Приглашение на охоту

Первым побуждением после получения было бросить его в огонь. Они не вращались в том круге, и он чувствовал, что для них слишком самонадеянно на основании нескольких слов, которыми обменялись в торговом центре, и редких случайных встреч на перекрестках включить его в их планы. Конечно, видел он их часто — гуляющих за высокими железными пиками оград, окружавших их владения, видел их женщин в чайных платьях пастельных тонов, подающих мартини под полосатыми зонтиками лужаек, и мужчин, учтивых и бронзово-загорелых в обеденных пиджаках или морских костюмах для яхты — но он всегда был аутсайдером, почти как Подсматривающий Том.

— Наиболее милосердная интерпретация, — сказал он Эмилии, — предположить, что это ошибка.

— Но как такое может быть? — отозвалась жена, держа конверт тонкими розовыми пальцами. — В Мэрин-Гарденс есть только один Фред Перкинс, и номер дома написан в высшей степени аккуратно.

— Но для приглашения нет никакой земной причины. Почему из всех людей приглашен я?

— Я думаю, — сказала Эмилия, помогая ему надеть пальто и пристраивая в его карман пару сэндвичей, аккуратно завернутых в алюминиевую фольгу, — тебе надо бы восхититься. Для тебя это настоящий шаг вперед. Ты весьма часто жаловался на недостаточность наших социальных контактов после того, как мы уехали из города.

— Но это фантастика, — сказал Перкинс, — и я, конечно, не пойду, — и выехал из своего одноэтажного калифорнийского сельского коттеджа, крытого дранкой, чтобы присоединиться к массе машин, ждущих его на шоссе.

Всю дорогу до города, словно собака с больной лапой, он тревожился и терзался все той же, по-видимому неразрешимой, проблемой: чем он привлек их внимание? Что в его внешности или поведении было такого, что выделило его из всех остальных? Это, конечно, произошло в тот день, когда самая молодая из них приплыла с залива на гоночном катере, и по чистой случайности (как тогда казалось) он оказался единственным человеком на пирсе в пределах досягаемости швартовочного линя. Он вспомнил тот момент с удовольствием — загорелая блондинка наклонилась с бушприта с концом манильского каната в свободной руке. «Лови!» — крикнула она, и в то же мгновение бросила в его сторону свободный конец веревки. Он ловко поймал его и осадил на тумбу, ослабляя продвижение катера. «Спасибо!» — сказала она через сужающуюся полоску голубой воды, но в ее глазах не было ни следа признательности; даже и в следующее мгновение, когда яхта была надежно привязана к набережной, она не пригласила его на борт и даже не подтвердила его присутствие на пирсе. Нет, едва ли это был тот момент, о котором он думает.

Уже в Агентстве он пытался отмести от себя проблему, но это его не успокоило. В конце концов, жертва раздражительно всепроникающей тревоги, которая сделала концентрацию решительно невозможной, он оставил свой стол и прошел к телефону в холле (много лет назад письменное порицание Хендерсона заставило его навсегда быть щепетильным в вопросе пользования телефоном Агентства для личных дел), бросил в него монету и позвонил своему партнеру по гольфу, по имени Бьянки.

За ленчем они встретились в тихом ресторане на Мейден-Лейн. Бьянки был молодым человеком, недавно из юридической школы, его все еще впечатлял невероятный блеск общества. Приглашение приведет его в трепет, думал Перкинс, он итальянец во втором поколении и, похоже, когда-то положил глаз на одну из этих.

— Проблема в том, — вслух сказал он, — что я не уверен, почему они пригласили именно меня. Я едва их знаю. В то же время, я не хотел бы делать чего-нибудь, что могло бы толковаться, э-э, как, э-э…

— Неповиновение? — предложил Бьянки.

— Наверное. Или назовем это ненужной дерзостью. Нельзя игнорировать их влияние.

— Ну, давайте, вначале я взгляну на него, — сказал Бьянки, докончив свой вермут. — Оно у вас с собой?

— Конечно.

— Ну, давайте, посмотрим.

Бедный Бьянки! Было очевидно, что он умер бы, чтобы получить собственное приглашение. И было так же очевидно из его нечеткого, неразвитого английского и прыщей на лице, что он никогда его не получит.

Перкинс достал конверт из папки и вытащил твердую карточку с серебряными краями, положив ее на стол текстом вверх.

— Гравированная, — показал он.

— У них всегда так, — сказал Бьянки, надевая роговые очки для чтения, — но это еще не доказательство. У них не бывает настоящей вещи без водяного знака. — Он поднес конверт к настольной лампе, надеясь, как его понял Перкинс, что вся затея окажется розыгрышем.

— Знак есть, — признал он, — боже мой, есть! — И Перкинс отметил нотку невольного уважения в его голосе, когда он показал на двух стоящих на задних лапах геральдических львов и расчерченный на аккуратные четвертинки геральдический щит. — Настоящий Маккой, никакой ошибки.

— Но что мне теперь делать? — спросил Перкинс с нотой раздражения.

— Вначале посмотрим подробности.

Бьянки изучил выгравированную надпись:

— «О.О.» — это ответ ожидается.

— А «об.»?

— «Об.», — объяснил Бьянки, — это от слова «обязателен».

— Понятно.

— Ну и?

— Проблема в том, — сказал Перкинс слишком громким голосом, — что и меня нет желания идти.

Он увидел, что Бьянки недоверчиво уставился на него, но это лишь укрепило его упрямство.

— Это навязывание. Я их не знаю, и так уж получилось, что у меня другие планы на шестнадцатое.

— Ладно, ладно, — успокаивающе сказал Бьянки, — не надо кричать. Я прекрасно вас слышу.

Перкинс в замешательстве оглядел ресторан и перехватил укоризненные взгляды официантов. Очевидно, он настолько эмоционально переживал свое затруднительное положение, что потерял контроль над собой; он торопливо положил приглашение обратно в конверт и вернул в папку. Бьянки встал и сложил свою салфетку.

— Поступайте, как хотите, — сказал он, — но я знаю дюжину людей в городе, которые отдали бы правую руку за такое приглашение.

— Но я не охотник!

— Всегда можно научиться, — холодно ответил Бьянки, помахал официанту, оплатил счет и удалился.

Межу тем, слух о приглашении, очевидно, уже прошел по агентству, ибо Перкинс заметил, что к нему относятся с новым интересом и уважением. Мисс Нетерсоул, старшая библиотекарша, обратилась к нему возле холодильника глубоко проникновенным тоном:

— Я так рада за вас, мистер Перкинс! Никто во всем офисе не заслуживает этого больше вас.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответил он, пытаясь спрятать свое замешательство, склонившись к фонтанчику, — но дело в том, что я не иду.

— Не идете? — Богатый жемчужный тон голоса (продукт бесчисленных уроков дикции) рассыпался каскадом журчащего смеха. — Как вы с серьезным видом можете говорить такое? Вы видели ротогравюрный отдел?

— Нет, — коротко ответил Перкинс.

— Там написано все. Список гостей, поставщики, даже карта местности. Я бы все отдала за такое приглашение!

Несомненно, отдала бы, подумал Перкинс, глядя на ее квадратную мужеподобную безгрудую фигуру, это как раз тот вид спорта, что мог бы позабавить тебя, но вслух он лишь произнес: «У меня другие обязательства», и вернулся к своему столу.

После ленча он нашел ротогравюрную страницу, засунутую под стекло на своем столе. Понимая, что все глаза в офисе тайно устремлены на него, он даже не развернул ее, а просто положил в карман пиджака, и лишь позднее небрежно поднялся и прошел мимо длинного ряда столов в мужскую комнату, где оказался в уединении запертой кабинки и дрожащими руками расправил ее на коленях. Мисс Нетерсоул была права: список гостей оказался по-настоящему ошеломительным. Он занял три колонки шрифтом в шесть пунктов; титулы сверкали в газете, как алмазы, там были генералы, государственные чиновники, промышленники и президенты университетов, издатели больших журналов, звезды кино и полярные исследователи, радиообозреватели, регенты, романисты, завоевавшие престижные премии — но Перкинс никак не мог начать усваивать список. Его глаза рыскали по смешавшимся слогам, и под конец, с немалой долей восторга он натолкнулся на то, о чем подсознательно думал: «Мр. Фред Перкинс». Это было все, никакого дополнения, ни Др., ни През. Унив., ничего.

Он прочитал собственное имя четыре раза, потом аккуратно сложил бумагу и положил назад в карман.

— Что ж, — сказал он с тонкой улыбкой, — я не пойду, вот и все.

Но Эмилия, очевидно, тоже видела газету.

— Телефон звонил весь день, — информировала она его, как только он вошел в дом и пристроил портфель в плетеном кресле у телевизора. — Все, конечно, яростно завидуют, но не осмеливаются признаться, так что я не получаю ничего, кроме поздравлений.

Она помогла ему снять плащ.

— Пойдем в столовую, — таинственно сказала она, — у меня для тебя маленький сюрприз. — Зазвонил телефон. — Нет, подожди, не входи без меня. Я только отвечу.

Он стоял, нетерпеливо точась с ноги на ногу, пока она не вернулась.

— Это Корриганы, — объявила она. — Бет хочет, чтобы мы пришли на небольшой обед семнадцатого. Естественно, дата не случайна, — добавила она. — Они хотят выкачать из тебя все подробности, пока о них не услышал никто другой в подотделе. Теперь пойдем… — и, словно счастливый ребенок рождественским утром, она взяла его за руку и повела в столовую.

Перкинс последовал за нею, протестующе бормоча.

— Разве это не великолепно?

Там на столе красного дерева (оплачен еще не полностью) распласталась пара рыжевато-коричневых джинсовых бриджей, красивая рубашка и ярко-розовая куртка с медными пуговицами. В центре стола, где обычно стояла ваза с цветами, расположилась пара сверкающих ботинок.

— И еще трико, — сказала она, махая кусочком ярко-желтого шелка перед его глазами. — Ты можешь взять одну из моих заколок, мне кажется лучшей будет та, что с ониксом в яшме. И я заказала кнутовище с серебряной рукояткой, его доставят завтра.

— Ты сделала большое дело, — сказал Перкинс. Он взял ботинки и ощутил мягкую, гибкую, навощенную кожу. — Наверное, очень дорогие. Где ты раздобыла на них деньги?

Эмилия засмеялась.

— Они в рассрочку, глупый, надо будет выплачивать двенадцать месяцев.

— В такой куртке я буду смешон…

— Нет, не будешь. Ты очень красивый мужчина, и я всегда говорила, что тебе надо пошить что-нибудь тонкое.

— Ну, — задумчиво сказал Перкинс, — мне кажется, ты сможешь отослать их назад, если я решу не ходить.

После обеда на своем старом «студебеккере» приехал Бьянки, заметно пошатываясь после многих коктейлей. Дверь ему открыла Эмилия.

— Фред в спальне пытается примерить новый охотничий костюм, — сказала она, — он выйдет через минуту.

— Кто там? — закричал Перкинс, и когда она ответила, торопливо снял розовую куртку (которая, вообще-то, немного жала под мышками) и влез в пиджак. Он вспомнил сцену в ресторане и устыдился, что Бьянки увидит, как его решительность пошатнулась.

— Послушайте-ка, Фред, — сказал Бьянки, усаживаясь в гостиной с поданным бокалом, — надеюсь, что вы наконец изменили свое мнение об…

Он посмотрел на Эмилию, чтобы увидеть, как много она знает о приглашении.

— Продолжайте. Я рассказал ей все, — сказал Перкинс.

— Что ж, вы, конечно, можете отклонить приглашение, если держитесь твердо, — сказал Бьянки в своей лучшей адвокатской манере, — но я бы не советовал. Если они посчитают, что вы их осадили, то смогут сделать вашу жизнь весьма неприятной — и далеко не единственным способом.

— Но это смешно! — сказала Эмилия. — Он же не отклоняет. Не так ли, дорогой?

— Ну… — сказал Перкинс.

Она уловила нерешительность в его голосе и страстно продолжила:

— Это первое признание в обществе, которое ты вообще получил, Фред. Ты не можешь даже подумать, чтобы отклонить его. Сообрази, что это будет значить для детей! Через несколько лет им поступать в колледж. И ты понимаешь, что это такое. Неужели ты серьезно планируешь оставаться в этом доме до конца жизни?

— В этом доме нет ничего плохого, — оборонительно сказал Перкинс, думая, что за дом еще не заплачено полностью, а Эмилия уже находит в нем недостатки.

— Предположим, что приглашение — это ошибка, — продолжала Эмилия. — Я не утверждаю, что это так, но предположим это только на минуту. Разве это не самая последняя причина, по которой ты не должен его отклонять?

— Но я не люблю охоту, — слабо перебил Перкинс. — И на лошади я буду выглядеть смешным.

— Не более смешным, чем девяносто процентов других гостей. Ты считаешь, что сенатор Горман будет в точности похож на кентавра? А что насчет твоего босса, мистера Хендерсона? Он ведь конечно не игрок в поло.

— Он тоже идет? — изумленно спросил Перкинс.

— Конечно, да. Если б ты обратил хоть малейшее внимание на список гостей, то заметил бы его.

— Ну, хорошо, хорошо, — сдался Перкинс, — тогда я пойду.

— Мне кажется, это мудрейшее решение, — сказал Бьянки с несколько смазанной попыткой юридической помощи.

Этим же вечером Перкинс написал подтверждение пером и чернилами на простой жесткой карточке без серебряного обреза.

— Для них нормально пользоваться серебряным обрезом, — сказала Эмилия, — но если ты сделаешь то же самое, они могут подумать, что ты слишком бахвалишься. Она позвонила в службу доставки, объяснив ему: «Это не та штука, чтобы доверять ее почте» — и на следующее утро посыльный в униформе бросил его подтверждение в специальный ящик возле сторожки привратника.

Следующая неделя промелькнула быстро. Эмилия пригнала розовую куртку и рыжие бриджи, разметила их мелом и отослала подшивать. Желтое трико, решила она, не годится — «несколько кричаще», заметила она — так что его заменили на более консервативное кремовое. Это потребовало смены заколки и запонок на более простые из чеканного серебра, которые она выбрала в магазине. Трата разорительная, однако, она отмела его возражения.

— Так много зависит от произведенного тобою хорошего впечатления, и, кроме всего прочего, если все пройдет хорошо, тебя снова станут приглашать и ты сможешь всегда приходить в той же самой одежде. А запонки хорошо идут и с обеденным пиджаком, — подумав, добавила она.

В агентстве обнаружилось, что ему нравится пыл нового уважения. В понедельник менеджер офиса мистер Пресбл намекнул, что ему будет гораздо удобнее за столом ближе к окну.

— Конечно, при кондиционере в этом нет большого различия, как в старые дни, но тут открывается приятный вид, а это поможет сломать монотонность.

Перкинс поблагодарил за заботливость.

— Совсем нет, — ответил Пресбл. — Этим мы всего лишь показываем, что ценим вашу работу здесь, мистер Перкинс.

А в пятницу после обеда сам Хендерсон, шеф агентства и большая шишка в совете фирмы «Интерконтинентл Гаранти энд Траст», остановился у его стола по пути с работы домой. Так как за десяток лет Перкинс едва ли получил кивок от Хендерсона, у него, понятным образом, поднялось настроение.

— Я так понимаю, что мы с вами завтра увидимся, — сказал Хендерсон, на секунду пристроив одну ягодицу на краешке стола Перкинса.

— Похоже на то, — уклончиво сказал Перкинс.

— Я чертовски надеюсь, что там подадут виски, — сказал Хендерсон. — Мне кажется, горячий пунш строго соответствует старой охотничьей традиции, а он для меня просто топливо.

— Я думаю взять собственную фляжку, — сказал Перкинс, словно это его постоянный обычай на охотах.

— Добрая идея, — сказал Хендерсон, поднимаясь. А выходя из комнаты, он бросил через плечо: «Сбереги глоточек и для меня, Фред!»

Этим вечером после обеда Эмилия уложила детей в постель, и потом они оба прогулялись до края Мэрин-Гарденс и посмотрели через открытое поле на громадные дома за железными решетками. Даже с такого расстояния они различали признаки активности и суматохи. Подъездная дорожка под вязами казалась забитой черными лимузинами, а на широких лужайках, как они поняли, помощники поставщиков расставляли зеленые столы для утреннего завтрака. Пока они наблюдали, мальчик-ученик на гнедой кобыле поехал вдоль изгороди впереди табуна из примерно сорока лоснящихся каурых и гнедых лошадей к далеким конюшням.

— Погода будет великолепна, — сказала Эмилия, когда они повернули назад. — Однако в воздухе уже есть намек на осень.

Перкинс ей не ответил. Он ушел в собственные мысли. Он не хотел туда идти, какая-то его часть просто не желала туда идти. Он понял, что трепещет от нервного опасения; но, конечно, такого следовало ожидать — риск нового окружения, страх неудачи, боязнь допустить какую-то оплошность, опасение повести себя не так, как, наверное, ожидают — этих причин было достаточно, чтобы задрожали руки и нервно забилось сердце.

— Ляжем в постель пораньше, — сказала Эмилия, — тебе надо хорошо выспаться.

Перкинс кивнул, и они пошли к дому. Но несмотря на очевидную необходимость, Перкинс ночью спал очень мало. Он беспокойно метался, представляя себе все мыслимые ляпсусы и унижения, пока жена, наконец, не пожаловалась: «Ты так толкаешься и ворочаешься, что я не могу ни капельки заснуть», потом взяла подушку с одеялом и ушла в детскую.

Он поставил будильник на шесть — требовался ранний старт, — но его разбудили задолго до того.

— Перкинс? Фред Перкинс?

Он сел в постели столбом.

— Что такое?

Уже светало, но солнце еще не поднялось. В его спальне стояли двое мужчин. Более высокий, тот, который тряс его за плечо, был одет в черную кожаную куртку и носил шапочку, разделенную, как пирог, на желтые и красные полоски.

— Вставай, пошли! — сказал он.

— Поторапливайся, — добавил второй, поприземестей и постарше, но тоже одетый в кожу.

— Что такое? — переспросил Перкинс. Теперь он совершенно проснулся, адреналин атаковал его сердце и оно качало кровь с ужасной частотой.

— Выкатывайся с постели, — сказал высокий и, схватив рукой покрывало, сдернул его в сторону. В это мгновение Перкинс увидел двух геральдических львов на задних лапах и геральдический щит, тисненый золотом на груди кожаной куртки. Дрожа, стоя только в трусах, он выбрался из постели в прохладное, живительное утро.

— Что такое? — бессмысленно повторил он.

— Охота, охота, пора на охоту, — сказал старший.

— Тогда дайте мне одеться, — запинаясь, произнес Перкинс, и двинулся к шкафу, где в тусклом свете видел роскошную розовую куртку и джинсовые бриджи, распростертые в ожидании его членов. Но когда он повернулся, то почувствовал острый укол короткой с коническим концом дубинкой, которую ранее не заметил в руке высокого.

— Тебе она не нужна, — засмеялся ударивший, и краем глаза Перкинс увидел, как старший подхватил розовую куртку и, держа ее за фалды, разорвал почти пополам.

— Послушайте!.. — начал он, но прежде чем смог закончить, высокий человек в черной коже остро заломил ему руку за спиной и вытолкал через французское окно на холодный, ясный бессолнечный воздух. Позади он перехватил вид Эмилии в ночной рубашке, внезапно появившейся в двери, услышал ее испуганный крик и звон стекла от разбитой панели, когда приземистый с размаху захлопнул стеклянное французское окно. Он вырвался и в бешенстве побежал через лужайку, но двое загонщиков держались за ним. Они подхватили его под мышки и погнали по улице туда, где кончались Мэрин-Гарденс и начинались скошенные поля. Там они бросили его на колючее жнивье и приземистый достал хлыст.

— А теперь, беги, сукин сын, беги! — закричал старший.

Перкинс ощутил острую пронзительную боль хлыста на голой спине. Он запнулся и побежал вприпрыжку в открытые поля. Стерня колола босые ноги, пот проступал на обнаженной груди, рот полнился невнятными словами протеста и возмущения, но он бежал, бежал, бежал. Ибо над богатыми летними полями уже слышался лай собак и чистая альтовая нота охотничьего горна.