Шарур шел по улице Кузнецов к дому, когда на него бросился демон лихорадки, гревшийся до того на куче битого кирпича-сырца. Крылья демона, делавшие его похожим на летучую мышь, блеснули на солнце. Шарур отпрянул, чтобы не дать демону дыхнуть на него болезнью, и мгновенно выхватил амулет с изображением Энгибила, городского бога-покровителя.
— Прочь, грязная тварь! — воскликнул он и сделал соответствующий жест левой рукой, знакомый каждому ребенку в стране Кудурру, ну, скажем так: каждому ребенку, сумевшему дожить хотя бы до трех лет. Он сделал амулетом выпад, словно это было копье. — Моя защита — не чета тебе!
Плюгавый демон взвизгнул от испуга и сбежал. Дальше Шарур шел, выпрямив спину от гордости. Амулет он пристроил в петлю на пояс. Рядом с фигуркой Энгибила там висела пара других амулетов, бронзовый кинжал и стилус. Льняная тога до колен была единственным одеянием Шарура между крепкими кожаными сандалиями и широкой конусной соломенной шляпой. Рабы, да и свободные победнее Шарура, обходились вовсе без обуви, а то и без туники. А вот без шляпы в стране между Ярмуком и Диялой никто не ходил.
Улицы города Гибила были узкими и извилистыми. Сандалии Шарура то шаркали в пыли, то хлюпали в грязи. Навстречу фермер вел груженого корзинами с бобами осла. Шаруру пришлось прижаться к стене одного из двухэтажных домов из кирпича-сырца. Дом, судя по выбеленной стене фасада, хотя и заляпанной грязью, был из зажиточных. Крестьянин и осел брели себе дальше, не обращая внимания на прохожего.
Призрак деда тут же полез с советами: «Ты что творишь? Ступай, стукни этого парня палкой по голове! Он же тебе беспокойство причинил!»
— Все в порядке, отец моего отца. Тут другой дороги на рыночную площадь нет, — смиренно вздохнув, ответил Шарур. — Некуда им было деваться. — Дед его и при жизни отличался сварливостью, а уж теперь, когда никто не мог стукнуть палкой по голове его самого, временами становился просто невозможен.
— Эх, попался бы мне этот парень, когда я живой был, обязательно стукнул бы его по башке, — проворчал призрак. — Заслужил он.
— Ничего, отец моего отца, — повторил Шарур и пошел дальше.
Призрак деда фыркнул. «Ничего, — проворчал он. — Нынче молодые люди сплошь стали какие-то мягкотелые, скажу я вам».
— Да, отец моего отца, — смиренно ответил Шарур. Он знал, что призрак так и будет разглагольствовать и терпеть его придется до конца жизни. Утешала одна мысль: у ворчливого призрака не будет власти над его детьми, они же не знали его при жизни. — «Придет время мне стать призраком, — подумал он, — надеюсь, я не стану досаждать людям, которые меня будут помнить».
Он свернул за угол. Дальше лежала Кузнечная улица, наверное, самая шумная во всем Гибиле, но здешний шум был привычным, он всю жизнь прожил с ним, знал его наизусть. Со всех сторон стучали, постукивали, грохотали и подпиливали. Потрескивал огонь. Расплавленный металл с шипением лился в формы с мокрым песком.
Здесь витала сила. Кузнечное дело для страны Кудурру было в новинку, как, впрочем, и во всем мире, как бы далеко он не раскинулся. Во времена прадеда Шарура никто и не ведал, как выделять из руды медь и олово, не говоря уже о том, как их смешивать, чтобы сделать металл прочнее обоих исходных компонентов. В те дни кузнецы считались наравне с плотниками, пекарями, гончарами и всеми теми, кто занимался другими привычными ремеслами.
Ан нет, кузнецы оказались не похожими на прочих. Другие ремесла давно обзавелись своими богами-покровителями, от Шруппинака, помогавшего плотникам вбивать клинья, до Лисина, без которого не выведешь пятна с белья. А вот кузнечное дело оказалось в новинку, его могучая сила не сразу обрела божественное начало, даже демоны поначалу шарахались от него. Ну, со временем все образуется. А может и так случиться, что кузнецы обойдутся без божественного вмешательства и оставят свою силу за собой.
Всякий раз, когда эта мысль приходила Шаруру в голову, он пугался. А ну как Энгибил ее почует или, того хуже, если одно из высших божеств — бог солнца, бури или речная богиня; или вовсе жуткий демон, сидящий на корточках где-то под землей и своей дрожью вызывавший землетрясения; — да что там, божеств полно, ну как они сообразят, что кузнецы намерены присвоить себе власть над металлом? И что тогда будет? Шарур и помыслить об этом не мог.
Что он такое, если не червь в глазах богов… только он все-таки предпочитал быть сильным червем. Взгляд его скользнул по улице ко дворцу лугала, единственному зданию в городе, близкому по размеру и величию храму Энгибила. Кимаш-лугал, конечно, делал Энгибилу богатые приношения, но Гибилом правил самостоятельно, как и его отец, и дед до него.
В стране Кудурру можно было найти пару городов, которыми правили люди без божественного покровительства. Но в остальных энси — верховные жрецы — передавали народу волю местного бога, а были и такие города, которыми правили сами боги. Не хотел бы Шарур жить в таком. Тамошние жители представлялись ему какими-то заторможенными.
Он так глубоко погрузился в размышления о силе, что не заметил Нингаль и прошел мимо.
— Эй! — окликнула она. — Что это ты не здороваешься?
— А-а, привет, — кивнул он и сразу почувствовал себя дурак дураком.
Нингаль поставила корзинку с яйцами, поскольку она мешала ей упереть руки в бока и принять раздраженный вид.
— Я вот смотрю, — язвительно произнесла она, — ты слишком много думаешь, весь в себя уходишь так, что прочий мир вроде как тебя и не касается.
— Еще как касается, особенно когда я на тебя смотрю, — нашелся с ответом Шарур. По улыбке Нингаль он понял, что она вовсе не сердится. Как и другие зажиточные женщины Гибила, она носила льняную тунику, вроде бы и закрывавшую ее от шеи почти до колен, да только в такую жару туника прилипала к телу и почти не скрывала ее стройную фигурку. Глаза девушки сверкали; белейшие зубы блестели; волосы падали на плечи крутыми локонами. Шарур продолжал: — Вот съезжу в горы, заработаю денег, как раз наберется на выкуп за невесту твоему отцу.
— Почем тебе знать, что я за тебя пойду? — задорно спросила Нингаль, тряхнув головой, чтобы кудри рассыпались по плечам. — Ты вон даже и не замечаешь меня…
Шарур покраснел, хотя и сомневался, заметит ли Нингаль его смущение. И он сам, и она, да и вообще все жители Междуречья, уродились смуглыми, с темными волосами и глазами. В Лараванглале, далекой юго-восточной стране, откуда везли олово, люди были еще темнее, правда, бороды у них росли плохо. Некоторые горцы Алашкурру рождались зеленоглазыми или даже сероглазыми, встречались люди с каштановыми волосами, а то и вовсе рыжие. Не все вокруг были черноволосыми, но большинство все же походило на Шарура и его родичей.
— Ну что же, так и скажешь отцу, что не пойдешь за меня? — со снисходительной улыбкой спросил Шарур.
— Думаешь, он меня послушает? Вот уж не уверена. Он вознамерился отдать меня замуж именно за тебя. Хочет соединить наши семьи. — От улыбки на щеке Нингаль появилась симпатичная ямочка. — Не буду ему возражать. Себе дороже.
— Правильно сделаешь. — Шарур постарался не показать своего облегчения. Он очень хотел, чтобы брак состоялся. Как и все пары в Гибиле, семьи создавались по настоянию родителей, мнения молодых никто не спрашивал. Но они с Нингаль знали друг друга с детства, с тех пор как малышами играли в пыли на Кузнечной улице. И, между прочим, всегда ладили. Как только Шарур начал подумывать о женитьбе, ни о ком, кроме Нингаль, он и не вспоминал.
— Думаешь, правильно? — Нингаль снова начала злиться. — И это все, что ты можешь сказать?
Конечно, она хотела, чтобы он стал горячо настаивать. Юноша снял шляпу, зачерпнул горсть пыли и посыпал голову, демонстрируя раскаяние.
— О, милостивая госпожа, прости своего верного раба, — взвыл он неубедительным тоном.
Нингаль подняла корзину и замахнулась на него яйцом.
— Ладно, — со смехом проговорила она, — прощаю — Она поволокла корзину к дому.
Шарур смотрел, как плавно ходят ее бедра под облегающей тканью.
Как только она скрылась из виду, он пошел домой. Отец, Эрешгун, считал кожаные мешки с рудой. «Семьдесят два, семьдесят три… О, здравствуй, сынок». Он разогнул спину и кивнул Шаруру. Они были очень похожи, хотя лицо отца избороздили морщины, а волосы и искусно завитую бороду побило сединой.
Младший брат Шарура, Тупшарру, кивнул. В левой руке он держал табличку из сырой глины, а в правой — стилус.
— Отец, мы закончим с этой партией или отложим пока?
— Отложим, — Эрешгун подумал. — Авось табличка не засохнет. Сейчас выпьем по кружке пива и продолжим. — Кувшин с пивом и несколько глиняных чашек стояли на маленьком столике из золотистого мелкозернистого дерева, привезенного с гор Алашкурру. В самом Кудурру росли только пальмы и тополя. Их древесина, хотя и дешевая, не отличалась ни красотой, ни прочностью.
Эрешгун налил три чашки. Прежде чем выпить, сыновья пробормотали благодарности Икрибу, богу ячменя, и Икрибабу. Кислое пиво помогло Шаруру избавиться от привкуса пыли.
— Эх, хорошо, — сказал он и снова восславил бога и богиню.
— И мне чашечку налейте, — потребовал призрак деда.
— Да, отец. — Эрешгун подержал кувшин над пустой чашкой, поболтав перед этим несколько капель пива на дне. Символически считалось, что чашка полная. Впрочем, призраки все-таки водились больше в символическом мире, чем в материальном. Дед попытался сграбастать чашку со стола, но она только дрогнула слегка.
— Пиво хорошее, — одобрил призрак, — но вот в молодости мне доводилось пробовать пиво… О! — дед стал рассказывать о днях своей молодости.
Эрешгун закатил глаза. Эту историю он слышал чаще, чем Шарур и Тупшарру вместе взятые. Она и раньше-то была скучной, а теперь, после смерти деда, стала смертельно скучной. Наконец призрак закончил и замолчал.
Стараясь не выказывать облегчения, Эрешгун повернулся к Шаруру и спросил:
— Ну, что там говорят кожевники? Как насчет ремней?
— К тому времени, когда они нам понадобятся, будут готовы. Цена прежняя, о какой договорились. Я могу повести караван в Алашкурру после того, как богиня Нуску выкатит на небо свою лунную лодку. Через пару дней после полнолуния, как мы и собирались.
— Хорошо, — кивнул Эрешгун. — Руда до того времени не кончится. — Они привезли в Гибил больше меди и олова, чем другие, да еще по дороге подкупили кое-какие интересные вещи. Вспомнив об этом, Шарур засмеялся и кивнул на мешки, которые отец с Тупшарру пересчитывали.
— Зря смеешься, сын. — Эрешгун покачал головой. — Эти скоро кончатся. Все уже расписано. Нам нужно больше. Нам всегда нужно больше.
Он кивнул в сторону отложенной таблички. Младший сын снова взялся за стилус и сказал:
— Мы остановились на семьдесят третьем.
— Точно. Вот на этом. Потом пришел Шарур. — Эрешгун подошел к следующему мешку и продолжил счет: «Семьдесят четыре, семьдесят пять...» Тупшарру делал новые пометки на сырой глине.
Шарур слушал подсчеты вполуха. Пересчитывать надо, но неинтересно. Он уже собрался подняться наверх, когда появился клиент. Шарур поклонился ему и осведомился:
— Чем могу служить, почтенный Ирмитти?
Ирмитти был пухлым мужчиной, у которого, казалось, постоянно болел живот.
— Занес вам остаток платы за те причудливые светильники и благовонное масло к ним, — с этими словами он бросил Шаруру золотое кольцо. — Но это последняя часть.
Шарур поймал кольцо, попробовал на зуб и кивнул.
— Хорошее золото. — Он подошел к небольшим весам и положил кольцо на одну чашку. Достал из кедрового ящичка маленькие гирьки и положил на другую чашку. — Весу тут в один кешлу, четверть части, и еще половину четверти. Позвольте, я взгляну на ваш контракт, уважаемый Ирмитти. Если окажется перебор, я вам возмещу лишний вес.
Он порылся в корзине с глиняными табличками, нашел нужную. По слогам прочел написанные там слова. Вежливая улыбка исчезла с лица, сменившись хмурым, но пока еще вежливым взглядом.
— Прошу прощения, уважаемый Ирмитти, но сумма, которая за вами остается, составляет три кешлата золотом. Тут все очень четко написано. Значит, вам осталось заплатить, — он подсчитал ответ на пальцах, — еще один кешлу золотом, полчасти и полчетверти части. Как только я получу плату, табличку отдам вам, и вы сможете ее разбить.
— Хорошо. Я отдам, как только смогу, — без энтузиазма сказал Ирмитти. — Один кешлу, полчасти и половина четверти части. — Он повторил сумму несколько раз, чтобы запомнить, а потом проворчал: — Правда, я думал, что должен меньше.
— Память — ненадежная вещь, — кивнул Шарур и подумал, что Ирмитти и в самом деле мог забыть. Помолчал, а потом добавил: — Я и сам иногда забываю. — Это было неправдой, но покупателя следовало утешить. Он поднял глиняную табличку. — Для того и ведутся записи. Глина не забывает. Она все помнит.
Пока он говорил, ему пришла в голову мысль: а не окажется ли письменное дело наделенным еще большей силой, чем кузнечное? Молитвы, призывы, заклинания... все состоит из слов. А слова пишутся на глине, они остаются на табличках такими же, как произнесённые. А значит, человек может владеть сколь угодно большим количеством слов, таким большим, что даже Шарур с его емкой и точной памятью не в состоянии запомнить. Если не это основа для силы, тогда что?
Мысли Ирмитти текли другим путем. С недовольным выражением он сказал:
— Призрак моей прабабушки говорит, что в ее время и во времена ее отца только некоторые жрецы царапали на глине. Памяти человека хватало на всю жизнь и без посторонней помощи, а таблички могут кусаться, как змеи, и в конце концов сделают человека лжецом.
— Уважаемый Ирмитти, я же не принимаю вас за лжеца, а только за человека, который забыл сумму договора, — сказал Шарур. — Однако у нас есть способ вспомнить, в отличие от вашей бабушки.
— Тогда жизнь была проще, — вздохнул Ирмитти. — И лучше, как по мне. Не хочу обидеть вас и вашу семью, но стоит ли нам иметь в городе так много бронзы? Кузнецы производят из бронзы ножи и мечи, а мы ими убиваем друг друга. Моему прадеду для этого вполне хватало деревянного серпа с каменной накладкой. Зачем вообще кому-то нужен бронзовый инструмент, если за нужными компонентами приходится отправляться на край света?
— Возможно, вы правы, — терпеливо ответил Шарур с легким поклоном. Никогда не оскорблять покупателя — первое правило торговца. Правда, сам Шарур так не думал. Просто Ирмитти боится новых вещей, они его возбуждают. Шарур мог бы рассказать ему обо всех интересных, полезных и красивых вещах из металла, обо всем том, чего не сделаешь из дерева и камня.
Поворчав еще немного, Ирмитти ушел. Эрешгун оторвался от подсчетов и сказал:
— Ты прекрасно справился, сынок. Хуже дурака только дурак, который не догадывается о том, что он — дурак.
— Могло быть еще хуже, — покачал головой Шарур. — Некоторые ухитряются забывать даже то, что они нам вообще задолжали, а не то, сколько должны. Тогда приходится людям лугала им напоминать.
— Да, да, ты прав, — покивал Эрешгун. — Но вот что интересно. Когда он говорил о серпе с каменной накладкой, он же не подумал, откуда взялся камень. Не из земли Кудурру, точно. Здесь, в Междуречье, есть вода, грязь и то, что на этом растет. Камень привозили купцы, как сегодня мы привозим руду. Но он об этом знать не знает, да и знать не хочет.
— Если он хочет, чтобы все было так, как во времена его прабабушки… — Тупшарру махнул рукой и не закончил фразу. С некоторых пор Энгибил правил городом по собственному усмотрению. Говорить об этом не стоило. Бог может слушать. И если услышит, накажет болтуна по-своему, но в любом случае, мало не покажется. Сейчас-то правят лугалы, но он ведь может их убрать и сам взяться за дела правления. А это никак не на руку их семье; слишком много они выиграли от изменений, произошедших за последние пару поколений.
Конечно, Энгибилу ничего не стоит подслушать и мысли Тупшарру. Если бог захочет, он запросто может проникнуть в разум человека и покопаться там, как Шарур копался в корзине с табличками. Только зачем Энгибилу прислушиваться к мыслям Тупшарру? Вроде незачем, но это не значит, что он этого не делал.
Шарур снял с пояса амулет, которым отогнал демона лихорадки. Он прикрыл глаза Энгибила на амулете большими пальцами, символически скрывая от бога то, что происходило в этом доме. Его отец и брат повторили этот жест. Похоже, они нервничали. Они же не знали наверняка, способны ли чары отвлечь божество, или их жест никак на нем не скажется. Впрочем, они и знать не хотели. Просто делали, как заведено.
— Порой я чувствую себя муравьем среди других муравьев, бегущих по стене, — сказал Эрешгун. — Это мы думаем, что создаем нечто прекрасное и грандиозное. Но однажды совсем другая кухонная рабыня заметит, что мы там ползаем, и раздавит нас рукой или веником смахнет.
— Может, и так, — раздумчиво ответил Шарур, — да только мы муравьи, умеющие работать с медью и оловом. — Как и его брат, говорил он осторожно. Конечно, металл лучше камня, во всяком случае, для изготовления оружия. Но он же не говорил, и даже не думал о битве с богами. — Мы муравьи, которые записывают дорогу к финикам в кладовой. Даже если кухонная рабыня нас раздавит, наши братья будут знать, как туда попасть.
— И все-таки мы все еще муравьи, — вздохнул Эрешгун. — Хорошо бы об этом не забывать.
За поздним ужином голодный муравей Шарур ел саранчу. Повариха, рабыня, взятая в плен из ближайшего города Имхурсаг, поджарила их с кориандром и чесноком и подала на деревянных шампурах вместе с тонкими листами ячменного хлеба, луком, дынями и финиками, обжаренными в кунжутном масле.
Мать Шарура, Бецилим, была сегодня не в духе. Когда другая рабыня внесла еще один поднос с нарезанным луком и дынями и поставила его на табурет, она заворчала:
— На ужин должны были быть бобы. Я три раза говорила ей положить бобы в кастрюлю, но она, конечно, опять забыла.
— Хочешь, я ее выпорю, — предложил Эрешгун. — Может, тогда запомнит?
— Если бы от этого был толк, я бы так и сказала, — ответила Бецилим. — Но беда в том, что она просто дура. Правда, не ленивая.
— Матушка, она же не слышит своего бога, — сказал Шарур. — Их Энимхурсаг сам правит своим городом. У него нет лугала, у него нет энси. Он постоянно наблюдает за всеми своими людьми.
— Только не в Гибиле! — вмешалась в разговор младшая сестра Шарура Нанадират.
— Ты права. Здесь не может, — сказал Шарур. Теперь он не собирался скрывать свои мысли от Энгибила, наоборот, хотел, чтобы бог видел, как он рад тому, что Энгибил все еще защищает свой город, даже если он больше не управляет им напрямую. Гибил и Имхурсаг — города-соседи и, конечно, соперники в Кудурру. Само собой, Энгибил и Энимхурсаг тоже соперничают. Каждому богу нужно больше земли и больше верующих. Много лет Энгибил добивался успеха за счет Имхурсага. Шарур знал, каким ревнивым и злющим был бог другого города.
— Нам следовало бы опасаться Имхурсага, если бы Энимхурсаг позволял своим людям больше свободы, — сказал Эрешгун. — Тогда они враз сообразили бы, как засыпать наши каналы песком.
— Только Энимхурсаг боится, что мы тоже придумаем, как заполнить его каналы песком, — мрачно сказал Тупшарру.
Укоризненно взглянув на брата, Шарур снова достал свой амулет и прикрыл Энгибилу глаза. Эрешгун сделал то же самое. Через мгновение и сам Тупшарру последовал их примеру. У него на лице отразилось раскаяние. Если люди Энимхурсага получат больше свободы, то как насчет людей Энгибила? У них-то свобода есть. Не стоило так думать человеку, ценившему свою свободу, если он и дальше намерен ей пользоваться.
— Выпьем вина, — поспешно воскликнула Бецилим и хлопнула в ладоши. — Эй, принесите вино, чашки и сито!
Кухонная рабыня — у нее не было имени, по крайней мере в Гибиле; оно осталось в родном городе — принесла кувшин, чашки и бронзовое ситечко.
— Ха! — Тупшарру ткнул пальцем в ситечко, — хотел бы я посмотреть, как Ирмитти сделает сито из камня.
— А они вообще были до металла? — спросил Эрешгун, подняв голову. Семейные духи не ответили. Наверное, были чем-то другим заняты. Ну и ладно. Без них семейный ужин получался уютнее.
Неожиданно подала голос рабыня:
— В Имхурсаге сита делают из глины и обжигают так же, как горшки и блюда.
— Ну и ладно, — сказал Эрешгун. Густой перебродивший финиковый сок разлили через ситечко по чашкам. Дважды рабыня промывала ситечко в миске с водой, чтобы очистить его от липкой мути.
Как и всякий обеспеченный человек, Шарур предпочитал воде пиво. Финиковое вино предназначалось для особых случаев. Сделав небольшое возлияние богу фиников Путишу и его двоюродному брату Икрибабу Аглибабу, который превратил финики в вино, Шарур отпил глоток. Вино было очень сладким и крепким, оно веселило сердце.
Семья выпила весь кувшин. Рабыня убрала миски и кастрюли, в которых подала ужин. Выходя из столовой, она напевала гимн Энимхурсагу. Шарур не думал, что она делает это нарочно, просто привыкла за всю предыдущую жизнь. Здесь ей это не поможет, здесь поклоняются Энгибилу. Хочешь, пой, кричи, говори — не услышит чужой бог.
— Когда ты поведешь караван в горы? — спросила Нанадират у Шарура.
— Через несколько дней.
— Просто я ослов сегодня видела, вот и спросила.
— Привезти тебе что-нибудь особенное? — спросил Шарур.
— Там у них бывают кольца или браслеты с такими голубыми камешками, они мне нравятся, — без запинки выпалила сестра.
— Я посмотрю… — неопределенно ответил Шарур. — Они знают, что нам нравятся эти камни, и много хотят за них.
— Пойду-ка я наверх, — сказала Бецилим.
— И я с тобой, — кивнул Эрешгун.
Нанадират тоже встала. После ужина большинство семей в Гибиле, как и в других городах между Ярмуком и Диялой, поднимались на крышу, чтобы спастись от жары в остывающем доме. Многие там же и спали. Одеяло Шарура тоже лежало на крыше. Пожалуй, сегодня он не станет укрываться, а ляжет на одеяло.
Они с Тупшарру встали из-за стола одновременно. Шарур уже собирался последовать за своими родителями и сестрой, когда Тупшарру тронул его за руку. Шарур остановился и вопросительно поднял одну бровь, этот жест он перенял у отца. Тупшарру спросил:
— Ты вечером претендуешь на рабыню?
Шарур был старшим, поэтому Тупшарру и спрашивал.
— Нет, бери, если хочешь, — сказал Шарур. — Я был с ней пару раз, ничего особенного.
— Конечно, ничего в ней особенного нет, кроме того, что она тут, под рукой, а иначе пришлось бы платить блуднице. Ну, раз она тебе не нужна, то я воспользуюсь… — Он целеустремленно направился на кухню.
Шарур поднялся на крышу. Сгущались сумерки. Пока он озирался по сторонам, в темнеющей чаше неба загоралось все больше звезд. Он забормотал приветственные молитвы крошечным богам, смотрящим через них. Большинство таких богов день за днем, год за годом торчали на своих местах, принимая от людей рассеянное почтение.
Но были другие, наверное, более предприимчивые. Они двигались по небу, кто быстрее, кто медленнее. Обманщики. Их непременно нужно умилостивить. Шаруру предстоял долгий путь по земле, так что обязательно нужно им что-то предложить, а то дороги не будет.
Эрешгун зажег от своей лампы пару факелов. Факела, лампы и свечи горели и на крышах других домов Гибила, образуя земное звездное поле, словно отражающее небесное. Где-то недалеко мужчина играл на арфе и пел песню во славу Энгибила. Шарур кивнул. Если бог тщеславен, ему должно понравиться.
Зевнув во весь рот, Шарур встряхнул одеяло, чтобы убедиться, что ему не придется делить ложе с пауками или скорпионами. Он снял сандалии, задрал тунику, чтобы помочиться в старый горшок, стоявший здесь именно для этого, и завалился спать.
Он уже почти заснул, когда на крышу поднялся Тупшарру. Брат тихо насвистывал веселую мелодию. Он тоже встряхнул свое одеяло и улегся, вполне удовлетворенный миром и своим местом в нем.
Внизу, в душной каморке, кухонная рабыня вместе с прочими рабами тоже собиралась спать. Что она там себе думала, что чувствовала, Шаруру попытался представить, но не успел. Захрапел.
Ослов выстроили в ряд. Вожака привязали впереди. Ослы ревели на всю улицу. Шарур прошел вдоль ряда, методично проверяя груз на спинах ослов по списку на двух глиняных табличках.
«Льняное полотно, крашеное, красное, четыре болта, — бормотал он про себя. Он пересчитал болты. «Один, два, три, четыре… очень хорошо». Поставил маленькую галочку стилусом напротив соответствующего пункта списка. Глина успела подсохнуть, но ее не обжигали, так что процарапать значок труда не составило. «Шерстяная ткань, крашеная, синяя, семь болтов». Он сосчитал, пересчитал и нахмурился.
— Хархару! Я вижу здесь только пять болтов.
Хозяин ослов должен точно знать, где и что хранится в караване. Хархару, коренастый мужчина средних лет, слыл в Гибиле лучшим погонщиком; Эрешгун не согласился бы на меньшее. Он подошел, посмотрел и снисходительно сказал:
— Если ты говоришь о шерсти, крашеной в синий цвет, то два других болта вон на том осле, через три от этого. — Естественно, так оно и было.
— Благодарю, Хархару, — поклонился Шарур. Он поставил отметину в списке и пошел дальше проверять кувшины с финиковым вином, горшки, маленькие фляжки с каменным маслом, просачивающимся из-под земли поблизости от Гибила, лекарства и благовония, ножи, мечи и топоры, наконечники копий, и все прочее по списку.
— Забавно, — усмехнулся Хархару, — мы возим все это в горы, хотя медь получаем оттуда.
— Так то — медь, — проговорил Шарур, не отрываясь от списка. — В Алашкурре много меди, но совсем нет олова. Наша бронза тверже любого металла, который они могут выплавить у себя, поэтому они ценят наши изделия. За хорошие мечи они дают в пять раз больше меди или в пятнадцать раз больше руды.
Хархару хмыкнул.
— А иногда, когда им вздумается, они используют эти хорошие мечи, чтобы ограбить караван и забрать все, что там есть. И платят смертью. Хорошо, что мы не одни идем. — Он кивнул в сторону стены, где дремала в ожидании команды дюжина крепких молодых людей, доказавших свое умение обращаться с копьем, мечом и луком в последней войне с Имхурсагом. Вместе с товарами для жителей гор Алашкурру ослы тащили их оружие, плетеные и кожаные щиты и льняные шлемы с вшитыми бронзовыми пластинами.
Почувствовав на себе взгляд Шарура, предводитель охранников спросил:
— Долго еще, господин купеческий сын? — Мушезиб, казалось, был высечен из камня, настолько точеными были мускулы, перекатывавшиеся под кожей. Шрам на щеке над линией бороды и больший шрам на правой стороне груди казались высеченными рукой скульптора.
— Скоро, скоро, — успокоил его Шарур. Собственные лук и копье он пристроил на третьем от головы каравана осле. Ему пока не приходилось сражаться в Алашкурру, но это не означало, что никогда и не придется.
Убедившись, что все товары на месте, он кивнул Мушезибу. Начальник охраны рыкнул на своих людей. Они неторопливо поднялись на ноги и с важным видом заняли свои места по обе стороны от ослов. Бывали караваны, где охранники шли впереди и сзади, но с караванами Шарура пока ничего плохого не случалось. Он очень надеялся, что и на этот раз повезет.
— Ладно, пошли, — сказал он. — Да подарит нам Энгибил выгодное путешествие. Несколько охранников достали свои амулеты: бог города должен прислушаться к молитве. То же самое сделали Хархару и пара помощников погонщиков ослов.
Шарур вручил Хархару повод первого осла, тем самым передавая караван в руки хозяина животных. Но едва Хархару сделал первый шаг, как на улице Кузнецов затрубили трубы из бараньего рога. Глашатай громко выкрикнул:
— Смотрите! Идет Кимаш, лугал Гибила! Склонитесь перед Кимашем могучим, сильным, доблестным, возлюбленным Энгибила, его покровителя! Идет Кимаш, лугал Гибила! Смотрите!
Снова затрубили трубы. Били барабаны. Лугала окружали воины, по сравнению с которыми люди, нанятые Шаруром, казались мальчишками. Даже Мушезиб выглядел менее грозным на фоне мощных стражей.
Призрак деда Шарура тут же заговорил ему на ухо: «Все это чушь для простонародья. Подумаешь — лугал!»
— Да, отец моего отца, — смиренно ответил Шарур, желая, чтобы болтливый дух заткнулся. Призрак деда часто начинал болтать в самый неподходящий момент.
Кроме того, призрак оказался не таким умным, как он думал. Энси, правившему Гибилом до Игиги, не было нужды в демонстрациях силы, по крайней мере, когда Энгибил говорил прямо через них. А вот лугалы столкнулись с проблемой, как заставить людей подчиняться, когда они говорят сами от себя. Неудивительно, что они обставляли каждое свое появление с такой помпой.
Шарур низко поклонился, когда свита Кимаша поравнялась с караваном, и совсем не удивился, когда процессия остановилась. Кимаш благоволил кузнецам, купцам и писцам. Они привнесли в Гибил новые силы, которые могли пригодиться против давно укоренившейся силы Энгибила.
Охранники Кимаша расступились, пропуская лугала. Он оказался мужчиной чуть за сорок, примерно того же возраста, что и Эрешгун; энергичный, хотя седина начала покрывать его волосы и бороду инеем. Он носил золотые серьги и связывал волосы в пучок на затылке золотой нитью, а не простой лентой. Рукоять кинжала тоже обмотана золотой проволокой, а на поясе и сандалиях сверкали золотые пряжки.
— Можешь смотреть, — снисходительно позволил он Шаруру, и тот выпрямился. Торговец протянул руку и прикоснулся к бедру Кимаша в знак покорности. Лугал накрыл его руку своей и тут же отпустил. Внимательно осмотрев Шарура, он проговорил:
— Пусть Энгибил и другие великие боги окажут благосклонность твоему путешествию в горы, Шарур, сын Эрешгуна.
— Благодарю лугала, владыку Гибила, — смиренно ответил Шарур.
— Пусть тебе посчастливится вернуться со слитками блестящей меди; да будут корзины ваших ослов нагружены тяжелыми мешками с рудой, — продолжал Кимаш.
— Да будет так, — подтвердил Шарур.
Внезапно Кимаш отказался от официальной дикции, которую он использовал, когда говорил как лугал — эта дикция осталась с тех времен, когда владыками Гибила были энси, через которых говорил сам Энгибил, — и обратился к Шаруру просто как человек к человеку:
— Мне нужна эта медь. Ее никогда не бывает слишком много. Имхурсаг снова посягает на нас, и некоторые города с их богами могут послать людей и оружие ему на помощь в следующей войне.
— Если я смогу достать его для вас, господин, я это сделаю, — решительно сказал Шарур. — Я бы не рискнул отправиться в Алашкуррут, если бы сомневался, что они готовы торговать со мной.
— Да, да, знаю, — ответил лугал. При всей своей власти он был беспокойным человеком. — И не забудь привезти каких-нибудь диковинок, которых у нас раньше не видели. Я хочу возложить их на алтарь в храме Энгибила, чтобы позабавить бога и доставить ему удовольствие.
— Господин, я сделаю, как ты говоришь, — пообещал Шарур. — Бог города заслуживает богатых подарков, и я уверен: ты щедро одаришь его.
Они с Кимашем с пониманием посмотрели друг на друга. Ни один не улыбнулся на случай, если бог следит за Кимашем. Но они оба знали ленивую натуру Энгибила. Игиги первым обнаружил, что если принести на алтарь Энгибила достаточно подношений, бог позволит ему действовать так, как он считает нужным, а не только как выразитель его воли. Кимаш шел по стопам своего деда. Бог все-таки оставался намного сильнее лугала, но Энгибила можно было отвлечь, а Кимаша — нет.
— Я распоряжусь, чтобы жрецы Энгибила молились о вашем безопасном и удачном предприятии.
Шарур поклонился. Некоторых жрецов, несомненно, возмущали правившие лугалы, но что они могли сделать, если бог согласился на это? А некоторые, помоложе, служили Энгибилу, да, но служили и Кимашу. Лугал сказал: «Мои молитвы будут с их молитвами».
Шарур снова поклонился. — Благодарю лугала, владыку Гибила.
— Еще одно, — неожиданно резко сказал Кимаш. — Что бы ты не услышал о деяниях Энимхурсага в большом мире, обязательно доложи мне и Энгибилу. Энимхурсаг ненавидит наш город, потому что мы его победили и процветаем, хотя правят нами люди, а не боги.
— Я сделаю, как ты говоришь, господин, — еще раз пообещал Шарур.
Кимаш кивнул и вернулся на свое место в середине дворцовой стражи. Процессия двинулась по Улице Кузнецов, трубачи трубили в бараньи рога, глашатай возвещал о приближении Кимаша всем поблизости так, словно лугал по крайней мере равен Энгибилу, прогуливающемуся по городу в день великого праздника.
Хархару и Мушезиб, а также помощники погонщиков ослов и охранники смотрели на Шарура с особым почтением. Хархару наверняка знал, что Кимаш благоволит клану Эрешгуна. Мушезиб, тоже знал… или догадывался. Остальные делали выводы. Но одно дело знать, и совсем другое, если тебе напоминают об этом при всех. Жителям Гибила и так известна сила лугала, но когда он появляется на людях со своими трубачами и вестниками, это напоминание, которое лишним никогда не бывает.
— Видишь, отец моего отца? — пробормотал Шарур.
Он вовсе не собирался делиться впечатлениями с призраком, но тот его услышал.
— О, я вижу, — ответил дед. — Думаешь, мне это нравится? — Призрак ушел. Шарур привык замечать его уход и не сомневался в том, что остался один. Он улыбнулся. Дедушка не особенно любил его, когда был жив, и теперь, когда умер, мнения своего не изменил.
Шарур и в мыслях не держал винить в этом призрака. Когда умирал последний человек, помнивший его живым, призрак больше не мог оставаться на земле, он спускался в подземный мир и присоединялся к теням. Неудивительно, что для деда любые перемены были к худшему.
Однажды, подумал Шарур, эта участь постигнет и его самого. Но пока он молод. Сила переполняет его тело. Он еще даже не женился на Нингаль, и у него не было детей, не говоря уже о внуках. Впереди долгая жизнь, есть надежда, что не самая плохая. Так что пока он не собирается становиться призраком.
— Трогаемся, — сказал он Хархару, и тот потянул переднего осла за уздечку. Осел уставился на него большими удивленными глазами: мысль о том, чтобы действительно куда-то отправиться, давно вылетела у него из головы. Хархару снова потянул. Длинные уши осла дернулись. Он возмущенно заревел.
— Пни его как следует, — посоветовал Мушезиб.
— Нет. Имей терпение, — голос Хархару стал на удивление мягким. Он снова потянул за уздечку. Осел пошел вперед. Это положительно подействовало на весь караван. Следующий осел тоже громко выразил свое недовольство, но последовал за вожаком. Прочие ослы поддержали передних. Стало шумно. Погонщики принялись за работу, каждый на свой лад, и караван, наконец, тронулся.
Когда миновали дом Нингаль, из дверей показался ее отец, Димгалабзу, тоже кузнец, крепкий на вид, широкоплечий, изрядно раздобревший мужчина. В руках он держал большую корзину с мусором, который тут же вывалил на улицу.
— Собрался за медью для нас, сын Эрешгуна?
— Истинно так, отец моей невесты, — ответил Шарур. — Когда вернусь, поговорим о выкупе за твою дочь.
— Ты так уверен, да? — в голосе Димгалабзу совсем не было угрозы, просто ему нравилось подначивать будущего зятя. — Ну, поглядим, поглядим. — Он доброжелательно помахал Шаруру, подмигнул и вернулся в дом.
— Надеюсь, парень, девочка в мать пошла, а не в отца, — усмехнулся Мушезиб.
— Ты внешность имеешь в виду? Да, на мать похожа, — ответил Шарур. От отца Нингаль досталось весьма своеобразное чувство юмора, иногда приводившее Шарура в замешательство. Впрочем, личные качества невесты торговца не волновали командира охранников каравана.
Они свернули с улицы Кузнецов и уже приближались к западным воротам, когда им попалась семья, азартно разносившая собственный дом. Обычное дело в Гибиле. Высушенный на солнце сырцовый кирпич, из которого строили почти все в городе, кроме храма Энгибила и дворца лугала, прочным материалом никак не назовешь. Частенько стена рушилась под тяжестью крыши, особенно когда забывали убирать грязь после сезона дождей. А иногда стена падала просто так, и тогда это объясняли прихотью бога или демона. Бывало, что весь дом складывался как карточный домик, погребая под собой хозяев.
В этом доме пока никто не пострадал, судя по тому, как весело семья вместе с парой рабов работала мотыгами. Люди тут же сортировали битый кирпич, который потом пойдет на пол будущего дома. Особенно бережно обращались со стропилами, аккуратно складывая их рядом со штабелями кирпича, заготовленного для нового дома.
Улица и так была довольно узкой, а теперь дерево и кирпич сделали ее почти непроходимой. К тому же вокруг теснились люди, собравшиеся посмотреть на работу и поделиться советами. Кто-то в толпе выкрикнул:
— Хорошо у вас получается! Разберетесь со своим домом, может, и мой снесете?
— Сам ломай свой дом, Мелшипак, — ответил мужчина, видимо, хозяин сносимого жилья. Похоже, упомянутый Мелшипак приходился ему другом или родственником. — Мне вот в удовольствие, как подумаю, что больше не придется перелезать через порог на улицу. Посмотри, как уровень поднялся! Двадцать лет не перестраивали!
Да, за двадцать лет мусору набиралось прилично. Неудивительно, что уровень улицы сильно отличался от уровня пола в доме.
Шарура, однако, заботила не высота улицы, а только ее ширина, вернее, отсутствие этой ширины.
— Дайте пройти, — миролюбиво обратился он к Мелшипаку и другим зрителям. Однако с места никто не двинулся. Пришлось крикнуть уже построже: — Уступите дорогу! — Кое-кто посторонился, но далеко не все. Шарур кивнул охранникам каравана. Они выдвинулись вперед. Несмотря на отсутствие оружия, выглядели они довольно внушительно. Оставаясь за их спинами, Шарур крикнул: — Шевелитесь! Ишь, мусора накидали!
Люди с удивлением посмотрели на него. Они словно только теперь заметили, что идет караван, и медленно, неохотно начали расступаться. Ослы протискивались через узкий проход. Толпа за их спинами тут же смыкалась.
Как храм бога и дворец лугала, городская стена была выстроена из обожженного кирпича. Конечно, он был существенно дороже, чем высушенный на солнце, но зато и по прочности превосходил сырец. В горах Алашкурру дома и стены строили из камня, а в Кудурру это обошлось бы дороже обожженного кирпича.
— Да будет к вам добр Энгибил и да сопутствуют тебе удача, сын Эрешгуна, — так напутствовал их стражник у городских ворот. Он был в курсе предпочтений Кимаша, а значит, тоже хорошо относился к торговцам и кузнецам.
Шарур повел караван вниз с невысокого холма, на вершине которого раскинулся Гибил. Внизу лежала пойма реки. Сколько раз Шаруру приходилось проходить здесь, а вот о реке он не думал совсем. Теперь он оглянулся и, казалось, увидел город заново. Он походил на шишку, торчащую из равнины. Всегда ли так было? Или поначалу Гибил заложили в пойме, а потом он медленно начал взбираться на холм, пока не стал главенствовать над равниной? Вот так и с мусором. Если так будет продолжаться еще тысячу лет, или две, или три, Гибил в конце концов окажется на вершине горы. Может, и так, но это будет нескоро, наверное, даже его призрак этого не увидит.
Дорога на запад к реке Ярмук представляла собой грязную тропу. Она шла через несколько деревень. Некоторые дома в них строили из такого же высушенного на солнце кирпича, как в Гибиле. Однако на постройку большинства пошел тростник, в изобилии росший вдоль речного берега. Тростник время от времени косили, иначе он грозил забить каналы. Хижины в деревнях больше всего напоминали огромные корзины, перевернутые вверх дном.
— Мне такие постройки не нравятся, — проворчал Шарур, указывая на одну такую избушку, перед которой играла пара голых детей. — На такую крышу не поднимешься, и спать на ней нельзя, тут же вниз сверзишься.
Мушезиб посмеялся, обнажив ряд крепких желтых зубов.
— Я в такой деревне вырос. Мне казалось, что все в порядке, пока я не побывал в Гибиле. Посмотрел и понял, что жить нужно именно там.
— И со мной то же самое, — кивнул Хархару. — Но здешним жителям и здесь неплохо. У них в поле вся жизнь проходит.
Люди в полях пропалывали пшеницу и ячмень, их жены хлопотали на огородах с бобами, луком, капустой, дынями и огурцами; пара мужчин копала глину у берега канала и укладывала в квадратные гнезда — так здесь делали кирпичи; женщин шлепала непослушного ребенка, а парень с острогой охотился на рыбу в реке.
Шарур мог бы поспорить, что все эти люди так и останутся в своей деревне до самой смерти. Ему посчастливилось родиться в Гибиле, в городе, который вел торговлю со всеми странами света. Там жили не только кузнецы, но и гончары, красильщики, плетельщики корзин и множество других ремесленников. Если бы он родился не в городе, то, наверное, сумел бы как-нибудь перебраться туда, лишь бы не оставаться в деревне.
Он снова подумал о Гибиле, каким он был когда-то, когда располагался на дне долины, а не на холме, как сейчас. Во времена его прадеда он напоминал такую же деревню, как одна из этих. Он задавался вопросом, что заставило город расти и меняться, в то время как другие поселения оставались прежними.
Это Энгибил, подумал он. Бог всегда жил там. Люди приходили к нему просить о чем-то, просто повидаться друг с другом, посплетничать, и оставались торговать или заниматься каким-нибудь другим делом. Этого оказалось достаточно, чтобы выделить Гибил среди прочих деревень. Шарур нервно улыбнулся. Он, современный человек, старался держаться подальше от божества, ему вполне хватало своего мира. Хотя это и странно. Ведь именно благодаря Энгибилу он, Шарур, стал этим современным человеком, городским жителем, а город возник как раз благодаря Энгибилу.
На ночь караван встал лагерем возле деревни, все еще находившейся в землях Гибила. Один из ослов был нагружен всякими безделушками для обмена на продукты. Несколько ожерелий с глиняными бусинами, яркими камешками и маленькими ракушками из моря Рабиа (в которое впадают Ярмук и Дияла) позволили Шаруру разжиться хлебом, пивом и вяленой рыбой, чтобы накормить своих людей. После ужина он расстелил одеяло на земле и проспал до восхода солнца.
Утром он поплескал на лицо водой из канала, чтобы проснуться. Несколько погонщиков ослов и охранников стояли на коленях у кромки воды и тоже умывались. Другие, ниже по течению, оправлялись после выпитого накануне пива. Все еще зевая, Шарур скомандовал начало движения и добавил:
— Это у нас последняя ночь без часовых. К следующей ночи доберемся до земель города Зуаба. А там одни воры живут. Кто же станет им доверять?
— Это Энзуаб виноват, — сказал Хархару. — Давным-давно у них там был другой бог, но Энзуаб украл у него город, а самого прогнал в пустыню. Ничего удивительного, что люди подражают своему богу.
— А я слышал как раз наоборот: это бог города похож на людей, — сказал Шарур. — Говорили, что они там придали воровству такое значение, что наделили Энзуаба такой силой, что прежний бог с ним не справился.
— Может, и так, — пожав плечами, ответил хозяин ослов. — У нас говорили по-другому, но и такая версия возможна. Впрочем, дело не в том, как оно там было на самом деле, а в том, что они и в самом деле воры.
После полудня караван подошел к границе между землями Гибила и Зуаба. Два города, два бога жили пока в мире. Охраны на границе, как между Гибилом и Имхурсагом на севере, здесь не было. Через канал протянулся мост из бревен финиковой пальмы. Перебравшись на ту сторону, Шарур повел караван по дороге на запад через земли Зуаба.
Вскоре караван окружили местные жители, любопытные как вороны. Их переполняли вопросы, интересовали слухи и сплетни, словно люди пришли не из соседнего города, а с другого конца земли. Болтая, они плотоядно посматривали на ослов и их груз. Мушезиб и прочие охранники изо всех сил старались выглядеть свирепыми и бдительными. Шарур был готов к тому, что чего-то он не досчитается, лишь бы потери не оказались слишком большими.
Толку от рассказов местных не было никакого. Шарур с недоверием выслушал историю о Нурили, энси Зуаба, ухитрившегося оплодотворить четырнадцать жен в одну ночь.
— Бог через него действовал, — настаивал мужик, излагавший историю.
— Бог, говоришь? — Шарур даже наклонился к рассказчику, словно с трудом разбирая шипящий диалект. Его люди осторожно посмеялись. Впрочем, вскоре они поняли, что Энзуаб не обиделся (или, по крайней мере, не заметил). Местные тоже посмеивались. Шарур продолжил: — Думаю, без божьей помощи энси не справился бы.
Но не все услышанное оказалось небылицами. Другой человек из Зуаба сказал:
— Третьего дня здесь проходил караван из Имхурсага, и тоже на запад шел. Если догоните его, надеюсь, не повздорите.
Между Зуабом и Гибилом был мир. Но мир был и между Зуабом и Имхурсагом. Шарур поскреб в затылке.
— Первыми драться не станем. Но если имхурсаги захотят ссоры, за себя постоять сумеем.
— Вот, правильно, — покивал местный. — А может, вы с ними и не встретитесь.
— Вполне может быть, — согласился Шарур. — Куда они направлялись?
— Да так же, как и ты, в горы Алашкурру, — ответил мужчина. — Но три дня — это все-таки три дня, так что, может, и не встретитесь.
— Тоже правда, — кивнул Шарур. Однако в глубине души не верил, что встречи не случится. Вот если бы он шел первым, то люди Имхурсага ни за что бы его не догнали. А так… он прикинул время и расстояние, встретимся, конечно. Люди из городов, которыми боги правили напрямую, обычно двигались медленнее, чем те, кто сам планировал свои дела.
Зуабиец указал на небо.
— Гляньте! — голос его выдавал волнение. — Горный орел! На запад летит. Для вашего каравана это добрый знак!
На мгновение Шарура действительно перевел взгляд на небо, но тут же повернулся к местному. А тот как раз примеривался к ближайшему ослу. В руке он держал небольшой кремневый нож, такими широко пользовались до появления бронзы. Шарур сделал шаг и схватил мужика за запястье.
— С твоей стороны не слишком разумно потрошить чужие вьюки, — спокойно, но с угрозой сказал он. — И вообще, лучше бы тебе убраться подальше, причем так, чтобы я тебя больше никогда не видел.
— Я тебя о врагах предупредил! — возмущенно завопил мужик, — а ты вот как мне отплатил!
— Я тебе еще не отплатил, — Шарур говорил спокойно. — А как именно отплачу за то, что ты мне врешь, ты вскоре узнаешь. А за попытку украсть мои вещи могу заплатить прямо сейчас. — Он действительно не испытывал гнева, просто жители Зуаба склонны к воровству, вот и все. — Спрячь свой каменный ножик и ступай с миром. Это моя плата за твое предупреждение.
— Ну и ладно, — беззлобно сказал местный. — Тебя, похоже, не вдруг обманешь.
— Мне уже приходилось бывать в землях Зуаба, — ответил Шарур. — Кое-каким фокусам я обучен. Не всем, конечно. Но кое-что все-таки знаю.
Караван тронулся. К вечеру они подошли к городу Зуабу. Из-за городской стены виднелось лишь одно здание — храм Энзуаба, остальные были пониже. Шарур знал, что резиденция энси была лишь небольшой пристройкой к храму, и совсем не походила на дворец, в каком жил лугал Кимаш в Гибиле.
— Собираешься здесь заночевать, купеческий сын? — спросил Хархару.
Шарур покачал головой.
— Зачем платить за ночлег? Погода хорошая. Можем отлично выспаться на земле. Мы не так долго путешествуем, чтобы стремиться к особым удобствам. Вот на обратном пути, возможно, переночуем в Зуабе, чтобы вспомнить о нормальном ночлеге.
Его слова вполне удовлетворили хозяина ослов. Мушезиб тоже остался доволен. Шарур видел, что бравый вояка не очень-то жалует городские удобства. Может, погонщики ослов и думали иначе, но никто не спешил интересоваться их мнением.
Среди ночи один из охранников, здоровенный парень по имени Агум, разбудил Шарура. Незадолго до этого взошла луна, заливая землю между реками мягким желтым светом. Шарур пробормотал приветственную молитву Нуску, а затем спросил: «Что случилось?»
Агум указал на стену.
— Знаешь, сын торговца, я рад, что мы не стали ночевать в городе. Смотри — Энзуаб идет.
Шарур почувствовал озноб. Боги ходили по земле Кудурру. Энгибил был миролюбивым божеством. Иначе он никогда бы не позволил простым людям лугалам править Гибилом на протяжении трех поколений. Он довольствовался подношениями лугалов и сиднем сидел в своем храме. И город свой не покидал с тех пор, как Шарур был мальчишкой.
Другие боги вели более активный образ жизни. Шарур с благоговением наблюдал, как залитая лунным светом фигура Энзуаба шагает по улицам. Ростом он превышал городскую стену почти вдвое. Глаза божества светились, и не лунный блеск был тому виной. Шарур вспомнил цвет пламени, в котором кузнецы выплавляли бронзу.
Еще пара фарлонгов и глаза божества встретились с глазами Шарура. К ужасу торговца, Энзуаб остановился. Он смотрел в сторону каравана, словно размышляя, не нанести ли ему визит пришлым людям. Судя по тому, какую позу он при этом принял, Шарур догадался, что визит может оказаться неприятным.
Шарур схватился за амулет на поясе.
— Энгибил — мой господин, — быстро проговорил он. — Энгибил не ссорится с владыкой Зуаба.
Несколько мгновений Шаруру казалось, что его слова не нашли понимания у божества. Но затем бог опустил горящий взгляд на свой город. Он протянул руку и что-то схватил прямо через крышу, — отсюда не было видно, что именно.
Агум прошептал:
— Вот будь мы там, мог бы и нас схватить.
Вполне возможно, подумал Шарур. Похоже, Энзуаб почему-то принял его за врага, хотя Энзуаб и Энгибил не враждовали. Шарур растерянно почесал затылок. Он несколько раз проезжал через Зуаб по пути в горы Алашкурру и обратно. И ни разу Зуаб не обращал на него ни малейшего внимания.
Видимо, стражник подумал о том же.
— Ты чем-то насолил Энзуабу, сын торговца?
— Почем мне знать? — раздраженно прошипел Шарур. — Но утром обязательно надо принести жертву и попросить прощения.
— Вот, правильно, — одобрил Агум. — Не хочу, чтобы бог на нас гневался.
— Я тоже не хочу. — Шарур наблюдал за Энзуабом, пока бог не скрылся в своем храме, сумев как-то скукожиться, чтобы пройти в двери. Только после этого купец позволил себе лечь и снова заснуть.
Он приветствовал восход Шумукина, повелителя солнца, молитвой, положенной на ту же мелодию, что и молитва Нуску накануне вечером. Шумукин, без сомнения, был самым надежным богом, известным народу Кудурру. Единственным его недостатком было то, что иногда он не соразмерял собственной силы.
Рассказав Хархару и Мушезибу о том, что они с Агумом видели ночью, Шарур сказал:
— Пойду, куплю пару птиц. Надо сделать приношение и попросить прощения. — С этими словами он направился в сторону ближайшей к Зуабу деревни.
— Эй, чего далеко ходить? Можно ведь и в городе купить? — окликнул его Мушезиб. — Вот же город, прямо здесь.
— Нет, я не войду в город Энзуаба, пока не принесу жертву, — покачал головой Шарур. — Я же не знаю, чем и как обидел его.
Мушезиб провел рукой по своей густой, искусно завитой бороде, и кивнул.
Купив пару связанных голубей, Шарур вернулся к каравану. Он положил птиц в красивую чашу (за которую намеревался немало получить от людей Алашкурру). Ничего не поделаешь: худшее подношение настроило бы Энзуаба против него, чего доброго, бог мог не принять подношение.
Он поднес чашу с двумя голубями к городской стене и смиренно склонился перед городским богом:
— Владыка Энзуаб, если я прогневал тебя — прости, умоляю! Владыка Энзуаб, если я оскорбил тебя — прости, умоляю! Владыка Энзуаб, если я чем-то обидел тебя — прости, умоляю!
Еще некоторое время он перечислял возможные обиды, которые мог нанести местному божеству, а потом оторвал голубям головы и собрал кровь птиц в чашу. Затем двумя пальцами правой руки побрызгал кровью себе на грудь и на тунику. Поманил сначала Хархару, а потом и Мушезиба, и тоже окропил их. Наконец, он окропил голубиной кровью передового осла. Осел фыркнул и пошевелил большими ушами. Запах крови ему не понравился.
— Владыка Энзуаб — прости, умоляю! — еще раз воскликнул Шарур. — Пусть твой гнев разобьется, как эта чаша, которую я приношу тебе! — Он изо всех сил он швырнул тонкую красивую чашу о твердую землю. Брызнули осколки. Голубиная кровь растеклась по земле красной звездой.
— Да будет так! — произнес Хархару, до этого с сомнением наблюдавший за жертвоприношением. — Теперь — в путь! — Он потянул за веревку передового осла, и караван тронулся.
Однако Шарур почему-то не ощущал, что бог простил его. Правда, Энзуаб не явил признаков своего гнева, но и легкости Шарур не почувствовал. Может быть, Энзуаб просто ждал более подходящего момента.
К западу и северу от земель, которыми правил Зуаб, лежал бесплодный неорошаемый кусок земли, на который не претендовали ни боги, ни города. Маленькие пыльные демоны кружились вокруг каравана, то нервно убегая от людей и ослов, то подбегая поближе, чтобы посмотреть, кому бы и как бы тут причинить какой-нибудь вред. Когда один из них попал под ноги Шаруру и попытался сбить его с ног, Шарур достал из-за пояса амулет Энгибила.
— Пошел вон! — воскликнул он, и пылевые демоны с легкими испуганными вздохами разбежались от силы бога.
Дикие ослы тоже разбегались от каравана; чтобы напугать их, не требовалась сила бога, достаточно было и силы человека. Они вздымали больше пыли, что смогли бы все пыльные демоны. Шарур отправил Агума и одного из помощников погонщика, рослого мужчину по имени Рукагин, с луками на охоту. Вернулись они довольно быстро и притащили на шесте выпотрошенную тушу дикого осла.
Шарур радостно встретил их.
— Сегодня пируем! — воскликнул он. — Дикий осел не так хорош, как баранина или говядина, но зато тут каждому хватит.
Но на равнине охотились не только караванщики. Вскоре после возвращения Агума и Рукагина поблизости раздался львиный рык, да такой, что Шарур схватился за нож, еще не успев сообразить, что это такое он услышал. Ослы каравана, и так обеспокоенные запахом убитого сородича, внезапно стали послушными, как ягнята.
Хархару усмехнулся.
— Они думают, что мы защитим их от диких зверей, — сказал он Шаруру.
Дикие ослы вдалеке в панике помчались куда глаза глядят. Рев раздался снова, ему ответили с нескольких сторон другие львы. С неба падали стервятники. Они и к дикому ослу, убитому караванщиками, слетались полакомиться потрохами, оставленными людьми. Теперь им придется ждать своей доли, пока львы не закончат трапезу.
Шарур положил руку на шею переднего осла.
— Ладно, придется обеспечить им защиту, — сказал он. Осел рявкнул на него, и торговец опасливо отпрянул. Хархару громко рассмеялся.
В тот вечер караванщики собрали хворост и сухой ослиный навоз для пары костров у крошечного ручейка. Люди жарили куски ослиного мяса над огнем на длинных шампурах. Верхний слой мяса обугливался, зато внутри оно становилось сочным и вкусным. Шарур обжег пальцы, обжег губы и даже язык. Впрочем, он не сильно переживал. Главное, что живот его был полон.
Напротив присел Рукагин. Глаза у него полыхнули отраженным светом и в первый момент Шарур не придал этому значения, но потом сообразил — что-то не так. Это не был отраженный свет. На стоянках частенько собиралась всякая живность: лисы, дикие собаки, те же львы, их глаза светились. Глаза мужчины так не могут. А вот глаза демонов…
— Рукагин! — резко позвал Шарур.
Рукагин уставился на него. Глаза погонщика вспыхнули еще ярче, как будто огонь был внутри него, а не перед ним.
— Рукагин… — с сомнением протянул он, как будто не узнавая собственного имени. А затем вдруг расхохотался отвратительным смехом, заставив товарищей отшатнуться. — Твоего Рукагина давно съели! — взревел он.
— Чума побери! — воскликнул Хархару. — В него вселился пустынный демон!
— Похоже, ты прав, — сказал Шарур и помахал перед глазами погонщика амулетом Энгибила. Однако теперь он имел дело не с маленьким пыльным демоном на дороге. Этот демон оказался более стойким. Он опять расхохотался и хрипло представился: — Я — демон этой местности. А твой бог дома остался, да и там он изнывает от лени. Здесь у него нет власти надо мной. Пустыня — это моя земля. А я ее бог! Может быть, руками этого человека я выстрою здесь настоящий город и стану истинным богом, великим богом, более великим, чем твой.
Возможно, он был прав. Возможно, когда-то и Энгибил был именно таким бесприютным духом пустыни. Но Шарур не желал, чтобы демон строил свое величие с помощью одного из его людей.
— Взять его! — приказал он, и охранники набросились на бывшего товарища. Но погонщик и прежде был силен, а теперь, став пристанищем для демона, обрел непомерную силу. Но все-таки с несколькими охранниками ему было не справиться. Двое схватили демона за одну руку, двое — за другую, трое держали ноги. Он выл, как лиса. Он шипел, как змея. Он рычал, как лев, и пытался кусаться, как лев. Охрана с трудом удерживала его.
Мушезиб обнажил бронзовый нож.
— Может, вырвать ему бороду и перерезать горло, — задумчиво спросил начальник стражи. — Тогда демон точно сбежит.
— Да, а кого он выберет следующим? — спросил Шарур. — Может, тебя?
— Плохой знак, — проворчал Мушезиб и сплюнул через левое плечо.
Шарур подошел к тюкам, сваленным на земле. Животных разгрузили на ночь. Если бы он меньше обращал внимания на сборы, то мог бы до восхода солнца искать то, что хотел. А так он просто достал из одного вьюка маленький простой горшок с пробкой, залитой смолой.
— Что там? — спросил Мушезиб.
— Эссенция календулы, — ответил Шарур. — Алашкурруты высоко ценят его, и каждый караван продает им несколько горшочков. Это эффективное средство против укусов скорпионов, их там много, против змеиных укусов, желтухи, зубной боли, болезней желудка, одышки и много чего другого. А еще против одержимости демоном.
— Сильная штука! — восхищенно сказал начальник стражи.
— Ради Энгибила, надеюсь, что средство окажется достаточно сильным. — Шарур острием ножа соскреб смолу и приподнял крышку горшка. Раньше он не раз радовался, что Энгибил не так активно вмешивается в дела человеческие, как, например, Энзуаб или, что еще хуже, Энимхурсаг. Но теперь, когда демон пустыни вздумал насмехался над его божеством, он задумался о том, что не вредно было бы Энгибилу и вмешаться.
Едва он приоткрыл горшок, оттуда потянуло сладким, пряным запахом. Кивнув Мушезибу, чтобы сопровождал его, он подошел к одержимому бесом Рукагину и присел рядом с ним на корточки. Почувствовав запах, демон заставил погонщика крепко сжать челюсти. Так двухлетний ребенок отказывается есть протертые овощи.
Мушезиб схватил Рукагина за бороду и сильно дернул. Погонщик поневоле открыл рот. Шарур тут же влил в него треть горшка эссенции. Рукагин чуть не захлебнулся и, вместо того чтобы выплюнуть настой, закашлялся… и проглотил.
Как только настой попал внутрь, погонщик издал такой вопль, что в лагере настала мертвая тишина. Тело Рукагина встряхнуло так сильно, что державшие его охранники отлетели в стороны. Изо рта, из носа, из ушей, и даже, кажется, из глаз погонщика повалил темный дым. Он почти сразу растворился в воздухе, так что Шарур даже усомнился, а видел ли он его.
Рукагин сел и огляделся. Потом потрогал себя за подбородок.
— Кто посмел дернуть меня за бороду? — удивленно спросил он. Не удивительно. Рука у Мушезиба тяжелая.
— Смотри на огонь! — приказал Шарур погонщику и вгляделся в его глаза. Они больше не бегали, как раньше. — Слава богам: демона из тебя мы изгнали.
— Какого еще демона? — возмутился Рукагин. — Я сидел себе у костра, ел кусок печенки, и... — он замолчал. — Почему-то не помню, что дальше было, — удивленно проговорил он.
— Вот и отлично, что не помнишь, — сказал Шарур, и остальные караванщики истово закивали.
— Почему это? — обиженно спросил Рукагин. — Ну, не помню… так скажите мне! — Однако его товарищи молчали.
Шарур закрыл горшок и снова залил крышку смолой из своих запасов. Неизвестно ведь, когда и зачем понадобится такая нужная вещь, как смола. Он подобрал веточку и тщательно обмазал края горшка. Мушезиб стоял рядом и смотрел.
— Сильное средство, — уважительно проговорил он.
— Да, — кивнул Шарур. — Думаю, раз я сам наблюдал его действие и могу рассказать в Алашкурруте, надо будет отдать его подороже.
— Точно, — согласился начальник стражи. Он все еще задумчиво разглядывал горшок. — А если оно так же влияет на мужскую силу, как на демонов, это просто бесценное средство.
Шарур посмотрел на горшок, взвесил его и протянул:
— Сомневаюсь, что в Алашкуррут заинтересуются наполовину пустым горшком даже с таким ценным средством. Знаешь, Мушезиб, давай я тебе его подарю? А ты уж поступишь с ним, как сочтешь нужным.
— А ты добр, сын торговца! — Мушезиб постарался не выглядеть слишком нетерпеливым. — Благодарю. Держи!