Ряд случайных чисел [СИ]

Гадание

Записано со слов Одарины дэ Найвиз, 83 года.

Образец северо-восточного говора.

Ежели два у тя жаниха, а ня знашь, с кем лучче будеть — на то гадание ессь. Ув первый день празенника Жняцца Вяликива три колоска увзять надобно. Первый ниткою красною под колосом на семь узлов завяжь, да три раза по соломине завей, да в расчеп на конце увсунь, да имянем однова жаниха наряки. А другой ниткою зяленою завяжь, да другим жанихом наряки. А третий ето ты сама. Ниткою белою на семь узлов своим имянем наряки, да три колоска увмести свяжь етою жа ниткою под зерном. От и спочни плясти косичку Жняццову. Ежели кака соломина увдоль расчепицца — не онна ты у его. А ежели расчеп не один — гуляшший он будеть, и не отвадишь. А ежели напополам сломицца — не судьба те с им. А ежели твоя сломицца — не судьба те с обоими. А ежели увсе три сломяцца — значицца руки у тя крюки, и неча те, косорукой такой, взамужь пыжицца, да перед людями позорицца! Сиди ув деувках, дуришша, рукоделию учися!

Саймон Ридли, нечеловек, маг, вор, пройдоха 184 года, соответствует примерно 40 человеческим

Ну, блин, я и попа-ал! Не, слинял-то грамотно, шестью порталами с ускорением времени — все по уму. Шел к окраине практически по прямой, рассчитал все заранее по таблицам, выходил в верхние слои атмосферы, считал до десяти, открывал следующий портал — и вот я здесь! Сыграл на том, что всем известно — чем больше гравитация, тем медленней идет время. В центре вселенной вроде бы, по расчетам и вообще стоит — там звезд натыкано плотненько. А на окраинах лысо, плюс угловая скорость вращения вселенной — разница вполне чувствительная получается. Вот эти придурки ее и почувствовали! Вон какая просека в лесу получилась — ровненькая, как по линеечке, гладенькая! Планета-то, между прочим, вращается, не замечали? Ничего, теперь заметили! Все, что на пути попалось — в пыль, и сами на молекулы, и портал их казенный гребаный! А потому что головой думать надо, а не в салатах баюкать! Я-то последовательно ускорялся, а они конечный пеленг взяли и ломанулись. Да еще прямо на поверхность… Хотя… Их бы и выход в атмосферу не спас. Просто получился бы красивый метеор! А так и мне польза — вон какую хорошую пещерку в горе их портал проплавил! В ней даже жить можно. И умереть. Потому что мне отсюда не выбраться. Тут магии нет как класса. Вообще. Нисколько. Только та, что я с собой приволок, а это — почти разряженный аккумулятор и я сам. И все. А на межмировой портал надо… Тра-ля-ля! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ху-ху-ху-у-у-у!!! Так, спокойно, это уже истерика. Я просто устал, перенервничал, пере… пере… Надо поесть, поспать, а потом уже спокойно подумать. Завтра. Все завтра.

Я решил вести дневник. Почему-то мне это кажется правильным, даже необходимым. Может быть, перечитывая свою писанину, я пойму, где напорол, с какого момента пошел сбой, и как можно исправить положение. Итак. Я всегда был хорошим мальчиком, а мамочка так до самой смерти и не догадалась, что ее сын, благополучно закончивший университет, стал вором на заказ. Почему? Потому что скучно. Потому что гроши, честно высиженные в проектном бюро, дают возможность вести честное грошовое существование. Именно существование, а не жизнь. А я хотел жить, а не мечтать о том, как бы я зажил бы и что бы я сделал бы, если бы мне бы денег бы досталось бы откуда-нибудь бы. И я стал вором. Очень дорогим, на заказ. Меня не зря учили в универе — я стал хорошим вором. За 30 лет меня не только ни разу не поймали — даже не заподозрили! У мамочки было все, чего она только хотела! В пределах зарплаты проектного бюро. У меня тоже — в пределах моих гонораров за заказы. Единственное, чем я не смог порадовать маму — это внуками. Я никогда не заводил постоянных связей с женщинами, прекрасно понимая, чем это может обернуться при моей второй профессии. К сожалению, здоровье, а тем более жизнь, за деньги не купишь. Сколько я врачам ни предлагал — они только руками развели. Старость не лечится. Покой тебе, мамочка! А вот сынок твой, похоже, крепко влип! Что же я сделал не так? В заказе, вроде, никакого подвоха не было — заказ, как заказ. Зайти, взять цацку, уйти. Делов-то! Было бы о чем! Порталы просчитал по информаторию, ушел гладко. Сигналка, конечно, завопила — но я другого и не ждал, да и пофиг, если честно! Ори ты себе, сколько влезет — меня там все равно уже нет! А есть я здесь. И почему-то мне это не нравится. И почему бы это? Странно, не правда ли? Вот именно. Потому что я сейчас должен быть совсем в другом месте, без цацки и с деньгами. Блин! И пищалку с цацки я уже уничтожил, так что по второму разу меня уже не запеленгуют. Может, я в этом был не прав? Сейчас бы пришли, утащили в цивилизацию, посадили в благоустроенную камеру… Ой, нет, спасибо, не надо! Я лучше сам как-нибудь. Как-нибудь так… как-нибудь так… как-нибудь этак! И все я сделал правильно, а того, что здесь магии нет, предугадать было невозможно. Даже будь у меня заготовлен еще один портал, он, скорей всего, не сработал бы — поддерживающее поле все-таки необходимо, а его-то тут и нет. Или закрылся бы сразу — вот было бы здорово, если б я в него полез: чик — и пополам! Ой, мамочка! Ладно. Если бы, как говориться, да кабы… Сейчас мне надо что? Правильно, произвести инвентаризацию. Слава вам, богини воровские, Добытка да Прибытка, что я такой раздолбай, и свой карман не потрошу регулярно. Вот резак плазменный — с позапрошлого дела остался, поляризатор — вообще не помню, за коим лядом и когда он мне нужен был, батареи солнечные — три штуки аж! Да, жить я здесь смогу неплохо, вопрос — сколько? А действительно, сколько я здесь проживу? Организм под местное течение времени перестроится, или будет по старому, медленному, фунциклировать? По крайней мере, часы атомные (одна штука) утверждают, что с момента начала всей моей эпопеи прошло… час и двадцать минут. Круто! Пульс у меня нормальный, дышу вроде не очень редко, хотя это ж все субъективно, сравнивать-то не с чем… Да ладно, не о том сейчас думать надо. А подумать надо над тем, как получше обустроиться. Ночевать, забившись в трещину скалы, как в прошлую ночь, я категорически не согласен!

Наработался до полного офигения, устал, как собака, но спать не хочется совершенно. Странно. Врубил автоповара, сожрал три бифштекса, и вот, сел писать. По стенам пещеры сделал резаком приступочки, нашел у просеки пару сушин, снял резаком, при помощи левитра и какой-то матери оттараканил к пещере. Разогнал резаком на доски в размер, закидал на приступки. Теперь у меня есть пол! Еще один ствол — здоровенный, в четыре обхвата — обстрогал в виде чего-то типа кровати. Решил, что полки мне на фиг не нужны — все равно класть нечего, но потом все-таки сделал парочку — мало ли что… Просто выплавил пару ниш в стене, прорезал канавки тонким лучом, вставил тонкие дощечки. Вот с дощечками задолбался — горят, сволочи! Я их режу — а они горят!

Вынул из автоповара приемную кювету, набрал в ручье воды — тут рядом ручей течет — одной рукой резал, другой поливал. Вырезал! Блин, даже симпатично получилось, могу гордиться! Обстановка, блин, ин-терь-ер! Долго думал, как сделать нормальный вход, а то явится какая-нибудь жукипука и сожрет, пока сплю. То, что эта ночь спокойно прошла, ни о чем не говорит. Вчерашний «бумк», видимо, всех распугал, но это ж ненадолго! Сообразил, в конечном счете: расплавил скалу над пещерой широким лучом, вход залило расплавленным камнем. Потом, когда остыло, прорезал аккуратную дырку в качестве двери и дырочку под форточку. На обе заклятья от насекомых навесил — это я еще могу, даже без внешней магии. Потом еще подумал, соорудил этакий козырек на подпорках из деревяшек и опять скалу поплавил, медленно, с перерывами. Деревяшки сгорели нафиг, а у меня получилось типа крыльцо. Снаружи смотрится, как ракушка из камня. Прикольно. Еще резаком поработал — сделал ступеньки. Потом работал поляризатором — сделал проницаемым для света и само крыльцо, и скалу вокруг входа. Сразу внутри светло стало — живи да радуйся, только вот не очень радостно мне почему-то. И почему бы это? Мда. Вот только с дверью затык случился. Не мог ничего придумать из подручных средств. Вырезать-то не проблема — а навешивать как? Пришлось вскрыть маг-аккум — а что делать? Страшно было — жуть! Очень боялся, что этот дурацкий мир просто высосет весь аккумулятор на раз и досуха. Обошлось! Взял ма-аленькую крошечку, сотворил дверные петли, дверь навесил — фиг меня теперь достанешь! Сна ни в одном глазу, но полежать все-таки надо, мышцы ноют с непривычки. Возьму информаторий, почитаю.

Пытался читать, показалось очень скучно. Все надуманно и глупо.

Так и не заснул, да и не хочется. Сейчас поем и отправлюсь на разведку. Нацеплю левитр, поднимусь повыше и посмотрю, куда же меня закинуло.

Я вернулся. Никаких признаков цивилизации. Нахожусь примерно на экваторе, материк весь лежит северней и на восток. Южнее — и не очень далеко — океан. Моя пещера находится в отроге хребта, идущего по всему западному побережью, насколько хватает глаз. Я сижу в горной долине. Гряда скал на востоке — самая последняя серьезная возвышенность. За ней на восток кромешные джунгли до самого края материка. Со стороны заката основной горный массив, за ним сплошные обрывы, уходящие прямо в воду. Повисел над самым прибоем, так, чтоб брызги долетали. Красиво! Только очень громко. Летучая живность мелкая, проблем не доставляет, исправно шарахается в стороны при приближении. Наземных тварей, сильно больших, не увидел ни одной. Похоже, зря я так старался с пещерой — есть меня тут некому, разве что местные крысы оголодают и сгрызут, навалившись всей толпой. Рай, да и только! Вот она — спокойная старость! И целая планета в собственность! Не хочу-у-у! Пустите меня обратно в ад цивилизации! Если бы здесь была магия — может быть я и смирился бы с пребыванием в этой тюрьме размером с планету! А без магии я чувствую себя так, будто меня враз лишили всех органов чувств, да еще и руки оторвали. Резюме: если магического поля нет — его надо сделать. Как — это уже другой вопрос, сейчас нужно свыкнуться с первым выводом и постараться не рехнуться. Был у нас в КБ один чувак, любил порассуждать о том, что жизнь — болезнь материи, а магия — болезнь разума. Ключевое слово «болезнь». Болезнь — это зараза. Мне предстоит заразить этот мир разумом, а разум магией. Я вам бог, что ли? Бог заразы… Тьфу ты! Вот они, мифы о сотворении мира, во что упираются! Ладно, я об этом еще подумаю, а сейчас зонд пойду запущу. Склепал одноразовый, запрограммировал на три витка — один за атмосферой, один в атмосфере и один совсем низко.

Зонд сгорел. Собственно, на что и был рассчитан. Вот что успел передать: солнце светимости «G» (понятия не имею, что это значит, но так говорит информаторий, и кто я такой, чтобы с ним спорить), пять планет, моя от солнца вторая, один спутник типа «Луна». Мой материк действительно лежит от экватора до полюса, по-моему, включительно. Точно сказать нельзя — там ледяная шапка. Второй материк меньше, лежит поперек экватора, весь сухой, там, похоже, даже растительности приличной нет, так что мне хоть в этом повезло, здесь хоть воды достаточно. По краю там тоже горы, видно когда-то он от этого моего большого по линии гор отвалился и отъехал. Практически весь его центр — пустыня.

Судя по атомным часам, прошло еще три минуты.

Поел. Сейчас сяду клепать прогу для информатория. Требования:

— Магическое существо, способное вырабатывать магию.

— Магии нужно потратить как можно меньше, чтобы росла вместе с существом. Значит, зародыш.

— С младенцами я обращаться не умею, кормить тем более, значит, они должны с первых дней жрать подножный или подручный корм. Фрукты, например. Фруктов тут до фига, вот и чудненько.

— Чтобы новый вид успешно плодился и размножался, существ должно быть не меньше 300. Так инфор сказал. Значит, заложим 400, на всякий случай.

— Никаких инкубаторов у меня естественно нет, а если делать — прорву магии потратить придется. Значит, нужно что-то, что вырастет само. Как зерно в поле. Чтобы я только поливал, если дождя не будет долго.

Резюме: совместить гены местной растительности, местных макак(?) — вон по веткам скачут — и мои для внедрения магии. Кажется, у меня скоро будут дети. Кошмар какой!!!

Инфор закончил расчеты. «Макака», у которой я брал пробы, воспылала ко мне нежными чувствами и уходить не желает. А может и не ко мне, а к автоповару.

Идиот! Козлина!! Кретин долбанный!!! Этот дебил железный мне расчеты выдал на 400 штук, с пометкой через одного «нежизнеспособен». Нормально? Пришлось переделывать просто все! Ввел шкалу жизнеспособности и ограничение на 100 вариантов. Выбрал самых-самых по 25 штук. Намагичил 50 зародышей. В аккуме магии почти не осталось. Плохо. С другой стороны, если этот план провалится — так и так мне трындец. Снял кожух с автоповара, нашел образец морской капусты и выкинул нафиг, все равно я ее не ем. Заложил туда образец — зародыш, настроил на дублирование. Потом сидел бесконечно долго — каждый из образцов дублировал по 8 раз. Задолбался, но спать не хочется.

Вскопал поле. Сажать не буду, потому что зеваю. Посажу, когда проснусь.

Я проснулся. Сколько спал — не знаю. Судя по часам, прошло меньше суток с начала всего этого «приключения». Пока спал, прошли дожди. Мое поле смыло в ручей. Как хорошо, что ничего не посадил! Пойду копать в другом месте. Макака меня не забыла, прибежала, обнимала за ногу — выше ей не достать, лопотала что-то. Еле отвязался.

Чуть не сделал глупость. Нельзя сажать все одновременно. Они же тогда и вылупляться одновременно будут — я точно с ума сойду! Буду сажать по штучке в неделю. А там посмотрим.

Чуть не сделал еще одну глупость. Но мне простительно — фермер из меня тот еще. Ограду, дубина! Обязательно ограду надо сделать! Вон тут всякие парно- и непарнокопытные бегают. Враз все сожрут! Режу и втыкаю колья. Макака очень заинтригована, отходит от меня только за едой. Спит у меня на крыльце. Подстелил ей травки — холодно же на камне.

Ограду доделал, посадил второй зародыш. Первый еще не пророс. А может, я что-то не так сделал? Может, и не прорастет? Борюсь с желанием выкопать и посмотреть. Макака упорно спала у меня под дверью. Два раза споткнулся об нее, выходя. Отдавил ей хвост, разбил себе лоб. Забрал в пещеру. Так проще. Правда, пришлось сделать маленькую дверку внизу большой двери, чтобы не вскакивать каждый раз, как попросится. А ничего зверюшка, симпатичная такая. Шерстка серебристая, довольно жесткая, сосульками не сваливается. Моська светлая, практически без меха, глазки черные, шикарный пушистый хвост. Ходит иногда на задних лапах, балансируя хвостом, бегает на четырех. Никак не могу понять, на кого больше похожа — на макаку или все-таки на кошку. Когда бежит на четырех — кошка и кошка. Но на лапах у нее пальчики, как у обезьянки, а ушки почти кошачьи, но свернуты, как ракушки и торчат как рожки. Забавная тварь!

Посадил еще одного. Первый пророс. Мы с макакой поливаем.

Я ношу воду кюветой из автоповара, она колпачком от верньера.

Хочу спать. Зеваю. С ужасом думаю о том, что может произойти, пока я сплю. Прикинул на инфоре: местные сутки примерно равны моему часу. Постараюсь не засыпать подольше. У меня страда. Посевная, знаете ли. Офигеть!!! Чувствую себя крутым фермером!

Засыпаю — не могу. Гори оно все синим пламенем, здоровье дороже! Окучил свои посадки, полил впрок, иду спать — и будь, что будет!

Выспался. Вообще-то надо бы заняться и перенастроить часы под местное время. Достало вот так прикидывать. Да ладно, потом как-нибудь. А пока буду просто считать, что в месяце 4 недели, в году, соответственно, у меня получится 336 дней. Да и не важно, как оно там на самом деле — живу на экваторе, резкой смены времен года здесь не будет, а время считать как-то надо. Ничего за время моей спячки не случилось, похоже, макака без меня цветочки поливала! Умница какая! Первый вытянулся уже на локоть в высоту, набух посередине. Рядом еще три торчат, но они еще маленькие. Посадил следующего. Что я затеял? Подумать страшно! Чему я смогу их научить? Программированию? Так им вроде нечего. Воровству? Еще лучше. Ох, лучше не задумываться.

Времени нет совсем. Поливаю, окучиваю, отгоняю жвачных от ограды, опрыскиваю какой-то дрянью от чего-то вроде тлей — вонючая-а! Ужас! Инфор формулу выдал, я в повара ввел, теперь беру веник и разбрызгиваю по огороду. Каждый раз приходится потом подолгу отмывать кювету. Без нее повар не работает. Я! Это я-то! Торчу в огороде в качестве пугала, стращаю местных ворон — не ворон — хрен поймешь, что за птички, но жрут все, что плохо лежит, и утаскивают все, что не приколочено. Поливать жутко надоело, руки оттянул до земли, а ведь это только начало! Если кто-то думает, что четыреста семян — это немного — так вот, он ошибается. Это до фига!!! Сорок — и то уже караул!

Очень много работал, очень много сделал. Теперь будет намного легче. Резаком проплавил большую яму рядом с полем, от ручья и вдоль поля — канавы. Поливается практически само, а если ручей мелеет, на один полив воды из ямы хватает. Проплавил в скале дырку горловиной вниз, нашел жилу кварца, отколупнул кусок, притащил, облицевал и оплавил стенки — типа изоляция. Фольгу добывал из автоповара. Называется «курица в фольге». Ненавижу курицу!!! Пытался запихнуть кусок фольги в качестве образца — фига с два. Контейнеры под образцы крохотные, на «чуть-чуть». Целый лист туда не влезает, если скомкать — выдает много мелких комочков, если положить небольшой разглаженный кусочек и поставить на максимум — получаем пластинку алюминия 10 на 15 и толщиной где-то 0,5. И что мне с ней делать? Пришлось раз за разом заказывать «курицу в фольге». Ненавижу курицу!!!

Аккуратно снял самый тонкий проводок с поляризатора, смотал, вложил. На выходе получил 20-метровой длины моток 10 мм сечения. Отлично. Дальше был геморрой. Выбор: или сидеть сдирать изоляцию с толстенного, длиннющего проводища, или попытаться что-то изобрести с фольгой. Я выбрал фольгу. Отрезал, не дыша, полоску в волосок толщиной, свернул в кутулик так бережно, будто взрыватель от мины выворачиваю, и все вот-вот рванет к ядрене фене. И ведь получилось! 30 метров, правда, плоских. Где-то 0,5 на 1 см. Да и по фиг! В общем, проводов я себе намножил, ямку фольгой обложил, сена напихал, еще пару прокладок фольгой сделал, подвел провода от солнечных батарей, а отвел на изгородь. А по изгороди уже без изоляции пустил то, что из фольги получилось. Како-ой это был праздник! Первая же жвачно-рогатно-парнокопытная тварь удрала с таким визгом, что у всех ее сородичей в округе пары от копыт поотваливались! Хотя я, признаться, рассчитывал на жареное мясо. Но, видимо, напруга слабовата. А жаль!

Выросло у меня незнамо что. Капуста какая-то. Из земли торчит кочерыжка толщиной с мою ногу, на ней сидит здоровенный кочан, но не круглый, а как фасолина, расположенная вертикально и поперек, выемкой к кочерыжке. Зеленый. Макака вокруг этих фасолин скачет, гладит, что-то лопочет, по-моему, даже облизывает. На зуб, вроде, не пробовала — но кто ее знает, может, думает, что не созрело еще? Продолжаю сажать. Что-то будет? Ненавижу курицу!!

Сегодня родился наш первенец. Два дня назад его кочан начал желтеть, я даже забеспокоился, потом решил, что сделать все равно ничего не могу, и расслабился. Я не видел, как он вылезал из кочана, просто пришел на поле — а он сидит рядом с кочерыжкой, вокруг листья желтые лежат. Не орет, только вокруг глазеет очень заинтересованно. Хорошенький мальчик. Глазки зеленые, внешние углы подняты к вискам, но не настолько резко, как у меня. Ушки как у макаки, ракушками, но не на макушке, как у нее, а по сторонам головы. Мех только на голове, короткий, серебристый, чешуи нет совсем. Собственно, удивляться нечему — от меня им вообще должна была достаться только способность к магии, а уж как это скажется на внешности — это даже инфор не мог предсказать. Я стоял и хлопал глазами, разглядывая это чудо, а макака сразу к нему подскочила, что-то залопотала, подергала его за волосы и куда-то унеслась. Почти тут же вернулась с каким-то желтым фруктом, сунула его мальчику и опять ускакала. Тот фрукт обнюхал и стал жевать. На меня — ноль внимания, как на пустое место. Я даже растерялся. А что делать-то? Сказать «Эй, чувак, привет! Это я тебя сделал!»? Или с днем рожденья поздравить?

Так чувак, вроде как новорожденный, слов не понимает, не ревет — и на том спасибо! Ну, постоял я, потом подошел, присел рядом, и говорю «Привет!» Он от фрукта отвлекся, на меня глаза поднял, голову на сторону склонил, смо-отрит. Долго так смотрел. Мне надоело, я говорю «Саймон» и пальцем на себя показываю. Разрази меня Прибытка, если на лице его не появилось нечто под названием «вежливый интерес»! То есть типа «Ах, это так скушно, но так и быть, я вас выслушаю…» Я обалдел просто. Нет, думаю, ты от меня так просто не отвяжешься. Тыкаю пальцем в него, говорю «Йэльф». Он смотрит, жует и молчит. Я давно уже решил, как их назову — по счету, так проще: Йэльф, Вэльфи, Мэльфи, Кэли, Фэли, Линн, и так далее. Я соседний кочан погладил, смотрю на Йэльфа и говорю «Вэльфи». Он смотрит и молчит. Хоть бы какой интерес проявил, зараза! Может, я ошибся в чем-то, и они у меня безмозглые совсем получились? Я макаку-то свою на разумную речь уже проверял — уж больно осмысленными казались некоторые поступки. Вот поливала же она «детей», пока я спал! Записал ее лопотание, загрузил в инфор, ан нет, не речь. Только сигнальные звуки. А жаль! А макака как раз прибежала, еще одну фруктину притащила, на коленки ему сунула и рядом присела. И вдруг мой «ребеночек» за мех ее на спине — цап! И поднял! Она заверещала — больно же! Я тоже заорал. Ах ты, говорю, зараза! Вскочил, схватил его за патлы нечесаные и тоже поднял. Как он взвыл! Я ему палец перед носом подержал, на макаку перевел. Он взглядом проследил, руку разжал. Тогда и я его отпустил. Макака сразу мне на плечо вскочила, лопочет — жалуется, а этот на заднице сидит, ревет, за голову держится и смотрит на меня злобно-злобно. Я опять присел перед ним, стал демонстративно макаку гладить и приговаривать: «Так нельзя делать. Она живая, ей больно. Надо гладить, а не хватать. Вот так, видишь?» Вроде бы у него на лице какая-то работа мысли отобразилась, что-то он там себе соображать начал. Я тогда и его по голове погладил. Он сначала нервно дернулся, голову в плечи втянул, потом расслабился — понравилось, когда гладят. Я сижу — одной рукой макаку глажу по спинке, другой его по голове. Потом смотрю — ручку тоненькую протянул и тоже макаку погладил, неуверенно, с опаской, и на меня все косится. Я говорю, вот, молодец! А сам чувствую — неправильно что-то. Присмотрелся — а у него на руке всего пять пальцев! Маму вашу в нищету! Как же он с такими руками колдовать-то будет? И хвоста у него нет! Ой, блин! А он стоять-то сможет? Без хвоста? Как без хвоста равновесие-то держать? И такое меня отчаяние взяло! Вот, блин, дилетант, наплодил уродов! Магические существа, блин! Колдовать не смогут, ходить будут на четырех — значит, о разуме можно забыть сразу, значит, будет дикая магия, а это, в свою очередь, значит, что миру этому трындец наступит в самом недалеком будущем! Сижу, смотрю на него и думаю — сразу пришибить — или подождать немножко. В это время макака с плеча спрыгнула, подошла к нему. С опаской, но подошла. Взяла его за руку и потянула куда-то. И он встал!!! Стоит, качается — но не падает!!! А она его все тянет, и он пошел!!! Сделал целых три шага и на меня свалился! Я так обрадовался! Подхватил, приговариваю что-то, сам не понимаю — что. Вот она, магия-то! Уже проявляется! Попробуй-ка без хвоста походить! А он ходит! Ффух-х-х! Не будет дикой магии! Раз верхние конечности свободны, значит и разум хоть какой-то будет! Я ж сам это программировал! Только вот когда будет, разум этот? Пока что-то не заметно.

Вылупилось еще трое. Ходят на задних ногах, лопают фрукты, живут в шалашах. Я, когда обдумывал, где им жить, хотел сначала им дом построить. Я-то думал, они сначала совсем беспомощные будут — так чтобы ухаживать удобно было. А потом подумал, что дом — это, значит, убитые деревья. А подопечные мои наполовину растительного происхождения, может им это неприятно будет? А пещеры делать — мне не осилить. Я пока свою-то оборудовал, чуть не задохнулся: в замкнутом объеме раскаленный до температуры испарения камень — это очень неприятно. Если бы магия была — да без проблем, одной левой, а так — извините. Так что я нашел поблизости кусты погуще, заплел ветки и оставил разрастаться, а вокруг ограду сделал. Что-то засохло, что-то разрослось, но получилось в целом удачно. Дождь внутрь почти не попадает, я проверял. Да если бы и попадал — не страшно. Тут очень тепло — экватор, все же. На землю накидал коры, на кору сена. Сено делаю легко — узким лучом провожу над землей вдоль просеки. Часть травы сгорает, остальная высыхает за пару дней. Ограду пришлось сделать, потому что хищники здесь все-таки есть. Имел удовольствие познакомиться. Здоровенные кошки, черная и рыжая. Правда, нападать не стали, похлестали хвостами себя по бокам и ушли. Я видел двоих, но, наверно, есть и другие. Хотя, долина маленькая — может, больше и нет.

Детишки мои довольно понятливые. Йэльф довольно быстро понял, что надо слушаться и делать так, как я говорю. Я научил его ходить в туалет и вытирать попу листиком, не разбрасывать огрызки от фруктов, мыться в ручье и причесывать мех на голове. С мехом сильно помогла макака. Она всегда очень заботится о своем и как-то смогла убедить Йэльфа, что это приятно. Меня он слегка опасается — это видно. Видимо, я его здорово за шерсть на голове тогда дернул. Ничего, это даже неплохо, субординация — великая вещь! Зато среди остальных новорожденных он главный — я подсмотрел! Мэльфи и Вэльфи обучал именно он. Рождение Мэльфи я вообще пропустил, заметил только через день. Пытаюсь учить их говорить, одновременно ломаю голову — а как они между собой-то общаются? Видимо, врожденными сигнальными звуками, как моя макака. Интересно! Еще один недочет в их строении — гениталии не убираются внутрь. Смотреть страшно. Я думал сначала — может, только у Йэльфа. Нет, у всех. Кстати, Вэльфи — девочка. Мне настолько было не по себе смотреть на эти их болтающиеся хозяйства, что я сходил, нарезал больших мягких листьев и в приказном порядке заставил научиться моих детей делать из них что-то вроде повязок на бедрах. А то, упаси Достатка, поцарапаются!

Я заболел. Голова тяжелая, как каменная, и болит. Макака сидит рядом и гладит меня по моей больной голове. Как ни странно, становится легче, но ненамного. Очень жалко самого себя. Жалуюсь макаке, больше некому. Мои «дети» в пещеру не заходят. Я дурак. Автоповара взял, а аптечку — нет. Капнул крови в анализатор инфора — тот ничего не нашел, нет у него сведений о такой болячке, а, стало быть, и лекарства сделать нельзя. Сдохну нафиг. Так глупо, что даже обидно. А как же мои мальки? Кто их магии научит? И не придумать ничего, думать больно, видимо у меня сильный жар.

Очень хотелось пить и очень не хотелось вставать. Долго пытался объяснить макаке, чего я хочу, в конце концов, она куда-то умотала. По-моему, пошла поливать посадки. Дура! Пришлось встать. Придвинул автоповара к кровати. Пью горячий чай. Фигово.

Прискакала макака на трех ногах, в четвертой пучок стебельков. Пихала мне их в рот, еле отбился. Сунул один в анализатор инфора — яд. Обозлился, но даже орать был не в состоянии. Только говорю: «Думаешь, лучше сразу, чтоб не мучиться?» А она мне их все пихает, и сердится даже, что не беру. У меня, наконец, мозги включились, вспомнил — животные же всегда травой лечатся. Может, она мне лекарство принесла? Проверил на инфоре — да, все стебельки одинаковые, одного вида. Я решил — все равно сдохну без аптечки — и сунул один стебель в рот. Горечь дикая, рот сразу онемел, потом горло — но и боль в горле сразу прошла. Надо же, думаю, фокусы какие! И не заметил, как заснул. Спал целые сутки — по часам посмотрел. Проснулся слабый, как котенок новорожденный, весь мокрый, трясущийся, но не болело ничего! Глаза только немного свет резал — а так нормально! Умница моя! Нашел в поваре цукаты, заказал сразу полкило. Сидела, лопала, жмурилась — вкусно ей было! Потом испугался, что объестся, попытался хоть часть отобрать — фигушки! Но все есть не стала. Закопала в мой матрас. Я ж говорю — умница!

Они все очень похожи друг на друга, я их не различаю. Только по длине меха на голове могу сказать, кто старше, а кто только недавно вылупился. Мех разных оттенков, но у всех серебристый, а у некоторых завивается в колечки. То, что я им говорю, понимают вроде бы хорошо, но отвечают односложно. Если и шалят — то не у меня на глазах, не дерутся, вроде бы, не ссорятся, все время напевают, а то соберутся вдвоем-втроем — и прямо полифония у них получается. Прямо птичьи трели! Странно, я особой музыкальности в программу не закладывал. Откуда это у них — непонятно. Имена дал только первым трем — так получилось, что, когда вылупился четвертый, я спал. Его они назвали сами, теперь сами дают имена и остальным, а я и не возражаю. В конечном счете, это их право. Провел первый урок магии. Долго думал, что бы им показать, чтобы понравилось. Показал, как перекинуть между ладонями радугу. Фурор!!! Они пищали от восторга! И я пищал, потому что, как только они поняли принцип, получилось у всех, даже у двух самых маленьких! При полном отсутствии внешней магии! У меня все получилось! Теперь насыщение этого мира магией — только вопрос времени! Я гений!

Продолжаю сажать. Решил новые зародыши сажать туда, где росли первые. Полил разведенным компостом — да, я теперь специалист! — окучил, старые листья и кочерыжки сложил в компостную кучу. Все, как в инфоре написано!

Моя макака меня в который раз поразила до глубины души. Мы с ней пошли траву резать на сено. Она меня одного никуда не пускает, ездит у меня на плече. Сена нам нужно все больше и больше: детишки рождаются, нужны подстилки, да и старые нужно время от времени менять. На нескошенном участке паслось что-то копытно-рогатно. Обычно я орать начинал — они и удирали. А тут, видимо, интим был, а я помешал. Этот «самэц» со своей барышни слез, сопаткой фыркает, на меня зыркает, только дым из ушей не валит. Я говорю: «Слышь, бифштекс, сдрисни в дебри!» А он ножкой сделал, башку опустил и пошел на меня на хорошей крейсерской скорости. Меня даже злость взяла. У меня вот бабы уж сколько времени нет — я ж не зверею! На хвост оперся, резак с предохранителя снял и жду, когда подбежит. Тут вдруг макака с плеча у меня слетела — и к нему навстречу! Вот тут я испугался, но — поздно. Она ему на морду заскочила, в рога вцепилась — и давай его нос задними лапами драть! Он на бегу башкой мотнул, она в кусты и улетела! Я только ахнуть успел, хорошо — резак не выронил. Через секунду он уже рядом был, я шаг в сторону сделал, резак включил и выключил, вот и все, дальше его уже по инерции пару метров дохлого пронесло. Честно говорю, к кустам шел — трясся. Так и стоял перед глазами окровавленный комок меха с торчащими обломками костей. Ах-ха! Счазз! Она уже ко мне скачет, живая и здоровая! Я ей: «Что ж ты делаешь, а? Разве можно так дядю Саймона пугать?» А она осмотрела меня быстренько, убедилась, что живой, и к туше прямым ходом. Я ей: «Ты чего, глупая, он же дохлый уже!» А она на тушу заскочила, на задние лапки поднялась, хвост распушенный по спине вопросительным знаком загнула, передние лапки вверх подняла — и затанцевала! Иначе и не скажешь! Задними лапами переступает, боками поводит, мурчит. А передние лапы, как на пружинках, в локтях согнет — выпрямит, потопчется, опять согнет — выпрямит! Танец победы, еклмн! Долго топталась! Я ей говорю: «Да конечно, это ты его сделала, кто бы сомневался!» Она и слезла. Надо же, какая кровожадная! Воин! Никогда бы не подумал!

Учу детей магии. Получается коряво. Очень сложно адаптировать плетения и жесты, рассчитанные на шесть пальцев, к их пятипалым ладошкам. Стихий-то шесть: камень, жизнь, воздух, свет, огонь, вода. Решил убрать огонь. Тут тепло, обойдутся.

Подошел сегодня самый длинноволосый. Я решил, что Йэльф, и не ошибся. Говорит: «Саймон, фруктов мало-мало есть». Остальные в сторонке стоят. Я посмотрел — действительно, тощие они какие-то, и их так много! Когда успели-то? Сказал, что подумаю. А чего, собственно, думать? Надо лестницу вырезать вниз из долины в джунгли — пусть ходят, собирают там. Заряд в резаке атомный, почти вечный. Ствол бы не расплавить, а так — запросто.

Задолбался! Сначала резал лестницу, потом понял, что не прав. С открытой лестницы на отвесном склоне моих деток просто сдует. Или смоет, если дождь. Значит, в плохую погоду они будут сидеть голодными. Не годится. Пришлось таскать на левитре деревяшки, строить леса, наплавлять козырек и перила. Получился почти тоннель сверху донизу. Неэстетично, но практично.

Детишки отъелись, повеселели. Сажаю каждый день, скоро уже всех посажу, пересчитал — осталось 248 штук, до конца года управлюсь. Теперь можно каждый день — нянек полно. С новорожденным они сами разбираются: селят, объясняют, что можно, а что нельзя, в общем, самоуправление. Я доволен. Объяснил, как разбиться на бригады — одна сено таскает, другая за фруктами ходит, выслушали, применили или нет — не знаю.

Ура! Посадил последнего! 10 месяцев — и я свободен от фермерства!

Я клинический идиот. Песни они поют, да? Ах-ха! Со мной коряво разговаривают? Маленькие еще потому что, да? Чичас! Три «ха-ха»! Язык это у них, понял? Вот так-то! У меня инфор три раза завис, пока расшифровал! Я-то просто песенку записал красивую, анализатор включил — а он и завис! Три дня я после этого бился, но, все-таки, расшифровал! Язык невообразимо сложный, выучить нечего и думать, придется опять лезть в кубышку за магией и делать артефакт-переводчик. Надо же мне знать, о чем мои детишки поют. А самое главное — это и есть их магия. И вся моя словесно-пальцевая наука нужна им, как топор кружевнице. Как же я раньше не заметил, что когда они поют, магический фон появляется? Видимо, уже настолько привык к его отсутствию, что перестал отслеживать его изменения. С одной стороны — обидно, провели, как лоха. С другой стороны — здорово, работает моя программа! Будет в этом мире магия! Только когда? Их, все же, очень мало. Доживу ли?

У меня колоссальный облом! Повар мой накрылся. Видимо, пока я в нем ковырялся, я сбил какие-то настройки, или нечаянно какую-нибудь плату покорежил — но он теперь кроме чая и сухариков с орешками ничего не выдает. Впрочем, макака вполне довольна, а вот мне без мяса грустно. Придется перейти на подножный корм. Пойду на охоту.

Резаком хорошо убивать, но он спекает сосуды, и кровь не стекает, как положено. Пришлось сделать себе каменный нож. Пытался делать острые сколы — жутко неудобно. Стал извращаться с резаком. Результат — острая серповидная «долька». Более толстый конец засунул в дырку в палке, залил расплавленной смолой. Выглядит коряво, но держится крепко. А главное — удивительно удобная штука получилась и острая. В дальнем конце долины сложил печку из камней, как в инфоре показано, копчу мясо. Макака попробовала — не понравилось. А мне нравится. Это вам не «курица в фольге»!

Тьфу! Такая чушь получилась — даже записывать не хочется! Один из них меня видел за разделкой туши. Знал бы, во что это выльется — прибил бы тогда же. Завалил я бычка, шкуру снял, мясо срезаю, в кучку складываю. Вдруг слышу — кого-то явственно рвет у меня за спиной. Прямо выворачивает. Обернулся — один из моих. Глаза аж круглые, рожа от страха перекошена. Я говорю:

— Ты чего, малыш? Съел чего-нибудь не то? — и сделал к нему шаг. Он как взвизгнет — и в кусты. Я потом прикинул — ну, да, видуха та еще: весь в кровище, в руке серп окровавленный… Что он там своим наплел про меня — не знаю, но теперь они от меня шарахаются. А я-то еще ему тогда посочувствовал, бедняжка, мол, напугал тебя бяка Саймон видом страшным, безобразным. Знал бы, кто из них это был — точно бы поколотил за трепотню, но они для меня все на одно лицо. А теперь мне и объясняться не с кем. Если сталкиваюсь с кем-нибудь на тропинке, он на колени падает, голову рукам прикрывает и трясется, как холодец. И что ни говори — только кивает и трясется. Блин! Противно — слов нет! Я же ни на одного из них ни разу руки не поднял, только первого один раз за мех на башке подергал, когда он макаку обидел. Я даже не орал на них ни разу! Ничего я им плохого не делал — чего ж они перетрусили? Пытался спрашивать — кивают и трясутся. Плюнул и ушел, чтобы от злости действительно кого-нибудь не прибить. Придурки, мать вашу в нищету!

Они слиняли… Все 365 «-эльфов» — у них у всех имена на «-эльф» заканчиваются почему-то. 35 зародышей так и не взошли — не знаю, из-за чего. Причем, засранцы, ушли по той самой лестнице, что я для их удобства целых полгода старательно вырезал! 1457 ступеней! Скоты! Трусы! Месяца три назад я натыкал везде «жучков» с записью — послушать, о чем базарят. Оказывается, я распоряжаюсь жизнью и смертью — почти бог, ага, ну, хоть не бог заразы — и зовут они меня «Жнец», с цоканьем на последней букве. Да и пожалуйста, мне-то что! Хотя, если честно — слегка обидно. Все же я их создал, и довольно много для них сделал, и заботился о них в меру сил и разумения, и пытался их чему-то научить. И все отброшено только потому, что я ем мясо? Но те здоровенные кошки тоже хищники, а их-то мои детишки совсем за это не осуждали! И не боялись абсолютно — я сам видел, как трое остроухих общались с одной «киской»: за ушами чесали, гладили, хихикали, даже катались на ней, по-моему. Почему кошкам можно охотиться, а мне нельзя? Я обиделся. Но наплевать. Пусть живут, как хотят, лишь бы магию вырабатывали. А временное назначение богом смерти я как-нибудь переживу. Вот только понять бы, насколько временное.

Долго не писал — ничего не происходило. А сегодня макака подошла ко мне, попросилась на ручки. Я взял ее, она обняла меня за шею, пристроила голову мне на плечо и довольно вздохнула. Это был ее последний вздох. Я… плакал. Даже сейчас пишу — и слезы наворачиваются. Я знал, что это вот-вот случится. Еще год назад ее мех начал из серебристого превращаться в просто белый. Она стала много спать и не могла уже запрыгивать мне на плечо, а трогала меня за колено, и заглядывала в лицо — возьми? Она прожила, конечно, намного дольше своих сверстников — я ни разу не видел среди них никого с белым мехом. Она была очень старенькой, моя макака, но, все равно, ее смерть меня потрясла. Сейчас, когда ее не стало, я понял, что только она и стояла между мной и чудовищным одиночеством, в котором я живу. Она гладила меня по голове, когда я болел, она принесла мне лекарство, когда я уже был готов умереть, она отважно бросилась защищать меня от противника, превосходящего ее в сто раз! Созданные мной существа не идут с ней ни в какое сравнение, во всех них вместе взятых нет и десятой доли ее душевного тепла и отваги! Никогда не думал, что я, немолодой уже мужик, наверно циник, так привяжусь к мелкому полуразумному созданию. Мне очень тяжело. Я ведь даже так и не дал ей имени — просто говорил «Эй» и цокал языком — и она отзывалась. А может, это она и считала своим именем? Я давно уже разобрал свой скальный аккумулятор. Сегодня я набрал свежего сена и цветов, и запаял мою подружку в этом маленьком склепе. Спи спокойно, моя девочка. Здесь тебя никто не потревожит. А меня здесь больше ничто не держит. Я улечу на левитре на другой континент и оборудую себе капсулу стазиса. Маг-аккум поставлю на прием и подключу таймер, который разбудит меня после наполнения емкости магией. Жить здесь неизвестно сколько, без магии, в ожидании неизвестно чего в полном одиночестве я не смогу, приручать еще одну зверюшку я не хочу — слишком тяжело, я не хочу еще раз испытывать то же, что сегодня. Пойду собираться.

Дин Пэр ле Скайн, дракон, 30 лет (возраст в человеческом эквиваленте)

Он балансировал на двух ножках стула, придерживаясь рукой за стол. По другую сторону стола, гневно выпрямившись, стояла она. Водопад волнистых голубых волос на спине почему-то сильно подчеркивал огромный живот. Да что ей надо-то? Ну не виноват же он, что ей все время плохо, и она не может никуда ходить вместе с ним, как раньше? Что ж ему — тоже дома засесть безвылазно, чтобы ей обидно не было?

— Ну и что ты сделаешь? — он сделал судорожный рывок, пытаясь увернуться от летящего в лицо обручального браслета, и, не удержав равновесия, вместе со стулом грохнулся на пол. Еще лежа на полу, почувствовал запах озона и услышал слабый хлопок — она ушла порталом. Опять мамочке жаловаться побежала! Завтра еще с любимой тещей объясняться! Опять скандал! Примчится ни свет ни заря, орать будет! Достали эти бабы! Он женился? Женился. С ребенком согласен? Согласен. И чего еще им от него надо? Спать надо лечь, вот что.

К его удивлению, его никто не разбудил, и теща не прибежала с воплем «доколе?». Он прекрасно выспался, позавтракал и решил сменить гнев на милость — позвонить и извиниться. Если честно, он, конечно, был не совсем прав. Через час, пообщавшись со всеми знакомыми и подругами жены, и даже с тещей, он забеспокоился. Ее нигде не было. А еще через час впал в ступор. Произведенный домашними средствами поиск по крови показал, что ее нет на планете. Нет совсем, ни живой, ни мертвой. Она дура, да? Пространственный портал — это же прорва энергии! О ребенке бы подумала — ей же рожать вот-вот! И она… теперь… где-то… одна… Ему стало нехорошо. Ну, когда вернется, он ей…! А если не вернется? А если она… не может? А если… а-а-а!!! Он в панике побегал по дому, потом заставил себя собраться, установил вектор портала и затребовал в астрономической справочной таблицы эфемерид. Он примерно помнил время ее ухода, но только примерно, поэтому вектор уже превратился в веер. Плюс смещение по орбите, плюс вращение планеты, плюс гравитационный колодец каждой звездной системы, мимо которой проходит вектор, искривляющий его в зависимости от общей массы системы и расстояния прохождения…! Через пару часов до него дошло, что на слабеньком домашнем терминале он не в состоянии даже приблизительно определить зону поиска.

— Пап? Здравствуй! Твоя мечта сбылась — я чувствую себя полным дерьмом и стопроцентным мерзавцем.

Ой, какой же был скандал! Сначала его чуть не убили, потом стали игнорировать. Все, и ее и его родственники, оказались удивительно единодушны в определении, кто он есть и куда он может засунуть свое запоздалое раскаянье и страх. Но он выклянчил, выбегал, наконец, вышантажировал себе участие в поисках. Не ее — ребенка. Надежды было мало. Взрослого дракона очень трудно убить. Если бы она могла, она бы уже вернулась. Значит, не могла. Но, может быть, уцелел ребенок? Его ребенок! Он это точно знал — иначе не женился бы. Ищите дураков! Да, первые пять-семь дней младенец абсолютно беспомощен, но потом включается память рода. После этого дитя адаптируется мгновенно. Если только… Если у него есть эти пять дней. Или если мать при родах не ушла в бесформенность. В противном случае произойдут не роды, а псевдомитоз, после которого останутся две бодрые, здоровые и абсолютно безмозглые псевдоамебы весьма солидного размера. И тогда, если рядом окажется опытный маг-повитуха, у матери будет возможность вернуть свою форму, а вот у ребенка… В те невообразимо далекие времена, когда подобное безобразие еще иногда происходило, такое «дитя» просто уничтожали — другого выхода не существовало. Псевдоамебы размножались быстро, очень быстро, благодаря способности напрямую ассимилировать даже неорганику, и представляли собой вполне реальную угрозу. Но нет, она этого не сделает! Ведь не сделает же? Родственники собрали все имевшиеся средства, нажали на все имевшиеся рычаги, задействовали все полезные знакомства. В результате зону поиска просчитали в обсерватории, к поиску подключилось федеральное бюро расследований и, как ни странно, столичный зоопарк при институте ксенологии и космозоологии. Эти согласились покупать животных, желательно в комплексе с пищевой цепочкой, из неизученных миров. Несмотря на это, обеим семьям реально грозило впасть в энергетическую нищету, если поиски затянутся больше, чем на год. Время шло, зоопарк пополнился четырьмя комплектами форм жизни, надежды и средства таяли. Время шло. О времени Пэр думал с ужасом. Уже соотношение 1 к 4 даже в верхних слоях атмосферы создавало ощущение погружения в горячий плотный вихрь, за счет ускоренного движения молекул воздуха, а живность, доставленная оттуда прямым порталом, за считанные минуты, на глазах изумленных «времялазов», превратилась в кучки праха, покрытые коркой льда. Так далеко исследователи космоса не заходили еще никогда. Поиск пропавшей женщины превращался в научное исследование. Кто-то из обслуги проболтался репортерам, а может просто продал информацию. Неожиданно оказалось, что тема интересна всем, посыпались запросы от совершенно посторонних лиц, пара из которых спрашивала, например, на какой счет перевести средства для продолжения поисков. Через пару месяцев вся планета в положенное время собиралась у визоров, чтобы узнать последние новости о поисках и посмотреть панорамы других миров. Программа набрала невиданную популярность, рейтинги сериалов неудержимо падали. Неожиданно, вместо разорения, даже при том, что пришлось делать дорогостоящие последовательности промежуточных порталов 1:2, поиски начали приносить доход, и не маленький. Пэра не вышвырнули по одной-единственной причине: только он один, как отец, смог бы сразу почувствовать присутствие в мире своего ребенка. Ребенка? Если малыш выжил, сколько лет ему окажется, с учетом ускорения? Не оказался бы ребеночек старше папы лет этак на тысячу…

Поиски велись уже почти два года, когда, пройдя 8 промежуточных порталов и ощутив пронизывающий холод, Пэр вдруг почувствовал — здесь! Осознание присутствия было настолько сильным и непривычным, что он заорал и растерялся, полностью захваченный этим ощущением. У него никогда еще не было детей, и он не верил всем этим россказням про родительскую эмпатию. Как он сейчас ощутил на собственной шкуре — зря. Ему сразу стала близка и понятна его невыносимая теща, всегда раздражающе трясшаяся над своей драгоценной доченькой. Он в первый раз почувствовал отцовство дракона — и это его потрясло. Да, теперь он поверил рассказам о том, как родители насмерть бились с врагами за своих детей. Раньше, еще в школе, когда их заставляли читать старинные сказания, он только плечами пожимал — бились, ну и дураки! В результате и ребенка не спасли, и сами погибли! Остались бы живы — новых бы нарожали! И до самого последнего времени он продолжал придерживаться того же мнения. Но вот теперь, вот сейчас… Нет! Не-е-ет! Сейчас он и сам готов был всему миру глотку перегрызть за свое дитя! Но где же его искать? Этот мир огромен!

Оцепенев от внезапно вспыхнувших чувств, ошеломленный и морально дезориентированный, он пролетел по классически баллистической траектории и вмазался в скалу. Тут бы и настал ему полный… э-э-э… окончание поисков, но в последний миг он чисто инстинктивно успел принять бесформенность и размазался, стекая, а не разбился, сломав структуру. Судорожно, рывками, собрав себя и приняв гуманоидную форму, огляделся вокруг. Холодно! Как же здесь холодно! Видимо, они перестарались с порталами, и, по отношению к этому миру, он слегка ускорен. А приборы… в пыль. Порталы? Целы. Хорошо. А это что у нас здесь? Очнувшись от столбняка, коченеющими от холода руками, он долго, остервенело и упрямо, лупил обломком штатива по скале, отколупал кусок и активировал цепь обратных порталов.

Спешно произведенный анализ показал, что последнее магическое воздействие на обломок произошло больше 6000 лет назад. Как раз на той стороне скалы, о которую Пэр затормозил, через весь «фасад» шла кривовато проплавленная магией надпись на языке драконов. Очень короткая надпись. «МАМА».

— Слушай, Дон! Раз ты такой древний, может, ты знаешь, кто такая Мать Перелеска?

— А оно тебе надо? Откуда вдруг такой странный интерес?

— Ну, интересно же — кого поминают! И причем тут «чтоб мне девкой стать!»? Да подожди ты обниматься, миску опрокинешь — ягоды передавим! Я даже в библиотеке Универа ничего не нашла. И в марше вашем вот это «на троне Корона и Перелеска-мать!» Должно же это что-то значить?

— А ты Трон когда-нибудь видела? — Дон уселся напротив, подпер голову рукой, растекся боком по столу.

— Только на картинке, — пожала плечами Лиса. — У нас в библиотеке здоро-овый такой альбомище был с миниатюрами «Убранство Дворца и Парка».

— Ага. А спинку Трона рассматривала?

— А чего спинка? Резная, сквозная, дракон, вроде, вырезан, наверху корона выточена. Если честно, особого впечатления не произвел, могли бы и поинтереснее придумать! Так — креслице. Здоровенное, конечно, но — креслице.

— Ага. Так вот. Во-первых, Трон не вырезан, а выращен. А во-вторых, этот дракон и есть Святая мать Пэр Ри ле Скайн.

— Опаньки! Это как? Дракон — мать? А эльфы тут с какого бока?

— Ты зря искала в Университете. Эта легенда — практически история сотворения мира. В храмах еще может быть и осталось что-нибудь, в дворцовой библиотеке… Я-то в Донн Дроу читал, меня за то и выперли, я ж говорил.

— А расскажи? Ну расскажи-и-и!

— Да я читал давно очень, плохо помню!

— Ну До-он!

— Ну, разве что в общих чертах? — Лиса обрадовано закивала — перебирать ягоды было дико скучно. — Ну, хорошо, тогда слушай. Когда-то в Мире жили только эльфы и драконы. Сколько было драконов, никто не знает, а эльфов было 365 штук.

— Подожди! 368 дней в году — 365 эльфов?

— Я тебе говорю — легенда о сотворении Мира! Жнец сеял по одному зерну каждый день первого года — и выросло 365 эльфов. Ясно? Тебя, между прочим, в храм хотя бы в университете гонять должны были — неужели вам об этом не рассказывали?

— Не-а! Про 365 — ничего. Просто — создал, и все! А почему так мало? Сеял-сеял, и вдруг перестал! Надоело, что ли? А еще троих?

— Блин! Вот сходи к нему и спроси! Не буду рассказывать, ты перебиваешь все время!

— Все-все-все! Заткнулась уже! Давай дальше!

— Эльфы жили в южных лесах поодиночке. У каждого был свой лес, каждый украшал и уговаривал его на свой лад. Среди них были и мужчины и женщины, но они не испытывали друг к другу никакого интереса и даже не вели счет времени. Они были прекрасны, бессмертны и абсолютно равнодушны. Их больше интересовали растения, чем сородичи. Они не общались.

— И в гости не ходили?

— Нет!!!

— Все-все-все! Извини!

— Не сбивай, я сам собьюсь! И так фигово помню! Так вот. Они были бесстрастны и не знали любви. Их леса и их магия давали им все необходимое, и они не испытывали нужды друг в друге. А драконы жили на севере и были смертны, хоть и жили долго. Однажды у них что-то случилось — я не помню уже, мор, что ли? Или что-то в этом роде — неважно — в общем, остался последний. Этот самый Пэр Ри ле Скайн. Он облетел весь мир и не нашел никого из сородичей. Зато он нашел эльфов. Он довольно долго наблюдал за ними, перелетая от леса к лесу. Ему было очень одиноко и скучно, и он решил это изменить. Он скопировал облик эльфийки из соседнего леса и соблазнил первого эльфа. Там довольно длинно и подробно рассказывается, как он это делал — можно, я не буду это пересказывать? Это сейчас я понимаю, насколько бездарно там все изложено, а на воображение юного дроу это произвело совершенно шокирующее впечатление — вспомнить страшно!

Лиса захихикала.

— Представляя-я-аю!

— Ни фига ты не представляешь! У нас, между прочим, воспитание абсолютно раздельное! То есть, настолько раздельное, что о существах другого пола мы узнаем к своему столетию.

— Не представляю, твоя правда! А на фига? А «мамочка, я ушибся»?

— С мамочкой лет до десяти, в лучшем случае — до 15, но это если ребеночек слабенький или болезненный. Я свою и не помню даже совсем, — пожал плечами Дон.

— Да заче-ем? Почему-у? Вот та-ак? — взвыла Лиса. Она уже была готова спасать и окучивать несчастных мелких дроу, брошенных без материнской заботы.

— Ты знаешь, — озадачился Дон, — ни разу не задумывался! Но, по любому, тебя что больше интересует — горькая участь детей дроу или легенда?

— Меня-а? Меня все интересует! Но, ладно, фиг с ними, с детьми. Ты мне это в другой раз расскажешь! — Дон застонал, заведя глаза, Лиса плотоядно улыбнулась. — Давай дальше про Перелеску!

— Так вот, — послушно продолжил Дон — О чем я? Да, в общем, соблазнил. Стали они жить вместе и Пэр Ри родила ему четырех детей, двух мальчиков и двух девочек. Сразу.

— Бедняга! — пискнула Лиса.

— Это легенда, — пожал плечами Дон — У нее прорва магии была, справлялась как-то! Так вот. Сколько они так прожили — неизвестно, а потом, однажды, Пэр Ри перелетела к той эльфийке, под чьей личиной жила с ее соседом. Она навела на девушку морок, подсадила ей память о детях и перетащила к своему эльфу.

— Детей бросила?! — ахнула Лиса.

— Получается, так, — кивнул Дон. — Но, она же не человек и не эльф. Кто знает, что у нее в голове было. По крайней мере, точно так же она поступила и со всеми остальными эльфами.

— Это сколько же у нее детей образовалось? — вытаращилась Лиса. — Погоди-ка! 365 пополам это…180, да? Один лишний. 180 на 4, это будет…720, да? Мамочки! И всех бросила? Ах, др-рянь! — треснула Лиса по столу кулаком. Подпрыгнула миска, подпрыгнули ягоды, некоторые весело заскакали по столу. Лиса, охнув, стала сгребать их обратно. Дон задохнулся вдруг от внезапно пронизавшего его чувства иррационального счастья. Живая. Как Дэрри говорит: «Твой файербол». Но она просто живая. Настолько, что рядом с ней он и сам ощущает себя немного живым — удивительное полузабытое чувство.

— Ты слушать дальше будешь? — сдерживая улыбку, спросил он.

— Буду-буду! Сейчас-сейчас! — Лиса стряхнула последние ягодки в миску и уселась. — Все! Уже слушаю!

— Так вот. Эльфы стали жить парами, растить уже имеющихся детей, которых они считали своими, и рождать новых. Дети Пэр Ри выросли, стали образовывать семьи. Тут-то и оказалось, что от этих браков рождаются не эльфы, а люди. Эльфы рождались только у настоящих детей Перворожденных. Их теперь называют истинными. А Стражи, дети Пэр Ри, все погибли в 300-летнюю войну или были подняты. Я точно знаю, что, по крайней мере, трое старейшин ле Скайн — бывшие Стражи.

Так вот. Люди плодились быстро, расселялись, начались войны и полный бардак. Весело, в общем, стало! Пэр Ри в мужском обличье шлялся по миру, глазел, ввязывался в заварушки и оттягивался, как мог. Скучно ему уже явно не было!

— Слушай, ты же сказал, что драконы были смертны?

— Мы все смертны, — пожал плечами Дон. — Если в меня воткнуть пару острых серебряных предметов — я очень даже умру. В сердце, например, или в голову.

— Я учту… — ухмыльнулась Лиса.

— Да ты коварна! Обижусь! — подыграл Дон.

— А чего тут обижаться? Мало ли что? Вдруг ты заболеешь вампирским бешенством?

— Ч-чем? — поперхнулся Дон.

— Вдруг тебя какая-нибудь блоха заразная укусит, и ты кидаться начнешь! Вот я тебя и усмирю: суну под нос острый серебряный предмет, скажу «Ух, я тебя!» — все сразу и пройдет! Полезные знания в жизни всегда пригодятся! — Дон, сидевший с отвисшей челюстью, наконец опомнился и заржал. — Чего-о? Знаешь, какую жуть мне тут рассказали? Пять человек один тут перекусал, пока скрутили! Правда, оказалось, что не вампир он ни фига. Так, начитался всякого, решил попробовать, как это оно — кровь пить. Что — «хи-хи»? Тем, кого он погрыз, совсем не до смеха было. Мужик серьезный, к делу подошел ответственно, грыз на совесть, старался! — Дон вытирал слезы, всхлипывая от хохота. Лиса перевела дух. Слава Жнецу, вроде хандрить перестал, а то уже два дня такой серьезный ходил — даже страшно стало. И расспрашивать бесполезно. Не соврет, но и не расскажет. Волновать, видите ли, не хочет. А то она не знает, чем Рука Короны занимается! Ага, как же! Познакомились-то где? Вот именно! — Ладно, кончай ржать, как лошадь, рассказывай дальше!

— Ох! — Дон в последний раз хихикнул, вытер глаза. — На чем я…?

— Как он гулял.

— А! Ага! Так вот. Однажды он влюбился. В человеческую женщину. — Лиса недоверчиво хмыкнула. — Ага, вот именно. Но там излагалось именно так, я тут ни при чем. В общем, там вся из себя такая любовь, ее смертельно ранят, и она умирает у него на руках. Он не смог этого стерпеть и поднял ее. Она восстала суккубом, это и был первый в Мире вампир.

— Слушай, кстати, давно хотела спросить, почему инкуб?

— Вот сама же и ответила. Не поняла? Куб — третья степень. Ординар может перекинуться в мышь, но довольно быстро утрачивает контроль, и мышка захватывает власть. Получается тварь безмозглая и весьма опасная. Таких просто уничтожают, обратно им уже не перекинуться. А у инкуба три тела, три ипостаси, если хочешь: мужчина, женщина и летучая мышь, и мы, в отличие от ординаров, с этой зверюшкой способны совладать. Собственно, эта мышь и есть то, что досталось нам всем от гордого тела дракона.

Лиса даже ягоды перебирать перестала от неожиданности.

— Да это прямо издевательство какое-то! Сравнили! Дракон — и в мышь! Она его не убила? Восставшая? Я б поколотила точно! — она с возмущенным фырканьем затрясла головой.

— Не, ничего, мы как-то не в претензии! — улыбнулся Дон. — Ты же видела меня мышкой! Квали говорил, что ты весьма впечатлилась!

— Нну-у, да! Страшновато! Заявка серьезная! Но дракон-то круче!

— А фиг его знает! Может, наоборот, мышь! Дракона кто видел? Никто. Может, он маленький совсем. А мышки у нас вполне …

Они сидели, с улыбкой глядя друг на друга. Потом Лиса покачала головой.

— Так вы все — кровь дракона? — тихо и задумчиво сказала она.

— По легенде — да, — отозвался Дон. — А Пэр Ри ле Скайн за эти тысячи лет превратилась в Мать Перелеску. Мы называем себя ле Скайн, но с Матерью Перелеской это ни у кого в голове не связывается. Забавно, да?

— Погоди, а сколько же тогда лет Трону? Если все уже даже забыли?

— Много, — улыбнулся Дон. — Очень много. Посчитай. Война закончилась в 2301 году. Тогда и был выращен дворец на-фэйери Лив, а в нем Трон. Почти 6000 лет.

— Офиге-еть! — Лиса сидела, задрав брови, сложив руки в миску с ягодами, и пыталась осмыслить возраст креслица, не произведшего на нее никакого впечатления.

365-й

Щекотка, переходящая в зуд, началась у него два? Нет, уже три дня назад. Он решил, что на кожу попали реактивы, вымылся и решил, что — все. Но, оказывается, это был всего лишь перерыв. Час назад он поймал себя на том, что яростно дерет когтями правый бок. Что за?.. Местные паразиты его не донимали даже в человеческой ипостаси, какую-нибудь заразу он тоже не мог подцепить — не действует на нас, не местные мы… И только сейчас, спустя час с начала почесухи, до него дошло — это Зов. Корявый, неумелый, но Зов. Кто-то домогается его общества и весьма настойчиво, даже, можно сказать, безапелляционно. Ой, кому-то я счаз харю наглую начищу и жопу тощую надраю! Будет всесторонне блестящий маг! Если жив останется.

Старательно, но неумело вычерченная пентаграмма была огромной, рассчитанной явно на его истинный облик. Зря он перекидывался, и так бы поместился. Тощую фигурку на краю поляны он заметил только благодаря слабому сиянию ее? — его? волос. Нну? И что от нас нужно этому убогому? Ри не собирался бродить по поляне, он просто увеличил громкость. А этот убогий пусть либо глотку надсаживает, либо в пентаграмму зайдет, если наглости хватит.

— Ты призывал меня — я здесь! Чего ты хочешь, тварь Жнецова? — голос грохотал, в жаркой духоте ночных джунглей заорали разбуженные птицы, кто-то большой с истерическим визгом и громким топотом удрал в глубину леса, с треском проломившись через кусты. Смотри-ка — зашел! Даже, вернее, забежал! Во нахал! Кто ж ты, такой шустрый? Смотри-ка, Перворожденный! И чего этому пасторальному святому нужно от такой бяки-бяки гадкой, как я? А видок-то у святого совсем не благостный! Глаза горят мрачной решимостью, бровки к носу сведены… Эк его припекло!

Эльф быстрым шагом, почти срываясь на бег, приблизился к Ри, замер на мгновение, вглядываясь, и шумно перевел дух.

— Ты живой, да? Извини, я думал, что тебя нет в живых, и призывал, как духа! — Ри онемел. Эльф и некромантия — Мир сошел с ума? То-то ему этот перенос так не понравился. Ну-ну, что еще скажете, ваше эльфячество? — Но ты точно дракон? — вдруг строго вопросил Перворожденный.

— Нет, блин, жаба с крылышками! — окончательно припух Ри. Громкость убавить он, естественно забыл, поэтому несчастный эльф зажал уши и, пискнув, пригнулся. Извиняться Ри не собирался. Мало того, что в мертвяки записал — так еще, понимаешь ли, никакого пиетета! В пентаграмму зашел, как к себе домой, допрос устраивает, хоть поздоровался бы, что ли! Наглец!

Наглец тем временем вскочил и вдруг сам заизвинялся:

— Ох! Извини, пожалуйста, я не должен был так бесцеремонно!.. Но мне все время так плохо, так страшно, я не соображаю почти ничего!

— Ну, меня-то вызвать сообразил, — проворчал Ри, убавляя громкость, но все еще хмурясь.

— Ох! — махнул рукой эльф — Ты… присаживайся! Ничего, что я на «ты»? — повинуясь его жесту, земля вспучилась, расступилась, и из-под нее вылезла пара корней в виде скамеек. Ри критически провел пальцем — надо же, чисто!

— Э-э… благословенный… — начал эльф.

— Называй меня Пэр Ри, — перебил его дракон.

— А? Да? А я Вэйтэльф, Вэйт, — «клевер, клеверный луг», перевел для себя Ри.

— Пэр Ри, великий дракон, помоги мне! — торжественно начал Вэйт. Глаза его лихорадочно блестели.

— Ага! Уже бегу и спотыкаюсь! Когда я людей научил добывать огонь, иначе они бы там перезамерзли все нафиг — так я был бяка нехорошая! А теперь, как что-то понадобилось — так я уже великий дракон, да? Зашибись, как у вас все просто и легко! А не пошел бы ты, благословенный? В свои благословенные леса?

— Ох! Так!.. Я ж… — спотыкался эльф — Я ж тут ни при чем, совсем, меня ж там и не было вовсе! Я людей-то двадцать лет назад только близко увидел! И… Я люблю ее! — наконец взвыл он. Ри заржал.

— Так эт тебе не ко мне! Эт тебе к травницам! — веселился он — Я тя уверяю — все будет на са-амом высшем уровне! Выше некуда! Ага!

Эльф даже не оскорбился, только сильно и нервно потер руками побагровевшее лицо.

— Дело не в этом, — тихо сказал он — Видишь ли, она человек. Травница, — горько усмехнулся эльф — Она сама травница, и получше многих. Только от старости ни травы, ни заклятия не помогают. Она стареет, и мне очень страшно. Мы вместе уже двадцать лет.

— Ну и прекрасно! Желаю всяческих благ! А от меня-то ты чего хочешь?

— Я жить хочу! — опять взвыл Перворожденный.

— Да и на здоровье — я-то тут при чем? — опять окрысился Ри — Мешаю я тебе, что ли?

— Нет. Она, — почти всхлипнул эльф.

— Б-р-р! — помотал головой дракон. — Давай сначала! Ты ее любишь, — эльф кивнул. — Она тебя любит, — эльф кивнул. — Она тебе мешает жить, — эльф кивнул, потом, спохватившись, замотал головой.

— Нет-нет! Не так!

— А как? Что ты мне голову морочишь? Мешает жить — грохни ее, и все дела, чего париться-то? Ну, если жалко — выгони, но это опасно — обидится, будет мстить. Лучше грохни.

Еще на середине тирады Вэйт схватился за сердце, позеленел, отвернулся и его вывернуло. Ри досадливо сплюнул. Ах, мы такие тонкие, нежные и возвышенные! Ах, нам дурно от одной мысли о том, что разумное существо может кого-то убить! Ах! А вот создать этому кому-то обстоятельства, при которых этот кто-то сам сдохнет — это пожалуйста! Это в полный рост! Главное — подальше с глаз долой, чтобы дохлятина взор не «оскверняла»! Уб-богие!

— Ты смотри мне только здесь не скопыться! Тебе еще меня отпускать, между прочим! А то, смотри, так и буду следом ходить, как привязанный! — припугнул Ри остроухого влюбленного.

— Ох! Да! Сейчас! — Вэйт мужественно боролся с дурнотой. — Ты не понял! Все не так!

— Ну, так объясняй нормально! Любит — мешает, плюнет — покусает! Задолбал!

— Ты ведь… давно ушел, да?

— Давно — не то слово! Да я с вами почти и не жил. Лет 200 с детьми потусовался и слинял. К людям потом заходил, к вам — нет. Стошнило, уж извини! Мусю-сю, пусю-сю! Ах, травка, ах, цветочки! А целую расу отправить в никуда, на верную гибель, объявив, видите ли, что это «скверна ле Скайн» — как не фиг делать! Сволочи полурастительные! Лицемеры! А сейчас вы что творите?

— А что мы творим?

— А то ты не знаешь?

— Не-е! Я ничего не знаю! И не хочу! Я 365-й, я последний, я всегда был один. Ты посмотри, где мы с тобой сейчас находимся, видишь? Это самый-самый край, там уже океан с двух сторон, а здесь уже горы! Я здесь с самого начала живу, ни с кем не общаюсь. У меня соседи только с одной стороны, но про меня забыли все давно, я даже, как их зовут, не знаю! Я бы и дальше один жил, но, как-то раз с порталами экспериментировал, и нечаянно перенесся. Прямо в эту, в куар-тий-ру. Неудачно так, прямо головой об такую штуку, у людей в них вода горячая течет, чтобы вокруг тепло было.

— В батарею, что ли, башкой вписался?

— Ага-ага! И сознание потерял. Так и познакомились. Она… очень хорошая, она лекарства делает, только не травница, а, это, ну…

— Фармацевт.

— Ага-ага! Понимаешь, я никого никогда не любил. А теперь мне очень страшно, но я ее уже не разлюблю. Сросся. А это значит, что я умру, — эльф зябко поежился и с надеждой заглянул Ри в лицо.

Ри хмурился, пытаясь состыковать части головоломки.

— Все равно не понимаю.

— А! Ну, да! Я же не сказал! Понимаешь, это в первый раз произошло, когда ты уже ушел. Оказалось, что пара — это навсегда, и, если один погибает — другой гаснет и умирает. Вот… — тихо закончил Вэйт и нахохлился.

— А! — наконец дошло до Ри. — То есть, если она скопытится — ты тоже накроешься?

— Да-а, — протянул эльф, зачарованный емкостью и краткостью формулировки.

— Ну, хорошо, с этим разобрались. А от меня-то ты чего хочешь? Только не мямли опять! Говори по делу!

— Х-хорошо, я… попробую. Вот. Да. Ты можешь ее переделать? Чтобы она жила долго-долго?

Ри подавился воздухом и долго стучал себя по груди, пытаясь откашляться. Вэйт терпеливо ждал, с надеждой глядя ему в лицо.

— Вот же гоблин! Ну, ты даешь! — наконец продышался Ри. — Я тебе что — фокусник?

Вэйт вдруг словно взорвался эмоциями. Он слетел со скамейки и бухнулся перед Ри на колени, заламывая руки. Ри даже отшатнулся.

— Я умоляю тебя, придумай что-нибудь! — горячечно зашептал Вэйт, тряся головой и захлебываясь словами. — Мы же пробовали, мы все попробовали, когда они еще в лесах… Даже Созидание не действовало, они все равно… Твоя магия совсем другая — может, у тебя получится! Прошу тебя, хотя бы попробуй! Ведь это и твои потомки! Ап!.. — эльф резко захлопнул рот, явно сболтнув лишнего, зажмурился и втянул голову в плечи, ожидая драконьих громов и молний. Но Ри только хмуро сопел. — Ты… знал? — опасливо приоткрыл Вэйт один глаз. Ри раздраженно пожал плечами. Еще бы он не знал! То, что он — отец, он почувствовал сразу — а толку? Он же не мог придти и сказать, что это его дети! Эльфы-то считали их своими! Да и что бы он делал с этими детьми? Он был с ними, сколько смог, да, — но в виде их сверстника, ребенка. А потом они выросли и стали такими же убогими, как и родители. И он ушел. Смотреть на то, как вчерашние нормальные безбашенные пацаны превращаются в слащавых слабонервных придурков, у него не было ни сил ни желания.

— Ну, знал. А что это меняет? Ни со Стражами, ни с людьми у меня ничего общего, кроме хромосом, и то не у всех.

— Хро-мо… — заморгал эльф. — Извини, я не знаю, что это значит, но я не прошу за всех! Только за нее! Меня приводит в ужас даже мысль о том, что она умрет! Это больно — вот здесь, — он прижал ладонь к груди. — Я не хочу без нее, не смогу. Если надо — ставь на мне опыты, можешь даже, как ты говоришь, грохнуть — но сделай так, чтобы она жила! — Перворожденный плакал.

— Ишь ты! А я, было, подумал, что ты за свою шкурку трясешься!

Эльф как будто выдохся, уселся прямо на землю, сникший и безучастный, но теперь поднял глаза и горько улыбнулся.

— Ты просто не понимаешь. Ты практически прав — но она и есть моя шкурка, так понятно? Нельзя жить с содранной кожей. Это нельзя объяснить — можно только почувствовать. Знаешь, мне абсолютно наплевать абсолютно на всех — кроме нее.

— На себя тоже? — недоверчиво прищурился Ри.

— Нет, — спокойно ответил эльф, и Ри уже собрался презрительно фыркнуть, но конец фразы оборвал его фырканье на середине. — Если я умру, она очень расстроится. Я не хотел бы ее настолько расстраивать. Она переживет, конечно, она — не эльф, но…

— Вот же гоблин! — зашипел Ри. — Все не как у людей!

— Так мы и не люди, — бледно улыбнулся эльф.

— Ладно, красноречивый, — проворчал дракон. — Значит Созидание, говоришь, пробовали? — эльф сидел, молча кивая головой, и бездумно, на автомате, выращивал какую-то длинную травину довольно противного вида. Травина ложилась кольцами, и казалось, что эльф вытаскивает из-под земли длинный зеленый провод. — А время жизни? — эльф опять покивал, как болванчик, потом пояснил:

— Уходит, как в песок, сколько ни отдай — тысячу, две. Передача явно происходит, а умирают они все равно лет в сто, и куда переданное девается — так и не выяснили.

— О как! — выпятив нижнюю челюсть, дракон задумчиво пощипывал себя за кончик длинного носа. — Озадачил! Это даже интересно! Сколько она у тебя еще протянет?

— Лет… сорок… наверно… — утонченный Перворожденный ввиду появившейся надежды самозабвенно грыз ногти на обеих руках сразу. Отражение раздумий на лице Ри и его манипуляции с носом загипнотизировали эльфа совершенно.

— Давай так: я подумаю, что тут можно сделать. Быстро не обещаю, но как только — так сразу, — наконец озвучил дракон результат своих умственных усилий. — Выходить на тебя как? Я у вас светиться не хочу, да и тебя, как я понял, по головке за общение со мной не погладят и сладкий пряник не дадут. Я правильно понял?

— Правильно, — вздохнул Вэйт. — Какой уж тут пряник! Не помнят — и слава Жнецу! На вот, я тут такую штуку разработал — не для тебя, для нее, но, видишь, пригодилась! Это запечатанный портал, личный. Тут ничего делать не надо — только сломать и бросить, он сам сориентируется.

— Эй, как тебя? Вэйт! Пст!

— А? Ох! Да! Заходи, пожалуйста!

— Ни фига. Давай наоборот.

— Да? Хорошо! Ага, ты тут живешь, да? Совсем, как в куар-тий-ре! Ох! Что это? Ой!

— Да чего ты такой нервный? Подумаешь — немножко труп.

— Ох… Бэ-э-э…

— Тьфу! Ну, все, все, уже тряпочкой прикрыл, уже не видно. Все? На, нюхни. Ближе к носу!

— Ай! Тьфу, гадость какая!

— Зато проклемался! Как вы только воевать-то решились — с такой реакцией?

— Я-а?! — эльф подскочил, как ужаленный в… как ужаленный. — Я ни с кем не воюю! У-упаси Жнец — ты что! — возмущенно затряс он головой. — Я сижу и не высовываюсь, но, я тут по-тихому кое-что подслушал — мы, собственно, ничего не решали. Просто люди вырубили рощу третьего Стража. А мы их отодвинули немножко, чтобы не помешали новую растить. Немного, километров на триста. А они — огнем, а мы еще подвинули. Мы-ы… никого не убиваем, ты что! — Вэйт был в ужасе.

— Ага, а то, что они сами вешаются — так вы вроде и не причем!

Ушки эльфа побелели до синевы, и сам он резко поблек и выцвел.

— Я слышал, да, — потерянно прошептал он. — Это ужасно! Наши стараются всех сразу собрать и успокоить, но иногда… опаздывают.

— Вот я и говорю — убогие! Опоздуны, блин! Да если и так — могли бы уже привыкнуть, что они дохнут, как мухи осенью.

— Бэ-э-э…

— Тьфу! На, держи вату и нюхай все время, пока я говорить буду. Убирай тут еще за тобой! Знал бы — не связывался! В общем, так. Время жизни они все-таки воспринимают, но не телом. Поэтому тем, на ком вы свои опыты ставили, я категорически не завидую. Болтаться 2000 лет без тела… Это полный трындец, я тебя уверяю!

— А как это?

— А я знаю? Вот тебе расчеты, вот формула вызова, пентаграмма не нужна — просто круг, два серпа ручками в противоположные стороны, понял, да? Вот сюда имя подставь — и вызывай, можно побеседовать через кого-нибудь, кто в круг встанет. Только вопросы заранее готовить надо, ответы по принципу «да — нет», на «нет» серпы светиться будут.

— Ох! Ужас какой! Несчастные!

— Раньше думать надо было! Сами заранее посчитать не могли? Я же кому-то из ваших как-то раз объяснял, как это делается. Ничего такого сложного в этом нет. Раскладываешь на вектора, примерно намечаешь нужные параметры, или расстояние. Делов-то!

— Боюсь, что ты зря старался. Мы никогда не считали магию. Может быть, мы на это просто не способны? Я даже сейчас не понимаю, как ты это сделал… Вот это что такое?

— Это вектор, это дивергенция и ротор заклинания.

— Извини, но я понял только последнее слово. Откуда ты все это знаешь? — Ри завел глаза.

— Память крови. От папы с мамой досталось. Давай как-нибудь в другой раз, хорошо? А то сохранение кончится, тело быстро остынет, а я ее специально для тебя принес, старался, между прочим, выбирал, какую посимпатичнее…

— Бэ-э-э!!! — вата не помогла, Вэйт попятился с ужасом во взоре, панически мотая головой. Ри сначала не понял, потом понял и офигел.

— Ну, ты извраще-енец! До такого даже я бы не додумался! — восхищенно покрутил он головой, и посмотрел на Вэйта с долей уважения. — Но идея интересная… Держи вату у носа! Всю лабораторию заблевал! Уб-б-огий! Все! Все уже! Ну, вот. Значит, так. Я разработал заклинание трансформации тела. Оно удерживает большую часть личности, но не всю, и чем дальше, тем разница с исходной будет заметнее. Опять-таки, вот расчеты. Тебя позвал, чтобы проверить, что получится. По расчетам — все круто. Тело практически вечное, куда прочнее вашего. Правда, убить все-таки можно — голову, например, оторвать, или… Нюхай!!!

— Умпф!

— Молодец! Вот так и держи. Собственно, я эту тушку сейчас поднимать буду, а ты — смотреть.

— А-а… зачем? Может, я лучше потом… зайду…

— Нет. Ты будешь смотреть. И очень внимательно к себе прислушиваться. Потому что с твоей райей сердца будет происходить то же самое. Если ты на эту сможешь после поднятия смотреть без ваты у носа — значит, ура, победа. Если нет — увы, ж… пролет. И вот еще что: тело будет той же температуры, что и окружающая среда, поэтому вероятность образования зиготы нулевая.

— Чего-чего?

— Ну, блин! Детей у вас не будет!

— А-а! И хорошо, и не надо!

— Тогда начали. Держи вату!

— Умпф! Умпф! Умпф! Ой, а что это? Ой, ушки какие интересные стали — как крылышки! Бледненькая какая! Бедняжка!

— Что, ушастый, не тошнит?

— Н-н-е-ет… вроде бы…

— Вот и чудненько. Давай попробуем разбудить. Эй, красивая! Ау! Ну, чего глазами хлопаешь? Скажи уже чего-нибудь!

— Ма-ма!

— Не, ни фига, разве что папа, и то относительно.

— Ри, ну зачем ты так? Она же наверняка и так напугана — а ты так грубо… Райя, как вы себя чувствуете?

— Эльф-ф-ф? — нос сморщился, губа задралась, обнажая солидные клыки, девушка зашипела, как кошка, тело напряглось перед броском. Вэйт взвизгнул и отскочил за широкую спину дракона.

— Эй, эй, ты чего? — насторожился Ри.

— Ненавиж-ж-жу! — прошипела поднятая, вздрагивая верхней губой.

— Э-э, нет. Так не пойдет. Спать! Спать, я сказал! Вот так. Чего-то я не учел… Клыки эти… Непонятно. И реагирует как-то странно. Видимо, твои ей здорово насолили. Хотя повесилась сама, я… Нюхай!!!

— Умпф!

— Знаешь, иди-ка ты пока, — нервно вздрагивающий Перворожденный мелко покивал. — Я тут доработаю, разберусь — тогда и будем затеваться.

— Эй, ты, Вэйточка без листьев! Слышь, дубина зеленая! Иди сюда. Значит, так. Все весьма печально. Во-первых, с какими эмоциями человечек помер — с теми и восстанет. Если твоя райя тебя действительно любит — будет хорошо относиться и после поднятия. Если нет — не полюбит никогда. Пытаться как-то изменить первоначальную настройку абсолютно бесполезно. Но это еще цветочки. Второй затык в том, что им для поддержания заклинания нужна кровь, причем живая. Не зеленей, нужно немного. Если переберет, будет пьяная. Ах да, вы ж не пьете… Ну, поглупеет резко, хихикать будет, чушь нести — так понятно? Вот. Твоя кровь не годится вообще, будет действовать, как сильнейший стимулятор, а может, как наркотик — не знаю. Если только кровь Стражей — но они вряд ли будут поддаваться ее магии, так что, лучше человеческую. Можно частично заменить кровью животных — но только частично, 1:2, 1:3. Никаких других вариантов изменить тело с сохранением личности я не нашел. Вот теперь и думай — оно тебе надо?

— А… та… первая..?

— Лучше не спрашивай. Ну вот, опять позеленел! Любопытство тебе противопоказано! Ну, нельзя было ее оставлять — агрессивная слишком получилась. А ты теперь иди, со своей поговори. Объясни ей все. Может, она еще и не согласится. Существование-то не больно веселое — бесконечно кровь сосать. Кстати, не исключено, что ты, зная, как она питается, и жить-то с ней не сможешь. Но, зато, будешь знать, что она в порядке — может, и сам жив останешься. А жевать она не сможет. Там такая странная деформация челюстей и гортани — я так и не понял, почему это происходит. Какой-то побочный эффект. Я, когда препарировал… — до Вэйта наконец дошло, откуда Ри мог узнать о деформации гортани. Он тихо пискнул, свел глаза и упал в глубоком обмороке.

— У-у-у, гоблин драный! Вот что с тобой делать, с убогим таким? Вояки! — Ри поднял эльфа за шиворот, поискал, куда пристроить, и, положив на стол, отвернулся за ваткой с нашатырем. Вэйт тем временем, слегка пришел в себя, понял, ГДЕ лежит, Ри звякнул каким-то инструментом… Когда он обернулся с ваткой наготове, эльф стоял в углу с выставленной на манер рогатины штангой капельницы. Вся конструкция сильно тряслась. — Ты чего? — удивился дракон.

— Ты… это… ты… не надо… я… живой еще пока…

— Тьфу! — от души прокомментировал Ри. — Долго думал?

— А… э… нет… Ага, — препарация вроде бы откладывалась, Вэйт слегка успокоился.

— Так. Все. Вали отсюда, глаза бы мои на тебя не глядели. — Ри обиделся. — Вот тебе печать — я теперь тоже так умею, надумаешь — позовешь. Катись, пока и вправду не разложил! А то очень интересно, что у тебя в башке вместо мозгов!

— А может, ей не говорить… пока… все…

— Ну, знаешь, это уже подлость получится! Нет уж! Она должна знать, на что соглашается. А уж из-за любви или ради вечной жизни — это другой вопрос. Все, проваливай, зеленый влюбленный!

Спустя пять лет, в 2095-ом году, в Мире появилась первая представительница новой расы. В южных областях существовала разновидность кровососущих летучих мышей, называемых вампирами. По аналогии назвали и этих «новеньких». Долгое время не утихали споры о том, что они из себя представляют — человека, оборачивающегося летучей мышью, или наоборот, мышь, перекидывающуюся в человека. Споры об этом не утихли и по сей день.

2285 год Афедора Гривская, 38 лет, Верхоград

Транспорт не ходил уже около года. Раньше дорога до работы занимала всего двадцать минут на автобусе. А теперь… Дора устало, но уже привычно крутила педали старенького велосипеда. За год привыкла. За год ко многому можно привыкнуть. Хорошо, хоть велосипед пока не разваливается. Запчасти теперь только импортные и стоят ой-ой. Можно было заночевать и в дурке, но она и так там почти жила, а сегодня ей очень, ну просто очень хотелось домой. Дому было уже 280 лет. Тогда, в начале войны, целых три квартала — как и в других городах — были застроены этими домиками — временным жильем для беженцев. Беженцами были прабабушка и прадедушка. Они не смогли уйти дальше на север — у прабабушки начались роды. Семья осела здесь. Им выделили половину двухэтажного дома. Так эти домики были построены — по два под одной крышей, с одной общей стеной. Они оказались очень прочными — казалось, время их не брало — и удобными. Высокое крыльцо, прихожая, небольшая из-за огромных встроенных шкафов по сторонам. В шкафах жили велосипеды, санки, верхняя одежда, коляски и многое другое, накопившееся за четыре поколения. Холл с лестницей на второй, спальный, этаж. По левой стене — кладовки для продуктов, а по правой, смежной с соседним домом — ванная комната и туалет. Дальше две двери — налево кухня со старой, чудом сохранившейся дровяной плитой, направо столовая. Лестницу в холле отец перенес, сделал вертикальную винтовую, а освободившееся место отгородил под домашнюю операционную: уж больно много полудохлых зверьков притаскивал в дом младший брат Доры, Рэй. Город жесток к неразумным тварям. Федор Гривский не был ветеринаром, он был нейрохирургом. Ругать сына за сочувствие к увечным животным он не собирался, с другой стороны, лишних денег на лечение бездомных тварей в семье тоже не наблюдалось. «Хирург я или не хирург?» — вопросил Федор и операционная заработала. 12-летний Рэй чуть ли не молился на отца и собирался учиться на ветеринара. А Федор с удивлением обнаружил, что новое занятие нравится ему гораздо больше, чем нейрохирургия. «От зверей хоть благодарность чувствуешь! И они не пытаются мне объяснять, как их правильно лечить!», не раз говорил он. После смерти Федора три года назад мать Доры уехала в Бриз, в деревню, вместе с Рэем, его женой и ребенком. Дом опустел. Дора осталась. Каждый раз к концу дежурства она проклинала все и решала уволиться — и оставалась еще на сутки, потому что работать было некому, некому, некому… Но надо. Психиатрические лечебницы были переполнены — впрочем, как и все остальные больницы после эвакуации Нижгорода. Всех, кто мог плохо отреагировать на длительный переезд, перевели в больницы Верхограда. А вот персонал не перевели! И развлекайся, как хочешь! Персонала не хватало катастрофически, в смене Доры из трех санитаров остался один, медсестра дорабатывала последний месяц. Что дальше? Люди бежали от войны, бежали семьями на север, как можно дальше, как когда-то Дорины прадед и прабабка. Только роддома абсолютно не страдали от перегруза, наоборот, они расформировывались один за другим. Люди боялись заводить детей, не зная, что будет завтра. Персонал расползался по больницам, но в дурку никто не шел, не прельщала даже высокая зарплата. Некому работать, некому! А последние три недели — это вообще какой-то ужас! Три недели назад, в ночь уже, привезли найденную в пригороде женщину в невменяемом состоянии, явно беременную. Не пьяная, не наркоманка, зрачок нормальный, следов травм не видно, но на внешние раздражители реакции никакой. Остались безусловные рефлексы, но не все. Она даже почти не издавала звуков, только иногда тихо, как-то безучастно и равнодушно хныкала. Классический «Криминальный синдром» Йоримы Шварца. Живший в начале второго тысячелетия доктор психологии Шварц попытался свести воедино все, что было известно о таких случаях. Где-нибудь, совершенно неожиданно начинали сходить с ума люди — серией, от трех до пятнадцати человек в течение месяца-двух. При этом они совершали ряд необъяснимых преступлений: грабили собственные банки, убивали членов своей семьи, а иногда и никак не связанных с ними людей. Спрятаться или как-то скрыть свои действия они даже не пытались, поэтому доктор справедливо предположил, что они сначала сходили с ума, а уже потом действовали, но на этом исследование и завязло. Не было никакой возможности предположить, где в следующий раз произойдет вспышка заболевания, а следовательно — выяснить причину его возникновения. Одно время думали даже, что это какой-то вирус, но идея оказалась несостоятельной. Лечению «криминальники» не поддавались и, как правило, тихо угасали за год-два, даже при хорошем уходе. Они не были способны даже жевать — только сосали из бутылочки, или их поддерживали внутривенным питанием. Эта женщина, конечно, тоже обречена, а притом, что уход здесь за ней будет минимальный, что уж притворяться, погибнет она быстро. Но ребенок! Он же не виноват, что мать сошла с ума! Вызванная акушерка явилась через день. Определила срок в 35 недель и предлежание плода. А дальше начались, как говорил папа, «танцы и реверанцы». На официальный запрос о переводе на патронаж роддом ответил отказом. И их можно было понять. После того, как год назад были разрушены подряд три электростанции на юге, город остался без электричества. Со всеми вытекающими последствиями. О бестеневых лампах над столами можно было забыть. Вся медтехника, приборы жизнеобеспечения для впавших в кому, да что там, даже заурядные стиральные машины и холодильники — все стояло и покрывалось пылью. Медицина одним махом скатилась к прапрадедовским методам. Только, вот беда, их уже никто не помнил! Диагностика, даже просто анализ крови без аппаратуры, стали проблемой. Какое-то время удалось протянуть на автономных генераторах, но 6 месяцев назад подвоз топлива по реке прекратился — речного порта больше не было, как и самого Нижгорода. Была красивая роща на берегу и несколько двухэтажных домов, но без света, газа и воды. Все остальное — причалы, доки, склады, многоэтажные дома, гостиница — просто исчезло. Это было не ново. Это было уже привычно. Просто, раньше это было далеко, где-то там, а теперь подошло вплотную. Такая война. Такая дурацкая непонятная война. Сначала говорили — экспансия эльфов. Эльфы, сказочные персонажи, вроде бы когда-то, на заре времен существовавшие где-то на юге, вдруг стали реальностью, и реальностью враждебной. Да, существовала аномальная зона на юге материка. Испокон веков люди пытались ее исследовать — и абсолютно безуспешно. И сухопутные и морские экспедиции, вернувшись, рассказывали такие ужасы, что волосы дыбом вставали. Растения-хищники, гигантские змеи, ядовитые насекомые, огромные звери — и так далее. Тот факт, что все участники при всех этих перипетиях возвращались живыми и здоровыми, даже без единой царапинки, почему-то ни разу никого не озадачил, тем более, что телесное здоровье — это еще не все. Большинство путешественников мучили ночные кошмары еще долгое время после возвращения. Желающих стать колонистами как-то не находилось. Среди людей, живших ближе всего к субтропическим лесам, ходила поговорка «Не смотри на юг — ослепнешь», и подразумевалось совсем не солнце. Сказки приписывали эльфам самые разные качества, от бесконечной мудрости и доброты до равнодушной жестокости и коварства. Сходились в одном: все эльфы были бессмертны, вечно молоды и невероятно красивы. А потом южный лес вдруг пошел в наступление, сметая цивилизацию, как мусор. Никто давно не помнил, а может, и не знал никогда, из-за чего все началось, но уже 285 лет людей медленно, но верно оттесняли все дальше на север. Долгое время граница могла оставаться на одном месте, но, стоило людям попытаться вернуть свою территорию и явиться в новые леса с техникой — да и не с техникой даже, а, хотя бы, с топором — расплата следовала в течение суток. Десять, иногда пятьдесят километров оказывались покрыты лесами за ночь. Бульдозеры, экскаваторы осыпались бурой ржавчиной на глазах, горючее и смазка образовывали одну большую липкую и вонючую каплю на земле. Ее даже можно было унести с собой — только не в чем. Людям оставалось только то, что было на них одето. И никто никогда не видел противника. Да, военные пытались организовывать защиту, даже стреляли — но никогда не видели, в кого. Стреляли на голос. Красивый голос, поющий что-то радостное, задорное на не поддающемся расшифровке языке. Поющий голос, от которого корни деревьев вдруг взламывали асфальт, который тут же, как и стены домов, как коммуникации, как и все, что не было живым, дышащим, истаивал в пыль, в труху, на глазах пораставшую травой, мхом и цветами. Удивительно, но кое-что оставалось в неприкосновенности. Некоторые дома, как правило — памятники старины, не только оставались целы, но даже молодели и становились крепче, правда, лишенные воды и электричества. Никогда не страдали музыкальные инструменты — пара-тройка роялей на полянке посреди свежевыросшего леса была обычным делом. Книги (но не все), картины, аквариумы с живностью, комнатные растения, иногда даже мебель и посуда (но обязательно изящные, изысканных, гармоничных очертаний и рисунка) — все оказывалось на траве, неповрежденное, но под открытым небом. Почему-то никогда не случалось гейзеров кипятка из разрушенного водопровода или утечки газа. И среди этого безобразия стояли и сидели люди — невредимые, даже более здоровые, чем были, (у некоторых вырастали новые зубы, а про волосы и говорить нечего!), но потерявшие мгновенно почти все — дом, скарб, документы, счет в банке — все, что составляло для большинства смысл существования. Кто-то сходил с ума, некоторые тут же вешались на ближайшем суку, кто-то становился беженцем. А некоторые оставались — и о судьбе их можно было строить любые предположения. Еще интереснее было в деревнях. Новый добротный дом, правда, слегка уродливый, у которого внешний вид был принесен в жертву функциональности, мог растаять. А старая развалюха рядом вдруг молодела, и становились видны резные наличники, ставни с затейливой резьбой… Впрочем, это было давно. Все это Дора знала только по рассказам бабушки, которой об этом рассказывала ее мать, Дорина прабабка. Сейчас людей старались эвакуировать заблаговременно. Но сделать это с целым городом, да еще вторым подряд за год — дело не быстрое. Нижгород вывезли по Нейсе. Что делать с Верхоградом — непонятно, река теперь закрыта. Те, кому было куда ехать, уже удрали. К чести мэра надо сказать, что он не драпанул, и даже семья его все еще в городе. Только вот толку с этого! Подвоз топлива так и не налажен, на носу зима, запас продовольствия тоже не бесконечен, про эвакуацию что-то ничего не слышно, а граница леса уже в ста пятидесяти километрах. Те, кто не уехал, приспосабливались. Медики тоже. Фонари на батарейках, на ручных динамках шли нарасхват, а велосипедные динамки — на вес золота. Три-четыре санитара крутят педали снятых с колес велосипедов — бригада оперирует. Мазут для генераторов распределялся по заявкам, подкрепленным отчетами о количестве пациентов. Дора была в кабинете райи Леры, когда та, взбешенная отказом, взялась по рации ругаться с завроддома, и все слышала.

— Лерочка, солнышко, ну ты и меня пойми! Предлежание — значит, кесарить надо, ты сама говоришь, что она не потянет рожать, так? Ты мне можешь гарантировать, что она в буйство не впадет? Не можешь, то-то и оно. У меня мазута на трех рожениц заявлено, которых мы сейчас ведем. И то одна платная. Где я тебе еще возьму? А у тебя нету, я знаю. А даже если бы был, если она на столе откинется? Сама говоришь, состояние плохое! Не могу я своих ребят так подставлять ради чокнутой бомжихи! Ну, сама же все понимаешь, солнышко мое! Да если даже и родит, что с ребенком будет? Дом малютки уже эвакуировали, кто и чем его кормить будет, ты мне можешь сказать? Во-от, не можешь! Или сама усыновишь? Вот видишь, золотко! Пусть она у тебя рожает, как начнет — бригаду вызовешь по скорой, обычным порядком. Как родит — так и родит. А патронаж — даже не мечтай, золотко!

Дора тихо ушла из кабинета. Надо было что-то делать. Надо. Что-то. Срочно. Сколько у нее… у них есть времени? Две недели? Три? У Доры семьи не получилось, с ее-то работой. Как-то времени все не хватало на личную жизнь. А теперь уже поздно, рожать в 38 лет она не рискнет, даже если выйдет замуж. И странная мысль прочно обосновалась у Доры в голове. Этот ребенок… Он еще родиться не успел — а уже никому не нужен. Он даже сейчас, в утробе, вел себя так, будто чувствовал свою ненужность и неуместность — тихо-тихо, почти не шевелясь. Нет, он нужен. Нужен! Ей, Доре. Ведь думала пару лет назад об усыновлении? Думала. Только потом, всего за четыре месяца, лес сожрал четыре села на юге, в больницы хлынул поток инсультов, инфарктов, нервных срывов — люди не выдерживали — и стало не до того. Может, это ей знак свыше? Или она сходит с ума? Ну и пусть. Она усыновит этого ребенка. Только… Только сначала нужно сделать так, чтобы он — был. Как говорил папа, «врач я или не врач?». Дора поселилась в лечебнице. Днем она уделяла «своей» больной все свободное время. Кормила, мыла. Райя Лера ставила ее в пример: «Дорочка, вы святая!». Коллеги шипели, Дора криво улыбалась: «Ну, что вы. У меня же нет семьи, масса свободного времени, знаете ли», а по вечерам сбегала в морг. Она вспомнила все — и как ассистировала отцу в домашней операционной, и практику в мединституте — все, что знала. Она заново выучила весь раздел, относящийся к полостным операциям, взяла в библиотеке мединститута методичку по кесареву сечению и тщательно проштудировала ее — сначала у себя в ординаторской, а на следующий день в морге, с инструментами. Благо, неопознанных трупов в последнее время было полно, а особого разрешения Доре не требовалось, достаточно было написать заявку на работу и сказать, что она «хочет кое-что проверить». В первый раз ее просто стошнило. У отца так не воняло. А здесь формалин, хлорка и пробивающийся сквозь них запах разложения — холодильники включали раз в день на пару часов — создавали совершенно ужасную смесь. В следующий заход через полтора часа у нее с собой был мощный респиратор — все решаемо! Три недели при свете налобника по три часа Дора производила кесарево сечение, сначала сверяясь на каждом действии с методичкой, потом уже без нее. Через три недели она была уверена в том, что сможет провести эту операцию даже одна и с закрытыми глазами. Райя Лера, тем временем, попыталась решить вопрос через горздравотдел, где ее запрос на перевод больной на патронаж хоть в какой-нибудь роддом благополучно и затерялся. Дору это не удивило — она хорошо знала эту кухню, это болото, это… Потому и ходила на свои «занятия». И вот сегодня… Да-а… Слава Жнецу Великому, что она решила зайти к старой знакомой своего отца, уточнить про наркоз. Райя Реда сразу заподозрила неладное, выпытала у Доры, что она затеяла, и пришла в ужас. После короткой, но сокрушительной словесной порки райя взяла дело в свои руки. То, что не смогли сделать официальные запросы, сделали два вызова по рации и три литра медицинского спирта. Уже через пять часов Джейн Доу была на столе и под наркозом. Знакомства, знаете ли! Доре разрешили присутствовать, как лечащему врачу. Последняя скобка была наложена, неонатолог унес верещащий комок, Дора на негнущихся ногах вышла из операционной и сползла по стене на пол. Какой ужас! Что она чуть было не натворила! Видимо, райя Реда права — безумие заразно! Самонадеянная дура! Когда отец оперировал животных, все, казалось, получается само собой, так просто и логично. У нее тоже так получалось — в морге. А живая ткань вела себя совсем не так. Она пульсировала, затекала кровью, иногда вдруг дергалась судорожно, вырываясь из рук… Да она бы просто зарезала свою пациентку!

Когда Дора зашла в кабинет заведующей, отчитаться, райя Лера замахала на нее руками.

— Потом, Дорочка, потом! Вы столько сделали, отдохните, на Вас лица нет! Разве можно столько работать! Возьмите хоть три выходных, вам это необходимо! А с отчетом я подожду!

В пустой ординаторской Дора рухнула в кресло, посидела… и разревелась. Папа, папочка, прости, но я не хирург! И никогда не стану, сколько бы ни старалась! Это какие же надо иметь руки, какие нервы, какие навыки, чтобы так спокойно и буднично просто сделать все, как надо! Сейчас она это очень хорошо понимала — перед глазами так и стояло операционное поле и руки, умные руки, которые как будто сами знают, что делать, чтобы все стало хорошо. Правда, если верить учению Жнеца, ничто в жизни не пропадает даром, так что, может, и эта ее куцая практика в хирургии когда-нибудь кому-нибудь пригодятся. Но лучше не надо. Она в принципе не годится для такой работы. Тело в морге — это предмет, поэтому она и могла сохранять спокойствие, а здесь, где все живое, она обязательно запаниковала бы, ошиблась, рука бы дрогнула — и все, все… Она напилась чаю и поехала домой.

Дора свернула на свою улицу. Стемнело, фара динамки ярко высвечивала узкую дорожку, разбегались изломанные тени, тускло взблескивали стекла темных окон. Город опустел почти наполовину. Нет, здесь-то еще жили, а вот, из новых районов народ валил толпами. Попробуй-ка, залезь в «благоустроенную» квартиру на 9-ом этаже с велосипедом подмышкой, по темной лестнице! Прав был папа, отказавшись переезжать! Как чувствовал! Налог, конечно, бешеный, зато карабкаться никуда не надо, и даже протопить можно, если за углем съездить в депо. Кстати, надо взять тележку у соседа, и мешки, и велосипедный рюкзак, и просто рюкзак — и съездить, пока там еще хоть что-то есть. Состав с углем бросили на путях, когда стало ясно, что порт закрыт, и везти его некуда. Пока мэрия соображала, что к чему, уголь наполовину растащили, и охранять оставшееся никто не стал. Да и далековато, если честно — больше часа на велосипеде. А запастись надо, про эвакуацию не слышно, не пришлось бы зимовать. Нет, видимо, все же надо уезжать. Это сейчас, пока в городе стоят войска, и полиция еще действует, бандиты в город не лезут. А если городская верхушка все-таки уедет, а войска отзовут, все тут же будет отдано на откуп разным интересным личностям. Тогда и на улицу-то опасно станет выходить, а не то, что за углем ездить. «И настанет день, когда позавидуют растущие колосья сжатым», вдруг вспомнила Дора. Да, папа, тебе повезло, что ты не дожил!

Она сунулась в ванну — горячей воды конечно не было. Сил греть — тоже. Злобно шипя и поминая гоблинов в больших количествах, вымылась холодной. С другой стороны, водопровод еще работает — и на том спасибо! Если и он накроется, будет массовый исход, подумать страшно! Но не колодцы же рыть, в самом деле! И газ! Как хорошо, что он идет с севера! Самые новые дома, с электроплитами, опустели первыми. Дора вяло запихнула в себя купленную по дороге плюшку, запила из чайника холодной водой и, поднявшись в спальню, рухнула в постель.

Посреди ночи она проснулась от грохота. Кто-то очумело лупил во входную дверь, похоже — ногами.

— Десять тысяч гоблинов! — Дора напялила необъятный махровый халат и спустилась вниз. — Кто там? — она щелкнула кнопкой наружного фонарика и заглянула в «глазок». Над крыльцом загорелась тусклая лампочка — блин, опять батарейка садится. Не напасешься! На нижней ступеньке лежало нечто, завернутое в тряпку, длинное, на всю ступеньку. Тело? У двери кто-то стоял, бесформенный, закутанный, в плаще с поднятым капюшоном. Через щель у притолоки тянуло чем-то цветочным — похоже, лилиями. Фу, как разит! Что ж так духами-то обливаться?

— Райя! Мой муж ранен, он умирает! Нужен хирург, срочно, прошу Вас! — дрожащий женский голос.

— Так обратитесь в больницу, я-то здесь причем? — Дора не обозлилась — она пришла в ярость. Поспала, блин! Отдохнула!

— Райя! Умоляю Вас! Мне дали этот адрес, сказали — здесь хирург! Я… Мы… Нам нельзя в больницу! Мы не можем! Пожалуйста, позовите райна Гривского! Скажите — мы от Эдиля — он поймет!

— Он ничего не поймет — отец уже три года, как умер! — заорала Дора. — Так и передайте своему… Эдилю.

— О-ох! — фигура в капюшоне вдруг согнулась, как от удара в живот, и осела на крыльцо бессильной кочкой. «Совсем, как я в коридоре», мелькнуло у Доры.

— Да, блин, драный гоблин! — она распахнула дверь и заругалась — Что за ерунда! Почему это вы не можете в больницу? Сервис не устраивает? Да, переполнено, но, если что серьезное — и примут, и положат! И лечить будут, даже если денег нет! Никто вам не…

Из кочки выпросталась тонкая рука. Женщина молча откинула капюшон с опущенной головы. К слабому свету фонаря прибавилось радужное сияние, исходящее от светлых волос, смотанных в небрежный узел на затылке. И эти острые кончики ушей, торчащие из волос — ни с чем не спутаешь. Дора споткнулась на середине фразы, сказала горлом что-то вроде «у-ук» и вцепилась в косяк. У нее на крыльце сидел… сидела эльфа. Враг человечества номер один. Враг медленно и обреченно покивал опущенной головой на повисшее молчание.

— Вот именно, — тихо сказала эльфа. — Нельзя нам, понимаешь? Эдиль сказал — Федор поможет, но, раз его больше нет… — голос ее упал до шепота. — Значит, все… Больше не к кому… Не понимаешь? — подняла она голову. Дора молча потрясла головой. Слов у нее не было. Ай, да папа! Эдиль, значит? Вот оно как! Вот оно что! Это ж надо! И — никому, ничего, никогда, даже умирая от инфаркта! Ну, папа! То-то ты в больницу не хотел, все просил «Уйдите, уйдите!» Мы тебя убили, папочка? — Он ранен, — указала эльфа на сверток.

— Ранен серебром. Серебро… Оно… прекращает действие заклинания. Заклинания его жизни, понимаешь? Если его не прооперировать, не удалить следы серебра из раны, к утру… — она бессильно пожала плечами. На узком, тонкой лепки лице с высокими скулами маской застыло тоскливое спокойствие отчаяния.

— Отху… — голос захрипел, сорвался, Дора откашлялась. — Откуда вы знаете моего отца? — почему она не может просто захлопнуть дверь, и пошли бы они все?! Она не папа!

— Не мы. Эдильэльф, его отец, — эльфа опять опустила голову и, похоже, вообще больше не собиралась двигаться.

— А сами-то что, не можете? Вы же маги! — Дора очень хотела спать. — Намагичь да вылечи!

— Нет, — покачалось сияние над плащом. — мы можем только… Нет. Для него моя магия смертельна. Ты извини, что разбудили, и не беспокойся — мы скоро уйдем. Я только посижу немножко, передохну — и уйдем.

— Куда? — нахмурилась Дора и тут же мысленно дала себе подзатыльник. Сказали тебе — уйдут — молчи и радуйся, так нет…

— Куда-нибудь. Теперь все равно, — эльфа была спокойна. Смертельно спокойна. Дора пригляделась — да, сияние волос тускнело на глазах.

— Почему все равно? Ты ж не ранена, значит, жить будешь, — зевота раздирала рот. Спать хотелось смертельно.

— Нет, ну что ты! — эльфа даже слабо улыбнулась, как будто Дора сказала несусветную чушь. — Я без него жить не буду. Зачем? Я не хочу. Без него это совершенно бессмысленно. И очень больно.

«Навязчивое состояние», поставила Дора диагноз. Попробовать уболтать, что ли? А то ведь потом совесть заест, что даже не попробовала помочь — знает она эту свою совесть, сколько лет борется, и все безуспешно. Дора присела на корточки.

— Зачем же так себя настраивать? Смерть, к сожалению, неотъемлемая часть существования — но для живых жизнь продолжается, не стоит хоронить себя раньше времени! Скорбь со временем сгладится, останется печаль, а я могу тебе порекомендовать хорошего психоаналитика. Ему абсолютно наплевать, кто ты — хоть крокодил — лишь бы сеансы оплачивала. А потом, когда-нибудь, ты встретишь кого-нибудь, кто, возможно, станет тебе дорог, у вас будут дети…

Эльфа слушала и слабо улыбалась, склонив голову к плечу. Так взрослые смотрят на симпатичных, послушных, но — вот, жалость-то какая! — умственно отсталых детей.

— Я не успею, — мягко перебила она Дору. — У нас с ним свет — теперь, правда, один на двоих, но это не важно! — она дотронулась до волос. — Все хорошо, пока мне есть, кому его отдавать, а меня одну он сожжет. Изнутри, понимаешь? Когда нечему станет гореть, я погасну. А потом умру. Через месяц, или через два — неважно, это будет уже просто тело. Вот и все. Так уж мы устроены — что ж поделаешь. — Она посидела молча, потом гибко поднялась. — Ну, мы пойдем. Извини еще раз, — она накинула капюшон, спустилась, легко подняла тело на руки. Дора, онемев, хлопала глазами. Эта девчонка только что с легкой улыбкой зачитала себе смертный приговор, извинилась за беспокойство, и теперь, видимо, собирается найти место, где сможет спокойно умереть, не доставляя неудобства окружающим. Как никому не нужное существо, сознающее свою ненужность и смирившееся с ней. Как тот ребенок… Дору скрутило. Ей стало плохо почти физически, аж скулы свело.

— Да, гоблин тебя задери! Заходите! — Дора широко распахнула дверь и посторонилась. Эльфа с недоумением смотрела снизу вверх. — Заходи, пока зову, — озлилась Дора. — Я тоже врач, и почти, блин, хирург, блин! Заноси, попробуем что-нибудь сделать!

На крыльцо эльфа вспорхнула так, будто ноша была невесомой.

— Вот вы придурки, блин! — брюзжала Дора в старой операционной отца. — Грохнули электричество — как теперь прикажешь — при свечечке твоего мужика ковырять? Или велосипед на козлы поставить? — раздумалась она. — Будешь педали крутить?

— Зачем?

— Так темно, не видишь, что ли?

— Свет? Тебе нужен свет? — эльфа защелкала пальцами. С ладони полетели к потолку ярко светящиеся шарики с кулак величиной.

— Эй, эй! Ты мне дом не спали! — заорала Дора в панике.

— Нет-нет, они не горячие, — осияла ее улыбкой эльфа. — Десятка хватит? Или еще?

— Ух ты! — такого освещения не давала даже бестеневая лампа. — И сколько они будут так светить?

— Недолго, — пожала эльфа хрупким плечиком. — Лет сто, не больше.

Дора усилием воли закрыла рот и нервно сглотнула. Недолго, да?

— А как гасить?

— Колпаком. Или еще чем-нибудь, тряпочкой прикрыть можно, — эльфа раздевала мужа.

— Круто. Ладно. Ну, что у нас здесь? Эт-то что за на-афиг? — вытаращилась Дора, отшатываясь. — Это кто это, а?

— Вампир, — вздохнула эльфа.

— Вам… О-о-о! — Дора, взявшись за виски, тихо прислонилась к стене. Это было уже слишком.

— Ты не думай, он хороший! — забеспокоилась эльфа. — Он добрый…

— Да хоть святой! — огрызнулась Дора. — А я хоть какое-то представление имею о том, как он устроен? Вот хоть анестезия — что на него действует, а что нет? А? Чем я тебе его загружать буду?

— Загру… Его не надо никуда грузить, ты скажи — я сама переложу! — занервничала эльфа. — Я сама!

— Да нет, — сморщилась Дора. — Загружать — это вводить снотворное. Чем его можно? Ведь, если очнется посередине операции — нам обоим грустно станет! — эльфа успокоилась и успокоила Дору:

— Не надо его… грузить. Я его уже… погрузила, — она осторожно провела тонким пальцем по щеке черноволосого спящего красавца вполне бандитской наружности. Торчащие из-под верхней губы клыки отнюдь не противоречили общему впечатлению. Бандит, как есть бандит! — Он будет спать… спать… спать… — шептала, почти пела эльфа. — Все хорошо… хорошо… хорошо… Уж это-то я могу для него сделать, — прерывисто вздохнула она.

— Слушай, а ты уверена, что он еще живой? — Дора задумчиво разглядывала страшную рану с черными осклизлыми краями, наискось пересекавшую живот. Что конкретно повреждено, видно не было — все заполнял черный, маслянисто взблескивающий студень. Эльфа покивала, горестно вглядываясь мужу в лицо. — А почему кровь не идет?

— Серебро. Это не только рана, но и ожог, — на рану эльфа старательно не смотрела. — И он продолжается — видишь? — ей, все-таки, пришлось повернуться, чтобы показать Доре черно-синие нити, на ширину двух пальцев расползшиеся от краев раны. И все ее спокойствие исчезло. Эльфу затрясло. — Часов через пять-шесть он весь такой станет, а потом… — голос сорвался, эльфа судорожно всхлипнула, заломила руки.

— Так! Истерику — пр-рекратить!!! — рявкнула Дора. — Ты что думаешь — я его ковырять буду — а ты в уголке рыдать? Помечтай! Быстренько в себя приходи — и помогать мне будешь. Потом хоть изрыдайся — а сейчас даже не пробуй! Я одна по-любому не справлюсь! И, слушай, не обижайся, но, ты не могла бы свои духи смыть? У меня уже голова кружится! Ванная — направо первая дверь, — эльфа ошеломленно заморгала и тихо вышла. Дора закопошилась в шкафчиках. Как хорошо, что за три года у нее так и не дошли руки все здесь разобрать и сделать еще одну кладовку! Все на месте, все есть, даже тампоны уже накручены, и инструменты в герметичном боксе простерилизованные лежат. Хотя… Она с сомнением обернулась. Вряд ли для него это актуально. Там такое! Гм… нда… не будем называть. Вернулась эльфа, пахло от нее поменьше. Ну, хоть так.

— Слушай, может, его в ванну под струю воды — хоть промоется все? — эльфа испуганно затрясла головой:

— Нет-нет, нельзя, тогда еще быстрее в стороны пойдет! Уже пробовали … один раз… — она опять судорожно вздохнула.

— Да? Безрадостно… Тогда так… Послушай, возьми себя в руки! Если мне еще и с тобой прыгать придется, тогда точно ничего не получится! Это зажим. Вот так берешь и растаскиваешь в стороны. Потом следующий, поняла? Что — «ох»? Без «ох». У меня обе руки будут заняты. Хотя, если честно, я слабо верю, что все это имеет какой-то смысл. С таким не живут! Это же уже некроз. Когда его ранили? Неделю назад? — эльфа помотала головой:

— Четыре часа. Почти, — она страдальчески кривилась, морщилась и отстранялась, насколько могла, но с зажимами справлялась. Дора шуровала тампонами, выбирая из раны черную слизь. — Это все очень быстро происходит — несколько часов, и… все. И то — если на солнце не попадет, — объяснила она в ответ на недоверчивый взгляд Доры. — Это же не естественный процесс, это магия. Они сами — магия. Они ничем не болеют, и на солнце могут… Только вот серебро не могут… Особенно внутрь…

— Внутрь! — вдруг хихикнула Дора. — Ну, ты даешь! Внутрь! — эльфа криво, неуверенно улыбнулась.

— Ты думаешь… получится? — прошептала она. Дора вынула из раны руки и в упор уставилась на эльфу.

— А есть какие-то варианты? — преувеличенно артикулируя спросила она. — Может, консилиум созовем, посоветуемся?

— Ох!

— Вот и «ох»! Растягивай, давай!

Дора извела все тампоны и почти весь запас некрученой ваты, но рану от слизи очистила практически полностью. Разрез оказался глубоким. Была рассечена печень, вскрыт желудок, задет кишечник, к счастью — пустой. И на всех органах, на всех тканях, соприкоснувшихся с серебром, расползалась вокруг разреза черная паутина. Неуверенно покопавшись в инструментах, — блин, забыла! Надо ж было разложить! — взяла ножницы. Вдумчиво изучила края кишки с черным узором и бодро их отрезала. Выстригать дочиста эту филигранную ядовитую вязь сосудов было немыслимо. Соединила края, взяла кетгут… и замерла в изумлении. Предполагаемый шов срастался на глазах!

— Оп-пань-ки! — Дора неверяще смотрела на зажатую пинцетом ровную поверхность.

— Действует, действует! — закричала эльфа, бросила зажимы, запрыгала, хлопая в ладоши. И вдруг разревелась — неудержимо, по-детски — хлюпая носом и вытирая глаза кулаками. Дора тут же пришла в себя.

— Ты что творишь! — рявкнула она. — Прекрати немедленно! Держи как следует! Ты мне сейчас все собьешь! Вот где теперь эти обрезки? Склизкое же все! Блин!

— Извини! — эльфа жалко, виновато улыбалась и хлюпала носом. — Я так боялась, что не получится! Ведь получится? Да? Уже же получается! Он же поправится, да? Уже же поправляется! А …

— Ну-ка, цыц!!! — опять рыкнула Дора. — Не скачи! Егоза! Тут еще ковырять и ковырять! Ну, да, такой больной — мечта хирурга. Но ты посмотри, сколько здесь еще!

«Ковырять», даже притом, что шить было не нужно, пришлось еще три часа. Дора придирчиво выстригала каждую подозрительную червоточину. Верхнюю треть печени пришлось удалить целиком — она вся сочилась черной дрянью. Оперировать вампира оказалось на удивление легко. Его тело вело себя совсем, как трупы, с которыми Дора проводила свой досуг последние три недели. «Сбирай и сохраняй. И прорастет ко времени», крутились у нее в голове слова из «Поучения». Вот и проросло, кто бы мог подумать! Если не людей, то вампиров она оперировать, похоже, может с легкостью необыкновенной. Это оказалось даже легче, чем занятия в морге: не пахнет. Удивительно, но вообще ничем. Как… вещь. Эльфа держалась хорошо, истерик больше не устраивала, только тихо благоговейно вздыхала при каждом удачном сращивании. Наконец измочаленная, изрезанная с изнанки кожа усилием четырех рук соединилась встык. Скользнула голубая искра, и только тонкий белый шрам остался на месте раны, от которой любой человек давно уже отправился бы в сноп Жнецов под обмолот. Дора устало облокотилась о стол. Ноги тряслись, спина болела, глаза закрывались. Надо еще их куда-то деть, не выгонять же на улицу! Надо сообразить…

— А можно, я теперь… поплачу? — эльфа стояла у стола на коленях и прижимала к щеке руку спящего.

— Тебе так нравится плакать? — хмыкнула Дора. — Теперь-то чего?

— Мне… не нравится, — хлюпнула эльфа. — Просто, я думала уже, что на этот раз мы точно умрем, больно очень было… Он ведь уже второй раз вот так… Он тогда согласился вот таким стать, чтобы я жива осталась, а теперь опять… Очень страшно, я боли очень боюсь, а это очень, очень больно — вот здесь, — шептала она, а слезы текли, текли… Сияла и плакала, плакала и сияла. Везет же некоторым, даже плачут красиво! Дора даже залюбовалась, правда, ненадолго. Надо было хоть как-то прибрать все это безобразие, а то — помойка просто!

— Страшно? Хочешь, я тебя к себе в больницу свожу? Вот там — страшно. Вот скажи мне — на фига вы все это затеяли? Не воевали бы — не было бы страшно! — Дора с омерзением собирала с пола грязную вату в мешок.

— Это не мы! Это вы! — вскинулась эльфа, даже слезы высохли.

— Это как это — мы? — подбоченилась Дора.

— Это вы стали рубить наши леса! А мы вас только отодвинули! А вы — огнем! А мы же чувствуем все это! Это вы не слышите ничего! А мы по-другому устроены! Живое дерево жечь — это подло! У него же ног нет, оно убежать не может, только кричит! А вы их и рубите и жжете! Живьем! — она уже кричала, гневно сверкая зелеными глазищами. — И дома свои из их трупов строите! Вот строили бы из своих! Косточки посушили — и построили, и пожалуйста! — она даже запыхалась.

— Да ну… Да ты что… Это ж дерево! — опешила Дора. — Какое убийство? Оно ж… У них личности-то нет!

— Да что ты? — подбоченилась теперь уже эльфа. — Если вы чего-то не видите и не слышите, значит, оно и не существует, да? И тогда все можно, да? Жечь, рубить, убивать — лишь бы молчало, да? Чтобы вам неслышно было, как оно кричит, да? И чтобы сдачи дать не могло! Как удобно!

Повисло неловкое молчание. Первой опомнилась эльфа и страшно смутилась.

— Извини, пожалуйста! Я… я не должна была так… Извини… Не обижайся, пожалуйста! Просто, вчера опять рубили… Никаких сил не хватает! Говоришь, объясняешь, что можно только сухие — все без толку! Мы растим, а они рубят! — в зеленых глазах плескалась печаль. — Извини!

— Да ладно! — задумчиво смотрела на нее Дора. — Без толку говорить — это проблема знакомая, действительно взбесить может до изумления. А вот в остальном, ты очень интересные вещи говоришь. Я бы с удовольствием послушала поподробнее. Только, наверно, все-таки завтра. Давай-ка так: вы сейчас наверх поднимайтесь, направо там спальня свободная…

— Нет-нет! — подхватилась эльфа. — Спасибо, не надо! Мы домой пойдем!

— Как это вы пойдете, интересно? — изумилась Дора. — Ночь, патрули — тебя на первом же посту повяжут! Спросят, что несешь — и привет.

— Нет-нет! Мы порталом.

— Вы — кто?

— Не «кто», — улыбнулась эльфа, — а портал. У вас нету, да? Это, как дырка. Насквозь. Вот так, — она согнула вдвойне лоскут куртки и ткнула пальцем поперек. — Ты увидишь!

Дора посмотрела на палец, на светляков под потолком.

— Да-а, — покачала она головой. — Остается только удивляться, почему вы нас всех не ухлопали года за два.

— Да ты что! — ахнула эльфа. — Мы никого… Ты что-о!!! Никого мы не «хлопаем»!!! У нас все хорошо живут! И фермы с животными есть, и поля с зерном, и села большие человеческие! Просто по-другому живут, мы же магии обучаем всех, у кого хоть какие-то способности есть! У вас здесь тек-ни-ка, это очень грязно, понимаешь? И вода грязная и воздух. А магией можно сделать даже больше — и притом чисто. Понимаешь?

Это порывистое, сияющее и щебечущее существо уже ничем не напоминало ту статую скорбного спокойствия у Доры на крыльце. Надо же, как быстро она оправилась! Или это у нее вариант истерики? Вот хоть бы что-нибудь про них бы знать — может, ее уже валерьянкой пора отпаивать? И какие интересные вещи она говорит! Сведений о том, что происходит на захваченных землях, не было ни у кого. Блин! Если бы так не трещала голова!

— Кажется, я знаю, чем тебя немного отблагодарить! — просияла эльфа, — Дай-ка руку — может, получится… Да, ты сможешь! И передать дальше тоже сможешь! Вот, смотри!

— Ой, блин! — Дора тяжело оперлась о стол. Ее как будто очень быстро сначала вывернули наизнанку, а потом — обратно, — Ты че делаешь-то, чудовище? Я и так вот-вот загнусь, мне помогать не надо! — и в удивлении замолчала. Голова не болела! Совсем!

— А портал, — продолжало щебетать радужное чудовище, — портал ты не сможешь… Вот, на, возьми, — она протянула Доре то ли монету, то ли пуговицу. — Это печать. Вот так сломаешь и бросишь — и там буду я. Это, если захочешь поговорить, или еще что-нибудь… — она радостно кивала и сияла улыбкой. Дора растерянно взяла, потом опомнилась:

— Стой! Ты объясни хоть, что ты со мной сделала?

— А ты пальцами пощелкай! Вот так, смотри! Вот сюда поставь большой, к безымянному! — лукаво прищурилась эльфа. Дора присмотрелась, послушно прищелкнула пальцами. С ладони к потолку медленно поплыл светлячок.

— Ух ты! — ахнула она. Эльфа засмеялась, восторженно сложив ладошки перед лицом. Потом вдруг схватила светляка, пришлепнула его Доре на лоб и залилась неудержимым хохотом, глядя на Дорину растерянность. — Ай! Ого! — Дора свела глаза, пытаясь посмотреть себе на лоб. — А снимать как? — опасливо спросила она.

— Руко-ой! — отмахнулась эльфа. — Просто скажи ему «слезай» — он и отлипнет!

— Он что — разумный? — забеспокоилась Дора. Она всегда с опаской относилась к насекомым.

— Нет, он просто твой, и всегда будет тебя слушаться, — уверила ее эльфа. — Разума у них нет, своей воли — тоже, кормить не надо. Это магия, понимаешь? Теперь понимаешь? — Дора неуверенно кивнула. — А теперь мы пойдем, ладно? — эльфа сделала непонятный жест, потом повела рукой, будто отводя штору. Рядом со столом возник в воздухе искрящийся голубой контур. А в нем… А за ним… Там колыхались широкие листья тропических растений, подсвеченные мириадами светляков, окруженных роями вьющихся бабочек, там что-то шелестело, стрекотало, попискивало, оттуда пахло теплой влажной землей и какими-то цветами, и еще чем-то незнакомым, но таким приятным и смутно узнаваемым. Томная, жаркая тропическая ночь хлынула в крохотную операционную…

— Это… Вы там… Это ты там живешь? — наконец отмерла Дора.

— Да, наше дерево тут совсем рядом. Ты заходи, как соберешься, я тебя всегда, всегда жду! Ты подумай пока, что я еще могу для тебя сделать. Это — эльфа кивнула на светляков под потолком, — это ерунда, у нас это все могут, а ты нам обоим жизнь спасла! Ты не представляешь, насколько я тебе благодарна! Я довольно много могу, только не знаю, что тебе нужно. Ты подумай — и приходи! — эльфа кивнула с улыбкой, подхватила тело и шагнула в лес. Контур погас. Дора вдруг почувствовала себя так, будто ей рассказывали сказку — и вдруг прервались на середине. Хотя… Хотя нет! Она прищелкнула пальцами, задумчиво проводила взглядом очередного светляка, уплывающего к потолку.

— Х-хе! — покрутила головой, рассматривая руку со всех сторон. Рука, как рука — а вот, поди ж ты! Потом встряхнулась, взяла мешок с мусором, бикс с инструментами и решительно заперла операционную. Завтра! Все завтра! Мешок в плиту — завтра сожгу, инструменты в ванну и водой залить — завтра прокипячу. Спать! Только улегшись, сообразила, почему ей так светло. Невесомый кусочек света так и сидел у нее надо лбом. Охнула, провела рукой по голове, бормоча «Иди сюда, маленький, иди к тете!» Светляк послушно оказался в руке, а потом на тумбочке под полотенцем, сложенным вчетверо, но даже сквозь полотенце просвечивал неярким уютным сиянием. Прямо ночник! Дора фыркнула и завернулась в одеяло. Голова не болела, жизнь обещала стать в ближайшем будущем оч-чень интересной.

Проснулась Дора далеко за полдень и некоторое время пыталась понять, что ей снилось. Потом взгляд упал на тумбочку — и она села рывком, проснувшись окончательно. Снилось? Она приподняла полотенце. Сидит. Светится. Светляк упорно казался живым и разумным. «Ну, как ты тут?», спросила Дора, чувствуя себя идиоткой. Реакции не последовало. «Ну, посиди еще, ладно?» — она положила полотенце обратно и задумалась. Если хотя бы треть сказанного эльфийкой было правдой, значит, их «дорогое правительство» опять всех на… сказало неправду своим подданным. Надо очень хорошо подумать. Но позже. Дора сбегала в лавку на углу, затарилась провизией на три дня. На более долгий срок не имело смысла — неизвестно, сколько суток составит следующая смена. Не торопясь, плотненько позавтракала. Достала «пуговицу», долго разглядывала, размышляла. В 16.30 в девятый день месяца Радости Дора впервые в жизни сломала печать портала. И там действительно оказалась ее новая знакомая, заулыбавшаяся при виде Доры.

— Привет. Слушай, а как тебя зовут? — Дора заранее чувствовала себя неудобно. Если новую знакомую обидит ее просьба — кто знает, чем все это кончится…

— О! Здравствуй! Меня зовут Кэйомилль, можно просто Милль, — кивнула эльфа. — Ты извини, что вчера не сказала — не до того как-то было! Ну, как, уже что-то придумала?

— А я — Дора. Милль, — напряженно начала Дора. — ты не подумай, пожалуйста, что я не верю тому, что ты вчера говорила. Скорей уж, нам наврало наше правительство — им не привыкать, врут, как дышат. Но, — подняла она палец. — Но. Скажи, можно ли мне самой посмотреть, как у вас живут люди? Хотя бы издали? Не обижайся, это не недоверие, просто я хочу как раз получить материал для размышлений. То, что ты рассказала, звучит просто здорово, но… Мне не хватает… собственного отношения, что ли?

— Ой, — расстроилась Милль. — А я сегодня не могу! Тут у соседей новоселье завтра, меня просили неувядающие шторы сделать, три пары, мне еще одну доделать надо, я не успела. Вот, иди сюда, посмотри — хорошо получается? — вдруг приглашающе замахала она рукой. — Ну, зайди ты, не бойся! Портал еще час продержится! Вот, смотри! Красиво?

Дора нерешительно сделала шаг… и замерла. Место, где она оказалась, слабо походило на дом в человеческом понимании. Она стояла на дне почти правильной сферы. Такую форму принимает капля воды на ровной поверхности. Все вокруг было будто обито зеленым бархатом — но это был мох. Пол, стены, плавно переходящие в свод потолка — все было покрыто ровным упругим слоем мха, по которому беспорядочно были рассажены уже знакомые светляки. Только справа вдоль стены лестница вверх блестела полированными ступеньками.

— Да ты не туда смотришь! — Милль бесцеремонно развернула Дору налево.

— Вот! Могу и тебе такое сделать, хочешь?

— Хочешь, — завистливо вздохнула Дора. — Но не можешь. Как я буду объяснять, где я это взяла? У нас такого не бывает, ты ж понимаешь!

Штора действительно была хороша. На высоте почти двух метров в воздухе висела еле заметная искрящаяся черта. Из-под нее, а казалось — прямо из воздуха — падал полутораметровой ширины каскад переплетенных тонких стеблей, сплошь усыпанных розетками узких листьев и небольшими кисточками звездчатых мелких цветов. Нежно-розовые, светло-голубые, белые — они будто светились на фоне сочной зелени.

— Это им в детскую! — погладила штору Милль, неожиданно опечалившись, и тихонько вздохнула. Дора почти физически почувствовала хлынувший от нее поток грусти. — А переезжай к нам! — осененная новой идеей, эльфа опять оживилась. — Мы тебе дом вырастим! Переезжай! А я тебе шторы сделаю!

— Я не могу, у меня работа, — вздохнула Дора. — Но я подумаю! — добавила она поспешно, видя, что эльфа опять готова расстроиться. — У меня мама и брат с семьей. Может, им действительно у вас будет лучше. Но тут, опять же, ты же понимаешь — мне тем более надо посмотреть…

— Ой, а давай я тебе просто порталов налеплю! — сообразила Милль. — Я ведь тебе не нужна, чтобы смотреть? Ты походи, посмотри сама! Только порталы за собой закрывай, а то — мало ли что!

— А что? — не поняла Дора.

— Ну-у… Вдруг к тебе домой через портал коза какая-нибудь забредет? Сжует что-нибудь, — Милль огляделась опасливо. — Тебе нужна дома коза?

— Нет! — засмеялась Дора. — Коза — это лишнее!

Последний портал Дора закрыла уже затемно. Голова опять гудела, ноги болели, язык отваливался. Зато теперь ей действительно было о чем подумать.

Проснулась она довольно рано и очень об этом пожалела: за ночь ноги так и не отошли, слишком много вчера ходила. Позавтракав и заварив крепкий чай, завалилась на диван, подложив под ноги пару подушек. Три часа и три чайника спустя блокнот был исчиркан вдоль и поперек, зато на двух страницах появилось что-то, пригодное к воплощению. Авантюра, конечно, но может прокатить. Правда, пока что вопросов больше, чем ответов. К восьми вечера, основательно подготовившись, Дора опять открыла портал. Вечеринка явно была в разгаре. Помещение, раза в четыре больше, чем вчерашняя комната, наполняли гул голосов, смех, негромкая музыка. Пахло, как в оранжерее, когда цветет все и одновременно. Милль обернулась, Дора не сразу узнала ее в таком виде. Что-то розовое, цвета лепестка шиповника, спадало до щиколоток, оставляя открытыми руки, живые бабочки в льющихся ниже талии серебристых волосах — одним словом, эльф, существо сказочно прекрасное и прекрасно сказочное.

— Дора! — улыбнулась Милль. — Иди к нам! Потанцуем!

— Привет! — отозвалась Дора. — Не-е! Какие танцы! Я еле стою — так вчера уходилась! Ты здесь одна, или со своим? Как он?

— Со своим, — закивала Милль, — Он хорошо! Еще вчера!

— Это хорошо, — кивнула Дора. — Потому что он мне очень нужен для очень серьезного разговора. И желательно — сегодня. Через день, послезавтра, мне опять на смену, и когда у меня опять время свободное будет — неизвестно. Можешь его отпустить? Или заходите вместе, только сразу говорю — разговор тяжелый, тебе может быть неприятно. — С лица Милль сбежала улыбка.

— Отпустить… — растерянно сказала она, но потом что-то сообразила — Вместе! Мы вместе придем через час примерно, ладно?

— Хорошо, буду рада! — Дора отключилась. Раз придет Милль, нужно срочно внести коррективы в вид накрытого стола. Цветы в вазе долой — вдруг они жалобно пищат, а Дора не слышит! Гостей расстраивать в угоду своему чувству эстетики нельзя! Тем более, таких гостей. Вазу с фруктами, наоборот, поставить. Так, фрукты, пирог с капустой, овощной салатик, сырный салатик, картофельная запеканка — оп-па! Запеканка-то с мясом! Убрать! Что-то бедненько получается! Ну, вот тортик еще со взбитыми сливками. Да и ладно, лучше пусть бедненько, чем обморок! Дора вчера много узнала об эльфах у людей, живущих с ними бок о бок. Так, кувшины, кувшины! Дора разгладила скатерть рукой. Все?

— А вот и мы! — чирикнула Милль у нее за спиной.

— Здравствуйте, райя! — какой мягкий, завораживающий баритон! Дора обернулась. Перед ней стоял… стояла ее мечта. Поджарый, почти тощий, высокий, и черные волосы волной до плеч, и мягкое лукавство в улыбке, и добрые-добрые всепонимающие глаза, и… и… Блин! Дора закрыла рот, зажмурилась и помотала головой. Спокойно! Не бывает в природе! А если бы и было — это не твое! Посмотри на Милль — а потом в зеркало! Все?

— Ц*хийц* ляйгзуунг! — услышала вдруг она яростное шипение Милль и — Уй! — приятным баритоном. — Понял, понял! Все-все-все, больше не бу-уду! — Дора открыла глаза. Милль гневно сверкала глазами, мечта, согнувшись, держалась за живот, как-то вдруг утратив половину обаяния.

— Ты что творишь? Совсем взбесился? — лицо Милль было сейчас гораздо ярче платья, носик заострился от возмущения. — Извини его, пожалуйста! — виновато повернулась она к Доре. — У него от счастья, что жив остался, совсем крышу снесло!

— Да ладно, переживу, не бери в голову, — Дора вдруг отчетливо и ясно поняла, почему Милль не решилась отпустить мужа одного, и чем бы это кончилось. Стало слегка не по себе, но она решительно взяла себя в руки. Потом переживать будем на тему «что бы было, если бы» — Бывает!

— Спасибо, — бледно улыбнулась Милль и опять грозно зыркнула на мужа. — Позволь тебе представить: этот взбесившийся самец — мой муж, Эдиль Гран. А перед тобой, — она грозно повернулась к мужу — Дора Гривская, если ты еще не понял! Дочь Федора, друга твоего отца, и человек, спасший жизнь нам обоим! А ты!..

— Ну, не ругайся, мышка моя! — заулыбался взбесившийся самец, — Я уже все осознал, чесслово! Вот и райя меня уже простила, да? — он с надеждой посмотрел на Дору.

— Да ладно вам! Садитесь лучше за стол, — пригласила Дора и стала разливать напитки.

— Ой, какая прелесть! — наконец отвлеклась Милль от процесса воспитания самца. — А это что? Это едят? Ой, как здорово!

— Ну вот, конечно, как всегда! — заканючил Гран. — А я? А мне?

— А тебя райя Дора разговаривать позвала — вот, и разговаривай! А я кушать буду! Я такого еще не пробовала!

— А я тогда вот сюда сяду!

— Нет, я! Нет, я!

— Отдай-отдай! Я первый его нашел!

«Жнец Великий! И вот с ними мы воюем?» — ошалело думала Дора, глядя на своих гостей, — «Это же… дети! Удивительно, нечеловечески красивые, грациозные — но дети!» При общении с одной Милль это так не бросалось в глаза. Да, порывистая, эмоциональная немножко слишком — но, мало ли, может просто характер такой. Но теперь! Ужасно опасные враги всего человечества воевали друг с другом за мягкий пуфик.

— А я больной вообще совсем еще! А ты здоровая, ты и на стуле можешь! Отдай-отдай!

— Ага, больной! Особенно сегодня ночью — ну, прямо, совсем помирал! Ой! — Милль покраснела и хихикнула, покосившись на Дору. Гран воспользовался ее замешательством, плюхнулся на пуфик, довольно заерзал и показал жене язык.

— Ну и пожалуйста! — Милль надулась, обошла стол, уселась на стул, от мужа отвернувшись, вся из себя такая независимая.

— Да ладно тебе, — заныл красавец-соблазнитель — я тебя сюда потом пущу — дай немножко-то посидеть! Тебе-то хорошо, ты-то есть будешь всякое вкусное! Я тоже хочу удовольствие получить, вот, хоть жо… — он стрельнул глазами в сторону Доры. — Э-э-э, снизу!

— Ребята, — мягко спросила Дора — А сколько вам лет?

— Мне уже тысяча пятьсот сорок два! — важно сообщил Гран. С такой гордостью дети обычно говорят: «Мне уже четыре года!»

— А мне тысяча четырнадцать. А что?

— Э-э-э… Нет, ничего, так, интересно стало. Вот, это тебе, — Дора подвинула Грану стакан с чем-то белым. Из стакана торчала соломина. Вампир захлопал глазами, покосился на стакан.

— Райя! — проникновенно сказал он — Я, если Вы не заметили, вампир, я, знаете ли, все больше по крови! Вот, ежели бы Вы, к примеру… — он опять был таким, как в портале, отказать было невозможно, немыслимо, даже думать об отказе было бы с ее стороны полным безобразием, как же это можно — отказать, конечно, она с удовольствием сделает все, что только сможет и…

— Прекрати! — эльфа грохнула по столу кулаком. Звякнул хрусталь, очарование закончилось. Дора ошеломленно потрясла головой. Ах, паршивец! Дети, значит? Хорошо! Будем перевоспитывать!

— Ну, ты и скотина! — прошептала Милль, глядя на мужа полными слез глазами. Гран повесил голову и досадливо засопел, ковыряя пальцем скатерть. Дора поспешила разрядить обстановку: только ссоры между гостями ей и не хватало!

— Все! Все нормально, кушай, я с ним сама разберусь! А вам, ваше кровопийчество, если уж совсем припрет, я сама крови нацежу — только без этих твоих фокусов, понятно? — Вампир сопел. Ой, как он похож на племянника! Просто один в один! Тот тоже всегда так сопел, когда Дора брала его к ногтю. — Я спрашиваю — понятно? Хорошо. Теперь послушай меня внимательно. Когда родился мой отец, бабушка купила домик в Бризе, в деревне. Три года назад, когда умер папа, туда уехала жить моя мать, а год назад — и семья брата. Так вот. Кузнец в Бризе — вампир. Зовут его дядя Рома. Жена его, баба Марта, еще жива, ей за 80 уже. Я их знаю — сколько себя помню, меня всегда на лето туда отправляли. Так вот этого дядю Рому кормила его семья по очереди. По два-три глотка в неделю.

— Невозможно, райя! — замотал головой Гран — По полстакана два раза в неделю минимум! Иначе с голодухи озвереешь, крышу срывать начнет! А съехавшая крыша — это свежий труп, с гарантией!

— Ничего ему никуда не срывало, — пожала плечами Дора — И голодухи никакой не было. Ты не забывай, он еще и в кузнице работал — там силы знаешь, сколько надо? А кушал он так: желток сырой растирали с медом, потом разводили парным молоком. Можно и не парным — главное, не кипяченым. Все, что прошло точку кипения, у вас не усваивается. Даже вода.

Милль и Гран сидели молча и смотрели на Дору так, будто она только что заявила, что она, на самом деле, полномочный посол Жнеца Великого и возвещает волю его во славе его.

— Чего? Э-эй! — помахала Дора рукой перед лицом Грана. — Я так и поняла, что этого до сих пор никто не знает, вот и позвала, чтобы и рассказать, и показать. Может, это хоть что-то изменит в Мире.

— Это все изменит, абсолютно все! — прошептал Гран — Ты даже не представляешь, насколько! — он осторожно придвинул стакан, взял в рот соломинку, потянул, недоверчиво прислушиваясь к ощущениям. — Вкусно… — растерянно сказал он. — Но там еще что-то, да?

— Коньяк. Совсем немного, для вкуса.

— Об-бал-деть! — Гран с хлюпаньем высосал стакан и затих в ожидании реакции организма, странно скосив глаза. Милль сидела, держась за щеки. У нее на глазах творилась История — она это просто чувствовала. И так буднично — всего лишь стаканом молока!

— Ну как, ваше вампирячество, вам крови — или еще молочка? — усмехнулась Дора. — Дядя Рома литра три в день выпивал, но из него одного троих тебя сделать можно, тебе, наверно, и двух литров много будет. Дальше. Печенку толчем через сито, заливаем вином. Дальше. Мясо или рыбу — через мясорубку, потом опять же через сито, и опять же с вином. Специи по вкусу! Соки — любые, молодое вино, сидр. А вот коньяк, пиво и квас у вас не усваиваются. Почему — не знаю. Откуда знаю — все просто. Когда мне было 14, баба Марта заболела и слегла — спина, а дети их в отъезде были. Я дяде Роме целую неделю готовила, пока их дочь не вернулась.

— Это… это революция! — Гран, похоже, перестал наконец относиться к Доре, как к ходячему обеду. Ну, спаси-ибо! — Но… это надо как-то обнародовать. А как? Это я эксперименты люблю — мне дали, я выпил — а там посмотрим. А некоторым у нас даже нравится «чтобы все дрожали, чтобы уважали» …Им и не объяснишь, зачем это нужно — еще протирать что-то, заливать…

— А вот тут я тебе могу дать совет профессионала, — хмыкнула Дора — Психология толпы. Сделай из этого моду. Ты брови не задирай! Я тебе дело говорю! Устрой прием, — она повела над столом рукой. — Белая скатерть, свечи. В хрустальных, обрати внимание, бокалах золотые, обрати внимание, трубочки. Потому что просто из бокала пить вам клыки мешают! Учти — роскошь должна быть просто варварская, иначе не сработает, менталитет надо учитывать! Надо, чтобы у всех челюсти свело от зависти. Тогда в головах появится мысль — так вот как другие-то живут! Я тоже так хочу! И появится мода на молоко, пусть и не в хрустале! Понял? — опять они вытращились! Ничего же особенного не сказала, это в учебнике есть — чего так глазами-то хлопать? — А потом мода пройдет, а привычка останется — вот и все!

— Слушай, а… ты кто? — вдруг испытующе уставился на Дору Гран.

— Психиатр, — так же уставилась на него Дора.

Долгих две минуты вампир сидел с вытянувшимся лицом, потом захихикал, потом заржал, отмахиваясь рукой в ответ на удивленные взгляды. Похоже, они веселили его еще больше.

— Вот так живешь-живешь, — наконец смог он выговорить тоненьким голоском, — а, оказывается, тебе давно-о уже нужен психиатр. Для полного счастья! О-ох! Какое печальное открытие! — он вздыхал, хихикал и утирал выступившие слезы.

— Я польщена! — Дора прижала руку к груди и картинно раскланялась, не вставая из-за стола. — Какая честь! Какое признание! Я прям вся охреневаю! Ты радоваться закончил? Милль! Я сейчас буду очень неприятные вопросы задавать. Мягко говоря, неделикатные и неаппетитные. Ты — как, здесь будешь? Или могу дать тебе книжку и устроить на кухне. Нет? Может валерьянки? Или коньяку? Ну, как хочешь. Коньяк вот в этой бутылке, захочешь — наливай, хорошо? Так, Гран, скажи, пожалуйста, группа крови имеет значение при выборе объекта?

— Надо же, какое ты хорошее слово нашла! Даже уважительно как-то звучит! Наши обычно говорят «еда». — Милль позеленела. — А что такое «группа крови»?

— Упс. — разговор зашел в тупик, не успев начаться. Весь следующий час Гран с Дорой читали друг другу ликбез. Дора — по свойствам крови, Гран — лекцию по вампироведению. Милль бледнела, зеленела, зажимала уши, наконец хлопнула все-таки рюмку коньяка и как-то странно затихла с открытым ртом и выпученными глазами.

— Хорошо, — подвела итог Дора. — С этим почти ясно. Ты мне потом еще, когда время будет, про зависимость поподробнее расскажешь, ладно? Очень интересные аналогии в голову приходят. А теперь вот что мне скажи: если объект полностью безучастен?

— Не бывает — отмахнулся Гран. — Я же говорил, внутреннее сопротивление присутствует всегда, даже если человек изображает полное согласие. Даже если сам предлагает — случается и такое.

— А если бывает? Объясню! — подняла Дора руки. — Только у нас в клинике пять человек, а по городу, по неврологиям, скорей всего, и еще найдутся, лежат с «синдромом Шварца». Как вам объяснить… Это овощи. Посадишь — сидят, положишь — лежат, сосут из бутылочки, моргают. Звуков почти не издают — тихо хнычут или гукают, как младенцы. Все. Понимаешь? Совсем все. И это неизлечимо абсолютно, на них каких только методик не перепробовано — все без толку, даже кратких улучшений не бывает. На свет зрачок реагирует. Они сами — нет. Родственников искать — никак, они без документов, да и заниматься этим никто не будет. Персонала у нас не хватает хронически, уход за этими «репками» минимальный, а это страшно, поверь мне! Особенно одну девочку жалко, ей лет 16, хорошенькая-а! — Дора сокрушенно покачала головой. — Но у нее уже пролежни, она у нас долго не протянет — месяц, может два. А вот если бы ее помыть, причесать, полечить, откормить… Вот такой реакции я и боялась, — закончила она, глядя в перекошенные лица.

— Знаешь… очень разумно — но очень противно, — сморщился Гран.

— А самое разумное — оно всегда почему-то очень противное, не замечал? — хмыкнула Дора. — Разум — это вообще неестественно, внутри у каждого разумного сидят здоровые неразумные инстинкты и сопротивляются изо всех сил. Ты мне сам только что рассказывал — азарт, охота, добыча — м-м-м? Вот именно. Хотя, если честно, по-моему, эти ваши плоды охоты еще противнее должны быть. Шея грязная, от страха вспотевшая, да еще и обделается кто-нибудь со страху — скажешь, не было такого? Не поверю! — вампир сморщился, покивал. — Ты не торопись, ты подумай. Я ж не предлагаю ее тебе у себя дома держать! Соорудить удобное помещение, ухаживать по очереди — и питаться по очереди — так интереснее?

— Типа разводить! — пьяно хихикнула Милль. — Как поросят! Ферма «Кр-ровинка»! Столовая «Отсоси»! Ххи-и!

— Надо подумать, — нахмурился Гран.

— Подумай, — кивнула Дора. — Это все, конечно, очень рыхло, но ведь это пока просто идея. Просто, видишь ли, если вы не хотите, чтобы вас боялись — и, соответственно, ненавидели — элемент охоты нужно устранить полностью. Чтобы даже мысли такой — поохотиться — не возникало. А главное — чтобы люди забыли, что вы МОЖЕТЕ охотиться. Иначе вас БУДУТ бояться и, соответственно, ненавидеть. И пытаться убить, естественно, — пожала Дора плечами. — А вот еще одна идея. Можете ли вы сочинить такое заклинание, чтобы жидкость в чем-то не кончалась?

— Так… ессь такое. «Неиссякаймый иссоч-ник!» — икнула Милль. — Оттоно! На буты-ил-ке.

— Жнец Великий! Да сколько ж ты уже выпила-то? Миля! Ты же в зюзю! То-то я смотрю, в бутылке не убывает! Деточка!

— Выйпила-а-а? Не зна-ик! — ю-у-у… Мноха! И-ишо моху! Щас-с-с, о! Матри! О! Ик! И не зюз-зя я, а я!

— Ой, бли-ин! Ага, молодец. А на живое существо — Миля! — на человека, например, его повесить можно?

— Афф-ик! — ехознайт! — Милль вошла в ритм: налила — выпила. Налить получалось, в рюмку — не всегда, коварная посуда все время норовила отползти в сторону в самый ответственный момент. По столу расползалась пахучая коньячная лужа.

— Гран, да что ж ты смотришь? Убери от нее бутылку, ей же плохо станет! Ох, кошмар какой!

— Смешная какая… — прошептал Гран, с удивлением и нежностью глядя на жену. Милль закусывала. С пьяной бесшабашностью свалив салаты в одну миску, она бодро чавкала получившимся месивом. Ведущиеся под ухом разговоры о трупах и крови ее явно больше не волновали. Какие глупости, право слово! Тут бы вилку ртом поймать, а то она такие странные траектории перед лицом выписывает! Приходится ее вот так вот к краю миски… и — ам! Вот то-то! Ибо нефиг! Наглая посуда!

— Шам — ик! — шмешной! — прочавкала она, крепко держа бутылку и отмахиваясь вилкой от пытавшейся отобрать коньяк Доры. — Уди-и-и! Йа-а вам афаф… афта-авлю! — обнадеживающе кивнула она всем трем Дорам сразу. — Тута мно-оха ишо!

— Заклинание сними, — одними губами сказала Дора Грану.

— Не могу, — развел тот руками. — Для этого отобрать надо, а ты ж видишь… Никогда ее такой не видел! Прелесть!

— Зато завтра будет ужасть! — пообещала Дора. — Ладно, это безнадежно. Тогда еще вопрос. Есть ли у вас место для бездомных? Беженцев огромное количество, но бежали они не от эльфов конкретно, а со страху, от неизвестности. Сейчас большинство в ужасном положении, без денег, без работы, без дома. Есть ли у вас возможность их принять и разместить? Сколько? В какие сроки?

Они разговаривали, пока Милль не уснула — классически, лицом в салат. С Грана можно было писать картину «Умиление». Он выдал Доре горсть печатей и ушел, бережно прижимая к груди свою пьяную в лоск и перемазанную в салате драгоценность. Дора посидела немного в опустевшей столовой, озирая учиненный Милль разгром. Ну, салаты — ладно. Большую часть месива хрупкая эльфа умяла под коньячок, а меньшую унесла… м-м-м… на себе. А вот нафиг было торт облизывать? Нет, понятно, сливки взбитые — это вкусно, но чтоб так… тщательно… А вот фрукты, для нее специально купленные, все остались без внимания. Зато коньяка теперь — хоть залейся! Как в сказке — бездонная бутылка! Да-а! Дора вздохнула, отнесла останки невинно убиенного торта на лед и занялась делом. Дела было много — на всю ночь, и называлось оно провокацией.

В тускло освещенную двумя свечками срочную операционную центральной больницы поскреблась маленькая седенькая старушка с большим мешком за спиной.

— Милыя! А хдейт тута спокой прыемнай, а? Чейт заблукала я, уж скажи, милыя!

— В вечный тебе пора, а не в «прыемный», — пробурчала себе под нос медсестра, кипятившая инструменты на спиртовке. — Прямо, бабушка, прямо! Не дошла ты еще. Во-от туда тебе.

— Ото пряминько? От спасибо-то! Обойди тя Жнец, ох, святый серп его, дай тебе здоровья! А чейт светится-то у тебя, ась? Ото тута, в уголку-то?

— Светится? Бабуль, шла б ты в «спокой», а? Ой, и правда! Ой, мама, что это? Ой, мамочки! Райн Харат! Райн Хаара-а-ат!!!

Из прорезей на одной стороне мешка складывалась светящаяся надпись «Извините!». К веревке на горловине была прицеплена записка — самые заурядные бумага и карандаш, никакой экзотики — «Никому не говорите. Если надо еще — нарисуйте цифру на окне». Из мешка райн Харат, хирург, и райя Дина извлекли 30 ослепительно сияющих шариков. Вели они себя дружелюбно, удрать не пытались, сидели, куда посадишь. Через час у операционной бушевал скандал: свет хотели все, шариков явно было меньше, чем желающих. Страсти накалялись. После того, как драку отоларинголога с гастроэнтерологом удалось прекратить, было решено распределить шарики по три на этаж, и по одному дополнительно в каждую операционную. На восемь трехэтажных корпусов этого, конечно, было мало, но цифра «2000», сразу же нарисованная на окне масляной краской, внушала надежу на изменения в жизни. Про старушку никто уже не помнил — таких много. А старушка добралась до дома только к утру, еле крутя педали от усталости. Дора сгрызла кусок холодной запеканки и рухнула в постель, даже не попытавшись вымыться.

Утро было ужасным. Ну, положим, утро — сильно сказано, но… А как встала — так и утро, кому какое дело! Подумаешь — три часа дня! Ей-то не легче! Болело все. Дора неплохо знала анатомию, но о существовании таких мышц в таких местах… Ужас! Зато сейчас старушку она изобразила бы виртуозно, даже притворяться бы не пришлось. Нет, нафиг такие подвиги! Вот посмотрим, что из сегодняшней ночи получится — и, если будет так, как надо, будем новых знакомых припахивать! У них порталы, им педали крутить не надо — пусть они и несут свет в массы! А мы, Дора Первая, стары уже так развлекаться. Дора облепилась перцовым пластырем везде, где достали руки, и стала ползать по дому. Надо хоть пыль вытереть, что ли. Хоть где-то, хоть что-то, чтобы хоть домой не противно возвращаться было. Завтра ведь уйдет неведомо, на сколько — а здесь и так хоть капусту сей на полу.

А в шести больницах Верхограда бушевал шторм. «Не говорите» — ха! Уже к одиннадцати утра была сформирована комиссия. В нее вошли трое военных, странный мужичок, которого они с тщательно скрываемой ненавистью называли «райн экстрасенс», и представитель мэрии, от которого им не удалось отделаться. При попытке изъять «вещдоки» комиссия столкнулась с «некоторыми трудностями», как потом было сказано в рапорте. Персонал стоял насмерть, грудью защищая светляков от посягательств. Завкафедры нейрохирургии, маститый ученый с весьма известным в научных кругах именем, грузный, благообразный, орал на комиссию так, что аж слюни со вставных зубов летели. Лексикон его оказался гораздо богаче, чем можно было предположить, читая его труды.

— Я срать хотел на ваше расследование! А этот ордер можете засунуть в жопу тому, кто вам его дал! У меня из четырех прекрасно оборудованных операционных работает одна — а почему? А потому, что топлива нет для генератора — а почему? А потому, что благословенный райн бургомистр себе краниум в ректал засунул — и только жалуется, что дышать темно и срать неудобно! А топлива так и нет! Может благословенные райнэ военные мне его дадут? Не-ет? Тогда пойдите вон отсюда! Мне дали свет, на сэкономленном топливе я смогу троих прооперировать — понимаете вы это? И мне плевать, кто мне эту возможность дал — хоть эльфы, хоть гоблины, хоть драная коза! Вон отсюда! Вон! Пусть меня сраный гоблин вы…… если вы отсюда хоть что-то заберете! Во-о-он!!!

Покосившись на дихотом, невзначай образовавшийся в профессорской длани, комиссия ретировалась. Кого-либо арестовывать приказа не было, мерзкий представитель мэра под ногами крутится, да еще и репортеришка, похоже, монолог записал и слинять успел, зараза! Повезло комиссии только в районном роддоме. Персонал откровенно скучал, приход комиссии восприняли, как бесплатное развлечение. Их не выгнали сразу — но на этом везение и закончилось. Наряженных в халаты, бахилы и шапочки, что уже само по себе воспринималось, как издевательство, их проводили в родилку, где в первый раз в этом году засияла бестеневая лампа. В софитах вместо лампочек сидело шесть светляков. Сидело вмертвую. Сквозь любые предметы, которыми их пытались подцепить, светляки просто просачивались. Банка, лист бумаги, тряпка, кружка, совок для мусора проходили, не встречая сопротивления. Распаковали приборы, подставили табурет, полезли в лампу с тестером, щелкали тумблером — ноль. Все приборы с удивительным единодушием утверждали — здесь ничего нет. Нет электричества, радиоволн, магнитного поля, ионизации, люминесценции — ничего. Очень важный, уверившийся в своей незаменимости райн экстрасенс распихал всех, замысловато поводил руками, старательно сосредоточился, даже заострился к носу личиком — и цапнул светляка голой рукой. Вот на это реакция последовала. Светляк исчез бесшумно и бесследно, как и не был. Тут взбеленилась даже кроткая и законопослушная заведующая и указала «благословенным райнэ» на дверь.

— Хотите исследовать — будьте любезны, привозите аппаратуру. Только без таких вот «специалистов», пожалуйста! — она прожгла райна экстрасенса грозным взглядом. — У нас всего-то десять штук было, теперь девять. А будут ли еще и когда — неизвестно. Да какая разница — откуда! Это свет! Вы не пробовали роды при свечке принимать? А мы уже два раза так развлекались — и спасибо, больше не хотим! До свиданья, всего хорошего!

Допрос свидетелей ничего путного тоже не дал. В одном месте мешок нашла бабуля, в двух других «медсестра с другого отделения», еще в двух «санитарка тут пол мыла», в роддоме мешок просто оставили в пустом приемном покое. Райна экстрасенса сняли с табуретки в невменяемом состоянии. Он с ужасом разглядывал свою руку, бормотал что-то о холодной плазме, в машине ему стало хуже, он стал хохотать, взвизгивая «А мы-ы! Они нас!.. Ха-ха-ха! Как детей! Идиоты! Идиоты!» Пришлось вернуться и накачать его снотворным, благо далеко отъехать еще не успели. Настроение было безобразным. И было с чего. Предстояло писать отчет о полном провале расследования. Ужасно! Проклятые эльфы!

А виновница скандала драила кухню. Она уже почти закончила, когда из комнаты донесся знакомый голос:

— Дора! Райя Дора! К тебе можно? Дора! Ты дома? МОЖНО к тебе ЗАЙТИ? — голос звучал все громче и громче.

— Можно! — рявкнула Дора. Она нервно выглянула во внутренний дворик — вроде никого! — зашла в гостиную. У стола стояли Гран и какой-то эльф.

— Привет, Дора! Познакомься, это мой папа Эдильэльф, — начал Гран. Папа был весьма и весьма… К его описанию больше всего подходили слова «хрупкий», «утонченный», «изысканный» — и прочая, и прочая… Да, хорош собой необычайно. Одет, правда, просто до примитивности: какая-то тряпочка — или большой мягкий лист? — сколота на плече брошкой — или это цветок? — и спадает мягкими складками до полу. На ногах что-то явно из коры сплетенное, изящное, но очень простое. Но! Серебристые волосы с радужной искрой распущены и спадают до колен, на лице — приготовленная для знакомства благостная улыбка, такая мудрая, снисходительная… Не будь Дора так взбешена, она, конечно же, впечатлилась бы, и прониклась, и…

— Здравствуйте, райн Эдиль! Позвольте вас поздравить: ваш сын кретин! Идиот клинический — я вам как врач говорю!

— А? — благость медленно сползла с лица папы и усохла от невостребованности.

— Скажи-ка мне, ты, кошмар дантиста, а если бы у меня сейчас соседка в гостях сидела, или коллега с работы — как бы я этот глас с небес им объяснила? А? — наступала Дора на Грана.

— Я-а… Как-то… не подумал… — растерялся вампир.

— А ты вообще когда-нибудь это делал? Судя по жизни — ни разу! — рычала Дора в ярости — Уже вампиром стал — и опять чуть не сдох, теперь меня подставить пытаешься! Хоть попробуй, что ли, на досуге — вдруг понравится?

— Что? Что попробовать? Что понравится? — запутался Гран.

— Думать!!! — свирепо заорала Дора. — Да меня за одно подозрение в связи с вами к стенке поставят! — отец и сын переглянулись. Интересное какое люди придумали наказание — у стенки постоять. И что такого страшного? Ну, постоишь немножко, потом простят и отпустят, что ж так нервничать-то? Дора правильно истолковала обмен взглядами и, злобно улыбнувшись, объяснила:

— Это вот так, знаете ли, глазки завязывают, к стеночке прислоняют и расстреливают из ружья.

— К-как? — дрожащими губами переспросил эльф.

— По команде! — рявкнула Дора. Добавить что-либо еще она не успела бы при всем желании. Эльф позеленел, метнулся к окну, распахнул створку, выдрав задвижку с мясом — и его вывернуло прямо на клумбу. По комнате плыл аромат сирени.

— Уйди от окна, придурок! — взвизгнула Дора. — Увидят же! Гран! В ванну его! Налево вторая дверь! — Гран проникся наконец серьезностью ситуации, сгреб папу в охапку и исчез за дверью. Дора открыла окно нараспашку и замахала занавесками. Она любила цветочные запахи — но не в такой же концентрации! Эх, как было раньше хорошо — вентилятор включил — и все дела, свежий воздух! Зашел расстроенный и растерянный Гран. Знакомство явно не задалось, а он так надеялся…

— Слушай, а что, они все так духами обливаться любят? Твоя-то ладно, а этот все-таки мужик! — Дора, морщась, проветривала комнату.

— Какие духи? — не понял Гран. — Нету у нас никаких духов!

— Да как же нету! Разит в триста лошадиных сил!

— А-а! Не-е! Это не духи! Это он сам так пахнет! — Дора захлопала глазами. Верилось с трудом. — Он просто взмок, когда плохо стало. Вспотел. Ты бы с ним поаккуратнее…

— Вспотел? Шутишь?

— Почему — шучу? Я сам такой был, пока не умер. Но это только людям кажется, что эльфы цветами пахнут. Для них самих это совсем не так, уж ты мне поверь!

— Жнец Великий! Как же тогда мы для них должны вонять?! — ужаснулась Дора. — Это ж, наверно, для них полный караул!

— Прошу прощения за эксцесс, но я оказался абсолютно не готов к такому обороту разговора! — Эдиль вошел, вытираясь махровым полотенцем. — Что же касается запаха — извините, я нечаянно услышал ваш разговор — вы напрасно так думаете! Уверяю вас, ничем ужасным от здорового человека не пахнет. В большинстве своем, люди пахнут, как зверьки. Дикие.

— Ага, я даже знаю, какие, — сморщилась Дора. — Мелкие такие, серенькие. Крысы называются. Или хорьки.

— А чем это они вам не нравятся? — обиделся Эдиль за крыс. — Очень милые зверьки, запасливые, прекрасные семьянины… Впрочем, что это я? Э-э-э… Да! Вы не правы! Все пахнут по-разному, это совершенно индивидуально! А как воспринимают ваш запах такие, каким стал мой сын — вот этого я, к сожалению, не знаю.

Дора подозрительно покосилась на вампира.

— Ты только это… не обижайся, ладно? — широко ухмыльнулся Гран. — Видишь ли, хорошо вымытый человек для нас пахнет… как бы это сказать… едой, — развел он руками.

— Зараза, — прокомментировала Дора. — А невымытый?

— Едой, которую надо вымыть — заржал Гран. Эльф поморщился.

— Может, мы все-таки поговорим о том, о чем собирались? — он страдальчески свел брови домиком.

— Так это деловой визит? — насторожилась Дора. Гран замялся.

— Я ж обещал посоветоваться? Папа очень заинтересовался, даже вот познакомиться с тобой решил. Я, наверно, был неправ — надо было у тебя разрешения спросить, да? Но как-то все скомкалось…

— Ну, да, а я — того — убила торжественный момент встречи. Ага, противная такая! А извиняться не буду! — наставила она на гостей палец. — Вы меня действительно могли подставить, и все, что вас так ужаснуло — чистая правда! — эльф опять слегка позеленел, но справился. — Вас кормить? Гран, там молоко еще есть и сок. Поможешь принести? Кстати, как там Миля?

— Кто? — удивился эльф.

— Ну, Милль. Выговаривать неудобно очень!

— Интересная интерпретация! — вдруг расплылся Эдиль в проказливой, совершенно не благостной улыбке. «Ах, ты! Так весь этот официоз — это была маска? Или тебя так прочистило хорошо? Что-то такое правильное вылетело из организма! Стошнило официозом!» хихикнула про себя Дора. «Может, повторить? С существом, которое так улыбается, уже можно иметь дело!» — А она не возражала?

— Нет, — фыркнул Гран. — Она была страшно занята — получала новые впечатления! Много впечатлений! Коньяк называется, — радостно объяснил он папе. — И сегодня все еще получает, только другие! — он опять захихикал.

— Слу-ушай, — забеспокоилась Дора. — Может, рассольчику снесешь бедной девочке? Ей же, наверно, плохо совсем!

— Да брось! Головную боль я ей снял, проспится — и нормально, — беспечно отмахнулся Гран. — Кстати, могу тебя обрадовать: «Источник» на живых существ навешивать можно! — снова хихикнул он. — Проверено! Вчера! — он стоял в дверях кухни в бессознательно картинной позе. Все-таки, до чего красив, зараза! Даже без этих своих вампирских «примочек».

— Здорово, — кивнула Дора. Понюхала молоко — вроде не скисло. — А на ком пробовали-то? Что-то ты веселый больно! На-ка вот, отнеси на стол, — она вручила ему три бокала и бутылку вина. Вампир скользнул в комнату и опять возник в дверях.

— На кошке! — широко улыбнулся он. — Только Милль по пьяни не заметила, что кошечка не просто так под кустиком сидит! У нас теперь перед окном живая скульптура — «Писающая кошка»! Еще хорошо, что там склон такой небольшой, а то уже озеро полу… Ай!

— Ах, вот кто поиздевался над моей Лейри! — папа Эдиль цепко держал сына за ухо, вампира перекосило набок.

— Ай-ай, папочка, я больше не буду-у! Я не виноват, это все Милька пьяная, это она-а-а! Проснется — расколду-ует! Я ей записку оста-авил, чтобы не забы-ыла! Ну, пусти-и-и!

— А сам, конечно, не мог! — Эдиль в последний раз дернул сына за ухо, негодующе фыркнул и величественно удалился в комнату.

— Ну, пап, ты же знаешь, она меня теперь не любит! Я теперь ее боюсь даже! — Гран держался за ухо. — А снять — это ж совсем рядом встать надо! — Дора удивленно покосилась на вампира. — Что-о? — заметил он ее взгляд. — Лейри больше меня в два раза! Как лапой даст! Там когти — во! Зажить-то заживет, но ведь больно же!

— На, неси уже, — сунула ему Дора кувшин и задумчиво покачала головой, оставшись одна. Враги, да? «Папочка, я больше не буду» — твою мать! «Моя любимая кошечка», с ума сойти! Она взболтала баллон со сливками, изобразила что-то пышно-невероятное на останках вчерашнего вылизанного торта — сойдет! — взяла блюдца, ложечки и вышла в комнату.

— Это вот то самое, о чем ты мне говорил? — Эдиль заинтересованно отобрал стакан у сына. — Дай-ка… М-м-м? Бульк-м-м-м! Угу-м-м-м! М-м-м!

— Отдай-отдай! Это мне! Это мое! Дора, скажи ему! — отнимал вампир стакан у присосавшегося папы. Папа отмахивался и отворачивался, стараясь не выпустить соломинку изо рта, и пока успешно. Мда, подумала Дора, похоже, возраст значения не имеет.

— Э-э-э… Райнэ! — Дора разлила вино в три фужера. — Давайте, что ли, за знакомство?

— А? О! Э-э-э… Да! — с явным сожалением оторвался эльф от исследования вкусовых качеств молочной смеси. Храбро хлебнул вина, захлопал глазами…

— Так. Вина у вас, что ли, тоже нет? — дошло до Доры. Эдиль смутился. — Поня-атно. Слушайте, благословенный, что у вас коньяка нет — это еще понятно, я уже знаю, у вас с огнем взаимоотношения плохие. Но вино — это ж просто виноград! — Эдиль только плечами пожал. — А скажите-ка мне, райн Эдиль, что вы вообще о нас знаете? Вот мне Милль говорила, что у вас там люди живут — а впечатление такое, что Вы о нас не знаете практически ничего! Как это может быть?

— Нет-нет! — ужаснулся эльф. — У НАС люди не живут! Что вы! Бывает, появляется кто-нибудь с моря, но… — он замялся.

— Да брось, пап, Доре можно, она поймет, — подбодрил его Гран.

— Мы подсаживаем таким ложную память, — виновато сказал эльф. — С разными неприятными…э-э-э… обстоятельствами. Даже не столько память, сколько эмоции. Страх, отвращение… И отправляем обратно. Это, наверно, не очень хорошо с нашей стороны — навязывать плохие воспоминания, но нам же надо как-то отваживать незваных гостей! От них иначе отбою не будет! А там — глядишь, и жить негде! Так уже… м-м-м… один раз было, знаете ли, как-то больше не хочется.

— Так вот оно что! А я как раз хотела спросить — как же вы живете среди чудовищ! Ха! Здорово! Значит, это все выдумки, ложная память, нету никаких хищных растений, и…

— Почему же, есть! — перебил Эдиль. Дора заморгала. — Они мух едят, — объяснил он. — Очень удобно!

— Фу! — Дору перекосило. Перед глазами сразу появился гладиолус, с аппетитным хрустом пережевывающий жирную муху. Она даже потрясла головой, отгоняя видение чавкающей растительности. — А чудовища? Гигантские звери? Змеи?

— Помилуйте, райя, как можно? Мы же там живем! Кошечки, конечно, довольно большие — но они только играют…

— Ага, это они с вами играют! — обиженно вмешался Гран. — А на нас с Багом твоя Лейри шипела, как ненормальная!

— Она не со зла, она от недоумения! — расстроился Эдиль. — Она просто никак не может понять, почему ее старый знакомый ничем не пахнет! Глаза говорят одно, а нос другое, понимаешь? Вот…

— Райнэ, простите, что перебиваю, но… — решила оборвать содержательную дискуссию Дора. Папа и сын замечательно синхронно обернулись и заморгали. — Мне кажется, мы о чем-то совсем не о том говорим. Нет? — эльф смутился:

— Вы правы, райя. Как-то мы увлеклись… Так о чем Вы спрашивали?

— Я спрашивала, как получилось так, что вы практически ничего не знаете о людях?

— Видите ли, райя, с людьми в основном общались дети. Старшие, Стражи. Они, конечно, иногда рассказывали… всякое… Но, нельзя же верить всему… Дети такие выдумщики! Нет, когда они стали жаловаться, мы, конечно, вступились! Но мы просто постарались отодвинуть тех, кто обидел наших детей! Уверяю вас, ничто живое там пострадать не могло!

— Зашибись! А неживое? Райн Эдиль! Оглядитесь, пожалуйста! Это называется «дом» — и он весь неживой! И в нем до фига всякого разного, абсолютно необходимого для жизни или просто памятного — и оно тоже неживое! Но, при этом, все это — повела Дора рукой — часть меня, часть моей жизни! И довольно значимая часть! Я уже не говорю о том, что без папиных инструментов я не смогла бы спасти Вашего сына! Люди ж не зайчики и не эльфы, под елкой жить не могут! Отодвинули они! Ага, а потом еще немножко, а потом еще…

— Это дети уже сами, мы только один раз… Понимаете, песнь Созидания — это гармонические колебания, на которых основано все живое. Живому песнь дает новые силы, а разрушается то, что этой гармонии не соответствует, и не может измениться, чтобы соответствовать. Я-а… совершенно не представляю… как можно изменить… гармонию жизненной силы… — запинался заранее начавший зеленеть Эдиль, уже подозревая, что дальше услышит.

— Знаете, как звучит официальная версия происходящего? Вы злобные захватчики и проводите политику геноцида, собираясь стереть с лица земли все человечество! — дожала Дора. — Это война, понимаете, райн Эдиль? Война. Ваш сын уже был, как я понимаю, смертельно ранен, позавчера опять чуть не погиб — и, как я понимаю, он не одинок? Вам нужны еще доказательства? — эльфу явно было совсем плохо. Бледный до синевы, с погасшими волосами, он долго молча смотрел на Дору полными ужаса глазами, встал, покачнулся… Гран мгновенно оказался рядом, поддержал.

— Я ж тебе говорил, пап! — тихо сказал он. — А ты все «не выдумывай», да «этого не может быть». Может, коньяка ему? — взглянул он на Дору.

— А толку? Не! Отведи его в ванную, умой, а я сейчас таблеток принесу, — после таблетки фенобарбитала, отлакированной рюмкой настойки пустырника, закутанный в плед с головой, эльф затих на диване в состоянии полной прострации.

— Мы давно уже пытались им объяснить, как обстоят дела на самом деле, — тихо рассказывал Гран, пока папа приходил в себя. — Мы-то, как ты догадываешься, с людьми часто дело имеем. Но нас — таких — всего сотни полторы, от нас просто отмахивались. Эти — он кивнул на отца — вообще со своего берега не выходят, только в тот единственный раз и вылезли, когда им Стражи на людей нажаловались.

— Стоп. Давай по порядку, ладно? Кто «эти», кто «Стражи»? — Дора запуталась окончательно.

— Эти — 365 Перворожденных, от посева Жнеца Великого, — у Доры отвисла челюсть. Она, вопросительно задрав брови, кивнула на Эдиля. Гран покивал.

— Сколько же ему лет? — прошептала Дора. Гран пожал плечами и помотал головой. Дора искоса посмотрела на Эдиля, пытаясь представить его мироощущение — и поняла, что не может. Прожить века — и жить дальше, дальше, всегда… И вести себя, как ребенок, причем довольно маленький? А может, в этом и есть секрет — как жить вечно и не сойти с ума?

— А Стражи?

— Это их первые дети. Они старшие. Им всем по две с половиной тысячи лет.

— Они, что, все в один год родились?

— Слушай, это темная история, о ней никто, кроме них самих не знает. Там как-то замешаны люди и последний дракон. Нам не говорят ничего — мы младшие, а я теперь вообще вампир. Вот от нас и отмахиваются. Да что они, если даже до Милль что-то стало доходить только в последнее время! Я же дырку как получил? Милль прибежала: «Гран, они дерутся, сделай что-нибудь!» Она и ее приятели уже давно с оставшимися у нас людьми, как с домашними зверюшками возятся. Они их лечат, обустраивают, магии учат тех, кто хоть что-то может воспринять. Я и пошел. А там бандюки на хутор набежали. Так-то, в общем, ничего сложного — но у одного ножик серебряный оказался. Вот и… Может, Милль хоть теперь поймет, что не все люди такие симпатичные, как ее подопечные хуторяне, — воцарилось молчание, нарушаемое только хлюпаньем молока. Дора лихорадочно соображала, о чем спрашивать Эдиля, когда тот придет в себя, в свете новых сведений. К моменту выхода эльфа из ступора у нее было наготове несколько вопросов первоочередной важности. Правда, глаза у Эдиля почему-то стали совсем круглыми, он все время улыбался и странно растягивал слова, но Дору это не смутило, а Грана и вовсе привело в восторг.

— Да-а. Мы один ра-аз посыла-али парламенте-оров, — обдолбанный папа имел мечтательную отрешенность на лице и проникновенный лиризм в голосе, но на вопросы отвечал довольно внятно, хотя и заторможено. Это явно было более рабочим вариантом, чем коньяк. — Лет сто-о тому наза-ад. Но они не верну-улись. Мы не зна-аем, почему они-и не захоте-ели возвраща-аться, — Дора тихо охнула. Она отлично представляла себе печальную участь несчастных «невозвращенцев». Не захотели — ага, как же! — Да-а, я могу-у собрать все-ех. Да-а, нас послу-ушаются. Они же де-ети! — в таком темпе, не торопясь, подолгу объясняя свои вопросы и выслушивая раздумчиво-благодушные ответы, Дора проговорила с эльфом до темноты. Разговор закончился сам собой, когда в ответ на очередной вопрос раздался деликатный всхрюк, а следом жизнеутверждающий храп. Грана в самом начале разговора разобрал хохот при первом взгляде на отца, и на протяжении всей беседы пробивало на «хи-хи» каждый раз, как папа открывал рот.

— Райя! — торжественно сказал он, собираясь уходить, — Дора! Я обязан тебе са-амыми незабыва-аемыми впечатле-ениями! У тебя явный талант к приведению эльфов в растительное состояние! Нет, серьезно, это было круто! До свида-анья! Мне нравится этот стиль, надо будет потренироваться! — и он, посмеиваясь, унес сладко спящего эльфа в портал.

Эх, не сообразила, думала Дора, убирая со стола. На диктофон бы это записать — и на независимую радиостанцию! И вещание на весь континент! Ой, че было бы! Впрочем, ничего не потеряно, впереди общее собрание Перворожденных. Только разумно ли это? Наверно, все-таки нет. Наверно надо тихо, без привлечения внимания. А вариант с радиостанцией оставить на крайний случай. Записать и оставить, только не у кого-нибудь, а просто в надежном месте. «Каждому колосу — время свое. Сеятель, будь терпелив». Вот именно. Подождем. Зато вопрос, можно ли к ней придти, будет теперь звучать только у Доры в голове. Обошлось ей это в абсолютно безболезненный и сразу заживленный разрез на левой ладони, и два глотка смешанной с вампирьей крови с той же ладони. Один сделал Гран, один — она сама. Было довольно противно, зато сразу заработало. Они уже проверили. Главное теперь — научиться отличать, когда ее зовет Гран, а когда — она сама о нем вспоминает.

В хрониках этот год впоследствии был назван Годом Осознания. Подразумевалась, конечно, истина, а не глупость. А глупость, вернее наивность и полное отсутствие понимания последствий собственных действий, просто потрясала. Создавшие при помощи магии чисто биологическую цивилизацию, относящиеся с трепетом ко всему живому, эльфы и людей в своем воображении наделили теми же качествами, хотя вся 2000-летняя история человечества свидетельствовала об обратном.

В 18-й день месяца Радости 2285 года состоялось общее собрание эльфов. На лесной поляне народу поместилось немного, остальные разместились вокруг нее, как кому было удобно. Над головами сидящих был создан слой воздуха, в котором голос не затихал на расстоянии. Чтобы быть услышанным всеми присутствующими, достаточно было просто встать, или свеситься с ветки. Для Доры, чтобы ей не пришлось стоять все время, вырастили посреди поляны высокий табурет из корня. Что Доре сразу не понравилось, так это снисходительные улыбки на весьма молодо выглядевших лицах. Сразу вспомнилась бабушка: «Будь хорошей девочкой, Дорочка, встань на табуретку и расскажи стишок!» Ща я вам расскажу, решила она. Папа Эдиль сначала так же улыбался, только недолго! А к сегодняшнему дню я и газетки прихватила, чтобы голословной не быть. Вы у меня эту полянку и весь лес окрестный после моего «стишка» целый месяц будете дождичком отмывать, уж я постараюсь!

Первым слово взял Эдильэльф, представил Дору, как человека, заслуживающего большого доверия и попросил присутствующих отнестись со вниманием к ее словам.

— Райнэ! Начало происходящего мне уже поведали, но у меня все равно осталось много вопросов. Я буду очень признательна, если хоть кто-нибудь из вас сможет мне на них ответить. Скажите мне пожалуйста, хоть кто-нибудь из присутствующих хоть раз за последние 200 лет поинтересовался, что происходит на человеческой территории?

— А зачем, райя? Мы никогда не вмешивались в человеческие дела, если только они не затрагивали нас напрямую. Мы никогда не возражали, если люди ходили в наши рощи за грибами или ягодами. Вот костры у нас жечь было нельзя, это все знали! Но когда начались вырубки — мы не могли не ответить!

— Замечательно! И продолжаете отвечать до сих пор? А куда деваться людям, которых вы вытеснили?

— Да что Вы, райя Дора! Мы не вытесняем! Наоборот, мы каждые два-три месяца посылаем воззвания самым достойным вашим представителям с предложениями заселить вылеченные и очищенные от вредных веществ земли. Но… нам ни разу не ответили. А мы приглашаем всех желающих — пожалуйста! Мы научим магии всех способных, обеспечим жильем, пищей…

— Первый раз слышу! А что это за «достойные представители»? Кого вы имеете в виду? — Дора была в полном недоумении. Она не могла представить себе ни одного ученого, который отказался бы от такого предложения, ни одного певца или художника. Приглашение от эльфов — шутка сказать! И вдруг до нее дошло. — Это правительство, что ли? Вы офонарели, благословенные? — эльфы непонимающе переглядывались. — Уф-ф! — Дора сокрушенно взялась за лоб. Такого она не ожидала. И что теперь делать, рассказывать им о том, какая грязная штука — политика? Как приходят к власти народные избранники и кто за ними стоит? — Так. Короче. Вы были неправы. Я не буду вам объяснять, почему, просто поверьте на слово. Я вам гарантирую, что все ваши воззвания были просто уничтожены, а большая часть — даже не прочитана. Ваше незнание и непонимание намного глубже, чем я опасалась, поэтому мы сейчас поступим так: вот подшивка газет за последние два года. Я это вам прочитать не смогу — я просто охрипну, этим займется Гран. Я не прошу — я требую, чтобы вы это выслушали, потому что, — она переждала волну недовольного ропота и заговорила громче — Потому, что ЭТО СДЕЛАЛИ ВЫ! — наступила настороженная тишина. — Я хочу, чтобы вы поняли, к чему привело ваше так называемое «невмешательство», чтобы вы поняли, что уже вмешались — и обратной дороги уже нет. Еще совсем немного — и мы сами друг друга перебьем, и заселять ваши чистые земли будет просто некому! Слушайте, райнэ, и постарайтесь понять, что ваша нынешняя политика невмешательства выглядит, как изощренный садизм. Вот, Гран, начни отсюда, — она подсунула вампиру заметку о северном государстве, закрывшем границу для беженцев. Пятьдесят человек, дошедших до отчаянья, пытались пройти блокпост, пограничники, после двух предупредительных выстрелов, открыли огонь на поражение, полтора десятка убитых, двадцать раненых. — А пока вы это не выслушаете, боюсь, мне с вами говорить бесполезно. До свиданья.

И уже через пятнадцать минут Гран ее вызвал.

— Дора? Ты приготовила? Денег на все хватило?

— Слушают? — прищурилась Дора.

— Пытаются! — хихикнул Гран. Он откровенно злорадствовал. От него столько лет отмахивались, а вот теперь! Ага! — Вот, просили узнать, каким образом сила полной луны могла помочь разогнать колонну демонстрантов? И каким образом люди могут ею управлять?

— Чего-чего? — уставилась на него Дора.

— Там в одной статье сказано: силами ОМОН.

— Тьфу! Это аббревиатура! Отряд милиции особого назначения!

— Да я-то знаю! А они решили, что это на эльфийском, уже плешь мне проели — что, да как, да почему! — Гран захихикал, забрал коробки с барбитуратами, которые Доре удалось купить за неделю, и ушел. Предстояло раздать их всем изучающим прозу человеческих будней. Что делать! Реалии человеческого бытия Перворожденные могли хоть как-то воспринимать только в полностью обдолбанном состоянии. В противном случае следовал рвотный рефлекс и глубокий обморок. Одно выражение «забой скота» уже вызывало длительную истерику — что ж говорить об остальном! Стражи были более лабильны и толерантны, но решали не они.

— Блин! И чего они так удивляются? У вас все точно так же, как у нас: право решений принадлежит тем, кто ни хрена не понимает в вопросе, — в сердцах сказала через пару дней Дора заскочившей к ней Милль. Та только руками развела. С Граном и компанией дело иметь оказалось гораздо проще и приятней. Не все, но большинство вампиров сочли дело стоящим, и уже через месяц Дора с большой радостью переправила во временное, но прилично оборудованное помещение десяток безымянных безнадежно больных, оформив это, как эвакуацию. Все прошло на удивление гладко. Никого не насторожило, что эвакуация происходит ночью. Как доехали, так и доехали — все-таки, другой город, далеко. И у Доры в лечебнице, и в двух других клиниках больных просто вынесли в порталы, открытые прямо в палате. Но и охрана на воротах, и ночной персонал — все могли на святом серпе поклясться, что приезжала голубая машина со златым снопом на борту, и дюжие санитары в новенькой синей форме присутствовали, и кто-то с ними даже рюмку пропустил, пока дежурный врач документы оформлял на выезд. И записи все в журнале в полном ажуре — вот, пожалуйста!

Больше всего Дору восхитило гигиеническое решение ухода за «кормлецами». Во все «стратегические» места вампиры вставляли им микроскопические постоянно действующие порталы, сфокусированные куда-то далеко. Сколько проблем решилось одним махом! Тем досаднее было ходить на работу, где больные по три-четыре-шесть часов лежали в собственных испражнениях, пока до них не дойдут руки малочисленного усталого и озлобленного персонала. «Сбегу, блин! Как есть сбегу!» каждый день думала Дора и… оставалась. Без нее станет еще немножко хуже.

Первые фермы для собственных нужд вампиры организовали быстро, благо брошенного скота уцелело немало. Идея разнообразить питание стремительно набирала сторонников, фермы росли, как грибы после дождя, работников стало не хватать. Именно сюда и потянулся первый ручеек из лагерей беженцев. К играющим детям подходила небогато одетая женщина.

— Ребятки! У меня здесь открытки и конфеты! Открытку надо отнести маме, прямо сейчас, а конфету после этого можно съесть! Только не хитрите! Конфеты эти волшебные: если кто открытку маме не отнесет, а конфету все-таки съест — у того живот заболит! А ты чего стоишь?

— У меня… нет… мамы… Только папа… Только он… — хлюпанье носом, энергичное вытирание рукавом.

— Это Весек! У него папик бухой на постоянку! — всеобщий жизнерадостный ржач. У детей беженцев свое чувство юмора.

— Пойдем-ка, сходим к твоему папе, — Весек (Дарин, Мирка — кто угодно или никого) и женщина уходили, дети бежали к мамам и совали им открытки, чтобы побыстрее добраться до конфеты. Через несколько дней две семьи из трех бесследно исчезали из лагеря. Никто не пытался выяснить — куда. Беженцы были для всех головной болью, исчезли — скатертью дорога!

А вот с Перворожденными была полная беда. С длинными перерывами и большим количеством успокоительных средств осилив подшивку газет, эльфы долго обсуждали сложившееся положение. Четыре раза вызывали Дору для консультаций, все еще не доверяя тому, что говорили им Стражи и вампиры. Вызвав ее в пятый раз, они объявили, что во всем виноваты они и только они, и поэтому должны сами все исправить. Они пойдут к людям, они будут убеждать, рассказывать и обучать! Напрасно Дора и вампиры со Стражами убеждали их в самоубийственности такого «хождения в народ».

— Вы не понимаете, райя! Все люди — наши потомки, пусть и неудачные! Мы не имели права пускать ваше развитие на самотек! Это наша вина, что ваша цивилизация приняла такие уродливые формы! Мы должны были вас воспитывать, а не предоставлять самих себе! Но мы все исправим!

— Да как вы пойдете, если вы от газетной статьи в обморок падаете? А у нас, между прочим, на каждом углу пирожки с мясом продают! — эльфы дружно позеленели. — Вот! О чем я и говорю! А ну, кто хочет котлетку из мяса молодых бычков? — громко и отчетливо сказала щедрая Дора и поспешно покинула собрание — находиться там после такого убийственного аргумента стало… неприятно.

Неизвестно, до чего еще додумались бы Перворожденные, вдруг почувствовав свою ответственность за судьбы мира — привести в действие ни один из своих планов они так и не успели. Уж слишком они были неспешны. Всего треть вампиров была когда-то людьми. Сотня остальных состояла из жен и мужей Стражей и Истинных — младших детей. Именно Стражи и Истинные — супруги вампиров — и взяли дело в свои руки, не спрашивая больше никого, только иногда советуясь с Дорой — чем, по ее мнению, грозит тот или иной шаг. Дора записалась во все библиотеки города, чтобы не вызывать подозрений гигантским количеством взятых книг — экономика, политика, право, социология, энергетика, география наконец. Так уж получилось, что эльфы не имели представления даже о климатических поясах — раньше их это просто не интересовало. Три года они заглатывали информацию о человеческом обществе, как удавы, потом начали действовать. Некоторые действия, в частности снабжение светляками, переманивание беженцев, распространение листовок и печатей исцеления, проводились все это время, но 1-го Снеготая 2289 года, в первый день весны, эльфы атаковали.

Человеческий мир оказался колоссом на глиняных ногах. В течение одной ночи во всем мире на всех крупных электростанциях исчезли ходовые части турбин. Исчезли тихо и незаметно, словно развеялись в воздухе — впрочем, так оно и было. Над составлением заклинания целый месяц работал десяток вампиров и четыре эльфа. Это было началом конца человеческой цивилизации. Начался коллапс, агония. Люди сопротивлялись до конца, еще целых одиннадцать лет не желая признавать, что теперь все будет по-другому. Зачем-то была объявлена повальная мобилизация, подняты в ружье все роды войск, леса поливали напалмом, бомбардировали, обстреливали. Далеко на севере спешно проводились исследования по созданию какого-то оружия совершенно сокрушительной силы — военных не беспокоило то, что на отвоеванной таким образом земле не сможет жить никто еще долгие-долгие годы. Не успели. Леса росли уже везде, быстро захватывая территорию со всех направлений одновременно. Густой ельник на месте вчерашней лаборатории оказался весьма доходчивым аргументом для того, чтобы работы были свернуты. 300-летняя война довольно подробно описана в учебниках истории, и не только. Даже теперь, спустя 6000 лет, представляют известный интерес воспоминания очевидцев — не будем приводить здесь имена, их довольно много, в каждой библиотеке имеется раздел, посвященный этой теме. Здесь же упомянем два факта. Во-первых, людьми за одиннадцать лет было подмечено, что первым признаком обреченности города на скорое зарастание становилось исчезновение детских домов — иногда вместе с персоналом — и психиатрических лечебниц. Исчезали здания целиком, вместе с фундаментом. Вы знаете, о чем я говорю — все эти здания можно увидеть и сейчас, на юго-западе столицы из них составлено четыре квартала и под заклинаниями сохранности они простоят еще не одну сотню лет. Экскурсии по музейному городку проводятся по три раза в день, все желающие могут ознакомиться. И второй факт, весьма печальный. Именно в последние одиннадцать лет войны в результате бомбежек, артобстрелов, или в бою погибла или была поднята в ле Скайн половина эльфов. Начинало войну четыре тысячи, осталось к 2301 году чуть больше двух. Жертв могло быть и больше, если бы у людей в распоряжении были бы управляемые воздушные средства передвижения. К счастью, кроме воздушных шаров и планеров, легко обезвреживаемых вампирами в третьей ипостаси, люди изобрести ничего не успели. След Афедоры Гривской, усыновленного ею мальчика и ее семьи затерялся где-то в землях ле Скайн, но Госпиталь, построенный в 2298 году у подножия холма Стэн, что над озером Стилл-эн-Вилл, назван ее именем.

365-й. 2296 год

— Ри? К тебе можно?

— Хо! Привет, последний!

— А сам-то?

— Не-е! Я не последний, я — единственный! Чуешь разницу? Да сядь ты, не маячь, лоза зеленая! И не тр-рогай это, ручки отшибу, сильно шаловливые! И нос любопытный не суй — отвалится!

— Ай! Да я ж… Ну, ладно, ладно… Я, вот, по делу, вообще-то…

— Что, опять?!? Пол сам мыть будешь — так и знай!

— Да нет! Я не про то! Я — вот что! Мне Рита тут пожаловалась — у них на фермах лошадки размножаться перестали. Уже два года ни одного жеребенка нет, а вроде все здоровые. Я сам смотрел. Может, ты что-нибудь посоветуешь?

— Лошадки? Лошадки — это можно. Печать мне оставь — я схожу, посмотрю. Сам-то как? Че-то ты не весел, зеленый друг зеленых друзей! Не из-за лошадок же?

— Да я… так… я… ничего… — эльф уныло пожал плечами.

— Да ладно! У тебя на лбу вот такенными буквами написано: не дает! Колись! — эльф так и взвился.

— Почему же это — не дает! — возмущенно зафыркал он, но тут же опомнился — Тьфу! Ну вот, как ты так можешь, а? Это ж… Тьфу! — он обиженно отвернулся, надувшись и покраснев. Ри заржал.

— Ой, убогий, не могу! Ты и через триста лет смущаться будешь? — эльф засопел. — Так что не так-то? Хочешь сказать, она к тебе плохо относиться стала? Не поверю, хоть убей!

— Да не-ет! Она… она ко мне хорошо… — эльф помолчал, пытаясь поймать слова. — Знаешь, мне стало не о чем с ней говорить! — наконец сказал он, будто делая открытие для самого себя.

— Оп-па! Это как — пожрал, в койку, и — свободен?

— А ты знаешь… А ты знаешь — почти так и получается! — печально удивился Вэйт. — Я ее почти не вижу. У нее все какие-то дела, строят они что-то, фермы у них какие-то. Знаешь, раньше мы с ней могли целый вечер просидеть на берегу — от меня виден закат, ты помнишь? Вот, просидеть могли молча, а чувство было такое, что разговаривали. А теперь наоборот. Вроде разговариваем, а… — он развел руками. — Нет, она со мной мила, очень заботится, чтобы меня не расстроить чем-нибудь, смешит, дурачится… Я не могу сказать, что я ей не нужен — наоборот, но…Что-то ушло, а я даже не знаю, что это было, понимаешь?

— Может, ты ее просто разлюбил?

— Разлюбил? А разве… так бывает? — растерялся Вэйт. — Мы же не умеем… разлюблять…

— Значит, теперь научитесь! Да че ты так переживаешь! Просто попробуй принять участие в ее жизни, хватит в своем углу сидеть! Тогда, даже если разлюбил — останется общее дело, хоть поговорить будет о чем! Будете дружить — всего делов! Вон, хоть с теми же лошадьми — кто тебе мешает?

— Я… Знаешь… я боюсь. Вдруг я увижу что-нибудь такое, ну, ты знаешь… я же… Ты же знаешь, как я реагирую.

— Ага. А на собрания ты не ходил, да?

— Собрания? А, Рита говорила, да. Нет, не ходил. Ну их!

— Вот и зря. Даже я заинтересовался! Там такие дела — у-у-у! На вот, только лопай осторожно, по половинке. Ваши все сейчас этим закидываются, чтобы в обмороки не падать. Я для опытов натырил, бери-бери, я еще сопру! Только не передозируйся, а то будешь такой — э-э-э! — Ри высунул язык и свел глаза к носу.

— Так может… не надо? — впечатлился эльф столь сильной и яркой демонстрацией идиотизма.

— Найди траву, которая так же действовать будет, — пожал плечами Ри. — Только это долго. Искать, дозу подбирать, еще траванешься в процессе! А тут уже все просчитано. Давай-давай! Ты свою вечером сегодня увидишь? Во-от! Тяпни сейчас и посмотри, что получится. Вы же все эмпаты хреновы, ты, наверно, общий нервозный фон снимаешь — вот тебе и плохо!

— Да? Ну, хорошо, — решился эльф. — Знаешь, спасибо тебе! Поговорил — и легче стало. Пойду я, пожалуй. А что мне Рите сказать, когда тебя ждать насчет лошадок?

— А вот завтра мы с тобой вместе… Не «ох», а вместе! Туда и сходим. А дальше не знаю, посмотрим. Ну, пока! Не кисни!

Рэй Кириан дэ Брод, 20 лет, Зовущий Парк Зверей, 8358 год

Деревня, где я родился, стояла у брода через речку Ирию. Так и называлась — Брод. Если рано утром запрячь вола, перейти Ирию и ехать не торопясь, к вечеру доберешься до Глинок, там живут гончары. Если ехать в другую сторону, придется заночевать в лесу — и ничего страшного, там место специально огороженное есть, с навесом даже. Зато к середине дня приедешь в Кузнецовку. Там село больше нашего раза в три, и кузница есть — одна на три, а может и четыре деревни. Весной, как подсыхала дорога, начинали ездить. Ездили мы, ездили к нам — менялись тем, что за зиму успели сделать. Деньги были как-то не в ходу — или я просто не помню? Это мне уже после Госпиталя ребята объясняли: 100 ниток — 1 клочок, 50 клочков — коготь, 5 когтей — лапа, 4 лапы — Зверь. А тогда — не помню, у меня точно денег не было. Наша деревня плела корзины, мебель, сундуки, еще делали короба из бересты. Летом все берега Ирии были утыканы колышками с веревками, уходившими в воду — лозу вымачивали. Потом вязанки вытаскивали и вешали сушиться под крышу бани, а у кого бани своей не было — на чердак. Лоза пахла совершенно особенно, я не знаю больше ничего, что так же пахло бы. Такой чуть горьковатый запах, и немножко отдавало речной тиной и сырым деревом. Часть прутьев мама ошкуривала до замачивания, и кору сушила — кора ивы целебная, помогает от лихорадки. Зимой отец приносил вязанку в сарай, зашпаривал кипятком в большом корыте и начиналось волшебство — иначе я это не воспринимал. Из невзрачных прутьев получалось кружево — прочное, легкое! Мне до сих пор жаль, что сожгли мамино кресло — его сплел отец, я нигде ни разу не видел чего-либо подобного! Еще очень обидно, что я почти не помню папиного лица — только руки. Большие, вроде бы неуклюжие, с толстыми пальцами, с волосками на тыльной стороне — но как ловко эти пальцы управлялись с лозой! Я страшно любил смотреть, как отец работает. Свешу голову с печки — и смотрю. Все казалось таким простым — раз, и сделал. А сам берешься — и расползается все в разные стороны. Той зимой я как раз начал у него учиться, даже кое-что помню. Кружевную, конечно, не сплету — а простую корзинку, наверно, смогу сделать.

А маму помню хорошо. На круглых румяных щеках у нее были ямочки, даже когда она не улыбалась, а светлые волосы она закалывала на макушке двумя деревянными резными гребнями. Их, и еще шкатулку, отдал резчик, старый Токи, за плетеный стул папиной работы. Помню, как мама учила меня читать. Сидели за столом у окна, на замерзшем стекле играли лучи низкого зимнего солнышка, от окна несло стужей, и мама кутала меня в тулуп, чтобы не застудился. Пахло щами, яблочным компотом, а от мамы какими-то травками.

— Это какая буква?

— Р-р-р.

— Молодец, а эта?

— Э-э-э.

— Правильно! А эта?

— Й — оказалось очень сложным произнести ее отдельно от слова.

— А вместе?

— Рэй! Так папу зовут!

— Да, и это твое первое имя. Ну-ка, напиши теперь!

Бабушка научила меня осенять себя святым серпом Жнецовым: от верха лба через ухо к подбородку — лезвие, от подбородка вниз — рукоять. И немножко — литании Жнеца. Когда бабушку хоронили, я смог повторять со всеми родственниками:

«Велико лежит поле, и неоглядно над ним небо. Несчетно в поле колосьев, и много трудов у Жнеца. Но жатва его всегда из лучших».

Там еще много говорится, но дальше я плакал. Я любил бабушку. Я потом спрашивал маму, что значат эти слова из литании. Значит, бабушка была лучшей, если Жнец ее забрал? Значит, лучшим быть плохо? Отец услышал и ответил так:

— Понимаешь, Кири, что лучший, что худший — главное, не такой, как все. А если не такой — с тебя и спрос другой будет, не как со всех. С лучшего — побольше, с худшего — поменьше. Это каждый сам решает, каким ему быть. А в литании просто говорится так, что, мол, хороший был человек. Для Жнеца все колосья хороши. Не бойся, раньше смерти не помрешь!

Зимы были долгие, снежные и холодные. В самые большие холода нас, детей, на улицу не выпускали. Те, у кого были братья и сестры, могли поиграть и дома, а я рос один. Видимо и читать так быстро выучился со скуки. У нас было несколько книг, я помню «Историю Мира», «Размышления о Жнеце Великом», «Поучения для травниц» — ее читала мама — и «Сказки». Последнюю я за две зимы зачитал до дыр. У нас никогда не появлялись ни эльфы, ни вампиры. У нас вообще была на удивление благополучная и тихая деревня. Я даже не знал, кто такой пьяница, пришлось у мамы спрашивать. Я сначала думал — это профессия такая, как гончар или резчик.

Я читал и мечтал. О, как я мечтал! Вот я вырасту и спасу прекрасную эльфийку — неважно, от чего, спасу — и все. И она меня, конечно, полюбит. И тогда… тогда… мы с ней… На этом моя фантазия пасовала, и я опять утыкался в сказки.

Зимой сообщение между деревнями прекращалось, дороги заносило снегом в рост человека. Разгребали после снегопадов только проходы между домами и спуски к реке — воду брать для бани, белье полоскать. Мужики ходили в лес на лыжах на охоту и за дровами с санками. В санки впрягались сами специальными лямками. Волам зимой на улице делать нечего — простужаются. Если в какой деревне случалась беда — пожар, или голодать начали — снаряжали гонца на лыжах в ближнюю, за помощью. На моей памяти такого не было, мне бабушка рассказывала. Еда — вообще святое. Нельзя едой жадничать. Зажиреешь — тут и махнет серпом Великий, ибо сказано: «Все колосья мои растут на поле моем и питаются от земли моей. И жатва моя всегда из лучших». Отец сказал, конечно, что все это чепуха, просто не по-человечески это — людей без помощи оставлять, Жнец там, или не Жнец — это совесть называется. А про Жнеца — это страшилка для тех, у кого совести как раз и нету. Я не знаю, кто из них был прав, но еду, бабушка говорила, всегда собирали, отправляли на санках и никогда ничего за это не просили. Нельзя же, чтобы целая деревня вымерла, пока мы тут свининку едим, грех это. А поодиночке у нас никто не голодал никогда, только если во всей деревне еды нет — вот тогда голод. Вот у Алики — трое детей, а мужа в лесу деревом зашибло. Конечно, ей их одной не прокормить! Так что ж, мы — 15 дворов — их прокормить не сможем, что ли? Алика-то после смерти мужа слегка умом тронулась, все встречать его ходила — уехал, мол, скоро вернется. И кормили. Они у всех по очереди жили: месяц у нас, месяц у соседей. Из них только младшая, Тайка, выжила. Сейчас уже большая, красивая, наверно, стала.

Если случалась оттепель, нас выпускали на улицу. О! Это был праздник! Мы строили крепости, воевали снежками, катались на досках с берега — весело было! В тот день мы как раз уже шли домой — наорались, набегались, вывалялись в снегу по уши. Начинало уже темнеть, в домах зажигались свечи, окна становились живыми, теплыми. Только у троих в нашей деревне были эльфийские светляки, в этих домах окна светились ярко, даже на снег бросая масляно-желтые квадраты. Мы стояли у дома Лонни — младшего сына старосты — спорили, кто победил в сражении. Вдруг на улице показался человек на лыжах, с одной палкой. Шел он со стороны Кузнецовки, был весь в снегу, сильно шатался и еле передвигал ноги. Лонни заорал:

и бросил в него снежком.

И попал. А «дядька» вдруг упал, задергался, а потом затих. Вэли ткнул Лонни в бок, и говорит:

— Ты че сделал-то, придурок? Это ж гонец, видать, из Кузнецовки! Иди, извинись, а то тебе папенька башку-то открутит!

Лонни пошел, присел и говорит:

— Эй, райн, ты че? — а тот ничо. Тут Лонни его за плечо потряс, шапка у райна с головы и свалилась. Лонни прямо отшатнулся и в снег сел, и лицо у него такое стало… Мы все врассыпную по домам, я к себе вбежал с криком «Мам, пап, там гонец из Кузнецовки помер!». Отец сразу ушел к старосте, а мама долго меня выспрашивала — трогал я этого райна, или нет. Я сказал, что не трогал, но она все равно обтерла меня отцовской брагой.

На следующий день Лонни гулять не вышел, его мать крикнула нам с крыльца, что он кашляет — простудился, мол, добегался! А через день он умер — и стало ясно, что принес нам «пьяный дядька». Чуму он нам принес, вот что. К тому времени кашляли уже все, кто прикасался к чужаку, кроме папы. Зимой у нас на погост не ездили, а клали в схрон — сарай на отшибе. Там, в ящиках с сушеной полынью и крапивой, ждал весны Сноп Жнеца Великого. Весной, когда земля хоть чуть-чуть оттаивала, отвозили их на телеге на погост. «И лягут в землю мою колосья мои, и взойдут зерна их для жизни новой на поле моем. И жатва моя всегда из лучших». Как говорила бабушка, иной раз всего-то один колосок в снопе — а какая тяжесть непомерная. Отец из схрона почти голым прибежал — как чувствовал, чем дело обернется, все там бросил, и тулуп, и варежки и шапку. Остальные закашляли на следующий день. Собаки — их у нас в деревне было три — выли хором четыре дня, потом куда-то делись. Я до сих пор не могу понять, почему староста не вызвал еще тогда, сразу, Детей Жнеца. Или у него печати не было? Но светляк-то был! Значит, не совсем «дикая» деревня была? Тогда — почему? Не знаю. Но не вызвал. А потом было уже поздно. Я вообще многого не понимаю. Не понимаю, зачем мы вообще жили — там? И — так. У нас в Броде ни у кого даже видеошара не было, а ведь они не дорогие совсем! Кому пришла в голову мысль — вот так жить — в глуши, на отшибе? А в Глинках и сейчас живут — до них мор, скорей всего, не дошел. Ну да, здесь дядьке Винсу никто не позволил бы шестерых детей заводить — только троих. Но, они бы живы были! А так он один совсем остался, и без жены, и без детей, и без дома. Не понимаю. И не пойму никогда. Нарочно, осознанно отрезать от знаний, от Мира — ну, ладно, себя самого — но обрекать своим выбором на такую жизнь своих детей? Я, когда в библиотеку в первый раз попал — я обалдел просто! У нас в доме книжек несколько штук было — и это считалось много, у большинства только «Поучения Жнеца» и были! А тут — такое! Я из библиотеки тогда год не вылезал, разрешили бы — и спал бы там же! Но на ночь все уходили, а я тогда не мог один оставаться. Странно получилось: я потерял родителей и дом — а в результате приобрел весь Мир. Ведь, если бы не мор, я прожил бы всю жизнь в Броде, и даже не подозревал бы, что в Мире есть библиотеки, видеошары, магия, Звери. Я даже не смог бы пойти их искать, потому что не знал об их существовании, и был уверен, что эльфы и вампиры бывают только в сказках. Я много думал обо всем этом, и то, что нам, детям, не рассказывали о Мире — это, по-моему, было очень плохо и несправедливо. Нас просто лишали самой возможности выбирать — нельзя же хотеть того, о чем даже не подозреваешь! Наверно, это как раз и делали для того, чтобы мы не ушли из деревни — а я бы точно ушел!

Так вот. Меня заперли дома. Я сидел на печи, слезая только по надобности, и, заткнув уши, читал «Сказки». Уши затыкал, чтобы не слышать, как истошно ревет в хлевах брошенная скотина. В пяти дворах держали коров, еще было несколько коз, волы, куры… О них некому уже было позаботиться, и они ревели, ревели, ревели… Про наших кур и уток я как-то позабыл — так и не знаю, что с ними стало. Может, мама их выпустила сразу, но, скорее, Дети сожгли их вместе со всей деревней, чтобы пресечь распространение заразы.

Мама наварила большой котел какой-то вонючей травы, обмыла все двери, косяки, пороги, лавки. На лицо себе, мне и отцу навязала тряпки, пропитанные той же гадостью. Выходили они только снегу набрать — для супа, да в сарай за дровами. Приходя, сразу обтирались этой жижей из котла. Помои выплескивали прямо с заднего крыльца, чтобы не выходить из дома. Мне райя в Госпитале потом сказала, что, если бы не оттепель, этих мер вполне хватило бы. Но была оттепель, безветрие — и через неделю к вечеру отец закашлял. Мне запретили слезать с печи вообще. Я сидел, забившись в самый дальний угол к стенке, и боялся. Мама плакала, отец кашлял и тоже плакал. Потом сказал: «Значит, так суждено, милая! Пойду дров напоследок принесу, пока могу еще. Хоть какой-то толк с меня будет, да и помирать в тепле не так обидно». И ушел. И не вернулся. Мама к тому времени уже тоже кашляла. «Кири, детка — сказала она — я каши наварила, поешь сам, ладно? А я лягу, плохо мне что-то». Это были последние слова, которые я от нее услышал. Глупо, да? Но, я думаю, на тот момент она уже не осознавала, что умирает, скорей всего, у нее был сильный жар. А может, она не хотела меня пугать — не знаю. Я поел каши, залез обратно на печь и постарался заснуть.

Утром, когда я проснулся, мама металась на кровати, хрипло, с присвистом дышала, бормотала что-то. Мне было очень страшно, но я слез, собрал остатки дров и растопил печь. От кровати и от ведра в углу тянуло тяжелым смрадом. Ведро я, не найдя крышки, прикрыл доской для пирогов, поел каши и решил, что надо напоить маму хотя бы водой. Взял кружку, подошел к кровати… Навстречу мне раскрылись два багровых невидящих ока, в углу перекошенного рта пузырилась слюна… Не помню, как я оказался на печи. Меня трясло от страха, я долго плакал, потом, видимо, заснул. Проснулся я ночью от холода. Момент, когда надо было закрыть вьюшку, я проспал, печь подо мной была ледяная совершенно. Мама протяжно хрипела — и вдруг стало тихо. Я как-то сразу понял — она умерла. Я остался один. Надо к тетке Рии пойти — подумал я. Осторожно, чтобы не посмотреть ненароком на кровать, слез с печи, прокрался к двери. Она не открывалась. Мне послышался сзади шорох. Я обернулся в панике, затравленно вжался в дверь спиной. С печи с тихим шорохом сползло мое одеяло и кучкой сложилось на полу. Из окон сквозь занавески падали косые плахи лунного света. Ни звука, ни движения — но от этого стало еще страшнее. Я тихо взвыл и начал отчаянно ломиться в дверь. Она наконец подалась, еще чуть-чуть — и распахнулась во всю ширь. И запах — кошмарный, невыносимый смрад хлынул внутрь. Наружная дверь была распахнута, в сенях на рассыпанных поленьях лежал отец, это его окоченевшая рука не давала двери раскрыться. Я заорал, я не помню — что я орал, выскочил на крыльцо — снег по колено, вцепился в перила…

Деревня была темной. За домами через улицу, за огородами стеной стоял черно-белый лес. Справа над улицей сияла огромная луна, а дороги между домами не было — только ровная нетронутая снежная целина — и ни одного следа, ни лыжни — ничего. И темные окна домов, слепые, мертвые, и снежные блестящие пылинки в воздухе, в лунном луче. И тишина — ни звука, ни стона, ни возгласа, давящая, ужасающая. Я был один. Один в снегу, один в мертвой деревне, один в лесу, один под черным небом, один на много-много дней пути в любую сторону — и я опять заорал. Я орал: «Не хочу-у-у! Не на-а-адо! Заберите меня, я тут не могу-у-у! Не буду-у-у!» Я много чего орал, пока голос не кончился совсем. Тогда я стал орать изнутри — меня аж трясло всего от напряжения — а я все смотрел на эту дурацкую луну и орал кому-то, кто был далеко-далеко. Орал душой, животом, всем телом. Мне НЕКУДА было идти, мне НЕКУДА было вернуться.

Я не знаю, сколько так простоял. Долго. И вдруг перед крыльцом полыхнуло. Загорелся ярким голубым светом вертикально вытянутый овальный контур. Оттуда кто-то выпрыгнул с перекатом, огляделся, буркнул за спину «форма шесть» и отошел, отряхиваясь. Из овала стали выскальзывать гибкие тела, затянутые во что-то белое, гладкое, с черными эмблемами на груди и спине. Вместо лиц у них были белые морды с дыркой посередине — ни рта, ни носа — а глаза огромные, темные, выпученные — и один из них шел ко мне! Я задергался, хрипло каркая ссаженным горлом, и понял, что ни рук, ни ног я не чувствую. Фигура остановилась, покопалась в сумке у пояса, что-то достала, стала подниматься на крыльцо. Я заметался, как лиса в капкане, захрипел…

— Де-етка! — басом укоризненно сказал этот кошмар — Ну, все уже, все, — и, ловко поймав меня за затылок, прижал к моему лицу мягкую тряпку, пахнущую чуть-чуть едко, но восхитительно свежо. И эта свежесть сразу перебила жуткую вонь, навсегда связавшуюся для меня со снегом и холодом. Здесь, в Парке, их не бывает, но, если мне случается попасть туда, где они есть — я сразу непроизвольно начинаю принюхиваться, со страхом ожидая, что вот сейчас откуда-нибудь потянет тем, страшным, от которого желудок завязывается узлом, а рот наполняется желчью.

А тогда мне вдруг стало тепло, спокойно, ноги подогнулись. Меня подхватили чьи-то руки, понесли… Последнее, что я помню — черная эмблема на белой груди: косо стоящий серп, на клинок надета корона, и надпись «Даже Корона подвластна Жнецу».

Кири, 8,5 лет, Госпиталь св. Афедоры. 8347 год

Когда я открыл глаза, было очень светло и очень странно. Я лежал в каком-то киселе, весь, с головой. Из носа наверх уходили какие-то трубочки, рот чем-то залеплен. Я сел. Попытался. Потому что крышка. Ну, низко очень над киселем приделана. Приложился лбом, трубочка одна у меня из носа выскочила, и я понял, что сейчас я этим киселем дышать учиться буду. Вот прямо уже сейчас! Но тут крышка откинулась, и я все-таки сел. В глаза кисель набился, все расплывается, но вижу — стоит кто-то рядом, и голос женский — Ну, как ты, детка? — и со рта мне что-то — дерг! Я губами поплямкал и прогнусил — Хорошо. — Она засмеялась и говорит: «Ты трубку-то вынь из носа!» Я вынул. Она говорит:

— Давай, вылезай уже, помойся, вот тут пижамка лежит — наденешь. Я в коридоре посижу, тебя подожду. Выйдешь — отведу тебя покушать. Кушать хочешь?

Я покивал. Она тем временем очень ловко меня из этого ящика достала и в такую кабинку запихнула. Там такая ручечка, она ее повернула — и сверху вода полилась. Она говорит:

— Ты мойся, не торопись, вот тут полотенце, а у двери на табуретке пижамка и тапочки. Домоешься — позови, я воду выключу, — и дверь кабинки прикрыла снаружи. Вода теплая и пощипывает. Мыло пахнет вкусно. У нас такого не было. И я вдруг все вспомнил. До этого момента — как будто спал — а тут проснулся. И так мне страшно стало! Я тут опять — один! И кабинка — закрыта, да? Нет? Это хорошо, но, все равно страшно. Я не могу — один! И я быстро-быстро вымылся, выскочил, и даже по сторонам не смотрел, и дверь в коридор приоткрыл сразу, еще в полотенце весь, и выглянул — сидит. Хорошо. Так еще можно. Когда я знаю, что она тут сидит. Вот я ее даже в щелку вижу.

Я оделся. Она зашла, воду выключила — и мы пошли есть. Коридор белый-белый. И скамеечки белые, и двери, и ящики с землей. Из ящиков травки по стенам к потолку лезут, кое-где из них цветы торчат — красивые, я таких не видел никогда! А здесь много, все разные — можно, наверно, долго здесь ходить и рассматривать, и все время другие будут попадаться. Вдоль стен у потолка светлячки висят, да не мелкие, как у старосты, а с кулак величиной. И все это в белом блестящем полу отражается — как по лесному ручью идешь! И даже весело стало! И запах такой — веселый — не знаю, как объяснить. Как у ручья на опушке леса в жаркий день. А окна там ни одного нету. Совсем, и на лестнице тоже — только от светляков свет идет. По лестнице спустились — там такой же коридор, только короткий. Мне райя говорит:

— Тебе супу? И картошки? И котлетку? Хорошо. Посиди за столиком, я все принесу, — и мы вошли в зал. Там окна уже были — широченные, высоченные и все цветные, с картинками. Из стеклышек разноцветных, я потом узнал — называется «витраж». Столиков много круглых деревянных, у столиков креслица тоже из дерева — по четыре штуки. А пол, стены и потолок светло-зеленые, как листики первые на березах. У одного столика два мужика сидели, оба в черных пижамах таких, свободных. Как мы вошли, они оба встали, руки правые на левое плечо, и головы склонили. Моя райя им тем же ответила, меня усадила и отошла — за едой. А эти двое опять сели и разговаривают. Я их не видел — спиной сидел — и не подслушивал, мне просто делать нечего было, а он про интересное рассказывал.

— Повезло дураку, что с нами полный Зовущий оказался! Он и почувствовал, что в погребе кто-то сидит — а так сожгли бы к дроу в гору — ты ж понимаешь! Погреб вскрыли, так этот придурок перепугался и репой в нас кидается! И конкретная такая репа — в два кулака. Дэрт сунулся — тот ему репой по очкам и засветил! Очки — хорошо, целы остались, а у Дэрта бланш на полморды — уже здесь обнаружили! А там он стоит: «Ап… уп…», а даже не выматериться бедному, потому как рядом фифа эта, к которой он клинья подбивает! И далась она ему! Вот попыхтел он, и говорит: «Вот, э-э-э, досадный корнеплод!»

— Ка-ак? — счастливо взвизгнул второй мужик.

— Ага, проняло? — заржал первый. — Меня тоже согнуло! Вообще, надо на вооружение взять! Подойдешь к сморчку какому-нибудь, вы, скажешь, райн, весьма досадный корнеплод! Пока-а до него дойдет, что я его старым хреном обозвал! — оба довольно захихикали. — А Кент — это который Зовущий — тоже огреб! Там кузнец в кузне у себя окопался — и не выходит, зараза! Ребята мага с сонником вызвали — и сидят, ждут. А Кенту ждать надоело, ща, говорит, я его уболтаю. Подошел к двери — и «мур-мур-мур, сю-сю-сю». Тот даже дверь открыл уже, стоит, слушает. А Кент возьми да ляпни что-то вроде, что, мол, если способности есть, вы таким же, как я, стать можете. А на самом комбинезон защитный, маска, очки эти наши здоровенные — ну, сам понимаешь — очаровашка! Тот его взглядом окинул — «А-А-А!» В бочину Кенту ногой — хрясь! — дверью — тресь! — и заперся. А Кент у крыльца валяется, из-под маски пузыри кровавые!

— Лыс-сый дроу! — ахнул второй.

— Ну, я тебе говорю! Мы с Райсом его в охапку — и сюда. Маг сказал, ему сломанным ребром легкое проткнуло. Ну, потроха-то ему заговорили, а с ребрами он здесь еще неделю тусоваться будет!

— Вот охламон! — посочувствовал второй — Надо ему хоть книжку какую-нибудь притаранить! По шару-то здесь тоска зеленая, ничего хорошего не показывают. Я его помню, по-моему. Это такой коренастый, немолодой уже мужик, да? Помню. Он с нами ходил как-то раз. Нормальный мужик, обидно! Кузнецу-то рыло хоть начистили?

— Так он же спал, когда выковыряли! Спящему чистить, что ли?

— Зар-раза! — с чувством сказал второй. — К Кенту-то зайти бы надо!

— Завтра. Допил? Пойдем. Благословенная! — видимо, они поклонились, моя райя кивнула мне за спину. Она напротив меня сидела и пила что-то из смешной такой кружки. У нее края с боков свернуты, и, как носик у чайника, получилось. Она и пьет из этого носика. А я, пока ел и слушал, все ее разглядывал. Слева на белом халате, пальцами к плечу, наискось — золотая ладонь вышита. На ладони серп торчком на ручке стоит, в полукружье лезвия корона задвинута — это черным. И подписано снизу: «Дочь Жнеца — служу Короне!». Я тут же вспомнил ту надпись, ночную — и даже подавился. А она говорит:

— Ты чего это? Ты не торопись, там все равно очередь. Кушай спокойно. А потом пойдем тебя осматривать.

— Чего — говорю — меня осматривать? Я — как всегда! — А она:

— А ты на руки свои посмотри. И на ноги можешь поглядеть. Видишь, белые какие? Не заметил, когда мылся? У тебя все отморожено было — и руки, и ноги, и нос, и уши. Ты в грибнице целых пять дней лежал — это очень долго, детка. Даже с очень тяжелыми ранениями лежат обычно не больше четырех.

Я посмотрел — и правда, руки белые совсем, как пижама. А что это — грибница, спрашиваю. Она мне объяснила, что это тот кисель в ящике. Он все повреждения заполняет, все плохое съедает, а из себя все, что на этом месте должно быть, заново вылепляет. Я еще много чего спросить хотел — из наших остался ли хоть кто-нибудь, и как она узнала, что я крышку головой бодаю. Только она на меня вдруг глаза подняла — просто так — смотрю, а они красные! Не как у мамы больной, а как вишня спелая. Ну, и брякнул: «Райя, а Вы вампир?» И испугался. Сейчас ка-ак рассердится, ка-ак наорет! А у нее только брови задрались.

— Я Дочь Жнеца, детка! Мы все вампиры, среди Дочерей людей и эльфов не бывает! А находимся мы с тобой в Госпитале Святой Афедоры, я здесь работаю. Здесь из людей только маги — целители и пациенты, вот, как ты, или кормлецы. А что тебя так удивляет? У вас в деревне вампиры не появлялись?

— Нет, — говорю — не появлялись. И эльфы тоже, — потом смотрю — не сердится, я и спросил:

— А Вы сейчас кровь пьете?

Она засмеялась и кружку эту мне свою протягивает:

— На, — говорит, — попробуй! — Я набычился. — На! — Я взял, заглянул. Там белое что-то такое, попробовал — молоко! С медом и еще с чем-то. Только она ее быстро отобрала.

— Отдай, — говорит, — Ишь, присосался! Вон, компотик пей! И котлетку доедай! И пойдем уже.

И мы пошли уже. Почти весь коридор прошли, зашли в дверь — а там наши деревенские сидят, пятеро. Тетка Рия меня сразу тискать стала и заплакала. Кири, говорит, мальчик, ты живой! А остальные мрачные сидят, сутулятся. Вонти к матери жмется, а она все всхлипывает. Моя райя рядом на корточки присела, смотрит снизу вверх и говорит:

— Не плачьте так, райя! У Вас ребенок жив остался — радоваться надо! А все остальное как-нибудь образуется. Еще хорошо, что нас кто-то позвал! Ведь бывает — дойдет до нас слух, что где-то мор, приходят Дети — а спасать-то и некого! Только и остается, что спалить все, да барьер на пять лет поставить!

А Вонтина мать все всхлипывает:

— Ну, а куда я теперь? Кто меня сейчас даже в услужение возьмет? Ни дома, ни денег, даже одежда не наша! Родне-то мужниной мы и даром не нужны, а мои-то все там остались! — и заревела. А райя:

— А к нам в Долину! На ферму! Всегда работники нужны, всегда! Коровки, овечки, курочки есть, и дом найдется, и школа своя — ребеночек учиться будет! И тепло круглый год!

Тут дверь вторая открылась и оттуда «следующий» говорят. Дядька Винс поднялся и пошел, ни на кого не глядя. Райя моя тоже встала, Вонти по голове погладила и ушла в ту же дверь. И потом быстро так «следующий, следующий» — и остались мы вдвоем с теткой Рией. И мы вместе зашли. Вернее, я с ней зашел. Я не хотел опять один сидеть. Я не могу один сидеть. Я же не знаю, куда они все ушли. А теперь и Рия уйдет, и я один останусь. И я вместе с ней зашел. Вот. А там моя райя сидит, и еще один райн старенький. Не вампир. И он тетке Рии говорит:

— Будьте любезны, благословенная, подождите за дверью, пока мы ребенка осмотрим, — она и вышла. Он спросил, как меня зовут. Я сказал. Он бормочет: «Кири, Кири», и пальцем по книжке ведет.

— Не вижу! — говорит. Райя меня подозвала.

— Ты полностью имя помнишь? И лет тебе сколько?

Я сказал, лет восемь с половиной, зовут Рэй Кириан. Райн меня сразу нашел.

— Ага, — говорит — благословенный Рэй Кириан дэ Брод! Соизвольте снять штаны, будьте любезны! — Райя захихикала, меня к старичку подталкивает: — Иди, иди, я отвернусь!

Я подошел, штаны стянул до колен, он меня рассматривает, озабоченно так. Я тоже посмотрел. Там все такое же белое, как руки у меня. А райн:

— Вот, — говорит, — почему он так долго регенерировал! Репродуктивная система — самый сложный аппарат в организме, и еще неизвестно, насколько успешным оказался процесс! — я запомнил, потому что ничего не понял. А он все что-то пишет, пишет… Дописал, и говорит:

— А теперь, благословенный райн Кириан, будьте любезны, запомните мое лицо! Сейчас я выйду в эту дверь, — и на еще одну дверь показывает — а вы постарайтесь меня позвать, но не голосом, а молча. Я доступно излагаю? — Я покивал. Он вышел. Я позвал немножко — близко же — и ничего. Тогда я заорал. Он сразу вышел, и мне: «Спасибо, достаточно!» — поспешно так. И чего-то его шатало сильно, он сразу сел, и за голову держится. Райя даже забеспокоилась, но он уже в себя пришел, рукой замахал.

— Нет-нет, — говорит — все хорошо, не беспокойтесь! Это, несомненно, он! И очень… громкий!

Райя заулыбалась во весь рот, а там клыки такие — да-а-а! Ничего такие! Правда, у нашего Рыжка побольше были. А она:

— Ты штаны-то, — говорит — надень, что ли! — и скалится ехидно так. Я даже засмущался. Это я, значит, как дурак, со спущенными штанами стоял и орал-старался. Рубаха длинная, конечно, но… А она засмеялась, рубаху мне заправила, волосы мне взъерошила и говорит: — Ну, раз такой громкий, пойдем, кое-чему поучимся немножко. А то и до беды недалеко.

Райн Дэн Кенторин дэ Гретон, 40 лет, Зовущий

Вот, блин, я идиот! Это ж надо таким козлом быть! Побыстрей захотел, да? Во-от! Помог, да? Ну, и вот! Вот и сиди теперь дурак-дураком! И в ящик-то без толку — раны нет! И обижаться-то не на кого — сам дурак! Все дни Осознания псу под хвост! Хреновы ребра! Больно-то как! Даже замагиченные — все равно больно. А сильнее, сказали, нельзя — чем сильнее обезболить — тем дольше заживать будет. Зар-раза! Так-то, когда тихо сидишь, еще ничего, а если вот так повернуться… вот… вот так… — у-у-у! Аж глаза на лоб! Вот и сиди теперь, смотри эльфийскую мыльную оперу из жизни растений! Лысый дроу! Хоть бы нормальные каналы к видеошару подключили! А то по одному новости — а то я их не знаю! — по другому сериалы эльфийские, по третьему все о божественном — вот и выбирай! В Госпитале, видите ли, волноваться вредно! Мать Перелеска, чтоб мне девкой стать!

— Райн Кенторин? К Вам можно?

Симпатичная такая, кудрявая! Ох, люблю я их! Если бы они еще такими стервами не были! Хреновы ребра!

— Райн Кенторин, у нас тут Зовущий обнаружен, сильный. Вы можете провести с ним урок по Тени? У него впереди первая ночь в сознании после смерти родных — сами понимаете, во что это может вылиться. Он и сам пять суток в грибнице провел, состояние не ах!

— Ого! А что так круто-то?

— Очень обширное обморожение — Звал, стоя в мороз на крыльце, почти голый, в чем выскочил. Чума. Но, благодаря ему, спасли довольно много народу.

— Голодали?

— Да вроде бы нет, но он был, конечно, заражен, кроме того — психическая травма. Урок, конечно, необходим, но вы уж постарайтесь как-нибудь полегче! Ему и так досталось!

— Э-э-э, видите ли, райя, полегче просто нельзя. Это не урок тогда будет, а цирк с фокусами. Надо, чтобы напугался до полусмерти — тогда и запомнит на всю жизнь! А иначе без толку. Да и не умею я с детьми-то. Вдруг не так чего сделаю?

— Извините, райн, что я вас так затрудняю, но вы сейчас единственный Зовущий, оказавшийся не у дел, — Вот, стерва, а? Это, значит, все работают — а я тут удовольствие получаю, да? — Мы, конечно, можем послать вызов кому-то более подходящему, по вашему мнению, но это займет некоторое время — вы же сами знаете, график очень плотный, а нарушать дни Осознания и совсем некрасиво! Вряд ли вам самому понравился бы вызов во время вашего отдыха! — ну, язва! — Время на вызов, время на урок — мальчик совсем свалится! Но, конечно, если вы настолько больны, что не чувствуете себя в состоянии…

— Да нет, я не отказываюсь, просто… Вы, райя, лучше вот что — приготовьте ему зелье успокаивающее или заклинание сонное, чтобы после Тени сразу дать. Показать-то я покажу, а вот успокоить потом — это вряд ли.

Блин! Вот еще на мою голову развлекуха — козявкам Тень показывать! Всю жизнь мечтал, блин, детей учить, ну просто всю жизнь! Спал и видел! Блин!

— Кири, детка, это райн Кенторин. Он тебе сейчас даст урок по Тени. Это будет неприятно, но, к сожалению, тебе это совершенно необходимо, понимаешь?

Ой, тощий-то какой — в чем душа держится? Ни фига он не понимает, глазищами исподлобья зыркает — давай ему, такому, уроки… Как с ним разговаривать-то? Ей легко говорить — дай урок! А как? За него ведь Тень не вызовешь, он сам должен. Как-то его на это сподвигнуть надо — а как? Ну, не умею я с детьми, что ж тут сделаешь!

— Ничего, детка, потом поймешь, для того и урок будет. А я потом зайду, отведу тебя в спальню к остальным ребятам, там и из твоей деревни есть. Хорошо? Райн Кенторин, в соседнем коридоре как раз есть свободная келья рядом с кормлецом. Пойдемте, я Вас провожу. Пойдем, Кири!

Пока шли, я все на ее щиколотки под краем халата пялился. Мраморной белизны ножки! Пяточки, как яблочки! И лапками босыми — топ-топ! Холода-то от камня не чувствуют они. И тепла почти не чувствуют. Но хороши-и, дроу вам в подпол! Хоть и стервы, а хороши! Хреновы ребра! Блин!

— Вот, посмотрите, райн, — она открыла дверь в келью. Напротив двери окно с решеткой, за окном сад. Под окном тумбочка, вдоль левой стены кровать, на кровати кто-то лежит лицом к стене. В правой стене еще одна дверь, низкий комод, кресло-каталка. — Здесь кормлец, которого можно использовать, — она прошла по коридору дальше, открыла следующую дверь — А здесь пустая келья. Здесь вокруг больше никого нет, все пустует, так что можете не беспокоиться, работайте спокойно. Кири, детка, все будет хорошо, я скоро приду. С тобой останется райн Кенторин, он очень опытный Зовущий, он тебе все объяснит. Обязательно слушайся его и делай все, как он скажет, хорошо? Обещаешь? — Кири покивал. Кент с сомнением на него посмотрел, вздохнул, поморщился, погладил бок.

— Вы идите, райя, а мы уж тут как-нибудь… Главное — зелье ему приготовьте, а то, не знаю я, как ему будет…

Райя погладила Кири по макушке, улыбнулась, ободряюще покивала ему головой и ушла, оставив дверь открытой. Кири стоял набычившись, исподлобья глядя на Кента.

— Ну, что, — Кент уселся на низкую койку, — давай разговаривать? Ты Кири? — Кири мотнул головой.

— Ты хороший мальчик? — Кири неловко пожал одним плечом.

— Ты умный мальчик? — Плечо опять передернулось, лицо затосковало, руки затеребили края рукавов.

— Ты немой, что ли? — озадачился Кент. Кири молча помотал головой, подбородок предательски задрожал, нижняя губа поехала в сторону и вниз. Кент недоуменно смотрел на него какое-то время.

— Слушай, ты че — дурак? — наконец проникновенно спросил он.

— Не-е-ет, — заревел Кири, ежась, усовывая руки в рукава и отворачивая голову. Он сразу забоялся этого райна. Его райя вампир, но совсем не страшная. А этот райн не вампир, а страшный, и, видимо, очень-очень злой. И с Кири он не хотел знакомиться, Кири слышал через щелку, он детей не любит, и Кири он не любит, и вообще гадости говорит.

— О-ох, мальчик, — Кент страдальчески скривился, тяжело встал, подошел к Кири. Неловко опустился на одно колено, притянул голову мальчика себе на плечо. — Я тебя напугал, да? — Кири мотнул головой, размазывая слезы и сопли по белому полотну пижамы. — Ну, значит, обидел? Ну, прости старого дурака! Ну, не умею я с детьми, я и райе твоей так сказал. Своих-то у меня нет, и уж не будет, видно, при моей веселой жизни. Ну, не реви. Вишь, я еще и больной, потому, видать, и кажусь таким злобным, а так-то я ничего. Ну? — он слегка отстранил мальчика, заглядывая ему в лицо, вытер ему нос своим рукавом. — Ну? Мир? Ну, и вот!

Кири кивнул, все еще держа края рукавов в кулаках, ежась и сильно натягивая рукава на локтях.

— А че…го боль…ной? — спросил он, еще всхлипывая всем тощим тельцем после перенесенной бури чувств.

— А вот, вишь, незадача — сунулся я, куда не надо, три ребра сломал. Теперь болит, зараза!

— А в я…щик?

— Так дырки-то нет — куда гриб-то полезет?

— А сде…лать?

— Ну, ты, знаешь? Себе сделай, да? — прифигел Кент. Кири опять всхлипнул, готовясь зареветь. — Да не злюсь я! Тока, добрый ты мой, давай никому дырок делать не будем, ладно? Ну, и вот. Пойдем-ка лучше сядем, я тебе кое-чего расскажу, — он, зашипев от боли, встал, отвел Кири к койке — больше сесть было не на что — устроились рядышком, как два нахохлившихся воробья. — Вот тебе сказали, что ты Зовущий. А что это значит — знаешь? А это значит, что, если ты кого позовешь — тебя так или иначе услышат. Если ты простого человека Звать будешь — он про тебя вспомнит неожиданно для самого себя и захочет тебя увидеть. А если специально обученного, такого же, как ты, то ему даже можно что-то передать, просьбу о помощи, например. Вот, как ты, наверно, закричал, да? И к вам пришли, да? Ну, и вот.

— Пришли. Только мама уже… И папа… — он уже опять ревел. — Только тетка Рия оста-а-а…

Кент прижал его к себе, болезненно поморщился, но отстраняться не стал. Гладил по голове, потом к макушке щекой прижался, стал немножко укачивать.

— Ма-альчик! Тут такое, блин, дело. Вот, ты маму любил…

— А-а-а…

— Ну, и вот. Ты сегодня спать пойдешь, маму вспомнишь. Затоскуешь, ведь, а?

— А-а-а!

— И станешь маму Звать. Но мамы-то уже нет больше, понимаешь? И придет к тебе Тень, — интонация Кента оборвала рев.

— Кх-хакая … Тень? — Кири замер от предчувствия жути.

— Мамина.

— И … и что?

— А вот. Она делать будет все-все, что ты ей скажешь. Тока, вишь ты, на свой лад. Она, вишь ты, уже не человек. И не вампир даже, ей закон не писан, не понимает она, что хорошо, что плохо. Одно слово — Тень. Вот, к примеру, денег ты захочешь, скажешь Тени, вдруг к тебе в дверь стучат. Открываешь — а там твой сосед тебе свои деньги протягивает — сам, своими руками. Тока это он не сам такой добрый — это в него Тень вошла и им управляет. А когда она из него выйдет, станет твой сосед слюнявым идиотом, потому как съест его Тень-то. Понимаешь? И это уже не лечится никак. Такой, после Тени, он уже только в кормлецы годится. Понял? Ну, и вот.

— Но… Это ж мама! Она ж хорошая! Мама ж так не будет делать!

— А вот и позови ее! Вот, я сейчас отсюда выйду — и позови! А как совсем плохо станет — кричи «Ке-ент!», хочешь голосом, хочешь молча — я услышу. Ты литанию Жнеца знаешь? Не собьешься? Эт хорошо, вот, булавку возьми. Не застегивай, потом не расстегнешь, так держи, пригодится! Понял? Ну, и вот. Все, я пошел! — отдав Кири булавку, Кент стал медленно отступать к двери. Кири остался сидеть на койке, постепенно впадая в панику.

— Кент!

— Маму позови, маму! — несмотря на сломанные ребра, Кент резвым зайчиком метнулся по коридору — подальше, подальше, и за угол, и на лестницу, вот, теперь можно отдышаться. Кири остался один. Опять один! Почему от него все уходят! Это так обидно! Это так страшно! Он тихо заплакал, и сам не заметил, как начал Звать.

В воздухе посреди комнаты заблестела яркая точка, вокруг нее разрастался темный ореол. Точка распухала, как будто вытягивая свет из окружающего пространства, в комнате сгущалась тень. Кири заметил происходящее не сразу, а когда все-таки заметил — перепугался до немоты. Не только убежать — даже пошевелиться ему было страшно, даже всхлипнуть. В комнате стало почти темно, посредине маячила светлая полупрозрачная фигура.

— Я пришла. Чего ты хочешь? — голос звучал не в ушах, а прямо в голове. Кири передернуло — столько в нем было ледяного равнодушия. Он ощущался внутри, как холодные осклизлые пальцы, касающиеся сознания.

— М-м-м… Мамочка! — сумел выдавить Кири.

— Я поняла. — Тень поплыла к стене, ушла в нее, исчезла. Кири сидел, как мышь под метлой, боясь перевести дух. В соседней комнате послышались неуверенные шаркающие шаги, прозвучали в коридоре, на пороге появилась девушка в длинной ночной рубашке, босая. Русые волосы заплетены в растрепанную косу. По лицу блуждала бессмысленная улыбка, глаза смотрели куда-то вдаль. Шаркающей походкой она подходила к кровати, на которой, сжавшись, сидел Кири. Вокруг девушки был теневой ореол. Все так же улыбаясь, она села рядом с Кири, подняла руку и как-то механически, очень аккуратно погладила его по голове. Потом так же аккуратно обняла его, прижала к груди, подержала, отпустила. Погладила. Прижала. Отпустила. Погладила. Вроде бы ничего страшного она не делала, но это было настолько не по-человечески, что у Кири даже зубы постукивали от страха, а тело колотила крупная дрожь.

— М-м-а… — сумел он выдавить.

— Ты просил обнять и погладить, — опять ледяные пальцы в голове.

— Булавка! — яростное шипение от двери. — Кольни себя, все равно куда! — Кири ткнул, ничего не соображая. Получилось в ногу. Боль, обыкновенная, вполне понятная, слегка привела его в чувство. Кент, это Кент!

— Скажи ей: благодарю тебя, тень моей матери, отведи это тело обратно. — Кири трясущимися губами пробормотал что-то отдаленно похожее, как ни странно, этого хватило. Девушка поднялась и шаркающими шагами, неспешно, отправилась к двери. Как только она вышла, в комнату проскочил Кент.

— Палец коли быстро! Рисуй круг на лбу! Палочку на переносицу! Как войдет — читай литанию, я за дверью, подскажу, если что. Потом поклонись и скажи: благодарю тебя, тень моей матери, и отпускаю именем Жнеца. — Сквозь стену начал сочиться сумрак. — Ты все понял? Не трясись! — Кент метнулся в коридор и встал так, чтобы Кири его видел.

— Чего еще ты хочешь? — склизкий холод, омерзительный, мертвящий. Кири внезапно вспомнил ЗАПАХ, и его чуть не стошнило. Еле поборов тошноту, он пробормотал литанию, поклонился, встав на дрожащие ноги — и с ужасом понял, что не помнит! Не помнит, что нужно говорить! Скосил глаза на дверь. Кент тут же довольно громко зашептал, преувеличенно артикулируя. Тень не обращала на него никакого внимания. Похоже, он мог бы и не прятаться, хотя — кто знает…

— …именем Жнеца — договорил Кири. Тень стала бледнеть, в комнате светлело, исчезла совсем. Зашел Кент. Сел рядом. Притянул мальчика себе подмышку.

— Живой? — Кири колотило так, что было непонятно — кивнул он или просто сильно дернулся. — Ты че, не слышал, как я тебе орал? — Кири опять дернулся. — Я так и понял. Вообще не слышал? Надо райе сказать обязательно, что ты неполный. Да все уже, не трясись, все кончилось. Ты мне скажи, ты с Тенью все понял?

— Н-нет.

— Оп-па! Че не ясно-то?

— Вот… райя эта, которая была… ее… Тень съела?

— Дык, не знаю. Не, если и съела, то не сейчас, — понял суть вопроса Кент. — Она такая уже была, не-не, ты не думай, это не ты сделал! Нас с тобой райя специально сюда привела, что здесь нету никого! Но это тебе повезло, что девушка, конечно. Тень — она не разбирает. Мог быть кто угодно. Если бы я был ближе, чем я был — был бы я. Чего-то я такого интересного наговорил… но ты понял, да? — Кири кивнул. Кент посмотрел на него с уважением. — Здорово. А я нет. Ну, в общем, запомни: никогда не зови мертвых. А если уж нечаянно позвал — сразу кружок с палочкой кровью на лбу — это, типа, серпы, понял, да? — литанию и «благодарю и отпускаю именем Жнеца», иначе ни за что не отвяжется. Так и будет следом ходить и спрашивать, чего ты хочешь. А если она не в теле — она твоей энергией питается. Жизненной силой твоей. А еще может сделать такое, о чем ты и не просил, и не попросил бы никогда. Знаешь, бывает — подумал, и сам же испугался, настолько мысль-то нехорошая. А она сделает, потому как — желание-то было? Было. Ну, и вот. И ведь ни фига ты ей не объяснишь, что это нехорошо, потому как — Тень. Понял? Ну, и вот.

— Нет.

— Слушай, ну, я не знаю уже, как объяснять!

— Я — не! Я не то не понял! А вот — кормлец — это как? И как это вызвать — нечаянно?

— Ага. Нечаянно — это просто. Это ты думаешь, что он — кто-то — живой, и Зовешь. А он уже помер, а ты не знал, и позвал. Вот и получается — нечаянно. Понял? Ну, и вот. А кормлец — это больной на всю голову. Бывает, рождаются такие. Их маги лечат. Иногда вылечивают, тогда нормальный человек получается. А если не вылечивают — сюда отдают, в кормлецы. А иногда и взрослые люди становятся такими — от потрясений жизненных или после Тени. Вот таких Дочери сюда всех собирают, заботятся о них, кормят, моют и по-всякому. А взамен на них вампиры кормятся. Потому — кормлецы, корм, короче, вампирский. — Кири возмущенно дернулся:

— Мне райя кружку давала — там молоко было, а не кровь вовсе!

— Дык, правильно! Из кружки молоко, из кормлеца кровь. Тока молоко они каждый день пьют, а кровь раз в неделю. И попробуй, не дай! Они звереют, знаешь как? У-у-у! А если слишком часто, или помногу — спиваются. И надо все больше, все чаще, и получается упырь — вампирий кровяной пьяница. Понял? Ну, и вот.

— Как в сказке? — Кири сидел, прижавшись к теплому боку этого большого, оказавшегося вовсе нестрашным, райна, смотрел сухими глазами в никуда, руки теребили края рукавов.

— Ха! Сказка! Тут уж какие сказки — я с одной жил два года! Даже кормил пару раз — тока тс-с-с! Это секрет! Не говори никому!

— Не скажу. — Кири болтал ногой — так легче думалось. Он пытался осмыслить хоть что-то из того, что узнал. Это было трудно. Мир слишком быстро стал слишком большим и слишком сложным.

Райя Миералена листала Чумной журнал. Мелькали названия, она пролистывала, не читая: то, что ей нужно — где-то в конце. Пять выживших, ни одного, десять, ни одного, двое, двадцать пять! Вот! Деревня Брод, спасено 25 человек, ага. Она нашла нужную графу, стала писать аккуратным убористым почерком.

«Рэй Кириан дэ Брод, 8,5 лет, Зовущий. Тяжелая психическая травма, основной симптом — страх перед одиночеством в любой форме. Не Слышит, поэтому лечение затруднено. Не исключен вариант истерической автоблокировки способности Слышать. Рекомендовано проживание в Парке Зверей или как можно более частое посещение. Не пригоден для усыновления бездетной семьей. Проживание в изолированном (персональном) помещении (комнате) категорически противопоказано под угрозой непроизвольного вызова Тени. Урок по Тени проведен, исполнитель Дэн Кенторин дэ Гретон, полный Зовущий Короны.»

— Райя, Вы не знаете, парнишку того, Кири, куда отправили? Да? А! Ну, да. Ага. Съезжу, навещу, что ли. Как он там… Ну, и вот.

О несомненном вреде художественной литературы

Горная цепь Хребет Дракона тянется по всему западному краю материка, лишь на самом юге оставляя небольшой, с десяток километров, участок, с которого можно полюбоваться на закат. Поговаривают, что Хребет опоясывает весь Мир через полюса, проходя под океанами. Впрочем, желающих исследовать — так ли это — пока не нашлось. Хребет Дракона — обитель дроу. Все нутро Хребта — лабиринт пещер, до сих пор большею частью естественных. Когда-то на заре времен, когда святая мать ле Скайн принесла в Мир любовь и смерть, и войны сотрясали материк, больше десятка пар Перворожденных оказалось под завалом в пещере. Что понадобилось им в горе, почему обрушился свод — может, кто-нибудь и помнит, но для нас интереса не представляет. Выход наружу был перекрыт, но вглубь горы вел ход — и они пошли туда, и нашли воду, и гигантских слизней, и съедобный лишайник, и грибы, и светящийся мох. И кто-то из них сошел с ума, кто-то погиб, но остальные выжили, изменившись при этом до неузнаваемости. Это был слишком долгий поход. За время поиска выхода у них успели родиться дети — и они были совсем другими, чем те, что остались на поверхности. И когда выход был найден, они поняли, что не хотят выходить. Их тела, их психика — все уже приспособилось для жизни в горе. Даже то, как они себя назвали — дроу, «поправшие камень» — очень о многом говорило. Неправильное произношение «дров» — «сделавшие камень водой», «просочившиеся», создало основу для многих баек, не имеющих никакого отношения к действительности. Да, за многие годы ценой смертей и сумасшествия они покорили камень. В горе было безопасно, всегда прохладно, но никогда — холодно, не палило солнце, не шло ни снега, ни дождя. Да, мог случиться обвал — но о нем заблаговременно предупреждал ряд признаков, абсолютно понятных для любого жителя горы. Мог напасть пещерник — но его довольно легко убить, если, конечно, знать — как, или подчинить и прогнать. Они остались. Со временем образовалось государство, во главе которого единогласным решением оставили того, кто стал их невольным лидером во время долгого, почти столетнего путешествия. Дроу просто назначили его семью правящей династией и пошли заниматься своими делами. А Диртэльф показал себя отличным организатором — вот, пусть и продолжает в том же духе. Вся эта организационная мура — такая скука! Эксперименты с теми же грибами гораздо увлекательней! Дроу не воевали ни друг с другом, ни с природой, ни с внешним миром. В конечном счете, хоть и сильно изменившиеся, но это были эльфы. Но они выходили наружу только под покровом темноты, и среди людей из земель ле Скайн вдоль Хребта Дракона поползли сказки и байки одна страшней другой. Вампиры ле Скайн знали правду — у них с дроу была прекрасно налаженная меновая торговля, благо и те и другие отлично видели в темноте — но опровергать слухи не видели смысла. Дроу наружу не полезут, делать им тут нечего совершенно, а то, что люди будут подальше от горы держаться — так это очень хорошо! Не хватало еще, чтобы они к торговле примазались! Изделия горных стеклодувов расходились, как горячие пирожки, а стоили иногда небольшого состояния. Пусть лучше люди побаиваются и держатся подальше!

Замок правящей династии Донн Дроу находился в горе Донн, климатически расположенной примерно посередине средней полосы.

Кэйн Берэн на-фэйери Донн Дроу родился в покоях Мирион на западном склоне горы в 7786 году. Титул, доставшийся ему от отца, не значил практически ничего. Дирт Кэйн, его отец, был третьим, младшим сыном короля и к власти не рвался абсолютно. Диртэльф в последнее время очень активно пытался найти себе замену, но желающих занять место короля, а по сути — главного координатора, что-то не находилось. Дети эльфов и дроу развиваются медленнее человеческих примерно втрое. В возрасте десяти лет — примерно, трех по человеческим меркам — Берэна забрали у матери, и больше он ее никогда не видел. Так было принято — дети не должны мешать взрослым. В Детской западного склона были только мальчики — посторонние интересы не должны мешать обучению. Так было не всегда, это нововведение пришлось утвердить пару тысяч лет назад. Больше четырех тысяч лет отсутствия контроля сделали свое дело — пещерам дроу грозило перенаселение. Цепи пещер тянулись далеко, но чем дальше — тем менее населенные. Дроу, как и эльфы, не любят перемен в жизни — желающих стать первопроходцами было очень мало. Да, там, на периферии, терял свою силу закон об ограничении рождаемости, там не отбирали детей в Королевские ясли — но блага цивилизации перевешивали в повальном большинстве случаев. Именно из горы Донн был выход во внешний мир, именно здесь перед вратами находилась торговая площадка, с которой и появлялись в горе ткани с рисунками невиданных цветов, фрукты, меха и вино без грибного привкуса. Покои на-фэйери Донн Дроу располагались на самом верху горы. Под ними на восточном и западном склонах двумя подковами лежали Королевские ясли, посередине жил персонал. Чем старше становился ребенок, тем ниже он спускался. Ярус детского сада, школьный — три яруса, все ниже и ниже. И все абсолютно раздельно — девочки на востоке, мальчики на западе. Детство и ранняя юность тянулись целых сто лет. В 70 лет дети — пока еще дети — попадали на Производственный ярус, там проходил отбор — кто-то после совершеннолетия шел учиться дальше, кто-то становился рабочим и, проскочив ярус Высшей школы, вступал во взрослую жизнь. Жизнь, в которой был противоположный пол. На Производственном ходили разные слухи, поражавшие своей наивностью и нелепостью, поэтому с ними не особо и боролись. Но, одно дело — слухи, а нарушение порядка — совсем другое. Он не имел права залезать в библиотеку — ну и что, что там щель в стене — а ты не лазай! Тем более не имел права рыться в сундуке со старинными свитками. А уж читать древние легенды — это из рук вон, что такое! В школе детям дают вполне достаточный для жизни объем знаний. А знания, предназначенные для ограниченного круга допущенных, не должны становиться достоянием кого попало! Бесконтрольное распространение таких знаний ни к чему хорошему не ведет. Это смущает умы, отвлекает от работы и учебы бесплодными мечтами и засоряет мысли неправильным образом мышления. А когда в голове сплошные «а вдруг», «может быть» и «если бы» — вот тут-то глупости делать и начинают! Он залез, рылся, читал, потом задавал странные для своего возраста вопросы, а потом — о, ужас! — был отловлен при попытке проникнуть в женскую купальню! Возмутительно! Через 20 лет, если за ум не возьмется, ему одна дорога — на выселки! Вот во время порки ему это все и объяснили. Порки публичной, позорной, с перечислением вслух его «подвигов» и назиданиями.

Приятели ржали. Он сносил насмешки три дня, потом набил морду самому активному — чтобы отстал, а не от злости, как он объяснил воспитателю после очередной порки. На самом деле ему было наплевать и на насмешки и на порку — его ум был отравлен легендой о любви. Наверно, она еще где-то есть — не могла же она совсем исчезнуть! Но не здесь — это точно! Ни у одного из Наставников волосы не сияли, он бы уж запомнил такое диво! И те слухи, что ходят среди приятелей — как-то это не похоже на то, что он успел прочитать! Маловероятно, чтобы Наставник Фалар был способен зачахнуть от того, что кто-то там умер! Берэн не знал, конечно, что способность светиться от любви была утрачена дроу давным-давно, потому что мешала видеть в темноте пещеры. Когда светишься сам, все остальное погрязает во мраке. Но это в школе не объясняли, а самому ему было невдомек.

Еще целых две недели и две порки между делом, он честно пытался усмирить хоровод мечтаний и перестать застывать с отсутствующим видом в самый неподходящий момент — у конвейера при переборке грибов, например. Когда его выпороли в третий раз — целый метр дорогого материала превратился под его руками в ворох симпатичных узких ленточек — он решил бежать.

Готовился он долго и тщательно. Теперь, когда у него появилась цель, он стал собран и внимателен. Наставники одобрительно кивали — похоже, взялся за ум, порка, она любого на путь истинный наставит! А он очень боялся привлечь внимание к своим приготовлениям — и старался изо всех сил быть таким, каким его хотели видеть. Он не знал, как именно его накажут, если обнаружат, что он затеял. Может, и никак — иди куда хочешь, солнце встанет — сам назад прибежишь. Ни разу он не слышал, чтобы кто-нибудь уходил из горы, а что за это полагается — выяснять на собственной шкуре не хотелось. Вдруг это приравняют к государственной измене?

О внешнем мире он знал довольно много. Во-первых, там светло. Гораздо светлее, чем даже от светляка. Значит, надо очки, вроде тех, что у стеклодувов. Но у них фиг сопрешь, и заказывать стекла тоже стремно, потому как не на что. Не на что по определению: откуда у ребенка деньги? Однозначно спер! Ага! И все, и спалился. Оправу сшил сам из старого голенища. Перешивал четыре раза, все руки истыкал, пока приноровился. Был небольшой скандал по поводу пропажи любимых сапог Наставника Фалара, но Берэна это не коснулось — наверно крысы, знаете? Уволокли, проклятые, совсем обнаглели! А такие хорошие сапоги были! Ах, как жалко! Берэн был согласен — хорошие были сапоги. Оправа тоже неплохая получилась. Вместо стекол Берэн вставил пару пластинок самой чистой слюды, какую только смог добыть. Нормально. Он заглядывал в цех стеклодувов — огонь в горне глаза уже не резал, не то, что без очков. С обувью тоже понятно — остатки сапог Наставника вполне сгодятся на первое время, там все цело, кроме голенищ. А вот что делать с одеждой? Одежда совершенно необходима. Это было второе, что знал Берэн о внешнем мире: там бывает холодно, а иногда вода идет сверху, как у них в душе. Одежда — это проблема. На школьных уровнях ее носили только Наставники, а среди детей она была как-то не в ходу — а зачем? Обувь — да. Кожаная или матерчатая перевязь для ношения инструментов — да. Все остальное, кроме куска материи на бедрах для соблюдения не столько приличий, сколько гигиены, считалось совершенно излишним. А вот для визита в Мир этого явно маловато. И у Наставника уже не стыришь — целый комплект на крыс списать не удастся. Значит — придется опять самому.

В прачечном отделе случилось непонятное происшествие. Во время стирки исчезли три покрывала. Зато они появились в маленькой пещерке за водопадом, в сухом тайнике. Там уже лежали очки, сапоги с обрезанными голенищами, три мотка ниток и четыре иголки, честно стыренные из мастерских на занятиях по швейному делу. Он ушел через полтора месяца после этого. Одно покрывало он безнадежно испортил, но из его остатков и двух других получилось что-то, что не очень мешало двигаться. Путь от своего яруса до Врат он проделал за сутки. Сутки страха. Собственно, он оказался на грани провала своей затеи, как только покинул Производственный сектор. Взрослые дроу НОСИЛИ одежду! Пойди он, как собирался, с мешком за плечами — его моментально отловили бы, и… он не хотел об этом думать. Он успел метнуться обратно, напялил на себя то, что сумел сшить, и пошел вниз, вниз, вниз, стараясь выбирать самые темные коридоры, вжимаясь в малейшие уголки, если слышал чье-то приближение, трясясь от страха быть схваченным. Он считал, что сшил неплохой костюм, но те, кого он видел, были одеты не совсем так, и при ярком освещении эта разница неизбежно бросилась бы в глаза каждому, кто его увидел бы. И он крался, вжимался, ускользал — и боялся, боялся, боялся. Он дошел. И обнаружил, что все было зря — на Вратах стояла стража. Он чуть не взвыл в голос с досады. Свобода была рядом — даже Врата были открыты — и недосягаема! К этому времени он уже сутки не ел и не спал, его шатало от усталости и постоянного нервного напряжения. Внимание его уже изрядно притупилось, скорей всего, его бы очень быстро теперь поймали бы, но… Во все века в любом государстве существовал институт контрабанды.

— Ты долго еще? — прошипел у него за спиной раздраженный шепот. Берэн даже подпрыгнул, решив, что обращаются к нему, и в панике метнулся за колонну. Вовремя. Оттуда, где он только что стоял, появились две фигуры, огляделись и неспешно отправились вглубь горы. Но… откуда они там взялись? Он огляделся — никого, только стража, но они смотрят наружу, за ворота. Берэн вернулся на старое место у стены и стал ее лихорадочно ощупывать. Голос прозвучал практически у него за спиной, значит… значит… вот оно! Узкий — только-только пролезть — кусок стены сдвинулся внутрь и вбок. Берэн юркнул туда и поспешно вернул камень на место. Стало абсолютно темно, не справлялось даже зрение дроу. Но воздух! Здесь был совсем другой воздух! Минут десять Берэн протискивался по узкой, явно природной расселине — и оказался вдруг снаружи! А снаружи была ясная лунная ночь.

Он успел. Он даже не подозревал, как ему повезло, как хорошо он успел. Прособирайся он еще месяц — наступила бы осень. Существо, не представляющее себе, что такое дождь и холод, скорее всего, погибло бы, не дойдя и до ближайшего селения. Берэну и в голову не пришло запастись едой, водой и оружием. Он даже не знал, что такое хворост — в горе жгли каменный уголь. Но, даже если бы каким-то чудом он и дошел, неизвестно, что с ним сделали бы люди, придумавшие о дроу не одну страшилку на сон грядущий. И еще ему повезло, что в момент его выхода была ночь. Он часто пытался представить себе — как это, когда над головой ничего нет, а вокруг большое открытое пространство, и даже считал, что ему это представить удалось. Нет. Не удалось. Бездонная глубина звездного неба закружилась у него перед глазами, ноги подкосились. Он упал, прикрывая руками лицо. Это было ужасней всего испытанного им до сих пор. А ведь впереди еще день! Будет еще хуже! Будет светло, очень-очень светло! Видимо, гораздо светлее, чем он предполагал. Подступала паника.

— Нет! Нет! Нет! — шептал он, лежа ничком и пытаясь побороть дурноту. Ведь те двое, прошедшие внутрь, шли отсюда, и чувствовали себя вполне нормально. Значит, и он сможет, просто не надо смотреть вверх! Не надо смотреть вверх, не надо смотретьвверх, ненадосмотретьвверх… Надо надеть очки! Не на глаза — на лоб! Они сработают, как козырек, перекрывая обзор! Он вытащил очки из мешка, надел, неуверенно поднялся на колени. Да, так лучше, так намного лучше, даже почти не тянет посмотреть… нет! Он рывком опустил голову. Бездна против воли притягивала взгляд. Так нельзя. Вот у нас еще кусок тряпки есть, вот мы сейчас его вот так на голову завяжем, чтобы надо лбом торчал — ага! Во-от! Так даже встать можно! И даже идти, если заставить себя держать голову опущенной. Вот так и пойдем. А куда, собственно?

Ему и в этом повезло. На торговой площадке перед Вратами сиял контур портала и двигались какие-то фигуры. Берэн стал продвигаться в том направлении, стараясь двигаться как можно тише. На краю площадки меланхолично жевало куст какое-то животное, сзади к нему была приделана тележка. Двое грузили на нее ящики с чем-то звякающим.

— Ну, че? Все там?

— Вот последний — и завязывай давай.

Ящики прихватили веревкой через верх к тележке, накинули сверху тряпку, тоже привязали к бортам.

— Поехали? — один сел на передок тележки, другой взял вола за рог, стал разворачивать его мордой к порталу. Берэн метнулся из-за куста, заскочил на телегу сзади и стал ужом ввинчиваться под тряпку, закрывавшую ящики.

— Подожди, закрою, — телега остановилась. Послышались шаги, сияние, пробивавшееся под тряпку, погасло. Тележка опять начала мягко покачиваться на ходу.

— Ушел — понял вдруг Берэн — Все-таки ушел! — и то ли заснул, то ли потерял сознание.

Проснулся он от того, что упал. Тряпку от бортов отвязали и он довольно чувствительно приложился об землю.

— Лыс-сый дроу! — ахнул кто-то над ним.

— Лысый? — ахнул Берэн, резко садясь и хватаясь за голову. На голове была тряпка. Он сунул руку под нее — волосы были на месте. — Че лысый-то? — возмутился он. — Ниче и не лысый! Нас подстригли просто недавно! — он обиженно щурился на темную фигуру, стоящую перед ним. Были предрассветные сумерки, но даже этот слабый свет очень неприятно резал глаза и заставлял болезненно морщиться.

— Ха! — неуверенно сказала фигура. — Ха! — и беззлобно захохотала, приседая и хлопая себя по ляжкам. Берэн хмурился, не понимая причины этого веселья.

— Да что у тебя тут за счастье-то? — из-за повозки вышел второй. — Епс! И впрямь счастье! Откуда ты, птица-радуга?

— Не! — замотал головой Берэн. — Я не это… то, что ты сказал. Я дроу. Я из горы Донн.

— Да я вижу, что не гоблин! — присел второй на корточки. — Я про то, что ты на себя нацепил. Это у вас мода такая?

— Я сам сделал! — с гордостью сказал Берэн, вытягивая локоть и рассматривая плоды своих трудов. — Я читал, здесь бывает очень холодно — и я сделал!

— Постой! Так ты… Ты сбежа-ал! — догадался второй.

— Че сбежал-то? Ниче не сбежал! Я так… ушел…

— Ага-ага! — захихикал первый. — Ты — так просто ушел, а я — жайчик! — вывесил он над нижней губой солидные клыки. — Я капуфтку гвызу! Похофь? — кокетливо повернулся он в профиль.

— А… не знаю — совершенно честно ответил Берэн. Тут уже засмеялся второй.

— Уймись, Фол! Он же из горы — там нет зайцев. Но, если тебя утешит мое мнение — похож, только ушки подкачали!

— Зараза ты! — беззлобно сказал Фол и тоже присел на корточки. — Так чего ушел-то? Стырил что-нибудь, поди?

— Че стырил-то? Ниче я не стырил! — опять возмутился Берэн. И поник. — Я… прочитал. Это мне нельзя читать было, а я прочитал. И я там не захотел больше. И ушел.

— И что теперь? Ты ж ослепнешь через полчаса! — до Берэна вдруг дошло, почему он чувствует себя так неуютно. Нет, той дурноты, которую он испытал ночью, больше не было. Как ни странно, при блеклом полусвете зарождавшегося дня, он чувствовал себя вполне прилично. А вот очки стоило надеть! Он ощупал голову — вот они, сползли, пока он спал, и забились выше лба под тряпку! И фиг теперь достанешь. Пришлось развязать импровизированный платок, вынуть очки и тогда уже надеть. То, что в горе казалось вполне приемлемым, здесь вышло просто никаким. Глаза, правда, сразу перестало резать, но мир расплылся, стал мутным, фигуры новых знакомых превратились в смутно различимые пятна. Вампиры молча наблюдали за всеми его манипуляциями.

— Нда-а, — протянул наконец второй. — Тоже сам сделал? Может, тебя все-таки назад?..

— Нет! — вскинулся Берэн. — Я… по ночам могу работать! — вампиры, переглянувшись, дружно заржали. Берэн не понял. Странные они какие-то. Чего смешного-то?

— Слушай, так чего тебя, все-таки, наружу понесло? — отсмеялся наконец второй. — Вот сколько помню, ни один из горы не вылезал!

— Да я ж говорю — прочитал я. А нельзя было. А меня пороть стали.

— Нельзя читать? — удивился второй. — Странно как, надо же! Давай мы тебя в Университет переправим — и читай, сколько влезет! Там библиотека у-у-у! — он покрутил головой. — Да и тебя умники вылизывать будут — как-никак, живой дроу! Экзотика, блин!

— Я не хочу — читать, я хочу — любовь! — дроу вертел головой в нелепых очках — на одно темное пятно, на другое. — У вас здесь есть, должна быть — я читал!

— А у вас нету? — возницы, переглянувшись, уставились на него, как на идиота.

— Только если разрешат, — объяснил дроу. — Потом. Когда-нибудь.

— Ох, ни …я себе! — возницы были ошеломлены и смотрели теперь на Берэна с неподдельным сочувствием.

— Слышь, а давай его Лье свезем! — вдруг осенило Фола. — А под это дело и спросишь заодно — может, она в долю вернется! Ты как раз вчера страдал, что без нее сбыт хреновый! — Разгорелась бурная дискуссия с размахиванием руками и кручением пальцем у виска.

— Он же маленький совсем! — на «маленького» дроу вызверился и был немедленно заткнут лепешкой, явно припасенной для вола, «чтоб поменьше рот разевал». Лепешка оказалась вполне свежей и вкусной, «рот разевать» Берэн перестал и только крутил головой, следя за обменом репликами. Здесь и сейчас решалась его судьба. И опять не им, практически без его участия. Плохо быть маленьким!

— Ну-у да, она, конечно, совершенно чокнутая — но вполне в своем уме! — наконец заявил Фол, и оба замолчали, пытаясь понять только что сказанное.

— А ты знаешь, о, косноязычный друг мой, кажется, ты прав! — усмехнулся вдруг второй. — Забавно, но это вполне соответствует истине! К Лье! Пойдем, — протянул он руку Берэну, — свет пересидишь в доме, а как стемнеет — отвезем тебя к райе Виллье. Будет тебе любовь!

Ей было скучно до безумия. В буквальном смысле. Святая мать Ле Скайн! Ну кто бы мог подумать, что бывает такая катастрофическая, такая нечеловеческая скука! За свои 380 лет Корнэвиллья дэ Тэрон ле Скайн перепробовала все занятия, какие только смогла придумать. Она пыталась научиться рисовать — но у нее не было таланта, а быть посредственностью не позволяло самолюбие. Она писала стихи, занималась селекцией растений, изучила кухни разных рас, несколько десятков лет путешествовала в облике мужчины, изучала магию — впрочем, без особого успеха. Одно время она увлеклась биологией и медициной. Пыталась служить — целых полгода проработала в Госпитале. Целых, потому что надоело через месяц. В Руке Короны Вил Корнэль продержался 56 лет, добился звания Мастера Мечей и ушел с громким скандалом по поводу нарушения субординации, отлупив своего Большого. Некоторое время давал частные уроки боя, открыв свою школу. Тоска! Чем можно заняться, если впереди вечность, а талантов нет? Если через пять, ну, пусть двадцать пять лет, надоедает очередное занятие — и надо срочно придумывать, что бы такое сотворить, иначе свихнуться можно! Лет эдак шестьдесят тому назад она даже чуть не спилась на крови, но, в какой-то момент, испугавшись самой себя, прошла курс лечения в Госпитале и в дальнейшем вела себя более осторожно.

Дура! Дура! Лучше б ее тогда папенька сковородкой пришиб! Говорил же папа Нэвилл: «Дочка! Не лезь к вампирам! Каждый на своем месте хорош!»

Ее место ей хорошим никогда не казалось. Дочь повара в портовом кабачке, в зале пьяные рыбаки, на кухне грязные тарелки. Хотелось в большой мир, хотелось, чтобы красивая одежда, бал во дворце, галантные кавалеры… Сама, дура, подошла, сама, дура, напросилась! Ну, как же — красивый, богатый! Видела же, что пьяный — куда лезла?

— Позвольте, я вас провожу в вашу комнату? — а еще бы не позволил, он же лыка не вязал! Она его, практически, на себе тащила! Дотащила, усадила на кровать, и там, пока никто не видит, формулу подчинения, по этикету — Позвольте мне быть вашим кормлецом! — и руку запястьем вверх, опускаясь на одно колено и опуская голову. А он, спьяну — в шею: до руки еще дотянуться надо, а шея — вот она! Да не лезвием, а клыками! Дура, дура!

Да, ночь была ослепительная. Зато утро… Он ее довольно бесцеремонно растолкал.

— Ты кто?

— Я — скромно потупившись — Ваш кормлец.

— …..! — схватившись за голову — Куда?

— Вот — отведя волосы с шеи.

— … ….!!! Ты что, не видела, что я никакой? А если бы всю выпил?

— Ну, и выпили бы! — заорала и она — Лучше так, чем всю жизнь тарелки мыть! — и заревела.

Скандал был чудовищный. Мать рыдала и билась в истерике, отец гонялся за Вилльей со сковородкой и орал, что подаст иск в Королевский суд на «совсем распоясавшихся негодяев».

— На свою доченьку подавайте! — орал вампир — Я по ее милости и так под суд пойду! Еще разобраться надо, кто здесь негодяй! Сами, небось, ее и подговорили! Уже нажраться нельзя спокойно — обязательно подставу устроите! — он поймал взглядом выпученные глаза отца Вилльи и рявкнул — Замри! — отец застыл с занесенной над головой сковородкой. — Кто тебя научил? — поймал он Виллью за руку. — Папочка? Мамочка? А ну, говори немедленно!

— Я сама-а-а! — ревела Виллья. — Я чита-а-ла!

— Ах, чита-ала! — передразнил он. — А что три свидетеля должно быть — ты не чита-ала? И все трезвые, между прочим! И не у тебя в доме, а у МЕНЯ! И что мне теперь с тобой делать, чтица хренова? У меня один кормлец уже есть, я что — миллионер, у меня зверей в кошельке несчитано? Вас же и кормить и одевать надо — а тебя еще и учить, ты же дура круглая! Ты ж меня на первом же приеме опозоришь! Как кормлец должен приветствовать Старейшину?

— Не зна-аю! — рыдала Виллья. — Там этого не-е было-о!

— Где — там? — рявкнул вампир.

— Во-о-от! — Виллья достала из кармана свою любимую книжку. Она не расставалась с ней уже два года, таскала в кармане, а ложась спать, прятала под подушку. Вид книжка имела весьма печальный.

— «Вампир и дева» — прочитал вампир — И вот отсюда… вот из-за этой дряни… — тряс он книжкой перед ее лицом — Это же… о-о-о! — взялся он за голову. — Кто там автор? Ага. Ну, все. Он труп. Специально попрошусь в исполнители. Пошли, жертва бульварного чтива. А Вы, райн, получше следите за тем, что читают Ваши дети. Не все так законопослушны и мягкосердечны, как я. Будь на моем месте один мой знакомый, здесь сейчас лежало бы три трупа, а здание весело горело. Вопросы есть? — отец побледнел и попытался покачать головой. — Отомри! — небрежно бросил вампир, открывая портал, и они ушли.

Аудиенцию у Старейшины Ле Скайн Лья не запомнила. Все было, как в тумане, она только теперь осознала, на что решилась — и задним числом ей стало невыразимо страшно. Единственное, что запомнилось — Старейшина Йэльф старым совсем не выглядел. С виду ему было лет тридцать. Виллью он так ни о чем и не спросил, рассказ Дэйла, «ее вампира», выслушал с азартно блестящими глазами, потом долго хохотал, стуча кулаком по подлокотнику. А еще отобрал книжку — поржать, как он выразился.

Если бы она могла хотя бы предположить, во что выльется ее авантюра, скорей всего, она на нее не решилась бы. Ни о какой любви не шло и речи. Да, раз в неделю к ней приходил Дэйл, происходило нечто невероятное, чему она даже не могла найти названия — и все, до следующего раза. Все остальное время она училась. В нее вколачивали этикет и манеры, учили музыке, правильной речи, танцам, прививали хороший вкус в одежде, а список литературы привел ее в мистический ужас. И так все десять лет, пока Дэйл ждал разрешения на ее поднятие. Это был, и поныне остался, единственный способ снять зависимость от укуса инкуба. Подчинение оставалось — но уже без сексуальной составляющей, скорее подчинение ребенка родителю. Поднявший считался отцом или матерью поднятого во Жнеце. Только потом, уже после поднятия, она смогла оценить, насколько милосердно он с ней обошелся. Ни разу за десять лет он не разделил ее ни с кем из своих приятелей, хотя вполне мог это сделать — после еженедельного укуса она согласилась бы на что угодно, лишь бы доставить ему удовольствие. Неконтролируемое влечение смывало все — понятие о приличиях, моральные устои, стыд — оставляя только неудержимое желание, требовавшее немедленного удовлетворения. По сути это было рабство. Уходя, он говорил «учись» — и она просто вынуждена была учиться, потому, что ослушаться была не в состоянии. Ни разу за десять лет он не взял ее на вечеринку ле Скайн. На первую она попала, уже будучи вампиром — ей повезло, она восстала суккубом, а не ординаром — и испытала культурный шок. Подавали не только и не столько напитки, но и добровольных кормлецов. Как раз таких, каким так неловко попыталась стать она. Если бы ей это удалось, это она вполне могла бы быть на месте вон той девочки. Ага, которая с тремя сразу. Как? А вот так, уметь надо, а чтобы уметь, надо учиться, и не один год. Приглашенные приходили «со своим», делились и обменивались, вечеринка была больше похожа на оргию. Что больше всего ее поразило — никто из кормлецов не был зависимым, как она недавно. Все было сугубо добровольно, и, похоже, люди получали от этого не меньшее удовольствие, чем вампиры.

Как дочь ле Скайн, она стала получать небольшую дотацию от Совета Старейшин, и еще чуть-чуть от Дэйла, но он сразу предупредил, что это — только на пару лет, пока она еще «маленькая», на обзаведение. От Дэйла достался и двухэтажный домик на севере. Теперь у нее было все, о чем она когда-то так мечтала: балы (ле Скайн устраивали не только вечеринки), наряды, кавалеры. Через пятнадцать лет она уже выла от скуки. Одежда вообще стала почему-то раздражать, дома она ходила обнаженной, одеваясь только к приходу поставщика продуктов и для еженедельного визита в Госпиталь.

Она заметалась, перепробовала несколько занятий — от разведения роз до огранки камней, понемногу начиная осознавать свою печальную участь бессмертной бесталанной дуры. Но деятельная натура не позволила ей предаться растительному существованию. К 380 годам все уже считали ее «весьма эксцентричной», и ее персона была любимой темой пересудов при дворе ле Скайн.

Она побарабанила пальцами по столу «Что же де-лать, что же де-лать?» Может, мотнуться в дворцовую библиотеку, взять что-нибудь почитать? Вот именно, усмехнулась она, «что-нибудь». А что? Или записаться в четвертый раз в Университет, пойти мозгов добыть? На тему? Ну, вот боевую магию она так и не освоила до реально применимых пределов. А, с другой стороны, смысл? С кем воевать-то? И добровольного кормлеца тогда брать придется — энергию-то откуда брать? Во-от. А кого попало не возьмешь, значит, еще поискать придется, а потом обучать, да еще и поить-кормить-одевать, а на какие шиши? Его ж ублажать придется, обойди Жнец — обидится! Нет, не вариант. Ох, скучно-то как!

Внизу заверещал дверной звонок. Вроде, никого не ждала! Святая мать ле Скайн, пусть это будет что-то интересное! Лья накинула большой махровый халат и побежала вниз. На крыльце стояли два знакомых по контрабандным делишкам ординара и кто-то маленький, хрупкий даже в большом черном плаще с глубоким капюшоном.

— Здравствуйте, райя! Мы к вам по делу. — Лья пропустила троицу в холл. — Мы тут торговать ездили, а по приезде пассажира обнаружили. Раздевайся, — повернулся он к закутанному. Тот послушно снял плащ.

— О-о-о! — непроизвольно вырвалось у Льи. Казалось бы, штаны и балахон — что может быть проще? Но какое пиршество цвета! Явно сделанные вначале слишком узкими, зеленые в крупную ромашку штаны (из занавески?) были расставлены по внутреннему шву ярко-желтой тканью по принципу: не хватает — добавим. Балахон был бордово-красным со вставками по бокам из той же желтой ткани и рукавами из занавески в ромашку. Половину лица скрывали уродливые очки с чем-то мутно взблескивающим вместо стекол, над ними ежом торчали даже на взгляд жесткие короткие белые волосы. Тонкий нос, пухлые губы прихотливого изгиба, черная кожа, ушки витыми рожками… У Льи отвисла челюсть.

— Гхм… Райя, это дроу, — второй, Фол, согласно закивал.

— Да-а… Я вижу, — очнулась Лья от счастья созерцания цветовой феерии. — И?

— Понимаете, нам с ним совершенно нечего делать.

— А мне? — Лья не понимала, чего от нее хотят старые приятели. — Отвезите, где взяли, да и все, — дроу набрал воздуху, Фол дернул его за руку — молчи, тебя не спросили. Дроу сдулся и понурился.

— Да не хочет он назад, райя, прямо чуть не плачет. Пороли его там, говорит, за то, что он что-то там читал. Жалко его, он нам спину показывал — ужас! Нельзя над ребенком так измываться! А нам его у себя оставлять тоже не с руки. Мы ездим все время, Вы же знаете, — Лья задумчиво кивала. Она действительно знала, и понимала — да, им никак. — Вот мы и решили его к вам отвести — может, возьмете на воспитание? Или пристроите кому — мы-то, кроме вас, не придумали никого! Вы-то дите точно не обидите, а остальные — неизвестно, — на «дите» дроу снова дернулся, но опять был осажен Фолом. Лья молчала, раздумывая. Читать. Читать — это сколько угодно. А кормить? А одевать?

— Все здорово, райнэ, только мне не на что. Я же вышла из дела.

— А вы опять войдите! — широко ухмыльнулся Фол. — Мы аккурат вчера про вас базарили! При вас-то пободрее у нас шло! И заклад нам не надо — с барыша разойдемся, мы ж вас знаем!

Лья напряженно соображала. Эту пару она знала хорошо, они не подставят и не обнесут. По крайней мере — ее. А взять это чудовище на воспитание… Жаловалась на скуку? Вот тебе и развлечение, причем на долгие годы. Сиди, да воспитывай… кормлеца. Мысль была неожиданной и очень интересной. А действительно, воспитать с нуля, вложить то, что она считает важным и нужным, как своего ребенка, которого у нее уже никогда не будет. А потом соблазнить. И оставить только для себя, чтобы не испортили. Она по-новому взглянула на радужное чучело.

— Хорошо, райнэ, я согласна. Но о делах, тогда, завтра, не возражаете? — оба вампира заулыбались, закивали, явно довольные исходом дела — только какого именно? Ай, пройдохи! Мальчика пожалели, да? Ага, уже верю, а как же!

— До завтра, райя Виллья! Да хранит вас святая мать ле Скайн! — они откланялись. Чучело сопело, комкая в лапках плащ. Ежится. Мерзнет, что ли? Ну, да, он же живой, а сейчас конец лета, нежарко. Надо срочно купить угля, а пока протопить дровами.

— Пойдем наверх, — Лья пошла к лестнице. Чучело скользило вслед с неожиданной грацией и почти бесшумно. А, ну да, дроу же тоже эльфы, просто внешне измененные. Блин, с эльфом связываться довольно опасно. Но так еще интересней!

В комнате Лья уселась в кресло, дроу застрял посередине, не озираясь, а, похоже, принюхиваясь. Подросток, почти мальчишка, угловатый, хлипкий. Правда, субтильность эта весьма обманчива, большинство эльфов выглядят хрупкими. Вот только, один такой хрупкий может с легкостью навалять троим здоровым бугаям-людям, и даже не вспотеет. Что ж он в очках-то этих, так и будет?

— Ты совсем не переносишь света?

— Да не, переношу, только от солнца глазам больно. Я, вот, сделал это, — он показал на очки, — только плохо получилось, не видно почти ничего. Так, пятна, где какие, — Лья встала, задернула шторы. В землях ле Скайн у подножия гор вечер наступал быстро, как только солнце заходило за горный хребет. Собственно заката отсюда не было видно никогда, только небо долго светилось над горами переливами розового и золотого.

— А так? — Лья зажгла свечку. — Попробуй.

Дроу снял очки, поморгал: — Нормально, — повернулся к Лье… и замер. Даже, кажется, дышать перестал.

— Что такое? — насторожилась Лья. Кто их знает, этих дроу — сейчас как бросится! — Что с тобой?

— Вы… — зачарованным шепотом, — Вы ведь женщина, да?

— Ну, я надеюсь! — фыркнула Лья. — А что… — он уже стоял на коленях, сжимая руки перед грудью умоляющим жестом.

— Пожалуйста, позвольте мне вам служить! Я сильный, и еду готовить умею, и шить, и…

— Детка, что с тобой, встань немедленно! — Лья была ошарашена такой реакцией. — Сядь сюда и успокойся! В чем дело? Ты что, женщин никогда не видел?

— Нет, — вздохнул дроу, садясь в кресло и не сводя глаз с Вилльи.

— У вас нет женщин? — окончательно обалдела Лья.

— Не-е, женщины-то есть, только они живут отдельно, и к ним просто так нельзя. А мне даже знать про них было не положено, я еще… — он споткнулся, насупился.

— Маленький, — договорила Лья с улыбкой. Дроу возмущенно дернулся. — Знаю-знаю, ты уже большой. Но не для женщин. Да ты не расстраивайся, это пройдет! Ты дальше рассказывай!

— Так а че? Я прочитал просто, что женщины. И любовь! — лицо его вдруг неуловимо изменилось, будто осветившись изнутри, на нем появилось как бы восторженное ожидание невыразимого счастья. — Я прочитал — она где-то есть, где-то здесь! А там нету, — он погас, как будто его выключили. — И я ушел. Я не хочу жить там, где я никому не нужен, и не буду нужен никогда!

— Ой, горюшко! — Лья не знала уже, смеяться или плакать. — Ты думаешь, здесь намного лучше?

— Лучше! — с огромной убежденностью сказал дроу. — Вы ведь не будете меня пороть за то, что я на вас смотрю? — Лья, таким предположением изрядно изумленная, энергично помотала головой. — Вот видите! Это уже гораздо больше, чем у меня могло быть там! Я не знаю, как у меня получится здесь жить, но я лучше здесь умру, чем там жить буду! — А глаза у него не красные, поняла Лья. Это отблескивает зрачок, такой огромный, что темно-зеленой радужки почти не видно. Какой забавный мальчишка! Дроу в поисках любви попал к суккубу — кому сказать — обхохочется! Лья покачивала головой в такт своим мыслям, дроу, видимо, принял это за отказ и резво сполз с кресла на пол, опять становясь на колени.

— Райя, я все-все делать буду…

— Да успокойся ты, никто тебя не гонит! — опомнилась Лья. — Хочешь — оставайся, только не жалуйся потом! Гонять буду в хвост и в гриву. А что до любви, ты меня извини, но ее ведь как-то выражать надо — стихи, объяснения. Тебе не кажется, что ты к этому немного не готов? Может, для начала, все-таки поучишься?

— Да-а! — опять этот свет изнутри. Кажется, скучно ей не будет!

— Как тебя зовут-то, горюшко?

— Кэйн Берэн дэ Мирион на-фэйери Донн Дроу — поглощенный открывающимися перспективами, Берэн на автомате назвал свое полное имя, как на утренней перекличке в школе.

— Ч… што? — поперхнулась Лья. — На-фэйери?

— А? Да я вну-ук! — махнуло рукой радужное чучело, сияя улыбкой.

— Тебя же искать будут, внук!

— Да не-е-е! Кому я там нужен-то? — но этот факт его теперь больше совершенно не расстраивал.

Мечты стремительно сбывались, просто на глазах! Каждое утро он сидел за столом с райей Вилльей, мог сколько угодно на нее смотреть, и даже разговаривать, и его никто за это даже не ругал. После завтрака — урок боя на мечах с Мастером Корнэлем, светловолосым, но удивительно похожим на райю Виллью чертами лица. До обеда дроу был свободен и, чаще всего, забивался в библиотеку, а она у Льи была богатая. Он читал все подряд, но многого не понимал, особенно в эльфийских романах. Потом обед, совмещенный с уроком правил поведения за столом. Лья наняла повара — немолодого молчаливого мужика — после первого ознакомления с тем, как Берэн «умеет готовить». Это не значило, что Берэна выставили с кухни. Мужик, Мастер Батин, заходил за Берэном, и молча мотал головой на дверь. Значит, надо было идти чистить овощи, или ставить тесто, или еще что-нибудь — все, что скажет Мастер. Берэну он не очень нравился — уж слишком немногословным он был, и никогда не объяснял, почему что-то нужно делать так, а не иначе. Чаще всего, на вопрос Берэна следовало лаконичное «потому что». Он пожаловался райе Виллье, и тут же получил задание — найти в поваренных книгах ответы на свои вопросы. Упс. Лучше всего были вечера. Райя учила его игре на клавире и гитаре, настольным играм, много рассказывала о Мире, о тех местах, где успела побывать, расспрашивала Берэна о жизни в горе. Он мог теперь выходить из дома — Лья заказала ему хорошие темные очки, они выдерживали даже яркий свет. Он узнал, что такое птицы, даже видел радугу — правда, недолго и ценой слезящихся глаз, очки пришлось для этого снять — и она произвела на него огромное впечатление. Хуже всего ему приходилось зимой. Мерз он нещадно. Кроме того, Лья холода не чувствовала, как и все вампиры, а он пытался соответствовать. Только после нескольких простуд и бронхитов Лье удалось убедить его в том, что в мороз лучше тепло одеваться. И снег — отраженный от него свет в солнечный день пробивал-таки даже самые темные стекла очков, глаза слезились и болели. Приступов агорафобии днем с ним не случалось, только в ясные звездные ночи, но и они постепенно слабели, он привыкал. В лес, куда Лья водила его на охоту, он влюбился сразу, с первого раза, и не хотел уходить. А на берегу моря он просидел целый день, заворожено глядя вдаль. К идее искупаться отнесся с ужасом, как к святотатству: разве можно осквернить это величие таким прозаическим действом? Лья уже давно договорилась насчет поставки рыбы, ей было откровенно скучно, но она терпеливо ждала, пока ее подопечный пытался разместить в своей душе все это огромное количество соленой воды. Она знала, что это необходимо: если в душе нет леса и моря, она неполноценна. А горы — горы у него уже есть, даже больше, чем нужно, спасибо, хватит.

Лья чувствовала себя то ли матерью, то ли скульптором. Она ваяла личность. Она тоже была счастлива — нашлось интересное занятие на неопределенный срок! Да и возвращаться домой после очередного размещения партии контрабанды стало приятно — ее там ждали. Ждали не ради каких-то дел, а просто для того, чтобы увидеть, услышать, чем-то поделиться — этот мальчик каждый день делал для себя открытия. Это было ново, непривычно, но очень грело душу. Время шло. Тощий узкоплечий подросток постепенно превращался в экзотического красавца. Он сильно вытянулся, как будто тело только и ждало того, чтобы исчез гнетущий свод пещеры над головой. Раздались плечи, появились рельефные мускулы под атласной черной кожей, отросли белые жесткие волосы, в минуты опасности встававшие гребнем от затылка ко лбу. В первый раз, увидев это, Лья была озадачена. — Это, чтобы вовремя почувствовать резкое понижение свода, — объяснил Берэн. — но так носят только охотники и те, кто живет на периферии, в плохо обжитых местах. А в Донне стригут, тем более детям. У нас своды выглаженные, с резьбой, с финтифлюшками.

Изменился и внутренний мир дроу. Чтение, пусть и бессистемное, сделало свое — мир раздвинулся. Только теперь, задним числом, Берэн понял, что шансов уцелеть у него, когда он отправился в поход за любовью, было — один на тысячу. И он радовался своей удаче, радовался каждый день, и жадно впитывал новое, и мир становился еще чуть-чуть шире — каждый день. Дроу очень изменился, прежней осталась только улыбка — по-детски наивная, немного растерянная.

Лья, с удивлявшим ее саму терпением, лепила из мальчишки мужчину, с которым могла бы жить, не опасаясь непонимания или обиды с его стороны. А Берэн с большим энтузиазмом «лепился». Он заучивал стихи и пытался писать сам, он научился готовить и обслуживать себя от и до, он неплохо владел мечом и знал несколько заклинаний исцеления. Лья учила его всему, что знала сама, а знала и умела она немало. Она научила его охотиться: ставить силки и стрелять из лука и арбалета, научила выживать, оказавшись в одиночестве: искать воду, устраивать стоянку, разводить костер из мокрых дров под дождем. Научила составлять лекарственные сборы от девяти болезней путешественника, магии — насколько знала и умела сама. Когда-то наскучившие, занятия обрели новую жизнь и смысл. Учить оказалось даже интереснее, чем учиться, тем более что дроу сам стремился узнать как можно больше и обо всем. Он прекрасно понимал, что в горе он этих знаний не получил бы никогда, и пользовался предоставившейся возможностью на полную катушку. Он взрослел — но, Жнец! — как медленно! Педофилом Лья никогда не была, на ребенка бросаться не собиралась. Нельзя же всерьез думать о том, чтобы сделать любовником существо, которое смотрит на тебя со щенячьей преданностью и замирает от счастья, когда его гладишь по голове. Она ждала, ждала терпеливо, целых десять лет. Самым досадным в эти годы для нее была необходимость носить одежду, и не какую-нибудь, а красивую. Единственная награда для мальчика — смотреть ежедневно на красивую женщину, балахон не напялишь. Гоблин бы взял эти крючки! Красивая — не значит удобная! Здесь жмет, тут давит, и вообще! Но иначе было нельзя. «Сеятель, будь терпелив» — о, да! В терпении ей не откажешь.

Только поймав на себе откровенно раздевающий взгляд, впрочем, тут же отведенный со смущением, в третий раз, она решила — пора. Только бы не испугался, не смутился, не обиделся — все это нестерпимо горчит в энергетическом потоке. Хуже сбора от простуды. Она его неплохо подготовила — но что можно сказать заранее? Вдруг она что-то упустила? Тогда десять лет псу под хвост. Эх! Может, рано? Не попробуешь — не узнаешь.

— Рэнни? Я в ванной, зайди, пожалуйста! — на него поднят несчастный взгляд — Рэнни! У меня мочалка порвалась! Спинку мне потри, пожалуйста — мне самой теперь никак! — одной рукой придерживаем полотенце на груди, другой — локоны подбираем со спины, спинку подставляем. Полная ванна пены, по ней алые лепестки, мочалка, аккуратно порванная пополам, тоже алая. Черные руки с алой мочалкой на алебастрово-белой спине.

— Рэнни! Ты три, а не гладь! Да по-лег-че! Я же упаду! — а мы рукой в стенку упремся, полотенчико-то и упадет… — Ай! Да ладно, хватит, хватит! Смой, пожалуйста, ковшик вон там. Спасибо. Ты когда-нибудь решишься, теленок? Стоит, сопит… И полотенце мне сухое подай, пожалуйста! — и, через плечо, над краем полотенца, чтобы с другой стороны шейка изгибом: — Рэнни! Ты или сделай то, чего так хочешь, или уйди в гостиную, сиди там, смущайся и бойся самого себя! — ну, наконец-то! За плечи схватил, в шею целует — ишь, присосался! Был бы вампир — уже выпил бы! А какое смятение!

— Лья! — задыхаясь — Это любовь? — Лья чуть не заржала в голос. Один Жнец знает, чего ей стоило сдержаться и выдержать в дальнейшем необходимый тон.

— Еще нет, Рэнни. С моей стороны это доверие, а с твоей желание и, похоже, страх. Ты знаешь, чего боишься, можешь сказать?

— Себя…

— Себя не надо бояться — надо научиться понимать свои желания, я тебе об этом говорила! — она откинулась назад, поцеловала в губы. — Будешь учиться? — он уже улыбался.

— Буду! — желание, смешанное с радостью — уже хорошо! Кажется, что-то получается!

— Тогда отнеси меня в спальню, — а подрядчик еще спрашивал, зачем ей двустворчатая дверь в ванную! Хороша бы она сейчас была — об один косяк головой, об другой — ногами! А так — вписались.

Тот первый урок он запомнил на всю жизнь.

— Лья!.. Что это? — задыхаясь. — Это нежность, Рэнни. А это уже страсть. А похоть я тебе сегодня не покажу — ты испугаешься. А я не хочу, чтобы ты пугался или смущался. Я хочу, чтобы ты радовался. И учился.

Когда он, наконец, заснул, измотанный и счастливый, Лья еще долго лежала без сна и впитывала, купалась в льющемся от него потоке. Цветущий горный луг — полонина, посередине звенит ледяной и хрустально-чистый ручей, вода в котором еще несет запах талого снега! Как здорово! И ни капли горечи: нет принуждения — нет и сопротивления! Она готова была плясать от радости — получилось, получилось! От большинства добровольных энергетических кормлецов энергия шла весьма пресная — животное удовольствие одинаково у всех двуполых существ — а практически у всех одноразовых, пойманных на взгляд, еще и горчила, из-за внутреннего сопротивления. «Как с овцой!», один раз брезгливо пожаловалась она Дэйлу. «И так бывает», спокойно ответил ее отец в ле Скайн, чем привел Лью в нехилый шок. «Люди удобнее. Им можно приказать вымыться, а овцу приходится мыть самому. И не смотри на меня так — ты просто ни разу не попадала в ситуации, когда энергия необходима, а кроме грязной хрюшки рядом никого нет. И это еще хорошо, если есть, чем ее вымыть, и есть на это время и силы». Лья благоразумно не стала выяснять подробности приключения, в котором Дэйл приобрел этот опыт. Но это было давно. Лья много чего и кого успела попробовать за почти четыреста лет. А теперь у нее есть то, чего нет почти ни у кого. Таких, не просто добровольных, а еще и влюбленных, среди кормлецов можно было пересчитать по пальцам. Да и то — это были люди, вопиюще недолговечные! А Рэнни дроу, его хватит надолго, может, теперь и магией овладеть получится! Вон сколько чистой звонкой энергии теперь в ее полном распоряжении! А завтра будет еще — и еще долго-долго!

Проснулась она от того, что ее целовали и гладили — и чуть не вцепилась наглецу в глотку — кто посмел? Но вовремя опомнилась.

— Это нежность, Лья?

— Да, Рэнни!

— А это страсть?

— Да-а… — Способный мальчик!

Целый год она настраивала его, как скрипку. Учила улавливать интонации голоса, подоплеку движений — взмах ресниц может сказать больше, чем полчаса разговора, прикосновение руки к руке дать ощущение более острое, чем поцелуй. Учила музыке тела, его созвучиям и диссонансам. Это было захватывающе. Это было нескучно. Это было… вкусно.

Через год, почти спонтанно состоялся второй урок.

— Знаешь, я до сих пор каждый день радуюсь, что ушел тогда из горы — Рэнни лежал, закинув руки за голову. — И до сих пор поражаюсь своему везению. Не представляю, что бы со мной было, не встреть я тебя. Вернее, не хочу представлять. Скорей всего, просто бы погиб. И так и не узнал, что такое любовь.

— А ты и теперь не знаешь! — тихо засмеялась Лья. — Любовь — достояние души, а не тела, — ответила она на недоуменный взгляд. — Тело и душа, конечно, связаны и влияют друг на друга. Но для истинной любви тело не важно. Истинно любить можно только личность, а тело при этом может быть любое — мужское, женское, красивое или уродливое. Можно вожделеть к прекрасному телу с уродливой личностью внутри — и ничего, кроме горя это тебе не принесет. А для истинной любви страсть телесная — всего лишь один из многих способов проявления, и отнюдь не обязательный.

— Но… я люблю тебя!

— Ты меня не знаешь, Рэнни! Ты знаешь только то, что я решила в себе для тебя открыть! Я тебя очень берегу! Даже от самой себя!

— Я люблю тебя!

— Уверен? Поцелуй меня! — во время поцелуя она перекинулась, он почувствовал трансформацию, отстранился и встретил хитрую ухмылку Мастера Мечей.

— А… Лья… — попытался удрать, но был схвачен и возвращен на место. Лья хохотала.

— Стой! Куд-да-а! Я еще многому могу тебя научить!

И она еще многому его научила. Сопротивление в тот раз было, но недолго. Очень недолго.

Они были безоблачно счастливы целую вечность — по человеческим меркам. И мало, до обидного мало по времени жизни эльфа и вампира. Что такое 250 лет, когда ты счастлив? Началом конца стала нелепая случайность.

Они валялись по сторонам костра после охоты. Над углями шкворчала насаженная на прутики вырезка из зайца — для Рэнни. Неподалеку булькал по камушкам ручей, лес тихо млел под жарким солнцем, даже птицы пересвистывались как-то вяло.

— Ох, даже шевелиться не хочется, — потянулся Мастер.

— Ну и не шевелись, — улыбнулся дроу. — Кто заставляет?

— Необходимость, душа моя! Она, противная! — вздохнул Мастер. — Я вчера кормежку пропустила — уж больно погода мерзкая была, да и лень было. А сейчас чувствую — зря. Как-то мне не по себе. Наверно, скоро начну кусаться и выть. И не соображаю ни фига. И шевелиться не хочется. И заяц совсем мелкий был, и невкусный какой-то. Знаешь, не будь я вампиром, решила бы, что я больна.

— Да ну тебя! — забеспокоился дроу. — Ну, давай я тебя покормлю — и лежи себе дальше! На! — он быстро навесил сам себе обезболивание, ткнул ножом в запястье и подсунул его Мастеру под нос. Тот бездумно набрал в рот крови — и вдруг, невероятным прыжком перевернувшись на четвереньки, чуть не упав в костер — выплюнул фонтаном. Схватил флягу с вином, лихорадочно, ломая ногти, открутил крышку, прополоскал рот — и тоже выплюнул. Сел, прислушиваясь к себе и, уже по нарастающей панике, невозможной для вампира, понял: попался.

— Лья! Что? Что с тобой? — Берэн со страхом смотрел на Мастера, с запястья стекали быстрые капли крови, волосы гребнем стояли на всю длину, покачиваясь надо лбом.

— Я дура, Рэнни! Такая идиотка! Залечи, — кивнула она ему на руку.

— В чем дело, Лья?

— Ты эльф, Рэнни.

— Я дроу…

— Дроу тоже эльфы, кровь та же. Для ле Скайн — наркотик, привыкание с первого раза. Я дура, Рэнни, у меня из головы вон, что ты эльф. А может, постарался кто-то, чтобы я забыла — это проверить надо, не висит ли на мне что-нибудь этакое. Собирайся, пойдем домой. Хоть почитать надо что-нибудь на эту тему, я даже не знаю, чего конкретно ждать. Что наркоманкой стану — это ясно, а в чем это проявляется — уже не помню.

Вечер прошел, как на похоронах. Легкий морок забывчивости и рассеянности на Лье обнаружился сразу, как были начаты поиски. Кто навесил его, с какой целью — выяснить было невозможно. Вряд ли для того, что случилось. О Берэне знали Фол с приятелем и отец Льи во Жнеце, Дэйл. Никому из них наркомания Льи не давала никаких выгод. Скорее, это было связано со сбытом контрабанды, которым Лья занималась весьма успешно. Кто-то хотел, чтобы она стала невнимательной, что-то забыла или пропустила. И он преуспел больше, чем надеялся.

Берэн настоял на том, чтобы она взяла себя в руки и сходила в Госпиталь поесть. Если бы он знал, как это было сложно! Ей не приходилось «брать себя в руки» больше шестисот лет, она давно забыла, что это такое! За чувство страха, за панику у людей и эльфов отвечают гормоны, вырабатываемые железами, которые у вампиров просто не работают. Впрочем, как и некоторые другие, что и обуславливает общий для всех вампиров хладнокровный прагматизм и, как считают некоторые, бездушие.

Вернувшись, она присоединилась к Берэну в библиотеке.

— Да подожди, может, еще обойдется! — уговаривал ее Берэн. — Ты же почти все выплюнула!

— Рэнни, меня трясет от страха. Ты когда-нибудь видел меня в таком состоянии? — она подала ему руку. Рука была привычно прохладна и непривычно тряслась. — Ищи, Рэнни, ищи все, что можно. Нужно узнать как можно больше, может, меня упокаивать пора, может, я теперь опасна! Я же никогда этим не интересовалась!

Она так и заснула: в библиотеке, со справочником в руках. Берэн отнес ее в постель. Утром она не проснулась, разбудить ее не удалось. Сон был неправильный, неестественный. Скорее полное оцепенение — временами она, похоже, даже не дышала, и за все время ни разу не пошевелилась. Только через сутки Берэн, зайдя в гостиную, обнаружил Лью в кресле. Она сидела, сжавшись в комок, крупная дрожь пробегала по телу, глаза из вишневых стали ярко-красными, губы вздрагивали, обнажая и пряча клыки. Берэн вытащил из лацкана заранее приготовленную иголку, ткнул себя в палец, сунул Лье под нос.

— Лизни. Не соси, просто — слизни каплю.

Она подняла на него затравленный взгляд. Дроу ободряюще покивал. Сел на ручку кресла, притянул Лью к своему боку, стал гладить по спине. Она вжалась в него, вцепившись обеими руками, как будто пытаясь спрятаться от самой себя. Дрожь медленно сходила на нет. Лья постепенно расслабилась, перевела дух.

— И что? Теперь так всегда? — она со страхом ждала ответа, заглядывая снизу ему в лицо. Глаза опять были нормальными, на сегодня ломка кончилась. Он со вздохом развел руками. Она тихо обиженно заплакала. Берэн растерялся. Она не плакала никогда. Она всегда была добродушно-насмешлива, всегда знала, что делать — всегда. Она была — Мастер, наставница. Он не умел утешать, она его этому не учила, и никогда не утешала сама.

— Лья… — он закусил губу. Потом сгреб ее из кресла, и сел туда сам, пристроив ее у себя на коленях. Плечо сразу стало мокрым. — Давай, я тебе расскажу, что успел узнать, ладно? А потом вместе подумаем, что делать, хорошо? Вот, слушай. Тебя можно прямо сейчас отправить в Госпиталь. Они сотрут тебе память за последние три дня — ты проспала почти двое суток — и будут тебя лечить. Лечение — ты только не пугайся, ты ничего не запомнишь — десять лет в ящике и тройная замена крови. Но тебе придется меня поднять. Прямо сейчас.

— Нет! — взвилась Лья — Ни за что! Ты с ума сошел! Зачем? Нет-нет-нет!!! — она замотала головой так энергично, что кудри хлестнули его по лицу. — Да в любом случае это невозможно: нужно разрешение, а у нас его нет! И ждать — я не знаю, сколько. Долго. Я же не подавала прошения! И не буду! — упрямо закончила она.

— Лья, это неизбежно, пойми, — взял он ее за руки. — Подумай сама — на что я буду жить десять лет? С моей внешностью? Я же знаю, на что мы жили все это время, мне столько времени неудобно было — здоровый мужик, и у женщины на шее сижу! Только тогда и успокоился, когда понял, что уже работаю, — он лукаво улыбнулся.

— Ты… давно понял? — Лью вдруг ожгло давно забытое чувство. Ей было… стыдно? Да, кажется, это именно так называется.

— Очень, — Берэну было непривычно, но забавно смотреть на ее смущение. Ну, хоть не плачет. — Я читать умею — не заметила? И не идиот — два плюс два сложить сумею. Но я ничего не имел и не имею против: если это именно то, что тебе надо — да сколько хочешь! — засмеялся он. Она виновато вздохнула. — Но, если ты ляжешь в Госпиталь — Лья! — я даже еду себе заказать не смогу, не говоря уже о том, что просто не на что! Ну, может, лет пять и протяну на те деньги, что есть, при помощи Фила и Фола — а потом? Я тут хотел в Универ сходить, в их библиотеку, нашел у тебя грим, намазался — а глаза-то не спрячешь, не в очках же туда идти! Такой красавец вышел — сам от себя шарахнулся! И под личиной мало куда пройти можно, сейчас везде охранки лепят. Ну, сама подумай, куда я такой пойду? Разве что в Университет, подопытной крысой работать! А мои в горе про меня не факт, что забыли — представляешь, какой будет скандал? Сейчас про меня знают твои приятели и твой отец. А так узнают все. Ты хочешь отдать меня им на растерзание? Настоящий живой дроу — да меня на кусочки разберут, чтобы узнать, как я устроен!

Лья слушала его доводы, как похоронный речитатив по своим надеждам. Она чувствовала справедливость его слов, но отчаяние затопляло разум. Ее Рэнни, теплый, добрый, внимательный, станет таким же, как она, станет… бесполезным. Все, все, что она сделала с ним, для него, для себя — все пойдет прахом! Как обидно, Жнец Великий, как обидно! 250 лет — это же так мало! Этому Рэнни она нужна, может, он ее даже любит — видит Жнец, она старалась! А потом? Что будет потом? Может ли вампир любить? Или только нуждается в чужой любви ради энергии, как в еженедельной порции крови? Она попыталась представить Рэнни вампиром — прагматичным, равнодушным… Нет!

— Нет! Не хочу! — замотала она головой. — Я отправлю тебя к отцу! Или попрошу его покормить тебя в долг, пока я не вернусь! Он согласится! Рэнни, пожалуйста! — она опять заплакала.

— Лья! — Берэн расстроено гладил ее по голове, прижав к груди. — Как ты думаешь, что он сделает в первую очередь? Он заходил сколько — пару раз? Ты не помнишь, как он на меня смотрел? Правильно, он попытается меня попробовать. И легкая горчинка его не смутит, я думаю. А потом еще и укусит. Нечаянно! Ах, я такой рассеянный! — картинно схватился он за голову, изображая раскаяние Дэйла. — И что-то мне говорит, что он-то как раз сумеет избежать неприятных последствий, подготовившись заранее. А может, именно он все это и подстроил — ты можешь мне твердо сказать, что это не так? — Лья обескуражено молчала. Такой поворот сюжета ей в голову не приходил. — Как раз в расчете на то, что ты к нему обратишься. Знаешь, меня уж тогда больше устроит, если меня укусишь ты.

— З-зачем? — растерялась Лья.

— Вот, посмотри, я тут посчитал, — Берэн вытащил из кармана халата листы бумаги. — Ты и так завязана на мою энергетику, поэтому доза будет расти очень медленно, мы очень долго сможем тебя компенсировать. В этот раз так плохо было как раз из-за того, что мы с тобой не успели в постель — ты заснула раньше. А когда доза станет достаточно большой — ты сможешь меня укусить, энергетический выплеск при укусе почти в два раза больше, вот, смотри! Видишь? И мы опять тебя скомпенсируем. Лет пятьдесят так вполне можно протянуть — толерантности к укусу не возникает. А лечение одинаковое — те же десять лет, — о том, что ей сотрут из памяти все эти годы, Берэн говорить не стал, опасаясь новой истерики. Он и так чувствовал себя выжатым, как лимон. Его Мастер рыдает у него на плече — немыслимо! Лья, хлюпая носом, пыталась разобраться в выкладках.

— Это… ужасно, — наконец сказала она. — Рэнни, ты даже не представляешь себе, что это такое! Неужели иначе никак? — она беспомощно смотрела на него.

— Лья, есть еще одна причина, самая главная. Ты все никак не даешь мне сказать. Дело не только и не столько в деньгах. Я не смогу без тебя прожить даже года. Я пытался представить — я не смогу. Я с тобой сросся, Лья, у нас это бывает. Мне нужно быть с тобой постоянно, иначе я просто сдохну от тоски. Я эгоист, да?

— Стопроцентный! — всхлипнула Лья ему в шею.

— Не унывай, Мастер, — шептал Берэн. — Как ты меня учила — без страха, смущения и обиды! Не обижайся на судьбу — так получилось!

— Я не на судьбу, я на себя обижаюсь! Почему я дура такая? Чувствовала же, что что-то не так, могла сразу провериться! И заклинание-то совсем слабенькое было, сняли на раз!

— Так на то и расчет был. Сильное ты бы сразу почувствовала! Да не переживай ты так! Поживем еще! Времени навалом! Продержимся, сколько сможем — а там видно будет.

И они стали жить дальше. Первоначальный шок прошел, они немного приспособились, слегка успокоились. Приговор с отложенным на неизвестный срок исполнением поначалу действовал на нервы, но, если задуматься — люди-то именно так и живут! Да все живут, кроме эльфов и вампиров! И ничего!

Берэну поначалу пришлось тяжелей, чем Лье. Они как будто поменялись местами. Мудрая, трезвомыслящая, практичная и всегда хладнокровная наставница исчезла. Вместо нее рядом оказалась порывистая, взбалмошная, иногда даже безрассудная женщина, способная обидеться из-за пустяка, а потом простить, потому что ей так захотелось. Сначала он откровенно недоумевал, а потом с удивлением понял, что так ему даже больше нравится. Но ему пришлось срочно повзрослеть, стать мужчиной. Теперь он отвечал за все, советоваться стало не с кем. Лье было не до того.

Она жила. Вернувшееся богатство эмоций сделало ее опять тридцатилетней. За день она успевала раза три обидеться, поплакать, помириться, посмеяться, опять обидеться… И она — о! — она влюбилась! Да, в кормлеца, да, глупо, да, она сама его таким сделала, да, он ей даже не в сыновья, а в правнуки годится — да, да, да! Ну и что? И она любила, истово, изо всех сил, как будто каждый день был последним. Она будто пыталась впечатать свой образ в него, слиться — и захочешь — не забудешь! Только одно мучило ее. Поднятие во Жнеце милосердно, оно отбирает не только возможности живого тела, но и сожаления об их утрате. А теперь возможность сожалеть вернулась. Лья отчаянно, до слез, хотела ребенка! Берэну она об этом даже не заикалась, мучилась несбыточной мечтой одна. Но даже эта тоска по материнству — стыдно сказать — доставляла ей удовольствие уже одним своим наличием. Вампиры славятся своей невозмутимостью — но они таковы не за счет умения держать себя в руках. Они просто иначе не могут — заклинание их жизни не может поддерживать работу большинства желез, отвечающих за эмоции. Лья наслаждалась каждой пролитой слезой, каждой минутой тоски по несбыточному.

Лья рассчиталась со своими контрабандистами, Фолом и Филом, и вышла из дела. Подобного рода деятельностью можно заниматься, только обладая абсолютным хладнокровием, которым теперь она похвастаться не могла. Повара они рассчитали, дом заперли и ушли заказным порталом на восточное побережье. Крохотный безлюдный пляж недалеко от лесов Перворожденных, хижина на берегу ручья, лодка. Лья не могла выходить с Берэном в море, даже купаться в море не могла — такое количество соленой воды плохо влияло на ее тело. Заклинание удержания пасовало, кожа начинала шелушиться, как при ожоге, и болеть. Зато она часами сидела на берегу, собирала раковины, красивые камушки, строила замки из песка. Денег они почти не тратили, охотились, собирали моллюсков в прибрежной полосе, Берэн ловил рыбу сетью с лодки. Покупали только хлеб для Берэна, молоко, яйца, иногда вино, соль — излишки рыбы Лья приноровилась солить, Берэну нравилось.

Там было хорошо. Восходы, когда гладкая вода отлива отражает всю прелесть зарождающейся зари, закаты, когда океан полон расплавленного золота, ночи с дурманящими ароматами южных цветов. Раскаленные яростным солнцем дни, когда даже близость океана не в силах умерить жару, а только делает ее влажной. В земли ле Скайн они возвращались только на время зимних штормов. В это время жить на побережье в их хижине было невозможно, охота и рыбалка прекращались из-за постоянных ливней и шквального ветра. Но так было всего два месяца в году. Очень полезных месяца. Идея доводить летние трофеи до ума и сдавать их на Большом рынке на реализацию пришла в голову Берэну, когда он увидел в сарае за грудой угля маленький шлифовальный станок, давно валявшийся без дела — одна из неудачных попыток Льи чем-то себя занять.

— А ты понимаешь, что меня либо обуют по полной программе, либо я, попытавшись торговаться, проявлю эмоции и спалюсь? Представляешь шоу — рыдающий вампир? Аншлаг обеспечен! Прошение-то мы подали, а причину-то я совсем другую указала! Рэнни, мы почти вне закона, ты понимаешь?

— Лья, мы с тобой все это, — он обвел рукой четыре ящичка, — сделали за неделю. Не торгуйся. Сколько дадут — столько дадут. Сами мы торговать все равно не можем. Обуют, так обуют. Чхать на них. Просто можно через недельку сходить, посмотреть почем уходит, улыбнуться продавцу, — Лья представила себе это и действительно заулыбалась. — Единственное, что действительно важно — обязательно составь письменный договор. Вот в следующий раз можно будет поинтересоваться, не велика ли разница в ценах. И пальчиком погрозить. А сейчас не торгуйся, не трать нервы.

Все оказалось гораздо проще. Мявшийся и подозрительно смотревший хозяин сразу успокоился, как только Лья попросила составить договор. Значит — не краденое! Воры договоров не составляют. Лья была приятно удивлена. Ставший вдруг весьма радушным, торговец дал вполне приемлемую цену и, даже, поинтересовался следующей партией. Лья попросила его отметить, какие образцы будут уходить лучше всего, и обещала зайти через пару дней. Жизнь налаживалась.

Они продержались сто двадцать лет. Разрешение на поднятие давно было получено и лежало в ожидании своего часа. Доза крови росла неуклонно: одна капля, три, десять. Лья строго себя контролировала, но сделать ничего не могла. При попытке себя ограничить меньшим количеством начиналась ломка, существование превращалось в пытку — и не только для нее. Через 50 лет она его в первый раз укусила. Через три часа, немного придя в себя, Берэн выдал свой комментарий:

— Блин! Сколько времени зря потеряли!

Но всему приходит конец. С увеличением дозы Лья все дольше спала, энергии для компенсации уже не хватало, эмоции сжирали ее катастрофически быстро. В последние десять лет периоды оцепенения стали быстро удлиняться. На сутки бодрствования приходилось двое-трое суток сна. «Моя спящая красавица», смеялся Берэн. Он каждый раз тщательно готовился к ее пробуждению, чтобы не тратить время бодрствования на раздумья, чем себя занять. Просыпалась она всегда утром. Укус, глоток крови, часа три сумасшествия в постели, Госпиталь (если неделя была на исходе), продукты для Берэна и себя. А вот потом можно было покататься с горки на санках, или сходить на озеро, или много чего еще — Берэн был изобретателен. Но к ночи обязательно вернуться домой. Побережье пришлось покинуть, Берэн боялся оставлять спящую Лью в одиночестве в ненадежной хижине. Да, там никого не бывает, но все когда-нибудь случается в первый раз. Если ее кто-нибудь найдет и увезет, когда он будет в море — где он ее будет искать? А что будет, когда она проснется? Вот именно.

После того, как она проспала семь суток подряд, Берэн понял, что дольше тянуть нельзя.

— Лья! Это уже не жизнь — это существование! Посмотри: сейчас ты в Госпиталь, потом на рынок, потом к поставщику за едой. Все в один день! Сюда ты доползешь к вечеру, вымотанная и голодная. Даже если я буду тебя весь вечер кормить — следующий раз будет только через неделю! Получается, что ты живешь только за счет крови из Госпиталя — и моей. Ты еще и сопьешься в результате. В прошлый раз ты уже проснулась с ломкой, и сегодня тоже. Это плохо кончится, Лья. Мне жаль, но, видимо, это край.

— Но сегодня мне не так плохо, как прошлый раз. Может… — Берэн покачал головой.

— Просто я тебя вчера молоком поить пытался через трубочку. Половина в тебя, половина на пол. Я напугался: ты еще никогда не спала так долго. Лья, смирись. Пойми, дальше будет еще тяжелее, ты же читала, все знаешь не хуже меня. В этот раз ты проспала семь суток. Ты можешь мне сказать, сколько ты проспишь в следующий раз? И в каком состоянии проснешься? Ну, не плачь! Давай лучше подумаем, что нужно сделать и что приготовить. А в следующий раз ты меня поднимешь.

Вечером она долго плакала в его объятьях, так и заснула в слезах. И проспала восемь суток — мраморное изваяние с черными кудрями — не шевелясь, даже не дыша. К восьмому утру Берэн совсем извелся. А если это продлится десять, пятнадцать суток? Она проснется совершенно невменяемой, это будет уже не вампир — это будет неуправляемое чудовище с неуемной, неутолимой жаждой крови! А что будет с ним? Кто его поднимет? Но она проснулась.

И был последний вечер. Лья сидела у стола в гостиной. Даже плакать она была не в состоянии. Все эти годы она искала какую-нибудь зацепку, какое-то средство или заклинание и жила в надежде на чудо. И не нашла. Какая огромная опустошенность внутри! Ее Рэнни не станет. Сегодня. И она сделает это сама. Вместо него появится какой-то незнакомый, не исключено, что неприятный, вампир. Отчаяние захлестывало волнами, мир поблек и выцвел, и никакого удовольствия от этих эмоций она уже давно не получала. Уже очень, очень давно. Берэн подошел, сгреб в охапку — он теперь все время так делал.

— Лья! Ты меня, никак, хоронить собралась? Мы так не договаривались! — оцепенение прошло, она расплакалась. Он не понимает! Теплый! А через час будет холодным, таким же, как все они, как она сама — и уже никогда не согреется! — Лья, душа моя! Ну, успокойся! Пойдем лучше, похулиганим напоследок!

Он отнес ее в спальню. И в самый ослепительный миг она воткнула ему в основание шеи отравленную иглу. Он удивленно и виновато улыбнулся и рухнул ничком. Она заревела в голос, выбралась из-под ставшего непомерно тяжелым тела. Перевернула его на спину, всхлипывая навзрыд, достала нож и кисточку. Чиркнула по ладони ножом и, макая кисть в натекающую кровь, стала рисовать. Два серпа на лбу, рукоятью к носу, от переносицы вверх — колос. То же — над сердцем, на солнечном сплетении, внизу живота, на стопах ног и на тыльной стороне кистей рук. Ревела.

— Рэнни, Рэнни, милый, за что? Зачем они это с нами сделали!

Открыла ему рот, разжав ножом зубы, вылила кровь, собравшуюся на ладони. Еще. Еще. Началась трансформация поднятия. Рисунки на теле впитывались и исчезали. Кожа светлела, темнели волосы, изменялась форма ушей. Лья тихо бормотала древнее: «И пришла святая мать ле Скайн в облике человечьем, и призвала Жнеца Великого, и сказала: „Се, зри, плоть от плоти моей, дух от духа моего, и нарекаю ему жизнь вечную. Не для жатвы колос сей, ибо уже скошен. Но не снимай его с нивы, ибо это мой урожай“». Она без оглядки, без жалости к себе отдавала заклинанию всю свою энергию. Он дал ей так много — весь мир и самого себя, а она могла так мало — только это. Жнец Великий! Святая мать ле Скайн! Пожалуйста, прошу вас, умоляю, пусть он будет другим! Пусть не станет он таким, как все мы, дети ваши! Хоть что-нибудь пусть у него останется от него прежнего, пусть не любовь ко мне, но хоть какое-то теплое чувство! Пусть не станет он черствой, расчетливой, практичной скотиной, существующей только для себя и своих удовольствий! Молю тебя, мать ле Скайн, и припадаю во прахе — пусть хоть малость останется от него прежнего! Он не заслужил такого конца! Это моя, моя вина, это я хотела любви, а не служения! Покарай меня, но позволь ему сохранить хоть подобие прежней жизни!

Изменения завершились. На закапанной кровью простыне лежал стройный черноволосый юноша. Волосы вились крупными кольцами, ресницы закрытых глаз лежали крыльями черных бабочек. Пухлые губы прихотливого изгиба, тонкий, слегка вздернутый нос, а через него — полосой — россыпь темных веснушек, как напоминание о прежнем цвете кожи. Лья так и сидела, поджав ноги, на краю кровати, глядя на него и шмыгая носом. В руке, сложенной лодочкой, набралась кровь и капала через край. Вспорхнули ресницы-бабочки, глаза открылись. Они больше не отсвечивали красным. Темно-вишневые. Как у всех.

Улыбнулся. Она жалко улыбнулась в ответ дрожащими губами. Взгляд его стал озабоченным, он одним движением заживил ей ладонь и потянул к себе. Она неловко повалилась на бок, он повернулся, стал целовать, быстро шепча:

— Ну, зачем ты так? Все хорошо, ну, видишь? Все получилось, ну, не плачь! — гладил по голове, целовал руки. У Льи началась истерика. Так похоже — и так не похоже! И слабость дикая, энергии нет совсем, и ручей — горный ручей на цветущем лугу — теперь пересох, и ничего уже не исправишь, ничего! Она была безутешна. И он сделал невозможное — он поймал ее на взгляд. Ее, суккуба! Она прекрасно понимала, что он делает — сама так умела, как всякий вампир — и сознавала неправильность, невероятность происходящего. Но сопротивляться не могла, да и не хотела, почувствовав вдруг себя защищенной и утешенной.

— Вот и все, все хорошо, я тебя никому не позволю обижать, а обидит — я его съем, правда-правда! — шептал он. — Иди сюда! Мы с тобой прервались так некстати! Но ты ведь меня извинишь? Я тут немножко умер, но удовольствие доставить все еще могу! — Лья невольно захохотала. Час спустя она, приподнявшись на локте, заглянула ему в глаза.

— Кто ты? Кого я сотворила, Рэнни? Нельзя поймать на взгляд вампира, как ты это сделал? Нет, я тебе благодарна, и ты сделал очень правильно — иначе я бы не успокоилась — но как? Почему мне кажется, что я сотворила что-то ужасное? Что ты чувствуешь, Рэнни?

— Я тебя люблю, — спокойно улыбнулся он. — А способности… Вряд ли я буду их растрачивать на кого-то там… — он неопределенно помахал рукой. — Ты же знаешь, я ленив! Чхал я на них. Ты — другое дело, для тебя не жалко!

— Да-а, — потрясенно протянула Лья. — Похоже, ты действительно все тот же Рэнни…

— Донни. Теперь я буду Донни, — уверенно сказал Берэн. Он лежал, закинув одну руку за голову, другой прижимал к себе Лью. — Берэн, Рэнни — они умерли, Лья! Посмотри на меня — я похож на дроу? Вот именно. И вообще, покажи, наконец, мне меня! Интересно же, что получилось! — Он соскочил с кровати. Лья с улыбкой наблюдала, как он разглядывает себя в полированном металле. Энергии не было совсем, глаза закрывались, но от сердца немного отлегло. Кажется, у нее что-то получилось! Кажется, он не стал к ней равнодушен. Может быть…

— А что! Неплохо! Молодец, Лья, мне нравится эта тушка! А тебе? Лья! Лья? — Она спала. В первый раз за последние десять лет она заснула с улыбкой. Он посидел рядом, гладя ее по голове, заплел ей кудри в косу, поцеловал в лоб. Потом оделся и вызвал Дочерей Жнеца.

Спустя сутки в Резерве Руки Короны появился новый мечник Донни дэ Мирион. Была осень 8246 года.

Какая омерзительная слабость! Так гадко она себя не чувствовала с тех пор, как перестала быть живой. Может, ее не долечили? До первого корпуса, за выпиской, тащилась нога за ногу. Как говорила мама, «ветром шатает». Сходила в корпус кормлецов, поела — не помогло. И что вообще случилось? Тут спрашивать явно бесполезно. Кто бы ей объяснил, с чего, собственно, она сюда попала? На ресепшене ей вместе с выпиской из истории болезни подали запечатанный конверт. Она вскрыла его на крыльце первого корпуса. Знакомый почерк!

«Милая! Если я тебя не встречаю, значит, рейд закончился неудачно и я в ящике. Не жди меня, иди домой — печать в конверте. Я приду сразу, как выпустят. И, напоминаю, тебе это стерли: я теперь вампир, и зовут меня Донни. Остальное — при встрече. Целую и бегу. Твой бывший Рэнни.»

Ничего не поняла. Перечитала еще раз. Рэнни — вампир? Рэнни? Ее теплый щедрый Рэнни стал таким же, как она сама — расчетливым прагматиком? Как это случилось? Почему? Он заболел? Они вместе заболели? Как же она его узнает? Насколько он изменился? Ей вдруг стало плохо почти физически. Навалилось чувство огромной утраты, как будто ее ограбили, обобрали до клочка, до ниточки. «Это любовь, Лья?» — вдруг вспомнила она и с удивлением вытерла слезы. Это что-то новенькое! Вампиры не плачут! Еще не хватало, чтобы ее кто-нибудь увидел за этим занятием! Не долечили, точно!

Дом встретил ее пыльным запустением. Только кухня и ее спальня явно кем-то посещались. Постель застлана чистым бельем, у кровати столик из гостиной, на нем пустой кувшин, кружка-вампирка, под ней записка: «Лья! Иду в рейд. Печенка на льду, вино в бочонке. Приду, как смогу. Донни.»

Лья покачала головой. Лаконично, ничего не скажешь. И стиль вполне узнаваем. Но, что же произошло? Сколько ей стерли? В выписке стоит частичное стирание. И насколько оно «частичное»? Рэнни она помнила прекрасно. И? Мысли шли по кругу. Она села в кресло, чувствуя себя вялой, уставшей. Больной. Тянуло в сон и в слезы. Ведь поела только что, и кормлец не противный был — что ж так плохо-то? Мигнул портал. Так и знала, ходит прямо в комнату. Нахал! Вошел незнакомый симпатичный вампир, закрыл портал. Лья вжалась в спинку кресла, наблюдая исподтишка. Незнакомец, опираясь рукой о стену и энергично крутя задницей, вытаскивал ногу из сапога, наступив на задник. Стащив сапог наполовину, дрыгнул ногой, отправив его в полет. Жест явно привычный и отработанный: сапог улетел точно в угол у двери. Второй отправился по той же траектории. Вампир прислонился к стене и блаженно заурчал, шевеля пальцами на ногах. Лья с трудом подавила смешок — знакомое ощущение! А незнакомец, закончив радоваться избавлению от ненавистной обуви, шагнул к столу, увидел Лью, заулыбался. Она нахмурилась и подобралась. Она его не знала. Вампир остановился.

— Не помнишь? — мотнул он головой. Она мотнула в ответ. — Ну, да, тебе же стерли, — досадливо поморщился он. Сел прямо на пол, где стоял, подобрав ноги кренделем. Рэнни тоже так делал.

— Ты уже ела? — она мотнула головой, не отводя недоверчивого взгляда. — А чего? Записку нашла? — она криво кивнула. Он совсем расстроился. — Послушай, что же они с тобой сделали, а? Ты хоть дроу помнишь? — Лья опять молча кивнула.

— Лья! — почти застонал он — ну, скажи хоть что-нибудь, пожалуйста! Я тебя так ждал! Мне так тоскливо было — ты не представляешь! Если б эльфом остался — точно б сдох! А ты теперь молчишь! Ну, можно я подойду? — ее взгляд сказал ему «нет». Он сник, но вдруг его осенило. Он встал на колени и сжал руки перед грудью умоляющим жестом.

— Райя! Позвольте мне вам служить! Я сильный, и готовить умею! — она смотрела с недоумением. Что он хочет этим сказать?

— Райя, не прогоняйте меня, я все-все делать буду! Я знаю, у вас есть любовь! — не сдавался он.

— Рэнни? Это ты? — да, это она хорошо помнила!

— Я не хочу, чтобы ты испугалась, смутилась или обиделась! Можно, я подойду?

— Рэнни! — засмеялась она с облегчением, протягивая к нему руку — Но, Рэнни, что все это значит? Ты — вампир? Я ничего не понимаю!

— Слава Жнецу, узнала! — засмеялся он, мгновенно оказавшись рядом, и сгреб ее в охапку явно привычным, но незнакомым ей движением. — Привет, Лья! Ох, как плохо-то! — нахмурился он вдруг. — Давай, я тебе попозже все расскажу, ладно? А сейчас мы вот так сделаем! — он содрал с нее пижаму, как шкурку с банана, она и ахнуть не успела, как оказалась в постели.

— Рэнни, что… — начала было она, и замолчала, уже поняв — что. Он отдавал ей энергию. Заливал, запихивал, закачивал — не свою, чью-то, от Рэнни в ней был только слабый привкус талого снега. Остальное — мутный горчащий поток, но как много! Но это невозможно, он же вампир! Так не бывает! Не бывает! У вампира энергию можно отобрать только насильно, затратив при этом, чаще всего, больше, чем отберешь!

— Рэнни?

— Донни. Давай. Чуть. Позже. Ладно? — выдохнул он.

Полтора часа спустя они сидели на кухне. Донни протирал печенку через сито, поливая ее вином.

— Я не знаю, как у тебя получилось. Скорее всего, за счет того, что ты вбухала в меня всю свою энергию при поднятии. А я, бедный, даже сопротивляться не мог, по причине своей полной дохлости! Так что я монстр. Я дофига чего могу — и нифига не хочу. Тем более — демонстрировать кому-либо свои способности. Служу в Руке Средним пальцем, на рожон не лезу, сижу тихо.

— Значит, я теперь твоя мать во Жнеце? И ты свою маму только что… Ай-я-яй! Мало того, что монстр — так еще и абсолютно безнравственный! — веселилась Лья. Чувствовала она себя намного лучше. Слабость еще была, но уже не такая оглушительная, совсем не такая. Сколько же он ей отдал? Сколько же у него было?!! — Разве так можно, сынок!

— Ну, извини, — развел он руками. — Другого способа передачи я, при всем своем монстризме, пока не изобрел! Вытянуть могу, а, чтобы отдать — только так. Так что, хоть дочкой назови — я бы тебя все равно трахнул! Впрочем, — он задумчиво поскреб подбородок, меряя Лью взглядом. — И не для передачи — все равно бы трахнул. Ибо аморален! — поднял он палец. Лья засмеялась. — Я действительно очень скучал и беспокоился, — тихо добавил он. Лья затихла, изумленно покачав головой. Ей до сих пор не верилось. Неужели есть чувства, способные пережить смерть и поднятие? И как ей к этому относиться? Равнодушия она в себе точно не чувствовала. Тогда, что это? Она-то не монстр, а обыкновенные вампиры любить не умеют, так же, как и плакать. Но… она же плакала? Она чуть не разревелась там, у Госпиталя. Что же это за странное смятение? А он вполне спокоен, и, похоже, совсем не переживает по поводу своей исключительности.

— Нет, если тебя вдруг беспокоят возможные косые взгляды — я жениться могу! На человечке какой-нибудь.

— С ума сошел? — возмущенно фыркнула Лья.

— А что? — задрал бровь Донни, удивленный такой эмоциональной реакцией. — Запрещено?

— Да я тебя умоляю — кто ж такую чушь запрещать будет? Жениться на кормлеце — это надо придумать! А смертные ради детей женятся, порядок наследования и все такое! Кто ж за тебя пойдет? Это не запрещено, потому что абсолютно нелепо! Ты не монстр, ты чокнутый! — почему ей так неприятно? Это что, это ревность?!! Она сходит с ума? Он ее заразил, наверно, своей неправильностью!

— Какова мамочка — таков и сынок — фыркнул Донни. — Да ладно, пока не горит, там видно будет. Все равно пока ни одной кандидатуры нет. А меня — он потряс перечницей над кастрюлькой, размешал, лизнул ложку — больше интересует ближайшее будущее. Как ты думаешь, Мастеру Мечей нравятся пухленькие блондинки? — и в ответ на ее недоуменный взгляд — Из меня такая девочка получается — ахнешь!

— Рэнни! — действительно ахнула она, смеясь.

— Донни, Лья, Донни. Или Дон, как больше нравится. Дорогу я уже построил, теперь я гора, — подмигнул он, подавая ей бокал.

— Это любовь, Дон? — попыталась она пошутить, но в носу странно защипало от собственной шутки, на глазах выступили слезы. Может, это просто от слабости? Потом пройдет? А если не пройдет? Сентиментальный вампир с глазами на мокром месте — ходячий анекдот, да и только! Как она жить-то будет, такая слабонервная?

— Думаю, что да, — он осторожно вытер ей слезы салфеткой. В голосе его была такая спокойная уверенность, что Лья, наконец, поверила, сразу и до конца. — Ты не напрягайся, плачь, если плачется — это остаточная реакция, потом пройдет, я узнавал. Но неделю тебе лучше никуда не ходить. А я побуду нянькой. Я надеюсь, у тебя не будет возражений против моей кандидатуры? У меня целых три дня Осознания — пойдем на побережье? А потом я буду приходить по вечерам после дежурства. Ты, конечно, не помнишь, и я не думаю, что вспомнишь, но тебе там нравилось. Сейчас осень, через пару месяцев там пойдут дожди — но, нам ведь столько и не надо, а пока там хорошо. А главное, о том месте никто не знает, а значит — не припрется поинтересоваться, как ты себя чувствуешь, чтобы потом рассказать остальным — «Ах, вы зна-аете! Я тут заходи-ила…» — он изобразил одну подругу Льи. Лья удивилась — откуда бы? — Она меня месяц терроризировала — кто я такой, и где ты, — пояснил Дон.

— А ты? — Лья прекрасно знала эту сплетницу.

— Наплел про секретную дипломатическую миссию, потом выпил ее наполовину и запечатал вход. Да не ахай, ненадолго, на пару лет. Она уже давно опять «вращается в обществе», но ко мне, слава Жнецу, больше не лезет. Так что, будет приставать — так и говори: секрет, подите… как можно дальше. Ну, как, что решишь? Если хочешь — можем отправиться прямо сейчас — там все готово.

— Как можно дальше? — улыбнулась Лья.

— А то! — улыбнулся Дон.

Ненадолго наполнившийся иллюзией жизни, дом опять опустел. Заснула ворона в гнезде, свитом на дымоходе, уже десять лет не знавшем дыма. И только ветер хлестал запущенный сад, и холодный осенний дождь лил, лил, лил…

Только матери Перворожденные знали, что первые дети, по четыре в каждой семье, были рождены ими от совсем другого существа, даже близко не похожего на эльфов. Но они молчали. А дети, тем временем, выросли и нашли своих Избранников. Тут-то и обнаружился весьма трагический момент. Дети от этих союзов невероятно быстро росли, взрослели и… умирали. Это был шок. Для вечно живущего, вечно прекрасного эльфа вид морщинистой старухи, в которую превратилась его дочь в возрасте, когда нормальный эльфеныш еще только-только начинает взрослеть, оказался невыносим. Он сбежал из дома. Старуха умерла, молодая мать-эльфийка сошла с ума, только тогда муж вернулся и долгих тридцать лет выхаживал свою несчастную супругу. Они были первыми — но не последними. Остальные пары тоже рожали, каждый раз надеясь на лучшее — нет. Эти новорожденные опознавались сразу: они иначе пахли. А потом начинали болеть. Чем они только не болели! За два-три года они успевали переболеть всем, чем только можно, не умирая только за счет того, что эльфы от природы были прекрасными целителями и могли их спасти от любой хвори. Но горюшка доставалось всем — и родителям, и дедушкам с бабушками. Правда, с ума больше никто не сходил. Выросших с невероятной скоростью детей отселяли к им подобным и старались как можно быстрее забыть об их существовании. Это была не жестокость — скорее инстинкт самосохранения, тем более что дети не протестовали, наоборот. Уже достигнув 15 лет, они начинали возмущаться строгой родительской опекой, сбегали, сбивались в стайки с такими же, как они сами, быстрорастущими. Перворожденные пытались применить известную им магию — ничего не помогало. Внуки вырастали, старели и умирали у них на глазах с чудовищной скоростью, успевая при этом нарожать таких же недолговечных правнуков. И все они, всю свою недолгую жизнь, непрестанно болели, у них болело все, что имелось в организме! Их приходилось лечить непрерывно! И не всегда удавалось вылечить. А от старости не удалось вылечить никого. В чистых эльфийских лесах появились — страшно сказать — кладбища! Это было ужасно. Это было недопустимо.

Решением общего совета Перворожденных был произведен раздел территории. В тропиках на побережье осталось жить 182 пары Перворожденных и их младшие дети, названные Истинными. Все старшие потомки, 728 эльфов, поселились в субтропиках вдоль полосы тропического леса, поклявшись больше не иметь детей, и назвали себя Стражами. Отныне, сказали они, мы будем охранять покой ваших лесов. Людей выселили в среднюю полосу и предоставили самим себе, снабдив только некоторыми знаниями о земледелии и траволечении. С этого момента и начался отсчет времени в Мире. Вечноживущих время интересовало весьма мало, они никогда не пытались его считать.

За 2000 лет люди (ль уди — мягкая волна под край длинного камня, т. е., смертные) заселили весь материк, основали несколько государств, от души повоевали, понастроили вонючих заводов и вырубили почти все леса. Стражи не вмешивались. Но однажды третий страж почуял неладное. Он переместился и оказался на краю обширной вырубки. Целое стадо металлических чудовищ копошилось среди поваленных стволов. А управляли ими люди. Сказать, что он пришел в ярость — это не сказать ничего. Через три часа все Стражи собрались вместе. Третьего успокоили, посовещались и решили на первый раз мягко пожурить потомков, не тревожа Перворожденных. Ночью десяток Стражей, разойдясь на расстояние хорошей слышимости, запели. К утру от двухкилометровой вырубки не осталось и следа, три бригады рабочих всю ночь сначала отступали, а потом уже бежали в панике, пытаясь обогнать неумолимо приближающуюся границу непролазной чащи, в которой мелькали таинственные огни, и раздавалось нечеловеческой красоты пение. На этом все вроде бы и закончилось, но Стражи теперь внимательно следили за границами своих рощ. Была одна попытка, значит, будет и вторая. И она действительно последовала, правда, только через месяц и в другом месте. На этот раз шестой Страж заметил подозрительное скопление людей и их металлических слуг — или наоборот? — недалеко от своей территории. К Перворожденным, пусть они решат, что делать с зарвавшимися тараканами — решили Стражи. Ай-я-яй, сказали родители, конечно, нельзя позволять им вырубать! Надо их отодвинуть подальше, вот так, смотрите! Но чтобы никто не пострадал! За трое суток одно из южных государств практически закончило свое существование. Эльфы пели по два-три часа, потом их сменяли другие. Передвигаясь короткими порталами, они прошли за это время 300 километров вглубь материка. Удивительно, но взрыв случился только один, и не на оборонном предприятии, а на лакокрасочном заводе. Были ли жертвы, сколько — до сих пор неизвестно. На север хлынула волна беженцев. На общем совещании 45 держав континента эльфы и леса были признаны общей угрозой. К границам лесов начали стягивать тяжелую технику и войска. Ага, сказали Стражи, и «отодвинули» все это там, где оно подошло слишком близко. Началась 300-летняя война. Она началась в 1999 и закончилась в 2301 году.

Эльфов было мало: вместе с Истинными и детьми Истинных всего 4000. За 300 лет они прошли вдоль всего Хребта Дракона с юга на север. Человеческая цивилизация перестала существовать. Нет, люди остались, но предоставлять им еще одну возможность запакостить Мир эльфы больше не собирались.

К концу войны в живых осталось 2000 эльфов. Стражи погибли все, правда, некоторые из них были подняты в ле Скайн.

Перворожденных, от посева Жнеца, осталось 47 полных пар. На самом краю рощи 364-го Стража, на высоком холме Стэн, что над озером Стилл-эн-Вилл, был ими выращен замок из 470 деревьев. Огромные стволы срослись, образовав тронный и бальный залы, на восток и запад соответственно. Полые ветви стали переходами и коридорами. В стволах по южной и северной стороне образовались личные покои для размещения королевской семьи и гостей, помещения для челяди. 47 пар Перворожденных тянули жребий Жнеца, и пал он на того, кто звался Ливэльф. Он и стал правителем райнэ и на-райе, стал основателем династии на-фэйери Лив на райе Стэн.

За 300 лет войны в Мире появились дроу и вампиры. О дроу тогда, в конце войны, еще не подозревали. Инкубы ле Скайн — в основном поднятые эльфы, хоть и изменившиеся, но сохранившие память и знания — решили основать собственное государство, но под протекторатом на-фэйери Лив. Им отдали земли полосой вдоль Хребта Дракона.

Эльфов война сильно изменила. Только три сотни вернулись в благословенные леса с надеждой забыть увиденное и попытаться возвратить блаженство неведения. Около сотни ушло в земли ле Скайн вслед за поднятыми женами и мужьями. Остальные отправились в Мир, чтобы научить людей не быть такими уж скотами. Результаты получились весьма спорные. Да, людей удалось кое-чему научить — но цена оказалась велика, некоторые даже считали, что велика непомерно. Повсеместная установка мусорных порталов позволила ануллировать свалки и устранила необходимость ремонтов канализации — вместе с самой канализацией. Все отходы собирались этими порталами в Провал — глубокое ущелье на севере. Раз в полгода три десятка магов отправлялись туда и выжигали все, что успело скопиться, Симфонией Солнца, самым сильным заклинанием огня из имеющихся. Образовавшийся пепел отправляли на поля в качестве удобрения. Да, людей удалось немного приучить к порядку. Эльфам же пришлось весьма нелегко в выполнении взятой на себя миссии. Вдумчивые и неторопливые в принятии решений, эльфы просто не успевали следить за своими шустрыми и богатыми на выдумку подопечными. Никаких нервов не хватало, никакой энергии. Большие энергетические затраты потребовали изменения рациона. Эльфы стали есть мясо. Дома-деревья не могли отапливаться — воздух пересыхал, деревья гибли. Эльфы научились жить в каменных домах. И, конечно, приобрели массу милых человеческих черт: спесь, зависть, хитрость, чванство и страсть наряжаться. Эльфы очеловечились. Лесные отшельники во время кратких визитов смотрели на них с ужасом, шептались о заражении скверной ле Скайн, но вслух и в лицо говорить не отваживались. От них, от этих, в глаз получить — плевое дело, на раз, только намекни! Грубые, агрессивные — представляете, они даже вот этими, как их? Мечами, да — машут вовсю! Дерутся — я сама видела! Раса практически раскололась на две неравных части, на мирских и лесных эльфов, и понимали они друг друга с течением времени все хуже и хуже.

Со временем получилось так, что лесные жители, старательно избегавшие контактов с любыми представителями из внешнего мира, освободили от своего присутствия весь запад тропиков. Слишком близко к землям ле Скайн. «Ах, эти инкубы, они такие грубияны! И они так смотрят! Как будто сейчас съедят! И такие вещи говорят — нельзя, чтобы дети это слышали!» На освободившееся место получили возможность удалиться от Мира эльфы, уже воспитавшие себе преемника — сына. Три, а по сути, уже четыре расы пытались ужиться в одном мире. Это было очень сложно.

А виновата, конечно, была святая мать ле Скайн, принесшая в мир любовь. Эльф не мог пережить своего избранника. Полюбить человека было для эльфа смертным приговором с отложенным исполнением. Эльфийские пары иногда распадались — всякое случается, но разрыв происходил медленно, сглаженно, давая участникам время придти в себя, иногда растягиваясь лет на сто. Кроме того, при разрыве отношений между эльфами, все оставались живы. Оставалась, конечно, рана на душе или на самолюбии — но это эльф мог пережить. С человеком изменения происходили стремительно. Влюбился юный эльф в прекрасную девушку, прошло жалких тридцать лет, глядь — а рядом с ним почтенная матрона, которая совсем не понимает его юношеских порывов. Слава Жнецу, если это оказывалось юношеским увлечением красивой внешностью — тогда вместе с внешностью проходила и влюбленность. Полукровок от таких браков, как правило, обладавших каким-нибудь даром, пристраивали в Университет, человека обеспечивали материально, и эльф, пострадав сотню лет, возвращался к нормальной жизни. Если же любовь оказывалась истинной — эльф был обречен. Все эти тонкости доставляли массу отличных сюжетов для любовных романов, коими и зачитывались райи и на-райе с третьего тысячелетия до наших дней. Эльф влюбляется в красавицу-райю, его родственники клевещут на нее, они расстаются. А через сто (двести, триста) лет правда выходит наружу, старое чувство вспыхивает с новой силой, отягощенное сознанием вины (поверил в клевету). Несчастный эльф гаснет и погибает, все плачут. Стандарт с разными вариациями. О том, что объект его любви стал уже к пятидесяти годам сварливой вздорной теткой, любящей пропустить стаканчик перед сном, роман, как правило, умалчивал.

Из этого положения существовала лазейка, но не всем и не всегда удавалось ею воспользоваться. Можно было уговорить человека на поднятие во Жнеце, подать прошение старейшинам ле Скайн, а потом ждать и надеяться, что разрешение придет раньше, чем возлюбленный прикажет долго жить. Разрешения давались редко — практически вечно живущие, вампиры опасались перенаселения и внимательно следили за своей численностью. Кроме того, редко когда можно было сказать заранее, кем восстанет человек. Мужественная, отважная женщина могла восстать ординаром-мужчиной. Мягкий, добрый муж — женщиной-вамп. Инкубы из людей получались крайне редко — недоставало внутренней гармонии. Часть личности при таком поднятии безвозвратно утрачивалась, она как бы упрощалась, теряла глубину и стратифицировалась. Брак, конечно, все равно со временем распадался, эльф не мог долго выносить добродушную бесчувственность ординара, как бы ни любил до поднятия. Но зато он оставался в живых и, со временем, приходил в норму. В остальном же ординары были очень симпатичными и удобными созданиями — пока сытые. Впрочем, после постройки Госпиталя св. Афедоры, с их кормлением проблем не возникало. Половое влечение отсутствовало и у ординаров, и у инкубов, но получать и доставлять удовольствие могли и те и другие. Конечно, для инкуба, способного собирать чужую энергию, это было намного более актуально.

С инкубом эльф мог сосуществовать довольно успешно, но здесь ловушка подстерегала инкуба. Если ординары могли употреблять любую кровь, то для инкубов кровь на-райе являлась сильнейшим стимулятором, восстанавливающим утраченные при поднятии эмоции, причем, в основном отрицательные. Оказалось, что возможность испытать сожаление, печаль, тоску, даже страх, обладает для инкубов чудовищной притягательностью. А последствия были катастрофическими. Одна капля, день тихой грусти — сутки сна. Полстакана, день в слезах — и после месяца спячки просыпался полуразумный хитрый монстр, готовый абсолютно на все ради еще одной порции крови на-райе. Сначала таких просто убивали, как и спившихся на крови ординаров, потом научились лечить. Но, даже с этим условием, постоянное искушение превращало жизнь инкуба рядом с эльфом в испытание на прочность.

Еще один камень преткновения заключался в принципиальной разнице даже не культур, а физиологии. У людей и эльфов моральные нормы были примерно одинаковы, но все забывали, что это происходит из-за сходства именно физиологического. Вампиры, при попытке примерить к ним человеческую мораль, выглядели до ужаса аморальными и разнузданно безнравственными. И мало кому приходило в голову задуматься, какая же мораль должна быть у существа, которое сейчас мужчина, через час женщина, а через два — вообще летучая мышь, тварь весьма относительно разумная, но очень активная во всех отношениях.

А мораль у них была, и был уголовный кодекс — их собственный. Нельзя соблазнять чужого кормлеца без ведома хозяина. Нельзя соблазнять несовершеннолетних смертных — под угрозой выдачи человеческому или эльфийскому суду. Нельзя предлагать, а тем более принуждать стать постоянным кормлецом. Предложение может исходить только от совершеннолетнего существа, желающего стать добровольным кормлецом, в присутствии трех свидетелей. Исключением из этого правила были только неизлечимые душевнобольные в Госпитале.

Еще был закон единицы: «Один человек — один взгляд — один раз». Брать на взгляд конкретного человека можно было один раз за всю его жизнь. Воспользовавшийся обязан был поставить на человека магическую метку, и больше этого человека брать на взгляд не имел права никто. Всего лишь справедливость. Понятно, что некоторые люди привлекательнее других. Нельзя было допустить, чтобы их раз за разом брали на взгляд все, кому они понравятся.

Категорически запрещалось поднимать во Жнеце без официального разрешения. Все это были правила, совершенно необходимые для самой возможности интегрирования вампиров в мир живых. Нарушители карались жестоко, вплоть до полного стирания личности.

Сосуществование трех рас шло через пень-колоду, но, к счастью, уже без крупных вооруженных столкновений. Мир держали Руки Короны.

Большим пальцем мог быть и человек, и эльф, и вампир. Он отвечал за все, что происходит в Руке и с Рукой, он вел Руку в бой, он писал отчеты и получал нагоняи от начальства — Замка. Замок отвечал за пять Рук, за их «сыгранность», за то, чтобы четыре из них были готовы к немедленному реагированию, пока пятая отдыхает, и обрабатывал отчеты, отправляя наверх, своему Кулаку, только самое необходимое. Должность Кулака была чистой канцелярщиной: выдача премий и зарплат, назначения отпусков и дней Осознания для 50 Замков. Наверх, Большому Кулаку, Принцу на Троне, тек от Кулаков совсем мелкий ручеек корреспонденции, содержащий только авральные сведения. Например, что где-то вот в этом районе видели Тень. Но Кулаков было две сотни, и скука Принцу не грозила.

Средний и Указательный пальцы — силовые бойцы, как правило, ординары. Безымянный — серый маг, целительство и боевая магия. Мизинец — завхоз, повар и добрый дедушка для всей Руки. Им мог быть кто угодно, хоть женщина — но! Именно от умений Мизинца зависело в Руке оч-чень многое. Большой был боевым командиром, Мизинец, зачастую, — домашним.

Пальцы в Руке нечасто, но менялись. Кто-то уходил на пенсию, кому-то надоедало, кого-то убивали. Прирастить к Руке палец — дело сложное. Все пальцы должны действовать слаженно, как пальцы одной руки, спиной чувствуя, что сейчас делают остальные, в какой момент понадобится помощь. На приращивание одного пальца к Руке полагалось не меньше двух недель дней Осознания.

Квали дэ Стэн, 101 год, эльф. 8356 год

Квали готов был подскакивать и чирикать, как воробей. Его взяли, взяли, взяли! В Руку, в Руку, в Руку! Ну, Мизинцем, ну, и что? Он и Мизинцем согласен, лишь бы в Руке! А то придумали — Университет! Что он там забыл, в этом Универе? Он всегда хотел, как отец. Правда, отец был в Детях Жнеца, но Рука круче! Дети, в основном, спасатели, а Рука — ого! Это сила! Да еще какая у него Рука! Сегодня была первая тренировка — двое надвое. Он с Указательным, Громом, против Большого, Лаймона, и Среднего, Дона. Лаймон, конечно, полукровка. У эльфов не бывает синих глаз, только зеленые разных оттенков. Но хотелось бы посмотреть на чистокровного, который этого полукровку хотя бы подвинуть сумеет! Круто, круто! Да они все ему страшно понравились! Гром, такой массивный, тяжелый, даже с виду надежный, как скала. И такой же спокойный. И даже не понятно, как ему удается так стремительно, просто неуловимо, двигаться. Удивительно! А Лайм — сразу понятно — очень добрый и заботливый. А Дон — о! — это вообще нечто совершенно невероятное! Такой весь доброжелательный. Он, наверно, и убивает доброжелательно. Этак швырк и — «Ах, простите, это не вы руку потеряли? Ну, что вы, не стоит благодарности! А вот еще по шейке — вы позволите? Уверяю вас, сразу станет легче! На целую голову!» Интересно, он, Квали так когда-нибудь сможет? Что его подготовка — это тьфу — он сегодня уже понял. Дон выдал ему второй меч, показал пару приемов и загонял до изумления — но до чего здорово! Как он двигается! Как… как вода! Перетекает! Оп-па — и собрался в другом месте! Надо научиться так же двигаться, обязательно! Санни, серый маг, тоже, вроде, неплохой мужик. Но он по другой части, Квали в магии ни бум-бум.

Неделю назад дал присягу. Такая чушь — еле выучил! А какой дома был скандал! Отец орал, мать ревела! Еле отбился! А фигли! Он уже год, как совершеннолетний! Пусть старшего братца пасут — это он наследник. А Квали всегда хотел в Руку, еще со школы. И правильно хотел. Недаром он в Резерве всего неделю пробыл! Другие по месяцу без работы сидят — а его сразу взяли! Ну, да, Мизинцем — зато мама успокоилась. Мизинцы редко участвуют в боях и, соответственно, редко гибнут — только это соображение ее и утешило.

Бран Лаймон дэ Вэйт был стар. Когда-то в далекой молодости он женился, у них было трое детей. К своим семистам годам он уже потерял счет своим пра-пра— (дроу знает, сколько пра) внукам. Жениться снова не пытался — как полукровке, ему были разрешены полные браки (с потомством) только с людьми, а это было слишком больно. Он до сих пор помнил свою жену, их домик, помнил, как росли дети. И как он хоронил их всех по очереди. Нет, никто не погиб раньше срока, все они благополучно дожили до глубокой старости — но от этого было не легче. И даже как-то обидно. Старость, конечно, не радость, но это и чисто человеческое право. А ему в этом праве было отказано. «Дедушку Лайма» — на вид мужика лет тридцати — до сих пор помнили, присылали ему пачки поздравлений на праздники. Он периодически помогал кому-нибудь из потомков деньгами — на свадьбы, на родины — но увидеться не пытался ни с кем, даже избегал, вежливо, но неуклонно отказываясь от любых приглашений. Он боялся. Он совершенно откровенно боялся и отдавал себе в этом отчет — нельзя прожить семьсот лет и не научиться разбираться в самом себе. Боялся привязаться душой к кому-нибудь чересчур смертному — и опять пережить боль расставания. Может быть, потом, когда ему самому останется немного, лет через двести — полукровки редко доживают до тысячи. Но последние девяносто три года он был счастлив. Именно тогда они взяли в свою Руку нового Среднего. Прежний, Арон дэ Тенн, ушел к Детям Жнеца. Он лет десять уже собирался, говорил, что устал — и, наконец, ушел. Нового Среднего звали Донни.

Он так и не сообразил, как же это он умудрился — Донни повода, вроде, не давал, вел себя совершенно нормально, спокойный такой мужик, но и не зануда, отличный мечник. И к девочкам в тот бордельчик именно Дон их всей Рукой и повел, когда проставлялся с первой зарплаты, сказал — проверено!

— Что — вот прямо всех и проверил? — восхитился тогда Гром.

— А то! — подмигнул Дон. Какие ресницы, еще тогда подумал Лайм, как крылья черных бабочек! А через месяц понял, что влюбился — и чуть не повесился, когда понял. Караул! Позорище-то какое! Как же так? Никогда никакой склонности не испытывал, и тут — на-ка тебе! В мужика, в вампира, в подчиненного… И не уберешь его — на каком, собственно, основании? Боец отличный, в предыдущей Руке семнадцать лет прослужил, в резерв попал, потому что от Руки двое осталось — он сам и Мизинец. Мизинец в бою не участвовал, а Дон в ящик загремел с пробитой головой. Лайм смотрел тот отчет, да его многие смотрели, заварушка громкая была и поучительная, на предмет — как не надо действовать. Две Руки там полегло почти вчистую. Так что убирать его просто не за что. Самому уйти? Обидно, блин! И куда? Только к Детям или в отставку. Просто уйти в резерв нельзя, не может Большой сказать: «Фу, противные, вы мне не нравитесь!» Основание нужно. А какое у него основание? Бред!

Попросил Безымянного посмотреть, не навешено ли на него что-нибудь? А то, вот, нервничает он почему-то всю неделю. Серый быстро просканировал, сказал — чисто. Выдал мерзкую настойку. Еще неделю Лайм бегал от своего Среднего, краснел, как девочка, встречаясь взглядом, и предавался тяжким раздумьям, удрав от всех подальше. Еще счастье, что волосы от отца достались, человеческие. Были бы эльфийские — уже во всю голову радуга была бы! Что же делать-то? Эту мерзость из бутылочки он уже неделю сосет, а толку? Ну, да, настоящую причину своей нервозности он серому так и не сказал — постеснялся.

Лайм сидел в пустой библиотеке Казармы и прилежно делал вид, что читает. И было ему нехорошо. Блин! Он Большой! Это он должен налаживать взаимоотношения в Руке — ага! Уж он наладит — только дай! Извращенец! Ну, за что ж ему такое на старости лет? Уже врать начал — Безымянному-то не сказал, из-за чего нервишки разыгрались? Что дальше? Так, глядишь, и до подлянки доберемся! Ох! Что же делать-то? Ведь, судя по всему, Дон нормальный мужик, если догадается — скорей всего, морду набьет, это как минимум. И будет прав. А о максимуме даже думать не хочется. А потом — дело о нарушении субординации, на котором Лайма наизнанку вывернут. Тьфу! Как ни поверни — караул, да и только.

— Ну, как — вкусно? — Лайм даже подскочил. Объект его размышлений брякнулся на стул в опасной близости, подвернув под себя ногу, почти улегся боком на стол, подпер рукой голову.

— Что — вкусно? — Лайм постарался скрыть смятение, но чувствовал, как предательски горят уши.

— Да ты себя уже неделю поедом ешь — мне интересно стало! Может, вкусно немыслимо! Дай кусочек-то — попробовать! Ой, слу-ушай! А книжки вверх ногами читать — долго учиться надо? Класс! Меня научишь? — Дон весело ерничал, блестя глазами, Лайм молчал, не зная, что сказать. С ушей, наверно, потом кожа облезет. Интересно, они просто красные — или светятся? А дым есть?

— Ты мне можешь сказать, что тебя больше всего напрягает: то, что я мужик, то, что подчиненный, или у тебя есть кто-нибудь? — вполне серьезно, даже участливо спросило это чудовище.

Лайм даже подпрыгнул, и резко, с размаху закрыв злополучной книжкой горящее лицо, замотал головой.

— До-он! Не добивай! — взмолился он, тем не менее, чувствуя при этом странное облегчение. Все. Все вскрылось, как нарыв, от него теперь практически ничего не зависит.

— Только честно. И морду бить не буду. И не телепат — фыркнул Дон в лицо вскинувшемуся Лайму. — Я мимо шел, дверь приоткрыта, а ты говорил сам с собой — и довольно громко. Я уже и ушел было, но понял, что ты это — про меня. Колись!

Лайм обреченно вздохнул. Ну, хоть разговаривает, а не морду бьет, и на том спасибо. Дипломат, блин! Лайм бы точно набил и из Руки своей вышиб. Нафиг надо! А теперь сам такой! Ох!

— Никого у меня нет, только Рука, — опять вздохнул он. — А теперь вот ты на мою голову! Напрягает… Да я в панике просто! В жизни на мужиков не западал! — он в отчаянии помотал головой.

— Н-ну-у… если тебя беспокоит только этот аспект… — задумчиво протянул Дон. Лайм недоуменно посмотрел на него и успел застать момент трансформации. Как будто в видеошаре смазалось изображение, черты поплыли, исказились… застыли.

— Так лучше? — глубоким контральто спросила пышноволосая блондинка, поправляя выбившуюся прядь. Лицо практически не изменилось, прибавились только ямочки на щеках, а вместо черных кудрей появилась копна белых прямых волос. Лайм подобрал со стола челюсть и постарался засунуть на место вытаращенные глаза. — Ле Скайн, — утешила его девушка.

— До… Донни? — челюсть упорно отваливалась.

— Ты знаешь… — очень всерьез отнеслась блондинка к его вопросу. — Наверно, все-таки, Донна, тебе не кажется?

— М-м-м… — кивнул Лайм.

— Я сняла камень с твоей души? — ресницы остались черными, и брови тоже. Лайм опять утвердительно промычал. — Ну, вот и хорошо. А за цвет и форму своего лица не беспокойся — я тебе их корректировать не буду, — она улыбнулась, отвела ему со лба волосы. — То, что я вижу, меня вполне устраивает!

Что было дальше, Лайм потом вспоминал отрывками — хорошо запомнилось только чувство огромного облегчения и шальная щенячья радость. Сначала они целовались на столе в библиотеке, это точно. А как они попали в гостиницу? Но там тоже было хорошо, даже лучше… А вот проснулся он рядом с Донни!!!

— Донни!!! Сволочь!!! Ты нарочно? У меня ж инфаркт будет! — Лайм вылетел из постели, как ошпаренный.

— А? А-а! Извини, это, видимо, во сне автоматом. Да и фиг с ним, иди сюда! — Дон лениво потянулся и похлопал по постели рядом с собой.

— Донни!!!

— Слушай, я ж тебе с летучей мышью не предлагаю? А она тоже может… много чего… а хочет еще больше… Это все равно я — какая тебе разница? Так даже удобнее — вот, я тебе сейчас покажу…

Они с топотом побегали по номеру, роняя мебель. «Извращенец!», взвизгивал действительно шокированный Лайм. «А то!» ржал и откровенно развлекался Донни. Потом он подсечкой свалил Лайма на кровать и, хохоча, упал рядом.

— Ну, ты и скотина! — еле выдохнул Лайм, запыхавшийся не столько от беготни, сколько от нервного потрясения. Он пытался понять, как же так получилось: он переспал — с кем? С Доном? С Донной?

— Да брось ты! — Донни сел, потянулся, закинув руки за голову. — Я раньше точно так же на это смотрел — мужчина, женщина… Вот, объясни мне, почему с восхищением говорят: «Какая мужественная женщина!»? А «женственный мужчина» — с презрением? Почему первое хорошо, а второе плохо? Не знаешь? И я не знаю, и никто. Просто — так принято, а на самом деле фигня все это. Главное, чтобы всем было приятно, а кто эти все — дело вкуса, а не морали. Любая тушка аморальна априори, — он повернулся к Лайму. — Не доходит? — он перетек на кровать, сложив ноги кренделем. — Личность — изначально — беспола, понимаешь? Абсолютно! Это пол тушки принудительно заставляет личность вести себя определенным образом. При-нуж-да-ет! А принуждение в постели, так же, как и насилие, безусловно аморальны — будешь спорить? По законам ле Скайн, некоторые виды принуждения уголовно наказуемы. Полное стирание — это тебе о чем-нибудь говорит? Так что, все мы сами себе преступники! — тело поплыло. На краю постели сидела Донна и смотрела на полуэльфа со спокойной улыбкой. — С другой стороны, конечно, к кому попало не сунешься, надо учитывать все эти «так при-инято», табу-у, внутренние запре-еты, — она скорчила гримаску, сморщив веснушчатый нос. — Но, я надеюсь, не тебе, и не со мной. Важна личность, Лайм. Личность — это я. А как меня звать, Дон или Донна — дело десятое. Вопрос — а к чему у тебя, собственно, прикол? К личности или к конкретной тушке? Подумай. — Уже серьезно закончила она.

Лайм слушал с изумлением, он никогда не задумывался о таких вещах — да и незачем было, вообще-то! Он смотрел на женщину, сидящую рядом, и очень четко, в отличие от вчерашнего вечера, осознавал: это его Средний, Донни, классный мечник и отличный мужик. Но… Он почти физически чувствовал, как в душе что-то рвется, лопается, как корка, как короста на рубце, и отваливается кусками, обнажая — что?

— Я подумаю, — сказал он и, дернув ее за руку, подмял под себя. — До завтра. Или до сегодня… до вечера…

Когда они вернулись в казарму, их ждал запрос на банду. Выдвинулись немедленно. Серый определил девять человек, на четверых, стоявших группой, сразу накинул «сеть». Троих, не пожелавших стать трупами, они счастливо повязали, когда десятый, видимо, только что явившийся, выстрелил из-за куста. Донни среагировал быстрей всех и, прикрыв собой серого, получил болт в правый бок. Такой ярости Лайм не испытывал, пожалуй, никогда, даже не подозревал, что способен на такое. Именно ярость сорвала его с места, донесла в четыре смазанных прыжка до куста и снесла его двуручником ветки вместе с головой стрелявшего и рукоятью его меча в заплечных ножнах. Гром только головой покачал, взглянув на двуручник, когда Лайм вернулся.

— Ну, ты… Да-а-а… — емко выразил он общее мнение. Меч кончился и восстановлению не подлежал. Только перековке.

Донни провалялся в ящике два дня. Лайм встретил его на ресепшене.

— Я подумал, — сказал он, обнимая Донни за плечи. — Ты прав.

За два дня он много передумал. Он недаром уже больше трехсот лет был Большим Руки Короны — он умел принимать решения и отвечать за них. И он решил. Он больше не был влюблен. Он любил — спокойно и уверенно, как делал все в своей жизни.

— Какую благословенному райну угодно тушку? Мальчишку? Девчушку? Зверушку? — дурачился вечером Дон.

— Да нет, знаешь, до зверюшки я еще, видимо, морально не дорос, — озабоченно задумался Лайм. — Как-нибудь в другой раз, ладно?

А Дон и не настаивал.

За девяносто лет в их Руке успели дважды поменяться Безымянные и трижды — Мизинцы. Последний Мизинец, Монти, был просто отличным. Он умел доставать все из ничего. За время службы в Руке Короны этот кругленький подвижный человечек с острыми птичьими глазками успел жениться, обзавестись двумя детьми, а теперь уже и четырьмя внуками. Теперь ему было 60, болели колени, внуки обижались, что не видят дедушку — пора было в отставку. Рука в полном составе отправилась в казарму резерва. Пришли во время тренировки.

— Вон того, — сказал Монти тоном домохозяйки, выбирающей поросенка к праздничному столу.

— Эльфеныша? — удивился Лайм. — Уж больно мелкий какой-то, — Донни заржал. — Ты чего?

— Райнэ, вы уверены, что правильно пришли? По-моему, вам на рынок надо было! Там поросят — знаешь сколько! Любых! И помельче, и покрупней!

— А мне нравится, — прогудел Гром. — У него взгляд такой… правильный. И кисть поставлена хорошо…

— Таки ви все не пго то! — категорически пресек обсуждения Монти. — Вам погосенок нужен — таки я вам его достану. Боец вам не нужен — это я вам говору! А мне нужен — о! — пгеэмник, ви понимаете меня? И, таки, я вам говору — вон того!

Теперь ржали все.

— Ладно, откормим, — хихикнул Лайм и обратился к казарменному служке: — Скажите пожалуйста, благословенный, как зовут вон того поро… тьфу, бойца?

— Риан Квали дэ Стэн, благословенный.

— Ого, даже дэ Стэн! Чего это он в Руку… Извините! Виноват! Я ничего не говорил!

— Младший сын, — углом рта сказал дежурный и многозначительно повел бровью.

— Благодарю, — так же углом рта отозвался Лайм и обернулся к своим — Ну, что? Знакомиться будем?

Так Квали начал службу в Руке Короны. Монти целую неделю преподавал ему свою науку доставания.

— Ты хогоший мальчик, я же вижу, у тебя все получится! Ты гениальный Мизинец, тебе пгосто надо объяснить, ты все сможешь, это я тебе говору!

Теория взяток оказалась весьма занимательной. Квали про себя хихикал: вот бы отцу рассказать — пусть бы порадовался!

— Эсли ты дашь много — он не будет габотать, он будет думать, как бы взять еще, ничего не сделав, потому что ты богатый дугачок! Эсли ты дашь мало — он не будет габотать, ему будет неинтегэсно за такие деньги. Дать надо так, чтобы он почувствовал, что уже обязан, но пока больше не дадут — вот тогда он будет габотать, и сам спгосит, не надо ли чего-нибудь еще, это я тебе говору!

Через неделю Квали сдавал экзамен. И чуть не спалился. Отец поставил ему жесткое условие: хочешь служить — вперед, но никаких «на-райе»! Начинай, как все. Дэ Стэн — и все, ясно? Вот и посмотрим, до чего дослужишься, ясно? Ясно.

— А что, скажите мне, Ви будете делать, эсли у Вас таки попгосят за такую большую услугу пгиглашение во Двогэц? — коварно спросил Монти, азартно блестя глазками.

«Пойду да выпишу», чуть не брякнул Квали, но вовремя прикусил язык, правда, фу, аж вспотел!

— Попрошу аудиенции дворцовой Видящей.

— Какой хогоший мальчик! И что же?

— Представлю дело так, будто инициатива не моя. Приглашение, скорей всего, дадут, но с маяком. Я его, конечно, передам, а потом его Видящая и проверит на входе — зачем ему было так уж нужно во дворец попасть! Если поглазеть — так и на здоровье, ничего страшного, пропустят. Или можно спороть шитье с комплекта формы и предложить охране — форма сейчас в моде. Но потом — по любому — сообщить Видящей. Обо всех. На фига Короне охранник-взяточник! В крайнем случае — отказаться от сделки, но Видящей о желании этого райна все равно сообщить, это моя обязанность, как слуги Короны.

— Ай, какой хогоший мальчик! Гайнэ! Я могу уйти на покой! Этот мальчик и о своей Гуке позаботится, и Когону в обиду не даст, обойди ее Жнец! Мальчик! Вот моя личная печать. Эсли ты не газбегешься, что тебе пгедпгинять, позови Монти, Монти тебе поможет! Но я буду счастлив, я буду гад, эсли она тебе таки никогда не понадобится!

Рука восхищенно ржала.

К концу «приращивания», через пару недель, Квали одолели сомнения. Они прожили четыре дня «на природе» — в небольшом деревенском доме, стоящем на отшибе, на краю деревни. Он что-то такое даже не увидел, а, скорее, почувствовал. Но, блин, как такое может быть? Конечно, при Дворе ходили слухи про вампиров, но, одно дело — слухи, а тут… Может, он просто чего-то не понимает? Нет, к нему все нормально относятся, отлично даже. И учат, и за то, чем он их в первый день накормить попытался, не ругали даже, просто кухню проветрили — и все-е, и в корчму обедать пошли. Наверно, он чего-то не понял, он здесь так недавно. Надо просто спросить. У Грома? Нет, лучше у Санни. Гром сам вампир, вдруг не так поймет, а Квали ведь не просто так, от нечего делать, спрашивает. Ему обязательно надо понять — что это? Он долго ходил кругами вокруг Санни. Наконец, застав его в одиночестве за разбором трав, подошел.

— Э-э-э… — вежливо начал он в лучших традициях.

— У-у-у! — бодро поддержал разговор Санни, не отрываясь от своего занятия.

— Н-ну-у… — заморгал Квали.

— А как же! — жизнерадостно согласился Санни.

— Извините, — Квали пошел к двери.

— Эй, так чего хотел-то? — вслед ему бросил маг.

— Видите ли, Санни, я тут, как бы это сказать… кое-чего не могу понять. Может, конечно, у меня с головой плохо… — многословно заторопился Квали, не зная, как перейти к основному щекотливому вопросу.

— Несомненно! — обнадежил его Санни. — Не расстраивайся сильно, ты не одинок! Таких большинство, исключения редки! К сожалению, лечится это с большим трудом, да и желающих немного!

Квали поморгал и попробовал еще раз.

— Видите ли, я понимаю, конечно, что это не мое дело…

— Ну, если ты так хорошо все понимаешь — может, лучше и не лезть? — Санни не отрывался от своих травинок. Это еще один экзамен, понял вдруг Квали. На разумность? На настырность? Не важно. Этот экзамен тоже надо сдать. Сейчас, сейчас.

— Нет, не лучше. Потому что, чисто от незнания, я могу ляпнуть что-нибудь такое, от чего станет неудобно не только мне. Я не хотел бы, чтобы моя неосведомленность стала причиной неприятностей.

Санни оторвался, наконец, от своих корешков, и поверх очков взглянул на Квали.

— Ну, ты загнул! — хмыкнул он. — Надо же! Это даже разумно звучит — кто бы мог подумать! Ну, спрашивай. Заслужил.

— Скажите, пожалуйста, какие отношения связывают Лаймона и Донни? — Квали долго готовил этот вопрос перед тем, как подойти.

— Даже вежливо! — опять хмыкнул Санни. — Ну-ну! Я, конечно, мог бы тебе сказать, что это действительно не твое дело, но не буду. Давай сделаем так: они сейчас фехтуют на заднем дворе, сходи и посмотри. Ты же эльф? Вот и посмотри внимательно — и глазами и ушами и вообще. Только смотри не «что» и не «как», а, скорее, «почему именно так», понял? Не понял? Ничего, если увидишь — поймешь. Тогда приходи — поговорим. А не увидишь — так и говорить не о чем, — и Санни опять уткнулся в свои корешки, разговор явно был окончен. Квали вышел в недоумении. Да видел он уже, как они фехтуют. Классно они фехтуют, ему до них еще прыгать и прыгать. Нет, он посмотрит, конечно, и даже с удовольствием, но…

На заднем дворе стоял скрежет, лязг и звон хорошей стали. Квали встал за косяком двери и стал смотреть. Ну, да, здорово, даже завидно! У Дона, как всегда, два легких меча, у Лайма в руках тяжеленный двуручник порхает, как легкая тросточка. У Квали дома такого меча не было, здесь он один раз попробовал, он даже его по-о-днял… И улетел следом за мечом на первом же выпаде — легковат-с фехтовальщик оказался! Да, рубятся классно! Донни, как всегда, как будто дразнится, а у Лайма движения неспешные, вроде даже ленивые, но при этом ни один выпад Дона не остается неотраженным. Немного напоминает ритуальный танец, Квали видел как-то раз, только там были серпы… А здесь мечи… И не тренировочные, боевые — понял вдруг он с удивлением. Зачем они так? Оба по пояс раздетые… А если нечаянно рука дрогнет? Ну, да, доверие, конечно — это же само собой, как в Руке без доверия, но демонстрировать его друг другу вот так — просто глупо! Тогда почему? А ведь Санни так и сказал: смотри — почему, вспомнил Квали. Может, он не о том думает? Танец, очень опасный танец, звон стали — разговор оружия. Разговор? Да-а! Квали вдруг прозрел. Высокий, загорелый Лайм, волна пшеничных волос до плеч, верткий, поджарый Дон с вечно взлохмаченными черными вихрами — они сейчас были вдвоем, только вдвоем, а Мир второстепенен, незначителен и как-то мелок, настолько они были «над» и «далеко». И не было ничего важнее этих смеющихся глаз напротив и ожившей вязи стали в руках, казалось — убери у них из-под ног землю — они, не заметив, продолжат в воздухе. Квали не смог бы подобрать названия для происходящего сейчас перед ним, но, как бы оно ни называлось, это полное, исключающее из восприятия весь остальной Мир сосредоточение друг на друге казалось более интимным, чем поцелуй. Эльфа обожгло стыдом понимание, что он подглядывает, но оторваться он не мог. То, что он видел здесь и сейчас, вызывало мистический трепет и холодок в животе, как на краю пропасти — голова уже кружится, и схватиться не за что, и сейчас эта глубина ринется в лицо, затянет — и ты полетишь! Вниз, вверх — уже не важно, главное — полетишь! Квали вдруг поймал себя на том, что улыбается какой-то кривой беспомощной улыбкой, а по щекам текут неудержимо слезы. Он еще долго стоял там, за косяком, безмерно счастливый, улыбался и хлюпал носом, остро чувствуя, что видит для него не предназначенное — почти украл, ну и пусть, оно того стоило!

Он все-таки взял себя в руки и ушел. На кухне, к счастью, никого не было. Он долго споласкивал холодной водой зареванное лицо, но глаза и нос все равно остались красными. Ну и наплевать. Простудился.

Он зашел в комнату, хлюпнул носом, извещая о своем приходе, подсел к столу. Санни внимательно посмотрел на него поверх очков.

— Простудился? — проницательно отметил он.

— Угу, — улыбнулся Квали и хлюпнул носом.

— Наверно, на сквозняке долго стоял, — понимающе ухмыльнулся Санни. — Тебе микстурки от простудки не дать ли?

— Не-а, — опять хлюпнул Квали. В голове слегка звенело, он чувствовал себя странно легким и даже пьяным. Ему открылась какая-то истина — еще бы понять, какая — и сейчас он пребывал в обалдении от ее огромности. Он невидяще смотрел перед собой и глупо, но счастливо улыбался. Мысли скакали резвыми козликами. Так вот оно, как оно! Есть, значит, все-таки! Значит, бывает! А я? А у меня так будет? Вот так — до боли, до… смерти? Пусть! Если есть такое — ничто не страшно! Пусть! Я хочу! Вот — чтобы так же!

— Ну, что ж! Состояние легкого слабоумия иногда весьма полезно, а тебе даже к лицу! — съехидничал было Санни, но увидев выражение отрешенного счастья на лице эльфа, сменил тон. — Пойдем, мальчик, я тебе кое-что покажу, — улыбнулся он. Наверху он развязал толстенькую папку. Квали замер. Юные боги сражались, обнимались, хохотали, печалились. Даже Гром — уж совсем не красавец, маленькие, близко посаженные глазки и тонкий длинный нос плоховато сочетались с тяжелой нижней челюстью и жестким раздвоенным подбородком, — выглядел героем древней саги о юности Мира.

— Санни! Как здорово! — прошептал Квали. — Это… Это все так и есть, я понял, правда!

— Ну-ну! — хмыкнул Санни. — Поздравляю тебя, ты не безнадежен! Может, и мозги со временем появятся! — но эльф по-прежнему был не в состоянии воспринимать иронию и сарказм. Из его восторженного далека Санни тоже выглядел мудрым, лучистым и возвышенным, ибо был причастен.

На лестнице раздались шаги, кто-то поднимался. Санни шустро сгреб рисунки в папку и погрозил Квали пальцем. На пороге, хмуро озираясь, появился Гром. Сразу стало понятно, что комнатка у Санни очень маленькая, и потолок низковат…

— Вот вы где, — взгляд Грома упал на лицо Квали. — Че это ты с нашим лягушонком сделал? — удивился он. Санни искоса взглянул на эльфа. Ну, да, похож, только в розовых тонах.

— Это не я, — хмыкнул он. — Это драматизм осознания перманентной поливариантности связей континуума.

— Че? — подозрительно свел брови Гром.

— Он дезориентирован спонтанным разрушением устоявшихся стереотипов, — доходчиво объяснил Санни.

— Будешь лаяться — в лоб дам, — щедро пообещал добрый Гром. Квали нервно захохотал. — Я ж чего — я жрать хочу. А в кухне только бурда в кастрюльке — я такое не ем. Я, конечно, могу еще сам поискать, но, тогда, кто не спрятался — я не виноват, — Гром развернулся и пошел вниз. Комната сразу стала просторной, даже пустой.

— Санни, спасибо вам! — тихо сказал Квали, поднимаясь. — Пойду, а то действительно, съест кого-нибудь наш Громила!

— Да хватит тебе «выкать», не чужие уже, — проворчал Санни.

— Да? — слегка удивился Квали такому стремительному сближению — на сильное удивление сил уже не было. — Х-хорошо… Все равно, спасибо! Я вам… тебе очень благодарен, правда! Если можно, я потом еще зайду, ладно? — Санни пожал плечами. — Кстати, обед готов, у меня щи с бараниной и ребрышки с картошкой! — эльф сверкнул улыбкой и упорхнул. Санни смотрел ему вслед с неуловимой улыбкой — только в глазах. Старый Монти опять оказался прав — как всегда. Действительно, хороший мальчик! Интересно, откуда он такой взялся? Сам Санни к 20 годам, когда пришел в Руку после Университета, ни наивностью, ни восторженностью не отличался и сходу попытался все опошлить. Разъяснительную беседу среди него провел тогда Гром, и очень доходчиво провел. Санни с ухмылкой потер левую скулу. Очень внятно и доступно, одной правой. Монти, который тогда не был еще старым, сочувственно сопя, прикладывал ему к синяку кусок говяжьей вырезки и, отчаянно картавя, то ли утешал, то ли уговаривал:

— Ты пэгэпутал, мальчик! Гозы, конечно, удобгают дэгмом, но, таки, согласись, между начальным пгодуктом и конечным большая газница!

Квали догнал Грома в дверях кухни.

— Садись, садись! Сейчас я тебе все дам, — он открыл дверку ледника и выставил на стол кувшин и миску с протертой зеленью. — Гром, а чего ты меня так… обласкал?

В кухню шумно ввалились фехтовальщики, гогоча и азартно шлепая друг друга по мокрым спинам — видимо, обливались из ведра после тренировки.

— О, хавка! — сориентировался Донни, хватая свою синюю вампирку с вопиюще желтыми утятами на боках. — Что дают?

— Вот тут рыбка в белом вине, а хочешь — молоко достану, — озабоченно засуетился Квали. — А вот тут щи в кастрюльке, сейчас налью! — повернулся он к Лайму.

— Да забей, сам разберусь, — улыбнулся тот. — Живоглотов накорми, а то они тебя съедят! — кивнул он на «силовую часть» Руки. Гром как раз допил и поставил кружку, отдуваясь. Квали подхватил кувшин, собираясь долить еще.

— Погоди, чуть позже, — помотал Гром головой. — Пусть пока это провалится. А потом лучше молочка, на сладкое. Но — потом, — он важно кивнул самому себе. — Так че ты спросил-то, лягушонок? — он благодушно уставился на Квали, помаргивая маленькими глазками. Лайм и Дон многозначительно переглянулись.

— Ну вот, ты меня уже второй раз лягушонком называешь, — у Квали даже лицо вытянулось. — Почему, объясни хотя бы! Я зеленый, что ли? Или склизкий?

— Да вот, видишь, какая штука… имя у тебя… — поморщился Гром. — Я, как тебя позвать надо, каждый раз себя лягухой чувствую. В раздумьях — ква ли, не ква ли… Большой такой лягухой. А ты мелкий, значит, и есть лягушонок.

— Новый вид, — шепнул Донни. — «Лягушка разумная, сомневающаяся».

Квали всерьез расстроился. Не обиделся — обижаться на кого-нибудь из них он, после увиденного, наверно сможет еще не скоро. Но это ж что делается: братец дома Кваклей звал, а здесь еще круче!

— Слушай, забей! — сочувственно улыбнулся Лайм. — Это ж Громила, его не переспоришь! Даже наоборот, можешь считать теперь себя окончательно принятым. Гром у нас всем прозвища дает — но только своим, нашим. Он и меня Лимончиком обзывает!

— Ну, так, видишь, какая штука: лайм и есть лимон, только зеленый — загудел Гром. — Я тебе, можно сказать, комплимент делаю, а ты — «обзывается»!

— Квали — «светлый», — авторитетно заявил Дон. — Примерно.

— А не примерно? — в кухню зашел Санни.

— Утренний отлив, — пробормотал эльф. — Имеется в виду восток, утро, восход. Легкость глубины длинной волны, если дословно и без учета музыкального тона.

— Ух ты, слушай, а ведь точно! — осенило Грома. — Это все что-то значит, да? А я как-то не задумывался никогда. А я? Я что значу?

— Ну-у, Гром… Гро — что-то тяжелое, поставленное вертикально…

— Это точно! — заржал Дон. — Ну о-очень тяжелое! А вот вертикально — это не всегда, не всегда! — Гром сурово засопел на него.

— Громад, Гро-мад, — объяснил он Квали.

— А-а! Лунный камень! — дошло до Квали. — Это светильники садовые! Да слышали наверняка, рекламу по видеошару гоняют: «Вы хотите Луну с неба? Она ваша!» Наверняка видели где-нибудь, это каменные столбики такие длинные, резьба и полировка, их вдоль дорожек вкапывают, они по ночам сами светятся лунным светом. Красивые, только дорогие просто запредельно. — Гром, насторожившийся было при перспективе превратиться в садовое украшение, остался доволен своей полированной красотой и дороговизной. — А может, вру. Может, это лунный обелиск, ну, тот, по которому лунный календарь считали, — это Грому понравилось еще больше. — Я, в общем-то, не знаток эльфийского — так, по верхам. Мама говорит, мне гоблин в ухо дунул — у меня с музыкальным слухом плохо, так что… А без него эльфийский не выучишь.

— Ну, все-таки, хоть что-то, — Лайм критически осмотрел обглоданное ребрышко и взялся за следующее. — А я? Лаймон?

— Э-э-э… Волна… созданная заходящей луной, как-то так. Или убывающей… Но что-то в этом роде.

— Надо же! — проникся Лайм и ткнул пальцем в Донни. — А он?

— Донни — острый камень, пик с длинными склонами. Двумя. Дон — обрыв, пропасть — один склон.

— А Лягушонок? — озорно заблестел глазами Дон. Квали растерянно заморгал. Он серьезно? Но это же не на эльфийском…

— Слушай, пропасть ты наша, соси, что дали, и не подпрыгивай, — неожиданно пришел ему на помощь Санни. — А ты не напрягайся, скажи спасибо, что поросенком не стал, — повернулся он к эльфу. Лайм заулыбался, Дон захихикал, Квали растерялся окончательно. — Меня мама тоже не Санни назвала, но Сандоран в бою не годится, слишком длинно. Получился Санни. Теплая канава, если не ошибаюсь? Но, ты ж видишь — живу и не расстраиваюсь.

— Да чего ты его уговариваешь? — удивился Дон. — Он же не дурак — на приколы обижаться. Ты дурак? — подозрительно ласково посмотрел он Квали в глаза.

— Ну-у… Не знаю… — смущенно заулыбался Квали и покраснел.

— Вот видишь, как все просто, — повернулся Дон к Санни. — дураки всегда во всем уверены, а он сомневается — значит, точно не дурак. Он «очень хогоший мальчик», совсем не дурак, и обижаться не будет. Ты мне лучше вот что скажи, ты же не полукровка, это видно. — Лайм нахмурился было, Дон успокоил его жестом. — Я не собираюсь задавать крамольных вопросов, меня совсем другое удивляет. Почему у тебя эльфийский, как ты говоришь, «по верхам»? Слух — ладно, но сами слова-то должен знать?

— Да… У меня родители не любят… — поморщился эльф. — Знают, но не любят, и не говорят почти никогда. А на нем надо либо говорить с рождения, либо можно всю жизнь изучать, чтобы хоть немножко научиться. Он очень образный, масса иносказаний. Вот Кэйомилль — легкость круга полной луны на длинных мягких волнах. А на самом деле это просто ромашка! А у меня еще и слуха нет. Я пытался, конечно — но это карау-ул, — покрутил он головой. — У них же половина смысла от высоты тона зависит, а заклинания поются октав на пять, в одной ноте наврешь — такое получишь… — Квали тяжело вздохнул, воспоминания о последствиях неверно взятой ноты эльфа явно не радовали. Рука заинтригованно переглянулась, но удовлетворить любопытство не светило: расспросы о личном в Руке были под запретом.

— Подожди, — осторожно сказал Дон. — Не хочешь — не говори, но — «у них»? А ты… не из «них»?

— Мы тхузинц* — эльф нехорошо ощерился, слово больше напоминало плевок со щелчком на «ц». Рука насторожилась, даже Гром заморгал глазками как-то озабоченно. — Поедатель мертвечины, — Квали помахал обгладываемым ребрышком. — И еще скайнзунг, отмеченный скверной ле Скайн. «Скайн» — легко отринутое тепло, это уже само по себе ругательство. А мы, стало быть, отмеченные.

— Таки скверна? — Дон был само внимание.

— Смерть, — пожал плечами Квали. — Прадед и прабабка моего отца умерли тысячу лет назад. Мы — не Перворожденные и, как выяснилось, вполне смертны, просто очень подолгу живем. Девиз Детей оказался пророческим. «Даже Корона подвластна Жнецу». Как сказал бы Монти, таки подвластна. Скверна. Я не знаю, может, они боятся, что это заразно? Пообщаются, и — того…

— Ой, какие ты интересные вещи рассказываешь — растерянно сказал Лайм. — Мне мама ни о чем подобном не говорила… Говорила, что когда-нибудь уйдет в эльфийские леса… — недоуменно задранные брови придали ему вид обиженного ребенка.

— Леса, да не те, — скривился Квали. — Нет, уйдет, конечно — на юго-запад. А к себе на юго-восток, в Квалинести, Перворожденные никого не пускают, и стараются ни с кем извне не встречаться. Слушайте, вы не понимаете — они совсем, ну вот совсем другие! Я не знаю, как вам… Ну вот, например: Перворожденный может недельку посидеть на одном месте, чтобы понаблюдать, как прорастает и распускается цветок — и ему не будет скучно! Или пару недель без передышки полюбоваться на водопад. Ничем больше не занимаясь. Легко. Ну, может быть, стихи о нем напишет — но это и все. Так понятно? Так что, я — не из «них».

— Да-а-а… — протянул Донни. — а со стороны все так миленько…

— Со стороны всегда миленько, — криво улыбнулся Квали.

— А тебе не скажут «а-я-яй» за такие интересные рассказы? — остро взглянул на него Санни.

— Тоже мне, нашли секрет, — махнул рукой эльф. — Это все знают, и никому не интересно — изменить-то ничего нельзя…

Донни выходил из кухни последним, когда Квали уже взялся мыть посуду, и обернулся на пороге.

— Ты все-таки попробуй с Лягушонком — подмигнул он. — Слово не эльфийское, но там забавно получается. Попробуй-попробуй!

Квали отставил недомытый кувшин.

— А ты откуда…?

— А я тоже «по верхам», — хмыкнул Дон. — Давай-давай!

— Ну, шон — ледяной обрыв…

— Неправильно, — усмехнулся Дон. — Не обрыв вниз, а взлет вверх, так же, как и Дон — это стена, а не пропасть. Только что ж ты с середины-то начинаешь? Ты с начала давай! И по слогам дели правильно, тоже немаловажно, между прочим!

— Ну, не знаю я! Мягкая волна вниз тяжелой… тяжелого края… Да ну, дрянь какая-то, не понимаю я, сложно слишком!

— Ты будешь смеяться, но при интервале в квинту между вторым и третьим слогами это переводится, как «преграда злу», — сжалился Дон. — Правда, зло описано весьма красочно, а преграда схематично, но, по-моему, это мелочи. Забавно? Гром эльфийского не знает, но прозвища дает просто виртуозно, тебе не кажется? От такого и я бы не отказался! — он опять подмигнул и вышел. Квали, забыв про грязную посуду, долго стоял, шевеля губами и бровями — прикидывал. Получалось, что Дон прав — что-то в этом роде и выходило. Кто бы мог подумать! Может, зря он забросил занятия языком? Но откуда Дон-то это знает? И спрашивать нельзя — не принято. Эх!

Боевое крещение Квали получил через три дня после официального назначения. Драка в кабаке перешла все мыслимые пределы, и хозяин вызвал Руку. Лучше пусть Рука все разгромит, чем потом перед городской стражей отчитываться, кто зачинщик, да откуда трупы, да почему Руку не вызвал вовремя. Еще, того гляди, к Видящей поволокут — вот счастье-то неизбывное! А так хоть страховку получит — Корона не жмотится!

— Держи спину Санни, — проинструктировал Лайм эльфа. — Он, когда заколдуется, ничего вокруг не видит и не слышит. Задача ясна? Или лучше не пойдешь? Ты, вообще-то, не обязан… — Квали возмущенно запыхтел. — Значит, держишь спину. Повязать даже не пытайся — у тебя опыта нет. Убивай. Сумеешь?

— Да я… да вот… а то!

Опасения Лайма оказались напрасными. Хрупкий розовый лягушонок отработал сунувшегося с ножом моряка, как на тренировке: блок, укол, уход, отбить, отбить, блок, труп, уход. Последнее явно было лишним, но тело выполнило уход само, заученно и четко. Никаких душевных метаний, терзаний и истерик, которых, собственно, и опасался Лайм, за этим деянием не последовало. Квали был доволен собой чрезвычайно, горд выполненным заданием, и азартно сверкал очами. Собственно, бой продолжался минут десять: увидев Руку, большая часть народу сделала ноги. Основная часть работы досталась Санни. Ему пришлось тушить пожар, который нечаянно устроил Гром: рявкнул басом любимое «Сурпри-из!» и отвесил противнику затрещину, неудачно — или удачно — зашвырнувшую благословенного райна в камин. Сюрприз более чем удался: мужик в горящей одежде заметался по кабаку, поджигая скатерти и занавески. Даже самые воинственно настроенные райнэ после этого высыпали на улицу, кашляя и протирая слезящиеся от дыма глаза. Там их и забрала подоспевшая городская стража.

С первой получки Квали проставился: снял на вечер кабинет в ресторане, сделал заказ… Что-то как-то пошло не так: нажрались все очень быстро и до полного изумления. Первым сломался Лайм. Он уже довольно долго молчал, не принимая участия в общем гвалте, но, в какой-то момент вдруг резко встал, окинул присутствующих растроганным взглядом и звучно произнес:

— Р-райнэ! Я счит-та-аю свойм долгм скза-ать, что очень счавств… чавт… р-рад с вами познакомисса! — после чего рухнул на стул, уронил голову на стол и отрубился. Донни меланхолично стал заплетать ему тоненькие корявые косички, вплетая в них по ходу дела веточки петрушки и зеленый лук из салатных украшений.

Санни же, напротив, был весьма бодр и наезжал на Грома, оперируя у него под носом пальцем для пущей значимости своих речей.

— От ты ж-ж-ж… ампир! Ты нежж-ж-жить!

Гром был сыт и благодушен, но согласиться не мог:

— Пащ-му-у? Я-а — жить! Я-а… ощень… жить!

— А паттамушта фсе пырфыкли, што фы такии ми-илые репята, — вдруг перешел Санни на заговорщицкий шепот, делая странные движения бровями — А от ты кданбуть фидел нессыфлили… нецилифили… филивли…тьфу! Дикхого, о! Дикхого ампира! Фидел?

— Ну-у-у… — Гром видел, и даже мог бы рассказать, и уже стал прикидывать, с чего начать рассказ, но Санни спешил донести свою мысль, пока она не успела затеряться в неведомых далях сознания.

— Отт, помайш, и я не фидел, — пригорюнился он. — А они — о-о-о! — Санни сделал большие глаза и покрутил головой в восхищении. Это было ошибкой, правда, вскоре он опять показался из-под стола, забодав и победив все, что оказалось в пределах досягаемости. Не доверяя более изощренному коварству неустойчивой мебели, маг утвердился коленями на полу, вцепившись руками в столешницу, над которой виднелось теперь только его горящее воодушевлением лицо, обрамленное всклокоченными волосами. Гром заинтересованно наблюдал за его перемещениями, явно считая экскурсию под стол некоей необходимой и значимой частью монолога. Чувствовал он в этих исчезновениях некий глубинный подспудный смысл, но никак не мог понять — какой. Досадно. Вот оно — высокое искусство риторики, даже, может быть, театральное мастерство — а Гром не может оценить его в полной мере. Эх!

— Они-и тогда-а — о-о-о! Они ж-жили фелик-кими фтрафтя-а-ами! — многозначительно расширил Санни съезжающиеся к переносице глаза. — Любоф-фь! — он попытался воздеть длань, устойчивость была потеряна, маг опять с грохотом исчез из виду и на этот раз уже не появился, заплутав в ножках стула. Зато магическое слово заставило оживиться Донни. Он отвлекся от процесса озеленения головы Лайма, заозирался с видом кокетки в будуаре, не нашел объекта приложения сил и разочарованно занедоумевал.

Рядом с Квали вдруг оказался совершенно нецивилизованный вампир, обуреваемый страстями, и стал от него чего-то весьма настойчиво хотеть — видимо, ответной страсти. Квали смущенно хихикал, отнекивался и отпихивался, но силы стремительно убывали, он даже уже стал подумывать уступить — уж больно лень было все на свете. И проснулся. Гром пытался поставить его на ноги, держа Санни подмышкой. Дон стоял, держась за стол, через плечо у него висел Лаймон и безмятежно спал.

— Домой, — коротко объяснил Гром.

— А? Ага! — Квали пытался понять, чего от него хочет теперь уже этот вампир. О страсти, вроде бы, речи нет, уже хорошо…

— Печать. Домой. Поздно уже, — терпеливо повторил Гром. До Квали, наконец, дошло, он зашарил по карманам, сломал печать.

Утром всех разбудил топот и вопли — Лайм гонялся за Донни со шваброй и пытался скормить ему выплетенные из волос петрушку и лучок. Дон удирал по стенам и потолку, дико ржал и взвизгивал, когда Лайму удавалось его достать.

— Скотина красноглазая! Жевать не можешь — иди сюда, я тебе челюсть-то подправлю, сразу научишься! Травоядный вампир — мечта Перворожденных! Я стану знаменит, ид-ди сюда, ты ж моя дорога к славе! А ну, жри! — но Дон опять вывернулся и, отплевываясь, сбежал от праведного гнева во двор.

Двадцать три года прослужил Квали Мизинцем до того рокового вызова на банду, окопавшуюся в лесу. Их Рука еще до прихода Квали была как заговоренная: никаких ранений, кроме легких царапин, никто не получал, хотя вызовы бывали серьезные. В любой другой Руке загреметь в ящик было обычным делом, у них — нет. Будто берег их кто-то, в нужный момент притормаживая противников, лишая их сил и внимания. И делал это не Санни, он такого не умел. Им завидовали — бывает же такое везение! Но любое везение рано или поздно кончается. Лайм будто предчувствовал. Примерно за три месяца до этого, в день Осознания, они с Доном валялись на травке и смотрели на облака. Дон лениво плел косичку у Лайма за ухом.

— Дон, — вдруг сказал Лайм. — У меня к тебе очень серьезная просьба. Только не обижайся, пожалуйста.

— Да? — удивился Дон. На свете было не очень много такого, чего Дон не мог. По крайней мере, ради некоторых существ. Которых тоже было немного. Совсем немного.

— Не поднимай меня. Пожалуйста.

— Лайм? Ты болен? — озабоченно нахмурился Дон.

— Дон, не хитри. Ты подал прошение ле Скайн без указания кандидатуры, они послали запрос Кулаку, а он вызвал меня — не знаю ли я, кому и в честь чего такая честь. Я отбрехался, но, ты ж понимаешь, что я не совсем идиот?

— Блин! — досадливо вздохнул Дон. Уроды! Какое им дело, кого он собирается поднять? Двое за тысячелетие — это его право, а кто — не их печаль! Куда сунулись? — Я надеялся, что ты не будешь против.

— Я против, Дон, я очень сильно против.

— Да почему? — почти взвыл Дон. — Лайм, не будь скотиной! Ты мой друг, друзьями не швыряются! Я не хочу тебя терять! А если у тебя сомнения — я не знаю ни одного вампира, который был бы недоволен своей не-жизнью!

— Значит, я буду первым. Вернее, я не хочу быть первым. Дон, ты не понимаешь, — покачал Лайм головой. — Я выгляжу почти, как эльф, от отца мне достались только глаза, волосы и рост — но я не эльф. Для меня жизнь не сосредотачивается только на избраннике. Я устал, Дон, слишком много смертей вокруг, а я слишком человек внутри. Правильно говорят — чем дольше живешь, тем больше хоронишь. Вот и Монти недавно умер — а какой был друг! Санни уже скоро 60 стукнет. Ты читал «Рулетку» Фэйта? Это довоенный еще поэт, нет?

Это про нас всех, Дон. Знаешь, как я оказался в Руке? Мой отец был добровольным кормлецом, а мама — младшая дочь на-райе. Этот ле Скайн кем-то приходился ее отцу, какой-то пра-кто-то, его пригласили на помолвку ее старшей сестры. Ле Скайн напился, перестал соображать, где находится, принял маму за кормлеца и чуть не «употребил». А ей и невдомек было, чего он от нее хочет. Его собственный кормлец ее практически отбил и отвлек хозяина на себя — сам понимаешь, как. Ты знаешь, как воспитывают девочек на-райе? Ага. А теперь представь себе эту картинку. Мама рассказывала, что стояла, как загипнотизированная, и ни с места сойти не могла, ни даже глаза отвести, пока все не кончилось. Пару дней она проходила в шоке от увиденного, а потом до нее дошло, что кормлец ее попросту спас от заурядного изнасилования. Она и засветилась. Родители чуть с ума не сошли — ребенок светится, а кто избранник — не говорит. А что она могла сказать? Она даже имени его не знала. В общем, был скандал, типа, соблазнили невинную на-райе. Самое смешное, что именно благодаря скандалу, она узнала, где живет ее любовь — и сбежала, что ж ты думаешь! — Дон подавился смешком, представив себе обалдение Старейшины ле Скайн, обнаружившего на пороге влюбленную на-райе, да не в него, а в кормлеца! Да-а… — Не хихикай! Ее родители от нее отреклись уже из-за побега, так что все могло сложиться просто ужасно. Хорошо, ле Скайн проникся, а без него… — Лайм помолчал, жуя травинку. — Он их поженил и поселил на ферме Вэйт-ан-Донн. Там они до сих пор и живут. Только вот, понимаешь ли… Отец согласился на поднятие уже под 50. Подали, стали ждать, а его все не дают и не дают: мама-то уже не на-райе, походатайствовать некому, кому до нее какое дело. Я тогда на третий курс Университета перешел, приехал на каникулы — и обалдел! Отец пьет, трахает все, что шевелится, и как-то даже напоказ, этак вызывающе, мать слезы глотает и молчит. Я с ним решил поговорить, что называется, по-мужски. Угадай, что он мне ответил?

— Думаю, что он тебе популярно объяснил, что ты дурак, и ни фига не понимаешь в происходящем.

— Ну, примерно так. Он сказал: «Ты думаешь, мне легко в таком возрасте вести подобную жизнь? Но я не хочу, чтобы она погасла! Вдруг разрешение так и не дадут? Может, наконец, обидится и разлюбит…» Нормально? Нет, все опять кончилось хорошо, его подняли, он отличный чувак, с ним можно нормально посидеть, выпить и потрепаться — только это не мой отец, Дон! Он восстал ординаром, он очень похож на моего отца — но это уже не он. Бран был человеком простым — но не примитивным! Мама это быстро почувствовала. Она не погасла, нет, и не развелась — с другой стороны, а куда ей идти? Но она выцвела, Дон, и я редко у них бываю — мне больно на них смотреть. Она очень правильно меня поняла, когда я сбежал из Универа. Я влюбился в сестру своего приятеля на-райе, и, когда понял, что она тоже неравнодушна ко мне — сбежал без оглядки. Я не хотел обрекать ее на повторение судьбы моей матери, понимаешь? Пусть у нас было бы больше времени, но конец был бы тот же. Я женился — там, в долине. Трое детей… Они все уже умерли, Дон! — Лайм резко поднялся на локте, уставился Дону в глаза. — Я хорошо понимаю Перворожденных, Дон! Они правы, абсолютно правы, полукровка — это плохо. Плохо для всех — и для родителей, и для самих полукровок, и для тех, кто имеет несчастье связать с таким, как я, свою жизнь. Это больно. Я безумно благодарен судьбе за тебя — я и рассчитывать не мог на такое счастье, но ты тоже смертен, Дон! Ты предлагаешь мне разделить с тобой вечность, но это иллюзия, и, рано или поздно, одному из нас придется похоронить другого. Я не хочу хоронить тебя, Дон. Так уж вышло, что все, что я умею — это сражаться. Целую вечность убивать и хоронить… Не хочу. Я уже прожил свою вечность. Я ведь старый, Дон, мне больше семисот, — он опять откинулся на спину. — Ты же знаешь, полукровки до последнего выглядят молодо, а потом лет за десять превращаются в древнюю развалину. Мне осталось лет двести, и, если повезет, я хотел бы провести их с тобой. А убьют — так убьют, и слава Жнецу. Я устал вот здесь, — он прижал руку к груди. — Я не хочу быть вечно несчастным, я хочу умереть счастливым. Не поднимай меня, Дон. Лучше укуси!

— Что? — лицо Дона окаменело. Он весь окаменел и застыл, даже голос покрылся льдом и позванивал ломкими льдинками. Лайм, в общем-то, ожидал такой реакции и сдаваться не собирался. Он перекатился на живот, уставился в непривычно холодные глаза.

— Укуси. Давно хотел попробовать, что это такое.

— Ты идиот? — Лайма поразило холодное бешенство в яростном шепоте. Таким он Дона еще не видел. — Попробовать тебе? Вот только отказаться, если не понравится, уже не получится! Ты какой чуши начитался, придурок? Ты даже отдаленно не представляешь, о чем просишь! Это рабство, понимаешь? Даже хуже — рабы хоть думать могут о восстании и надеяться на избавление! Это унизительно — теряется воля, достоинство — все, понимаешь, кретин? — он уже орал. — По закону ле Скайн каждый зависимый должен быть поднят, каждый — тебе это о чем-нибудь говорит? Я сам… — он запнулся, но сразу продолжил: — знал зависимого — это страшно, Лайм! У зависимого в голове всего одна мысль — когда меня еще раз трахнут?

— Ну и какая разница? — захохотал Лайм. До Донни дошло не сразу.

— Тьфу, чтоб тебя! — оторопел он и наконец оттаял. — Да пожалуйста! — ухмыльнулся уже прежний Дон, ехидный и проказливый. — Подписывай поднятие — кусаю сразу после Утверждения! Я тебе на поднятие серебряный кинжал подарю, не понравится вампиром быть, засунешь себе под ребро — и привет! — он с надеждой уставился на сразу погрустневшего Лайма.

— Дон, я восстану ординаром! Я это знаю, и ты это знаешь! Я стану таким же, как мой отец, и день за днем буду наблюдать, как ты утрачиваешь ко мне интерес! Но страшно даже не это само по себе, а то, что мне будет на это наплевать. Так будет, я знаю — и не хочу.

— Блин! Тогда постарайся по крайней мере не лезть на рожон. Я тоже не люблю похороны!

Они вышли из портала и полчаса шли по лесу. Стоянка заявила о своей близости запахом дыма. Лайм дал последние указания, Гром и Донни бесшумно исчезли в лесу. Через некоторое время оба вернулись, кивнули — часовые был сняты. Рука подошла вплотную к стоянке. Санни показал на пальцах 12, из них 5 зажал в кулак — берет на себя. Лайм показал Квали на спину Санни, эльф кивнул — понятно, как всегда. Пообщаться, если найдутся желающие, в остальном — не вмешиваться. Трое бандитов умерли, не успев даже понять, что происходит, пятеро трепыхались в «сети», четверо сдались. Их повязали Дон с Громом. Бой был закончен молниеносно и почти бескровно, Рука расслабилась — и тут на краю поляны открылись сразу три больших портала. Из них повалил народ, много народу, возбужденно перекрикиваясь, с какими-то тюками, с корзинами, у двоих на плечах по бараньей туше — и с мечами наголо, видимо, только что из боя. Повисла секундная пауза — и бандиты и Рука оценивали ситуацию. Лайм выхватил печать Замка, сломал, швырнул назад, рявкнул — Дело Жнеца! — и Руке — Прикрываем! Это будто послужило сигналом, на них ринулась вопящая, размахивающая оружием волна. Сзади из портала Руки выкатывалось подкрепление — три четверки, без Мизинцев. Санни кинул «сеть» на первый ряд бандитов, в ответ прилетел файербол, а сеть распалась, как и та, что была накинута на пятерку, взятую в первом бою. У бандитов тоже был маг, это было очень плохо, такой не сдастся, ему нечего терять, наказание — смерть, так не все ли равно! Даже для четырех магов — Санни и трех прибывших — пытаться нейтрализовать такого смертника, не соблюдающего никаких правил, было непросто. А главный вопрос — где он? Развеивать его заклинания — дело тупое и неблагодарное, работа на измор. Бить надо по их источнику, а источник сныкался и пакостит исподтишка. Правда, с поляны не уйдет, блокировка полная. Орущая, воняющая застарелым потом и перегаром волна накатилась на Замок, расплескалась… О том, чтобы брать пленных, речи уже не было. Бой превратился в бойню. Квали рубился, повторяя про себя «Не думать, не думать». Так учил Лайм, так учил Дон. «Тело должно двигаться само, а не ждать, пока ты подумаешь. Не думай — реагируй. Пока ты будешь думать — тебя убьют. Не смотри глазами — чувствуй спиной. Пока ты будешь смотреть — тебя убьют». Квали чувствовал и реагировал — получалось! У него получалось! Лайм и Дон, и Гром, и Санни — они его похвалят! До сих пор — ни царапины! Только не думать! Не ду-мать-не ду-мать-не ду-мать-не…

И вдруг все кончилось. Только 12 фигур в черной форме Руки стояли на заваленной трупами поляне. Воняло кровью, внутренностям, тянуло кислой гарью — и, почему-то, жареным мясом. Это маги порезвились с файерами — ни одной целой землянки не оставили. Квали замутило. К виду крови и мертвых тел он давно был равнодушен, а вот к запахам привыкнуть так и не смог. Вонь — она и есть вонь, если не живешь в ней постоянно и безвылазно. Замок сошелся в центре поляны, кто-то вызвал Детей Жнеца — прибраться и забрать раненых. Трое Пальцев сразу ушли: один хромал, другой прижимал к груди левую руку, оба поддерживали третьего, держащегося за бок и шипящего при каждом шаге, а Дети забрали полностью выложившегося серого мага, упавшего без сознания.

— Где Лайм? — Дон тревожно озирался. — Эй, Корона, у нас Большой пропал! Поможете?

Квали толкнуло изнутри нехорошее предчувствие. Восемь Пальцев разошлись и зашарили по кустам, вскоре раздался крик. Квали побежал туда, повторяя, как заклинание «Только бы… только бы…» Первое, что он увидел — пришпиленное к дереву мечом обвисшее тело. Внутри екнуло, но тут же отпустило: не он. Видимо, это был тот самый маг, пришедший с бандитами — судя по одежде и обилию амулетов. А недалеко…

Под пышным кустом ивняка лежал на спине Лайм и дышал мелкими, не наполнявшими легкие вдохами. Крови на нем не было — только в углах рта…

— Лайм!!! — Квали упал рядом на колени, задохнулся, мир вокруг расплылся от внезапно хлынувших слез. Полузнакомый вампир, нашедший Лайма, коснулся плеча Квали сочувственным жестом и отошел. Из-за куста выскочил Дон. Замер, зарычал сквозь оскаленные клыки и опустился на колени у Лайма в головах. Появился Санни, глухо охнул, встал на одно колено, провел руками над телом, не прикасаясь. На скулах заходил желваки, на отчаянный взгляд Дона он только покачал головой. Эльф не стесняясь, ревел навзрыд, размазывая сопли и слезы рукавом.

— Санни! Ну сделай что-нибудь! — Санни молча отвернулся. Он сам готов был зареветь от омерзительного чувства полного бессилия. — Дон! Ты же его поднимешь? Ты же можешь! Подними его! Я улажу все, тебе ничего не будет…

— Нет! — Лаймон осторожно закашлялся от усилия, потребовавшегося на это слово, и открыл глаза. Белки были красными от полопавшихся сосудов, ярко-синяя радужка казалась черной. — Нет, — тихо повторил он — Не надо… Больно… — он говорил коротко, на выдохе, лицо кривилось, в углах рта пузырилась кровь.

— Эй! — Санни махнул рукой. Подошли двое серых, переглянулись. Санни тихо заспорил с ними, наконец они кивнули, положили руки на плечи Санни. Санни взял Лайма за руку, троих магов качнуло, Санни тяжело осел, явно обессиленный. Лицо Лайма сразу разгладилось, хотя дышал он так же часто и неглубоко.

— Спасибо, — двое магов кивнули и отошли.

— Вот это и есть Щит, — негромко сказал один другому, уходя. — Интересно, где он его откопал! Об этой хрени только предания есть, через год после изобретения запретили! И записи все… — они ушли.

Квали ревел, держа Лайма за руку.

— Малыш… Забей… — рука слегка сжалась. — Лучше… так… чем… от старости!.. Ребята… его… Большим… Сможет… Санни… Женись! — он улыбнулся. — Гром! — они сказали что-то друг другу глазами, Гром кивнул. — Забери их…

— Пойдем, Лягушонок, — тяжелая рука Грома легла Квали на плечо. Эльф отчаянно замотал головой. Ведь это все, да? Это все, а ему так много нужно было сказать Большому, так много всего, а теперь он уже не успеет, потому что это все, Лайма больше не будет никогда, и никто уже не скажет ему «забей», а иногда это так нужно…

— Дай им попрощаться, дурень! — наклонился к его уху Гром. Да, да, наверно, Гром прав, а Квали… Квали спрятал лицо у Лайма в ладони, всхлипнул, поднял голову.

— Я никогда тебя не забуду! — прошептал он, борясь с рыданиями. — Я очень тебя люблю, спасибо тебе, я… — он задохнулся, встал и пошел прочь, цепляясь за Грома. Он ничего не видел от слез, спотыкался и чуть не упал, и Гром взял его на руки. Санни понуро брел следом. На уже пустой и чистой поляне светился контур портала Детей Жнеца, но видно никого не было. Они уселись на бревно, Гром так и не отпустил эльфа, держал его на коленях и гладил по голове, как маленького.

— Ну почему, Санни, почему? — ревел Квали. — Вы же маги, вас же трое, ну почему?

— Это Щит, Лягушонок. Ему попало ниже пояса, там внутри один сплошной синяк, все кости в кашу, все сосуды полопались. Удивительно, как он не умер от болевого шока. Эта дрянь была запрещена практически сразу после изобретения, даже ваше Созидание бессильно, единственное, что может спасти — поднять во Жнеце. Но он не хочет. А маги здесь… — он безнадежно махнул рукой. — Тут не три, а триста три не справятся. Мы же маги, а не боги! Все, что могли — это обезболить. Он не страдает, мужики полностью выложились, и я тоже. Но это все, что можно было сделать. Они сомневались сначала — такое обезболивание само по себе может убить, но он все равно безнадежен, — Санни говорил мертвым деревянным голосом. Как он ненавидел это чувство бессилия! Именно из-за этого он всеми правдами и неправдами пролез в школу магии и сумел, выучился — и вот опять! Опять умирает дорогой ему человек, а он опять ничего не может сделать! Какой смысл был в его обучении, если в результате он все равно ничего не может? Не может именно того, что нужно? Да шла бы вся эта магия…

— Ему совсем… не больно? — всхлипнул Квали. Санни молча покачал головой.

— Лайм! — Дон бросился на землю рядом с Лаймом, провел пальцами по его щеке. — Пожалуйста! Передумай!

— Нет, — на лице умирающего расцвела шальная улыбка. — Лучше укуси! Сдохну… и не узнает… никто!

— Ла-айм! — Дон зажмурился и застонал. — Ты сволочь, ты знаешь это?

Лайм засмеялся, закашлялся, опять засмеялся.

— Чуть не забыл. Сунь руку. В карман. На груди. — Дон неловко встал на четвереньки, полез, достал сплетенный из волос браслет с замочком, охнув, зажал его в кулаке. — Ты любишь. Косички. Нравится? — Лайм улыбался. — Ну куси. Не жмоться! Обидно же. Так и не узнаю. Как оно. Бывает. Просьба. Умирающего. Ты не можешь. Отказать. Подловил. Я тебя?

Донни взял его за руку и, глядя в глаза, проколол клыками край ладони. Он действительно не мог отказать. Через минуту глаза Лайма удивленно расширились.

— Дон! Зараза! А раньше. Не мог? Кайф какой! — Лайм сиял, Дона трясло от яростного утробного рычания.

— Лайм! Меня не жалко — Лягушонка пожалей! Не оставляй нас!

— Нет. Я устал. Не обижайся. Носи браслет. Я всегда. Буду с тобой. И спасибо. Тебе… — глаза его вдруг остекленели, улыбка превратилась в оскал. В первый момент Дон не понял и ждал продолжения фразы. Потом саданул по земле кулаком, откинул голову и страшно завыл, оскалив клыки.

Хриплый протяжный вой, полный безысходной тоски и отчаяния заставил вздрогнуть троих на поляне.

— Все, — прошептал Санни, роняя лицо в ладони. Через некоторое время из кустов вышел Дон с телом Лайма на руках. Оно обвисало неправильно, будто было совсем бескостным, норовило выскользнуть. Гром шагнул было — помочь, но Дон поднял на него абсолютно мертвые, абсолютно белые глаза с вертикальной чертой зрачка, и Гром споткнулся об этот взгляд. Дон с ношей прошел в портал, остальные последовали за ним. Портал погас, и только следы гари и неприятные, совсем не лесные запахи напоминали теперь о разыгравшейся здесь трагедии. Запахи смоет ближайший дождь, потом выпадет снег, потом он растает, на местах, где пролилась кровь, вырастет густая, гуще чем вокруг, и гораздо более зеленая трава, гарь зарастет кипреем — не останется ничего. Ничего.

Вечером Санни, Гром и Квали молча мрачно напились в дым в Казарме. В домик не пошли — было слишком тяжело на душе, казенщина Казармы почему-то действовала успокаивающе. Донни, сдав тело Лайма, ушел от Детей Жнеца в неизвестном направлении, и так и не появился. Утром, слегка придя в себя, Санни накинул на эльфа успокаивающее заклинание, выдал ему фляжку с успокаивающе-тонизирующей микстурой на спирту, и Квали отправился оформлять документы для похорон. Это заняло весь день. У Лаймона обнаружилась куча родственников, отец — спокойный ординар, и мать — выцветшая, блеклая и печальная эльфа. Со всеми пришлось что-то утрясать, обговаривать…

Под вечер он заглянул домой. Отец был в кабинете.

— Здравствуй, пап! — Квали был серьезен и печален.

— Здравствуй, сын. Что-то случилось?

— Да так… всякое…

— Ну, садись, рассказывай! Ты голодный?

— Да нет, я так, на минутку… — Квали вздохнул, глядя на отца с каким-то странным выражением на лице.

— Подожди, ты что — пьян? — Риан унюхал микстуру Санни и разгневался. — Это еще что такое? Это так ты службу в Короне понимаешь? Тебе жить скучно, взысканий захотелось? Тебе мало самоубийственных эскапад — ты еще и квасить будешь? Что молчишь?

Квали покорно выслушал нагоняй, переминаясь с ноги на ногу.

— Пап… Я зашел тебе сказать… — Квали вздохнул, отец слушал. Он всегда выслушивал ответы на свои вопросы, какой бы бред ему ни несли, он умел даже из бреда получить информацию — и не всегда ту, что ему хотели сообщить. — Пап, знаешь… Я тебя очень люблю, — сын как-то криво, виновато улыбнулся, дернул плечом. — Вот. Я подумал — может, ты не знаешь — и зашел сказать. Вдруг ты не знаешь… — он опять дернул плечом, кивнул и вышел прежде, чем Риан нашелся с ответом. Ой-ой! У мальчика что-то случилось! Отчет был небрежно сметен в ящик стола, из груды бумаг появилась красная папка с личным докладом Замка, под чьим началом находилась Рука дэ Вэйт. Что у них стряслось? Принц-на-Троне, Большой Кулак Дэмин Риан на-райе Стэн на-фэйери Лив тоже любил своего младшего сына.

— Лья! Почему? Почему он отказался? И почему мне так плохо? Мне никогда не было так плохо, даже когда тебя в ящике держали! Я ведь вампир, ты говорила, что нам все по фигу — почему же я внутри умираю, Лья? Ты говорила, вампиры переживать не умеют — тогда почему мне так плохо? Почему он не захотел? Ему на меня плевать все время было? За что он так со мной? Я сам себя боюсь — мне всех убить хочется! Всех! Твари! Ненавижу! — Донни был страшен. Кожа утратила мраморную белизну, стала серой и даже, похоже, шелушилась, радужка в глазах исчезла — белые бельма с черной щелью зрачка, клыки оскалены в постоянном рычании. Таким он к ней вчера и пришел. Ничего не объясняя, заперся в тренажерном зале и изрубил все мечом в капусту — стены, тренажеры, подоконники. Знала бы — заперла бы в дровяной сарай, глядишь, польза была бы. Ей с большим трудом удалось уговорить его открыть дверь, никто другой, наверно, и не смог бы, а она все-таки его мать во Жнеце — послушался. Она споила его до бесчувствия, ночь он проспал. Сегодня ему уже лучше — он заговорил. Ничего, отойдет. Выговорится и отойдет, она по себе знает.

— Я тебе никогда не рассказывала, почему Мастер Корнэль ушел из Руки? — Донни помотал головой, ему было глубоко плевать. Он был там, на поляне, он все еще был там, рядом с телом, которое он знал, как свое, лучше, чем свое — и которое превратилось вдруг в нелепый бурдюк переломанных костей и крови — и умирал вместе с ним, умирал снова и снова. Лья сидела с ногами на подоконнике, обхватив руками колени, и смотрела в окно на сад, засыпанный первым снегом. — Последним Мизинцем у нас была девочка, хороший такой человечек. Я сразу на поднятие подала — объяснять не надо? И получила, с печатями, все дела. Большой у нас скотина был: нет, чтобы в казарме ее оставить — он ее с нами таскал — пусть, мол, учится, раз хочет. Чему она там научится, пигалица человеческая! Ну и допрыгались. В бою у нас ее украли, тупо уволокли в портал — и закрылись, и все. Так вот, когда Мастер понял, что ее просто собираются списать в расход, он отметелил Большого и Среднего, взял за жопу серого и заставил ее искать. И нашел. Только поздно. Ты же знаешь, если тело остыло — это все, только в зомби — а нафига? Так что, я примерно представляю, что ты чувствуешь, очень примерно — но представляю. Только, видишь ли, у меня Рука дерьмовая была, на меня тогда рапорт подали на нарушение субординации, я плюнула и ушла. А у тебя-то не так! У тебя отличная Рука. Ты своим ребятам нужен, тем более теперь! Я знаю, ты берег их ради Лайма — так побереги их теперь ради самого себя! Ты — их опора и защита, хоть они об этом и не догадываются. Так что страдать — страдай, но, будь любезен, возьми себя в руки. Все равно кроме прошедшего времени лекарства от этого нет. Я не думаю, что твоим ребятам сейчас сильно лучше, чем тебе. Я видела вашего эльфеныша, он хлипкий, как бы не сломался. Ты же знаешь, я такие вещи чувствую — он тоже его любил, только как отца. А дальше всего два слова: живой и эльф. Я не знаю, кому из вас сейчас хуже.

Лья теперь точно знала две вещи. Во-первых, эльфийский эгоизм от поднятия никуда не девается. А во-вторых — вампиры плачут. И еще как! Еле успокоила.

Через два дня после похорон Квали зарегистрировали Большим по представлению трех Пальцев. Перед этим он целый день ворчал, что именно конфигурацию из трех пальцев им и покажут: в Руке без году неделя, по возрасту — младше всех. Но все произошло очень легко и буднично. Три заявления, согласие Квали, печать Утверждения — все. В Мизинцы взяли из Резерва сорокалетнего мужика, понадеявшись на то, что обучать не придется — сил на это не было. Так и вышло.

Большой из Квали вышел хороший. Двадцать три года в Мизинцах не прошли даром, он многому научился, уже знал — что и как. Личность Большого сильно влияет на облик всей Руки в целом. По-отечески, как у Лайма, у него не получилось бы — да он и не пытался. Вместо семейственности, «домашности», он привнес придворный шарм и галантность, некую легкость, обманчиво похожую на легкомыслие. Но при этом он оказался отличным тактиком и стратегом, кроме того, он так в них верил, что всем хотелось это доверие оправдать.

Санни смерть Лайма сразу состарила. Он прослужил еще полтора года и ушел в отставку, раздарив на память большую часть своих рисунков. Провожали его долго, дня три, под конец начисто забыли, по какому поводу пьянка, и очень удивились и расстроились, когда он вдруг решительно объявил, что уходит, и ушел. Ну, уполз…

Дон с виду вполне оправился. Браслет из волос он носил не на руке, а на груди, в специальном кармашке — боялся потерять. Со временем у него появилась привычка прижимать к груди руку жестом человека с больным сердцем. Сам он ее не замечал, остальные деликатно молчали.

На должность мага взяли двадцатилетнего выпускника, рекомендованного Руке самим Санни. Звали его Роган дэ Дрет. Несмотря на молодость, он оказался весьма знающим, а «прирос» на удивление легко и быстро. На Санни он был похож поразительно, даже манера разговора была похожа чрезвычайно, что, конечно, наводило на размышления…

Примерно тогда же Квали познакомился с Птахх. Мама настояла на его присутствии на приеме «в честь чего-то там». Обычно ему удавалось отвертеться — но не в этот раз. Единственное, что удалось — отстоять форменные брюки вместо полупрозрачных штанцов, в которые мама попыталась его нарядить.

— Ну почему? — расстроилась мама. — У тебя такие ножки стройные, длинненькие! Тебе так идет! И это так модно! Почему ты не хочешь, сыночка? И туника с черными брюками мрачновато смотрится. Может, розовенькую наденешь?

Вот вечно она так! Квали давно подозревал, что вторым ребенком мамочка хотела девочку, но что-то не так пошло, а он всю жизнь за это «не так» расплачивается! Отец, по обыкновению, с матерью не спорил, только насмешливо блестел глазами. Вредный! Не мог же «сыночка» объяснить мамочке, что девицы во вчерашнем борделе были одеты как раз вот в такие модные полупрозрачные!.. Нда-а… Еще бы платьице предложила! Да, ладно. Брюки отстоял — и слава Жнецу, а что там на плечах — пофиг, хоть бы и голый. Как Дон говорит, чхал он на это. Но какая скука, Жнец Великий! И Дэрри нет, как назло! Уж братец бы придумал, как развлечься! Как он тогда бабочек в волосах на-райе в гусениц превратил — визгу было!

Квали подпирал спиной ствол-колонну и с тоской смотрел на танцующих. Да, наверно, это выглядит красиво. Если в первый раз. Ну, в двадцать первый. Но ему-то все это наскучило задолго до совершеннолетия! Больше всего зал напоминал ему вольер с птичками в Королевском зоопарке. Ярко, сумбурно, шумно… Ага, и пахнет соответственно… Или кипящий суп. Протухший… Он выпил пару бокалов, сгрыз что-то этакое невообразимое — изыск из королевской кухни, и готов был выть со скуки — мамочка, за что ты меня так? Скажите, кто-нибудь, что я здесь делаю? А-а-а!

— Будь любезна, улыбайся! — услышал он вдруг яростный шепот с другой стороны колонны. — Не заставляй меня краснеть за тебя! Я не для того выпросила приглашение во Дворец, чтобы ты тут ходила с кислой миной! Улыбайся, ну!

Он осторожно выглянул — и напоролся на полный гнева и отчаянья взгляд. На лице крохотной даже по эльфийским меркам эльфочки в истерично-желтом платье была растянута — как приклеена — фальшивая улыбка, глаза же горели мрачным упорством. Более массивная на-райе с нарумяненными ушами, видимо — ее мать, продолжала ей что-то выговаривать, но Квали уже не слушал. Как это было знакомо! Улыбнись вот тому, поклонись этому, мы не должны портить с этим на-райе отношения, это дипломатия, сыночка, его прадед Старейшина ле Скайн, понимаешь? Корона не может ссориться с ле Скайн, и так далее и тому подобное… А девочку-то выручать надо! Квали знал, что некрасив на эльфийский вкус. Это с точки зрения людей все эльфы прекрасны. Люди называли их Преображающимися, фэйери, сияющими. Да, влюбившись, эльф действительно преображался, волосы начинали сиять радужными искрами, а если учесть, что некоторые отпускали шевелюру до колен — зрелище, действительно, было феерическое. Квали обрезал свои выше плеч, черты лица у него были слишком резкие и острые, плечи широковаты, да еще и накачанные мускулы от постоянных тренировок — а это уж совсем не приветствовалось. Вот Дэрри, старший брат, тот — да, соответствует, так и где тот Дэрри? Зараза, удалось как-то отмазаться, а Квали тут отдувайся! Эх! Но девочку жалко… С другой стороны, он же не в женихи навязывается!

— На-райе! Не помешаю? — сверкнул зубами Квали. — Позвольте представиться: Шон дэ Стэн! — Лягушонка ведь можно сократить до Шона? Во-от, а скажи «Риан Квали» — тут же и женят! Пусть и младший, а на-фэйери… — Могу я надеяться на танец?

Под восторженное кудахтанье старшей на-райе он вывел свою даму к танцующим. Девушка едва доставала ему головой до плеча. Она механически, заученно выполняла все движения, упорно не поднимая глаз и удерживая на лице идиотскую фальшивую улыбку.

— Что, совсем задолбали? — сказал Квали ей на ухо. Она удивленно вскинула глаза. Квали скроил сочувственно-проказливую рожицу. Фальшивая улыбка медленно сползла и исчезла, уступив место недоумению, а потом — надежде! Наблюдать эту смену выражений было для Квали немного смешно и очень жалко.

— Да! — с чувством выдохнула девушка.

— Хочешь — слиняем? Покажу дворцовый сад!

— Мне никак. Мать следит. Потеряет — убьет! — переговаривались они, сходясь и расходясь в танце.

— Знакомо! Мама замужем?

— Развелась.

— Чувствуется!

— Как развелась — совсем озверела! Повешусь!

— Ща все будет! Пляшем в правый угол к столу. Буду чушь нести — подыгрывай! Не возражай, даже если бред совсем, поняла? — это просто, тут и думать не надо, надо просто знать, кому что предложить. Квали знал. У стола с закусками и запивками стоял величественный эльф в модном полупрозрачном костюме. В длинные, до талии, распущенные волосы вплетены нити сверкающих бусин, уши старательно набелены, для создания впечатления мужественной невозмутимости. Танцующая парочка, стараниями Квали, оказалась у него точно за спиной.

— Так вы говорите, она специально приехала, надеясь познакомиться с на-райе Тарном? — нарочно громко сказал Квали и подмигнул своей партнерше. Она сориентировалась и пискнула:

— Да-да, я сама слышала, как она говорила.

— Не упоминай имени моего всуе, юноша! — эльф надменно обернулся. — О ком это вы, позвольте спросить?

— О! Простите, я не хотел! — очень натурально смешался Квали. — Я не должен был… Ох, как неловко!

— Ловко-ловко! Н-ну? — на-райе Тарн явно был уже весьма «теплым».

— Э-э-э… Но я могу рассчитывать на конфиденциальность?

— Н-ну?

— Вон та на-райе, благословенный, в оранжевом, видите?

— Хм! — на-райе прихватил второй бокал и неспешно отправился в странствие по залу. Штормило его изрядно, но направление он держал четко на оранжевое пятно.

Партнерша Квали проводила его взглядом.

— Боюсь, твоей маме будет не до тебя… Некоторое время… — Квали задумчиво выпятил нижнюю губу. Эльфа перевела на него изумленный взгляд и вдруг залилась беззвучным восторженным хохотом, прикрывая рот ладошками.

— Как… Как ты это сделал? — наконец выговорила она.

— Да ну, ерунда! — махнул рукой Квали. — Пошли? У нас есть… — он, прищурившись, смерил взглядом удаляющуюся спину. — Часа два-три!

Они вышли в сад.

— Ф-фух! — вздохнула девушка — Как хорошо! Спасибо! Мне там уже плохо было. Все так… — она поискала слово, — пахнут…

— А люди считают, что цветами! — хихикнул Квали.

— Так то — люди, — поморщилась эльфа.

— Ну да, некоторые почему-то иногда забывают, что перед заклятьем чистоты не худо бы ванну принять! Ты здесь в первый раз? — она кивнула. Они медленно шли по дорожке сада. — А я уже отвык. Смотри, вот эта хрень переливчатая — прямо из леса Перворожденных!

— Ух ты, здорово! Красиво как! А почему отвык?

— А я здесь не бываю почти. Я Большой в Руке Короны. У нас таких амбре не бывает, вампиры не пахнут — вот и отвык.

— Ты в Руке-е! — глаза, как чашечки с восхищением! Квали расцвел. В первый раз у кого-то вызвала восторг его служба — надо же! — И ты Зверей видел?

— И ездил, — пожал он плечами, — и не раз!

— О! — она смотрела на него, стискивая руки, явно не решаясь о чем-то попросить, мялась и краснела.

— Что, Зверей хочешь посмотреть? Легко! — Квали был всемогущ. Слава Жнецу, штаны форменные, печать — вот она, в кармане!

— Здравствуйте, Мастер Кириан! — за столиком в сторожке сидел белобрысый загорелый мужик лет сорока, со странно белым носом и такими же руками. — Как у вас дела?

— С мужика жена сняла! — фыркнул мужик, заметил девушку за спиной Квали и извинился, явно не испытывая никакого смущения, а так, для проформы: — Простите, на-райе! Я такой хам! Это все тлетворное влияние соседства ле Скайн!

— Да-а, Мастер, соседство — оно конечно, оно у-у-у! — хихикнул Квали. — Одно слово — беда! И что на этот раз? Райн дэ Гранвилль еще жив?

— Да… — захохотал мужик, махнув рукой. — Тут младшенькая учудила! Она и так из деда веревки вьет, а тут… А, долго рассказывать! Но все здоровы, обошлось! Зашли бы в гости как-нибудь!

— Мы постараемся, честно! — улыбнулся Квали. — Я ребятам скажу!

— Скажи-скажи, а то дед обижается! Чего хотел-то? Тебе позвать кого?

— Нет, мы погулять, ненадолго! У этой на-райе очень строгая матушка!

— А! Ага! — Кириан хмыкнул, открыл журнал. — Погулять — эт хорошо, погулять — эт можно. Стало быть, ты у меня…

— Шон дэ Стэн, — быстро сказал Квали.

— А? А! Ага. Шон. А на-райе? — Квали подтолкнул подругу.

— Зайе Птахх на-райе Рио, — пискнула она.

— Рио. Ага. Печатей возьмешь?

— Давай парочку — мало ли что, — Квали оплатил печати, расписался за себя и Птахх, и они пошли к озеру.

Парк Зверей располагался на западной оконечности озера Майвилл, вплотную к южным владениям ле Скайн, Долине. Питалось оно одноименной речкой, сбегающей с Хребта Дракона и образовывало целую систему речек, речушек и протоков, чтобы стечь в конечном счете в южный океан, пройдя сквозь леса «мирских» эльфов, ушедших на покой.

— Сейчас подойдем — обязательно поздоровайся и пожелай чистой воды. Обращаться надо на «вы» и «благословенные».

— Они говорят? — в глазах Птах плескалось ожидание чуда.

— Они все понимают. Сами говорят редко, не со всеми и только по делу. И не ртом, — Квали постучал себя по лбу пальцем. — Вот тут. Со мной ни разу не говорили, а с Громом, моим Указательным, иногда говорят. Никто не знает, почему с одними говорят — а с другими нет. Может, с тобой заговорят — попробуй!

«Смотри-ка, щеночек пришел!» Бойкая Стерва потянулась, выпуская когти. «И самочку привел, хорошенькую!» Прямой Удар зевнул, лениво окинул взглядом подошедших эльфов и отвернулся: «Я его знаю, он не слышит. А она… тоже». «Ну подойти-то надо! Они славные — смотри, как светятся!» «А толку? Глухие же! Не пойду. Вызова не было, значит поглазеть пришли. Хочешь — развлекайся, а мне влом. Глухих щенков веселить — вот еще, нашла занятие!» «Зануда!», образ задней лапы, стряхивающей воду характерным кошачьим движением. Прямой фыркнул и перекатился на другой бок.

Птахх, затаив дыхание, смотрела на неторопливо приближающееся создание. Огромный черный Зверь передвигался с завораживающей пластикой, скользил, перетекал. Кошачьи лапы и туловище заканчивались пышным лошадиным хвостом, а шея и верхняя часть головы были как у лошади — таинственного полумифического животного, начисто вымершего в 300-летнюю войну. Птахх прочитала о лошадях все, что сумела найти — но это было очень мало и очень противоречиво. Судя по всему, лошади были друзьями людей, и очень необычными животными — они умели смеяться! Причем так, что до сих пор ходило выражение «ржать, как лошадь», то есть смеяться громко, от души, заливисто и заразительно. Вот бы послушать!

Книзу морда расширялась и уже ничем не походила на лошадиный сап, из-под верхней губы вниз торчали изогнутые клыки. Звери Короны сами по себе являлись живым мифом. Каждому из них было больше 6000 лет, правда, это знали немногие, и они помнили своего Создателя — 50 из них он держал на руках в момент их рождения и сам назвал их имена. Десяти, появившимся позже, Звери дали имена в той же традиции. С тех пор у них никогда не было малышей — чего-то не хватало им для этого. А как это получилось тогда, на заре времен, они не помнили — это было так давно…

— Здравствуйте, благословенный! Чистой вам воды! — поклонились двое двуногих. Бойкая фыркнула. Смешные щеночки!

— Шон, а погладить можно? — Птахх лучилась счастьем.

— Вот сама и спроси. Спроси-спроси, если можно, он тебе сам подставит лапу или ухо!

— Благословенный… — с замиранием сердца начала Птахх. Рубиновый глаз заглянул ей в душу, Зверь фыркнул и подставил лапу лесенкой.

— Ух ты! — восхитился Квали, — Полезай, тебя приглашают покататься! Птахх восторженно взвизгнула и забежала Зверю на спину. Квали уже открыл было рот — попросить, чтобы прогулка не очень затянулась, но тут лапа придвинулась уже к нему.

— Я… да? — удивился он и залез. Здорово! Интересно, за что такая милость? Или Кириан попросил?

Зверь неторопливо побрел вдоль воды, по воде, опять по берегу. Птахх молча сияла, только вздыхала иногда глубоко и прерывисто от полноты чувств. Квали тоже переваривал новый опыт. Ему в первый раз удалось кого-то настолько быстро, легко и полностью осчастливить. Это было… приятно! Очень!

Прогулка продолжалась около часа и закончилась у сторожки. Зверь лег, Квали и Птахх соскочили на землю и склонились с прижатыми к плечу ладонями:

— Благодарим тебя, благословенный, чистой тебе воды!

Вышел Мастер Кириан с корзиной яблок, крупных, краснобоких, поставил перед Зверем.

— Да на, на, лакомка! — Зверь ловко наколол одно на коготь, отправил в пасть, захрумчал.

— Он… улыбается! — прошептала Птахх. Квали пригляделся. Зверь действительно улыбался! Надо же, вот что значит новый взгляд! Никогда не замечал, даже в голову не приходило!

Кириан искоса поглядывал на пару. Потом, когда они распрощались и ушли, и Бойкая убежала, доев яблоки, он долго еще сидел на скамейке у сторожки, на такой памятной скамейке. Он погладил старое, уже затрухлявившееся дерево сиденья. Именно здесь он в первый раз увидел свою Тору. Эта девочка на нее слегка похожа, такая же миниатюрная, только цвет глаз другой. Вот и нашел себе пару младший на-фэйери. У них-то и в мыслях нет еще, но Бойкая сказала, что рядом друг с другом они светятся, значит, это только вопрос времени — подрастут, и свет выйдет наружу. Зверям в этом можно верить, они эльфов чувствуют. А им с Торой было сложнее.

Тогда, 20 лет назад, он возвращался от озера и здесь, на этой скамье, увидел вдруг свою мечту. Мечта грызла яблоко и болтала ногами. Русые волосы, подхваченные темно-вишневой лентой, большие синие глаза, задорно вздернутый нос, румянец во всю щеку, ножки в вишневых туфельках взбивают пену кружев под розовым подолом. И веяло от нее невероятной чистотой — это чувствовалось даже на расстоянии. Девушка была отмыта до скрипа, до хруста, как то яблочко, которое она грызла. Так просто не бывает, но — вот, есть же! Кири почему-то почувствовал себя ужасно грязным, несмотря на недавнее купание…

— Райя, — поклонился Кириан, понимая, что очень невежливо так пялиться, но не в силах оторвать глаза от чудного видения.

— Райн, — равнодушно кивнуло видение, критически оглядело яблоко и с хрустом опять запустило в него крепкие зубки. Из сторожки вышел вампир, открыл портал.

— Тора, нам пора.

Мечта вспорхнула, взяла вампира за руку. Неожиданно обернулась через плечо на Кириана, гордо вздернула подбородок и шагнула вслед за вампиром, исчезая из жизни Кири, возможно — навсегда. Кириан стоял, остолбенев, в голове металось: «Так вот, как это бывает!». Девушка? Девочка? Причем тут вампир? Неужели она… кормлец? Какой ужас!

— Мастер Дорбин, кто это был? — нос и уши Кириана, обычно белые, не поддававшиеся загару, были ярко-розовыми.

— Один из Старейшин ле Скайн, а что такое? — Мастер удивленно разглядывал Кириана.

— А девушка? С ним была девушка, он называл ее Тора!

— Не знаю, если и была — сюда не заходила, — пожал плечами Мастер. — Да что с тобою, мальчик? Ты как не в себе!

— Да, наверно, — поник Кириан, чувствуя себя чрезвычайно глупо. «Хи-хи! Влюбился! Щеночек влюбился!», задразнился у него в голове кто-то из Зверей. «Отстань», мысленно буркнул Кири. И правда, что это он? Ну, девушка, ну, может — и кормлец, ну и что? Она на него и внимания-то не обратила! Но облик незнакомки застрял в голове намертво и преследовал его упорно целых две недели — до следующей встречи там же, у сторожки на скамье. На сей раз платье было голубое с синим лентами, в руках книжка. На Кири опять напал столбняк. «Хи-хи!», сказал кто-то из Зверей, Кири мысленно дал себе пинка.

— Райя, простите, не знаю, как вас зовут, позвольте представиться: Рэй Кириан! Могу ли я быть вам чем-то полезен? Не желаете ли покататься на Звере? «Ну, ты наха-ал!» «А нефиг хихикать!» «Сам дурак!» «Вот на тебе, на умном, я, дурак, и поеду!» «Р-р-р!»

Прекрасное видение, не ожидавшее такого напора, захлопало очами.

— Вы очень… любезны… — склонила она головку набок, рассматривая неожиданного кавалера, локоны полились через плечо, как живые. — Но я не могу принять ваше предложение. Мой… — она замялась на секунду, — хозяин приказал ждать его здесь, — по ее лицу скользнула неуловимая гримаса, она как будто сдерживала смех. — Если я уйду, он меня уж-жа-асно накажет! Уж-жа-асно! Он о-очень строгий!

— Вы… — Кири покраснел и смешался.

— Я еще не кормлец, но скоро буду, — важно сказала девушка. — Я выросла у ле Скайн, нас специально воспитывают. — Вы не знали? А вы? Вы здесь работаете?

— Да я здесь тоже, можно сказать, вырос. Но вам, наверно, будет неинтересно…

— Ну, почему же! Присядьте здесь, расскажите! И почему у вас такое… необычное лицо?

— Необычное? — удивился бесхитростный Кири. — Скорее уродливое. Это обморожение, я в ящике с ним лежал.

— В ящике? Как интересно! Расскажете?

— Только, если надоест — скажите сразу, ладно? Деревня, в которой я родился, стояла у брода через речку Ирию…

Кири рассказывал долго, пару раз прерывался — приносил из сторожки яблоки, Тора с удовольствием их грызла.

— С тех пор я здесь так и живу. Со Зверями нельзя почувствовать себя одиноким, они все время со мной — хоть один. Райн Кенторин иногда проведывает, а скоро, наверно, и совсем сюда переедет. Здесь общежитие есть для состарившихся Зовущих, таких, кто не сумел создать семью. Я тоже там живу, и здесь, скорей всего, и останусь. Для рейдов я не гожусь из-за шрамов — слишком приметное лицо. А хорошего Слышащего из меня так и не получилось. Но я и не расстраиваюсь — здесь очень хорошо жить.

— Как интересно! — прошептала девушка. Она слушала Кириана очень внимательно, с охами и ахами, Кири был польщен, как рассказчик. — Вы так здорово рассказываете! Я как будто там побывала! А мне и рассказать нечего — я нигде не была, даже в школу не ходила — меня дома уча… учили.

— Тора? — По дорожке подходили Мастер Дорбин и вампир.

— Позвольте вам представить: мой подмастерье Рэй Кириан дэ Брод, очень ответственный молодой человек! — Мастер явно составлял Кири какую-то протекцию, только Кири не понимал — какую и зачем.

— Очень приятно, — кивнул вампир.

— Кири, это райн Эдиль Гран ле Скайн! — многозначительно представил своего спутника Мастер.

— Райн, — поклонился Кири. Чего от него хочет Мастер?

— Тора, нам пора. Подготовьте документы, Мастер, я еще зайду, — гости ушли в портал. Девушку так и не представили официально — это наводило на размышления… Кири все еще пребывал в задумчивости, когда Мастер пихнул его в бок.

— Ты понял, кто это был, понял?

— Не-ет…

— Это ж Старейшина! Это ж попечитель наш! Ты что! Вот он и еще двое всем здесь и заправляют! Сейчас вот в общаге ремонт делать будут, в правом крыле, и домики строят — это тоже они! Для супружеских пар Зовущих, понял? Ты бы у него на глазах-то покрутился, жениться будешь — пригодится! Ага!

— Да ну, куда мне жениться! Вы, Мастер, скажете тоже! Да кто за меня пойдет — я ж урод! Вон, рожа-то какая!

— Ой, оставь, парень, глупости говоришь! Замуж не за рожу ходят! Я тоже не красавец — а уже два раза женат. Первая-то моя, упокой ее Жнец в снопе своем, красавица была — а стерва еще большая! Я уж разводиться думал — тут ее Жнец и прибрал! А со второй уж 20 лет живу и только радуюсь. Хоть и мышка серая, а своя, родная! Так что ерунду-то не пори — не пойдут за него! Парень видный, должность хорошая, денежная, домик свой дадут — чего ж больше-то?

Кири задумчиво покачал головой.

Шли дни, Тора больше не появлялась, но забыть ее Кири не мог. И неким неуловимым образом речи Мастера Дорбина навели его на очень интересную мысль. А если он женится на Торе — ее все равно сделают кормлецом? Или нет? Конечно, основной вопрос — а согласится ли она пойти за него… Эх! Звери изгалялись над влюбленным, как могли, никогда Кири не думал, что они такие похабники. «Да вам просто завидно!», отбивался Кири. «Естественно!», очень удивились Звери, «Ты глупый человечек, ты даже не понимаешь, насколько драгоценно то, что ты сейчас переживаешь! У 10 из нас этого давным-давно нет, остальные даже не знают, что это такое — конечно, нам завидно!» И всего один нашелся из 60, который положил конец вакханалии диких советов и идиотских предложений, сыпавшихся в многострадальную Кирианову голову. «Что ты тычешься, как слепой щенок? Сходи к этому не-мертвому и все выясни! А если слабо — забудь сразу и навсегда, тебе эта крошка не по зубам будет, если ты просто сходить поговорить — и то стремаешься!», и передал образ Кириана, пытающегося укусить огромное яблоко. Зубы скрипели по кожуре и вываливались.

Два дня Кири набирался духу, на третий наконец решился. И вправду, сколько можно ходить, как сомнамбула! Портал привел его на двор симпатичного трехэтажного особняка из серого камня, окруженного садом. Он ожидал чего-то другого — высоких шпилей, стрельчатых узких окон, атмосферы печали… Фига с два! Вместо шпилей над крышей торчали три дымовых трубы, окна широкие, полукруглые, разноцветные занавески надувались, как паруса и вились, как флаги. Где-то внутри дома бренчал клавир, женский голос немилосердно взвыл «Жесто-окий, ты ушо-ул! Навек меня… пр-роки-инул!», хохот на три голоса, хладнокровный комментарий «А были варианты?», опять счастливый ржач. Из-за дома доносился детский визг и вопли:

— А ты убит! Так нечестно, я тебя застрелил! Вон у тебя ляпа от стрелы моей на жопе! Дир, скажи ему!

— Ну и что, что в жопу ранетый, я ж стрелить-то могу еще!

— Не можешь, у тебя этот… дохлый… не, еще больной… больной кошок у тебя, во!

— Че-е? Сам ты кошок! Я те дам — кошок! Я те щас в глаз как врежу!

— А-а-а!

Кири вдруг понял, что вся заготовленная им речь никуда не годится. Непохоже, чтобы хозяин ТАКОГО дома был «о-очень строгим» и стал бы кого-нибудь «уж-жа-асно наказывать». Или он не туда попал? С другой стороны, местные дети хоть и понаслышке, но знают, что есть такая вещь, как болевой шок. Дык — и-и?

Он поднялся по лестнице к полуоткрытой двери, заглянул внутрь. В холле было пусто, голоса доносились откуда-то сверху. Он в нерешительности стоял внизу — неудобно же лезть в чужой дом без разрешения — когда на площадке второго этажа кто-то появился.

— Здравствуйте, благословенный! — громко сказал Кири. — Могу я увидеться с райном Эдилем Граном?

— С Граном? — удивился некто. — Наверно, да. Поднимайтесь, я вас провожу.

Кири перевел дух. Нет, он правильно попал. Но… Тогда ничего не понятно! Незнакомый райн — юноша лет двадцати, провел Кири по коридору в самый конец, пропустил его в небольшую комнату с единственным письменным столом и двумя стульями, и постучал в следующую дверь.

— Гран! К тебе можно? Тут по твою душу … — он вопросительно оглянулся на Кири. Тот поспешно представился. Дверь открылась, на пороге стоял тот самый вампир.

— Райн Кириан? — удивился он. — Заходите! Что-то случилось? — и юноше — Посиди тут, ладно? Мало ли что!

Кабинет — если это был кабинет — оказался угловой комнатой с тремя окнами. Письменный стол из огромного березового капа явно был выращен на заказ. Кресло с высокой спинкой за столом, такое же кресло перед столом, по двум стенам застекленные книжные полки до потолка. Очень много света и ветра, и пестрые занавески на окнах, и белый диван с ворохом разноцветных подушек, и огромный видеошар, и еще более огромный аквариум с яркими юркими рыбками, и светло-желтый пушистый ковер на весь пол. Кири потерялся. Здесь было ЧИСТО. Его опять посетило то ощущение нереальной чистоты, как тогда, в Парке Зверей, когда он смотрел на Тору. Как же он пойдет по этому чуду в своих совершенно хамских башмаках? Он же натопчет так, что потом вовек не отмыть будет! Гран понял его ступор — видимо, Кири был не первым с такой проблемой.

— Проходите-проходите! Здесь заклинание чистоты, не беспокойтесь! Сюда можно вывалить бочонок соуса, разбавить парой бутылок вина — и ничего не будет через три минуты! Присаживайтесь! Я вас слушаю, благословенный. Вина? Компоту? Нет? А зря! Итак?

Кири еще на подходе к дому махнул рукой на свою заготовленную речь и умно составленные вопросы. Неуместно! Совершенно! Здесь, в этом доме — в таком доме — просто глупо. И, кажется, он уже догадывается, кто попытался сделать из него дурака.

— Райн Гран, вы были у нас в Парке с девушкой — Торой.

— Что она опять натворила? — сразу забеспокоился Гран.

— Нет, пока ничего, — улыбнулся Кири. — Только попыталась. Не сочтите меня совсем наглым, но для меня это ключевой вопрос: вы действительно специально растили ее, чтобы сделать кормлецом?

— Ч-что? — поперхнулся вампир. И Кири рассказал все. Все, что говорила Тора, все свои метания и терзания, шуточки Зверей, свою прочувствованную заготовленную речь и хитрые вопросы. К концу рассказа Гран ржал, как лошадь.

— Паршивка! — растроганно всхлипнул он, вытирая слезы. — Минутку! — он высунулся из комнаты. — Приведи мне Тору, душечка! В любом виде! Или принеси! Да хоть вверх ногами! — в ответ на какой-то вопрос юноши. — Ох! Воспитание — трудное дело! — вздохнул он, опять садясь в кресло. — Вы мне подыграете? Поверните, пожалуйста, свое кресло так, чтобы было не видно, кто сидит! Вы, наверно, уже сами поняли большую часть, остальное сейчас сами услышите, не буду лишать вас этого удовольствия!

— Отпусти! Отвянь от меня, уродец тряпочный! Не смей! Пусти, хавка тухлая! Щас тресну так, что папа потом синяком подавится!

По мере приближения этих воплей души с лицом Грана происходили невероятные метаморфозы. Пытаясь спрятать душивший его гомерический хохот и придать лицу серьезное выражение, подобающее процессу воспитания юной девицы, он совершал странные движения челюстью, таращил глаза, надувал и втягивал щеки… Наконец, он оперся локтями в стол, спрятал низ лица в замке ладоней, задрал брови и потупил глаза. Правда, периодически, при особо удачных пассажах ведомой на расправу Торы, он всхрюкивал и передергивался, но пока справлялся. Дверь с треском распахнулась.

— Аниктора дэ Гранвилль! — пропыхтел юноша, судя по звуку, попросту свалив свою ношу на пол. Кири сидел к двери спиной и не мог, к своему сожалению, видеть это чарующее зрелище. Гран хрюкнул и отчаянно зажмурился.

— У-у, зараза! Ы-ых! — послышался пинок по двери, она захлопнулась.

— Тора!

— Ну, па-ап! А чего он! Я ж сказала — доиграем и приду! Я как раз Винка и Дира в плен взяла, а твой пришел…

— Тора!

— Па-ап! Это не я ведро над дверью прицепила, ну, правда не я! И не скажу, кто, вот, я не ябеда! Я Диру так и… Ой! Ну вот, опять!

Кири понял, что Гран вот-вот не выдержит, и встал с кресла. Честно говоря, он чуть не вскочил, услышав первое «Па-ап», но Гран сделал страшные глаза. Но теперь, наверно, уже было пора. Зрелище ему открылось божественное. Одна коса уцелела и торчала, изогнувшись, как змея, другая расплелась наполовину и уныло свисала тремя сосульками. Черная туника продрана на пузе и на боку, короткие штаны изгвазданы непонятно чем, на колене свежая ссадина. На лбу наливается синяк, руки и лицо в черных и зеленых разводах, приобретаемых, как известно каждому бывалому пацану, в честном поединке на лужайке. Увидев Кири, божественное зрелище, мечта его грез, ойкнуло и замолчало, утратив весь боевой запал. А влюбленный еле сдержался, чтобы не заржать самым непристойным образом. Удалось. Но ребра! Но челюсти! Жнец Великий, за что караешь?

— Тора, скажи пожалуйста, ты сможешь сейчас при мне повторить все, что ты наговорила райну Кириану? — Гран упорно смотрел в столешницу и говорил сдавленным чужим голосом. Кири знал, из-за чего, а девушка — девочка? девчонка! — напугалась и запаниковала. Она бросила исподлобья быстрый косой взгляд на Кири, засопела и помотала головой, переминаясь с ноги на ногу и безуспешно пытаясь стянуть вместе края дырки на пузе.

— Видимо, прошлое наказание тебя ничему не научило. Это печально. Может, ты что-нибудь поймешь на этот раз. Я на месяц лишаю тебя прогулок и на два — сладкого. Ступай, через пару часов ты сдашь мне отчет на двух листах, в котором подробно опишешь свое недостойное поведение и проанализируешь, к каким последствиям оно могло привести. И вымойся. Иди.

Уже на середине речи Грана у Торы задрожали губы, теперь же она с ревом выбежала из кабинета, грохнув многострадальной дверью. Гран рухнул грудью на стол, плечи мелко тряслись от хохота, который ему так долго пришлось сдерживать. Кири стоял в полном обалдении. Он, было напрягся, услышав о наказании, но… Прогулки? Сладкое?

— Простите, райн Кириан, — наконец немного успокоился Гран, — но я не могу к ней адекватно относиться. Она… живая, понимаете?

— Папа? — Кири внимательно посмотрел на вампира.

— Да, я ее удочерил. И, кажется, был неправ. Воспитатель из меня никакой! — вампир сокрушенно вздохнул. — Я совершенно не могу на нее сердиться, мне такие усилия приходится прикладывать, чтобы хотя бы сделать вид, что я недоволен! Пока она была маленькая, было проще, а сейчас у нее такой возраст — фантазия бьет ключом, и не всегда ее шутки безобидны. Прошлый раз она подсунула молочного щенка кормящей кошке, чтобы посмотреть, научится ли он мяукать! Эльфийской кошке. Она с вас ростом. Фэрри существо миролюбивое, она бы его выкормила, но мама щеночка пошла искать свое дитя, — Гран безнадежно махнул рукой. — Водой разливали, четверо наших в ящик загремели — у кого что! Мне казалось, она хоть что-то поняла после этого случая — и вот, пожалуйста! Вы очень расстроены?

— Помилуйте, да чем же? — удивился Кири. — Наоборот, даже как-то жалко ее! Ну, насочиняла…

— К сожалению, вы неправы, — вздохнул Гран. — Что вы почувствовали, когда она сказала вам, что ее растят, чтобы сделать кормлецом? Возмущение. Вы меня в злодеи записали. Вот вам и межрасовый конфликт. Это просто повезло, что вы — это вы, который просто пришел и спросил. А если не приходить с вопросами, а копить в себе, да обвешать домыслами, да рассказать еще кому-нибудь, какие вампиры сволочи — вы представляете, к чему можно придти? — Кири задумался. Шалость перестала казаться безобидной. — И это только одна сторона! А вторая — наши законы. Если кто-то из нас сделает такое — ему просто сотрут личность, не взирая на то, кто он — Старейшина, не Старейшина — сотрут, и все. Еще хорошо, если поймут, что она ребенок и говорит глупости — а если нет? Беда мне с ней, и что делать — ума не приложу!

— Райн Гран, — начал Кири.

— Слушай, давай уже на «ты» и без этих «райнов»! И давай, наконец, выпьем! Ты, надеюсь, уже совершеннолетний? Никто не придет мне морду бить, за то, что я детей спаиваю?

— Нет, — засмеялся Кири. Из стола появилась бутылка, из полки два бокала и копченое мясо.

— Это тебе, я не употребляю. Вот ножик, режь сам. Ну, за знакомство! — и, налив во второй раз и откинувшись в кресле, — Так что ты хотел спросить? Извини, я тебя перебил, но после таких потрясений очень выпить хочется.

— Э-э-э, да. Вы… Ты. Ты сказал — ребенок. Но на вид она уже… ну…

— Ей 65 лет.

— Полукровка, — прозрел Кири.

— Хуже. Там где-то три четверти, — Кири охнул. Этот закон знал даже он. Чисто случайно натолкнулся в книжке на упоминание о том, что, если полукровка вступает в брак не с человеком — один из партнеров должен подвергнуться добровольной стерилизации. Можно и обратимой, но, по крайней мере, на время брака. Поразившись жестокости такой установки, полез в кодекс. Эльфы играли по-честному: к каждому закону прилагалось обоснование на двух и больше листах. Именно из-за приложения обоснований тоненькая тетрадочка свода законов и превращалась в три толстенных тома. Кири упрямо осилил три страницы слегка популяризированных выкладок, для чего понадобилось лазать и в другие справочники, по биологии и психологии. К концу своего исследования он вынужден был признать: эльфы правы. Если часть эльфийской крови превышала половину, аберрации развития психики ребенка становились непредсказуемыми. Часто страдала и внешность: странная форма ушей — уродливая полуразвернутая ракушка, или все тело — хрупкие эльфийские ножки венчались мощным человеческим торсом, или наоборот. Закон оказался вполне справедливым — кто же по собственной воле будет плодить уродцев? А вот нашелся-таки негодяй! Девочке еще повезло: внешность не пострадала! Или это Кири повезло? Кири сокрушенно и неверяще покачал головой. Какой же надо быть скотиной, чтобы так поступить? Гран кивнул. — Я пытался найти мерзавца, который это сделал. Есть заклинание поиска родителей по крови. Не нашел. Я ее и в школу не отдаю из-за этого, тут она тебе правду сказала. Совершенно нельзя предсказать, как пойдет развитие. Видишь, что уже получилось: вполне взрослое тело и разум подростка лет тринадцати. Причем и ум развит неравномерно. В чем-то она вполне взрослая, а в некоторых вопросах — совсем дитя. Нет, я не раскаиваюсь в том, что взял ее, я счастлив, что она есть — но с ней очень трудно.

— А как… — начал Кири и замолчал, не чувствуя себя вправе задавать такие вопросы. Но Гран, видимо, сам хотел выговориться.

— Как все получилось? По-дурацки. Такие вещи только так и получаются. Был я на побережье, рыбки морской захотелось дураку. В каком-то грязном кабаке — а там только такие и есть — сидел, ждал лодку с уловом. Смотрю — на полу сидит в углу что-то. А потом она пошевелилась, на нее свет из окна упал — я чуть не заорал в голос, настолько она была похожа на мою жену! Я сначала даже подумал, что это она и есть, только потом опомнился! Милль давно уже такой же живой труп, как и я, что бы ей там делать, да еще в таком виде! Но даже вот такая — грязная, в отрепьях — она была прекрасна. Я не смог ее там оставить. Трактирщик сказал, что появилась она с неделю тому назад, сумасшедшая, но никому не мешает, ест, что дадут, слово говорит только одно: никто. На любой вопрос. Детей Жнеца он вызвал, печати не пожалел, так она, стерва, как почувствовала — слиняла и заныкалась, и вылезла, только когда все ушли с матюгами. Цитата. Я к ней подошел, руку протянул, она за нее взялась — и мы ушли. Привел я ее сюда, вымыл, одел. Абсолютно безучастное существо. Прекрасное и безучастное. Попытался найти родственников — вроде, нашел эльфа, отца. Но он ни сном ни духом, и матери нет. Просто нет, в природе не существует! Такое впечатление было, что она из воздуха соткалась, даже могилы ее матери не нашел — а я умею, не веришь? А тут еще обнаружил, что она беременна — месяца три примерно, мы это чувствуем после 12 недель. Кто, говорю, это с тобой сделал? Это был единственный случай, когда она проявила эмоции! Ты бы видел, как она от меня шарахнулась! Никто, кричит, никто! Пригласил я мага, он посмотрел, сказал — очень интересный случай. И все. Вот так. — Гран посмотрел на просвет пустую бутылку и достал следующую. — В кормлецы она тоже не годилась — слишком беспокойная, да еще и беременная, им таких не надо. Так она у меня и осталась. Вот она, смотри, — он обошел диван, потянул за шнур, шторка в простенке отъехала вбок. В простой раме на фоне цветущего куста была нарисована сидящая на скамье хрупкая светловолосая женщина со слабой улыбкой на тонком, казалось — полупрозрачном лице. Глаза прикрыты пушистыми ресницами, в руках радужный мячик. Кири восхищенно охнул. — Она проводила в саду весь день, и спала бы там, наверно, если бы разрешили. Во всяком случае, уходила неохотно, каждый раз приходилось подолгу уговаривать. А после родов она умерла через день — тихо-тихо, не сразу и заметили. Как будто только ребенок ее здесь и держал. Я назвал девочку Аниктора, удочерил — вот и все. И, знаешь, — улыбнулся Гран — я очень счастлив! У нас с Милль не было детей — я стал вампиром прежде, чем мы успели их завести, она очень переживала из-за этого, пока сама не стала одной из нас. Тогда я ее не понимал, а с Торой я понял, каким черствым я был дураком. Это очень трудно — но очень здорово! Нет-нет, — встретил он задумчивый взгляд Кириана, — не приписывай мне человеческих эмоций! Ни в коем случае! Я НЕ человек! Я уже вижу, у тебя в голове крутится всякая чушь о милосердии и благородстве — поверь мне, как бы мои поступки ни выглядели, это ко мне не относится! Я просто люблю окружать себя красивыми вещами и забавными существами, благо могу себе это позволить! Ты, надеюсь, понимаешь, что ради какой-нибудь уродины я бы и пальцем не пошевелил? Ну, да, сентиментальность — еще может быть — но это и все. Память, просто память. Если бы она не была так похожа на Милль — ничего бы не было, я бы и близко не подошел. Так что не обольщайся насчет моих побуждений. Я циничная старая сволочь и прагматик до мозга костей. Вампир, одним словом. Потому мне и с Торой так тяжело: большая вероятность, что она усвоит мои взгляды, а это не вариант, она-то живая! Приходится все время себя контролировать, иногда это очень утомляет.

Они помолчали, глядя на портрет. Кири усиленно соображал.

— Гран, знаешь что, — сказал он наконец — Я в Парке все время, я там живу. Ты не хочешь прислать ее к нам? Только не гулять, а работать?

— Ты думаешь, что сможешь за ней уследить? — начал Гран.

— Не я, — перебил его Кириан. — Звери. Я могу их попросить — она шагу не ступит без их ведома. И интересно ей будет — все-таки занятие серьезное, не глупости какие-то. Кормить, чистить, гривы расчесывать — их 60 штук, не до шалостей будет. А потом и покататься можно.

— А ты хитрый! — прищурился Гран.

— Я тебе честно сказал сразу: она мне нравится, — Кириан покраснел, но взгляда не отвел. — И вот еще что. Если она в три четверти, надо проверить — может, она их слышать будет? Тогда ее оттуда вообще не вытащишь — это очень здорово, я по себе знаю. И ты мне так и не ответил насчет отдать ее за меня замуж.

— Ну, ты наха-ал! — восхищенно заржал Гран. — Но в чем-то ты прав. Давай так: я ее уже наказал, перерешать не буду. А через месяц зайду — и обговорим. Пойдет? А насчет «замуж» — тебе все равно лет десять ждать придется. Не надоест?

— Не надоест, — твердо сказал Кири.

И не надоело. И ждать пришлось не десять, а всего пять лет — в Парке Тора очень быстро стала изменяться, как будто это было именно то, чего ей не хватало. И старшему сыну, Кири Гранду уже 14, и дочке Эйкирианне 10, а младшая, пятилетняя Кирианора, вылитая мама и характером и лицом, вертит дедом, как хочет — а тот и рад. «Циничная старая сволочь», как он сам себя называл, готов был возиться с внуками сутки напролет и баловал их невообразимо. Нахулиганив, дети дружно сбегали к деду и пережидали шторм гнева Торы у него под крылом. Дед всегда был на их стороне, что бы они ни натворили. И домик у них есть — только не в Парке, а в Гранвилле, в двух шагах от дедушкиного особняка. Кириан улыбнулся, хлопнул ладонью по скамейке, встал, потянулся и ушел в сторожку. Завтра у него день Осознания, и он знает, где его проведет! Скучно точно не будет! Не было бы слишком весело!

Квали тем временем пребывал в растерянности. Вроде, все было хорошо, Птахх, как будто, была всем довольна, но, вернувшись в Дворцовый сад, она вдруг расстроилась. Нет, она ничего не говорила — но Квали видел, что ей совсем плохо, и чем дальше — тем хуже. Он болтал какую-то чепуху, показывал ей тропические диковины — она старательно улыбалась, но думала явно о чем-то другом, и очень неприятном. Наконец он не выдержал.

— Птахх, ты извини, пожалуйста, видимо, я тебя чем-то обидел…

— Ой, нет, ну что ты! Это я должна извиняться! Ты подарил мне замечательный день, а я так безобразно себя веду! Но, понимаешь, я как подумаю, что вот сейчас уже надо возвращаться… — она чуть не плакала, нервно теребя кружева на манжетах.

— Это настолько плохо? — Квали очень постарался, чтобы вопрос прозвучал мягко и сочувственно.

— Плохо? — горько усмехнулась она. — Как для кого. Мою старшую сестру все устраивало, и устраивает, и будет устраивать. Она поработала платяной вешалкой на балах, вышла замуж, за кого сказали и родила наследника. И даже свет разделила — повезло! Она часто заезжает в гости, они с маменькой часа четыре перемывают кости своим знакомым и обсуждают тряпки. И я ей завидую, просто дико завидую этой тупой дуре! Потому что я от такой программы повешусь или сойду с ума!

— Оу! — Квали не знал что сказать. Действительно, как-то невесело.

— Тебе никогда не приходилось чувствовать себя вещью? — несчастное кружево манжета под пальцами Птахх понемногу превращалось в бахрому. — Причем не такой, чтобы пользоваться — а безделушкой! Раритетом! Пусть уродливая, пусть бесполезная — но жутко дорогая, и поэтому надо беречь: поставить на камин и только пыль смахивать, да перед гостями хвастаться! Я тут кое-чем заинтересовалась, спросила наставника — что можно почитать. Знаешь, что он мне ответил? — бахроме, похоже, тоже не суждена была долгая жизнь. — Зачем вам это, на-райе! Вам это никогда не пригодится, а от чтения глазки могут покраснеть! — передразнила Птахх наставника. — И выхода нет! Нет, понимаешь? А я еще и трус — я маменьке даже возразить не могу — я пыталась. Не могу — и все! Просто язык не поворачивается. Как овца: что скажут — то и делаю, тряпка малодушная! И будет у меня все, как у всех. Муж, дети, гости, тряпки — и все. Все так живут — и мне придется… Так что это мне надо извиняться: сама завяла и тебе настроение испортила. Я тебе очень благодарна, правда! — положила она руку ему на локоть. — Я этот день буду, наверно, всю жизнь вспоминать…

— Потому что больше будет нечего, — договорил Квали деревянным голосом. Его ошеломили эти откровения. — Знаешь, а мне и в голову никогда не приходило. У меня сестер нет — я и не думал, что быть девочкой настолько… тяжело.

— Да нет, — поморщилась Птахх, — все не так страшно. Большинство это вполне устраивает — это я такой урод.

Они медленно шли по дорожке. Квали хмуро что-то соображал, выпятив нижнюю губу.

— Знаешь что… Вот что, — он крепко взял ее под локоть и быстро повел налево по еле заметной тропинке, говоря на ходу: — Я тебя сейчас отведу в такое место — ты посиди тихонько, пока меня не будет. А то мне потом будет к тебе не подойти, а если подойти — то не отдать. Вот сюда полезай и — тс-с-с! А я быстро! — он привел ее в некое подобие шалаша, но из живых веток. Когда-то они с Дэрри соорудили это убежище, чтобы прятаться от нянек. Все изрядно разрослось, но субтильную Птахх удалось пропихнуть между веток внутрь. Квали тут же умчался. Повезло: все были на балу и он проскочил до своих покоев и обратно незамеченным. Но, как ни быстро он бегал, кружева на втором рукаве желтого платья тоже приказали долго жить.

— Умеешь пользоваться печатью портала?

— Издеваешься? Откуда? Меня же никуда не пускают!

— Это просто: видишь бороздку? По ней ломаешь и бросаешь, как попало. Совсем не развалится, там веревочка половинки держит, а сориентируется он сам. Только делай это там, куда никто не зайдет, или сразу закрывай — хоть одну половинку подними с земли или с пола, он и закроется. Только в первый раз не закрывай, пока Санни не появится — это наш серый маг, а то тебе домой не попасть будет! А уж он тебе порталов налепит, сколько хочешь, я его попрошу.

— Санни?

— Ну да! Это портал в домик нашей Руки. Личную печать я тебе не дам, ты не обижайся, просто это опасно. Портал может открыться посреди сражения, понимаешь?

— Но…

— Нет, — металл в голосе Квали сначала вызвал в ней возмущение, обиду, но потом она как-то сразу, толчком, осознала то, что до этого просто не приходило ей в голову. Его жесткий, командирский тон вдруг открыл ей глаза. Он не просто приятный юный эльф, с ловкостью избавивший ее от навязчивой опеки, и любезно устроивший для нее катание на Звере. Несмотря на юную внешность, он воин. И это не игра. Его могут ранить. Его могут… убить. Послезавтра. Завтра. Сегодня вечером. И его больше не будет. А она… Вещь она, видите ли, читать ей не дают, бедной, трагедия-то какая! Дура! Птахх почувствовала себя капризной балованной идиоткой, покраснела от стыда и чуть не заплакала от злости на саму себя. Нет, надо же так себя выставить! Неужели он о ней так и думает?

Квали ничего подобного не думал, он, наоборот, решил, что был слишком резок:

— Извини, не обижайся, пожалуйста, но это невозможно! Я…

— Нет-нет! — замотала головой красная, как вареный рак, эльфа. — Я все понимаю, просто — зачем? Мне туда — зачем? В ваш домик?

— А-а! — Квали был горд собой. — Ты сможешь туда приходить и, даже если нас не будет, оставлять список либо конкретных книг, либо тем, которые тебя интересуют. А я буду приносить книги и оставлять их на столе. Хочешь — читай там, у нас, хочешь — бери с собой, но с возвратом. Иначе мне здорово нагорит: книги из дворцовой библиотеки! Так что, если уносишь — прячь хорошенько! Будет довольно трудно объяснить — откуда они у тебя! Зато любые, какие захочешь, даже раритеты — у меня доступ есть. По крайней мере, это я для тебя сделать могу! Ну, как тебе идея?

— Дворцовая… библиотека… О-о-о!!! — Квали стало смешно и очень грустно одновременно. Насколько же беспросветно серая и тоскливая жизнь должна быть у этого ребенка — что перед ним ребенок, он уже не сомневался — чтобы так радоваться заурядной возможности почитать то, что хочется! Эти молитвенно сложенные руки, сияющие глаза — бедняга! Надо поговорить с отцом — что же это делается в семьях на-райе? А мама? У нее дома так же было, ей тоже не разрешали знать больше положенного по этикету? Или только этой девочке настолько не повезло с родителями? Как ее — Рио?

— Но, Шон, а твои… Твоя Рука не будет против, что я прихожу?

— Брось, они отличные ребята и всегда готовы помочь прекрасной на-райе! Сама увидишь! Я им про тебя расскажу, и, даже если меня не будет — тебя встретят, накормят, напоят и в обиду не дадут! А сейчас быстренько сообрази, что тебе принести, и приходи через четыре дня на пятый, к вечеру, часов в девять — у нас как раз будет день Осознания. Только из дома очень осторожно уходи. Застукают — всем нагорит, мало не покажется! Скажут еще, что мы тебя того… этого… соблазняем! — он засмеялся ее растерянности и помог ей выбраться из шалаша. Бал подходил к концу, пора было возвращаться.

Весь вечер Птахх изображала головную боль, мужественно вытерпела озабоченное кудахтанье мамы и пару ее заклинаний, от которых голова и вправду заболела, и отважно выпила какой-то отвар, от которого ее еще и замутило. Вид у нее стал совершенно несчастный — и притворяться уже не надо было — и, когда она сказала, что пойдет лучше полежит, мать отпустила ее без возражений. Просунув в ручку двери толстую палку — для надежности — Птахх нырнула в гардеробную. За четыре дня ей удалось расчистить от одежды самый дальний угол и не привлечь при этом к себе внимания. Место было выбрано не случайно. Если что — она всегда сможет отговориться тем, что разбирала платья и задремала. Наоборот, маменька была бы только рада такому проявлению интереса у дочери, обычно равнодушной к нарядам. Все хорошо, только состояние такое, что ей бы и вправду полежать бы… Нет. Столько вытерпеть — и ничего взамен? Ну уж нет! Она решительно сломала печать и бросила на пол.

Портал открылся в сени бревенчатого дома. Из-за неплотно прикрытой двери пробивался свет, было тихо. Птахх медлила. Ей вдруг стало не по себе. Что она делает? Да, тот парень был очень мил, и на Звере покатал, и книжек пообещал, сказал, что он в Руке… Вот именно, сказал. А если соврал? Вот она сейчас шагнет, а там… Придумать пару-тройку достойных ужасов она не успела: дверь открылась, в проеме кто-то стоял, ее явно ждали.

— Зайе Птахх на-райе Рио? Добрый вечер, благословенная, позвольте представиться: Донни дэ Мирион, Средний Палец Руки Короны. Проходите, пожалуйста, Шон предупредил о вашем возможном посещении!

Птахх коротко вздохнула и прошла в портал с чувством, что делает самую большую глупость в своей жизни. Посреди комнаты стоял большой овальный стол. Человек в сером балахоне — темные волосы, светлые внимательные глаза — поднялся из-за стола, поклонился:

— Добрый вечер, на-райе. Роган, серый маг, — и пристально уставился на Птахх. Она поежилась — чего это он? — Прошу извинить меня за нескромный вопрос, но, смею ли спросить — кто это вас так… обмагичил? Или вы даже не знаете об этом? — выражение его лица не обещало ничего хорошего предполагаемому злодею.

— Мама, — вздохнула Птахх. — Я сказала, что у меня голова болит, вот она меня и… полечила… А иначе мне бы уйти не удалось…

— Жнец Великий, душечка! Вам же наверно, совсем нехорошо! Как же вы это терпите? Вы позволите, я с вас это сниму? — засуетился маг, усаживая Птахх к столу.

— А можно? — обрадовалась Птахх. — Ой, пожалуйста! А то так трещит, кажется, даже слышно!

— А что это такое? — Дон с большим интересом разглядывал что-то над головой Птахх. — Никогда такого не видел!

— И, надеюсь, не увидишь! — фыркнул Роган. — Что такое… Яркий пример врожденного идиотизма, вот что это такое! Ну, например, вот заклинание от последствий удара по голове. С учетом, что удара не было… Не было? — грозно спроси он у Птахх. Она испуганно потрясла головой. — Во-от! Оно, сам понимаешь, успокаивающее. А на него, сверху, еще одно накручено — вот оно, видишь хвостик? Это от депрессии, сам понимаешь, возбуждающее! А теперь прикинь, как бедная девочка себя может чувствовать, когда у нее на голове два противоположных заклинания отношения выясняют!

— Ух ты! — восхитился Донни. — Ты ей хоть защиту поставь, а то с такой доброй мамой кони двинуть можно! — хихикнул он. — Ой, мамочка, я коленку ушибла — бдыщщь! — и коленки как не бывало! И ребеночка заодно — чего мелочиться!

Птахх захихикала — да, это ее мама, очень точно! Кажется, она очень правильно сюда пришла! И голова уже не болит!

— Слушай, хохма ходячая! Кончай бузить, мешаешь! Лучше компоту горячего на-райе принеси — ее зазнобить может, столько сил из нее эта гадость выкачала! Витор не пришел еще, так что давай сам — быстренько! — рыкнул Роган. Дон еще раз хихикнул и исчез. Птахх сидела и чувствовала, как расслабляются плечи — а она и не подозревала до этого, насколько они были напряжены и зажаты, как выпрямляется спина, будто с нее сняли тяжелый груз, настолько привычный, что его уже не замечаешь. Роган сзади пыхтел и, кажется, матерился сквозь зубы. Снятие заклинаний затягивалось. Уже и Дон появился с тремя кружками и исходящим паром кувшином. Наконец маг устало уронил руки и тяжело опустился на стул. Дон быстро налил компоту, Роган залпом выхлебал полкружки, перевел дух, сокрушенно покачал головой.

— Самое смешное, — сказал он Дону, — что ты был почти прав. Я не представляю, на-райе, — обратился он к Птахх, — как вы вообще со всем этим жили, да еще и остались в своем уме! Два последних — это ерунда! А вот три штуки на подчинение, это как — интересно? А коррекция интеллекта в сторону исключительно музыки и поэзии? Не то, чтобы отупление, нет, — ответил он Дону, сделавшему круглые глаза, — Но сам по себе факт — это уже о многом говорит! Да и деформация личности при этом, конечно, неизбежна! Все, что я могу сказать: я искренне вам сочувствую, на-райе! Дон правильно сказал про защиту, но, если позволите — попозже. Сейчас я просто не в состоянии сделать все, как надо! А вам нужна хорошая защита, очень хорошая! И имитация прежних заклинаний, которые я снял, а то — первая же проверка — и вам начнут задавать неприятные вопросы. Оно надо?

— Да, конечно… Спасибо… — Птахх плохо понимала, что говорит, настолько ее поразили эти откровения. Так вот почему она никогда не могла даже возразить маме, не то что ослушаться! Какая подлость! Вспомнился последний бал, кошмарно-желтое платье… «Улыбайся!» — и она улыбалась, как дура, как идиотка! Она считала себя безвольной и малодушной! А оказывается, ее такой сделали! Просто, чтобы не возиться! Великий Жнец, а она еще сомневалась, стоит ли сюда идти!

— На-райе, — мягкий вкрадчивый голос отвлек ее от безумной скачки мыслей. — Не сердитесь так на нашу скатерть, она чиста и невинна — смотрите, какая беленькая! Была… — Птахх очнулась. Ой, какой кошмар! Весь край скатерти превращен в бахрому! Ой, как неудобно! Ну, почему она такая нескладная уродилась! Вечно вот так… Она виновато подняла глаза и встретилась со смеющимся взглядом Дона. — Лучше выпейте этот компот — он, негодяй такой, вполне заслуживает того, чтобы быть жестоко выпитым! Безжалостно и до дна! Пейте-пейте, а то придет Лягушонок и побьет нас за то, что плохо вас приняли!

— Лягушонок? — Птахх растерянно заморгала.

— Это прозвище, — безмятежно улыбнулся Дон. — Как я понимаю, вам он представился, как Шон. У большинства из нас не имена, а прозвища — так принято. Довольно многие из нас не стремятся афишировать свою службу в Руке — по разным причинам. Шон придет примерно через полчаса. Могу ли я робко предложить свое ничтожное общество, чтобы скрасить вашу возвышенную печаль ожидания появления этого противного, вечно опаздывающего на-райе?

— А? — классически отреагировала Птахх, зажмурилась, потрясла головой, будто пытаясь вытрясти из ушей лишние слова, засмеялась…

Вернувшиеся Гром и Квали попали в разгар даже не диспута, а, скорее, баталии.

— А благословенный Эрвик в своей монографии пишет, — пищала Птахх, привстав со стула и упираясь двумя руками в стол для пущей устойчивости, — что Зверей не стали использовать в войне именно из-за их малочисленности! Перворожденные не хотели подвергать их опасностям битв!

— Щазз! — огрызался Донни. — Ты на тему Перворожденных со своим Шоном поговори! Много нового узнаешь!

— Что, уже познакомились? — обрадовался Квали. — Птахх, как я рад! Гром, это Птахх! Птахх, это Гром! Я…

— Где? — перебил его Гром, озабоченно сведя брови.

— Кто? — споткнулся Квали на полуслове. Задающий вопросы Гром — это такая вещь… Это совсем не то, что можно проигнорировать.

— Ну, птах! Ты сам сказал — это птах. Ну, птичка мелкая… — Гром показал пальцами. В его исполнении птах действительно выглядел очень мелким. — Подобрали, что ли? Поранилась? Видишь, какая штука, я ж помню, у нас была один раз. Ее — того, в клетку лучше надо, и платком темным прикрыть, а то метаться будет — еще хуже поранится! — Гром подошел к делу, как всегда: обстоятельно и вдумчиво. — Клетку-то нашли в кладовке? Должна быть, сейчас посмотрю, только съем что-нибудь сначала — и посмотрю.

— А точно! — засмеялся Дон, Квали улыбнулся, Роган фыркнул:

— Поздравляю, на-райе, Вы приняты в Руку дэ Стэн!

Гром недоуменно смотрел на этих ненормальных — чему радуются?

Птичка ушла через два часа, унося две печати, три книжки и совершенно новое для себя ощущение. Появились существа, с которыми можно спорить(!), не боясь, что тебя одернут, высказывать свое мнение обо всем без риска услышать в ответ нотацию, смеяться, когда смешно, а не по этикету, и шутить самой! Оказывается, она остроумна! Это было невероятно много! У нее столько никогда не было! А еще ей поставили защиту и предупредили, как надо себя вести, чтобы никто не догадался, что принуждение снято! Наверно, это называется «друзья», разве нет?

Патт Зайе на-райе Рио вздохнула с облегчением. Наконец-то заклинания подействовали на ее строптивую дочь! Тиха, послушна — все, как обещали! Вот только головные боли стали мучить девочку с завидной регулярностью раз в пять дней. Нет-нет, ничего страшного, она просто пораньше ложится спать — а на следующий день уже здорова. Просто надо немного снизить нагрузку, да и к чему ей такое количество знаний? Она и так знает очень много, гораздо больше, чем необходимо благовоспитанной на-райе. Ну, да ничего. Еще пара десятков лет — и можно будет ее замуж отдать, а там уж пусть ее муж воспитывает! Небось замужем-то на всякие глупости вроде книг ни сил, ни времени не останется!

Риан Дэрон, принц, 250 лет Дворец, 8406 год

Риан Дэрон на-райе Стэн на-фэйери Лив, наследный Принц-на-Троне, был пьян в стельку. Ему стало дурно на ежегодном карнавале в ознаменование начала недели праздника Жнеца Великого, и он пошел в сад сливаться с природой, которая, как известно, облагораживает и даже лечит. Природа с пьяным принцем сливаться не хотела и сопротивлялась изо всех сил. Мало того, что какая-то сволочь стырила все дорожки — так еще и кусты откуда-то повылезли и натыкались как попало — фиг пройдешь! Да и это бы еще ничего, но распоясавшаяся растительность злобно набрасывалась на принца и норовила больно отхлестать ветками! А самым агрессивным оказалось дерево. Какое коварное! Так тихо подкралось… Он и не заметил, пока не повернулся… А уж как повернулся, тут же и… На лбу наследного принца набухала сочная синяя гуля.

— Эттыж проц… поц… посста фииххня кая-то… — бормотал принц, продираясь напролом через шпалеру коллекционных вьющихся роз. — Я в цоп… сопыц… соссном дырце написся немгу! — розы кончились, собрав на шипы дань лоскутков с костюма. Вырвавшись на простор, Принц набрал было скорость, но ног оказалось слишком мало — всего две, тело явно не успевало за стремительным полетом души, поэтому склон, усаженный маргаритками, на-фэйери преодолел виртуозным скольжением на спине. В основном. После чего, распутав конечности и убедившись в комплектности организма, встал и побрел дальше. — Ссее ошуш… ожуж… ошужда-ают! Из-з-зя-я-я! — растерянно разводил он руками и сокрушенно крутил головой. Остановился Принц, покачиваясь, на середине крохотного прудика, забредя в него уже по колено. Луна, выйдя из-за тучи, отразилась в воде. — О! — сообразил принц. — Вда! Оссноффа… шущешвовавава…ва… Нья! Натта ошвежисса! — он наклонился, чтобы снять сапоги — кто же освежается в обуви? — голова перевесила, ноги, успевшие увязнуть в иле, заплелись, и он рухнул в воду. Тут бы и настал конец нашей истории, но Жнец брезгает пачкать серп о грязные колосья: прудик был маленький, головой принц угодил уже на берег с мягкой глиной, да так и заснул, обиженный на весь Мир и самого себя.

Проснулся он, когда солнце стояло уже высоко. Голову еще и напекло, и болела она нещадно. От попытки поплескать на нее водичкой стало только хуже. Принц, весь в тине и улитках, выскребся из пруда и захлюпал сапогами к дворцу, на ходу пытаясь оторвать второе крыло со своего маскарадного костюма летучей мыши — одно он потерял еще вчера в схватке с кустами. Блин! Его даже искать не пошли! Обидно! Придворные, к дроу в гору! А, кстати! Чего это он так вчера накушался? Вроде, в последнее время, его поменьше квасить тянуло? Что же было-то? Какая-то девица-вампирица там была… Нет. Не вспомнить. Да и пофиг! Главное — дойти, а уж там ему все-е расскажут! Желающих, как всегда, будет масса! Блин, как же голова-то болит! И шея почему-то!

Дэрон зашел через боковой вход. Челядь, попадавшаяся навстречу, кланялась и отводила глаза — странная реакция. Принц — похмельный, мокрый, в жалких останках нелепого наряда — ждал привычных смешков за спиной: не в первый раз он после пьянки по дворцу бродит, обычно наглая прислуга хихикала по углам, обсуждая его пьяные подвиги. Но на этот раз вокруг царила гробовая тишина. Дворец напоминал палату тяжелобольного. Или склеп. Принц заозирался. Что же вчера было-то такое? Может, натворил чего нехорошего? И почему же шея так болит? Голова — понятно. А шея?

Он сунулся к первому попавшемуся зеркалу, заранее оттягивая вышитый ошейник, часть костюма — взглянуть на свою нещадно саднившую шею… Мог бы этого и не делать. Вон, на вороте дыры какие! Насквозь! Кто-то его кусил. Нехило кусил — ошейник кожаный пробить — это ж какие клыки иметь надо! Ой, мама! А почему тогда не загрыз? Помешали? Интересно, это пока он в отключке в саду валялся? Совсем вампиры обнаглели! Госпиталя им мало?

У дверей его покоев маялся посыльный.

— На-фэйери, — поклонился он. — Вас ждут в тронном зале.

— Кто? — покосился, входя, Дэрон.

— Ваши родители, Видящая Короны и один из старейшин ле Скайн.

— Ой! — икнул Дэрри. — Слушай, поди-ка сюда. Ты, случаем, не знаешь, что вчера было? Я нифига не помню! Спасай! Чего хоть ждать-то?

Посыльный долго мялся, не поднимая глаз.

— Вы… Плохо было. Вы напились, оскорбили райю ле Скайн, попытались ее… там же… А она вас укусила. А вы ее кинжалом.

Принцу стало худо.

— Насмерть? — прошептал он.

— Нет, но серебром, — вздохнул посыльный. Принц заскулил.

— Вас ждут, на-фэйери, — напомнил посыльный и ушел. Дэрон торопливо переоделся. Так вот когда его шее досталось. А сейчас еще достанется. И не только шее. Кажется, он попал. Ой, что будет!

Трон пустовал. В углу огромного зала сидели на креслах родители, старая Видящая Короны и два вампира. Мать зареванная, отец играет желваками на скулах, Видящая и один вампир сидят с каменными рожами, а второй не-мертвый смотрит доброжелательно, даже с участием. Именно увидев эту физиономию, Дэрон все и вспомнил.

Карнавал в честь праздника Жнеца Великого был в разгаре. Дэрри в костюме летучей мыши напился уже более, чем изрядно. Он шатался по залу, пытался сдирать маски, вежливо хамил тем, кто пытался его угомонить — развлекался. Чем привлекла его внимание эта девица — сказать трудно. Может, таким же костюмом, может, откровенно скучающим видом. По Дэрри она безразлично скользнула глазами — она явно кого-то ждала.

— Вы не меня ли ждете, райя? — прислонился рядом с ней к дереву-колонне принц.

— К моему глубочайшему сожалению, на-райе, не вас, — без пренебрежения, но как равнодушно! И все ищет кого-то взглядом. Дэрри даже обиделся: карнавал, все-таки, могла бы и подыграть! Он к ней в соответствии с ее костюмом обращается, как к вампиру, а она его «на-райе» обзывает! Так нечестно! Зачем тогда пришла? Сидела бы дома, зануда противная!

— Ах, райя! Поверьте, лучше меня все равно никого не найдете! Вот пойдемте, дорогуша, что я вам покажу! — продолжал пытаться принц играть роль соблазнителя, как сам ее понимал. Карнавал! Костюм обязывает! И самолюбие…

— Обязательно, на-райе, но в другой раз, если позволите, — очень мягко и по-прежнему не глядя. Как… как капризному ребенку, честное слово! Нахалка! Да кто же ты такая? Принц попытался быстрым движением сдернуть с незнакомки маску и оказался на несколько мгновений прижат физиономией к колонне с вывернутой назад рукой. — И не трогайте меня руками, на-райе, у меня дипломатическая неприкосновенность, — сказал ему на ухо равнодушный — о, какой равнодушный! — голос, и принц опять обрел свободу. Это маска лишь наполовину, пронеслось у него в голове, она действительно… ле Скайн. Дипломат. Райя Корнэвиллья дэ Тэрон ле Скайн. И вдруг принц озверел, как будто где-то внутри него спустили курок арбалета. Откуда вдруг взялась эта ненависть, застилающая разум, эта неистовая злоба, совершенно не характерная для добродушного гуляки Дэрри? Отец даже ругал его иногда за «непозволительную в его положении снисходительность и неразборчивость в знакомствах», а прислуга могла хихикать у него за спиной абсолютно безнаказанно.

— Знаем мы вашу неприкосновенность! Наслышаны, чем вы там у себя занимаетесь! Кончай ломаться, сучка! — принц бесновался. Виллье удалось перехватить его руки, но он держал ее за локти и тряс, как яблоню. К ним оборачивались, в конце зала появилась и начала пробиваться к ним через ряды танцующих дворцовая охрана.

— На-райе! Будьте благоразумны, отойдите от меня! — в голосе наконец-то появились эмоции — но какие! Скука и отвращение — к нему! Да как она смеет! Дрянь полудохлая!

— А че ты сделаешь, че? — принц, уже ничего не соображая, рванулся вперед, прижал ее к колонне и попытался задрать ей юбку. — Вот я тебе сейчас покажу, что такое истинная любовь!

— Чшто ты сказал, ублюдок? — ощерила она клыки, глаза сузились, зрачок стал вертикальным. Дэрону стало оглушительно страшно, но он повторил ей в лицо с пьяным упрямством:

— Любовь, говорю! Истинная! Никогда не слыхала? Да где вам, уродам дохлым! — и, одновременно с воплем откуда-то сзади «Нет, Лья, нет, не на-а-адо!», она вонзила ему в шею клыки, пробив ошейник и воротник, рубашка сразу набухла кровью, по груди поползли теплые струйки. Он отскочил, кинжал сам прыгнул в руку, выпад — зря, что ли, учили? Отработка до рефлекса, скорость — фиг перехватишь…

Она оседала по колонне, схватившись за левый бок. Дэрон в отупении смотрел, как краснеет, раскаляясь, рукоять кинжала, и начинает дымиться платье вокруг бескровной раны. Серебро… Кто-то отпихнул его в сторону, подхватил Виллью, уложил на пол. Выдернул кинжал, отшвырнул не глядя, упал на колени, наложил на рану обе руки.

— Лья, — услышал Дэрон его отчаянный шепот. — Ох, Лья! Ну, вот ведь беда какая! С этим мне не справиться! — она открыла глаза.

— Дон! Прости! Ты же знаешь — я же дура! — и криво улыбнулась. А КАК она на него смотрела! На Дэрри так никто никогда не смотрел! Чувство острой зависти пронизало Принца до печенок. Чем он хуже? Почему на него никто никогда так не смотрит?

Тот, кого она назвала Доном, сделал странный жест — Дэрри такого не знал — подхватил тело и исчез в открывшемся портале. Тут на принца и накатило. Ему до поросячьего визга и срочно, просто немедленно нужна была та дура, которую так оперативно уволокли у него из-под носа. Раненая, дохлая — какая угодно, в любом виде! Именно она, ни на какую замену его тело не соглашалось! Даже проверять не надо было — он это просто заранее знал. И неважно, как она будет на него смотреть, пусть хоть вообще не глядит — но, чтоб была! Вот после этого он и добавил так, что пришлось пойти в садик. Ой, мамочка! Лучше бы он утонул!

Дэрри поклонился. Отец попытался вскочить, Рэлиа, всхлипнув, повисла у него на руке. Риан зарычал, махнул рукой:

— На колосья!

Дэрри послушно прошел и встал на одно колено посередине инкрустации перед Троном: два серпа ручками в разные стороны. В образованном лезвиями кругу пучок колосьев, растущих как бы из-под пола — посередине стебли, колоски расходятся к лезвиям.

— Говори! — рявкнул Риан. Дэрри набрал воздуху и выдохнул:

— Виновен, — серпы слабо засветились.

— Ты лжешь! Ты так не думаешь и не раскаиваешься!

— Я не лгу! Просто я ничего не понимаю! Пап, ты же знаешь, я себя никогда так не веду, тем более с девушками! И с ле Скайн — да у меня половина приятелей из них, ты ж меня сам ругал! Это… как бред какой-то был! То есть, я знаю, что это я сделал, но ощущение такое — что вроде и не я. Я не знаю, как это объяснить, — серпы погасли, но Дэрон продолжал. — Я до сих пор не понимаю, что на меня нашло! Я, правда, чувствую себя скотиной, правильно она меня уделала — только почему я вообще так на нее набросился? Мне страшно, пап. Это… как не я был, правда! А если так все время будет? Может, я заболел?

Отец негодующе фыркнул, вскочил, заходил — почти забегал по тронному залу.

— Заболел! Наглостью беспробудной ты заболел! Тебя посадили на Трон, чтобы ты научился служить Миру! Служить, понимаешь, дубина! Нужно научиться служить, чтобы знать, как все устроено, прежде, чем пользоваться! И что? Тебя хватило на два года! На два! — он возмущенно потряс перед лицом принца двумя пальцами. — Уже четыре года ты идешь в разнос! Работа свалена на секретарей — кто Большой Кулак, скажи, пожалуйста, ты или они? А? О твоих пьянках ходят легенды, ты не пропустил ни одной юбки, оказавшейся в пределах досягаемости! Всего шесть лет на Троне — а мне в королевский суд пачками приходят жалобы на Принца, у которого снесло крышу! Я тебе сколько раз говорил, что это плохо кончится? Так тебе же наплевать было! Ты что решил — что тебе все дозволено? Что, если твоя задница на Троне — ты и законы можешь преступать? А то, что случилось — вполне закономерный результат твоей разгульной жизни! Можно только удивляться, что чего-то подобного не произошло раньше! А теперь — извини, не я тебя убеждать буду! Доигрался, придурок!

— Извините, на-фэйери, не хотелось вас перебивать — но, может быть, я его сначала посмотрю? — вмешалась Видящая. — Меня насторожила реакция серпов.

— Как вам угодно, райя, — негодующе фыркнул Риан и упал в кресло.

— На-фэйери Дэрон! Пожалуйста, скажите, вы виновны?

— Да, — повесил голову Дэрри — и захлопал глазами. Серпы вспыхнули. Риан подскочил, не находя слов от возмущения, ле Скайн меланхолично задрал брови.

— Замечательно! — Видящая была очень довольна. — А теперь скажите наоборот.

— Что я… невиновен? — Дэрри искренне недоумевал. Серпы погасли. У присутствующих вырвался дружный вздох, даже ле Скайн заинтересовался.

— Великолепно! Подойдите теперь ко мне, будьте любезны! — Дэрри собрал конечности и подошел, дрожа, как овечий хвост. Хоть и говорят, что Видящие видят только истину, а мысли не читают — а кто их знает! Да и проклясть, говорят, могут. — Дайте вашу руку. — Дэрри опустился на одно колено, прижал правую руку к груди, левую протянул Видящей. Классическая поза «чистота намерений». — Ну, что ж, гнили нет, даже не намечается. Зато есть чужое влияние, но чье — сказать не могу. Приятель, довольно близкий. Похоже — маг, но почерк не читается. Посмотрим, что будет после поднятия.

Чего-чего? Мама! А это как? А это зачем? Мать опять ревет, а отец даже утешать не пытается, значит — совсем беда!

— Видите ли, на-фэйери, — открыл рот ле Скайн, — Вы умудрились получить укус суккуба. Как вам удалось довести до такого состояния райю дэ Тэрон — уму непостижимо! Более уравновешенное и выдержанное существо сложно себе представить! Но вам удалось. К сожалению, поздравить вас не с чем. Укус дает стойкую сексуальную зависимость, по сути — рабство. Если бы вы не принадлежали к дому на-фэйери Лив, это осталось бы вашим личным делом. К сожалению, все обстоит иначе. Не играет роли даже то, останетесь вы на Троне, или нет. Уже сама принадлежность зависимого к правящему дому создает колоссальный простор для манипуляций. Ни Корона, ни ле Скайн не могут этого допустить. Единственный способ снять зависимость состоит в том, чтобы превратить вас в вампира. Райн дэ Мирион любезно согласился помочь. Я сожалею. Райн дэ Мирион, прошу вас.

— Минутку, — вмешалась Видящая. — Райн, на два слова! — они пошептались, дэ Мирион кивнул и повернулся к Дэрри:

— Пойдем, дружок!

— Не-е… — принц попятился, замотал головой и вдруг утонул в темно-вишневых глазах. Кроме этих глаз в мире не осталось ничего, ничего, ничего… Он куда-то шел, вроде бы раздевался — но это все было совсем не важно. Важно было видеть эти глаза, только видеть — больше ничего и не надо, только смотреть, смотреть не отрываясь — и забывать себя; и пусть мир катится к дроу в гору, кому он нужен, этот мир; ему не нужен точно; нужны только эти глаза, которые позволяют так легко забыть, что он постоянно что-то кому-то должен, что от него постоянно чего-то требуют все, кому не лень, а эти глаза не требуют ничего, они только дарят — дарят покой, огромный, как Мир, вечный, как смерть…

А потом он очнулся полностью раздетый, на столе в малой трапезной рядом с тронным залом.

— Вставай, дружок! Все уже! — на него небрежно свалили кучу тряпок. — Одевайся, пойдем мою работу сдавать! Надо предъявить тебя старым и новым родственникам — а то решат еще, что я тебя съел!

Голова больше не болела. Вообще ничего не болело. Тело было легким — за последние годы он уже забыл, что так бывает. И соображает он гораздо лучше — настолько, что способен это осознать, несмотря на кавардак в мыслях. И впервые за последние годы ему не хочется напиться — в лоск и побыстрее.

— Я теперь… вампир? — где-то на задворках сознания бушевал шторм паники, но там и оставался, задавленный и усмиренный глухим покрывалом равнодушного спокойствия. Дэрри удивился, осознав это, но тоже как-то слабо — будто все продолжало происходить не с ним, а с кем-то совершенно чужим, к кому он не испытывал особого интереса.

— Бери круче! — дэ Мирион сидел на краю стола, болтая ногой, и ждал, когда Дэрри оденется. — Ты инкуб Дома ле Скайн. У тебя теперь аж целых три тушки! Зацени! Я старался!

— Даже так? — все чувства, похоже, дружно взяли день Осознания.

— Крепко же тебя приложило! — весело блестя глазами, покрутил головой дэ Мирион. — Мои соболезнования, дружок! Тебе достались все кнуты, а пряник пронесли мимо! Ну, ниче, теперь пряников будет навалом — обещаю! А один кусочек есть прямо сейчас. Дойдем — озвучу! Оделся? Пошли.

Они вышли в тронный зал.

— На-фэйери, райнэ! — поклонился дэ Мирион. — Райя Видящая дала мне задание и оказалась совершенно права. На принце лежало заклятие, разрушившееся при поднятии. Полностью уловить его я не смог, заклятие было на крови — ритуальная магия, но почерк я поймал. Прошу вас, райя, — дэ Мирион встал перед Видящей, протянул руку. Она коснулась его ладони пальцами, бросила на вампира удивленный взгляд, потом сосредоточилась.

— Целитель. Как его? Форнелл. Удивительно! А до вашего вмешательства не читалось ничего! Впрочем, если на крови, то и не должно было… Откуда… Хотя он целитель… На-фэйери, он вас лечил? Ссадины, царапины? — Дэрри кивнул с каменным лицом. Дэ Форнелла он считал своим другом. Он всегда был готов выслушать и посочувствовать. Скотина. Но даже вскрывшееся предательство не способно было пробить броню пофигизма, прочно обосновавшуюся глубоко внутри. — Мерзавец! Но кто бы мог подумать! Он же целитель, у него не могло быть таких сведений! А, кроме того, я же его регулярно проверяла и могу поклясться — он был абсолютно лоялен! Абсолютно, на-фэйери, уверяю вВас! — обернулась она к Риану. — Я знала о его неприязни к ле Скайн, но не ко всем, а к кому-то конкретному, это ни в коем случае не было проявлением расизма. Что-то чисто личное, я не имела права без достаточных оснований вмешиваться в его личную жизнь. И зачем бы ему проецировать свою неприязнь на принца — даже представить не могу…

— Зато я могу! — прорычал Риан. — Из моего сына пытались сделать марионетку — какая разница, зачем?

— Вы абсолютно правы, на-фэйери, — вмешался дэ Мирион. — Именно марионетку. Он не может и не должен отвечать за свои действия: магия крови обладает огромной силой. Он еще хорошо держался. Сколько времени тебе уже фигово? — обратился он к Дэрри. — Год? Два? Попробуй прикинуть.

— Почти четыре, — Дэрри прекрасно помнил, как все это началось. Как он напился в первый раз — а потом не смог остановиться, и становилось все хуже и хуже, и постоянное чувство вины за свое поведение, разносы отца, постоянно расстроенная мама, заклинания от пьянства, которые помогали на месяц, в лучшем случае — на два, и тянущая, сосущая потребность выпить, когда они начинали слабеть.

— Четыре года! — Дэ Мирион присвистнул. Интересно, этикету он не обучен, или просто глухо пофиг ему на весь и всяческий этикет? — Да ты гигант! На-фэйери, он просто отлично держался, вы можете гордиться своим сыном! Но сейчас, с вашего позволения, я его заберу. Как всякому свежеподнятому, ему требуется срочный инструктаж. На-фэйери, райнэ! — вампир раскланялся, ловко подцепил безучастно стоявшего Дэрри под руку, и они вышли.

Риан тоже вскочил, извинился перед ле Скайн и ушел. Воцарилась тишина, нарушаемая только тихими всхлипами королевы-матери.

— Не стоит так расстраиваться, на-фэйери! — ожил наконец ле Скайн. — Теперь все будет в порядке — и не только с вашим сыном. Все могло обернуться намного хуже, подумайте об этом. То, что на-райе Дэрон спивался — это же побочное действие, это же ясно! Настоящую цель мы, наверно, так и не узнаем, но расовая неприязнь Принца-на-Троне, в будущем судьи Короны — это очень серьезно, и могло привести даже к вооруженному конфликту! А теперь — что ж! Предатель выявлен, заговор раскрыт, последствия предотвращены. Может быть, слишком жестко — но мы не можем рисковать. Как мать вы можете расстраиваться, но как на-фэйери вы должны понимать необходимость столь радикальных мер. Теперь все будет если и не хорошо — то и не настолько плохо, поверьте! И сын ваш не останется таким, как сегодня. Это последствия шока и недостаток энергии, ему пришлось пройти через смерть — это не может не сказываться. А райя дэ Тэрон полежит десяток лет в ящике и тоже поправится.

— Сколько? — ахнула Рэлиа.

— Десять, на-фэйери, — невозмутимо подтвердил ле Скайн. — Рана, даже от серебра — это ерунда, три дня в ящике, но ваша кровь для нас — наркотик. Ей будут три раза заменять кровь и сотрут какую-то часть памяти: может, день, может меньше. Важен момент укуса.

— Жнец Великий! А она знала об этом? Когда… кусала?

— Безусловно, на-фэйери.

— Что же он мог ей сказать такого, чтобы она решилась… Он же такой милый мальчик, он никогда не причинял зла, даже когда… пил, — Рэлиа опять всхлипнула. Он больше не будет пить. Он больше уже никогда ничего не будет. Потому что он мертв, ее мальчик. Что осталось в этом вампире от ее сына?

Вернулся Риан.

— Ушел, — сказал он с холодным бешенством. — Что-то почувствовал и ушел. Я поднимаю Руки. Пусть шарят, пока не найдут!

— С моей стороны, — ле Скайн поднялся с кресла, — позвольте вам предложить любую посильную помощь. Мы можем откомандировать под ваше начало некоторое количество инкубов.

— Благодарю вас, я обязательно воспользуюсь вашим предложением при первой необходимости, но пока еще ничего не ясно, и острой нужды пока нет.

— Как угодно на-фэйери, позвольте мне тогда удалиться. На-фэйери, райя! Могу ли я считать инцидент исчерпанным?

— Конечно, — Риан поклонился. — Да хранит вас Святая Мать ле Скайн!

Ле Скайн вежливо вышел из тронного зала, прежде чем открыть портал, хотя имел право этого не делать. Настала тишина.

— На-фэйери, — нарушила ее Видящая, — мне пора на покой, — Риан и Рэлиа встревожено уставились на нее. — Во всем случившемся есть доля и моей вины, — объяснила Видящая. — Я должна была заподозрить неладное — и не смогла, проглядела, хотя все происходило у меня под самым носом целых шесть лет! Видимо, я просто уже стара и ленива. Мне ведь уже больше шестидесяти. Мне нужна замена.

— Вы же знаете, райя, это не так-то просто! — Риан хмурился в замешательстве.

— Ищите, на-фэйери! Моложе я не становлюсь, и умнее тоже. К сожалению.

Ликбез для начинающих инкубов.

— Сейчас прогуляемся до Госпиталя, зарегистрируем тебя, покормим — глядишь, полегче станет. Сейчас чего-нибудь хочется? — дэ Мирион волок Дэрри под руку, такой весь оживленный, аж тошно.

— Сдохнуть.

— Уже! — прямо сияет. Ну еще чуть-чуть пошире улыбнись — сиялка-то пополам и треснет. — С этим желанием ты чуть-чуть опоздал! Второй раз — это, знаешь ли, как-то затруднительно! Но ты жутко везучий, даже не представляешь, насколько — ты это осознаешь?

— Ага. Со страшной силой.

— Именно что — со страшной, дружок! Попади ты Лье в сердце — и лег бы рядом. И хрен бы тебя кто поднял, уж я бы позаботился, — ласково улыбнулся ему вампир. — И чхать я хотел, хоть ты три раза на-фэйери! А так — видишь, поднял, кушать тебя веду, мило беседуя! И даже морда у тебя цела, хоть ты мою райю на десять лет в ящик и уложил. А в связи с этим учти: плохо будешь себя вести — сделаю своей девочкой! — дэ Мирион болтал весело, с улыбкой, и Дэрри никак не мог понять, это он так шутит, или… Или вовсе даже нет.

— Почему на десять?

— По кочану. Никогда не кусай эльфов, дружок — вкусно конечно обалденно, но очень дорого обходится. А уж если не удержался — бегом в Госпиталь! Иначе грохнет тебя свой же брат-вампир.

— Почему?

— Из зависти, конечно! Ты такой вкуснятины нажрался — а ему не перепало! — фыркнул дэ Мирион. — Потому что монстром станешь, если в ящик на десяток лет не запрут. Я не шучу, понял?

— А… она знала?

— Знала, знала. А кстати, что ты ей сказал, не припомнишь?

— Что-то про истинную любовь… Не помню, пьян же был в зюзю.

— Да-а, — уважительно протянул дэ Мирион. — ты действительно везучий, она тебя всего лишь укусила!

У подножия холма Стэн от главной дороги, связывавшей Дворец со столицей, направо отходила дорожка более узкая, грунтовая, двумя изгибами среди запущенного парка приводя к первому корпусу Госпиталя св. Афедоры. Госпиталь был построен в незапамятные времена, как место регистрации и кормления вампиров. С тех пор функции его изрядно расширились, как и занимаемая площадь. За 6000 лет к трем корпусам добавились четыре десятка новых, и это — не считая трех филиалов на северо-востоке. Здесь лечили и магией и медициной, здесь в десяти корпусах располагались ящики с грибницей — замечательным произведением Перворожденных. Здесь проводили исследования, здесь оседали многие престарелые маги (один корпус был построен под общежитие для них). Попасть сюда на лечение считалось большой удачей, хотя и стоило для лиц, не состоящих в Руке или Детях Жнеца, довольно дорого. Только защитники Короны и те, кто невинно пострадал при боевых действиях Руки, могли получить здесь лечение бесплатно. И, конечно, кормлецы. Поместить в Госпиталь своего спятившего родственника было делом само собой разумеющимся. Где еще о нем лучше позаботятся? Навестить пару раз в месяц можно — пожалуйста! А может, и вылечат — бывает и так. Управление по делам вампиров и кормлецов занимало половину первого этажа первого корпуса — трехэтажного здания светлого камня с широкими окнами. К двустворчатым дверям входа вела широкая лестница с пандусом для кресел-каталок. Вдоль здания тянулась широкая лужайка, посередине бил фонтан, облицованный розовым гранитом. Вокруг фонтана по краю замощенной площадки стояли тенты от солнца, под тентами в креслах-каталках сидели кормлецы, некоторые сосали из бутылочек, закрепленных перед лицом специальными конструкциями в удобном положении. Кормлецы гуляли — все чистенькие, розовощекие, ухоженные, без тени мысли в безмятежно-младенческих глазах. Две девушки в форме Дочерей Жнеца сидели на бортике фонтана — присматривали. Дэрри покосился на эту идиллию, отвел глаза — стало как-то неприятно.

— Никогда здесь не был? — Дэрри помотал головой. — Теперь будешь заходить каждую неделю. Можно дома держать, но очень хлопотно, сам же ухаживать не будешь, а им и массаж надо делать, и кормить специальной хавкой, и лечить — это ж люди, они на раз заболевают. Значит, прислугу заводить, чтобы за ним персонально ухаживала — в общем, морока, проще сюда сходить и не париться. Можно добровольного завести, но у них часто крыша едет. Такие заявки бывают — ого! Я, говорит, тебя люблю! Ага, и что с таким делать? Некоторые на поднятие надеются выслужиться, некоторые из-за денег — да по-всякому. Поверь моему опыту — проще купить печатей и ходить прямо на ресепшен — сейчас увидишь. А то и просто прогуляться, тебе ж близко, сколько мы с тобой шли? Меньше получаса!

В небольшой комнате с тремя дверями и без единого окна все было белым: пол, стены, потолок, столик, за которым сидела девушка в белом форменном халатике. По стенам вился плющ, тянулся к светлякам, в изобилии висящим вдоль стен у потолка. На столике толстый журнал для записей, в углу видеошар — вот и вся обстановка.

— Райя! — лучезарно улыбнулся дэ Мирион. Дэрри молча поклонился.

— Райнэ, — кивнула девушка. — Чем могу помочь?

— Это новенький, райя. Его надо зарегистрировать, вот разрешение. И покормить. И… что вы делаете сегодня вечером?

— Вечером, благословенный, я молюсь Жнецу! — хихикнула девушка.

— Ай, жалость какая! А я вас пригласить хотел!

— Куда же, благословенный? Хи-хи! — Но заносить сведения в журнал хихиканье не мешало.

— Помолиться, конечно! Святой матери ле Скайн! — резвился дэ Мирион, сверкая клыками.

— Ну вы и нахал! Фу! Печати брать будете? Распишитесь вот здесь. А сюда своей рукой имя и род полностью. Что? — глаза девушки попытались вылезти даже не на лоб — на затылок. Она прямо со стула соскользнула на одно колено, склонила голову. — На-фэйери, простите, я вас не узнала… — Дэрри сморщился, как от зубной боли.

— Райя, прошу вас, встаньте. И так дураком себя чувствую!

— Благословенная! Будьте любезны! Чем быстрее мы уйдем — тем быстрее вы сможете поделиться новостью с подругами! — ехидно осклабился дэ Мирион. Дочь вздохнула, выдала печати и жетон с номером комнаты, заставила Дэрри еще раз расписаться — и они вышли через среднюю дверь в коридор. В полированном белом мраморе пола отражались заплетенные зеленью стены и уходящий вдаль ряд дверей по обеим сторонам. Они нашли нужную, зашли внутрь. За широким окном виднелась та самая лужайка с фонтаном, у одной стены застеленная кровать, в другой стене еще одна дверь и ближе к двери низкий комод. У окна в кресле на колесиках сидел кормлец, коротко, почти налысо стриженый юноша, взгляд в никуда, из угла рта тонкая струйка слюны тянется на слюнявчик, повязанный вокруг шеи. Дэрри передернуло. Гадость какая! Ему вот до этого надо будет дотрагиваться? Хоть бы девушку… Хотя… В таком виде без разницы. Даже, наверно, еще противнее было бы.

— У тебя с магией как?

— Понятия не имею. Час назад была, теперь не знаю.

— Ну-ка, попробуй. Сначала обезболивание, потом «неиссякаемый источник». Давай, — дэ Мирион подтолкнул Дэрри к кормлецу. Дэрри привычно потянулся к теплому центру внутри себя… и обнаружил пустоту и холод. Пришло удивление, но не пустотой, а собственной реакцией на это открытие. Еще час назад он ужасно расстроился бы от этой утраты, а сейчас он… мысленно пожал плечами, пожалуй, так.

— Я на нуле.

— Ага. Не удивляет. Ну, давай я. Но последовательность постарайся запомнить. Вот, смотри…

— А нафига? Все равно ничего не могу — какой смысл?

— Во-первых, всегда можешь купить печати — большинство ординаров магией не обладает, но им их просто выдают, а тебе придется покупать, ты инкуб. Во-вторых, магия тебе вполне доступна, надо просто не лениться и слегка подсуетиться — потом объясню. А сейчас смотри внимательно: обезболиваешь, «источник», теперь вскрываешь лезвием и делаешь два-три глотка. Заживляешь, потом снимаешь источник — ни в коем случае не наоборот. Последним снимаешь обезболивание. Все понял? И не вздумай вместо лезвия использовать клыки! Сейчас я тебе свое дам, а тебе купим на Базаре. Чего моргаешь? Укусишь — придется тебе его — того, — он многозначительно поиграл бровями.

— Чего — того? — не понял Дэрри.

— Чего-чего! Трахнуть тебе его придется!

— Чего-о?

— А ты вспомни, что с тобой после укуса Льи было! А это, между прочим, в обе стороны действует! Если б ты ее не ранил, вы бы всех гостей сильно развлекли, уверяю тебя, равнодушных не осталось бы!

— Б-блин!

— А то! — засмеялся дэ Мирион. — Ты еще не въехал, во что вляпался, дружок! Все наше существование — магия крови, и законы бытия соответствующие. Ничего, научишься, у тебя все впереди! Давай хавай уже, трепетный мой! — он подсунул под безвольную руку кормлеца полотенце, чиркнул лезвием по ладони, подсунул Дэрри под нос. Дэрри нерешительно наклонился, брезгливо морщась, ноздрей коснулся запах — и вдруг он понял, что очень, ну очень голоден, что кровь — это очень, ну очень вкусно, и… Получил затрещину.

— Я же сказал: два-три глотка. Был обыкновенным пьяницей — теперь кровяным стать захотел? Или у тебя остаточный эффект? Контролируй себя, трепетный мой, если будешь пить помногу — упырем станешь, крови будет хотеться постоянно. А потом очень быстро деградируешь. Как? А вот так. Перестанешь выносить солнечный свет. Сначала глаза, потом все тело. Начнешь прятаться днем в темные места. А когда охотиться начнешь, мы тебя выследим и грохнем. Рука Короны для того и создавалась изначально. Это сейчас она просто Рука. А тогда была Карающая Рука Короны. Уяснил? Это сейчас упырь — ЧП, а сразу после войны, когда Рука создавалась, по три штуки в неделю вылавливали.

— Слушай, откуда ты все это знаешь? — после еды равнодушие слегка отступило, Дэрри даже заинтересовался рассказом. — Нам даже в Универе ничего похожего не рассказывали!

— А еще бы это кому-то рассказывали! Лишние знания смущают умы, ты ж на-фэйери, тебе ли не знать! Мне так это в весьма юном возрасте объяснили!

Под разговор они вышли из Госпиталя, порталом шагнули на Базар и теперь неторопливо двигались по неширокому проходу между рядами крохотных магазинчиков, палаток и просто лотков. Здесь торговали всем. Абсолютно всем. Если в Мире было что-то, что можно было продать — рано или поздно оно попадало на Базар. Держать на Базаре хотя бы лоток было для каждого торговца вопросом не столько дохода, сколько престижа. Здесь всегда была хорошая погода: полторы сотни магов поддерживали шесть сотен защитных куполов, под некоторыми мог разместиться небольшой городок, под каждым поддерживались температура и влажность, подходящие для определенного товара. Обойти весь Базар невозможно было и за год — да и не нужно это было никому. Сюда не вело дорог, ходили на Базар порталами, печати продавались в каждом магистрате и много где еще, попасть из купола в купол можно было через проход в месте соприкосновения куполов, или, если вы не гуляете, глазея на диковинки, а пришли за конкретной вещью — коротким порталом. Ими торговали здесь везде, с каждого лотка. Народу было немного, проталкиваться в толпе не приходилось. Дэрри с проснувшимся интересом крутил головой. Здесь он никогда раньше не бывал: зачем бы на-фэйери ходить на Базар? Вокруг было ярко, довольно шумно, на удивление чисто, откуда-то пахло свежими булочками, компотом, жареным мясом, но эти запахи, хоть и создавали некий симпатичный фон, не вызвали у Дэрри желания что-нибудь съесть. Стены пестрели бумажками объявлений. «Требуются ординары на лесоповал. Крайний север. Бесплатное питание, порталы Госпиталя, обмундирование и инструменты. 5/2.» «Гувернантки, воспитательницы, няньки в хорошие семьи. Ле Скайн не предлагать». «Требуется горничная с проживанием. 6/1. Долина Ле Скайн». «Гувернантка девочке на-райе 50 лет. Вампирам не обращаться». «Ординаров на строительство, высотка, кровля. На мышь двойной тариф. 2/2». «Детский сад. Только люди. 5/2». Бахрома печатей связи, закрепленных по нижнему краю объявлений, весело перезванивалась под легким ветерком. Дэрри все еще понятия не имел, зачем они сюда притащились, но ему здесь определенно нравилось.

— Давай-ка схаваем что-нибудь! — дэ Мирион потянул Дэрри к павильону под вывеской «Соломинка».

— Сена пожуем?

— Можно и сена! Некоторым нравится!

— Это кому? — подозрительно покосился Дэрри.

— Коровкам, например, козочкам, овечкам всяким, — неистощимая доброжелательность дэ Мириона приводила Дэрри во все большее недоумение. — Заходи, заходи! Будет тебе и сено, и солома, и продукт их переработки! Не навоз, не бойся, — хихикнул он. — Да зайди уже!

Внутри обнаружились полки-столы вдоль трех стен и барная стойка у дальней стены. Народу было немного — пятеро посетителей что-то тянули через соломинки из высоких стаканов. Ноздри Дэрри дрогнули. Какая странная смесь запахов! Молоко, вино, сырое мясо, сырая рыба, острый аромат рубленой зелени, специи… Он остановился в замешательстве.

— Я бы порекомендовал козье молоко с клеверным медом и перепелиными яйцами. Мясо и рыбу не советую, такие вещи лучше делать дома самому, — тихо сказал дэ Мирион. — Хотя бы будешь знать, кем оно было при жизни, и как давно оная закончилась. — Дэрри поспешно согласился, отчетливо представив себе мелкого грызуна, серенького такого, с голым розовым хвостом. Смесь оказалась приятным на вкус приветом из детства: как-то раз он умудрился простудиться и его поили чем-то похожим, только тогда оно было обжигающе горячим. Дэрри высадил бокал одним махом, понял, что хочет еще — оказывается, это было то, чего ему не хватало — и только тогда сообразил, что у него нет денег. Ни клочка, ни ниточки. Не в том он был состоянии, чтобы об этом подумать, покидая Дворец. Дэ Мирион довольно ухмыльнулся, и перед Дэрри нарисовался еще один бокал с молочной смесью.

— Пей-пей. Потом рассчитаемся. Понравилось?

— Ага, — Дэрри оживал. Мир был не так уж плох! Оказывается, чтобы понять это, нужно было всего лишь поесть, он просто был одуряюще голоден. Ему, выросшему во Дворце, чувство действительно сильного голода было попросту незнакомо, а поднятие, отобрав все силы до донышка, щедро подарило ему возможность ощутить всю невыразимую прелесть этого незабываемого состояния. А в случае с вампиром, не только незабываемого, но, иногда, и смертельно опасного. Для окружающих. Жалкая пара глотков крови в Госпитале проблему не решила, только раздразнила аппетит. — Послушай, можно два вопроса?

— Да хоть двадцать два. Неужели у тебя прорезался интерес к Миру? — хмыкнул дэ Мирион. — Ничего, проклемаешься. Ты пей, пей. Тебе надо отъедаться как минимум неделю. По меркам вампиров ты катастрофически истощен, а это, знаешь ли, жизнерадостному мироощущению не способствует! Вот купим все что надо, я тебя научу, как себе еду готовить. Побольше печенки и мяса, свежие соки с мякотью — и через недельку будешь доволен своей не-жизнью, как поросенок в теплой луже!

— Да? Ага. Ну да. Наверно. Вот об этом я и хочу тебя спросить. Вот я тебе вроде пакость сделал: твоя райя из-за меня в ящике — а ты со мной возишься, окучиваешь, как добрый дядюшка. Почему?

— Скорее дедушка! — фыркнул дэ Мирион. — Все просто. Я тебя поднял — значит, по закону ле Скайн, ты теперь мой сынок во Жнеце! Как тебе новый родственничек?

— Тебе сколько лет, папочка? — опешил Дэрри.

— Больше, чем мне бы хотелось, деточка!

— Мне тебя, что ли, действительно папой звать? У меня уже есть один, я запутаюсь! — они опять шли по междурядью, дэ Мирион высматривал что-то по известным только ему признакам.

— Ой, я тебя умоляю! Зови Доном — я буду счастлив! И не бойся, воспитывать тебя не собираюсь — больно надо! Покажу, расскажу, дам список литературы — и свободен! Ну, конечно, если что — всегда помогу, но я, как ты догадываешься, не всемогущ. Давай-ка зайдем вот сюда, тут вроде хорошо и не сильно дорого.

Вывеска гласила «Приятного аппетита!». Внутри это оказалось посудной лавочкой. Глаза у Дэрри разбежались. С посудой он всегда сталкивался за уже сервированным столом, где внимание уделял вовсе не ей, а тому, что на ней лежало, и — иногда — соблюдению правил этикета. А тут… Тут был выбор. Полки были забиты кружками-вампирками разных размеров, расцветок и материала, мисками в комплекте с металлическими ситами, толкушками и еще какими-то неведомыми прибамбасами, Дэрри и назначения-то их не знал, тем более — как такие называются. В застекленном прилавке лежали трубочки для питья — фарфоровые, золотые, деревянные, пачки одноразовых из нарезанной в размер соломы для дешевых массовых мероприятий вроде похорон и забегаловок типа «Соломинки».

— Я бы посоветовал… — начал Дон, но, здраво оценив выражение лица Дэрри, решил заняться покупками сам. Из этой лавки они зашли еще в одну, потом еще…

— А скажи-ка мне, трепетный мой, ты, случаем, не девственник? — Дэрри даже подскочил от такой смены темы: они только что купили килограмма два печенки — какая связь?

— Нет, — покосился он на Дона. — А что, похож? Отец же при тебе меня ругал — про юбки и все такое.

— Ну, а что — юбки, — хмыкнул Дон. — Мало ли, может тебе фасончик к душе припал! Они та-акие быва-ают — не то, что эти шта-аны пра-ати-ивные! О! Что я слышу! Неужели ты хихикать умеешь? Кто бы мог подумать! Ладно. Нет — и слава Жнецу, одной проблемой меньше. Тогда нам здесь делать больше нечего. Ура, вперед! Нас дом зовет… Или не дом… В общем, что-то куда-то зовет… На, сломай, у меня руки заняты.

Портал привел их к тихому боковому входу. Дэрри оценил предусмотрительность Дона: хороши бы они были со всем этим барахлом на Дворцовой парадной лестнице! А нагрузились они знатно. Со всех сторон у обоих свисали пакеты, сумки, сумищи, кулечки и пакетики. Часа два Дон терпеливо учил новоявленное дитя обращаться со специальной вампирской посудой и с ее помощью готовить для себя еду. Всем странным приспособлениям нашлось свое применение. Заодно еще раз перекусили. Дэрри сначала с недоверием косился на подозрительную бурую массу в вампирке, но, попробовав, пришел в восторг. Мясо, прокрученное в мясорубке с луком и зеленью, а затем протолченное сквозь сито и щедро залитое сухим красным вином, оказалось выше всяких похвал.

— Ну что? Не так уж страшно быть вампиром? Я же обещал кучу пряников! — Дон расслабленно валялся в кресле, закинув руки за голову и вытянув тощие ноги. Дэрри мыл ершиком сито, тихо зверея — мясо, конечно вкусное, но попробуй эту дрянь отмой! Зараза! Магией бы, да где ж ее взять?

— Да постучи! Щеткой! Во! — Сито волшебным образом очистилось.

— Слушай, я все равно не понимаю, — повернулся к нему Дэрри. — Ты же не просто по обязанности со мной возишься, ты… очень добр ко мне. А должен бы злиться.

— А смысл? — хмыкнул Дон. — Зачем злиться, если можно просто убить? А если почему-то нельзя убить — что толку злиться? — у Дэрри отвисла челюсть. Такой радикальный подход к решению проблем плохо укладывался в голове. Весь опыт прежней жизни вопил, что это неприемлемо. Но прежняя жизнь кончилась. А в новой, пока еще не совсем понятной, предложенный Доном способ взаиморасчетов с Миром казался вполне правильным. Рациональным. Что-то внутри Дэрона с удовольствием соглашалось — да, так и надо.

— Так… Ты ж…Чего ж не убил? — растерянно промямлил он.

— А я убил, — довольно оскалился Донни. — С чего ты взял, что не убил? Живых не поднимают, парень! И у меня к тебе уже ни-ка-ких претензий! Сплошные положительные эмоции при взгляде на дело рук своих! Я старался!

— Э-э-э… — заморгал Дэрри. — Как-то мне не приходило в голову рассматривать это под таким углом…

— А теперь пришло, — заржал Донни. — И как — не жмет? Угол не мешает? Изнутри не упирается?

— А ты знаешь — нет, — с удивлением признался Дэрри. — Даже странно. И… это нормально?

— А то! Ты теперь физически, даже, я бы сказал, физиологически, не сможешь испугаться, смутиться, всерьез обидеться, приревновать или раскаяться в содеянном. Тебе может не понравиться результат, ты можешь попытаться что-то переделать — но сокрушаться не будешь, потому как нечем. Чтобы сожалеть, органы нужны соответствующие, а у нас только мозги нормально действуют, остальное — так, слегка. Можешь только изобразить, если вспомнишь, как это выглядит в твоем исполнении. Но лучше не пытайся, актеры из нас фиговые.

Дэрри задумался. Он помнил, какой страх испытывал совсем недавно — часа три тому назад. Да не страх — ужас! Он помнил — головой. Самого чувства не осталось. На его месте прослеживалась логическая цепочка: он был неправ, но не виноват, от него мало что зависело — изменить или исправить ничего нельзя — наказание последовало, заинтересованные стороны удовлетворены — сдать в архив. Дон с легкой улыбкой наблюдал за процессом самокопания.

— А вот того гоблина, который действительно во всем виноват, я найду и грохну. По крайней мере, приложу максимум усилий, — потягиваясь, мечтательно сказал он. — И, заметь, без всякой обиды, даже без раздражения. Просто потому, что это будет правильно. Кстати, чувство глубокого удовлетворения от хорошо проделанной работы нам отнюдь не чуждо, и знакомо даже ординарам.

— Приятно слышать… — задумчиво пробормотал Дэрри. — Слушай, а хоть какие-то отрицательные эмоции у нас остаются? Или мы совсем… бесчувственные? Бессердечные?

— От мозгов, — Дон постучал себя по лбу. — Например, восхитительно-отрицательное чувство досады на чужую, а иногда и на свою глупость. И желание немедленно объяснить вызвавшему эту досаду его досадную неправоту. Этакий холодный гнев. К понятию «злиться» отношения не имеет. Модулируется твоими понятиями «правильно-неправильно», а насколько эти твои понятия соответствуют общепринятым… — он развел руками. — Вот гнев Льи ты уже имел возможность испытать на собственной шкуре. Как она тебя не загрызла нафиг… — он пожал плечами.

— Да-а… — Дэрри задумчиво потрогал шею. — Видимо решила, что это неправильно…

— Скорее просто не успела, — утешил его Дон. — Я до дому доберусь — тебе книжек подгоню. Кодекс, философия, психология. Особенно кодекс. Пока себе в башку не запихнешь — из Дворца не высовывайся! Влипнешь так, что ни один папа не отмажет! У ле Скайн разговор короткий, сотрут — и все.

— Сотрут? — утрата личности показалась Дэрри гораздо хуже утраты жизни. Собственно, так оно и было.

— А что с нами еще сделать можно? Убить? Мы и так не живы. Кончай, дружок, вот прочитаешь то, что пришлю, и не будешь задаваться такими вопросами. Все станет просто и понятно. А сейчас давай-ка я тебе дам урок трансформации — и пойду уже. Завтра Руки поднимут, значит, мои дни Осознания — псу под хвост. А мне еще в библиотеке для тебя копаться, да и так… подсуетиться надо. Повесь-ка зеркало.

Пластина полированной меди была тяжеленной и громоздкой, зато Дэрри видел в ней свое отражение. Удивительно, но после поднятия он стал гораздо больше похож на младшего брата. Почему? Должно бы быть наоборот — он теперь черноволосый, как все не-мертвые. Или дело в фигуре? Плечи после поднятия раздались, какой-то он стал… не эльф. Странно.

— Ты бы уж разделся сначала, а потом любовался! — Дон налил себе вина в свежекупленную вампирку и опять развалился в кресле. — Раздевайся-раздевайся, не зыркай глазом возмущенно. Хотя бы до пояса. А теперь представь, что ты женщина. Попытайся очень четко почувствовать свое тело, а потом постарайся изменить это ощущение. Вот это, — Дон похлопал себя по плечам и бицепсам, — должно уйти вот сюда, — он изобразил на груди внушительный бюст.

Дэрри уставился на свое отражение. Минут десять он сопел, поводил плечами, ежился, выпячивал грудь — ничего не получалось. Дон сначала развлекался, потом заскучал.

— Не сосредоточивайся на процессе, — наконец посоветовал он. — Просто почувствуй — мысленно — что у тебя есть грудь. Какую ты сам хотел бы видеть у своей женщины? Вот и представь!

Дэрри послушался, перестал дергаться, сосредоточился. Тело вдруг подалось, поплыло. Интересно! Он повернулся правым боком, левым, внимательно рассматривая «плоды» своего опыта. Сбоку донесся какой-то подозрительный звук, Дэрри повернулся. Кресло тряслось, как припадочное, трясся Донни, лежащий в кресле, тряслась, расплескивая вино, вампирка в далеко отставленной руке, ноги скребли по полу. Отравился? Подавился? Дэрри шагнул к нему — помочь, но Дону удалось наконец вдохнуть, и покои огласились громовым хохотом. Принц не понял. Растерянно обернулся к зеркалу — да нет, все так, как он и хотел…

— Трепетный мой, — наконец всхлипнул Донни. — Хх-ии… Ты ж сказал, что знаешь женщин… — он сел, взглянул — и его опять скрутило, жестоко, с повизгиванием.

— А что не так? — удивился Дэрри. На груди у него боевито торчали две здоровенные мускулистые сиси с небольшую дыньку каждая. — Вот, — он поиграл мышцами. Сиси агрессивно зашевелились вразнобой, хищно поводя сосками.

— А-а-а… — Дон сполз на колени, потом вообще лег и пополз куда-то под кресло. — Убери-и это-о! — стонал он. — Я больше не могу-у-у! Ты еще отжиматься на них научи-ись! И-и-ихихи-и-и!

— Да ладно! — пожал плечами Дэрри. Обратная трансформация прошла на удивление легко. — Ты же сам сказал — какие хочешь. А мне всегда не нравилось, что они у них такие… мягкие. Вот и…

Донни, обессилено привалившись к ножке кресла, вытирал выступившие от смеха слезы.

— Ох! Порадовал! Я начинаю понимать твоего отца! Ты еще зубы в жопе вырасти! Новая программа обучения для инкубов «Тело, как боевой инструмент»! Трепетный мой! Ты вампир-соблазнитель! Ну кого ты соблазнишь этим э-э-э… бюстом? Да от тебя умчатся впереди собственного визга!

— Соблазнять? А на фига? — нахмурился Дэрри.

— А энергию для магии ты откуда брать собираешься? Не, ну можешь, конечно, овечку завести… или собачку… — Дэрри от неожиданности икнул, Дон ехидно скалился. — Все просто, дружок! Эльфийской магии можешь сделать ручкой, нет ее больше у тебя, потому что и тебя-то собственно больше нет, а есть ходячее заклинание, которое само по себе требует постоянной подпитки энергией. Но с этим справляется кровь, которую мы пьем раз в неделю. А чтобы получить энергию для магии, нужны совсем другие мощности. Так понятно? Нужную мощность может дать либо ужас пополам с болью и страх смерти, либо безумное удовольствие, а это чаще всего оргазм. Любители первого типа оч-чень быстро становятся клиентами Руки, ты ж понимаешь! Они, как правило, чокнутые совершенно и необратимо. Видишь ли, нам эти эмоции совершенно чужды, страх, даже просто смущение или обида очень горчат, прямо как не знаю что. Получается «несварение эмоций». Так что, соблазнил — получил обед, изнасиловал — получил изжогу и Руку на хвосте. Дошло?

— А трансформация-то зачем? Если я стану женщиной… меня?!?!

— Дружок, поверь папе Дону, мужиков соблазнять на порядок проще! Им о репутации заботиться не надо! И угрызениями совести, кстати, тоже очень горькими на вкус, они практически не страдают! И линять удобно: перекинулся — и нет восхитительной райи! А то эти, соблазненные, они обычно еще хотят! — заржал Дон. Он валялся на ковре, пил вино и явно не испытывал ни страха, ни смущения, ни угрызений совести.

Дэрри тяжело задумался. Как-то ему все это не нравилось… Стремительный перебор возможных вариантов привел к закономерному результату:

— А если просто к шлюхам?

— Э-э, нет дружок! Они же не удовольствие получают — они работают! Исключения крайне редки, уж ты мне поверь! Или надо быть несравненным виртуозом — ты как, потянешь? Да ты зря переживаешь, это пока ты в мужском теле, тебе эта идея не нравится, а перекинешься — восприятие тоже изменится!

— Да? — совсем расстроился Дэрри. — Тогда мне магии еще очень долго не видать. У меня воображения не хватает себя женщиной представить, ты ж видел, что получается!

— Ну-у, я могу тебе помочь, конечно. С одного раза научишься. Но… тебе может не понравиться. Зато с одного раза. А может, наоборот — очень понравится, кто тебя знает? — Дон насмешливо блестел глазами. Проблемы пола — ха! Проблема пола — это найти местечко с мягким ковриком! Вот как здесь, например! А если еще и подушку подгонят — так и вообще зашибись!

— А… что ты сделаешь? — Дэрри мучили сомнения. Может, не стоит? Может как раз он — какой-нибудь неправильный, и у него все будет по-другому? И что тогда делать?

— Я — можешь поверить? — ничего! — развлекался Дон. — А вот тебе придется меня поцеловать!

— И ты превратишься в лягушку…. — автоматически закончил Дэрри.

— Ну, это маловероятно. Разве что в мышку! Зато ты — в прекрасную принцессу! — скалился Дон. — Думай быстрее, трепетный мой. Вот чего не собираюсь — так это уговаривать! Не хочешь — так я пойду уже. Принцип я тебе объяснил, рано или поздно сам научишься. Месяца через два.

Два месяца! К этому Дэрри был не готов два месяца без элементарной магии — да он завшивеет! А покои кто убирать будет? На шмотках через неделю «порядок» сдохнет — это ж какой бардак в комнате начнется? И грязь. А посуду мыть — опять руками? А причесываться? Щеточкой? Гребешком? Блин! Да он через неделю с ума сойдет! Волосы-то не жиденькие человеческие!

— Давай! — отчаянно махнул рукой принц. — Что делать-то?

— Целовать! — заржал Дон, садясь на ковре, ноги кренделем. — Иди сюда, — он приглашающе похлопал рядом с собой. Дэрри насупился, но подошел и встал рядом на колени. — Да расслабься ты, кусать не буду! — фыркнул Дон. — Нет, не так. Вот так, — он развернулся, пристроил голову Дэрри себе на сгиб локтя, как ребенка. — Слушай свое тело и запоминай ощущения. Запоминай так, чтобы потом их вызвать самому, понял? — В первый раз в жизни Дэрри целовался с мужчиной. И ему… нравилось! И нравилось все больше и больше… Он уже обнял Донни за шею, устроился поудобнее… и вдруг поцелуй прервался. Дэрри растерянно заморгал. Только он приноровился… В чем дело-то? И клыки не мешают, зря он сомневался…

— Ну, как? — улыбнулись над ним глаза в невозможных ресницах.

— Хорошо-о… — раздумчиво ответил Дэрри и опять потянулся…

— О-о-о! Вот этого я и боялся! — завел глаза Донни.

— Что, уже все? — опомнился Дэрри.

— А то! — засмеялся Дон. — Ничего такая брюнеточка получилась!

Дэрри вытянул руку, покрутил кистью, рассматривая, как обновку.

— Ты не любуйся, ты ощущения запоминай, а то так целый вечер и процелуемся! А там, глядишь, до чего поинтереснее дойдем! — фыркнул Дон. Обратная трансформация напряжения не потребовала. — А теперь опять в девочку! — скомандовал Дон. — Вспоминай, что чувствовал! — Дэрри вспомнил. Был бы жив, покраснел бы до ушей, а так — просто перекинулся. — Вот, молодец!

Дон сгрузил полуголую девушку на ковер, погладил по голове, встал.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — захлопала глазами симпатичная брюнетка. Дон поперхнулся.

— Блин, да у тебя талант! — засмеялся он. — Далеко пойдешь! Ладно, мне пора. Книжки где-нибудь через пару часов тебе закину. И помни: пока кодекс не выучишь, в город — ни ногой! Ни в каком виде! Ты понял? Ни девчонкой, ни мальчишкой, ни серой мышкой! А потом, если понадоблюсь, спросишь в казарме на посту Среднего Руки дэ Стэн. Они вызовут.

— Ты у братца Квакли, что ли? — вырвалось у Дэрри.

Дон насторожился и нахмурился. Никто не смел таким тоном говорить о его Большом. И обзывать. Одно дело — прозвище, но это — явная дразнилка. В чем дело? Придется применить родительскую власть. Досадно. Противно. Но надо.

— Откуда ты знаешь Лягушонка, сын мой? И почему ты так его называешь?

— Так это мой братец младшенький! — удивился Дэрри. Дон тоже: «Принуждения он, похоже, даже и не заметил — вот так фокус! Мальчик, я тебе действительно нравлюсь? Забавно…» — Я его с детства так дразню! А… ой, блин! Ты не знал, да?

— Ты хочешь сказать, что мой Большой — на-фэйери Лив? — медленно сказал Дон. Что ж, это многое объясняло, в частности, неудовольствие, с каким Квали принял прозвище.

— Слушай, только не болтай, ладно? — спохватился Дэрри — Я тебя просто уже записал в члены семьи — вот и разболтался, видимо. А так этого никто знать не должен, ему папенька такое условие поставил. Чтобы — как все. Надеялся, что Квакля сдастся и обратно прибежит! Ха! Не на того напал! — Дэрри говорил с явной гордостью за брата. — Ты не думай, мы друг друга любим, хоть и дразнимся. Он меня — Дырон от бублика, я его Кваклей. И… Раз уж ты там рядом — ты там присмотри за ним, ладно? Я… беспокойно мне. Он же безбашенный, еще почище меня!

— Правильно сказано: «Корни их сплетены, но не видят они стоящих рядом»! Как тесен мир! — Донни изумленно покрутил головой. — Тебе таки удалось меня удивить, дружок! Я буду за ним присматривать, обещаю, — кивнул он и ушел.

Брюнетка сидела на ковре, рассматривая свое тело. «Вспоминай, что чувствовал» — ха! Забудешь тут, как же! Пойти, что ли, погулять? В город нельзя, а по Дворцу? Она так, немножко… Потренируется… Только вот где бы платье взять? А то штаны теперь явно малы, уже трещат, а верх в плечах велик, и на груди не сходится! Эх! Да ладно, что-нибудь придумаем! Вот у нас тут простыня, к примеру, имеется… И, если сделать дырку для головы, а вот этим шнурком подвязать вместо пояса…

Лейн Тимон дэ Форнелл был полукровкой. Его мать, смуглая черноволосая хохотушка с родинкой над верхней губой, Кандемина дэ Ризон, устроилась горничной в усадьбу Форнелл после смерти своей мамы — нужно было устраивать будущее своей сестры, болезнь матери съела все деньги и, соответственно, надежды. Как Тори Лейна, трехтысячелетнего на-райе Форнелл угораздило в нее влюбиться — кто бы знал! Они поженились, через год родился Тимон. От отца он унаследовал роскошные светлые волосы, густые и вьющиеся, от матери веселые карие глаза. К семи годам из него получился довольно проказливый и хулиганистый, но незлой и дружелюбный мальчик. В обласканном и ухоженном саду усадьбы ему было нестерпимо скучно, и при каждой возможности он сбегал в село за полем. Поселковые ребята страшно уважали его за способность залечивать ссадины, синяки и последствия родительских воспитательных мероприятий наложением рук — в мальчишеской жизни вещь немаловажная.

— Эх, — обычно говорил Большой Колин, их заводила, — Если б ты еще и штаны мог так же залечивать — цены бы тебе не было!

С десяти лет Тимон пошел в первый класс местной поселковой школы. Ребята были все свои, знакомые, жизнь была прекрасна.

И оставалась такой еще три года. Когда ему исполнилось тринадцать, Мина, его мать, тяжело заболела. Тимон потом узнавал об этой болезни — это не лечилось, отцу сразу должны были это сказать. Скорей всего и сказали, но он упрямо продолжал таскать в дом одного целителя за другим. Все они, как один, пожимали плечами и советовали подать прошение на поднятие. На просьбу «сделать хоть что-нибудь» накладывали заклятье, оставляли несколько печатей с аналогичным действием и уходили, явно недоумевая — странный этот на-райе! На некоторое время маме становилось лучше, она начинала что-то есть, веселела. Ненадолго. Еще до того, как печати кончались, ей опять становилось плохо, последние уже почти не действовали. Появлялся новый целитель, просматривал предыдущие записи — и все повторялось сначала. К концу года отец извелся, потускнел. Наконец Мина, исхудавшая в щепку и уже не встававшая с постели, дала свое согласие на поднятие во Жнеце, подали прошение, стали ждать. Прошел месяц, второй, третий. Тимона перестали пускать к маме. Он нашел выход: он забирался в смежную комнату через окно и часами сидел под дверью — слушал. Иногда он слышал ее голос, слабый, шелестящий. Иногда отец ей пел — на непонятном языке, что-то бодрое, Тимону даже весело становилось — но ненадолго. Как только отец замолкал, опять приходил страх за маму. Тимон много плакал там, под дверью, зажимая руками рот, чтобы никто не узнал, что он там сидит, и не выгнал. Это было важно — чтобы не выгнали: только здесь он теперь мог услышать мамин голос, пусть слабый, но мамин.

Тем вечером он опять сидел под дверью. Отец убаюкал больную и вышел. Но на этот раз шаги его не удалились в сторону кабинета, а приблизились. Тимон едва успел юркнуть в угол за тяжелую штору на окне, как в комнату вошел отец. Очень осторожно, медленно и почти не дыша, Тимон отогнул крохотный краешек шторы — на полглаза. Отец постоял, явно на что-то решаясь, достал печать, долго на нее смотрел. Сломал и бросил, быстро, чтобы не передумать, Тимон так всегда прыгал в воду, когда купался.

— Здравствуй, Лья, — как-то обреченно сказал отец.

— Жнец Великий! Мышонок! Что случилось? Сгорели леса? Или океан в трещину вытек? Мир раскололся? А я-то и не заметила!

— Лья, пожалуйста! — отец попятился и отвел взгляд. В портале стояла обнаженная женщина.

— Не нравлюсь? У тебя и вкусы поменялись? — насмешливо фыркнула женщина. Фигура поплыла, вылилась в новую форму. Светловолосый мужчина, тоже без одежды. — Так лучше?

— Лья!

— Тяжелый случай! — презрительно скривился мужчина, выдернул откуда-то сбоку пеструю тряпку, замотался в нее, как в банное полотенце, ниже подмышек. — Все? Предупреждать надо о визите заранее, если у тебя реакция нездоровая! Мог бы и вспомнить, что я тряпки дома не ношу! Ну, заходи, что ли?

— Лья, что там? Помочь? — донеслось из глубины портала.

— Все нормально, старый знакомый заглянул, — отозвался мужчина, и опять повернулся к отцу. — Ну? Идешь?

— Нет, Лья, я не в гости, — попятился отец. — Я… Лья, помоги! Я знаю, ты можешь! Пожалуйста!

— Чем тебе помочь, мышонок? Что-то ты совсем серенький стал! — фу, какой ехидный! Почему он так с отцом разговаривает?

— У меня умирает жена, — отец стоял, стиснув руки перед грудью. Тимон прямо чувствовал, что отцу ужасно не хочется о чем-то просить этого мужчину, который и не мужчина вовсе. Так было один раз, когда мама заставила Тимона извиняться перед противной девчонкой на-райе, которую привели к ним в гости. Он правда был не виноват, что она упала, а извиняться все-таки пришлось.

— Подай прошение, — дернул мужчина плечом.

— Подали. Три месяца прошло! Пожалуйста, Лья!

— Да чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я ее без разрешения подняла? Ты в своем уме? Вот и я с ума не сошла!

— Нет, Лья, но у тебя же есть какие-то связи, хотя бы узнать, почему так долго…

— Три месяца — долго? Ха! А три года — не хочешь? А пять лет? И вопрос не только в этом. Скажи мне, мышонок — а мне это надо? Бегать, напрягаться самой, напрягать знакомых, чтобы сделать в кайф кому — тебе? Смешно! Я тебе давно объяснила, что все, что ты можешь от меня получить — это по морде! Всегда пожалуйста! В любое время, в любом количестве и совершенно безвозмездно.

— Лья! Ты никогда не была жестокой! У нас ребенок, ему всего четырнадцать! Он останется совсем один!

— Жестокой не была, но и добренькой дурочкой тоже! Что-то ты крутишь, мышонок! Сколько ей осталось?

— Нисколько, — отец закрыл лицо руками. — Печати не помогают. А слишком сильные ее убьют.

— А ты спой ей «Созидание»! — ехидно улыбнулся мужчина.

— Пою, — обреченно сказал отец. — Каждый день. Только поэтому она еще и жива до сих пор. Лья, пожалуйста!

— Эк тебя приплющило! Ну, показывай, — мужчина прошел в комнату, оба вышли, видимо, пошли к маме. Сейчас бы и выскочить Тимону в окно, но… А кто ему потом что расскажет про маму? Отец на его вопросы давно не отвечает. Не-ет! Никуда он не пойдет! Некоторое время царила тишина, потом в комнату влетел отец. Именно влетел и еле удержался на ногах, дверь явно была открыта его головой.

— Ты не мышонок, ты… — вошедший следом мужчина сгреб отца за грудки, приподнял и стал встряхивать на каждое слово. Отец даже не сопротивлялся, а мужчина говорил — негромко, спокойно, без злости, даже без раздражения, но от этого почему-то было очень страшно, хотя Тимон и понял-то всего два слова: «козел» и «гоблин». Остальные названия были непонятны. — Ты, … что, не мог меня год назад позвать? Или хотя бы три месяца назад, когда прошение свое долбанное подавал? Какого … ты столько времени над женщиной издевался, …. …? Тебе первый же целитель должен был сказать, что это неизлечимо, чего ты ждал, … … убогий? — он одним движением отправил отца в полет, закончившийся на столике у стены. Столик тоже сразу закончился.

— Она не хотела становиться вампиром! — закричал отец из обломков, прикрываясь рукой от подошедшего мужчины.

— Да уж конечно! Она не хотела! А может это ты не хотел, а? Она провинциальная девчонка, она ни одного вампира в жизни не видела — с чего бы такая неприязнь? А я тебе скажу! Это ты, мышка моя серенькая, постарался ей рассказать, какие мы все нехорошие! — он опять сгреб отца за лацканы и одной рукой вздернул его по стене вверх. — Только это не вампир нажрался на собственной помолвке, и не вампир спьяну зажал в углу суккуба, и не вампир потом орал, что его коварно соблазнили, хотя всем был ясно, что это не так! — он разжал руку, отец свалился обратно в обломки. — И пакости не я за чужой спиной говорила! И не я трусливо сбежала с предложенной встречи, едва твой папочка погромче зубом цыкнул! Тогда тебя прикончить не удалось — может, теперь сам сдохнешь?

— Лья, пожалуйста, все что хочешь, только спаси ее! — отец плакал. Тело мужчины опять поплыло, перед Лейном снова стояла женщина с прекрасным, но искаженным брезгливым презрением лицом.

— Что, мышонок, жить хочется? По тебе Видящая плачет, слякоть! Давай посмотрим, сколько гнили у тебя внутри накопилось? Так ведь не пойдешь же, … … выкрутишься!

— У нас сын… — отец вытирал лицо.

— Сы-ын, говоришь? И много твоему сыну от тебя достанется? Он же полукровка, приравнен к людям, эльфу наследовать не может — ты меня за дуру держишь? — презрительно фыркнула женщина. Отец молчал. Почему он молчит? Тимон не понимал, почему отец все это терпит. — Значит так. Ты сейчас пойдешь к Видящей и по печати Утверждения передашь всю свою собственность своей жене. Всю, я проверю. Своей матери сын вполне может наследовать — ты же о нем заботишься? — она саркастически скривила губы. — Я приду часа через три с ордером — чтобы все было сделано, ты меня понял? Засранец! — женщина шагнула в портал и закрыла его. Отец закрыл лицо руками, замычал, как от боли, потом поднялся и быстро вышел.

Тимон вылез в окно, залез на любимое дерево и долго там сидел — пока не стемнело. Вопросы крутились в голове, но задать их было некому — сразу стало бы понятно, что он подслушивал. Почему отец так себя вел? Не сопротивлялся, даже не возражал почти? Тимон несколько раз чуть не выскочил из-за занавески, чтобы сказать этому… этой… Короче, сказать, что папа на-райе, и никто не должен с ним так разговаривать! Никто! А она — ну, кто она такая? Вампирка — подумаешь! И слова. Слова надо запомнить, а потом спросить мальчишек, что они значат. Что-то нехорошее, это понятно, но вот что? Надо узнать, может, тогда станет ясно, почему эта с отцом так говорила, а он не возражал.

Уже совсем стемнело, когда перед парадным крыльцом вспыхнул портал. Отец уже стоял там некоторое время, ждал. Тимон тоже ждал — у окна второго этажа, спрятавшись за шторой в темной комнате. Из портала шагнула Лья — Тимон запомнил это имя. Теперь — о, теперь она была одета! У мамы таких платьев не было, даже похожих! Облегающий точеную фигуру черный бархат расходился ниже колен широким подолом. Черные перчатки выше локтей, в широком декольте и высоко забранных на макушку волосах горели в свете портала ярко-красные камни. Тимон затаил дыхание. Он никогда такого не видел! Мама, конечно, красивая, но домашняя и добрая. А эта Лья… Такие бывают только в сказках — разве нет? Красивая и опасная, хищная, как… как оса. Наверно, она очень злая. Хотя она совсем не сердилась, когда… била отца. Вот именно. Тимон был растерян совершенно. Как можно бить кого-нибудь, если и не сердишься даже? А если не сердишься — зачем бить? И ругать? И она сказала, что отец издевался над женщиной — она маму имела в виду? Но он же наоборот маме целителей приводил… Ничего не понятно!

Лья молча протянула руку. Отец подал ей бумагу. Она прочитала, кивнула в портал. Оттуда вышли двое в белом, обтягивающем, как вторая кожа. Все пошли к лестнице. Тимон убежал в детскую, забился с головой под одеяло и долго плакал. Отец к нему так и не зашел.

Мама вернулась через две недели. Отец за это время еще больше выцвел и даже, казалось, постарел. Большую часть времени он сидел в саду на скамейке, что-то бормоча себе под нос. Тимон подошел было к нему на второй день, но нарвался на холодное «Что ты хочешь?» и поспешил уйти. Жизнь рушилась. Та простая и понятная жизнь, в которой Тимону не надо было думать. А теперь голова пухла от вопросов, и задать-то их было некому. Тимон привык гордиться своим отцом. Он был на-райе, он был красив — ни у одного знакомого мальчишки такого красивого отца не было, он никогда не пил и ни разу Тимона не выпорол, даже не накричал ни разу. Вот только… Мальчишек из села их отцы брали на рыбалку, учили пилить и колоть дрова, столярничать, косить сено — и много чего еще. Они иногда напивались, и многие курили, а за провинности драли своих детей нещадно — но… Но. Пока мама неотлучно была дома, Тимону и невдомек было, насколько отец к нему равнодушен. «Тимочка, поздоровайся с папой и иди гулять, папа занят. Тимочка, скажи „спокойной ночи“, и иди спать». Да, у Тимочки был папа. Где-то там, в кабинете. Может, он ему неродной? Но Ростик, у которого не отец вовсе, а отчим, недавно хвастался деревянным мечом: «Батя выстругал!» А Фаськин отец, запойный пьяница, умеет рассказывать замечательные сказки и делает для всех свистульки — и Фаське, и всем, кто попросит! Как же так? И пригласить к себе домой хоть кого-то из приятелей Тимон тоже не мог — как-то почему-то это само собой подразумевалось, ему и в голову не приходило. Просто… не надо этого делать. А вот теперь, когда задумался, стало странно — а почему? В селе можно было зайти к кому угодно, взрослые ругались только если шумно слишком делалось, или намусорено. А к Тимону нельзя. Совсем, даже в сад. Никому. Это были тяжелые две недели. Это были две первые тяжелые недели.

Мама вернулась, видимо, когда Тимон спал. Увидел он ее, когда спустился вниз к завтраку. Бросился к ней, себя не помня от счастья, обнял, уткнулся куда-то в живот. И насторожился. Мама пахла… как-то не так. Вернее, вообще не пахла.

— Ну, как ты тут? — мама наклонилась, поцеловала его в лоб. Тимон отпрянул. Руки и губы были холодными. Не ледяными, но и не теплыми — как остывший компот. А еще мама перестала быть смуглой, и знакомая родинка справа над верхней губой исчезла.

— Ма-ам? — вопросительно протянул Тимон.

— Что, Тимочка?

— Ты замерзла?

— Нет, детка! Просто я теперь вампир. Мы все такие. Зато у меня теперь ничего не болит, я здорова! — мама легко, освобожденно как-то улыбалась, будто то, что она теперь вампир, было чем-то хорошим. Тимон так не думал. Дальше — больше. Когда перед Тимоном поставили тарелку с кашей, он заныл:

— Я не хочу-у ка-аши!

Ему целый год уже поныть не удавалось! Не перед отцом же? А он так любил, когда мама его уговаривала! Для того и ныл! Обычно она сразу начинала ему объяснять, что кашу есть нужно, просто необходимо, как же без каши, он же хочет быть сильным? Ведь он тогда не сможет победить дракона! Какого дракона? Ну, как же… — и сказки как раз хватало, чтобы каша незаметно съелась. А теперь…

— Не ешь! — легко согласилась мама и продолжила разговор с отцом. В полном обалдении Тимон кашу съел, поблагодарил и убрел в сад на свое дерево. Опять надо было думать. Через час вывод был получен. Это не его мама. Мама, наверно, умерла. А Лья и эта тетка сговорились, чтобы обмануть и его, и отца. Зачем — непонятно, но ничего у них не выйдет. На маму эта райя, конечно, очень похожа, но Тимон сразу понял, что это не мама, да и обманывает она как-то уж очень неуклюже — он бы и то лучше прикидывался! Сразу видно — не умеет эта райя врать. Это, наверно, Лья ее подговорила. Ну да, скорей всего, так и есть. Эта вампирка во всем виновата. Она и папу обидела, и про Тимона сказала, что он, как это… полу… Единственное слово, приходившее в голову, было «полудурок». Так учитель в школе называл тех, кто плохо учился. Наверно, это что-то похожее. Ну, ладно! Врать и притворяться Тимон хоть и плоховато, но тоже умеет. Отец явно пока не понял, что его обманывают. Хорошо, Тимон сделает вид, что тоже ничего не замечает, а вот потом, когда сможет узнать, для чего все это затеяно, вот тогда… Что «тогда» Тимон так и не придумал и решил отложить на потом. Когда все узнает, тогда и решит, что с этим делать. А пока придется называть эту райю мамой и виду не показывать, что он обо всем догадался.

Вечером состоялся первый скандал. Тимон просто спросил:

— Мама, а что такое полу… это…

— Полукровка?

— Да, вот это самое.

— Кто тебе об этом сказал? — нахмурясь, поднял голову от книги отец.

— Я… так… слышал… — уклончиво забормотал Тимон. Кажется, это действительно что-то нехорошее!

— Это значит, — совершенно спокойно сказала мама, — что в тебе половина крови эльфов, а половина — людей. Папа эльф, я человек… была, а ты полукровка. Понял? — Тимон кивнул, очень удивленный. И это все? А он-то думал…

— Мина! — вмешался отец. — Я же говорил тебе — не надо с ребенком говорить о таких вещах!

— Да, я помню, но я никогда не считала это правильным, — спокойно ответила мать. — Во-первых, он задал вопрос — ты предлагаешь мне солгать в ответ? Зачем? Во-вторых, чем больше он будет знать — тем проще и легче ему будет жить. И не пытайся меня убеждать в том, что легко и просто жить менее достойно, чем тяжело и трудно — из этой чепухи я, слава Жнецу, уже выросла! Как говорится, что лучше — быть бедным и больным или здоровым и богатым?

— Честным! Лучше быть честным! — рявкнул отец.

Тимон затравленно смотрел на родителей. Не надо было спрашивать!

— Да что ты? — захохотала мать. — Ответ, конечно, правильный, выучил прекрасно, хвалю — только не в твоем исполнении!

— Ага! Пообщалась, чувствуется! — взорвался отец. — Что еще в меню от ле Скайн имеется? — «ле Скайн» прозвучало, как грязное ругательство. Тимону стало совсем неуютно. Отец никогда не кричал ни на него, ни на маму. А название надо запомнить. Лья ле Скайн. А мама наоборот очень развеселилась.

— Чем тебе не угодила райя Виллья? — насмешливо удивилась она. — Я так просто влюбилась!

— Вот-вот! — зашипел отец. — Вот именно!

— Но, к сожалению, в гости к нам она идти отказалась, Сказала, что ей не нравится мой муж. Ты ничего не хочешь мне рассказать? — мать азартно блестела глазами, ее явно забавляла ситуация. Мать? Она вела себя совсем наоборот! Настоящая давно постаралась бы сгладить конфликт и успокоить отца, а эта… хохочет, смешно ей! Отец зарычал и вылетел из комнаты, хлопнув дверью. Мина хохотала до слез.

С течением времени обнаруживалось все больше вещей, которые мама теперь «не считала правильными». Только много позже Тимон понял, что до болезни Мина жила так, чтобы Тимону и его отцу было удобно, спокойно и приятно. Жила, переступая через себя, через свою гордость, поступалась своим мнением — лишь бы не конфликтовать. Она о них думала, о них заботилась — они принимали это, как должное. Разве может быть как-то иначе? Оказывается, может! Теперь она говорила и делала то и так, как считала правильным сама — и жить им стало весьма неуютно. Раньше он иногда специально приходил домой с незалеченной ссадиной — чтобы мама пожалела. Он, конечно, мог ее залечить — делов-то! — но хочется же, чтобы пожалели! А теперь мама как-то очень быстро и старательно отвернулась, и сказала сквозь зубы, невнятно:

— Тимочка, залечил бы ты это! Если грязь попадет — воспалиться же может! Давай быстренько, я же знаю, ты умеешь!

Жизнь становилась невыносимой. Счет к Виллье ле Скайн стремительно рос.

Мина устроилась на работу в Госпиталь, сказав, что считает это правильным. Может быть, она была и права — каждый разговор родителей теперь заканчивался скандалом. Правда, каким-то односторонним, с папиной стороны. Отец орал, шипел, бушевал — Мина хохотала. А теперь они редко виделись, дома стало потише, но на ситуацию в целом это не повлияло.

— Милый, — услышал однажды Тимон, проходя по дорожке вокруг дома, и остановился послушать под открытым окном. — Я тебе даже сочувствую, со мной ты действительно попал! Насколько я понимаю, лет через двадцать ты рассчитывал сбагрить меня в деревню — доживать? Слушай, чисто из интереса — а у тебя есть журнал записей какой-нибудь, по учету бывших жен? Не скажешь — какая я по счету?

— Мне уйти? — холодно сказал отец.

— Да как хочешь, ты мне не мешаешь пока, — засмеялась Мина. — Ты мне даже нравишься — когда не шипишь! Такой живой, игривый! — грохнула дверь, Мина захохотала. Тимон ничего не понял, только расстроился. Какие бывшие жены, о чем она?

Был во всем произошедшем и свой плюс. Во-первых, новая мама хоть и не была ласкова, да и с сочувствием у нее было плоховато, но к Тимону относилась очень даже неплохо. Она не раздражалась по поводу дыры на новых штанах, не ругала за поздние возвращения из поселка, если Тимон заигрался и опоздал к ужину. Правда, и ужин разогревать не бросалась. Не пришел — значит, не очень голодный. Хлебца погрызешь. Зато! Зато ей можно было задать любой вопрос — и получить вполне серьезный и правдивый ответ без всяких отговорок, типа «ты еще маленький». А если она не знала ответа, она так и говорила, что постарается узнать — и держала слово. Всегда. Постепенно Тимону начало это нравиться. Она была… надежной. Она не опекала его, как прежде, не особо заботилась — зато с ней можно было дружить! Как с мальчишками в поселке, даже лучше: она больше знала, с ней было интересно. Единственное, чего Мина требовала неукоснительно — выполнение домашних заданий. Она помогала Тимону, но никогда не делала их за него. Тимон, будучи полукровкой, развивался медленнее других детей во всех отношениях, и даже помощь Мины не спасла его от сидения по два года почти в каждом классе. И все бы ничего, он бы, наверно, даже привык бы к этой новой маме — если бы не отец. Нет, напрямую к Тимону скандалы не относились, сына Лейн по большей части просто игнорировал. Но смириться с новой Миной, а главное — с финансовой зависимостью от той же Мины, отец не мог. Он бунтовал. Мину это чрезвычайно развлекало, Тимона нервировало. Закончив школу к 27 годам, он уехал в Университет, и больше дома не появлялся, вспоминая «родное гнездо», как страшный сон. А виновата во всем была, конечно, Виллья ле Скайн — в этом он был твердо уверен. Тимон учился на целителя. Его наставник, белый маг-целитель, оказался его единомышленником. Ну не любил он вампиров, не любил. Всех вообще и ле Скайн в частности. Мнения своего он никому не навязывал, о причинах не распространялся, зато Тимону было кому излить душу и ощутить, что он не одинок в своей неприязни. Тимон так и не перенял радикальные взгляды своего наставника, хотя это вполне могло бы произойти — почва была благодатная. Но за годы, проведенные в Университете, Тимон успел многое понять и переосмыслить. Например, что вампиры, как и люди — все разные, и не стоит валить всех в одну кучу. Среди преподавательского состава было трое инкубов — все с виду лет тридцати, чем-то неуловимо похожие друг на друга, и на Лью, и на мать, но не чертами лица, а какой-то внутренней свободой и равнодушием к мелочам жизни. На целительском факультете они не преподавали, но Тимон часто их встречал — и в столовой и на территории — и они ему даже нравились. В отличие от преподавателей-эльфов, у инкубов в обращении со студентами совершенно отсутствовали спесь и высокомерие. И об отце своем он многое понял. И разобрался в том, что произошло с его матерью, Мина навещала его довольно часто, они много разговаривали. Но Вилльей ле Скайн он был одержим. Она так и стояла перед его глазами: черный бархат, алые рубины, голубые отсветы портала на обнаженных плечах — и тот, еще детский страх визжал внутри «Опасность!». «Все из-за нее!», стучало в голове. Одержимость не знает логики. Очевидность того, что, если бы не Лья, он остался бы нищим сиротой, Тимон, может быть, и понимал разумом, но не принимал сердцем. Друзьями он в университете так и не обзавелся. Ему все время казалось, что его семейные проблемы написаны у него на лбу большими буквами — и сторонился сокурсников. Некоторые считали его заносчивым, другие — зубрилой и занудой, впрочем, со стороны так оно и выглядело. И, к несчастью, не нашлось никого, кто заинтересовался бы им настолько, чтобы попытаться нарушить эту добровольную самоизоляцию. В результате, учился он прекрасно, но все веселье студенческой жизни прошло мимо него. К сорока годам он закончил полный курс целительства и был рекомендован ко Двору своим наставником, как лучший выпускник. Обязательную проверку у дворцовой Видящей он прошел с некоторым трудом.

— Вы не любите вампиров, райн дэ Форнелл?

— Только одного, благословенная. Вернее, одну.

— Осторожнее, юноша! Я, конечно, не имею права вмешиваться в вашу личную жизнь, но хочу напомнить: ненависть разъедает душу и ведет к странным поступкам! Постарайтесь как-то решить свою проблему, пока это не привело к непоправимым последствиям. Может, вам помочь? Нет? Я буду регулярно вас проверять, учтите это!

Он навесил «неиссякаемый источник» на кружку, чтобы Видящая ознакомилась с его почерком, и был прикомандирован помощником к дворцовому целителю.

Работа оказалась почти синекурой. Царапины, ссадины и синяки после тренировок дворцовых стражников, головная боль после попойки, заплаканные глаза и красный нос какой-нибудь на-райе — разве это работа? В остальном на-райе и райнэ придворные отличались несокрушимым здоровьем. Тимону стало скучно, но, попав в дворцовую библиотеку, он воспрял духом. Там оказалась масса книг по магии — самой разной: стихийной, ритуальной, магии крови и дроу знает, какой еще. Может, он и не сумеет этим владеть и управлять — но интересно хотя бы просто почитать! Так — неспешно и уравновешенно — прошло тридцать лет. Так бы шло и дальше, если бы на очередном приеме Тимон не увидел вдруг ЕЕ. Закрытое вишневое платье в цвет глаз, глухой высокий воротник, черные кружева, черные камни — но это была она! И она разговаривала с Принцем Рианом! Тимон застыл. Ему очень хотелось броситься к Принцу, оттащить от этой женщины, объяснить, что она опасна, очень опасна, потому что… Неважно. Опасна. Но он понимал нелепость подобного поступка, и поэтому застыл на месте, напряженно глядя на непринужденно беседующую пару.

— Какая женщина! — вздохнул кто-то у него за спиной. — Королева! Богиня! — Тимон возмущенно обернулся, но говорящего скрывала от него чья-то спина. А некто продолжал:

— Вы посмотрите — она же просто создана для Трона! Не то, что наша простушка Рэлиа! Как она будет Королевой-матерью? Не представляю! Она же просто клуша!

У Тимона душа оборвалась. Это… заговор? Против Рэлиа? Какой ужас! Тимону очень нравилась принцесса Рэлиа, чем-то напоминая ему маму до болезни. Она была всегда приветлива, заботлива, и представить себе на ее месте эту… эту… Тимон не находил слов. Что же делать? Как раскрыть глаза Принцу? Или просто следить? За всеми. За этими на-райе и за этой ле Скайн. И когда он найдет подтверждение — вот тогда можно будет выступить с обличительной речью! И Рэлиа — надо защитить Принцессу! Вдруг они что-то задумали… То, что все услышанное было заурядным салонным злословием, даже не мелькнуло у испуганного мага в голове. Проводя все свободное время в библиотеке, за книгами, Тимон за тридцать лет так и не удосужился всерьез ознакомиться с местом, в которое его закинула судьба, подружиться с кем-нибудь и уяснить для себя местные нравы — так же, как до этого в Университете. И природы эльфийского разделенного света он не понимал: отец тоже светился, но это не мешало ему ругаться с мамой. А то, что и Принц, и Принцесса старше отважного рыцаря и защитника Тимона на пару тысяч лет, и, наверно, получше него разберутся со своими на-райе, вообще не приходило ему в голову. Он проследит! Он защитит! У мага поехала крыша.

— Что вас так беспокоит, райн Тимон? — спросила его Видящая на первой же проверке. — Вы весь прямо горите!

— Я беспокоюсь за Принцессу Рэлиа, благословенная. Ничего определенного, но некоторые высказывания придворных…

— Вы сообщили о своих подозрениях главе охраны?

— Но… у меня нет никаких конкретных фактов… Только то, что я чисто случайно услышал… Говорили у меня за спиной, я даже не смог увидеть его лица, только голос. Но голос я узнаю!

— Райн дэ Форнелл, уверяю вас, вся охрана вполне надежна, это достаточно компетентные работники. Будет лучше для всех, если вы сосредоточитесь на своих собственных обязанностях!

От Видящей Тимон вышел, кипя от возмущения. Слепцы! Глупцы! Не видят под собственным носом, как эта ле Скайн пытается… Ну, да, Тимон еще не знает, что она там пытается, но это и не важно, главное — она пытается! Она опасна! И Тимон это докажет! В непрерывном напряжении и слежке прошел год. Очень тяжелый для Тимона год, потому что все предпринятые им меры ничего не дали. Как это обычно и бывает, вместо того, чтобы успокоиться, Тимон насторожился еще больше, решив, что враг хитрее, чем он думал.

Конец 8399 года ознаменовался сразу тремя событиями. Во-первых, Гидэс Дэмин на-райе Стэн, отец Принца Риана, решил удалиться на покой. После недели пышных празднеств Королем-судьей стал Дэмин Риан, а Принцем-на-Троне — Риан Дэрон, его старший сын. Вторая новость вызвала шок у всего Двора: новоявленный Король-судья обрился налысо! Рэлиа, увидев в первый раз безволосый, стреляющий солнечными зайчиками череп — кстати, очень хорошей лепки — тихо сползла в обморок. Риан обиделся. Тимон насторожился. По Дворцу поползли слухи, сплетни и домыслы. Король погас? Разлюбил Рэлиа? Решил таким образом скрыть отсутствие радуги? Дворец гудел, как улей. Даже смена Короля не вызвала такого ажиотажа. Но, мало-помалу, новость потеряла свою остроту, тем более, что первый обморок Рэлиа оказался и последним, и никаких изменений в отношениях королевской четы заметно не было. Как объяснил Риан Королеве свой экстравагантный поступок, никто не знал. Но как-то объяснил, а остальным и не собирался — вот еще! И третье событие окончательно заставило Тимона отвлечься от королевской шевелюры. Тори Лейн на-райе Форнелл подал в Королевский Суд прошение о разводе и разделе имущества. Слушанье состоялось сразу после праздника Средизимья, 10-го Снеженя нового, 8400 года. Это было первое дело нового Короля.

Риан в темно-зеленой мантии Короля-судьи сидел на Троне. Расшитый золотыми серпами и колосьями, глубоко надвинутый капюшон оставлял в тени все лицо, казалось — под мантией никого нет, на Троне сидит бесплотный призрак. В круге серпов перед Троном стоял на одном колене Лейн дэ Форнелл. Тимон и его мать там уже побывали, согласились на предложенную им половину состояния Дома дэ Форнелл и, будучи милостиво отпущены, уселись в углу на креслах. Абсолютно спокойная и невозмутимая Мина ободряюще похлопала Тимона по руке. Тимону же было тяжело на душе. Он давно не питал иллюзий относительно своего отца, но Лейн, тем не менее, оставался отцом, и наблюдать за его унижением было Тимону неприятно. И стыдно за отца — серпы засветились еще до того, как Лейн успел открыть рот, и с каждым ответом разгорались все ярче. «Многолетняя привычка постоянно врать в мелочах», услышал Тимон комментарий Видящей Короны в ответ на недоумение Риана.

— Но если вы так обеспокоены благосостоянием ваших будущих наследников, как же вышло, что их до сих пор нет? Неужели за три тысячи лет ни одна на-райе не пленила ваше сердце?

— Я пытался, на-фэйери, но помолвка сорвалась по независящим от меня обстоятельствам, — серпы вспыхнули.

— Не лгите Нам, на-райе! — разгневался Риан. — Обмануть Жнеца еще никому не удавалось! Вас предупреждали, что при обращении в королевский суд помыслы должны быть чисты, а Серпы говорят Нам, что вы лжете через слово! Что вы скрываете?

— На этот вопрос, на-фэйери, если позволите, могу ответить я! — в тронный зал вошла Лья. — Приношу глубочайшие извинения за опоздание, но последние документы мне принесли буквально пять минут назад, а без них картина была бы неполной. — Тимона скрутило. Она! Опять она! Теперь-то что ей надо? Лейн вскочил, с ненавистью глядя на Лью, глаза забегали. Если ей разрешат говорить…

— Райя дэ Тэрон? Но… Хотя, да, одна из ответчиц ваша со-подданная… Хорошо, Мы выслушаем вас. Вы будете говорить, как частное лицо, или от имени ле Скайн?

— Если позволите, как протекторат на-фэйери, и просто — как женщина!

— Интересно! — хмыкнул Риан. — Что ж, будьте любезны! — он жестом указал ей на колосья. Лейн вышел из круга Серпов, не сводя с Льи ненавидящего взгляда, сделал пару шагов — и вдруг рванулся к двери. Охрана молниеносно скрутила его, Тимон болезненно поморщился и услышал, как рядом презрительно фыркнула мать. Лья грациозно опустилась на колосья, не обратив на краткую суматоху у двери никакого внимания. Даже в строгом деловом наряде она казалась подчеркнуто, даже вызывающе женственной. Черный сарафан по фигуре, белая блузка с воротником-стойкой, но… Тимон скрипнул зубами. Ненавижу!

— На-фэйери, райнэ! — склонила голову она. — С этим на-райе я имела неудовольствие познакомиться больше семисот лет назад при весьма неприятных обстоятельствах. Примерно пятьдесят лет назад он обратился ко мне за помощью в связи с болезнью его жены. То, что я увидела, привело меня в возмущение настолько сильное, что я взяла на себя труд ознакомиться с его жизнью более полно. Причем, на-фэйери, с моей стороны это не личная неприязнь к дэ Форнеллу, это простая женская солидарность и стремление к справедливости! — серпы остались темными. Она не лгала! Удивительно! — Результаты здесь, в этой папке. Если позволите, я изложу вкратце? — Риан милостиво кивнул. — Благодарю вас. Благословенный Тори Лейн на-райе Форнелл оказался личностью неординарной. Примерно каждые 200 лет он женился. На человеке, — даже у стражников вырвались восклицания, Риан подался вперед на Троне. Серпы оставались темными. — Когда женщина старела, он отправлял ее в одну из подотчетных Дому Форнелл деревень — доживать. За три тысячи лет он был женат 15 раз! Формально он был в своем праве, действительно, случается, что эльф влюбляется в человека — но, как правило, больше такой ошибки старается не совершать — настолько тяжелы последствия душевной травмы. Но, похоже, не для на-райе Форнелл. Результаты: трое оставленных им женщин сошли с ума и провели остаток дней в Госпитале, двое покончили жизнь самоубийством. Остальные доживали свой век, люто ненавидя эльфов! Не мне вам рассказывать, как часто ненависть к одному представителю расы переносится на всю расу в целом. И им было, кому передать свое отношение. Жены на-райе Форнелл рожали! Может быть, за 3000 лет 12 детей — это немного, но из них только четверо смогли прожить нормальную, достойную жизнь. Вы помните смуту 600 лет назад? Предводителями были два сводных по отцу брата, оба дэ Форнелл, одному было 200 лет, другому 500. И это только один пример, остальное здесь, — Лья показала пухлую папку с бумагами. — Как протекторат на-фэйери, я прошу подвергнуть на-райе Форнелла экспертизе Видящей. Этот на-райе опасен для Короны. Как представитель ле Скайн, я прошу назначения в Дом Форнелл другого на-райе. Ле Скайн не может допустить использования человеческой расы таким образом. Даже мы, зависящие от людей, не позволяем себе подобного обращения с ними, тем более это непозволительно для тех, кто взял на себя обязанности на-райе, учителей и пастырей. А как женщина, да простит меня Жнец Великий, я с удовольствием бы его кастрировала, жаль, это не в моей компетенции! — Риан фыркнул и еле сдержал смех, настолько неожиданно эмоциональным было окончание спокойной и сдержанной речи ле Скайн. Тимон был ошеломлен. Он знал уже, что его отец — не пример для подражания, но такого откровенного паскудства он не ожидал.

— Я подозревала что-то подобное, но это уж совсем! — прошептала Мина сыну на ухо. Тимон досадливо мотнул головой. Он не понимал главного, главного — для него: зачем? Зачем Лье все это понадобилось? Да, она сказала — как протекторат, как ле Скайн — а так ли это? Отец теперь, конечно, уничтожен — но зачем ей, лично ей это понадобилось? Личная месть? Но она сама сказала, что это не так, и Серпы подтвердили это. Она познакомилась с отцом очень давно. Ждать столько времени? Ерунда! Сочувствие к маме? Еще большая ерунда — сочувствующий вампир — ха! Тогда что? Неужели… выступить перед Рианом? Обратить на себя его внимание и… И что? Она посол ле Скайн, при дворе бывает часто, просто Тимон с ней не сталкивается… Непонятно…

Тем временем в зал вошла Видящая Короны, склонилась у Трона. Риан указал ей на дэ Форнелла и кивнул охране головой. Четыре охранника почти подтащили на-райе к Видящей и заставили его опуститься на одно колено и подать руку. Женщина подержалась за его ладонь и тут же отпустила с брезгливой гримасой, было видно, что ей хочется вытереть руку — чем-нибудь, пусть даже и подолом — хоть это и бессмысленно.

— Насквозь, на-фэйери, — кивнула она Риану — Рекомендую стирание, это уже не исправить. И гниль, и ненависть, и желание отомстить…

— Благодарю вас, райя, — кивнул Риан. — Тори Лейн дэ Форнелл! Судом на-фэйери, ле Скайн и свободных райнэ вы приговариваетесь к принудительному стиранию всех воспоминаний до трехлетнего возраста, и усыновлению семьей на-райе для воспитания вас в Законе Жнеца Великого. Подотчетные земли Дома Форнелл на 97 лет, до вашего нового совершеннолетия, поступают в ведение трех соседних Домов. У вас есть, что сказать?

— Я… не хотел… — пробормотал дэ Форнелл. Риан брезгливо поморщился и сделал знак охране увести бывшего на-райе.

— И последнее, — обратился Риан к Мине и Тимону — Райнэ! Будете ли вы настаивать на владении недвижимостью, или вас устроит денежный эквивалент?

— Вполне устроит, — поклонились оба.

— Я так и думал, — кивнул Риан. — Тем лучше. Быть по сему, волею Жнеца и Короны! — торжественно провозгласил он, соскочил с Трона и откинул капюшон. Ненавистная официальная часть была закончена — ура! Можно перестать быть занудой! — Вы можете подождать здесь, райнэ, документы оформят быстро, а райя Видящая все равно уже присутствует и, я надеюсь, любезно подождет несколько минут! Она поставит вам Утверждение — и можете быть свободны, отпадет необходимость в лишней беготне! — Контраст между Рианом-Судьей и просто Рианом был разителен, этот любезный улыбающийся эльф совершенно не был похож на сурового беспристрастного на-фэйери, только что приговорившего одного из на-райе к стиранию личности. Даже тембр голоса изменился!

— Какой… — прошептала Мина, влюблено проводив Риана взглядом. А Риан, сияя радугой на слегка отросшем ежике волос, подскочил к Лье, все еще спокойно стоящей на колосьях, вывел ее оттуда с извинениями: «Райя, ах, как неудобно! Неужели я не сказал, что вы можете покинуть Серпы? Прошу вас, благословенная, не сердитесь!», отобрал у нее папку, сунул на сиденье Трона, подхватил под руку, повел по залу. Тимон услышал только начало разговора, потом они отошли, и он мог только наблюдать:

— Смею напомнить, райя дэ Тэрон, войдя сегодня в зал, вы обещали ответить на вопрос, почему этот на-райе так и не обзавелся наследником — и так и не ответили! Меня мучает любопытство! — Лья засмеялась. Ага, любопытство тебя мучает, подумал Тимон. Вон, уши-то как горят! От любопытства, не иначе! Бедная королева!

— Как угодно на-фэйери! — улыбалась Лья, искоса поглядывая на Риана. Скучает Король. Бедолага! Но, собственно, чего и следовало ожидать. — Но история-то тривиальная, даже пошловатая, я бы сказала. Меня тогда только-только подняли, лет пятьдесят мне было, что ли? Отец мой во Жнеце, Дэйл, взял меня с собой на прием в честь помолвки дочери своего друга на-райе. А мне тогда еще все в диковинку было, непривычно. Куча незнакомых эльфов — то есть, их представили, конечно, но — пойди, запомни! Ну, поплясала, выпила немножко — а дальше так скучно стало! Вокруг такая чопорная благопристойная публика — ни поржать, ни на ушах походить! Не то, что у нас на вечеринке! Пригласил меня танцевать какой-то пьяный в лоск на-райе, отдавил мне все ноги, потом утащил в уголок — и давай тискать! Был бы человек, или свой брат-инкуб — получил бы в лоб до полного удовлетворения, а тут все такие благовоспитанные — даже орать неудобно! Я дождалась, когда мимо кто-то шел, и говорю: «Благословенный! Вы не могли бы оттащить от меня этого на-райе? А то ведь зашибу сейчас ненароком от избытка теплых чувств — и случится полный… дипломатический инцидент!» Тот заржал, стал любвеобильного оттаскивать. А он сопротивляется и вопит: «В этом гадюшнике девок еще до фига, возьми другую!» А потом оказалось, что мой спаситель — отец невесты, а любвеобильный — предполагаемый жених, вот как раз этот дэ Форнелл. Так у них все и развалилось. Не захотели они такого зятя. Брак-то по расчету был, так что ничего, кроме самолюбия жениха, не пострадало.

— Он не пытался протестовать? — Риана восхитила и сама «история любви», и изложение. Очень хотелось продолжения.

— А как же! Он целый год у меня за спиной такие пакости про меня говорил! Меня достало, я предложила Суд Жнеца. Но тут его папенька занервничал, что я его сынка драгоценного, обойди Жнец, поврежу в каком-нибудь важном для производства потомства месте. Так, поверите, на-фэйери, мне даже извинения принесли!

— Суд Жнеца? Вы владеете мечом, райя? — Риан откровенно млел. Лья захохотала. Ох, эти эльфы! Сиськи есть — значит баба! Да не баба я, дружок! Суккуб я, со всеми вытекающими и сопутствующими! Ну, что, пожалеем скучающего Короля? Да-а, и приятелей-то не осталось — вот она, тяжелая королевская доля!

— У тебя слабовато левое запястье, дружок! — в лицо Риану ехидно ухмылялся его учитель фехтования, однажды исчезнувший в неизвестном направлении, бесследно и необъяснимо.

— Мастер Корнэль… — растерялся Риан, потом тоже захохотал. Сюрприз был очень приятным! — Ни за что бы не подумал, ни за что!

— Вот и не думай, — Лья перетекла обратно. — Совершенно непозволительное нарушение этикета! — приняла она вид чопорный и надменный. — На-фэйери, Вы ржете, как лошадь! Фу! А-я-яй!

— Мастер! — Риан был счастлив. — Куда вы тогда исчезли? Я вас так долго искал…

— Давай потом, хорошо? Я зайду поближе к вечеру — там и поговорим. С женой познакомишь, то да се, — состроила Лья невинную рожицу.

— Так вы ж с ней вроде… — недоуменно начал Риан, потом до него дошло. — Мастер-р-р!!!

— Да шучу! Не буду я у тебя жену отбивать, расслабься! — опять захохотала Лья. — Больно надо! Хотя, хорошенькая, да… Это ты мне интересную мысль подал…

От того, чтобы наброситься и погонять Мастера по залу, Риана удержало только присутствие посторонних.

Лья стояла к Тимону спиной, и ее метаморфоз он не видел, зато хорошо разглядел радостное, растерянно-восторженное выражение лица Риана и его пламенеющие уши. Все, решил Тимон, безнадежно. Бедная Рэлиа! Прямо у нее на глазах! А еще Судья! Но есть Принц-на-Троне! Хоть его как-нибудь уберечь от этой ле Скайн! Похоже, только Тимон видит все ее происки и невосприимчив к ее непонятному воздействию на всех окружающих. Она всем нравится, всем! Видимо, это какое-то специфическое ее свойство. Это, конечно, очень опасное свойство. Надо подумать, как его можно нейтрализовать. И защитить Принца Дэрона! И так, чтобы никто ничего не узнал. Его размышления прервала Видящая Короны. Бумаги были готовы. Тимон и Мина по очереди укололи себе пальцы, оставив по капле крови на печати Утверждения, оттиски легли на документы, дело Тори Лейна на-райе Форнелл было завершено.

Два года Тимон прилежно работал над заклинанием. Основная беда была в отсутствии подопытных. То, что он не мог ни с кем посоветоваться, еще можно было пережить, Тимону не привыкать было к самостоятельной работе. Но испытать! Это заклятие на кроликах не опробуешь, нужны люди или эльфы. Нельзя же подойти и спросить: «Позвольте, я опробую на вас заклинание?» Да и права на самостоятельную научную деятельность у Тимона не было. Для этого нужно было бы проучиться еще лет десять и получить научную степень, а не цепляться за работу, пусть даже и при Дворе. Посыльный, на котором маг решил опробовать свое изобретение и понаблюдать за результатом, неожиданно получил наследство и уехал. А садовник, как оказалось, вампиров и так недолюбливал, поэтому в счет не шел. Беда! Тимон работал, как одержимый. Впрочем, почему «как»? Он и был им.

А предмет его одержимости периодически появлялся при Дворе. Лья любезничала с Рианом, сверкала бриллиантами, обнаженными руками, улыбкой. Тимон недоумевал — неужели Рэлиа не видит? То, что все может быть с точностью до наоборот, и опасаться приходится скорее Риану, даже не приходило ему в голову. Что поделать, Тимон не вырос при Дворе, а из-за укоренившейся нелюдимости так и остался здесь чужаком, понимающим все весьма предвзято. Он так и остался провинциалом и узким, очень узким специалистом. И всего лишь помощником мага-целителя.

И в близкие приятели к принцам Тимону втереться не удалось, хоть он и старался: в его плане это имело немаловажное значение. Ни Дэрон, ни Квали не были снобами, знакомые и друзья их принадлежали к самым разным слоям общества, а Квали и вообще служил, и, как поговаривали, аж в Руке Короны, а там, знаете ли, кого только не встретишь. Но Тимон их обоих откровенно раздражал. Он был для них в психологическом плане слишком тяжеловесен, неуклюж и коряв. Тимон вообще мало кому нравился — разве что своему начальству, и то только тем, что не создавал проблем. А друзей, даже близких приятелей у него так и не появилось. Впрочем, если ты угрюм и необщителен — сложно ожидать чего-то иного. Неуклюжие попытки изобразить оживление выглядели в его исполнении весьма искусственно и фальшиво, и желания продолжать общение не вызывали ни у кого, тем более у молодых эльфов. Но он старался, ах, как он старался! И кое-чего даже добился! Если Принц-на-Троне получил невзначай фингал под глаз, к кому он обратится? К Тимону. Если принцы хотят устроить дома вечеринку так, чтобы об этом не узнали родители, к кому они обратятся за заклятием на тишину? К Тимону! Если одна из приятельниц принцев оказалась в интересном положении, а замужество, как выяснилось, не грозит, а грозит, наоборот, колоссальный скандал — к кому бежать? К Тимону же! Поможет, и будет молчать — проверено, могила! Он даже позволял себе побрюзжать на тему их легкомыслия — вот до чего дошло! А главное, это было как раз вполне искренне, и не производило отталкивающего впечатления — вписывалось в образ. Образ правильного до тошноты зануды, в приятели по развлечениям и собутыльники не годящегося, но, в общем-то, человека полезного и «понимающего». Когда принцы, как-то раз невзначай изрядно упившись, соизволили отлупить друг друга, и Квали капитально расквасил Дэрону нос, лечил Дэрона кто? Правильно, Тимон, потому что любой другой целитель обязательно поставил бы в известность Риана, и обоих принцев ждала бы двухчасовая нотация: папа Риан никогда не жалел времени на воспитательные беседы со своими детьми! А если учесть, что один — Большой Руки Короны, а другой — Принц-на-Троне, Большой Кулак, так это и вообще караул, нарушение субординации, и так далее, и тому подобное! А так — тишина, и все довольны. И платок с кровью Дэрона остался где? Правильно, у Тимона. Вот так-то!

Два года, целых два года Тимон оттачивал свое заклинание, проверял и перепроверял — и медлил. Дэрон вроде бы не проявлял никакого интереса к Лье дэ Тэрон. Тимон уже стал надеяться, что все обойдется, но на очередном приеме Принц неожиданно пригласил Лью на танец, на второй… на третий! Не обойдется, понял Тимон, пора действовать. Заклинание на крови он решил навесить ночью, пока Принц будет спать. Удобный с его точки зрения случай подвернулся через день. Дэрон явился не один и кривой в дугу. Тем лучше, сообразил Тимон, значит до утра точно никуда не денется.

Ах, если бы… Если бы Тимон занимался под чьим-нибудь руководством… Если бы он хотя бы спросил кого-нибудь знающего и опытного… Если бы… На платке была кровь пьяного Дэрона, в момент попадания под заклятье Принц тоже был, увы, пьян, да еще и с дамой. То, что заклинание дало неприятный побочный эффект, стало ясно уже через неделю. Дэрон не просыхал. Днем он еще как-то держался, но к вечеру неизменно был пьян в стельку, как лепрекон. Через полгода Тимон по утрам уже без вызова шел к нему в покои — снимать похмелье. Как это исправить, целитель не знал, а спросить кого-нибудь — все равно, что расписаться в содеянном. Он долго, месяца два, не мог поверить, что все происходящее с Принцем — последствия его ворожбы, он сто раз проверил свои построения — не должно было быть такого эффекта! Проверки у Видящей стали кошмаром.

— Что вас так беспокоит, райн дэ Форнелл?

— Принц-на-Троне, благословенная.

— Да, это наша общая беда, но откуда это чувство вины?

— Я чувствую себя виноватым, потому что я целитель, но ничего не могу исправить! — и это была правда, исправить он ничего не мог.

Риан ругался страшно, вызывал сына на очередной разнос, потрясая пришедшими жалобами — гулял Дэрон широко и громко. Неделю-другую принц тихо квасил у себя в покоях, потом выбирался-таки в город — и все повторялось. Заклинания против пьянства помогали на месяц, не больше, потом полностью утрачивали силу — и Дэрон успевал знатно накуролесить, прежде чем на него накидывали новое. Через год Тимон решился на еще один опыт, по его соображениям, корректирующий. Результат оказался… спорным. Количество спиртного действительно уменьшилось, пьянки стали реже, зато прорезалась неукротимая блудливость мартовского кота. И, хотя «шалил» Принц инкогнито и довольно невинно, без катастрофических последствий типа разбитых сердец, Тимона это совершенно не радовало, поскольку выслушивать истории этих похождений приходилось именно ему. То, к чему он так стремился, наконец сбылось: принц считал его своим другом и чем-то вроде исповедника — и теперь Тимона уже тошнило от этого сбывшегося кошмара. К концу года маг уже активно искал способ нейтрализации собственной ворожбы. У Тимона даже знакомой женщины еще не было, не говоря уже о чем-то большем, зато чисто теоретическими познаниями он теперь мог дать фору весьма многим ловеласам. Но, Жнец, как же мучительно неприятно было ему выслушивать, кто, как, кого, кому и в какой позе, и еще изображать при этом понимание и даже интерес! Это было невыносимо.

А со снятием заклинания обнаружился неприятный сюрприз. Если для наложения было достаточно нескольких капель крови, то для снятия требовалось участие в ритуале самого принца целиком! Кажется, я в чем-то был неправ, подумал Тимон, когда окончательно уяснил себе создавшееся положение, и это была первая здравая мысль за последние четыре года. Тимон зарылся в книги.

Через год с небольшим что-то начало вырисовываться. Он постарался заинтересовать принца ритуальной магией, получилось откровенно плохо, но на участие в одном-единственном ритуале его все же удалось уговорить, приманив обещанием неутомимости в сексе. Как раз во время ритуала Тимона и осенило. Перед процедурой был предписан трехдневный пост, принц выдержал его с большим трудом — но выдержал. И Тимон вдруг сообразил: трезвость! Вот ответ на неудачу в первый раз! И не устоял перед искушением. Благополучно сняв прежние заклинания и доведя обещанный обряд на неутомимость до конца, он опять навесил то, первое, сто раз проверенное и выученное наизусть заклинание — и с дрожью стал ждать результатов.

Одураченный Дэрон был в восторге.

— Действует, Тимон! Еще как! Вот, послушай! — и на несчастного мага вываливался новый ворох, мягко говоря, весьма фривольных рассказов. Тимон внутренне лез на стену и выл, а внешне изображал интерес и со знанием дела обсуждал вещи, в которых не имел, увы, никакой практики. Повторно же наложенное заклинание пока не давало о себе знать, Вилльи ле Скайн почему-то давненько не было видно, а спрашивать Тимон не решался — нечем было оправдать подобный интерес. Разве что изобразить, что влюбился — и кто поверит? Пить Дэрон почти перестал, но именно почти. Три с лишним года пьянства не прошли даром, привычка уже выработалась, по крайней мере один раз в неделю принц «отдыхал» по полной программе — но не чаще. Зато девиц охмурял пачками. Правда, после одного раза, когда его чуть было не женили, стал еще осторожнее и переключился исключительно на замужних райе. Вроде бы все улеглось, Тимон перевел дух. На фоне предыдущих лет принц вел себя просто идеально!

И вот этот злосчастный карнавал! Тимон всем телом почувствовал, как сработало его заклинание — не так, совсем не так, как он планировал! Оно не оттолкнуло принца, а вызвало приступ неконтролируемой ненависти! Первая же магическая проверка — и все откроется! Надо бежать! Риан не будет слушать про благие цели Тимона — он воздаст по результату, а результат, похоже, ужасающий! Да и сам факт попытки манипуляции его сыном… Маг собрался быстро. К утру он был уже далеко, успев забрать с собой или уничтожив все следы, по которым его могли бы вычислить — печати Утверждения на крови из архивов Дворца и Университета. Это было очень просто: охранные заклятия во Дворце он знал отлично, а в архиве Университета особой защиты никогда не было — зачем бы, собственно? Кому могут понадобиться нелегально полученные сведения о студентах? Как выяснилось — бывшему студенту. Часом позже исчезли копии свидетельства о рождении из магистрата городка Форнелл-най-Вайс, для чего оный архив пришлось взломать, и из маминой шкатулки с документами. Прости, мама, но мне очень страшно. Ушел. Похоже, ушел.

Пэр Ри ле Скайн, дракон, примерно 8616 лет, 8397 год

Почему, высокие небеса?! Ну почему все это досталось именно на его долю? Ему ли, сироте, беспризорнику, неучу с кашей в голове — память крови спасает очень мало, выдавая массу сведений, но абсолютно бессистемных, разрозненных и обрывочных — заниматься возрождением расы? Он давно понял, что не является коренным обитателем этого мира, но как найти родной — не знал. И почему его мать оказалась в этом мире, чтобы родить его и умереть, можно было придумывать все, что угодно. Может быть, там произошло что-то совершенно ужасное, и она швырнула себя в другой мир в надежде на спасение? Может быть. Все может быть. Может, там все погибло, может, он действительно последний дракон в мироздании. Дракон, давший клятву. Идиот! Сейчас жил бы, и не парился. Но там, у погребального костра своей матери, он, тогда еще совсем маленький — недели две от роду — поклялся, что здесь будут жить драконы. А клятвы надо выполнять. И скидки на возраст или незнание всех обстоятельств не бывает. Есть такая вещь — магический откат. Да, он поклялся, движимый чувством вины и ужасом от содеянного — но мироздание клятву приняло, так что, будь любезен, выкручивайся как хочешь, но выполняй. Чувство вины и ужас. Да. Он лет двести чувствовал себя чудовищем, и до сих пор его иногда посещает память о том моменте, когда он понял, что съел собственную мать — и заставляет передернуться всем телом. Можно себя убеждать в том, что разума у него, у новорожденного, тогда еще не было — только инстинкт выживания и голод, а значит, не так уж он и виноват. Можно — а что толку? Нет более идиотского занятия, чем попытки оправдаться перед самим собой. Не чувствовал бы себя виноватым — и оправдания не понадобились бы.

Первое воспоминание — темно, жестко и жжет, причем и жаром и холодом одновременно. А рядом что-то нежгучее и мягкое. И он полез в это мягкое, и было очень тесно, он стал рвать лапами и зубами, и понял, что оно съедобно. Он прожил в съедобной пещере несколько дней, прежде чем включилась память крови — и он понял, что он ест. В панике выбрался наружу. Снега, снега до горизонта, ледяные торосы, ледяной ветер несет снежную крупу. Черное, опаленное неведомым огнем тело матери лежало в конце ледяной траншеи с оплавленными стенками, вывернутое под нелепым углом крыло с остатками обгорелой перепонки полоскал ветер. В голове крутились непонятные слова — пикирование, глиссада… Баллистическая траектория — что бы это значило? А вокруг не было никого и ничего — только снега, хотя память крови подсказывала: дороги, транспорт, города, везде драконы — ле Скайн, ле Каррот, ле Феррон, голубые, желтые, красные — всех цветов радуги, и даже в снегах, на севере и юге — везде все обжито, везде цивилизация! Где же… все? Он забросал мать снегом и взлетел. Далеко на юге виднелась темная полоса, на западе — горы, с двух других сторон тот же снег и лед. Он четыре раза летал до темной полосы, оказавшейся лесом, и обратно, пока не натаскал дров для костра. Потом стоял, пока все не сгорело, мысленно опять и опять прося прощения — и не получая его. Вот тогда он и поклялся. Дурак. Ну, да ладно, это все лирика. Надо еще раз все проверить и делом заняться. А то задержался он здесь не в меру, на целых сто лет. Может, хоть сегодня наконец все получится, и он сможет улететь домой, на другой материк. Не задался у него этот этап работы, что уж говорить! А перед этим все шло так удачно! Он нашел подходящих ящериц, провел колоссальную работу по селекции и, что касается тел — вполне удачно! Правда, чем больше они становились, тем медленнее размножались. А вот с разумом произошел облом. Он мог бы воздействовать на сознание напрямую — но для этого нужно, чтобы у объекта были хотя бы зачатки разума. Увы. Этим его подопечные похвастаться не могли. Они жрали, спали на солнышке, и изредка размножались. И никаких моральных проблем. Именно мысль насчет моральных проблем натолкнула его на раздумья. А не является ли мораль необходимой частью для развития разума? Может ли вообще быть разум без морали, как таковой? Получалось, что нет. Мораль может варьироваться в зависимости от обстоятельств существования и расы, но внутри замкнутой группы она должна быть — обязательно. А если существу, изначально неразумному, привить мораль извне, магически — разовьется ли у него разум? Гадать можно было до бесконечности, а Ри был существом действия — проще сделать и проверить. Получится монстр — убью, и все дела, не в первой нам это дело, решил он и взялся за расчеты. Результаты его шокировали, и настолько, что он чуть было не отказался от своих планов. Единственным вариантом, при котором уровень моральных переживаний выходил на рабочую мощность, оказалось изнасилование, причем неоднократное — отдельное на каждый амулет. А чтобы заклинание прижилось на юной ящерице и подействовало, оно не должно противоречить ее сущности, то есть, насилию должно подвергнуться существо, уже обладающее понятием морали, но неполовозрелое. Ребенок. Ри тогда скрючился от омерзения, и перепроверил свои выкладки раз двадцать — по-другому не выходило. Нет, он не испытывал ни к людям, ни к эльфам, ни к их детенышам никаких теплых чувств. Все они одинаковы: неблагодарные, трусливые, тупые и подлые твари, он и на другой континент улетел аж три тысячи лет назад, чтобы никого из них не видеть — но это не повод, чтобы так поступать с самим собой! Он не насильник в принципе, никогда таких поступков не понимал — по отношению кого угодно к кому угодно! Это омерзительно! Все равно, что по доброй воле нырнуть в помои! Но… клятва.

Больше пятидесяти лет он выращивал кристаллы для амулетов. Прилетел сюда, оборудовал лабораторию, отловил эльфийку юных лет — и вся работа пошла прахом. Девчонка, придя в себя, завопила так пронзительно, что все кристаллы полопались от резонанса. Он терпеливо вырастил новую партию, предпринял серию новых попыток, предварительно лишая подопытные экземпляры голоса — на всякий случай. Ему патологически не везло. Первая девчонка на третий раз сошла с ума — и он стал стирать им память после каждого раза. Другая умудрилась сбежать из пещеры и спрыгнуть с обрыва — почему? Он так и не понял. Он же ей ничего еще не сделал! Третья разбила кружку и ее осколком вскрыла себе вены в бассейне — правда, эту удалось спасти. Он почувствовал что-то неладное и успел вытащить ее и откачать. Почему они так поступают? Блин! Ведь он все равно всем стер бы память и тело возвратил в первоначальный вид — они и не вспомнили бы никогда об этих нескольких часах! А самое обидное — ни одна из 46 не смогла зарядить ему даже одного амулета из 10 кристаллов! Мораль? Хихикс! Они скулили, они пресмыкались, был бы хвост — виляли бы, и ни одна не возмутилась, не разгневалась — что же это делается-то, а? Как их воспитывают? Или это ему просто так везет? Вернее, не везет. Неужели эта тоже окажется пустышкой? Он взял за края паутинку основы с закрепленными на ней кристаллами и аккуратно разместил ее на солнечном сплетении рыжеволосой девчонки, распяленной на станке. Проверил сковывающие заклинания. Можно начинать.

— Очнись, дитя!

Мелиссентия дэ Вале, 11 лет

Ее семья жила в небольшом городке Вале-н-Дор. Тия была особой спокойной и рассудительной. Это отнюдь не означало, что она отличалась кротким нравом или покладистым характером. Просто в семье у них вместо «Упрямый, как дроу» говорили «Упрямый, как Тия». Еще в младенчестве она недвусмысленно дала всем понять, что переупрямить ее невозможно. Ребенок четко знал, чего хочет — и ставил в известность окружающих, а дальше как хотите. С этой няней — да, она будет и кушать, и слушать, и спать пойдет без скандала. А с этой она будет орать, пока все с ума не сойдут — и даже прикоснуться к себе не даст. К пяти годам она научилась подводить под свои желания стройную логическую базу — взрослые только головой крутили в изумлении. С ней перестали спорить — себе дороже, потому она и была спокойной и рассудительной. Любимым летним занятием у нее было валяние в гамаке с книжкой. Оттуда она однажды и исчезла.

Тия очнулась в недоумении. Что это было? На гамак свалилось что-то тяжелое, последовал стремительный взлет, так, что заложило уши — и все, провал, она даже испугаться не успела. А вот теперь, пожалуй, можно — в смысле, пугаться. Неярко светящийся потолок, каменные стены, а она сама, полностью раздетая, распялена враскоряку на каком-то сооружении — и никого. На ум тут же пришли сказки про сумасшедших колдунов. Похоже, ее сейчас будут приносить в жертву!

— Мама! — на пробу сказала она. Голоса не было, хотя горло исправно напряглось. Она удвоила усилия — бесполезно, даже сипа нет. Зато голос раздался над ней — из пустого пространства.

— Пум, пурум, пурум-пум-пум, — сказал голос. — Ага, очнулась? Чудненько. Значит, так. Убивать я тебя не собираюсь, сразу говорю. Но неприятно будет, и сильно. Э-э-э… да, я буду тебе чрезвычайно признателен, если ты постараешься не сойти с ума. Все поняла? Если да — мигни, — Тия не поняла ничего, а мигнула от полного обалдения, но голосу этого оказалось достаточно. — Вот и прекрасно, — заключил он, — тогда приступим, — «Сумасшедший», мелькнуло у Тии в голове, она еще раз беззвучно крикнула «Пусти, урод!» — и тут ее изнасиловали. Это было больно, да, но несравнимо с яростью и возмущением, захлестнувшими девочку. Ее! Это ее, которую дома даже не шлепали — просто потому, что бесполезно — но ведь не шлепали же? А этот гад еще и поет что-то! «Только выпусти — убью!», беззвучно орала Тия, «Гад, гоблин драный, урод, а-а-а! Я брату скажу, я отцу пожалуюсь, пусти, сука!». А воздух тем временем сгустился в фигуру… старшего брата. «Вака, ты сдурел? Ты что делаешь, кретин, отпусти меня немедленно!», но брат не реагировал на немые вопли Тии и продолжал, самозабвенно прикрыв глаза. А рядом… отец? Да что же это? Она беззвучно орала от гнева, унижения и ярости, извиваясь всем телом, но оковы держались крепко, а отец и уже оба брата, старший и младший, продолжали развлекаться — вместе, порознь, меняясь местами… А вокруг стояли мальчишки из класса и глазели, переговариваясь и тыкая пальцами. И все время звучал над ней мерный речитатив, почти пение, того, первого гада, который, конечно, все это и устроил! Не могли же ее родные так с ней поступить по собственной воле! Это все эта сволочь! Она поняла! Это сумасшедший колдун! Что же делать! И отец, и оба брата — все в его власти! А мама? Ее он тоже? «Этого не может быть, это сон, это кошмар, мамочка, я хочу проснуться!», взмолилась Тия в отчаянии. И тут стало еще хуже: пока дух ее сгорал от стыда и бился в безвыходной ярости, тело вдруг свела судорога звериного, чисто животного удовольствия.

Тия очнулась в недоумении. Что это было? На гамак свалилось…

Тия очнулась в недоумении. Что это было?

Тия очнулась в недоумении.

Тия… Тия… Тия…

Тия потеряла сознание.

Ри был страшно доволен. Наконец-то! Какой удачный экземпляр! Он зарядил все, что у него было! Ровно, мощно — вот это характер! На себе попробовал — до сих пор не отдышаться, а всего-то взял десятую часть мощности! Ум-ни-ца! Даже зауважал, честное слово! Сейчас он ее помоет — и пусть она поспит часика два. А потом, как проснется, увидит сундучок со всякой блестящей ерундой, начнет примерять, настроение повысится — тут-то память и стереть окончательно. А то эмоциональный фон — такая штука неприятная, воспоминания стираются, а он остается, поэтому проснется она, ничего не помня, но в совершенно безобразном настроении. А сокровища все сгладят, девчонки все падки на блестящие камушки. Пока в ерунде этой копается — развеселится, успокоится. Не она первая. Ри очень гордился изобретенной им методикой двухэтапного стирания памяти. Он проверял тех, прежних, неудачных — все стерлось без последствий, никаких душевных травм не осталось. Вот память тела — это дело другое, тут никакое стирание не поможет. Но, в общем-то, ничего страшного. Ну, проявится у девочки интерес к противоположному полу немного пораньше — ну и что? Замуж выдадут — и все дела.

Размышляя таким образом, Ри выкупал спящую под заклятием Тию в бассейне. Заодно залечил ей синяки на спине, которые она успела себе наставить об станок, пытаясь вырваться, потом отнес в комнату и уложил в настоящую человеческую кровать. Проверил сдерживающие заклинания — мало ли, что ей в голову придет? Лишние трупы всегда портили ему настроение. Так, теперь еда и кружка с успокаивающим зельем. Все? Можно идти собираться. Сегодня, в крайнем случае — завтра утром, он наконец-то отсюда свалит. Вот еще ему бы память кто-нибудь стер о последних годах, об этих несчастных человеческих детенышах, над которыми ему пришлось «работать». Но… не светит. Впрочем, все было ясно еще в самом начале, он знал, на что шел, так что не надо лукавить с самим собой. Это просто… работа, которая должна быть сделана.

Тия проснулась с воплем ужаса. Ей снился такой кошмар! Снился? Она в панике огляделась. Фига с два это был сон! По спине продрало ужасом. Бежать надо! А папа, братья? Тия спрыгнула с кровати… Попыталась спрыгнуть… Медленно слезла. Каждое движение давалось с преодолением какого-то сопротивления, несильного, но постоянного. Как будто кто-то каждый раз раздумывал, разрешить ей это движение — или не стоит. А может, она все-таки спит? Во сне бывает такое странное состояние: будто плаваешь… Она ущипнула себя за бедро и подскочила — больно, блин! Вот гадство! Осмотрелась. Кровать, роскошная, кстати, столик, сундучок, дверь… Дверь! Тия рванулась… Тия медленно и плавно подошла к двери, открыла — и уныло обозрела ванную комнату. Бассейн с проточной водой, рядом с дверью сиденье, на дне тоже журчит. Гадство! Подошла к кровати, попыталась сдернуть простыню — не голой же ходить, одежды-то не видно. Простыня не поддавалась. Она, пожалуйста, собиралась в легкие складки — но не более того. Забраться под нее или завернуться в нее Тие не удалось. Примерно так же вел себя пододеяльник, с той лишь разницей, что под него можно было залезть, а вот завернуться уже нельзя. И наволочка сидела на подушке, как приклеенная. Гадство! Тия пнула кровать. Ага, как же! Медленно и плавно коснулась пяткой полированного дерева. Зараза, да что же это! Даже злость не выместить! Может, в сундуке ее одежда? Нет, побрякушки всякие блестящие. Еще вчера Тия с удовольствием бы в них закопалась, но теперь, после того, что с ней произошло, ее такие вещи совершенно не интересовали. Сейчас ее волновало, во-первых, где ее семья, а во-вторых — месть! Месть! Не сбежать? Нет выхода? Ерунда! Как-то же ее сюда поместил тот гад, который все это устроил? Значит, дверь есть, просто она сейчас невидима. И надо подготовиться к моменту, когда… Надо что-то тяжелое, вот что. Столик… Эх, никак. А вот кружка. Если ее разбить, получатся симпатичные осколки, которыми вполне можно расцарапать морду тому уроду, который все это затеял! Если у него есть морда… Неважно. Главное — отвлечь и сбежать, пока он будет чухаться! И запереть. А потом найти папу и братьев. Не может быть, чтобы они сами, по собственной воле с ней такое сотворили! Она ни за что в это не поверит! Тия поднесла кружку к носу. Пахнет вкусно. И пить хочется. Не буду, решила она. Мало ли, что он туда намешал! Она попыталась грохнуть кружкой об край стола. Опять то же мягкое сопротивление с оценкой: разрешить — не разрешить. Рука против ее воли осторожно поставила кружку на место. Тия чуть не разревелась с досады. А если кружку поднять повыше, а потом просто разжать пальцы — пусть упадет сама! Тия залезла на стол, подняла кружку, отпустила. С виду вполне бьющаяся посудина запрыгала по столу, как резиновая, щедро залив все вокруг своим содержимым. Гадство! Тия уныло слезла со стола. Кружка лежала на боку, и из нее все лилось и лилось… А как это? На пол натекло уже намного больше, чем в ней могло поместиться! Это магия! Точно, он же колдун! Что же делать-то? Что-то ничего не придумывается. Надо вспомнить, как там, в сказках, избавлялись от злых колдунов всякие принцессы. Было же что-то, точно было!

— Высь и крылья! Что ты тут устроила? — ахнул кто-то у нее за спиной. Кружка взлетела с пола и обосновалась на столе. Тия рывком обернулась, замедленная реакция ног подвела, и девочка плюхнулась в липкую лужу, ощеряясь и шипя, как кошка. Глаза панически шарили по сторонам — и никого не находили. Не успела! Ничего не придумала! И дверь не появилась! Как же он вошел? Или… он призрак? Или дроу? Говорят, они умеют сквозь стены…

— Только сунься, гад! — попыталась рыкнуть Тия, но голос предательски сорвался, она всхлипнула, шаря рукой по низенькому столику: запустить в него чем-нибудь! Это он, тот, кто пел, она его узнала! Она никогда не сможет (рука нашарила жареную курицу) забыть этот голос! Курица попыталась отправиться в свой последний полет, но тормоз опять сработал, и получился не бросок, а вялое помахивание куриной тушкой. — Сволочь! — бессильно всхлипнула Тия. — Гад ползучий! Гоблин драный! Урод чокнутый!

— Да знаю, что не красавец… — растерянно сказал голос. — Так и не навязываюсь, собственно… Че ты бесишься-то вообще?

— Бешусь? — взвизгнула Тия, захлебываясь от ярости. — Где моя семья, гнида? Что ты с ними сделал? Убью, скотина!

— Семья?.. Ой, бли-ин! — ахнул невидимый Ри и схватился за голову. Идиот! Ну да, она же потеряла сознание, а он на радостях, что все получилось, забыл, просто напрочь забыл стереть ей память о последнем разе! Ой, козлина! Правильно она его обзывает, еще и не так надо бы! Если она все помнит… Да кой гоблин — если! Она все помнит. И морок инцеста и его голос, читающий заклинания. Зашибись! Теперь она его не подпустит. И как стирать, если даже не подойти? Исправил эмоциональный фон, блин! Развеселил, блин! И, блин, успокоил! Ага. Дегенера-ат! — Послушай, — Тия уловила движение воздуха неподалеку и напряглась. — Не-не, я подходить не буду, не дергайся, просто — послушай! ПОЖАЛУЙСТА! Вот, я даже проявлюсь — видишь, я просто сел? — В трех шагах от девочки проявилась фигура, то ли отлитая из голубой воды, то ли выточенная из сапфира. Свет странно обрисовывал ее, отражаясь от внутреннего рельефа тела. Мужчина? Женщина? Непонятно. По голосу — вроде мужчина. По ширине плеч — тоже. Тощий. Даже не мышцы — сухожилия. Что-то более темное, менее прозрачное и кудлатое до плеч, видимо волосы, черты лица не различить из-за полупрозрачности и множественности деталей, ясно видны только острый длинный нос и узкий подбородок. И две яркие черные щели вертикальных зрачков. Именно эти зрачки напугали Тию больше, чем все произошедшее, вместе взятое. Именно они лучше всяких объяснений сказали ей: это — не человек. Тия, не сводя глаз с этих черных щелей, заскребла ногами и руками, отползая на пятой точке и скользя по луже. А Ри продолжал заговаривать ей зубы, лихорадочно пытаясь сообразить, что же предпринять. Опять усыпить? Он не эльф, не вампир и не человеческий маг, лично ему для этого нужен непосредственный контакт — а его-то и нету! Наброситься и схватить? А если это и будет последней каплей, после чего она и чокнется? Сейчас-то вроде еще адекватна, просто очень зла. Нет, нельзя так рисковать. Хватит с него трупов и чокнутых детей. Так действительно можно в чудовище превратиться, а что-то не хочется. Он и так уже натворил много такого, о чем хотел бы забыть, спасибо, хватит! И никакие попытки оправдаться перед самим собой — мол, так надо было — не помогают нифига, проверено. Как ни оправдывайся, все равно как вспомнишь — так и передернешься. — Просто послушай, что я тебе скажу, хорошо? Вот. Ты сказала — урод чокнутый. Урод — согласен, но не чокнутый ни разу. Мне — послушай! — мне просто амулеты зарядить надо было, а на самом себе такое не проделаешь! И никакого счастья мне эта процедура не доставила — вот, чем хочешь поклянусь! И не такая уж и сволочь — просто дурак! Ты ничего помнить не должна была бы ни в коем случае — я тебе память должен был стереть. А я забыл, склеротик долбанный! Тело в порядок привел — не болит же ничего у тебя? — а про память забыл напрочь! Ну прости кретина! Я, честно, все исправить могу! Просто стереть надо, понимаешь? Ты все забудешь! Только руку дай — я тебе все и сотру!

— Ах-ха, щазз! — прошипела Тия. Нельзя сказать, что речь странной твари не произвела на нее впечатления. Извиняется — надо же! Но на вопрос так и не ответил! — Где моя семья? Куда ты их дел?

— Да не было тут твоей семьи! — замахало руками голубое чудовище. — Морок это был, наваждение! Для усиления реакции. Дома твоя семья! Вернешься — сама увидишь! Только руку дай сначала: надо же у тебя из головы всю эту пакость стереть, нельзя иначе, понимаешь? Или ногу протяни, что ли — мне-то все равно!

Вернешься?! Она не ослышалась? Он собирается ее отпустить? Тия недоверчиво сверкала глазами, сжавшись в комок. Предоставлять какие бы то ни было части тела этому гаду она не собиралась. Ни для чего. Мало ли, что он там говорит! Уже поверила, ага, ищи дуру!

— Слушай, я тебя прекрасно понимаю — злишься, да? Я бы тоже злился! Ну, хочешь — отлупи меня, потешь душу! Я вот тут лягу — и даже шевелиться не буду, обещаю! И хватать не буду, и вообще ничего не сделаю! На, держи! — он вынул прямо из воздуха длинное махровое полотенце, бросил его девочке и растянулся на полу ничком, прикрыв голову руками. Тия, проигнорировав полотенце, замахнулась на пробу курицей, которую все еще держала в руке. Движение получилось резким, похоже, тормоза исчезли. Она вскочила. Бежать! Немедленно! Но сначала… Искушение оказалось слишком велико. Подходить близко к странному существу она поостереглась, но яблоком, выхваченным из вазы, в него попала. Прямо по затылку, оставшемуся неприкрытым сцепленными ладонями. Вот так-то! И затормозила: бежать — это прекрасно, а куда, собственно? Дверь-то так и не появилась… А она его уже яблоком… Сейчас как вскочит, да как даст! Тия дернулась в одну сторону, в другую, и замерла в растерянности. Ри лежал неподвижно.

— Ай, — послушно отреагировал он на яблоко. Подождал. Высунул голову из под руки и очень удивленно спросил — И все?

Это подействовало, как спусковой крючок. У Тии снесло крышу. Что-то невнятно заорав, она набросилась на него, и стала лупить чем попало. Руками, ногами, полотенцем, успевшим намокнуть в сладкой луже, курицей. Курицей было очень удобно, держа за ножку, но она быстро развалилась. Фруктовая ваза оказалась неудачной формы: одной рукой тяжело, а двумя не ухватишь, а блюдо из-под курицы с картошкой было жирным и выскальзывало из рук. В заключение она попрыгала у него на спине, стараясь как можно сильнее ударить пятками это жесткое голубое прозрачное недоразумение. Ри исправно покрикивал «Ай-ай!» и «О-е-ей!», но актер из него вышел неважный. Как-то это получалось без души, и ясно было, что все усилия Тии не способны не только нанести ему вред, но даже доставить сколь-нибудь заметное неудобство.

— Сволочь! — всхлипнула запыхавшаяся Тия, села на пол, где стояла и бессильно заплакала. Ну ничто этого гада не берет! Ри повернулся на бок и долго молча смотрел на нее, опираясь на локоть. Вроде пар немножко спустила, может, теперь полегче будет? Движением брови убрал бардак с пола, на столике опять появились курица с картошкой, фрукты и кружка.

— Ну не реви, — наконец миролюбиво сказал он. — Сядь лучше, поешь.

— У! — Тия отвернулась, всхлипывая.

— Не, серьезно! А то, хочешь — давай так: отгадай, кто я такой, а я исполню твое желание!

— Удавись! — всхлипнула Тия.

— Не-е, ну-у, так не интересно, я так не играю! Ты для себя загадывай! Денег там, или красоту несказанную. Вот цвет глаз не смогу поменять — сразу говорю, этого никто не может! Ты прикинь, чего хочешь, я серьезно! Неужели ни о чем не мечтала?

Тия искоса зыркнула на него, вытирая нос мокрым липким полотенцем. Он что, действительно серьезно?

— Мечтала, — буркнула она. — Всю жизнь. Знать, когда мне врут.

Ура, разговаривает! Ри перевел дух. Теперь главное — не сбить контакт! А там, глядишь…

— Так этому и так научиться можно. Вранье очень легко читается: движения глаз, руки, краснеют некоторые…

— Ты Кона не знаешь! — окрысилась Тия. — Он мне только «здравствуй» говорит, а я уже чувствую — врет! А в чем — не знаю! И зачем! Я не хочу просто чувствовать — я знать хочу! Зачем врет, и в чем именно! И не краснеет он никогда! А я наоборот! Знаешь, как обидно! И не только краснею, мне вообще плохо делается, если врать пытаюсь! Почему мне все могут врать, а я никому не могу? — она опять всхлипнула.

— Да пожалуйста! Я ж разве что? — поспешно сказал Ри. — Я ничего! Как скажешь! Только ты сначала угадай! Ну, кто я. И сядь поешь уже!

— Хоть рубашку-то дай какую-нибудь! — Тия вдруг сообразила, что на ней ничего нет и покраснела, как могут только рыжие — вспыхнула. — Или халат, что ли…

— И, стоит мне отвернуться, ты гордо удавишься на пояске! — подхватил Ри. — И на хрен мне подобные расклады?

— Не дождешься! — вызверилась Тия. — Ищи дуру!

— А все равно нету, — пожал плечами Ри. — Вон, в полотенце завернись, если так уж приспичило! Только с чего? Я ж не человек, видно, по-моему? Нашла, кого стесняться! Небось, пока меня лупила — ни разу об этом не вспомнила! — осторожно хихикнул он.

— Мокрое твое полотенце! — сварливо огрызнулась Тия, гордо проигнорировав обвинение в бесстыдстве.

— Да на! — Ри достал другое полотенце, бросил девочке, мокрое развеял в воздухе и заворчал. — И садись есть немедленно! Все болтаешь и болтаешь! Тебя опять под контроль взять? Понравилось, что ли? Вот, сиди, ешь и отгадывай — одно другому не мешает! А то не исполню ничего, так и знай!

Возмущенно сопя и фыркая Тия замоталась в полотенце, села на край кровати, сунула в рот ломтик картошки. А есть-то действительно хочется! Только вилки нет. Ну и ладно.

— Ты запивай, а то икать начнешь, — рассеянно заметил Ри, обдумывая дальнейшие действия. Тия открыла было рот, чтобы ответить что-нибудь, типа «сам дурак», но промолчала. Пить хотелось неимоверно, на этот раз он прав, надо это признать! И как здорово, что в этой кружке компот не кончается! Может, надо было эту кружку у него попросить? Вкусно! Много! Всегда! Ма-агия!

— Ты маг? — сделала Тия первую попытку.

— А? А-а… — он поднялся с пола и сел напротив девочки у стола, скрестив ноги. — Да это как сказать… Маги, они и среди людей, и эльфы тоже…

— Ты… вампир? — поморщилась Тия.

— Ты что, вампиров не видела? — удивился Ри. Тия помотала головой. — Не-е! Какой же я вампир? — помолчал, подумал. — А чем тебе, собственно, вампиры не угодили, чего ты морщишься-то?

— Ну… — Тию передернуло. — Они… кровь пьют…

— Ну и пьют. Ну и что? — удивился Ри. — А корова сено ест. А если ты сено есть попытаешься — ты сдохнешь просто. И я тоже. И что? А по мнению Перворожденных, все разумные, которые едят мясо — трупоеды.

Тия дико скосила на него глаза.

— Что? — фыркнул Ри — Это что? — прозрачный палец уткнулся в косточку от куриной ножки.

— Кости…

— А до того?

— Ножка… — прошептала Тия.

— Тьфу ты! Как ты думаешь, если у курицы ногу оторвать — она выживет? — Тия беспомощно покачала головой. — Ну так… — он пожал плечами. — Если живое существо убить — оно станет трупом. Резонно? А мы эти трупы едим. И очень вкусно, между прочим!

Съеденная курица резко попросилась на свежий воздух. Тия поспешно сделала несколько глотков из кружки. Ри сочувственно наблюдал за муками осознания неприглядности реалий бытия. Да, дружок, так оно и бывает: стоит задуматься об истинной подоплёке таких, казалось бы, правильных, обыденных поступков — и обнаружить с ужасом, что ты делаешь что-то совершенно непотребное!

— Вон, картошечки пожуй! — улыбка расколола голубой хрусталь лица почти пополам. — Ее никто не убивал — честно! Она даже не пищит, когда ее выкапывают! А это пирожки, я их ни у кого не оторвал, правда-правда! Хоть они так и выглядят… Странно…

— Да мать Перелеска! Что ж ты надо мной издеваешься-то, а? — от души грохнула Тия кружкой по столу. Компот выплеснулся и растекся лужей по столешнице.

— Ка-а-ак? — подскочил Ри. — Ка-ак? — и вдруг захохотал. — Пере… — задыхался он. — Мать… О-о-о! — он запустил пальцы в волосы, потряс головой. Тия опасливо подобрала ноги и нахмурилась. Кто знает, чего от него ждать? Может, взбесился окончательно?

— Знаешь, — Ри с изумлением покрутил головой, опять хихикнул — Такая популярность как-то… обескураживает. Ты же выругалась, да?

— Ну, да… — Тия была настороже. Вроде успокоился, да кто его разберет — сейчас как бросится!

— Ну, да… — задумчиво повторил он с кривой улыбкой. «Вот засранцы! Они мной ругаются! Прямо как гоблином каким-то.» Он опять фыркнул, мотнув головой, и поднял на Тию свои жутковатые глаза.

— Ладно, — сказал он, — будем считать, что угадала. Случайность, конечно, но слово сказано. Хотя мне все-таки больше нравится Пэр Ри ле Скайн, — он снял воображаемую шляпу и сидя шутовски раскланялся. — К вашим услугам, райя!

У Тии открылись рот и глаза.

— Ты… Перелеска? — тихо спросила она, как-то сразу поверив. — Ты… дракон, да? Последний… Тебе… Ты для этого, да? — она растерянно замолчала с зарождающейся жалостью переосмысления и понимания. — Но ты же — сказка!

— Ну, знаешь, такими сказками только детей пугать! — хмыкнул Ри. — Только все-таки не Перелеска, а Пэр Ри, ладно? Не ругайся мной, имей совесть! Тем более на меня же!

Тия огляделась вокруг с новым ощущением. Крохотная комнатушка, везде камень, окон нет. И там, в той комнате не было. И в ванной. Голые стены, ни картинок, ни занавесок, ни цветов, неуютно, голо.

— И ты вот так и живешь здесь? Совсем один?

— А что бы ты предложила? — задрал он голубую бровь.

— Ну-у, привел бы кого-нибудь… жили бы вместе… Эльфу… или вампирку… — Тие уже было отчаянно жаль его. Один раз она ездила с папой в гости, там был какой-то эльф, и он рассказал Тие сказку про последнего дракона. Хорошо рассказал. Тия тогда очень отчетливо прочувствовала, каково это — быть последним. Совсем последним — после тебя уже никого не будет. Эльфы вообще хорошие рассказчики. Тию тогда целый вечер валерьянкой отпаивали. — А хочешь — я с тобой останусь? Только ты так больше со мной не делай, ладно? А я тебя в карты играть научу!

Он дернулся, как от пощечины.

— В ка… — нижняя челюсть стала вдруг очень тяжелой. Взгляд карих глаз, как протянутая дружеским жестом открытая ладонь. Блин, да она его жалеет, что ли? Она! Его!

— Ну, да. Меня брат научил, — она прерывисто вздохнула — нервный отголосок пережитого. — А я тебя научу. Ты не бойся, это просто.

— Просто? — совсем уж глупо спросил Ри, неверяще глядя на ребенка.

— Ну, да. Только у меня карт нету… — виновато прошептала Тия и опять вздохнула. — Ты сможешь… достать… — Она говорила все более неуверенно, и, наконец, совсем замолчала, не понимая — почему он так на нее смотрит? Разве она что-то плохое предлагает?

— У-у-у! — Ри тихо спрятал лицо в ладонях. Так плохо ему уже давненько не было. Пожалуй, последние восемь тысяч лет. Одно дело — резать подопытного кролика и говорить себе: «Фу, какая я бяка! Бедненький кролик!» И совсем другое — когда этот кролик начинает сочувствовать тебе в твоем нелегком труде, а то еще и подбадривать, типа: «Да ты режь, не стесняйся, я ж понимаю — тебе надо!» Ри вспомнил, что он с ней делал — и его скрутило мерзкое чувство бессилия что-либо изменить. Ей он память сотрет — а кто сотрет ему? Еще одно воспоминание, от которого он будет шипеть сквозь зубы от стыда за невозможность отдать долг? Ри поднял голову.

— Можешь меня поздравить: мне стыдно, — веско сказал он. Кивнул сам себе. — Я тебе должен. Не смотри на меня, как на идиота, просто поверь, что это так. И будь я проклят, если этот долг я не отдам! Ты загадала желание?

Тия заторможенно поморгала. Ее неудержимо клонило в сон.

— Ну, да. Я же тебе уже сказала: чтобы знать, когда врут…

— Ай, это ерунда, это ты и так можешь, — отмахнулся Ри. — А вот скажи, ты хотела бы полетать на драконе?

Тия долго соображала, что он ей предлагает. Сознание туманилось и уплывало. Ой, как спать хочется!

— Ну, да… — наконец сказала она и зевнула. — Только… — и опять зевнула.

— Только потом, — договорил он с улыбкой, поднимаясь с пола. — Ложись, поспи, — он откинул край одеяла, отобрал у нее кружку. Она заснула, как только голова коснулась подушки. Еще бы! Сколько она успокоительного выпила? Литра два, не меньше! Он постоял над ней, изумленно покачивая головой. Высокие небеса! Великодушный человек — кто бы мог подумать? Новая порода вывелась, что ли? Или она одна такая? Но полет она честно заслужила! А последствия он уж как-нибудь переживет. Остаточная эмпатия, да и с учетом того, что между ними будет океан — не так уж и страшно. Лучше переживать такие последствия, чем корчиться от отвращения к самому себе, чувствуя себя неблагодарной скотиной.

Со сборами он управился быстро. Собственно, особо собирать было и нечего: кристаллы амулетов, кое-какая химическая посуда, реактивы. Все. Еще полтора часа он провозился, подвешивая заклинание комплексного стирания памяти. Одно дело — стереть последние пятнадцать — двадцать минут, и совсем другое стирать целые сутки. А еще и сказка — сказку тоже надо стереть. Не надо, чтобы о нем помнили, не надо. Не один год он потратил в свое время, осторожно убирая из Мира все упоминания о своей персоне. Если учесть, чем он занят… Вряд ли Перворожденные будут в восторге от появления новой расы. Да еще такой, что вполне сможет с ними конкурировать по части магии. Упаси святая Высь — вспомнят, захотят узнать, чем он занимается… Не надо. А Перелеской — что ж, пусть ругаются, лишь бы с ним это не связывали. Вот теперь все, можно будить… ребенка. И он вдруг понял, что даже не знает, как ее зовут.

Когда он пришел, Тия еще спала. Рыжая, совершенно морковного цвета волна волос разметалась пол подушке, на щеках сонный румянец. Ри осторожно присел на край кровати и невесело задумался. Выйти из одиночества… Сколько раз он уже пытался это сделать — и как бездарно это каждый раз кончалось. С Перворожденными не считается, он тогда был еще мал и глуп. Да, если честно, и потом не поумнел. Пожалел тогда 365-го — и что? Хоть бы из благодарности секрет сохранил — да где там! Раззвонил сразу же, трех лет не прошло! Целую расу настрогали! Ле Скайн, видите ли! Тупые, блин! Хоть бы понимали, что это значит! «Отринувшие тепло» — ага, как же! Причем тут эльфийский язык? На языке Дракх «скайн» — голубой. Просто голубой цвет. Его цвет. Раса голубых мышей! Придурки! А виноват кто? Может, 365-й? Нет, конечно! Это все Пэр Ри нехороший такой! Куда ни плюнь — везде «скверна ле Скайн»! Люди, вампиры, Звери… Звери — да, Звери были, пожалуй, первым осознанным экспериментом создания чего-то, хотя бы отдаленно похожего на него самого, хотя заказали их ему Перворожденные. Лошади стремительно вымирали, не выдержав резкого увеличения уровня магического фона. Нужно было попытаться скрестить их с кем-то более живучим. Он взял самое устойчивое к магии животное — кошку. И… себя. И какой караул получился в результате. Он чуть не плакал, вынимая их из родильных сфер, думал — Перворожденные заставят уничтожить все пять десятков. Тем более, что при родах у Зверюшек настроение было из рук вон, и демонстрировать его они не стеснялись. Один располосовал ему руку до кости одним движением крохотной лапки. «Прямо пять серпов», ахнул тогда Ри. Аналогичными высказываниями ему пришлось сопроводить каждое новое рождение. Это были самые сумасшедшие двое суток за всю его жизнь. К концу он весь был искусан, исполосован когтями и просто вымотан. Причем нельзя сказать, что эксперимент не удался полностью: память крови им таки передалась, хоть и частично, Звери оказались вполне разумны! Но! Но. Неистребимая кошачья лень им тоже передалась. В полном объеме. А еще неведомо откуда — телепатия и телекинез, к чему и у Ри никаких способностей не было, и у кошек — вряд ли. Три года он был при них нянькой, три года он убалтывал Перворожденных, уверяя их, что Звери безопасны, а кроме того — практически стерильны: как их есть пять десятков — так больше и не появится. Что они — не новая раса разумных хищников. Как только появилась Рука Короны, его подопечных привели к присяге. Ри вздохнул с облегчением — будут жить. Как выяснилось — рано обрадовался! Однажды десяток Зверей попал под действие эльфийской песни Созидания. Через некоторое время оказалось, что они… беременны. Перворожденные рвали и метали, но сделать, к счастью, уже почти ничего не могли — Присяга Короны не только принуждает к верной службе, но и защищает присягнувшего. Зверей изолировали в Парке, а Ри попросили куда-нибудь исчезнуть с глаз долой, как можно дальше, и не появляться на эти самые глаза как можно дольше, желательно — никогда. Да и пожалуйста. Ему не трудно. С другой стороны, наученный горьким опытом, настолько масштабных экспериментов он больше не ставил. Три — пять штук, не больше. И все приходилось уничтожать. Каких только жутких монстров у него не получалось! Вспомнить стыдно! А, с другой стороны — какие у него были варианты? Либо так — либо вообще ничего не делать. Память крови дала ему очень разрозненные сведения, скорее намеки о том, что — вот, есть такая вещь, как генная инженерия. А до всего остального ему пришлось доходить собственным умом, путем проб и ошибок. И инструменты сам, и заклинания сам, и уничтожать получившийся вполне жизнеспособным, но жутик — тоже сам.

А «жить не одному» — да были у него женщины, были. Что ж он — каменный, что ли? И эльфийки, и люди, и из вампиров — всякие. Только ни одной из них он так и не сказал, что он — дракон, и ни одной не предложил того, что этой девочке. Что-то его останавливало, не давало дойти до полной откровенности. Может — зря, женщины, как правило, чувствуют фальшь, может из-за его скрытности и рушились те связи. А может, и не зря. Ведь каждый раз он в конечном счете обнаруживал, что эти райи жили с ним не просто так. Каждой от него было что-то нужно — и отнюдь не тепло и забота, а тем более — любовь. Одна хотела научиться его магии, другой тупо нужны были деньги, третья… теперь уж и не вспомнить. Почему они все такие? Или это ему так не везло? Искал не там? Но что теперь гадать: те отношения давно уже в прошлом. Последняя заявила, что хочет от него ребенка — и он в панике сбежал за океан. Хватит с него детей, хва-тит. Семь сотен — вполне достаточно, пусть никого из них в живых и не осталось. Зато отдаленных потомков целая раса. Хватит. Три тысячи лет не появлялся он на этом материке. А появившись, обнаружил, что его именем ругаются, хорошо, если не матерятся. Забавно. Вот она — вечная память. Вечная мне память… Убогие. Только и знают — скверна, скверна… А сколько жизней спасла эта его «скверна», никто почему-то посчитать не хочет! Скоты неблагодарные! Да, пары распадались, уходил свет, уходила любовь — но жизнь-то оставалась!

Тия завозилась, Ри отвлекся от невеселых дум. Девочка сонно заморгала, вздрогнула, увидев Ри, но тут же успокоилась и… улыбнулась? Нет, правда? Невероятный ребенок! Или просто очень глупый? Такая доверчивость… Хотя, детеныши все доверчивые…

— Как тебя зовут, детеныш?

— Тия, — не такой уж он и страшный. Тия спокойно улыбалась. Даже… симпатичный. И не гад. Просто — один. Совсем. Всегда. У Тии есть папа, мама, братья — целая семья, а у него нет, и никогда не будет. И поэтому его, конечно, жалко.

— И все? — удивился Ри. Имя напоминало цыплячий писк и не подходило этому неукротимому и несгибаемому существу совершенно. Тия тоже удивилась. Он и этого не знает?

— Ну, да! Папу зовут Лиссент, значит, я — Тия. Мелиссентия.

Это было совсем другое дело! «Млиссен» — как скольжение меча из ножен, и звон освобожденной стали в конце — «тия».

— Тебе очень подходит твое имя, — серьезно сказал Ри. — только полное, а не какая-то там Тия.

— Но так принято, понимаешь? — как глупенькому взялась растолковывать ему девочка. — Меня все-все так зовут…

— А ты не отзывайся! — улыбнулся Ри. — Пусть зовут полным именем, или Лисой хотя бы! Ну, сама подумай — такая отважная, смелая, и вдруг — Тия, — пискнул он, скорчив смешную рожицу. Тия покраснела от удовольствия и польщено хихикнула. Надо же, она, оказывается, отважная! А он, конечно, никакой не гад, ему просто плохо было одному. Конечно, она с ним останется — и ему не будет больше плохо. Только надо маме сказать. Ничего, ее отпустят — у мамы ведь оба брата еще останутся, а Тия будет их навещать — на драконе, как в сказке! А потом она выйдет за него замуж — когда подрастет, у них будут дети… Только надо здесь окна сделать, занавески повесить, чтобы на ветру развевались, и цветы в горшочке на окно. И все будет хорошо. Ри, к счастью, телепатией не владел, и планов этих не уловил. Увидел только, что ребенок, нет, Мелисса, улыбается — и порадовался. — Ну, что, Лиса-Мелисса, кататься не передумала? — Она, улыбаясь, замотала головой. — Тогда беги умывайся — ты ж в компоте вся! Прилипнешь к дракону — что делать-то будем?

Тия хихикнула, выбралась из-под одеяла и побежала в ванную, придерживая полотенце — так в нем и спала. Ри проводил ее взглядом и задумчиво покачал головой. А не делает ли он очередную глупость? Да ладно, пусть. И не такие делали… Тия вернулась — отмытая, с мокрой головой и в мокром полотенце. Ри высушил ее движением брови, взял за руку и повел прямо в глухую стену. Тия даже не удивилась, когда в камне протаяла дверь — магия, что ж такого! В этом коридоре было холодно. На стенах и полу виднелись разноцветные потеки камня — проход явно был проплавлен, а не вырублен в скале.

— Ри! — Тия подергала его за руку. — А зачем тебе амулеты?

— Там, за океаном, — махнул дракон рукой к светившемуся невдалеке выходу, — есть другая земля. Там нет ни эльфов, ни людей, ни вампиров. Зато там есть огромные ящерицы. Я должен, просто обязан хотя бы попытаться сделать из них драконов. Я очень устал быть последним. Ты вот сказала — жить с эльфом, с вампиром. С тобой, — он невесело улыбнулся и благодарно пожал ее руку. — Сейчас я покажу тебе — и ты все поймешь.

Они вышли на широкий и длинный уступ скалы. За спиной взмывала вверх почти отвесная стена, чуть выше сверкали в лунном свете языки льда — авангард снеговой шапки. А перед ними, насколько хватало глаз, сливаясь вдали и перетекая друг в друга — вечно, бесконечно, и всецело — сияла черная звездная чаша океана под таким же черным звездным небом. Ни луна, ни дорожка на воде, разбитая волнами, не рассеивали этот бархатный мрак — наоборот, они призрачным светом своим только подчеркивали даль и глубину. Пахло солью, водорослями, мокрым камнем. Где-то внизу, в невообразимой глуби глухо бухал прибой, за дальним краем карниза вдоль линии скал видна была тонкая с такого расстояния полоса белой пены. Было пронзительно холодно, Тия сразу замерзла, но и забыла об этом тут же, и стояла, оцепенев. Открывшееся ее глазам не помещалось в душу, она сглотнула комок в горле и тихо всхлипнула. Все ушло, сгинуло, исчезло в никуда перед этой громадой.

— Ри, что это?.. — это был почти стон.

— Ш-ш-ш, — он взял ее сзади за плечи и тихо сказал на ухо — Это просто ночь. Над океаном и над Миром. Да, велика, но власти в ней не больше, чем ты позволишь ей! Не позволяй ей овладеть тобою — владей сама! Собою, ночью, океаном, небом. Если хочешь, мы взрежем эти звезды, как мечом, моими крыльями! Не передумала? Летишь?

— Лечу! И будь, что будет! — решительно кивнула Тия. Ее колотил озноб, но она не замечала этого, заворожено глядя вдаль.

— Тогда полотенце снимай, — очень прозаично сказал Ри. Тия как очнулась. Заморгала, обернулась растерянно. — Снимай-снимай, иначе контакта не получится, — пожал плечами Ри. — А без контакта — смысла нет, так и на тележке покататься можно!

Коротко вздохнув, Тия размотала такое уютное полотенце. Сразу стало еще холоднее, ее затрясло, она обхватила себя, съежилась. Ри притянул ее к себе спиной, держа руками за плечи.

— Разведи локти. А еще лучше — раскинь руки в стороны, — Тия послушалась и почувствовала, как что-то наползает по ее бокам на грудь и живот, мягко обхватывая и будто присасываясь. Она выгнула шею, заглядывая себе подмышку. Тело Ри как будто вбирало ее в себя, грудь и живот скоро оказались покрыты толстым слоем его странной плоти, как панцирем.

— Подожми-ка ноги! — Ри сделал два быстрых шага к обрыву и упал грудью вперед через край.

Тия завизжала на ультразвуке, когда ей в глаза, в лицо, в душу рванулась бездна. Сверкающий оскал прибоя показался зубами чернозвездного чудовища — и она летела в эту бездонную пасть!

Но уже развернулись по сторонам огромные прозрачные крылья, вспыхивающие туманными радугами в свете луны, поймали ветер, понесли вверх, вверх, еще выше…

Тия хохотала, кричала, плакала. Так свободна, так счастлива она не была никогда в жизни — и так несчастна тоже. Ослепительная свобода, пьянящая скорость, головокружительная высота — и отчаянная, рвущая сердце тоска одиночества. Ни вблизи, ни вдали — не было в небе других крыльев, не было. Она больше не мерзла — тело дракона вобрало ее в себя целиком, кроме головы, но и та была защищена от пощечин ветра прозрачным щитком. Она чувствовала его тело, как свое. Это не он — это она взмахивала радужными крыльями, набирая высоту, а потом парила, ловя ветер. А теперь снижение — и навстречу несутся волны, с бешеной скоростью мелькая под крылом. Если сейчас крыло заденет волну хотя бы краем — их закрутит, сомнет и разобьет об воду! Вверх, вверх!..

— Ну, как ты? — ощутила она всем телом заботливое внимание с вопросительной интонацией. И отозвалась взрывом восторга, благодарности и желания. Я хочу быть драконом, Ри! Как ты! С тобой! Он ответил озером печали. Если б я мог, дитя, если б я только мог… Смотри, я покажу тебе брачный танец — в одиночестве…

Переливались туманные радуги в голубом хрустале крыльев и хвоста, сверкали в лунном сиянии, и некому было смотреть на них, кроме звездной бездны. И фигуры танца, что при исполнении вдвоем знаменовали грядущее счастье, превратились в одиночестве в письмена печали и тоски на черном бархате небес. Ничего не увидела Тия — смотреть можно только снаружи — зато все почувствовала и все поняла. Не будет пестрых занавесок. И цветка на окне не будет. И ее здесь не будет. Не потому, что она плохая или глупая. Просто потому, что она не дракон, а всего лишь человечек, которого и научить-то толком за его коротенькую жизнь ничему нельзя, а вот привязаться душою можно. И оплакивать потом потерю — долго, тысячи лет, всю жизнь. Долгую-долгую жизнь дракона. И плакала она от его печали, и мотала головой, стряхивая слезы — руки ее сейчас были частью их общего тела, и ей, как и дракону в полете, нечем было вытереть глаза. Только ветром. В тишине и безвременье, сияя туманной радугой в голубом хрустале, танцевал над Миром одинокий дракон — зачем-то, себе на горе, ожившая безделушка.

Ри приземлился на край, так мягко, как только смог, сделал пару шагов и трансформировался. Ноги Тии уже стояли на земле — но она еще была там, она еще летала. Связь еще не прервалась — да и прервется ли она теперь? Он такого никогда еще не делал ни с кем, и чего ждать — непонятно. Он хорошо чувствовал состояние девочки — как свое — и терпеливо ждал, когда она вернется. Она опять стала мерзнуть, он вызвал крыло и укрыл Тию, как плащом. Она не заметила — смотрела в темную даль, где только что была так свободна — и так несчастна. Пусть это была и не ее печаль, но на таком уровне сочувствия бесследно исчезает граница между чужими и своими переживаниями.

Наконец она прерывисто вздохнула, пошевелилась.

— Я прощен? — спросил он без слов. Она ответила растерянной благодарностью, потом — вдруг — хлынуло отчаяние.

— Ри, — тихо сказала она, вжимаясь в него спиной и притягивая к себе крыло, — Это я тоже забуду, Ри? — Он ответил сочувствием, убеждением, заботой.

— Поверь мне, это необходимо, Мелисса! С тем ужасом, который я с тобой сотворил, ты не сможешь нормально жить! Да и танец в небе ничего, кроме тоски по несбыточному, тебе не принесет. Я не могу остаться, девочка — я связан клятвой, и не могу взять тебя с собой — тебе там не выжить! Я иду туда работать. Ты же не захочешь стать обузой? Он чувствовал, что объясняет не то и не так, чувствовал, как нарастают в ней горечь и обида — и не знал, как это исправить. Блин, он все-таки неисправимый дурак! Надо было стереть ей память во время сна — и отправить домой. Да, было бы еще одно неприятное воспоминание — ну и что? А теперь что делать? Она опять расстроена! Чем теперь ее успокаивать? Она развернулась в крыле, встала к нему лицом. Обреченность и упрямство.

— Тогда не стирай ничего! И пусть я буду помнить то, — она кивнула на вход в тоннель, — зато буду помнить и это тоже!

Что же делать? Так, похоже сообразил!

— Давай сделаем так: я сохраню твою память об этом дне у себя. А потом — ну, скажем, через двадцать лет, я вернусь — и мы поговорим. Ты будешь совсем взрослая и сможешь спокойно решить — а нужна ли тебе такая память, — он укрывал ее крылом, она, стоя на цыпочках и переминаясь на холодном камне, упиралась руками в его грудь, пытливо и требовательно глядя ему в глаза. — Может, ты и не захочешь. Как тебе такой вариант? Годится?

— А ты сможешь за это время узнать, как сделать из меня дракона? — надежда, вера, упрямство, упрямство, упрямство! Теперь уже Ри ощутил отчаяние. Соврать, что — да, сможет — он не мог. Связь не прервалась, его вранье она бы сразу почувствовала и обиделась. Честно сказать, что — вряд ли, уже несколько тысячелетий он бьется над этой проблемой, а тут двадцать лет, смешно сказать — она опять расстроится. Он растерялся. И поцеловал ее, чтобы ничего не отвечать. В щечку, легко, по-дружески, чуть сильнее обняв крылом. Он часто так делал в прошлом, когда еще общался с женщинами. И сразу понял, что давняя привычка сыграла против него. Ой, дурак, мысленно застонал он, ну когда же поумнею-то? Поздно. Ответ ее тела утопил его в кипятке, и желание было совсем не детским. Она молча, покраснев до слез, растерянно глядела ему в глаза, потрясенная собственной реакцией, а тело говорило на своем языке, без слов, без образов, без мыслей — только эмоции и ощущения, обнаженные, острые, как бритва. То, что было — это же все должно происходить совсем не так? Не так, обезоружено признался он. А как? Я знаю только боль и стыд. Так не честно! Покажи, как это должно быть! И не ври, я почувствую! Ри хорошо помнил, что сказала ему однажды та, которую он до сих пор считал самым умным человеком, встреченным за свою жизнь: женщины редко первыми предлагают близость, потому что предложить и быть отвергнутой психологически ничем не лучше изнасилования. Похоже, никакого выбора вариантов развития событий у него не осталось.

Камни были очень холодными, и он подстелил Тие свое крыло.

Так, на крыле, набросив сонное заклинание, он и отнес ее часом позже в спальню. Ему предстояла почти ювелирная работа, надо было сосредоточиться и выкинуть из головы все посторонние мысли: на результат может повлиять любая его эмоция и воспоминание. Вспоминать можно будет потом. Не краснея — все-таки не человек, но и без отвращения к самому себе, скорей уж смущенно хихикая и с удовольствием. Множащееся эхо своих и ее со-ощущений оказалось внове даже для него! В конечном счете поцелуй был не такой уж плохой идеей. Вот только как бы теперь убрать со своей физиономии шкодливую улыбку довольного кота? Хотя бы на время? По крайней мере, тема превращения в дракона больше так и не возникла. Но я обязательно приду к тебе, Лиса-Мелисса! Через двадцать лет. А там посмотрим!

Сказку о Перелеске он нашел минут через двадцать и просто стер. Установившиеся связи, получившиеся из-за ее воздействия, отследить было сложнее, но с этим он тоже справился. Правда, времени это потребовало немеряно, и сил тоже. Но, вроде, получилось. А теперь изменяем несколько звуков в заклинании, добавляем вектор — и вместо стирания получаем перенос и сохранение в носителе. А носителем будет… вот это и будет. Просто камушек с дыркой, проделанной самим морем. Зато с другого материка. Он подобрал его «на счастье» перед дорогой сюда. Вот и пригодился. Так, посмотрим. Вот она в гамаке. А вот… опять в гамаке… А вот… опять гамак! Живет она там, что ли? Нет, вот он, я. Чуть назад. А теперь читаем заготовку. Вот так. Один день твоей жизни, Мелиссентия, теперь будет жить у меня на груди. Ты довольна, Лиса-Мелисса? Он отвел с ее лба рыжую прядь. Как жаль, что она человек! Он, конечно, придет, как обещал, но, скорей всего, зря. Два-три десятка лет меняют человеческую личность до неузнаваемости, и вот этой упрямой, отважной и великодушной девчонки он уже не увидит. Там будет кто-то другой. И, вдобавок, с раскрывшейся способностью Видеть. У нее это есть — не зря она жаловалась, что не может врать. Вопрос — когда этот Дар раскроется? Через год? Через три? А это изменит личность сильнее, чем время. Какой же она станет через двадцать лет? Да что гадать? Посмотрим.

Так. Теперь одеть. Еще вспомнить бы, что на что натягивать. Удивительно, на небольшом, в общем-то, человечке такое количество тряпочек, тряпок и тряпищь. Жуть! Что за придурь — каждую часть тела засовывать в отдельный чехол, и все из разных материй! Вроде, вот так. Надеюсь, правильно. Высокие небеса! Как же он устал!

Он ушел в самую дальнюю комнату, и пошел к выходу, снимая заклинания. За ним по пятам катилась лавина хаоса. Рушились потолки, схлопывались стены, выгибался навстречу потолку пол. Пространственная развертка куба схлопывалась сама в себя. Он не хотел, чтобы кто-нибудь нашел здесь даже намек на его пребывание. Подхватив спящую девочку и багаж, он вышел на скальный карниз. Через секунду и карниз опустел. В ванной комнате завалило сток для воды, но вскоре она нашла лазейку сквозь завалы щебня. Через день с карниза в океан лился новый водопад.

В доме номер десять по Сытной улице с обеда воцарился кавардак. Младшая дочь на обед не явилась, гамак был пуст, на чердаке не нашли, на яблоне ее не было. Ребенок исчез, только под гамаком валялась книжка — штрих, который насторожил бы людей, хорошо знавших девочку. Она всегда аккуратно обращалась с книгами. Пожалуй, это было единственное, с чем она аккуратно обращалась. Братья расспрашивали соседей, отец побежал в магистрат за магом, мать занялась истерикой. Расспросы братьев закончились ничем, отец привел мага, который сразу погрузил рыдающую мать в глубокий сон — и это было единственное, что он смог сделать. Вокруг гамака магией, как он сказал, и не пахло, а самый последний след ребенка шел как раз к гамаку, а от него следа не было. То есть, девочка просто обязана находиться в гамаке, если не улетела из него по воздуху! Под руководством мага было составлено заявление о пропаже ребенка, маг заверил его и откланялся. Отец отнес заявление в отделение городской стражи, на этом фантазия его иссякла. Он заперся в кабинете и стал накачиваться коньяком. Братья вяло прошвырнулись по соседним улицам, впрочем, уже понимая бесполезность поисков. Настроение было безобразным. Не так уж и любили они свою младшенькую — девчонка была настырной, въедливой и упрямой, как… как Тия! Но — сестра все же! И они продолжали расспрашивать — может, хоть кто-то что-то видел… Вернулись затемно. Кона, младшего, тринадцатилетнего, сморило прямо в кухне за столом. Васкер отнес его в спальню и сел перед видеошаром в гостиной. Что-то теперь будет? У матери с отцом и так отношения не ах, а теперь отец, видимо, запьет — ну, как же! Горе-то какое! Доченька! Пропала! Ага. Пока доченька была — чхал он на нее с высокой башни! Два раза в год и вспоминал, да и то не сам — напоминали. На Смену Года, да на день рожденья. Ему лишь бы повод был коньяком нарезаться! А всю бухгалтерию на Васкера — бдынц! «Ты единственный, кому я доверяю, сынок!» И — пей, гуляй, моя малина! И «сынок» все каникулы, как проклятый… А как остальным родственникам сообщать про Тию? Дед с бабкой будут в ужасе. А еще хуже — райя Берита, мать отца. Она самая… старшая — слово «старость» райя Берита не переносила на дух и запросто могла побить своей клюкой любого, сказавшего про нее такую гадость. Как раз она-то несносную Тию любила нежно, как бы ей плохо не стало от таких вестей. Зараза! Да куда же эту дуру настырную унести могло? Понемногу он задремал, утомленный бесплодными размышлениями.

Проснувшись, он сначала ничего не понял. Почему он спит в кресле? И почему проснулся, если уж на то пошло? Но тут во входную дверь опять заколотили и зазвонили — и он все вспомнил. Тия! Он бросился открывать, выскочил на крыльцо. Было раннее утро. Перед крыльцом обнаружился незнакомец в широкополой шляпе, из под которой виднелись только острый нос, узкий бритый подбородок и волнистые светлые волосы до плеч. На руках незнакомец держал спящую Тию.

— Это не ваша девочка?

— Наша, наша! — бросился к нему Васкер — Где ж она была? Да вы заходите! Я сейчас маму разбужу! Надо же вас отблагодарить! Мы тут все с ума сходили весь вечер! Заходите!

— Нет-нет! Спасибо, мне ничего не надо! Я очень рад, что смог помочь, но хочу как можно скорей опять оказаться дома! Я через несколько кварталов от вас живу, еле дотащил ее — не молоденький уже! В саду ее у себя нашел, в клумбе спала! Цветы поливать начал — и нашел! Хорошо, слышал вчера, что девочку искали — вот и принес, а то и не знал бы, что с ней делать!

Васкер принял спящую Тию на руки, поднялся на крыльцо и обернулся — попрощаться и еще раз поблагодарить. Улица была пуста, только кусты качнулись под неожиданным порывом сильного ветра. Ри действительно хотел домой, а путь предстоял неблизкий.

Васкер пожал плечами, отнес сестренку в ее спальню на втором этаже, уложил на кровать. Снял с нее сандалики — странно, ноги очень чистые. Слишком чистые. Попытался разбудить Тию — бесполезно. Она что-то забормотала и заворочалась, поджимая ноги, но не проснулась. А, и фиг с ней, махнул рукой Васкер. Стянул юбочку через низ, потом и из блузки-размахайки вытряхнул — Тия спала. Он прикрыл ее одеялом, оставил внизу в гостиной на столе записку «Она нашлась!!! Я сплю, не будите.» и пошел в их с братцем Коном спальню. Утро было совсем раннее, вполне можно поспать еще часа три-четыре, а то от ночи в кресле все кости болят! Он рухнул в кровать и заснул — как выключился.

Проснулся он уже во второй половине дня, спустился в кухню. Кона не было видно, умотал уже куда-то. Отец, маясь с похмелья, пил пиво, сидя в углу, и только вяло кивнул ему головой. Зато мать встретила, как героя. Усадила, мгновенно подставила тарелку с каким-то мясом.

— Васе, сынок, какой ты молодец! Как же ты ее нашел?

— Да не, мам, это не я, — честно отказался Васкер. — Ее рано утром какой-то райн принес. Она у него в саду на клумбе спала. Он поливать начал — и нашел. А мы вчера с Коном всех в округе спрашивали — не видел ли кто ее, и адрес давали — вот он ее и принес. Как она-то?

— Спит, — вздохнула мать. — Я все время бегаю, заглядываю — спит. Жара нет, я проверяла. И спит спокойно так… Но не просыпается… — она вдруг всхлипнула.

— Мать, уймись! Тебе б только реветь! — поморщился отец. — Я ж сказал — допью — схожу за магом. Ей за полчаса хуже не станет, а у меня башка трещит — аж тошнит! Сдохну ж на улице — жара-то какая!

— А потому что не надо было вчера… — сразу вызверилась мать. Оу! Дальше Васкер слушать не стал, спасибо, сыт этими сценами по горло. Сейчас мать, как всегда, начнет упрекать отца, тот ответит, слово за слово — и начнется очередной скандал. Он торопливо сунул в рот последний кусок и пулей вылетел из кухни, невнятно вякнув «Спасибо, мамочка!». Зайти, что ли, посмотреть на девчонку?

Он поднимался по лестнице, сопровождаемый отголосками словесной баталии, потом наступила тишина и хлопнула входная дверь — отец ушел. Васкер осторожно заглянул в комнату и еле сдержал возглас. Тия сидела в кровати и сонно моргала, потягиваясь.

— Ой, Вака, привет! — расплылась она в улыбке. — Ты чего это?

— Я — чего это? — возмутился Васкер, заходя в комнату. — Ты что вчера устроила? Разве можно так?

— А чего я вчера устроила? — растерялась Тия. — Ничего я не строила… Поела и спать легла… Ты чего?

— Шутишь? Вообще ничего не помнишь, что ли? — Вакер плюхнулся к сестре на кровать. — Тебя вчера, с обеда начиная, с магом искали — тебя не было нигде! А маг сказал, ты с гамака — фьють, того — испарилась! Улетела вообще — следов он не нашел! У мамки знаешь, какая истерика была? А батя надрался в лоск — горе заливал! А утром тебя мужик какой-то притаранил — сказал, ты на клумбе у него спала! И так и спала до сих пор — обед скоро! А мамка опять вот-вот реветь начнет, что ты не просыпаешься, и с батей полаялась, он за магом пошел — тебя разбудить чтобы.

Тия смотрела на брата в полном недоумении. Он не врал — откуда-то она точно это знала. Но как такое может быть?

— Вака! — она взяла брата за руку, и — Ой! — сразу отдернула ее. Брат бился током, как железо в грозу. Не очень сильно, но вполне ощутимо.

— Ты чего? — удивился брат, и сам взял ее за руку.

— Ай, ай, пусти! — вырывала руку Тия. По руке, один за другим, пробивали разряды. Не больно, но очень неприятно и страшно. Тию заколотило. — Ну, пусти, пожалуйста! — расплакалась она. — Ты током бьешься-а! Пусти-и!

— Оп-па! — Васкер растерянно смотрел на хнычущую сестру. Руку он отпустил, девочка сразу прижала ее к груди.

— О, проснулась! — в спальню влетел Кон. — И уже ревет! А мы вчера та-ак все напугались — знаешь как? И все тебя искали — и с магом, и мы с Вакой! А сосед этот — знаешь какой? Во! — он изобразил руками что-то, размером со шкаф. — Нет, во-о-о! А я его ка-ак взял! — он показал, как брал воображаемого оппонента за грудки, — И говорю — где, говорю, моя сестра, говорю? А ну, отвечай, говорю!

— Ф-фу-у! — сестра сморщилась, позеленела, зажала нос двумя пальцами, и замахала перед собой свободной рукой.

— Ты чего? — опешил Кон.

— Да врешь же ты! — всхлипнула Тия. — И воняет от тебя!

— Чего-о? — обиделся Кон, — Воняет? Я тебе сейчас покажу — воняет! Сама где-то…

— Стоп! — остановил его Васкер. — Позови маму. Быстро! Бегом! — младший засопел, но спорить не решился и вышел. Васкер тревожно и внимательно смотрел на всхлипывающую сестру. Происходило что-то нехорошее и непонятное, девочка явно не притворялась, выглядела растерянной и несчастной. Да и не врала она никогда. Это было, пожалуй, единственным качеством, за которое Васкер ее готов был терпеть при всей ее липучести и несносности. — Ты ведь… не придумываешь? — осторожно спросил он. Тия, всхлипывая, помотала головой. — Я бьюсь током, а Кон воняет?

— Когда врет, — кивнула Тия. — Что это, Вака? Я… заболела, да?

Тия была в ужасе. Один брат явственно вонял свежими фекалиями, другой, ее любимый Вака, бился током, она даже за руку его взять не могла. А с приходом мамы стало еще хуже. Примчавшись снизу, как ураган, не слушая того, что пытался сказать ей Васкер, она набросилась на дочь с объятиями и поцелуями, что-то несвязно восклицая… Она оказалась липкой, как пластырь и жгучей, как крапива. Тия ревела в голос, отцепляя от себя мамины ласковые руки и выворачиваясь из ее жгучих объятий. Мать тоже разрыдалась от обиды и страха за дочь.

— Что с тобой сделали, деточка? Скажи маме, не бойся! Мы их накажем! Ну что с тобой?

— Да не знаю я, мам! — всхлипывала Тия, затравленно забившись в угол кровати и держа перед собой подушку, как слабую защиту от новых неприятностей. — Просто руками меня не трогай, пожалуйста! Не надо меня… руками…

Именно этот момент и застал вернувшийся отец. Ничего не поняв, раздраженный напрасным, по его мнению, вызовом мага — он же говорил, сама проснется! — он схватил противную девчонку за плечи и хорошенько тряхнул.

— Что ж ты над матерью-то издеваешься?

Это было хуже всего, что Тия испытала до сих пор. Как будто ее с головой погрузили в помои. Вонь тухлятины была невыносима. Девочка потеряла сознание, обвиснув в руках отца сломанной куклой. Хорошо еще, что маг пришел вместе с отцом. Задав Васкеру, как единственному вменяемому из присутствующих, пару вопросов, он сразу определил пробуждение Дара Видящей. Разговор с Университетом занял буквально пару минут, а через полтора часа ее туда уже и забрали. Больше она дома не бывала никогда, даже на каникулах. Впрочем, как и все Видящие. Такова уж была их судьба — обладающих Даром Жнеца Видеть Истину. И это было не так уж плохо. До 300-летней войны, до развития магии, как науки, таких, как она, считали сумасшедшими, и дни свои они заканчивали в приютах для безумных, тихо сходя с ума уже по-настоящему. Дар был коварен и опасен для самой носительницы даже и теперь, в дни расцвета магии. Он мог тихо спать десятилетиями — и вдруг проснуться. Чем старше оказывалась одаренная — тем печальнее были последствия. Владели Даром только женщины, к тридцати годам — уже жены, матери. Распадались семьи, ломались судьбы. Дар Видения был изрядной редкостью, все обнаруженные Видящие тут же объявлялись собственностью Короны, приводились к присяге, независимо от возраста, и подчинялись уже только самому Королю-Судье, без посредников. Да, почетно, да, престижно, и… все. Должность судебного эксперта при магистрате, как последней инстанции в судебных спорах, не была особо денежной, зато была неимоверно скучной. Плюс вынужденное одиночество. Весьма сложно общаться с человеком — или нечеловеком, — когда доподлинно знаешь, что он из себя представляет. Неудивительно, что многие пытались скрывать свой Дар, пробудившийся в уже солидном возрасте — а заканчивалось это в большинстве случаев плохо. Одаренных, но неспособных контролировать свой Дар, женщин начинали считать странными все окружающие. Очень трудно оставаться в своем уме, когда все вокруг считают тебя ненормальной. Все это объяснили и рассказали Тие в первый же час по прибытии в Университет, ибо знание — лучший лекарь от домыслов и неуверенности в себе. Надо признаться, для девочки действительно оказалось некоторым облегчением узнать, что она не больна и не сошла с ума, но резкий и неожиданный разрыв с семьей все же оставил в ее душе глубокую рану и нежелание принимать собственные способности. «Заберите обратно, я не просила!» Но это была не болезнь, и лекарства от Дара не было. Были только некоторые приемы контроля — но им надо было еще обучиться — и правила Видящих для общения с другими существами. И перчатки. Это было первым, что Тия получила, едва переступив порог Университета. Перчатки можно было снимать, оставшись в одиночестве, или в обществе существа, не вызывающего у Видящей неприятных ощущений. Но, как показывал опыт, вероятность обнаружить такое существо была исчезающе мала. Не похож был внутренний мир окружающих на кущи Перворожденных, не похож. И существ, белых и пушистых внутренне, а не внешне, почему-то в обозримом пространстве не наблюдалось. Увы.

Исключение составляла работа. Но там перчатки снимались по долгу службы — очень неприятной службы. Собственно, все, что было нужно сделать — взять подсудимого за руку и описать свои ощущения. Какая гадость! В повальном большинстве! Но такого описания, конечно, было недостаточно, существовала масса нюансов — распознаванию этих тонкостей и обучали Видящих в Университете.

Мать навестила Тию всего три раза в первый год — и перестала ездить. Невыносимым для нее оказалось видеть дочь — и не иметь возможности к ней прикоснуться. Так она объясняла это и себе и окружающим. Все, конечно, было гораздо сложнее. В том, что внутри жила обида на «липкую и жгучую», мать не признавалась даже самой себе. Только бабушка Берита, пока была жива, да братец Васкер — единственные из всей семьи, кто упрямо продолжал ее навещать. Остальные Видящие — шесть человек, от десяти до восемнадцати лет — ей завидовали. У них не осталось никого. Для их родных оказалось невозможным общение с существом, видящим их насквозь. Каждому хочется если не быть — то хотя бы выглядеть хорошим. А тут, как ни старайся — вся твоя мелочность, эгоизм, вранье и страхи — как на ладони! Кому ж это понравится?

Тия все больше склонялась к мысли, что не Дар это никакой, а проклятие. Люди, казавшиеся такими симпатичными и приятными в общении, на проверку оказывались склизкими, или холодными, или острыми — настолько, что хотелось срочно посмотреть на ладонь — нет ли пореза или царапины. Постоянные разочарования сильно изменили ее характер. Правда, циником, как многие Видящие, она не стала. Наоборот — в ней выработалась привычка принимать людей такими, как они есть и относиться к их стараниям выглядеть симпатичнее, чем на самом деле, с огромным снисхождением. Она милостиво прощала им их несовершенство. Нельзя сказать, что это делало ее приятной в общении, скорее раздражало. А если прибавить общую для всех Видящих полную неспособность врать и лукавить — пообщавшись с Лисой, как она теперь себя называла, многие впадали в откровенное бешенство. Нахалка! Как она смеет быть снисходительной — ко мне! Что эта пятнадцатилетняя пигалица о себе возомнила? А вот к таким воплям Лиса оставалась совершенно равнодушна. Потому что дальше все развивалось по одному и тому же сценарию. «Что-что? Видящая? А! Ой! Да-да, благословенная, вы, конечно, абсолютно правы! Конечно-конечно! Прошу прощения, до свиданья!» Оставалось только подтереть оставленную лужицу самомнения, а сам благословенный райн стремительно исчезал.

Лисой Тия решила стать от обиды на семью. Не хотите меня знать — и пожалуйста! Значит, я сама себе теперь и папа, и мама, и дедушка с бабушкой. Бабка Алберитина, в свое время, при разводе с мужем, когда от нее отвернулась ее собственная семья, поступила так же, став из Тины Беритой, и теперь горячо поддержала решение внучки. Васкер некоторое время сбивался на Тию, потом привык.

Собственно говоря, если не учитывать практические занятия, жизнь в Университете оказалась весьма приятной и интересной. Видящие жили в отдельном трехэтажном флигеле на двенадцать комнат — и часть комнат всегда пустовала. Всего один раз собралось в Университете десять Видящих одновременно — это был очень удачный год — но это было уже давно. В общеобразовательную школу в соседнем квартале — обычная практика — она ходила в форме Видящих: перчатки, глухая косынка, чтобы ни один волосок не выбился и не задел случайно за кого-нибудь, платье или блузка с длинными плотными рукавами в любую погоду, даже если жарко. Никаких подколок на тему одежды Лиса не услышала: здесь всегда обучалось какое-то количество Видящих, их вид был привычен и вопросов не вызывал ни у кого. Весьма порадовало лентяйку и удивило то, что никто не требовал от нее особого прилежания на общеобразовательной ниве. Тянешь на троечку — и Слава Жнецу! А зачем больше-то? Всем уже понятно, какие знания тебе в жизни пригодятся, а какие — вряд ли. Но уже на следующий год, с двенадцати лет, начались для нее занятия по вечерам в самом Университете по изучению истории права и самого права — и стало не до смеха. Наставников по праву было трое, занимались по графику. Каждая из Видящих получала свое задание, в зависимости от срока обучения, а не от возраста — Дару все равно, сколько тебе лет. Например, когда Лисе исполнилось семнадцать, в группу пришла новенькая двадцати лет, Фира — такая же растерянная, сбитая с толку и расстроенная, как и все они при поступлении. Да, таким «стареньким новеньким» не приходилось ходить в школу, в этом им было легче. Зато в других отношениях было намного хуже: Фира собиралась через неделю выйти замуж, а теперь не могла прикоснуться к любимому человеку без перчаток: он обжигал, как кипяток. Шок от пробуждения Дара она переживала очень тяжело, все время плакала. Лиса, сама недавно пережившая разочарование в первой влюбленности, страшно ей сочувствовала, но реально и действенно помочь ничем не могла. Остальные девушки тоже пытались утешить несостоявшуюся невесту, но толку было немного. Целители держали ее на успокоительном, и когда она сможет, наконец, приступить к занятиям, оставалось неясным даже спустя три месяца.

А практические занятия оказались самыми противными. За длинным глухим щитом с тремя отверстиями стояли трое райнэ. Каждого из них нужно было взять за руку и записать в свой лист — что из себя каждый из них представляет, руководствуясь только собственными ощущениями. А ощущения были… разнообразными. И всегда неприятными.

Зато. Зато была Университетская библиотека. Это перевешивало все. Лиса читала запоем, иногда по ночам, стоически снося ругань учителей за сон на уроках. Ну, да, ну, спала — но не прогуляла же?

А во время каникул и вообще было замечательно. Университет почти пустел, парк зарастал и дичал. Можно было забраться вглубь — и читать. Только обед пропускать не рекомендовалось: большая часть поваров тоже разъезжалась, а оставшиеся норовили уйти пораньше. А еще их, тех, кому почему-либо некуда было уехать на лето, водили на экскурсии, в театры, а периодически в лес, и не на пикник! Это называлось — уроки жизни. Их учили делать временные стоянки, разжигать костры, готовить на костре еду, которую и добыть должны были они сами. С последним, надо признаться, было плоховато, дальше ловли рыбы и сбора ягод и грибов — если они уже были — дело у большинства не шло. Всякие травки и корешки легко найти на грядке в огороде, когда хоть примерно знаешь, что где растет, а в лесу это превращалось в почти непосильную задачу. Вон травы-то сколько! А вот драться на палках понравилось Лисе настолько, что она и после каникул стала ходить на занятия — благо, это не требовало непосредственного, физического контакта с преподавателем. У нее получалось! И неплохо! Соседки Видящие, глядя на распаренную Лису, явившуюся после тренировки, фыркали — и зачем тебе это? Нравится — пожимала плечами Лиса. Близкими подругами соученицы так и не стали, хотя и относились друг к другу с сочувственным вниманием — Дар Видящей не располагает к близкому общению. То, что ты сама способна разглядеть всякую пакость в окружающих, вовсе не исключает этой пакости в тебе самой.

В 16 лет Лиса чуть было не влюбилась. Чуть было. Очень серьезный молодой человек, черноволосый, с карими глазами, учился на целителя — она целую неделю издали смотрела на него украдкой. А потом случайно столкнулась нос к носу на лестнице — и пережила самое сокрушительное разочарование. Тухлая вареная рыба. Рассыпается и пахнет. Она никому не сказала — это была еще не гниль, только возможность ее появления, но той ночью долго плакала в подушку. Как обидно, Жнец Святой, как обидно! Ну почему она не может, как все? Ну, да, Дар оберегает ее от ошибок, да, этот юноша, наверно, не очень-то хороший человек, но… Неужели у нее нет права на собственные ошибки? И поняла — право есть, а возможности его реализовать — нет. От ментальной вони носик не заткнешь.

К двадцати годам Лиса закончила обучение и была определена для прохождения дипломной практики помощницей Видящей в маленький городок Тьер-н-Дайн. Она заранее готовилась к двум скучнейшим месяцам — городок-то маленький, развлечений никаких, ни театра, ни библиотеки хорошей, а на порталы не напасешься! — но получилось все не так.

Она проработала целую неделю — наискучнейшую и тягомотнейшую в своей жизни, когда в магистрат вдруг нагрянула Рука Короны. Короне срочно нужна была Видящая. Доброволец. Работа в полевых условиях. Охота на Тень.

— Мелисса, деточка! — сказала ей райя Синтия, — Ты, конечно, можешь отказаться — заставить тебя никто, кроме Короля не может, а он этого никогда не сделает: Тень — это очень опасно! Риск огромный! Но, знаешь, мне бы годков пятнадцать сбросить — я бы побежала, не оглядываясь! Здесь такая скука! Подумай! Если решишься — я тебе документы оформлю — будет у тебя практика в боевых условиях, а это на целый месяц меньше, и оплата потом выше.

— Я… Ой! Я… — растерялась Лиса. — А что я должна делать?

— Понятия не имею — улыбнулась райя Видящая. — Они тебе сами объяснят. Но для начала — поздороваться!

Корона подняла руки. Руки шарили по континенту, просеивали Мир сквозь пальцы — и оставались пустыми. Маг исчез, сгинул, растворился. Все образцы его крови исчезли, эта линия поиска была оборвана. Магические ориентировки его внешности и запаха были разосланы на Базар и в магистраты, оттуда в села и на хутора. Во всех магазинах, магазинчиках и лавочках при входе повисли магические ловушки — не заурядные развеиватели личины, нет, вполне серьезные оковы: Король обиделся. Должен же предатель, будь он хоть трижды маг, чем-то питаться! Гастрономическая магия была весьма узкой специализацией и достоянием цеха, обучали ей только платно — маловероятно, что помощник целителя ею владел! А теперь он смог бы получить какие-то продукты только в северных районах, где селились люди, недовольные и несогласные с эльфийскими порядками — в диких деревнях, как их называли. Но там не любят чужаков, так что… Настолько крупномасштабных действий в Мире не происходило уже несколько тысяч лет. Маг мог гордиться!

Вот только толку с этих действий не было никакого. Прошла целая неделя — ловушки оставались пустыми. И тут появилась новая напасть — люди видели Тень. Оперативно проверили всех мужчин и мальчиков, потерявших родственников за последние несколько дней — искали Зовущего. И не нашли. В диких деревнях проверка, конечно, была невозможна, но и не нужна: там не пользовались порталами, вызванная Тень там же, в диких землях, и осталась бы. А вскоре, за месяц, сошла бы на нет, съев своего носителя, необученного ее отсылать. Обучить отсылать Тень могли только сами Зовущие, ни в один учебник по магии эти сведения почему-то так и не попали. Видимо потому, что никому, кроме самих Зовущих, были не нужны: чужую Тень, вызванную другим человеком, отослать невозможно. Жертвой Тени оказался владелец деревенской лавочки. Тревогу подняла семья: исчез глава семьи! Пошел утром открывать магазин — и больше его никто не видел! Непьющий, работящий! И, видимо, даже до магазина не дошел — дверь-то закрыта! Вызвали Руку. При осмотре выяснилось, что открыта задняя дверь лавочки. Деньги остались на месте, что было унесено руками владельца под воздействием Тени определению не поддавалось. Продукты, а какие — неизвестно. Еще целую неделю дела по магу и Тени расследовались параллельно, пока их не догадались объединить. Зовущие, привлеченные для консультации, встали на дыбы, в один голос утверждая — это невозможно! Зовущим, способным вызвать Тень, не может быть полукровка! Это чисто человеческая способность, причем бывает она только у мужчин. Всем известно: все Видящие — женщины, а Зовущие — мужчины! И те, и другие — только люди! Но факты — вещь упрямая. След рядом с магазинчиком разил дэ Форнеллом, а жители деревни видели человека, сопровождаемого Тенью, шедшего в том направлении. Серые отследили порталы прибытия и ухода, определили вектора — и ничего. Вектора на карте не пересеклись, маг пришел из одного места, а ушел совсем в другое, и не привел преследователей к своему укрытию. А они-то уже надеялись… Дело серьезно осложнилось. Маг, да еще и полукровка, да еще и Зовущий — это было очень плохо. Полукровки живут долго. Даже необученный отсылать Тень, полукровка протянет намного больше месяца. Раз в сто. Около десяти лет. Скольких людей, и не только людей, сделает он за это время кормлецами, удовлетворяя свои потребности в пище и вещах? И, вдобавок, преступник явно умеет создавать порталы по координатам, хотя откуда у него это умение — совершенно непонятно. Вроде бы, учился он только целительству. Но — умеет, и это еще больше осложнило задачу. Покупные порталы делились на деловые, приводившие к магистратам, и туристические, открывавшиеся рядом с гостиницами и постоялыми дворами. Перекрыть эти места — и дело в шляпе. А если он может лепить порталы сам — совершенно невозможно предсказать, где он в следующий раз объявится. А Тень тем временем опять проявилась — и, что интересно, без носителя. Серые растерялись. След портала убытия — вот он, определяется по следам захваченного Тенью булочника. А след самой Тени, без носителя-Форнелла, они не ощущали! Его запах присутствовал только у самого портала. Он топтался там в ожидании своей жертвы? Хорошо. Но как жертва была захвачена? Кому пришла в голову идея позвать местную Видящую, потом никто не вспомнил, но идея оказалась удачной. Вооруженная домашней тапочкой Тимона, она вполне уверенно указала путь Тени — и привела их к тому же порталу. Стала понятна последовательность: маг открыл портал в тихом переулке, послал Тень не к конкретному человеку, а просто в магазин, на кого Жнец пошлет, и спокойно — или нервничая — ждал там ее возвращения с добычей. И тем же порталом и ушел. Но от понимания было не легче. Двое. Уже двое стали бессмысленными идиотами, кормлецами — что дальше? Сколько их еще будет? И, кстати, где они? Может, поиск по их крови даст необходимый результат? Не дал. Оба обнаружились в Госпитале — их подкинули ночью к крыльцу первого корпуса. Первый — с сильным обезвоживанием, оба голодные, простуженные и грязные. Отслеженный вектор портала опять вел в неведомую даль, с другими векторам не пересекаясь.

А маг продолжал преподносить сюрпризы. Следующего кормлеца, на этот раз владельца мясной лавки, он, не утруждаясь дальнейшей возней, бросил прямо у портала в подворотне его же дома. И запаха самого мага на этот раз не удалось уловить вообще. Через портал туда и обратно проходила только Тень. Маг не хотел рисковать.

В четвертый же раз он довел свои действия до совершенства. Люди видели Тень, вызвали Руку. Рука явилась и, ничего не найдя, ушла. Да, Тень, наверно, была — но откуда явилась и куда делась — неизвестно, маги не чувствовали ее следа и не смогли указать на этот раз даже места, где был открыт портал, не говоря уже о конечной цели. Только когда прошло уже три дня, а магазин одежды не открылся, соседи забили тревогу. Вполне могло пройти и куда больше времени: жена владельца с дочерью были в отъезде. Но одной из соседок захотелось новые чулочки — она-то и заявила в стражу, что «оттуда ну о-очень странные звуки раздаются и запахом таким тянет изнутри неприятным». Опять вызвали Руку, взломали дверь — и обнаружили сразу двоих, владельца и его взрослого сына. Оба в ужасном состоянии: на полу в луже фекалий, истощенные, с сильнейшим обезвоживанием, и, конечно, без признаков разума.

Мир еще не понял, что ему грозит, хотя слухи уже поползли. А у тех, кто хорошо представлял себе ситуацию, волосы вставали дыбом от ужаса. Король был в ярости, маги сокрушались: какой талантливый, оказывается, был молодой человек! Какая жалость, что он свихнулся!

След Тени хорошо распознавали Видящие, но они были только в магистратах, да и то не во всех — уж очень редким был этот Дар. Созрела идея: нужны Видящие в паре-тройке Рук. Именно эти Руки и будут ходить на вызовы при новых появлениях Тени. Риан скривился, но разрешение дал, правда оговорив исключительно добровольное участие. В этом и оказалась основная проблема. Как ни скучна была их жизнь, но совсем не рвались райи Видящие сменить свои теплые уютные кабинеты судебных экспертов на прыжки по полям и ночевки в сомнительных гостиницах, а то и в казарме. Беда!

Мысль попытать счастья с недавними студентами — существами, как известно, склонными к авантюрам, пришла в голову Рогану. В ректорате, куда Рука ввалилась с извечным воплем «Рука Короны, Дело Жнеца», им выдали адреса выпускниц за три года и быстренько, хотя и вежливо, выставили вон. Результат удручал: три года — четыре Видящих. Нет, они знали, что Видящих мало — но настолько… Двое отказались сходу. Третья стояла перед ними.

Плечики могли бы быть и поуже, талия и щиколотки — потоньше. И личико красивым не назовешь — уж больно остренькая мордочка. И рыжая. Ой, какая рыжая! Хоть и забраны волосы под косынку по обычаю Видящих, но челка прямо горит! Лиса! Просто лиса! А взгляд… Такая безмятежность может быть только во взгляде человека, который дряни от жизни нахлебался под завязку — и сумел с ней справиться. Сам. Такой взгляд бывал иногда у… у Лайма. Дон непроизвольно коснулся груди. «Моя», решил Донни. «Чхал я на вашу Тень, но эта девочка моя будет. Гадом буду. Зуб даю. Клык.»

Лиса нервничала. Слишком быстро все помчалось! Выпускные, праздник Жнеца Великого, еле успела съездить к брату, переезд, устройство на новом месте, неделя скуки, а теперь перед нею стоят эти четверо, и если она согласится — не станет ли ее жизнь чересчур интересной? Вот просто насмерть? Кстати, почему четверо? Пальцев же пять? Трое в черном с золотом — форма Руки, один в сером балахоне — понятно, маг. Выпадает из гарнитура. Откуда это у нее выскочило — фиг знает, но чуть не прошибло на нервный смех. Точно! Этажерка, шкаф, книжный шкафчик и серенький комодик!

— Райя! — поклонилась этажерка, — Позвольте представить Вам Руку дэ Стэн! — четыре левые руки легли на бедро, оттопырив локоть; четыре правые руки хлопнули по левому плечу, отмахнули вперед-вниз и вернулись согнутыми в локте выше солнечного сплетения, будто поддерживая что-то перед грудью — корону, наверно. Четыре глотки гаркнули «Служу Короне!». Ой, а она, оказывается он! Так это эльф! Вот дура! Сколько раз в Универе эльфов видела — а в форме приняла за девушку! Хотя, да, понятно. Там они либо в шляпах ходили, либо с непокрытой головой. А у этих форменные банданы — вот и обманулась. Хотя только насчет эльфа — остальных-то за девушек не примешь при всем желании, даже в этих платочках. Вон, шкаф какой! А книжный шкафчик что-то на нее очень-очень смотрит! Сейчас дырку взглядом просверлит! Лиса строго нахмурилась, но вдруг вспыхнула всем лицом под этим взглядом. Дон чуть не ахнул в голос от восхищения и расплылся в улыбке. А Квали рассыпался мелким бесом:

— Простите, райя, что мы не в полном составе, но Найджел, наш Мизинец, готовит праздничный обед к вашему приходу! Пожалуйста, райя, соглашайтесь! Я лично гарантирую вам полную безопасность и вполне комфортные условия! Никакой казармы, никаких гостиниц! Дом в деревне, свежий воздух, парное молоко, рядом речка!

Лиса несколько оторопела от такого напора:

— Вы меня, простите, отдыхать, что ли, приглашаете? А работа?

— Ну-у, не все же время работать, надо же и отдыхать! А работа несложная — для вас. По специальности — просто пройти по следу, который чувствуете только вы, до того места, где он оборвется! А дальше уже маги сами… Вот увидите — ничего сложного, абсолютно! И времени занимает совсем немного, так что отдых у вас будет, не сомневайтесь! И речка, и молочко! Соглашайтесь, райя!

— Ну-у, хорошо, — нерешительно сказала Лиса. Надо же, как уговаривает! Можно подумать — она единственная Видящая! С другой стороны — а что она теряет? Два месяца скуки, а потом… а потом еще целая жизнь такой же скуки. Другого-то ничего не будет, работа Видящей везде одинакова, и жизни всех Видящих похожи одна на другую до тошноты. — Хорошо, — сказала она уже решительно. — Тогда надо оформить документы и забрать мои вещи.

Запах в каждом обжитом доме свой, неповторимый и уникальный. И от чего он зависит, в точности определить невозможно. Складывается он из тысячи мелких, казалось бы, незначительных привычек обитателей, из их личных запахов — и много чего еще. А вот от денежного достатка зависит мало. Бывает так, что в богатом, благополучном с виду доме пахнет затхлостью — и хочется поскорее уйти. Как будто жадность, подозрительность и скука тоже обладают собственным запахом — гнетущим и отталкивающим. А в каком-нибудь зачуханном обиталище может пахнуть просто мылом — и, несмотря на кавардак и раскиданные вещи, возникает ощущение чистоты и легкости, и хочется остаться, приобщиться, пообщаться. И даже позавидовать — надо же, как это у них так получается — легко и весело! Я тоже так хочу! Дайте кусочек!

Запах дома Руки дэ Стэн купил Лису сразу, с потрохами, с первого вздоха. Немного дыма от печки — нет, плиты на кухне, немного аромата сушеных травок, еще что-то легкое, цветочное — это, похоже, присутствие эльфа. Воск, мед, молоко — что еще? Не уловить, но уходить не хочется. Хочется сесть, закрыть глаза, улыбнуться, блаженно расслабиться и не двигаться. А почему бы, собственно, и нет? Последние полчаса были очень утомительными. Даже удивительно, как вещи умудрились так расползтись по всей комнате всего за неделю? И вещей-то немного, а, вот, поди ж ты! Недолго думая, Лиса плюхнулась на лавку прямо в сенях, откинулась спиной на бревенчатую стену и прикрыла глаза. Не трогайте меня никто! Дайте передохнуть и хотя бы попытаться понять, во что ввязалась, куда попала, и что мне светит! Ага! Размечталась!

— Райя, что с вами, вам плохо? — эльф вокруг приплясывает. Руками не хватает — дрессированный. Это хорошо. Мог и в глаз получить, у Лисы не заваляется. — Райя! — не отвяжется ведь. Лиса открыла один глаз. Эльф, склонившись, обеспокоенно вглядывался в ее лицо.

— Нет, — улыбнулась ему Лиса. — Мне хорошо. Просто пытаюсь осознать, где я, и я ли это. Та, что где. Которое тут.

Губы эльфа дрогнули, потом расплылись в улыбке.

— Ага, еще один Донни, — непонятно хмыкнул он. — Знаете, лучше пойдемте, все же, в комнату! Там вам будет еще лучше, я вам обещаю! Там стол накрыт уже, и познакомиться же надо наконец!

— Сто-ол? — осознала Лиса. — Стол — это да, стол — это серьезно, — она со вздохом поднялась и шагнула в любезно открытую эльфом дверь.

Вот теперь их пятеро. К гарнитуру прибавилась… тумбочка. Нет, правда. И выражение лица такое… тумбочковое…

Найджел был неприятно поражен. Он ждал райю Видящую — пожилую почтенную райю, строгую, может быть даже величественную. В Дар Найджел не верил абсолютно, но «судебный эксперт» — это, как ни крути, нечто серьезное. Он расстарался, приготовил праздничный стол — и, как оказалось, для кого? Вот для этой рыжей нахалки? Найджел вообще не любил людей, а особенно женщин. С женщинами Найджелу не везло — или им с Найджелом, все ведь относительно! К двадцати годам он окончательно в них разочаровался, считая их всех существами коварными, злокозненными и, одновременно, безмозглыми, хотя — как совместить эти качества в одном человеке — объяснить бы не смог. Исключение делал он только для дам в возрасте своей матери и старше. Зато перед эльфами Найдж преклонялся, Перворожденных боготворил, и мечтал стать вампиром, потому что эльфом, как хотелось в детстве, было, увы, никак. Он жаждал совершить подвиг, после которого ему разрешат в качестве награды поднятие во Жнеце. Идея пойти в добровольные кормлецы его не устраивала: чувствовал он в этом какую-то интригу, а интриги он презирал. Оставалась только Рука Короны, где же еще можно совершить подвиг? Но, вот беда, мечом он не владел, стрелять из арбалета не умел тоже, взяли его только Мизинцем, и подвигов что-то никак не получалось. Вот если бы они брали его с собой на вызовы — но его не брали. А в кухне очень сложно совершить что-то героическое. Найджел поменял уже три Руки за десять лет, из каждой уходя с неплохими рекомендациями и все большим разочарованием. Никто не хотел обучать человека-Мизинца бою на мечах! Да почему? Еще в первой Руке ему попытались это объяснить, но не преуспели. Такое простое и понятное объяснение, как разница в скорости реакции, отметалось им с негодованием. На то, что большинство Пальцев-боевиков — вампиры и полукровки, владеющие мечом не по одной сотне лет, он ответил такой классикой, что все смеялись. Он сказал «Ну и что?». Его ободряюще похлопали по плечу и отправили в резерв, посоветовав попытать счастье с другой Рукой — а вдруг? «Вдруга» не произошло, во второй Руке все повторилось с обидной идентичностью. В этой Руке, дэ Стэн, он оказался год назад чисто случайно. Мизинцев, кроме него, в резерве не оказалось, а им надо было срочно: их Мизинца неожиданно разбил паралич, возвращения его в Руку ожидать не приходилось даже после выздоровления, из-за весьма и весьма почтенного возраста. Эта Рука ему понравилась. И Большой у них эльф. Найдж затаился. Он просто выждет момент и постарается пойти с ними! А уж там-то он себя покажет! Он кого-нибудь из них спасет — просто прикроет собой! Уж тогда-то ему не смогут отказать! Если бы ему сказали, что это и есть по сути одна из тех самых интриг, которые он так презирал, он не согласился бы ни за что. Это… план. А пока он старался быть хорошим Мизинцем. Он очень старался, но продолжал оставаться Мизинцем. Вот и сегодня он, чтобы не ударить в грязь лицом, накрыл та-акой стол, да еще и на склад бегать за формой пришлось по поручению Большого, а тут эта… вертихвостка рыжая! Тьфу!

— Позвольте представить, райя, это Найджел дэ Биссе, наш Мизинец, повелитель наших желудков, Великий и Могучий! — Лиса и тумбочка хмуро кивнули друг другу. — Роган дэ Дрет, наш Безымянный, серый маг, Тайна на службе Короны! — две улыбки. — Донни дэ Мирион, Средний Палец, лихой рубака! Откликается на Дона, — Лиса кивнула. Нельзя смотреть вампиру в глаза, неожиданно вспомнилось ей. А когда он улыбается, видно, что у него еще и верхние резцы лопатой! В сочетании с клыками — забавно! И веснушки на носу — Жнец Великий! Так он вампир или нет? И опять она покраснела, вот досада какая! Да что ж он так смотрит? Нет, взгляд не раздевающий и не сальный — такие Лиса знала, и ничего, кроме гадливости и скуки никогда не испытывала, а уж краснеть и не собиралась. Тут другое. Он… просто радуется? Тому, что ее видит? Вот ее? Вот дурочка, может, он на всех так смотрит! А не слишком ли много она о нем думает? — Громад дэ Бриз, Указательный, наша надежда и опора! Можно просто Гром, а иногда так просто сущий Громила, не поверите! — шкаф раскололся пополам в верхней части — это улыбка? — И я, Квали дэ Стэн, но так меня почти не называют. Можно Лягушонок или Шон, официальный мальчик для битья, в случае, если кто-то из этих хулиганов что-нибудь натворит! — Лиса хмыкнула. Ей немного были известны полномочия таких вот «мальчиков» из Руки. Ага. Например, право казни на месте, без суда и следствия, если налицо имеет быть преступление против Короны и ле Скайн. — Райнэ! Позвольте вам представить, Мелиссентия дэ Вале, Видящая Истину!

— Лиса! — просиял Донни. — Так и знал!

— Откуда вы знаете? — опять покраснела Лиса.

— Так видно же! — скалился Дон. Квали предостерегающе кашлянул. Дон тут же сделал постное лицо — ну просто сама скромность! Однако! Метаморфоза была настолько мгновенна и неожиданна, что Лиса прыснула.

— Да нет, я действительно Лиса, — объяснила она Лягушонку. — С одиннадцати лет. Так что ничего в этом нет такого… И, райнэ, может, все же, перейдем на «ты»? Или у вас…

— Нет-нет, райя…э-э-э… Лиса, это как раз было бы замечательно, мы не приверженцы официоза, но, вы… ты же понимаешь, это могла быть только ва… твоя инициатива! А в честь твоего вступления в нашу Руку, позволь преподнести тебе небольшой подарок! Гром!

— Супри-из! — Гром, сияя клыками, вынул из-за спины сверток. Гром страшно любил сюрпризы.

— А что это? — удивилась Лиса.

— Всего лишь комплект полевой формы, всего лишь! Вряд ли ва… твоя одежда приспособлена к постоянным переездам, так что не отказывайся, пожалуйста! Это всего лишь, э-э-э… — эльф покрутил рукой, ловя слово, — разумно!

— С-спасибо! — Однако! Лиса крутила в руках «небольшой подарок», за который столичные модники готовы были удавиться.

— Ребята, может, все-таки, за стол? Остынет же! — обиделся наконец Найджел. Все с энтузиазмом согласились.

Парой часов позже Квали отозвал Дона в сени и попытался призвать его к порядку.

— Ты что творишь! Имей совесть! — шепотом закричал он на великого соблазнителя Видящих.

— Отвянь, Большой! — огрызнулся Дон. — Я в последние два месяца только совесть и имею! Или она меня, уж не поймешь точно! Маги — Тени, Тени — маги! Мне в город выйти некогда!

— Ты мне зубы не заговаривай! Совсем же засмущал девочку! Достанешь окончательно — сбежит ведь! И что делать будем?

— От меня не сбежит! — довольно ухмыльнулся Дон и повернулся, чтобы уйти.

— Донни дэ Мирион, Средний Палец Руки Короны! — Дона подкинуло, левая рука хлопнулась на бедро, правая на левое плечо и, совершив отмашку, остановилась перед грудью.

— Служу Короне! — рявкнул он, и — Большой, ты сдурел? А в глаз?

— Ты идиот! — Квали был всерьез рассержен. — Она единственная Видящая, понимаешь? Единственная, которая согласилась принимать в этом участие! Я только что с Замком разговаривал — все остальные отказались! И я тебе запрещаю…

— Так, стоп, я понял, — кивнул разом посерьезневший Дон, — Но, Лягушонок, я и не собирался брать ее на взгляд! Ты же понимаешь, я это уже десять раз мог сделать! Это ж пять секунд!

— А что тебе от нее надо? Дон, она же Ви-дя-ща-я, понимаешь, нет?

— Лягушонок, ты будешь смеяться, но это моя будущая жена!

— Же… — подавился Квали. Он растерялся настолько, что даже не знал, что сказать. — Дон, она в пер-чат-ках, понимаешь? — показал он вампиру растопыренные пальцы. — Ты знаешь, почему…

— Да все я знаю! — отмахнулся вампир. — Понимаешь, фокус в том… — он оценивающе посмотрел на эльфа, соображая, говорить или нет. Придется, уж больно их Большой настырный, просто так не отвяжется. — Со мной у нее этой проблемы как раз не будет, вот в чем штука! Я общался с одной Видящей — по долгу службы. Еле ушел. Если бы ей не было хорошо за шестьдесят, так фиг бы она меня отпустила! Правда, какой я конкретно, она мне так и не сказала, но ничего неприятного. Так что не беспокойся, паскудничать по углам не собираюсь! И кормлеца я не хочу, да она и не пойдет никогда, видно же — характер не тот. А вот ухаживать буду! Все, как положено! И не мешай мне, очень тебя прошу! Не бойся, работа не пострадает! Я тебя хоть раз подставлял?

— Нет, — вынужден был признать Квали.

— Вот и не лезь! Мое! Загрызу! — лязгнул Дон клыками.

— Да иди ты в баню! — даже отшатнулся эльф.

— В баню… — задумался Дон. — В баню… А почему мы не ходим в баню? У нас же есть — на бережку стоит! А, Большой?

— Серьезно? А я и не знал. Ну-ка, покажи, где это. Но она ж, поди, разваливается уже! Сколько ей лет-то?

В Руку Лиса влилась легко и просто, как будто всегда там и была. Роли распределились так: Найджел, естественно, сидел дома, готовил еду и, по распоряжению Большого, занимался ремонтом бани. Квали и Гром по очереди дежурили в казарме у кабинета Замка на случай вызова на Тень. Квали с восьми утра до восьми вечера, Гром взял на себя ночь. А Донни, Роган и Лиса отрабатывали места, где люди видели Тень. В первый раз взяв след, Лиса очень удивилась: какой знакомый запах! Но при чем здесь ее несостоявшаяся первая любовь? И тут же поняла — нет, это очень похоже, но это… другая рыба. Тоже тухлая, но другая. Другой сорт. Видимо, это был запах определенного рода безумия, но какого именно — можно разобраться, только вернувшись в Универ. Наверняка там можно найти материалы по этому вопросу. Маловероятно, чтобы это был первый случай. Жажда славы? Власти? На чем только маги не свихивались! Идти по следу было действительно очень легко, но и очень противно. К счастью, это скоро кончилось: на все четыре места им потребовалась всего пара дней. Что делать дальше было неясно. Троица сидела перед расстеленными на столе картами и уныло созерцала старательно вычерченные вектора порталов, уходящие за край бумаги.

— И что это значит? — наконец не выдержала Лиса. До этого она только делала то, о чем ее просили, не спрашивая, зачем.

— Это значит, что он где-то вышел из портала, сделал новый и ушел еще куда-то. Только где он это сделал — мы не знаем, — объяснил Роган. — Где угодно. Здесь. Или здесь, — потыкал он пальцем в карту.

— Ни фига! — сразу въехала Лиса. — Здесь он этого не делал — слишком густонаселенное местечко! А здесь болото — дурак он тебе в грязи валяться? А здесь горка. Зажги портал — на километры видно будет!

— Слушай, точно! — оживился Дон. — Надо прикинуть наиболее вероятные места и проверить. И вот еще что, Роган, скажи-ка мне, как маг: какие порталы легче делать, длинные или короткие? Что более энергоемко — один длинный или три коротких? На одно расстояние?

Роган оживал на глазах. Дело сдвинулось с мертвой точки! Вечером Квали выслушал своих бойцов. Уже на следующий день Руке дэ Стэн прислали троих Зверей — исследовать довольно обширную территорию возможных «пересадок» пешком было просто нереально. Лиса, увидев Зверей, впала в счастливую истерику и попыталась скормить им все яблоки из кладовки, но Найдж расхищение достояния Руки мгновенно просек и пресек. Сунул Лисе в руки корзину и отправил в сад за падалицей. Хочешь кормить — собери, вымой — и корми на здоровье! Лиса заныла, что падалица — это гадость, как же таких хороших Зверей падалицей кормить, но Найдж был непреклонен. Впрочем, опавшие яблоки Звери восприняли вполне благосклонно, и все остались довольны — и Звери, и Найдж, и Лиса. Начались вылазки на целый день с перерывом на обед. Обедать приходили домой порталом, потом возвращались к прерванному маршруту, шли дальше вдоль вектора. За абсолютную точность Роган поручиться не мог, плюс-минус километр, как он сказал, но в присутствии Зверей это было не критично. Лиса сначала боялась, что с высоты спины Зверя не сможет почувствовать след, тем более, что первые три дня оказались полезны только Рогану. Периодически он начинал верещать: «Ай-ай! Стой-стой!», слезал со Зверя и бросался выкапывать или срывать какую-нибудь супер-редкую травинку. К моменту возвращения его Зверь больше напоминал передвижной стог. Уже на второй день Лиса приноровилась тихо дремать в дороге: плоховато ей верилось в свою собственную идею поиска, а свалиться со Зверя все равно невозможно, тем-то они и были хороши. Своим телекинезом они как бы «приклеивали» к себе кладь и седока. На Звере можно было ехать сидя, лежа, стоя на голове — на любой скорости. И Лиса пользовалась этим вовсю, тем более, что погода стояла прекрасная, было тепло, в лесу размаривало и тянуло в сон. Так она и продремала два дня и половину третьего. На первую волну ментальной вони расслабленный сонный организм среагировал вполне предсказуемо: Лису вывернуло фонтаном. За следующие три дня нашли еще три места «пересадки», появление новых векторов с одной стороны радовало, с другой — результата-то еще не было. Место, где окопался беглый маг, все еще не поддавалось вычислению. Возвращались они каждый раз около семи вечера — Зверей нужно было отправить в Парк к восьми, потому что под определение боевых действий их поиск пока все-таки не попадал. Реально воевать было не с кем. По вечерам каждый находил себе занятие в меру своего разумения. А Дон ухаживал за Лисой. Оказалось, что не так-то это просто. Во-первых, в полупустом, казалось бы, домике постоянно кто-нибудь был! Во-вторых, Лиса его ухаживания всерьез ну совершенно не принимала! В первый раз обнаружив в кармане штанов горсть конфет, она мгновенно поняла, кто их ей туда положил. Та-ак. Пора поговорить. Ну-ка, где ты? На крыльце сидишь?

— До-он? — Лиса стояла перед ним, держа конфеты на ладони.

— Ты не любишь сладкое? — огорчился Донни.

— Интересно, а если я соленое люблю — ты мне селедки полный карман напихаешь? — фыркнула Лиса.

— Ну-у… — взялся Дон за подбородок. — Огурец? — с надеждой поднял он глаза. — Соленый такой, с хр-рустом! — он даже зажмурился зазывно и потряс сжатым кулаком, изображая несомненные достоинства огурца. Лиса непроизвольно хихикнула и расстроилась.

— Слушай, ты дурак, что-ли? Зачем ты это делаешь?

Дону не надо было напоминать, что врать нельзя.

— Я надеюсь заслужить твою благосклонность! — честно сказал он. — Понимаешь, мне страшно нравится на тебя смотреть. А ты на меня за это сердишься. Только я не понимаю, почему. Я ведь ничего плохого не имею в виду. Я просто… очень рад тебя видеть. — Пожал он плечами и улыбнулся.

Не врет, с удивлением поняла Лиса и растерялась.

— Да нет… Да смотри пожалуйста… Только конфеты в карман не надо, ладно? Они… тают же. Представляешь, как я выглядеть буду с коричневым пятном на штанах? — теперь растерялся Дон: перед ним эта проблема никогда не стояла, в его кармане конфеты скорее замерзли бы… Лисе даже жалко его стало, такое откровенное расстройство нарисовалось у него на лице. — Тоже мне, ухажер! — уже вполне дружелюбно фыркнула она, уходя. Дон перевел дух. Пока все коряво, но для начала и такой контакт сойдет, решил он. А там, глядишь и приручится! Зря надеялся! Лиса перестала негодующе сверкать глазами в ответ на его взгляды — но и все. Нормальные приятельские отношения. Блин. Так прошла первая неделя Лисы в Руке Короны.

Вечер седьмого дня Лиса встретила на заднем крыльце. Роган попросил помочь ему с набранными травками — связать их в маленькие пучки, которые так удобно развешивать для просушки под крышей на чердаке. Висела жаркая духота, весь день парило, Роган сказал, что к ночи, наверно, будет гроза. Косые лучи заходящего солнца пробивались сквозь тяжелые тучи, обливали золотом две фигуры фехтовальщиков, взблескивали, отражаясь от мечей. Дон и Квали работали парным клинками, ткали звонкое стальное кружево. Лиса уже закончила с травой, но не уходила. Засмотрелась. Наконец танец закончился, ребята отошли к бочке с дождевой водой, стали поливать друг друга из ковшика. Дон залил Лягушонковы штаны — нечаянно. Лягушонок задумчиво ощупал мокрый зад, сказал «Ну ваащще», и плеснул Дону в физиономию с двух ладоней — нарочно. Тут же и ведерочко нашлось… Парный забег с ведром и ковшиком закончился, когда у обоих захлюпало в сапогах, двор покрыли лужи, а бочка опустела наполовину. На хохот Лисы и молодецкое гиканье принимающих водные процедуры выглянул Роган, озабоченно покачал головой и унес коробку с травой в дом. Обойди Жнец, забрызгают!

— Да-а, это круто! — Лиса, улыбаясь, но с долей зависти, подала полотенца довольным и вдрызг мокрым поединщикам. — Такого я еще нигде не видела! Да я не про поливалки ваши, я про мечи! — отмахнулась она от двух пар удивленных глаз.

— А не такое? — пробурчал эльф из-под полотенца, опять попытавшись вытереть голову. Дохлый номер! Блин, проще Рогана попросить — пусть высушит! Причесочка потом, конечно, типа «я очень сильно удивился», зато сразу весь сухой.

— Да махались в Универе… Час назад я бы сказала, что и сама немножко умею. Теперь уже не скажу! — засмеялась она. — Тот мастер, что у нас там был — он, по-моему, и сам так не умел!

— А давай! — загорелся Донни. — Покажи, что умеешь!

— Да ну тебя! — отмахнулась Лиса.

— Не, ну, правда! Мечи тупые тренировочные, а синяки тебе Роган на раз вылечит! Давай! — и он сунул Лисе два меча.

— Вот уж с двумя — точно нет! Я и с одним-то еле-еле… — Лиса критически оглядела меч, взвесила на руке. — Все равно тяжелее, чем у нас были…

— Ничего-ничего! Давай-давай! — Дон азартно приплясывал.

Квали уселся на крыльцо, завернувшись в два полотенца — приготовился смотреть. Вокруг штанов тут же расползлась по доскам лужа. А смотреть оказалось не на что: Дону хватило трех позиций.

— Стоп, стоп! — он отступил. Лиса опустила меч. — Ты знаешь, ты все делаешь правильно, но… — Дон поискал слова. — Ты не живешь! Ты… упражнения выполняешь, вот! — нашел он наконец правильное определение. — Нечто механическое, заученное раз и навсегда. А вот это как раз и неправильно! Как тебе объяснить? Вспорхни! Танцуй!

Лиса растерянно и как-то беспомощно оглянулась на эльфа. Тот кивнул — правильно Средний говорит, он тоже это в Лисе заметил. Впрочем, чему удивляться? Она же всего-навсего человек. Еще молодой, и поэтому пока еще легкий и пластичный — но человек. Лиса совсем сникла.

— Но… я не умею… — тихо сказала она.

Дон переглянулся с Квали, оба уставились на Лису.

— Танцевать? — недоверчиво уточнил Дон.

— А как ты себе это представляешь? — вспылила Лиса. — Симпатичные трехслойные перчатки, мило подчеркивающие изящество ваших рук! Модный в этом сезоне ватник — в талию, с глубоким декольте и оборочками! Новая коллекция бижутерии для Видящих: ментальные бельевые прищепки на нос со стразами и инкрустацией! Головой подумай? Бал Видящих — ха! — она обиженно отвернулась.

— Да-а, — протянул Дон. — Я как-то не подумал…

— А никто не думает! — Лиса сердито ковыряла валяющуюся на земле щепку концом меча. — Все — ах, Видящая! Ах, Дар Жнеца! Сами бы попробовали! Дар! Это не Дар, это жопа полная! У меня, между прочим, родители есть, и два брата старших! А знаешь, сколько раз я за девять лет дома побывала? Нисколько, вот сколько! А к брату два раза ездила — на свадьбу и когда племянник родился. И все. Так понятно? Танцы — ха!

— Все, все! — поднял руки Дон. — Я все понял! Фехтование откладываем на потом! Объявляются уроки танцев! Райя, позвольте вас пригласить? Маэстро? — он повернулся к Квали.

— А? О! Ща! — эльфа сдуло в дом.

— Слушай, может не надо? Это так нелепо будет выглядеть! — Лисе хотелось страшно, но было очень страшно, что она будет страшно смешно выглядеть, а ей этого страшно не хотелось… Одним словом — ох! — Я совсем не умею! — пригрозила она. Дон неудержимо улыбался.

— У эльфов есть такой танец — мойлл. Переводится — вода в лунном свете, или луна, создающая волны, или что-то вроде. Он бесконтактный практически, так что расслабься! Вот сейчас движения увидишь — и все поймешь!

На крыльцо выскочил Квали. Эльфы все-таки очень шустрые ребята — когда хотят. Он даже сухие штаны успел натянуть и сапоги поменять. В руках он держал гитару. Уселся.

— Что угодно благословенным райнэ?

— Мойлл, будьте любезны!

Квали заиграл.

— Оу! Нет, нет, перестань! — Дон страдальчески сморщился, зажал руками уши, затряс головой. — Не бывать мне твоим учителем танцев, — скорчил он Лисе кислую рожицу и повернулся к эльфу. — Дай сюда, трепетный мой! — Квали с радостью отдал инструмент.

— Я ж тебе говорил! — ухмыльнулся он.

— Права твоя мама, права, — ворчал Дон, подкручивая колки. — Гоблин тебе в ухо, да не дунул, а надул! И не только надул, а еще и — бросил он быстрый взгляд на Лису. — Не только, в общем…

Он проверил настройку по трем аккордам и заиграл. Контраст был разителен — как будто это был другой инструмент.

— Э-эй! — помахал эльф рукой у Лисы перед глазами. А она уже и заслушала-ась… — Смотри. Вот так, и вот, и так и вот…

Минут через пятнадцать у Лисы начало получаться — она это сама почувствовала. Фигуры танца оказались удивительно знакомыми — те же, что и в фехтовании, выпады, уходы, но вот эту легкость, это скольжение она смогла ощутить только сейчас. А Дон тут же заметил.

— Ага! Поняла, да? — и заиграл быстрее. — Ты вода! Струись! Сверкай! А вот водоворот! А вот по камушкам — и лунный луч до донышка — почувствуй его, иди за ним, светись изнутри, как волна под луною! — Лиса удивилась — надо же, какая… образность, но времени всласть поудивляться не было, надо было успевать за Квали. Темп нарастал. На крыльцо вышел Роган, стал прихлопывать в ладоши и притопывать в такт. Когда Лиса, совсем запыхавшись, остановилась, он зааплодировал. Квали раскланялся, Лиса махнула рукой и засмеялась, все еще тяжело дыша, наклонившись вперед и упираясь руками в коленки. Косынка у нее давно слетела, лицо раскраснелось, глаза весело блестели. Дон тихо таял от удовольствия, глядя на нее. Какая прелесть! Какая живая прелесть!

— Слушай, а где ты так научился? — Рогану очень понравилось и увиденное, и услышанное. — Тебе впору не в Руке, а в театре каком-нибудь выступать!

— Здесь платят больше! — усмехнулся Дон.

— Круто! — с улыбкой выдохнула подошедшая Лиса, обхлопывая косынку об ногу. — Спасибо! Я поняла, что ты имел в виду, нет, правда! Здорово! Только дыхалки не хватает, да мне с вами все равно не сровняться. Чувствуется, что эльфийский танец. Это не для людей вообще: я даже чувствовала, что именно делаю не так, а так, как надо — все равно не могла! И не смогу! Здесь и гибкость нужна не та, и скорость не та — не человеческие абсолютно.

— Естественно, — пожал плечами Квали. Он-то даже не вспотел. — У нас скорость реакции в пять раз больше! Даже против хорошо тренированного мужика. Так что у тебя очень даже неплохой результат! Если тебя потренировать… — он оценивающе смерил Лису взглядом… и поймал взгляд Дона. Многообещающий.

— Да ну, — не заметила обмена взглядами Лиса. — Какие тренировки! Если так каждый вечер — я ж помру! Вон, мокрая вся! А воду вы из бочки всю вылили! Забавники! Пойду на речку, искупаюсь, а то потом брюхо набью за ужином — фиг куда пойду! Да и дождь, наверно, будет скоро — вон тучи какие. Так и буду завтра благоухать! Уф! — она ушла в дом за чистыми вещами, Роган за ней. Квали уловил шкодливый блеск в глазах вампира, погрозил ему пальцем.

— Ты смотри мне! Жених!

— Да я… Так… — сочинил Дон постную мину. Квали заржал и ушел, унося мечи и гитару.

Найджел был в ярости. Он все видел, он все слышал! Значит, его учить бою не надо! А вот эту свиристелку можно, да? Дрянь! Всего неделю в Руке — и уже втерлась! А он уже год здесь — ему ни разу не предложили! Даже не спросили — хочешь, мол, учиться? А с ней уже и занимаются! А она еще и отказывается! Это почему-то возмутило его больше всего. Как может кто-то отказываться от того, что ему, Найджелу, даже не было предложено?! Обида кипела и пузырилась. Он вышел из кухни и нос к носу столкнулся с Лисой.

— Ой, Найдж, а я как раз спросить хотела — у тебя ужин скоро? Я искупаться сбегать успею?

— Ты-то? — Найджел тяжело посмотрел на нее. — Ты-то все-о успеешь!

Лиса не поняла. Роган и Квали, только что вошедшие и Найджелом еще не замеченные — тоже.

— Ты чего? — удивилась Лиса. — Я тебя обидела чем-то? Извини, но я не знаю чем! Че ты крысишься-то?

Ответа Найджела никто не расслышал, зато Лису после этого ответа услышал даже Дон на крыльце. Придворного воспитания у райи Мелиссы явно не было.

— Да уж лучше кормлецом быть, чем таким уе…м злобным! Можешь себе свой ужин в жопу засунуть — обойдусь! Жлобина! — Лиса развернулась и унеслась к себе в комнату за чистым вещами. Найджел удовлетворенно улыбнулся ей вслед, повернулся и наткнулся на Дона.

— Что ты ей сказал, мой трепетный? — ласково улыбнулся Донни.

— Что все бабы только в кормлецы и годятся, — довольно уверенно начал Найджел, обманутый этой улыбкой. — А кормлецы жрут, когда дадут, а не… — откуда у Дона в руке появился меч, Мизинец так и не понял, зато понял, что в чем-то был неправ, и ударился в бегство — уж больно нехорошее выражение лица стало у «ласкового» вампира. Оба исчезли во дворе. Лиса, как раз выходившая из комнаты, проводила их удивленным взглядом. Роган, досадливо морщась, доставал аптечку.

— Чего это они?

— Дон защищает честь прекрасной райи! — хмыкнул Квали. Все произошедшее его изрядно позабавило, а за Найджа он не опасался — ну, погоняет его Дон, может мозгов у мужика прибавится! С другой стороны, поведение Мизинца ему очень не понравилось. Не пришлось бы менять. Хотя сейчас, во время тревоги, никто им такой возможности не даст — это ж две недели на приращивание!

— Чего-о? — Лиса бросилась к двери, но Дон уже входил, помахивая мечом, с чрезвычайно довольным видом.

— Он больше не будет, — удовлетворенно сообщил он. На скуле его алела длинная глубокая царапина.

— Чего не будет? — не поняла Лиса.

— Нич-чего не будет! — клыкозарно улыбнулся Донни. Из царапины скатывались мелкие красные бисеринки крови. Все посмотрели на него о-о-очень внимательно… — Да чего вы? — проказливо хихикнул он. — Просто на крышу я его посадил! Мышкой перекинулся — и посадил. На конек! А он высоты боится! Ти-ихий стал, смотреть приятно!

— А свалится? Мать Перелеска! — Роган выскочил из комнаты, Квали за ним. Дон пожал плечами и, улыбаясь, повернулся к Лисе.

— Ты все-таки псих, — убежденно сказала она. — Сядь, у тебя кровит.

— Не-е, псих — это Найджел, — так же убеждено сказал Дон, с удовольствием наблюдая за уверенными действиями Лисы. Она быстро разобралась в аптечке Рогана: нашла антисептик, накапала на вату, ухватила пинцетом. — А я — вампир.

— Значит, психованный ты вампир. На фига ты вообще это сделал? Он же убогий! Я его за руку не держала, но такие вещи на расстоянии чувствуются: продинамил его кто-то крепко, он теперь на весь женский род до конца дней в глубокой обиде! Я ему и харю-то чистить не стала оттого, что это — как котенка голодного ногой пнуть, за себя же потом стыдно! Его, по-хорошему, пожалеть бы надо, но у меня к таким обиженным с этим плохо. Я сама обиженная, и посильней, чем они, — она промыла царапину тампоном, накапала грибницы, набрав в пипетку из пузырька, и ловко заклеила ранку полоской искусственной кожи. И все это — не снимая перчаток и ни разу не прикоснувшись к лицу Дона. А он так надеялся: снимет перчатки, дотронется, удивится… — Не чеши и постарайся не содрать хотя бы до завтра!

— Ну уж нет уж! Не фиг всяким козлам, даже и убогим, моей девушке гадости говорить! — пошел Дон в атаку.

— Ах, уже твоей девушке? — фыркнула Лиса. — Однако! Ты ж говорил — просто рад видеть, я не ошибаюсь? Что, уже не просто? А девушку спросить не забыл? Хотя бы в известность поставить? — она, отвернувшись, раскладывала по местам в аптечке все, чем пользовалась. Пинцет надо протереть антисептиком, а стерилизовать не обязательно — это не хирургический…

— Ну так вот, уже и поставил! — довольно улыбнулся Дон. — Лиса, ты выйдешь за меня замуж?

— Чего? — Лиса обернулась так стремительно, что ноги не успели. Если бы не подвернувшийся стул — грохнулась бы на пол. Стул отчаянно взвизгнул ножками по полу, но устоял.

— Лиса! — Дон соскользнул на одно колено, протянул Лисе руку. Прежде, чем он успел продолжить, Лиса вдруг заотмахивалась и заотнекивалась:

— Ты с ума сошел? У меня даже диплома-то нет еще, а ты уже… — наткнулась на недоумение на его лице и тоже замолчала. Они озадаченно смотрели друг на друга. Донни зачем-то осмотрел внимательно свою руку, ничего не нашел, потряс головой:

— Не понял? — Лиса вдруг захихикала.

— Ваша позиция, благословенный, носит название «Чистота намерений». Применяется при официальном обращении к Видящей Короны. Нет, я, конечно, Видящая, но…

— А-а! Не-е! Я не про то! — Дон уселся на пол — ноги кренделем. — Лиса! Выходи за меня замуж! — Он уставился было ей в лицо, и вдруг понял, что сейчас возьмет ее на взгляд — слишком велико было напряжение. Он поспешно опустил голову — нельзя, это нельзя, иначе все бессмысленно, она станет для него запретной. Нельзя второй раз использовать того, кого уже брали на взгляд. Никак. Ни для чего.

— Сдурел? — нахмурилась Лиса. — Не смешно. Псих! — она готова была обидеться всерьез. Такие шуточки с Видящей — это уже паскудство полное! Все же знают…

— А я не шучу. Вот, смотри, — Донни вытащил из кармашка для кинжала на голенище сапога тугой пакетик, слегка подмокший с одного краю, развернул, протянул Лисе, старательно отводя глаза и покусывая клыками нижнюю губу. — Это вот как раз на тему о «чистоте намерений»…

— Ты… сдурел… — Лиса ошеломленно изучала настоящее, официальное, на гербовой бумаге и с печатью Утверждения «Одностороннее утверждение намерений»:

Я, Кэйн Берэн дэ Мирион, намерен взять в жены Мелиссентию дэ Вале, и утвердить свои права и обязанности, без условий и оговорок.

Подпись, число (вчерашнее), печать Утверждения.

— Т-ты!.. Бр-ред!.. З-за фигом!.. Бл-лин!.. — Лиса потеряла способность к связной речи, только фыркала. Наконец ее прорвало: — Ты совсем рехнулся — или как? Я Видящая, так, на минутку — не забыл? Знаешь, сколько Видящих замуж выходят? Нисколько, вот сколько! А знаешь, почему? А потому, что я за всю жизнь только до одного человека дотронуться смогла так, чтобы не стошнило, и был этот человек — новорожденным! Мой племянник это был! Трех дней от роду! Ни о чем не говорит? Замуж! Ха! — она негодующе всплеснула руками. — «Хотите Луну с неба? Она ваша!» Мы даже за руки держаться не сможем — какое, на фиг, замуж?

— Так давай проверим — вдруг сможем? — хитро улыбнулся Дон, поглядывая исподлобья, и тут же отводя глаза. Он опять протянул ей руку, и не опускал — так и сидел перед ней на полу с протянутой рукой и, казалось, собирался сидеть так вечно, в терпеливом ожидании.

— Да!.. Блин!.. — Лиса сорвала перчатку и в запальчивости не коснулась осторожно кончиками пальцев, как учили, а цапнула всей ладонью… И замерла… Неверяще, недоверчиво прислушиваясь к ощущениям, таким забытым и потому непривычным. Заморгала от удивления. Ее рука — в чужой, большой, прохладной и сухой. И — ничего ужасного. Мех, мягкий, черный и теплый, в отличие от самой руки — совсем не теплой руки вампира.

— Ну и ка-ак? — вкрадчиво поинтересовался Дон. — Я тебе? На ощупь? — хихикнул он, уже предвкушая дальнейшее развитие событий. Найджел там хорошо сидит, только бы его быстро не сняли и подольше суетились вокруг… И не пришли бы так не вовремя.

— Мягкий… — растерянно сказала Лиса, пребывая будто в трансе.

— Э-э-э… Да? Вот совсем? — характеристика Дона огорошила. Совсем не на такое восприятие с ее стороны он рассчитывал. Мягкий — это же совсем не то, ну кому нужен мягкий… Огорчение так явственно отразилось на его лице, что Лиса хихикнула, потом еще раз, потом захохотала от пришедшей в голову ассоциации.

Так и застала их вошедшая четверка: райя Видящая держала сидящего на полу Среднего за руку и самозабвенно ржала, всхлипывая и повизгивая — аж стул скрипел от ее удовольствия, а у Среднего на лице странным образом сочетались растерянность, досада и радость.

— Во-от, видишь, какая штука, я ж всегда говорил: дурак ты, Дон, и шутки у тебя дурацкие! — пробасил пришедший на ужин, и так неудачно быстро — для Дона — снявший Мизинца с крыши Гром. — Вот она, истина-то, наружу выходит! Видящую-то не обманешь! — глубокомысленно заключил он, чем и вызвал очередной приступ хохота у Лисы.

Мокрый и несчастный Мизинец — на улице уже моросило — тоже что-то хотел сказать, может, даже извиниться, но Дон повернул к нему голову и ласково сказал: «Кры-ша!» Найджел засопел и ушел на кухню. Все, понял Квали, надо менять. Дон своего отношения к Мизинцу уже не изменит, записал в дерьмо навеки. А таких взаимоотношений в Руке, в Руке дэ Стэн, быть не должно. Мизинца должны уважать, и не только за деловые качества. Беда. Пока Руки подняты, о замене и мечтать нельзя. Ох, не к добру все это!

— Дон… — озабоченно начал он.

— Я мягкий! — самодовольно задрав нос перебил его Дон.

— Что, вот… прямо совсем? — озабоченно нахмурился Гром. — Это вот, знаешь травка такая есть, это вот у Рогана надо… — Лиса, слушавшая диалог с открытым ртом и круглыми глазами, опять зашлась.

— Вы-ы-хи-хи! — провыла она, — сговорились, что-ли? Ххи-и!.. Совсем мя-я-я… ххи-и!.. Тра-авка!.. — Пальцы недоуменно переглянулись. — Мех, — пояснила она, вытирая слезы. — Как у кота мех. Очень мягкий. Ну, в Видении.

— Вот, — с гордостью сказал Дон. — Я белый и пушистый!

— Фигушки, — улыбнулась Лиса. — Пушистый, но черный.

— Ну и… ладно! — легко согласился Дон. Эх, некстати друзья пришли. Ну, да ладно, основную часть он все-таки провернул!

— А я? А я? — ужасно заинтригованный Гром протянул Лисе свою лапу. Она внутренне застонала, но… отказать не имела права. Да и жестоко это было бы — столько совершенно детского интереса светилось в маленьких, дружелюбно помаргивающих глазках. Она заранее напряглась и отстранилась от наиболее вероятного в контакте с вампиром ощущения пореза на руке, дотронулась двумя пальцами до ладони Грома. Нет, правда?

— Металл или камень. Холодный. Твердый. Гладкий, — удивленно сказала она. А удивлена, похоже, только она и была — остальные, кроме Дона, были не больно-то в курсе проблем Видящих, и на ее растерянность никто внимания не обратил.

— Точно! Полированный! Помнишь, ты мне говорил! — повернулся Гром к Большому. — Когда имена переводили, помнишь? — Квали заморгал, ничего он такого не помнил… — Ты тогда сказал, что Громад — это камень полированный, тяжелый, в землю вкопанный. Во-от. Значит, правда! Так все оно и есть! — Лиса, как и эльф, ошалело захлопала глазами в полном недоумении. Какая связь между его именем и ее Видением? Но у Грома в голове эта связь присутствовала, и чувствовалось, что выбить ее оттуда не удастся. По крайней мере, легко не удастся. Да и на здоровье! Лишь бы в кайф, мысленно пожала Лиса плечами и вздохнула с облегчением. Интересно, дождик так и идет? Если похолодало, это, конечно, не очень хорошо, но вымыться сходить все-таки надо. И барахло заполоскать — не так много у нее одежды. И поняла, что рано обрадовалась: Роган и Квали, переглянувшись, протянули ей руки. У-у-у! Ну вот что вас разобрало, любопытные вы мои? Вам забава, а мне… Эх! Хотя… даже интересно! Прожила двадцать лет и ни одного существа, не доставлявшего неприятных ощущений, кроме новорожденного младенца не встретила — а тут уже двое! Может и эти… Она осторожно коснулась ладони Рогана.

— Шершавый, теплый. Запах дыма. Не удушливого, а как от печки. Роган, ты печка! — засмеялась она. — А ты… — коснулась она эльфа — Свет… Зеленый, как сквозь листья. Шалаш? И ветер! Ребята, вы уникумы, вы знаете это? Так не бывает! Я за двадцать лет таких, как вы ни разу не встречала!

— Вот видишь! — серьезно сказал Донни. — А ты говоришь, замуж не за кого идти!

— Замуж? Замуж — это надо, это да, — Гром нависал над Лисой, опираясь о спинку ее стула. Стул жалобно поскрипывал, но терпел. — Выходи, — разрешил он. — А не понравится — потом обратно и вернешься. Чего уж тут. Делов-то.

— Куда вернусь? Откуда выйду? — замороченная Лиса беспомощно подняла на него глаза.

— Так из замужа! Так это зайдешь, — показал Гром рукой, будто всовывая ее в перчатку, — А потом и вы-ыйдешь.

— Не, норма-ально! — застонала Лиса. — Слушайте, уникумы, а вы меня спросить не забыли? Может, я вообще замуж не хочу?

— Каждая девушка хочет замуж, — внес свою лепту Роган. — А за кого выдаем-то?

— За меня! — гордо сказал Дон и окинул Лису на этот раз откровенно плотоядным взором.

— Ах, вы… Ну, вы… Уже выдаем, значит, да? Ну, знаете ли!.. Уникумы! Чтоб я еще раз связалась!.. — Лиса подхватила вещи и, возмущенно фыркая, вылетела из гостиной. Дождь — не дождь, да и пофиг! Нахалы! Все уже за нее решили! Ей почему-то было очень обидно, и хорошее настроение куда-то делось…

— Я. Тебе. Говорил! — Квали сверкнул на Дона глазами.

— Сами виноваты! — огрызнулся Дон. — Фигли вы на нее наехали? Мало того, что приперлись не вовремя, так еще и наезжаете! — он хмуро проверил нашлепку на скуле.

— А чего это у тебя? — заинтересовался Гром.

— Прекрасная райя лечила мои раны, полученные при защите чести прекрасной райи! — задрал нос Донни. Квали и Роган дружно хрюкнули. Гром не понял и озабоченно нахмурился. Такой величины царапина для вампира — ерунда полная, даже если до кости рассечено. Серебро? — Да нету там уже ничего, не парься! Только не проболтайся! Так надо! Через пару дней сниму, не раньше.

— А-а! — прояснился Гром лицом и азартно заблестел глазами. — О-о-о! Тактический ход! Да-а… — понимающе закивал он, наставив на Дона палец. Гром очень любил тактические ходы — ему нравилась сама идея, и очень уважал тех, кто был на них способен, потому что сам не умел. Это ж хитрость нужна какая!

— Райнэ, вы, конечно, все безумно проницательные и фантастически предусмотрительные, но, может, мне хоть кто-нибудь скажет, что у нас в Руке происходит? — вмешался Роган. — Большой? Что с Найджелом делать? Я не могу сказать, что одобряю твои методы воспитания, — повернулся он к Дону, — но то, как он повел себя с Лисой… Да ты сам все слышал!

— Да слышал, — поморщился Квали. — Что делать, что делать — менять его надо. Взрослый мужик — не перевоспитывать же его! Только сейчас нам никто дней Осознания на приращивание другого Мизинца не даст. Постарайся с ним пока не сцепляться, что-ли, — обратился он к Дону. — И чего его сорвало… Вроде, как Мизинец-то, был и неплох…

— Эх вы, Пальчики мои, — потянулся Дон. — Жаль, что вы не слышали, что этот урод мне на улице орал! Но, заметь, Большой: он все еще жив! И таки ви будете смеяться, по какой причине! Если бы я его грохнул — а очень хотелось, если честно! — нас тут же выкинули бы из расследования, как некомплектных. А вот этого бы не хотелось. У меня к тому придурку, за которым бегаем, свой небольшой счет имеется. Так что, давайте так: я постараюсь не убить Найджа, а ты, Большой, с ним уж поговори эдак серьезно, по-Большому, чтобы он почтительностью к Лисе проникся. На уважение он, похоже, не способен — так пусть кланяется. Противно, конечно, но лучше так, чем хамство. А то пришибу ведь!

Полноценного дождя так и не случилось. Похоже, он поморосил специально, чтобы доставить неприятность Найджелу, посаженному Доном на крышу, хотя туча так и висела на западе, омрачая закат. И влажную духоту вечера прошедший легкий дождик не развеял — наоборот, сделал еще более влажной и душной. Уж осень скоро, почти середина месяца Жатвы, а так жарко! Пока до берега дошла, опять взмокла — даже рубашка прилипла. И вода в реке теплая по-летнему, особенно в верхнем слое и у берега. Лиса немного успокоилась, пока шла к реке. Да и чего, собственно, взбеленилась? Ну, да, без меня меня женили — ну, бывает. Но они же не со зла! Просто они все — и каждый в отдельности — старше нее лет хотя бы на десять. И Роган, и противный Найджел. А эльф и вампиры — вообще неизвестно, на сколько. Вот и «пристраивают» бедную, горемычную, неприкаянную. Заботятся. А она окрысилась. Нехорошо. Ладно, приду — извинюсь.

Лиса искупалась в теплой вечерней воде, переоделась на крохотном пляжике за кустами, намылила и заполоскала снятую с себя одежду, постояла, дыша речной сырой свежестью. У другого, болотистого берега плыл туман, ритмично верещал коростель, где-то крякала, устраиваясь на ночлег, утка. А хорошо! Все хорошо! И что она согласилась в Руку пойти, очень хорошо, спасибо райе Синтии! Надо будет к ней обязательно потом зайти и все рассказать. А особенно о том, что райи Видящие плохо ищут — есть в мире существа, физический контакт с которыми не приносит Видящей страданий! Просто надо поискать! Вот она же нашла! Кстати, Найджела она за руку так и не держала. Если честно — не больно и хочется, она и так может предположить, что почувствует — ничего хорошего. А этот Дон… Нахал! Лиса вдруг захихикала. Жених-вампир! Умора! Кому сказать — не поверят! А Звери! Да хотя бы ради Зверей стоило пойти! Еще неделю назад она и подумать не могла, что не только увидит их — живьем, близко — но даже будет на них ездить! И даже нахально спать у одного из них на спине! Здорово! Она подхватила мокрую одежду, вышла из-за куста… и обнаружила валяющегося на травке «жениха».

— Ах, ты!.. — задохнулась от возмущения Лиса и взяла наизготовку мокрые штаны. — Ты это что же — подглядываешь, что-ли? Ах ты пакость! Жених, мать твоя Перелеска! Да я тя щаз!.. Ух!..

— Ай! — взвизгнул «жених». — Нет! Не под… ай! Данеподглядывалъя! Ай! Не вру! Нусамапосмотри, тыжеВидящая! — Дон, не вставая, уходил от ударов невероятными перекатами и вывертами. — Я просто поговорить, чтобы не мешал никто!

Лиса присмотрелась — правда, не врет.

— Ну, извини, — хмуро сказала она, вздохнула, села рядом на траву и уставилась на него в упор. — Ну, чего ты от меня хочешь, а? До-он? Ну ты сам подумай, ты же вампир! Я не про то, что ты кровь пьешь, или еще что-то из той же оперы — я вообще не расист, в принципе. Я ж при Универе выросла, и прекрасно знаю, что козлы в любой расе встречаются, а если ты по жизни козел — тут уж пофиг, какой ты масти. Но ты же будешь жить, жить, жить — а я через тридцать-сорок лет стану старухой, а потом помру — оно тебе надо?

— Надо, — твердо сказал Дон. — Целых тридцать-сорок лет у меня не будет никаких проблем! А может и дольше!

— Можно подумать, они у тебя сейчас есть! — фыркнула Лиса. — Ты вампир — какие у тебя могут быть проблемы?

— А ты Видящая — какие у тебя могут быть проблемы? — отбил реплику Донни. Лиса поперхнулась.

— Извини, я как-то не подумала…

— А никто и не думает, — мстительно сказал Дон. До Лисы только теперь дошло, что это повторение разговора, состоявшегося так недавно во дворе, но в качестве «недумающей публики» теперь оказалась она сама.

— Сдаюсь! — засмеялась она. — Но я действительно не могу представить себе проблемы вампира!

— Да нет, — поморщился Дон, — Ты, в общем-то, права: это проблемы не вампира, а лично мои. То есть, я, конечно, вампир, но это еще и я, понимаешь?

— Смутно, — призналась Лиса.

— Ну, вот Грому, например, вполне хватает Госпиталя. А мне, понимаешь ли, не хватает, — и, с ощущением прыжка вниз, — Я ле Скайн, Лиса. Понимаешь ли.

— Оп-паньки! — обалдела Лиса. — Так ты что — в кормлецы меня приглашаешь? А по морде?

— С ума сошла? Не вздумай это где-нибудь ляпнуть. Меня сотрут на хрен тут же, — озабоченно свел брови Дон. — Не понимаешь? Я не имею права. Никто не имеет права. Приглашать в кормлецы. Потому что от приглашения до принуждения — один шаг. И иногда — очень маленький. Человек — или эльф — может сделать это только сам, да еще и три свидетеля должны подтвердить, что он делает это добровольно. И желающих более, чем достаточно, не сомневайся! У меня за последний год уже три предложения были. Только вот, видишь ли, я — это я, и предложения эти меня ну никак не привлекают. Понимаешь, в чем дело: в кормлецы идут люди совершенно определенного склада. Это либо экзальтированные дуры с фанатичным блеском в глазах, вот такие вот, — Дон изобразил фанатичную дуру, Лиса прониклась и захихикала. — Либо очень трезвые расчетливые ребята, которые абсолютно четко знают, чего хотят. Вроде бы разные варианты, да? А вот тошнит меня с них совершенно одинаково. Это проблема не ле Скайн, это моя личная проблема. Не имеем мы такого права — приглашать, это преступление, и карается ой-ой! Вот на взгляд брать, на один раз — слышала, наверно, что это такое? — можно, но я и это не люблю, хотя и приходится. Гадко это. Как украл. Хотя многие из наших этим сотнями лет живут, и моральных страданий не испытывают.

— Надо же, как у вас — все шиворот на выворот! Пригласить нельзя — а украсть можно! — Лиса слушала с большим интересом. Ни о чем подобном она нигде не читала.

— Так потому и не афишируется, что на ваш взгляд это шиворот на выворот. А на самом деле у всего своя причина. Если интересно — как-нибудь потом расскажу.

— Расскажи… — Лиса впала в задумчивость. — Интересно… Значит, получается, в любовницы, ну, в кормлецы, приглашать нельзя. А замуж звать можно? А разница?

— А вот тут я могу собой гордиться! — засмеялся Дон. — Это я нашел лазейку! Это настолько нелепо, что не запрещено! А получается все очень хорошо, вот, смотри! Ты будешь почтенная замужняя райя, с человеческой точки зрения все очень благопристойно, никаких кормлецов. Я знаю, как люди в большинстве своем к кормлецам относятся — типа, сплошной разврат, и тому подобное. А я сам смогу выбрать себе… — он замялся, ища слово.

— Энергетическую кормушку, — неумолимо закончила Лиса, изумленно покачивая головой. — Ну ты даешь! — она никак не могла определить собственное отношение к происходящему. Дон явно старался ничем ее не оскорбить, в то же время оставаясь предельно честным — уж вранье-то она бы почувствовала.

— А что в этом плохого? — Дон чувствовал, что не убедил ее. Эх, Лью бы сюда! Вот кто убалтывать умеет! — Я, конечно, могу тебе начать впаривать что-нибудь про неземную любовь…

— Не надо! — сразу насторожилась Лиса.

— Вот именно. А я тебе предлагаю честную сделку: ты сама говорила, что у тебя шансов замуж выйти — от ноля к минус бесконечности. А так все будут немножко счастливы. И ты, и я.

— Сыт, — уточнила вредная Лиса. Ей было уже даже забавно.

— Да не просто сыт, как ты не поймешь! Просто урвать энергии не проблема, я ж тебе говорил. Но если бы у тебя самой был выбор: манная каша, холодная, на воде, без масла, соли и сахара — или горяченькая жареная курочка с хрустящей корочкой, с приправами и картошечкой — что бы ты предпочла? Понимаешь? Энергия тоже имеет вкус и запах, это немного похоже на твое Видение. Соглашайся, Лиса! Если захочешь, у нас даже дети будут! Тебе дела ни с кем иметь не придется, все беру на себя. Только кандидата выбери, пальцем ткни — вот от этого — и все будет! Но уж подбирай такого, чтобы на нас с тобой хоть немножко похож был!

— А это еще как? — Лиса была заинтригована.

— Вот выходи замуж — тогда расскажу! — обрадовался Дон.

— Да ну тебя! — надулась Лиса. — Как что действительно интересное — сразу кукиш под нос! Еще скажи, что я еще маленькая!

— Ты еще маленькая, — послушно сказал Дон и с хохотом увернулся от мокрого жгута штанов. — Слушай, это уже чисто технические детали, давай сначала до них доживем! — взмолился он. — Выходи за меня, Лиса! И характер меняться с возрастом, как у людей, у меня не будет. Мы всегда одинаковые. Соглашайся! Будешь ждать меня из рейдов, форму зашивать, мечи точить, печенку протирать через ситечко к приходу меня, любимого…

— Ага, всю жизнь мечтала! — фыркнула Лиса.

— А я о тебе буду стр-рашно заботиться! И работу можешь бросить — я богат… — он не успел увернуться, настолько неожиданной и молниеносной была реакция. Хлесткая пощечина обожгла его щеку. Лиса стояла над ним на коленях, гневно сверкая глазами.

— Никогда. Не смей. Меня. Покупать! — прошипела она, водя пальцем у него под носом, подхватила мокрые вещи, вскочила и пошла наверх к околице. «Где ты, Лья?», заскулил про себя Донни и бросился вслед.

— Лиса! Постой! Ну, не сердись! Виноват, дурак, исправлюсь! — он забегал перед ней, она фыркала, огибала его по мокрой траве и шла дальше. — Я не буду тебя покупать! Денег вообще не дам, и тебя обберу! Вот, прям все как скажешь! До клочка, до ниточки! Носить ты будешь ватник из дерюжки, больше у тебя ничего не будет, а спать мы будем на тощем драном коврике! В холодном углу унылой землянки с большо-ой дырой в крыше! — со слезой в голосе и трагическим подвывом повествовал Донни. — Под которую в дождь мы будем грустно подставлять такое же унылое дырявое ведро! Но к утру тощий драный коврик все равно будет промокать от натекшей из ведра лужи. И весь день после этого ты будешь печально сушить его у нашего жалкого очага с сырыми дровами, вытирая слезящиеся от едкого дыма глаза и размазывая сажу по лицу, — Лису уже разбирал хохот, но она сдерживалась и упрямо шла вперед. — А в душер-раздир-рающе закопченном котелке будет вяло булькать твоя липкая скудная пища. Блэ-э! А зато я каждый вечер буду играть тебе на гитаре — я видел, тебе понравилось — и махаться с тобой на мечах! Так устроит?

— Все равно ведь покупаешь! — опять фыркнула Лиса, но уже без гнева, обошла его и направилась дальше. Дон пошел рядом, заглядывая ей в лицо. Вроде больше не сердится…

— Я не покупаю, я меняюсь — объяснил он. — Я же не могу только брать и ничего не давать взамен! Я еще и стихи тебе читать могу! Не веришь? Вот, пожалуйста, м-м-м…

— Осел, — договорила Лиса. — Вот уж эльфийской лирики, спасибо, не надо, ладно? Меня от нее еще в десять лет стошнило: маменька ее любила сильно. «Мы лишь сон Жнеца о тучной ниве…», — гнусаво проныла она, подражая модному пару лет назад чтецу. Дон хихикнул — получилось действительно похоже. — Мне у них только «Босы ножки» нравятся, мне ее бабка Берита как колыбельную пела. Но я на третьем куплете всегда реветь начинала, мне бабушка его петь и перестала, я его и не помню. Она бы вообще перестала — что это за колыбельная, от которой ребенок ревет, но я всегда очень просила.

— Что за «Босы ножки» — удивился Дон. — Чье это? В смысле, автор?

— А этого никто не знает. Похоже, единственная народная эльфийская песня, причем на человеческом и, видимо, про вампиров. Но это я потом уже поняла, когда выросла.

— Ни фига себе! Эльфийская — о вампирах? И без автора? На эльфов не похоже! Они же твари просто жутко тщеславные!

— Это ты мне говоришь? Извини, я об этом побольше тебя знаю! С другой стороны, ну сам подумай — а с чего бы людям о вампирах жалостливые песенки слагать?

— Тоже верно. Странно. Так может, вампиры сами про себя?..

— Я ж тебе говорю — жалостливая! Сам-то подумай?

— А, ну да… Тогда да… Тогда совсем странно… А спой!

— Да иди ты!

— Нет, ну правда! Я ж ее не слышал никогда — интересно! А я тебе — хочешь — свои стихи потом прочитаю?

— Свои-и? Ты еще и это умеешь?

— Ну, знаешь, за шестьсот-то лет можно научиться!

— За сколько? — Лиса даже остановилась. Дон виновато пожал плечами. — А ты неплохо сохранился! — хмыкнула Лиса.

— Юн, свеж, бодр и всегда готов к услугам для прекрасной райи! — раскланялся Дон. — Ну спой! Ну пожалуйста!

Лиса вздохнула. Но послушать стихи шестисотлетнего вампира — это, знаете ли, искушение…

— А дальше я не помню. И спросить некого, бабка Берита в позапрошлом году померла, — вздохнула Лиса. — А больше нету нигде этой песенки, я уже искала. Теперь видишь, что это о вас? Все же знают, это вы любите босиком бегать.

— А? Да, похоже… — очнулся Дон, взглянул на свои «босы ножки». Это правда, любит он босиком… Голос у Лисы оказался низким, чуть хрипловатым, а песня действительно похожей на колыбельную — протяжная и печальная. Он даже как-то… очаровался… Лья тоже пела — но у нее был хорошо поставленный, почти оперный голос. И совсем другой репертуар…

— Давай, читай уже! — потребовала Лиса.

— Может, не надо? — попробовал увильнуть Дон. — Вдруг тебе не понравится? — а ему это действительно важно, вдруг с удивлением поняла Лиса. Его всерьез волнует, не обхихикает ли она, именно она, его стихи, как до этого эльфийскую розовую муть.

— Не увиливай. Обещал? Обещал. Не бойся, ржать не буду. Но и врать, если не понравится, тоже не стану. Ты ж понимаешь, мне оно — себе дороже!

— А почему, кстати? Вот чего никогда не понимал! Иногда ведь соврать просто необходимо — иначе полные кранты! «Дорогой, как я выгляжу?» «Чуд-до-о-овищно!» Бдыщщ по морде! Как вы так живете?

Лиса невесело улыбнулась.

— Вот так и живем, чтобы необходимости во вранье не возникало. Гниль, Дон, слышал про такое? В Видении — черная, липкая и вонючая дрянь. Вот и представь, что у тебя внутри такое счастье образуется. А оно образуется — от вранья. У всех, только все этого не чувствуют. А мы чувствуем. Жить — и ощущать, как разлагаешься изнутри. Кайф! Самая прямая дорожка к тому, чтобы с ума сойти. И сходят, что ж ты думаешь? Особенно те, кто не захотел свой Дар признать. Так что, извини заранее: если не понравится — так и скажу, врать не буду.

Они остановились у невысокого заборчика заднего двора. Лиса облокотилась на него, уставилась на Дона выжидательно. Он запрокинул голову. Пока они шли, окончательно стемнело. На западе так и висела туча, но небо над ними все еще было чистым, звездным, луна еще не взошла. Тогда тоже было огромное небо — вдвое больше, потому что звезды отражались в океане, таком же черном и глубоком. Был отлив, безветрие, и только легкая зыбь заставляла дрожать отражение неизмеримой пустоты, о которой так легко забыть под ласковым голубым небом дня.

Он замолчал, опустив голову. Пришло острое ощущение неправильности того, что он делает, недовольство собой и досада.

— Это… свечи, да? — услышал он шепот Лисы. Она стояла, запрокинув голову, как он сам только что, и смотрела на звезды.

— Наверно, — глухо сказал Дон. Не надо было это читать. Да, сейчас можно было бы ее обнять и поцеловать, и все получилось бы — но он не мог. Не для охмурения вспыльчивой рыжей девчонки это было написано, и использование — его покоробило само это слово в применении к стихам — ощутилось чем-то вроде предательства. Да нет, это и было предательством — к себе тогдашнему, к Лье. К той Лье, которой уже не было, и не будет уже никогда. К памяти. Он опустился на одно колено, поцеловал руку Лисы с зажатым в ней мокрым полотенцем, сказал «Извини» в удивленные глаза и ушел в дом. Лиса недоумевала все время, пока развешивала мокрое барахло на веревочке в сенях. Она его обидела? Но чем? И за что он извинился, тем более, если обиделся? Извинился за то, что обиделся? А стихи ей понравились, но она даже сказать ему это не успела — так быстро он сбежал. Она вышла на крыльцо, постояла, глядя в ночное небо. «У черной бездны изначальной…» Ей всегда хотелось уметь летать. Она даже смутно ощущала этот отзвук полета, не разумом, а всем телом — взмах несуществующих крыльев, скорость, свободу и одиночество. Всегда одиночество. Ни разу не представилось ей ощущение других крыльев неподалеку. Почему?

В комнате сидел только маг, остальных видно не было.

— Вы что, поссорились? — Роган подсунул ей тарелку с еще теплой картошкой. — Он так проскочил, будто Рука на хвосте висела!

— Слушай, не знаю, — Лиса уминала картошку, только сейчас поняв, как оголодала. Целый день мотались порталами, потом плясала, да еще и искупалась! — Поговорили, потом он, мням, мне стихи читал! Ага! — кивнула она на изумленный взгляд Рогана. — А потом — швырк — и сбежал! Как будто обиделся. Ам, мням. Но я не знаю, на что! Стихи я не критиковала — да и не стала бы, они мне понравились. Так что — не поняла я, чего он. А еще картошка есть?

Дон долго лежал без сна. Прочитанные вслух, стихи разбудили память о днях давно прошедших. В одной книге он увидел фразу, застрявшую в голове навсегда: «Они жили долго и умерли в один день». Лья так и не поняла того, что было ясно ему с самого начала: в тот день, день его смерти и поднятия, они умерли оба. Он физически, а Лью, пылкую, взбалмошную, любившую его со слепой безоглядностью обреченности, просто стерли, и она жила теперь только в его памяти. То, какой она могла бы быть, если бы… Нет, они не отдалились окончательно, отношения их не скатились к дружелюбному приветливому равнодушию, обычному для ле Скайн. Можно стереть память о событиях, но память тела и эмоции стиранию не поддаются. Лья, и до встречи с ним исповедовавшая идею истинной любви, не стала полностью прежней — за что и поплатилась теперь новым стиранием. Прагматичная и жесткая, она может и не любила сама, но истово верила в его любовь — и эта вера была для нее драгоценна. Она поднимала ее в собственных глазах, придавала ее не-жизни особый смысл. Что-то осталось в ней от той — с побережья. Что-то — но это было так мало, так обидно мало по сравнению с теми ста двадцатью годами, когда они жили друг другом и друг для друга. О чем помнил теперь только он. Он знал, что так будет, знал заранее — и оплакивал свою потерю настолько, насколько это вообще было возможно для того странного существа, каким он стал при поднятии. Почему он стал таким — а кто его знает? Может из-за того, что изначально он был дроу, а может от того, что Лья, движимая любовью и отчаянием, вбухала в его поднятие всю имевшуюся у нее энергию. А странности эти в не-жизни чаще мешали, чем помогали. Та же брезгливость, вампирам очень мало свойственная. Годы до встречи с Лаймом были весьма неприятными, Лайм его тогда просто спас. Но Лайм мертв уже почти тридцать лет, а после него, после его незамутненной никакими сомнениями доброты и самоотдачи, соблазнять убогих, недалеких, зачастую элементарно грязных ради «хлеба насущного» — глотка энергии — о-о-о! Это стало просто кошмаром. Лет десять он ходил в бордель — была там одна девочка, но потом ее зарезали в пьяной поножовщине, и у Дона опять начались проблемы. Да, он чистюля и привереда, да, он избалован — но что же делать, если ему противно действовать так же, как большинство ле Скайн, не имеющих возможности содержать домашнего кормлеца? Взял на взгляд подходящий объект, использовал, стер, выкинул… Его передернуло. Гадость. Пару раз он даже сбегал от уже «готовых к употреблению», не в силах преодолеть отвращение. Эх, Лья! Не впрок пошла твоя наука! Умение четко улавливать подмену желания — вожделением, страсти — похотью, и быть неспособным смириться с этой подменой, вот к чему привела излишняя осведомленность. Остальные такими нюансами не заморачиваются — и вполне довольны! А для него — беда. Вот Лиса — это решение, но как этого добиться? И при этом не смутить, не обидеть и не напугать? Блин, вдруг дошло до него, да она же даже нецелованная! Если уж танцевать не могла, так уж целоваться-то точно не с кем было! Эх, фиговый из него соблазнитель! С Лаймом ему вообще ничего делать не пришлось — сам влюбился, никакой заслуги Дона в этом не было. А с Лисой… К двадцати годам эта девочка, благодаря своему Дару, узнала об окружающих столько дряни, что ей теперь о физическом контакте, наверно, даже думать противно! Да и готовили их наверняка в Универе к пожизненному одиночеству, тренинги какие-нибудь психологические, как без этого… Надо было ее хотя бы поцеловать — «создать прецедент». Чтобы ей хоть было о чем подумать… Блин, нет, чтобы раньше это сообразить, такой был момент удобный… Да будет еще момент, будет. Что ж Дон, совсем уж неумеха? Вот, если… Постепенно он заснул. Ему приснились Лаймон и Лья в обнимку в дальнем конце какой-то очень большой комнаты с белым блестящим полом. Они смеялись, махали ему руками, что-то кричали — но он не слышал ни звука. Он бежал к ним, бежал изо всех сил, но ноги скользили по этому дурацкому полу, и он не становился ближе, и тоже кричал, чтобы подождали, не уходили, что он сейчас — и не слышал сам себя. Наконец Лаймон наставил на него палец, с пальца сорвалась синяя молния, ударила Дона прямо в сердце — и он проснулся. За окном лило, сверкало и грохотало — гроза все-таки началась. Замок от браслета Лайма неудачно повернулся и больно упирался в грудь. Какой странный сон… А почему его не разбудили?

Лиса проснулась под шум дождя. С крыши лило водопадом, бочка уже, наверно, переполнилась. Из кровати вылезать не хотелось — холодно, сыро и промозгло, даже нос мерзнет! Но печку уже топят — дымом тянет! И есть хочется. А почему ее не разбудили? Когда она вылезла в комнату, за столом сидел Роган, мурлыча бесконечную песенку про магию:

С одной стороны стола возвышалась копна сушеной травы, с другой лежали уже готовые запечатанные пакетики. Роган фасовал лекарственные травки.

— Привет. А чего это мы дома?

— Звери заявили, что любят купаться, но не в грязи. Весь север обложен, — ткнул Роган в окно. — Хавку сама ищи, Найдж умотал куда-то. Там все есть, только молоко не трогай в кувшине — это Дону. А из бидона можно. И пирога мне кусок принеси пожалуйста!

Лиса поела, сняла с веревки барахло — что высохло, помогла Рогану — в четыре руки работа быстро закончилась — и поняла, что ей абсолютно нечего делать. Квали рано утром ушел в казарму, Гром и Дон еще спали, Роган взялся за какие-то записи — скучно. Со скуки она вымыла полы в комнате, кухне и сенях, благо воды — хоть залейся, подпихнула в большую печь пару поленьев. Долго копалась в книжной полке, но ничего забавного не нашла: либо уже читала, либо тоска. Уселась перед видеошаром с выключенным звуком, стала бездумно пялиться на мелькание картинок. Позже явился Найджел, взялся готовить обед. Лиса предложила ему свои услуги, но он — спасибо, спасибо, очень большое спасибо — очень вежливо отказался. Лиса даже удивилась, насколько вежливо. Надо же, как: вчера в лицо хамил, а сегодня, похоже, даже какой-то страх в нем проскальзывает! Вот убогий! Да и пожалуйста, не больно-то хотелось! Была бы честь предложена, как говорится. Но скучно-о-о!

— Всем привет. А почему мы дома? — о, Дон проснулся!

— Так Зверей-то не дали нам! — повернулась Лиса. — Сейчас по шару показали — весь север в дожде.

— О как! Так у нас день Осознания? — оживился Дон, спускаясь по лестнице в комнату.

— Было б что осознавать! — фыркнула Лиса. — Тоска смертная!

— Почитай, — Дон с кувшином стоял в дверях кухни, потягивая через трубочку молочную смесь.

— Что? У вас тут всего ничего. Из человеческих половину уже читала, половина муть полная, а на эльфийском я не умею.

— В библиотеку сходи.

— У меня порталов тыщща? Как я тебе туда схожу? — возмутилась Лиса его непонятливости.

— А Роган на что? Ты все утро рядом с «тыщщей порталов» просидела! — Лиса заморгала. А точно. Ой, дура! — Роган! Роган! — настойчиво позвал Дон. — Да оторвись ты!

Роган, недовольно бурча, что его отрывают всякие там скучающие от дела всей его жизни, слепил Лисе портал в Университетскую библиотеку. Лиса захотела именно туда — заодно знакомых навестит. Через полчаса, переодевшись, при полном параде, Лиса ушла в портал — чтобы через три минуты вылететь обратно с воплем:

— Он там был!

— Кто там был? — подскочил Роган. Дон тоже удивленно поднял голову от книги. Даже Найджел выглянул.

— Да ну он же! Ну маг же! — Лиса даже подскакивала и размахивала руками. — Там воняет, знаете как? Прямо разит! Пошли! Меня там слушать никто не будет — я ж еще на практике! А вы Рука! Пошли! Быстрей! Может, он вообще еще там! Ну До-он! Ро-оган!

Пальцы, переглянувшись, шагнули в портал. Лиса уверенно отвела их к закрытой двери запасника. Ключа не было. Как выяснилось, и младшего библиотекаря никто не видел уже третий день. К тому времени вокруг представителей Руки уже суетились главный библиотекарь, проректор — и еще какой-то народ. Попытку послать кого-нибудь домой к пропавшему сотруднику Дон пресек пожатием плеч и вопросом «А на фига?». Довольно хлипкую дверь он высадил на раз. Там-то этот сотрудник и обнаружился. В состоянии, вполне предсказуемом: обезвоживание и отсутствие разума. Нашлись и следы портала убытия. Зато не обнаружилось изрядного количества учебников по магии, а вот по какой — могла бы сказать только ревизия, которая теперь и предстояла библиотекарям. Смысл произошедшего был вполне прозрачен: маг собирался повысить квалификацию. Кроме того, убежище у него должно быть вполне приличное, раз он может позволить себе утащить туда книги и спокойно ими заниматься. Лиса набрала себе книжек, и они ушли домой, больше делать там было нечего. Дома, расстелив карту и проложив два новых вектора, отметили места пересечений. Да, после того, как Лиса нашла несколько мест «пересадки», вектора начали пересекаться — но только на бумаге. На местности там было пусто. Скорее всего, и эти пересечения ничего не дадут, а без Зверей туда и соваться не стоит. Так они и просидели, изредка ставя крестики на карте — куда еще стоит сходить, когда Зверей дадут, пока не пришел на обед Квали. Они рассказали ему о происшествии, сели обедать. Настроение было мрачным, обедали молча.

— Да ну, — сказала Лиса, нарушая повисшее молчание, — Фигня все это. И порталы отрабатывать — дохлый номер, понятно уже. Хитрый он больно. Что-то другое придумать нужно. А так — чем мы занимаемся вообще? На Зверях катаемся, цветочки нюхаем… Вот я здесь восемь дней — и что? Новый кормлец! Чем я помогла? Что я тут делаю?

— Ты ждешь, — жестко сказал Квали. И меньше всего он сейчас был похож на симпатичного раздолбая, плясавшего с ней вчера во дворе. — ждешь, как и вся Рука. Как и все Руки. Он ошибется. Когда-нибудь он ошибется, и мы должны быть готовы. В любой момент. Ты готова?

— Н-не знаю… — покраснела Лиса.

— Конечно, если ты решишь уйти, задерживать тебя я не имею права. Но если нет — подумай, пожалуйста, над тем, что я сказал. Спасибо, Найджел, очень вкусно, — Эльф залпом допил компот, кивнул — пока — и вышел. Лиса проводила его взглядом.

— Упс, — жалобно посмотрела она на Дона с Роганом. — Похоже, меня выпороли! — Найджел молча собрал тарелки и пошел в кухню. Лиса показала ему вслед язык. Роган укоризненно покачал головой. — А чего он! Я ж вижу, что он думает: так ей и надо! — объяснила Лиса. — На лбу написано! Вы мне лучше объясните, а что он в виду имел? В смысле — Квали. В смысле — быть готовой? В любой в момент?

— Значит — набор для выживания в полном одиночестве, — розовая от смущения Лиса была приятна для глаз чрезвычайно, целый день бы смущал да любовался, но Дон представил, какая от этого смущения летит горечь, и ему свело челюсти. Лиса не поняла его гримасы и слегка обиделась — морщится он, видите ли!

— А вот харю кривить не надо пожалуйста! Я об этом в первый раз слышу, между прочим! Если это так важно, могли и раньше сказать!

— Да нет, это у меня челюсти свело, — абсолютно честно сказал Дон. — А слышишь в первый раз, потому что для тебя это не обязательно — погорячился наш Большой! Ты же не на постоянной службе, от тебя этого требовать никому и в голову не могло придти. Но, может быть, он и прав. И лучше тебе действительно озаботиться, потому что линять отсюда ты, как я понимаю, не собираешься?

— Не дождетесь! — фыркнула Лиса. — После того, что я сегодня видела… Эту суку надо из-под земли достать и по стене размазать! Я ж этого мальчишку знала, он на работу за год до этого устроился! Ему ж всего-то восемнадцать! День рожденья у него в Снеготае был… — она неожиданно всхлипнула, зажала рот рукой и отвернулась.

— Тихо-тихо! Ну-ну, не надо, ну, что же делать! Чш-ш-ш! — Дон уже обнял, спрятал на груди и сделал Рогану большие глаза. Тот, уже сам все поняв, капал в чашку настойку. Ревела Лиса так же, как хохотала — с полной самоотдачей. Даже Найджел перепугался и забегал вокруг, притащил кувшин воды, полотенце и, зачем-то, тазик.

— Да, брат, совсем мы с тобой мышей не ловим, — через полчаса, когда наревевшаяся Лиса уснула, оглушенная настойкой и заклинанием, изрядно сконфуженный Роган и расстроенный Дон сели лечить уже свои нервы. Кувшин вина Найдж выдал без звука, но участвовать отказался, опасливо поглядывая на Дона. — Ты-то ладно, ты вампир, тварь бесчувственная по определению. Хоть и нестандартный. Да не дергайся, исследовать не собираюсь. А вот мне непростительно — я целитель все-таки. Мог бы и сообразить, как девочка отреагирует. Очерствели мы с тобой, вот что.

— И за это выпьем, — поднял Дон стакан.

— А знаешь… Да! — с грустным удивлением согласился Роган.

Прикончив кувшин, они вытрясли из Найджела какие-то рубища и, завязав лица мокрыми тряпками, полезли в дальнюю кладовку.

Проснувшись через пару часов, Лиса с удивлением обнаружила, что стала владелицей широкого пояса с многочисленными карманами, заплечных ножен с коротким легким мечом и плаща из тонкой кожи, зачарованного на водооталкивание.

— Это… мне? — она примерно представляла себе стоимость невзрачных подарков. Это вам не золотые колечки и сережки, которыми периодически баловал ее старший брат.

— А то! — ухмыльнулся Донни. — Меч научу точить сегодня попозже. А что тебе еще нужно — думай сама. Чем можем — поможем, — объяснил он. Роган активно покивал. Он все еще чувствовал себя виноватым. Да, его сбило с толку то, что она хорошо держалась и не устроила истерику еще в Университете. Но он должен был понять и учесть… А он не учел… Нехорошо, в общем. Непрофессионально. — По карманам в поясе рассуй всякую мелочь — соль, огниво, печати, деньги, иголки с нитками, булавки. А все остальное к перевязи, чтобы только одеть — и все. Вот сколько мы с Роганом собирались, когда ты нас позвала? Минуты две? Ну да, Грома будить пришлось бы, но, как только проснулся бы — точно так же был бы готов за две минуты. Потому что все уже собрано. Схватил — и пошел.

— Ага… Спасибо… — Лиса расцвела. — Мне… палку бы еще. Но это я сама! Это я сейчас… Как раз и плащик обновлю! — Она нацепила обновку и выпорхнула из комнаты. Дон с Роганом, изрядно опасавшиеся продолжения истерики, перевели дух. Кажется, пронесло. Роган опять погряз в записях, а Дон некоторое время спустя удивился долгому отсутствию Лисы и вышел посмотреть — нет, вот она. Лиса сидела на заднем крыльце и строгала здоровенный березовый дрын кухонным ножом. Рядом лежал ворох зеленых веток.

— Тебя Найджел за этот ножик загрызет! На, лучше этим, — он подсунул ей кинжал.

— Да ни фига! Он мне сам его дал! — удивилась Лиса, но инструмент сменила. Ого, похоже Большой с Мизинцем оч-чень поговорил! Отдать любимый ножик… Дон изумленно покачал головой. Он прислонился к стояку и стал ловить пальцами капли, падающие с навеса — очень увлекательное занятие. Это хорошо, что она так быстро успокоилась. Она стойкая. Хоть и взрывная. Он всегда переживал слабее, но дольше, гораздо дольше… — А знаешь, мне понравились твои стихи. Но ты сбежал, и я не успела тебе сказать. А потом как-то не до того было. А почему ты вчера так… ушел? Я тебя чем-то обидела?

— А? Не-ет, что ты. Это просто… память… — Дон опять уставился на струи дождя, набирал в ладонь, выливал, опять подставлял руку.

— А можно, я тебя спрошу? Только не сердись, ладно? Если решишь, что это не мое дело, так и скажи — пошла на фиг! — Дон насторожился. Есть пара вопросов, на которые он не хотел бы давать ответ даже самому себе, а уж кому-то другому, да еще и честно… — Дон, а… вот… страшно было? Ну, умирать? — он расслабился.

— Да нет, — слабо улыбнулся он, — Я же знал, что она меня поднимет. Скорее обидно, и не за себя — за нее. Она столько сил в меня вложила — и все прахом, — улыбка стала неудержимо широкой. — Я к ней пришел дурак-дураком, говорю — райя, у вас есть любовь? — он засмеялся, вспоминая.

— А она?.. — очарованно прошептала Лиса, бережно прижимая к груди суковатую палку. Это был первый раз, когда она слушала настоящего участника реальных событий, а не читала про придуманные чувства выдуманных героев.

— А она десять лет заваливала меня книгами, учила биться на мечах и стрелять из лука, — задумчиво улыбался Дон, глядя далеко-далеко, за реку, за лес, за дождь. За пятьсот лет.

— Она… красивая была, да? — Лиса попыталась проследить его взгляд, но для нее там был только дождь. Только дождь.

— Красивая? Не знаю, — пожал плечами Дон. — Как-то никогда об этом не задумывался. Наверно да…

— Разве так бывает? — удивилась Лиса. — Если красивый — значит уж…

— Да? — насмешливо взглянул на нее Дон. — Скажи, Квали красивый?

— Ну-у, да-а, он же эльф, а эльфы все… — довольно уверенно начала Лиса и постепенно совсем завяла под конец.

— Вот именно, — закончил Дон. — Отними от облика его постоянную внимательность, доброту, шарм, чувство юмора, эту его легкость — что останется? — Лиса не на шутку задумалась. — Очень гордая. Самолюбивая. Скрытная. Умная, хоть и любит называть себя дурой. Щедрая. Правда, может, только со мной. Не знаю.

Лисе с огромным трудом удалось удержаться от вопроса, задать который страшно хотелось — но она не чувствовала себя вправе: почему они расстались? Вычитала она как-то ядовитую фразу, очень подходившую всем Видящим: когда своей личной жизни нет, чужая начинает интересовать чрезвычайно. Не будет она его спрашивать…

— Но ее больше нет, — очень спокойно, как-то буднично и отстраненно заметил Дон, нечаянно ответив на невысказанный вопрос.

— Ох! — вырвалось у Лисы горестное. В носу вдруг защипало…

— Ты чего? — удивленно взглянул на нее Дон. Из карих, ставших совершенно круглыми, глаз горохом катились слезы, ладошка зажимала прыгающие губы. — Да ну чего ты? — засмеялся Дон, и уже сидел рядом, и обнимал, и вытирал ей слезы. — Да жива она, не плачь, ей просто кусок памяти стерли. И не такой уж большой кусок. Ну перестань, меня же Роган съест! Он тебя успокаивал-успокаивал, а из-за меня ты тут опять… — с улыбкой уговаривал он Лису. Одна салфетка вымокла сразу, из воздуха достал другую. Вот смешная какая! Ревет! Было бы о чем!

— Память — это… еще хуже… — нервно сглотнула Лиса, хлюпая носом.

— Да нет, — Дон обнял ее за плечи, уткнулся носом в рыжую макушку. — Она же не помнит. Нельзя жалеть о том, чего не помнишь. У нее все хорошо, она бы очень удивилась, что ты плачешь!

— У нее! А у тебя? А ты? — попыталась заглянуть ему в лицо Лиса, немыслимым образом выворачивая шею.

— А я помню, — улыбнулся Дон. — И очень этому рад. Это безумно много, понимаешь? Я невероятно богат — у меня есть память о счастье. А этим мало кто может похвастаться. Очень уж редкая это вещь — счастье. Может, и лучше, что она не помнит. Нам тяжело было бы вместе вспоминать об утраченном. А так — эта память только моя, и я ей рад, рад, что у меня есть, что вспомнить, — он сидел рядом, обнимал ее за плечи, но опять был очень далеко, где-то там, за дождем и временем. Ну, да, я, например, вспомнить ничего такого хорошего не могу, подумала Лиса. Просто нечего. Совсем нечего, даже обидно. Пакости всякой — сколько угодно, а такого… Вот он встанет сейчас, отойдет — только и останется в памяти, что рука на плечах. Это уютное ощущение закутанности в мягкий черный мех. И через тридцать лет, и через сорок — больше ничего не будет. Может, действительно замуж выйти? Пока зовет? А то — позовет, да и перестанет. И останешься ты дура-дурой со всеми своими высокими принципами и мечтами о возвышенной духовной связи. Где ее искать-то, связь эту? В суде? Ха! И когда?

Они долго сидели так молча, глядя на дождь и каждый думал о своем. И каждый очень удивился бы, узнав, о чем думает другой. Дон уже почти смирился. Фиговый из него соблазнитель, ничего-то он без своих вампирских штучек не может. Объятия — пожалуйста! Даже удивительно, как быстро девочка перестроилась, учитывая блоки и запреты на физический контакт, которые просто не могли не появиться у нее из-за Дара. Совершенно спокойно сидит с ним в обнимку. Только вот объятия эти скорее дружеские или братские, а отнюдь не страстные. А это ну совсем не то, что Дону нужно. И даже никаких крамольных мыслей даже про поцелуи, не говоря уж о чем-то большем, под рыжей макушкой не имеется. Она даже краснеть перестала — освоилась. Да и то сказать, какое, на фиг, соблазнение, если он только и делает, что сопли ей вытирает, как маленькой! Эх! Да ладно, не получится — значит не получится. Зато когда-нибудь он вспомнит эту рыжую челку под белым платком с теплым чувством, как вспоминают выпущенную на свободу птицу. Нет, на птицу она мало похожа… Ну, зверька. Беги, Лиса, в свои леса…

За спиной у них, в сенях, загорелся портал, заиграли, заискрились в голубых отсветах капли, падающие с навеса, рельефно высветились камешки на земле, легли длинные тени. Стало вдруг заметно, что уже стемнело, очень рано, как это всегда бывает в дождливый день. Хлопнула дверь. Лиса нервно вздрогнула, обеспокоенно завозилась, пытаясь спешно разобраться с палкой, которую она все еще обнимала, двумя ножами и кучей веток.

— Случилось что-то? Это Квали, наверно… Пойдем скорей, узнаем…

— Не-ет, — отпустил ее плечи и обернулся Дон. — Это Птичка прилетела. Что-то ее давно не было. Дочь Руки, — объяснил он. — ее Лягушонок нашел и притащил. Она из Дома Рио, настоящая на-райе, очень любит читать, и всерьез интересуется древней историей, в частности, лошадьми. А дома ей, сама понимаешь, никак.

— Почему никак? — не поняла Лиса.

— Ты при Универе выросла, — терпеливо уставился на нее Дон. — Ты много девочек на-райе там видела? Не в гостях, а студенток?

— А… вообще… не видела, — дошло до Лисы. — Так их, что ли… О-о-о!

— Вот и «О-о!» Он ей сюда книжки таскает. А она заходит поменять.

— А… как же… — Лиса нахмурилась.

— Знаешь, поговорка такая есть, — усмехнулся Дон, поняв ее опасения. — Не спрашивай — и мне не придется врать. Она не врет. Потому что никто не спрашивает. Мать у нее разведена, на дочь ей начхать, лишь бы жить не мешала. А она и не мешает. Пойдем, познакомлю, — он встал, протягивая Лисе руку. — Да брось ты это здесь! Только ножик Найджелу отдай — удавится же!

— Привет! — Дон пропустил Лису в комнату, вошел следом. Маленькая эльфа, сидевшая за столом напротив Рогана, подняла голову от стопки книжек и просияла улыбкой.

— Ой, Донни! Привет!

— А у нас пополнение! — Дон подтолкнул вперед Лису. — Знакомьтесь: Лиса, это Птичка! Птичка, это Лиса, она… — Птичка стремительно скользнула к Лисе, Роган вскочил с невнятным воплем, Дон дернулся вперед, Лиса подалась назад, но никто ничего не успел: эльфа уже схватила руку Лисы двумя руками и энергично потрясла, радостно чирикая: — Здравствуй! Очень рада! Я, вообще-то, Птахх, но ребята прозвали Птичкой, а мне даже нравится… — и, заметив наконец выпученные глаза и тяжело отвисшую челюсть Найджела, высунувшегося поприветствовать на-райе, напряжение на лице Дона и нечто совсем уж непонятное — у Лисы, растерянно договорила, оглядываясь на Рогана:

— Что-то не так?

— … Видящая… — потерянно договорил Дон упавшим голосом. Лиса стояла, сжав вторую руку в кулак перед грудью, зажмурясь, замерев, и даже, казалось, не дыша.

— Ви… Ой! — личико вытянулось, Птичка зачем-то растерянно еще и погладила Лису по руке, потом отдернула руки и спрятала за спину. Она закусила губу и смотрела на Лису с таким ужасом, будто только что ее нечаянно убила, и, кошмар какой, что же теперь делать? Лиса перевела дух, заморгала — отмерла…

— П-птичка, — кивнула она, криво улыбнувшись, Рогану. И Дону: — Очень… похоже… Я… т-там посижу, ладно? — ее вполне зримо колотило. Она кивнула и стремительно выскочила в сени.

— Ой, я… Я не хотела! — Птичка чуть не плакала. Оборка платья под ее пальцами вспомнила молодость — дни, когда она была еще нитками.

— Да ладно! — махнул рукой Дон. — Видишь, все обошлось. Не бери в голову! — Роган, опять усевшийся за стол, поддержал его, активно кивая на немой вопрос в Птичкиных глазах.

— Нет, я… Я так не могу… Я схожу — извинюсь. Нехорошо так…

— Да за что ты извинишься? Виноват-то я! Надо было сразу сказать, что Видящая, а я стормозил. — Удивился Дон.

— Знаешь, Дон, — тихо и очень серьезно сказала Птичка, — я себе могу сто раз сказать, что невиновата, а может это так и есть, но чувствую-то я по-другому! — Дон пожал плечами, Птичка вышла.

Лиса сидела на крыльце, ругая себя на все корки. Диплом, да? К незнакомому человеку, ну, пусть не к человеку — а разница? — выскочить без перчаток! Так опозориться! А перетрусила-то! Даже в испарину бросило, вон, мокрая вся! Ну, да, если бы удар не удержала — плохо было бы. Изуродованная на-райе — это тот еще скандал, и ребят бы подставила: девочка сюда украдкой бегает, как бы объясняла сломанный палец? В носу ковыряла? Остальное-то ерунда. Ну, макнулась бы в дрянь — в первый раз, что ли? Но это, видимо, вообще какое-то уникальное сборище уникумов — девочка оказалась мягонькая и пушистая, не перышки, но очень близко. Птичка! Скорее цыпленок. Пух, а под ним тонкие косточки. Лиса хмыкнула. Жаль, что она на-райе. Если задуматься, ничего хорошего ей в жизни не светит, как и Лисе. Сзади прозвучали легкие шаги, потом виноватое сопение.

— Райя… Лиса! Вы… Ты на меня очень сердишься? — Лиса обернулась. Весенней зелени глаза, наполненные отчаянием, закушенная губа, руки теребят то, что когда-то было оборкой. Она серьезно? Однако!

— Да за что? Я т-тя умоляю! Не придумывай! Это мне извиняться надо — расслабилась тут, без перчаток бегаю — вот и огребла. Кстати, от себя же и огребла — испугалась того, что могло бы быть бы, если бы, да когда бы. Просто нервы уже, к дроу в гору, никакие, — Лиса, вздохнув, потерла лицо двумя руками.

— Правда? — просияла эльфа, — Ты не сердишься? А что ты делаешь? Вот это вот — что это такое будет? — она присела на корточки.

— Посох. Мне ребята снарягу подогнали — пояс под разгрузку, даже меч. Но с мечом у меня плоховато — мы вчера попрыгали, мне до них — как до луны. А вот с палкой я умею. Дон меня с мечом потренировать пообещал, но, боюсь, это дохлый номер. У тебя и то лучше бы получилось, ты все-таки эльф, хоть и девочка.

— Пообещал? С мечом? А если я попрошу? — загорелась Птичка.

— Слушай, я не знаю. Спроси, — пожала плечами Лиса. — У меня-то как получилось — Дон ко мне клинья подбивает. Ну, предложение сделал.

— Он же… вампир… — захлопала Птичка глазами.

— Вот и я ему то же самое сказала. Вернее, сначала мы с Найджелом поцапались…

Спустя час изрядно озадаченный Дон пошел искать пропавшую на-райе. И тут же и нашел. Райя с на-райе, крепко обнявшись, дружно всхлипывали на заднем крыльце. Не в голос, но с удовольствием. Дочь Университета и дочь Руки Короны явно «нашли друг друга». Мать Перелеска, чтоб мне девкой стать! Только этого не хватало! Обойди Жнец, сейчас Квали принесет! Он же сначала всех убьет, а потом поднимет и допросит — почему это у бедных девочек плохое настроение? Обидел кто плохой, али плюшкой обделили?

— Райя, на-райе! — промурлыкал Дон. — Пирожки без вас соскучились, и компот безутешно остывает в одиночестве и печали!

— Ой, а сколько времени? — всполошилась Птичка.

— Начало седьмого, — улыбнулся Дон.

— Ой! Мне пора! Меня вот-вот хватиться могут! Я побегу! Я дня через два зайду еще, попозже, — она еще всхлипывала, но уже улыбалась. Вихрем слетала за книжками в комнату и, кивнув, исчезла в портале.

— Ну, как ты? — Дон сел рядом и протянул Лисе очередную салфетку.

— Да… — махнула она рукой и трубно высморкалась. — Сама дура. Расслабилась тут с вами… Понимаешь, тут же еще что, в нас же на тренингах в Универе постоянно вколачивали: хватают — бей. И приемы все, что называется, подлые, на нашу слабость, или даже на старость рассчитанные. Палец сломать, глаз выткнуть. И доведено до рефлекса. Знаешь, как трудно сдержаться оказалось? До сих пор затряхивает! Представляешь, если б я ее… — Лиса поежилась и нервно сглотнула, представив возможные последствия.

— А зачем вас так? — не понял Дон.

— Нас очень легко пытать, — уже почти спокойно объяснила Лиса. — Некоторым особо «приятным» личностям достаточно просто дотронуться до незащищенной части нашего тела. А некоторые и через одежду чувствуются, от них и перчатки не спасают.

— Таки ватник? — нахмурился Дон.

— Таки да, — пожала она плечами. — Всегда были попытки как-то повлиять на эксперта, или что-то узнать через нас. Большинство дел через нас идет, мы много знаем, и от нашего решения многое зависит. Не будешь же всех преступников таскать во Дворец, в Серпы на Колосья ставить. А мы ж неподкупные! — усмехнулась она. — Как будто это от нас зависит! У нас даже все образцы крови уничтожают, чтобы не достал никто поиском по крови. Только у Короля есть в архиве, по три капли от каждой Видящей.

— Таки да-а… — протянул Дон и впервые не нашел, что еще сказать. Жизнь Видящей представала во все более неприглядном свете.

Вот так Птичка с Лисой и познакомились.

На следующий день Квали поднял их в десять утра — именно во столько должен был открыться продуктовый склад — и не открылся. У беглого мага кончились продукты. Только успели нанести на карту новые вектора, как Большой вызвал Дона по личному порталу связи и передал новую ориентировку — склад элитной мебели. Маг вил гнездо. Здесь, в отличие от продуктового склада, удалось сразу определить, что пропало. Список вынесенного впечатлял. Дорогущий книжный шкаф, письменный стол, ковры — невероятное количество, и колоссальных размеров кровать. «Как в портал-то ее проволок, зар-раза!», шипел Роган. У здешнего кормлеца при осмотре выявились многочисленные растяжения связок и мышц. Видимо, именно его маг заставил таскать мебель, не утруждая себя сильными заклинаниями уменьшения веса. Лишь бы поднял. Но ни одной царапины! Если бы хоть капля крови коменданта склада попала на утащенную мебель — как все стало бы просто! Для очистки совести поиск все же провели — нет, чисто. Дон с опаской поглядывал на Лису, но она держалась, только желваки на скулах ходили, да гневно раздувались крылья носа. Придя домой, она мрачно обосновалась на заднем крыльце, с остервенением остругивая посох. Найджел обходил ее пятым углом десятой дорогой, и даже приглашение на обед передал через Дона, а по своим делам, похоже, готов был лазить через окно, только бы мимо страшной райи Видящей лишний раз не проходить. Роган поил Лису через каждый час какой-то микстурой, она покорно ее пила, но сильного улучшения Дон не заметил. К приходу Квали на обед Лиса продолжала оставаться взрывоопасной.

— Ну, какие результаты? — поинтересовался эльф.

— Гр-р-р! — отозвалась райя Видящая, злобно сверкнув глазами. Квали оторопел. Вопросительно взглянул на мага.

— Пол-литра успокаивающего, — меланхолично сообщил Роган.

— Гр-р-р! — сказала Лиса уже ему, ожесточенно ковыряя вилкой кусок мяса на тарелке — нож у нее Роган отобрал.

— Нам бы в рейд, Большой, — Донни был непривычно серьезен. — Знаешь, я сам чего-то звереть начал. Морду бы набить кому, что-ли. Негатив накопился. Противно все это — слов нет. Все эти воющие родственники… И попроси Грома со Зверями поговорить. В конечном счете, они тоже под присягой, нефиг борзеть. У нас уже десяток мест на карте отмечен для проверки. Дождь дождем, а отлавливать этого придурка надо. Новых идей нет, значит надо тупо отрабатывать вектора. Где-нибудь наткнемся на его лежку.

К вечеру Лиса слегка успокоилась, но на предложение Дона помахать мечом ответила коротко: «Убью. Или ты меня.» Так на крыльце до ужина и просидела, строгая деревяшку. Только иногда вдруг взрыкивала, и с размаху вгоняла несчастный кинжал в ступеньку. Потом, расшатав, вынимала и строгала дальше. Спать ее Роган уложил сразу после ужина в приказном порядке.

Наутро Дон застал Рогана перед окном.

— Красивый дождик? — поинтересовался Донни.

— Смотри, — посторонился Роган, кивнув в окно.

— Да что ты там видишь-то? Дождь сплошной. А-а! — еле различимые за дождем в сером свете утра во дворе стояли три Зверя, перед ними Лиса в дождевике. — Опять яблоками закармливает?

— И сахаром, — кивнул Роган. — Я встал часа полтора назад, она уже там была. Найджел сказал — не завтракала.

— Понял. А что там на завтрак?

Дон вышел на крыльцо, потянулся. А неплохо. Чуть моросит, не жарко, но и не холодно. Подошел к группе, занявшей почти весь двор. Звери осмотрели его без интереса и опять потянулись мордами к Лисе. Она, что-то ворча, скармливала им сахар с ладони и чесала носы.

— Ну что, рыжая, весь сахар у Найджа потырила? Удавится же!

— Сам отдал, — буркнула Лиса.

— Да тебе поди — не отдай! Небось как подошла, глазом зыркнула — он бы и штаны отдал по первому намеку! — хихикнул Дон. Лиса покосилась более благосклонно. — А с завтраком неправа. Могу ли я предложить вниманию прекрасной райи не менее прекрасную кашу?

— Не хочу, — отрезала Лиса.

— Все просто, Лиса. Вчера ты почти ничего не съела за ужином, сегодня не желаешь завтракать. Мне голодные обмороки в поиске не нужны. Или ты ешь, причем быстро, или мы остаемся дома, а Звери с извинениями отправляются в Парк.

— Гр-р-р! Шанаж-жист! — злобно прошипела Лиса, развернулась и пошла есть кашу. Ведь так и сделает, с него станется!

Но два дня общения со Зверями сделали свое дело. К вечеру второго дня Лиса более-менее пришла в себя и перестала рычать на окружающих. А может, роль сыграло и то, что они нашли-таки полянку с тремя порталами сразу. Квали немедленно доложил, и там мгновенно устроили засаду. Две Руки должны были дежурить, сменяясь каждые восемь часов.

На третий день поздно вечером залетела Птичка. Сидели они с Квали в уголке, обсуждали книжки — все невинно, но Лисе все стало ясно с первого взгляда.

— Слушай, а почему они не светятся? — спросила она Рогана чуть позже, когда все вышли. — У них же радуга должна быть!

— А? — оторвался он от своего талмуда. — А она маленькая еще. Не подросток, но и не взрослая. У эльфов все неспешно. Вот лет через пять-шесть может быть. Ты-то когда за Дона выйдешь? — хмыкнул он.

— Когда в тропики перееду! — фыркнула Лиса. — Там холодненькое — в самый раз! — и гордо удалилась под хихиканье мага.

Прошло еще два дня. Троица отрабатывала вектора и пересечения, дэ Форнелл пока никак больше себя не проявлял.

— А чего ему? — высказалась за ужином Лиса. — Хавчика набрал, книжки есть, мебеля по первому разряду — чего еще надо-то? Оборудовал себе башню — и сидит!

— Почему — башню? — сразу вцепился в слово Квали.

— А испокон века маги в башнях жили, — удивилась Лиса. — Это сейчас они по магистратам, да в Госпитале, да в Универе. А одиночки все по башням тусовались! Вон у вас на полке даже стоит. «Башня мага». Ну?

— Ой, блин! — Квали вылетел за дверь.

— Чего это он? — не поняла Лиса.

— Трепетная моя! Ты только что выдала новое направление поисков! — усмехнулся Донни. — Старых башен по северу, конечно, до фига, и известны далеко не все, но те, что известны, будут немедленно проверены. Большой у нас весьма оперативен.

«Чего ему еще надо», как спросила Лиса про дэ Форнелла, выяснилось буквально через день. Квали сорвал группу с маршрута, вызвав Донни по личному порталу. Исчезла девушка-полукровка сорока лет, юная Наставница младших классов. Жила она одна, и хватились ее, только когда она не вышла на работу. Дверь квартиры оказалась заперта изнутри. Вскрыли — и обнаружили смятую постель и портал убытия. Все идеи о том, что она срочно ушла к подруге, матери, и все остальные варианты Лиса отмела сразу. Дэ Форнелл захотел женщину, след недвусмысленно указывал на него.

— Да что же он за нелюдь-то? — с бессильным ужасом в глазах спросила Лиса Рогана. — Она же кормлец теперь, зачем она ему — такая? Он совсем сумасшедший? — Роган только плечами пожал. В сумасшедших он не разбирался. Провели новый вектор, сразу и отработали — и ничего. Ничего.

Погода так и не исправилась, дождь то моросил, то лил как из ведра. Как раз следующий день он и выбрал, чтобы показать, на что способен. Но поход все равно состоялся, и вернулась поисковая команда мокрая вдрызг, несмотря на защитный полог Рогана, но довольная по уши. Они нашли еще одну пересадочную поляну с тремя порталами, где и была немедленно организована засада. У всех возникло приятное ощущение того, что Руки постепенно сжимаются у дэ Форнелла на горле. Но какова цена!

Прикладная психология

Вечер Лиса и Донни встретили на заднем крыльце. Дождь почти перестал, было пасмурно и сыро. С навеса падали редкие капли, побулькивала бочка с дождевой водой. Лиса полировала посох шкуркой, выпрошенной у Найджела, только изредка подстругивая кинжалом. Хотя, почему выпрошенной? Лиса так и не поняла произошедшей с Мизинцем метаморфозы, но Найджел теперь ей только что не кланялся, а просьбы воспринимал, как приказы. Да и пофиг, лишь бы не возникал!

— А зачем ты тонкий конец так старательно обрабатываешь? Все равно ведь об землю обшваркается?

— Почему об землю? Это верх. Это в руку.

— Потом покажешь?

— Потом покажу.

Постучали в дверь парадного крыльца. Вежливо. С опаской.

— Что за? — удивился Дон, вставая. В домик на отшибе деревенские не ходили, это Мизинец ходил в деревню за яйцами и молоком. В сени бочком пропихнулся староста.

— Здравствуйте, благословенный, — улыбнулся Донни, в полумраке сеней сверкнули клыки.

— Ой! А? Ох… Да я… потом лучче, звиняйте… я попозжей, того… — Лисе стало любопытно. Она тоже подошла — запорошенная мелкой древесной пылью от шкурки, с кинжалом в руке. Староста прислонился к стеночке и обмяк. Говорила баба, не ходи! Ох, страсти-то какие! Вот печати-то пожадничал — теперь сожрут, как есть сожрут! У этого клыки, а у того, бледного, ножик-то какой! Мать Перелеска, девкой стану, только выпусти!

— Здравствуйте, райн староста! Случилось что у вас? Да вы проходите! — из кухни выглянул Найджел. Староста увидел знакомое лицо и обрадовался ему, как родному. Может, и не съедят.

— Райн На-айджел! — заулыбался он и засеменил к Мизинцу.

— Да вы в комнату проходите, что ж тут разговаривать? — Найджел вдруг стал выглядеть важным и вальяжным — этакий «крепкий мужичок», хозяин. Так он и есть в очень большой степени хозяин, дошло вдруг до Лисы. Может, у него с этого крышу и сорвало? Привели нахалку без спросу, готовь на нее, а она даже посуду за собой не моет!.. А староста, опасливо косясь на Дона с Лисой, бочком прошел в комнату, увидел Рогана и совсем успокоился — вот два человека уже, небось в обиду не дадут…

— Чем обязаны? — кивнул Роган.

— Дык, ета… — райн староста провел рукой под носом, шумно хлюпнув, — Райнэ, ить, Рука, обойдинасЖнец с серпомтвоим? — он осенил себя серпом, все еще нервно оглядываясь. Все кивнули, ожидая продолжения. — Дык, разбойники у нас завелися! В лесу тут ета. Гина-то, травница, в лес пошла — так и напоролася! Да не заметили хоть, обойдинасЖнец с серпомтвоим! Ох и прибежала ж! К нам-то не ходили оне, ага, а только рядом оне сидять-то! А наши-то мужики в аккурат торговати через два села на ярманку поехали — словят тати, ить до нитки оберут! Уж разгонити их, будьте родниньки! А мы вам поросеночка! У мене один толстенький такой нажорился — отдам, как серп свят, отдам! — он говорил торопливо, постоянно осеняя себя серпом, с надеждой поглядывая на Найджела, которого явно считал самым главным, и с опаской на Дона. Дон пошарил в кармане, сломал личную печать Квали. Староста шарахнулся от портала. В открывшемся портале Большой поднял глаза от записей:

— Что? — коротко и требовательно.

— Повторите ваш рассказ, благословенный! — Дон ласково улыбнулся старосте. После улыбки Дона рассказ стал в два раза короче. Эльф выслушал внимательно, перевел взгляд на Дона: — И?

— Да бегом побегу! Говорил же! — пожал плечам Дон. Квали вдруг молча уставился на Лису. Она сначала растерялась, потом сообразила. Скользнула к старосте.

— Ой, райн, что это у вас? — осияла его улыбкой, сняла воображаемую соринку с рукава и повернулась к эльфу, высунув язык и сморщив нос. Он едва заметно улыбнулся, кивнул, постучал в дверь, рядом с которой сидел, зашел. Почти сразу вышел обратно, кивнул.

— Разрешили. Дня через три мы займемся вашей проблемой, райн староста. Найджел, проводи гостя, — и, дождавшись, когда эти двое вышли, обратился к Лисе — Насколько там плохо?

— Да не то, чтоб караул. Трепло невероятное, а так… Скользкий он сильно. — поморщилась Лиса. — Себе на уме. И жадный.

— Хорошо. Завтра в пять часов утра. Грома присылать не надо. Отбой сегодня в десять вечера. Роган, обеспечишь? Все. — он закрыл портал.

— А ты молодец! — улыбнулся Дон. — Догадалась, чего Большой от тебя хочет! Прямо как Палец!

— Молодец, не молодец — с собой-то все равно не возьмете, — проворчала Лиса, завистливо сопя.

— Даже не мечтай! — в унисон сказали Дон и Роган, переглянулись и засмеялись.

— Да поняла уже, — отмахнулась Лиса. — Ребята, а чего Лягушонок такой был… Какой-то не такой? Чуть ли не злобный…

— Он не злобный, Лиса, — вздохнул Дон. — Он сосредоточенный. Он сидит на дежурстве по общей тревоге в приемной Замка. По общей, понимаешь? Все Руки подняты до сих пор, ни у кого дней Осознания нет, все в патрулях. На службе он. Работа такая. И вот поэтому он Большой, а я Средний. И Большим быть не желаю ни за что. А он примерно по тем же соображениям совершенно не рвется в Замки. Так он хоть здесь расслабиться может, а у Замка и того нет. Объяснил?

— А… какой он, ну — настоящий?

— Он всегда настоящий, — вмешался Роган. — И такой, и сякой. Потому и Большой, что может и так и этак, и гоблин знает, как. Так понятно?

Лиса впечатлилась и впала в задумчивость.

Гром, проснувшись около семи, очень обрадовался известию о предстоящем рейде, а еще больше — что на дежурство в приемную идти не надо.

— Вот это супри-из! — расплылся он в довольной улыбке. — Вот это хорошо-о! А то, совсем уже не хорошо: все сижу там, сижу. А толку? — и они с Доном куда-то ушли, как оказалось потом — на разведку лётом, перекинувшись в мышей. Лиса надулась — могли бы и показать, ни разу же не видела! Квали пришел к девяти, Дон и Гром появились почти сразу после него. Сели ужинать и обсуждать предстоящий рейд. В десять Роган прошел по комнатам, навешивая сонники до четырех утра. Найджел отказался. Найджел обиделся. Его опять не взяли! А Гром еще и добавил! Главное, говорит, пожрать сделай обязательно, чтобы как домой придти, так сразу и пожрать! Найджел Палец, или повар? Он в Руке, или где? Как он может что-то совершить этакое, сидя в кухне? Нет, он не мог бы сказать, что его не уважали — очень даже уважали и хвалили — но за что? За обед! За порядок! Это же совсем не то! Эту… райю Видящую тоже не взяли, так она… райя Видящая. Как-то иначе называть Лису после разговора с Большим Найджел опасался даже наедине с собой. Правда, она так ему ничего и не сделала за то, что он ей тогда наговорил, даже, похоже, простила, но… лучше он даже думать о ней будет именно так: райя Видящая. А вот Донни не простил! Ничего такого не говорит, но смотрит… как на пустое место! Конечно! Ему-то что! Если бы Найджел мог в такое чудовище перекидываться, он бы тоже так на всех смотрел! Как ни странно, но за десять лет службы Найджел впервые увидел ипостась летучей мыши, когда Дон, перекинувшись, посадил его на крышу, а Гром потом снял. И обзавидовался, и еще больше захотел стать вампиром. Но ведь даже возможности заслужить поднятие нет у него никакой! Обидно! А Донни теперь его в упор не видит! Кто же знал, что он на эту… райю Видящую глаз положил! А вот Найждел ему покажет, чего стоит! Он… он ему жизнь спасет, вот! Вот завтра прямо и спасет, будет знать, как смотреть! Главное, через портал идти не надо, а уж без портала-то он за ними запросто проследует, они и не заметят, пока он им всем жизнь не спасет! А у тогда-то они не смогут так на него смотреть, не-ет, не смогут! У Найджела перед глазами так и стояла картина: он, окровавленный, умирающий, перед ним на коленях Дон. «Найджел, желаешь ли ты быть поднятым во Жнеце? Это самое малое, что я могу для тебя сделать!» — «Желаю!» И вот он уже вампир, гибкий, стремительный и неотразимый! И вот тогда-то он придет к той заразе, которая ему всю жизнь испоганила! И скажет… Чего бы такого ей сказать? А ничего он ей не скажет! Просто постоит, посмотрит, как Дон в последние дни на него — молча, надменно и насмешливо, и уйдет! Вот так-то!

Лиса проводила взглядом из окна четверку, бесшумно растворившуюся в предрассветных сумерках. Что-то не нравилось ей в происходящем, а что — она и сказать точно не могла. Староста ей не понравился, вот что. А Найджел, надутый, обиженный на весь свет, с его глупой спесью и нелепой важностью, со старостой, похоже, не разлей вода. Какая между ними связь? Предать откровенно он не может: присяга — не глупое упражнение в словесности, это мощное заклинание. Тогда что? Она вглядывалась в предрассветную муть. Дождя не было, но висел туман, густой и плотный, как кисель. А эт-то что такое? От дома на тропу скользнула еще одна тень. Найджел! Ах, поганец! Куда это ты собрался, трепетный мой, ухмыльнулась Лиса любимому выражению Донни. Схватить пояс, посох и перевязь было делом двух минут, спасибо, Донни, за науку! На ходу снаряжаясь, Лиса уверенно побежала за Найджелом: след темной полосой ясно виднелся на седой траве, выделяясь из-за сбитой ногами росы.

Во-первых, их оказалось довольно много — человек пятнадцать, а может и больше. Во-вторых, на них, видимо, были амулеты, и довольно сильные — и Роган сразу оказался не у дел. Он поставил себе полную защиту и стал скучающе наблюдать за боем. Им же хуже. Дураки. Теперь с этой поляны уйдет только Рука. Остальные просто станут трупами. Если не сдадутся, конечно. Вот тогда Роган их повяжет, и на рудниках появятся новые работники. Кстати, не так уж там и плохо — Роган бывал пару раз по службе. Эльфы, все-таки, удивительно мягкосердечные создания, Роган бы преступникам такой хорошей жизни не позволил! И одежда им теплая, и хавка три раза в день горячая — а морда не треснет? Некоторые вполне свободные рыбаки на побережье хуже живут, честное слово! Так, один есть, нет, уже три. Гром, как всегда, первый управился. «Супри-из» — и привет. Будто медведь в малиннике через колючки продирается! А неплохо, кстати, костюмчики зачаровались! Синяки, конечно, будут, но прямой рубящий слегка отклоняется, угол все увеличивается, причем чем сильнее удар, тем круче получается отклонение — и меч просто соскальзывает. Ему всегда нравилось это заклинание, но уж больно оно было энергоемкое. А теперь, после доработки, собственной энергии будет тратится чуть, потому что в этом варианте используется как раз энергия удара. Вы нам — бац, а мы — спасибо! Надо представить на совет. Ступень, конечно, не повысят, но премию точно дадут! Эх, погуляем! Ага, уже восемь в минусе. А это что за фигня?

Дикий рев на другом конце поляны с легкостью перекрыл звуки боя.

— А-а-а! Дура бешеная! Не!.. Уйди!. А-а-а! — сквозь кусты, пятясь, спиной вперед, проломился патлатый мужик, неловко отмахиваясь разряженным арбалетом. За ним вылетела Лиса. Косынка у нее слетела, волосы растрепались, без перчаток… Посох она держала за тонкий конец. С жутковатым басовитым гудением рассекаемого воздуха описывал он вокруг нее и над ней немыслимые и неожиданные петли, круги и восьмерки, изредка, вскользь, касаясь тела бандита. Совсем, казалось бы, легко и безобидно касаясь, но удары эти в клочья рвали одежду и, хоть и не рассекали, но заставляли лопаться кожу и плоть. Рубаха на мужике висела окровавленными обрывками. Лицо Лисы горело гневом, она тоже орала — сыпала ругательствами, ни на миг не замолкая и не повторяясь.

— Да ты… да… А-а-а!!! — мужик швырнул в нее бесполезным арбалетом и попытался убежать, и уже бежал, но посох задел его по затылку — вскользь, легко, с сухим глухим хрустом. Бандит упал, несколько раз дернулся и затих. Посох довернул петлю и уперся в землю. Бой к тому времени прекратился как-то сам собой — мужики попятились, сбились в кучу…

— Что это вы здесь делаете, а? — рявкнула Лиса. — Дома наврали, что торговать едете, а сами в бандиты подались? Все вашим бабам расскажу! Все про вас знаю, все про вас вижу! Ви-ижу-у-у! — взвыла она, стукнула посохом по земле, ловко перехватила за середину, погрозила толпе. — Вот тебе Аринка по зубам поленом съездит — зубами-то и расторгуешься! — солнце еще не взошло, но массивная золотая печать Видящей на среднем пальце ярко сверкнула даже в серых предрассветных сумерках. — Про-кляну-у-у! — загремела Лиса неведомо откуда взявшимся басом, потрясая посохом над головой.

— Видящая… — ахнул кто-то в толпе. — Видящая… Видящая… — зашептали остальные. И, будто по команде побросав оружие — у кого что было, большинство мужиков ломанулось с поляны в лес, петляя между деревьями. Трое обреченно сели, где стояли, и ими тут же занялись Гром, Дон и Роган, а один, истерично заорав, бросился к Лисе, но Квали оказался быстрее. Неторопливо вытерев меч об одежду бандита, он так же неторопливо подошел к Лисе.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — вкрадчиво, но очень нехорошо ощеряясь спросил он. Красивым его бы сейчас никто не назвал. Его трясло от с трудом сдерживаемого бешенства и пережитого за Лису страха. Как она посмела! Девчонка! Сопливка! В бой! Отлупить, чтобы впредь неповадно было! Но пусть сначала скажет — он выслушает. Риан всегда всех выслушивает. Квали тоже научился.

— Х-хочу… — неустрашимую воительницу трясла крупная дрожь. Она сидела на корточках, опираясь на посох, и неотрывно смотрела на поверженного врага. — П-посмотри, пож-жалуйста, п-помоему, я его… т-того… уб-била… — даже зубы постукивали.

— Да и насрать! — сорвался и заорал эльф. — Ты где должна быть? Я тебе что сказал? Ты… Ты… — Лиса, наконец смогла отвести взгляд от своей жертвы:

— Я не за вами шла, Большой, — тихо сказала она, стараясь не трястись. — За Найджелом. Он там, — мотнула она головой.

— За… — эльф беззвучно разевал рот в изумлении.

— Ему этот по башке дал, тогда я и вмешалась. У него ж печати в кармане наверняка. Этот бы пошарил и нашел. А потом к нам гости бы пришли. Вот я и… — неловко повела она плечом.

— Ур-ро-од! Ну, ур-ро-од! — взвыл Квали, всплескивая руками, и даже ногой запритопывал. Роган пошел искать Найджела за кустами. По голове, и до сих пор лежит — это плохо.

— Во, надо же, какая штука! — Гром отобрал у Лисы посох, взмахнул пару раз на пробу. — Супри-из! Это да-а, это супри-из! Вот просто палочка, да? Да-а… А кто учил-то?

— Да в Универе… — отмахнулась Лиса. Она, обессилено сгорбившись, сидела на траве в любимой позе Дона — ноги кренделем.

— А ругаться? Тоже в Универе? — засмеялся подошедший Дон. Сдавшихся он Детям Жнеца упаковал, а трупы они сами вынесут. — Я впечатлен! Какая образность, какое богатство выражений! Вот оно — высшее образование! Мне завидно! Нет, правда, ты мне запиши — я выучу! Это звучало… эпохально! — воздел он руки горе.

Лиса наконец нервно, но засмеялась. Вот и ладно. Только новой истерики не хватало! А Квали он потом по мозгам даст — дурак, что-ли? У девчонки стресс, а он еще и наезжает. Нет, вроде понял…

— Ты… извини, что наорал… — присел на корточки эльф рядом с Лисой. — Но я за тебя пересрался реально. Все, конечно, удачно получилось, но ты мне скажи все-таки — что тебя за Найджем понесло? Мало ли, куда он собирался? Может, на свидание…

— Понимаешь, — поморщилась Лиса, — Я ведь его за руку не держала, фиг знает, что у него в голове делается. А староста этот мне не понравился. А с Найджем они приятели. Вот как-то так. Вы ушли, Найдж за вами — шнырь. Что я должна была подумать? — эльф опустил голову, досадливо засопел.

— Да уймись, Лягушонок, — Гром присел у Квали за спиной, обнял, закрывая от поднявшегося ветра. Как медведь, поймавший бабочку: очень красиво, но что делать — непонятно. — Лисища все правильно сделала. Козел он, Найджел этот.

— Да Лисища что, с Лисищи взятки гладки. — вздохнул Квали. — А мне выговор влепят, и всю Руку премии лишат за квартал.

— Да за что? Я… Да я никому… — возмутилась Лиса.

— Да не за тебя, за козла этого. Не имею я права спускать прямое неподчинение приказу на тормозах. Его со службы выпрут без права восстановления, а мне выговор. Я Большой, Лиса.

— Нормально! — возмутилась Лиса. — У него крыша съехала, а отвечать за его съехавшую крышу…

— Буду я, — кивнул Квали. — Я должен был заметить, я должен был принять меры, сообщить, доложить и предотвратить.

— И вылететь из расследования, — закончил Дон. — Большой! Я тебя на ручках целый год носить буду и кормить с ложечки, и премию всей Руке из собственного кармана выдам вместо той, что после выговора лишат, только давай мы эту охоту до конца доведем! Вот отловим ублюдка — что хочешь делай! А пока — я тебя очень прошу! И вообще — чего мы тут сидим-то? Тут, вроде, всех уже убили, больше некого…

— Да жду я… Подписать же надо… А, вот как раз… — к ним подошел один из Детей, подал планшет. Квали расписался. — Роган? Ты где?

— Тут, — отозвался маг из-за кустов. — Вы лучше сюда подойдите. Не знаю я, что с ним делать, — объяснил он, стоя над так и не пришедшим в себя Найджелом. — Отоварили знатно, может даже швы на черепе разошлись — сейчас не понять, отекло все. В Госпиталь?

— Вылетим из расследования, как некомплект, — тут же сказал Дон. Квали озабоченно выпятил нижнюю губу, посопел.

— А что с ним будут делать в Госпитале? Ран-то нет, — спросил он.

— Покой, сонники, питание через зонд и портал в… — покосился Роган на Лису, вспомнил, как она ругалась, усмехнулся и договорил: — в задницу. Как кормлецам. Чтобы чистенький был.

— Ага. И что из этого ты не можешь? — Квали был настойчив.

— Я? — возмутился Роган. — Я все могу! Значит, с собой?

— С собой, — вздохнул Квали. Он тоже хотел довести до конца эту охоту. Нагорит потом, конечно, капитально. И по службе, и от отца. А если папа маме расскаже-ет… Но… это все потом. — Гром, возьми его, и пошли. Лиса, а кто такая Аринка? Откуда ты ее знаешь? — Дон открыл портал и они прошли в сени своего дома.

— Какая Аринка? — удивилась Лиса, стягивая с ног сапоги.

— Да ты ж на поляне кому-то из них орала — по зубам, мол…

— Ах, это… — захихикала Лиса. — Это… — она постучала пальцем по голове, — психология! В каждой деревне есть хоть одна Аринка! Самое распространенное женское имя! — эльф обалдело смотрел на нее, даже челюсть стала отвисать, потом покачал головой и засмеялся:

— Ну, ты даешь! А я уж было решил — правда…

Гром и Роган уложили Найджела в комнате на первом этаже, Лисе пришлось перебраться наверх, в его бывшую комнату. Впрочем, ей было все равно. Спать никто не лег, сели завтракать, сделав на скорую руку бутерброды и молочную смесь для Грома и Донни.

— А скажи мне пожалуйста, — дожевал Роган. — А чего они все от тебя так побежали? Видящая, Видящая — и в лес? — Дон и эльф захихикали.

— Чего, не слышал никогда? — удивилась Лиса. — Про нас специально слухи распускают! Если, мол, Видящая проклянет, мужиком уже не будешь! Знаешь, как это говорят: чтоб мне девкой стать? Во-от! Мать Перелеска нашей покровительницей считается. Неофициально.

— Ой, бли-ин! — заценил Роган, и признался: — Да, я бы тоже побежал. Очень быстро, да… Ах, вот что ты Найджелу про Лису сказал! То-то он… — дошло до него. Квали и Донни дружно заржали.

— Так вот он почему такой вежливый стал! — дошло и до Лисы. — А я-то гадаю… Ладно, доедайте, да я посуду помою. Роган, ты мне водички не нагреешь? Мне не только на посуду — мне бы барахло хоть заполоскать бы, что ли — на реке-то в такую погоду уж больно гадко, а на плите я столько воды весь день греть буду, и дров переведу немеряно! И самой бы хоть чуть-чуть… Или портал в городскую баню давай — не могу больше! Вся уже, как чушка, грязная!

— Между прочим, — хитро прищурившись заметил Квали — У меня, как Гром говорит, «супри-из»! Наш Мизинец мне вчера вечером доложил, что закончил ремонт бани…

Дружный вопль восторга был ему ответом.

— Лисища, тогда обед на тебе, — решил Гром. — Я по воду, а вы по дрова. Вот как воды натаскаю — тогда колоть помогу, да.

— Это они по дрова, а я по дежурство, — вздохнул Квали. — Чего вы так смотрите? Грома на ночь отпустили, потому что ночью еще ни разу маг не проявлялся. И вас отпустили, я вчера вызов на Зверей отменил, мало ли, как бы у нас рейд прошел, может, зацепило бы кого-нибудь. А меня никто не отпускал. Сейчас, извольте видеть, семь тридцать. Мне пора! — развел он руками.

— У-у-у! — взвыли все в один голос. — А как же баня?

— Да уж договорюсь, у нас Замок понимающий. Все равно она у вас только после обеда истопится! Отпустит!

Лиса отправилась в деревню за яйцами и молоком. День солнечным так и не стал, но дождя не было. Зато был ветер, холодный, пронизывающий. Как вовремя ей ребята плащ нашли! Вообще не продувается! Она немного задумалась — в какой дом-то обращаться? Но первая же тетка, которую она спросила, продала ей и яйца, и молоко, и овощей накидала в корзинку, и травок в огороде шустро нащипала. Вся деревня уже откуда-то знала про то, кто такая Лиса.

Вернувшись, Лиса в замешательстве уставилась на продукты. Ну, да, уроки по домоводству в школе были, но это ж когда! Пять лет назад! А на костре она только кашу варила, да рыбу над огнем пекла — и тоже уже давно. Так. Пойдем от противного: что обычно плавает в тарелке?

Когда мужики заскочили на перекус, на плите побулькивала кастрюля с супом, в духовке что-то шкворчало, а чрезвычайно гордая собой Лиса протирала куриную печенку через сито.

— Пахнет вкусно! — повел носом Роган.

— Первый раз готовлю — веришь? Попробуй! — Лиса сунула ему половник. Роган зачерпнул, подул, попробовал…

— Верю! — решительно сказал он. — Есть такая штука, порошочек беленький такой, может слышала — соль называется… — Дон полу-ехидно полу-сочувственно захихикал. Лиса расстроилась.

— Ох! А я-то думаю — что это он у меня какой-то не такой! — Лиса зашарила по баночкам в поисках соли. — Понимаешь, в тарелке-то соли не видно…

— Лисища! Ты, это, дай попить чего-нибудь! А то совсем мы чего-то оголодали, — прогудел Гром. — Сколько дров эта каменка жрет, неправильная она. Труба не такая, прямая слишком. Потом переделать надо будет. Вот как остынет, так и переделаю, да.

— Слушайте, а зачем вам вообще дрова? — Лиса выставила на стол молочную смесь в кувшине, пирог, еще Найджелом испеченный, налила Рогану компоту. — Роган, ты же маг! — Роган подавился компотом и закашлялся.

— Ты думаешь, я буду гореть лучше? — отдышавшись спросил он.

— Нет, но… Вот воду же ты мне в ведре нагрел?

— Вот именно — в ведре. Чтобы нагреть воздух в бане, ее надо загерметизировать — знаешь такое слово? Потому что нагреть можно только конкретный предмет. А как только ты откроешь дверь, заклинание рассыплется. Понимаешь, почему — нет?

— Нет, — честно сказала Лиса. Роган издал мученический стон.

— Если ты попытаешься нагреть баню с открытой дверью, — вмешался Донни, — получится, что ты греешь ВЕСЬ имеющийся воздух. Всю атмосферу. Объемчик прикинь! Весьма энергоемко, мягко говоря.

— О-о-о! — дошло до Лисы. — А я тут сижу и думаю, зачем вы… Понятно. А каменку? Можно же каменку не дровами, а заклинаниями нагревать. Она остынет — а ты опять…

— Ага, и там и сдохнуть! Ты офигела — два часа без передышки я тебе буду заклинания творить? Отстань от меня, новаторша! Мало того, что весь в дровах этих изгваздался — так еще и ты достаешь! Этим хорошо, вон, в трусах одних скачут, отряхнулся — и ладно, а мне без одежды холодно, а в одежде жарко, взмок весь, труха с поленьев прилипает, даже за шиворот натряслось! Отвяжись!

— А это такая специальная деревенская развлекуха, — захохотал Донни. — В баню ходят, чтобы отмыться от того, в чем изгваздались, пока ее топили! И так по кругу, без конца! Ты просто еще в ритм не вошел!

— Я ть-те счас, блин, войду, блин! А потом, блин, выйду, блин! Пошли, блин! Там уже прогорело все наверно. Блин.

На обед Квали пришел в чрезвычайной задумчивости: съев суп, некоторое время пытался зачерпнуть из пустой тарелки, курицу грыз так ожесточенно, будто на зубы ему попался злейший враг. На расспросы только помотал головой — ничего нового.

— Слушайте, чуть не забыл, — Роган отставил кружку с компотом, полез в карман. — Смотрите, что я рядом с Найджелом нашел! — он выложил на стол печать. — Это не наша. Это вообще непонятно чья. Смотрите: ни даты, ни подписи, ни маркировки! Видимо, у того бандита вывалилась, которого ты лупила. Может, посмотришь? — подвинул он ее Лисе. Лиса скривилась.

— У тебя совесть есть? Только что ведь поела! Хочешь пол помыть? А придется! Когда меня вывернет.

— Значит был таки у них маг, — Дон задумчива разглядывал «левую» печать. — Таки свой. Большой! Большой, очнись! Вот именно — «А?» Сюда посмотри? Где-то бродит самоучка. Нам сегодня сильно повезло, что его там не было, иначе так легко не отделались бы!

Квали взял печать, покрутил в руках.

— Доложу, — вяло кивнул он. — Но это мимо нашей Руки по-любому, даже если там засаду ставить будут. Завтра сдам, напомни только, — и он опять ушел в себя, напряженно и озабоченно что-то обдумывая. Дон с Роганом недоуменно переглянулись, Дон пожал плечами.

Лиса собрала тарелки, Роган пошел проведать и покормить Найджела, спавшего под сонным заклинанием. Вернулся недовольный.

— Еще дня три, как минимум, под сонником держать надо. Более-менее я все снял, но если недолежит — голова будет болеть постоянно. Надо дежурства по кухне назначать. Честно говорю — не умею!

— Не выйдет, — Дон развалился на стуле — руки за голову. — Мы трое в поиске, Лягушонок с Громом либо спят, либо на дежурстве.

— И что ты предлагаешь?

— Ой, не парься! Все тебе будет! Как ты думаешь, куда я уходил? Я сразу понял, что с Найджем бодяга не на один день, и договорился уже — для тебя, Лисы и Лягушонка будем брать готовое в ресторане, а для нас с Громом за молоком с вечерней дойки я сам сходить могу. И сготовить не проблема на двоих-то. — Лиса вздохнула с облегчением, она уже испугалась, что припрягут ее.

— Спасибо, Лиса, — Гром допил и поднялся. — Пойду-ка угли выгребу, да вьюшку закрою. А там уже и попариться можно. Лягушонок, ты, это, слышь, хватит тебе думать, мыться уже пора. Барахло-то собери себе всякое, у нас-то готово уж все, да. Лисища, а ты-то как будешь?

— Не-е, я после вас пойду, я сильного жара не люблю. А пока вы моетесь, как раз постирать успею. Роган, ты мне воды согреешь? Если можешь — сразу бочку с дождевой!

— Ну ты нахалка!

— Ну и ходи в грязных штанах! Сам говорил — в дровах изгваздался! — фыркнула Лиса. Роган тяжело вздохнул и пошел нагревать бочку. Дон тоже вскочил, но Лиса его тормознула, воспользовавшись тем, что все ушли: — Дон, слушай-ка, мне и сейчас кажется, или с Лягушонком что-то все-таки не так? Утром он хоть и на меня наорал, и из-за Найджела расстроился, но уходил-то уже нормальный. А сейчас — я думала, костью подавится, так он ее… остервенело…

— Оголодал, бедный! — жалостливо всхлипнул Дон, и добавил уже серьезно: — Знаешь, похоже, на этот раз ты права, мне тоже не понравилось его состояние. Я попробую выяснить. Но — без обид, не факт, что потом расскажу.

— Да ладно! — отмахнулась Лиса. — Не больно-то хотелось. Просто… нехорошо, что он такой.

— Ничего, в баньке попарится — отойдет! — подмигнул Дон.

Основным ингредиентом помывки почему-то оказались два бочонка с вином и один с пивом. Лисе сразу стало понятно, чем вампирам баня нравится. Она устроилась стирать в сенях — на улице было ветрено и холодно. Скоро осень. Она никогда не понимала, почему первый осенний месяц называется месяцем Радости. Чему радоваться-то? Вот уж глупость! А ей теперь и точно нечему. Вот как чувствовала, что перестанет Дон ее замуж звать. Упустила момент? Довыкобенивалась? Вот и сиди теперь. Да и то — она ж ревет все время, никогда столько не ревела, даже в детстве. А он, небось, решил, что она плакса — и на фига ему такая дурочка слабонервная? Да и то сказать — ему шестьсот лет! Сколько он знает, сколько он умеет — да ей за всю жизнь столько не узнать! Она против него всегда дурочкой будет, до старости, и в старости тоже. Вот и опекает ее теперь, прямо как еще один старший брат. Завтраком кормит, конфеты совать продолжает — правда, переключился на леденцы, чтобы шоколад в кармане не таял. И цветы ей в комнату, видимо, именно он носит, хоть застукать ни разу не удалось. Цветы, конечно, можно счесть знаком внимания, но замуж-то больше не зовет? Вот то-то и оно. А подойти и сказать — я согласна… А ну, как он уже об этом и думать забыл? И посмотрит, как на дуру — с чем ты согласна, трепетная моя? Да она со стыда удавится! Не-ет! Ни за что она к нему не подойдет! Вот если еще раз предложит — тогда да, тогда… Лиса стирала и рисовала себе в уме, как Дон… А она…

Дон дождался Лягушонка у входа в баню. Тот шел в глобальной задумчивости и заметил Дона, только когда уперся в него носом. Нахмурился, хотя куда уж дальше.

— Что-то случилось?

— Это ты меня спрашиваешь? — ехидно поинтересовался Дон.

— Что, так заметно? — досадливо поморщился Квали.

— Шутишь, трепетный мой? Да ты ложку мимо рта за обедом проносил! Что происходит, Большой? Колись, а то в баню не пущу!

— Да, блин, записку Птичкину я утром на столе нашел. Она, видимо, вчера заходила, а мы уже спали. В карман сунул, а прочитал, только когда уже в приемной сидел. Замуж ее выдают. За урода за какого-то, она его и не знает, видела всего один раз. Блин. — Квали мрачно колупал краску на двери бани. Отлетали щепки.

— А проблемы? Женись сам. Оставь дверь в покое, дырка будет!

— Да, блин… — Квали отдернул руку, начал пинать ногой ступеньку. — Я… Блин. В общем, не могу я, — эльф засопел. Десять дроу папе в подпол! Из-за его дурацкого условия ему теперь не посоветоваться даже ни с кем! Даже толком и не пожаловаться! — Понимаешь, ты не понимаешь…

— Да все я понимаю, Риан Квали на-фэйери Лив, — хихикнул Донни. Квали аж подпрыгнул. — Да не скачи ты, трепетный мой! Тоже мне — тайна! Как шило в кармане! Весь Двор в курсе, что младший на-фэйери в Руке служит!

— А… Т-ты…

— А я тот самый ужасный и злобный ле Скайн, который твоего братца поднимал. — насмешливо заблестел глазами вампир. — Я ему теперь папенька во Жнеце — уж извини! А ты, стал-быть, типа племянничек! — мурлыкнул он с безмятежной улыбкой. Эльф, дико глядя на него, поперхнулся воздухом, закашлялся. — Ну, ну! — постучал его по спине Донни. — Я и так вижу, ты безумно рад новому родственнику! Всегда готов, только намекни — хоть всех подниму, мне не жалко! И па-апу, и ма-аму, и тебя! И заживем мы большой дружной семьей! — болтал Дон, придерживая за плечи отчаянно кашляющего Квали.

— Правильно Гром говорит — дурак ты, Дон, и шутки у тебя… Блин! — продышался эльф.

— Да помилуй, какие шутки? Я тебя на полном серьезе спрашиваю — в чем дело? Чем смогу — помогу. Чисто по-родственному! Племяш! — опять хихикнул он. Реакция Квали восхитила его до глубины души. Нечасто удается посмотреть на такое откровенное и яркое обалдение!

— В чем дело… — скривился Квали. — Если ты его поднимал — и сам бы мог сообразить. Он на-фэйери, но он же теперь и ле Скайн. Но от того, что он теперь ле Скайн, он не перестал быть на-фэйери, понимаешь? Вот Перворожденные теперь и обдумывают — может он остаться на Троне, или нет. А вот если я женюсь, они и думать не будут: его долой, а меня на Трон — бумц! И зафигом мне такое счастье? Я и Большим-то не хотел. Если бы не Лаймон… Извини…

— Ничего… — но веселье сразу ушло из глаз Дона, а рука потянулась к груди. — Я понял. Действительно, выбор паскудный. А когда свадьба?

— Да свадьба-то нескоро, — махнул рукой Квали. — Сначала смотрины, потом помолвка, через месяц где-то, потом договора, а свадьба через год-полтора, не раньше. А разница? Перворожденные так быстро ничего не решат, они года три думать будут. Они ж… Да я же рассказывал…

— Тогда, племяш, слушай мою команду: отста-вить! Кончай хандрить, я подумаю, что можно сделать. А пока не заморачивайся. «Все мы колосья его под серпом его.» Вот грохнут нас всех в очередном рейде, и не будет у нас никаких проблем! — оптимистично закончил он.

— Тьфу на тебя! Утешил! — укоризненно посмотрел на него Квали, вздохнул, хотел что-то добавить, но только покачал головой и прошел в предбанник. Донни потянулся, с удовольствием втянул носом пахнущий дымом воздух. А хорошо! Очень! Как странно, что никто не понимает, как это здорово — просто быть. Расстраиваются из-за всякой ерунды, переживают из-за сущей чуши вместо того, чтобы радоваться уже тому, что они живые, теплые, уже тому, что… могут переживать и расстраиваться! Он помнил, как Лья лелеяла свою хандру на взморье. Неужели для того, чтобы так остро почувствовать радость бытия, радость быть живым — надо умереть? Смешно, прямо рекламный слоган: «Только не-живые могут почувствовать радость жизни!» Да уж, это как раз рекламировать не надо, и так от желающих отбою нет! Идиоты! Вечной жизни им хочется! Если ты дурак, так от поднятия ничего не изменится. Ну, станешь ты вечным дураком — и что? И долгая жизнь не спасет: если дурака учить, он не станет умным, он просто будет много знать, давно известная истина. Вообще-то удивительно, почему так получается — то, за что один готов отдать все, даже жизнь, достается совершенно другому, который этого никогда не хотел. И в результате несчастны оба, и хорошо, если только они. Вот Найджел, как Дону удалось узнать, просто мечтает стать вампиром, правда, абсолютно не представляя себе, что это такое. А вместо этого вампиром стал Дэрон. А у Большого из-за этого жизнь трещит… Бардак, короче! Он хмыкнул и закрыл за собой дверь.

Внизу на скамейке Роган травил байки из студенческой жизни магов. Дон, лежа наверху, на полке, слушал краем уха. После трех кружек вина его разморило, а горячий воздух прогрел тело насквозь, и Дон ловил кайф от давно забытого ощущения тепла внутри. Шевелиться не хотелось категорически. Рассказ внизу шел о походе в бордель, у кого-то там это было в первый раз, и его как-то там разыграли. Дон помнил свой «первый раз», такое не забудешь! Он очень долго не мог решиться, ему все казалось, что он предаст этим Лью, «изменит». Ну, дурак был, что ж тут скажешь… Довел себя почти до нуля. А когда наконец решился и зашел к «лучшей девочке заведения», обнаружил там суккуба. Шок был у обоих. Она даже попыталась его чем-то там шарахнуть, вроде «потери памяти». Потом долго извинялась, просила не выдавать. Она тогда очень ему помогла, просветив по многим вопросам. У Льи таких сведений не было, она никогда не ходила в подобные места — сказывались глубинные устои ее человеческого прошлого. А с Витой они даже, можно сказать, подружились и приятелями остались по сей день. Дон сонно улыбнулся. А бывало и по-другому. Совсем по-другому. Вот пять лет назад, например. Вечер был уж больно симпатичный, и от приятеля до казармы он пошел пешком, а не порталом. От подошедшего мужика явственно несло страхом и азартом. Дону все стало ясно после первой же его фразы:

— Райн не желает развлечься? Девочка первый сорт!

Ловушка, причем примитивная, тупая даже. Опять его из-за веснушек приняли за человека, а поскольку в гости он ходил в штатском, за человека богатого. Дон сначала хотел отказаться, но потом решил развлечься. Они поднялись по довольно чистой, но неприятно пахнущей лестнице на второй этаж, мужик открыл дверь в квартиру, пригласил Дона. Дон потянул носом и прислушался. В коридоре, кроме этого мужика, никого. А в комнате кто-то шумно сопит и потеет от страха. Понятно. Дон зашел в квартиру, а когда «сутенер» открыл с приглашающим жестом дверь комнаты, быстро и жестко схватил его за шиворот и просунул, держа на весу, в проем. На голову гостеприимного хозяина из-за двери с размаху опустилось что-то явно весьма тяжелое. Дон толчком послал обмякшее тело вперед, в комнату, и шагнул следом. Здоровенный волосатый детина с недоумением пялился на дело рук своих, сжимая в означенных руках чулок с песком.

— Здравствуй, девочка! — улыбнулся ему Донни.

— А… мня… — мутные глазки забегали, детина выронил чулок, переводя взгляд с валяющегося в отключке подельника на Дона, и обратно, потом попытался сбежать, но Дон поймал его глазами:

— Ну, куда же ты, моя трепетная? Мне сказали — ты первый сорт! Я так хочу любви! Ты же меня не разочаруешь? — еще шире улыбнулся он. Холодное бешенство требовало немедленно убить мерзавца, но Дон пересилил себя. Слишком легко для таких подонков! Он не пожалел толики энергии на приведение в чувство первого «знакомого» и для начала погнал их в ванную, а потом некоторое время развлекался, заставляя «любить» друг друга в разных позициях. Обидно, но очень скоро ему стало скучно и противно. Никакой эстетики! Уж очень неподходящий материал. Он совсем уж было собрался их убить, но потом все же вызвал Детей Жнеца. Зачем лишать Корону рабочих рук? На рудниках они всегда кстати, да еще такие сильные! Самое им там место! Даже память бедняжкам оставил — жаль стирать такие яркие впечатления! Других-то уже не будет!

Дона окончательно разморило, он и не заметил, как задремал. Когда он проснулся, внизу еще кто-то плескался.

— Мужики! Может, пошли уже? Лиса еще помыться хотела, — он сладко потянулся… и замер в этой позе. Раздавшийся женский взвизг и грохот упавшей шайки сказали ему все и сразу, поэтому появившаяся над краем полка гневная физиономия Лисы, увенчанная башней намыленных волос, удивления уже не вызвала.

— Ах, ты! Да ты… Да как ты… Ну, ты наглец! Да я тебя…

Дон откинулся на спину и бессильно захохотал. Жнец Великий, как нелепо! И смутил, и испугал, и обидел, и обозлил до кучи — на раз! Ничего не забыл? Стоило так долго выстраивать стратегию, раздумывать… Сам же только что рассуждал про вечного дурака… И что теперь делать?

— Ах, ты еще и ржешь? — Лиса хлестнула его мочалкой. — Пошел вон, скотина! Да я тебя счаз! Ах, ты!.. — удары сыпались один за другим..

— Я не нарочно, Лиса! — хохотал Донни, спрыгнув с полка и пытаясь увернуться от разъяренной Лисы, от злости забывшей даже про собственную наготу. — Че-естно! Я засну-ул! Ай, не надо! Перестань, тебе мыло в глаза попадет! Ну вот, я же говорил! — мыльная башня развалилась, Лиса яростно терла глаз, стоя посреди бани. Донни подхватил ведро с водой, как оказалось — холодной, и вылил ей на голову. Она взвизгнула от неожиданности, и на мгновение замерла, хватая ртом воздух, мокрые волосы облепили лицо. Все, понял Дон, или сейчас — или уже никогда. Он прижал к себе горячее мокрое тело и вложил в поцелуй все, чему когда-то учила Лья. Поцелуй инкуба. Взять немного энергии, разогнать в себе, чтобы скопировать рисунок — и отдать, отдать больше, чем взял, сколько можешь, сколько есть, чтобы вспыхнула и загорелась!.. Если все удастся — получишь сторицей, если нет — сам дурак… Напряженное в сопротивлении тело вдруг обмякло в его руках, он даже забеспокоился — перестарался? Потеряла сознание? Нет, слава Жнецу, нет! Это ответ! А что с энергией? Мать моя Перелеска, горечь-то какая! Неужели ничего уже не исправишь? Но останавливаться нельзя, она никогда больше его к себе не подпустит, он это прекрасно понимал. И продолжал целовать, обнимая, пряча ее от нее самой в своих объятиях, от бури новых ощущений, шквала незнакомых эмоций, вызывавших смятение и страх. А Лиса, как ни старалась, так и не смогла потом вспомнить, каким образом они оба оказались на полке. Она впала в какой-то транс, не было сил даже открыть глаза. Только тело само выгибалось под его руками и губами, да накатывала темная жуть перед чем-то совершенно сокрушительным и непозволительным, уничтожавшим если не рассудок, то уж самообладание полностью и наверняка. Что же ты со мной сделал? Я же теперь не смогу посмотреть на тебя, чтобы не вспомнить и не сгореть со стыда за то, что чувствовала… Никогда, никогда не смогу…

— Лиса-а, — шепнул он, прикусив ее ухо. — Ты жива? — и поморщился украдкой. Горько! Горько!

Ухо жарко полыхнуло, она что-то пробормотала, не открывая глаз, слабо качнула головой. Не заставляй меня говорить, я не могу, я потерялась, растворилась. Человек не должен настолько терять себя…

— Что — «м-м-м»? — возмущенно прошептал Дон. — Это, между прочим, еще не все! Ты, между прочим, еще девочка!

Сквозь одурь, застилающую сознание, до нее все же дошло, что он сказал — и глаза изумленно раскрылись сами собой.

— А… когда… все? — растерянно уставилась она на него, совершенно забыв, что никогда не сможет на него посмотреть…

— В первую брачную ночь! — с важной назидательностью объяснил он. — Ты выйдешь за меня замуж?

Лиса даже задохнулась, хотела выпалить что-то возмущенное… и захохотала. Всю обиду, все потрясение от только что испытанного — все смела эта лавина. Она опять не владела собой — смех владел ею. А Дон прижимал к себе содрогающееся от хохота тело и чувствовал себя счастливейшим вампиром в Мире. У него получилось! Горечь ушла, растворилась, он валялся в стоге сена на солнечной опушке соснового леса и грыз яблоки. Только на самом краю проскальзывала слабая нотка полыни и холодок мяты, но это пройдет, это уже не страшно. Он постарается сделать так, чтобы это прошло. Спасибо, Лья!

Из бани они ушли только под утро, когда та уже совсем выстыла, и Лиса начала мерзнуть. А кто виноват? Кто, отхохотавшись, объявил, что — нет уж, девочкой она из бани не выйдет? Вот и… Ну и…

Следующим вечером они тихо сбежали в ближайший городок и отдали по капле крови на печать Утверждения. Свою печать Лиса для такого случая сняла — слишком много вопросов вызвала бы процедура замужества Видящей, случай-то невиданный! Свадьбу решили забабахать потом, когда тревогу отменят. Тогда и устроят ребятам «суприз». А пока не до того. Пока можно вдвоем посидеть у окна маленького кафе с видом на озеро, и поесть мороженого. Лиса задумчиво прислушивалась к себе, сравнивая мироощущение до Утверждения и после. Разница была, и существенная. Все сомнения и неуверенность теперь казались нелепыми, даже смешными, а сделанное — единственно правильным. Есть все — а есть они с Доном, и можно вот так закутаться в теплый мех, пусть и существующий только в ее представлении, и забыть обо всем остальном Мире.

— Вот, это тебе. Не хочешь — не носи, просто так положено, — Дон открыл перед ней коробочку с обручальным браслетом, два свитых стеблями колоса. — А вот это по деньгам не стоит ничего, но очень дорого мне, как память. Пожалуй, ничего дороже у меня и не было. А теперь есть еще и ты. Вот и пусть будет у тебя. Почему-то мне это кажется правильным, — он надел Лисе на шею шнурок с браслетом Лаймона в замшевом мешочке. Лиса не поняла, но согласилась. Ей не трудно, а ему приятно. Пусть. Всеобъемлющий покой царил в ее душе, думать не хотелось совершенно.

Из теплого и солнечного южного вечера шагнули они в промозглую северную сырость и, не заходя в комнату, устроились на ступеньках заднего крыльца. Здесь, пока их не было, опять пошел дождь, мелкий, серый, надоедливый. Дон заботливо укутал Лису плащом. Согреть в своих объятиях он ее не мог при всем желании, скорее заморозить.

— Что-то ты у меня совсем скуксилась! Чем тебя развеселить?

— Не-ет, ну что ты! — покосилась на него Лиса. — Просто… Просто дождь, — пожала она плечами. — Я не люблю такой дождь. Я люблю, чтобы — налетело, прогремело — и солнце, и лужи блестят, и радуга такая! — она даже руки развела, вот какая радуга.

— Ну, солнце — это я не могу. А вот, дай-ка руки… — он, обняв ее со спины, сложил ее ладони вместе, спрятал в своих, потом медленно развел. Семь чистейших сияющих цветов сверкали и искрились на фоне серого дождя, перетекая с одной руки Лисы на другую. Лиса восхищенно ахнула. — Нравится? Я попробую тебя научить, это довольно просто… Ну вот… Ну чего ты?.. — растерялся Дон.

— Это… от счастья… — всхлипнула Лиса, засмеялась, опять всхлипнула. — Мне такого еще никто не дарил! — она пошевелила рукой, радужный мостик послушно повел спинкой. Дон успокоено уткнулся носом в рыжую макушку. Теперь все будет хорошо. Теперь все будет правильно.

Через пару дней, вечером, когда Гром уже ушел на дежурство, явился староста, привел на веревочке обещанного «нажорившегося» поросенка. Рука с чувством острой жалости посмотрела на юркое поджарое существо на тощих длинных ногах и вселенской тоской во взоре — и отправила райна старосту вместе с его даром восвояси.

— Вы, райн староста, с Найджелом договаривались, вот он поправится — и разберетесь. А мы только в бандитах разбираемся, поросята — не наш профиль, — вежливо отговорился Квали.

— Каков жук, а? Если этот у него толстенький — какие же остальные? — фыркнула Лиса, когда староста ушел. — Я сразу сказала: жадный, но чтобы настолько… — покачала она головой. — Недаром они с Найджем приятельствуют, два сапога пара.

— А Мизинец и должен быть такой… Прижимистый, — подмигнул Дон. — Вон Лягушонок, когда Мизинцем был — у-у-у! Это он сейчас такой весь добрый! А тогда мы у него все по струнке ходили!

— Ну ты сравнил! Знаешь, я Найджела за руку не держала, но сомневаюсь, что ощущения будут хоть отдаленно похожи на те, что от тебя, — обернулась Лиса к эльфу.

— А вот и подержи, — осенило Квали. — А то никак понять не могу — что его за нами понесло? Странно как-то. Хозяйственник с первого дня службы и уже десять лет, рекомендации хорошие, да и у нас к нему претензий не было. Не было? — обвел он глазами Дона и Рогана. Те пожали плечами — не было. — И вот так, ни с чего — всю карьеру псу под хвост, всю выслугу — не понимаю. Он отлично знал, чем ему грозит неподчинение… Правда, посмотри, а?

— Да не положено, вообще-то… — замялась Лиса. — Он же не под следствием… Если добровольно, по просьбе — это да, а так…

— Вопрос времени, — отмахнулся Квали. — Под следствие мне его все равно сдавать. А так хоть что-то узнаем — сейчас же непонятно даже, чего от него ждать. Как раз и посмотри, пока спит. Проснется — ведь не дастся, перетрусит, фиг уговоришь, — он с надеждой посмотрел на Лису.

— Ну… ладно, — с большим сомнением решилась Лиса. — Но учтите, это никакой юридической силы иметь не будет…

— Да какая юридическая… — замахал руками Квали. — Нам просто для себя выяснить! — Дон и Роган покивали Лисе одобрительно. Они уселись в комнате к столу, Лиса зашла к Найджелу. И почти тут же вышла с остановившимся лицом и крепко закушенной губой.

— Что… — дернулся Квали. Лиса обогнула его, шагнула к Рогану и протянула руку магу. На концах трех пальцев на глазах набухали волдыри ожогов. Дон громко втянул носом воздух, встал и скользнул к двери комнаты Найджела.

— До-он? — Квали тоже встал.

— Да все нормально, Большой, — ласково улыбнулся Донни. — Я его просто сейчас убью — и все. Я быстренько.

— И мы вылетим из расследования, — не сговариваясь хором сказали эльф, Лиса и Роган, спешно зашептывавший ее руку.

Вампир застыл посреди комнаты. Желание немедленно устранить источник опасности вступило в конфликт с желанием уничтожить другой источник другой опасности, и уничтожение первого делало второй недосягаемым окончательно. Но одна опасность рядом и легко уничтожима, а вторая далеко, и не факт, что до нее вообще удастся добраться… Радужка в глазах схлопнулась в вертикальную черту, уши оттопырились, Дон зарычал, оскалив клыки. Ногти на скрючившихся пальцах почернели. Да и не ногти это уже были, а когти, да-да, именно такие, что в 300-летнюю войну оставляли глубокие борозды на тяжелой танковой броне, а легкую броню рвали, как бумагу. Квали уже видел Дона таким — в день смерти Лайма…

— Дон! Дон, не надо! — метнулась к нему Лиса. — Иди сюда, сядь, не надо, правда, — ей как-то удалось развернуть его к столу и усадить, она гладила его по голове, зачем-то пыталась прижать двумя руками оттопырившиеся уши. Квали и Роган смотрели круглыми глазами. Они бы не решились подойти к вампиру в таком состоянии. Чревато, знаете-ли… — Он не виноват, нет, правда. Он… Это называется «синдром белого рыцаря», нам рассказывали в Универе, только я ни разу не сталкивалась. Он же мне ничего не сделал, это психосоматика, понимаете? — Роган сказал лицом «О!», Квали отрицательно помотал головой, Дон все еще рычал. Правой рукой Лиса удерживала его на стуле, левой старательно гладила по голове и быстро говорила, обращаясь к Квали:

— Понимаешь, он горит жаждой подвига. Для вас это идиома, а для меня он реально горит, я как за раскаленную сковородку схватилась. Нет, он сумасшедший, конечно, и опасен, как всякий сумасшедший — но он не виноват. Просто мой организм так отреагировал на ощущения, — Лиса все гладила, а рычание все не затихало. — Да хватит тебе, сколько можно-то уже? — вдруг рявкнула потерявшая терпение Лиса и отвесила Дону крепкий подзатыльник. Квали и Роган сказали «Ап!» на вдохе, эльф зажмурился. Она дура? Он же себя не контролирует! Он же ее сейчас… Рычание оборвалось, Дон потряс головой, заморгал. — Ну? Все? — Лиса строго и озабоченно заглянула Дону в лицо. Слава Жнецу, это уже были глаза, а не бельма, расколотые зрачком пополам. — Во! Понял? Побузи еще! — Лиса грозно показала Дону кулак, много разного интересного пообещав глазами, и отошла к Рогану. Маг с большим пиететом принял на долечивание руку райи, которая только что одной левой вывела вампира из боевого амока, эльф подобрал челюсть и нервно сглотнул, а Лиса ничего и не заметила. — Так вот. О чем я? Да! Я абсолютно не знаю, что с ним делать, — как ни в чем ни бывало продолжила она. — Он чокнутый, и, к тому же, просто дурак. Может его и не будить? Лягушонок, ты Большой, решай сам.

— Нельзя его не будить, — вздохнул Роган. — Если его под сонными заклинаниями все время держать, он в кому впасть может. Пять дней — предел, хотя бы сутки перерыва нужны.

— У-у-у, за сутки он много чего может натворить! Был бы повод! Ну, смотрите сами, я его поведение прогнозировать не возьмусь, — решительно заключила Лиса.

— Значит, белый рыцарь, говоришь… — Квали невесело задумался. — Что дурак-то, оно понятно…

— Ну зачем так грубо! — хихикнул Донни. Он уже совсем пришел в себя. — Раз белый рыцарь, значит герой! А ты — «дурак»!

— А тебе не кажется, что это очень часто синонимы? — хмыкнул эльф.

— Мне не кажется, я знаю, — обласкал его взглядом Донни. — Дурак-то не всегда герой, а вот герой чаще всего — дурак.

Найджела решили держать во сне по максимуму, а в дни бодрствования приглядывать внимательно, чтобы чего-нибудь не натворил этакого… героического. Решение вопроса — что делать с ним после окончания тревоги — решили оставить до лучших времен. До окончания тревоги. Там видно будет.

Тимон дэ Форнелл, Властитель

Тимон был очень собой доволен. Люди! Эльфы! Жалкие, никчемные, бессмысленные твари! Подумать только, совсем недавно он за них переживал, да что там — сам был одним из них, таким же убогим идиотом! Как он тогда перетрусил! Руки были везде, круг сжимался, Тимон метался в панике, уходя все дальше на север. Деньги у него были, но что толку со зверей в кармане, когда ни в одну лавку не зайти — он чувствовал навешенные ловушки. Еда всухомятку, как попало — в основном пирожки с лотков, ночевки в дровяных и угольных сараях (одежду при этом спасало только заклинание чистоты, иначе на него давно начали бы обращать внимание), выматывающая поддержка личины, еще более выматывающее построение порталов — и страх, страх, постоянный страх. На одном месте дольше двух дней он тоже боялся оставаться, строил новый портал и уходил. Деревень он избегал: там все всех знают, незнакомец сразу бросается в глаза, это он помнил еще по своему детству. В последнем городке он, выйдя из переулка, нос к носу столкнулся с патрулем Руки. К счастью для себя, вместо моторной реакции он впал в столбняк, и не бросился бежать, а, издав придушенный писк, застыл на месте. Патруль прошел мимо, Тимон сполз по стене, трясясь всем телом. Последний портал он создал наугад, шагнул на крохотную лесную полянку и сидел здесь уже сутки перед жалким костерком — голодный, замерзший и обессиленный, в полной прострации. Сил больше не было ни на что, есть хотелось неимоверно, но находить еду в лесу он не умел, а идти на раздобытки к людям было страшно. Хорошо хоть рядом с поляной протекал ручей. Темная, торфяная, пахучая — но у него была вода. А вот котелка, чтобы согреть ее, не было. И он пил ее холодной, обеззараживая прямо в ладонях — еще не хватало заработать расстройство желудка! Какой кошмар, кошмар, кошмар! Может, сдаться? В животе противно переливалась вода. Во всем Мире не было никого, кому он мог бы хотя бы пожаловаться и рассказать, что не хотел ничего плохого — только оградить Принца от этой ужасной ле Скайн. Вот его старый Наставник из Университета — тот его бы понял и посочувствовал бы.

— Учитель, — заскулил Тимон. — Мне так вас не хватает! — он сидел, уставясь в пламя, поэтому не заметил, как потемнело на поляне. — Ах, драгоценный райн Наставник! Вы-то меня бы поняли и не осудили! О, благословенный райн, как я страдаю! О, если бы я только знал, где вы сейчас, какое это счастье было бы для меня! Я сразу пришел бы к вам, и вы, конечно же, посоветовали бы мне…

Прекратить сии ламентации его заставили ледяные осклизлые пальцы, проникшие прямо под череп.

— Я здесь. Чего ты хочешь?

Тимон поднял глаза. В трех шагах от него в воздухе висел темно-серый шар, в середине которого смутно мерцала белесым светом призрачная, вроде бы человеческая, фигура. Тимон взвизгнул, извернулся и с низкого старта рванул в лес. Лихо проламывался сквозь кусты, уворачивался от стволов, мастерски перепрыгивал через завалы валежника… Он еще немного «пробежал», дрыгая ногами в воздухе, когда вылетел за край оврага. К счастью для Тимона дно оказалось песчаным, но брякнулся он враскат, так что дух вышибло. «Убежал», думал Тимон, пытаясь вздохнуть, «Что же это было?» — и вспомнил. Читал он о таком курьезе. Есть люди, их еще называют Зовущими. Они способны вызвать тень умершего. И вроде бы… это чем-то опасно… Вот только — чем? Он тогда пролистал эту главу весьма небрежно — звать могли только чистокровные люди, к нему, полукровке, это не относилось никоим образом. Да?!! А это тогда что? По склону оврага с неторопливой неотвратимостью спускался шар серого тумана с подсветкой. Тень остановилась опять в трех шагах от таращившего глаза и постукивавшего зубами Тимона. Бежать он больше все равно не мог, да и бесполезно…

— Ты звал. Я здесь. Чего ты хочешь? — опять зашевелилась слизь под черепом. Тимон передернулся от омерзения, но взял себя в руки. Не нападает ведь. Просто спрашивает…

— Учитель, это вы?

— Возможно. Чего ты хочешь?

— А что ты можешь? — обнаглел Тимон.

— Все. Чего ты хочешь?

— Все-е? — Тимон обрадовался несказанно. Если это правда, то он спасен! — Принеси мне большой кусок жареного мяса, буханку хлеба и бутылку вина! А еще хочу крышу над головой и мягкую кровать! Прямо сейчас!

— Невозможно.

— Ты же сказал, что можешь все! — заорал Тимон. — Зачем же врешь-то ты, скотина! А ну, говори!

— Ни зачем не вру. Могу все. Прямо сейчас невозможно. До требуемых объектов имеется расстояние. Я движусь по прямой. Достижение объектов за некоторое время. Носитель с грузом должен огибать препятствия. Прямая исключена. Время доставки определению не поддается. — Тимон задумался, но ненадолго.

— А… портал? Если я открою тебе портал?

— При этом условии возможна доставка требуемых объектов в требуемый срок.

Вот так и обзавелся Тимон «прислугой». И чего он так напугался ее в первый раз? Ведь чуть штаны не обмарал! Но это он, конечно, с непривычки, от неожиданности. Ну да, разговаривать с ней не очень приятно, но терпеть можно. А людишки… Да подумаешь! Они все равно скоро померли бы, сколько они живут-то — шиш да маленько! Расходный материал! Потратили бы бессмысленно свои никчемные жизни, а так — послужили благому делу, делу Тимона! Так и должно быть. Он — великий маг, подчинивший Тень, они — прах, кормлецы! Как и подобает великому магу, у него теперь есть своя собственная башня. Тень нашла и сообщила координаты, он по ним построил портал, пришел сюда, башню отремонтировал и обставил с присущим ему вкусом. А управляться с Тенью просто до смешного. Не нужна — говоришь «Хочу, чтобы ты молча встала в этот угол до дальнейших указаний» — и все, пожалуйста, стоит хоть сутки, хоть пять, пока не позовешь. А как понадобилась — позвал, сказал — и все сделано. Надо только правильно формулировать задачу. А то, что людишки в идиотов превращаются — не беда, и так не шибко умные были. Кроме того, он ведь даже еще никого не убил! И даже двух первых в Госпиталь отправил, не поленился! Пусть ценят! Ведь они оказались здесь из-за того, что он не научился еще на тот момент правильно обращаться с Тенью, поэтому было справедливо позаботиться об идиотах. Он, конечно, очень добр и справедлив. Но он и должен быть таким, разве нет? До-олжен. И будет. Такой великий маг, как он, просто обязан быть снисходительным — как же иначе! И народ — он не любит злых правителей. А он, конечно, станет правителем — вот только дочитает эти книги, и станет. И так столько времени потрачено впустую на этого придурочного принца Дэрри! Давно пора дать народу хорошего правителя. Такого, как он, Тимон. Сейчас он пока не готов, но скоро, уже скоро! А пока надо дать указание Тени аккуратно притащить в башню какую-нибудь девку, чтобы годна была на уборку апартаментов и готовить могла. Надо попробовать с эльфийкой — они и живут дольше, и пахнут цветами, а не грязью, как эта, первая, полукровка. С этой опыт получился обнадеживающий, но все-таки неудачный. В кормлеца не превратилась, ест сама, и… э-э-э… использовать ее можно, Тимон уже попробовал, но с головой у нее явно плохо, готовить и убирать не может, да и надоела уже. Вот в ближайшее время он будет ставить опыт, надо будет ее использовать, как материал она вполне годится. А Тень пусть приведет эльфиечку. Только пусть ведет еще аккуратнее, чем эту, еще одна идиотка ему не нужна. Только и годится, что в постели кувыркаться. И даже не кувыркаться, а просто лежать. Скучно. Совершенно не похоже на то, что рассказывал Дэрон. А портал он усовершенствует, есть у него мысль! У него вообще много мыслей — и все гениальные! Когда он станет править Миром, он все эти замыслы воплотит в жизнь! Все! Все до одной! Нельзя, чтобы такие гениальные идеи остались невоплощенными! Он, например, уже почти понял, как можно всех сразу сделать счастливыми!

На вершине полуразрушенной древней башни стоял седой старик и орлиным, как ему казалось, взором устремлялся на юг, туда, где в самом близком времени займет он Трон Дракона и Короны. Вот только у орлов не бывает таких мутных, покрытых сеточкой лопнувших сосудов, глаз — разве что у дохлых. Тень взимала плату за свое присутствие. Тимон в самом начале перечитал массу гримуаров, но так и не нашел заклинания, отсылающего Тень, а потом рассудил, что это вообще не нужно — вряд ли ему удастся вызвать ее снова. В момент, когда она откликнулась на его Зов, он был в совершенном отчаянии, теперь же вполне устроился, и нужный накал страстей утрачен, а к услугам ее он уже привык и отказываться насовсем не собирался, очень уж удобно это оказалось. Тем более, что казалось бесплатным, поскольку своего состояния Тимон не замечал. Никто не узнал бы сейчас в этом старике придворного щеголя Тимона, но сам он уже настолько погрузился в безумие, что даже в зеркалах видел не реальное отражение, а будущего правителя Мира, величественного и благостного, с гордой посадкой головы и мудростью в очах.

А неделю назад он увлекся проблемой времени, и не до Тени ему стало совсем. Это было так интересно — научиться управлять ходом времени! Если его опыты приведут к успеху — о! Он станет бессмертным, ничуть не хуже, чем Перворожденные! Он как всегда упускал из виду одну деталь, а подсказать было некому. Время текущее и время биологическое — вещи совершенно разные, и время тела обмануть нельзя. Если бы сейчас он нашел способ отослать Тень, он протянул бы еще лет пятьдесят. А при условии ее постоянного присутствия и использования ему оставалось всего ничего — года три от силы. Неправильно посчитали маги Короны, нужно было учитывать не только разницу в сроках жизни людей и полукровок, но и частоту и сложность задач, выполняемых Тенью. Тень его Наставника могла бы ему все это объяснить — если бы он спросил. Но он не спросил, он строил планы своего будущего правления Миром.

Спустившись вниз с верхней площадки, он наткнулся на эту девку. Она, как всегда, бесцельно бродила по комнатам. Из башни он ее не выпускал — ненормальная же, убредет куда-нибудь, а она ему еще нужна, ищи ее потом! Вот поставит опыт по отправке в прошлое — там пусть и бредет, куда хочет. В прошлом.

— Кто ты? — девушка отшатнулась от него, вжалась в стену. Ну вот, каждый раз одно и то же!

— Никто, детка, ни-кто! — почти пропел Тимон, свернул радугу в мячик, вложил ей в руку. — Играй, детка, играй! — и пошел в лабораторию. Сумасшедшая опустилась на пол, где стояла, крутя в руках радужный шар. Их уже много валялось по всей башне. Она напряженно вглядывалась в него, будто пытаясь найти конец радуги, но ей это опять никак не удавалось, как и со всеми предыдущими.

Есть только миг…

Найджела наконец разбудили, и он тут же на всех нашумел. Чайник закопчен до безобразия, ножи не точены, плита не чищена! Безобразие! Удивительно, но он все забыл и, как оказалось, не помнил не только своего «подвига», но и весь предыдущий день выпал из его памяти. Известие, что райн староста должен им поросенка, чрезвычайно его воодушевило, он отправился в деревню и через пару часов, когда уже почти стемнело, явился изрядно навеселе. На веревочке за ним бежало толстенькое розовое создание. Несчастного дистрофика, которого староста пытался им отдать в первый раз, на фоне этого упитанного бодряка запросто можно было счесть кем-то принадлежащим к другому биологическому виду. Существо оказалось весьма общительным и дружелюбным.

— Какое… животное! — Дон, присев на корточки, почесывал поросенку шейку. Тот блаженно жмурился, тихонько похрюкивал и пробовал на зуб голенище его сапога. — Это от слова «живот»! Вон пузо-то какое!

— Когда резать-то будем? — Найджел был горд собой. Знает он райна старосту! Такого задохлика ему впарить пытался! Но Найджел не дурак! Сказал — толстенького, вот и отдай, и нечего тут!

— Ч-что? — на Мизинца с ужасом смотрели четыре пары глаз. Чего это они? А что со свиньей еще сделать можно? Зарезать да съесть!

— Так, а чего? — растерялся Найджел. — А зачем брали-то тогда?

Рука растерянно переглянулась. А действительно — зачем?

— Слушай, Найдж, ты наверно прав, но, знаешь, я например не возьмусь, — в замешательстве признался Дон. Поросенок пихал его пятачком под руку — чеши давай! Квали тихо позеленел.

— Но вы же… — Найджел удивлялся все больше. — Вы ж людей спокойно крошите! Как я — капусту! А скотину бессмысленную…

— Да вот, ты понимаешь… Если б эта, как ты говоришь, скотина достала сейчас что-нибудь длинное и острое и, матерно хрюкая, стала бы в меня этим острым тыкать — да не вопрос! На счет «раз» свинина бы случилась! А так — я пас, — пожал плечами Донни. — Он же живой. Ты посмотри, какая чавка умильная.

Лисе поросенок тоже понравился. Сразу видно — личность! Во, уже жрет что-то… Сразу видно — свой человек! Ну, не человек…

— А что! Надо его откормить, вырастет такая здоровее-еная свинища. Клыки стальные съемные сделать, на копытца накладки железные. И вообще в броню заковать! Боевая свинья Руки дэ Стэн! На пятак такую дуру железную с острым краем! Выпустим на бандитов, скажем «фас!» и-и… потом добить оставшихся — и все-е… — Дон кис от смеха. Лиса поймала совершенно дикий взгляд Квали и рассталась с мечтой. — Может его того — обратно отдать…

— Да тьфу на вас! Я зачем торговался-то? — обиделся Найджел. И привел последний довод, — Ну, там его зарежут — какая для него-то разница? Только не мы тогда съедим! — обвел присутствующих взглядом, не нашел понимания на лицах и махнул рукой. — Ай, да делайте вы, что хотите! — И ушел на кухню.

— Слушайте, а действительно — зачем нам свинья? И кормить ведь его надо… — Роган уже тоже чесал розовый бочок — просто невозможно было удержаться, так руки и тянулись потискать жизнерадостное создание, так откровенно выражавшее свою радость от процесса.

— Да ну, фигня, — отмахнулся Дон. — С тем же рестораном договорюсь, стационар мусорный над кормушкой установим — и будут они туда объедки сбрасывать, ему хватит, как бы не лопнул. Мусорный портал в три клочка обойдется, они дешевые.

— Да я и сам поставлю, только скажи куда… — порося чесали уже в четыре руки, Дону и Квали достался один бок, Лисе и Рогану другой. Несостоявшаяся за малой агрессивностью свинина блаженно похрюкивала и подергивала задней ножкой. Большим специалистом по поросятам неожиданно оказался Гром. Он и оборудовал для нового члена отряда жилье и кормушку.

— Каба-ан! — одобрительно гудел Гром, осторожно почесывая за прозрачным розовым ухом млеющего поросенка. Ему уже рассказали о проекте Лисы, и Гром-то как раз не нашел в нем ничего невозможного… — Боево-ой! Чавкай-чавкай! Ишь, зверюга-то какая серьезная! Да-а… — так в углу дровяного сарая появился новый жилец. Назвали его Чавчик. Запирать его никто не собирался, бегал он по всему двору и саду. Найджел его демонстративно игнорировал, но Лиса видела как-то раз, как он украдкой вынес миску с очистками и, пока Чавчик их харчил, чесал его за ухом, что-то хмуро бурча под нос. Ох, Найджел! Тварью Чавчик оказался чистоплотной, во дворе не пакостил, облюбовав себе местечко за сараем. Роган наведался туда, немного подумал и умудрился-таки навесить заклинание чистоты, растянув его между двух деревянных реек. Одно плохо: падалица в саду резко кончилась, Чавчик подбирал ее мгновенно, Лисе нечем стало угощать Зверей, кроме сахара. Увидев Зверей в первый раз, поросенок забился в сарай и подозрительно следил за ними в щелку одним глазом. Но они же что-то ели! Их же чем-то кормили! И он не выдержал, вылез. На хохот Лисы Рука высыпала во двор. Крохотный на фоне огромного Зверя розовый шарик с воинственным визгом и хрюканьем скакал по двору, пытаясь догнать черное чудовище, пластично и неторопливо уходившее каждый раз с его дороги. Чавчик, как выяснилось, умел бегать только по прямой, зато быстро. Разогнавшись от души, он промахивался, проскакивал мимо, возмущенно хрюкал, разворачивался — и опять летел в атаку. Зверь отходил, иногда провожая розовый снаряд легким шлепком мягкой лапы по толстенькому задику, что и вызывало каждый раз новый взрыв воинственного визга. Двое других Зверей снисходительно наблюдали за развлечением товарища.

— Я же говорила! — хохотала Лиса. — Боевой кабан! Большой, клыки заказывай! Чавчик, фас!

Как-то незаметно месяц Жатвы кончился, начался месяц Радости. Закончился контракт Лисы с Рукой, а с ним и дипломная практика. Квали напомнил ей об этом, но …

— Я тебе мешаю? — спросила Лиса. — Или вам Видящая уже не нужна?

Квали заверил, что не мешает и, конечно же, нужна, но контракт…

— Начхать, — категорически постановила Лиса. — Пока этого гада не изловим — фиг вы от меня избавитесь. У меня… личный счет. Кормите — и ладно, на большее не претендую. И так вся зарплата за месяц в кармане осталась. У меня в жизни столько денег не было! Я ж с вами и не трачу ничего — негде, не на что и некогда.

Пару раз заходила Птичка, расстроенная, напуганная, затравленная. Дон пытался ее обнадежить и приободрить, она вежливо улыбалась, но было видно, что ей плохо верится в то, что друзьям удастся что-нибудь изменить в предстоящей ей судьбе.

Дон квохтал над Лисой, как наседка, дай волю, он и в туалет бы ее сопровождал. Рука у них за спиной перемигивалась и переглядывалась — вроде дело на лад идет! О том, что дело на лад уже пришло, зашло, и вышло, и ушло, никто не догадывался. А погода к новоиспеченным супругам была неласкова: солнце хоть и проглядывало временами, но было совсем нежарко и очень сыро, предаваться утехам в копне мокрого сена Лиса категорически отказалась. В бане — это да, конечно, но баню топили всего раз в неделю. Несерьезно как-то. В результате Дон чувствовал себя скорее любовником, чем мужем. Впрочем, красться по темному дому в спальню Лисы — в этом тоже была своя прелесть. Это было… так по-вампирски… А на заклинание тишины у него энергии, слава Жнецу, теперь вполне хватает! Лиса относилась ко всему с азартом неофита, был бы Донни человеком — ходил бы выжатый, как лимон. Но для него все обстояло с точностью до наоборот. При необходимости он теперь мог бы вообще не спать суток этак несколько. Обещание свое Дон помнил и выполнял неукоснительно: по вечерам часто играл на гитаре или махался с Лисой на мечах. Если погода была совсем уж неприятная, уводил Лису заниматься с мечами в тренировочный зал Казармы. Она не обольщалась насчет своих достижений, Квали, изредка к ним присоединявшийся, выбивал меч у нее из руки на счет «Два». Но, как сказал Дон, «От простого мужика отмашешься» — и это вдохновляло Лису на следующий комплект синяков — фигня, Роган поворчит и залечит. А Грому Лиса показала приемы работы с шестом, и сразу стало ясно, что Гром с «палочкой», подобранной по росту и весу, и тренировочный зал Казармы несовместимы абсолютно. В зале, как правило, занималось довольно много народу. Но если сочетание «Гром с мечом» производило впечатление хорошо отлаженной боевой машины, то от «Грома с палочкой» веяло первобытной жутью, всем, даже много повидавшим бойцам Руки Короны, хотелось сразу лечь и прикинуться ветошью — авось не заметит, и удастся тихо уползти. Зал при появлении Грома с шестом стремительно пустел, комендант Казармы в конечном счете объяснил Грому, что он не прав, что это общий зал, а не персональный. Пришлось ему перебазироваться во двор, запирая Чавчика в саду, чтобы не задеть невзначай.

Если с мечом у Лисы хоть что-то получалось, то с магией был полный облом. Все попытки Дона объяснить что-то о том, как собирать энергию в солнечном сплетении, направлять потоки в руки и все такое прочее, приводили к тому, что Лиса начинала пыжиться, тужиться, надувать щеки и живот — и только расстраивалась в результате. Однажды их застал за этим занятием Роган и, когда понял, почему Дон застыл в странной позе перед надутой и красной Лисой, долго смеялся. Ехидно и обидно. Лиса совсем уже было обиделась, а Дон стал прикидывать, как бы поделикатнее дать магу в рыло, но тут Роган отсмеялся и сказал историческую фразу:

— Ты же Видящая Истину! На себя-то посмотри!

Пару минут Лиса пыталась сообразить, что он имел в виду, потом последовала совету. Что она там увидела, она так никому и не сказала, а при расспросах краснела до слез — но это подействовало. Через час она визжала от счастья, глядя на крохотную искорку у себя в ладонях. Сама! Она сама ее сделала! Со светляками, которыми тот же Квали раскидывается не глядя, конечно не сравнить, но — лиха беда начало!

По-прежнему они с утра до вечера ходили в поиск. В засадах уже было задействовано полтора Кулака, в нескольких местах даже удалось засечь попытки открытия порталов, но порталы тут же и гасли. Как-то маг определял присутствие засады и гасил портал до того, как Рука успевала прореагировать. Корпус магов спешно разрабатывал заклинание удержания открывшегося портала, но пока безуспешно, слишком много побочных эффектов обнаруживалось у опытных образцов. Новых кормлецов пока больше не появлялось, а вот девушку-Наставницу так и не нашли. Все документы с печатями Утверждения, с которых можно было бы взять образец крови для заклинания поиска, оказались превращенными в пепел прямо в местах хранения. Корпус магов пребывал в растерянности и страхе. Отщепенец явно имел нестандартное мышление, был хитер и предусмотрителен. Похоже было на то, что в Мире появился маг, с которым они не могли тягаться даже всем скопом. Маг недобрый, возможно чокнутый, который может, конечно, сам себя загнать в могилу своими опытами — но при этом и прихватить с собой изрядную часть Мира. В тех книгах, которые он украл из запасника, были не только учебники, но и запрещенные к использованию заклинания. А магическое равновесие — штука неустойчивая.

Настала середина месяца Радости. Последние три дня выдались солнечными и теплым по-летнему, но сухо не стало, настолько все вокруг пропиталось водой за месяц дождей. Земля парила, под ногами чавкало. Вернувшись и наскоро перекусив, чем Найджел послал, Дон и Лиса отправились в Казарму. Роган остался присматривать за Найджелом, разбуженным накануне, Гром уже проснулся — ему вот-вот предстояло сменить Квали на посту в приемной Замка. Дон гонял Лису по залу и как раз загнал ее в угол, когда в зал влетел позеленевший Квали. Резко запахло левкоями. Лиса и Дон в первый раз видели настолько испуганного эльфа. Он действительно позеленел — лицо, руки, даже волосы приобрели зеленый оттенок.

— Ребята, — тихо сказал он удивленно застывшим друзьям, открывая портал прямо в зале, — Быстро домой за снарягой! Тень в Доме Рио! Прямо сейчас!

Лиса ахнула и метнулась в портал. Пять минут суматохи — и они уже выходили из портала в углу Птичкиной гардеробной. Про Найджела все забыли. Их Рука оказалась первой — и единственной, потому что остальных казенные порталы привели к закрытым воротам сада, и в дом они попали только спустя минут двадцать, когда все уже было кончено.

— Портал работает, — почти беззвучно сказал Роган. — Там, — они вышли через Птичкину спальню в коридор. Дом был пуст — прислуга разбежалась, как только поняла, что происходит. Роган повел Руку в сторону работающего портала, когда Лиса вдруг почувствовала знакомую вонь, и след вел в противоположном направлении. Она хотела было окликнуть бойцов, но потом решила этого не делать — чем помогут-то? Выскользнувший в коридор Найджел проводил ее взглядом и тихо шмыгнул вслед за своей Рукой. В гардеробной остался открытый портал. Чавчик соскучился, забрел в сени дома, оттуда в Птичкину гардеробную. Но платья на вкус оказались совсем не такими хорошими, как на запах, сухие слишком. Чавчик разочаровался и пошел искать своих знакомых. Куда они все ушли? А чесать его кто будет? Где-то тут они, он чувствует, у свиней нюх хороший, не хуже, чем у собак! Сейчас найдем!

Дверь в конце коридора была приоткрыта, из-за нее струился мертвенный мигающий зеленый свет. Роган заглянул, сказал на пальцах: «Я — один — туда, вы — здесь» — показал на стену у двери, шагнул внутрь. Квали дал отмашку бойцам — в сторону и вниз, «не высовываться», все замерло. Потом в зале грохнул файербол — и снова тишина и напряженное ожидание. В коридоре вдруг потемнело. Со стороны лестницы наплывало облако, в середине виднелась смутная белесая фигура, двигавшаяся весьма странно, будто пятилась спиной вперед. Спустя мгновение стало ясно, что так оно и есть. Медленно отступая Тень тащила за собой Птичку, но не слившись с ней полностью, а захватив только руки до локтей и стопы ног. Рот Птички был открыт в беззвучном крике, полными ужаса глазами она неотрывно смотрела на Тень. А сзади, захлестнув талию Птички срезанным с портьеры шнуром, практически ехала свирепо ощерившаяся Лиса, изо всех сил тормозя ногами по ковру. Гром зашипел и начал было подниматься, но яростная отмашка Квали бросила его назад. «Ждать — пройдет — хватать» — показал Квали. Бойцы опять замерли, напряженно провожая глазами движущуюся мимо них кошмарную процессию. Птичка двигалась дергаными неровными шагами, явно пытаясь вырваться, сзади шипела и упиралась Лиса, но Тень пересиливала, подтаскивая их все ближе к двери. Квали боком скользнул к двери, тихо сказал: «Роган, здесь Тень с добычей». «Ага», отозвался тот, опять грохнул файербол. Это потом, много позже, восстанавливая события, выяснили, что все действие заняло от силы минут пятнадцать. Бойцам же, замершим у стены, а особенно эльфу, казалось, что прошли века, прежде чем Тень переступила порог комнаты с порталом. Там сразу раздался речитатив Рогана, Квали подал знак, все бросились к Птичке, стараясь затормозить продвижение и дать Рогану время закрепить на Тени заклятие. Но Тень оказалась сильнее и втащила внутрь всех. Потом Квали часто себя спрашивал — почему, ну почему он не сломал печать хотя бы Замка? Может, будь там еще три мага, все кончилось бы иначе? Вот Лаймон бы вызвал, а он, Квали, не сообразил! Дерьмо он, а не Большой, был бы Лайм жив, так бы про Квали и сказал бы, эльф был абсолютно в этом уверен. Нет, то, что орал ему потом отец — это полная ерунда, не в амбициях тут было дело, какая слава — ты о чем, папа? Вот уж прославился — как самый тупой идиот! Ведь даже свою досаду помнит — ну где же они все, почему не идут? А сообразить, что только у их Руки был портал ВНУТРЬ дома, не смог! Только злился, что задерживаются. Нет, чтобы просто печать сломать! И вот именно поэтому фиговый он Большой, как бы Гром ни пытался убедить его в обратном.

Портал был чудовищен. Не голубой и овальный, как обычно, а ядовито-зеленая круглая засасывающая воронка, так что в середине вместо картины прибытия вращалась тошнотворно подергивающаяся кишка, уходящая в неизвестность. Медленно проворачивающийся обод висел, едва касаясь пола, Тень медленно, но неотвратимо подтаскивала к нему Птичку и гроздь висящих на ней бойцов. Найджел от ужаса тихо пискнул, и только тут до Квали дошло, что же все время не давало ему покоя своей неправильностью, но перебивалось страхом за Птичку, отчаянием от сознания, что она станет кормлецом, если уже не стала, и сосредоточенностью на необходимых действиях.

— Ты-ы! — яростно прошипел эльф. Если бы взгляды имели вес, Найджела размазало бы по стене. Мизинец еще раз пискнул и метнулся куда-то вбок, все равно куда, лишь бы подальше от ставшего таким страшным и незнакомым командира. Дальше все произошло мгновенно, почти одновременно. Из воронки вылетел файербол, срикошетил от защиты Рогана и попал точно в Найджела, испепелив его на месте. Роган обернулся на его последний вскрик, на какую-то долю секунды отвлекся от происходящего. В комнату с радостным визгом ворвался разогнавшийся в коридоре Чавчик, копытца его сразу разъехались на гладком полу, он упал, проехал на боку вперед, посшибал бойцов, как кегли, и по инерции улетел в воронку. Тень, будто почувствовав ослабление сопротивления, сделала рывок и увлекла всех за собой в портал. Повернувшись обратно на шум, Роган увидел только стремительно улетающие ноги друзей, сделал шаг, пытаясь их схватить. Под ногой у него что-то хрустнуло, за спиной мага раскрылся еще один портал — «Так и не сдали мы ту печать», мелькнуло у него в голове. И тут из воронки вылетела стена огня, сметая саму воронку, защиту Рогана — и его самого отбрасывая в портал за его спиной. Сработало заклинание, которое он же сам и послал отщепенцу, навесив на Тень. Самое сильное из всех известных, Роган не хотел рисковать. Взрывом перекосило перекрытия, выбило стекла во всем левом крыле, начался пожар. Три Руки не пострадали, они в этот момент как раз высаживали входную дверь, убедившись, что дом пуст, и никто им не откроет. Пожар трем Серым удалось быстро потушить, ни одного тела на пожаре найдено не было. А спустя сутки стало ясно, что Рука дэ Стэн исчезла в полном составе и бесследно.

Интермедия Монолог патриота города Найсвилл

На левом берегу Свиллы всего одна улица, с обеих сторон застроенная чистенькими новенькими домиками. Приятное местечко, но, увы, новодел, окраина. Раньше и вообще была деревня, да и сейчас многие скотину держат. Дальше уже поля, за ними лес.

А вот если перейти Свиллу по Липовому мосту и свернуть направо — можно считать, вы уже в старом городе. Здесь стоят уже довольно старые дома и весьма почтенные деревья с замшелым стволами. Нет, ну что вы, зачем же им падать? Магистрат заботится, конечно! Каждые сорок лет посылают запрос нашему на-райе, он за два-три дня все деревья обходит, поет что-то — вот они и стоят дальше! Видел я его, на-райе нашего, видел, да. Лет уж двадцать назад, даже специально с работы отпросился — посмотреть. И ничего особенного. Тощий, и уши такие, другие. Но поет — да, поет здорово! Деревьям наверно тоже нравится — вот они и стоят! Вот этим тополям больше сотни лет, а дубам и вообще несчитано. Одна липа у моста чего стоит! Ну, трех-то обхватов в ней нет, но двух-то не хватает! Дома, конечно, на сохраняющих заклинаниях держатся. А как иначе? Вот корчме «Золотой лис», например, уже пять сотен лет с хвостиком, да-а! Стоит! Правда, как старый Дрефт помер, так она Короне отошла, а они охранку-то и не возобновили. Так она десять лет и простояла, никому не нужная. Уж вопрос стоял — снести. Но купили, да, купили развалюху. Конечно, пришлось новой владелице, райе Мелиссе, чуть ли не капитальный ремонт делать — шутка сказать, десять лет без присмотра дом простоял. И полы и крышу — все чинили! Но ведь справилась она! И весьма, весьма приятное заведение получилось! Рекомендую! Я теперь только туда и хожу. Душевно! И вкусно, и недорого, и очень по-домашнему так, знаете?

Питер 2010–2011.