Полная тьма

Он аккуратно смыл кровь с рук. Заткнул затычкой слив, уложил Кристину и открыл кран. Когда воды набралось достаточно, нагнул голову женщины так, чтобы лицо оказалось под водой. Затем добавил в ванну побольше пены с каким-то цветочным ароматом. Она просто утонула в ванной. Захлебнулась. Ничего более. Когда ее найдут, а при ее образе жизни это будет не скоро, в том, что будет плавать в ванне, никто не сможет узнать красавицу Кристину. Можно считать, ее никогда не было в его жизни. А сейчас он спокойно вернется домой, где ждут жена и дети. Они его семья, а это - просто дурной сон.

Вечера Гарри теперь проводил дома, запершись в кабинете и просматривая сводки происшествий и несчастных случаев, благо, для аврора такая информация была в свободном доступе. Спустя почти месяц по сводке прошло сообщение о смерти Кристины Доусон. Портниха, у которой мисс Доусон заказывала мантии, забеспокоилась, потому что погибшая была большой модницей и заказы всегда оплачивала вовремя, а тут сшитые для нее мантии лежали, никто за ними не приходил и совы с уведомлениями возвращались от мисс Доусон ни с чем. Наконец, портниха сама поехала к клиентке, это был очень дорогой заказ и ей не хотелось упускать прибыль. Она-то и обнаружила женщину, вернее, то, во что она превратилась. В гостиной нашли пустую бутылку из-под шампанского. Кристина Доусон жила уединенно, ни с кем близких отношений не поддерживала, следов борьбы и темномагических проклятий обнаружено не было, ничего не пропало, поэтому, вероятнее всего, она выпила, потом легла в ванну и захлебнулась во сне. В любом случае, от мисс Доусон остались только распадающиеся куски плоти. Гарри удовлетворенно хмыкнул. Он не имеет к этому совершенно никакого отношения.

В последнее время Гарри не отпускало какое-то смутное беспокойство. Он настойчиво гнал от себя это чувство. Ну, какие могут быть причины для беспокойства, в самом деле? Никакая вздорная баба больше не висит над его головой, как Дамоклов меч. Все в порядке. Правда, чудилось ему иногда, будто кто-то невидимый следит за ним, смотрит пристально и тенью следует повсюду.

У Гарри нет никакого желания ехать с Джинни и детьми в гости в Нору. Но едва семья исчезает в зеленом пламени камина, как Гарри начинает жалеть, что не отправился с ними, а остался один в доме, который с некоторых пор больше не кажется ему ни уютным, ни защищенным. Гарри стыдится признаться самому себе, но в собственную ванную комнату он каждый раз входит с содроганием, невольно вспоминая, как лежала в ванне Кристина, когда он уходил от нее в тот, последний раз. Мнительность превратилась в навязчивую идею. Ему необходимо еще раз проверить, убедиться, что это его дом, его ванная и к Кристине это не имеет никакого отношения.

Когда он открывает дверь и включает свет, то видит в ванной ее. Ноги становятся ватными, все тело будто теряет возможность двигаться, а мозг тупо констатирует факты. Она отвратительна, вся в черно-лиловых трупных пятнах, но что ужаснее всего - она настоящая и реальная, она реальнее, чем все то, что происходило раньше. Она поворачивает голову и открывает глаза. Мутные, неестественные, они смотрят на Гарри в упор. Распухшая рука цепляется за край ванны и Кристина начинает подниматься…

От автора: При написании была использована идея Стивена Кинга из романа «Сияние».

* * *

«Возвращение»

После окончания войны прошло семь лет, и Гарри считал, что у них с Джинни образцовая семья. Жизнь складывалась как нельзя лучше: дом - полная чаша, чудесный годовалый сынишка, всеобщие почет и уважение, а на двадцатипятилетие Гарри стал главой Аврората. Но что-то все эти годы подтачивало Гарри изнутри, не давало насладиться счастьем в полной мере, словно он когда-то давно упустил что-то важное, и когда они с женой собирались в кругу родственников в Норе, Гарри отчетливее чувствовал необъяснимую досаду, прежде всего на самого себя. А потом это чувство, которое сидело в нем глубоко-глубоко, постепенно стало пробиваться наружу, стремиться к поверхности и Гарри пугало это, потому что ему казалось, что если из зыбкой дымки это чувство обратится в форму, окрепнет, станет ясным и четким, то вся его красивая, удобная, такая налаженная жизнь полетит к черту.

Иногда Гарри ощущал, что начинает ступать по нетвердой, колышащейся поверхности, и там, под ногами, трясина, которая обязательно затянет его, если он не прекратит, не отступит назад, туда, где красивая жена, ребенок и карьера, где не надо думать о том, чего никогда не было и не будет. Или все-таки может быть?

И однажды, когда он вышел вечером на заднее крыльцо дома, и увидел черное небо без единой звезды, услышал тишину в саду, и эти ночь и одиночество словно опустились на плечи неподъемным грузом, гнетущим, пригибающим к земле, чувство внутри Гарри наконец созрело, вылупилось, словно бабочка из куколки, стало четким, сияющим, заполнившем собою все внутри. Но вопреки опасениям Гарри почувствовал не зыбкую почву под ногами, а легкость, ясность, словно он освободился от давней ноши, а сейчас кусочки мозаики в его голове сложились в стройную картину, и теперь он знает выход, единственно верный и правильный. И все будет именно так, как он хотел все эти годы, он сможет это сделать. Жаль только, что Воскрешающий камень он не сохранил… Но ничего, ему и не потребуется один из Даров Смерти. Теперь он точно знал, что вся Вселенная будет помогать ему…

Джинни начала всерьез беспокоиться, когда поняла, что Гарри отдалился от нее и от ребенка. Но дело было не в любовнице, нет, не все так просто. В последние несколько недель Гарри был не только хмурым и раздражительным, каким-то ушедшим в себя, будто прислушивающимся к тому, чего не слышит Джинни, но и проводил все свободное время не где-нибудь, а в библиотеке Блэков, доставшейся от Сириуса. Если раньше после работы Гарри играл с маленьким Джеймсом, пока Джинни на кухне готовила ужин, то теперь он сразу же поднимался наверх, запирался в библиотеке, зачастую забывая даже поужинать, а Джинни засыпала, так и не дождавшись мужа.

По утрам Гарри уходил на работу очень рано, едва успевая перекинуться с женой парой слов, а в выходные вообще не выходил из библиотеки, несмотря на возражения, просьбы объяснить, в чем дело, а затем и скандалы Джинни. На крики и слезы жены Гарри неизменно спокойно отвечал: « Очень скоро я тебе обо всем расскажу, Джинни. Но только не сейчас, извини. Поверь, ничего страшного не происходит, наоборот, скоро мы будем очень счастливы, вот увидишь». Но Джинни не верила, и тогда Гарри уже ничего не говорил, просто молча уходил в библиотеку и закрывал дверь. Он запирал дверь всегда, так что Джинни не могла даже зайти туда, пока Гарри был на работе. Но она точно знала, что в библиотеке Блэков хранятся такие книги, о существовании которых лучше было бы не знать никому, особенно Гарри.

Библиотека рода Блэк была не только очень обширной. В ней можно было найти книги не просто по Темной Магии, а редчайшие трактаты, выпущенные очень давно и ограниченным тиражом, а то и вовсе те, которые были запрещены к продаже, как в Британии, так и за ее пределами. Но никого из рода Блэк подобные мелочи никогда не волновали, и теперь Гарри мог воспользоваться столь щедрыми и опасными знаниями. Он потратил не одну неделю, сидя за столом с грудами фолиантов, некоторые из которых были настолько древними, что, казалось, рассыплются в руках, осторожно перелистывая страницы, вглядываясь в строчки до рези в глазах.

Когда ночью он вставал, с трудом распрямляя затекшую спину, а шея ныла, потому что Гарри по многу часов не поднимал головы от страниц, снимая очки, потирая слезящиеся глаза и окидывая взглядом стеллажи, занимающие практически все пространство от пола до потолка, Гарри знал, что завтра будет новый день и он опять придет сюда, и будет приходить каждый день, столько, сколько потребуется, пока он не найдет интересующее его решение. И через несколько месяцев, когда Гарри уже начало казаться, что он никогда не найдет то, что ему нужно, и за всю жизнь не просмотрит и половины этих книг, которые кажутся бесконечными, он нашел то, что искал.

Тяжелый том в переплете из потертой коричневой кожи. Золотое тиснение на корешке « Магия смерти». Едва открыв, Гарри понимает - это то, что нужно. И ругает себя, что не догадался сделать это несколькими годами ранее, а теперь столько бесценного времени потеряно. Но ничего, он еще все наверстает. Вопреки ожиданиям, в нужном обряде нет ничего сложного, никаких редких ингредиентов и тому подобного. Главное - кровь невинного. Гарри тупо смотрит на это словосочетание, пока до него не доходит, что подразумевается под кровью невинного. Это кровь младенца, ведь маленькие дети не могут быть грешны. Гарри трясет головой: это слишком. Ни к чему впутывать в такое дело Джеймса. Кровь его, Гарри, будет не хуже. Ведь именно он так страстно желает и ждет, это его родители, его крестный, они сумеют понять его, так что все будет хорошо. Его крови будет вполне достаточно. Не такая уж она и чистая, но все будет просто отлично. Ведь родители так любили его. Они обрадуются ему, и не важно, чья будет кровь. Он их сын, значит, никаких накладок. Гарри захлопывает книгу и на его губах играет удовлетворенная улыбка.

В нужный день, который Гарри пришлось вычислять заранее по лунному календарю, он отправляет Джинни с ребенком на ночь к Молли в Нору. Она смотрит на него и уже ничего не спрашивает, но во взгляде недоверие и боль. Она давно поняла, что задавать вопросы человеку, который из любимого мужа превращается просто в соседа, с которым пьешь кофе по утрам и по какой-то неведомой причине спишь в одной постели, бесполезно. Когда Джинни исчезает в зеленом пламени, Гарри блокирует камин - до утра его не должны тревожить. Эта ночь всецело принадлежит ему и он осуществит то, что не дает ему покоя на протяжении столь долгого времени. Он сделает то, что считает нужным. То, что хочет.

Пентаграмму он чертит в точности, как на изображении в книге. Пламя свечей дрожит, словно от сквозняка, когда он начинает читать заклинание, хотя все окна в доме закрыты. Гарри закрывает глаза и вспоминает, какими были родители и крестный, когда он воспользовался Воскрешающим камнем. Такие знакомые, близкие, и в то же время они показались ему призрачными, эфемерными, словно мираж. Но даже тогда Гарри понял, что вот она, его семья, которой он был лишен всю жизнь, и их место никто никогда не сможет занять. А теперь у Гарри есть возможность вновь повидать родителей. И не просто вызвать, нет, он может попросить у пришедших все, что угодно, так написано в фолианте. Он с самого начала знал, что собирается попросить. Чтобы они остались с ним навсегда. Это сильнейшая магия, магия крови, магия смерти, поэтому можно попросить все, что пожелаешь

Острым серебряным ножом Гарри режет ладонь - достаточно глубоко, чтобы набрать кровь в чашу. Ему кажется, что кровь не просто нагревается от пламени свечей, а начинает закипать. Этого не должно быть, по крайней мере, в описании обряда об этом ни слова, но ведь здесь так жарко… Гарри стоит в центре начерченного круга и ждет. Он сделал все, что полагается. Но ничего не происходит. Гарри знает, что нельзя выходить из круга, пока не прогорят все свечи. Свечей такое количество, что на минуту Гарри чудится, будто в комнате пожар, так она охвачена оранжевым пламенем. А потом Гарри слышит шаги.

В голове мелькает мысль: вернулась Джинни. Но уже через секунду Гарри понимает, что это не она. У Джинни походка легкая, едва слышная, а эти шаги тяжелые и слышно, как скрипят ступени под ногами идущего. Или идущих? Шаги резко затихают перед закрытой дверью, и ручка неестественно медленно начинает поворачиваться. Они, все трое, входят в комнату и смотрят на Гарри в упор. Ему кажется, что сердце вообще перестало биться, а внутренности превратились в лед. Они не такие, как тогда в Запретном лесу. Они настоящие. Они пришли, повинуясь его зову. В комнате становится так жарко, что Гарри кажется, будто он попал в раскаленную докрасна духовку. Пламя свечей разгорается ярче и Гарри боится, что сейчас действительно случится пожар. Раскаленный воздух проникает в легкие, но ему самому смертельно холодно.

Они смотрят на него серьезно и глаза их кажутся темными, словно стоялая вода в озере, которая кажется спокойной, но стоит зайти в нее, и тебя оплетет за ноги и потянет на дно что-то неведомое и страшное. Они не улыбаются, и Гарри не может понять, что же выражают их лица. Они подходят совсем близко, к краю начерченного круга и Гарри вспоминает, что они не могут переступить черту. И ему кажется, что круг слишком тесен и мал, и все плывет перед глазами, пол будто уходит из-под ног, и Гарри боится, что сейчас он качнется, оступится и выпадет, не удержавшись, за спасительную линию. Он больше не чувствует, что это его родители. Это не родители и не Сириус. Он не хочет, чтобы они были в его доме. Родители не могут смотреть так. В их глазах что-то спокойное и неотвратимое. Как смерть.

«Уходите», - шепчет он одними губами - голос не слушается его, и он не может выдавить ни единого звука. Отец слегка качает головой, а потом открывает рот и Гарри слышит неестественно-ровный, на одной ноте, голос:

- Ты вызвал нас, но не кровью невинного, а своей кровью. Теперь ты наш. Мы не можем противостоять крови младенца, но твоя кровь, грешная и испорченная, принадлежит нам. Ты хотел, чтобы мы остались с тобой, Гарри. Тебе не нужно озвучивать свое желание, мы знаем, чего ты хотел. И мы пришли дать тебе это. Мы заберем тебя с собой. Там гораздо спокойнее, чем здесь. Ты отдохнешь, и теперь мы всегда будем с тобой. Ты ведь именно этого хотел, так что оставайся доволен.

Оранжевое пламя на стенах вспыхивает почти до потолка, а затем комната погружается во мрак. Гарри понимает, что разом потухли все свечи, и ничего не видит из-за зашторенного окна. Он слышит только собственное дыхание, чувствует, как предательски тяжелеет мочевой пузырь, а потом к нему вплотную придвигается что-то чужое, холодное, страшное, обступает со всех сторон, в голове проносится мысль, что они ведь не могут, не должны заходить за пределы круга, это же его родители… Гарри хочет закричать, но слышит крик только в собственной голове, изо рта по прежнему не вылетает ни звука. Но он кричит, кричит так, что кажется, будто разрывается мозг изнутри, лопаются сосуды, а потом на плечо ему ложится тяжелая рука и глухой голос произносит «Гарри»…

Джинни возвращается после похорон в пустой дом - Джеймса отправили в Нору. Молли до последнего настаивала, чтобы дочь тоже пожила у родителей хотя бы несколько дней, но Джинни хотелось побыть в доме, где они с Гарри были счастливы, где повсюду стояли их колдографии, а вещи мужа до сих пор лежали так, словно он отошел куда-то на минуту и скоро вернется домой. На похоронах Джинни стояла, опустив голову и стараясь не встречаться ни с кем взглядом, но слухи невозможно было удержать. Шептались о том, что при проведении какого-то сложного ритуала Гарри Поттер допустил фатальную ошибку. Хотя колдомедики констатировали, что умер мистер Поттер от остановки сердца. Такое бывает, даже в столь молодом возрасте, объяснили они Джинни. Но она знала, что это не так. Сердце у мужа было здоровое. Когда утром она с Джеймсом вернулась домой, то застала в комнате на втором этаже Гарри, лежащим на полу, покрытом какими-то полустертыми символами, а вся комната была уставлена оплывшими свечными огарками. И Джинни показалось, будто ее мужа принесли в жертву.

Джинни устало скидывает туфли и, не раздеваясь, проходит в гостиную. Ложится на диван и укрывается пледом. Она устала, так устала, что нет сил даже на слезы - она давно их выплакала. Осталось только изнеможение и желание заснуть на неделю, а может, даже на месяц. Чтобы не было ни людей, ни глупых вопросов, ни сочувствия, ни писем… Она просыпается резко, словно от толчка. За окном совсем темно. Джинни чувствует, что у нее ужасно, просто смертельно замерзли ноги. Она открывает глаза и понимает причину. Гарри сидит у нее в ногах…

От автора: Написано по мотивам рассказа Стивена Кинга «Иногда они возвращаются».

* * *

«Дедуля»

Марк не прекращал тренировок по квиддичу даже на летних каникулах, а, наоборот, пользуясь свободой, не слезал с метлы практически целый день. И все закончилось довольно печально - в него попал бладжер, Марк не удержался на метле и сейчас лежал в Мунго со сломанной ногой, трещинами в ребрах и легким сотрясением мозга. Когда маме сообщили этот диагноз, она заплакала, а Гарри подумал: «Понятно, почему сотрясение легкое. Я давно говорил, что у Марка нет мозгов. Поэтому и сотрясаться нечему. Пусть считает, что ему повезло». Но радость быстро прошла, когда мама оделась и сказала, что ей надо проведать Марка, а он, Гарри, уже достаточно взрослый для того, чтобы на пару часов остаться одному дома и присмотреть за дедулей.

Гарри не хотел признаваться маме, что он испугался. Потому что ему уже одиннадцать и через два месяца он, как и Марк, поедет в Хогвартс. Он уже взрослый, а не сопляк, как его любит называть Марк. И он знает, что папа на работе, а мама должна поехать к брату, который болен. А он, Гарри, взрослый и здоровый, не должен ныть, как маленький, а должен остаться и присмотреть за дедулей, как просит мама. Мама часто оставалась с дедулей одна, значит, и Гарри теперь сможет.

Дедуля, как велели называть его родители, жил с ними четвертый год. Когда дядя Ал привез его, то папа подозвал Гарри, которому тогда было семь, и сказал: «Ну-ка, поздоровайся с дедулей. Мы назвали тебя в его честь. Иди, обними дедулю». А Гарри испугался, и потом Марк дразнил его «щенком». Но Гарри и сейчас хорошо помнил, как испытал совершенно иррациональный ужас, который неожиданно накатил волной, смывая все остальные чувства, не оставляя ничего, кроме сжатого горла, когда впервые увидел дедулю. Точнее, это был не первый раз, просто последний раз они виделись, когда ездили к дяде Алу на Рождество, Гарри тогда было три года, и он ничего не запомнил. А когда дедулю привезли к ним домой, и накануне папа раздраженно говорил маме, думая, что их никто не слышит: «Чертов Альбус! Мы же договаривались, а сейчас он выкидывает фокусы и сплавляет старика нам! А у нас двое детей, между прочим!», и Гарри увидел это немощное старческое тело, обвислую морщинистую кожу и глаза, подернутые какой-то мутной пленкой, то отчетливо понял, что не хочет, чтобы дедуля жил с ними, пусть и не мог этого желания объяснить.

Вечером мама объяснила Марку и Гарри, что дедушка уже старенький, он болеет, за ним нужен уход, и они должны быть послушны, вежливы и помогать, если дедуля что-то попросит. И скоро Гарри понял, что дедуля и вправду очень болен, потому что за все эти четыре года он ни разу не вставал с кровати, куда его положили, и Гарри знал, что мама каждый день, когда папа уходит на работу, смазывает дедулю специальным зельем, чтобы не было пролежней. В первое время папа вечерами относил дедулю на руках в ванную и там мама купала его, но потом дедуля так обрюзг и расплылся, что мама просто обтирала каждый день это рыхлое уродливое тело влажной губкой.

В самом начале совместной жизни с дедулей папа предлагал пользоваться Очищающими чарами и Мобиликорпусом, но колдомедик, наблюдавший дедулю, посоветовал ограничить применение магии, чтобы не нанести вред больному старику. « Ваш отец почувствует Вашу любовь и заботу, когда Вы будете прикасаться к нему, и это может улучшить его состояние», - сказал колдомедик. И год папа носил дедулю на руках в ванную, а потом сказал маме: «Он ужасно располнел. Не знаю, что с ним такое творится. Он сейчас на той же диете, что и когда жил у Ала. В любом случае, я больше не в состоянии носить по дому эту тушу. Ничего не случиться, если ты будешь обмывать его в кровати, раз уж заклинаниями пользоваться нельзя. Отцу так будет даже лучше. Для него ежедневные походы в ванную были настоящим стрессом. И для всех нас тоже».

И мама стала мыть дедулю прямо в спальне, и Гарри, даже из-за закрытых дверей, слышал его глухое ворчание и какие-то нечленораздельные, но чрезвычайно неприятные звуки. Дедуля почти не разговаривал, чаще всего пребывая в каком-то забытьи, и когда мама ухаживала за ним, из его горла вылетало какое-то резкое, противное карканье. Гарри точно не знал, понимает ли дедуля, что происходит вокруг. Иногда он становился почти нормальным, то есть, начинал звать папу, а когда в спальню заходила мама, требовал позвать отца и на объяснения, что отец сейчас на работе, начинал ужасно ругаться. Но это случалось с ним все реже и реже, и обычно он тихо лежал в своей спальне с полуприкрытыми глазами, пребывая в каком-то своем мире, иногда вздыхая или пытаясь ворочаться. Пытаясь, потому что с годами он стал слишком немощным и слишком грузным, чтобы повернуться в кровати без маминой помощи.

Гарри с Марком никогда не заходили к дедуле, благо, папа больше этого не требовал. Гарри казалось омерзительной мысль о том, что его могут заставить обнять или поцеловать дедулю. Он вообще не хотел подходить к этому неповоротливому телу на кровати, смотреть в это лицо с мутными глазами, восковой кожей, губами, которые сейчас похожи на нитку и когда дедуля открывает беззубый рот, кажется, будто на лице образовывается уродливая черная дыра. Гарри было стыдно за такие мысли, ведь это его родной дедуля, он должен любить и уважать его, он герой войны, так говорила мама, но он ничего не мог с собой поделать. Узнал бы Марк, засмеял бы. Ну и пусть. Он просто не будет заходить в комнату к дедуле, мама всегда дома, тем более, скоро он уедет отсюда в Хогвартс, а когда вернется, возможно, дедули уже здесь не будет. И вот теперь сбывался его самый страшный кошмар, то, чего он боялся больше всего и о чем запретил себе даже думать: он оставался дома один. Оставался с дедулей.

Мама, уже одетая, стояла у камина и давала Гарри последние инструкции:

- Если дедуля проснется, дай ему его лекарство. Микстура в пузырьке с белой этикеткой. И две красные пилюли. Не перепутай, Гарри. Две! И одень ему салфетку, он все равно прольет половину воды, когда будет запивать. Ничего сложного, верно? Тебе уже одиннадцать и я просто прошу тебя остаться ненадолго дома вместо меня. Вполне возможно, дедуля даже и не проснется за это время - он недавно уснул. Если ему понадобится еще что-то, пожалуйста, отнесись ответственно. Из какой чашки он обычно пьет, ты знаешь. Сделаешь ему чай, только без сахара. Если он захочет ужин - в холодильнике кастрюлька с супом. Только если будешь разогревать, пробуй, чтобы было не горячо, - и, помолчав, добавила: - Я очень на тебя надеюсь, Гарри, что ты сделаешь все как надо. Пожалуйста, не подведи меня. Видит Мерлин, я сама не хочу уходить, но твой брат в больнице, я должна поехать к нему, а отец опять придет часов в десять. Поэтому ты остаешься за старшего. Я постараюсь не задерживаться надолго.

Мама поцеловала Гарри и исчезла в зеленом пламени камина. И Гарри остался один.

В доме было очень тихо. Гарри слышал только свое дыхание и как наверху в своей спальне шуршит рукой по одеялу дедуля. «Глупости, - одернул он себя. - Ничего не слышно».

Он, стараясь не шуметь, сел на краешек табуретки. А что, если дедуля проснется? Тогда ему придется пойти туда, к нему, и поить его из чашки, а потом прикасаться к нему, вытирая губы и пролитую на грудь воду. А если он захочет есть? Гарри знал, что мама усаживала дедулю в подушках и кормила с ложки. Ничего сложного, Гарри справится. Просто подносить ложку ко рту и ждать, пока дедуля проглотит. Гарри знал, что мама иной раз кормила дедулю по часу, терпеливо ожидая, когда он проглотит очередную ложку супа или пюре, а дедуля держал еду во рту, двигая губами, но глотать не спешил. Гарри не знал, сможет ли он целый час высидеть на кровати рядом с дедушкой, как мама, а потом помогать укладываться. Это значит, что ему придется прижать это неповоротливое, пугающее тело к себе, обхватить руками, смотреть в лицо. Гарри больше всего на свете мечтал, чтобы этого не случилось.

« Пожалуйста, пожалуйста, пусть дедуля спит спокойно. Только пусть он не просыпается. А потом придет мама. Только маме нужно поторопиться. Она должна вернуться поскорее».

Гарри вспомнил, как в прошлом году к ним приезжала тетя Лили. Она писала чрезвычайно редко, а приезжала еще реже. Тетя Лили жила со своим третьим мужем в Барселоне и мама при упоминании об этом неодобрительно поджимала губы. А в прошлом году она неожиданно приехала как раз тогда, когда у Марка в школе были пасхальные каникулы. И по приезде она села на диван в гостиной, потрепала Гарри по волосам и начала расспрашивать Марка о школе, иногда смеясь и восклицая, что сама она училась совсем не так весело и интересно, и похвалила Марка, когда он рассказал об успехах в квиддиче и о том, что хочет заниматься этим профессионально.

А позже тетя Лили прошла в папин кабинет. И Гарри с Марком, хоть и знали, что это нехорошо, подкрались на цыпочках к двери и услышали, как тетя Лили почти кричит:

- Нет, я не могу взять его к себе! У меня муж…

- У тебя муж, а у меня дети, - взвился папа. - Еще когда мы все собрались, помнишь, Лили? Что сказал Ал? Я все сделаю, он сказал! Черта с два он сделал! Через несколько лет притащил старика к нам, а сам теперь и носа сюда не кажет. И мы должны тащить этот проклятый хомут! А ты, Лили, просто не знаешь, что такое держать его в своем доме, ухаживать за ним! Я даже домой идти иной раз не хочу, как представлю, что он там лежит и храпит, открыв рот. Мне это осточертело!

- Я ничего не могу сделать, - в голосе тети Лили звучали металл и угроза. - Поговори с Алом. В конце концов, это он первый предложил не сдавать отца в пансион. Свою позицию я озвучила еще тогда и с тех пор она не изменилась. Отцу было бы лучше в пансионе, где за ним был бы профессиональный уход, у него была бы сиделка и прочее. Он бы не мучился и нас не мучил. Ал настоял на своем, а ты его поддержал. Чего ты хочешь, Джеймс?

- Я думал, что отец не протянет долго. Год, может, два. - Гарри слышал, что папа как-то разом сник. - Ал тоже так говорил. А видишь, как все получилось. Он лежит у нас третий год бревном, не живет, но и помереть никак не может. Иногда мне кажется, что это он назло нам делает.

Тетя Лили помолчала, а потом сказала, понизив голос так, что Гарри весь напрягся:

- Помнишь, что рассказывала мать? - и на этих словах Гарри мгновенно вспомнил колдографии из альбома, где смеялась рыжая девочка, чуть постарше его самого, потом эта девочка превратилась в девушку, была там колдография, где она стоит в свадебном платье рядом с веселым смеющимся черноволосым парнем в очках, в котором невозможно было узнать дедулю, потом держит на руках смешного упитанного карапуза - папу, а через несколько лет - дядю Ала и тетю Лили, вот она провожает детей в Хогвартс, она с дедулей на свадьбе, когда папа женится на маме, а вот она уже совсем старенькая, улыбается ласково и глаза у нее добрые. У дедули взгляд был другим.

- Помнишь, она рассказывала, как отец победил Сам-Знаешь-Кого? Помнишь, Джеймс, раз у тебя такой затравленный вид. Так вот, мать неспроста говорила, пока жива была, что слишком легко все у отца получилось, что не бывает в жизни так.

- Она была уже в маразме, - Гарри слышит, что папа нервничает.

- Ты дурак, - тетя Лили была абсолютно спокойна. - Мать прекрасно понимала, о чем говорит. И, между прочим, наш брат первый ей поверил. Я уверена, он специально не дал отдать отца в пансион, чтобы в случае чего, он был у нас перед глазами. Много лет отец был обителью части души Сам-Знаешь-Кого. С чего все решили, что он так просто освободит насиженное место? Мать говорила, что с годами отец менялся, очень сильно и в худшую сторону. Да ты и сам это прекрасно помнишь, Джеймс. Погляди на него! В семьдесят лет он полная развалина. Он не живет, но и не умирает, ты сам говорил. А почему? Если мать была права, а она права на все сто, то тогда, в Финальной Битве, хоркрукс вышел не полностью, а, очевидно, расщепился каким-то образом, и часть осталась в отце. Не настолько большая, чтобы полностью контролировать разум и душу, но вполне достаточная для того, чтобы как червь, разъедать изнутри, высасывая жизнь. И я думаю, что отец все еще жив только благодаря тому, что этот кусок хоркрукса чувствует, что близится конец и не дает владельцу умереть. Но все равно вечность это продолжаться не может. Рано или поздно отец умрет, и то инородное, что живет в нем, умрет вместе с ним.

Гарри не знал, почему вспомнил об этом разговоре именно сейчас, сидя на кухне в мертвой тишине, в то время, когда наверху лежит дедуля. Мало ли, что говорила тетя Лили. Он не хочет думать об этом. Он остался за старшего, поэтому, если дедуля его позовет, он пойдет наверх и сделает все, что нужно. Он не даст повода маме расстраиваться из-за него. В конце концов, мама каждый день ухаживает за дедулей, умывает его, кормит, меняет белье. Неужели он, Гарри, такой сопляк, как говорит Марк, что не сможет подойти к дедуле, взять того за руку, дать лекарство. Поговорить. Нет, он сделает все, как говорила мама, и Марк больше никогда не сможет назвать его сопляком. Потому что Гарри остался один с дедулей и сделал, все что полагается.

Гарри взглянул на часы. Мама ушла полчаса назад. Вряд ли она вернется так быстро. Марк наверняка начнет ныть и жаловаться на больные ребра и ногу, мама будет успокаивать его, потом кормить принесенными вкусностями, потом пойдет к лечащему колдомедику и будет долго расспрашивать обо всех подробностях лечения… Она сама сказала, что вернется часа через два. А раз мама так сказала, значит, точно не раньше. Поэтому ему надо взять себя в руки и пойти посмотреть, не проснулся ли дедуля. Может, он проснулся, тогда Гарри должен дать ему лекарство, а сейчас дедуля никак не может никого дозваться и потом обязательно расскажет маме, что Гарри бросил его и не выполнил свои обязанности.

Медленно, стараясь как можно дольше тянуть время, Гарри поднялся по лестнице наверх. Вот и дверь спальни. Гарри прислушался. Ничего. Затем осторожно приоткрыл дверь. Через щелочку было видно дедулю, лежащего на кровати. Руки лежат вдоль тела, рот слегка приоткрыт. Гарри передернуло. Он не знал, спит ли дедуля, потому что тот лежал совсем неподвижно и тихо. «Не живет и не помирает», - всплыли в памяти слова папы. А вдруг дедуля умер, пока мама в больнице у Марка? Что тогда? Нет, не годится так гадать. Он должен подойти к дедуле и посмотреть. Мама же сказала, что Гарри должен следить за дедулей. Значит, надо зайти в комнату, подойти к кровати и проверить, все ли в порядке. А если дедуля проснется - дать лекарство.

Гарри проскользнул в спальню. Дедуля лежал неподвижно, словно застыл. Не было слышно дыхания, вообще ничего, только тишина была такая, что у Гарри зазвенело в ушах. Он остановился на пороге и вытянул шею, всматриваясь. Ничего. Надо доказать Марку, что он не сопляк, чтобы мама, вернувшись, похвалила его за то, что он так хорошо присматривал за дедулей. Неслышно ступая, Гарри подошел к кровати. Он знал все скрипучие половицы в этом доме и сейчас намеренно старался не наступать на них, но будто назло, пол скрипел под каждым его шагом, как бы осторожно он не ступал. В голове мелькнула предательская мысль поскорее выскочить за дверь, но Гарри тут же отмел ее. Еще чего не хватало! Чего ему боятся, ведь это дедуля, ничего больше.

Гарри подумал, что пол скрипит так, что если дедуля сейчас и спит, то после такого шума обязательно проснется. «И ты дашь ему лекарства и ужин», - сказал голос в голове Гарри. Но Гарри не хотел, чтобы дедуля просыпался. Сейчас он предпочел бы, чтобы мама оказалась дома, а еще лучше, чтобы сам дедуля оказался подальше от этого дома.

Гарри подошел вплотную к кровати, прислушался, пристально вглядываясь в лицо дедули. Было непонятно, дышит ли тот. Надо наклониться поближе и проверить. И тогда, когда Марк вернется домой, Гарри скажет ему: «Я сделал все, как полагается, пока мамы не было дома».

Гарри наклонился над лицом дедули, пытаясь уловить его дыхание, стараясь не касаться старческого тела. Одна половина мозга говорила: «Сматывайся отсюда. Тебя никто не звал. Если бы дедуля проснулся, он позвал бы тебя. Зачем ты пришел? Что тебе здесь делать? Если с ним что-то случилось, пусть в этом разберется мама, когда вернется». А вторая половина голосом Марка издевательски говорила: «Ты жалкий маленький сопляк. Ты испугался дедули».

Гарри глубоко вздохнул и наклонился поближе. Что если дедуля умер, пока мамы не было дома? Ноги Гарри как будто приросли к полу, когда дедуля вдруг открыл глаза. Они больше не были мутными и бессмысленными, а ясными и исполненными разума и… торжества. Холодная, морщинистая, но невероятно сильная рука схватила Гарри за запястье, он попытался вырваться, но тело перестало служить ему, будто живя своей жизнью, и Гарри не понял, как практически лег дедуле на грудь и последнее, что он успел увидеть - это живые, наполненные чем-то диким, древним и страшным глаза…

Гарри сидел у себя в комнате, когда пришла мама. Он вышел ей навстречу и сказал безучастным голосом: «Дедуля умер». А ночью, лежа в постели, Гарри мстительно улыбнулся. Марка выписывают через три дня. Через три дня он будет спать в их общей с Гарри спальне. Вот тогда и поглядим, кто тут сопляк. Теперь все будет по-другому. Абсолютно все.

От автора: Написано по мотивам рассказа Стивена Кинга «Бабуля».

* * *

«Вендиго»

Гавейн Робардс просил у Скримджера дать ему отпуск еще с апреля. Пять лет Гавейн не отдыхал, правда, Скримджер не отдыхал еще больше. Каждый год они планировали отпуск с весны, желая уйти в июне-июле, и каждый раз все срывалось. Сначала они пропускали свою очередь потому, что кому-нибудь другому из авроров выпадал дополнительный отдых за тяжелое боевое ранение или потому, что жена только что родила, и по закону новоиспеченный папаша имел право на отгулы. Потом их отдел втягивали в расследование преступления, которое, конечно, было длительным, муторным и запутанным. Потом лето незаметно подходило к концу, и нужно было готовить отчеты для вышестоящего начальства. А в позапрошлом году Гавейн весь август провалялся в госпитале, а когда вышел, то выяснилось, что на работе аврал, и некстати заговорившая совесть не позволила бить баклуши в то время, когда другие буквально ночуют на работе. В прошлом году Гавейн потерял надежду уйти в отпуск летом, поэтому теперь ему было все равно, когда отгулять, лишь бы получить долгожданный месяц свободы. Он сел на уши Скримджеру в апреле, а в ноябре радостно паковал чемоданы. Наконец-то! Ближайшие четыре недели старине Руфусу придется поработать за двоих - ему отпуск так и не выпал.

За неделю до столь знаменательного события Руфус вручил Гавейну ключ и кусочек пергамента с адресом и координатами аппарации. Молодой аврор просил начальника подыскать какое-нибудь тихое местечко, где можно было бы целыми днями бродить по окрестностям, и где нет никакого Аврората. И желательно недорого.

- Вот, - Скримджер не скрывал удовлетворения, - такого ты сам не найдешь. Это дом, который достался мне от бабки, а ей - от какой-то дальней родни. Правда, бабка там никогда не жила и наведывалась туда всего несколько раз за свою жизнь. Уж больно далеко, да и не нравилось ей там. Деревня на отшибе, у леса, так бабка говорила, что место мрачное. Но за домом приглядывали все эти годы, так что можно жить даже зимой. Все необходимое есть.

- Спасибо, шеф, - Гавейн взял ключ. - Мрачное - это то, что мне нужно. Когда каждый день работаешь с людьми, мечтаешь не о доме на отшибе, а о доме в глухой чаще.

В первые дни на новом месте Гавейна переполняет дикий восторг. Мало того, что деревня оказывается наполовину заселена магами, так еще и дом в действительно хорошем состоянии. Гавейну очень нравится ощущать старый деревянный пол, когда утром он спускает с постели босые ноги, стены, столько повидавшие на своем веку, а еще он научился сам растапливать печь. Последним обстоятельством Гавейн гордится, хотя он легко мог бы разжечь магический огонь, но ему нравится наблюдать, как разгораются язычки пламени и уютно потрескивают дрова.

По ночам уже заморозки, поэтому утром лужи покрывает тонкая корочка льда, и Гавейн понимает, что скоро зима вступит в свои права. А пока, наслаждаясь моментом, он с удовольствием идет по багряно-золотому ковру из опавших листьев. В Лондоне такого нет.

А через четыре дня после приезда Гавейна происходит первое преступление. Рано утром на опушке леса находят нечто. В первый момент никто не может понять, что это такое, белое с красными подтеками и непонятными, красными же, лохмотьями. Что-то холодное, страшное и бесформенное, но только до тех пор, пока это нечто не отваживаются приподнять и развернуть. Это снятая аккуратным чулком человеческая кожа.

Поодаль в кустах находят то, что осталось от головы - щеки девушки будто выгрызены. Несколько луж крови, незначительных для такого зверства, и никаких следов. Гавейн, глядя на оторванную голову, думает о том, где же все остальное, почему так мало крови и кто мог совершить подобное злодеяние - в деревне нет чужаков. Неужели это местный? Но зачем?

Когда Гавейн приходит в морг, куда доставили то, что осталось от девушки, местной маглы, то на крыльце видит патологоанатома. Тот нервно курит и разводит руками:

- Сколько лет работаю, а такого не встречал. Кто-то оторвал несчастной голову, а вы представляете, какая нужна нечеловеческая сила, чтобы отделить голову от туловища без помощи посторонних предметов? Здесь голова именно оторвана… Потом вспороли кожу на спине и содрали… Это не человек, нет. Человек не сможет такое сделать, - врач закуривает новую сигарету. - Содрали одним рывком и аккуратно, чисто… Мяса почти не осталось.

- А что со щеками? - спрашивает Гавейн, подавив тошноту.

- Ничего. Выгрызли. Не спрашивайте, кто. Это не медведь, не волк, да они тут и не водятся. Подобных следов я никогда не видел. Это исчадие ада, вот что это такое. Уж поверьте.

Гавейн верит.

Он возвращается на место преступления. Осмотр, ничего не давший, уже закончен. Девушка вечером не вернулась домой, мать легла спать, поскольку знала, что дочь у друзей. Девушка засиделась в гостях, а потом не дошла до дома… Вот и все. Никаких улик, никаких свидетелей. Никто не слышал шума, криков. Магического воздействия тоже не обнаружено. Кто бы ни был убийца, сработал он быстро. И с поистине звериной жестокостью. Гавейн с трудом удерживается от того, чтобы не сообщить Руфусу.

Ночью аврор выходит на улицу. Он боится, конечно, но ноги будто сами несут наружу, и Гавейн мягкими профессиональными шагами идет по улицам. У опушки он останавливается. Вокруг тихо, и в домах, которые остались позади, не горит ни одного огонька. Здесь только он, Гавейн Робардс, а еще тишина, стук сердца и страх, что кто-то подкрадется сзади.

Гавейн смотрит на лес, черный, опасный и нисколько не дружественный. Казавшийся красивым днем, ночью он внушает опасность, и молодой человек понимает, что не стоит ему идти туда, потому что для этого леса он чужак, лес не защитит его, наоборот, там, между темных стволов, притаилось древнее зло, которое поджидает, когда Гавейн потеряет бдительность и ступит на тропинку. Тогда деревья сомкнутся за спиной и отрежут путь назад, и то, что притаилось в темноте, медленно начнет приближаться.

«Надо убираться отсюда», - мелькает в голове, и уже повернувшись, Гавейн краем глаза замечает какое-то движение. Сердце бьется так, словно работает из последних сил и вот-вот остановится. Он оборачивается, но ничего не видит в темноте, сколько ни вглядывается. Только раз показалось ему, что между стволов мелькнула фигура высокого и очень худого человека. Мелькнула и растворилась во мгле, и снова тишина, только какие-то шорохи, а может, это кровь шумит в ушах… Гавейн идет к деревне и ни разу не оглядывается, хотя не может отделаться от ощущения, что кто-то смотрит ему вслед. Ближе к дому нервы сдают, и Гавейн бежит бегом.

Через день в лесу находят еще одну тщательно содранную кожу. Выглядит дико, и почему-то хочется набить кожу, как набивают кукол, чтобы она приобрела человеческие очертания, так неестественно выглядят пустая оболочка, в очертаниях которой угадываются руки и ноги. Как будто огромная змея поменяла шкуру.

Сразу определить, кто убит, невозможно - некто унес голову с собой. Путем обхода домов выясняется, что пропал молодой мужчина, и на этот раз маг. Одно дело - убить хрупкую девушку, и совсем другое - освежевать тридцатилетнего мужчину, здорового и полного сил, который наверняка стал бы сопротивляться. Сразу возникает версия, что убийц несколько, но у Гавейна в самом укромном уголке души рождается неумолимая уверенность в том, что все одновременно проще и страшнее.

Вечером прямо к порогу дома аппарирует спешно вызванный Руфус Скримджер. Потом они с Гавейном пьют чай на кухне, и Робардс рассказывает все, что знает, рассказывает обо всех подозрениях и сомнениях. Он боится, что начальник рассмеется в лицо, но Руфус, напротив, очень серьезен, и, выслушав коллегу, говорит:

- Боюсь, ты прав. Во всяком случае, недалеко ушел от истины, - и жестко добавляет: - Сегодня и пойдем. Хватит ждать.

Потом Гавейн смотрит, как Руфус пишет письмо, кладет пергамент в конверт и надписывает «Амелии Боунс. Лично в руки». Если они не вернутся, Амелия будет знать, что случилось. Словно читая мысли Гавейна, Скримджер говорит:

- В Аврорате я никому ничего не сказал. Во-первых, этим делом уже занимается местная полиция и, кажется, местное отделение Аврората. Правда, эти дуболомы все равно ничего не найдут. Я уже навел справки, кто там работает. Во-вторых, у нас нет доказательств, а с домыслами мы никому не нужны. Поэтому придется разбираться самим. Ты точно этого хочешь?

Гавейн утвердительно кивает.

Когда Гавейн видит высокую худую фигуру, древнюю, как само мироздание, алчущую свежей плоти, ненасытную и ужасающую, излучающую небывалую мощь и первобытный страх, так похожую на человека, но в тоже время без капли человеческого, он на секунду, кажется, забывает, как дышать. Но Руфус рядом вскидывает палочку, такую знакомую и родную, которая не раз спасала жизни, в том числе и ему, Гавейну. И вот уже пламя застилает взгляд, и Гавейн не видит и не чувствует ничего, только стену огня, в пламени которого, наверное, живут демоны, и только такой, как Руфус, может управлять ими, заставив подчиниться и исполнять его волю, и сейчас эти демоны пожирают существо, безжалостное, беспощадное и несущее смерть всякому, кто попадется на его пути. И когда пламя Адского огня, кажется, взмывает до самого неба, в мозгу Гавейна остается только одно слово, объясняющее все: «Вендиго».

Собирая на следующее утро чемоданы, Гавейн спросил Скримджера:

- Шеф, как Вы думаете, почему вендиго объявился именно сейчас?

Руфус пожимает плечами:

- В легендах говорится, что вендиго запасает себе мясо на зиму. А почему объявился именно в этом году… Я не знаю, Гавейн. В тех же легендах говорится, что иногда вендиго затихает на много лет, а потом просыпается вновь. А может, он искал себе пищу в других краях, а потом пришел сюда. До вчерашнего вечера я был уверен, что это не более, чем вымысел.

- А знаете, шеф, Вы были правы, когда говорили, что сам я такого места не найду. И правда, я так никогда не отдыхал, - усмехается Гавейн.

От автора: автор в курсе, где по преданиям обитает вендиго, поэтому сознательно изменил некоторые факты, например, место обитания. При написании были использованы произведения Мартина С. Уоддела «Человеческая кожа» и Стивена Кинга «Кладбище домашних животных».

* * *

«Ложная надежда»

Судья Визенгамота Амелия Боунс внимательно смотрит на стоящего перед ней человека. Подсудимого, мысленно поправляется она. Роджер Энгл, двадцать восемь лет, полукровка. Проживает с матерью и несовершеннолетней сестрой. Амелия скользит взглядом по худощавому лицу, уже не новой одежде, и лишь на секунду позволяет себе задержаться на ногах подсудимого. Вернее, на том, что когда-то было его правой ногой. Сейчас там протез, из-за которого Энгл не может быстро ходить и все время припадает на одну сторону. Ногу он потерял во время Первой войны, это тоже есть в деле. Амелия с тоской думает, что не только этот парень остался калекой, а по сравнению с некоторыми ему вообще сказочно повезло.

Мисс Боунс только недавно начала заседать в Визенгамоте, но считает своим долгом к каждому, даже самому мелкому, делу подойти со всей ответственностью. Она просто не может позволить кому-нибудь усомниться в собственном профессионализме, а себе - уронить репутацию судьи. А еще, но в этом она признается только себе самой, Амелии очень страшно. Страшно каждый день входить в кабинет, где в шкафу висит строгая судейская мантия, потому что Амелия знает, какая тяжесть ложится ей на плечи, когда она облачается в эту официальную одежду, всем видом символизируя торжество закона. Страшно каждый день входить в этот зал, и чем страшнее, тем выше Амелия поднимает голову, потому что осознает, что ежедневно лично ей в буквальном смысле предстоит вершить судьбы других, рассматривать дела, выносить приговоры, и дальнейшая судьба человека зависит от ее решения. От нее зависит, вернется ли человек домой или его отправят в Азкабан, будут ли благодарить ее со слезами радости на глазах или проклинать с ненавистью и горечью. От нее зависит, как истолкует она закон, примет ли доказательства защиты, и она берет личную ответственность за все то, что происходит здесь, в ее руках человеческая жизнь, и не одна, потому что каждый подсудимый - это еще и отец, сын и муж. И поэтому каждый день Амелия скрупулезно изучает каждую строчку материалов дела. Она просто не имеет права на ошибку. Слишком дорого обходятся судебные промахи.

И теперь Амелия смотрит на молодого парня, калеку, стоящего перед судом, и не может решить, имеет ли право судья руководствоваться внутренним убеждением, и если да, то насколько далеко позволено зайти.

На первый взгляд, дело ясное. Мистер Энгл, потерявший на войне ногу и оформивший инвалидность, остался без средств к существованию. На работу его не брали, а на иждивении престарелая мать, которая сама имеет множество заболеваний, и сестра, которая учится в Хогвартсе. Энгл, бывший единственным кормильцем, пошел на крайние меры. Некие люди, имена которых он отказывался называть перед судом, узнав, что молодой человек неплохо разбирается в зельеварении, предложили оплатить ему помещение под магазинчик и ссудить деньгами для покупки дорогостоящих ингредиентов. Проблем было две. Во-первых, эта торговля была нелегальной, так как у Энгла не было соответствующего разрешения. А во-вторых, он сам попал в кабалу, поскольку теперь должен не только за помещение и товар, но и проценты. Конечно, он мог бы отработать эти деньги, а потом работать на себя и кормить семью. Мог бы, если бы его магазинчик не накрыли во время аврорского рейда. Роджер успел проработать всего два месяца.

Все, что он успел изготовить, стоит на столе перед Амелией. Это хорошо сваренные зелья, не яды и не «пустышка». Только вот для изготовления даже таких несложных микстур нужно разрешение, которое дают только тем, кто прошел ученичество у Мастера Зелий и доказал свою квалификацию. Энгл не обладает подобной роскошью, хоть и варит достаточно приличные зелья. Статьи, вменяемые ему в вину, предусматривают в виде наказания не только крупный денежный штраф, но и конфискацию, а это значит, что все зелья и всю посуду для их изготовления надлежит изъять. И это решение должна вынести Амелия.

- Ваша честь, - и Амелия не сразу понимает, что тихий, с нотками отчаяния, голос принадлежит подсудимому, - прошу Вас, пожалуйста… У меня больная мать и сестра учится на последнем курсе в Хогвартсе, понимаете… Я работал до войны, но кому сейчас нужен калека с одной ногой, когда здоровые не могут устроиться. Умоляю, Ваша честь, проявите милосердие. Я знаю, что штраф в моем случае обязателен, а конфискация - на усмотрение судьи, - и Амелия отмечает про себя, что да, это так. - Прошу, пожалуйста, не забирайте у меня готовые зелья, - глаза Энгла подозрительно блестят, а внутри у Амелии будто что-то сжимается.

- Ваша честь, - продолжает он, - я прошу… Я ведь должен не только штраф, а он для меня действительно неподъемный, я еще должен тем людям…

Энгл не договаривает, но Амелия хорошо понимает, что это за люди и что они сделают с ним, если он не вернет долг.

- И как же Вы намерены выходить из сложившейся ситуации, если суд пойдет Вам навстречу? - спрашивает она, и видит, каким огнем надежды загораются глаза подсудимого.

- Я…я продам те зелья, которые у меня есть, - говорит он тихо-тихо.

- И этого хватит? - Амелии больно, так больно, словно кто-то вырезает сердце из груди.

- Нет, но я покрою хотя бы то, что должен тем людям.

Амелия не спрашивает, почему в первую очередь он отдаст долги. Она понимает, что те не будут ждать.

- А как же Вы намерены уплатить штраф?

- Ваша честь, поверьте, я заплачу, - глаза умоляют поверить и дать шанс. И Амелия верит.

После заседания, на вопросительный взгляд секретаря, Амелия отвечает:

- Не звери же мы, в самом деле. Мы не только караем, но и милуем.

Секретать только скептически смотрит и качает головой.

Весь оставшийся день Амелия думает, как Энгл ухитрится продать зелья из-под полы. Ведь магазин-то закрыли.

Через месяц Амелия с утра не может попасть на работу - здание оцеплено аврорами. Лишь через час им объявляют, что произошло. Убита одна из судей Визенгамота. Некто Роджер Энгл прошел утром в здание, подкараулил судью, когда она шла в дамскую комнату, и выпустил в нее Аваду. Амелия не может в это поверить.

Вечером она сидит в кабинете лучшего друга, а по совместительству старшего аврора Руфуса Скримджера, и не скрывает слез. Здесь и досада на себя, и злость, и недоумение, и разочарование…

- Ты тут совершенно ни при чем, - успокаивающе говорит Руфус. - И ты не виновата, что захотела тогда смягчить этому малому приговор. Просто он ведь снова попался, знаешь. Его взяли за торговлю зельями без разрешения, естественно, приволокли в Визенгамот, а там эта судья, - Руфус морщится, как от зубной боли. - Молодая еще, неопытная, но горячая. Про нее говорили, что все с рывка делает, все с тычка. Мои ребята выяснили, что Энгл говорил ей, будто те, кому он должен, сказали, что убьют его мать и сестру, если он не вернет деньги. А тут его взяли. Он судью просил, просил, а все без толку. Накрутила ему штраф, а за ним тот, твой, еще числится, ну и конфисковала все, что у него было. А те люди ему срок дали два дня на возврат долга. Энгл, как выяснилось, судью после работы караулил, умолял, а она отмахнулась. А ему, видимо, действительно терять уже нечего было. Он утром пришел в суд пораньше, дождался ее и… Да ты дальше сама все знаешь, - вздыхает Руфус.

- И что теперь с ним будет? С Энглом? - спрашивает Амелия, глядя другу в глаза.

- Ничего. Будут судить за убийство, - отвечает Руфус.

Амелия откидывается на спинку стула и думает о том, что завтра же сложит с себя судейские полномочия. Это явно не ее должность.

* * *

«Несказанное мной»

От автора: данную зарисовку можно считать как самостоятельной, так и эпизодом, не вошедшим в фик «Смутное время, или История одного Министра».

Руфус держит в руках самый обычный конверт из плотной белой бумаги. На конверте знакомым каллиграфическим почерком выведено: «Министру Магии Руфусу Скримджеру». Меньше всего ему хотелось бы быть для Амелии Министром Магии. За годы, прошедшие с момента их знакомства, он привык быть для нее другом, защитником, советчиком, хотя в последнем качестве она все-таки преуспела больше него, потому что за половину верно принятых им решений была ответственна именно Амелия. А теперь она написала: «Министру Магии», словно для того, чтобы Руфус не ошибся, что письмо адресовано именно ему.

Он вскрывает конверт и готовится читать, но все письмо состоит лишь из одной строчки. Руфус пробегает эту единственную строчку глазами десятки раз, и не может понять, как из всего, что могла, Амелия решила написать именно это. А потом он тяжело опускается в кресло и не может унять дрожь в руках. И в пустоту кабинета говорит то, что должен был сказать своей девочке еще давно, когда не было этих лет, которые подарили серебряные нити его волосам, не было двух войн, опасности и отчаяния, а были только теплые карие глаза и вся жизнь впереди. Говорит то, что должен был сказать, хотя Амелия заслуживала гораздо больше, чем эти простые слова, которые он так и не решился произнести, потому что в какой-то момент счел, что так будет лучше для них обоих. Ведь работа аврора - это ежечасный риск, и Руфус просто не имел права обрекать Амелию на то, чтобы каждый раз она гадала, вернется ли муж домой, поэтому сказал себе, что она никогда не узнает, насколько дорога ему. Он решил за двоих, не спрашивая Амелию, и теперь вынужден сидеть в своем кабинете в одиночестве, зная, что больше никогда не зацокают по коридору знакомые каблучки, которые он узнал бы из миллиона звуков, потому что так ходила только она.

И больше никогда не будет спокойных уютных вечеров перед камином, когда они разговаривали обо всем на свете, и в такие минуты Руфусу казалось, будто у него почти есть семья, и лишь после того, как Амелии не стало, он начал задумываться о том, что, может быть, подобные мысли посещали и ее. Никогда больше не накроет она его руку своей маленькой ладонью, успокаивая, даря уверенность и силы, лаская, снимая усталость. И никогда больше не подумается Руфусу в такие минуты, что на земле есть счастье и есть человек, который идеально, совершенно подходит ему, с которым он мог бы, если понадобится, провести остаток жизни где-нибудь в полной изоляции, и никогда Амелия не надоест ему.

И Руфус понимает, что больше никогда не будет ни дружеского совета, ни участия, ни одергивания, если он начнет завираться. Он помнит, как внимательно, пытливо смотрела на него Амелия, когда он посвящал ее во что-то важное, и как думал при этом, что ей не нужна легиллименция, чтобы прочесть его мысли. Амелия всегда знала, что с ним происходит, и видела те глубины, в которые сам Руфус предпочитал не заглядывать. И теперь ему остается сказать в пустоту самые важные, искренние и правильные слова в жизни, сказать человеку, который, как надеется Руфус, слышит его. Он говорит: «Я люблю тебя».

Он мог бы сказать ей это, когда танцевал с Амелией в Хогвартсе на выпускном балу, потому что уже тогда это было правдой. Он мог бы сказать ей это, когда валялся на больничной койке после очередного ранения и не знал, сможет ли встать, или когда отправлялся на очередной аврорский рейд и не знал, суждено ли ему вернуться, чтобы еще раз увидеть ее. Он мог бы сказать ей эти простые слова тысячу раз в жизни, но почему-то нашел в себе силы сделать это лишь после ее смерти, когда уже ничего не вернуть, и даже если она и слышит его, то теперь Амелии это безразлично. Скорее, он говорит это самому себе, а не ей. Он думал, что впереди у них еще много времени, а теперь понимает, что опоздал навсегда.

«Я люблю тебя». Знала ли она? Наверное, знала, и ждала, чтобы услышать это от него. Не дождалась. И все-таки, очевидно, что-то предчувствуя, написала письмо, которое Руфус нашел в ящике ее рабочего стола. Его девочка всегда была намного умнее его, она все правильно сделала. На листе пергамента до боли знакомым почерком написано: «Руфус, будь счастлив. И пожалуйста, постарайся выжить». Он постарается. Постарается ради той, которая в его памяти навсегда останется девочкой с теплыми карими глазами, такой, какой он повстречал ее. И если она хочет, чтобы он выжил, то так и будет. И пусть Амелия никогда больше не сможет ему ответить, он, Руфус Скримджер, всегда будет помнить эти последние строки. И он больше не побоится сказать Амелии: «Люблю», теперь он может говорить это сколько угодно. А еще он обязательно выживет, и выиграет эту войну, и отомстит за гибель своей девочки, и постарается быть счастливым, насколько это вообще возможно без нее. Потому что, наверное, этого хотела Амелия Боунс.

От автора: Написано по мотивам рассказа Стивена Кинга «Последняя перекладина».

* * *

«Если бы...»

Уже лежа в Мунго, после того, как она обрела способность вновь связанно думать и рассуждать, Гермиона смогла, наконец, вспомнить, как все было на самом деле, а не так, как в мучивших ее кошмарах, которые, впрочем, недалеко ушли от действительности.

Никто из них, ни она, ни Рон, ни миссис Уизли, за все пять лет мирной жизни не могли представить, что то, что со стороны казалось им тишиной и спокойствием, на самом деле лишь затишье перед бурей, когда под ровной водной гладью скапливается, собирается разрушительная сила и в последний момент прорывается наружу, стремительно и неожиданно, и обрушивается неимоверной мощью на все вокруг. И уж тем более никто не мог и подумать, что человек, которого они, казалось, знали, как облупленного и не ждали от него ничего из того, что не могли бы предугадать, вдруг покажет им другую часть себя, ту сущность, существование которой повергло в шок.

И теперь Гермиона думала о том, что они могли бы заметить это гораздо раньше. Если бы Рон с Биллом больше интересовались братом, забегали бы к нему, а не отговаривались тем, что у самих работа и семья, да и у Джорджа бизнес, из-за которого он вынужден работать за двоих, выполняя обязанности Фреда, и ему самому не до гостей и разговоров.

Если бы Чарли не уехал так спешно обратно в Румынию и за пять лет сделал что-то большее, чем ежемесячное письмо родителям, превратившееся уже в обязанность, нежели в желание искренне рассказать о своих делах.

Если бы Джинни хоть иногда уделяла каплю своего внимания кому-то, кроме Гарри и его потребностей. И если бы Молли пригляделась, что происходит с ее сыном, потерявшим брата-близнеца, который был для него намного большим, нежели брат. Для Джорджа Фред был двойником, отражением, второй половинкой, без которой он перестал быть единым целым и навсегда остался инвалидом, потеряв нечто большее, чем руку или ногу. Он потерял часть самого себя. Лучшую часть. Осталась лишь злость, трансформировавшаяся из горечи; обида на то, что судьба обошлась так несправедливо именно с ним, а не с кем-то другим; желание отомстить, и уже неважно кому, просто за то, что этот кто-то имеет чудесную способность искренне радоваться каждому дню, любой мелочи, а он, Джордж, потерял эту способность навсегда, хоть и помнит до сих пор, как это было.

Если бы Анджелина, сразу после войны выскочившая замуж за Джорджа, хотя Гермиона всегда была уверена, что той нравился Фред, а Джорджа она просто сочла подходящим суррогатом, проявила бы больше интереса не к бизнесу мужа, а к тому, чем занята на самом деле его голова…

И, конечно, если бы она, Гермиона Уизли, в девичестве Грейнджер, всегда считавшая себя такой умной и проницательной, проявила бы к семье деверя больше интереса, то непременно бы увидела зарождающееся тихое безумие в глазах Джорджа, возникшее еще в первый год после смерти Фреда. Именно тогда дикий зверь начал овладевать разумом, охватывать, оплетать изнутри и прокладывать путь наружу. Сейчас, на больничной койке, это становилось ясным и понятным, все мелкие штришки складывались в единую картинку, как паззл. Сейчас, но тогда на это никто не обратил внимания. Возможно потому, что никому просто не было до этого дела. Вплоть до того дня, когда две недели назад Джордж Уизли устроил бойню в собственном доме…

… Рано утром камин полыхнул зеленым и Гермиона, еще не успев подойти, услышала истерический крик Анджелины:

- Рон! Рон, Гермиона! Вы дома? Пожалуйста, помогите!

Много позже, прокручивая этот момент в памяти, Гермиона всякий раз отмечала, что если бы Рон не настроил каминную сеть так, что можно было только разговаривать, а для перемещений посторонних в хозяйский дом каждый раз надо было специально открывать доступ, то все могло сложиться иначе. Потому что Гермиона сразу почувствовала, что случилось что-то ужасное, непоправимое, и просто не успела открыть доступ. Анджелина смогла позвать на помощь, очевидно, надеясь на Рона, работавшего в Аврорате, но не увидела спешащую Гермиону - кто-то оттащил ее от камина. Позже Рон много раз жалел о своих словах, что блокировка каминной сети с внешней стороны - лишняя предосторожность от присутствия в доме нежелательных лиц. Если бы не блок, Анджелина бы потратила несколько драгоценных секунд, которые у нее были, на то, чтобы спастись. Вместо этого она провела их, ожидая помощи.

Первым делом Гермиона попыталась связаться с деверем по камину, но камин в их доме оказался заблокирован. К тому моменту, когда она связалась с Гарри и Роном, руки дрожали, как у закоренелого алкоголика. Последнее, что услышала Гермиона:

- Оставайся дома и ни в коем случае не пытайся отправиться к Джорджу!

После этого она аппарировала.

У дома Джорджа царила тишина. Шторы задернуты, изнутри не доносится ни звука, свет не горит. Незнающему человеку может показаться, что в доме никого нет. Гермиона боялась, что в доме уже действительно никого нет, и отнюдь не по причине отпуска хозяев. Она позвонила в дверь и вздрогнула, услышав, как неожиданно громко прокатился по всему дому звук. Тишина. Минута, две… «Где же Рон с Гарри?» - подумала Гермиона прежде, чем дверь отворилась.

Палочка в руке, главное, зажать покрепче и не потерять бдительность. И не бояться. Чтобы там не случилось, Анджелине, несомненно, приходится хуже. В прихожей никого. Значит, дверь открыли заклинанием. Это плохо. Теперь она не знает, кто есть в доме и чего ожидать. Тихо так, словно здесь никто давно не живет. И самое ужасное - не видно маленького Фреда, сына Джорджа, названного в честь своего самого лучшего дяди на свете. Больше всего Джордж любил рассказывать мальчику, каким молодцом был дядя Фред и что он, маленький Фредди, должен вырасти достойным своего дяди, который умер на поле битвы и в честь которого малыш получил имя.

Что случилось? К ним в дом проник кто-то? Или произошло что-то похуже?

Ковер у камина сбит комом. Тяжелый, добротный ковер, и чтобы так сбить его, надо приложить немало усилий. Такое впечатление, что здесь была борьба, и кто-то отчаянно отбивался, пока его тащили от камина… к лестнице. На деревянных ступеньках темнеют пятна, не нужно нагибаться и всматриваться, чтобы понять, что это такое. На балясинах ссадины, как будто о них ударили чем-то тяжелым. Когда в полной тишине Гермиона поднимается на второй этаж, то сердце пропускает удар. На верхней площадке лежит палочка Анджелины.

Когда Гермиона заворачивает за угол, то успевает увидеть и саму женщину, лежащую посреди коридора. Она не успевает понять, что за алая лужа вытекает из-под затылка Анджелины, она не успевает осознать вообще ничего, мозг отказывается принимать увиденное, а потом прямо перед Гермионой появляется человек, бывший когда-то Джорджем, но сейчас в нем нет ничего от Джорджа, в нем вообще нет ничего человеческого. И ни капли разума или жалости нет ни в дьявольском оскале, ни в горящих безумных глазах, есть только нечеловеческий вопль: «Ненавижу вас всех» и рука с побелевшими от напряжения костяшками пальцев, сжимающая палочку. И Гермиона не успевает ничего сделать, Джордж оказывается быстрее, и, прежде чем провалиться в темноту, она думает: «А Рон так и не успел».

Когда Гермиона открывает глаза, то чувствует дурноту, боль во всем теле, а перед глазами маячит тревожное лицо мужа. Она в Мунго. Живая. Гермионе хочется заплакать от облегчения, но слез почему-то нет.

Слезы пришли потом. И осознания всего того ужаса, что произошел с их семьей. Ведь Уизли всегда гордились своими детьми, и Гермиона пытается понять, в какой момент идеальная дружная семья дала трещину, которая постепенно разрасталась, превращаясь в пропасть. После гибели Фреда? Или когда все разъехались и обзавелись собственными семьями? А может, никогда и не было этой семейной целостности, а была иллюзия, мираж, к которому все привыкли и в который хотели верить? И все это было напускное, а настоящее - это лежащая в коридоре второго этажа окровавленная Анджелина, которая так и не дождалась помощи.

Потом приходит Гарри и пытается рассказать, как все произошло. Просто ранним солнечным утром Джордж сказал, что жена ему надоела, что она портит его жизнь, портит все вокруг себя и ему жизненно необходимо от нее избавиться, потому что он не может нормально жить с Анджелиной. А еще она портит его сына, который должен быть похож на своего дядю, а она вместо этого морочит ему голову. А потом Джордж сказал, что ненавидит ее, ненавидит вообще всех, потому что все вокруг давно сгнили, но он это исправит. А начнет с Анджелины. Он хотел как следует проучить ее, поэтому раскроил жене голову, когда та попыталась сбежать и позвать на помощь. Он бы занялся и Гермионой, если бы не Гарри с отрядом авроров.

Сил хватает на один-единственный вопрос:

- А где Фред?

Маленький Фред спрятался в шкафу. Он еще слишком маленький - три с половиной года - и не понимает, что не надо прятаться в шкафу, потому что обезумевший папа обязательно тебя там найдет. Он слишком мал для того, чтобы бежать на улицу. Но в этот раз мальчику повезло - отец просто не успел добраться до шкафа, где сидел, сжавшись и подтянув колени к груди, крохотный испуганный комочек, и всматривался в щель между дверцами.

А Гарри говорит и говорит, и его слова сливаются в поток:

- Джордж не успел ничего с собой сделать... Колдомедики сказали после обследования, что такое бывает у близнецов. Их с Фредом магия была особым образом связана между собой, как нити кокона. Смерть одного не могла пройти бесследно для другого. Магическое поле Джорджа стало неполноценным, изломанным, и это не могло не отразиться на характере…и на психике. С этим нельзя было ничего сделать, но если бы мы заметили раньше, то могли бы как-то контролировать и сдерживать процессы…Конечно, об Азкабане не может быть и речи. Джордж абсолютно нестабилен. Сейчас он в закрытом отделении, наверное, это надолго. Колдомедик сказал, что все слишком запущено. И, скорее всего, необратимо.

Если бы… И Гермиона лежит на больничной койке и думает: «Если бы…»

От автора: При написании были использованы эпизоды из романа Стивена Кинга «Сияние».

* * *

«Ненависть»

Когда Джеймс Сириус стучится в дверь, он уже точно знает, кто откроет ему. Он знает, но хочет получить подтверждение своих умозаключений лично от нее. Год назад, в такое же теплое, пасмурное лето, он гостил у Дастина, маглорожденного одноклассника, и увидел пожилую и совершенно седую, в морщинах, женщину, попавшуюся им как-то по дороге. Дастин кивнул ей: «Добрый день, мисс Кимберли». А потом сказал, повернувшись к Джеймсу: «Это наша знакомая, она живет на соседней улице. И она сквиб, кстати» - и многозначительно кивнул. Джеймс запомнил. Он никогда ничего не забывал.

Он не так часто встречал в своей жизни сквибов, поэтому женщина, выглядевшая явно старше, чем была на самом деле, слегка заинтересовала его. Не настолько, чтобы расспрашивать приятеля, но достаточно, чтобы немного присмотреться к ней. И увиденное не понравилось Джеймсу. Человеку, который всегда и везде привык быть душой компании, находиться в центре внимания и быть негласным лидером в школе, было странно и непонятно видеть затравленный, вечно настороженный взгляд, отстраненность и некую диковатость, когда кто-то заговаривал с мисс Кимберли, даже если это были люди, жившие по соседству. Почему-то Джеймс подумал о существе, запертом в крохотном пространстве с кучей смертельных ловушек, и эта мысль посещала его каждый раз, когда он видел, как женщина идет по улице, опустив взгляд, торопливо, словно хочет поскорее скрыться, но, в то же время, стараясь не показывать этой торопливости. И пусть другие этого не замечали, но Джеймс был наблюдателен, когда хотел. Было в этой мисс Кимберли что-то неправильное, то, что в глазах мальчика выделяло ее из когорты старых дев. Это было непонятно, а Джеймс не любил то, чего не мог понять.

В конце каникул, перед самым отъездом, он спросил о странной женщине у матери Дастина, и услышал в ответ, что мисс Кимберли переехала сюда уже очень давно, шестнадцать лет назад («Через шесть лет после Победы», - много позже подумает Джеймс), и это очень тихая, одинокая женщина, плохо видящая и из-за этого редко выходящая на улицу, сквиб, не горящая желанием общаться с соседями. А соседи все понимают, нелегко жить с осознанием собственной неполноценности, поэтому и не навязываются ей. В их тихом местечке ничего не изменилось после того, как здесь поселилась мисс Кимберли.

Но что-то неуловимо изменилось в самом Джеймсе, потому что, когда он уже приехал в Хогвартс и окунулся в насыщенные школьные будни, нет-нет, да вспоминалась ему женщина-сквиб, и иногда он выкидывал ее из головы на недели, но затем она неизменно возвращалась в его мысли. Все случилось после пасхальных каникул, когда все пятые курсы дружно сели готовиться к СОВ. Джеймс не отличался особым прилежанием и обычно откладывал подготовку до последнего, но дома отец ясно дал ему понять, что ждет от сына хороших оценок. Родители в последнее время вообще слишком многого требовали, не желая понимать, что Джеймсу иной раз приходится туго, да и вообще нет никакого удовольствия в том, что с пеленок он вынужден «соответствовать» статусу отца. Это неимоверно раздражало, и хотелось жить, как все остальные, как Дастин, над которым не висит извечная тень отца-героя, и который не требует от сына Мерлин знает что. Впрочем, преимуществ в их социальном положении тоже было достаточно, поэтому злость Джеймса, как правило, довольно быстро сходила на нет, просто приступы с каждым годом становились все чаще, по мере его взросления и понимания действительности.

И когда одним пятничным вечером Джеймс сидел с однокурсниками в библиотеке, которая была отнюдь не самым любимым его местом в Хогвартсе, среди дополнительной литературы по Истории магии его внимание привлекла тоненькая брошюра. Если бы не это крохотное обстоятельство, Джеймс так никогда бы и не узнал, откуда растут ноги у странностей мисс Кимберли.

Первый срыв у него случился сразу после сдачи СОВ - на протяжении всех экзаменов мать почти каждый день присылала сову с письмом, и Джеймс готов был взорваться от издевательства, которое родители называли «заботой». В те напряженные дни ему меньше всего хотелось отвечать на вопросы родителей. Ему неприятна была мать, которая повадилась писать ему письма три раза в неделю с первого курса и не реагировала в дальнейшем на объяснения, что он, Джеймс, уже не маленький и неудобно ему перед одноклассниками от такой навязчивости. Но мать только обижалась и недоумевала, а сыну не нужна была такая забота. Его раздражал отец, который и не скрывал того, что в свое время сдал экзамены весьма и весьма средне, однако по каким-то причинам считал, что сын должен быть лучше, должен хорошо учиться, поэтому спрашивал с сыновей по полной. Альбус преуспел лучше в науке не разочаровывать отца.

Второй раз Джеймс сорвался перед тем, как отправиться на оставшиеся дни каникул к Дастину, потому что накануне пришли результаты СОВ. Отец назвал их «неудовлетворительными» и привел в пример Альбуса, который все ежегодные экзамены сдал на «отлично». Джеймс сорвался после того, как родители не пожелали понять, что СОВ и обычные годовые экзамены - совершенно разные вещи, а ему уже шестнадцать и хватит его отчитывать, да еще тыкать носом в успехи младшего брата, который, кажется, еще в утробе матери начал корпеть над книгами. Тогда все чувства впервые четко сформировались в одно слово: «Ненавижу». Джеймс не испугался и почти не удивился.

Через день после приезда рано утром, пока Дастин еще спит, он незаметно выскальзывает из дома. И спустя десять минут стучит в дверь мисс Кимберли. Но про себя он давно называет ее настоящим именем. Он уже привык. В кармане лежит свернутая трубочкой брошюра, заботливо прихваченная из Хогвартса.

Она открывает на удивление быстро, словно ждала его. В глазах плещется страх и недоверие, плохо прикрытые спокойствием. Джеймс улыбается - трудно сдерживать триумф - и, наклонившись к женщине, шепчет ей на ухо два слова. Нужно совсем немного, чтобы показать свою силу и власть. Минимальные затраты, но изумительный эффект. Конечно, она поражена. Она отрицает, делает вид, что он, Джеймс, сумасшедший, и пытается закрыть дверь. Но даже это не омрачает сладость победы. Поттеру кажется, что как в детстве, в его руках сейчас бабочка, с уже оторванными крыльями, но еще живая и чувствующая, и она в полной его власти, и весь мир для нее сейчас сосредоточен в мальчишеской ладони, которая может подарить жизнь, может миловать, а может просто крепче сжать пальцы. Джеймс уже успел забыть, как это приятно. Стоящая перед ним женщина, зная, кто он такой, все равно грозится вызвать авроров. Джеймсу смешно - он уверен , что она никогда не посмеет сделать это.

Когда она, наконец, впускает его в дом (Джеймс решил дать ей напоследок поиграть в хозяйку положения), он входит туда, как на свою территорию. Обстановка скудная, почти бедная, и сама женщина выглядит так же, как вся ее ветхая, пыльная мебель, и вызывает такое же отвращение. Нет ни жалости, ни сочувствия, даже интерес не к ней, а к тому, что она скрывает, к ее знаниям. Остается надеяться, что она действительно в своем уме. Но первое, что стоит выяснить, где ее волшебная палочка. Историю про сквиба пусть слушают безмозглые соседи. Палочка должна быть в доме.

Джеймсу требуется полчаса, после которых он чувствует себя как выжатый лимон, и за которые клянется спросить со старухи сполна, чтобы объяснить проклятой бабе, что она может забыть о том, чтобы как-то рыпаться. Он сын главы Аврората, а еще мать его однокурсника прекрасно знает, куда пошел мистер Поттер, и если он, к примеру, не вернется, то искать придут в первую очередь к мисс Кимберли. А еще, если старуха будет плохо себя вести и хамить, может пойти прямиком к отцу и сказать, что обнаружил, где скрывается та, которая значится как «пропавшая без вести» и «военная преступница». Но если она будет послушной, то они с пользой проведут время, а потом Джеймс просто уйдет, а она сможет жить, как раньше. И не надо кидаться за волшебной палочкой - он прекрасно знает, что она сознательно многие годы не использует магию, притворяясь сквибом, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но теперь все знают, что здесь отдыхает Джеймс Сириус Поттер, поэтому не будет ничего подозрительного во всплесках магии.

И он приходит к ней каждый день и приносит ее собственную палочку, которую забрал с собой в первый же день, и заставляет женщину показывать то, чего никогда не найдешь даже в Запретной секции и то, что никогда не покажет отец. И она делает все, что он приказывает, и это так сладко, так трепетно и приятно, что Джеймс не может сдерживаться, и однажды вечером Дастин спрашивает: «Что ты делаешь каждый день у старой перечницы?». «Она совсем плохо видит, и слезно просила меня читать ей газеты. Видимо, я ей понравился», - усмехается Джеймс, а в груди его поселяется неприязнь к излишне любопытному приятелю.

Когда Джеймс понимает, что женщина больше ничего не может ему дать, и он с самого начала преувеличил ее способности, он бьет ее наотмашь. Столько труда и нервов, и это все, что она может? Ее глаза сухие, и это заводит еще больше. Джеймс бьет второй раз, и на этот раз на сухом, сморщенном, желтоватом лице проступают яркие краски - из губы сочится алая кровь. Это настолько неестественно смотрится на тусклом лице, что Джеймс отворачивается, а в душе смешивается раздражение пополам с брезгливостью. Эта женщина ему противна. Она старая. И она никчемная.

Он выходит из дома, в кармане лежат две палочки. Еще позавчера он действительно намеревался вернуть старухе палочку перед отъездом. Сейчас он уверен, что палочка ей больше не понадобится. Хватит быть мягким и жалостливым. Отец опять прислал письмо и опять чего-то хочет, не спрашивая, что надо самому Джеймсу. Он действительно ненавидит их всех. Чему-то он научился у старой дуры, а потом у него будет много времени, чтобы шлифовать знания, и никто не станет ему мешать.

Он возвращается ночью, ступая тихо-тихо. Она не спит, сидит в гостиной у потухшего камина и Джеймс знает, что она ждет. Он готов. Заглушающее и Запирающее, Силенцио - он предпочитает тишину, а у нее такой противный голос, когда она повышает тон. Ему нравится наблюдать и понимать, что в его руках есть сила и есть власть, и он может распоряжаться большим, чем собственная жизнь. Все затягивается и под конец немного надоедает. Даже самым вкусным блюдом можно пресытиться. То, что осталось от женщины помещается в небольшом мешке. Джеймс чувствует омерзение, и если бы не безопасность, он никогда бы не стал с этим возиться. К счастью, пруд находится почти сразу за забором, а еще он достаточно глубок и безлюден, чтобы Алекто Кэрроу успела разложиться раньше, чем ее кто-либо найдет.

Через день в дом родителей Дастина приходят авроры. Поскольку пропавшая женщина была сквибом, Аврорат взял это дело на контроль. Джеймсу хочется взять молоток и бить им по лицам авроров, пока они не станут ровной кровавой массой, без всяких признаков носа или глаз. Это было бы красиво. Джеймс вежливо и спокойно отвечает на вопросы. Отец сидит на диване и внимательно слушает. Да, он был знаком с бедной женщиной. Она очень плохо видела, а Джеймс ей понравился. Она говорила, у него приятный голос и просила читать ей вслух газеты - единственную связь с внешним миром. Джеймсу было не в тягость - мисс Кимберли тихая и приятная женщина. Да, позавчера он был у нее до обеда, а потом ушел. Вчера он пришел, как обычно, но мисс Кимберли не было дома. Он подумал, что она, возможно, пошла на рынок - иногда она выбиралась туда, когда хорошо себя чувствовала. Повторно он зашел вечером, но женщины все не было. Она никогда не уходила так надолго, поэтому он забил тревогу. Отец не спускает с Джеймса глаз, и молодой человек чувствует какое-то странное осуждение.

Отец вежливо прощается с хозяевами дома и вместе с Джеймсом шагает в камин. Весь вечер Поттер-старший сверлит сына каким-то странным взглядом, от которого Джеймсу не по себе, а на прямой вопрос отвечает: «Завтра поговорим». Джеймс злится, но тут же одергивает себя. Никакого завтра не будет, и вот еще одно подтверждение того, что он все делает правильно. Чего отец хочет от него? Что он жаждет услышать? Он что, подозревает в чем-то собственного сына? Джеймс больше не позволит так к себе относиться. Шестнадцать лет он жил в тени родителей, на виду у других, ему завидовали, от него чего-то ждали, ему ставили в пример брата. Хватит. Отныне он будет жить своей собственной жизнью, так, как пожелает. Ему надоел отец с нравоучениями, вечно суетливая мать, брат, считающий себя самым умным и не упускающий возможности показать это. Сегодня самое время показать, на что он способен. Сейчас далеко-далеко, на дне поросшего тиной пруда, медленно разлагается единственная свидетельница. Теперь ему никто не связывает руки. Вот как удачно все получилось.

Джеймс терпеливо ждет, пока в доме все уснут. Первая спальня родителей, затем - Альбус, последняя - Лили, его маленькая, капризная сестренка, которую мать всегда зовет «солнышко». Джеймс не видит в ней ничего солнечного. Наконец затихают все звуки, только слышно тиканье часов. Джеймс спускает ноги с кровати. Пора.

От автора: Написано по мотивам повести Стивена Кинга «Способный ученик».

* * *

«Проклятие матери»

Это был очередной аврорский рейд по поимке оставшихся на свободе и избежавших правосудия Пожирателей. Гарри и Рон, несмотря на то, что пока были только курсантами Школы Авроров, считали участие в подобных рейдах делом чести. Им всегда везло: ранения бывали, но такие, что ребята переживали их на ногах. Правда, Гермиона говорила, что до добра это не доведет и рано или поздно везение закончится, но ее не слушали. Неужели победители Волдеморта будут отсиживаться в кабинете? Ни за что!

Но в этот раз все с самого начала пошло наперекосяк. Очевидно, кто-то успел предупредить Пожирателей о готовящейся облаве, хотя операция разрабатывалась в строжайшем секрете, и до последнего было неизвестно точное время проведения. Поэтому покинуть загородный дом, где преступники скрывались все это время, они не успели, зато смогли основательно подготовиться, так что авроров встретили во всеоружии. Пожиратели не только приняли бой и успешно отбивались, но и стали продвигаться к роще неподалеку, откуда уже можно было спокойно аппарировать. И именно тогда Гарри и Рон сделали то, что стало началом конца: во время погони они отделились от своей группы, потому что краем глаза заметили среди деревьев какое-то движение и, желая, чтобы ни один из Пожирателей не ушел, Гарри использовал Режущее, которое попало в цель с первого раза.

Голоса авроров все удалялись, пока их совсем не стало слышно, когда Гарри и Рон подошли к лежащему на земле человеку.

- Помогите, прошу, - мужчина говорил с трудом, было слышно, как булькает в горле кровь. - Я ни в чем не виноват. Я не знаю, кого вы ловите, но я не сделал ничего дурного, уверяю вас. Я не преступник и не Пожиратель Смерти.

Рон внимательно осмотрел лежащего: этот мужчина не был ему знаком, он не оказывал сопротивления, а напали они на него так быстро, что Рон не мог с уверенностью сказать, была ли это попытка побега или же… ведь недалеко деревня, и судя по оперативным данным, там зафиксированы магические всплески, значит, там живут как маглы, так и маги, поэтому есть вероятность, что мужчина просто оказался не в то время и не в том месте.

Рон уже хотел склониться к человеку, который с каждой секундой все больше истекал кровью, которая казалась в лунном свете почти черной, как Гарри резко дернул его за плечо:

- Рон, ты что, спятил? Он наверняка притворяется, чтобы избежать наказания! Что нормальный человек будет делать ночью в лесу! Это один из Пожирателей, как пить дать. Решил, что самый умный и сможет сбежать, ан нет, не вышло, приятель, - Гарри склонился над мужчиной и ухмыльнулся, а потом бросил Рону: - Иди, приведи кого-нибудь из наших, и пусть забирают. В Аврорате его подлечат, чтоб говорить мог. Мы не колдомедики, мы свою работу выполнили, дальше пусть с ним другие разбираются.

У Рона промелькнула мысль о том, что он, возможно, не успеет добежать до командира отряда, надо сначала остановить кровотечение, если они с Гарри не хотят, чтобы их обвинили в превышении должностных полномочий, но Гарри так властно и выразительно посмотрел на напарника, что спорить Рон не решился. В конце концов, герой Войны должен знать, что делать. Когда через несколько минут Рон вернулся с подкреплением, то увидел, что все кончено, а на лице Гарри застыло абсолютно нечитаемое, равнодушное выражение.

На следующий день Гарри и Рону на стол легла папка с документами: убитый, Эдвард Беллман, двадцать девять лет, полукровка. Ранее не судимый. Работал в аптеке. Проживал с престарелой матерью, не женат, детей не имеет. И самое неприятное, абсолютно чист.

Кингсли, сощурившись и тоном, не терпящим возражений, сказал:

- Значит, расклад такой. Делу хода не дадут - оформим, как несчастный случай. Но я хочу, чтобы вы уяснили себе, что это был первый и последний раз. Я не намерен прикрывать вас каждый раз, когда вам придет в голову проявить самодеятельность. Вам были даны четкие инструкции, вы их проигнорировали, из-за этого умер человек. Я отстраняю вас от работы на месяц, чтобы вы хорошенько подумали и сделали выводы. Я не намерен из-за вас подрывать свой авторитет и престиж Аврората. И вот еще что, - Кингсли протянул Гарри пергамент: - Это адрес Эдварда Беллмана. Конечно, я выбью компенсацию для его матери, но этого явно недостаточно. Вы отправитесь к ней и принесете извинения, - и добавил, увидев, что Гарри собирается что-то сказать: - Не желаю слушать никаких возражений! Вы двое заварили эту кашу, вам и расхлебывать. Я и так сделал все, что мог.

Джулия Беллман, мать Эдварда Беллмана, жила в небольшом двухэтажном домике, окруженном таким же маленьким садиком. Было видно, что люди живут скромно, но дом и сад, несмотря на простоту, выглядели опрятно и ухоженно.

Рон постучал и прислушался. Ни единого звука не доносилось из-за двери, окна были зашторены и непонятно, есть ли внутри вообще кто-нибудь. Рон постучал повторно и крикнул: «Аврорат! Откройте, пожалуйста, мы пришли поговорить!». Ничего. Рон повернулся к стоящему поодаль Гарри, который с самого утра пребывал в пресквернейшем настроении и возложил миссию поговорить с матерью убитого на Рона, чтобы спросить, что теперь делать и как доложить обо всем Кингсли, видимо, миссис Беллман нет дома, как дверь открылась, а сам Рон вздрогнул от неожиданности. На них смотрела совершенно седая женщина, вся почерневшая, с глазами, полными страшной, почти смертельной тоски, и Рон подумал, что похожий взгляд был у матери, когда погиб Фред. Она молча смотрела ни них, и Рон в эту минуту проклял и Гарри, который не собирался ему помогать, и Кингсли, пославшего их сюда, и самого себя за трусость и нерешительность, потому что глядя в глаза этой старой женщине, Рон в полной мере осознал, что они натворили и к кому пришли. И от этого понимания захотелось немедленно убежать куда-нибудь далеко-далеко.

- Здравствуйте, миссис Беллман, - неуверенно начал Рон. - Извините нас за вторжение, но мы с моим напарником…

Рон махнул рукой в сторону Гарри, который сосредоточенно ковырял землю носком ботинка, но женщина перебила его и заговорила тихим, но неожиданно твердым голосом:

- Я знаю, кто вы такие. Вы убийцы моего сына, единственного сына, кроме него у меня никого нет. Вы отняли у меня то, ради чего я жила. Теперь моя жизнь превратилась в существование, и я прошу небеса только о том, чтобы поскорее вновь увидеть сына. На этой земле мне больше нечего делать. Но неужели вы и вправду думаете, что аврорский значок сохранит вас от произвола и позволит быть хозяевами жизни? Может быть это и так, с кем-то другим, но только не со мной. Вы отняли у меня сына, мою радость, мою жизнь, но и сами вы теперь узнаете, что такое существование и в каком аду, по вашей милости, живу я.

Рон хотел было что-то сказать, возразить, убедить, что все было не так, что она ошибается, только собственный голос почему-то подвел, и он не смог вымолвить ни звука, только беспомощно посмотрел на Гарри, но тот стоял, сжав кулаки, и в упор смотрел на старую женщину. А миссис Беллман тем временем так же спокойно продолжала:

- Ты, - она кивнула Рону, - узнаешь, что такое одиночество. Из твоего дома в скором времени уйдут все живые существа, которые в нем есть. Уйдут навсегда, и больше никто и никогда не будет жить с тобой под одной крышей. Тогда у тебя будет время подумать, на что обречена я. Возможно, ты даже когда-нибудь свыкнешься с тишиной и пустотой в своей жизни. А тебе, - она указала на Гарри, и Рон вздрогнул, потому что на мгновение в глазах женщины промелькнуло что-то тяжелое, темное и страшное, - я советую не прикасаться к тем, кого ты любишь, ибо с этого момента твои прикосновения будут чреваты для людей гибелью. Ты станешь изгоем, будешь вынужден всю жизнь сидеть в четырех стенах, не имея возможности обнять друга или подать руку знакомому, и ты поймешь, что это такое - быть совсем одному, когда не к кому пойти и не с кем заговорить. Ты убийца, и должен быть отмечен клеймом за свое преступление.

Опешившие авроры не успели вымолвить ни слова, как дверь захлопнулась, и Гарри с Роном остались одни под моросящим дождем. Они еще долго стучали в дверь, барабанили в окна, а Гарри даже грозился разбирательством в Министерстве и Авроратом, но из дома не доносилось ни звука. Наконец оба, Рон - подавленный, а Гарри - взбешенный, побрели прочь от дома.

- Чертова старуха, - не унимался Гарри, - наплела всякую чушь. Да она просто выжила из ума, вот и несет ересь. Прокляла она нас, как же.

- Ты ей не веришь? - тихо спросил Рон. - Ну и зря. А я верю. Я просто чувствую, понимаешь, Гарри, как будто внутри меня что-то щелкнуло, и я уверен, что она говорила правду. Ведь мы это заслужили. Мы убийцы, она права.

И прежде, чем Гарри разразится гневной тирадой, Рон спросил:

- Что вы будете делать с Джинни? Она моя сестра, и если старуха говорила правду насчет тебя, то Джинни и Джеймс не должны находиться рядом с тобой. Мы же не знаем, как подействуют слова этой миссис Беллман, поэтому я считаю, что всем будет гораздо спокойнее, если Джинни с ребенком хотя бы пару дней поживут в Норе, пока мы не разберемся, что к чему. Ты не можешь так просто ими рисковать, Гарри! Пойми, что проклятия, а особенно материнские проклятия - вещь очень опасная.

Гарри остановился и медленно, сквозь зубы процедил:

- Моя жена и мой ребенок будут жить со мной, в моем доме. Это тебе понятно, Рон? Если ты совсем умом тронулся и веришь бредням старой дуры, то не надо впутывать в это и меня. Она ненормальная! О каком проклятии может идти речь? Значит так, - в голосе Гарри зазвучал металл, - в своем доме я хозяин. Поэтому, если хочешь сходить с ума - это твое дело, но если ты посмеешь что-то рассказать Джинни или Молли с Артуром, то знай, что я позабочусь о том, чтобы у тебя были большие неприятности, из которых ты будешь очень долго выпутываться. Понял меня? Поэтому мы сейчас отправляемся по домам, и я хочу, чтобы в присутствии Джинни ни о какой миссис Беллман ты и заикнуться не смел.

Рон внимательно посмотрел на Гарри, а потом молча аппарировал. Что бы там не говорил Гарри, как бы не угрожал, а Джинни его сестра. И он не может молчать, подвергая ее смертельной опасности. В отличие от Гарри, Рон поверил словам миссис Беллман сразу и безоговорочно. И начал думать о том, что надо искать хорошего специалиста по Темным Искусствам. Но сначала надо как можно скорее предупредить сестру, пока Гарри не явился первым. Потом может быть поздно.

Когда Гарри через несколько часов, посидев в пабе, вернулся домой, то застал в дверях Рона, выносящего чемодан, и одетую Джинни с крошечным Джеймсом Сириусом на руках. Увидев Гарри, Джинни испуганно отшатнулась:

- Рон все мне рассказал. Гарри, прошу тебя, дай нам спокойно уйти. Мы с Джеймсом поживем у мамы в Норе. Я обещаю, что завтра свяжусь с тобой через камин, и мы все подробно обсудим, но сейчас нам надо уйти. Пожалуйста, будь благоразумен.

Глаза Гарри налились кровью:

- Ах ты, сука! Что ты удумала! Ты можешь идти куда хочешь, но сын останется со мной. Ему не нужна такая мать!

Он приблизился к жене и вырвал малыша из ее рук. Джинни в ужасе закричала, малыш заревел и Гарри почувстовал, как ему в затылок упирается палочка.

- Отдай ребенка Джинни, скотина, - угрожающе сказал Рон. - Она хочет уйти. Сейчас ты отдашь ей сына, потом войдешь в дом и захлопнешь дверь. И не станешь нам препятствовать, не будешь пытаться проникнуть в Нору, и вообще не будешь пытаться достать Джинни. Она сама свяжется с тобой, когда посчитает нужным. А ты будешь спокойно сидеть дома и перестанешь делать глупости. Нас двое против тебя. Поэтому отдай Джеймса, и все будет хорошо.

Джинни, у которой слезы катились градом, забрала кричащего малыша у мужа. Последнее, что видел Гарри, как Рон садится за руль старенького «фордика». Потом он захлопнул дверь.

Утром в доме Поттера полыхнул зеленым камин. Артур, с трудом подбирая слова, сказал, что Джеймс умер ночью, во сне. А потом добавил: «Рон все нам рассказал. Пожалуйста, не надо приезжать на похороны. Ты все-таки отец, поэтому мы решили, что должны сказать тебе, но я прошу, хватит с нас и одной смерти. Мы с Молли потеряли внука, а Джинни - сына, и все по твоей милости. Джеймс был абсолютно здоровым мальчиком. Это ты его убил».

На похоронах Гарри не было.

Гермиона ушла от Рона через неделю. Было видно, что все эти дни она держится через силу, и Рон был рад, когда она сказала, что уходит. Лучше так, чем каждый день смотреть, как она мучается рядом с ним и мучаться самому. Все равно он знал, что так будет, и ждал этого с самого первого дня. Даже родители стали общаться с ним реже, хоть и пытались сделать вид, что ничего не происходит. Рон даже помог Гермионе собрать вещи - она хотела забрать все сразу, чтобы больше не возвращаться. И когда вечером Рон остался в пустой квартире, где вместо Гермионы и Косолапуса были только тени в углах, он понял, что почувствовала миссис Беллман, когда вернулась в пустой дом с похорон сына.

Первым делом Рон начал искать специалиста по проклятиям, но потерпел фиаско. В Британии специалистов с достаточными знаниями не было, а те, кто был, просто развели руками. Наконец Рону посоветовали обратиться к одному колдуну из Дурмстранга, дескать, он очень сведущ в таких вещах. Ответ пришел на удивление быстро, но Рон, еще не открыв письмо, уже знал, что там прочтет. И не ошибся. Проклятие матери, потерявшей ребенка и покаравшей обидчиков, снять было невозможно никаким способом. Оставалась последняя надежда, и Рон отправился к миссис Беллман, про себя решив, что если понадобится, он будет умолять о прощении на коленях. Но делать этого ему не пришлось - соседка Беллманов привела Рона на кладбище, где рядом с могилой Эдварда Беллмана был еще один, совсем свежий холмик земли.

Именно тогда Рон отчетливо понял, что надежды нет. Гермиона ушла от него, с родными отношения расклеились, в Школе Авроров и на работе коллеги стали общаться с ним меньше и уже не звали на традиционные посиделки в пятницу вечером. Он остался совсем один, как ему и предрекали. И так будет всегда, всю жизнь. Возможно, будет даже хуже. Ну и разве это жизнь? Так, существование.

Гарри не выходил из дома уже второй месяц. Он заблокировал камин, чтобы Кингсли его не беспокоил, и целыми днями рассматривал альбом с колдографиями. На них малыш Джеймс радостно смеялся на руках родителей. Теперь этого никогда не будет. А виновата во всем эта чертова старуха. Рон написал ему и о Гермионе, и о своих изысканиях, и о смерти миссис Беллман… Значит, Рон прав и пути назад нет. Что ж, бритва и ванна с теплой водой гораздо надежнее Авады…

От автора: Написано по мотивам романа Стивена Кинга «Худеющий» и рассказа «Человек, который никому не подавал руки».