Подземелье

1

Трудно, почти невозможно отыскать на ощупь, в темноте нужный ключ, затерявшийся среди своих близнецов на увесистой связке. За спиной бубнят раздраженные голоса.

Бубнеж этот какой-то нечленораздельный, слух фиксирует только нетерпеливые, раздраженные интонации. Однако и так ясно, что столпившимся за спиной осточертела бестолковая возня, которой не видно конца. Им с самого начала в тягость пришлась доставшаяся обязанность.

Голоса звучат злее, напористее. Сбоку щелкает фонарик, и в желтоватом пятне света возникают вяло копошащиеся кисти рук и выпачканные какой-то дрянью обшлага рукавов над ними. Толку от освещения мало, потому что в глазах двоится, и нужный ключ все равно не находится.

— Да забери у него!.. — гаркают над самым ухом.

Люди в фуражках и длинных плащах выдвигаются вперед, бесцеремонно вырывают из рук связку, склоняются к замку.

Скрежет и позвякивание металла перемежаются приглушенной бранью, юркий луч фонаря то и дело вспыхивает на желтых кокардах, окрашивается багрянцем, прикасаясь к петлицам и околышам.

Наконец дверь, скрипнув, проваливается вовнутрь, освобождая проход в затхлую, дурно пахнущую темноту. Проем не то слишком узок, не то кривобок, потому что, минуя его, почти одновременно ударяешься о косяки левым и правым плечом. Свет и голоса остаются позади, с каждым шагом отодвигаются все дальше, пока их не обрывает стук захлопнувшейся за спиной двери.

Теперь можно расслабиться и, не мучая себя дальнейшими передвижениями, осесть прямо здесь, на вытертой ковровой дорожке. Но так не годится. Это уже полный маразм.

Рука неуклюже шарит по стене. С тихим треском расползаются отклеившиеся и местами прорванные обои. Нет тут никакого выключателя. Что-то с грохотом валится на пол. Мать твою!.. Как тут сориентируешься, в этой заднице старого негра?..

Выключатель почти найден. Для этого приходится обрушить пару полок и уронить вешалку. Но во время поисков с невидимого потолка начинают вдруг сыпаться плотные комья черной слежавшейся ваты. Сперва их движение напоминает едва ощутимый медленный снегопад, но скоро овеществленная темнота наваливается непомерным грузом, гнетет к полу, и с каждой минутой становится все труднее сопротивляться ее мягкому, но неумолимому давлению. Сквозь ватные своды, нарастая, пробивается настырный бой какого-то неугомонного барабана, болезненно отдается в голове, долбит темя тяжелыми холодными каплями тревоги. Надсадный барабан — не что иное, как собственное сердце.

Басовый гул крепнет, сотрясает все вокруг, и от его децибел темнота трескается, осыпается комьями высохшей тины.

Обрывки мыслей и чувств сплетаются в сеть, которая тащит добычу из глубины желанного небытия. Бесполезно сжимать веки, потому что вокруг уже колышется белесый сумрак, не туман, не предрассветная мгла, а какая-то осклизлая пелена, из которой тянет холодом, тоской и химической вонью. Если смириться с неизбежностью и, открыв глаза, осмотреться, как следует, может показаться, что пелена подсвечена оранжевыми сполохами. Но полыхание это происходит, должно быть, где-то очень далеко. Вокруг же только промозглая сырость да посвистывание зябкого сквозняка.

Липнет к подошвам жидкая грязь, тонким слоем покрывающая цементный пол. Что это за место и как вообще угораздило сюда попасть, если последнее воспоминание завершается поисками выключателя в прихожей собственной квартиры? Подвал, заброшенный склад, старое бомбоубежище? Сбоку в стене зияют пустые дверные проемы. У низкого потолка сочатся бледным светом крохотные оконца. По углам, над кучами прелого хлама серебрится дремучая паутина. Нет, скорее все-таки подвал, насквозь протухший, как обычно, только совсем уж какой-то жуткий, словно развороченная старая могила.

За перекошенным дверным зевом, в глубине разгромленной кладовки угадывается подозрительная груда. Есть в ней что-то странное и до омерзения знакомое, а потому стоило бы проверить, точно ли это всего лишь гнилое тряпье? И если ковырнуть кучу, не отыщется ли под ней… ну, в общем, то, что доводилось отыскивать в таких местах и под такими кучами не раз?

Груда шевельнулась… Страх нарастает, как гул надвигающегося поезда. Но ему нельзя поддаваться. Подойти бы, глянуть… Нет, лучше не ковырять. Можно ведь хоть один раз притвориться близоруким и пройти мимо. И вообще, нечего торчать тут столбом, потому что возникает в кладовке опять какое-то неясное движение, но это, скорее всего, просто крысы. Что же иное может там быть, кроме крыс?..

Капает вода с труб, ощетинившихся клочьями ветхой теплоизоляции. Скрипит в такт шагам перемешанная с жижей цементная крошка. Щербатые стены красуются живописью, которую оставил после себя обитатель современных пещер: намалеванный сажей половой член, формой и размерами напоминающий стенобитное орудие, истекает меловым семенем в чью-то похотливо отверстую пасть.

Нужно немедленно выбираться отсюда. Хватит скверных подвалов с затаившейся в них нечистью. Только бы отыскать выход, а там уж не проблема разобраться, куда занесла нелегкая, словить такси или рысака…

Но где он, выход? Может, его вообще давно нет…

За спиной вдруг отчетливо шаркают чьи-то ленивые шаги! Кожа на спине вскипает мурашками… Это же просто эхо! Или не просто?.. Или совсем не эхо?

Ноги переставлять трудно, они будто вязнут в болоте. С каждым шагом все гуще покрывают стены застывшие битумные потеки, непристойные «граффити» и пятна плесени, все наглей топает за спиной некто, о ком лучше не вспоминать.

Заваленное отбросами подземелье длится в смутную бесконечность, бормочет голосами сочащейся влаги, ветвится бесчисленными переходами.

Коридор вдруг упирается в глухую стену. Из пола вырастает металлическая лестница, косо взбегает вверх, к приоткрытой железной двери, ржаво краснеющей под самым потолком. Дверь вселяет надежду.

Она распахивается легко и без скрипа, словно ее массивные петли не проедены ржавчиной. Но далее — все то же запустение кривых, грязных тоннелей, подозрительно напоминающих пройденные… Позади чуть слышно кряхтят обвитые мхом ступени. Значит, то была не игра воображения! Там, в кладовке, кто-то выбрался из-под груды гнилого тряпья и теперь тащится следом…

Затворить дверь невозможно никакими усилиями. Надо бежать!

Неторопливый и от того еще более страшный преследователь то теряется в путанице лабиринта, то ожившей горелой коряжиной мелькает за спиной совсем близко, стоит только оглянуться.

Внезапно пол под ногами проваливается в пустоту. В секунды падения под ложечкой ноет от предчувствия сокрушительного удара о бетон. Но ничего такого не происходит.

Просторное помещение с низким потолком. На полу — груды спрессованной угольной трухи. Впереди кирпичная стена с проломом посередине. По ту сторону пролома виднеется разбитая «бетонка». Выход? Но над дорогой колышется все то же непроглядное марево, морок подземелья. Раздумывать некогда, потому что сзади, из отверстия лаза, начинает медленно выдвигаться нечто продолговатое, возможно, рука или нога, и не стоит дожидаться, пока обладатель конечности объявится целиком.

…Дорога круто идет на подъем, петляет между покосившимися изгородями. Худая, сгорбленная старуха с бледной, костистой мордочкой появляется откуда-то, хватает за рукав, ковыляет рядом. Если прибавить шагу, карга волочится следом, как трухлявый пень, вывороченный из земли, то всхлипывает, то визгливо лопочет.

Лохмотья какой-то диковинной хламиды мотаются вокруг ее тощего тела. Стучит о землю длинный посох, возникший в руках старухи. Или это не посох?

Дорога незаметно превращается в вязкую, глинистую тропу, которую кое-где пересекают мутные ручейки. Впереди, поперек тропы лежит синевато-желтый труп рослого голого мужчины, на его груди и животе отчетливо проступает неряшливый крестообразный шов, оставленный патологоанатомом. Во лбу чернеет затянутое спекшейся кровью отверстие пулевого ранения.

Старуха вдруг резво забегает вперед, склоняется над телом, призывно машет рукой, будто приглашая взглянуть. Но в мертвое лицо заглядывать не стоит. Еще не известно, кого увидишь! Не самого ли себя?!

Потом мертвец каким-то образом остается позади. Он вдруг медленно переваливается на живот и, упираясь руками в землю, силится подняться. Громко трещат окостеневшие суставы.

Раскисшая тропа по-прежнему петляет между покосившихся заборов. Но внезапно грязь под ногами сменяется оранжевым кафелем. Кафелем, только белым, выложены и стены мертвецкой. Лампы в свисающих с потолка плафонах тлеют в четверть накала.

На прозекторском столе под окровавленной простыней кто-то притаился, должно быть, тот, с тропы. Или не он, а первый, из кладовки, топавший все время по пятам? Впрочем, быть может, — это одно и то же.

Молчаливый санитар уходит и запирает за собой дверь. По простыне, вдоль трупа бегает взад-вперед большой рыжий кот. Он задевает лапами длинный металлический прут, лежащий наискосок на углу стола, и от этого прут, перекатываясь, издает негромкий скрежещущий звук.

Удивительно, ведь кот давно мертв…

Запертая санитаром дверь не поддается. Какой идиот наделал в морге таких прочных запоров. Здешние «пациенты» в бега не ударятся. Пока длится безуспешная борьба с замком, не известно как оказавшаяся здесь молодая женщина, убрав простыню, склоняется над мертвым и ласково гладит его по голове. Желтые веки трупа приподнимаются, и, выворачивая шею, мертвец оглядывает помещение. Голубоватые ногти со скрипом царапают цементную столешницу. Женщина помогает ему сесть.

Свет тускнеет. Лампы медленно гаснут, как в кинотеатре перед началом сеанса.

Становится темно и страшно, страшно до такой степени, что вопль, давно пробивавшийся сквозь гортань, вырывается, наконец, наружу, освобождая легкие и изгоняя кошмар.