусь с нефтяниками и посмотрю, что они могут сделать, — сказал Шеф, — но только при условии, что это не оросит на нас подозрения. Знание того, где работают люди Хелльстрома, не кажется мне слишком важным на этой стадии.

— Что, если он откажется вести переговоры? — поинтересовался Перуджи.

— Выкладывай все карты на стол. За нами будет Совет и его силы.

— Но они же…

— Да, они могут забрать все и бросят нам кость. Но уж лучше кость, чем ничего.

— «Проект 40» вообще может оказаться пустышкой.

— Ты сам не веришь этому, — сказал Шеф. — И твоя работа доказать то, что мы оба знаем. — Шеф громко прокашлялся. — Пока у нас нет доказательств, у нас нет ничего. У них там может быть секрет, который может стать концом мира, в чем мы уверили Совет, но мы не можем ничего предпринимать, пока нет доказательств. Сколько раз я должен повторять это?

Перуджи потер левое колено, ушибленное им об осветительный прибор в студии Хелльстрома. «Несвойственно Шефу повторяться по нескольку раз. Что же происходит там, в офисе? Уж не пытается ли Шеф дать ему понять, что не может говорить открыто?»

— Вы хотите, чтобы я нашел удобный предлог, как нам выпутаться из этой ситуации? — спросил Перуджи.

В голосе Шефа прозвучало явное облегчение:

— Только если тебе, мой мальчик, это покажется правильным.

«Кто-то находится рядом с ним, — понял Перуджи. — И этот кто-то — важная шишка, пользующийся некоторым доверием, но кому нельзя все рассказывать. — Как бы он ни пытался, Перуджи не мог найти никого, кто бы подходил под эти условия. — Шеф, должно быть, совершенно непонятно, что у его агента нет намерения выходить из игры. Но он пытался вытянуть из меня это предложение. Это означало, что тот, кто сейчас находится в офисе Шефа, слышал весь их разговор. Скрытый смысл этого послания выдавал предельную степень осторожности, с которой стали действовать в Центре. „Звонок из верхов“. Насколько же влиятелен этот Хелльстром?»

— Можете ли вы сказать что-нибудь о тех мозолях, на которые мы, возможно, наступаем? — спросил Перуджи.

— Нет.

— Разве нельзя знать, не имеет ли Хелльстром чисто политических мотивов — крупные взносы в партийную кассу или что-нибудь в этом роде, а может, например, мы суем нос в дела другого агентства?

— Ты начинаешь вникать в суть проблемы. Как она видится мне, — заметил Шеф.

«Значит, рядом с ним сейчас кто-то из другого агентства, — подумал Перуджи. — Это означает только одно: кто-то из окружения Шефа, но работающий и на другое агентство. И, следовательно, либо Хелльстромом заинтересовались два агентства, либо „Проект 40“ был продуктом этого другого агентства, и заинтересованные стороны, возможно, будут мешать друг другу, если они сильно растревожат этот Улей».

— Я вас понял, — сказал Перуджи.

— При встрече с Хелльстромом, — начал Шеф. — не упоминай об этой другой возможности. Предоставь это сделать ему самому.

— Понятно.

— Конечно, я надеюсь на тебя — это и в твоих, и в моих интересах.

— Могу я позвонить сегодня вечером?

— Нет — если только у тебя не появится что-нибудь новенькое. Однако свяжись со мной сразу же после встречи с Хелльстромом. Я буду ждать.

Перуджи услышал, как связь на том конце отключилась. Он отсоединил шифровальное устройство и положил телефонную трубку на место. Впервые в своей жизни Перуджи ощутил то, что чувствуют старые агенты. «Очень хорошо сидеть дома, в безопасности, а я должен отправиться рисковать своей головой, зная, что никто и пальцем не пошевелит, если меня схватят!»

Из записей Тровы Хелльстром:

«Во что бы то ни стало мы должны избежать попадания в то, чему мы дали название „термитной ловушки“. Мы не должны слишком походить на термитов. Эти насекомые, служащие нам образцом выживания, идут своим путем, а мы — своим. Мы учимся у них, но отнюдь не рабски копируем. Термиты, не способные покинуть защитные стены своего муравейника, рождаются в мире, который является полностью самообеспеченным. То же должно быть и у нас. Все общество термитов охраняется воинами. И этому тоже должны следовать мы. Когда муравейник подвергается атаке, солдаты знают, что их могут выбросить за стены муравейника и оставить там сражаться, чтобы ценой их жизни выиграть время для создания другими непреодолимой обороны. Так должны поступать и мы. Но муравейник погибает, если погибает королева. Мы не можем позволить себе быть такими уязвимыми. Семена нашего продолжения посажены во Внешнем мире. Им нужно быть готовыми к самостоятельному существованию, если наш муравейник погибнет».

Возвращаясь по длинной, идущей под уклон первой галерее в Улей, Хелльстром пытался уловить знакомые звуки, которые наполнили бы его спокойствием: в Улье все в порядке. И не мог. Улей оставался единым организмом — он функционировал, но чувство сильной тревоги насквозь пропитало его. Это было в природе Улья: коснись одной его части, и отреагируют все клетки. Нельзя было отбросить химический характер его внутренних коммуникаций. Обычные работники в случае серьезной опасности выделяли феромоны, внешние гормоны, которые разносились по всему Улью. Фильтры Улья работали в минимальном режиме для экономии энергии. И потому все работники вдыхали эти феромоны, разделяя таким образом общее беспокойство. Уже появились признаки того, что если предоставить этот процесс самому себе, то скоро это может оставить глубокие или даже нестираемые следы на сознании всей общности.

Праматерь однажды предупреждала его:

— Нильс, Улей может учиться так же, как и ты сам. Общность может учиться. Если ты не сможешь понять, чему Улей учится, это может привести к гибели всех нас.

«Чему же Улей учится сейчас?» — спросил себя Хелльстром.

Поведение Фэнси указывало на что-то исходящее из самых глубин Улья. Она говорила о роении. Но было ли роением это? Они работали в течение больше чем сорока лет, чтобы задержать роение. Не было ли это ошибкой? Фэнси обеспокоила его, и теперь он безуспешно пытался найти ее. Ей полагалось участвовать в съемках, но там ее не было, а Эд понятия не имел, где ее искать. Салдо успокоил его, уверяя, что Фэнси находится под постоянным наблюдением, но не заглушил все тревоги Хелльстрома. Может ли Улей произвести естественную праматерь? Фэнси вполне могла подойти на эту роль. Что может сделать Совет, если это случится? Следует ли отправить Фэнси в чан во избежание риска преждевременного роения? Ему была ненавистна мысль потерять Фэнси — эту превосходную линию крови, которая произвела на свет уже столь многих полезных для Улья специалистов. Если бы только удалось подавить при воспитании эту ее неуравновешенность!

Если только это была неуравновешенность.

Хелльстром подошел к бетонной арке, ведущей на двухуровневый пункт питания, и увидел, что Салдо, как и было приказано, ждет его. На Салдо можно положиться. Это обрадовало Хелльстрома. Он понял, как сильно стал зависеть от этого молодого человека. Ничего не говоря, Хелльстром подошел к Салдо. Они вошли в пункт питания, взяли еду с конвейера, налили бульон из общего для всех чана. Хелльстрому всегда доставляло большое удовольствие есть пищу обычных работников. Такого удовольствия он не получал от дополнительной пищи для руководителей Улья. Она способна была увеличить в два раза продолжительность жизни, но в ней отсутствовал один ингредиент, который Хелльстром называл «объединяющая сила».

«Иногда мы нуждаемся даже в самом незначительном общем знаменателе», — подумал он. Никогда эта мысль не была настолько очевидной, как во времена кризиса.

Салдо просигналил, что ему не терпится перейти к изложению дела, но Хелльстром жестом велел подождать, понимая, что ему просто хочется оттянуть как можно дальше узнавание плохих вестей. Хелльстром неожиданно ощутил всю хрупкость Улья. Одомашненный мир, который они искали для человечества, теперь казался всего лишь готовой расколоться хрупкой яичной скорлупой. Все это выглядело так ясно и твердо в «Руководстве по Улью» и неустойчиво на практике. Как он ни пытался отыскать в «Руководстве» подсказки, но этого не удавалось…

Из «Руководства по Улью»:

«Улей движется в сторону развития основы человеческого существования. Главная цель Улья как раз заключается в нахождении этой основы и последующего создания нового языка, соответствующего нашим нуждам. Прежде всего в свете этого ясного сообщения из мира насекомых мы избавляемся от ошибок прошлого».

Они не избавились от ошибок прошлого. Возможно, никогда так и не избавятся. Путь, вырисовывающийся впереди, очень длинный, слишком точный в своих деталях. Никто в действительности не может знать, сколько времени будет потрачено, чтобы пройти его, и сколько еще заблуждений придется им преодолеть. В самом начале, приблизительно лет триста назад, во времена устных преданий, они считали, что «не более ста лет». И как же быстро эта ошибка прошлого была обнаружена! Тогда появилась новая истина: Улью, возможно, придется терпеть тысячи лет до окончательной гибели цивилизации Чужаков. Тысячи лет, пока одомашненная Земля не станет их владением.

Хелльстром вспомнил об одной мысли, однажды уже мелькнувшей у него в голове: знакомые стены Улья могут сотни раз искрошиться и быть восстановленными, прежде чем Улей не исполнит своего предназначения, и его работники не возьмут контроль над всей поверхностью планеты.

Что за фантазия! Эти стены, возможно, простоят не более нескольких часов и никогда уже не будут восстановлены.

Задача установления спокойствия и придании уверенности работникам Улья никогда не казалась ему такой трудной, как сейчас. С неохотой Хелльстром жестом показал Салдо, чтобы тот начал говорить, с отвращением отмечая уверенность, которая ясно читалась в этом молодом человеке, что руководитель Улья разрешит все проблемы.

— Фэнси выкрала из запасника Улья бридинг-ампулы, — сказал Салдо. — Нет официальной записи…

— Но почему она их взяла? — перебил его Хелльстром.

— Чтобы бросить вызов вам, Совету, Улью, — ответил Салдо. Он очевидно полагал, что это глупый вопрос.

— Мы не должны торопиться с выводами, — заметил Хелльстром.

— Но она опасна! Она может…

— Пусть продолжает, не вмешивайтесь в ее действия, — сказал Хелльстром. — Возможно, она на самом деле выражает волю Улья.

— Пытаясь спариться с этим Перуджи?

— Почему нет? Много раз мы пользовались этим способом для получения свежей крови из Внешнего мира. Этот дикий Внешний мир преднамеренно выбрал Перуджи для нас. Он — живое доказательство успеха.

— Успеха какой ценой?

— Но ведь мы получаем сильных людей, ты знаешь это, мы нуждаемся в притоке новой крови. Возможно, Фэнси лучше любого из нас знает, как бороться с этой угрозой.

— Я не верю этому! Я думаю, она использует эту болтовню о рое как предлог, чтобы выйти из Улья. Вы ведь знаете, как она любит пишу Чужаков и их удобства.

— Это возможно, — согласился Хелльстром. — Но почему она хочет покинуть Улей? Я думаю, твое объяснение слишком поверхностно.

Салдо, казалось, смутился, выслушав этот упрек. На секунду он замолчал.

— Нильс, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я и сам до конца не понимаю этого, но поведение Фэнси нельзя так просто объяснить, как пытаешься ты.

Салдо вопросительно смотрел на Хелльстрома, будто что-то в нем могло дать ему ключ к пониманию. Что же было известно главному руководителю, чего не знали остальные? Хелльстром был потоком первых колонистов того самого первого, настоящего Улья. Уж не получил ли он особых наставлений от таинственного источника мудрости — о том, что делать в подобного рода кризисах? Внимание Салдо отвлекла деятельность слева от него: чашки с бульоном передвигались чуть вперед на конвейере, когда кто-нибудь брал самую крайнюю в ряду. Вокруг них ели другие работники, не обращая особого внимания на двух руководителей. Это было только естественно — не обращать особого внимания. Химические выделения указывали работникам, принадлежат ли новые посетители Улью или нет. Однако попади сюда Чужак, если работники не увидят его в сопровождении или если эти чуждые выделения не будут надежно скрыты, то незваный посетитель тут же будет отправлен в чан безголосыми работниками, которых беспокоила только необходимость удаления опасной массы протеина. Сейчас поведение всех работников казалось совершенно нормальным, но Салдо в этот момент ощутил то же чувство, что и Хелльстром ранее: Улей ранен, и рана глубокая. Можно было заметить скованность в походке — воинственность.

— Какие-то неприятности? — с заинтересованностью спросил Салдо.

«Да какая же сообразительность у этого молодого человека!» — подумал Хелльстром, переполняясь гордостью.

— Возможно, — ответил Хелльстром. Он повернулся, сделал знак Салдо следовать за ним и направился в коридор. Они свернули в первый же боковой проход и пошли прямо. Они быстро добрались до комнаты самого Хелльстрома. Войдя в нее, Хелльстром указал Салдо на стул, сам же устроился на кровати. «Ах, как же я устал!» — подумал Хелльстром.

Салдо послушно присел и осмотрелся вокруг. Он и раньше бывал в этой комнате, но при нынешних обстоятельствах это место выглядело очень необычным. Отличие это беспокоило, но он никак не мог точно определить, какое именно. Наконец он осознал, что это отличие заключается в приглушенном шуме, доносящемся из служебного туннеля за задней стеной комнаты. Полностью от шума нельзя было избавиться. Возможно, именно поэтому Хелльстром и отказался переехать в лучшую комнату. И еще в воздухе можно было ощутить слабые запахи тревоги. Все потоки надвигающегося кризиса фокусировались здесь.

— Да, возникли кое-какие осложнения, о чем никто из нас не знает, — сказал Хелльстром, начав с ответа на вопрос, который задал Салдо на пункте питания. — Это наша проблема, Салдо. Произойдут тревожащие нас события, и мы должны быть готовы справляться с ними в нужный срок. Как говорят Чужаки, мы должны свободно свисать. Ты понимаешь?

— Нет. — Салдо покачал головой. Какие события вы подразумеваете?

— Если бы я мог описать их, то к ним не подошло бы определение «неизвестное», — ответил Хелльстром печальным голосом. Скосив глаза, держа руки сложенными в замок за головой, Хелльстром бросил быстрый взгляд в сторону Салдо. Этот молодой человек вдруг показался таким же хрупким, как и Улей. Каким образом изобретательность Салдо может предотвратить надвигающуюся на них катастрофу? Салдо было только тридцать четыре года. Образование, полученное в Улье, дало ему показную искушенность в житейских делах, фальшивую суетность, невиданную во Внешнем мире. Наивность Салдо была наивностью Улья. Он не знал, что такое подлинная свобода, которую можно ощутить лишь во Внешнем мире. Он не знал, каково это по-настоящему быть диким. Только через книги и другие атрибуты системы образования Улья Салдо узнавал о безудержном, беспорядочном характере, который имела жизнь дикого общества за стенами Улья. Было бы только время, и Салдо мог получить такой же жизненный опыт, что и Хелльстром. Именно такого типа людей Улей и должен был посылать в кипящий котел дикого человечества. Но многое из того, что он узнает во Внешнем мире, будет являться к нему по ночами кошмарами. Как и любой специалист, отправляющийся во Внешний мир, он будет прятать эти кошмары в непроницаемой оболочке в глубинах своего подсознания.

«Точно так же, как и я сам окружил стенами самые худшие из своих воспоминаний, — подумал Хелльстром. — Хотя какой смысл отрицать существование подобных воспоминаний, стоя перед чаном? Они украдкой вылезали из неожиданных прорех в созданной защите».

Считая продолжительное молчание Хелльстрома упреком, Салдо потупил взор.

— Мы не можем знать обо всех вещах, что могут случиться с нами, но мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Теперь мне понятно это.

Хелльстрому хотелось выкрикнуть: «Я несовершенен! Я не непобедимый!»

Но он лишь спросил:

— Как продвигается «Проект 40»?

— Откуда вы узнали, что я только интересовался им? — Голос Салдо был наполнен благоговейным ужасом. — Я ведь не упоминал об этом.

— Все мы — те, кто несет дополнительное бремя ответственности — время от времени интересуемся «Проектом 40», — проворчал Хелльстром. — Ну, так что там?

— Ничего нового… в самом деле. Да, они строят быстрыми темпами новую модель испытаний, и она…

— Они изменили свое мнение относительно его перспектив?

— У них появились новые аргументы, касающиеся генерации сверхвысокой температуры.

— И это все?

Салдо изучающе посмотрел на Хелльстрома. Несмотря на очевидную усталость руководителя, оставалось еще одно дело, которое нельзя было не обсудить.

— Группу гидропоников заметили около часа назад на верхних уровнях, — ответил Салдо. — Насколько мы смогли понять, они выражали твердое желание выйти на поверхность.

Хелльстром сел на кровати в шоке, забыв про усталость.

— Почему сразу же мне не доложили?

— Мы сами справились с ситуацией, — ответил Салдо. — Всему виной общее беспокойство. С помощью химических веществ их привели в порядок, и они снова приступили к работе. Я организовал патрулирование во всех галереях, чтобы не допустить повторения подобных волнений. Я действовал неправильно?

— Нет. — Хелльстром вновь улегся на кровати.

«Патрулирование! Конечно, только это они и могли сейчас сделать. Но это говорило о том, насколько глубоко был потревожен весь Улей. Фэнси была права: не были приняты во внимание предсказания относительно побуждения к роению во время кризиса, подобного этому».

— Были ли среди них те, кто способен спариваться? — спросил Хелльстром.

— Несколько потенциальных, но они…

— Они роились, — перебил Хелльстром.

— Нильс! Это же просто несколько работников из…

— Тем не менее, они роились. Это было в расчетах наших самых первых записей. И ты знаешь об этом. Мы следили за этим и пытались предвидеть начало. И так руководство Улья упустило нужный момент, и мы достигли критического состояния.

— Нильс, ведь это…

— Ты собираешься привести цифры. Но дело не только в цифрах. Общая численность населения присутствует в наших расчетах, но тут есть что-то еще. В молодых работниках и потенциальных производителях вдруг обнаруживается стремление покинуть Улей. Они хотят идти своим путем. Это и есть роение.

— Как мы может предотвратить…

— Быть может, это не в наших силах.

— Но сейчас нельзя этого допускать!

— Да, нельзя. Мы должны сделать все от себя зависящее, чтобы отсрочить роение. В противном случае это означает конец Улью. Нужно увеличить очистную способность фильтров до максимума на несколько часов, а затем перевести в оптимальный режим.

— Нильс, подозрительный Чужак среди нас может…

— У нас нет иного выхода. Необходимы чрезвычайные меры. Возможна небольшая прополка населения, если…

— В чан?

— Да, если давление станет слишком большим.

— А эти работники из группы гидропоники…

— Внимательно следите за ними, — произнес Хелльстром. — И за производителями… даже за Фэнси и ее сестрами. Для роения нужны матки.

Частные инструкции Дэниэлю Томасу (ДТ) Элдену.

«Джанверт получил в свое распоряжение специальный номер Сигнального Корпуса и код, которые необходимы, чтобы связаться с президентом. При любой попытке Джанверта позвонить президенту, втайне от всех, вы должны остановить его, применив какие угодно для этого средства».

Перуджи настроил приемник в комнате мотеля на симфоническую музыку, ошибочно предполагая, что это его отвлечет. Снова и снова он мысленно возвращался к той молодой женщине на ферме Хелльстрома.

«Фэнси».

Какое странное имя.

Этот мотель был выбран потому, что задние окна комнаты, которую занимал Перуджи, давали прямой обзор и связь с резервными командами, расположенными на горе Стине под прикрытием проведения отпусков. Перуджи знал, что достаточно ему только махнуть рукой в этом окне, чтобы тут же напрямую связаться с одной из трех групп. С помощью приемопередатчика они могли общаться между собой ничуть не хуже, как если бы находились в одной комнате.

Но Перуджи беспокоило то, что он оставил Коротышку Джанверта руководителем этих групп на горе. «Проклятый Мерривейл!»

Все это ему не нравилось, и, пока за окнами его комнаты сгущались сумерки, Перуджи еще раз обдумал полученные инструкции и сделанные приготовления.

Стоило ли ограничивать Джанверта прямым приказом:

«Вы должны предупреждать Центр о намерении предпринять не оговоренные заранее шаги, когда я не могу связаться с вами, находясь на ферме».

Оговоренные шаги — раз, два и обчелся: поездки в Фостервилль за продуктами питания и визуальные наблюдения за Линкольном Крафтом; смена расположения лагеря при необходимости для поддержания истинности их легенды; сообщения между самими лагерями для передачи объектов наблюдения и обеспечения непрерывности…

До сих пор Джанверт не давал поводов для недоверия. Его контакты удовлетворяли всем требованиям надежности.

— Шеф знает, что вы отправляетесь туда без связи?

— Да.

— Мне это не нравится.

— Это уж моя забота, а не твоя, — подчеркнул Перуджи. «Кем этот Джанверт себя вообразил?»

— Мне бы хотелось самому побывать на ферме, — заметил Джанверт.

— Ты не должен пытаться это сделать без одобрения Центра и лишь в том случае, если я не выйду на связь в установленное время.

— Я не сомневаюсь в ваших способностях, — участливо сказал Джанверт. — Меня просто беспокоят все темные пятна этого дела. Хелльстром так и пыжится от отсутствия какого бы то ни было уважения к нашим персонам.

Перуджи подозревал, что Джанверт лишь пытается выказать участие там, где его не было и в помине. Это было излишним.

— Ферма — моя проблема, — произнес Перуджи. — Твоя же — наблюдать и докладывать.

— Плохо, что вы будете там без передатчика.

— Ты по-прежнему не можешь нащупать слабые места в их защите?

— Если бы я это сделал, сразу бы сообщил вам.

— Не волнуйся насчет этого. Я знаю, что ты пытаешься.

— Из строений фермы не доносится ни звука. У них, за стенами, должно быть, какая-то хитрая система глушения. В этой долине множество странных звуков, но ни один из них мы так и не смогли идентифицировать. В основном от каких-то механизмов и, судя по всему, громоздких. Подозреваю, у них есть оборудование, с помощью которого они вполне могут обнаружить наш зондаж. Сэмпсон и Рио этой ночью перебазируются со своим оборудованием в квадрат Г-6. Они большей частью и занимаются зондированием.

— Ты остаешься?

— Да.

Джанверт принял все необходимые меры предосторожности. Перуджи подумал: «Почему я не доверяю ему? Избавится ли он когда-нибудь от этого подозрения, вызванного насильственной вербовкой?» Перуджи рассердился на себя. Было нелояльно думать подобным образом. Что же в действительности задумал Шеф?

Эта магнетическая женщина на ферме Хелльстрома — может, она просто дразнила его? Некоторые женщины находили его красивым, а от его тела исходили потоки животной силы, возможно, это и было объяснением случившегося.

«Глупости! Просто Хелльстром приказал ей!

Уж не считает ли Шеф Дзулу Перуджи обычным расходуемым материалом?»

— Вы все еще на связи? — спросил Джанверт.

— Да! — ответил Перуджи резко и сердито.

— Откуда у вас взялось предположение, что на этой ферме может быть людей больше, чем видно нам? Туннель?

— Он… да, но в большей степени от своих внутренних ощущений. Отметь это в передаче, Коротышка. Я хочу, чтобы вы более тщательно наблюдали за их снабжением. Количество и тому подобное. Осторожно, но досконально.

— Я позабочусь насчет этого. Вы хотите, чтобы я поручил это дело ДТ?

— Нет. Пошли Ника. Я хочу оценить, насколько людей рассчитаны их пищевые запасы.

— Хорошо. Шеф сказал вам насчет алмазов для бурения?

— Да. Их привезли сюда приблизительно в то же время, когда Карлос и Тимьена были здесь.

— Странно, не так ли?

— Получается какая-то причудливая картина, — заметил Перуджи. — Но истинную ее природу нам еще нужно разгадать. — Он порылся в своей памяти, пытаясь отыскать настоящую причину того, почему этой кинокомпании могли понадобиться алмазы для бурения. Никакого подходящего объяснения он так и не сумел найти, да и стоило ли вообще ломать голову над подобными вопросами. Более вероятно получить неправильный ответ, чем правильный, и в любом случае он не может быть уверен в нем наверняка.

— Я согласен, — сказал Джанверт. Что-нибудь еще передать?

— Нет. — Перуджи выключил связь, уложил прибор в пакет, который спрятал в футляр бритвенного прибора.

Джанверт был сегодня разговорчивее обычного, и любезность этого маленького ублюдка не могла быть не чем иным, как притворством.

Лежа в спокойной темноте на постели в мотеле, Перуджи думал над этим. Он знал, что отрезан от всех. Он остался один, лишенный даже защиты со стороны Шефа, и подумал: что же заставляет его продолжать работать на Агентство?

«Потому что хочу разбогатеть, — сказал он себе. — Стать богаче, чем эта скотина в Совете. И стану, если смогу наложить руки на этот хелльстромовский „Проект 40“».

Из пояснений Нильса Хелльстрома к фильму:

«На экране аудитория увидит бабочку, вылупляющуюся из кокона. Мы увидим много больше, и — в более глубоком смысле — мы хотим, чтобы и аудитория видела то, что видим мы, подсознательно. Эта бабочка символизирует собой нашу собственную длительную борьбу. Эта долго тянущаяся темнота человечества, когда дикие воображали, что они разговаривали друг с другом. Это метаморфоза, трансформация нашего Улья для спасения человечества. Это предзнаменование дня, когда появимся мы и покажем нашу красоту восхищенной Вселенной».

— Передатчик у него в наручных часах, — сообщил Салдо. — Мы успели засечь его прежде, чем он его выключил.

— Прекрасно, — сказал Хелльстром.

Они стояли в электронном сумраке сарая, на командном посту Службы Безопасности, и окружавшие их люди бесшумно выполняли свою работу с чувством решимости в каждом движении. Ничто не должно пройти через их защиту.

— Зондаж, который мы засекли, идет со стороны Стинса, — сказал Салдо. — Мы определили их нахождение на карте.

— Превосходно. После неудачи они предприняли новую попытку или же решили успокоиться?

— Они успокаиваются. Я распорядился послать завтра опытную группу на пикник в тот район. Они будут развлекаться и веселиться, а к ночи подготовят сообщение. Эта группа будет сформирована только из тех, кто имеет богатый опыт жизни среди Чужаков.

— Не рассчитывай на то, что они много узнают.

Салдо кивнул в согласии.

Хелльстром плотно сжал глаза от усталости. Видимо, ему так и не удается хорошо отдохнуть, чтобы как следует прийти в себя. В чем они нуждались — и чего им никогда не достичь, это как отправить Перуджи паковать чемоданы, ответив на все его вопросы, при этом на самом деле так и не ответив ни на один из них. Эти таинственные, прощупывающие вопросы о металлургии и новых изобретениях раздражали Хелльстрома. «Что общего между ними и „Проектом 40“? Новые изобретения — да, возможно. Но вот металлургия?» Хелльстром решил сообщить об этом вопросе в лабораторию при первой же возможности.

Говорят специалисты Улья:

«Как же примитивны и как же далеко отстали от нас психологи из дикого Внешнего мира».

Перуджи воспринял царапанье возле двери как часть своего сна. Это был пес из его детства, приглашающий его вставать и идти завтракать. Добрый старый Дэнни. Перуджи видел во сне его широкую уродливую морду, челюсти с капающей слюной. И в то же время он понимал, что находится в постели, одетый в пижаму, как обычно. Внезапно что-то щелкнуло в его памяти. Этот пес ведь давным-давно умер! Он тут же проснулся, пытаясь понять всеми своими чувствами, откуда исходит опасность.

Царапающие звуки возобновились.

Он вытащил из-под подушки тяжелый автоматический пистолет, встал и направился к двери, ступая босыми ногами по холодному полу. Стоя с оружием наизготовку, он толкнул дверь, не снимая цепочки.

Ночной свет за дверью отбрасывал желтый отблеск на Фэнси, которая стояла перед ним, укутавшись во что-то пушистое, темное и объемистое. Левой рукой она придерживала велосипед.

Перуджи закрыл дверь, снял цепочку и широко распахнул дверь. Он понимался, что выглядит странным, стоя в своей пижаме и с большим пистолетом в руке, но он ощущал острую необходимость завести ее в комнату.

Его охватила радостное возбуждение. Они прислали эту кошечку, чтобы скомпрометировать его, да? Но он вытащил одну из них наружу с этой проклятой фермы!

Фэнси молча вошла, ведя за руль велосипед. Она прислонила его к стене, когда Перуджи закрывал дверь. А повернувшись к ней лицом, он увидел, что она стала снимать верхнюю одежду, длинную меховую накидку. Она отбросила ее на руль велосипеда, оставшись в тонком белом халате, который был на ней, когда он в последний раз ее видел. Она пристально и даже чуть насмешливо смотрела на него.

«Сперва поразвлечься что ли? — задал себе вопрос Перуджи. — Или дело прежде всего? — Его рука, держащая рукоять пистолета, стала липкой от пота. — Сексуальная сучка!»

Он подошел к окну рядом с дверью, отодвинул занавеску и посмотрел наружу. Подозрительных личностей не было. Перуджи подошел к заднему окну, выходящему на площадку для парковки машин, и посмотрел в направлении горы. Тоже ни одного постороннего. Никого. «Сколько, Бога ради, сейчас времени? И почему она молчит?» Он подошел к ночному столику и поднял часы: 1.28.

Фэнси с легкой улыбкой следила за его действиями. Чужаки всегда такие странные создания. А этот казался еще более странным, чем другие. Их тела говорили им, что надо делать, а они не слушались этих требований. Ну ладно, она-то пришла сюда подготовленной.

Перуджи взглянул на нее со своего места у стола. Руки ее были сжаты в кулаки, но, по-видимому, она пришла безоружной. Он засунул пистолет в ящик стола. «Может, она молчит из-за того, что комнату прослушивается? Нет, это исключено! — Перуджи тщательно проверил комнату и был уверен, что комната чиста. Он передвигался осторожно, стараясь не поворачиваться к ней спиной. — Почему она приехала на велосипеде? И в меховой накидке? — Перуджи подумал, не могли он растревожить ночных наблюдателей на горе. — Да нет еще. Сперва — развлечемся».

Фэнси подняла левую руку, словно прочитала его мысли, расстегнула пуговицы и сбросила халат с плеч. Она стояла обнаженная, ее чувственное тело заставляло сердце Перуджи бешено биться. На ногах ее были сандалии, и она сбросила их, взметнув вверх облачко пыли, собравшейся на них по дороге в город.

У Перуджи загорелись глаза. Он облизнул губы и произнес:

— А ты ничего!

Так же молча Фэнси приблизилась к нему, протянула руки и схватила его за голые руки. Его левую руку что-то укололо, когда она прикоснулась к ней, и он почувствовал внезапно резкий и тяжелый запах мускуса. Он отпрянул в испуге и взглянул на место укола, увидев крошечную, телесного цвета ампулу под ее указательным пальцем, острие которой упиралось в его кожу. Охваченный паникой, он понимал, что должен оттолкнуть ее от себя и звать на помощь, но мускулы отказывались повиноваться приказам его мозга, и оцепенение распространилось по всему его телу. Взгляд его оторвался от ампулы и переместился на твердые груди Фэнси, темные соски, напрягшиеся от возбуждения.

Будто туман поднимался вверх от его чресел, растворяя его волю, пока он не забыл обо всем, кроме женщины, прижавшейся к нему, давящей на него с неожиданной силой, заставившей его упасть спиной на постель.

И только теперь Фэнси заговорила:

— Ты хочешь совокупиться со мной? Это хорошо.

Из Руководства по Улью:

«Главной целью процесса социализации должно быть создание широчайшей терпимости к разнообразию общественных компонентов».

— Фэнси исчезла! — воскликнул Салдо.

Он пришел в комнату Хелльстрома, быстро спустившись по коридорам и галереям, в которых ни на секунду не приостанавливалась деятельность, не обращая на переполох, который вызывал среди работников Улья его бег.

Хелльстром выпрямился на постели, потом потер заспанные глаза и встряхнул головой, окончательно просыпаясь. Впервые за последние дни он крепко поспал и хорошенько отдохнул перед завтрашним противостоянием с Перуджи и теми, кого он представлял, кто оказывал на Улей давление.

«Фэнси исчезла!»

Хелльстром бросил испытывающий взгляд на испуганное лицо Салдо.

— Одна?

— Да.

Хелльстром облегченно вздохнул.

— Каким образом она выбралась из Улья? И где она?

— Она воспользовалась ложным аварийный вентилятором, который находится в скале в северной части периметра. Она уехала на велосипеде.

— А где была охрана?

— Она вырубила их, вколов им снотворное.

— Но посты Службы Безопасности?

— Она обошла их, — признался Салдо. — Очевидно, она и до этого пользовалась этим путем. Она вошла под деревья, обходя все наши детекторы.

«Разумеется, — подумал Хелльстром. — Велосипед. Почему велосипед? И куда она поехала на нем?»

— Где она взяла велосипед? — спросил он.

— Это тот самый, что мы отобрали у Чужака, Депо.

— Как так? Почему его еще не разобрали на части для нужд Улья?

— Несколько инженеров исследовали его — подумывали создать собственную модель, чтобы ускорить доставку материалов на нижних уровнях.

— В каком направлении она поехала? — Хелльстром встал с постели. «Сколько сейчас времени?» — подумал он и бросил взгляд на хрустальные настенные часы: 3.51 ночи.

— По-видимому, она направилась к Палмерскому мосту. Следы ведут туда.

«Значит, в город. Почему?»

— Охранники, которых она вырубила, сказали, что она была в одежде Чужаков, — сказал Салдо. Из костюмерной сообщили, что пропало меховое пальто. Она опять побывала на складах Улья. Мы еще не знаем точно, что она взяла.

— Сколько прошло времени с момента, когда она уехала? — спросил Хелльстром. Он сунул ноги в сандалии производства Улья и потянулся за халатом. Было прохладно, но он знал, что это ощущение было вызвано только его собственным пониженным метаболизмом.

— Почти четыре часа, — ответил Салдо. — Охранники находились без сознания длительное время. — Он потер заживающую рану на щеке. — Я уверен, что она направилась в город. Два химика-следопыта шли по ее следам так долго, как позволяла осторожность. Следы ее вели к городу, когда они уже не посмели идти дальше.

— Перуджи, — сказал Хелльстром.

— Она отправилась спариваться с Перуджи.

— Ну да, конечно же! Связаться с Линком, чтобы она…

— Нет. — Хелльстром покачал головой.

Салдо дрожал от нетерпения.

— Но ведь этот велосипед принадлежал одному из агентов Перуджи!

— Кто может узнать этот велосипед? Вряд ли они свяжут его с Депо, а Фэнси не скажет Перуджи, откуда велосипед взялся у нее.

— Вы уверены?

— Да. У Фэнси голова работает только в одном направлении — спаривания. Мне следовало предположить это, когда я увидел, что она начала атаку, выбрав целью Перуджи.

— Но этот человек умен! Она может сообщить ему что-нибудь, даже не подозревая этого.

— Об этом-то мы не должны забывать. Но сейчас надо связаться с Линком. Скажи ему, где она, и пусть он убедится, что они не взяли ее на допрос… Перуджи, несомненно, находится под постоянным наблюдением. Нужно соблюдать абсолютную осторожность и не привлекать к себе внимания больше, чем это необходимо.

Пораженный Салдо не сводил глаз с Хелльстрома, не в силах вымолвить и слова. Он ожидал, что тот поднимет по тревоге все наличные силы. Но Хелльстром отреагировал совсем не так!

— Были еще проявления возмущений? — спросил Хелльстром.

— Нет. Кажется… вентиляция… помогла.

— Фэнси готова к оплодотворению. И если она забеременеет от Чужака, это сослужит пользу Улью — пока она вынашивает ребенка, за ней можно будет легко следить.

— Да! — воскликнул Салдо, восхищаясь мудростью Хелльстрома.

— Я знаю, что она взяла со складов, — продолжил Хелльстром. — Мужскую сексуальную фракцию в ампуле, чтобы возбудить Перуджи. Она хочет спариться с ним, вот и все. Пусть. Эти Чужаки чрезвычайно странно реагируют на эту естественную форму человеческого поведения.

— Да, так говорят, — пробормотал Салдо. Я изучал инструкции о том, как вести себя, когда ты выходишь во Внешний мир.

— Придерживайся их, — с улыбкой сказал Хелльстром. — Я видел это уже много раз. Завтра Перуджи появится здесь с чувством искреннего раскаяния. Он прибудет с Фэнси и займет круговую оборону. Он будет ощущать вину. Что сделает его еще более уязвимым для нас. Да… Полагаю, я знаю, как теперь справиться с этой ситуацией — благодаря Фэнси. Спасибо ей!

— О чем вы говорите?

— Химически дикие Чужаки не так уж сильно отличаются от нас. И Фэнси напомнила мне об этом. Ту же технику, какую мы используем, чтобы сделать наших работников предсказуемыми, ручными и податливыми для нужд Улья, сработает и на Чужаках.

— Еда?

— Или их питьевая вода, или даже воздух.

— Вы уверены, что Фэнси вернется? — Салдо не мог избавиться от тревожащего его сомнения.

— Да.

— Но этот велосипед…

— Ты что, и в самом деле думаешь, что они опознают его?

— Мы не можем рисковать, надеясь на это!

— Ну, если это тебя успокоит, предупреди Линка. Думаю, что чувства Перуджи после сегодняшней ночи будут настолько притуплены, что утром он вряд ли опознает велосипед.

Салдо нахмурился. В жестах Хелльстрома была какая-то маниакальность, а в голосе сквозили нотки глубокой обеспокоенности.

— Мне это не нравится, Нильс.

— Понравится, — уверил его Хелльстром. — Поверь мне. Скажи Линку, что ты направлен в специальную группу Службы Безопасности. Я хочу, чтобы данные им инструкции были точными, исключающими какое-либо неверное толкование. Отправляйся вместе с ними, соблюдая максимальную осторожность. Они не должны этой ночью ни во что не вмешиваться. Главная задача — обеспечение того, чтобы Фэнси не увели из этого мотеля. Никто не должен помешать ей провести эту ночь с Перуджи. А утром они должны забрать ее при первой же возможности и привести ко мне. Я хочу поблагодарить ее лично. Улей учится — и он реагирует на опасность, как единый организм. Именно так, как я всегда и предполагал.

— Я согласен, что мы должны обеспечить ее возвращение в Улей, — сказал Салдо, — но вот благодарить ее…

— Естественно.

— За что?

— За то, что она напомнила нам, что у Чужаков такая же, как и у нас, химическая природа.

«Из мудрости Улья»:

«Специалисты высшего уровня, подготовленные нами с учетом требований наших самых основных нужд, в конечном итоге принесут нам победу».

Перуджи проснулся в серой рассветной мгле, вплыв в сознание из какого-то далекого, лишенного энергии места. Он повернулся голову и увидел смятую в беспорядке постель, медленно осознавая, что он один в постели и что это очень важная информация. Велосипед с пальто, наброшенным поверх руля, стоял, прислоненный к стене рядом с дверью. Между постелью и дверью валялся белый халат. Он внимательно посмотрел на велосипед, удивляясь, почему ему кажется, что этот велосипед так важен для него.

«Велосипед?»

В ванной плескалась вода. Кто-то напевал.

«Фэнси!»

Он принял сидячее положение, и мысли его были такими же спутанными, как и постель. «Фэнси! О Господи! Что же это она ему вколола?» Смутно припоминалось, что он, кажется, восемнадцать раз испытал оргазм. Возбуждающее средство? Если так, то это самое сильный наркотик, какой только можно представить в самых безумных фантазиях.

Вода по-прежнему плескалась в ванной. Она принимала душ. «Боже! Как она может двигаться?»

Он попытался вызвать в памяти события минувшей ночи, но появлялись только смутные картины извивающегося тела. «Это же был я! — ошеломленно подумал Перуджи. — О Господи! Это же был я! Что же это такое Фэнси вколола мне? Может, это и есть „Проект 40“, проект божественной любви?» Ему хотелось истерически смеяться, но уже просто не оставалось сил. Внезапно плеск воды оборвался. Его взгляд перенесся к двери ванной комнаты. Движение за дверью, напевающий голос. Откуда она берет силы?

Дверь открылась, и появилась Фэнси с одним полотенцем на бедрах, другим в руках, которым она вытирала волосы.

— Доброе утро, любимый, — сказала она. И подумала: «Выглядит, как выжатый лимон».

Он внимательно смотрел на нее, ничего не говоря, роясь в памяти.

— Разве тебе не понравилось совокупление со мной? — спросила она.

Вот оно! Вот название слова, которое он пытался вспомнить, но так и не мог, пока она его не произнесла. Совокупление? Может, она одна из той чокнутой части нового поколения: секс для продолжения рода?

— Что ты сделала со мной? — спросил он. Голос его прозвучал так хрипло, что он сам был этим поражен.

— Сделала? Я просто…

Он поднял свою руку, показывая место, куда она вколола ему то таинственное мускусное вещество. Слабая бледность прикрывала подкожный синяк.

— А, это, — сказала она. — А тебе разве не понравилось, что я сделала тебе укол?

Он опустился на спину, подложив подушку. Господи, как он устал.

— Значит, укол, — повторил он. — Итак, ты вколола мне какой-то наркотик.

— Я только добавила тебе то, что есть в крови у каждого мужчины, когда он готов к совокуплению, — заметила она, понимая, что ее голос выдает ее смущение. Чужаки такие странные, когда дело касается совокупления.

Голова Перуджи раскалывалась от боли, и ее слова лишь увеличивали эту боль. Он медленно повернулся и прямо посмотрел на нее. Господи! Какое чувственное тело!

— Ты все время повторяешь это слово «совокупление», — с трудом, но четко произнес он.

— Понимаю, у тебя другие слова для того, чем мы занимались, — сказала она, начав объяснения, стараясь, чтобы они выглядели здравомыслящими, — но мы называем это так — совокупление.

— Мы?

— Мои… мои друзья и я.

— Ты совокуплялась с ними?

— Иногда.

Сумасшедшие групповые наркаши! Может, именно это и скрывает Хелльстром: секс-оргии и возбуждающие наркотики? Перуджи внезапно ощутил глубокую и похотливую зависть. Предположим, они регулярно устраивают такие вечеринки, вроде той, что он провел с Фэнси. Конечно, такого не может быть. Но какой бы это был опыт для мужчины! И для женщины, несомненно, тоже.

Заниматься подобным — вне рамок закона, но…

Фэнси сбросила полотенца и стала надевать халат, как и ночью, похоже, совсем не смущаясь от своей наготы.

Несмотря на головную боль и полную апатию, Перуджи не мог не восхищаться ее чувственной грацией. Что это за женщина!

Одевшись, Фэнси призналась самое себе, что она проголодалась, и подумала, хватит ли у Перуджи денег, чтобы купить завтрак. Ей нравилась мысль об экзотической пище Чужаков, но она не захватила с собой денег, когда покидала Улей. Теплое пальто, ампула, велосипед — это она взяла со складов, но не деньги.

«Я торопилась», — подумала она и не смогла сдержать веселого хихиканья. Дикие Чужаки такие забавные, если их возбудить, словно подавляемая внутри сексуальная энергия припасается специально для подобных случаев.

Наблюдая за тем, как Фэнси одевается, Перуджи вдруг поймал себя на мысли, что первоначальное беспокойство вернулось к нему. Какая чепуха! Впрочем, где-то она-таки достала это возбуждающее средства. Этого нельзя было отрицать. И его поведение ночью служило дополнительным подтверждением этому.

«Восемнадцать раз!»

Что-то глубоко порочное связано с этой фермой.

«Совокупление!»

— У тебя есть дети? — спросил он.

— О, несколько, — ответила она, лишь потом осознав, что ошибкой было признаться в этом. Инструкции насчет сексуальных запретов Чужаков были четкими. Ее собственный опыт подтверждал это. И вот это потенциально опасное признание. У Перуджи нет никакой возможности догадываться, сколько ей лет. Достаточно, чтобы быть его матерью, вне всякого сомнения. Различие, свойственное Улью, между внешним видом и возрастом было одной из тех вещей, которое не должны были узнать Чужаки. Она ощутила внезапный приступ осторожности, к которой призывал Улей.

Ее ответ удивил Перуджи.

— Несколько? Где же они?

— О, с друзьями. — Она пыталась вести себя беззаботно, но теперь внутри она вся напряглась. Нужно изменить тему. — Хочешь еще совокупляться? — спросила она.

Однако Перуджи был слишком потрясен этим поразительным откровением, чтобы поддаться на ее уловку.

— Разве у тебя нет мужа?

— О да, нет.

— Кто же тогда отец твоих нескольких детей? — спросил он, но потом осознал, что, наверное, ему следовало говорить об отцах, во множественном числе.

Его вопросы увеличили ее нервозность.

— Я не хочу говорить об этом.

Ошибкой было признаваться, что у нее есть дети. Воспитанное Ульем сознание постепенно восстанавливало события проведенной с Перуджи ночи. Этот Чужак сделал несколько любопытных признаний во время мук экстаза при совокуплении. На некоторое время ей полностью приоткрылись самые глубины его сознания. С показной беззаботностью она подошла к велосипеду и сняла длинное меховое пальто, набросив на одну руку.

— Куда ты собралась? — требовательно спросил Перуджи. С трудом подвинув ноги к краю постели, он позволил им упасть на холодный пол, придавший ему немного сил. Голова кружилась от слабости и заныло в груди. Что, черт возьми, она ему вколола? Она попросту попользовалась им.

— Я проголодались, — объяснила она. — Могу я оставить велосипед, пока я схожу на улицу и чего-нибудь поем? Может, мы сможем посовокупляться чуть попозже.

— «Поем»? — повторил он, и его желудок скрутило от этой мысли.

— Здесь кафе неподалеку, — сказала она. — А я очень проголодалась… — захихикала она, — после этой ночи.

«Ей по крайней мере придется вернуться за своим чертовым велосипедом», — подумал он. И понял, что он в своем нынешнем состоянии совсем ей не пара. Перуджи подготовит к ее возвращению комитет по торжественной встрече. Они должны распутать тайну Нильса Хелльстрома, и ниточку, за которую они потянут, зовут Фэнси.

— Только до кафе, — сказал он, словно объясняя это самому себе. Он вспомнил виденную им неоновую вывеску.

— Я хочу… позавтракать, — сказала она и нервно сглотнула. Из-за этой нервозности она чуть не сказала: «Завтрак Чужаков». Слово «Чужак» было одним из тех, что нельзя было упоминать в разговоре с ними. Она скрыла свое смущение, спросив: — У тебя есть деньги? Я так торопилась тайком выбраться прошлой ночью, что не взяла ничего.

Перуджи почти не расслышал ее запинающуюся фразу, жестом махнув в сторону своих брюк, лежавших на стуле.

— В заднем кармане. В бумажнике.

Он подложил под голову руки. Просто сидеть требовало пугающих усилий, да еще голова трещит и боль в груди. Перуджи понял, что, чтобы подняться на ноги, понадобится вся его воля. Может, холодный душ поможет. Он слышал, как Фэнси роется в его бумажнике, но не было сил заставить себя посмотреть на нее. Да пусть катится все к черту! Проклятая сучка!

— Я взяла пять долларов, — сказала она. — Ничего?

«Мне часто приходится платить больше», — подумал он.

Но проституция, очевидно, не была ее профессией, иначе бы она взяла больше.

— Конечно, бери столько, сколько тебе нужно.

— Тебе принести кофе или еще что-нибудь? — спросила Фэнси. Он действительно выглядел уставшим. Девушка внезапно поймала себя на мысли, что беспокоится о нем.

Перуджи подавил комок в горле от охватившего его чувства тошноты и сделал слабый жест рукой.

— Нет… я… э-э… поем что-нибудь позже..

— Точно?

— Конечно.

— Ну, тогда хорошо. — Его внешний вид беспокоил Фэнси, но она все же протянула руку к дверной ручке, чтобы выйти на улицу. Возможно, ему нужно просто немного отдохнуть. Открывая дверь, она весело произнесла: — Я скоро вернусь.

— Погоди! — сказал он, убирая руки с лица и поднимая голову с явным усилием.

— Ты что, передумал и тебе нужно что-то принести? — поинтересовалась девушка.

— Нет. Мне… просто… интересно. Итак, мы совокуплялись. Как ты думаешь, у тебя будет ребенок от меня?

— Я, разумеется, надеюсь на это. Сейчас я в верхней точке цикла. — Она одарила его обезоруживающей улыбкой и добавила: — А теперь я отправляюсь позавтракать. Я мигом вернусь, ты даже не заметишь этого. Всем известно, что я быстро ем.

Она вышла, закрыв дверь за собой.

«И быстрая любовница!» — мысленно добавил он. Ее ответ лишь еще больше усилил его замешательство. Во что это, черт побери, он влип? Ребенок? То ли это, что обнаружил Карлос? Ему внезапно представился Карлос Депо, которого Фэнси и ее дружки держат где-то под землей, нескончаемые оргии с применением таинственного возбуждающего средства. Пока хватает Карлоса. Да — нескончаемая оргия совокуплений с конвейерным потоком детей. Но почему-то он не мог вообразить себе Карлоса в этой роли. Как, конечно же, и Тимьену или Портера. Тимьена никогда не казалась ему прирожденной матерью. А бесчувственный как камень Портер бежал от женщин, как от огня.

Хелльстром, впрочем, как-то вовлечен в эти дела, связанные с сексом, и от них дурно попахивает.

Перуджи провел ладонью по лбу. В номере мотеля был кофейный автомат с бумажными пакетами растворимого кофе. Перуджи с трудом встал на ноги, подошел к нише рядом с дверью ванной комнаты, вскипятил воду и налил две чашки. Кофе оказался слишком горячим, ему обожгло рот, но самочувствие улучшилось и голова поменьше трещала. Теперь стало легче думать. Перуджи закрыл дверь на защелку и достал передатчик.

На втором сигнале отозвался Джанверт, находившийся в горах. Руки у Перуджи дрожали, однако ему удалось подвинуть стул к окну, установить прибор на подоконник и с хмурым выражением на липе настроиться на передачу доклада. Они обменялись кодовыми сигналами, и Перуджи, ничего не упуская, пересказал все события минувшей ночи, проведенной им с Фэнси.

— Восемнадцать раз? — с неверием произнес Джанверт.

— Ну, насколько я могу припомнить.

— Вы, наверное, славно провели время. — Передатчик не мог скрыть в голосе Джанверта нотки циничного удивления.

— Избавь меня от своих инсинуаций! — пробурчал Перуджи. — Она накачала меня всего каким-то возбуждающим средством, и я превратился просто в большой, страстный кусок плоти. Прошу тебя, смотри на это с профессиональной точки зрения. Нам нужно узнать, что же это такое она вколола в меня. — Перуджи посмотрел на синяк на руке.

— И как ты предлагаешь сделать это?

— Я собираюсь сегодня в гости. И я надавлю на Хелльстрома!

— Возможно, это не самый лучший способ. Ты уже связывался с центром?

— Шеф хочет… я связывался! — Господи! Как же трудно объяснить, что Шеф приказал вести прямые переговоры. И то, что он узнал этой ночью и утром, ничего не меняло, а только добавляло новый пункт в повестку переговоров.

— Будь осторожен, — сказал Джанверт. — Не забывай, у нас и так уже пропало три человека.

«О Господи, Джанверт что, считает меня за идиота?»

Перуджи помассировал правый висок. «Боже, голова пуста, пуста так же, как и тело. Она и вправду вытянула из него все соки».

— Каким образом этой даме удалось выскользнуть с фермы? — спросил Джанверт. — Ночной дозор не сообщал ни об одном автомобиле, проезжавшем по дороге.

— О Господи, она приехала на велосипеде! Разве я не говорил уже об этом?

— Нет, не говорил. А ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Да я просто слегка устал.

— Это я могу понять. — Снова эта его чертова ирония! — Итак, она приехала на велосипеде. А знаешь, это любопытно.

— Что в этом такого любопытного?

— Карлос был помешан на велосипедах. В портлендском офисе нам сказали, что он взял с собой велосипед. Помнишь?

Перуджи бросил взгляд назад на велосипед, прислоненный к стене. Ну да, он действительно только что вспомнил, как Коротышка говорил о нем. Велосипед. Возможно ли это? О подарок счастливой судьбы, неужели эта хрупкая рама с колесами как-то связана с Депо?

— У вас есть серийный номер или еще что-нибудь, благодаря чему можно идентифицировать велосипед Карлоса? — спросил он.

— Может быть. На нем могут даже сохраниться отпечатки пальцев. Где сейчас этот велосипед?

— Прямо здесь, в моей комнате. Я тут один, а она пошла позавтракать. — И в этот момент он вспомнил свое первоначальное решение. — Боже Всемогущий! Он совсем потерял голову! Коротышка, — рявкнул он, и на несколько секунд былая сила возвратилась к нему, — бери команду и дуй сюда как можно быстрее. Да, у нас будет этот велосипед, но нам нужно взять и Фэнси — для Допроса с пристрастием..

— Это уже мне больше нравится, — заметил Джанверт. — Тут со мной рядом ДТ, слушает нас, и он так и рвется ехать.

— Нет! — Перуджи помнил четкие указания Шефа: «ДТ должен оставаться там и присматривать за Джанвертом». — Отправь группу Сэмпсона.

— ДТ проследит за этим. Они отправляются уже через минуту.

— Скажи им, чтобы поторопились. Я знаю только один способ задержать эту даму, а после прошедшей ночи я уже не в состоянии им воспользоваться.

Из записей Нильса Хелльстрома:

«Я помню свое детство в Улье, как самый счастливый период жизни, как самый счастливый опыт, которым человечек способен насладиться. Мне не было отказа ни в чем, в чем я действительно нуждался. Я знал, что окружавшие меня люди, все до единого, готовы отдать за меня свои жизни. И только со временем до меня дошло, что я должен был бы отплатить этим людям тем же, если бы это потребовалось. Каким глубоким вещам научили нас насекомые! Как же отличается этот взгляд от представления Чужаков о них! Например, Голливуд долго считал, что простой угрозы попадания насекомого на лицо достаточно, чтобы взрослый человек запросил пощады и рассказал все известные ему секреты. Философ Харл, мудрейший среди нас в своей области, говорил мне, что обычно в мозгу Чужаков насекомое выступает, как возбудитель ужаса, начиная от детских ночных кошмаров и кончая психозами у взрослых. Как странно, что Чужаки за огромной силой и рациональностью насекомых не видят уроков, воплощаемых ими для всех нас. Урок первый, конечно, состоит в том, что насекомые никогда не боятся умереть за свое потомство».

— Как могли они позволить этим… этим Чужакам забрать велосипед? — бушевал Хелльстром.

Он стоял почти посредине комнаты, упрятанной глубоко в недрах Улья, где располагался Центральный пост Службы Безопасности, откуда можно было подключиться к любому как внутреннему, так и внешнему сенсорному датчику и воспроизвести данные. Здесь не хватало только непосредственного визуального наблюдения, что осуществлялось постом, расположенным внутри сарая-студии, чтобы этот пост стал самым важным в Улье. Хелльстром часто предпочитал бывать здесь, а не на посту в студии. Вид спешащих по своим делам рабочих, чья деятельность кипела повсюду вокруг, способствовала, по его мнению, его мыслительным процессам.

Салдо после сделанного им доклада вздрогнул, видя гнев Хелльстрома в сочетании с собственным пониманием не только угрожающей Улью опасности в связи с последними событиями, но и то, что ошибку совершил сам Хелльстром. Салдо был поражен до глубины души. Если бы только Хелльстром повнимательнее отнесся к предупреждению… Если бы только… Но сейчас просто глупо было бы напоминать Хелльстрому об этом.

— Наши дозорные работники не понимали происходящего, пока не стало слишком поздно, — объяснил Салдо. — Фэнси вышла раньше, и они успокоились. Потом подъехал крытый грузовик. В комнату Перуджи вошли четыре человека, и двое из них вышли с велосипедом. Они уехали прежде, чем наши люди смогли даже пересечь улицу и попытаться остановить их. Мы их преследовали, но они оказались к этому готовы, а мы нет. Еще один грузовик заблокировал дорогу, отрезая нас от преследуемого грузовика. Он направились прямиком в аэропорт и улетели прежде, чем мы успели догнать их.

Хелльстром закрыл глаза. Его наполняли дурные предчувствия. Потом он открыл глаза и сказал:

— И все это время Фэнси провела в ресторане неподалеку, принимая пищу Чужаков.

— Мы всегда знали эту ее слабость, — заметил Салдо. — Недостаток. — Он жестом сделал знак чана, вопросительно подняв брови.

— Нет, — покачал головой Хелльстром. — Не слишком торопись списывать ее. Еще не пришло время отправить Фэнси в чан. Где она находится в данный момент?

— Все еще в ресторане.

— А мне казалось, я приказал доставить ее сюда.

Салдо пожал плечами.

«Конечно, — подумал Хелльстром. — Работники любят Фэнси, и многие из них знают об этом ее недостатке. Что плохого в том, чтобы позволить ей докончить эту экзотическую пищу Чужаков? Но и любовь может быть недостатком».

— Немедленно хватайте ее и доставьте сюда! — приказал он.

— Мне следовало бы самому сразу же отдать этот приказ, — признался Салдо. — Нет мне извинений. Я находился у себя и сам лично держал связь с городом, когда… нет мне извинений. У меня в голове была одна лишь мысль — побыстрее увидеть вас.

— Понимаю, — Хелльстром показал рукой на консоль связи, расположенную перед ним.

Салдо быстро прошел туда и передал приказ Хелльстрома. Выполнение понятных приказов действовало успокаивающе, но внутри него беспокойство так и не улеглось. Что имел в виду Хелльстром этим своим загадочным замечанием об относительности ценности Фэнси? Как она может помочь спасти Улей, ведя себя подобным образом? Но старшим часто известны вещи, которые недоступны понимаю молодых. Большая часть работников Улья знала это. Видимо, Фэнси не сможет оказать никакой помощи, но все же подобную вероятность не стоило сбрасывать со счетов, учитывая эту уверенность Хелльстрома в ней.

Из записей Нильса Хелльстрома:

«Существует еще одна причина, по которой мы должны возражать против полной тождественности и копирования насекомых, которых мы выбрали за исходный образец для модели человеческой выживаемости. Насекомых прозвали передвижным кишечным трактом. И не без оснований. Для поддержания жизни насекомые должны ежедневно переваривать пищу, по весу в сотни раз превышающую их собственный — что для нас аналогично поеданию целой коровы или же стада из тридцати голов каждый месяц. И с увеличением численности насекомых, естественно, растут и потребности каждого индивидуума. Для тех, кто видел ненасытный аппетит насекомых, этот вывод ясен. Если позволить им беспрепятственно размножаться, насекомые уничтожат растительность на всей Земле. Таким образом, урок, преподанный нами насекомыми, дает нам и ясное предупреждение: если продовольственная проблема становится решающим фактором, то пусть никто не жалуется, что их не предупреждали насчет этого. С начала времен дикое человечество в беспомощности наблюдает за тем, как сама обрабатываемая почва порождает соперника, который может переесть его. Мы не только не должны позволить нашим учителям-насекомым потребить то, что требуется нам для выживания, но и сами не должны впасть в ту же ошибку. Нельзя игнорировать темпы роста нашей планеты. И насекомым, и человечеству по силам всего за одну неделю уничтожить то, что могло бы кормить миллионы в течение целого года».

— Мы сняли все отпечатки пальцев, какие смогли, и отправили все чартерным рейсом в Портленд, — сказал Джанверт в лазерный передатчик. — По предварительным заключениям несколько из этих отпечатков совпадают с отпечатками пальцев той дамы, которые мы сняли у вас в комнате. Ваши парни уже взяли ее?

— Она исчезла, — пробурчал Перуджи.

Одетый лишь в легкий халат, он сидел у окна, глядя на освещенную утренним светом гору, пытаясь заставить себя сосредоточиться на этом отчете. Это становилось все труднее. Все время в груди болезненно стучало, и на каждое движение требовалось столько энергии, что он всякий раз удивлялся, откуда у него берутся новые силы.

— Что случилось? — спросил Джанверт. — Это что, ошибка нашей команды?

— Нет. Мне не следовало направлять их в кафе. Мы увидели, как она выходит, но тут к ней подскочили трое мужчин и перехватили ее.

— Они схватили ее?

— Борьбы не было. Фэнси просто запрыгнула в машину вместе с ними, и они уехали. Наших людей просто там не было. Автофургон, с помощью которого мы оторвались от погони, доставляя велосипед в аэропорт, еще не вернулся назад. Сэмпсон выбежал, когда мы поняли, что произошло, Но все это случилось слишком быстро.

— Обратно на ферму, да?

— Не сомневайся в этом, — ответил Перуджи.

— Вы заметили номер?

— Было слишком далеко, но это не имеет особого значения.

— Итак, она просто отправилась вместе с ними?

— Отсюда это так казалось. Сэмпсон считает, что ей этого совсем не хотелось, но она не сопротивлялась.

— Вероятно, потому не хотелось, что не могла вернуться и снова позабавиться с тобой, — заметил Джанверт.

— Заткнись! — огрызнулся Перуджи, потом поднес руку к голове.

Казалось, в мозгу были какие-то барьеры, он не работал так, как должен был. Было столько деталей, и он понимал, что они ускользают от него. Ему действительно нужно было принять холодный душ, чтобы разогнать этот туман и приготовиться к визиту на ферму.

— Я навел справки, — сказал Джанверт. — Эта Фэнси соответствует описаниям Фэнси Калотерми, которая входит в правление Хелльстромовской корпорации.

— Знаю-знаю, — со вздохом сказал Перуджи.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался Джанверт. — Тебе бы не мешало немного подкрепиться. Возможно, тот укол, который она вколола тебе…

— Со мной все в порядке!

— По твоему виду этого не скажешь. Мы не знаем, что было в той субстанции, которая она использовала для возбуждения тебя прошлой ночью. Может, тебе лучше пройти обследование, а мы пришлем запасную команду?

— Да пошел ты!.. — пробурчал Перуджи.

— Почему же ты не отказался от всего этого удовольствия? — спросил Джанверт.

— Я же сказал тебе: заткнись! Со мной все в порядке. Я приму душ и буду готов. Нам надо выяснить, как ей удалось это проделать.

— Я бы хотел первым это узнать, — язвительно заметил Джанверт.

«Идиот! — мелькнула гневная мысль. Перуджи потер голову. — Боже, как же трещит голова… и ноет в груди!» — Ему придется выполнять эту работу, такую повышенно чувствительную, и только этот идиот за спиной! Но теперь слишком поздно что-либо менять. Перуджи почувствовал, что его рука дрожит, касаясь лба.

— Ты все еще там? — спросил Джанверт.

Перуджи вздрогнул при этих словах.

— Да.

— Вот будет весело, если окажется, что этот «Проект 40» состоит всего лишь в получении такого возбуждающего?

Коротышка просто невыносим! Он делал все прямо противоположное тому, в чем нуждался Перуджи именно сейчас. В голосе Джанверта вне всякого сомнения звучало злорадство, как и не было сомнений в ненадежности этого человека. Впрочем, разве можно что-то изменить? Команды разбросаны по всему району. А он должен быть на этой проклятой ферме уже через два часа. Он не знал, каким образом ему это удастся сделать, но он должен! Всего лишь на секунду он задумался, а не скрывается ли в этой циничной болтовне Джанверта какая-либо крохотная доля правды. Что же содержалось в том препарате? Господи! Если бы ему удалось это выяснить, то это принесло бы ему денег больше, чем разработка десяти новых металлургических процессе!

— Ты чертовски долго думаешь над вопросами, — заметил Джанверт. — Я пришлю Кловис, чтобы она приглядела за тобой. Она когда-то была медсестрой и…

Она останется вместе с тобой! Это приказ!

— Эта дамочка, наверное, не просто зарядила тебя в постели, но и еще чертовски много… — никак не мог согласиться Джанверт, однако Коротышка перебил его, но в его голосе чувствовалось нечто похожее на панику:

— Не было никаких «и», черт побери!

Ночь, проведенная вместе с Фэнси, изменила многие представления Перуджи, в том числе и о женщинах.

— Мне совсем не нравится твой голос, — сказал Джанверт. — Сэмпсон все еще поблизости?

— Я отослал его обратно к тебе.

— Фургон еще не прибыл. Что, если мы…

— Ты свяжешься с ними так, как я тебе велю и где мне это нужно! Ты слышишь меня, Коротышка?

— Но тогда вы останетесь один в городе. У них будет там своя команда, а у вас нет.

— Они не посмеют напасть на меня!

— Мне кажется, вы ошибаетесь. Я думаю, они уже, возможно, напали на вас. Может быть, весь этот город в их руках. Шериф уж точно, черт побери!

— Я приказываю тебе оставаться здесь вместе со всей своей командой, — сказал Перуджи.

— Мы могли бы за два часа доставить вас в клинику в Портленд на обследование, — предложил Джанверт. — Я собираюсь позвонить…

— Я приказываю тебе не связываться с центром, — сказал Перуджи.

— Мне кажется, у вас повредился рассудок. В клинике вас обследуют и узнают, что же именно в вас впрыснули.

— Вряд ли. О Господи! Она сказала, что это были… гормоны или что-то вроде того.

— Вы верите в это?

— По-видимому, она говорила правду. На этом все. Выполняй мои указания. — Перуджи уронил руку на кнопку отключения связи услышал щелчок, когда перестал работать передатчик.

«Дьявольщина! На каждое движение понадобилось столько проклятой энергии!»

С огромным трудом он отставил в сторону передатчик и прошел в ванную комнату. Холодный душ. Вот, что ему необходимо! Только бы ему полностью прийти в себя. В ванной все еще поблескивали капельки, оставшиеся после купания Фэнси. Он шагнул под душ, держась одной рукой за трубу, а другой нащупывая кран. Холодная вода. Он включил ее на полную мощность. При первых же капельках обжигающе холодной воды он почувствовал резкую боль в голове и груди. Шатаясь, он вышел из-под душа, хватая ртом воздух, не закрыв воду. Он вывалился из ванной, оставляя мокрые следы на полу, опрокинул остатки кофе со столика, но даже не заметил этого. Постель! Побыстрее в постель! Он бросил свое мокрое тело на постель, перевернулся на спину. В груди полыхал огонь, кожа покрылась мурашками от озноба. Было так холодно! Он выгнул спину, пытаясь завернуться в простыню, однако пальцы его вдруг разжались, и рука упала на край постели. Он умер еще до того, как его обмякшие пальцы коснулись пола.

Из записей Нильса Хелльстрома:

«По широко распространенному во Внешнем мире мнению, невозможно бороться против любых проявлений природы. Необходимо понять, что мы приспосабливаемся к уже существующие формам, изменяющимся по мере того, как наше влияние на эти жизненные процессы приводит к неизбежным изменениям. Способ борьбы диких Чужаков из Внешнего мира многое проливает на свет. Противоставляя себя мощному проявлению существующей жизни, дикие невольно заставляют усиливать защиту своих противников. Яды Чужаков вызывают мгновенную смерть для большинства насекомых. Но те, кто не погибает, вырабатывают иммунитет — невосприимчивость к ядам, не приносящему организму вреда. Возвращаясь в чрево земли, выжившие передают этот иммунитет новым поколениям».

«Спокойная и деловая атмосфера Улья всегда так успокаивает, когда возвращаешься из Внешнего мира», — подумала Фэнси. Она восхищалась той ловкости, с которой ее друзья-работники занимались каждый своим делом, без суеты, со спокойствием людей, знающих, что они делают. Даже эскорт, сопровождающий ее по знакомым галереям и подъемникам был проникнут этим духом. Но для нее эти люди отнюдь не были захватчиками. Это были ее знакомые.

Как хорошо временами выбираться из Улья, но куда лучше возвращаться обратно. Особенно сознавая, что она пополнит генные запасы Улья после этой последней ночной вылазки. Улей успокаивал ее душу и тело сейчас одним лишь тем, что окружал ее со всех сторон.

Чужаки тоже могут быть славными парнями; особенно дикие мужчины. В свои пятьдесят восемь лет Фэнси принесла Улью уже девять детей, рожденных от отцов-Чужаков — заслуга необычайной плодовитости ее тела. Это был ее огромный вклад в генный пул. Она понимала генные пулы точно так же, как насекомых. Она была специалисткой. Мужчин-Чужаков и муравьев она любила больше всего.

Иногда, наблюдая в лаборатории за муравьиной колонией, Фэнси чувствовала, что, возможно, и ей представится возможность основать свою собственную колонию, где она будет самой главной, может, даже станет праматерью. Но может понадобиться время на химическую акклиматизацию, чтобы они приняли ее к себе. В своем воображении она представила эскорт, сопровождающий ее сейчас в глубь Улья, как свою королевскую стражу. Она станет муравьиной королевой. И, что самое странное, муравьи, похоже, действительно принимали ее. Муравьи, москиты, другие самые разные виды насекомых не выказывали никакого беспокойства, когда Фэнси вторгалась в их владения. Когда она поняла это, вот тогда и разыгралось у нее воображение, и уже совсем легко было представить Улей своей собственной колонией.

И так сильно погрузилась она в свои фантазии, что когда эскорт доставил ее к Хелльстрому, Фэнси сперва одарила его королевским снисходительным взглядом, не заметив того состояния, в котором он находился.

Хелльстром обратил внимание, что на ней все еще меховое пальто, которое она взяла со склада, и, похоже, она очень гордилась собой. Кивком он отпустил стражников. Они отошли подальше в глубину комнаты, но оставались настороже, внимательно наблюдая за ними. Приказания Салдо были точны насчет этого. Многие работники Службы Безопасности признали Салдо обладающим качествами, которые требовали повиновения. В этой комнате в святая святых Службы Безопасности, по крайней мере половина работников чувствовала необходимость точного и беспрекословного подчинения.

— Ну, Фэнси, — сказал Хелльстром; хотя он и был уставшим, но намеренно придал своему голосу нейтральные нотки.

Рядом с Хелльстромом стоял стол, и Фэнси, опершись на него, улыбнулась ему.

Хелльстром отодвинул стул и тяжело опустился на него с выражением признательности на лице. Он посмотрел на молодую женщину.

— Фэнси, постарайся объяснить мне, чем, по-твоему, ты занималась прошлой ночью.

— Я просто провела ночь, совокупляясь с этим вашим опасным мистером Перуджи, — ответила она. — Он почти такой же опасный, как и любой другой Чужак-мужчина, с которым я встречалась.

— Ты взяла вещи со складов Улья, — сказал Хелльстром. — расскажи мне об этом.

— Только это пальто и шприц, чтобы ввести ему гормоны наших мужчин, — произнесла Фэнси. — Я вколола их ему.

— Он отреагировал?

— Как обычно.

— Ты и раньше занималась этим?

— Много раз, — ответила молодая женщина. Хелльстром вел себя так странно.

Хелльстром кивнул про себя, пытаясь прочесть, не скрывается ли за этими ответами Фэнси подтверждение его подозрений, что ее действия неосознанно выражали самые насущные нужды Улья. Да, пополнение генофонда идет на пользу Улью; и поступление генов Перуджи можно только приветствовать. Но она выдала один из самых ценнейших секретов Улья этим Чужакам из Внешнего мира, рисковала открыть Чужаку то, что Улей владеет глубокими познаниями в механизме действия человеческих гормонов. По ее нынешнему признанию она сама делает это уже не в первый раз. Если Чужакам станет известно кое-что из того, что может делать Улей с химизмом людей…

— Ты обсуждала когда-либо это с кем-нибудь? — спросил Хелльстром. Конечно, должны же быть какие-то обстоятельства, объясняющие это ее поведение.

— Я беседовала об этом со многими женщинами-матерями, — ответила Фэнси. «Что же это так тревожит старину Нильса?» Она лишь теперь заметила его крайнее напряжение.

— С женщинами-матерями, — повторил он.

— Конечно. Многие из нас используют гормоны, когда мы выходим во Внешний мир.

Хелльстром в шоке только и мог что молча покачивать головой. «Благословенная праматерь! И никто из ведущих специалистов даже не подозревал об этом! Что же еще такого, о чем никто не подозревает, может твориться здесь, в Улье?»

— Друзья Перуджи захватили велосипед, — сказал Хелльстром.

Молодая женщина посмотрела на него, не понимая.

— Велосипед, который ты взяла, когда тайком выбралась в город, — объяснил Хелльстром.

— О-о-о! Работники, взявшие меня, были так настойчивы, что я забыла обо всем.

— И взяв этот велосипед, ты вызвала кризис, — продолжил Хелльстром.

— Почему это?

— Ты не помнишь, откуда у нас этот велосипед?

Она приставила руку к губам, внезапно все поняв. Когда она брала велосипед, в мыслях у нее было, как бы побыстрее попасть в город. Да еще известная толика гордости за то, что делает. Она одна из немногих работников знала, как ездить на велосипеде. Она демонстрировала эту свою способность перед инженерами неделю назад и даже научила одного из них ездить на нем. Воспитанный в ней Ульем защитный инстинкт теперь начал проявляться во всю силу. Если этот велосипед свяжут с парой, отправленной в чан…

— Что я могу сделать, чтобы вернуть его? — спросила Фэнси.

«Такова она, Фэнси, — подумал Хелльстром, увидев ее реакцию, когда она осознала, что натворила, — я могу лишь восхищаться ею».

— Пока что я не знаю, — ответил он.

— Перуджи должен сегодня прибыть сюда, — сказала она. — Могу я потребовать, чтобы он вернул его мне?

— Уже слишком поздно для этого. Его увезли на самолете. Что означает, что у них возникли подозрения.

Она кивнула. Отпечатки пальцев… Серийный номер. Она знала обо всем этом.

— Лучше всего, если мы будем отрицать, что этот велосипед был у нас когда-либо, — произнесла молодая женщина.

— И не сообщать, кто мог видеть тебя на нем, — заметил Хелльстром, с грустью подумав: «Лучше всего отрицать вообще существование Фэнси. У нас есть другие, похожие на нее лицом и фигурой. Возможно ли, чтобы ее отпечатки пальцев стояли на документах, которые она подписала как Фэнси Калотерми? Нет, вряд ли, ведь прошло столько времени».

— Я совершила ошибку, да? — спросила Фэнси, начиная постигать сложность проблемы, которую она сама создала.

— Ты и другие женщины совершали ошибку, когда выносили гормоны со складов Улья во Внешний мир. И ошибкой было брать этот велосипед.

— Велосипед… теперь я понимаю, — призналась она. — Но гормоны лишь служили гарантией оплодотворения.

Даже когда она говорила, честность, воспитанная Ульем, заставляла Фэнси признаться самой себе, что это до конца не оправдывает, почему она и другие женщины использовали подобным образом запасы Улья. Сначала это был просто эксперимент, потом она с восхищением обнаружила, сколь восприимчивы и впечатлительны оказались Чужаки-мужчины. Она поделилась этим открытием с несколькими сестрами, которым пришлось придумать собственные истории для удовлетворения излишнего любопытства Чужаков-мужчин. Наркотик, который они крали, был очень дорогим. Возможно, они больше не смогут достать его. Лучше воспользоваться им, пока он у них есть.

— Ты должна назвать имена всех женщин, кто знает эту твою уловку, — сказал Хелльстром.

— О, Нильс!

— Ты должна это сделать, и ты знаешь об этом. Вы все дадите нам подробный отчет, касающийся реакции Чужаков-мужчин, насколько любопытны они были, кто они и сколько раз вы посещали склады Улья с подобной целью — все!

Она удрученно кивнула. Конечно, это придется сделать. Развлечение кончилось.

— На основе этих данных мы сможем провести во Внешнем мире несколько экспериментов, которые будут осуществляться под полным нашим контролем и наблюдением, — продолжил Хелльстром. — Вот поэтому ты должна быть точна в деталях в своем отчете. Все, что сможешь вспомнить, будет иметь огромную ценность.

— Да, Нильс.

Теперь Фэнси чувствовала раскаяние, но внутри себя возликовала. Возможно, развлечение еще не кончилось. Контролируемые эксперименты означают дальнейшее использование принятых в Улье методов на Чужаках. А кто лучше подходит для участия в подобном проекте, как не те, кто уже испытал такую тактику?

— Фэнси, Фэнси, — покачал головой Хелльстром. — Улей еще никогда не был в такой опасности, а ты продолжаешь играть в свои игры.

Она обхватила себя руками.

— Почему? — спросил Хелльстром. — Почему?

Фэнси лишь молчала.

— Мы, возможно, даже будем вынуждены отправить тебя в чан, — продолжил Хелльстром.

Ее глаза расширились в тревоге. Она выпрямилась, глядя прямо в лицо Хелльстрому. Чан! Но она еще так молода! Ее ждут впереди еще долгие годы работы в качестве матки Улья! И им понадобятся ее способности и умения обращаться с насекомыми. Не было никого лучше нее в этом! Молодая женщина уже хотела было привести эти аргументы, однако Хелльстром прервал ее:

— Фэнси! Улей прежде всего!

Его слова потрясли ее, и она вдруг вспомнила то, о чем хотела сама напомнить Хелльстрому. Разумеется, Улей прежде всего! Неужели он считает ее моральной отступницей?

— У меня есть еще кое-что, — сказала она. — Это может оказаться важным.

— Да?

— Гормоны очень сильно подействовали на Перуджи. В один из моментов ему показалась, что я задала ему вопрос. На самом деле я не задавала, но когда я поняла, что он говорит, то я начала их задавать. Он еще не полностью пришел в себя, просто реагировал. Мне показалось, что он говорит правду.

— Что же он сказал? Давай побыстрее!

— Он сказал, что приехал предложить тебе сделку. Он сказал, что после изучения найденных ими документов по «Проекту 40» — ты понимаешь — они считают, что мы разрабатываем новые способы литья металлов. Сталь и тому подобное. Он сказал, что новое крупное открытие в металлургии будет стоить миллиарды. Не всегда были понятны его слова, но вот в чем была их суть.

Хелльстром после этого ее признания пришел в такое возбуждение, что ему захотелось вскочить и обнять ее. Да, она была настоящим работником Улья!

В этот момент в комнату вошел Салдо, и Хелльстром почти крича объяснил ему то, что только что узнал. Открытие Фэнси давало им выход: это коммерческое вторжение! Это подтверждало познанные Ульем инстинкты Чужаков из Внешнего мира, глубоко укоренившиеся в них. Необходимо немедленно сообщить в лабораторию. Это может даже помочь им в их исследованиях. Дикие Чужаки иногда представляли проблему в новом ракурсе.

— Я помогла Улью? — спросила Фэнси.

— Да, и очень!

Салдо, остановившийся, чтобы сказать несколько слов одному из наблюдателей, сидевшему за консолью, бросил взгляд на Хелльстрома и покачал головой. Значит, Перуджи еще не приехал. Салдо должен был сообщить об этом сразу же.

Теперь Хелльстром хотел, чтобы Перуджи приехал на ферму.

Металлургия! Изобретения! Все эти таинственные намеки теперь прояснились.

Фэнси все еще стояла у стола и наблюдала за Хелльстромом.

— Перуджи сообщил еще что-нибудь? — спросил Хелльстром.

— Нет. — Молодая женщина покачала головой.

— Ничего об Агентстве, пославшем его, правительственном Агентстве?

— Ну, он говорил что-то о каком-то человеке, которого называл Шеф. Он ненавидит Шефа. Он ужасно ругался.

— Ты чрезвычайно помогла, — сказал Хелльстром, — но теперь тебя надо спрятать.

— Спрятать?

— Да. Ты помогла во многих отношениях. Мне даже теперь все равно, что ты крала гормоны со складов Улья. Ты просто напомнила нам, что у нас то же самое химическое строение тела, что и у Чужаков. Конечно, мы в каких-то отношениях изменились за триста лет, потому что работали с генами, но… — Он одарил ее ослепительной улыбкой. — Фэнси, не делай теперь ничего, не проконсультировавшись заранее с нами.

— Хорошо. Обещаю.

— Очень хорошо. И Мимека тоже была одной из женщин-матерей, которым ты сообщила о своей уловке?

— Да.

— Превосходно. Я хочу, чтобы ты… — Он остановился на несколько секунд в нерешительно, глядя на ее бледное лицо, выражавшем ожидание. — Есть шанс, что из этой последней ночной вылазки ты вернулась, добившись успеха, то есть беременной?

— Очень даже большой шанс. — Она вся так и светилась от радости. — Я как раз на самом пике цикла. Я же прекрасно разбираюсь в подобного рода вещах.

— Посмотрим, подтвердят ли это лабораторные анализы, — сказал Хелльстром. — Если они дадут положительный результат, скучать в укрытии тебе не придется. Тогда направляйся в Центр Беременности, скажешь им, что это мой приказ. Однако не впадай в спячку, пока мы не пришлем кого-нибудь, кто запишет твои показания относительно использования возбуждающих гормонов на Чужаках.

— Хорошо, Нильс. Я сейчас же отправляюсь в лабораторию.

Она повернулась и торопливо пошла по комнате, и несколько работников наблюдали за ее уходом. От нее, вероятно, все еще исходит слабый запах возбуждающего средства. Хелльстром был слишком занят, чтобы обратить на него внимание. «Нет, — подумал Хелльстром, — она в самом деле сумасбродка. Что же они получили в ФЭНСИ-линии?»

Дойдя до ниши Хелльстрома, Салдо тоже наблюдал за уходом Фэнси.

Хелльстром потер подбородок. Когда он был в Улье, он в основном пользовался средством, подавляющем рост волос, но все равно борода местами проглядывала. Ему нужно побриться и обязательно до прихода Перуджи. Внешний вид имеет важное значение при общении с Чужаками.

— Так значит, металлургия и изобретения?

Когда Салдо шагнул к нему, Хелльстром рассеянно спросил:

— Что тебе надо?

— Я слушал, пока вы говорили с Фэнси, — ответил Салдо.

— Ты слышал, что она сказала о Перуджи?

— Да.

— Ты все еще считаешь, что ошибкой было позволять ей выходить из Улья? — спросил Хелльстром.

— Я… — Салдо махнул рукой.

— Это Улей управлял ею — даже не мы, — заметил Хелльстром. — Весь Улей реагирует, как единый организм, или же посредством одного из нас. Запомни это.

— Если вы так считаете, — сказал Салдо. Однако по голосу его нельзя было сказать, что он убежден в этом.

— Да, я так считаю. Да, и когда будешь допрашивать Фэнси, я хотел бы, чтобы ты был мягок с ней.

— Мягок? Она подвергла…

— Вовсе нет! Она показала нам путь к спасению. Ты будешь мягок с ней. И с остальными женщинами, имена которых она назовет.

— Хорошо, Нильс. — Самому Салдо эти приказы казались лишенными здравого смысла, однако он не мог открыто выказать неповиновение руководителю Улья.

Хелльстром встал, обошел стол и пошел к выходу.

— Вы будете у себя, если мне понадобится найти вас? — спросил Салдо.

— Да. Свяжитесь со мной сразу же, как только появится Перуджи.

Из мудрости Харла:

«Выступая против Вселенной, вы можете уничтожить себя».

Вместо того чтобы прямиком направиться к себе, Хелльстром свернул налево в главную галерею, к которой примыкал Центральный пост Службы Безопасности, потом еще раз налево, и в конце коридора, когда подошла кабина, он вошел в открытый проем экспресс-лифта. Он выпрыгнул из движущейся кабины на пятьдесят первом уровне в другую широкую галерею; здесь было поспокойнее, чем на верхних уровнях; и из-за царившей здесь тишины, несмотря на все-таки непрекращающуюся деятельность, казалось, что стены обиты мягким материалом, да и сами работники двигались с кошачьей мягкостью и с молчаливым сознанием важности выполняемых ими даже второстепенных задач.

Хелльстром пробирался по коридору, стараясь не мешать им, и только когда вошел в арку, ведущую в лабораторию «Проекта 40», задумался над тем, что же ему говорить специалистам.

«Чужаки из Внешнего мира думают, что речь идет об изобретении в сфере производства таких металлов, как сталь. У них создалось это впечатление после изучения страниц 17–41 Отчета ТРЗ-88. Вероятно, они подумали о наличии проблемы перегрева, ознакомившись только с этим крохотным фрагментом отчета».

Да, именно так. Достаточно краткий, чтобы удовлетворить характерное для физиков-исследователей нетерпение, но содержащее при этом существенную информацию вместе с его собственными заметками.

Хелльстром остановился прямо в дверном проеме лаборатории, имевшей куполообразную форму, ожидая перерыва в работе. Никому не было позволено врываться сюда, если только не по делу чрезвычайной важности. Специалисты этой лаборатории были известны своей вспыльчивостью.

Несмотря на достаточный опыт работы с физиками, занимавшимися в Улье исследовательскими работами, чтобы не обращать внимания на странности их поведения, Хелльстром часто ловил себя на мысли, какой переполох среди диких ученых Внешнего мира произведет это семейство, если они покинут Улей.

Двадцать из них работали с массивным цилиндрическим предметом, располагавшемся в ярко освещенном центре лаборатории, и каждый имел мускулистого симбионта. Эти физики-исследователи имели особую ценность для Улья, и с таким трудом удалось вырастить их и еще сложнее поддерживать потом их жизнь. Их гигантские головы (пятнадцать дюймов от линии белоснежных волос до основания безволосого подбородка, лоб одиннадцати дюймов шириной, нависающий над выпученными голубыми глазами с поразительно блестящими черными зрачками) требовали императорских родов для каждого из них. Ни одна из женщин не смогла родить больше трех — последующие попытки заканчивались лишь многочисленными абортами на ранней стадии беременности, и смерть матери во время родов этих особо ценных специалистов была обычным делом, однако Улей охотно платил такую высокую цену: они бесчисленное количество раз доказывали, что цена была заплачена не напрасно, и явились основной причиной прекращения многовековых, осуществляемых в строжайшей тайне миграций первых колонистов. Во что бы то ни стало необходимо было скрывать их от Чужаков из Внешнего мира. Как и работа, которой они занимаются, — еще одно свидетельство их отличий от Чужаков Внешнего мира. Раздвоенный прут с оглушающим действием — только один из многих предметов, созданных ими. Они дали улью электронные приборы, обладающие высокой надежностью, миниатюрные и мощные одновременно. Они изобрели новейшие пищевые добавки, благодаря которым поведение бесполых работников стало более уравновешенным.

Исследователей-физиков мгновенно можно было узнать. Помимо огромной черепной коробки, их генетическая линия несла характеристики, которых нельзя было отделить от искомой специализации и которые еще больше подчеркивали их отличие от исходной дикой формы. Ноги их представляли обрубки, и за ними необходим был постоянный уход бледнокожих, мускулистых бесполых работников, выращенных специально для этого и отличавшихся сговорчивостью. Из-за бесполезных ног специалистов перемещали с места на место на тележках или же переносили на руках. Руки у них были нормальными, но слабыми и тонкими, с длинными изящными пальцами. Генетически эти специалисты тоже были стерильными, и на них заканчивался их род. Из-за требований полного подчинения организма нуждам интеллекта они не могли на химическом уровне регулировать свои эмоции, ввиду чего отличались повышенной нервозностью и раздражительностью в своих отношениях с другими работниками. Даже их симбионты-помощники подвергались таким нападкам. Однако друг к другу они относились с мягкостью и взаимным уважением, особенность характера, которую Улью удалось взрастить в них после нескольких конфликтов, снижавших полезность первого выращенного семейства этих специалистов.

Один из них, так увлеченных своей работой, наконец остановился и посмотрел через всю лабораторию на Хелльстрома. Работник просигналил на языке жестов Улья: «Торопимся». Жест, направленный в сторону трубчатой конструкции, ясно указывал: «Не задерживайте работу». Потом повторил этот же знак у смуглого лба, с той же ясностью передававший: «Ваше присутствие мешает мне думать».

Хелльстром торопливо пересек комнату. Он узнал этого специалиста — женщину, одну из самых старших в своем семействе, с многочисленными шрамами, оставшимися после не слишком удачно проведенных экспериментов. За ней ухаживал бледнокожий, с покатыми плечами и подавленными инстинктами пола работник-мужчина, имевший выпирающие на руках и торсе мышцы. С трусливой робостью он наблюдал, как Хелльстром быстро излагал суть дела на языке жестов Улья.

— Какое нам дело до того, что полагают Чужаки? — требовательно спросила специалистка.

— Им удалось лишь по этим нескольким страницам понять, что мы столкнулись с проблемой перегрева, — просигналил Хелльстром.

Потом она произнесла вслух, сознавая, что голос может передать ее гневное раздражение:

— Ты считаешь, что Чужаки могут чему-нибудь научить нас?

— Мы часто учимся на их ошибках, — заметил Хелльстром, намеренно не замечая ее гнев.

— Помолчи несколько секунд, — приказала она и закрыла глаза.

Хелльстром знал, что в данный момент в ее сознании проносятся страницы, новые, полученные за это время данные, соотносясь с ошибочным предположением Перуджи.

Вскоре она открыла глаза и сказала:

— Уходи.

— Это помогло тебе? — спросил Хелльстром.

— Да, — ответила она. Досадуя на себя, что пришлось выдавить из себя это признание, добавила затем с новой вспышкой раздражительности: — Очевидно, ваш тип может случайно научиться чему-то ценному — когда вам представляется счастливый случай!

Хелльстрому удалось сдержать улыбку и, повернувшись, он пошел обратно к выходу из лаборатории. Казалось, что рабочий ритм, пока он шел, нисколько не изменился, однако, когда он на пороге бросил взгляд назад, он увидел, что несколько специалистов собрались в кучку и о чем-то переговаривались, быстро сигнализируя руками на языке жестов Улья. Хелльстром знал, что эти исследователи создали свой собственный язык, который использовали только в разговорах между собой. За очень короткое время они рассортируют новые данные и введут их в свой проект.

Неофициальный меморандум в адрес правления Агентства:

«УНИЧТОЖИТЬ ПРИ ПРОЧТЕНИИ.

Нам была представлена лишь часть документов по делу Хелльстрома. Они ведут двойную игру. Наш другой источник сообщает, что в бумагах, скопированных в МТИ, было еще по меньшей мере три страницы. Все говорит о том, что в „Проекте 40“ разрабатывается новый и гораздо более дешевый способ производства стали и что это никакое не оружие. И как я постоянно повторяю вам, я знал, что эта парочка однажды попробует что-нибудь в этом роде. Так и случилось!»

Отчет Мимеки Тиченам об использовании запасов Улья во Внешнем мире.

«Через несколько секунд после инъекции нашего возбуждающего препарата кожа Чужака-мужчины становится теплее на ощупь и слегка краснеет. Это похоже на реакцию мужчин Улья, но более ярко выраженную и протекающую быстрее: длится от пяти до десяти секунд. После этого различия становятся более заметными. Иногда в первый момент мышцы Чужаков твердеют, по-видимому, в результате шока, отчего они становятся совершенно неспособными двигаться, пока не начинается действие возбуждающих гормонов. Но подобное случается далеко не со всеми Чужаками-мужчинами. Почти сразу же после покраснения кожи, а иногда и одновременно с этим, у мужчины наступает сильная эрекция, никогда не пропадающая после первого оргазма. Шестикратный непрерывный оргазм не является чем-то исключительным. Однажды случился даже тридцатиоднократный. Все это время мужчина выделяет отвратительно пахнущий пот, что было характерно для всех случаев и что чрезвычайно возбуждало меня. Словно он убыстряет и усиливает весь спектр женских реакций. Этот резкий запах, наверное, вызывается гормоном, относящемся к тому же классу, что и наш ХБ-5, который, если вы помните, вызывает сходную реакцию у женщин, хотя и не такую сильную, как только что описанную мной. Запах особенно силен вблизи мужских сосков, которые во всех случаях, как я заметила, разбухают, напрягаются и становятся твердыми. Иногда я замечала, что у некоторых мужчин дрожат бедра, шея и плечевые мускулы. Похоже, это происходило бесконтрольно и часто сопровождалось гримасами на лице, мотанием головы и стонами. В общем я бы сказала так, что все реакции, обычные при спаривании у мужчин Улья, отдающих себе в этом отчет, приобретают у Чужаков непроизвольный характер, когда субъект получает инъекцию возбуждающих гормонов. По моему мнению (совпадающему с мнениями сестер), эти реакции Чужаков возбуждают гораздо сильнее, чем когда мы занимаемся этим с мужчинами Улья».

Было без двадцати двенадцать, и вот уже полчаса Хелльстром мерил шагами столовую фермы, проверяя, сделаны ли все необходимые приготовления. Изначально столовую обставили как место для приема гостей из Внешнего мира. Столовую и гостиную можно было увидеть через арку из темного дерева. Длинный стол в якобинском стиле занимал центральную часть столовой, и вокруг него располагалось десять стульев, выполненных в том же стиле. Над столом висела сверкающая люстра из полированного стекла. Китайский шкафчик, забитый тяжелой голубой глиняной посудой, занимал почти всю стену, противоположную арке, ведущей в гостиную. Высокие эркеры с выцветшими кружевными занавесками, сейчас отдернутые, были распахнуты, открывая вид укрытого ивами берега ручья и полоски, выгоревшей на ослепительном и пыльном солнцепеке. В углу противоположной стены открывалась створчатая дверь, в верхней части которой имелось крохотное смотровое отверстие из стекла, чтобы можно было посмотреть в кухню, где работники, прошедшие специальную подготовку, занимались приготовлениями к визиту Чужака.

Четыре прибора уже стояли на ближнем к кухне конце стола — тяжелый голубой фарфор и посуда с костяными ручками.

«Все подготовлено как надо! — усмехнулся про себя Хелльстром. — Не высший класс, конечно, но сойдет!»

По мере приближения времени прибытия Перуджи возбуждение, охватившее Хелльстрома раньше, убывало. А теперь, еще и Перуджи запаздывает!

Мимека помогала на кухне. Время от времени Хелльстром бросал на нее взгляды через стеклянное потайное отверстие в двери. Она достаточно походила на Фэнси, чтобы быть ее родной сестрой, но Мимека происходила из параллельной ветви — не из ФЭНСИ-линии. В этих темных волосах и бледной, слегка розовой коже было что-то, генетически связанное с другими свойствами, которые стремился получить Улей: высокая плодовитость, независимое воображение, верность Улью, интеллект…

Хелльстром посмотрел на старомодные маятниковые часы, висевшие рядом с дверью на кухню. Без пятнадцати двенадцать и все так же никаких признаков Перуджи. Почему он опаздывает? Он ведь до этого никогда не делал. Что если он решил не приезжать, а предпринять какое-то другое действие? Может, они уже узнали что-то компрометирующее об этом чертовом велосипеде? Перуджи, вне всякого сомнения, может заявиться сюда вместе с ФБР. Но если Мимека отлично сыграет роль Фэнси, то им, возможно, удастся сбить с толку охотников. Отпечатки пальцев не пройдут. Она не спаривалась в последние дни, и это покажет медицинское обследование. Он настоит на его проведении. Это также послужит подходящим поводом избавиться от всех этих любителей совать нос в чужие дела.

Он услышал, как открылась входная дверь.

Может, это наконец прибыл Перуджи?

Хелльстром развернулся, прошел под аркой в гостиную со всей обстановкой начала двадцатого века и старательно поддерживаемыми затхлыми запахами. Хотя он и торопился как только мог, но успел дойти только до середины гостиной, когда вошел незнакомец на два шага впереди Салдо. Незнакомец был маленького роста, на целый дюйм ниже Салдо, с растрепанными каштановыми волосами и затаенной осторожностью в глазах. Под глазами были круги и глубокие морщины на лбу. На вид ему можно было дать не больше двадцати с небольшим, если бы не эти морщины, но Хелльстрому порою трудно было определить возрасту Чужаков маленького роста. На незнакомце были темно-коричневые рабочие брюки, тяжелые ботинки, белая рубашка с высоким воротом из легкой ткани, сквозь которую проглядывали рыжеватые волосы, росшие на груди. Поверх всего был надет коричневый жакет с разрезными карманами. Правый карман выпирал, словно в нем находилось оружие. Можно было заметить светло-желтые семена травы, прилипшие к отворотам брюк.

Он остановился, увидев Хелльстрома и рявкнул:

— Это вы Хелльстром?

Салдо, в шаге за незнакомцем, просигналил предупреждающий знак.

Сердце в груди Хелльстрома гулко забилось от этого требовательного, официального тона, но прежде чем он смог ответить, Салдо опередил его:

— Доктор Хелльстром, это мистер Джанверт, помощник мистера Перуджи. Мистер Джанверт оставил машину у старой лесопилки и прошел дорогой через луг к дому.

Джанверт сохранял хмурое выражение лица. Все так быстро закрутилось после того, как было обнаружено тело Перуджи. Был необходимый звонок в центр, и сам Шеф подошел к трубке, как только сообщили об этом. Сам Шеф! Джанверт не мог подавить чувства самодовольства от этого разговора.

— Мистер Джанверт, все зависит от вас. Это последняя капля! — Мистер Джанверт, а не Коротышка. Инструкции Шефа были краткими, точными, властными.

— Пешком? — удивился Хелльстром. Упоминание о дороге через луг встревожило его. Этим же путем шел и Депо.

Салдо сделал шаг вперед и стал справа от Джанверта, снова предупреждающе сигналя, потом сказал:

— У мистера Джанверта есть поразительная новость. Он сообщил мне, что мистер Перуджи умер.

Это известие потрясло Хелльстрома. Он попытался оценить его, напрягая мозг. «Фэнси? Нет, она не сказала ничего о…» Хелльстром понимал, что от него ожидают какой-то реакции, поэтому он постарался выказать естественное удивление.

— Умер? Но… Я… — Хелльстром махнул рукой в сторону столовой, — ждал, я хотел сказать, мы условились… Что случилось? Как он умер?

— Мы это еще пытаемся выяснить, — ответил Джанверт. — Ваш шериф пытался не допустить, чтобы мы забрали тело, но мы показали, подписанный федеральным судьей Салема ордер. Тело Перуджи сейчас на пути в медицинскую школу Орегонского университета в Портленде.

Джанверт пытался оценить реакцию Хелльстрома. Непритворное удивление — если только он не актер. Ведь он снимает фильмы.

— Очень скоро будут получены результаты вскрытия, — продолжил Джанверт, словно Хелльстром не мог логически связать эти два события.

Хелльстром прикусил губу. Ему не нравилось то, как Джанверт произнес слова «ваш шериф». «Что же там наделал Линк? Еще несколько ошибок, которые теперь придется исправлять?»

— Если шериф Крафт вмешался, то это достойно сожаления, — произнес Хелльстром, — но мне-то какое дело до этого. Он — не наш шериф.

— Ладно, хватит об этом, — сказал Джанверт. — Одна из ваших женщин провела предыдущую ночь с Перуджи, и она накачала его каким-то наркотиком. На руке синяк размером с доллар. И мы собираемся узнать, что это за наркотик. Мы свяжемся с ФБР, со службой налогообложения спиртных напитков — преступления, связанные с наркотиками, в их компетенции, вы знаете, — и мы вскроем вашу ферму, как консервную банку!

— Одну минуту! — воскликнул Хелльстром, пытаясь подавить панику. «Вскрыть ферму!» — Что вы имели в виду, упомянув о ком-то, кто провел ночь с Перуджи? Что еще за наркотики? О чем вы говорите?

— О крохотной куколке с вашей фермы по имени Фэнси, — ответил Джанверт. — Фэнси Калотерми, кажется, таково ее полное имя. Она провела последнюю ночь с мистером Перуджи, и она накачала его…

— Чепуха! — прервал его Хелльстром. — Вы говорите о Фэнси? Что у нее любовная связь с мистером Перуджи?

— Вот именно! Перуджи мне все рассказал. Она накачала его наркотиками, и, держу пари, именно это и стала причиной его смерти. Мы собираемся допросить вашу мисс Калотерми и остальных ваших людей. Мы докопаемся до правды!

Салдо прокашлялся, пытаясь отвлечь внимание Джанверта, чтобы дать Хелльстрому время подумать. Его слова били по чувствительным местам. Салдо почувствовал, как обострились все защитные реакции, воспитанные в нем Ульем. Ему пришлось сознательно сдерживать себя, чтобы не наброситься на Джанверта.

Джанверт бросил на Салдо лишь один взгляд:

— У вас есть что добавить?

Прежде чем Салдо успел ответить, Хелльстром сказал:

— Кто это «мы», кого упоминали вы, мистер Джанверт? Признаюсь, я ничего не понимаю. Я испытывал расположение к мистеру Перуджи, и он…

— Только не испытывайте свое расположение ко мне, — перебил его Джанверт. — Мне вовсе не нужно такое расположение. А что касается вашего вопроса, то все просто. Вскоре здесь будет ФБР и служба налогообложения спиртных напитков. Если для проведения расследования нам понадобится еще кто-нибудь, то мы пригласим и их.

— Но у вас нет официального статуса, мистер Джанверт, верно? — спросил Хелльстром.

Джанверту понадобилось несколько секунд, чтобы оценить слова Хелльстрома. Этот вопрос был с подковыркой, и он не понравился Джанверту. Сам не сознавая того, он сделал шаг от Салдо.

— Это так? — повторил вопрос Хелльстром.

Джанверт воинственно выпятил свою челюсть.

— Полегче, черт возьми, с моим официальным статусом, Хелльстром. Ваша мисс Калотерми приехала на велосипеде в мотель Перуджи. А этот велосипед принадлежал некоему Карлосу Депо, одному из наших людей, к которому, как мы подозреваем, вы тоже испытывали расположение.

Выгадывая время, чтобы обдумать услышанное, Хелльстром произнес:

— Я что-то не могу уследить за вашей мыслью. Кто это… ах да, служащий компании, которого искал мистер Перуджи. Я ничего не понял насчет велосипеда, но… вы что, хотите мне сказать, что тоже работаете на эту компанию по устройству фейерверков, мистер Джанверт?

— Вы скоро увидите здесь нечто побольше, чем фейерверк! — угрожающе бросил Джанверт. — Где мисс Калотерми?

В сознании Хелльстрома быстро прокручивались подходящие ответы. Прежде всего он похвалил себя, что предусмотрительно спрятал Фэнси подальше от глаз и заменил ее Мимекой. Случилось самое худшее. Они выследили проклятый велосипед. Продолжая тянуть время, он сказал:

— Боюсь, мне точно не известно, где мисс…

И этот момент выбрала Мимека, чтобы выйти из арки в столовую. Кухонная дверь с хлопком закрылась за ней.

Она не видела до этого Перуджи и приняла Джанверта за приглашенного на ленч гостя.

— А вот и я, — сказала она. — Ленч уже остывает.

— Ну, вот и она, — произнес Хелльстром, делая знак Мимеке замолчать. — Фэнси, это мистер Джанверт. Он принес нам печальную новость. Мистер Перуджи умер при обстоятельствах, которые кажутся довольно загадочными.

— Как ужасно! — воскликнула молодая женщина, прореагировав на еще один знак Хелльстрома — теперь уже говорить.

Хелльстром посмотрел на Джанверта, задаваясь вопросом, сошла ли эта замена. Мимика очень близко соответствовала описаниям Фэнси. Даже голоса их были похожими.

Джанверт поглядел на нее и требовательно спросил:

— Где, черт возьми, ты взяла тот велосипед? И что за наркотик ты использовала, чтобы убить Перуджи?

Мимека поднесла ко рту руку, удивленная. Она теперь чувствовала исходивший от Джанверта запах гнева, смешанного со страхом, и этот резкий голос вместе с неожиданными вопросами — все это привело ее в замешательство.

— Одну минуту! — Хелльстром просигналил на языке жестов Улья, чтобы она молчала, позволив ему взять инициативу в свои руки. Он повернулся к ней лицом, окинул ее суровым взглядом и сказал тоном требовательного родителя: — Фэнси, я хочу, чтобы ты сказала мне правду. Ты провела прошлую ночь вместе с мистером Перуджи в мотеле?

— Вместе… — Она тупо покачала отрицательно головой. Тревога в Хелльстроме была очевидна, и она видела, что Салдо била просто дрожь. Однако Нильс приказал ей говорить правду, и он сопроводил эти слова знаком на языке жестов Улья.

В комнате воцарилась гнетущая тишина, давившая на них, пока она придумывала ответ.

— Я… конечно, нет! — произнесла молодая женщина. — Вам же обоим это известно. Я была в… — Она замолчала, когда внезапно пересохло в горле. Она чуть было не сказала: «В Улье». Чрезвычайно напряженная атмосфера в этой комнате вызывала сильное беспокойство. Ей надо лучше следить за собой.

— Она была здесь, на ферме, прошлой ночью, — сказал Салдо. — Я сам видел ее.

— Так значит, вы будете продолжать играть в прятки, — насмешливо произнес Джанверт и внимательно посмотрел на молодую женщину, чувствуя ее глубокое беспокойство под маской смущения, подтверждающее все, что говорил Перуджи перед смертью. Она была там, в мотеле. Она убила его и — скорее всего — выполняя приказ Хелльстрома. Однако доказать это будет чертовски трудно. У них были только сообщение Перуджи и описание той женщины. Щекотливая ситуация.

— Через два часа сюда нагрянет столько законников, сколько вы никогда в жизни не видели, — пробурчал Джанверт. — Они допросят ее. — Он показал на Мимеку. — Не пытайтесь спрятать ее. Отпечатки пальцев остались на велосипеде и в комнате Перуджи. Ей придется ответить на несколько весьма любопытных вопросов.

— Возможно-возможно, — согласился Хелльстром. Голос его становился уверенней по мере того, как он видел, что меры предосторожности, предпринятые им, открывали им путь к спасению: отпечатки пальцев Мимеки не дадут ничего, абсолютно ничего. — Но сам вы, мистер Джанверт, я так понял, — не представляете собой закон. И пока законники…

— Я же сказал вам, хватит! — резко перебил его Джанверт.

— Я могу понять, почему вы так нервничаете, — продолжил Хелльстром, — но мне не нравится ваш тон и ваши выражения в присутствии этой молодой женщины. Я хочу попросить вас…

— Что? — снова перебил его Джанверт. — Выбирать выражения в присутствии этой молодой женщины! Она переспала с Перуджи прошлой ночью, и ей были известны такие трюки при траханье, о которых тот никогда и не слыхивал! Выбирать выражения!

— Ну, хватит! — воскликнул Хелльстром и быстро просигналил Мимеке уходить, однако она слишком внимательно слышала Джанверта, чтобы заметить этот знак. Ведь Хелльстром сказал, чтобы она говорила правду, и что она слышит!

— Переспала? — переспросила она. — Да я даже не знакома с мистером Перуджи.

— Этот номер не пройдет, сестричка, — сказал Джанверт. — Обещаю: не пройдет.

— Тебе не нужно больше отвечать на его вопросы, Фэнси, — поторопился произнести Хелльстром.

Молодая женщина бросила взгляд на Хелльстрома, оценивая ситуацию для себя. «Перуджи мертв! Что же такого сделала Фэнси?»

— Правильно, — продолжил Джанверт. — Заткните ей рот, пока не придумаете правдоподобную ложь. Но обещаю вам, мы на это не купимся. Медицинское обследование…

— В самом деле, — прервал его Хелльстром и вздохнул с неподдельной печалью. Потом повернулся лицом к Мимеке. — Фэнси, дорогая, ты не должна говорить ничего, пока сюда не прибудут официальные лица, если они действительно появятся здесь по столь нелепому…

— О, они появятся, — перебил его Джанверт. — И тогда, я думаю, после медицинского обследования нам станут известны весьма любопытные результаты.

Салдо, все еще сражаясь с защитными рефлексами, воспитанными в нем Ульем, жестами привлек внимание Хелльстрома и сказал:

— Нильс! Вышвырнуть его отсюда?

— В этом нет необходимости, — ответил Хелльстром, ответным взмахом руки приказывая Салдо взять себя в руки. Было очевидно, что ему лучше не набрасываться на Джанверта, чтобы не совершить нового убийства.

— Вы чертовски правы, в этом нет необходимости, — заметил Джанверт. Сунув руку в выпирающий карман пиджака, он еще на два шага отошел от Салдо. — Не стоит, детка, делать этого, или я успокою тебя на веки.

— Эй! Эй! — закричал Хелльстром. — Хватит! — Потом посмотрел прямо на Салдо. — Знаешь, Салдо, тебе лучше всего позвонить шерифу Крафту. Если то, что сообщил нам мистер Джанверт, правда, то я не понимаю, почему Крафт еще не прибыл сюда. Узнай, можешь ли ты связаться с ним и попросить, чтобы он…

— Крафт очень занят телефонным звонком из своего офиса в Лейквью, — заметил Джанверт. — Ваш ручной шериф занят, понятно? Никто не придет сюда, чтобы спасти вас или вмешаться до прибытия ФБР.

Хелльстром увидел суровую улыбку на лице Джанверта и внезапно понял, что Чужак играет в какую-то рассчитанную игру. Хелльстром нахмурил брови, спрашивая себя, могут ли у Джанверта действительно быть полицейские полномочия. Возможно, что он провоцирует их на необдуманное действие, которое позволит ему распоряжаться здесь до прибытия остальных? Много чего нужно еще сделать для защиты Улья до прибытия полиции Чужаков из Внешнего мира. Попытается ли Джанверт остановить кого-нибудь, кто захочет покинуть эту комнату?

— Салдо, — сказал Хелльстром, — как ни прискорбно положение, в котором мы очутились, у нас есть обязательства и дела, которые надо делать. Задержки стоят дорого. — Хелльстром просигналил Салдо, чтобы он уходил и позаботился, чтобы Улей был готов к возможному обыску. — Полагаю, тебе следует вернуться к работе, — продолжил Хелльстром. — Мы будем ждать здесь с…

— Всем оставаться здесь! — перебил его Джанверт и отступил еще на шаг от Салдо, все также угрожающе держа руку в кармане пиджака. Что эта деревенщина о себе вообразила! — Ведется расследование убийства! И если вы думаете, что можете скрывать…

— Я думаю, если и окажется здесь вообще, о чем говорить, то это будет вещь, намного менее значительная, чем убийство, — сказал Хелльстром и снова просигналил Салдо настоятельный приказ уходить. — Я знаю точно, что Фэнси не покидала ферму прошлой ночью. В то же время мистер Салдо просто необходим при съемках нашего фильма, в который вложено уже несколько сотен тысяч долларов, и его нужно представить в Голливуде уже через месяц с небольшим. Он и так уже отвлекся от работы на некоторое время, чтобы встретить вас и проводить к…

— Я прогуливался после обеденного перерыва, чтобы дать указания насчет ужина, — сказал Салдо, поняв намек. Потом посмотрел на наручные часы. — О Господи! Я опаздываю! Эд уже, должно быть, метает молнии! — Повернувшись, он быстро направился к двери.

— Эй, одну минуту! — закричал Джанверт.

Салдо не обратил внимания на его крик. Приказ Хелльстрома, переданный на языке жестов Улья, был точен и не оставлял места неповиновению. Джанверт, очевидно, был вооружен, но ситуация была отчаянная. Рискнет ли он воспользоваться своим оружием? Салдо почувствовал, как по спине побежали мурашки, но продолжал идти прямо к двери. Этого Улей требовал от него.

— Говорю тебе, стой, иначе!.. — крикнул Джанверт. Он прошел под аркой в коридор, пытаясь не упустить из виду удаляющуюся спину Салдо, одновременно держа под контролем и парочку, оставшуюся в столовой. Салдо открывает дверь! Рука Джанверта на рукоятке револьвера в кармане пиджака стала липкой от пота. Рискнет ли он стрелять? Салдо же выходит!

Дверь закрылась.

— Мистер Джанверт, — обратился к нему Хелльстром.

Тот повернулся и посмотрел на Хелльстрома. «Ублюдки!»

— Мистер Джанверт, — повторил Хелльстром рассудительным голосом, — мне бы не хотелось усугублять ту прискорбную ситуацию, в которой мы очутились, еще больше. Мы ждали мистера Перуджи на ленч: просто стыдно зря переводить еду, Я не сомневаюсь, что настроение у всех улучшится, если мы…

— Вы что полагаете, что я буду есть что-нибудь здесь? — спросил Джанверт. «Неужели Хелльстром и вправду настолько наивен?»

Хелльстром пожал плечами.

— По всей видимости, нам придется дожидаться прибытия законников, а вы ведь не хотите, чтобы я или Фэнси оставляли ваше общество. Вот я и предлагаю разумный выход, чтобы заполнить чем-нибудь время ожидания. Я уверен, что не составит сложностей разрешить все эти дела, и я всего лишь пытаюсь…

— Конечно! — язвительно бросил Джанверт. — И вы так расположены ко мне!

— Нет, мистер Джанверт, до вас мне нет особого дела. И я уверен, Фэнси разделяет мою антипатию. Я забочусь исключительно…

— Да не стройте из себя невинную овечку!

Джанверт чувствовал нарастающее раздражение и беспокойство. Он не должен был дать уйти этому типу. Надо было стрелять ему по ногам и свалить на пол.

— Если вы беспокоитесь, не подсыпали ли мы вам чего-нибудь в еду, — сказала Мимека, — то я лишь с огромной радостью попробую все перед тем, как вы приметесь за еду. — Она обеспокоенно посмотрела на Хелльстрома. Нильс сказал, что он рассчитывает, что гость позавтракает с ними. Теперь у них был другой гость, но относится ли это и к нему?

— Попробуешь… — Джанверт покачал головой. Эти люди совершенно невозможны! Как могут они продолжать строить из себя невинных овечек, зная, что он взял их тепленькими?

Мимека посмотрела на Хелльстрома, ища подтверждения правильности избранного ею поведения.

— Она только пытается помочь вам чувствовать себя поуютнее, — пояснил Хелльстром и знаком передал Мимеке: «Заставь его позавтракать с нами!» Он внимательно наблюдал за Джанвертом. С Салдо все висело на волоске. Джанверт едва не применил против него оружие, лежащее у него в кармане. Действительно ли эти парни из Агентства такие решительные?

— Нам уже известно, каким именно образом Фэнси заставляет мужчин чувствовать себя поуютнее, — заметил Джанверт. — Спасибо, но вынужден отказаться.

— Как хотите, а я займусь едой, — сказал Хелльстром. — Можете присоединиться к нам, если захотите. — Он подошел к Мимеке и взял ее за руку. — Пошли, моя дорогая. Мы сделали все, что было в наших силах.

У Джанверта не было выбора, кроме как последовать за ними в столовую. Увидев четыре прибора на столе, он спросил себя, для кого же предназначено четвертое место. Для Крафта? Или, может, для Салдо?

Хелльстром усадил Мимеку спиной к китайскому шкафчику, а сам сел на стул во главе стола, спинкой повернутой к кухонной двери. Потом указал Джанверту на стул напротив Мимеки.

— По крайней мере вы можете посидеть вместе с нами.

Джанверт не обратил внимания на это приглашение, демонстративно обошел вокруг стола и занял стул рядом с Мимекой.

— Как будет угодно, — сказал Хелльстром.

Джанверт посмотрел на молодую женщину. Она сидела, сложив руки на коленях, глядя на свою тарелку, словно молясь. «Святая невинность! — подумал Джанверт. — Ничего, мы тобою еще займемся. И если ты попытаешься ускользнуть, как твой приятель, то я на самом деле выстрелю. А о последствиях побеспокоимся потом. И я даже не буду целиться в твои милые ножки!»

— У нас сегодня свиные отбивные, — объявил Хелльстром. — Вы уверены, что мне не нужно делать заказ на вас?

— Да, ради вашей и своей жизни, — ответил Джанверт. — Особенно моей.

Когда раздался скрип открываемой двери, он тут же встревоженно посмотрел в ту сторону, и его рука, лежавшая на рукоятке пистолета, напряглась. В дверь вошла пожилая женщина с поседевшими волосами, темно-оливковой кожей и поразительно живыми голубыми глазами. Когда она посмотрела вопросительно на Хелльстрома, ее морщинистое лицо скривилось в улыбке. Джанверт перевел взгляд на Хелльстрома и заметил какое-то непонятное быстрое движение пальцев, очевидно, жест, предназначенный для этой пожилой женщины. В то же время Хелльстром обменялся с молодой женщиной, сидевшей рядом с ним, многозначительным взглядом.

— Что это вы там делаете? — спросил Джанверт.

Хелльстром понял, что Джанверт обратил внимание на сигнал, и посмотрел с усталым выражением лица на потолок. Да, Джанверт доставит им много хлопот, если только не удастся заставить его отведать их пищу. Нужно сделать еще так много, а Салдо слишком молод, чтобы во всем на него можно было положиться. Конечно, он может посоветоваться со старшими, но в Салдо было упрямство, с которым, как сознавал Хелльстром, ему еще придется побороться. Салдо мог решить и не спрашивать совета у лучших умов Улья.

— Я задал вам вопрос, — не отставал Джанверт, наклоняясь в сторону Хелльстрома.

— Я лишь прошу своих помощников помочь мне успокоить вас и уговорить присоединиться к нашему ленчу, — уставшим голосом ответил Хелльстром. Купится ли Джанверт на это?

— Черта лысого! — отрезал Джанверт. Он снова посмотрел на пожилую женщину. Та все еще стояла в ожидании за Хелльстромом, придерживая одной рукой открытую дверь на кухню. Почему эта старая ведьма молчит? Она что, будет так стоять, пока ей не укажут, что делать? По всей видимости, да.

Молчание затягивалось.

«Не ошибся ли я в нем? — подумал Хелльстром. — Дать ли знак прислуге продолжать, как было оговорено?»

«Чего, черт побери, они ждут?» — выругался про себя Джанверт. А потом вспомнил, что Перуджи говорил о «молчаливых» женщинах и о том, что они изучают какой-то трудный диалект. Впрочем, эта старая ведьма совсем не походила на актрису. Глаза ее оставались живыми и встревоженными, однако лишь покорная терпеливость читалась в постановке ее плеч и в том, как она держала открытую дверь.

«Мы должны рискнуть», — решил Хелльстром.

Он прервал тишину.

— Миссис Нильс, будьте добры, принесите нам две порции, только для Фэнси и меня. Мистер Джанверт не будет есть с нами. В то же самое время, притворяясь, что чешет голову, он дал ей знак продолжать все по-старому. То, что он сказал, прозвучало для миссис Нильс, которая была просто бесполой работницей, подготовленной специально для этой работы, лишь бессмысленным набором звуков. Однако она прочитала этот знак, кивнула и удалилась на кухню.

Джанверт вдруг почувствовал аппетитные запахи, исходившие из кухни, и стал сомневаться, не ведет ли он себя по-глупому. Разве эти люди рискнут здесь, на ферме, отравить его? Конечно, верить им нельзя, но… Да, они могут попытаться сделать это. Хотя тщательные приготовления смущали его. Хелльстром, конечно, знал о смерти Перуджи. Кто еще мог приказать убить его? Но кого тогда они дожидались к ленчу? Если они знали о смерти Перуджи, значит, лишний прибор был поставлен для отвода глаз. Это означает, что в пище нет никакой отравы. Господи! До чего же аппетитно пахнет! Его любимые отбивные!

Хелльстром спокойно смотрел за окно с противоположного конца стола, ведя себя в той же самой небрежной и безучастной манере.

— Знаешь, Фэнси, мне всегда нравилось обедать здесь. Нам следует почаще обедать здесь, а не второпях на съемочной площадке.

— Или вообще пропускать ленч, — заметила она. — Да, я несколько раз замечала это.

Хелльстром похлопал по своему животу.

— Особого вреда не будет, если пропустишь разок обед. Я все-таки толстею.

— Я как раз хотела напомнить вам об этом, — продолжила молодая женщина. — Вы испортите себе желудок, если будете продолжать в том же духе.

— У нас слишком много дел, — произнес Хелльстром.

«Да они просто сумасшедшие! — подумал Джанверт.

Болтают о всякой всячине в такой-то момент!»

В дверях снова показалась миссис Нильс Хелльстром, повернулась, и они увидели по тарелке в каждой руке. Она несколько секунд постояла в нерешительности рядом с Хелльстромом, но потом первой обслужила молодую женщину. Когда обе тарелки были поставлены на стол, Хелльстром дал ей знак принести пиво, которое считалось у них поощрением за особые услуги и в которое иногда добавлял снотворное и кое-что посильнее специалистам, признанным негодными и подлежащими отправке в чан.

Джанверт посмотрел на тарелку, стоявшую перед женщиной, сидевшей рядом с ним. От нее поднимался пар. В соусе, которым была залита свинина, можно было разглядеть большие грибы. Гарниром служил шпинат и жареный картофель, и миссис Нильс Хелльстром ложкой перемешала его со сметаной. Молодая женщина пока просто сидела, сложив руки и потупив взор. О Господи, она что, молится?

Он вздрогнул от неожиданности, когда Хелльстром сложил обе руки над своей тарелкой и начал говорить нараспев:

— Великий Боже, за пищу, которую мы сейчас станем есть, возносим тебе благодарение. Да осенит твое божественное провидение нас, разделяющих эту жизнь. Аминь.

Молодая женщина повторила за ним:

— Аминь.

Полнота чувства в голосе Хелльстрома вызвала смущение у Джанверта. Как и эта дамочка, когда она в конце присоединилась к его молитве. Наверное, так принято у них. Этот ритуал потряс Джанверта сильнее, чем он хотел признаться самому себе, и вызвал гнев. Они продолжают, черт побери, играть!

Аромат, исходивший от тарелки, добавил еще больше раздражения. Молодая женщина потянулась за вилкой. Сейчас они начнут уминать это проклятое мясо!

— Вы уверены, что не будете ничего есть? — поинтересовался Хелльстром.

С неожиданным злорадством Джанверт протянул руку мимо молодой женщины, взял тарелку Хелльстрома и ответил:

— Конечно. Рад, что вы спросили. — Он торжествуя поставил тарелку перед собой, намеренно одарив их сияющей улыбкой, когда похищенная им тарелка с мясным блюдом ударилась о тарелку с гарниром. «С блюдом, которое собирался отведать Хелльстром, — подумал он, — все должно быть в порядке».

Хелльстром отбросил голову назад и рассмеялся, не в силах сдержаться. Он вдруг подумал, что Улей в его лице получил новые качества, которые повысят его жизнеспособность и помогут ему в сражении с Внешним миром. Джанверт вел себя именно так, как он надеялся.

Мимека с улыбкой на лице сквозь приспущенные ресницы посмотрела на Хелльстрома. Поведение Джанверта было легко предсказуемым, как и у большинства Чужаков. Он вел себя точно так, как говорил Хелльстром. Она должна была признаться самой себе, что была охвачена сомнениями, когда Хелльстром знаками на языке жестов Улья объяснил ей свой план. Вот Джанверт накладывает гарнир в свою тарелку, берет нож и вилку. Так, очень скоро он станет послушным.

Хелльстром вытер слезы смеха из глаз уголком салфетки и крикнул:

— Миссис Нильс! Принесите еще одну порцию.

Дверь открылась, и из проема на них посмотрела пожилая женщина.

Хелльстром указал на пустое место перед собой, делая знак принести еще одну порцию. Она кивнула, нырнула обратно в кухню и почти тут же возвратилась с еще одной, наполненной доверху тарелкой. «Наверное, своей собственной», — подумал Хелльстром. Он надеялся, что еще осталось. Нейтрализованные работники так радовались редкому случаю съесть что-либо, отличное от обычной кашицы, поступающей из чанов. Он успел даже спросить себя, откуда взялась эта свинина — вероятно, это плоть того молодого работника, который погиб прошлой ночью в генераторной. На вид мясо казалось нежным. И он подумал, беря в руки нож и вилку: «Благослови его, вошедшего в вечный поток жизни, ставшего частью всех нас!»

Мясо было не просто нежным, оно было сочным, и Джанверт не скрывал своего восхищения.

— Ешьте, сколько хотите, — сказал Хелльстром, махнув рукой с вилкой. — Мы употребляем лишь продукты высшего качества, а миссис Нильс — великолепный повар.

«И это действительно так», — мысленно продолжил он, вонзаясь зубами в сочное мясо. Он надеялся, что она оставила по крайней мере одну порцию для себя. Она заслужила эту награду.

Из записей Тровы Хелльстром:

«Моделью проникновения Улья в окружающие нас формы жизни может служить четырехмерный тессерант-куб. Наш тессерант представляет собой мозаичную конструкцию, ни одна из частей которой не может быть изъята и чьи грани нерасторжимо сцеплены между собой. Таким образом, модель дает нам полностью независимые среду обитания и временную линию, входящими при этом в значительно большую планетарную систему и во Вселенную. Никогда не забывайте, что наш тессерант неразрывно связан с другими системами столь сложным и запутанным образом, что мы не можем бесконечно маскироваться. Мы рассматриваем физические измерения нашего Улья как среду обитания лишь на определенной стадии развития. И мы перерастем эту стадию. И поэтому главной заботой наших специалистов-руководителей должно быть расширение генетического спектра такого важного качества, как приспосабливаемость. Впоследствии нашей целью станут и другие среды обитания».

— Разговор был довольно любопытный, если судить по его концовке, — заметила Кловис Карр.

Линкольн Крафт посмотрел на нее через большой плоский стол. За ее головой в окне он видел край горы Стине. Из расположенного этажом ниже торгового комплекса уже начал доноситься шум дневного оживления. Слева от него висел плакат, дающий детальные рекомендации, как предотвратить кражу скота. Третьим пунктом был «нерегулярный обход оград», и его взгляд все время возвращался к этой цифре, находя в ней какое-то волшебство. Было уже почти три часа дня. Трижды ему звонили из офиса в Лейквью, и каждый раз ему приказывали «оставаться на месте».

Кловис Карр поудобнее устроила свое маленькое худое тело на жестком сиденье своего деревянного стула. Теперь, когда она расслабилась, на ее обманчивом молодом личике появились резкие морщины, указывавшие на возраст. Она была с Крафтом с начала одиннадцати, сперва еще в мотеле, где им сообщил о смерти Перуджи нахальный коротышка, назвавшийся просто Джанвертом. Краф почти сразу же понял, что Джанверт и эта Кловис Карр связаны, и картина после этого начала проясняться. Эти двое были из команды Перуджи. С этого момента Крафт вел себя крайне осторожно: каждый, кто был связан со Службой Безопасности Улья, отлично знал о подозрениях Хелльстрома относительно последних «непрошеных гостей» из Внешнего мира. Эти двое подозревают его, вскоре понял Крафт. Эта женщина прилипла к нему, словно пчела к меду.

Третий звонок — от шерифа Лафама из управления в Лейквью — заставил Крафта нервничать еще больше, чем когда летом во время прочесывания людьми Улья исчез ребенок и вся семья кинулась на его поиски в район фермы. Тогда удалось выкрутиться благодаря торопливо сварганенной истории со свидетелями, что ребенок, соответствовавший описаниям, был подобран какой-то парой на старом автомобиле всего в квартале от того места, где в последний раз был замечен.

Приказы Лафама в последнем звонке были точны:

— Ты останешься в своем офисе, пока не прибудут агенты ФБР, ты слышишь, Линк? Это работа, требующая настоящих профессионалов. Поверь мне.

Крафт был в растерянности и не знал, что ответить на это. Он мог сыграть оскорбленного профессионала (но этого шериф никогда не забыл бы); он мог подчиниться, как послушный слуга общества; он мог играть глупого ковбоя-провинциала для этой дамочки или умудренного житейским опытом человека. Он не знал, какая из этих личин может дать ему лучший шанс реально помочь Улью. В одном случае его могли ошибочно недооценить, хотя теперь он сильно сомневался в вероятности этого. В другом — мог многое понять по тому, что они не делали.

Например, они не оставляли его одного.

Рефлексы, воспитанные Ульем и призывающие любой ценой защищать его, заставляли нервничать все больше и больше, чувство опасности усиливало страх; но что бы ни приходило ему в голову, везде преобладала необходимость поддерживать маскировку. В конце концов он ничего не делал, кроме как выполнял приказы шерифа Лафама — сиднем сидел в своем офисе, дожидаясь прибытия агентов ФБР.

Эта женщина Карр раздражала его. И пока она тут следит за ним, он не мог позвонить Хелльстрому. Она знала, что он нервничает, и это ее как будто забавляло. Словно он не знает, какая липа ее легенда! Отпускница? Она что ли?!

Кожа ее лишь слегка подзагорела, суровый и прямой взгляд холодных серых глаз, твердая челюсть, тонкий неулыбающийся рот. Он подозревал, что в большой черной сумке, лежавшей у нее на коленях, находится пистолет. Что-то в ней было от телевизионных моделей — та же целенаправленность в движениях, отдаленность, которую не могла скрыть поверхностная бойкость. Она была из тех миниатюрных женщин, которые не теряли своей энергичности до самой смерти. Ее одежда во всем отвечала облику человека с Запада, собравшемуся провести отпуск, — широкие брюки из грубой ткани, соответствующая им блузка и жакет с медными пуговицами — вся еще неношеная, словно подобранная гардеробщицей в соответствии со сценарным списком. Она совсем не подходила ее стилю. Голубой платок на ее темных длинных волосах завершал картину несоответствий. Левая рука держала черный кошелек из грубой холщовой материи в напускной небрежной манере женщины-полицейского. Крафт теперь уже не сомневался, что в нем находится пистолет. Хотя она всеми силами стремилась не показывать Крафту свои документы, шерифу Лафаму было известно ее имя, и он обращался с ней с уважением, свидетельствующем о ее высоком официальном статусе.

— Опять шериф, верно? — спросила она, кивая в сторону телефона, стоявшего на столе Крафта.

В ее голосе звучало неприкрытое презрение, Кловис понимала это, но решила, какого черта ее это должно заботить. Ей не нравился толстоносый, бровастый шериф, и эта антипатия вызывалась не только ее подозрениями о его причастности к гибели ее товарищей-агентов. Он был с Запада и выказывал явную любовь к вольной жизни. Одного этого было достаточно. Она, как и Эдди Джанверт, предпочитала атмосферу ночных клубов, а тут это чертово задание! Кожа на щеках и носе натянулась и болела от загара, еще больше усиливая ее раздражение.

— Да, шериф, — признал Крафт. Зачем отрицать это? По его ответам легко было догадаться о вопросах, задать которые мог только шериф. — Нет, сэр, агенты ФБР еще не прибыли… Да, сэр, я не выходил из офиса.

Кловис Карр фыркнула:

— Что они узнали о смерти Перуджи? Что показало вскрытие?

Крафт несколько секунд внимательно разглядывал ее. Был один момент в сообщении шерифа, который следовало тщательно взвесить. Когда появится команда ФБР, шериф просил Крафта передать сообщение ее руководителю. Вроде бы совсем простое. Прокурор все еще не пришел к твердому заключению о «легальной основе вмешательства». Крафт, однако, должен был сказать, чтобы агенты ФБР действовали, исходя из того, что «презумпция невиновности» применима по отношению к деятельности Хелльстрома в международной коммерции, дающей ему подобную основу. По словам шерифа команда ФБР прибудет в Фостервилль с минуты на минуты, и шериф хотел, чтобы ему немедленно сообщили, как только они появятся. Машины послали в аэропорт, и там уже находились «люди Джанверта» для получения инструкций.

Крафт записал слова «презумпция невиновности» в блокнот, лежавший рядом с телефоном. Теперь он думал, не снимет ли подозрения, если он поделится тем сообщением с этой женщиной. Он знал, что должен передать его ФБР, но то другое дело. Может, он что-то выгадает теперь из этого?

— Еще нет информации насчет вскрытия, — сказал Крафт.

— Вы записали «презумпция невиновности» в свой блокнот, — указала Кловис. — Это что, мнение прокурора?

Крафт решил ничего не говорить ей.

— Мне лучше обсудить это с ФБР без вас. Кстати, вы мне так и не сказали, какое ко всему этому отношение имеете вы.

— Да, не сказала, — ответила Кловис. — Вы, мистер Крафт, очень осторожный человек, правильно?

Он кивнул.

— Да. Ну и что?

Злая улыбка искривила уголки ее рта.

— И вам не нравится сидеть здесь, словно на привязи.

— Да, не нравится, — согласился он. Откуда у нее такая почти совершенно нескрываемая враждебность по отношению к нему? Это что, рассчитанная провокация или проявление чего-то, еще более опасного — недоверия местному шерифу? Он решил, что скорее это недоверие к нему, и подумал, как ему вести себя. Хелльстром и Совет Безопасности обсуждали с ним планы действий на случай возникновения подобных затруднений, но они ни разу не обыгрывали ситуацию, такую сложную, как эта.

Кловис бросила взгляд через плечо в окно. В офисе было жарко, и жесткий деревянный стул раздражал ее. Ей очень захотелось холодной воды и прохладного бара, с его мягкими стульями, тепла и восхищения Джанверта. Уже неделю она играла роль его сестры, проводящей с ним отпуск на Западе. Это прикрытие стало ненужным после смерти Перуджи. Отношения порой натягивались до предела. Приходилось общаться с Ником Майерли, который играл роль их отца. Да еще ДТ совал нос во все дела. Шпионил за ними, несомненно. ДТ настолько не скрывал характера своего поручения, что это просто возмущало. Еще этот проклятый, такой узкий фургон, где приходилось спать, и расследование, которое никому из них не нравилось, так что все это вымотало их. Бывали моменты, когда они предпочитали не разговаривать, чтобы не доводить дело до драки. Все это накопившееся раздражение сейчас выплеснулось наружу на Крафта. Она поняла это, но она и не пыталась сдержаться.

Стоянку на улицу начали заполнять автомобили домохозяек, отправивших делать дневные покупки. Кловис поглядела на эти машины, надеясь увидеть, как из одной из них выходит команда ФБР. Но увы, ничего. Она снова посмотрела на Крафта.

«Я могу сказать этому идиоту-шерифу, что тепленькое место на кладбище в шести футах под землей мы ему уже приготовили», — подумала она. Это была игра, в которую она любила играть с теми, кто ей не нравился. Конечно, Крафта это потрясет и он станет настороже. Он уже выказывал признаки нервозности. И конечно, никто не собирался убивать этого сукиного сына. Но у Крафта будут неприятности. Шеф потянул за ниточки в Вашингтоне, и Крафт уже чувствует их натяжение через столицу штата и шерифа в Лейквью. Как в театре марионеток. Федеральная власть дышит у Крафта за плечами, и он чувствует это дыхание. Он все еще хочет проверить ее документы, но вот уже больше часа он никак не может решиться спросить их у нее прямо. К счастью: у нее были только документы, прикрывающие легенду, в которых она была Кловис Майерли, а ему уже представили ее, как Кловис Карр.

— Довольно необычный способ расследования дела об исчезновении, — заметила она, поворачиваясь, чтобы рассмотреть афишу на стене. Ага, кража скота и как с этим бороться!

— Еще более необычный способ расследования необъяснимой смерти в мотеле, — заметил в свою очередь Крафт.

— Убийства, — поправила Кловис его.

— Свидетельств тому я еще не видел, — сказал Крафт.

— Увидите.

Он не сводил глаз с загоревшего на солнце лица Кловис. Оба они понимали, что все в этом деле было необычным. Слова шерифа все еще звучали в голове Крафта: «Сейчас мы в этом деле просто бедные родственники. В игру теперь вовлечено само правительство. Это не обычное дело, ясно? Не обычное. Позднее между собой мы все уладим, но не сейчас, а пока что я хочу, чтобы ты вел себя тихо, и пусть ФБР делает что хочет. Возможно, они сцепятся с ребятами из службы по налогообложению спиртных напитков, в чьей юрисдикции находится это дело, но наша собственная кончается на столе у губернатора, ты понял меня? И не говори, что у нас есть права и ответственность. Я знаю их так же хорошо, как и ты. Никто из нас не будет вспоминать о них. Все понятно?»

Все было очень даже понятно.

— Откуда у вас этот загар? — спросил Крафт, пристально глядя прямо в лицо Карр.

«От лежания под вашим проклятым западным солнцем с биноклем в руках, сукин ты сын! — подумала она. — И ты знаешь, откуда он у меня». Но молодая женщина лишь пожала плечами в ответ и беззаботно произнесла:

— О, просто гуляла по вашим живописным местам.

«Шлялась вокруг Улья», — подумал Крафт с укором сильной тревоги, потом сказал:

— Ничего бы подобного не случилось, если бы ваш мистер Перуджи действовал по обычным каналам. Ему следовало сперва пойти к шерифу в Лейквью, а не ко мне или даже к людям из правительства. Шериф Лафам — неплохой…

— Неплохой политик, — оборвала она его. — Мы думали, что лучше, если мы свяжемся с теми, кто близко знаком с доктором Хелльстромом.

Крафт облизнул губы, которые внезапно стали сухими. Он был в постоянном напряжении, чтобы не выдать себя чем-нибудь, что еще больше усилило бы их подозрения. Ему не нравилось, как эта Карр наклонила свою голову вбок, впившись в него ответным взглядом.

— Я что-то не понимаю, — сказал он. — Что я должен…

— Вы все прекрасно понимаете, — произнесла Кловис.

— Черта с два я понимаю!

— Черта с два не понимаете.

Крафт чувствовал себя в тисках некоей силы, таящейся в ее враждебности. Она умышленно его провоцирует. Ей действительно было наплевать на него.

— Да, я знаю, кто вы, — пробормотал он, — все верно. Вы из одного из тех тайных правительственных агентств. ЦРУ, бьюсь о заклад. Вы думаете, что у вас есть право…

— Благодарю за повышение, — перебила она его, но наклонила еще немного голову и еще более пристально поглядела на него.

Беседа принимает совсем не тот оборот, и это совсем не нравилось ей. Эдди сказал, что Шефу надо, чтобы они надавили на шерифа, но не перепугали его до смерти.

Крафт заерзал на стуле. В комнате воцарилась мучительная тишина, глубокая и зловещая. Он пытался отыскать предлог, чтобы уйти и позвонить по телефону. Он мог, извинившись, пойти в туалет, но эта женщина проведет его до самого туалета, ну а там телефона, конечно же, нет. Впрочем, желание позвонить Хелльстрому постепенно ослабевало. Наверное, к этому моменту каждая линия, ведущая на ферму, прослушивается. Почему же они связали его с Хелльстромом? Может, потому что он был большим другом старой Тровы (и это действительно было так), но она умерла давным-давно и была отправлена в чаны. Что же заставляет этих людей из правительства подозревать его?

Так он размышлял еще некоторое время, следуя собственным страхам, с беспокойством вспоминая факты из своего прошлого и изучая их под новым углом. «Было ли это подозрительным, а может, вон то событие… или тогда, когда он…» Но все это было бесполезным занятием, и лишь ладони его вспотели…

Резкий телефонный звонок вывел его из задумчивости. Он схватил трубку, сбил ее и подхватил, когда она повисла, качаясь рядом со столом. Когда он поднес трубку к уху, голос в трубке был озабоченным и громким:

— Алло? Алло?

— Говорит шериф Крафт, — ответил он.

— Кловис Карр здесь? Мне сказали, что она у вас.

— Да, она здесь. А кто говорит?

— Просто передайте ей трубку.

— Это официальный телефон, и я…

— Заткнись, это официальный звонок! Давай передавай ей трубку!

— Ну хорошо…

— Быстрее! — Этот требовательный тон не давал усомниться в том, что обладатель его голоса привык, что ему подчиняются: в нем ощущалась сила.

Крафт через стол протянул Кловис телефонную трубку.

— Это вас.

Она взяла трубку с некоторым недоумением и сказала:

— Да?

— Кловис?

Она сразу узнала этот голос: сам Шеф! Святые угодники, Шеф звонит сюда!

— Кловис слушает, — сказала она пересохшими губами.

— Ты знаешь, с кем говоришь?

— Да.

— Я узнал тебя по только что прослушанному образцу твоего голоса. Я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня и сделала в точности то, что я тебе скажу.

— Да, сэр. Я слушаю.

Что-то в его голосе указывало на то, что случилась какая-то серьезная неприятность.

— Может ли шериф слышать наш разговор? — спросил Шеф.

— Сомневаюсь.

— Что ж, придется рискнуть. А теперь слушай: самолет с людьми из ФБР и службы по налогообложению спиртных напитков разбился где-то в Систерсе. Гора к северу от вас. Все погибли. Это может быть несчастный случай, но мы считаем иначе. Я только что был у директора, и он придерживается того же мнения, особенно после того, что я рассказал ему. Новая команда из ФБР уже отправлена из Сиэтла, но нужно немного обождать, пока они прибудут.

Она судорожно сглотнула и беспокойно посмотрела на Крафта. Шериф сидел, откинувшись на спинку стула, держа руки за головой, уставившись в потолок.

— Что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила Кловис.

— Я связался по радио со всеми остальными членами твоей команды, кроме Джанверта. Он все еще на ферме?

— Насколько мне это известно, сэр.

— Все в порядке; тут уж ничего не поделаешь. Может, это даже к лучшему. Команда спускается с гор, они тебя захватят, и вы должны взять с собой этого шерифа. Примени силу, если понадобится. Захватите его с собой, понятно?

— Я поняла. — Пальцами она провела по очертаниям пистолета в своем кошельке. Она сунула руку в сумку и твердой хваткой взялась за его рукоятку. Непроизвольно ее взгляд обратился к огромному пистолету на поясе Крафта. Этот сукин сын, вероятно, называет его свиной ногой.

— Я проинформировал ДТ, что мне нужно, — продолжил Шеф. — Ты должна направиться на ферму. Возьмешь все под контроль. Любое сопротивление подавляй, директор согласен. Ответственность мы берем, однако, на себя. ФБР нам обещало помогать, как только может. Все понятно?

— Да.

— Надеюсь на это. Никакого риска. Если шериф вмешается, прикончи его. И любого другого, кто попытается помешать. Формальности мы утрясем потом. Мне нужно, чтобы через час ферма была в наших руках.

— Да, сэр. Командует кто, ДТ?

— Нет. До прибытия на ферму — ты.

— Я?

— Да. Когда свяжешься с Джанвертом, эта роль перейдет к нему.

Во рту Кловис пересохло. О Господи! Нужен глоток воды, чтобы успокоиться, но она понимала, почему Шеф назначил ее руководителем, пока они не доберутся до фермы, где был Эдди. Шеф знал о ней и Эдди. У Шефа был такой же изворотливый ум, как у змеи. Он думает про себя: «Мотивация у нее — лучше не придумаешь! Ей захочется спасать своего дружка. Лучше дать ей поводья».

Кловис понимала, что, возможно, у Шефа что-то иное на уме, но она не знала, как спросить. «Может, это связано с Крафтом?» Она плотно прижала трубку к уху и отодвинула стул к окну.

— Это все? — спросила Кловис.

— Нет, тебе лучше знать самое худшее. Мы узнали кое-что, разговаривая с шерифом. Он сказал это небрежным, беззаботным тоном. Похоже, когда этот Крафт заболевает, то обычно отправляется лечиться на ферму. Когда мы прослеживали связи Хелльстрома в Вашингтоне, то обнаружили одного конгрессмена с той же самой привычкой, и у нас есть подозрения, что то же можно сказать и еще по крайней мере об одном сенаторе. Поняла?

Кловис кивнула:

— Да.

— Полагаю, что это так. В этом деле стоит только копнуть, как вскрываются все новые пласты. Не спускай глаз с шерифа.

— Хорошо, — сказала Кловис. — Насколько серьезно… ну, там, у Систерс?

— Самолет сгорел. Его зафрахтовали и только что проверили эксперты из FAA. Разбиваться ему не было совсем не из-за чего. Пока что нам не удалось осмотреть обломки, да к тому же тут еще был пожар — лесной пожар, начавшийся на восточном склоне, как нам заявили. Парни из Лесной Службы уже там, на месте, как и местная полиция и FAA. Отчет мы получим так быстро, как только можно быстрее.

— Да, дела! — заметила она и увидела, что Крафт теперь внимательно смотрит на нее, стараясь прислушиваться к их разговору. — А может, все-таки это несчастный случай?

— Возможно, но вряд ли. Пилот налетал шесть тысяч часов на рейсах «Эйр Америка», прошел Вьетнам. Сама делай выводы. Да, объясни Коротышке, что ему передаются полномочия уровня G. Ты знаешь, что это значит?

— Да… да, сэр. — О Господи! Право убивать и жечь, в случае необходимости!

— Я свяжусь с тобой по радио после того, как вы возьмете контроль над фермой, — продолжил Шеф. — В течение ближайшего часа. До свидания, желаю удачи.

Она услышала щелчок на том конце провода, придвинула стул поближе к столу и положила трубку на место. Под прикрытием стола она вынула пистолет из кошелька.

Крафт наблюдал за ней, пытаясь сложить вместе отдельные куски этого разговора. То, что произошло самое худшее, он понял, когда увидел глушитель пистолета Кловис, появившийся, словно стальная змея, из-за дальнего края стола.

Теперь, когда ей были переданы все полномочия, она отрешилась от мыслей об обхвативших ее руках Джанверта и других приятных вещах.

— Держи руки там, где я видела их в последний раз, — сказала Кловис. — При малейшем движении — стреляю. Ни делай никаких внезапных движений ни по какому поводу. Осторожно вставай, руки положи на стол. Соблюдай полнейшую осторожность во всех своих действиях, мистер Крафт. Я не хочу застрелить тебя в этом кабинете. Да, будет много шума и объяснений впоследствии, но я сделаю это, если ты вынудишь меня.

Из предварительного устного отчета о результатах вскрытия Дзулы Перуджи:

«Синяк на руке свидетельствует о какой-то подкожной инъекции. Пока что мы не можем сказать, что именно было введено Перуджи, но экспертиза еще не завершена. Другие следы, видимые на трупе, говорят о том, что мы на своем жаргоне называем „смерть в мотеле“. Синдром очень похож на те, что случаются с мужчинами после тридцати пяти лет, умирающих при подобных обстоятельствах. Непосредственной причиной смерти является острая сердечная недостаточность. Позднее мы пришлем более детальный отчет. Так это или нет, станет ясно после завершения вскрытия. Другие признаки указывают на то, что субъект вступал в половой контакт незадолго перед смертью — не более как за четыре часа. Да, не более! Ситуация понятна: пожилой мужчина, молодая женщина (если исходить из вашего сообщения) и слишком много секса. Все сходится на таком диагнозе. Иными словами, он натрахался до смерти».

— Мистер Джанверт, нам кое-что надо обсудить, — сказал Хелльстром и наклонился через стол к Джанверту.

Тот, покончив с ленчем, сидел, опираясь правым локтем на стол, положив подбородок на руку. Он совсем забыл, где находится, размышляя над создавшейся ситуацией: соседи, Агентство, звонок Шефа, это назначение, свои прежние страхи… У него было смутное ощущение, что ему не следует терять бдительности и, наверное, нужно внимательно следить за Хелльстромом и этой молодой женщиной, но все представлялось не стоящим требуемых для этого усилий.

— Пора обсудить наши общие проблемы, — сказал Хелльстром.

Джанверт кивнул, не поднимая головы, и хмыкнул, когда подбородок чуть не соскользнул с руки, на которую опиралась голова. Обсудить проблемы. Разумеется.

Что-нибудь насчет простой деревенской жизни, превосходного ленча, об этих людях, сидевших рядом с ним за столом, — где-то тут лежала настоящая причина того прекрасного настроения, в котором он сейчас пребывал. Он слишком долго старался не поддаваться обаянию Хелльстрома. Наверное, глупо пока еще полностью доверять Хелльстрому, но почему бы не испытывать к нему симпатию. Симпатия и доверие — это разные вещи. Хелльстром, возможно, никак не причастен к гибельной ловушке, в которую угодил человек по имени Эдди Джанверт.

Наблюдая за трансформацией в своем госте, Хелльстром думал: «Он реагирует, как и должен. Доза была довольно большой. Организм Джанверта сейчас усваивает различные химические вещества. Очень скоро каждый работник Улья будет считать его за своего. Также и наоборот — Джанверт будет чувствовать свое единство и со всеми ими, работниками Улья. Его половое влечение подавлено так же, как и способность критически мыслить. Если с ним произойдет химическая метаморфоза, он станет совсем ручным».

Хелльстром знаком показал Мимеке наблюдать за этими изменениями.

Она улыбнулась. Запахи Джанверта теперь не внушали отвращение.

«Это ферма», — подумал Джанверт и, не двигаясь, перевел взгляд на окно, расположенное за столом. Прекрасный полдень казался теплым и манящим.

Он и Кловис часто мечтали о таких местах. «Наше собственное место, лучше всего старая ферма. Будем что-нибудь выращивать, держать скот. Наши дети будут помогать нам, когда мы состаримся». Вот о чем они мечтали перед тем, как они заняться любовью. Горечь недостижимости делала настоящее еще более приятным.

— Вы уже готовы к обсуждению дел? — спросил Хелльстром.

«Ну да, обсудить», — мысленно повторил Джанверт и ответил вслух:

— Конечно.

Он казался несколько встревоженным, но Хелльстром заметил изменения в голосе.

Химические препараты начали действовать. Но здесь таилась опасность, потому что Джанверт мог беспрепятственно заглядывать теперь в любой уголок Улья. Ни один работник не остановит его и не отведет к ближайшему чану. Но это означало также и то, что Джанверт теперь не сможет ничего утаить ни от Хелльстрома, ни от любого другого офицера Службы Безопасности.

Оставалось только проверить, будет ли эта техника действовать столь же великолепно на Чужака.

— Ваши законники что-то несколько опаздывают, — заметил Хелльстром. — Может, вам стоит позвонить и узнать, в чем дело?

«Опаздывают? — Джанверт посмотрел на часы, висевшие за спиной Хелльстрома. — Уже почти два часа дня. Как же быстро промелькнуло время! Кажется, он болтал о чем-то с Хелльстромом и с этой женщиной… как же ее зовут, а, Фэнси. Клевая бабенка! Но кто-то опаздывает».

— Вы уверены, что не ошиблись насчет ФБР и остальных? — спросил Хелльстром. — Они едут сюда?

— Не думаю, чтобы я ошибся, — ответил Джанверт.

В его голосе звучала печаль, которая принесла за собой прилив гнева и адреналина. В этом деле нельзя допустить ни единой ошибки. О Господи, что за мерзкое дело! И все потому, что он наткнулся на те проклятые документы! Нет — то была просто наживка. Он пойман в куда более изощренную ловушку. Эдди Джанверт был обречен принимать все, что предъявляло ему Агентство. Это было заложено в его сознание с самого начала. Но тогда вряд ли бы он встретил Кловис. Милую Кловис. Куда более привлекательную, чем эта Фэнси, сидевшая сейчас рядом с ним. Он чувствовал, что существуют и другие отличия между этими двумя женщинами, но мысль ускользала. Агентство… Агентство… Агентство… Агентство. Мерзкое дело. Он ощущал присутствие ухмыляющихся тайных руководителей, чье воздействие пронизывало все Агентство. Да! Агентство — дерьмо!

— Мне только что пришло в голову, — начал Хелльстром, — что при других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями.

«Друзьями, — кивнул Джанверт, и его голова едва не съехала с ладони. — Они были друзьями. Этот Хелльстром — замечательный парень. Угостил отличным ленчем. И сколько уважения он выказал ему до того, как они сели за стол».

Идея дружить с Хелльстромом, впрочем, слегка уменьшила беспокойство Джанверта. Он начал анализировать свои чувства. Да… Перуджи! Вот оно что — Перуджи! Старина Перуджи сказал что-то важное… да-а-а, вспоминай же! Он сказал, что Хелльстром и его друзья сделали ему какой-то укол. Точно — укол! И он обратил его в сексуальноозабоченного жеребца. Перуджи говорил об этом. Восемнадцать раз за ночь. Джанверт весело улыбнулся про себя. Если подумать, весьма дружеское участие. Куда более дружеское, чем в этом чертовом Агентстве, где за тобой следят и, как кошки, вынюхивают, с кем ты сошелся, — как они с Кловис, — а потом используют это против тебя. Так действует Агентство. Если подумать, дружбу с Хелльстромом теперь легко объяснить. Это чертово Агентство уже сидит у него в печенках! Подождите, он еще расскажет Кловис об этом. Восемнадцать раз за ночь — весьма дружеское участие.

По знаку Хелльстрома Мимека коснулась руки Джанверта. Какая миленькая дружеская ручка!

— Я тоже так думаю, — сказала она. — Мы обязательно подружимся.

Джанверт как-то судорожно выпрямился и похлопал ее ручку, лежавшую на его руке. «То же дружеское участие. Вновь. — Ему показалось, что он может доверять этим двоим. — Разве это участие не искренне? Ну, а почему бы и нет? Не могли же они подложить ему что-нибудь в его тарелку. Странная мысль. В его тарелку. — Он вспомнил, как забрал ее у Хелльстрома. — Да. Хелльстрому пришлось удовольствоваться другой порцией. Это тоже дружеское участие. Нельзя скрыть в таких простых действиях недружеские намерения. Не так ли?» Он внимательно посмотрел на женщину, сидевшую рядом с ним, вяло удивляясь, почему замедлилось течение его мыслей. Перуджи! Подсыпать что-нибудь ему в пишу — это невозможно. Как и не было никаких уколов. Он не сводил глаз с женщины, удивляясь своим действиям. Секс. Он не желал эту миниатюрную легкую женщину с теплыми руками и трогательными глазами. Возможно, Перуджи ошибся. Что, если он лгал? Этот недружелюбный ублюдок способен на все.

Это бы очень просто тогда все объясняло, сказал Джанверт себе. Что у него есть против Хелльстрома, кроме утверждений Агентства, против этого бедняги? Он даже не знал, в чем состоит этот «Проект 40». Да… было что-то… с документами. «Проект 40». Но ведь это проект Хелльстрома. В нем не должно быть ничего опасного. Он совсем не то, что думает про него чертово Агентство, где тебе лишь говорят подчиняться приказам.

Джанверту вдруг захотелось подвигаться. Он оттолкнул стул назад и упал бы, если бы женщина не помогла ему удержать равновесие. Он похлопал ее по руке. Окно. Надо выглянуть из окна. Слегка пошатываясь, Джанверт прошел вдоль стола к окну. Небольшой отрезок ручья с незаметным глазу течением. Слабый полуденный ветерок покачивал тени деревьев на поверхности ручья, создавая иллюзия движения. Тишина, воцарившаяся в гостиной, поддерживала эту иллюзию. Лениво он подумал, как его чувства воспринимают реальность. Такой дружеский вид и дружеское место. Здесь было движение.

Откуда взялось это маленькое, затаившееся глу-у-у-боко внутри беспокойство? Единственный раздражающий фактор в этой ситуации.

«Ситуации. Какой ситуации?»

Джанверт покачал головой из стороны в сторону, словно раненое животное. Все так дьявольски запутано!

Откинувшись на спинку стула, Хелльстром помрачнел. Химические препараты действовали на Джанверта не совсем так, как на работников Улья, которые оставались достаточно близкими генетически к Чужакам для спаривания с ними. Разделение произошло всего триста лет назад. Химическая родственность не удивляла. По правде говоря, она ожидалась. Однако Джанверт не проявлял особого дружелюбия. Значит, химия так до конца и не подействовала. Впрочем, этого и следовало ожидать. Человек — это нечто большее, чем просто плоть из мяса и костей. Что-то в недоступном тайнике в сознании Джанверта продолжало хранить мысль об угрозе.

Мимека прошла вслед за Джанвертом к окну и теперь стояла как раз за его спиной.

— Мы действительно не желаем вам ничего плохого, — прошептала она.

Он кивнул. Конечно, они не желают ему ничего плохого. Что за вздорная мысль?! Джанверт сунул руку в карман пиджака и нащупал оружие. Он узнал его. Пистолет был отнюдь не дружеской вещью.

— Почему бы нам не стать друзьями? — спросила Мимека.

Слезы наполнили глаза Джанверта и медленно потекли по щекам. Было так печально. Пистолет, эта ферма, Кловис, Агентство, Перуджи — все. Так печально. Он вытащил пистолет из кармана, повернулся со слезами на лице к Мимеке и протянул ей его. Она взяла пистолет с какой-то неуклюжестью: ведь это было одно из ужасных, рвущих плоть оружий Чужаков.

— Выброси его, — прошептал Джанверт. — Пожалуйста, выброси эту проклятую вещь.

Из новостей, Вашингтонская линия, округ Колумбия:

«… и было отмечено, что смерть Альтмана не была первым таким случаем самоубийства, происшедшим с лицом, занимавшим высокий пост в правительстве. Вашингтонские обозреватели сразу же вспомнили о смерти 22 мая 1949 года министра обороны Джеймса Форрестола, выпрыгнувшего из окна больницы, что привело в шок его семью и медицинский персонал.

Смерть Альтмана тоже оживила постоянно муссировавшийся слух о том, что в действительности он являлся шефом секретного и высокоорганизованного агентства, действовавшего под прикрытием правительства. Один из близких помощников Альтмана, Джозеф Мерривейл, с гневом опроверг подобные слухи, заявив: „Неужели эта грязная сплетня все еще кого-то интересует?“»

«Как бы там ни было, но этот день, несмотря на все утренние тревоги, оказался весьма успешным», — сказал сам себе Хелльстром. Он находился на командном посту в сарае, глядя через прикрытые жалюзи окна на север. Там, вдалеке, поднимали пыль какие-то машины, но он в этот момент не чувствовал угрозы со стороны Чужаков. Сообщения из Вашингтона и Фостервилля говорили о смягчении давления.

Джанверт ответил на все вопросы с минимальным намеком на уклончивость. И, сравнивая его слова с предыдущими допросами, Хелльстром помрачнел. Зря столько мучились предыдущие пленники. Когда думаешь об этом, выбранный подход кажется таким очевидным. Фэнси действительно оказала Улью большую услугу.

Салдо подошел к Хелльстрому с кошачьей фацией и произнес:

— С шестого поста сообщают, что пыль поднята тремя тяжелыми грузовиками, двигающимися в нашу сторону по нижней дороге.

— Я думаю, это и есть «законники Джанверта», — сказал Хелльстром. — Мы готовы к их приему?

— Насколько это возможно. Мимека внизу и ждет сигнала к исполнению роли Фэнси: оскорбленная невинность и все такое. Слыхом никогда не слыхивала ни о каком Депо, агентстве, велосипеде — ничего.

— Хорошо. Куда ты отправил Джанверта?

— В пустую камеру на сорок втором уровне. Все приведено в состояние аварийной готовности.

Вновь охваченный дурными предчувствиями Хелльстром подумал, что это означает — состояние аварийной готовности: время, напрасно потерянное вместо выполнения задач по поддержанию жизнеспособности Улья; работники, получившие инструкции по обращению с системой блокирования длинных отсеков входных галерей быстро застывающим жидким бетоном, толпы работников, собранных у тайных входов и вооруженных парализаторами и несколькими единицами оружия Чужаков, которые смогли заполучить работники Улья.

— Они едут очень быстро, — заметил Салдо, кивая в сторону облака пыли, поднятого приближающимися машинами.

— Они опаздывают, — сказал Хелльстром. — Что-то задержало их, и они хотят наверстать упущенное время. Все ли подготовлено к ликвидации этого командного поста?

— Мне лучше самому проследить за этим.

— Чуть попозже, — сказал Хелльстром. — Мы можем задержать их у ворот. Ты связался с Линком?

— Никто не отвечает по его номеру. Вы знаете, когда все кончится, мне кажется, что следует подумать о лучшем прикрытии для него — о жене — и поставить еще один телефон у него дома для связи с офисом.

— Неплохая идея, — согласился Хелльстром и указал на окно. — Вон те большие автофургоны. Разве не они находились на горе?

— Возможно… Нильс, они двигаются слишком быстро. Они уже у ограды. Может, нам следует…

Он умолк ошеломленно, когда первый из грузовиков на полном ходу снес северные ворота и резко свернул в сторону, блокируя будку замаскированного вентиляционного выхода. Из идущего юзом грузовика выпрыгнули две фигуры. Один из людей нес предмет, похожий на черный ранец. Остальные фургоны с ревом пронеслись мимо первого, направляясь прямо к дому и сараю.

— Они атакуют! — закричал Салдо.

Словно подтверждая его слова, раздался взрыв в вентиляционном выходе, а вслед за ним — еще один, более громкий. Первый грузовик перевернулся набок и загорелся.

«Сработала аварийная система защиты вентиляционных выходов!» — понял Хелльстром.

Раздались новые взрывы, крики, вопли, всюду бежали люди. Двое нападавших, выпрыгнувшие на ходу из грузовика, ломились сейчас в снесенную дверь фермы.

— Нильс! Нильс! — Салдо яростно дергал его за руку. — Тебе надо уходить отсюда.

Мудрость Харла:

«Общество, полностью отвергающее поведение, принятое во Внешнем мире, может существовать только в состоянии постоянной осады».

Мимека сидела в гостиной и ожидала прибытия «законников» Джанверта, когда первый взрыв потряс здание. Кусок металла от первого фургона пробил северную стену всего в футе над ее головой. Он вонзился в противоположную стену и так и застрял в ней, дымясь. Во дворе слышались выстрелы, пронзительные крики, взрывы.

Низко пригнувшись, Мимека бросилась на кухню. Миссис Нильс Хелльстром хранила там парализатор. Она проскочила двери, удивив своим появлением хозяйку кухни, очищающей лучом парализатора пространство от дома до сарая. Мимека едва только бросила взгляд на улицу. Для выживания Улья более важным было сыграть роль Фэнси. Она должна задуматься над тем, как спастись самой. Дверь позади миссис Нильс Хелльстром выходила на древнюю каменную лестницу, которая вела в созданный в самом начале подвал. Мимека рывком распахнула дверь и бросилась вниз по лестнице. Над головой послышался треск, выстрелы, бьющееся стекло. Она метнулась к поддельным полкам, за которыми скрывался туннель, ведущий к сараю, и протиснулась в него. С другого конца туннеля вливались вооруженные парализаторами работники. Мимека пробежала, задыхаясь, мимо них и через дверь в подвал сарая. В туннеле за ней уже не осталось никого из защитников, и она могла слышать, как с шипением он заполнялся раствором бетона.

Перед Мимекой был короткий зал, в дальнем конце открывалась картина, понять которую мог только роившийся в Улье. Она трусцой направилась туда. Во все стороны сновали работники, неся коробки в начало галереи, где был установлен временный усилитель, который охраняли стражники.

Когда Мимека вошла в эту зону, над ее головой распахнулся люк аварийного выхода, а потом вниз стремительно спустились Салдо и Хелльстром, а вслед за ними — вооруженные работники. Сквозь щель люка более явственно донесся грохот боя наверху, однако внезапно он смолк. Потом раздался еще один взрыв, одиночный выстрел. Молодая женщина услышала отдающийся в голове гул многих парализаторов.

Тишина.

Хелльстром заметил Мимеку, жестом руки призвал ее присоединиться к ним, продолжая двигаться в сторону временного усилителя. При его приближении старший наблюдатель повернулся, узнал его и произнес:

— Мы разобрались с теми, кто проник внутрь, но остались еще двое у ограды. Они вне пределов досягаемости наших парализаторов. Может быть, зайти с тыла?

— Погоди, — ответил Хелльстром. — Можем ли мы вернуться обратно в дом?

— У этих двоих есть по меньшей мере один пулемет.

— Я поднимусь по лестнице, — предложил Салдо. — Вы подождете здесь. Не стоит тебе рисковать, Нильс.

— Мы отправимся вдвоем, — отрезал Хелльстром. Махнув рукой Салдо, чтобы тот шел впереди, он обратился к Мимеке: — Я рад, что ты жива, Фэнси.

Она кивнула, восстанавливая дыхание.

— Подожди здесь, — попросил Хелльстром. — Ты еще можешь нам понадобиться.

Повернувшись, он пошел вслед за Салдо, который дожидался его вместе с вооруженными работниками у лестницы. Неожиданность атаки и ее ярость повергли Хелльстрома в состояние шока, от которого он еще никак не мог отойти. У них действительно теперь земля горит под ногами, действительно горит!

В студии оказалось на удивление мало повреждений — только дыра в стене у северной двери. Часть оборудования разбилась и лежала в беспорядке. Поврежден был и небольшой улей с пчелами, и выжившие теперь жужжали сердито, но не набрасывались на работников Улья — что замечательно доказывало эффективность процесса их выведения. Хелльстром сделал пометку в уме похвалить тех, кто занимался этим проектом, и предоставить им дополнительные средства.

Главный кран студии не был разрушен. Салдо уже направлялся к клети, когда на лестничной площадке появился Хелльстром. Нильс окинул взглядом всю студию. Тела работников поспешно убирали бригады уборщиков. Потери, потери, потери! Черт бы побрал этих проклятых убийц! Хелльстром ощутил, как в нем нарастал гнев. Ему вдруг захотелось жестом руки призвать шедших за ним работников наброситься на двух оставшихся нападавших, разорвать их на куски одними голыми руками, чего бы это ни стоило. Он чувствовал, что такое же желание, усиленное адреналином, охватило и всех остальных работников. Они ждут лишь одного его сигнала рукой. Это больше не были операторы, актеры, техники, специалисты по самым различным вопросам, благодаря которым в Улей из Внешнего мира поступала энергия и деньги. Это были взбешенные работники, каждый из них.

Хелльстром заставил себя спокойно подойти к клети и присоединиться к Салдо. Он сделал глубокий нервный вздох, впрыгивая в клеть. Улей никогда еще не был в такой опасности и никогда прежде не нуждался в таком спокойствии его руководителей.

— Возьми баллон, — приказал Хелльстром Салдо, когда клеть поднялась в воздух, направляясь к находившемся вверху командному посту. — Крикни этим двум оставшимся нападавшим, чтобы они сдавались, или их убьют. Постарайся взять их живыми.

— А если они будут сопротивляться? — спросил Салдо не обычным для него голосом, а возбужденным голосом мужчины, готового к атаке.

— Ты не должен надеяться на их сопротивление, — сказал Хелльстром. — Их нужно оглушить и взять живыми, если только это окажется вообще возможным. Проверь, нельзя ли подобраться к ним по какой-нибудь галерее Улья с парализатором.

Клеть мягко опустилась на край чердака, и Хелльстром сошел с нее, а следом за ним и Салдо. Дверь, ведущая в скрытый пункт управления, была открыта, и изнутри доносились возбужденные голоса.

— Прикажи работникам больше полагаться на язык жестов Улья в такие ответственные минуты, — гневно крикнул Хелльстром. — Меньше шума и бестолковщины.

— Да… да, конечно, Нильс.

Салдо вдруг ощутил благоговейный ужас от спокойствия, выказываемого Хелльстромом, когда тот отдавал этот приказ. Это лучше всего характеризует ведущего специалиста — трезвый расчет возобладал над гневом. Несомненно, Хелльстром тоже взбешен этим нападением, но он полностью себя контролирует.

Хелльстром шагнул через небольшой проем двери в рубку управления и рявкнул:

— Немедленно восстановить здесь порядок! Поставить экранирующий глушитель на место! Телефонная линия еще действует?

Мгновенно установилась тишина. Работники кинулись выполнять приказы. Офицер Службы Безопасности, стоя в конце изогнутой стойки, на которой крепились глушители, передал Хелльстрому телефон.

— Поставьте оборудование вон там, — указал Хелльстром, беря телефонную трубку, — и пошлите наблюдателя в комнату «Проекта 40». Наблюдатель ни в коем случае не должен вмешиваться в их работу, просто наблюдать и все! При любых признаках продвижения этот наблюдатель должен немедленно докладывать лично мне. Понятно?

— Да, — ответил Салдо и бросился исполнять поручение.

Хелльстром поднес телефонную трубку к уху; гудков не было. Он передал ее обратно работнику со словами:

— Линия не работает. Попробуйте восстановить ее.

Работник взял телефон и удивленно заметил:

— Да он же работал всего минуту назад.

— Ну а теперь он не работает.

— Куда ты хотел позвонить, Нильс?

— В Вашингтон — хотел узнать, не пришло ли время блефовать.

Из дневника Тровы Хелльстром:

«Полноценная жизнь, должные Действия в должное время, знание конструктивного служения своим товарищам, которым ты окажешься полезен и после смерти, отправившись в чан, — вот что значит настоящее товарищество. Единение в жизни, единение в смерти».

Кловис выбрала себе первый фургон, пренебрегая возражением Майерли, что это, мол, «не место для женщины». Она сказала ему, куда он может с этим своим замечанием отправиться, и он с пониманием улыбнулся.

— Я понимаю, милая моя. На ферме, возможно, довольно весело, и ты не хочешь понять, что твой дружок-Коротышка наслаждается этим. Если это так, я вернусь и сам лично расскажу тебе.

«Итак, он все знает о нас!» — подумала Кловис.

А потом плюнула ему в лицо, а когда он попытался ударить ее, подняла левую руку, чтобы самой врезать ему по морде. Вмешались другие, и ДТ закричал:

— О Господи! Не хватало вам еще драться тут! Что вы себе позволяете? Все, пора отправляться!

При первой же возможности за городом они остановили фургон, надежно связали Крафта, сунули в рот кляп и бросили на заднее сиденье. Он прокричал что-то вроде: «Вы заплатите за это», — но дуло пистолета, нацеленное на него, заставило его заткнуться. После чего он позволил связать себя и бросить на кровать с широко открытыми глазами, стараясь запомнить все, что видел.

Кловис сидела рядом с ДТ, севшим за руль. Она смотрела на пейзаж за окном, ничего не замечая. Значит, вот так это и кончается. Люди на ферме убьют Эдди при первых же признаках нападения. Сейчас у нее было время подумать об этом, и Кловис больше нисколько в этом не сомневалась. Именно так поступает всякий хороший агент — не поворачивается спиной к опасностям. Глаза застилала красная пелена гнева, зовущего ее вперед. И она начала понимать, что Шеф, выбирая ее руководителем этой операции, учитывал другие мотивы: он хотел, чтобы она испытывала слепую, смертельную ярость.

Они выехали после четырех. Легкий ветерок колыхал высокую пожелтевшую траву, которая росла по обеим сторонам грязной дорогой. Кловис заметила траву, сосредоточила на ней свой взгляд, посмотрела вперед и поняла, что они уже добрались до последнего поворота перед оградой. ДТ выжимал из огромного фургона всю мощь, отмеряя последнюю милю пути.

— Нервничаешь? — спросил ДТ.

Она бросила взгляд на жесткое молодое лицо, с которого еще не сошел загар, полученный им во Вьетнаме. Его зеленая кепка летчика отбрасывала темные тени на глаза, высветляя небольшой белый шрам на переносице.

— Вопрос на засыпку, — произнесла она, повышая голос, чтобы перекрыть рев двигателя.

— Нет ничего зазорного нервничать перед дракой, — заметил он. — Помню, как однажды во Вьетнаме…

— Да пошел ты со своим хвастовством! — оборвала она его.

ДТ пожал плечами, отметив, как посерело ее лицо. Да, она вся в напряжении. Это дело не для женщины. Майерли был прав. Впрочем, теперь не стоит об этом думать. Если уж ей так хочется быть ревностной мисс, черт с ней. Лишь бы умела обращаться с оружием. А насколько ему было известно, она это умела.

— Что ты делаешь в свободное время?

— А тебе какое дело, помощник?

— Господи, какая ты кусачая! Я ведь просто беседую с тобой.

— Ну так и разговаривал бы сам с собой!

«Лучше бы с тобой, — подумал он. — У тебя красивое тело. Нравится ли оно Коротышке?». Конечно, всем было известно об их связи. Настоящие чувства. Нежелательные для тех, кто работает в Агентстве. То ли дело у них с Тимьеной — старый добрый секс. Вот почему Кловис все так болезненно переживает. Коротышка свое получит в ту секунду, когда они ворвутся на ферму. И когда Коротышка умрет, она им покажет, где раки зимуют!

ДТ еще раз посмотрел на нее. «Неужели Агентство и вправду поставило ее во главе подобной операции?»

— Они не ждут нас, — продолжил ДТ. — Вот будет потеха! Мы можем полностью очистить всю ферму. Сколько, по твоему мнению, у них там людей? Двадцать? Может, тридцать?

— Там будет хорошая заварушка, — огрызнулась она. — А сейчас заткнись!

Крафт, слушая разговор с заднего, сиденья фургона, испытывал к ним нечто вроде жалости. Их ждут защитная стена с установленными на ней парализаторами, и каждый включен на полную мощность. Это будет резня. Он уже смирился с тем, что погибнет вместе с этими двумя. Что бы они стали делать, если бы узнали, сколько же на самом деле людей в Улье? Чтобы они сказали, когда, пройдя назад к нему и задав этот вопрос, услышали его ответ: тысяч пятьдесят, плюс-минус двести.

Кловис вдруг поймала себя на мысли, что ее горько забавляет болтовня ДТ. Конечно, он тоже нервничает. Она испытывала смертельную ярость, столь желанную Шефом. Они теперь были у самой ограды и могли видеть мелкие детали бетонного сооружения за воротами. Полуденное солнце начало удлинять тени в расположенной дальше долине. Отсюда больше не было видно ни единого признака жизни в доме или видимой части сарая. Кловис взяла микрофон, подсоединенный к передатчику за приборным щитком, чтобы сообщить об увиденном следовавшим за ним фургонам, но в ту секунду, когда она нажала на кнопку передачи, синтезатор монитора пронзительно загудел. Глушение! Кто-то глушит их частоту!

Она посмотрела на ДТ, чей брошенный искоса напряженный взгляд сказал ей, что он тоже все понял.

Кловис повесила микрофон на место и произнесла:

— Останови грузовик между домом и будкой. Возьмешь сумку. Мы оба выпрыгнем с твоей стороны. Бросишь сумку у восточной стены и прикроешь меня. Я установлю заряд. А потом рвем когти к краю вон того холма.

— Взрывом разнесет фургон, — возразил он.

— Лучше его, чем нас. Прибавь газу. Нужно увеличить скорость.

— А как насчет нашего пассажира?

— Будем надеяться на лучшее и что с ним ничего не случится. — Она подняла с пола небольшой пистолет и приготовилась отстегнуть ремень безопасности. ДТ локтем нащупал заряд в сумке, зажатой между сиденьем и дверью аварийного выхода. — Бей в середину! — закричала Кловис.

— Он должен…

Ее слова заглушил грохот и скрежет сносимых ими ворот. А после этого было уже не до разговоров.

Из дневника Тровы Хелльстром:

«Характер зависимости нашего Улья от всей планеты должен быть под постоянным наблюдением. Особенно это касается цепочек продуктообеспечения, но многие наши работники на самом деле не осознают этого до конца. Они полагают, что мы вечно сможем снабжать себя пищей. Какая глупость! Все подобные цепочки основаны в конечном свете на растениях. Наша независимость неразрывно связана с качеством и количеством наших растений. Они должны всегда оставаться нашими растениями, выращенными нами, а их производство — в равновесии с той диетой, которая, как мы узнали, и обеспечивает нам укрепление здоровья и увеличение продолжительности жизни, если сравнивать это с дикими Чужаками».

— Они отказываются отвечать на наши призывы, — заметил Салдо. В его голосе слышалось угрюмое недовольство.

Салдо стоял рядом с Хелльстромом в сумрачном торце чердака, пока работники за их спиной завершали восстановление помещения. Только находящаяся в тени башенка разделяла Хелльстрома и разбитый фургон в воротах. Пламя все еще потрескивало в его останках и на разбросанных обломках. Вот огонь добрался до бензобака, ярким факелом с ревом взметнулся вверх и взорвался, превратив в пылающий костер то пространство вокруг машины, где росла трава. Сейчас начнется светопреставление, если только работникам не удастся раньше добраться туда.

— Я слышал, — сказал Хелльстром.

— Как мы должны реагировать? — спросил Салдо со странным спокойствием.

«Он слишком старается показывать невозмутимость», — заметил про себя Хелльстром.

— Используйте разработанное нами оружие. Сделайте несколько предупреждающих выстрелов. Проверь, нельзя ли отогнать их на север. Это даст нам шанс потушить пожар. Ты уже отправил патрули наблюдать за нижней дорогой?

— Да. Вам нужно, чтобы я приказал им зайти им с тыла и взять эту парочку?

— Нет. Как дела с подземным вариантом?

— Они еще не подобрались на нужную позицию. Могут зацепить кого-нибудь из наших людей. Сам знаешь, как луч отражается от грязи и скал.

— Кто возглавляет патруль?

— Эд.

Хелльстром кивнул. Эд — сильная личность. Если кто и способен управиться с работниками, то это он. Они не должны, ни при каких обстоятельствах, убивать эту парочку. В Хелльстроме росло понимание этого. Они нужны Улью для допроса. Он должен узнать, чем вызвано нападение. Хелльстром поинтересовался, было ли это четко разъяснено Эду.

— Да, я лично проинструктировал его. — В голосе Салдо звучало удивление. Хелльстром говорил со странной сдержанностью.

— Начинайте отгонять эту пару, — сказал Хелльстром.

Салдо вышел из комнаты, чтобы отдать приказания и через минуту вернулся.

— Никогда не забывай, — заметил Хелльстром, — что Улей — не более чем пылинка по сравнению с существующими силами Чужаков из Внешнего мира. Нам нужны эти двое — чтобы получить информацию, имеющуюся у них. Ее можно будет использовать при переговорах. Телефонную связь уже восстановили?

— Нет. Линия оборвана где-то вблизи города. Они сами, наверное, и оборвали ее.

— Вероятно.

— Зачем им переговоры с нами? — спросил Салдо. — Если они могут уничтожить нас… — Он замолк, внезапно потрясенный самой огромностью этой мысли. Он испытывал паническое желание распустить Улей, рассредоточить работников в надежде, что немногие выжившие смогут начать все сначала. Конечно, все они погибнут, если останутся здесь. Одна атомная бомба… ну, может, десять — двенадцать… Если достаточное число работников сможет уйти прямо сейчас…

Салдо попытался выразить словами эти пугающие мысли Хелльстрому.

— Мы еще не совсем готовы для этого, — заметил Хелльстром. — Я предприму необходимые шаги, если случится самое худшее. Все подготовлено для быстрого уничтожения наших записей, если нам…

— Наших записей?

— Ты знаешь, что это придется сделать. Я послал сигнал тревоги тем, кто был нашими глазами и ушами во Внешнем мире. А сейчас они отрезаны от нас. Возможно, им придется жить собственной жизнью, питаться пищей Чужаков, подчиняться их законам, смириться с непродолжительностью их жизни и принять их пустые удовольствия, как окончательную цену их служения нам. Им всегда было известно, что такое может случиться. Кто-нибудь из них, возможно, сможет организовать новый Улей. Не важно, чем закончится все здесь, Салдо, мы не погибнем совсем.

Салдо закрыл глаза, содрогнувшись при мысли о такой перспективе.

— Джанверт полностью пришел в себя? — спросил Хелльстром. — Нам может понадобиться эмиссар.

Глаза Салдо открылись.

— Эмиссар? Джанверт?

— Да, и узнай, почему эту пару еще не захватили. Их, очевидно, выгнали в поле. Я вижу работников, начавших бороться с огнем. — Он смотрел в окно. — И им тоже нужно поторопиться. Если будет слишком много дыма, то сюда понаедут пожарные команды. — Он посмотрел на экраны наблюдения. — Ну что, уже восстановили телефонную связь?

— Нет, — ответил один из наблюдателей.

— Тогда воспользуйтесь радио, — приказал Хелльстром. — Позвоните в окружной офис Лесной Службы в Лейквью. Скажите им, что у нас вспыхнул небольшой пожар, загорелась трава, но мы уже контролируем его. И нам не понадобится их помощь.

Салдо повернулся и пошел выполнять приказания, восхищаясь тем, как обломки Службы Безопасности Улья выстраивались в голове Хелльстрома в единую картину. Никто, кроме Хелльстрома, не подумал бы об опасности со стороны пожарников из Внешнего мира. Когда Салдо выходил из командного поста, Хелльстрома вызвал другой наблюдатель.

Хелльстром ответил на вызов и увидел на экране специалиста из группы физиков-исследователей, который начал говорить, едва только Хелльстром повернулся к нему:

— Нильс, убери отсюда своего наблюдателя, он нам мешает!

— Он что, причиняет вам в лаборатории какие-то неудобства? — спросил Хелльстром.

— Мы больше не в лаборатории.

— Не в… где же вы?

— Мы заняли главную галерею на пятидесятом уровне, всю галерею, полностью. Нам потребовалось все убрать из нее для нашей установки. Твой наблюдатель утверждает, что ты приказал ему оставаться здесь.

Хелльстром вспомнил эту галерею — в длину она была больше мили.

— Зачем вам понадобилось занимать всю галерею? — спросил он. — Нам крайне важно…

— Твои безмозглые работники могут использовать боковые туннели! — прорычал специалист. — Убери этого кретина отсюда! Он задерживает нас.

— Вся галерея, — пробормотал Хелльстром, — это просто…

— Ты сам, своей информацией, вынудил нас пойти на это, — с усталой терпеливостью объяснил специалист. — Наблюдения Чужаков, которые ты столь любезно предоставил нам. Все дело в размерах. Нам нужна вся эта галерея. И если твой наблюдатель будет нам мешать, то окажется в чане.

Связь прервалась сердитым щелчком.

Из «Руководства по Улью»:

«Наиболее сильной коллективизирующей силой во Вселенной является взаимная зависимость. То, что основные работники получают дополнительное питание, не должно скрывать от них взаимозависимость с теми, кто не пользуется этой привилегией».

Кловис лежала в глубокой тени ниже рощи мадроний в пятистах ярдах на юго-восток от ворот фермы Хелльстрома. Она видела группы людей, пытавшихся потушить горящую траву возле ограды, и некоторые из них, несомненно, были вооружены пистолетами, а не тем таинственным гудящим оружием, которым были поражены отдельные из нападавших. Черт! Наверное, там с огнем ведут борьбу несколько сотен людей! Голубовато-серые дымки закручивались спиралями вверх от костров, и она могла чувствовать горьковатый запах дыма, когда ветер дул в ее сторону.

В правой руке Кловис держала пистолет, положив левую руку для большей твердости. По всей видимости, они заявятся с той стороны. ДТ лежал где-то справа от нее с пулеметом. Она бросила взгляд назад, пытаясь отыскать его глазами. Он попросил дать ему десять минут, потом ДТ вернется и прикроет ее.

Кловис вспомнила короткий бой во дворе фермы. Господи Иисусе! Она не ожидала ничего даже отдаленно похожего. Чего угодно, но только не этого — несущих странное оружие с раздвоенным концом обнаженных мужчин и женщин. Даже сейчас она могла слышать странное гудение этих чертовых штуковин. По тому, как падали члены ее команды, пораженные странным действием этого оружия, она поняла, что оно было убийственным.

Новый тип оружия — вот и разгадка «Проекта 40». Что ж, они предполагали оружие, но не такое же.

И почему эти люди были обнаженные?

Кловис пока что отбрасывала всякую мысль о том, что могло случиться с Эдди Джанвертом. Нет, он мертв, скорее всего, пораженный этим странным оружием. У этих штуковин, однако, был ограниченный радиус действия, как поняла она. Пули, выпущенные из ее пистолета, достигали этих людей. Главное — удерживать нападавших на расстоянии и остерегаться тех немногих, кто имел пистолеты.

Она бросила взгляд на наручные часы: осталось еще три минуты.

«Господи, как же жарко!» Пыль от травы щекотала ноздри. Она едва не чихнула. Слева от ограды на ближнем склоне что-то шевельнулось. Она выстрелила туда два раза, перезарядила пистолет, услышала другой выстрел за спиной и крик ДТ. Итак, он уже вернулся. Хорошо! К чертям собачьим оставшиеся пару минут! Она встала на колени, повернулась и побежала к теням деревьев, пригнувшись и не оглядываясь. Теперь уж забота ДТ прикрывать ее. Сзади донеслось странное гудение, и спину стало лишь слегка покалывать. Она даже сначала подумала, что это ей кажется, но страх добавил силу ее мышцам, и она увеличила скорость.

Выстрел прозвучал впереди нее слева; потом еще два. ДТ стрелял одиночными выстрелами, чтобы замедлить продвижение преследователей. Она немного изменила направление бега, чтобы избежать района, откуда доносились выстрелы. По-прежнему ДТ не было видно, но вон там уже виднеется дуб, а еще дальше несколько коров, неуклюже бегущих прочь. В качестве ориентира она выбрала дуб, находившийся слева от коров, кинулась к нему и, схватившись на полном ходу за ствол левой рукой, забросила свое тело на него. С нее градом лился пот, а грудь мучительно ныла при каждом вздохе. В этот момент раздались новые выстрелы с того места, где залег ДТ, но Кловис по-прежнему не могла видеть его. Шесть обнаженных фигур бежали по лишенной растительности местности, и у каждого было это странное оружие. Она сделала три глубоких вздоха, чтобы успокоить дыхание, оперлась рукой, в которой держала пистолет, о ствол дерева и четыре раза выстрелила. Двое из бегущих упали с той внезапностью, которая говорила, что в них попали. Остальные нырнули в траву.

Неожиданно Кловис увидела ДТ, спрыгнувшего с дерева, и поняла, где он прятался. Вот это мужик! ДТ по-кошачьи мягко приземлился и побежал, забирая влево, не оборачиваясь и не глядя на Кловис. Хороший напарник должен прикрыть его, и он верил, что Кловис не подкачает.

Девушка перезарядила пистолет, наблюдая за травой, где залегли четверо уцелевших. Они ползли в ее сторону, очевидно, пытаясь войти в радиус поражения своего оружия. Трава зловеще колыхалась, все ближе и ближе. Кловис оценивала расстояние. Когда осталось четыреста футов, она подняла пистолет и начала стрелять. Кловис не спешила, тщательно прицеливаясь. На третьем выстреле из травы поднялась одна фигура и завалилась на спину. Три остальных встали в открытую, нацелив на нее свое оружие. Предельно сосредоточившись — каждый из трех оставшихся выстрелов на счету, — она прицелилась в первую фигуру, лысую женщину, лицо которой было искажено гримасой ярости. Первая же пуля остановила ее, словно стена. Ее оружие взлетело при падении высоко в воздух, когда она завалилась на бок. Остальные тут же юркнули в траву. Кловис использовала две оставшиеся пули, послав их в то место, куда попадали нападавшие. Не глядя на результат своих выстрелов, она повернулась и побежала, на ходу перезаряжая пистолет.

— Сюда! Сюда!

ДТ звал ее, взобравшись на дуб слева от нее. Она изменила направление бега, думая, что он позвал ее потому, что поблизости больше не было деревьев. Здесь по меньшей мере на полмили была одна лишь трава, поеденная скотом. ДТ схватил ее, останавливая.

— Ты знаешь, это странно, — сказал он. — Смотри, как чисто коровы выщипали всю траву дальше, но не тронули ту, что ближе к ферме. Выглядит так, словно коровы избегают забредать в этот район. Те, которых я спугнул со своей первой позиции, были действительно боязливыми, словно их пригнал туда кто-то, кто находится ниже. Но я не вижу там никого.

Кловис понадобилось несколько секунд, чтобы отдышаться.

— Есть какие-нибудь здравые идеи, как нам отсюда выбраться?

— Продолжать в том же духе, — ответил ДТ.

— Нам нужно выбраться отсюда и сообщить об увиденном, — сказала Кловис и посмотрела на ДТ, однако тот по-прежнему внимательно смотрел назад, на путь, который они проделали только что.

— Мне кажется, ты попала еще в одного из тех, кто нырнул в траву, — сказал ДТ. — Похоже, лишь один из них движется. Готова еще раз пробежаться?

— Всегда готова. Что там с тем, в кого я промахнулась?

— Он все еще ползет, но из травы ему нескоро выбраться. Теперь нам нужно разделиться. Ты забирай влево, пока не выйдешь на дорогу, а потом постарайся двигаться вдоль нее. Я возьму вправо. Ручей где-то там — видишь вон ту линию деревьев в миле отсюда. Мы поставим его перед выбором, какую цель преследовать. Если я смогу добраться до ручья…

ДТ при этом внимательно смотрел в сторону фермы и, не переставая говорить, обратил свой взгляд в ту сторону, куда им нужно будет бежать. Кловис резко повернулась, вздрогнув, когда ДТ внезапно замолчал, и непроизвольно вскрикнула. Плотная цепочка безволосых, обнаженных человеческих фигур закрывала им путь к отступлению. Цепочка находилась в футах пятистах ниже их, начинаясь далеко слева, в дубовой поросли, и уходила далеко вправо, еще дальше тех деревьев, которые отмечали берега ручья, где ДТ предполагал укрыться.

— Господи Иису-ссе!.. — пробормотал ДТ.

«Их, должно быть, десять тысяч!» — подумала Кловис.

— Я не видел столько народу со времен Вьетнама, — прохрипел ДТ. — Господи Иису-ссе!.. Мы словно разворошили муравейник!

Кловис кивнула, подумав: «Вот именно! Все встало на место: Хелльстром служил прикрытием какого-то культа». Кловис обратила внимание на белую кожу. Наверное, они живут под землей. А ферма — просто прикрытие. Она сдержала истерическое хихиканье. Нет, ферма была просто ширмой! Она подняла пистолет, желая захватить с собой на тот свет как можно больше врагов из этой зловещей приближающейся цепочки, но хрустящее гудение за спиной поразило ее тело и сознание. Падая, она услышала один выстрел, но так и поняла, кто из них двоих его сделал.

Из дневника Нильса Хелльстрома:

«Концепция колонии, имплантированной непосредственно в толщу существующего человеческого общества, не уникальна. Даже сегодня цыган можно считать грубым аналогом нашего пути. Нет, мы уникальны не в этом. Впрочем, наш Улей так же далеко отстоит них, как они отстоят от первобытных пещерных людей. Мы напоминаем образовывающие колонии простейших организмов, все мы в Улье крепимся к единому ветвящемуся стволу, и этот ствол зарыт в толще земли под другим обществом, которое верит, что оно достаточно смиренно, чтобы наследовать землю. Смиренно! Это слово первоначально означало „немой и тихий“».

Какой-то бестолковый и сумасшедший был этот полет: начался он в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди, потом была часовая задержка в О’Хара, быстрая пересадка на чартерный рейс в Портленде и шум, и прочие неудобства, присущие одномоторному самолету, на всем пути до Колумбии Джордж, а закончился он уже вечером путешествием через весь Орегон в его юго-восточную часть. Мерривейл был не в состоянии что-либо делать, когда самолет доставил его в Лейквью, но внутри он испытывал восторг.

Когда он уже ни на что не надеялся, если говорить откровенно, когда он смирился с унизительным поражением, они его позвали. Они — Совет, о существовании которого он знал — но и только, никого лично, — они выбрали Джозефа Мерривейла, как «нашу лучшую надежду как-нибудь расхлебать эту кашу».

Да и теперь, когда Перуджи и Шеф мертвы, кто у них остался? Это давало ему ощущение собственного могущества, которое в свою очередь подпитывало его гнев. Это ему-то причинять такие неудобства?

Отчет, переданный Мерривейлу в Портленде, не смягчил его настроения. Перуджи проявил преступную халатность — провести ночь с подобной женщиной! И это при исполнении!

Небольшой самолет приземлился в темноте, и встречал его только серый аэродромный автобус с единственным шофером. То, что шофер представился как Вэверли Гаммел, специальный агент ФБР, оживило тревоги Мерривейла, которые ему удалось запрятать глубоко внутрь себя во время полета, и это тоже подпитывало его гнев.

«Им ничего не стоит бросить меня на съедение волкам», — подумал он, садясь в машину рядом с водителем, предоставив летчику укладывать чемодан в багажник. Эта мысль сжигала его на всем долгом пути из Портленда. Он смотрел вниз на временами попадающиеся мигающие огоньки и с горечью думал, что вот есть же люди, занимающиеся обычными делами: едят, ходят в кино, смотрят телевизор, навещают друзей. Удобная, обычная жизнь, о которой часто фантазировал Мерривейл. Однако обратной стороной этих фантазий являлось понимание того, что безмятежное спокойствие этого мира зависит в какой-то мере и от него. Они там, внизу, не знали, что он делает для них, на какие жертвы идет.

Даже буквальное выполнение приказов ничего не может гарантировать. Это неожиданное повышение не изменило сущности универсального закона: большой поедает маленького, но всегда находился еще больший.

У Гаммела были волосы стального цвета и молодое лицо, резкие черты которого предполагали индейских предков. Глаза были глубоко посажены, темные при свете приборной доски. Голос глубокий и с некоторым акцентом. Техасским?

— Введите меня в курс дела, — приказал Мерривейл, когда Гаммел выводил машину с автостоянки аэропорта. Фэбээровец вел с уверенной небрежностью машину, абсолютно не задумываясь над тем, как бы уберечь ее на этой ухабистой дороге. Потом он свернул налево.

— Вы, конечно, знаете, что от посланной вами на ферму команды нет никаких известий, — сказал Гаммел.

— Мне сообщили это в Портленде, — ответил Мерривейл, на мгновение позабыв о своем притворном английском акценте. Затем торопливо добавил: — Проклятье!

На развилке Гаммел свернул налево на более широкую дорогу и, затормозив, пропустил шумный автобус.

— На данный момент мы согласный с вами, что шериф из Фостервилля не заслуживает доверия, и в том, что он, возможно, не единственный как в офисе шерифа, так и в самом городском совете. Поэтому мы не доверяем местным властям.

— Как вы поступили с шерифом?

— Вы знаете, его захватили с собой ваши люди. И о нем тоже нет никаких известий.

— Ваше мнение о местных властях?

— Шпионят.

— Хотят остаться в стороне?

— Не хотят, но осторожность явно преобладает над доблестью. Политические шаги, предпринятые нами на высоком уровне, дали свои результаты — указания сверху на этом уровне принимаются как абсолютные приказы.

— Ясно. Я думаю, вы уже блокировали районы, прилегающие к ферме.

Гаммел на секунду оторвал глаза от дороги. Блокировали? А, то есть заняли ли? Он ответил:

— Мы подключили только одиннадцать человек. Пока вынуждены ограничиться этим. Орегонский дорожный патруль прислал три машины и шестерых человек, но мы их пока держим в резерве. Мы проводим ограниченную операцию на презумпцию правильности оценки ситуации, данной вашим Агентством. Но при малейшем сомнении в этой оценке нас заставят вернуться к федеральному своду законов. Понятно?

«Презумпция правильности», — подумал Мерривейл. Эта формулировка ему понравилась, она была в его духе, и он решил запомнить ее, чтобы в дальнейшем использовать ее в других делах. Но то, что стояло за этой фразой, однако, ему не понравилось, о чем он сразу и заявил.

— Конечно, — продолжил Гаммел, — вы понимаете, что наши действия выходят за рамки закона. Посланная вами команда не имеет никаких юридических прав. Это самые настоящие штурмовики. Вы сами себе устанавливаете законы. Мы же не можем всегда поступать так. Инструкции, данные мне, четко указывают: я должен сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам в организации крыши и (или) обеспечении защиты ваших людей, но — и это очень серьезное «но» — эти инструкции действуют, пока ваша оценка ситуации не подвергается сомнению.

Мерривейл слушал, храня ледяное молчание. Положение выглядело все более и более так, словно Совет вовсе не повышал его, а попросту бросил на съедение волкам. Он был помощником двух человек, теперь мертвых, чью политику уже нельзя было защитить. Совет направил его сюда одного в качестве полевого агента с напутствием: «Вы можете рассчитывать на полное взаимопонимание с ФБР. Если при этом не нарушается закон, вы сможете получить любую требуемую помощь».

Сволочи!

Его сделают козлом отпущения, если все пойдет не так, как ожидается. Как будто все и так не идет наперекосяк. Он слышал, как со скрипом власти дают обратный ход в Балтиморе и Вашингтоне: «Что ж, вы знали, во что ввязывались, Мерривейл». С профессиональным сожалением прозвучит их стандартная фраза: «В нашем деле каждый сам несет свой крест, если того требуют обстоятельства».

Так было и сейчас. Никаких сомнений. Если эту ситуацию еще можно исправить, то он сделает это, но сперва нужно позаботиться о себе. «Дьявольщина!» — выругался он в сердцах.

— Вернемся к делу. Что вам удалось узнать о моих людях?

— Ничего.

— Ничего? — возмущенно воскликнул Мерривейл. Повернувшись, он пристально посмотрел в лицо Гаммела при свете фар приближающегося автомобиля. Лицо фэбээровца сохраняло невозмутимость — камень, который не выказывал никаких эмоций.

— Мне бы хотелось получить разъяснение этого «ничего», если, конечно, этому вообще можно найти объяснение, — язвительно произнес Мерривейл.

— В соответствии с полученными инструкциями, — сказал Гаммел, — мы дожидались вас.

«Просто подчиняются приказам», — подумал Мерривейл.

Он понимал, что скрывается за этой фразой. Лишь то, что был один-единственный козел отпущения. И это тоже было в инструкциях, полученных Гаммелом. Можно не сомневаться. Черт возьми, никаких сомнений!

— Я нахожу это невероятным, — заметил Мерривейл и, повернувшись, посмотрел из окна в темноту, смутно проносящуюся мимо них, когда они подъезжали к Фостервиллю. Можно было разобрать лишь то, что дорога шла по открытой местности, слегка поднимаясь, и где-то вдали едва вырисовывались очертания пологих холмов при слабом сиянии звезд. По дороге мчалось еще несколько автомашин. Окружавшая их темнота навевала ощущение одиночества, усиливающее у Мерривейла чувство покинутости.

— Давайте определимся, — сказал Гаммел. — Я специально приехал один, чтобы поговорить с вами откровенно с глазу на глаз. — Гаммел посмотрел на Мерривейла. «Бедняга, попал же он в положеньице, уж точно. Неужто только теперь до него стало это доходить?»

— Так почему вы не говорите откровенно? — спросил Мерривейл.

«Он более агрессивен, чем того требует ситуация, — подумал Гаммел. — Значит ли это, что он обладает информацией, могущей ослабить позиции его Агентства? Интересно…»

— Я делаю все, что в моих силах, в рамках полученных инструкций, — произнес Гаммел. — Я не пробыл и часа в Фостервилле, когда мне сообщили, что вы прилетаете в Лейквью. Мне пришлось мчаться на всех парах, чтобы поспеть. Мне сказали, что вы прилетаете в Лейквью потому, что там находится самая ближайшая полоса с посадочными огнями. Это так, или дело в чем-то другом?

— Что вы имеете в виду?

— Я всё еще помню о наших потерях — в Систерс.

— Ах да… конечно. Это было в отчете, полученном мною в Портленде. Но все равно, рано еще делать выводы — будь по-другому, я бы сообщил вам их. Пожар уничтожил все следы. Могла быть и молния или взрыв горючего. Сообщается, что пилот должен был лететь через Колумбию Джордж, однако он решил выгадать время и полетел напрямик.

— Диверсия не исключается?

— Да. Даже весьма вероятна, по моему мнению. Удивительно странное совпадение, не находите?

— Мы действуем, исходя из этого допущения, — заметил Гаммел.

— Как вы распорядились вашими одиннадцатью людьми и патрулем? — спросил Мерривейл.

— Я отправил три машины — в каждой по два человека. Одна из машин Орегонской дорожной службы с тремя офицерами была отправлена на юг. Это займет немного времени. Во время этого путешествия они будут вне пределов радиосвязи.

— Но какую задачу они выполняют?

— В мотеле Фостервилля мы устроили коммуникационную базу. Автомашины выходят на связь с этой базой через определенные промежутки времени. Автомобили моих людей распределены между Фостервиллем и фермой, и они…

— То есть две машины между городом и фермой?

— Нет, три. Плюс машина ОДП — четвертая. Мои три машины охватывают широкий район: одна — на востоке, на дороге Лесной службы, а две другие — на дороге, ведущей к ферме. Им приказано не приближаться ближе, чем на две мили.

— Две мили?

— Да, и людям приказано не выходить из машин.

— Но две мили?..

— Когда мы уверены в том, что делаем, и знаем, кто нам противостоит, мы не боимся рисковать, — отрезал Гаммел. — Но в этом деле, похоже, сплошные темные пятна. — Он говорил ровным голосом, пытаясь сдерживать себя. Мерривейл со своей придирчивостью становился невыносимым. Он что, так и не понял, что Гаммел лично наденет на него наручники еще до того, как истекут ближайшие двадцать четыре часа. Возможно, даже для спасения шеи ФБР. Что этот ублюдок ждет от него?

— Но две…

— А сколько вы потеряли уже людей? — требовательно спросил Гаммел, не пытаясь теперь скрывать своего гнева. — Двенадцать? Четырнадцать? Мне сказали, что в посланной вами сегодня команде было девять человек, и еще по меньшей мере одну вы потеряли раньше. Неужели вы принимаете нас за слабоумных?

— Четырнадцать, считая Дзулу Перуджи, — ответил Мерривейл. — Считать вы умеете. — В тускло-зеленом свете приборной доски он заметил, как заходили желваки на скулах и побелели костяшки пальцев, крепко сжимавших руль.

— Итак, мы имеем одного мертвого, тринадцать исчезнувших и разбившийся самолет в Систерс — итого двадцать. И вы еще спрашиваете меня, почему я не отправил своих людей вслед за вашими? Будь на то моя воля, я бы уже кинул туда подразделение морских пехотинцев, и они бы начали там действовать, но мы не можем. Почему же мы так не действуем? Потому что всю эту кашу заварили ваши люди! И если все взорвется, мы не хотим погибнуть в этом взрыве. Я понятно объяснил? Откровенно?

— Шайка трусов, — пробормотал Мерривейл.

Гаммел резко вывернул руль и затормозил на обочине. Потом со скрипом установил ручной тормоз и выключил фары и двигатель. Повернувшись лицом к Мерривейлу, он крикнул:

— Слушай, ты! Я понимаю, ты попал в переплет. Отлично понимаю. Но мое бюро не участвовало в этом с самого начала, хотя должно было бы! И если это окажется коммунячий выводок, то мы разделаемся с ним и получим любую необходимую помощь. Если же дело в защите промышленностью нового изобретения от стервятников, которых вы представляете, — то игра будет вестись по совершенно иным правилам.

— Что вы имеете в виду: промышленность… новые изобретения?

— Вам чертовски хорошо известно, что я имею в виду! Мы не просиживаем задницы, получая информацию только от вас.

«Если им все известно, — подумал Мерривейл, — почему же тогда они все еще помогают нам?»

И словно услышав этот вопрос, Гаммел произнес:

— Наша задача в этом деле — чтобы дерьмо не попало на лопасти. Вы заляпаете грязью не только себя, но и все правительство. Слушайте, если вас просто подставили, я сочувствую вам. Тогда нам нет никакого смысла сражаться друг против друга. Если это дело готово развалиться и всю вину возложат на вас, то вам лучше не портить со мной отношений. Не так ли?

Захваченный врасплох этим неожиданным нападением, Мерривейл только невнятно выругался, потом сказал:

— Послушайте, вы! Если вы…

— Так как, возложат на вас всю вину?

— Конечно же, нет!

— Дерьмо собачье! — Гаммел покачал головой. — Вы что, считаете, что у нас нет своих подозрений о том, почему ваш шеф отправился по короткой дороге в ад?

— По короткой дороге в…

— Выпрыгнул из окна! А вас выбрали в качестве козла отпущения?

— Меня послали сюда, дав понять, что с вашей стороны я найду полное взаимопонимание, пока не прибудут новые команды, — произнес Мерривейл, слегка задыхаясь. — Пока что я такого взаимопонимания не нахожу ни на йоту.

Еще не успокоившись, Гаммел сказал:

— Ответьте мне — просто «да» или «нет», — у вас есть новая информация, кардинально меняющая начальную оценку?

— Конечно, нет!

— Нет ничего нового?

— Что еще за перекрестный допрос? — запротестовал Мерривейл. — Вам известно столько же обо всем этом деле, как и мне. Даже больше! Вы ведь были здесь!

— Я надеюсь, что вы говорите правду, — сказал Гаммел. — В противном случае я лично прослежу, чтобы вы получили по заслугам. — Он повернулся, включил двигатель и снова вернулся на дорогу. Включив фары, он вспугнул большую черно-белую корову, которая брела по краю дороги. Она галопом мчалась впереди них несколько сот футов, прежде чем нырнула в траву в сторону от дороги.

Весьма подавленный и испуганный грозившей ему участью, если ФБР совсем откажет ему в помощи, Мерривейл произнес:

— Прошу меня извинить, если я чем-то обидел вас. Как вы сами могли заметить, меня немного трясет. Сначала смерть Шефа, а потом приказ взять руководство в свои руки. Не спал по-настоящему с тех пор, как это все началось.

— Вы обедали?

— В самолете, после вылета из Чикаго.

— Мы можем перекусить в нашем штабе в мотеле. — Гаммел протянул руку к микрофону за приборным щитком. — Я попрошу приготовить кофе и сандвичи. Что бы вы…

— Не стоит беспокоиться, — остановил его Мерривейл, чувствуя себя несколько лучше. Гаммел, очевидно, хотел вернуться к дружеским отношениям. В этом был резон. Мерривейл прокашлялся.

— Какой план действий вы разработали?

— Минимум активности ночью. Ждем наступления утра и оценим обстановку при постоянном радиоконтакте с базой. Это обязательное условие, пока мы не узнаем, что же, черт побери, там произошло. Мы еще не можем доверять местным властям. Мне даже было дано указание сдержанно держаться с ОДП. Наша главная задача — очистить эту взбаламученную воду.

«Взбаламученную, разумеется, нашими людьми, — подумал Мерривейл. — ФБР — все еще скопище чертовых снобов».

— На ночь больше ничего не намечено?

— Мне не кажется разумным подвергаться большему риску, чем это абсолютно необходимо. Тем более что к утру мы нарастим еще мускулов.

Мерривейл просиял:

— Подкрепление?

— Два корпуса морских пехотинцев прибудут сюда из Сан-Франциско.

— Это вы их вызвали?

— Мы все еще прикрываем вас, — ответил Гаммел. Повернувшись, он улыбнулся. — Они предназначены для наблюдения или транспортировки. Мы и так слишком много по доброй воле рассказали им, чтобы получить эти корпуса, ограничиваясь только объяснениями.

— Очень хорошо, — согласился Мерривейл. — В Портленде мне сказали, что у вас нет телефонной связи с фермой. Сейчас положение то же самое?

— Линия оборвана, — ответил Гаммел. — Вероятно, перерезали ваши же люди при атаке. Утром мы направим туда ремонтную бригаду. Наших людей, конечно.

— Понимаю. Я согласен с вашими решениями, которые мы, естественно, еще раз обсудим, когда прибудем в ваш штаб. Может быть, там есть более свежая информация.

— Мне бы сообщили об этом, — заметил Гаммел. Потом включил радио, подумав: «Они послали чванливое ничтожество! Несомненно, козел отпущения, и этот бедняга даже не понимает этого».

Из «Руководства по Улью»:

«Как биологический механизм, система воспроизводства человека не является чересчур эффективной. Сравнения с насекомыми люди просто не выдерживают. Жизнь насекомых и всех остальных низших форм посвящена задаче выживания вида, что и проявляется в системе воспроизводства и спаривании. „Мужчины“ и „женщины“ всех отличных от человека форм жизни привлекаются друг к другу в простом и единственном интересе бридинга. Для диких же форм человечества, однако, если нет соответствующей обстановки, верно подобранных духов, приятной музыки и если по меньшей мере один из партнеров не чувствует себя любимым, акт воспроизводства может так никогда и не произойти. Мы, рожденные в Улье, и посвященные, таким образом, освобождаем наших работников от всякой идеи романтической любви. Акт воспроизводства должен происходить так же просто, естественно и беззаботно, как прием пищи. Никакой красоты, романтики, любви не должно быть в системе воспроизводства Улья — только требования выживания».

Хелльстрому, осматривавшему с командного поста укрытую пологом ночи местность вокруг фермы, она казалась уснувшей. Темнота размыла знакомый ландшафт, и лишь на горизонте виднелись далекие сверкающие огни Фостервилля. Никогда прежде Улей не казался ему таким притихшим и замершим в напряженном ожидании. Хотя предания и говорили о давних противостояниях, когда всему Движению Колоний (как его назвали впоследствии) угрожало уничтожение, никогда еще Улей не оказывался в таком серьезном кризисе. Все события происходили в такой последовательности, что теперь Хелльстром, оглядываясь назад, испытывал чувство неотвратимости случившегося. Жизни почти пятидесяти тысяч работников Улья теперь зависели от решений, которые примут Хелльстром и его помощники в течение ближайших нескольких часов.

Хелльстром бросил взгляд через плечо на ослепительно свечение катодов, потом на экраны, которые вскоре покажут Чужаков — утром они ринутся сюда. Сейчас он видел три машины без номеров, припаркованных не далее чем в двух милях. Четвертая — опознанная как машина дорожного патруля, — сперва пробыв некоторое время неподалеку от них, теперь двигалась на юг долины. Единственной открытой была старая дорога на Тимблский рудник, но она нигде не подходила ближе чем на десять миль к южной границе долины, и неизвестно было, направили ли Чужаки и туда свои силы. Хелльстром подозревал, что в той машине был передний привод, но характер местности таков, что машина ОДП даже в лучшем случае не могла подъехать ближе, чем на три мили к Улью.

Работники, находящиеся сейчас на командном посту, чувствуя этот груз ответственности, возложенной на Хелльстрома, понизили голоса и тихо передвигались.

«Следует ли использовать Джанверта как посредника?» — спросил самого себя Хелльстром.

Но переговоры нужно начинать только с позиции силы, а Улей мог лишь блефовать. Можно, конечно, предложить секрет парализаторов, Джанверт видел их действие. И ему также было известно о достижениях Улья в области человеческого химизма. Подтверждением тому был его собственный опыт. Но Джанверт обязательно станет врагом Улья, если выберется отсюда, даже в качестве посланника. Он видел слишком многое, чтобы оставаться нейтральным.

Хелльстром посмотрел на часы, висевшие дальше приборов наблюдения: 11.29 вечера. Уже почти наступило завтра, а завтрашний день наверняка грозит катастрофой. Он во многих вещах ощущал ее приближение, в том числе и в этих трех притаившихся между Ульем и Фостервиллем машинах. Размышляя над тем, кто же может там находиться, ему вдруг очень захотелось узнать, чем они сейчас занимаются. Повернувшись снова к наблюдательному посту, Хелльстром спросил об этом у одного из наблюдателей, чье лицо казалось мертвенно-бледным в тусклом зеленоватом свете.

— Они остаются внутри машины, — ответил тот. — Они выходят в эфир через каждые десять минут. В данный момент мы уверены, что в каждой из них находится не более двух Чужаков.

«Ждут наступления нового дня», — понял Хелльстром и высказал это вслух.

— Да, таково и наше общее мнение, — подтвердил специалист. Вторая машина всего в двадцати пяти ярдах от одного из потайных выходов, того, что находится в конце галереи второго уровня.

— Ты предлагаешь, чтобы мы попытались захватить этих Чужаков?

— Это дало бы нам возможность узнать ответы на некоторые вопросы.

— А также вызвать общее нападение. Думаю, удача и так слишком была к нам благосклонна. — Хелльстром потер шею сзади. Он чувствовал себя выжатым, как лимон, нервы на пределе. — А что с машиной, которая движется на юг?

— Она застряла неподалеку от старой дороги на рудник, когда начала пересекать Грязную Долину, в восьми милях от периметра наблюдения и по меньшей мере в двенадцати милях от долины.

— Спасибо, — поблагодарил Хелльстром и отвернулся.

Сейчас на командном посту было тише, чем два часа назад, когда он сюда прибыл. Тогда здесь сновали взад-вперед группы людей из Службы Безопасности, получая краткий инструктаж перед ночным прочесыванием. Все они теперь где-то там, в темноте ночи, всего лишь светящиеся сигнальные огоньки на экранах наблюдения.

Наверное, уже в десятый раз с того момента, как он сюда вошел, Хелльстром подумал: «Мне нужно отдохнуть. Завтра понадобятся все мои силы. Утром они набросятся на нас, в этом я не сомневаюсь. И мне больше, чем кому-либо другому, нужно быть готовым к этому. Вероятно, многие из нас погибнут завтра. Если я буду в форме, возможно, кого-то удастся спасти».

С печалью вспомнил он о Линкольне Крафте, чье обгоревшее тело (до такой степени, что не годилось для отправки в чаны) вытащили из обломков одного из фургонов нападавших. Крафт был тридцать первой потерей Улья за этот день.

И это только начало.

В приглушенном шепоте, доносившемся отовсюду, наиболее часто повторялись слова «нападение» и «пленники». Бурный энтузиазм, подпитываемый адреналином, охватил работников — неоднократно упоминалось и слово «победа».

И вновь Хелльстром подумал о трех пленниках Улья. Странным казалось держать пленников. Естественным было просто направить Чужаков-взрослых в чаны. Только дети считались пригодными для переделки их сознания и дальнейшего использования в нуждах Улья. А теперь… теперь появились новые возможности.

Джанверт, самый загадочный из всех троих, имел познания в праве, что Хелльстром выяснил после осторожно задаваемых вопросов. Его сознанию, возможно, удастся придать новую форму при условии, что тот сможет быть достаточно восприимчивым к химическим препаратам Улья. У женщины, Кловис Карр, был агрессивный характер, который Улей сможет обратить себе на пользу. Третий человек, по документам Томас Элден, вел себя как солдат. Все они несли в себе ценные качества, но Джанверт представлял наибольший интерес. И он был невысокого роста, что тоже желательно для Улья.

Хелльстром снова повернулся к посту наблюдения, склонился пониже над вторым экраном справа от него.

— А что с нашим патрулем, прочесывающем русло высохшего ручья? — спросил он. — Есть новая информация о переговорах, ведущихся из машины, которая находится под нашим наблюдением?

— Чужаки все еще, похоже, сбиты с толку, Нильс. Они называют все это «очень странным случаем» и время от времени обращаются к кому-то по имени Гаммел, который, по всей видимости, считает создавшееся положение snafu. Нильс, что такое snafu?

— Путаница, — перевел Хелльстром. — Военный термин: ситуация, которая была до этого обычной, запуталась.

— Значит, что-то идет не так?

— Да. Сообщишь мне, если услышишь что-нибудь новенькое.

Хелльстром выпрямился и подумал, не вызвать ли Салдо. Этого молодого человека послали осторожно наблюдать за действиями ученых из «Проекта 40», занявших сейчас длинную галерею на пятидесятом уровне. Не лучшее, конечно, место для наблюдения: основные работы велись в средней части галереи, по меньшей мере на расстоянии полумили от Салдо, но исследователи проявляли повышенную раздражительность после случившегося ранее инцидента с «вмешивающимся наблюдателем». Хелльстром рассчитывал на умение Салдо справляться с подобными ситуациями. Им на командном посту отчаянно нужно было знать о всех новых успехах в лаборатории.

«Блеф ни за что не удастся перед Чужаками, — признался самому себе Хелльстром. — Улей может рассчитывать лишь на небольшой выигрыш времени, может продемонстрировать парализаторы для создания временной иллюзии, что у них есть и другое, более мощное оружие, основанное на тех же принципах. Но Чужаки потребуют демонстрации его. И никогда нельзя забывать предупреждения Харла: угроза использования абсолютного оружия заставляет противника, который может заявить: „Ну так используйте его!“ — положить палец на спусковой крючок. Оружие должно быть применимо с энергией, меньшей, чем абсолютная, и это необходимо продемонстрировать так, чтобы результат не вызвал никаких сомнений. У Чужаков есть подходящая для этого случая поговорка: не пытайся обмануть шулера. Блеф не удастся поддерживать продолжительное время. Рано или поздно карты придется раскрыть — и что тогда?»

Дикие чужаки — действительно очень странные создания. Они были склонны не верить в насилие, пока оно не затрагивало их. То же самое они говорили и об этой ситуации: «Такого не может быть!».

Возможно, это было неизбежно в мире, чье общество было основано на насилии, угрозах и иллюзии абсолютной власти. Разве можно ожидать, чтобы такие люди, как Джанверт, думали не столь категорично, думали об ответственности перед жизнью и переплетенных между собой связях живых систем, задумывались о месте человека в великом круговороте жизни? Подобные идеи кажутся Чужакам бессмысленными, даже тем из них, кто является приверженцем нового течения — экологии.

Из частных записей Джозефа Мерривейла:

«Что касается инструкций, переданных мне в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди, то я прибыл поздно вечером в Лейквью для установления предварительной связи с агентом ФБР Вэверли Гаммелом, подготовившим в Фостервилле базу. Он доставил меня в Фостервилль в 11.18 вечера. Гаммел сообщил, что он не предпринимает пока никаких действий, лишь организовал наблюдение за этим районом с расстояния приблизительно в две мили, располагая четырьмя автомобилями и девятью человеками. По словам Гаммела, он действует согласно полученным им указаниям, что не согласуется с тем, что мне было сообщено на кратком инструктаже перед вылетом на эту операцию. Как сообщил Гаммел, с самого утра, когда наша команда отбыла в зону действий, от нее не поступило никаких известий. Гаммел выказал сомнения, что в этом деле замешаны наркотики. Он видел предварительный отчет о вскрытии тела Перуджи. Я вынужден заявить протест против этой своей зависимости от другого агентства в деле, где ответственность возложена на меня. Разделение полномочий прямо ведёт к созданию ситуации, при которой возможны недоразумения. Рабочее соглашение, официально не подписанное, по условиям которого я должен выполнять свои обязанности, может только усугубить существующие затруднения. Поскольку многие шаги по этому делу уже были предприняты в рабочем порядке без моего согласия или моего ведома, я вынужден заявить официальный протест на самом раннем этапе. Я не могу отвечать за те неприятности, которые грозят нам. Должен подчеркнуть, что ведение всей операции расходится с моим пониманием решений, без которых не обойтись для урегулирования этой ситуации».

Салдо побил все рекорды скорости, поднимаясь на поверхность с уровня 5000 футов, где работали исследователи. Скоростные лифты имелись только в так называемых новых галереях, расположенных ниже 3100 футов, но даже они двигались заметно медленнее по мере подъема. На уровне 3800 футов он был вынужден задержаться из-за осуществляемых там работ, и все же ему удалось пробиться дальше, сделав отметку в уме, попросить Хелльстрома, эти работы свести к минимуму, пока не будет преодолен нынешний кризис.

Он оставил молодого помощника в перемещенной лаборатории, располагавшейся теперь в юго-восточном конце длинной галереи, с реквизированным секретным оружием, биноклем, некогда принадлежавшем одному из Чужаков, Депо. Бинокль показывал картину повышенной активности исследователей, которую Салдо интерпретировал, как готовность к тестированию системы. Он не отваживался приближаться к специалистам. Приказы Хелльстрома на этот счет были точны. Только Хелльстром мог теперь изменять их, и, понимая важность происходящего, Салдо решил во время небольшого перерыва в работе в лаборатории отправиться наверх, чтобы добиться разрешения на небольшое вмешательство.

Была уже почти полночь, когда клеть операторного крана доставила его на чердак, где располагался командный пост. Охранник, узнав его, лишь небрежно кивнул, разрешая войти. Внутри было темновато и странно тихо, и Салдо увидел, что большая часть руководящих работников Улья во главе с Хелльстромом вышла на ночное дежурство.

Хелльстром стоял в северном конце комнаты, приземистая фигура на темном фоне окон с поднятыми жалюзи. Салдо вдруг поймал себя на мысли, что, по его оценке, большинство из присутствующих неважно себя чувствуют, за исключением Хелльстрома, да и то с оговорками. Некоторым из них стоило бы поберечь силы на завтра. Салдо сознавал, что эта его реакция вызвана воспитанными в нем принципами, но в большей степени заметить это помогала оценка его личных качеств. Хелльстрому — да и по меньшей мере половине остальных — следовало бы немедленно отправиться отдыхать.

Впрочем, Салдо знал, что он найдет здесь Хелльстрома, и он не видел ничего странного в этом: будь он на месте Хелльстрома, он бы тоже стоял там, у северного окна.

Хелльстром повернулся и узнал Салдо, пробирающемуся к нему в зеленоватом сумраке.

— Салдо! — крикнул он. — Есть новости?

Салдо приблизился к Хелльстрому и тихо объяснил, почему он покинул лабораторию.

— Ты уверен, что они собираются протестировать собранное оборудование?

— Очень похоже. Уже несколько часов они протягивают кабели. На других моделях это всегда означало подготовку к тестированию.

— Как скоро?

— Трудно сказать.

Хелльстром в беспокойстве прошелся несколько раз взад-вперед, и усталость проглядывала в чрезмерной точности его действий. Потом он остановился перед Салдо.

— Я не понимаю, как они собираются проводить испытания. — Хелльстром потер подбородок. — Они ведь сказали, что для новой модели понадобится вся галерея.

— Правильно, они используют всю галерею, и вентиляцию и странные конструкции из труб, проложенных ими по всей длине галереи. Под трубы подставили все, что смогли найти, — стулья, скамьи… очень странное таки устройство. Они даже забрали насос из сада на сорок втором уровне — просто заявились туда, отсоединили его и забрали. Только представьте себе, как был раздражен управляющий садом, когда они просто заявили, что вы предоставили им полномочия на это. Это так?

— Вообще-то да, — признался Хелльстром.

— Нильс, как ты думаешь, такое их поведение говорит о близости испытаний при больших надеждах на успех?

Лично сам Хелльстром был согласен с Салдо, но были здесь и другие соображения, которые еще не позволяли ему тешить себя надеждой. Это поведение специалистов могло быть выражением смятения, которое охватило весь Улей. Хелльстрому это казалось, не то чтобы вероятным, но вполне возможным:

— А не следует ли нам спуститься и ознакомиться с обстановкой на месте? — спросил Салдо.

Хелльстром понимал нетерпение, которое привело Салдо сюда из лаборатории. Нетерпение, которое разделяли многие в Улье. Однако был ли смысл в том, чтобы самому спускаться вниз? Возможно, ему ничего не сообщат из естественной осторожности предугадывать результат. Они говорили о вероятности или о возможных последствиях на «определенной стадии эксперимента». И это легко понять. Эксперименты часто плохо кончались для экспериментаторов. В одном из испытаний образовался плазменный пузырь, который убил пятьдесят три работника, включая четырех исследователей, и полностью разрушил все на расстоянии в двести футов в одной из боковых галерей на тридцать пятом уровне.

— Сколько энергии они затребовали у энергетиков? — спросил Хелльстром.

— Энергетики спросили у них, но им ответили, что расчеты еще не закончены. Я, впрочем, оставил в Генераторной одного наблюдателя. Несомненно, исследователи запросят дополнительную энергию.

— Каковы оценки энергетиков, если исходить из длины используемых кабелей?

— Около пятисот тысяч киловат. Впрочем, может, и меньше.

— Так много? — Хелльстром глубоко вздохнул. — Салдо, эти исследователи отличаются от остальных работников Улья во многих отношениях. В них воспитывали довольно узкий взгляд на вещи, главные усилия сосредоточив на развитии интеллекта. Нам следует быть готовыми к возможности катастрофической неудачи.

— Ката… — начал было Салдо и умолк, пораженный.

— Подготовь к эвакуации по меньшей мере три уровня, примыкающих к району испытаний, — приказал Хелльстром. — Сам отправляйся в Генераторную. Скажи главному специалисту, чтобы он не подсоединял силовые кабели без моего разрешения. Когда появятся исследователи с просьбой подключить силовые кабели, вызовешь меня. Спроси их, если получится, об их оценке радиуса действия и фактора ошибки для настоящего проекта. Узнай данные о требуемой энергии и одновременно отдай приказ об эвакуации галерей. Мы не должны рисковать большим числом, работников Улья, чем необходимо.

Салдо стоял, стараясь не показывать своего благоговения перед руководителем Улья. Он был уничтожен, от недавней гордости не осталось и следа. Ни одна из этих мер предосторожности даже не приходила ему в голову. Он хотел убедить Хелльстрома лишь в одном. Отправка наблюдателя в Генераторную с правом вето на подачу энергии, дополняла собственный план Салдо.

— Возможно, вы бы предпочли отправить в Генераторную кого-то другого, с большим воображением и более способного, — пролепетал Салдо. — Может, Эд…

— Мне нужно, чтобы именно ты находился в Генераторной, — ответил Хелльстром. — Эд — специалист с большим опытом жизни во Внешнем мира. Он способен думать как Чужак, чего не можешь ты. И у него более ровный темперамент, и он редко переоценивает или недооценивает свои способности. Одним словом, он уравновешен. Если мы переживем ближайшие несколько часов, нам потребуется именно это его качество. Я верю, что ты выполнишь мои приказы со всем возможным тщанием. Я знаю, ты можешь это и сделаешь. А теперь возвращайся в Генераторную.

Салдо выпрямился и посмотрел на лицо Хелльстрома со следами усталости.

— Нильс, я не думаю…

— Отчасти из-за моей усталости я так жестко разговаривал с тобой. Это ты должен принять во внимание. Ты мог связаться со мной по внутренней связи, не покидая своего поста. Настоящий лидер, прежде чем действовать, рассматривает все возможности. Будь ты уже готовым лидером, ты подумал бы поберечь мои силы, как и свои. Но ты им станешь, и время между рассмотрением многих возможностей и принятием решения будет становиться все короче и короче.

— Я немедленно возвращаюсь на свой пост, — сказал Салдо. Повернувшись, он пошел к выходу, слыша возбужденные голоса наблюдателей. Невозможно было расслышать что-либо связное. Кто-то спросил:

— Кто еще может быть подключен?

Снова хор голосов.

— Не все сразу! — выкрикнул наблюдатель. — Скажите им, чтобы оставались на местах. Если мы бросимся искать без координатора, мы просто будем мешать друг другу. Отсюда мы будет руководить поисками.

Наблюдатель, молодая женщина из младшего командного состава, чье овальное лицо появилось на экране, привстала со стула, чтобы лучше видеть Хелльстрома.

— Один из пленников сбежал из Улья!

Хелльстром, расталкивая всех, постарался как можно скорее оказаться рядом с ней. Салдо помедлил у двери.

— Кто именно? — требовательно спросил Хелльстром, наклонившись над наблюдателем.

— Джанверт. Следует ли нам снять работников, чтобы…

— Нет.

— Нильс, должен ли я… — начал было спрашивать у двери Салдо, однако Хелльстром, не отрывая взгляда от экрана, перед которым сидела женщина-наблюдатель, резко перебил его:

— Отправляйся на свой пост!

На экране появился перепуганный охранник, молодой мужчина с отметиной племенного самца на плече.

— Какой уровень? — требовательно спросил Хелльстром.

— Сорок второй, — ответил работник на экране. — И он вооружен парализатором. Не понимаю, как ему удалось… он убил двух работников, которые утверждали, что их послали сюда по… по… вашему приказу, чтобы…

— Понимаю, — прервал его Хелльстром. Это были специалисты, которых он послал, чтобы они доставили наверх Джанверта с целью использовать его в качестве посланника. Что-то пошло не так, и Джанверту удалось сбежать. Хелльстром выпрямился и оглядел работников вокруг себя. — Разбудить смену. Джанверт имеет отметины Улья. Он может перемещаться повсюду по Улью, не привлекая к себе внимания. Перед нами сразу две проблемы. Мы должны снова схватить его и не растревожить Улей еще больше. Разъясните это каждому, кто будет задействован в поисках. Каждая поисковая группа должна иметь описание Джанверта и по меньшей мере один человек в каждой группе должен быть вооружен пистолетом. Я не хочу, чтобы в Улье при подобных обстоятельствах использовались парализаторы.

— Вы хотите получить его мертвым и отправить затем в чан? — произнес работник за спиной Хелльстрома.

— Нет!

— Но вы же сказали…

— Один пистолет на каждую группу, — оборвал всякие возражения Хелльстром. — Пистолет нужен, чтобы ранить его в ноги и остановить таким образом его — ни для чего иного! Мне он нужен живым. Ну что, всем понятно это? Нам этот Чужак нужен живым!

Из «Руководства по Улью»:

«Жизнь должна забирать жизнь ради жизни, но ни один работник не должен входить в это великое колесо регенерации с иным мотивом, нежели продолжение нашего рода. Только через род мы связаны с бесконечностью, и это имеет разное значение для самого рода, чем для смертной клетки».

Джанверту потребовалось немало времени, чтобы осознать странность положения, в котором он очутился. В течение некоторого времени он ощущал себя, как два разных человека, и он ясно помнил каждого из них. Один изучал закон, потом присоединился к агентству, любил Кловис Карр и чувствовал себя в какой-то ловушке, что-то воздействовало на его психику, выхолащивая все человеческое. Другой, похоже, проснулся сразу как вполне сформировавшаяся личность во время обеда с Нильсом Хелльстромом и той женщиной-куколкой по имени Фэнси. Эта вторая личность вела себя с какой-то безумной отрешенностью. Он помнил, как безропотно прошел он вместе с Хелльстромом в комнату, где люди начали задавать ему вопросы. И этот таинственный другой, как помнил Джанверт, отвечал на эти вопросы с полной откровенностью. Он охотно отвечал, вспоминая детали, которые помогали прояснить общую картину. Он в самом деле проявлял усердие, стараясь, чтобы его ответы были поняты.

Были также и другие странные воспоминание: большие открытые баки в громадной комнате, часть из которых была наполнена какой-то кипевшей и пенившейся жидкостью; еще одна, таких же громадных размеров комната, где ползали по полу малыши, а дети постарше прыгали и играли в удивительной тишине на покрытом мягким материалом полу, который пружинил, словно трамплин. Ему припомнился кислый запах, стоявший в той комнате, чисто убранной. Джанверт вспомнил воду, неожиданно полившуюся на малышей, когда он проходил мимо, а потом другой запах, который помнил тот, другой, и который окружал его даже сейчас. Зловонный, тухлый и теплый.

То его «я», которое, как он полагал, было его первоначальной личностью, казалось, пребывало в спячке во время его другого опыта, однако сейчас она осознала себя. Он узнал, где находится, обеими частями своего «я»: комната с грубыми серыми стенами, с ямой и отверстием в центре в одном углу для отправления нужды; полка размерами один фут на три, на высоте талии рядом с единственной дверью, сделанной, очевидно, из того же материала, что и стены; черный графин из пластика и стакан на полке. Там была теплая вода. Раньше на полке стояла тарелка с едой. Ему вспомнилась эта тарелка и обнаженный мужчина с пустым лицом, принесший ее, — не сказавший и словечка за все время! В комнате не было окон, просто одна дверь и яма для туалета, вокруг которой были разбрызгиватели с водой, которые сразу же включили, чтобы промыть комнату. Здесь не было стульев, только пол, на котором можно было сидеть, и его раздели догола. В комнате не было ничего похожего на оружие. Как он ни пытался, разбить пластиковый графин или стакан ему не удалось.

В памяти возникли образы других посетителей: двух пожилых женщин, которые, исследуя его интимные места, удерживали его с поразительной легкостью, потом вкололи ему что-то в левую ягодицу. Место вокруг укола до сих пор еще побаливало. Возвращение его первоначального «я» началось вскоре после этого укола. По его оценкам это случилось по меньшей мере три часа назад. Они забрали его наручные часы, и теперь Джанверт не был уверен во времени, однако предположение об этом заставляла его что-то срочно предпринять.

«Я должен сбежать отсюда», — сказал он себе.

Его странное другое «я», теперь бездействующее и уступившее главенство его настоящей личности, вызвало воспоминания о толпах обнаженных людей, снующих по туннелям, по которым он был доставлен в эту комнату. Человеческий муравейник. Как же ему сбежать отсюда?

Дверь открылась, вошла сравнительно молодая женщина. Дверь она оставила открытой, и потом Джанверт увидел в дверях пожилую, с более суровым взглядом женщину. В руках она держала их загадочное оружие, которое походило на плеть с раздваивающимся концом. У вошедшей молодой женщины были густые черные волосы вокруг гениталиев и такая же копна волос на голове, однако в ее чертах и движениях не было пустоты, характерной для лунатиков. В левой руке у нее был прибор, который, кажется был обычным стетоскопом.

Джанверт вскочил на ноги, когда она вошла, и отступил к полке, прижимаясь спиной к стене.

Женщина казалась удивленной.

— Расслабьтесь. Я пришла сюда только для того, чтобы оценить твое состояние. — Она защелкнула стетоскоп вокруг его шеи и взяла другой конец в левую руку.

Джанверт нащупал, стараясь не привлекать ее внимания, пластмассовый графин с водой и столкнул его с полки.

— Ну что ты натворил! — воскликнула женщина, наклоняясь, чтобы поднять графин, лежавший в выплеснувшейся из него воды.

Как только она наклонилась, Джанверт со всей силы нанес рубящий удар по по ее шее. Она рухнула и лежала не двигаясь.

«Так, остался еще один охранник снаружи. Расслабься и думай!» — сказал себе Джанверт. Кожа женщины, лежавшей на полу, сделалась мертвенно-бледный под холодным зеленоватым светом, струившимся из ниши на потолке. Джанверт наклонился над ней, попытался нащупать пульс; его не было. Он тут же снял стетоскоп и прослушал ее сердце. Оно не колотилось! От осознания того, что этот его яростный удар убил ее, Джанверта всего пробрала дрожь понимания уязвимости собственного положения. Он торопливо оттащил тело женщины к стене справа от двери и обернулся, чтобы посмотреть, не осталось ли каких-нибудь следов борьбы. Графин все еще лежал там на полу, и Джанверт несколько секунд провел в нерешительности. Впрочем, эта нерешительность спасла ему жизнь.

Дверь снова открылась, и внутрь просунулась голова пожилой женщины, на лице которой ясно читалось любопытство.

Джанверт отпрыгнул от двери, схватил ее за голову, затащил и камеру и ударил коленом в живот. Она захрипела, выпустив свое оружие, и он, отпустив ее, нанес такой же рубящий улар, как и перед этим, потом повернулся и захлопнул дверь.

«Так, уже два тела и оружие!» Джанверт осмотрел этот странный, похожий на хлыст предмет. Из черной пластмассы, похожем на ту, из которой был сделан графин и стакан. Длиной в ярд, с короткой ручкой и вмятинами для пальцев.

Джанверт направил раздвоенный конец на охранницу, которую только что сбил с ног, и нажал на кнопку. Усики загудели, и он отпустил кнопку. Гудение прекратилось, пожилая женщина дернулась при включении оружия. Потом цвет кожи открытого бока начал приобретать темно-бордовый цвет. Джанверт наклонился и пощупал пульс. Он не прощупывался. Уже два трупа! Джанверт попятился назад, глядя на дверь. Она открывалась внутрь, он знал это, и на уровне талии в ней имелось чашеобразное углубление, которое он исследовал ранее. Тогда дверь, не открылась. Мелькнула паническая мысль: «Что если я запер сам себя?!» Им овладело отчаяние, и Джанверт попытался снова открыть дверь. В этот раз она тут же открылась, лишь едва слышно щелкнув, и он успел увидеть поток людей, торопливо идущих мимо, прежде чем закрыл ее снова.

— Надо подумать, — сказал он самому себе вслух.

«Конечно, они предположат, что он направится вверх, к поверхности. Но, может, у них есть и другие пути выхода? Что находится ниже этой камеры?» Он знал, что ниже должен быть по меньшей мере еще один уровень. Охранники провели его мимо шахты лифта с открытыми кабинами, поднимающимися с одной стороны и опускающимися с другой. У него было их оружие, и он теперь знал, что может им убивать. Люди Хелльстрома будут искать его. Будут прочесывать комнату за комнатой в этом пронизанном туннелями муравейнике, и у них, очевидно, хватит на это сил.

«Я пойду вниз».

Джанверт не имел ни малейшего представления, как глубоко пол землей он находится. Его доставили сюда на лифте, он пересек много уровней, но его другое «я» и не думало считать их.

Они, конечно, подсунул ему в еду что-то, что сделало его послушным. Это его другое «я» было создано Хелльстромом. Может быть, это и есть результат «Проекта 40». может быть, документы, найденные в МИТ, просто описание чего-то, что требуется для создания химических препаратов, воздействующих на человека.

Да, от него не ожидают ухода вниз. Если и есть другой путь наружу из этого человеческого муравейника, то он найдет его, действуя вопреки логике.

«Действуй нелогично», — напомнил он себе.

Джанверт все еще не пришел до конца в себя, но он понимал, что нельзя больше задерживаться. Держа наготове в правой руке оружие охранницы, он открыл дверь и выглянул наружу. Активность в туннеле теперь спала, но мимо него слева направо шла вереница молчаливых обнаженных мужчин и женщин, не окинувших его даже одним любопытствующим взглядом. Джанверт насчитал девять человек. Еще большая группа людей шла в обратном направлении из дальнего конца туннеля. Они тоже не обращали на него внимания.

Когда они прошли мимо, Джанверт выскользнул из камеры и пристроился сзади группы людей, идущих влево. Он отстал от них у первого лифта, подождал идущую вниз кабину, быстро шагнул в нее, повторяя движения вслед за худощавым мужчиной с пустым выражением лица. Ни слова не говоря, они оба, стоя лицом к выходу, поехали вниз.

Запахи муравейника казались Джанверту все более и более отвратительными, по мере того как — вдруг он понял — обострялись его чувства. Казалось, что мужчина, стоявший рядом с ним в лифте, не замечает его. Дышалось легко, но Джанверт испытывал тошноту всякий раз, когда сосредоточивал внимание на запахах. «Так, лучше не думай о них», — приказал он самому себе. Его сосед в лифте по-прежнему представлял для него угрозу, но почему-то и не думал обращать какое-либо внимание на Джанверта. Волос на лобке у него не было: то ли их остригли, то ли удалили еще каким-либо иным способом. На голове сверкала лысина.

Мужчина выпрыгнул из кабины лифта, когда они опустились на два этажа вниз, и Джанверт остался один. Он считал серые стены и этажи, дождался десятого, когда спросил себя, сколько же ему еще оставаться в этой кабине. Потом посмотрел на потолок. Такой же невзрачный, как и пол. Что-то серое поблескивало на потолке ближе к левой от него стене. Он поднял руку и коснулся этой субстанции, и что-то прилипло к его пальцу. Джанверт поднес палец к носу и понюхал. Тот же запах, что у кашицы, которая была в тарелке. Тот факт, что пища оказалась здесь, на потолке, привлек его внимание. Значит, потолок служил полом в фазе подъема. Похоже, эти кабины двигаются безостановочно. Люди запрыгивают в них или выпрыгивают в проемы, где отсутствуют двери. Все свидетельствовало о бесконечной цепочке кабин, циркулирующих между уровнями Хелльстромовского улья.

Неожиданно кабина слегка наклонилась влево. Потом еще раз, но побольше. Джанверт уперся коленом о левую стенку, затем встал на корточки, когда боковая стенка лифта стала полом. В дверном проеме, по мере того как потолок становился полом, он по-прежнему видел все ту же серую стену, что подтверждало его догадку. Теперь кабина пошла вверх. Джанверт выпрыгнул из нее при первой же возможности, никем не замеченный. Он оказался в туннеле, освещаемом лишь тусклым красным светом, справа от него вдалеке туннель имел более яркое желтое освещение. Джанверт бросил взгляд влево и увидел, что туннель плавно изгибается вправо, исчезая из поля зрения. Он решил идти в направлении этого желтого света, повернул направо, стараясь придерживаться обычного темпа — он всего лишь еще один житель этого муравейника, идущий по каким-то своим делам. Оружие казалось тяжелым и скользким во вспотевшей ладони правой руки.

Он услышал звук воды прежде, чем достиг района желтого света, но к тому времени он уже понял, что свечение исходит из длинных щелей, параллельных полу и сводчатому потолку. Щели располагались на высоте глаз, и Джанверту нужно было просто повернуть голову, чтобы увидеть широкую низкую камеру с длинными баками, заполненными водой. Вокруг них деловито суетились люди. Джанверт внимательно пригляделся к ближайшему баку, различил в кипящей воде рыбу, совсем небольшую, приблизительно в шесть дюймов длиной. Лишь теперь он заметил, что люди, находившиеся в глубине комнаты, вычерпывали рыбу из бака в небольшую цистерну на колесах.

«О Господи, рыбная ферма!»

Джанверт пошел дальше мимо этих сияющих щелей, и впереди него вновь что-то заблестело. Розовый свет исходил из дверей размерами во всю стену, за которыми находилась камера, еще больших размеров, чем предыдущая. Эта камера была забита полками, на уровне туловища. Над полками низко располагались лампы. Полки утопали в сочных растениях с ярко-зелеными листьями. И снова он услышал звук воды, но теперь более слабый. Между полками двигались рабочие в темных очках, неся сумки, перекинутые через плечо, и срывали красные фрукты — помидоры, как понял Джанверт. Наполненные сумки относил к окну в дальней стене и опорожняли там.

Ему навстречу попадалось все больше людей, и впереди раздалось какое-то гудение, становившееся все громче по мере приближения к нему. Джанверт вдруг понял, что слышит его в течение некоторого времени, но оно все ускользало от его сознания.

До сих пор никто из встречаемых им людей не обратил на него особого внимания.

По мере его приближения к этому раздражающему источнику гудения, в туннеле становилось теплее. Вскоре он подошел к зоне, где щели в левой стене были размерами побольше, и бросил взгляд внутрь. Это было просто-таки гигантское помещение. Оно опускалась вниз по меньшей мере на два этажа и настолько же вверх и было заполнено трубчатыми предметами, на фоне которых работники, двигавшиеся между ними, казались просто карликами. Ему показалось, что в высоту эти штуковины были по меньшей мере в пятьдесят футов и, вероятно, в сто футов диаметром. Вне всякого сомнения, это и был источник гудения, и Джанверт чувствовал сильный запах озона, проникающий через эти щели в туннель.

«Генераторы электричества», — догадался он.

Но это была самая большая генераторная, которую он когда-либо видел. Влево от него она тянулась не меньше чем на полмили и еще больше — вправо, да и в ширину, похоже, достигала таких же размеров. «И если это генераторы, — подумал он, — то что же приводит их в движение?»

Подойдя к противоположному концу туннеля, Джанверт получил ответ на этот вопрос. Туннель сворачивал влево, завершаясь двумя сходнями. Одни вели вниз в освещенное помещение, а другие, что были справа, параллельные первым и отделенные от них тонкой стенкой, под наклоном тянулись вниз в темную зону, где он мог различить в смутном свете масляные отблески текущей воды.

«Вода… может, это путь к спасению?»

Джанверт решительно свернул к сходням, ведущим к воде, миновал еще одну группу людей, не обративших на него никакого внимания, и оказался на черном бортике рядом с водой. Вот она, эта чертова река! Она уходила во мрак, и где-то в четверти миле на другой ее стороне отсюда он различал подвижных светлячков.

По мере продвижения Джанверта вдоль реборды она становилась уже, и снизу ее доносилось журчание текущей воды, а слева — приглушенное гудение.

Возможные размеры этого подземного сооружения начали невольно проникать в сознание Джанверта. Оно было столь огромно, что он начал подозревать, что, наверное, здесь не обошлось без участия правительства. Разве может быть какой-то другой ответ? Оно было слишком огромно, чтобы о нем никто не знал. А может, все-таки?..

Если правительство участвует в этом деле, то почему Агентству ничего об этом не известно? Это казалось невозможным. Шеф имел доступ к некоторым из самых опасных правительственных секретов. Об этом предприятии ему бы стало известно наверняка. Даже Мерривейл, вероятно, знал бы о таком огромном объекте.

Погрузившись в думы, Джанверт едва не столкнулся с седовласым мужчиной, стоявшим на его пути в месте, которое, похоже, было концом туннеля: открытая винтовая лестница вела вверх. Седовласый поднял правую руку и странно пошевелил пальцами у Джанверта перед лицом.

Джанверт пожал плечами.

Мужчина пошевелил пальцами еще раз и покачал головой. Он явно был сбит с толку.

Джанверт поднял оружие и направил его на мужчину.

Тот отступил назад, явно шокированный: рот открылся, глаза расширились, уставившись на него, мышцы вздулись в защитной реакции. Он снова поднял руку и повторил свой жест.

— Что тебе надо? — спросил Джанверт.

Удар, наверное, имел бы меньший эффект. Мужчина сделал еще один шаг назад, остановился у края винтовой лестницы. Он по-прежнему не произнес ни слова.

Джанверт огляделся. Похоже, они были здесь одни. Внутри него все напряглось. Очевидно, что этот знак что-то означал для него. Тот факт, что он его не понимал, становился все более очевидным. С внезапной решимостью Джанверт нажал на кнопку своего оружия, услышал короткий щелчок, после которого седовласый рухнул вниз.

Джанверт поспешно оттащил тело в темный угол и задумался. Следует ли ему столкнуть мужчину в реку? Люди ниже по течению могут увидеть тело и отправиться сюда в поисках объяснения этому. Он решил не делать этого и начал подниматься по лестнице.

Лестница оканчивалась платформой перед узким мостиком через реку. Джанверт не раздумывая шагнул на этот мостик. Он не чувствовал особых угрызений совести от того, что убил еще одного обитателя Хелльстромовского улья. Маслянистый вид воды в тридцати футах под ним и еще не исчезнувший тошнотворный запах вызвали легкое головокружение, и он шел, опираясь левой рукой на поручень.

Мостик вошел в короткий узкий туннель на другой стороне реки, освещаемый желтым светом длинной цилиндрической лампы. В конце туннеля была закрытая дверь, в центре которой на уровне талии помещалось ручное колесо. Над ним горела зеленая буква «А» со стилизованным символом сбоку, который показался ему частью тела какого-то насекомого, сегментированного и закругленного, но без головы.

Держа оружие наготове, Джанверт попытался повернуть колесо левой рукой в левую сторону. Секунду оно сопротивлялось его усилиям, потом свободно повернулось до резкой остановки. Он нажал на колесо, и дверь подалась со слабым вздохом, а потом он почувствовал дуновение слабого ветерка, и в смутном розоватом свете Джанверт увидел тянувшийся за дверью еще один туннель, который едва ли был шире самой двери. Свет исходил из небольших плоских дисков на потолке. Туннель слегка поднимался.

Джанверт вошел в него, закрыл дверь таким же, как снаружи, колесом, после чего начал подъем.

Отчет Службы Безопасности Улья 7-А:

«Работник, подходящий под описание Джанверта, был замечен на сорок восьмом уровне возле турбинной станции номер шесть. Хотя из этого следует, что беглец направляется вниз, а не вверх, и этот факт сейчас проверяется. Работники, обнаружившие его, говорят, что они приняли его за ведущего специалиста из-за его длинных волос и парализатора в руках. Это соответствует нашим данным, но все же кажется необычным его отказ от немедленной попытки прорваться на поверхность».

Когда, по мнению Джанверта, он поднялся уже футов на триста, продвигаясь по узкому туннелю, он остановился передохнуть. Туннель делал резкий поворот приблизительно через каждую тысячу шагов, и по его оценке уклон составлял три процента. Джанверт предположил, что этот туннель входит в систему вентиляции, но до сих пор он еще не видел ни одного отвода, и что-то в неподвижности, царящей здесь, изредка попадавшихся налетах пыли говорило о том, что им уже давно не пользовались. Может, это аварийный выход? Пока Джанверт не позволял себе надеяться на это: туннель просто вел его вверх.

Вскоре он возобновил подъем и пять поворотов спустя подошел к другой двери с ручным колесом. Остановившись, Джанверт поглядел на дверь. Что же ждет его с другой стороны? Должен ли он открывать ее? У Джанверта было оружие. И именно оно послужило окончательным доводом для принятия решения. Он покрутил колесо, потом надавил плечом на дверь и рывком открыл. Волна воздуха ударила ему в лицо.

Джанверт вышел из туннеля на узкую, огороженную перилами платформу, расположенную на половине высоты огромной круглой комнаты с куполообразным потолком. Она простиралась от него в ярком бело-голубом свете по меньшей мере ярдов на двести. Пол, слегка изогнутый к центру, казался живым — так много мужчин и женщин совокуплялись там.

Джанверт смотрел на них в немом удивлении.

Комната была наполнена стонами и звуками соударявшихся друг о друга тел. Пары разъединялись, находили новых партнеров и потом просто продолжали заниматься своей удивительной сексуальной деятельностью.

Совокупление!

И тут ему припомнилось поразительное сообщение Перуджи о ночи, проведенной им с Фэнси. Она так и назвала это: совокупление. Пожалуй, лишь это слово точно подходило для описания удивительной сцены. Однако никакого возбуждения он не испытывал. Его даже подташнивало. Здесь стоял особый запах — жуткая смесь пота и чего-то липкого, что напоминало ему о слюне, и все это накладывалось на изначальную вонь всего этого муравейника. Он заметил, что пол был сырым и как будто упругим. Голубовато-серого цвета, он поблескивал в нескольких местах, не занятых корчащимися парами. В просветах двигающихся тел Джанверт заметил широкий круг более темного материала, оказавшийся дренажным стоком… с решеткой, Господи! — на нескольких телах были ее отметины.

Что может быть более эффективным?

Все еще в состоянии легкого потрясения Джанверт попятился назад, в туннель, закрыл дверь и продолжил подъем. Но в памяти его запечатлелась эта дикая картина. И вряд ли когда-нибудь ему удастся забыть ее. Впрочем, все равно никто не поверит. Чтобы поверить, нужно видеть.

Он понимал, что находится на грани срыва. Так вот что они называли «сексуальным конгрессом».

Джанверт предполагал, что, спустись он вниз, в эту комнату, и присоединись к этой оргии, то никто бы этого не обратил внимания на его появление — просто еще один мужчина-воспроизводитель.

Джанверт прошел еще две двери с ручными колесами, прежде чем к нему вернулось прежнее спокойствие. Он с отвращением смотрел на каждую дверь, пытаясь представить себе, что же он обнаружит по ту сторону. Это был проклятый Богом людской улей! Он неожиданно остановился, замерев от полноты всего того, что несла эта мысль.

Улей.

Он посмотрел на смутно освещенные стены туннеля, ощущая слабое гудение машин, запахи, все признаки жизни, кишащей вокруг него.

УЛЕЙ!

Джанверт сделал три глубоких, нервных вздоха, прежде чем продолжил подъем. Они живут здесь по образу и подобию насекомых. Как же живут насекомые? Они делают то, что не захочет делать ни один человек — и что ни один человек не сможет сделать. У них есть трутни, рабочие — и матка — они едят, чтобы жить. Они едят то, что отторгнет человеческий желудок, если прежде человеческое сознание не сделает это. Для насекомых совокупление — это просто… совокупление. И чем больше он думал об этом, тем стройнее выстраивалась вся картина. Никакой это не секретный правительственный проект! Нет — это ужас, отвращение, нечто, что необходимо сжечь!

Отчет Службы Безопасности Улья 16-А: Джанверт.

«Тело специалиста по турбинам, убитого парализатором, было найдено неподалеку от центра первичного водного потока. Нет сомнений, что это работа Джанверта. У всех входов и заграждений всех турбин удвоена охрана, хотя ни один человек не может пройти живым энергетическую установку. Более вероятно, что он проник в старые входные туннели, переоборудованные в аварийную систему вентиляции. Там и сосредоточен его поиск».

Джанверт остановился у следующей двери, прижался к ней ухом. Он слышал слабое, ритмическое постукивание с той стороны — какая-то машина, предположил он. Этот стук сопровождало странное шипение. Он повернул колесо, с щелчком открыл дверь и заглянул внутрь. Комната оказалась намного меньших размеров, чем предыдущие, однако все равно была огромной. Низкий потолок, и сразу за входной дверью следовала еще одна. При смутном алом свете, идущем от цилиндрических ламп на потолке, можно было разглядеть невысокие стеллажи, на каждом располагалось переплетенье в виде колонн прозрачных стеклянных трубочек, пульсировавших жидкостями ярких цветов, и это на секунду отвлекло его от того, что находилось между этими колоннами.

Он не мигая смотрел на эти предметы, не желая верить своим глазам. На каждой лавке лежало то, что выглядело как обрубок человеческого тела — от колен до талии. Одни обрубки принадлежали мужчинам, другие — женщинам. Среди последних было несколько с выпирающими животами, словно от беременности. Дальше колен и талии ничего не было — только эти трубочки с пульсирующими жидкостями. Неужели то, что он видит, не обман зрения?

Джанверт вошел в комнату, коснулся ближайшего мужского обрубка. Плоть была еще теплой! Он отдернул руку, чувствуя, как тошнота охватывает все внутри. Он отступил обратно к двери в туннель, не в силах отвести глаза от этой картины — пяти живых обрубков человеческих тел. Это действительно не было обманом зрения!

Его внимание привлекло какое-то шевеление в противоположном углу комнаты. Он увидел людей, прохаживающихся между стеллажами — наклоняющихся, рассматривающих эти обрубки, изучающих трубочки. Какая-то пародия на врачей, совершающих обход больных. Джанверт выскользнул обратно в туннель, прежде чем его успели заметить, закрыл дверь и постоял там, прижавшись лбом к ее гладкой холодной поверхности.

Это были воспроизводящие части человеческой плоти. В его воображении представлялся улей, поддерживающих жизнь в этих чудовищных обрубках для целей воспроизводства. По спине побежали мурашки от одной только мысли, что его тело подвергнется такому унижению. Спина, шея и плечи дрожали, колени отказывались держать его тело. Обрубки для воспроизводства!

Откуда-то снизу донесся какой-то глухой стук, и он почувствовал изменение давления воздуха в туннеле. Слышны были шлепанье босых ног по полу туннеля.

«Они преследуют меня!»

Подгоняемый страхом, он открыл дверь, прошел внутрь и закрыл дверь за собой. Теперь медицинская процессия заметила его, но едва только в глазах людей в белых халатах мелькнул проблеск удивления, как они начали падать, сраженные парализатором. Джанверт пронесся сквозь эту кошмарную комнату как пуля, стараясь не смотреть ни на один из обрубков. Из арочного прохода он попал в огромную галерею, где было множество людей. Страх все еще гнал его вперед, и Джанверт бросился влево и стал проталкиваться сквозь эту толпу людей, помогая себе плечами и нисколько не беспокоясь о смятении и любопытстве, которые, очевидно, пробуждали его действия. За собой он оставлял взбаламученный след, немые выкрики и один странный женский голос, обратившийся к нему:

— Эй, послушайте! Эй, послушайте!

У первого же лифта Джанверт оттолкнул плечом в сторону от проема какого-то мужчину, прыгнул в кабину и посмотрел вниз на охваченные некоторым недоумением и тревогой лица, пока они не скрылись из поля зрения.

Рядом с ним в кабине находились еще две женщины и мужчина. Одна из женщин очень походила на Фэнси, но выглядела чуть старше, тогда как более молодая, блондинка, относилась к типу, который он почти не встречал в глубинах Хелльстромовского улья. Мужчина, полностью лишенный волос, с узким лисьим лицом и настороженными яркими глазами, напоминал Джанверту Мерривейла. Все трое выказывали явное любопытство, и мужчина, наклонившись к нему, втянул носом воздух. То, что он учуял, похоже, удивило его, потому что он повторил свое действие.

Охваченный паникой Джанверт направил на него захваченное оружие и провел лучом по женщинам. Они с глухим стуком повалились на пол, как раз напротив следующего этажа. Одна женщина с полными грудями и круглым, ничего не выражающим лицом намеревалась войти, но Джанверт пнул ее ногой в живот, и она повалилась на стоявших за ней людей. Следующий этаж кабина прошла без происшествий, потом еще один… и еще. Он выпрыгнул на четвертом, в толпу людей, проскочил ее и ворвался в небольшой туннель, привлекший его внимание, потому что здесь никого не было. Двое мужчин, которых он сбил с ног, поднялись и пустились было за ним в погоню, однако Джанверт срезал их лучом, побежал и свернул за угол влево, потом был еще один поворот, и вот он снова в главной галерее, а лифт, из которого он выскочил, по меньшей мере в ста ярдах от него, и, как он видел, там сейчас царило настоящее столпотворение.

Джанверт свернул к правой стороне туннеля, держа оружие перед собой, чтобы его не было видно сзади. Он заставил себя перейти на спокойный шаг, пытаясь утихомирить дыхание и внимательно прислушиваясь, нет ли погони. Суматоха прекратилась, но Джанверт не слышат шагов преследователей и вскоре рискнул пересечь туннель и идти по левой стороне. При первой же возможности он свернул направо в другой туннель, поменьше, который круто поднимался вверх. Через сто шагов его пересекал еще один большой туннель с лифтом прямо посередине. Он без происшествий миновал идущих ему навстречу людей и шагнул в первую же поднимавшуюся кабину. Скорость ее, едва только он вошел, резко возросла. Джанверт огляделся, чтобы посмотреть, не мог ли он входя просмотреть оператора, но никого не увидел. Мимо проносились этажи, один за другим. После девятого у Джанверта мелькнула тревожная мысль, а не могли ли люди Хелльстрома на расстоянии управлять этим лифтом и, таким образом, поймать его в ловушку. Слишком рискованно выскакивать из него на такой скорости.

С нарастающей паникой Джанверт подошел к выходному отверстию в поисках кнопок управления, но ничего не было. В этот момент кабина оказалась как раз напротив проема нового этажа и замедлила скорость. Он выпрыгнул из нее и чуть было не столкнулся с двумя мужчинами, толкавших длинную тележку, нагруженную желтым материалом, похожим на ткань. Они улыбнулись и махнули рукой, произведя пальцами тот же самый сложный знак, что и седовласый мужчина у реки. Джанверт печально улыбнулся в ответ, пожал плечами, и эти двое, удовлетворившись этим, продолжили толкать тележку дальше вниз по туннелю.

Джанверт свернул вправо и увидел, что туннель вскоре заканчивается широкой и ярко освещенной аркой, за которой было огромное помещение. Она было заставлено машинами, между которыми деловито сновали люди. Джанверту показалось, что лучше не сворачивать здесь, он продолжил свой путь дальше и вошел в широкую с низкими потолками комнату, заполненную механизмами. Он узнал токарный станок, штамповочный пресс (потолок над ним был разобран для размещения его верхней части), несколько сверлильных прессов, над которыми согнулись мужчины и женщины, так поглощенные своей работой, что не обращали на него никакого внимания. Здесь ощущался запах масла и едкий горячий метала. Это помещение можно было принять за обычный машинный зал, если бы не обнаженность этих людей. В проходах между станками двигались тележки с ящиками, наполненными какими-то неизвестными ему металлическими предметами.

Джанверт с деловитым видом направился прямо через комнату, надеясь найти выход у противоположной стены. Он заметил что теперь люди по-иному реагируют на него, и спросил себя, почему. Вот одна женщина и в самом деле оставила свой токарный станок и, подойдя к нему, потянула носом у его локтя. Джанверт попытался было как обычно пожать плечами и, поглядев вниз, увидел пот, заблестевший на коже. «Господи, неужели пот-то и привлек ее внимание?»

У противоположного конца комнаты, как оказалось, открытой двери не было, и он уже начал опасаться, что пойман в ловушку, когда увидел ручное колесо в стене — таким же он открывал двери в туннеле. Дверь обозначалась только едва заметной линией в стене, но открылась наружу, когда он повернул колесо. Он деловито прошел через проем, потом закрыл дверь за собой. Туннель уходил вверх по правую сторону от него. Он прислушался, пытаясь определить, нет ли еще кого в туннеле, но ничего не расслышал и начал подъем.

Спина и ноги Джанверта ныли от усталости, и он спросил себя, сколько еще мучений придется вытерпеть ему. В желудке возникла болезненная пустота, рот и горло пересохли. Но отчаяние двигало Джанвертом, и он знал, что будет продолжать идти вверх, пока не останется хоть капля сил. Он должен выбраться из этого чудовищного места.

Из «Руководства по Улью»:

«Химические препараты, способные вызывать предсказуемые реакции отдельных особей животного происхождения, должны быть разнообразными и в допустимом диапазоне оттенков — бесчисленными. Так называемое рациональное сознание диких людей не является непреодолимым препятствием подобному процессу освобождения, но должно просто рассматриваться как порог, который следует перешагнуть. И как только сознание будет в достаточной степени подавлено, препарат можно вводить. Отсюда, из этой зоны, которая, как некогда считалось, была зоной инстинктов, мы, люди Улья, черпаем нашу величайшую силу единения».

Хелльстром стоял в помещении командного поста под табличкой со знаком Улья, которую можно было перевести так: «Все использовать — ничего не терять». Было три часа ночи, и его уже давно оставило желание, что ему удастся хотя бы немного поспать этой ночью. Сейчас он молил о каком угодно отдыхе.

— Взгляните на изменение давления воздуха, — отметил наблюдатель за его спиной. — Он снова проник в систему аварийной вентиляции. Как это ему удалось? Быстро! Сигнал тревоги. Где находится ближайшая группа захвата?

— Почему бы на заблокировать эту систему, уровень за уровнем, или по крайней мере каждый второй? — с какой-то покорностью спросил Хелльстром.

— У нас еле достает сил для охраны десяти уровней системы, — ответил мужской голос слева.

Хелльстром оглядел в смутном зеленоватом свете помещение, пытаясь рассмотреть говорившего. Не Эд ли это? Может, он уже вернулся с проверки патрулей?

Черт бы побрал этого Джанверта! Со всей его дьявольской изобретательностью! Он оставляет за собой мертвых и покалеченных работников, возбуждение и нарастание беспорядков, суматоху, да еще и по пятам его преследуют охранники. Все это взбудоражило Улей. Потребуются годы, чтобы избавиться от всех последствий этой ночи. Джанверт, конечно, охвачен страхом, и химические ингредиенты его страха распространились по Улью. Все больше и больше работников замечают этот едва уловимый сигнал, исходящий от человека, который в соответствии с другими химическими отметинами, является одним из них, и их страхи распространяются дальше, подобно кругам на воде. И если только Джанверта скоро не поймают, кризис не за горами.

Ошибкой было не усилить охрану во время приведения Джанверта в обычное состояние.

«Моей ошибкой», — подумал с горечью Хелльстром.

Химическая основа братства, оказывается, действительно палкой о двух концах. Она может ударить любым концом. Охрана была убаюкана его беспомощностью. Разве когда-либо ранее работник нападал на своих единокровных братьев?

Хелльстром прислушался к голосам наблюдателей на постах, координирующих новый поворот в погоне. Он ощутил охотничий азарт в их голосах. Как будто у них не было особого желания поскорее поймать Джанверта.

Хелльстром вздохнул и распорядился:

— Доставьте сюда захваченную женщину.

Голос из темноты ответил:

— Она все еще без сознания.

«Точно, это Эд», — решил про себя Хелльстром, а вслух произнес:

— Так приведите ее в чувство и доставьте сюда!

Табличка над входом в комнату с главным чаном:

«Высшая справедливость в том, что после смерти мы отдаем свои тела, что плоть наших бренных тел не теряется и служит высшей силе, воплощенной в нашем улье».

На восьмом повороте своего подъема Джанверт позволил себе сделать небольшую остановку, чтобы передохнуть, и прислонился лбом к двери. Даже сквозь шевелюру он ощущал ее холод, тупо глядя на голые ноги. «О Господи, до чего же жарко в туннеле! И вонь стала уж совсем нетерпимой!» Джанверт вдруг почувствовал, что, не дав себе хотя бы малюсенького отдыха, он свалится через пару шагов. Сердце гулко стучало, грудь ныла от боли, пот ручьями стекал по телу. Он подумал, не рискнуть ли вернуться обратно в главный туннель и поискать лифт. Прижавшись ухом к двери, Джанверт прислушался, но не расслышал ничего. И это обеспокоило его. Может, там его уже ожидают?

Только слабые звуки работающих механизмов и ощущаемой повсюду человеческой активности доходили до него. Однако за дверью и эти звуки были до странности приглушены. Он снова прижался ухом к двери, но не услышал ничего, что можно было рассматривать в качестве непосредственной угрозы.

Однако Джанверт найдет людей, этих диковинных жителей Хелльстромовского улья. Сколько же их? Десять тысяч? Никто из них не учитывался в переписи населения. Все это место несло на себе отпечаток каких-то тайных целей, самым коренным образом отличающихся от всего того, что он знал. Эти люди живут по правилам, отрицающим все, во что верило общество извне. Есть ли у них бог? Джанверт вспомнил Хелльстрома, возносившего молитву. Притворство! Самое настоящее притворство!

Проклятый омерзительный улей!

Последние слова Тровы Хелльстром:

«Поражение Чужаков предопределено их высокомерием. Они бросают вызов силам, более могущественным, чем они сами. Мы, жители Улья — истинное творение разума. Мы дожидаемся своего часа, как это умеют делать насекомые. Мы подчиняемся логике, которую, возможно, ни один дикий Чужак не в состоянии понять, потому что насекомые учат нас, что истинный победитель в гонке за выживание — тот, кто последним приходит к финишу».

Джанверту показалось, что он прождал пять минут, прежде чем страх взял вверх над усталостью. Он так как следует и не отдохнул, но надо было идти дальше. Теперь Джанверт дышал спокойнее, но ноги еще не отошли и ныли; да еще резкая боль в боку пронзила его, когда он глубоко вздохнул, а в ступни как будто вонзили ножи — последствие бега босым. Джанверт понимал, что тело не сможет долго терпеть эту пытку, в конце концов откажет ему повиноваться. Ему нужно выйти отсюда и поискать лифт. Он выпрямился, собираясь открыть дверь, когда краем левого глазом увидел какое-то движение ниже по туннелю. Преследователи появились из-за угла, но оружие не было поднято, и они среагировали с небольшим опозданием, которое спасло жизнь Джанверту. Его парализатор находился в левой руке, когда он крутил колесо дверного механизма, и ему нужно было просто нажать на кнопку, что рефлекторно и сделала его рука. Когда знакомое гудение наполнило туннель, фигуры внизу рухнули как подкошенные.

Падая, один из преследователей поднял пистолет и произвел один выстрел, угодивший в легкую арматуру ниже Джанверта, но осколок задел его щеку. Левой рукой он рефлекторно коснулся раны, вытащил блестящий осколок с пятном крови на нем.

Джанверт не мог знать, действует ли его оружие сквозь стены, но паника, сильнее которой ему еще не доводилось испытывать в своей жизни, руководила его дальнейшими действиями. Он поднял оружие, нажал на кнопку и веером провел по двери, прежде чем открыть ее.

Шесть тел грудой валялись за дверью, после того как он ее открыл, и один из них сжимал в руке автоматический пистолет 45-го калибра с инкрустированной рукоятью. Джанверт взял его из вялых пальцев, войдя в комнату. Потом огляделся. Комната оказалось длинным узким бараком с тремя ярусами коек вдоль стен. Единственными ее обитателями сейчас были шесть мужчин на полу — все обнаженные, за исключением одного лысые, и все дышали. «Значит, оружие только оглушает людей, когда перед ним твердое препятствие, уменьшающее его убийственную силу», — решил Джанверт. Теперь в каждой руке у него было оружие, и одно из них было успокаивающе знакомым.

Перевод «Мудрости Диких», сделанный в Улье:

«Вымирание вида начинается с высокомерной веры в то, что каждая личность обладает менталитетом, присущим лишь одному этому существу, — эго, индивидуальностью, духом, характером, душой или разумом — и в то, что это независимые инкарнации каким-то образом обладают свободой».

— Теперь у него есть пистолет, — сказал Хелльстром. — Здорово! Просто здорово! Он что, супермен? Менее часа назад он был в центральной бридинг-секции. Я считал, что он у нас в руках, а теперь… теперь мне сообщают, что он вырубил две группы захвата восемью уровнями выше!

Хелльстром сидел почти в центре арки, сразу за спиной наблюдателя. Стул, который он занимал, был его единственной уступкой все возрастающей усталости, требующей отдыха его телу. Он был на ногах уже больше двадцати шести часов, и часы показывали, что уже пошел пятый час ночи.

— Какие будут приказания? — спросил наблюдатель, сидевший перед ним.

Хелльстром, не мигая, смотрел на наблюдателя, чей силуэт смутно вырисовывался на фоне сияющего экрана. «Мои приказания?»

— С чего вы взяли, что они могут измениться? — требовательно спросил Хелльстром. — Вы должны схватить его!

— Он все еще нужен вам живым?

— Больше, чем когда-либо! Если он действительно так живуч, то необходимо, чтобы его кровь смешалась с нашей.

— Он, по всей видимости, сейчас находится снова в главном туннеле, — предположил наблюдатель.

— Конечно! Прикажите группам захвата обратить внимание на лифты. Он совершил крутой подъем. И должен устать. Направьте все группы захвата на верхние уровни и рассредоточьте их у лифтов. Пусть проверяют каждую кабину и вырубают всех подозрительных. Я знаю… — Хелльстром, когда наблюдатель повернулся с тревогой на лице, поднял успокаивающе руку. — Но ничего не поделаешь.

— Но наши собственные…

— Лучше мы, чем он. Посмотри только, что он уже натворил. Он, очевидно, включил парализатор на полную мощность и не знает об этом. Он убил работников, близко подобравшихся к нему. Меня переполняет та же ярость, что и всех вас, но мы не должны забывать, что он в панике и не ведает, что делает.

— Но ему известно достаточно, чтобы ускользать из наших рук! — пробормотал кто-то за спиной Хелльстрома.

Хелльстром не обратил внимания на это проявление несогласия и спросил:

— Где же пленница? Я ведь еще почти час назад приказал доставить ее сюда.

— Ее нужно было привести в себя, Нильс. Она уже по пути сюда.

— Ладно, скажи, чтобы поторопились.

Из «Руководства по Улью»:

«Одна из составляющих нашей силы лежит в признании многообразия, достигаемого нами путем уникального перенятая социального поведения насекомых, эволюционировавших в противостоянии с дикими Чужаками. Познав этот урок, имея такой пример перед глазами, мы — впервые в долгой истории жизни на этой планете — сами строим свое будущее».

Джанверт стоял за спинами двух мужчин и двух женщин в поднимающемся вверх лифте. Квартет выказал явные признаки нервозности при его входе. Наверное, подумал он, из-за пораненной щеки. Властный взмах руки с револьвером, однако, успокоил их, но у него осталось странное чувство, что именно этот жест, а не пистолет подействовал на них. Чтобы проверить это, Джанверт убрал пистолет под правую руку, когда один из мужчин повернулся, и махнул ладонью в его сторону. Эффект был тот же, как если бы он сказал: «Отвернись и оставь меня в покое!» Мужчина повернулся, сделал пальцами знак остальным, и с этого момента они не обращали на Джанверта никакого внимания.

Джанверт понял теперь принцип действия лифтов. Стоять надо у задней стенки поднимавшейся вверх кабины. Шаг вперед к выходу вызывает замедление ее движения у выхода на очередной уровень. Около выхода находится критическая зона, снабженная невидимым сенсорным датчиком, управляющим движением кабины.

Вскоре одна из женщин бросила на него взгляд, кивнула в сторону выхода из кабины, когда они проходили глухую серую стену. «Последняя остановка?» — подумал Джанверт.

Остальные цепочкой двинулись к выходу. Джанверт приготовился присоединиться к ним, подняв левой рукой захваченный парализатор. Вверху показался выход. Лифт замедлил ход, и он увидел голые ноги и два парализатора, направленные в сторону кабины.

Джанверт нажал на кнопку собственного оружия, веером провел им в сторону выхода по мере увеличения проема выхода, задевая при этом и тех, кто был с ним в лифте. Перепрыгнув через тела, ведя гудящим оружием направо и налево, сея вокруг смерть, он побежал по туннелю вправо, наступая где на холодный пол, где на еще теплые тела убитых им людей.

На бегу Джанверт услышал хруст позади себя и обернулся, не снижая скорости. Один из пассажиров в лифте упал головой наружу, поднимающейся вверх кабиной ему отрезало голову, и она покатилась по полу туннеля, оставляя кровавый след.

Джанверт отвернулся, поймав себя на мысли, что не испытывает никаких эмоций. Вообще никаких. Житель этого улья уже умер, убитый изобретенным здесь оружием Не важно, что произошло с телом после этого. Совсем не важно!

Продолжая периодически нажимать на кнопку, что вызывало знакомое гудение, Джанверт бежал по туннелю, расчищая себе дорогу. Он завернул за угол и увидел еще одну группу охранников у другого лифта. Они рухнули вниз, когда он направил на них луч, но впереди по туннелю к нему бежал новый отряд, и Джанверт слышал гудение, издаваемое их оружием. Он, очевидно, пока был вне зоны поражения. Подняв пистолет, он разрядил обойму в этих людей, нырнул в первую же идущую вверх кабину и через два этажа выпрыгнул в другой туннель, который не охранялся.

Джанверт ушел в сторону от торопливо пересекавших этот туннель людей, вошел в еще один, круто поднимавшийся вверх, уйдя из него в первую же попавшуюся дверь, и оказался в гидропоническом саду, где было множество сборщиков урожая. Он узнал помидоры и швырнул пистолет с пустой обоймой в одного работника, побежавшего в его сторону и выказывавшего недовольство его вторжением. Джанверт побежал, водя трофейным оружием впереди себя и по сторонам. Помидоры со шлепками падали на пол из сумок работников, и их красный сок забрызгивал ему ноги. В груди Джанверта полыхало пламя, пересохшее горло нестерпимо болело, а тело отказывало подчиняться.

У дальней стены он заметил несколько небольших проемов на высоте груди, а, приблизившись, разглядел поток всасываемой продукции, корзины, ящики. Он узнал фрукты — темно-зеленые огурцы, стручковый горох…

«Грузовой лифт!»

Сгорбившись, Джанверт остановился и внимательно посмотрел на стену. На всем ее протяжении не было ни единой двери — только эти проемы, в которые входила, уносясь вверх, продукция сада. На конвейере крепились плоские полки, некоторые из них проходили мимо него пустые, на других были контейнеры. Проемы были квадратными со стороной фута в три, и двигающиеся полки казались слишком большими. Может, ему забраться на одну из них? Они поднимались вверх с пугающей скоростью. Но сзади из туннеля уже доносился какой-то все увеличивающийся шум. У него что, есть выбор? Ведь повернуть назад он не может.

Из последних сил Джанверт поднялся на несколько ступенек и стал ждать пустой полки. Когда она появилась, он нырнул в проем и перевернулся, не выпуская оружия из рук. В то мгновение, когда он прыгнул, лента конвейера замедлила движение, и Джанверт жестко упал на полку, прогнувшуюся под ним, но успел сгруппироваться и смог удержаться. Его левое плечо терлось о заднюю стенку, когда лента увеличила скорость, и он, не успев отдернуть его, содрал часть кожи. Потом Джанверт огляделся.

Система подачи была встроена в длинную шахту между серыми стенами, свет в которую проникал только из открытых приемников продукции. Джанверт мог различить множество лент, так же быстро поднимавшихся вверх вокруг него, и терпкий запах овощей перебивал всю остальную вонь. Он миновал еще несколько проемов, увидел на одно мгновение перепуганное лицо в одном — какой-то женщины, которая принесла корзину, наполненную до верха желтыми фруктами, похожими на небольшие тыквы. Джанверт посмотрел вверх, пытаясь разглядеть конец системы. Может там, наверху, овощерезка, система сортировки или еще что-нибудь в этом роде?

Далеко над ним стала видна широкая полоса света, и он расслышал усиливающийся рев машин, который заглушал свист, лязг и шипение поднимающего его конвейера.

Полоса все ближе и ближе… Джанверт напрягся, но был захвачен врасплох когда система опрокинула полку в конце подъема и вывалила в ларь, наполненный желтой морковкой.

Ухватившись левой рукой за край ларя, Джанверт поднялся, перелез через борт и оказался в комнате с длинными лотками, высотой достигавших до талии. По ним текла пузырящаяся разноцветная кашица. Вдоль этих лотков ходили работники и опрокидывали в них содержимое ларей.

До пола было всего шесть футов, и Джанверт, опускаясь на пол, поскользнулся и рухнул на женщину, подошедшую к конвейеру с пустым баком на колесиках. Сбив ее с ног, он успокоил ее лучом своего оружия, потом бросился вперед, с трудом удерживая равновесие на скользком полу. Ступни были в раздавленных помидорах, и пол как бы сам нес его вперед скользящим по остаткам продолжавшегося здесь процесса переработки.

Он миновал еще одну группу людей, тоже испачканных фруктами и овощами, прежде чем достиг двери, но их вид мало чем отличался от его, и они не обратили внимания на него. Джанверт, ринувшись в дверной проем, угодил под ошеломляюще холодную воду, льющуюся из форсунок на потолке. Ловя воздух открытым ртом, он проскочил этот поток и уже почти чистым вышел через другую дверь в широкий, слабо освещенный туннель. Вода стекала с него, с трофейного оружия, образовывая вокруг лужу, но там повсюду были такие же лужи.

Джанверт бросил взгляд налево — длинный туннель с несколькими людьми, ни один из которых, кажется, не проявлял к нему интереса. Потом посмотрел направо и увидел винтовую лестницу, похожую на ту, что была у подземной реки. Лестница вела вверх, в темноту, и это было то, что ему нужно. Джанверт повернул в ту сторону и медленно побрел туда, потом начал подниматься по лестнице, левой рукой перехватывая поручень и подтягивая тело. Нижняя челюсть отвисла от усталости и холодного душа.

На пятой ступеньке он увидел над головой чьи-то ноги. Не раздумывая, Джанверт нажал на кнопку своего оружия и не выключал ее, пока не преодолел оставшиеся ступеньки. На верхней площадке лежало пять тел. Джанверт обошел их, неотрывно глядя на дверь позади трупов. Дверь была закрыта на простой засов, который он без труда выдвинул. Шарниры двери, открывавшейся вовнутрь, располагались справа от него. Он толкнул дверь. Со скрипом дверь подалась, открывая пахнущий грязный проход и корни какого-то пня, двигавшегося вместе с дверью. Джанверт протащил свое тело мимо пня в залитую звездным светом темноту, потом услышал, как дверь с таким же скрипом закрылась за ним. Пень с легким толчком вернулcя на прежнее место, скрывая место тайного выхода.

Джанверт стоял, дрожа в холодном ночном воздухе.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он выбрался живым из этого безумного Хелльстромовского людского улья. Джанверт посмотрел вверх и увидел звезды. Никаких сомнений — он снаружи! Но где именно? Свет звезд слабо помогал ему разобраться в этом. Он видел темные контуры деревьев, располагавшихся впереди него. Джанверт нащупал рукой пень, который маскировал выход. Пальцы коснулись твердой поверхности, которая на ощупь казалась деревом. Однако вскоре его глаза привыкли к темноте, и осознание того, что ему удалось вырваться из подземелья, дало ему новые силы, о существовании которых он даже и не подозревал. Слева от него в небе что-то слегка сияло, и Джанверт предположил, что это был Фостервилль. Он попытался вспомнить расстояние до него. Десять миль? Его утомленному телу никогда не преодолеть их босиком. Похоже, перед ним простирался склон, местами покрытый травой — более темные пятна в этом призрачном свете. Он уже почти полностью обсох, но по-прежнему дрожал от холода.

Джанверт понимал, что нельзя больше задерживаться. Трупы, оставшиеся там, в улье, вскоре наверняка найдут, и почти тут же здесь окажутся люди Хелльстрома. Он должен как можно дальше отойти от этого закамуфлированного выхода. Не важно как, но он должен вернуться к цивилизации и рассказать об увиденном.

Ориентируясь по свечению неба, Джанверт начал спускаться вниз по склону. В правой руке он держал трофейное оружие. Эта вещь послужит доказательством истинности его истории. Демонстрация действия этого оружия разрешит все вопросы.

Голым ступням было больно идти по неровной земле, пальцы ударялись о невидимые камешки и корни. Он споткнулся, потом, хромая, побежал и, налетев на низкую деревянную ограду, рухнул через нее на пыльную узкую дорогу.

Поднявшись, Джанверт осмотрел дорогу, насколько ему позволял слабый свет звезд. Похоже, она уходила вниз и влево, в целом идя в направлении, как ему казалось, Фостервилля. Он повернул в ту сторону и, шумно дыша, поковылял по пыльной дороге, не очень уж заботясь о тишине — он слишком был изнурен для этого. Дорога нырнула в расщелину, и на несколько секунд из виду пропало небесное свечение, однако на следующем холме он снова увидел его.

Поднятая им пыль щекотала ноздри. Словно легкое прикосновение пера, его правой щеки касался тихий ветерок. Дорога снова нырнула вниз, потом слегка повернула вправо в направлении более густой темноты, которая могла означать только деревья. Не заметив начала поворота. Джанверт споткнулся левой ногой о край какого-то корня. Пробормотав проклятия, он поднялся на колено и потер раненую ногу, пока боль не успокоилась. Уже припав на колено, Джанверт увидел неожиданно вспыхнувший в темноте прямо впереди него огонек. Инстинктивно он поднял трофейное оружие, прицелился и выстрелил — одиночным.

Огонек погас.

Джанверт выпрямился и, вытянув вперед левую руку, пошел вперед, прижав оружие к правому боку. Вытянутая руку находилась слишком высоко, чтобы встретить препятствие, и он упал на холодную металлическую поверхность. Джанверт застыл на мгновение, услышав лязг оружия о поверхность, но уже в следующую секунду понял, что лежит на капоте. «Машина!»

Джанверт осторожно поднялся на локтях, потом, держась свободной рукой за машину, обошел ее с левой стороны. У окна нащупал открытую щель вверху и ощутил запах табачного дыма. Он попытался было рассмотреть, что же там, внутри, но было слишком темно. Однако слышалось равномерное сиплое дыхание. Джанверт нашел ручку и рывком распахнул дверцу, и тут же зажегся свет в кабине, выхватывая из темноты силуэты двух мужчин в деловых костюмах, чистых белых рубашках и при галстуках, лежавших без сознания на передних сиденьях. Водитель еще держал тлеющую сигарету, прожегшую круг на его левой штанине. Джанверт взял сигарету и бросил ее в пыль у своих ног, скомкав, чтобы потушить, горящую ткань другой рукой.

Так, этот человек прикуривал сигарету… А по этому огоньку он и выстрелил из своего оружия, которое, оказывается, не поражает на смерть с такого расстояния. Стены и расстояние ослабляют его, и, очевидно, у него ограниченный радиус действия.

Джанверт встряхнул водителя за плечо, но у того лишь мотнулась голова из стороны в сторону. Да, вырубил он их надолго. При этом движении распахнулся его плащ, и Джанверт увидел наплечную кобуру и короткоствольный пистолет. Джанверт взял его, и тут он увидел радио под приборной доской.

«Это не люди Хелльстрома! Это полицейские!»

Что сказал трутень (аксиома Улья):

«Эй вы, Чужаки! Нам нужны ваши дети, не вы! И мы получим их — через ваши трупы!»

— Как может он быть снаружи? — с негодованием воскликнул Хелльстром, и эта вспышка усиливалась внезапной волной страха, захлестнувшей его. Повернувшись, он прошел от скрывающегося в темноте северного конца помещения командного поста к женщине, сидевшей за консолью приборов наблюдения — она-то и сообщила ему об этом.

— Вот он, — сказала она. — Смотрите! Вон там! — Она указала на горящий перед ней зеленым светом экран, показывающий фигуру Джанверта, четко вырисовывавшуюся на экранах приборов ночного видения. Джанверт полз по пыльной дороге.

— Северный периметр, — прошептал Хелльстром, узнавая ландшафт позади Джанверта. — Как ему удалось пробраться туда? — Невольное восхищение этим невероятным человеком соперничало в Хелльстроме с закипающим гневом. «Джанверт снаружи!»

— Мы получаем сообщения о беспорядках на третьем уровне, — сообщил наблюдатель слева от Хелльстрома.

— Он обнаружил одну из замаскированных дверей на третьем уровне, — сказал Хелльстром. — Как ему удалось пройти так далеко? Через несколько секунд он окажется рядом с машиной с наблюдателями! Машина в тех деревьях. — Он указал на них на экране. — Наши наблюдатели засекли его?

— Команда захвата движется по его пятам, — ответил наблюдатель слева. — И они будут там уже через несколько секунд. Они были на пятом уровне, когда мы сообщили им подниматься на верхние выходы.

Наблюдательница перед Хелльстромом добавила:

— Я заметила интерференционную вспышку как раз перед тем, как обнаружила его, словно он выстрелил из своего оружия. Мог ли он поразить наблюдателей в машине?

— Или убить их, — продолжил Хелльстром. — Поэтическое возмездие, если это так. Кто ведет наблюдение за этой машиной?

— Группу отозвали час назад, чтобы помочь в поисках сбежавшего пленника, — ответил кто-то за его спиной.

Хелльстром кивнул. «Ну конечно! Он же сам и отдал это приказание!»

— И уже в течение некоторого времени никто в машине не разговаривает по радио, — сообщил наблюдатель слева от Хелльстрома. — Звуковой датчик находится на дереве над машиной. — Наблюдатель постучал пальцем по блестящему наушнику на своем правом ухе. — Я слышу, как подходит Джанверт… похоже, наблюдатели в машине без сознания. Они хрипло дышат так, как бывает, когда их тяжело оглушают.

— Возможно, это долгожданная передышка для нас, — заметил Хелльстром. — Как далеко находится группа захвата?

— Самое большее, в пяти минутах, — ответил кто-то за его спиной.

— Перекройте дорогу между ним и городом, — приказал Хелльстром. — Просто на случай…

— А как быть с остальными наблюдателями? — спросила наблюдательница, сидевшая перед ним.

— Скажите работникам, чтобы они не привлекали к себе внимания! Черт бы побрал этого Джанверта! Улью нужны такие гены для воспроизводства!

Как же ему удалось выбраться из Улья?

— Он уже у самой машины, — отметил наблюдатель слева.

Еще одна наблюдательница, у арки выхода, прибавила:

— Получено сообщение, каким образом ему удалось выбраться.

Она повернулась и коротко изложила то, что обнаружила прочесывающая группа на третьем уровне.

«Он оседлал продуктовый конвейер!» — подумал Хелльстром.

Чужак рисковал так, как не отважился бы поступить ни один обычный работник Улья. То, что следует из этого, нужно будет обдумать более тщательно, но позже.

— Захваченная женщина? — поинтересовался Хелльстром. — Ей сказали, что ее ждет в случае отказа?

Кто-то позади него ответил, не стараясь скрыть отвращение:

— Да, Нильс.

Хелльстром кивнул. Конечно, им это не по душе. Как и ему самому. Но это необходимо, и все они теперь понимают это.

— Приведите ее сюда, — приказал Хелльстром.

Им пришлось втащить ее в круг тускло освещенного помещения перед экранами наблюдения и поддерживать ее на ногах.

Хелльстром подавил в себе отвращение и медленно и четко произнес, словно ребенку, ни на миг не забывая, что делает все это ради Улья:

— Кловис Карр. Это имя, которое ты нам сообщила. Ты еще не отказываешься от своих слов.

Она уставилась в зеленоватом сумраке на мертвенно-бледное лицо Хелльстрома. «Я вижу ночной кошмар, — подумала она. — Я проснусь и увижу, что все это был просто ночной кошмар!»

Хелльстром заметил понимание, пробуждающееся в глазах женщины.

— Через несколько секунд, мисс Карр, твой дружок Джанверт окажется в зоне слышимости нашего громкоговорителя, который мы установили там. — Он показал рукой на экран. — Я обращусь к нему, и тогда настанет ваша очередь попытаться заставить его вернуться сюда, если только вам это удастся. Глубоко сожалею, что причиняю вам душевные муки, но вы же понимаете, что так нужно. Ну как, вы согласны?

Она кивнула — бледная застывшая маска ужаса в этом зеленоватом свете. «Согласна ли я? Конечно! Кошмару надо подыгрывать».

— Очень хорошо, — произнес Хелльстром. — Вы должны думать позитивно, мисс Карр. Только об успехе. Я верю, что вам это удастся.

Женщина снова кивнула, но уже так, словно она потеряла контроль над своими мускулами.

Из «Руководства по Улью»:

«Общество само следует рассматривать как живую материю. Та же этика и мораль, которыми мы руководствуемся, когда вмешиваемся в священную плоть отдельной ячейки, должна руководить нами и тогда, когда мы вмешиваемся в общественные процессы».

Потянувшись к микрофону, едва веря, что сейчас схватится за этот знак цивилизации, как где-то справа от него раздался голос:

— Джанверт!

Он резко выпрямился, захлопнул дверцу, после чего внутри кабины погас свет, затаился, нацелив оружие в темноту.

— Джанверт, я знаю, что ты слышишь меня.

Он раздавался откуда-то сверху, где-то среди деревьев, однако в темноте Джанверт не мог разглядеть деталей. Он пребывал в нерешительности. Какой же он дурак, что сразу не выключил свет в машине!

— Я обращаюсь к тебе по системе дальней связи, Джанверт, — продолжил голос. — На дереве, что рядом с тобой, установлено электронное устройство, которое будет улавливать твои слова и передавать их мне. Теперь ты должен отвечать мне.

«Громкоговоритель!»

Джанверт по-прежнему не поднимался. Это какая-то ловушка. Им нужно, чтобы он начал говорить, для того, чтобы засечь его местонахождение.

— У нас тут есть кое-кто, кто очень хотел бы поговорить с тобой, — сказал голос. — Слушай внимательно, Джанверт.

Сперва Джанверт не узнал новый голос. В словах, доносящихся из громкоговорителя, была какая-то горловая сдавленность, словно говорящему требовалось прикладывать нечеловеческие усилия, чтобы произнести каждое из них. Однако он понял, что это была женщина.

— Эдди! — сказала она. — Это я, Кловис. Пожалуйста, ответь мне!

Только Кловис называла его так: «Эдди». Все остальные использовали ненавистное «Коротышка». Он не мигая смотрел в темноту. «Кловис?»

— Эдди, — продолжила она, — если ты не вернешься, то они отправят меня вниз… в то место, где… где они… отрезают ноги и остальное… — Теперь молодая женщина всхлипнула. — Ноги и остальное по пояс и… О Господи! Эдди, я так боюсь! Эдди! Пожалуйста, ответь мне! Пожалуйста, вернись!

Джанверт вспомнил помещение с обрубками тел, те разноцветные трубочки, омерзительно подчеркнутая сексуальность. Внезапно в памяти ярко вспыхнула картина: отрезанная голова на полу туннеля, кровавый след, его ноги, утрамбовывающие красные фрукты, его тело, испачканное…

Он нагнулся, и его стошнило.

А голос Кловис, по-прежнему звал его, умолял:

— Эдди, пожалуйста, ты слышишь меня? Пожалуйста! Не дай им сотворить это со мной! О Господи! Почему ты не отвечаешь?

«Разве я могу!» — подумал Джанверт.

Но он должен был как-нибудь отреагировать. Сделать что-нибудь. Он чувствовал тошнотворную вонь собственной блевотины, грудь ныла от боли, зато голова прояснилась. Он выпрямился, поддерживая себя рукой за капот машины.

— Хелльстром! — крикнул он.

— Я здесь, — раздался тот, первый голос.

— Почему я должен верить тебе? — спросил Джанверт и двинулся к дверце машины. Нужно добраться до радио.

— Мы не причиним вреда ни тебе, ни мисс Карр, если ты вернешься, — уверял Хелльстром. — В таких вопросах мы не лжем, мистер Джанверт. Вы будете помещены под стражу, но никому из вас не будет причинен вред. Мы позволим вам быть вместе и иметь те отношения, какие пожелаете, но если вы не вернетесь немедленно, мы исполним свою угрозу. Мы будем искренне сожалеть, но все равно сделаем это. Наше отношение в вопросе воспроизводительных обрубков существенно отличается от вашего, мистер Джанверт. Поверьте мне.

— Я верю вам, — сказал Джанверт.

Оказавшись рядом с дверцей машины, он замер в нерешительности. Если он откроет дверь и схватит микрофон, что тогда сделают они? Сюда уже, наверное, движется группа захвата. И на дереве этот громкоговоритель. Каким-то образом они узнают, что он делает. Значит, он должен соблюдать осторожность. Джанверт поднял захваченное оружие, чтобы провести наугад им вокруг себя перед тем, как открыть дверцу. Не позволяй себе думать о Кловис. Но то помещение… Он не мог шевельнуть палец на кнопке. То помещение с обрубками тел! И снова Джанверт почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу.

Кловис все еще говорила через громкоговоритель. Она что-то кричала, рыдала и звала его по имени:

— Эдди… Эдди… Эдди… пожалуйста, помоги мне. Остановись…

Джанверт закрыл глаза.

«Что же мне делать?»

Мысль эта еще пульсировала у него в голове, когда он почувствовал покалывание в спине и правом боку, услышал далекое гудение, которое преследовало его все то время, пока он продвигался в пыли по земле к машине, но Джанверт больше не слышал его — он без сознания лежал в пыли.

Из «Руководства по Улью»:

«Защищающее нас сходство всегда служило ключом к нашему выживанию. Это явственно видно в наших преданиях, как и в самых первых сохранившихся записях. Мимикрия, заимствованная нашими предками у насекомых, защищает нас от нападений диких Чужаков. Наблюдения за насекомыми, однако, показывают, что ценность этого фактора невысока, если только мы не развиваем его и не комбинируем с другими техниками, особенно с новыми, которые мы должны постоянно искать. Подстегивать в этом направлении нас должна мысль, что Чужаки — хищники и они набросятся на нас, если только обнаружат. Конечно, когда-нибудь это произойдет, и мы должны быть подготовлены к этому. Наши приготовления должны включать меры как защитного характера, так и атакующие. Во втором случае мы должны всегда брать за исходную модель насекомых — оружие должно отбивать у нападавшего охоту повторить свою попытку еще раз».

Вибрации зародились где-то глубоко под командным постом, и оттуда начали распространяться вверх и в стороны волны, которые смогли зарегистрировать все земные сейсмические станции Земли. Когда толчки прекратились, Хелльстром подумал: «Землетрясение!» — Но это было не простое узнавание какого-то факта — он со страхом молил его произойти: «Пусть будет землетрясение, но не гибель „Проекта 40“»

Всего двадцать минут назад он начал успокаиваться после захвата Джанверта, когда начались эти толчки.

На командном посту прекратились поскрипывания, наступил момент необычной тишины, словно все работники Улья одновременно задержали дыхание. В этот миг Хелльстром двигался в темноте командного поста, отмечая, что огни все еще горят, а экраны светятся. Он сказал:

— Доложите о повреждениях, пожалуйста. И пришлите ко мне Салдо. — То, с каким спокойствием отдал он эти приказания, удивило его самого.

Через несколько секунд он увидел Салдо на правом экране. За спиной Салдо, где оседала пыль, Хелльстром увидел секцию какой-то широкой галереи.

— Они задержали меня! — приветствовал его Салдо. Молодой человек, похоже, был потрясен и несколько напуган. Один из симбионтов, ухаживавший за исследователями, подошел сзади к Салдо и отодвинул его в сторону. Весь экран заполнило все в шрамах лицо исследователя. Потом поднялась розовая ладонь, закрывая лицо, и пальцы сделали знак на языке жестов Улья.

Хелльстром перевел вслух этот знак для тех, кто не мог видеть экран.

— Нам не нравится недоверие, которое выражается в присутствии вашего наблюдателя и приказе отсрочить подключение силовых кабелей к нашему проекту. Пусть испытанное вами беспокойство станет слабым проявлением нашего неудовольствия. Мы могли бы предупредить вас, но ваше поведение не заслуживает того. Вспомните резонанс, который ощутили все мы в Улье, и остальное убедит вас, что эффект — во много тысяч раз больший в фокусе направленного импульса. «Проект 40», если не считать нескольких мелких побочных эффектов, которые могут затронуть систему подачи пищи, завершился полным успехом.

— Где находится фокус? — спросил Хелльстром.

— В Тихом океане недалеко от островов, которых Чужаки называют Японскими. Вскоре они узрят новый остров.

Крупное лицо сместилось с экрана, уступая место Салдо.

— Они изолировали меня, — запротестовал он. — Они держат меня силой и игнорируют мои приказы. Они подсоединили силовые кабеля и даже не позволили мне связаться с вами. Они отказываются подчиняться вам, Нильс!

Хелльстром показал пальцами знак «успокойся!» и, когда Салдо замолчал, произнес:

— Доведи до конца порученное тебе дело, Салдо. Подготовь отчет, включая временные издержки на исправление побочных эффектов, о которых они упомянули, и представь мне его лично. — Он знаком дал понять, что конец связи, и отвернулся.

У Улья имелось свое оборонительно-наступательное вооружение, но его использование было сопряжено со многими трудностями. Беспокойство, охватившее весь Улей, оставило свою отметину и на исследователях. Их обычная раздражительность переросла в открытое неповиновение: в Улье была повреждена система взаимозависимости. Хотя, возможно, это даст им необходимую передышку. Больше всего Улей нуждался в спокойствии, которое ничто бы не нарушало. Перемены поглощали все резервы времени. Он видел это, когда сравнивал себя с новым поколением. Хелльстром несколько заблуждался на свой счет. Он действительно предпочитал речь, и язык жестов был противоестественен его натуре, но у многих из нового поколения все обстояло как раз наоборот. Хелльстром понимал, что он испытывает нездоровое удовольствие в обладании настоящим именем, как всякий Чужак, но большинство работников Улья были к этому равнодушны.

«Я — переходная форма, — подумал он, — и когда-нибудь я стану ненужной вещью».

Из «Руководства по Улью»:

«Свобода выражает концепцию, которая неразрывно связана с дискредитированным термином „индивидуализм (эго)“. Мы не жертвуем ничем из этой свободы, чтобы сделать более эффективным, надежным и подготовленным наш род».

Мерривейл стоял на балконе комнаты в трехэтажном мотеле и ждал рассвета. Было прохладно, но он был одет в серый шерстяной свитер с высоким воротником. Тот был достаточно плотным, чтобы защитить его от холода, даже когда Мерривейл перегибался через металлическую балюстраду. Он задумчиво курил сигарету, прислушиваясь к ночным звукам. Со стоянки были слышны далекие шаги, а из расположенной ниже комнаты, где только что включился свет, доносились слабые голоса.

Дверь этажом ниже открылась, выпустив огромным веером по всему ковру до голубого края бассейна сноп желтого света, в который вошел один человек — он посмотрел вверх.

Мерривейл, бросив взгляд вниз, узнал Гаммела и подумал, что фэбээровец уже имеет сведения относительно землетрясения, чей далекий рокот, наполнив комнату первобытными страхами, разбудил его почти сорок пять минут назад. Гаммел уже проснулся, а комната внизу использовалась в качестве командного поста, так что Мерривейл тут же позвонил туда.

— Что это было?

— Похоже на землетрясение. Мы проверяем, есть ли какие-либо разрушения. С вами все в порядке?

Мерривейл повернул выключатель, располагавшийся рядом с кроватью. Потом огляделся.

— Да, со мной все в порядке. Кажется, ничего не разбилось.

Кое-кто из других постояльцев мотеля выбежали на балкон или во двор, однако большая часть к этому моменту уже вернулась в свои комнаты.

Гаммел, узнав Мерривейла на балконе, жестом пригласил спуститься вниз.

— Поторопитесь.

Мерривейл потушил сигарету, потом раздавил ее ногой и прошел по балкону к лестнице. В поведении Гаммела ощущалась какая-то тревога.

Мерривейл за десять секунд спустился вниз, перепрыгивая через ступеньки, не беспокоясь о поднимаемом им шуме. Он вбежал в комнату, открытую Гаммелом изнутри, а потом услышал, как дверь захлопнулась за ним.

Только уже в комнате Мерривейл, увидев трех мужчин за столом, на котором был установлен радиопередатчик и телефон со снятой трубкой, начал понимать всю серьезность происходящего.

За столом у стены находилась кровать, покрывало было сорвано и валялось на полу. На перевернутую пепельницу, упавшую со стола, никто не обращал внимания. Один из мужчин был в пижаме, однако Гаммел и остальные двое уже успели одеться. Свет исходил от двух торшеров, стоявших рядом со столом. Глаза всех четверых, включая и Гаммела, были направлены на телефон со снятой трубкой. А двое буквально впились в него взглядом. Мужчина в пижаме смотрел то на телефон, то на Мерривейла. Гаммел показал рукой на аппарат, не отрывая глаз от Мерривейла.

— Черт возьми! Они ведь знают наш номер! — выругался Гаммел.

— Что? — Мерривейла покоробил этот обвинительный тон.

— Мы поставили этот телефон вчера поздно вечером, — объяснил Гаммел. — Это частная линия.

— Не понимаю, — сказал Мерривейл, изучая каменное лицо Гаммела, ища в нем ключ, который объяснил бы этот странный разговор.

— Звонил Хелльстром, — произнес Гаммел. — Он сказал, что один из ваших людей находится у него… и… у вас есть человек по имени Эдди Джанверт?

— Коротышка? Коротышка возглавлял группу, которая…

Гаммел приложил палец к губам.

Мерривейл кивнул понимающе.

— Хелльстром сказал мне, — продолжил Гаммел, — что нам лучше послушать то, что сообщит ваш человек, иначе они разнесут этот городок и половину штата Орегон к чертям собачьим.

— Что?

— Он утверждает, что все мы почувствовали вовсе не землетрясение — это было оружие нового типа, с помощью которого, по его утверждениям, он может разорвать планету на куски. Насколько можно доверять этому вашему Джанверту?

Автоматически Мерривейл ответил:

— Полностью!

И тут же пожалел о своих словах. Он без раздумий ответил на вопрос, содержащий сомнения в возможностях Агентства. Джанверту нельзя было полностью доверять, и нужно было показать наличие сомнений в его надежности.

Впрочем, уже слишком поздно что-то исправить. Своим ответом он сам устроил себе ловушку и сузил диапазон ответов в дальнейшем.

— Джанверт на линии и он хочет поговорить с вами, — продолжал Гаммел. — Он сказал мне, что он подтверждает угрозу Хелльстрома и что он может объяснить, почему один из наших автомобилей не отвечает на вызовы по радио.

Мерривейл замер на мгновение, оценивая ситуацию.

— Помнится, вы говорили мне, что связь с фермой отсутствует. Они звонят с фермы?

— Насколько нам известно. Один из моих людей сейчас пытается проследить, откуда именно. Хелльстром, по всей видимости, починил линию своими силами, или же…

— Джанверт говорит, что наши людей без сознания, но отказывается сказать, как и почему. Он настаивал, что бы сначала мы вызвали вас. Я сказал ему, что вы, наверное, спите, однако… — Гаммел кивнул в сторону телефона.

Мерривейл проглотил комок в пересохшем горле. «Взорвать половину штата? Чушь!» Он подошел к телефону с большей уверенностью, чем чувствовал, поднял трубку и произнес со своим лучшим английским акцентом:

— Говорит Мерривейл.

Гаммел подошел к магнитофону с бесшумно вращающейся кассетой, вставил в него наушники и кивнул Мерривейлу продолжать.

«Старина Мерривейл, точно, — подумал Джанверт, когда услышал его голос. — Интересно, почему послали его?»

Кловис стояла напротив, все еще испуганная, но уже переставшая рыдать. Он вдруг поймал себя на мысли, как же странно, что ее обнаженность не волнует его.

Джанверт кивнул Хелльстрому. Тот стоял в шаге от него в темной комнате, расположенной на чердаке сарая-студии. Лицо Хелльстрома казалось мертвенно-бледным в зеленом свете телевизионных экранов.

— Расскажи ему, — приказал Хелльстром.

Голос разносился по всему помещению командного поста из громкоговорителя, установленного на панели управления.

— Привет, Джо, — приветствовал Мерривейла Джанверт, впервые за все время назвав его по имени.

— Говорит Эдди Джанверт. Ты, конечно, узнал мой голос, но я могу представить и другие доказательства, если ты этого захочешь. Если ты не забыл, то именно ты сообщил мне номер и код президента.

«Проклятье! — подумал Мерривейл, чувствуя негодование на себя, что узнаёт его, как и этот фамильярный тон и обращение по имени. — Да, это Джанверт, никаких сомнений».

— Скажи мне, что происходит, — попросил Мерривейл.

— Если ты не хочешь, чтобы вся планета превратилась в один гигантский морг, то тебе лучше внимательно выслушать мои слова и постарайся поверить им, — произнес Джанверт.

— Эй, послушай, Коротышка. Что за чепуху ты все несешь насч… — начал было Мерривейл.

Но Джанверт оборвал его:

— Заткнись и слушай! Ты слышишь меня? У Хелльстрома есть оружие, по сравнению с которым атомная бомба — просто детский игрушечный пистолет. Эти парни-фэбээровцы в машине, о которых беспокоился твой приятель — они вырублены миниатюрной ручной версией этого оружия. Это оружие может убивать на расстоянии или просто оглушать людей. Поверь мне, я видел его в действии. А теперь ты…

— Коротышка, — прервал его Мерривейл. — Я думаю, лучше, чтобы я приехал на ферму и…

— Да, конечно, приезжай, — согласился Джанверт, — и если у тебя есть сомнения, то ты избавишься от них. А если вы попытаетесь еще раз атаковать ферму… что ж, пусть даже я подозреваю, что вы на такое способны, то я позвоню самому президенту по тому номеру и коду, который ты дал мне, чтобы ввести его в…

— Слушай, Коротышка! Твое правительство не…

— Да пошел ты с ним, знаешь куда! Оружие Хелльстрома прямо сейчас нацелено на Вашингтон. Они уже продемонстрировали его эффективность. Почему бы вам не проверить это?

— Проверить что? Это слабое землетрясение, которое мы…

— Новый остров неподалеку от японских островов, — перебил его Джанверт. — Люди Хелльстрома перехватали сообщение с пентагоновского спутника. Там уже известно об острове и о сейсмической волне в бассейне Тихого океана.

— Что за чушь, черт возьми, ты несешь, Коротышка?! — воскликнул Мерривейл, одновременно нагибаясь над столом и беря карандаш и блокнот.

«Гаммел, — написал он. — Проверь это!»

Тот нагнулся, прочитал написанное, кивнул понимающе и показал на блокнот одному из своих агентов, потом шепотом дал указания.

Джанверт снова заговорил, его голос звучал четко, словно он пытался объяснить что-то непослушному ребенку:

— Я предупреждал тебя, что надо слушать внимательно. Улей Хелльстрома — только один небольшой выход из гигантского комплекса туннелей. Эти туннели протянулись на огромной площади, и они уходят на глубину более чем пять тысяч футов. Они укреплены специальным бетоном, который, по словам Хелльстрома, способен противостоять взрыву атомной бомбы. И я верю ему. В этих туннелях живут около пятидесяти тысяч человек. Поверьте мне… прошу вас, поверьте мне.

Мерривейл вдруг заметил, что его внимание приковано к вращающимся кассетам в магнитофоне Гаммела, потом он поднял взгляд и увидел потрясение в глазах фэбээровца.

«Проклятье! — мысленно выругался Мерривейл. — Если Коротышка прав, то теперь это уже не наше дело, а военных». Но в глубине души он верил Коротышке. Просто невозможно, чтобы такое поразительное утверждение могло быть ложным. Мерривейл нагнулся к блокноту и написал: «Надо связаться с армией!»

Бросив взгляд на написанное, Гаммел несколько секунд колебался, затем жестом показал одному из своих помощников прочитать и исполнить. Тот бросил взгляд на блокнот, потом вопросительно посмотрел на Гаммела, который энергично закивал, подтверждая приказ, и далее показал, чтобы помощник наклонился поближе, и прошептал ему что-то на ухо. Помощник с побледневшим лицом выскочил из комнаты.

— Хотя очень уж невероятным выглядит твой рассказ, — начал Мерривейл, — но я поверю тебе, на время. Однако ты должен понимать, что я не совсем свободен в своих действиях. Проблема носит такой глобальный характер, что я…

— Ты, сукин сын! Если ты нападешь, то со всей планетой будет покончено!

Мерривейл застыл в шоке, прижав трубку к уху. Он заметил блеск в глазах Гаммела. Совсем не так обращаются подчиненные к начальнику!

На командном посту в Улье Хелльстром нагнулся к Джанверту и прошептал:

— Скажи ему, что Улей хочет начать переговоры. Старайся выиграть время. Спроси его, почему он еще не связался с Пентагоном относительно возникновения нового острова. Скажи ему, что у нас уже все готово обратить в прах район в несколько сотен квадратных миль вокруг Вашингтона, округ Колумбия, если ему нужны дополнительные доказательства.

Джанверт передал это Мерривейлу.

— Ты видел это оружие? — спросил тот.

— Да!

— Опиши его.

— Ты что, спятил? Они не дадут мне этого сделать. Но я видел и его, и миниатюрную ручную версию.

Первый помощник Гаммела, вернувшись в комнату, хрипло прошептал что-то на ухо фэбээровцу. Гаммел написал в блокноте: «Пентагон подтверждает слова Джанверта. Уже направлен отряд коммандос».

— Коротышка, — обратился к Джанверту Мерривейл, — ты что, действительно веришь в то, что они могут сделать это?

— Да я только об этом и толкую, черт побери! Ты что, до сих пор не связался с Пентагоном?

— Коротышка, мне совсем не хочется говорить это, но мне кажется, что несколько атомных бомб одна за другой…

— Ты — безмозглый идиот! Когда ты перестанешь строить из себя идиота?

Мерривейл не сводил глаз с телефона.

— Коротышка, я должен попросить тебя следить за своей речью и умерить свой пыл. Этот… этот улей, как ты назвал его, очень смахивает на подрывную организацию, которую мы должны…

— Я связываюсь с президентом! — воскликнул Джанверт. — Ты знаешь, что я могу это сделать. Ты сам дал мне номер и код. Он ответит. А ты со своим Агентством можете катиться прямо к…

— Коротышка! — Мерривейл уже не сдерживался, неожиданно почувствовав страх. Все полностью выходило из-под контроля. Предупреждения Джанверта могли иметь под собой основу — и военные выяснят это быстро, — но звонок к президенту может иметь широкий резонанс. Полетят головы.

— Успокойся, Коротышка, — произнес Мерривейл. — Послушай меня. Какие доказательства есть у меня, что ты говоришь правду. Ты описываешь крайне опасную ситуацию, и мне чрезвычайно трудно поверить в нее. Если, впрочем, здесь есть хоть что-то, отдаленно похожее на правду, то, очевидно, что решения будут принимать военные, и у меня нет выбора, кроме как…

— Ты задница! — резко оборвал его Джанверт. — Ты что, ничего еще не понял из сказанного мною? Если ты сделаешь сейчас ошибочный ход, то вообще не останется планеты, на которой твои военные будут принимать решения! Не останется ничего! Эти люди могут взорвать к чертям всю планету в случае необходимости. И вы не сможете им помешать в этом. На кон поставлена планета — вся, дошло ли это до тебя наконец?

Гаммел вытянул вперед руку и взял Мерривейла за руку, в которой тот держал телефонную трубку, привлекая к себе внимание. Мерривейл посмотрел на него.

Гаммел поднял лист бумаги, на котором было написано: «Продолжайте разговор. Спросите о личной инспекции. Пока у нас нет уверенности, мы не можем рисковать».

Мерривейл задумчиво прикусил губы. «Продолжать разговор с ним? Да это же безумие! Взорвать планету, надо же!»

— Коротышка, — продолжил он вслух, — я уверен, что мои глубокие сомнения насчет этого…

Неожиданно Гаммел снял свои наушники, вырвал телефонную трубку из рук Мерривейла, отбросил ее в сторону и жестом руки приказал своим двум помощником попридержать Мерривейла.

— Джанверт, — сказал Гаммел, — говорит Вэверли Гаммел. Это я несколько минут назад разговаривал с тобой при твоем первом звонке. Я возглавляю здесь команду ФБР. Я слушал ваш разговор и, во-первых, готов вести переговоры…

— Они просто блефуют! — закричал Мерривейл, пытаясь вырваться из рук двух агентов, державших его. — Они блефуют, идиот! Они не могут…

Гаммел зажал рукой трубку и приказал своим людям:

— Уведите его отсюда и закройте дверь. — Потом вернулся к разговору с Джанвертом, объясняя эту заминку: — Это был Мерривейл. Пришлось применить силу, чтобы вывести его отсюда. При подобных обстоятельствах я подозреваю, что он, наверное, сошел с ума. Я сам собираюсь заняться этим… этим ульем и поэтому хочу взглянуть на него или что ты под ним понимаешь. Я попрошу, чтобы любые действия, начиная с этого момента, были приостановлены, пока я не сделаю сообщения, но мне потребуется некоторое время на это. Тебе, Джанверт, все понятно?

— Наконец-то нашелся хоть кто-то умный, Гаммел, — вздохнул с облегчением Джанверт. — Слава Богу! Одну минуту!

Хелльстром нагнулся к Джанверту и тихо сказал ему что-то на ухо. Потом Джанверт произнес:

— Хелльстром говорит, что он примет тебя на этих условиях и тебе будет разрешено связаться со своим начальством лично. На мой взгляд, ты можешь доверять ему.

— Мне этого достаточно, — согласился Гаммел. — Скажи мне точно, куда я должен прибыть.

Когда Джанверт повесил трубку, Хелльстром отвернулся, подумав, почему он больше не чувствует себя уставшим. Теперь у Улья впереди много времени. Это было ясно. Среди Чужаков были и разумные люди — такие, как Джанверт или этот агент, с которым он говорил по телефону, — они понимают, каковы последствия применения нового жала Улья и что произойдут перемены — все в этом мире меняется. Хелльстром и сам сознавал, что изменениям подвергнется и политика Улья. Он заключит сделку с правительством Чужаков на условиях, при которых Улей сможет продолжить свое существование, незаметное для масс диких. Конечно, секретность не удастся сохранять вечно. Улей сам позаботится об этом. Они размножатся очень скоро, и Чужаки ничего не смогут поделать с этим: распространение будет подобно цепной волне — и дикие будут ассимилированы, для них будет оставаться, все меньше и меньше места на планете, которую они разделяли сейчас с людьми будущего.

Из отчета Джозефа Мерривейла Совету Агентства:

«Как вам уже известно, от дальнейшего участия в этом вопросе нас решительно оградили — близорукое решение, которое все мы понимаем. Время от времени, впрочем, с нами будут консультироваться по этому вопросу, и я могу в общих чертах обрисовать вам то, что происходит сейчас в Вашингтоне.

Как мне самому кажется на данный момент, омерзительный культ Хелльстрома не был запрещен, и, возможно, ему даже разрешили продолжить съемки своих подрывных фильмов.

Дебаты в правительстве ведутся вокруг следующих двух противоположных точек зрения:

1. Взорвать их, не считаясь с последствиями. Это точка зрения меньшинства, которую разделяю и я сам, однако число ее приверженцев все уменьшается и уменьшается.

2. Выиграть время, заключив тайное соглашение с Хелльстромом, таким образом сохранив в тайне от общественности все это дело, начав в то же время широкомасштабную программу, нацеленную на уничтожение того, что в официальных кругах все чаще называют „Хелльстромовский ужас“».