Паучье княжество

Крысы

– На кой вам понадобилось тащить её с собой?!

– Тащить?! – в темноте Маришка близоруко щурила глаза. – А не ты ли сам говорил, что…

– Да завалите же!

Ковальчик резко обернулась на голос, уже открывая рот, полный запретных словечек, чтобы послать Александра куда подальше… Но повисшее молчание наконец отрезвило её.

Они были не одни.

И Маришка была готова продать Нечестивым душу, лишь бы обладателем туфель с металлическими набойками, что выдавали себя остротой стука, было умертвие, упырь или какая угодно иная нечисть.

«Кто угодно, – мысленно молила она. – Только не учитель, пожалуйста, только не учитель!»

А перед глазами уже стоял – совершенно не к месту – старый приютский сарай. И Настино ручное зеркальце, прихваченное из теткиного дома, свечи, мизинец, проколотый швейной иглой… И пальцы, сцепленные в замок на груди. И мольба, беззвучно слетавшая с губ: «Только бы не учитель, пожалуйста, только не учитель!»

Всё это уже было. Было. Великое множество раз.

И в один из таких, к примеру, там, в тёмном сарае – где свеж ещё был запах задутых свечей – вжавшихся в угол девчонок обнаружил именно Яков.

Такое лучше бы и не вспоминать никогда.

Они гадали на женихов в ночь новолуния, в странно бесснежный и промозглый январь. Их было четверо: две старшие – Марья и Лукерья, и две тогда ещё младшегодки – Настя и Маришка.

Их отлупили. Сильно, иначе и не бывало. Сначала прямо там, в сарае. Лошадиный кнут с десяток раз прошёлся по тощим девчачьим ладошкам. Но то было только началом.

Порки на манер казней приходились всегда на раннее утро. До завтрака и до занятий. На них собирали весь приютский выводок: от малышей – вчерашних беспризорников до выпускников. Приглашали и кого-то из совета попечителей. А ещё весь преподавательский состав, конечно. И всех прислужников… Даже сторожа, вечно охочего до бутылки. Это был ведь целый ритуал.

Особым движением учитель срывал с осуждённых сорочки. Особым узлом привязывал к позорному столбу. Особым жестом обмакивал в котомке с ледяной водой розги.

И хоть лупили их тогда уже с одинаковой силой – младшим воспитанницам приходилось далеко не так худо. Ведь их тела ещё не успели поменяться, «опошлиться». И оголённые груди ещё удавалось спрятать за тонким Позорным столбом. И старшие мальчишки не улюлюкали им вслед ещё с добрых полгода. И пьяница-сторож не отпускал про них сальных шуток. И совет попечителей на них не косился, ежели им приходилось посещать приют по делам…

Звук шагов, только сделавшись совсем громким, оглушительным, сумел вырвать Маришку из непрошеных воспоминаний. Пришлось сморгнуть наваждение, вновь обнаружить себя в кромешной темени.

Маришка не боялась темноты. Просто она, пожалуй, её ненавидела…

Ступени скрипнули совсем близко, и Настя, стоявшая в четверти аршина от галереи, отступила назад. Каблук её вонзился в ногу Ковальчик, и у той перед глазами вспыхнули белые пятна. Стиснув зубы, Маришка вцепилась в Настино плечо, пытаясь её отпихнуть.

– Да прекратите же! – едва слышно прошипел Володя.

И воспитанницы, опомнившись, замерли.

Стоило возне их стихнуть, как стало ясно: с лестницы не доносится больше ни звука.

«Дерьмо-дерьмо-дерьмо!»

У Маришки над губой выступил пот.

Арка, скрывающая сирот, была к лестничному пролёту совсем близко. Благодаря изгибу галереи был хороший обзор. И глаза Маришки – всех их наверняка – беспокойно бегали по нему. Да что толку? Площадка, что в тот миг, что мигом ранее, оставалась пустой.

«Там никого нет. Никого, пустота». – Ковальчик теребила подол форменного платья.

Грубая шерсть колола пальцы. Тишина. Ни звука, ни шороха.

«Выжидают? – думала Маришка. – Почто же?»

Настя снова заёрзала рядом. Мимолётное, нечаянное прикосновение её ледяной руки едва не заставило Ковальчик дёрнуться. Настя вечно была такая – словно шило в зад воткнули. И чем сильнее она тревожилась, тем хуже удавалось ей быть неподвижной.

«Прекрати», – едва не зашипела Маришка, когда плечо подружки мазнуло по её собственному. Но глаза в тот миг уловили наконец кое-что впереди. И Настя была позабыта.

Темнота на лестнице шевелилась. Престранное зрелище – вроде возможно различить это движение, а в то же время будто бы и нет. Как едва заметная рябь на спокойной воде.

От темноты отделилась угловатая тень. Она скользнула на свет. И заставила Маришку непроизвольно попятиться, шумно втянуть воздух.

Лунный луч блеснул в кирзовых сапогах, застывших в каких-то тройке шагов от злополучной арки. Настя вцепилась в подружкину руку, и как по команде обе они вжались в стену. Высокая и сутулая фигура стояла теперь в узком прямоугольнике оконного света. И обе воспитанницы в той мгновенно признали смотрителя усадьбы. И хоть темень надёжно обеих их укрывала, ни одна не могла отогнать от себя жуткое осознание: стоит ему сделать хоть шаг в сторону галереи, как его глаза, привыкшие ко мраку, вмиг различат тощие девчачьи фигурки под арочным сводом.

– Неужто вы солгали мне, Терентий, и повсюду попрятали здесь умертвий? – раздался насмешливый голос.

Голос, слишком хорошо всем знакомый.

Маришкины глаза тут же метнулись смотрителю за спину: на перила, на лестницу. А пальцы быстро нашарили выбившуюся прядку. Ковальчик быстро заправила её за ухо.

К смотрителю, вальяжно ступая, поднимался учитель.

– Никак нет-с, господин. В этом доме обитают только… сиротки.

– Все мои подопечные давно в постелях.

– Конечно-с, конечно-с, господин. – Терентий обернулся и отвесил быстрый поклон. – Должно быть-с… А-а-а, должно быть-с, это крысы. Да-да, здесь полно крыс… Изволите-с продолжить осмотр? С грызунами я разберусь позже…

– Изволю, – протянул Яков голосом недовольным, холодным. В лунном свете лицо его светилось нездоровой белизной. – Поторопитесь. Прогулка затянулась.

Смотритель поклонился и резво двинулся к ступеням. Яков Николаевич неспешно последовал за ним, прежде одарив беглым взглядом зияющую черноту арки.

Маришка прикрыла глаза, зачем-то веля себе считать до двадцати. Резкие черты лица, вздёрнутые дуги бровей учителя так и врезались во внутреннюю сторону её век. Глядели на неё с них.

Сироты стояли неподвижно до тех пор, пока один из верхних флигелей целиком не поглотил эхо учительских шагов. И только после тишина вокруг разродилась шорохами и шепотками.

Маришка прерывисто выдохнула, вытирая влажные ладони о подол:

– Нам пора назад, не находишь?

– А Таня? – сдавленно отозвалась Настя.

– Да плевать мне! – Маришка резко повернула голову на звук её голоса. – Я не буду отдуваться за неё. Яков не спит. Нам тут больше нечего делать.

– Меня тоже не г'адует шататься по дому, когда господин учитель поблизости, Маг'ишка. Но… Думаешь, ничего, что мы её бг'осим?

– «Бросим»? Да трусиха наверняка уже давно наверху, десятый сон видит…

– Ага, или провалилась куда-нибудь под пол, – протянул из темноты Володя, заставляя воспитанниц обернуться. – Найдут её, а высекут всех.

– Но ведь мы б услыхали, если… – едко начала Маришка.

Но её никто уже не слушал.

– Александр, зажигай лампу. Хорошо бы опередить Якова.

Маришка и Настя зажмурились, когда жёлтый свет полоснул по глазам. Остальные оказались уж больно близко – обступили девочек плотным кольцом, чтоб подглядеть за учителем, не иначе.

Маришка скрестила на груди руки:

– Каждый сам за себя, – но слова прозвучали не так уверенно, как должны были.

– О, это уж как тебе будет угодно. – Володя засунул руки в карманы штанов. – Валяй. Можешь спрятаться под одеялом, ежели хочешь. Там-то учитель точно тебя не найдёт, – он пакостливо улыбнулся, – хотя как знать…

Маришка поджала губы, чувствуя, как щёки обжигает краска. Но получить розог из-за того, что безмозглая малолетка сбежала…

«Это несправедливо!» – хотелось прошипеть ей.

– Идёмте, – Володя кивнул остальным, – надобно осмотреть соседнее крыло. Думаю, она могла спрятаться там.

Александр передал ему лампу, и сироты без пререканий двинулись за вожаком. Настя тоже дёрнулась было следом, но Маришка ловко вцепилась той в локоть:

– Ты же не думаешь идти с ними?

В ответ та что-то невнятно пролепетала, пряча глаза.

Следуя за остальными, Маришка старалась держаться от них подальше. То и дело она хватала под локоть Настасью, замедляя той шаг. Подружке это явно не нравилось, но она по-прежнему молчала, избегая даже смотреть на Маришку. И на подходе к лестнице, которую Володя и его верная свора благополучно миновали, направляясь в противоположную галерею, Настя не остановилась.

– Ты что это делаешь? – Маришка снова попыталась схватить руку подруги, но промахнулась: та ускорила шаг. – Мы идём спать!

– Без света? – Настя плотнее завернулась в платок. – Вдвоём?

– И что с того?..

– Маг'ишка, мне не кажется, что г'азделяться – хог'ошая ид…

– Смеёшься? – она всё-таки заставила подружку остановиться.

– Пг'ости, но мне пг'авда не хочется плутать здесь в одиночку. В полной темноте! – Настя кинула нервный взгляд на удаляющиеся спины приютских. Вместе с ними отдалялся и тёплый свет лампы. – Лучше дег'жаться всем вместе, ты так не думаешь? Г’аз они г'ешили, что надо найти Таню, пг'идётся её искать.

– Чего? Правда?! – Маришка сжимала и разжимала кулаки. – Предлагаешь плутать здесь с ними? Пока не наткнёмся на Якова? О, как же, это ведь куда лучше! И этим всё и кончится, говорю тебе! – она на мгновение прикрыла глаза, руки вновь дёрнулись к волосам. – Послушай, до комнаты всего ничего! Всё будет в порядке.

– Да ты вокг'уг оглянись! Это же пг'осто дом из стаг'ых бабкиных стг'ашилок!

– Так чего ради было тащиться гулять по нему?! – прошипела Маришка и вдруг замерла. И губы сами собою растянулась в ядовитой усмешке. – Ах, ну как же, ведь Александр…

– Слушай, г'аз так хочешь, – разозлилась Настя, – иди одна! Давай-давай! Пг'оваливай. Как ты вег'но заметила, «до комнаты всего ничего», – передразнила она.

– Да в чём дело? Тебе не пять лет, выпускница!

– Не буду я г'азделяться! – отрезала Настя и решительно двинулась вдоль галерейных перил к арке, укрывшей последнего из приютских. – Это глупо – ходить тут без света! Не хочу пг'овалиться в дыг'у в полу или заплутать!

– Ой-ой, заплутать! Где? В трёх соснах! – крикнула Маришка вслед девочке, и слова её эхом отразились от стен. – Проклятье! – уже тише выругалась она.

Она осталась одна. В темноте. В тишине, что почти не нарушали доносящиеся из глубины крыла далёкие голоса.

Они ушли. Забрали с собой и подругу, и свет. Им… снова нет до неё дела. Всегда не было.

К горлу подступил ком, но девчонка резко его сглотнула.

«Нечего тут! – сказала она себе. – Нечего, хватит!»

В одиночестве крылось мало страшного, Маришка это давно внушила себе. Сколько раз до появления в приюте Насти приходилось ей бывать одной – и не сосчитать.

Маришка была из тех, кого поместили в казённый дом в самом младенчестве. Она не знала, кто её туда принёс. Никогда не видела ни своей маменьки, ни своего папеньки. Ожидалось, что Маришка не доживет и до трёх, ведь «в таком возрасте беспризорные дети мрут будто мухи». И многие – кого она, впрочем, толком уже и не помнила, храня только их образы, мазню в голове – её ровесники, очутившиеся в приюте примерно в одно время с ней… Все они сгинули – большинство от детских болезней да сырости спального барака. Но не Маришка. Ту Всевышние одарили здоровьем покрепче. Да только на том дары и закончились.

Как то часто и бывает, когда вокруг недостаёт сверстников, дети пытаются водить дружбу со старшими, но… Старшие редко желают возиться с мелюзгой. По крайней мере, с Маришкой никто не желал. В первые её четыре года в приют практически не поступало новых малышей. Старшегодки Маришку совсем не замечали, а из более-менее близких по летам, что не лежали в постели с вечной лихорадкой, была лишь Варвара. Но у той имелся старший брат – он жил в соседней мальчишеской спальне и был у них важной птицей. Так что, чтоб дружить с Варварой на равных, не могло быть и речи. Маришка быстро смекнула, что не светит ей ничего лучше, чем проводить время просто с самой собой. И в том в действительности не было ничего такого.

Ей было… даже почти хорошо.

Тканевые обрезки, что не годились для ярлычков, и после уроков рукоделия выбрасывались старшими девочками, служили ей куклами. Сваленная в клубок жухлая трава – мячиком. А сор и камни, летевшие под приютский забор с большой дороги, – драгоценностями и украшениями, как у знатных городских господарочек, что иногда приходили поглазеть на приютских детей.

Одна из таких особенно приглянулась Маришке – тоже беленькая и темноволосая, она могла бы быть её родственницей… Или, может быть, даже маменькой? Маришке казалось, что они с нею были очень-преочень похожи. Впрочем, совсем никто больше так не считал, и стоило Маришке размечтаться вслух – как старшие девочки подняли её на смех.

Старшие любили над ней потешаться. Конечно, когда вообще замечали.

Играть одной было несложно. В тёплые дни Маришка до темноты засиживалась во дворе. Тряпичным куклам побольше полагалось быть учителями и попечителями, обрезкам поменьше – сиротами. Играть в приют она могла до бесконечности, ведь, в отличие от настоящего, в этом – управляемом её тонкими пальчиками – у Маришки было много друзей. А ещё маменька-господарочка, частенько приходившая её навещать да обещающая забрать домой. И Яков Николаевич, то был её родным папенькой, то дядей – на тот счет Маришка долго не могла решить.

Нет, в одиночестве не было ровным счётом ничего страшного. Маришка прекрасно была обучена с ним сосуществовать. Но здесь – посреди старой крутой лестницы, в чужом доме – тревожило её вовсе не оно.

Приютская шагнула к перилам. Перегнулась через деревянную балюстраду и заглянула наверх.

«Всего один пролёт, – подумалось ей. – Один».

Она могла бы окликнуть Настасью. Убедить её, что в комнате им будет куда безопаснее, – и так очевидно и было. Но не стала этого делать.

«Ты свою дорожку выбрала, подруга», – злобно пронеслось в голове.

Где-то в глубине дома ветер с глухим стуком распахнул оконные створки. И Маришка распрямила спину, словно ужаленная неуместным громким звуком.

Она оглядела соседнюю галерею, хмуря брови, близоруко щуря глаза. Арка, скрывшая остальных воспитанников, казалась такой крошечной, далёкой.

«Не пойду!» – упрямо стиснула зубы Маришка.

Это было глупо. Это было безумием. И конечно, малявка того не стоила.

Лунный свет, бьющий меж досок одного из окон, вдруг пропал. А через долю мгновения вновь появился. Маришка уставилась на окно, веля себе думать о ночных птицах. Ночных птицах, и ни о чем другом!

Да только откуда взяться ночным птицам, раз на многие вёрсты вокруг была здесь одна пустошь?

Маришка приказала себе отправляться в спальню. Занесла над ступенью ногу, стиснув пальцами перила. Но свет в окне мигнул ещё раз.

И она позорно сорвалась с места, оставляя лестницу позади.

И бросилась к арке, той самой, ранее поглотившей Настасью. И всех остальных.

Маришка бежала на дрожащий свет впереди, и каблуки её так громко стучали по дощатому полу, что должно быть слышно было на весь дом. Ей было всё равно.

Приютские обернулись. Поравнявшись с Настей, Ковальчик остановилась.

Подруга попыталась ободряюще ей улыбнуться. Но Маришка обиженно отвела взгляд. В следующее мгновение острые пальцы вцепились ей в руку.

– Чё ты, курва, громкая такая? – один из мальчишек, тех, что помладше, стиснул ей предплечье. – Тебе ноги переломать? – Маришка молча вывернула руку.

– Слышь, как тебе бы не переломали, – Володя схватил мальчишку за шкирку и швырнул к противоположной стене. – Чего встали? – резко обернулся он к остальным. – Дальше!

Они быстро и послушно зашагали дальше – в глубь коридора по падающей от светильника жёлтой дорожке. Она то и дело дрожала и металась – когда Володя перехватывал лампу поудобнее.

Коридор был схож с тем, где располагались их спальни, с далёким высоким окном в конце. Только дверей тут было куда меньше. И всё равно, если бы Маришка не знала наверняка, что это место – бывшая усадьба, решила бы, что дом служил раньше какой-нибудь лечебницей для мнительных толстосумов.

«А может, и пристанищем для душевнобольных…»

Полы здесь выглядели достаточно крепкими – пока им не встретилось даже сильно отколотой половицы, не то чтобы целая дыра. Маришке всё больше и больше казалось, что Танюша давно в кровати, а их праздные шатания неминуемо закончатся встречей с учителем.

– Дуешься? – шепнула Настя, виновато дотрагиваясь пальцами до её плеча.

Маришка отстранилась, ускоряя шаг.

– Ну погоди, – не отлипала Настасья. – Ну ужель это я не пг'ава?

– Ты меня бросила, – напомнила Маришка.

– Вовсе нет. Это ты тут г'ешила, что умней всех…

– Насть, – Ковальчик фыркнула. – Я не собиралась вообще куда-либо идти, а ты… Ладно.

Настя ничего не ответила. Но Маришка успела заметить её на миг сжавшиеся губы. И стальной блеск в глазах. Подружка была недовольна. Но оправдываться не желала – конечно, то было не в её правилах. Как не собиралась и извиняться.

Они шли в практически полной тишине ещё с пару минут. А потом Володя остановился. Жёлтая световая дорожка выровнялась, почти перестала дрожать.

Володя медленно поднял руку, веля остальным последовать его примеру. Сироты, конечно, безропотно подчинились. И Маришка. Стискивая зубы, злясь на себя и остальных.

«Почему-почему-почему мы всегда делаем, что он говорит?!»

Володя вслушивался в тишину, и, чтобы услужить своему предводителю, приютские, казалось, даже перестали дышать!

Маришка снова – в который раз за последние годы – невольно задумалась об этом. Она никогда не понимала его неоспоримого здесь авторитета. Остальные на него разве что не молились. Идол, почти божество – они глядели на него так же, как отчаявшиеся глядят на капища Всевышних. Даже сейчас, в миг страха, в этом неприветливом доме, моля, вероятно, всю Правь уберечь их от Якова, они… все же благоговейно молчали. Стоя неподвижно, будто каменные изваяния. Потому что он так пожелал.

Это злило.

Но хоть они и замерли – все до одного, – а в коридоре всё равно звучал шелест чьих-то шагов.

Маришка нахмурилась.

Такого не могло быть. Мысли о Володе вмиг улетучились из головы.

Она огляделась.

Нет, все стояли неподвижно – будто истуканы. Застывшие тревожные лица, бликующие в жёлтом свете лампы глаза. И шарканье чужих, не их – уж точно не их – ботинок.

Маришкина шея покрылась мурашками. Она отчего-то схватилась за неё пальцами. Было совсем непонятно, откуда доносится звук. А вообще… должно быть, он и прежде здесь был. Да только как его было уловить за стуком одиннадцати пар сиротских ботинок?

Теперь же… теперь его было слышно отчётливо.

Настя, стоявшая близко-близко к Маришке, задышала рвано и сипло.

Ш-шарк.

Маришка снова огляделась, мазнув взглядом по каждому совершенно вытянувшемуся лицу. Они были напуганы. Снова.

Ш-шарк.

Будто что-то волочат по сору на полу.

Ш-шарк.

Володя поднял лампу повыше, и жёлтый свет протянулся ещё на тройку аршинов вперёд…

…И беспрепятственно встретился с бледной лунной полосой, падающей от окна. Коридор перед ними был пуст.

«Пуст…»

А шаркающие шаги меж тем зазвучали громче.

– Это ещё что? – голос Александра сделался хриплым.

Он отчаянно пытался побороть страх, проклёвывающийся сквозь маску надменности и холёного безразличия, плотно и давно укрепившуюся на лице.

Он сделал осторожный шаг вперёд. Но Володя преградил ему путь светильником. Жёлтая дорожка дёрнулась, ненадолго погрузив часть коридора во мрак. Маришка шарахнулась в сторону вслед за светом. Кто-то сдавленно охнул.

– Поспокойнее, – Володя вернул руку на прежнее место, вновь освещая коридор целиком.

В Маришкину руку вцепились Настины пальцы. Едва не заставив снова ту захлебнуться воздухом. Сердце пропустило удар, а лицо обдало жаром.

«Дура!»

Но коридор впереди по-прежнему был пуст. Ни тени на полу, ни силуэта в окне. Никого. И ничего.

Ш-шарк! Ш-шарк!

«Может, за спиной?» – Маришка зажмурилась.

Она ни за что не станет оглядываться!

Четверть сажени. Судя по звуку, с невидимкой их разделяло не более четверти сажени.

Что-то толкнуло Маришку в плечо, и она вскрикнула.

– Да хорош! – зло шикнул на неё Володя.

Это был он. Конечно, он. Стремительно пробирающийся сквозь толпу плотно прижавшихся друг к другу сирот. Быстро двигающийся к одной из дверей, на ходу расталкивая перепуганных младшегодок.

«Как и всегда».

Володе никогда не было особого дела до остальных – Маришка это прекрасно знала. Хоть он и иногда делал вид, будто бы это не так.

Когда Володя приложил ухо к гладкой деревянной поверхности, шарканье сделалось тише. Но он всё равно прошептал:

– Это оттуда, – Володя взялся за латунную ручку и навалился на дверь.

Та легко поддалась. Шарканье стихло совсем.

Маришка напряглась – все они напряглись. Володя поднял лампу повыше.

– Это Таня? – дрожащим голосом спросила Настасья.

Глупый и странный вопрос – на Маришкин взгляд.

– Ха-х, нет, – Володя обернулся к остальным, и в ломком голосе его зазвучала деланая бравада. Лицо побледнело. – Это просто…

Пол задребезжал под топотком маленьких ножек. Дробный, странный, неправильный звук.

Маришка попятилась, сшибая с ног стоявшего позади мальчишку.

Колкий, холодный топоток – как если бы по деревянному полу барабанили черенком столового ножа – зародился в глубине комнаты. И Володя, повернувшись на звук, с долю секунды не мог и двинуться с места, уставившись во мрак. Пригвождённый к полу то ли страхом, то ли удивлением – было и не разобрать.

Он не успел сделать и шага назад.

Мелкая чёрная тень перемахнула через порог и кинулась ему прямо в лицо. С глухим стуком Володя рухнул на спину.

Маришка завизжала. Да только из глотки не вырвалось ни единого звука – только сиплое дыхание. Горло словно пережали удавкой.

В дрожащем свете катящегося по полу фонаря тёмный силуэт, оседлавший Володю, приобретал ясные очертания. И картина эта пошла тёмными пятнами у Маришки перед глазами.

Оно напоминало съеденного голодом ребёнка – истощённого, лысого трёхлетку. Его приплюснутая голова была сизой, а пальцы такими длинными, что сумели целиком обхватить Володину шею.

Его детские ручки раздирали Володино горло. Приютский хрипел и извивался на полу, силясь разжать тонкие пальчики, но те с удвоенной силой вцепились ему в кадык.

Какая-то младшегодка в толпе завизжала – громко, по-настоящему. Но ей тут же зажали рот – скорее по приютской привычке, чем осознанно. Визг оборвался, эхо спешно поглотил коридор.

Володя бился в агонии на полу.

Володя. Их идол. Их предводитель.

По побелевшим Маришкиным щекам бежали слёзы. Но она и не замечала.

Александр, первым вышедший из оцепенения, сорвался с места. На бегу он занёс ногу для удара. Его туфля с оглушительным треском врезалась в узкую, вытянутую голову. Та слетела с детских плечиков и заскакала по полу. Но длинные пальцы так и не ослабили хватку.

Володя задыхался. Из шеи ребёнка торчали обломки деревянных штырей.

– Спина! – прошипела Саяра, девчонка из выпускниц, Варварина подружка. – Бей по спине!

Александр ударил каблуком по тощей спине. Затем ещё.

И ещё.

Существо беспорядочно задёргалось, но пальцев так и не разжало. Тогда приютский ударил в четвёртый раз. Да так сильно, что хрустнул и раскололся надвое каблук. И только тогда тонкие ручонки замерли.

Володя сбросил с себя застывшее тельце, и то глухо ударилось об косяк.

– Чёртов мышелов, – просипел он, хватаясь за разодранное горло. – Всевышние!

Маришка сглотнула вязкую слюну.

– Живой? – Александр опустился рядом с другом на корточки.

– Ещё не понял, – отозвался приютский, отняв руки от шеи и уставившись на ладони.

Они были мокрыми. Они были тёмными.

Ворот Володиной рубашки намок и почернел.

Приютский шмыгнул носом и резко поднялся на ноги. Его повело в сторону, и Александр подставил другу плечо.

Маришка стеклянными глазами уставилась на его шею. Побагровевшую. Всю во влажно бликующих в жёлтом свете глубоких бороздах.

«Нет уж… – всё, что и трепетало в её голове. – Нет!»

– Мышелов? – наконец раздался голос одной из приютских у неё за спиной. Голос, вырвавший из оцепенения. – В сиротском доме?

– Надо полагать, остался от прежних хозяев, – протянул Александр.

– Г'-г'-г'азве они не д-должны душить кг'ыс, а не людей? – Настя так вытаращила глаза, что, казалось, они вот-вот выкатятся.

– Этот, похоже, поломан.

«Мышелов?» – Маришка всё ещё таращилась на Володину шею.

Все знали, мышеловы – бесполезная роскошь. Пользовавшиеся особой популярностью с десятилетия назад. Теперь же признанные не более чем дорогостоящим хламом. Изобретённые, чтобы побыстрее избавиться от крыс и мышей – частых гостей и в богатых, и в бедных домах, – в работе они оказались куда менее полезными, чем старые добрые капканы-мышеловки. Или коты.

– И как они вообще понимают, на кого нападать? – один из Володькиных мальчишек, тех, что помладше, присел на корточки рядом с одиноко лежащей деревянной головой.

Володя поднял с пола фонарь, свободной рукой сжав окровавленный ворот рубахи.

Приютские вытянули шеи, испуганно разглядывая обезглавленную фигурку мышелова. Он был никаким не ребёнком – лишь заводной куклой.

– Никак, но они не умеют прыгать, – ответила Саяра. – Мне так казалось… Поэтому их и делали такими маленькими. Чтобы не могли навредить кому-то ещё…

– Я слыхала, бегают они быстг'ее бог'зых, – прошептала Настя, особенно ни к кому и не обращаясь.

– Они и бегают, – кивнула Саяра, бросив на воспитанницу насмешливый взгляд. – Я как-то успела прочитать в газете в городе, что богачи, купившие себе мышелова, жаловались, будто их топот мешает уснуть по ночам. Кажется, будто по коридору носится беспокойное дитя… Да ещё и куда быстрее, чем ему это полагается Всевышними… Оно и понятно, иначе как бы они успевали за крысами…

– Но этот отчего-то прыгать обучен, – сипло сказал Володя. И ухмыльнулся, снова выказывая напускную браваду.

И только тогда Маришка, будто опомнившись, оторвала взгляд от его шеи. Она посмотрела на куклу.

Деревянное тельце не двигалось. А голова, подставив жёлтому свету безэмоциональное выцветшее лицо, покоилась рядом.

Маришка подняла к волосам мелко дрожащие пальцы. Заправила за ухо выбившуюся прядь.

– Эй, всё хог'ошо? – тихо спросила Настя, трогая её за плечо, когда приютские наконец потеряли интерес к мышелову, и Володя, ногой затолкав куклу обратно в комнату, затворил дверь.

– Хорошо? – прошептала Маришка, не отрывая глаз от латунной ручки. – Ты, верно, издеваешься…

– Тс-с, – Настя попыталась обнять её. – Ничего, эй… Мы все сильно пег'епугались. Но это ничего. Ничего. Надобно только глубоко подышать, помнишь, как госпожа Ми…

– Не надобно мне дышать! – вдруг взвизгнула приютская так громко, что замершие поблизости Володины мальчишки вздрогнули. Все головы резко повернулись к ней. – Я не хочу больше…

– Заткнись! – Володя угрожающе шагнул на неё.

Но она не слушала.

– Как мы будем жить здесь?!

Её руки сильно дрожали. Коридор подёрнулся пеленой – это всё слёзы, стеной застлавшие глаза.

– Я не стану!..

– Закрой рот! – Володина ладонь со звонким хлопком оставила влажный, пахнущий железом след на щеке.

Маришка качнулась, делая непроизвольный шаг к стене. Удар был сильным.

В коридоре повисла недобрая тишина.

Настя уставилась на цыгана, прижимая пальцы к губам. От испуга глаза её сделались ещё больше обычного. Она с мгновение ошарашенно разглядывала его бесстрастное лицо. А затем бросилась вперёд и залепила пощёчину ему в ответ. И приютский, хоть и мог увернуться, отчего-то не стал этого делать. А она замахнулась снова.

– Эу, ну будет! – Александр втиснулся между ней и Володей. – Будет. У нас у всех просто расстроились нервы.

– Обойдём ещё пару коридоров, – Володя, будто и не услышав слов друга, как ни в чём не бывало обратился к Маришке. – Всего пару, лады? И тотчас же вернёмся в спальни. Устроит?

Маришка его будто не слышала. Она всё ещё таращила на него свои остекленевшие глаза, растерянно пытаясь оттереть с щеки кровь. И молчала.

Приютскому пришлось повторить свой вопрос.

Она моргнула, прежде чем брови взлетели вверх.

«Да как ты?..» – снова моргнула, в этот раз чтобы избавиться от перекрывших обзор слёз. И медленно покачала головой:

– Я иду спать сию же секунду. Одна, раз больше никто не желает. – Оторопелый, бесцветный голос её внезапно сменился шипением: – Вы все тут просто спятили! Он же мог кого-то убить!

– Не увлекайся.

Маришка прищурилась.

Володя играл желваками.

Настя переводила умоляющий взгляд с одного лица на другое.

Ковальчик окинула быстрым взглядом собравшихся. Возвращаться явно никто не хотел. Сироты, одаривавшие её угрюмыми взглядами, молчали. И только.

«Разумеется».

– Как знаете, – Ковальчик развернулась на каблуках.

– Отчего же так сложно думать о ком-нибудь, кроме себя?! – Володин громкий шёпот сорвался на хрип, и он схватился за горло. – Хочешь заставить нас тащиться тебя провожать? Где ты была последние пару минут? Нам опасно разделяться!

– Где был ты последние пару минут?! Ещё пошляться по дому?! Пока тебе совсем голову не оторвут?

– Нам нельзя разделяться.

– Так не разделяйтесь! – из глаз снова брызнули слёзы, и Маришка поспешила стереть их рукавом.

А затем круто развернулась и нетвёрдо зашагала в темноту.

– Дура! – бросил ей в спину кто-то из толпы.

Володя двинулся следом:

– Идёмте.

Девушка слышала их тихие шаги за спиной. Жёлтый луч осветил ей дорогу, и она ускорилась, желая убежать от него, вновь скрыться во мраке.

Приютские шли молча. И Маришка почти ощущала кожей исходящую от них враждебность. Как раньше. Как всегда было раньше.

Она сжала пальцы в кулаки, чтобы унять новую волну дрожи.

Они шептались за её спиной. Были слышны смешки. Фырканье.

«Как раньше!» – от отчаяния хотелось взвыть.

Её и без того хрупкое положение в их сиротской общине становилось ещё неустойчивее.

«Настя мне больше не поможет…»

И каким бы недальновидным ни было то решение, у лестницы она резко обернулась и выплюнула:

– Оставьте меня!

Но оказалось, никто и не собирался её преследовать. Володя, как и прежде возглавляющий их маленькое шествие, даже не взглянул на девчонку. Не сказав ни слова, он миновал её, направляясь вниз по лестнице… На первый этаж. И остальные, конечно, как и прежде, проследовали за своим вожаком.

– Идём с нами, – поравнявшись с подругой, Настя на мгновение остановилась. – Пг'ошу тебя! – в шёпоте подружки звучала мольба.

Маришка смерила её брезгливым взглядом – вложила в него все обиды и злость. И страх. Дёрнула плечом и отвернулась.

Через мгновение услышала тяжёлый вздох за спиной. А затем спешно удаляющиеся шаги.

Приютская сжала челюсти.

«Ничего страшного нет в том, чтобы быть одной!»

– Наверх и направо, – донёсся до неё озлобленный голос Володи. – Никуда не вздумай сворачивать, поняла? Не хотелось бы искать потом ещё и тебя, болтливую дуру.

– И коли увидишь мышелова, – с неуместным весельем подхватил Александр, – прячься. А то голову оторвёт!