Октоберленд

1 В МИРЕ ЕЕ ТВОРЕНИЯ

Ирт грелся в серебристом ореоле Извечной Звезды. Мраморная планета повернулась к дневному свету океанским полушарием, и затонувший континент всплыл в струях пара из синих глубин Габагалуса.

Пламенными стрелами взмыли ракеты с пусковых площадок среди рисовых чеков и желтых ферм поднявшейся земли. Их трюмы были полны сусла, наводящего телепатические способности и ценимого как напиток на всех мирах. Но нигде в кельях и храмах транса на сверкающих планетах поглотители снов не ощущали Безымянную, которой снились они сами.

Среди тех, кто знал о беременной создательнице миров, были двое любовников, обнявшихся на ложе на темной стороне Ирта: волхв и маркграфиня Илвра, Риис Морган и Джиоти Одол. Он был с Земли, она — со Светлых Миров, и оба они знали об уровнях Творения.

— Может быть, Безымянная снова поможет нам против гоблинов, — произнес Риис, уткнувшись лицом в растрепавшиеся волосы Джиоти. Она лежала, свернувшись калачиком, вплотную к нему, и тело ее напряглось в его объятиях. Сегодня была их последняя ночь перед тем, как Риис направится обратно через Бездну на Землю искать Бульдога, своего пропавшего друга. Всего несколько часов назад маркграфине доложили, что Гоблинские Войны вновь начались. Затишье длилось почти четыре тысячи дней, но владеющие телепатией бесы вынырнули из небытия на Мари Гоблинов и стали силой разума подчинять себе огров, гиппогрифов, василисков и троллей, понуждая их к жестоким нападениям на города и деревни.

Узнав это, Риис Морган решил было остаться с маркграфиней и помочь ей в защите Нового Арвара. Уходящий ввысь город стройных шпилей и нависающих террас возвышался над мохнатым горизонтом джунглей; он был возведен совершенно недавно. Высокие пальмы тянулись рядами по широким, еще не достроенным бульварам, шпалеры цветущих лоз осыпали лепестками лабиринты строящихся улиц и крутых объездов.

Почти весь Новый Арвар был собран из горы щебня, бывшей некогда летающим городом Арвар Одолом, домом предков Джиоти. В войне со змеедемонами город, облетавший когда-то небеса над всеми доминионами Ирта, упал в джунгли Илвра, и тогда погибла вся семья маркграфини — кроме нее самой и ее младшего брата Поча.

Волхв Риис Морган, тогда еще не утративший волшебной силы, помог Джиоти сгладить остроту невыносимой потери, создав древнюю столицу заново. Принесенная с Темного Берега магия обладала достаточной мощью, чтобы из кучи обломков воссоздать прекрасный зеленый город, слегка напоминающий усеченную пирамиду. Если бы это было в его силах, Риис вернул бы и погибших, но его волшебство могло манипулировать только с физической материей Светлых Миров.

Он утратил потом волшебную силу и своего друга Бульдога на Темном Берегу в одном приключении со старым кобольдом, служившим безымянной Владычице Сада. Риис считал своим долгом вернуться за Бульдогом, а Джиоти должна была остаться и закончить строительство Нового Арвара без волшебства. Никто из них не хотел расставаться, но существовал долг сердца, который следовало выполнять.

И вот теперь, когда возобновились Гоблинские Войны, Джиоти хотела, чтобы Рииса не было в Новом Арваре и вообще на Ирте. Она не пыталась разубедить его, не говорила, что друга его, очень вероятно, уже нет в живых. Риису будет безопаснее на Темном Берегу, думала она, подальше от страшных событий, которые развернутся на Ирте.

И когда в темноте раздался его голос и спросил, не поискать ли помощи против гоблинов у безымянной госпожи, она отозвалась немедленно:

— Ты что, серьезно? — и высвободилась из его объятий. — Искать Безымянную за Краем Мира — это же даже опаснее, чем драться с гоблинами!

Риис вздохнул. Если бы только у него еще оставалась волшебная сила, все складывалось бы куда легче. Очень мучительно было расстаться с возможностями, которыми он овладевал всю жизнь. В детстве он обшаривал библиотеки и букинистические магазины в поисках книг на магические темы — от астрологии до зооантропии. Астрология оказалась бесполезной, как только он достаточно овладел волшебством, чтобы странствовать за пределами Земли и зодиакальных созвездий.

Но зооантропия — арканическое знание о превращении человека в зверя — это знание послужило ему неизмеримо. На вершине своей силы он овладел искусством скрывать себя метками зверя.

Котяра. Это имя он принял, когда был одет в тугой серебристый мех, имел длинные зеленые глаза, клыки и когти…

Риис удержался от второго вздоха. От этой замечательной силы остались только воспоминания.

— А на что похожи эти гоблины? — вслух полюбопытствовал Риис.

— Могу показать. — Голос Джиоти донесся с другого конца кровати, и послышался стук амулетов на ночном столике. — Сестричество Ведьм поймало момент их жизни глазом Чарма. Жаль мне женщину, которая пожертвовала собой за эти изображения.

Джиоти сунула ему в руку прохладный стеклянный на ощупь предмет.

— Не гляди слишком пристально, — предупредила она, — иначе будешь зачарован.

Риис ощутил магнетическое покалывание Чарма, энергии Извечной Звезды, собранной в природном кристалле, как заряд в батарейке. Кристаллы эти, должным образом обработанные, становились наговорными камнями. Можно было увеличивать их силу и сочетать друг с другом, объединяя в амулеты и талисманы, созданные для конкретных целей: жезлы силы, целебные опалы, залечивающие раны, или призмы глаз Чарма, запоминающие образы. Много разных талисманических приборов изготовляли умелые чармоделы.

Взяв амулет в ладонь, Риис поднес его к глазу. Голографическими изображениями в темном интерьере предстали маленькие создания размером с куклу; у них был ленивый взгляд, а улыбка одновременно печальная и злобная.

В головках-луковицах бродили черные, беспорядочные, беспокойные мысли, и Риис ощутил их. Гнилостная вонь, резкий запах сыроподобной сернистой плоти забивали темный грот, где они скопились. Рахитичные члены задергались, будто заметили Рииса, и все уродливые куклы, казалось, придвинулись, закивали лысыми продолговатыми головами, пустые глаза закрылись черноватым золотом век, похожих на жабьи.

Они словно пребывали в полусознании, погруженные в сон, внимали другим голосам и видели лишь беспорядочное изменение форм в собственном разуме. В серо-зеленом дыме их прозорливых мыслей Риис почувствовал, как его жизнь становится игрушкой. Внутренний мир всех людей — его самого, Джиоти, физическая реальность любого разумного существа — растворялся перед этими мерзкими ухмыляющимися тварями, будто вызванными из ничего их же собственными мыслями, будто сама реальность — только их воображение…

2 ВОСПОМИНАНИЕ О БУЛЬДОГЕ

Джиоти выхватила глаз Чарма из руки Рииса.

— Вылезай оттуда!

Он задрожал как от озноба:

— Боже мой, они были у меня в голове!

— Гоблины это умеют.

Риис, тяжело дыша, обтер лицо ладонями.

— Я чуял их запах! Мерзкая, смертная вонь!

— А ведь это всего лишь созданный Чармом образ. — Глаз Чарма со стуком упал на ночной столик. — Моли Извечную Звезду, чтобы тебе никогда не увидеть их воочию.

— Как же я могу оставить тебя одну с ними? — спросил он.

— Я не одна, Риис. — В ее голосе сквозила спокойная сила. — Все доминионы Ирта объединились против гоблинов. Мы их разбили когда-то — и разобьем снова. А ты поможешь нам, когда вернешься с Бульдогом.

Бульдог. Огромный мужчина с метками зверя подружился с Риисом, когда волхв попал на Ирт впервые, ничего не понимающий, невежественный, полуоглохший от неистовых лучей Извечной Звезды. Если бы не он, Котяра бы пропал сразу.

Он с теплым чувством вспоминал друга — его коричневую гриву, отлетавшую назад от лица, несущего отпечаток волчьей жестокости. В этих оранжевых глазах было столько человеческих эмоций, что Котяра сперва принял его за человека. Но зубастая пасть с тяжелыми челюстями могла так же легко извергать яростное рычание, как и произносить философские сентенции.

«Много места в сердце человека», — любил говорить Бульдог. Достаточно много, чтобы там уживались и явь, и сны.

— Я вернусь как можно быстрее, — обещал Риис.

Джиоти была рада слышать уверенность в голосе любовника. Она обняла его, долго и молча не отпуская от себя. После стольких потерь — весь Дом Одола, все родные, кроме брата — она теперь держалась за него, будто он был для нее единственным живым существом на свете.

Наконец она высвободила его из своих объятий. Мысль, что скоро их разделят световые года, и быть может, навеки, сжимала сердце печалью, и все же Джиоти улыбнулась в темноту теплой улыбкой, вспомнив, как счастливы они были.

Чарм пояса амулетов смягчил остроту чувств — и ее, и Рииса. Когда они снова обнялись, свободные от невыносимой тяжести горя, бывший волхв унесся мыслями к Земле и поискам Бульдога, решительно настроенный вернуться к Джиоти, как только сможет.

Ее мысли остались с теми, кто не может убежать с Ирта, кому придется встретиться с гоблинами и их армией огров, троллей и диких зверей. Она с горечью подумала, сколько останется после этой войны уцелевших. И выживет ли она сама. Наконец Джиоти вернулась мыслями к тому единственному, ради кого она должна выжить, к тому, кому она всегда была нужнее всего, — к Почу.

3 ГНИЛОЕ БОЛОТО

Поч, безбородый, шести тысяч дней от роду, был одет в черно-зеленый плащ с вплетенной тонкой колдовской проволокой. Белые сапоги козлиной кожи, отделанные колдовским мехом и наговорными камнями, защищали от змей и ядовитых многоножек. Тюрбан на рыжей голове, усеянный крысиными звездами, напитывал мозг Чармом, взбадривая разум и придавая спокойствие широкому угловатому лицу. Защищенный таким образом от физического и психического вреда, осторожный Поч пробирался по Гнилому Болоту.

По одну сторону от него раскинулись цветные палатки из целебной ткани, где лечились пэры, которых пытал Властелин Тьмы. Все они уже разъехались, но призматические палатки остались экспонатами музея зверств, созданного на Гнилом Болоте. В небольшом выставочном зале черного камня, построенном совместными усилиями всех доминионов, экспонировались статуи змее демонов, чудовищ с жуткими мордами на брюхе, терзавших Ирт от имени Худр’Вра, так называемого Властелина Тьмы. Немногочисленные посетители с опаской разглядывали эту невероятную мерзость, против когтей и клыков которой был бесполезен Чарм. Люди хотели забыть ужас.

И Гнилое Болото было почти нежилым. Поч оставался здесь, поскольку его роль хранителя давала ему средства к жизни и положение в обществе более высокое, чем он мог бы найти себе в любом другом месте.

Он не станет более жить под властью сестры, подчиняясь ее капризам. Здесь, по крайней мере на этом болотистом бугре, окруженном мангровыми лесами для сдерживания болотных тварей, он сам себе хозяин.

С вершины крепостного вала, повернувшись спиной к музею, он окинул взглядом широкие пространства черной воды и топких возвышений, уходящие к туманному горизонту доминиона — Рифовым Островам Нхэта. Не так давно он страдал здесь под гнетом Худр’Вра, но счастье переменилось, и наводящая ужас топь превратилась в зеленую страну чудес, где мемориальный комитет назначил ему специальную помощницу по управлению Гнилым Болотом: ведьму-отступницу Шаи Малиа, принадлежащую к сословию пэров, племянницу регентши этого доминиона, заклинательницы Рики.

Выставка зверств вряд ли требовала двух заведующих, и Поч с самого начала понимал, что Рика пытается пристроить свою нескладеху-племянницу Шаи за бесполезного братца маркграфини Джиоти и надеется на лучшее. К своему удивлению, эти двое обнаружили, что они более чем совместимы. С самого начала Поч и Шаи отнеслись друг к другу неравнодушно, и даже проведя вместе двести дней, все еще дурели от страсти и редко расставались.

При виде миниатюрной женщины, спешащей вверх по лестнице, Поч ощутил теплый наплыв любовной нежности. Как ночная нимфа, застигнутая дневным светом, она шла к нему с грацией неукротимости. Черные и серые покрывала ведьмы, которые она продолжала носить, хоть и бросила сестричество более двух тысяч дней тому назад, дразнили манящими тенями смуглых рук и ног, а блестящие черные кудри обрамляли круглое, оливкового цвета лицо.

— От сестры что-нибудь слышно? — спросила она, когда он протянул руки, чтобы заключить ее в объятия. Достав складной извещатель из кармана Поча, она прочла сообщения.

— Поч, ты ей даже еще не сказал!

— И не хочу говорить, — шепнул он в легкий туман ее покрывал, тут же пьянея от коричного аромата ее волос. — Не нужна она нам. Как-нибудь сами в мире не пропадем.

— Не пропадем, хотя гоблины и тролли пошли войной на пэров? — Она отстранилась от него, ее голос звучал резко и тревожно. Последние несколько дней по извещателю потоком шли сообщения о жестоких нападениях троллей по всему доминиону. — Мы здесь без защиты. Надо искать убежища в Илвре, городе твоих предков.

Поч напрягся:

— Я в Новый Арвар не вернусь.

— Почему? — Она вложила аппарат обратно ему в карман и просунула руки под его плащ, погладить плечи. — Ты — Одол. У тебя не меньше прав там быть, чем у твоей сестры. Даже больше, я бы сказала.

— Больше? — Он поддался ее опытным пальцам, мышцы его плеч расслабились. — Она маркграфиня.

— Которая бросила свой доминион ради авантюры на Темном Берегу. Ничего себе маркграфиня!

— Она должна была спасти волхва. — Он снова ткнулся носом в ее волосы, втянул их пряный запах. — Она любит Рииса Моргана, как я люблю тебя.

— Кстати, о Риисе! — Ее палец вдруг воткнулся в мышцу, и Поч выпрямился от внезапного укола боли. — И чего это она снюхалась с такой инородной тварью?

— Шаи! — Поч взял ее за сильные руки и отвел их от своих плеч. — Он — не тварь. Он — мужчина, человек, убивший Худр’Вра. Мы все у него в неоплатном долгу.

— Но он не из Светлых Миров, — возразила она и высвободила руки. — Он создание Темного Берега. Как иначе мог бы он сразить Властелина Тьмы? Согласна, что он достоин благодарности, но достоин ли он твоей сестры? Ты отдал свою сестру этому… чужаку?

— Я никому не отдавал свою сестру. Джиоти сама себе хозяйка. — Он вытаращил глаза, изображая тревогу: — И я не вернусь в Арвар Одол, потому что Джиоти будет обращаться со мной как с ребенком!

— Когда-то она управляла твоей жизнью, Поч, но больше этого не будет никогда. Не будет, пока я с тобой. — Она обняла его за талию. — Если она хочет рисковать жизнью на Темном Берегу и брать себе в консорты странных выходцев оттуда, то я скажу так: пусть она делает это как частное лицо. Она должна отречься, и ты, Поч Одолский, будешь служить маркграфом Илвра. Это теперь твой доминион.

— Моей сестры, Шаи. Моей сестры.

Она отстранилась в раздражении:

— Ты не слышал, что я сказала, глупый мальчишка?

— Я тебя слышу, Шаи, — ответил он с улыбкой и снова притянул ее к себе. — Но я бы лучше слушал, будь ты моей женой.

Даже сквозь вуали было видно, как она сжала губы.

— Я уже говорила, что не выйду за тебя, пока ты не станешь маркграфом.

Он ласково приподнял вуали и поглядел в темные, как чернила, глаза.

— Придется мне просить твою тетю Рику сделать меня маркграфом Гнилого Болота.

— Не шути со мной, Поч!

— Никогда, — обещал он, увлекая ее с собой на деревянный настил бастиона.

4 ЗА БОЛОТНЫМ АНГЕЛОМ

Когда Шаи Малиа поднялась, Поч глубоко спал. Чары еще несколько часов не дадут ему проснуться. Пока он был в облачении из колдовской проволоки и в тюрбане с крысиными звездами, чары ведьмы были бессильны против него, но когда они занялись любовью, он сбросил одежду и дал ей возможность использовать умение заклинать, освоенное ею у ведьм.

Оправляя покрывала, она глядела на черные воды болот, за стены болотной растительности, сплетенной из каких-то паразитических стеблей, гниющих лиан и щупальцев, за топкие глубины, полные упавших стволов и чудовищных черных корней, капающих гнилью среди клубящихся паров, смотрела в сторону Ткани Небес. Древние руины, самые старые на Ирте, и можно было только догадываться, кто построил их и для какой забытой цели.

Над просторами агатовой воды нависали разбитые коралловые колонны и стены незапамятных развалин, и это им шепнула ведьма Шаи Малиа: «Я иду. Я слышу ваш призыв, и я иду. Не торопите меня, Милые, мне надо сначала очистить себя. Ведь я же не нужна вам с дитятей этого дурака? Не это же обещание нашей надежды? Так что потерпите, Милые, я приду скоро».

Она бросила Поча валяться на настиле бастиона в тени парапета, заслоняющей его от пылающей Извечной Звезды, спустилась в палатку радужной целебной материи, промыла себя суслом и надела прочную одежду: сапоги до колен, коричневые парусиновые штаны, красную блузу, вышитую защитными символами, и куртку с амулетами. Поверх собольих прядей обернулся длинный шарф ведьмы, чтобы пауки не попали в волосы. И она отплыла от Гнилого Болота на легкой лодочке с выдвижным парусом Чарма.

Лодка несла ее по черной воде, мимо берегов, поросших гигантскими медузовыми деревьями, отступающими в тумане среди неясных топей непроходимого болота. Вскоре она скользила по озеру черной воды, где мстительные чармоделы затопили Дворец Мерзостей Властелина Тьмы.

Здесь была поставлена оградительная веха — болотный ангел — для предупреждения любопытным, которые могли бы решиться ограбить затонувшую пирамиду. Шаи не обратила на нее внимания. Это было всего лишь видение, голографическая иллюзия, способная только напугать непосвященных и поднять тревогу, если сюда вторгнется чужой. Вскоре веха скрылась из виду.

Впереди в клубящихся миазмах тумана громоздились колонны со сфинксами, вели в никуда змеевидно завивающиеся винтовые лестницы, хитросплетенные лианы и ползучие растения душили развалины куполов на портиках и черепичных атриумах. Ткань Небес приветствовала Шаи криками обезьян и стаями ярких птиц. Шаи опустила чармовый парус, и лодка медленно остановилась возле обломка каменной кладки.

На Ткани Небес, как было известно, живут призраки. Привидения, жаждущие жара крови, кишели в развалинах, и гулкие их голоса перекатывались под куполами вестибюлей и арками, увитыми лианами и плющом. Она никогда бы не осмелилась войти под эти своды, если бы не позвали ее Милые. Шаи быстро оглядела крылатых сфинксов на выветренных колоннах и поблагодарила всеблагих богов, что привели ее к Милым.

Впервые попав на Гнилое Болото, Шаи была так несчастна в этой глуши, что решила залечь в палатке и грызть грезонаводящие корни. Но этот дурачок, с которым пришлось работать, оказался куда очаровательнее и игривее, чем она могла бы предположить. Ее тело отзывалось ему с необоримой жаждой, и они наслаждались друг другом в самых неожиданных резвостях и припадках любви. Единственное, что ее разочаровало, — его слабая воля, нетренированная и расплывчатая, как дым. У него не было душевных сил, не было стремления стать более значительным человеком, нежели дурацким хранителем, которым сделала его судьба. Все ее попытки вдохновить его на вызов сестре, чтобы самому стать маркграфом, не увенчались успехом. Он ничего иного не хотел, как наслаждаться с ней эротическими проказами, и она решила пока что отдаться этой игре с ним, а там видно будет.

А потом ее призвали Милые. Тогда она обрадовалась слабой воле Поча. Детской игрой было заставить его заснуть, когда ей захочется, и повиноваться призыву Милых. И всегда повторялось одно и то же. Они призывали ее в старые развалины, и она повиновалась, плывя туманными рукавами Рифовых Островов. Они вели ее так же, как и сейчас, в тени сфинксов, сквозь сумрачные колоннады, вдоль опрокинутых стен, настолько заросших лишайником, что казались оплавленными.

Привидения не трогали Шаи. Они улетали при ее приближении, потому что она была под защитой Милых. Она же шла по заросшим грибами сводчатым коридорам, среди обрушенных арок и разбитой черепицы в темный грот. Жезлы силы из ее куртки с амулетами освещали поваленный лес колонн и рухнувший потолок просевших сводов, удерживаемых тесным переплетением корней.

Посреди причудливых форм разрушенного камня ждали Милые — не кто иной, как гоблины собственной персоной. Их было пятеро, со сморщенными ножками и кукольными телами, еле способные держать шары голов. Печальные и злые улыбки гоблинов стали шире при ее появлении, и растресканный агат глаз под капюшонами засиял ярче.

Шаи Малиа опустилась на колени возле них. Сырная вонь их изъязвленных тел ее не отталкивала, потому что они держали ее разум в собственных ручках и передавали друг другу. Они щупали ее мысли — такие тонкие — и были с ними осторожны. Шаи, как и тролли, нужна была им для войны. Слишком маленькие и хрупкие, чтобы драться самим, они вербовали помощников в окружающем холодном мире. Они гладили прекрасные ароматы летнего дождя и луговых цветов. Они гладили образы младенцев, мудрых детей забытого царства, пришедшего на Ирт, дабы покончить с лицемерием пэров, которые жили в роскоши, когда другие боролись за выживание. Милые пришли дать всем справедливость. И Шаи Малиа будет у них королевой — если она принесет им то, что им нужно: наговорные камни, капли концентрированного Чарма, которым гоблины сфокусируют свою телепатию и достанут далеко-далеко, подчинив себе троллей и огров по всему Ирту.

Шаи Малиа принесла горсть наговорных рубинов из своей шкатулки, и Милые наполнили ее луговой сладостью. А потом дали новое задание. Война началась. Милые послали по доминионам свирепых троллей, чтобы сокрушить Пэров, уже ослабленных завоеванием Властелина Тьмы.

Тот же, кто сразил Худр’Вра, сам теперь утратил магическую силу. Он был всего лишь одинокий человек, который стал любовником женщины из сословия Пэров. Но он покидал Ирт. Настало время для Шаи Малиа прибыть в Новый Арвар и занять там место, чтобы приготовить путь Милым, сотням Милых, которые спят в этом холодном мире в дальнем убежище.

Эта встреча будет последней перед долгим перерывом, которым она воспользуется со всей своей хитростью и искусством ведьмы, чтобы подготовить им путь. Хотя ей и предстоит действовать самостоятельно, однако они ее не забудут, и она их тоже. С любовной нежностью они омыли ее волосы холодным огнем.

5 БУЛЬДОГ НА ЗЕМЛЕ

Он ощущал собственную мощную силу и, сидя среди высоких и перистолистных сладких папоротников, делился этой силой с другими. Они были подобны ему и все же отличны — более крупные и с более густым мехом, но далеко не так сильны и не способны делиться силой друг с другом. Тихие создания, они не издавали звуков, которые издавал он, — они слушали. Они умели слышать плывущие над головой облака. Он тоже сумел бы, если бы постарался, но он не особо пытался их услышать.

Легче было отдавать другим силу, и чтобы они слушали за него. Он давал им силу, а они находили еду — сладкие ягоды, трепещущих серебристых рыб, угловатых кузнечиков. Они брели по бескрайней холмистой земле, а он следом за ними. Он давал им силу, и они разрешали ему идти рядом с собой.

Почва под ногами была коричневой и мягкой между стволов высоких прямых деревьев с переплетенными над головой ветвями. В воздухе стоял запах мяты и смолы. Трепетали на ветру, подобно знаменам, струи мускусного запаха зверей, что помогало ориентироваться, куда держать путь. И другие, что были с ними, шли прочь от едкой вони медведя, вслед за свежим запахом кролика.

И было их шестеро — высокие, с коричневым мехом и блестящим румянцем у грив. У него шерсть была темнее и короче, если не считать светлой пушистой гривы. И лицо у него тоже другое. В лужицах у русла ручьев он видел свою широкую массивную челюсть и щетинистые красные бакенбарды. На кожистой черной морде блестела испарина, и в глубоко посаженных оранжевых глазах мерцало недоумение.

Дикое лицо. Черные губы отходили назад от мощных клыков и торчащих передних резцов. У других физиономии были плоские и маленькие, из-под крутых бровей глядели спокойные глаза. И одеты они были только в собственный мех, а на нем были серые штаны.

Ночью от звезд спускался холод. Другие набивались кучей в сугробы листьев или сидели поодиночке, тихо дрожа под мехом. Его, казалось, холод не трогает, но ему было печально за других. В одну особенно холодную ночь он сплел из воздуха огонь и опустил его на землю, медленно вращая. Другим это не понравилось, и они убежали прочь, исчезли как тени, безмолвно и внезапно. Три дня после этого они не показывались.

В это время он бродил один по узким лесным тропам. В тесных просторах его сердца клубились воспоминания, однако он чуть-чуть не мог ни дотянуться до них, ни призвать, хотя все же понимал, что он не из этих других. Но откуда и даже кто он — понятия не имел.

Бульдог.

Это имя тихо взывало к нему в полусне пепельных сумерек. Он чувствовал, что это его имя. Другие не имели имен, они узнавали друг друга по виду и по запаху. В иголках ветвей пели капельки дождя, а он шел и повторял вслух свое имя: «Бульдог — Бульдог — Дог — Бульдог…»

Этой ночью, когда среди деревьев моросил дождь, он лежал, свернувшись, под навесом сосновых ветвей, и ему приснился город, вырезанный в скальном обрыве. Город блестел как черная слюда — это были ярусы дымящих фабрик и наклонных улиц, выбитых в голом камне огромного морского обрыва. Далеко внизу, под этим дымным ульем, плескался прибой океана, вспыхивая серебром бивней. Над высотами города висели черные дирижабли. Возле небесного причала плавали три этих причудливо украшенных корабля, с наветренной стороны — далеко от сернистого дыма. Еще дальше, в кобольдовых глубинах неба, кусками прозрачного хрусталя висели другие миры. Он глядел на них, и чувство красоты и изящества овладевало им. А потом оранжевый туман от бесчисленных шпилей и минаретов фабричных труб накрывал его горькой пеленой.

— Бульдог, я — Бульдог, — начал он распевать на следующий день, спугнув птиц, которые брызнули в рассветный воздух, подобно клубам дыма из его сна. В наступившей настороженной тишине он попыталась воскресить воспоминания из темной ямы сна. Но ничего оттуда не выплыло.

— Я — Бульдог… Я…

Он снова сплел в воздухе огонь. Другие этого не умели, и он подумал, что, быть может, увидит в огне что-то, что напомнит ему, кто он. Он смотрел на зеленые и синие языки пламени, вертящиеся над гнилыми бревнами и мокрыми грудами грибов. Он глядел, пока языки не стали четкими, детальными — сияющие волокна, сплетающиеся в светящиеся занавесы огня. И все равно ничего не увидел о самом себе.

В досаде он пнул гнилое бревно, и огоньки метнулись прочь светлячками.

— Я — Бульдог! — крикнул он, и ничто в грязноватом рассветном освещении, ничто в холодном ветре ему не возразило.

Он перестал плести огонь, перестал говорить и только брел по лесам, безразличный к самому себе, и его вполне устраивало такое шатание по солнечным тропам. Когда над лесными кронами нависала серебряная буря, он искал убежища в каменных трещинах холмов и смотрел, как дождь срывает листья с деревьев. Он ел листья, коренья и ягоды, которые удавалось отыскать.

А потом вернулись другие, вернулись так же безмолвно, как исчезли. Вдруг оказались в лесу рядом с ним, сухой дымный их запах заполнил ноздри. Он дал им силу — скатал в шар между ладонями и бросил небрежно каждому из них. Они были рады и вскоре отвели его в тайные пещеры между бегущими ручьями, где рыба ждала, чтобы ее выхватили из воды.

Они прошли темным хвойным лесом, поднялись по сухим руслам ручейков и сели на сланцевые полки под струйками водопадов, оглядывая бескрайние просторы пасмурных бесконечных лесов. Они скакали по каменистым склонам с пятнами вереска, танцевали под луной в своей наготе, совокуплялись, охваченные животной страстью. Он смотрел отстраненно, поддаваясь печали, заполнявшей его каким-то смутным ощущением предательства. Он был не отсюда. Никто не танцевал с ним так, как танцевали они друг с другом. Он чувствовал, будто предает Бульдога и свой сон о городе на обрыве под многими лунами.

Однажды хмурым утром, когда они нашли звезду пепла, другие быстро скрылись, мелькнув как тени. Но его заинтересовали запах гари, вонь смолы, которые спугнули других. Он склонился над холодной золой погашенного дождем костра и коснулся углубления в сосновых иглах, где кто-то сидел и поддерживал этот огонь.

С замиранием сердца он узнал этот резкий запах, и всколыхнулись воспоминания, до которых было не дотянуться. Тогда он встал и посмотрел, где другие. Они ушли в стелющийся туман. Если пойти за ними сейчас же, он еще их найдет. Но маслянистый запах держал крепко. Он знал, что Бульдог хочет найти животное с этим запахом, создателя огня.

— Я Бульдог, — сказал он в клубящийся туман, где исчезли другие. — Я не из вас. Я должен теперь уйти, уйти, чтобы найти самого себя.

Он повернулся и пошел от других прочь, пошел туда, куда они боялись идти. Лучи солнца, пронизывающие туман, вели его через лес, и он добрался до редеющего подлеска. Беспокойное солнце вертелось в высоком тумане. Над лианами, обвивавшими склоненные деревья, гудели осы. Попалось еще одно кострище с кучкой углей и обожженными каштанами на земле.

Чем дальше, тем шире становились просветы неба, облака стали пушистыми и высокими. К ночи, под тусклой зеленью звезды, он услышал голоса, пение и смех и пошел в сумерках туда, где мигал огонь. И тут ветер переменился и принес ему запах древесного дыма, запах, знакомый по иному миру.

6 ВОЛШЕБНЫЙ ЗВЕРЬ

Всю ночь Бульдог наблюдал за костром и силуэтами вокруг него, прячась, как вор, и боясь подойти ближе. Другие боялись этих создателей огня. Но запах этих создателей — запах смолы, нефти или дегтя — напоминал ему о тех временах, которые не удавалось вспомнить.

На рассвете он подобрался поближе, чтобы рассмотреть яснее. Сердито залаяли, затявкали собаки. Он скорчился в мокрой траве, парализованный до самых глаз: ему были знакомы эти создания, эти люди. Мужчина и женщина, а с ними две остроухие рыжие собаки.

Мужчина заметил его первым и с криком выпрыгнул из спального мешка. Бульдог попытался отползти назад, зарыться в траве, надеясь скрыться под голубой завесой утра. Но на крик мужчины собаки с рычанием бросились к Бульдогу.

Бульдог метнул в них сон. Усталость, накопившаяся за ночь в его членах, легко спрессовалась между ладонями, и он ее бросил прямо в мчащихся псов. Они тут же свалились, он вскочил и повернулся убегать. Человек наставил на него палку. Нет! Ружье! Винтовка! Воспоминание о виденном пронзило его в тот же миг, как пущенный из ружья шприц вонзился в бедро.

Он вытащил из ноги жало, отшвырнул прочь и пустился бежать. Но почти сразу же ногу охватила холодная немота, заставив хромать. Неуклюжим усилием Бульдог скрылся в подлеске среди деревьев. Конечности у него отнялись. Несмотря на все усилия воли, они не шевелились.

Он закрыл глаза, заглянул внутрь себя и увидел расползающийся дымок дурмана, текущий по красным каналам его тела. Понадобилось сконцентрировать все внимание, чтобы найти и развязать парализующие его узлы, и тогда тело снова смогло бы двигаться.

Мужчина навис над Бульдогом, нацелив на него винтовку. Не думая, Бульдог махнул рукой и удивился, что она так быстро движется. Удар пришелся мужчине в челюсть и повалил его на землю. Он упал и застыл неподвижно. Бульдог из середины своего существа глядел на него, а женщина бежала к нему.

Она была стара. На морщинистом лице трепетала тревога. Лихорадочными руками она схватила упавшего мужчину, потянулась рукой к его горлу, потом стала нажимать ему на грудь.

Душа мужчины покинула тело. Бульдог видел, где она лежала на листьях, пульсируя, как уголек гаснущего костра. Никакими нажатиями на грудь ее не вернешь.

Он разорвал остатки парализующего дыма в горле и прохрипел:

— Перестань его бить. Подбери его душу.

Сидевшая на корточках старуха чуть не опрокинулась, тревога на ее лице и в округлившихся глазах усилилась.

Бульдог сообразил, что она не понимает. Она его слышала, но душу видеть не могла.

— Я ее подберу.

Он разорвал последнюю завесу дыма в своем теле и встал на колени. Обеими руками он поднял голубой ком души, пульсирующий, как гигантская амеба, и положил на неподвижное тело мужчины. Она впиталась внутрь, и в тот же миг тело дернулось и стало ловить ртом воздух.

Бульдог не стал ждать, пока человек сядет и потянется за ружьем. Он попятился к деревьям и скрылся. В неверном утреннем свете он увидел, как мужчина и женщина обнялись, а потом стали будить собак.

Днем за ними приехал красный фургон — экипаж на черных колесах, быстро ползущий по травяным лугам. Мужчина и водитель долго жестикулировали, после чего фургон уехал прочь с водителем, мужчиной и собаками. Старуха осталась.

Она долго говорила в какую-то коробочку.

— Извещатель, — произнес вслух Бульдог, выудив еще одно воспоминание. — Она на связи с другими.

Женщина медленно двигалась по лесу — наверняка страдала артритом — и искала его. Он не показывался ей, а ночью влез на дерево и наблюдал за старухой в желтых отсветах костра. Когда пламя потускнело и она залезла в спальный мешок, он бросил ей свою усталость. Уверившись, что она заснула глубоким сном, он подошел, подобрал лежащие рядом с ней винтовку и извещатель и спрятал их среди мшистых камней и подлеска.

Наутро, когда он дал ей силу, она проснулась и увидела его рядом с серебристым дымком догоревшего костра. Женщина резко села, оцепенев от страха.

— Я тебе не сделаю вреда, — сказал он как можно мягче.

У нее задрожали и зашевелились губы, но поначалу ничего не могли произнести, пока она все же не выдавила из себя слова:

— Я тебя понимаю. — Дрожащие пальцы туго натянули клетчатую рубашку, в которую она была одета. — Как? Как я могу тебя понимать?

— Я говорю с твоей душой, — ответил он, прижав распростертую ладонь к мохнатой груди. — Твоя душа меня понимает. Не знаю почему. Другие не понимали.

— Другие?

— В лесу. Большие. Мохнатее меня.

У нее просияло лицо:

— Саскватчи! Ты был с ними? И ты сам не саскватч? — Она увлеченно махнула рукой на прислоненные к дереву рюкзаки. — Мы для этого и приехали. Мы ищем саскватчей…

Она стала рыться в мешках, ища камеру и диктофон.

— Я не из них. Как бы то ни было, ты их здесь не найдешь. — Бульдог ткнул большим пальцем через плечо. — Они там, в глубине леса. Держатся сами по себе. Они не дадут тебе себя увидеть.

Лицо старухи напряглось, она прищурилась, будто пытаясь получше рассмотреть его.

— Кто ты?

— Я Бульдог, — ответил он уверенно, потом помотал длинной головой. — Больше я ничего не помню. Другие — саскватчи — они меня нашли. Дней двадцать назад. Ты не скажешь мне, где я?

— В Канаде. — Она нашла диктофон, и дрожащими пальцами проверила, что кассета на месте.

Бульдог оглянулся вокруг, на березовые рощи, на утренние желтые облака.

— Я не знаю этого места. Думаю, что я не отсюда.

— Я тоже так думаю. — Узловатые пальцы старухи попытались нажать на кнопки, и машинка выпала у нее из рук. Раздутые от напряжения щеки выпустили воздух, и расширенные глаза уставились на Бульдога. Пытаясь побороть волнение, женщина скрестила руки на груди. — Я — Мэри Феликс. Антрополог, ученый, который изучает различные общества, людей всех культур. Но таких, как ты, я никогда не видела. Можно — можно тебя тронуть?

Бульдог протянул руку. Она тронула его мокрую шерсть и поняла, что ей не снится; он тоже ее ощутил, ощутил в ней жизнь, тепло того же праха, из которого она была сделана. Он ощутил, как ее сердце выдает долгую, всепоглощающую скорбь.

— Ты потеряла кого-то… мужа.

Она отдернула руку:

— Как ты узнал?

— Я не узнал — почувствовал. — Он потер ладони. — Он умер от залитого кровью мозга, недавно, меньше тысячи дней назад. Ты одинока.

Мэри Феликс встала, костлявые ноги в зеленых джинсах тряслись.

— Мой муж умер от инсульта две зимы тому назад. Что ты за магический зверь? Как ты можешь знать все обо мне и не знать, кто ты такой?

Бульдог поднял свирепую морду навстречу разгорающейся голубизне утра.

— Я хочу знать. Я хочу помнить. Но не могу. — Оранжевые глаза пристально смотрели на нее. — Ты поможешь мне, Мэри Феликс?

— Я не знаю, что я могу. — Она осторожно пододвинулась, и тут сквозь завесу дыма костра учуяла его странный запах — аромат жасмина, шелковистый, как тропический бриз. — Это поистине потрясающее открытие. Ты понимаешь? Ты должен — нет, я прошу тебя, пойдем со мной. Позволь мне показать тебя коллегам.

— Нет, Мэри Феликс. — Бульдог замотал гривой, и бальзамическое благоухание, поплывшее от него, заставило ее покачнуться и сесть под внезапным весом восторга. — Я сквозь душу твою почувствовал мерзость твоего мира. Я туда не пойду.

7 КОВЕН

Ковен звался Октоберленд. Даже в июле в доме собраний пахло дымом октябрьских листьев, желтая и красная листва лежала грудами у стен овальной комнаты с ясеневыми столами и сучковатыми досками пола, сглаженного многими сезонами круговых танцев. С балок свисали куколки из кукурузных волос, пучки ритуальных трав и вереница лиц, вырезанных на яблоках и сморщенных в тотемы рожиц, янтарные души, скрученные в безмолвном крике и поднятые из вечной ночи.

Алая краска шла большим точным кругом вдоль стен комнаты, заключая в себе пентаграмму. Алтарь — высокая глыба пятиугольного обсидиана — стоял в центре, украшенный снопами рваного мха, частично укрытый полуночно-синей тканью с вышитыми серебряными полумесяцами. На алтаре находилась урна на кованом металлическом блюде, по бокам ее — две толстые свечи, а впереди — черная улыбка серебряного ножа, привязанного к эбеновой рукоятке позеленевшей медной проволокой. К алтарю прислонили узловатый деревянный посох, изъязвленный наплывами, смолистыми трещинами и порослями древесных грибов.

В неровных берестяных стенах не было окон, но когда ударил дверной молоток и дверь отворилась, за ней открылся ступенчатый горизонт Манхэттена, ущелье каменных башен и разбитого солнца в стекле. С далеких улиц еле доносились вой сирен и блеяние автомобильных гудков.

Дом собраний был создан внутри заброшенного водопроводного бака на вершине тридцатиэтажного дома.

Вошел Нокс, предводитель ковена. Капюшон с мордой пантеры он надвинул на глаза, мантия из черной тафты напоминала густо посыпанную сажей паутину. Возле алтаря две руки, похожие на сгоревших пауков, отвернули мантию, и показался длинный, лысый, почерневший от возраста череп. На иссохшем, точно у мумии, лице выделялся обугленный тонкий нос между двумя впалыми щеками, и тонкие губы кривились в неизменной насмешке, обнажая древние зубы, мелкие и обесцвеченные, как ядрышки кукурузы. Глаза аспида отражали цвет агатовыми радужками, и вертикальные зрачки сузились, озирая двенадцать членов ковена, набивавшихся внутрь и закрывающих за собой резную дверь.

Колдуны и ведьмы ковена сбросили цветные геральдические мантии и предстали обнаженными перед своим господином. Их было шесть пар, по три представителя от каждой из четырех рас адамитов: африканцы, арийцы, азиаты, америнды, все в цветущем возрасте, все пышущие здоровьем и физической силой. Таков был дар их господина — дар красоты и здоровья. Вот почему они ему служили.

Каждый из них ничего собой не представлял до прихода в Октоберленд. За каждым была история бедности, потерь и отчаяния. Нокс исцелил каждого из них. Теперь они цвели, и город был их площадкой для игр. За эту привилегию они служили Ноксу не за страх, а за совесть.

Владыка ковена просил от них немногого. Раз в месяц, в новолуние, они приходили к вечеру в дом собраний и танцевали для своего господина, распевая варварские напевы, которым он их научил. Это и все. Это — и еще тайна. Никому не разрешалось даже слова шепнуть об Октоберленде за пределами ковена. Если бы кто-то нарушил клятву, Нокс узнал бы. В течение месяца сам нарушитель и те, кто услышал его слова, пострадали бы при несчастном случае. Они бы не умерли, они бы остались жить и страдать, немые, способные лишь стонать.

Свою силу Нокс набирал в течение многих поколений — многих столетий. Он начинал подносчиком чаши в храме Тиамат среди фиговых террас на побережье Тигра семь тысячелетий назад. Свое магическое искусство он изучал у степных кочевников, обитателей балтийских холмов, странников звездных равнин, тех, кто составил карту небесных путей и впервые заключил небо в круг. Те же сами были наследниками знаний более ранних тысячелетий, строителями каменных кругов дальнего севера, где холодные огни полярного сияния отзывались на призыв в долгие ночи и сходили с неба в тайные убежища, священные места, первые храмы.

Используя это древнее понимание, Нокс и его оккультные помощники — математики, астрологи, волхвы — снова открыли давно забытую мощь двенадцати. Они были теми жрецами, что заново узнали, как поделить круг неба на двенадцать домов. И это они дали кругу 360 точек опознания. И это они поделили сутки на двадцать четыре часа, каждый час на шестьдесят минут, минуту на шестьдесят секунд — все это для лучшего владения магией, унаследованной ими от строителей первых храмов, мастеров камня, тех, кто научился ловить холодные огни и направлять их силой воли.

Нокс овладел энергией медленного вращения планет в звездной тьме. С помощью других он научился собирать холодный огонь и заставлять его циркулировать в своем теле. Он и его помощники стали своего рода бессмертными. Они намного медленнее старели, немощь не могла их коснуться, потому что холодный огонь выжигал любую болезнь с корнем. Только внезапность — только слепой бог Случай оставался недоступен их власти и выдавал их иногда слепому богу Смерти. Один за другим за много тысячелетий те, кто делил волшебство с Ноксом, погибли в дурацких несчастных случаях.

Случай не оставил без внимания и Нокса. Несколько тысяч лет подверженности случайным ударам солнечного огня нанесли ему ущерб. Он медленно, медленно старел и сейчас сморщился в призрачный черный скелет, лишенный волос, связанный веревками жил и скрипящий при каждом движении. Но боль его не коснулась. Холодный огонь его костей излучал силу, которая подключала Нокса к самой ауре планеты, к магнитной мощи вращающегося мира. Если продолжать магические обряды, Нокс никогда не умрет. Но в свое время он высохнет до бесплотного призрака, отлученного от физического контакта. Таков рок бессмертного разума и безнадежного голода — судьба более страшная, чем смерть.

Чтобы избежать ее, он уже несколько столетии назад основал Октоберленд. Танцоры помогали ему вращать холодный огонь так, чтобы воспринимать астральное небо. Оттуда через пространство-время можно было высматривать волшебников других миров.

Нокс знал, что такие волхвы существуют, потому что один из них появлялся на Земле давным-давно, когда Ноксу было всего тысячу лет. Даппи Хоб прибыл изгнанником из магии высшего порядка, из царства, где по-настоящему зарождалось время. От него Нокс многое узнал об Извечной Звезде и Чарме, но Даппи Хоб был опасным владыкой, полным странного и непредсказуемого знания. Это он слегка приоткрыл для королей тайны науки, чтобы построить свои огромные собиратели Чарма: сперва пирамиды и обелиски, потом сами города — обширные амулеты, собирающие мощь для этого мстительного изгнанника.

Нокс, чтобы защитить себя, избегал изгнанного мага, но внимательно следил за его деятельностью. Он знал, что в свое время из Светлых Миров придут другие. И он в конце концов отберет у них магию Чарма, чтобы увеличить свою силу, сбросить эти обноски плоти и вернуть себе молодость.

А пока он каждый месяц собирал своих танцоров, плел холодный огонь в телах света, по огоньку для каждого члена ковена. Это были личные ангелы для каждого из них, чтобы наблюдать за ними, чтобы творить волшебство для ковена. И каждый из них в свой черед наблюдал небо и присматривал за Бездной.

Так Нокс однажды заметил, как пришли за Даппи Хобом другие. Они исчезли вместе с почитателем дьявола, вернулись в лучистые миры в жестоком пламени творения. Но один остался. Потерянный или забытый, он бродил в северной глуши — и Нокс был решительно настроен узнать о нем побольше.

8 ГОЛОСА ЦВЕТОВ

Мэри Феликс с рюкзаком за плечами спешила за Бульдогом между деревьями по неровным камням журчащего ручья.

— Остальные за мной вернутся, — предупредила она Бульдога. — Надо пойти туда, где они тебя не найдут.

Он увел ее в глубь леса, куда не проникало солнце, на пологий склон, поросший серым мхом, похожим на волосы старухи.

— Мне надо оставить записку. Они будут меня искать.

— Возвращайся, — сказал Бульдог. — Я найду себя сам, как-нибудь найду. Возвращайся к своим.

— Подожди, я не могу так быстро. — Мэри запыхалась, мышцы у нее болели, она пыталась его догнать. — Я хочу остаться с тобой. Я хочу помочь тебе узнать, кто ты. Я антрополог. Я должна понять. Ради меня самой я должна узнать, кто ты.

— Я рад твоей помощи, Мэри Феликс. — Бульдог неумолимо шел по каменистым берегам, обходя грязь, не оставляя следов. — Но я ощутил твой народ, и он меня пугает.

— Помедленней, прошу тебя! — Мэри схватилась за бок, пронзенный болью, ловя ртом воздух. — Я не пытаюсь… тебя поймать… или обмануть. Смотри — я даже снимков не делаю, голос твой не записываю. Я чувствую, что ты боишься. Мне можно верить. Только, пожалуйста, помедленнее. Позволь мне идти с тобой. — Она остановилась, крича ему вслед: — Я не хочу назад! У меня там ничего нет. Я одинока — как ты.

Бульдог остановился и обернулся. Увидел, как она измождена, услышал острую ноту отчаяния в голосе и ощутил ее печаль. Он кивнул, скатал силу между ладонями и бросил ей.

Тепло наполнило ее мышцы бодростью, и она догнала его, широко шагающего среди огромных папоротников.

— Что ты со мной сделал? — Она засмеялась и запрыгала, как ребенок. Тяжелый рюкзак стал легче перышка. — Я могу теперь бежать целые мили!

— Я дал тебе силу.

— Как?

Бульдог пожал плечами и полез через стену корней, под искривленные ветви, заросшие лишайником.

— Я сам точно не знаю.

Мэри Феликс взяла его за светлый мех руки:

— Я думаю, ты должен знать.

Он остановился и прислонился к дереву. Маленькая старушка, глядящая на него сквозь дымку благоговения, говорила чистую правду, от которой было больно. Чем больше пытался он вспомнить, тем большую пустоту ощущал в себе, пока эта пустота не стала пульсировать у него внутри. Пугающая безнадежность сомкнулась над ним, будто он съежился. Бульдог резко оттолкнулся от дерева.

— Я ничего не могу вспомнить.

— Да, но ты помнишь, как встретил меня.

— Это было только что.

— А до того?

Он пробился через папоротники к травянистому краю потока, широкому извиву ручья, который они переходили ниже. Коричневый косяк рыб трепетал среди камышей в его тени.

— Я помню других.

— Расскажи мне о них.

Они сели в густую траву, глядя, как плещется течение между камней, и он ей рассказал о других, о тех, которых она называла саскватчами. Она не переставала задавать вопросы, требовала мельчайших подробностей, и они долго просидели за разговором. Очень медленно Бульдог разворачивал клубок памяти к своему первому пробуждению под кедром, где солнечный свет лежал пылью на прицветниках и хвое.

— Я помню, как плыл вниз по мерцающим слоям синевы, но не понимаю, что это значит. Наверное, я летел по воздуху. Летел.

— Ты — создание волшебства. — Мэри Феликс смотрела на звериные метки с неприкрытым изумлением. — Почему ты сейчас не можешь летать? Ты пробовал?

— Нет.

— Попробуй.

Бульдог встал и пожелал про себя подняться в воздух. Синий свет заструился из него, будто он вдруг стал прозрачным, как дым, пронзенный лунными лучами. На миг он увидел под собой бледные утесы и клин гусей, летящий над обрывками облаков. Далеко внизу лились по холмам леса — и он снова заметил красный фургон, крошечный с такого расстояния, а за ним по дороге, похожей на бледную нить, следовали два зеленых экипажа.

И сразу он оказался там же, у лепечущего ручья, где стояла на коленях Мэри Феликс с отвисшей челюстью.

— Ты исчез! — Она протянула руку и схватила его массивную ладонь, желая увериться, что он настоящий. — Где ты был?

— В небе, — ответил он с некоторым удивлением. Он огляделся, рассматривая текущий ручей, стены папоротников, и хотя увидел, что стоит там же, чувство было такое, что он на новом месте. — Они возвращаются за тобой, я их видел. Тот красный фургон, что приезжал вчера…

— «Лендровер». — Мэри быстро встала и обернулась к деревьям, загораживавшим склон. — Я отправила своего помощника за подмогой. Мы думали, что нашли саскватча. Когда они увидят, что меня нет, то примутся за поиски.

— Ты хочешь вернуться? — Бульдог сложил ладони, собирая силу. — Я тебе дам то, что нужно, чтобы быстро спуститься.

— Нет, я тебе уже сказала, и я говорила всерьез, что хочу остаться с тобой. — Лицо ее, казалось, светится. — Со мной случилось самое интересное за всю мою жизнь.

— Я пойду быстро, обратно в глубокие леса. Можешь идти со мной, если хочешь. Но знай, Мэри Феликс: мне самому неизвестно, куда я иду.

— Мне все равно. Пойдем!

Он дал ей силу, и они быстро пошли через прибрежную чащу, по шатающимся мшистым камням, в глубину зеленых лесов, где плавало облако цветочной пыльцы и столбы солнечных лучей. К середине дня они дошли до поляны — светлой и неземной под темной стеной вечнозеленой хвои, — покрытой пористой травой и усеянной синими цветами. Здесь они остановились.

— Есть хочешь? — Мэри полезла в рюкзак за пакетом галет и банкой сельди.

И застыла.

Что случилось с ее руками? Морщинистая кожа стала гладкой. Пигментные пятна полностью исчезли.

— Боже мой!

Бульдог не обратил внимания. Он слушал цветы. Их было трудно расслышать, потому что между ними гудели пчелы. И сверху чуть шипели облака. И ветер раскачивал деревья. И Мэри Феликс все время трещала.

— Я знаю, что я не сплю — но будто это мне снится! — Она лихорадочно стала рыться в рюкзаке, пока не достала зеркало с отверстием посередине — для подачи сигнала солнечным зайчиком. В яркой поверхности отразилась женщина, которую она не видала уже тридцать лет — она сама, только седые волосы снова стали каштановыми, морщинистое лицо гладким и свежим, как у подростка, и с веснушками. — Как это может быть? Как это может быть на самом деле?

— Слушай! — Бульдог поднял руку, призывая ее замолчать. — Голоса цветов…

Она ничего не слышала, только ветер в верхушках сосен. Снова она бросилась на колени в удивлении.

— Я не моту поверить!

Бульдог шагнул было вперед — но остановился. Цветы не пели, понял он вдруг и похолодел. Это слышались голоса невидимых людей, выпевавших слова, которых он не понимал.

На поляне появилась фигура — прозрачный силуэт человека, будто сожженного огнем, лысого, с почерневшей кожей. Внимательно смотрели с его лица глаза гадюки. Смертоносный вид этого обугленного лица с крошечными бесцветными зубами напугал Бульдога, потому что этот фантом он уже видел в туманные часы в лесных пещерах с другими, которые смотрели и не видели. Он быстро сплел в воздухе огонь и хлестнул видение пламенем.

Призрак исчез в синей вспышке, и гром задрожал под ногами.

— Ты видела? — спросил Бульдог и повернулся к Мэри.

Но она ничего не видела. Она глазела на себя в зеркальце и трогала лицо руками.

— Ты сделал меня молодой!

— Не я, — рассеянно ответил Бульдог, высматривая на поляне другие признаки злобного привидения. — Это сила, которую я дал тебе. Но не беспокойся — больше ты не изменишься, ты стала настолько сильной, насколько можешь быть.

9 ДОРОГА К МООДРУНУ

Риис Морган отбыл из Арвар Одола пассажиром на лесовозе, уходящем в Моодрун. Он был одет в куртку с амулетами, увешанную всеми устройствами, которые маркграфиня могла уговорить своих чармоделов связать колдовской проволокой. Янтарные жезлы силы охватывали ребра, воротник и позвоночник, наговорные рубины спиралью расположились над печенью, защищая от ядов, освященные пластины платины над солнечным сплетением отгоняли усталость, зеркальные скарабеи, блестящие как бисерины спиральных узоров, предупреждали об опасностях и отстраняли чары, пуговицы ведьминого стекла служили также призмами откровения, показывающими невидимые сущности, целительные опалы закрывали почки, готовые исцелять от ран, крысиные звезды служили подкладкой куртки, усиливая мыслительные способности, а на плечах установлены были глаза Чарма, позволяющие видеть вдаль. Извещатель, заткнутый во внутренний карман просторной куртки, позволял в любую минуту связаться с Джиоти, и чармострел в кобуре на спине служил для обеспечения дополнительной безопасности.

Но вся эта чармовая техника не давала достаточной защиты от беспощадных лучей Извечной Звезды. Человек с Темного Берега жил в постоянной опасности чармового удара при получении слишком большой дозы света творения. Вот почему, когда он впервые прибыл на Ирт, волшебство, бывшее тогда с ним, создало ему защитное тело света, животную форму, приспособленную к жизни в излучении Чарма.

Звериная сила и дикая ловкость Котяры защитила его не только от Извечной Звезды, но и от хищников. Утрата волшебной силы лишила Рииса этой защиты, и сейчас ему приходилось носить блестящую мантию, отражающую сияние, которое его иначе убило бы за пределами городов или чармоупорных экипажей.

Риис летел на пассажирском трейлере, подвязанном между грузовыми отсеками лесовоза, и остальные пассажиры почти не обращали на него внимания. Он был чисто выбритый мужчина средних размеров, с песочными волосами и тупым лицом профессионального боксера. На первый взгляд в своей защитной мантии, коричневых штанах и сандалиях он был похож на рабочего, обслуживающего городские коммуникации — пока не двигался. Тогда была заметна кошачья грация его тела, осторожная пружинистая походка — наследие дней в звериной шкуре.

В пассажирском отсеке, кроме Рииса, ехали еще три эльфа с фиолетовыми волосами, мастера-чармоделы, покидавшие Арвар Одол, поскольку Джиоти более не могла позволить себе оплачивать их службу. Они направлялись к ракетной площадке Моодруна на эфирный корабль, который отвезет их домой, на Немору.

По дороге конвой подобрал торговца мехами, ведьму и шумную группу студентов лицея — ботаников и травников, завершающих поездку по доминиону. Торговец и студенты заняли все места во втором пассажирском трейлере, и менеджер погрузки попросил у эльфов и Рииса разрешения подселить к ним ведьму.

Возражений не было, и крупная женщина в традиционных черно-серых покрывалах взошла на борт и села возле овального иллюминатора, где Риис мрачно глядел на статуи змеедемонов, созданных его утраченным волшебством.

— Ты волхв из Илвра! — сообщила она тоном приятного удивления.

Риис угрюмо кивнул. Его переполняли воспоминания об утраченном — Джиоти, Ирт, волшебство — и тревожные размышления о том, что ждет его впереди: поиск чармовых туннелей — проходов, ведущих сквозь пространство, по которым можно быстро попасть на Темный Берег, а потом искать Бульдога наудачу…

— Ты мрачен. — Ведьма раскрыла ладонь и показала призму счастья длиной с палец. — Приложи между глаз. Тебе сразу станет лучше, что бы тебя ни волновало.

Риис вежливо, хотя небрежно отвел призму рукой, не отрывая взгляда от сада демонов. Колонна тронулась, и блестящий плащ шевельнулся на ветру, открывая куртку, забитую амулетами.

— Владычица Миров, действительно, что тебе моя жалкая призма! — Из-под вуалей брызнул смешок. — Твоего Чарма хватило бы на целую деревню! Как и должно быть, потому что ты — Риис Морган! Человек с Темного Берега. Победитель Властелина Тьмы! — Ведьма повернулась к эльфам, стоящим на обзорной палубе и оглядывающим мрачное собрание статуй змеедемонов. — Вы знаете, что это и есть герой, который спас нас от тех чудовищ?

Эльфы что-то забормотали по-своему, потом разошлись по койкам подальше от говорливой ведьмы.

— Если не возражаешь, сестра, я бы предпочел не привлекать внимание. — Риис встал, направляясь к своей койке, но она удержала его за рукав.

— Прошу прощения, волхв. — Свободной рукой она развела вуали и показала паутину шрамов, отсутствующий глаз, заросший кожей, будто залитый воском. — Я была в Доме Рюе, и сейчас, быть может, слишком громко выразила восхищение победителю тех, кто сделал со мной такое.

Риис тяжело опустился в кресло.

— Я… извини меня… — И он не удержался от вопроса: — А почему тебя не исцелил Чарм, сестра?

— Потому что я — сестра из Сестричества Ведьм. — Она запахнула вуали. — Мне полагается лечить других, у которых раны были и похуже моих. Все целебные опалы и укрепляющие жемчужины, собранные Сестричеством, мы тратим на других, не оставляя себе.

— Но Чарма должно было хватить на всех.

— Много тысяч дней понадобится, волхв, чтобы восстановить все разрушенное Властелином Тьмы. И сейчас не время для суетности. Гоблины решили, что доминионы слабы и их можно завоевать. Они вышли из своего изгнания и подняли против нас троллей! Ты слыхал?

Страх вспыхнул от воспоминания: куклы с тяжелыми веками, шарообразными головами и грязными искривленными телами.

— Я знаю.

— И потому ты и летишь в Моодрун, защитить главную гавань Ирта от троллей?

Риис беспомощно уронил руки на колени.

— У меня больше нет волшебной силы. Я никого не могу защитить.

— Не может быть! — Ведьма резко повернулась на сиденье. — Да, тогда понятно, зачем ты так нагружен амулетами. Твоя магия кончилась — навсегда?

Риис нахмурился:

— Сестра, не беспокойся обо мне. Слишком много есть других, которым нужна твоя помощь. Побереги силы.

— Я поняла. — Ведьма кивнула и поправила вуали. — Ты заслужил право на уединение, и прости мое вмешательство, но я не могла не спросить. Я — ведьма и обязана служить благоденствию всех существ — даже волхва из Илвра! — Она придвинулась ближе и прошептала доверительно: — Можешь не отвечать мне. При всем твоем скептицизме ко мне и моему желанию тебя узнать, это покажется тебе странным, но мы вдвоем выразили сейчас самый смысл Сестричества: пессимизм разума и оптимизм воли.

10 НАПАДЕНИЕ ТРОЛЛЕЙ

Ведьма представилась как «Изра, целительница Ирта», и Риис, видя, что она не оставит его в покое, подкрутил усилитель Чарма в куртке, пока его тяжелые черты не смягчились улыбкой. Он устроился поудобнее в обитом кресле и до самой ночи болтал с ведьмой о Темном Береге и о Сестричестве.

Потом Изра показала, что она прекрасная повариха. Даже эльфы, предпочитавшие собственную кухню, от всей души похвалили ее салат с пряностями и рыбные котлетки, а утром стали помогать ей готовить пирог с медовыми ягодами.

Время от времени колонна останавливалась подобрать контейнер с бревнами из лагеря лесорубов лесного доминиона. Путешествие шло медленно, и Риису хватало времени на мысли о собственной судьбе. Он знал, что никогда не вернет прошлого, тех Чудес, которые приносило ему волшебство. Жизнь если не остановилась, то замедлилась. Постепенно он начинал понимать, что поиски Бульдога — это также и поиски ясности. Он перестал быть волхвом, стал обыкновенным человеком, и этому человеку надо было понять себя, чтобы начать все сызнова.

Неистовый покой окружал его, и он заглядывал в собственное несовершенное сердце. Он видел, что рассчитывает найти себя на Земле, потому что принадлежит ей. Он больше не являлся волхвом, и его амбиции не должны были выходить за пределы Темного Берега, им теперь не место среди магии Ирта. Только Джиоти его здесь держала — и она его сюда вернет. А может быть, в будущем, когда будет завершена счастливая печаль строительства Нового Арвара, и она задумается, не пожить ли и в его мире…

Когда над рваной поверхностью джунглей показались параболические арки небесных причалов Моодруна, Риис преодолел меланхолию, не отпускавшую его после расставания с Джиоти. Стена джунглей стояла невероятной громадой, но еще больше были вершины Моодруна, будто мечты смертных превзошли даже божественное.

У Рииса было заказано место на воздушном корабле, который выбросил бы его на глайдере в Паучьих Землях. Там он надеялся найти пути Чарма, ведущие на Темный Берег. Но когда он вышел и направился сквозь толпу к небесному причалу, взорвался хаос.

Улицы на сучьях гигантских деревьев и подвесные дороги между этажами джунглей заполнились бешено мечущимися людьми.

— Тролли! — раздались крики. Стучали амулеты на куртках сталкивающихся людей, отчаянно пытавшихся спастись.

Риис заметил захватчиков, лезущих вверх по стволам. Покрытые металлической шкурой твари быстро цеплялись когтями за лианы и плющ, а огонь чармострелов городской охраны лишь слегка замедлял их натиск. Рейнджеры в змеиных плащах занимали позиции на балконах висячих садов и папоротниковых террасах, пуская горячие стрелы из ручного оружия, не решаясь использовать более мощные заряды из опасения поджечь весь древесный город.

Красные стрелы энергии били в троллей, разрывая их в кровавые брызги. Но оторванные их конечности продолжали лезть вверх. Уцелевшие тролли хватали отстреленные головы своих собратьев и забрасывали их повыше, и клыки, лишенные тел, вцеплялись в солдат и охваченных паникой горожан. Тролли, раскачиваясь на лианах, спрыгивали в город, и взмахи их когтистых лап выпускали кишки визжащим людям.

Уносимый толпой Риис оказался прижат к металлической клетке лифта небесного причала. Шкивы завертелись, унося клеть выше вершин джунглей в голубое небо, между эстакадами небесных причалов. Наверху клеть стала раскачиваться, и люди бросились к гондолам ближайших дирижаблей с одной мыслью — бежать из атакованного города, но оказалось, что тролли уже захватили фермы небесного причала. Косами летали когтистые лапы, хищники бросались на пандусы, рубя в куски всех, кто оказывался на дороге.

В страхе перед чудищами, лезшими друг на друга, чтобы погрузить морды в разорванные тела жертв, люди бросались через ограждения и улетали вниз, в джунгли. Риис достал чармострел, но металлические стрелы лишь разозлили и без того распаленных тварей, и они с воем бросились к нему.

Удар когтя сорвал с него плащ и куртку с амулетами. Полуголый, с застрявшим в горле криком, Риис оказался лицом к лицу с троллем, когти которого запутались в его сорванной Одежде. Он пустил стрелу точно в горящий глаз, и тролль с визгом шарахнулся.

Риис бросился по пандусу, ведущему к ближайшей гондоле. Но не успел он вбежать в нее, как дюжина уже вошедших туда пассажиров бросились обратно ему навстречу. Тролли влезли по причальным тросам и ворвались в грузовой люк. Риис повернулся бежать, но тут его схватили и вытащили из люка. Он обернулся — и увидел испещренное шрамами лицо Изры. Покрывала ведьмы были порваны мятущейся толпой.

— Стой здесь! — приказала она и стала быстро выводить пассажиров из гондолы.

С бешено бьющимся сердцем Риис видел, как три тролля налетели на отставших пассажиров, отрывая головы и разрывая грудины. Обнажились багровые груды внутренностей.

— Изра — беги!

Ведьма выхватила из-под покрывал миниатюрный чармострел и хладнокровно застрелила каждого из озверевших троллей точно между глаз. При своих габаритах она двигалась с удивительной ловкостью и с легкостью выкатила дергающиеся тела в грузовой люк. Когда Риис повернулся дать знак остальным вернуться в гондолу, она дернула его в сторону и закрыла люк.

— Там же тролли! — крикнул Риис. — Впусти людей!

С неодолимой силой она отшвырнула Рииса, сбив с ног. Он хлопнулся на диван, где валялась чья-то оторванная рука.

— Не двигайся! — приказала ведьма. — Не хочу делать тебе больно.

Ошеломленный Риис смотрел, как ведьма припала к грузовому люку и чармострелом отстрелила швартовы. Гондола дернулась, и дирижабль поплыл вверх.

Когда Изра исчезла в пилотской кабине, Риис подбежал к люку, надеясь распахнуть его, чтобы люди могли запрыгнуть на борт, но гондола уже отделилась от пандуса, и выброшенные пассажиры стояли на краю, крича и плача, а тролли спускались к ним.

Глухая дрожь сообщила о включении двигателя, резкие щелчки доложили, что ведьма отдала последние швартовы. В продолговатых иллюминаторах мелькнул, уходя вниз, небесный причал и поплыли обрывки облаков.

Изра вернулась в пассажирский салон. Вуали были на месте.

— Сядь. — Она показала на скамью, не замазанную кровью. Обходя салон, она собирала оторванные части тел и выбрасывала их в открытый грузовой люк, и говорила при этом:

— Меня послали за тобой. Ты сам не сообразил? Глаза Сестричества в Новом Арваре известили нас, что ты направляешься на Темный Берег — покидаешь нас, когда возвращается война гоблинов. — Глухо ухнув, она спустила в люк обезглавленное тело. — Мы не можем этого допустить. Ты самый великий волхв Ирта.

— Но я уже не волхв! — Риис остался стоять, сжимая кулаки. — Я же тебе сказал! У меня больше нет волшебной силы! Нет!

Изра выбросила в люк очередное тело и повернула рычаг, запирающий люк.

— Ты — человек с Темного Берега. Это значит, что ты из другого градиента Чарма — градиента более холодного. Вот почему ты так хорошо держал магию Даппи Хоба. И вот почему ты хорошо будешь держать нашу магию.

— Вашу магию? — Риис подался к ведьме. — Ты всех этих людей принесла в жертву, чтобы использовать меня? А ты не думаешь, что после этого я могу и не согласиться?

Изра поправила сбившиеся вуали.

— Соглашайся, — она пожала плечами, — или тебя заставят согласиться. Как бы то ни было, а Сестричеству ты послужишь — послужишь еще раз, герой Ирта.