«Рубин» прерывает молчание

6.

Верхний слой дыма и пыли, наполняющий их котловину, издалека выглядел как зеркало покрытого грязной пеной озера. Но чем ближе, тем ясней различались волнующиеся в ней полосы, попеременно темные и почти белые, временами раздергиваемые сильными течениями. Окружающие долину землистые холмики, погруженные в эту угрюмую трясину до половины склонов, производили впечатление печального и молчаливого кордона.

У меня болели все кости. Всю дорогу я проделал в довольно-таки странной позиции — держа левую ногу снаружи машины. Это последствия бури. Оставленный на суше вездеход, подхваченный стеной пыли, от которой мы сбежали в воду, ударился бортом о выступающую из склона скалу. Мне нужно было бы что-нибудь с этим сделать перед выступлением в дорогу, но едва я убедился, что двигатели работают нормально, я двинулся в путь, не снимая ноги с педали газа. Пролетел почти восемьдесят километров, отделяющую застланную дымом котловину от океана.

Я перекатился через последнюю котловину и сбавил скорость. Видимость ухудшалась с каждым метром. Я включил рефлекторы, вернее, один из них, такие как остальные пострадали во время бури, но это не слишком пригодилось.

Микрофоны приносили нарастающий грохот из равномерного шума временами пробивалась вибрация буровых агрегатов и компрессоров, скрежет тяжелых манипуляторов, стонущий вой сигналов. На момент все утихло, и внезапно атмосферу потряс сильный грохот, массы пыли; смешанные с тучами гальки и обломков скал, поднялись в кустистом взрыве, увлекая за собой первоначальные дым и пыль, и, набрав высоту, начали раздуваться в виде придавленного гриба. Открытое дно углубления показало широкие мелкие канавы, в которые уходили опущенные плечи эскалаторов, несколько плоских перерабатывающих машин и два транспортера на монсттруально огромных колесах. Один из них, тяжело нагруженный, как раз полз к низкой седловине, выводящей из замкнутого холмами пространства в сторону, где в неполных сорока километрах отсюда стоял «Рубин».

На краю дороги, более-менее напротив склона, где катился сейчас вездеход, виднелась маленькая фигура Фроса. Смотря в сторону, где минуту назад взрыв из скального ложа очередную порцию лютения, он что-то объяснял следящим автоматам. Я видел его не более нескольких секунд, сразу за этим машины все двинулись,

Котловину снова наполнил адский визг, из-под клубов пыли зубы экскаваторов и лапы транспортеров поднимали тучи пыли, которые вскоре заслонили дно углубления и окрестные склоны. Я ехал еще минуту, тараща глаза, приготовившись, что из тучи появится внезапно масса какого-нибудь бульдозера или автоматического переработчика, наконец остановился.

— Фрос! — позвал я. — Фрос, слышишь?

Наушники ответили далеким, заглушенным звуком. Скафандры не имеют устройства, которое позволяло бы выключать микрофоны… Как будто бы из соображений безопасности.

— Фрос, я иду к тебе!

На этот раз мне удалось выловить несколько слов ответа.

— Будь осторожен… канавы… лучше всего обожди…

Я объехал место, с которого доходили те звуки, наиболее заядлой суеты и достигнув подножья противоположного склона, свернул в сторону, где, как я помнил, стоял Фрос со своими автоматами.

— Отзовись, Мур! — раздалось в наушниках скафандра. — Где ты?

— Недалеко! — сказал я.

— Ты уже знаешь…

— Ты сидишь тут с утра, — прервал я. — Так дай и другим поработать…

— Не нужно, — голос был ближе. — Уже кончаю. Последний транспорт. Автоматы вернулись?

— Нет! —буркнул я. — Когда вернутся, Мота даст нам знать. Наверное, сам придет…

Я прошел еще несколько шагов и увидел прямо перед собой появившиеся из пыли очертания шлема. Не успел я отдышаться, как Фрос наклонился и дал знак автоматам. Котловину охватила тишина. Через минуту снова стал слышен звук работающих двигателей и удары металлических зацепов о скалы, по сравнению с предыдущим взрывом и визгом это был едва лишь звуком, шумом. Я понял, что машины и агрегаты строятся в колонну перед отправлением в обратную дорогу на корабль. Вскоре я мог в этом убедиться собственными глазами. Пыль начала опадать, окружающие долину холмы ошеломляюще быстро набирали резкость.

Фрос подождал, пока последняя машина направится на дорогу к седловине, потом спросил:

— Что делают те?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Может опять? Вчера они перенесли несколько сильных впечатлений!

— Не только они! — бросил он понуро.

Да, не только они! Но мы не брали на себя труд обращать кого-нибудь к нашему способу видения мира и будущего. Не должны были объяснять ложь, которая обязана была затереть образ того, что в действительности случилось на Второй перед нашим прибытием. Я сказал ему об этом.

— Ты удивляешься? — бросил он. — Думаешь, что мы на их месте поступили бы иначе?

— Не удивляюсь, — буркнул я. — И, значит, не знаю, что было бы, если бы я бегал по дну или вдыхал двуокись углерода. Мой вездеход остался на том склоне, — изменил я тему и показал движением руки направление. — Пойдешь со мной?

Он вздохнул, но ничего не сказал.

Мы пересекли дно котловины, обходя раскинувшиеся выкопы, и начали восхождение.

Когда местность стала более плоской, Фрос внезапно остановился. По инерции я едва не свалил его.

— Что случилось? — спросил я со злостью.

— Ничего, — ответил он. — Я только подумал… — он замолчал. Минуту он без звука двигал губами, потом вздохнул.

— Что с тобой, черт возьми! — злился я.

— Ничего, — буркнул он наконец. — Раздумываю, не правы ли они…

— В чем? — спросил я резко. — В том, что открестились от Земли или что убили тех, двоих… все равно, случайно или нет! А может, в том, что считают нас реакционерами.

— Ты знаешь, о чем я говорю, — сказал он возбужденно. — Не то, чтобы я должен принять за чистую монету все, что они вымыслили. Но… — он заколебался, — я хотел бы посмотреть поближе, как они это делают. Увидеть институты. Послушать, как дискутируют, когда в своем кругу…

— Последнее будет, скорее всего, трудновато, — заметил я довито. — А то касается их институтов… скажи им, пусть они пригласят тебя. В конце концов, с них причитается. Обещай им, что проводишь их до дому, если они позволят тебе помочь побыть немного у себя. Я же вижу, к чему ты ведешь.

Я повернулся к нему спиною и двинулся в сторону вездехода. Он был уже недалеко. Над ним, в несколько десятков метров вверх, светлело широкое седло перевала. А дальше, по прямой линии, в сотнях, может быть, в тысячах километрах отсюда, видимые как на ладони, очертания береговой линии океана, охватывающего две трети поверхности противоположного полушария. После вчерашней бури атмосфера была чистой, как хрусталь. Насколько хватало взгляда, — ни следа тучи.

Я услышал позади учащенное дыхание. Он догнал меня и приостановился.

— Мур…

Я шел дальше. Даже не оглянулся.

— Мур, — повторил он с нажимом.

Я добрался до вездехода и расположился за рулем. Подождал, пока он займет место в кресле рядом, после чего присмотрелся к нему хорошенько. Может, чуть дольше, чем требовалось

— Знаю, что ты хочешь сказать, — я старался говорить спокойно. — Что это тоже люди, только они имеют немного другие взгляды, чем ты и я, что они немало пережили и в конце концов, не может их вот так, попросту убить. Это значит, не может их оставить на произвол судьбы. Из чего уже неизбежно следует, что мы обязаны доставить их на Третью. Так вот, заметь, что я тебе скажу, — невольно я повысил голос. — Во-первых, не обязаны! Мы не были посланы для установления контактов с чужой цивилизацией, с которой Земля до сих пор не сталкивалась. Во-вторых, мы не только можем, но и должны их убить, если решим, что другая альтернатива будет связана с риском. Так как мы не имеем права рисковать. И, наконец, я считаю, что пока мы не найдем Виандена, все равно — живого или мертвого, — на этой планете или на Третьей, и так не над чем раздумывать. Помнишь, что Мота говорил вчера о болтливости!

Он не ответил.

Я спокойно вывел вездеход задним ходом на седловину и повернул. Нам не было нужды ехать через опустошенную котловину. Дорога по горам была короче. Конечно, не для слишком тяжелых машин.

Когда мы прибыли на место, в отверстии грузового люка исчезал последний экскаватор. Внизу ожидали еще два переработчика на гусеницах в сопровождении уже безработных автоматов.

Мы подождали, пока последняя машина съедет с широкой, усаженной соединенными подпорками платформы, потом поехали вверх. Ни во время езды, ни на корабле, ни в последующие часы, которые прошли у нас в проверке информационных узлов и бортовой энергетики, ни один из двух нас не отозвался ни словом.

Корабль был готов к полету. Грузовые отсеки, полные лантакидов, подвергнутых предварительной обработке, обеспечивали запас топлива, достаточного для многократных перелетов на Землю.

Лазерные батареи и преобразователи антиматерии имели энергетические резервы в нетронутом состоянии. Переключатели и системы автоматически функционировали нормально. Кабина блестели чистотой, климатизаторы выбрасывали воздух с примесью питательных веществ. Запасами же воды и концентратов можно было напоить и накормить экипаж большой орбитальной станции.

Мы кончили осмотр криогеничесих соединений системы охлаждения, тогда из навигационной донесся первый сигнал вызова. Я понял, что это Мота, и вместо пульта пошел прямо в направлении шлюза. Я отблокировал автоматы и подождал несколько минут, когда над входом не загорится зеленая лампочка. В дверях я чуть не столкнулся с Мотой. Он был уже без шлема и выглядел так, словно всю дорогу с побережья прошел пешком.

— Как у вас? — буркнул он, минуя меня в тесном коридоре, ведущим в навигационную. Не ожидая ответа, он толкнул двери, огляделся и пошел прямо к креслу. Тяжело сел, вдохнул полной грудью воздух и подержал его в легких, словно наслаждался его свежестью.

— Что ты делал? — спросил я.

Некоторое время он еще сидел без движения, потом махнул рукой.

— Ерунда! — пробурчал он. — Проверил системы станции, немного поговорил… был и на плоскогорье.

— На плоскогорье?

— Угу…

В эту минуту в кабину вошел Фрос. Он быстро приблизился и остановился сразу за моей спиной.

— Ну и что? — бросил он.

Мота помолчал подольше, потом поднял плечи и сцепил пальцы, охватывая ими затылок.

— И ничего, — сказал он так тихо, что я едва расслышал.

— Ничего… — шепнул как эхо Фрос.

— Автоматы? — бросил я, хотя этого уже не потребовалось.

— Автоматы сделали, что могли, — буркнул в ответ Мота. — Там попросту нет никаких следов, ведущих в горы… или еще куда-нибудь. Я был на месте… Несколько часов.

Я понял, почему ему так срочно потребовалось кресло.

— Ты вспоминал, что вы говорили… — начал после паузы Фрос. — Они сказали что-нибудь новое?

Голова Моты совершила полоборота, словно он хотел отрицать и внезапно раздумал.

— Как сказать, — проговорил он, растягивая слоги. — Говорили, как живут… на Третьей. Не столько они, сколько те, Новые, — он выговорил это слово с трудом с особым акцентом, как если бы оно с трудом сходило у него с губ. — Нарисовали несколько карт… и все.

— Это немало, — пробормотал я. — При условии, что там есть хоть крупица правды.

Мота внезапно повернул голову и смерил меня острым взглядом.

— В одном они не лгали во всяком случае, — сказал он спокойно, — что у нас нет другого выхода, кроме как опираться на их информацию.

В кабине воцарилась тишина. Издалека, словно снаружи корабля, доходил едва слышимый отзвук падающих капель. Холодильные агрегаты, выключенные на время осмотра, возвращались к нормальной работе.

Молчание затягивалось. В какой-то момент у меня появилось впечатление, что мы сидим так несколько часов. В действительности прошли секунды.

— Значит, летим, — прошептал наконец Фрос. Его голос звучало глухо. Он откашлялся и повторил чуть громче: — Летим…

— Летим, — сказал я с нажимом. Мота шевельнул головой, словно хотел дать знак что понял, о чем идет речь, но ничего не сказал.

— Так что летим? — не выдержал в конце концов Фрос. — Тянем жребий? Сейчас поищу, — он повернулся и выбежал в коридор. Мы услышали, как он спотыкается о порог в проходе и жилой части, потом наступила тишина.

— Тянем жребий? — спросил я вполголоса.

Он молчал. Можно было подумать, что он заснул.

В глубине хлопнули двери, послышался шум шагов, приглушенный эластичной облицовкой пола, и какие-то слабые звуки, как будто кто-то забавлялся пересыпанием бисера. В кабину вошел Фрос, с порога вытягивая к нам руки, на ладони которых лежало четыре кубика для игры в кости.

— Только один бросок, — говорил он, подходя к плоской подставке пулта. — Ты и я, — он поглядел на меня приглашающе.

Да! Я или он! Ясно было, что Мота полетит в любом случае.

— Ну? — Фрос кивнул мне, показывая на белеющий на серебристой плите кубик. Машинально я сделал шаг вперед.

— Оставьте! — вздохнул Мота. — Не в этот раз. Не будет никакого жребия. — Мур! — он повернулся ко мне боком, — я не во всем с тобой согласен, но…

…там, где особенно не о чем размышлять, — подсказал я, — и где не следует разводить лишних церемоний, ты незаменим! — он внимательно всматривался в меня без улыбки. — Именно так, — буркнул он.

Мы стартовали на следующий день в тринадцать часов местного времени. Мота не вел уже никаких «разговоров». Даже Фрос отказал себе в удовольствии нанести визит на нижний этаж станции. Ночь мы просидели у калькуляторов. Полет будет проходить с применением тех же средств предосторожности, что и предыдущий. Но если отказ от пеленгации и связи действительно должен был увеличить шансы застать врасплох человечество Третьей, то и разговора не было о выходе на орбиту. Коридор входа следовало наметить с точностью до миллиметра кратчайшей, даже если и не самой надежной дорогой. Мы должны свалиться из зенита в точно определенный пункт на дневном полушарии. Благоприятным обстоятельством был обнаруженный аппаратурой станции рост плотности солнечного ветра в районе Альфы, что до определенной степени облегчало введение в заблуждение устройств перехвата.

Их, ничего не ожидавшие экипажи, могли прочитать записи, как следствие обычных при таких обстоятельствах возмущений.

Карты Третьей, годами не корректировавшиеся не давали никакой гарантии правильного выбора места приземления. Но у нас не было ничего надежнее. Немного опираясь на них, немного на наброски, сделанные чужаками, а немного просто на интуицию, мы выбрали в конце концов место, достаточно удаленное от города Новых, однако, не настолько, чтобы дорога до него сушей должна была занять не больше нескольких дней. Это была территория между двумя горными хребтами, вероятно, труднодоступная, где, как могло казаться, немногочисленным жителям, совершенно нечего было делать.

Полет проходил по плану. Он не был приятным. Никто не мог предвидеть, как раз вернутся события, когда мы станем лицом к лицу с людьми, которые не только отреклись от Земли, но уже один раз не позволили нашему экипажу хотя бы подышать воздухом своей планеты. Кроме того, нам разносил черепа неустанный шум смешанных голосов, мелодий и сигналов. На этот раз мы не могли себе позволить выключить радиоперехват. Существовал ничтожный шанс, что в случае обнаружения корабля их наблюдателями, эти последние передадут какое-нибудь сообщение или скажут что-то, что нас предупредит, чтобы мы уже не забавлялись в конспирацию.

Мы ввалились в атмосферу на такой скорости, за которую на любом полигоне нам пришлось бы расплачиваться месячным лечением в тихом домике, окруженным спокойным, тихим и милым пейзажем. Температура в кабине подскочила до шестидесяти градусов, вой компрессоров заглушил даже голоса, доходящие снаружи. Из линии надира мы вывели корабль на высоте не более пяти тысяч метров. Перегрузка на дуге на добрых несколько секунд лишила меня способности видеть. Когда картина на кормовом экране приобрела контуры, корабль шел уже спокойно, на вид неподвижный, похожий на повисший в воздухе. Земля была рядом.

Стреляющие ввысь острыми пиками скалистые склоны ползли все выше и выше, горы замыкались над нами и вокруг нас. Внезапно все застыло. На этот раз я даже не ожидал этого последнего, едва ощутимого толчка. Как только я увидел, что на пульте загораются контрольные огоньки опор, я выбросил наружу все антенны.

Тишина. Мота включил микрофоны. Слабые знакомые звуки, как всегда, когда автоматы исследуют целостность грунта, состав атмосферы, температуру. Ускоренное щелканье переключателей, посапывание остывающих сопел.

— Пока это, — буркнул Мота, отстегивая у себя ремни.

— Ты запеленговал? — спросил я.

Он кивнул.

— Да. Там, — он указал рукой точку на сетке, откуда плыли к нам радиоволны.

Там был город.

— Прямо на север, — пробормотал я вполголоса. Встал и сбросил шлем. Потом некоторое время я работал с компьютером. Прежде, чем он примет опеку над кораблем, мы должны быть уверенными, что приготовленная заранее программа введена в его память, и сделано это надлежащим образом.

Когда я кончил, Моты уже не было в кабине. Со стороны шлюза доходил странный однообразный звук. Я последний раз окинул взглядом датчики, проверил положение переключателей в приставках памяти и на пульте связи, вынул из контейнера специально приготовленные резервные комплекты энергетических узлов личной аппаратуры и излучателей, потом, старательно закрывая за собой двери, вышел в коридор.

Этот звук, словно от плохо натянутой струны — это был ветер. Люк шлюза был распахнут настежь. Камера, обычно освещенная светом одной ксеоновой лампы, была полна солнца.

Через овал люка я увидел Моту. Он стоял с обнаженной головой, опираясь на низкий поручень платформы подъемника и водил взглядом по окрестностям. Его волосы в резком солнечном свете стали абсолютно белыми. Их пряди забавно развевались как это можно видеть на некоторых снимках, когда их авторы хотят создать настроение спокойствия и тишины, умиротворенности.

Я остановился рядом с ним и глубоко вздохнул. В первый раз за многие месяцы мог я это сделать на открытом пространстве, не уменьшая запаса кислорода за спиной.

— Хорошее место для отдыха, — заметил я, оглядевшись.

— Хорошее, — пробормотал он вполголоса. — Идем!

Спускаясь вниз, я не переставал поглощать взором пейзаж. Впереди, на расстоянии более-менее полутора километров темнели величественные массивы гор. Вершины, соединенные гирляндами рваных граней, светились на солнце серебряными пятнами льда и снега. Подножие, из которого они выростали, уходило по мере того, как понижалась платформа, за ближайшие небольшие пригорки, украшенные глыбами, напоминающими юрские останцы. Их светлые, словно известковые стены местами приобретали цвет чистой деликатной розовости. Слева, в глубине, перспективу загораживал хребет, под прямым углом отходящий от главного и соединяющийся с горами, замыкающими долину с востока. На противоположной стене виднелся узкий просвет, показывавший на значительном отдалении узкую поблескивающую полоску реки. Примерно в трехстах метрах от места посадки лежало первое из целой шеренги озерков, до обманчивости напоминавших маленькие альпийские пруды.

Только отсутствие ив и устилающей равнину редкая торчащая щетина, по всей видимости заменяющая тут траву, напоминали, что мы не на Земле.

Да, эта трава могла вернуть к действительности любого, кто, увлеченный пейзажем, хотел бы улечься на склоне и наслаждаться тишиной гор. Мы убедились в этом в первый момент после первых ее шагов. Острые, лишенные листьев прутья зацеплялись за штанины скафандров, а когда на них наступишь, лопались с сухим неприятным треском или неохотно пригинались, затем внезапно выпрямились с силой отпущенных пружин. Они вырастали непосредственно из беловатого, каменистого грунта на равных расстояниях и как раз так, что между ними нельзя было поставить ступню.

Мы преодолели несколько десятков метров высоко поднимая ноги на манер цапель на мелководье, потом Мота остановился.

— Это ни к чему, — буркнул он. — Тем лучше. Не будем задерживаться…

Конечно же, нет! Даже если в его голосе зазвучала нотка сожаления.

— Может, на севере будет иначе, — утешил я его.

Он не ответил. Протянул руку к плечу и включил аппаратуру. Лифт, на котором мы спустились, вздрогнул и пополз вдоль корпуса, направляясь к нише под люком. В нескольких метрах ниже медленно опускалась тяжелая плитка грунтового лифта. Еще момент — и из открытой грузовой камеры высунулся массивный корпус трансера. Кроме самой тяжелой из наших машин на платформе нашлось еще достаточно места для небольшого вездехода.

Мы поедим в город достаточно экипированными. Не только для встречи с людьми, которые захотят обменяться с нами взглядом.

По общему решению я сел на место за рулем вездехода. Я бегло ознакомился с установленной на его задней стенке сигнализационную таблицу, которая должна была заметить нормальную связь, проверил топливо и размещение добавочного снаряжения, затем, не оглядываясь, двинулся. Я миновал по широкой дуге два первых прудка, заполненных зеленоватой и не слишком прозрачной водой, и взял курс прямо на север. В какой то момент я увидел в зеркале заднего вида словно бы облако пара. Трансер набирал скорость, оставляя за собой выдуваемую из торчащей травы росу. Когда горы по обеим сторонам долины сбежались, оставляя узкий каменистый проход, на три четверти залитый мелким ручьем, я оглянулся.

«Рубин» уменьшился до размера высокого обелиска. Его нос блестел в лучах солнца, как посеребренный. Нижняя часть корпуса оказалась в падающей от гор тени. Я ехал с головой, повернутой назад, пока он не исчез у меня из глаз, заслоненный скальными воротами. Потом я повернулся, пробежал взглядом по шкалам индикаторов и ускорил ход.

Мы ехали без перерыва четырнадцать часов. Когда небо на восходе посветлело и я мог наконец убрать лицо от окуляра ноктовизора, мои глаза застилал молочно-голубой туман. О рефлекторах, дело ясное, мы должны были забыть.

— Все равно.

— Если так, — заключил он, — то я подожду. Предпочтения иметь приятное впереди…

Я без слов опустил спинку кресла. Еще услышал, как Мота встает и пролазит между креслами, намереваясь, по всей видимости, вернуться в свою кабину через ограждения из датчиков и экранов. Но толчка, когда он перескакивал на панцирь трансера, я уж не почувствовал.

Проснулся я сам. Секунду я пробовал воскресить образы, которые в последние мгновения еще пронеслись перед моими глазами, но безуспешно. Я помнил только, что дело происходило во время ежегодного съезда пилотов в Амальфи под Салерно и что чья-то невинная по виду повесть, по мере того как развивалась, оплетала меня все теснее сетью оскорблений и угроз, хотя должна была касаться кого-то абсолютно чужого. В какой-то момент я понял, что не найду ответа на эти обвинения, но что моего ответа никто из присутствующих и не ждет, что все против меня. Я решил обмануть их бдительностью и вырваться… но не успел осуществить этого. Теперь я не мог не только припомнить о чем шла речь во всей этой истории, но и лиц людей, тех лиц, которые во сне я видел рядом со своим и которые еще приближались. Это не был приятный сон или приятное пробуждение.

Я встал, расправил кости и прошел в кабину трансера. Мота, увидев меня через объективы камер, буркнул что-то и умолк.

Я проглотил кусок концентрата и перед следующим глотком сказал.

День начался внезапно, как на Второй. Но пейзаж, который он открыл, был для нас совершенно новым. Горы остались далеко позади. Насколько хватало взгляда, расстилалась слегка волнистая равнина, равномерно заросшая щетинистой травой. Изредка на расстоянии примерно двухсот метров друг от друга росли деревья. Это значит — что-то, что трудно было назвать иначе, хотя с настоящими деревьями они имели мало общего. Они выглядели как воткнутые в землю огромные и сильно вылинявшие страусовые перья. Их кроны, или скорее оперения, производили впечатление легких и развевающихся, но когда, проезжая под такой свисающей кистью, я провел по ней ладонью, на рукавице, сделанной из жаропрочного стекловолокна осталась глубокая царапина.

Из-за горизонта блеснул солнечный диск.

Я проехал еще несколько десятков метров и увидел в зеркальце, что Мота подает мне какие-то знаки. Я оглянулся. О по-настоящему подходящему месту нечего было и мечтать. Я высмотрел немного сбоку от направления движения два плоских горба, непосредственно соседствующих друг с другом.

Не раздумывая особенно, я свернул в их сторону, и введя машину в мелкое углубление между ними, остановился. Не прошло и полминуты, как что-то слегка ударило в зад вездехода, подтолкнув его на несколько сантиметров. Мота, по всей видимости, был сыт по горло знакомством с местной травой.

— Кто спит первым? — спросил он, свалившись в кресло рядом со мной.

— Чего ты ждешь? Еще несколько часов, — я машинально посмотрел на небо, — и мы будем прощаться с этим очаровательным уголком. Ты уже сонный?

Он покачал головой. Это могло означать, что ему вообще расхотелось спать, если бы такая интерпретация не была явным нонсенсом.

— Мы двинемся около полуночи, — сказал он наконец. — Осталось всего двести пять — десять километров. Ближе чем в пятидесяти и так не оставим имущество. Значит, спешить некуда. Я отосплю свое… с надбавкой!

— Откуда ты знаешь, что как раз двести пятьдесят?

Вместо ответа он только передвинулся в кресле, открывая пульт, за которым сидел.

Его устилали листки пленки, наброски и один цветной прямоугольный лист, в котором я узнал старую карту Третьей.

— Наброски, — пояснил он. — Все сходится. Ни один картограф не сделал бы это лучше… по памяти.

— Посмотрим сначала, как далеко этой памяти хватает. Если они хотели ускорить шутку, то не могли фальсифицировать трассу с первых километров. Мы слишком рано обнаружили бы, что в траве пищит. А в той траве, — я описал рукой широкую дугу, — может многое пищать.

— Пока тихо, — ответил он, — за исключением одного этого места.

Я управился с кубиком концентрата, напоминающего прессованный камыш и движением головы показал на карту.

— Как мы войдем в город?

Он повернулся в прежнюю позицию, заслоняя собой пульт. Минуту он вглядывался в какую-то точку на разрисованном от руки листке пленки, потом вздохнул.

— Умеешь плавать? — спросил он равнодушным тоном.

Я кивнул.

— Умею! А так же нырять, взбираться на скалы и ездить на велосипеде. Знаю дзюдо. Зато не умею летать! Не могу также стать невидимым!

Он поднял голову и искоса посмотрел на меня.

— Думаю, тебе и не понадобится плыть…

— Во всяком случае, мы уже знаем, что я пойду в город, — сказал я. — Согласен! Так и должно быть, но не думаю, что ты должен будешь ждать в пятидесяти километрах. В случае чего, это уменьшит шансы… и речь идет не обо мне. То есть не только обо мне, — поправился я. — Там есть река, правда?

Я наклонился и стал искать место на карте, которое участники второй эмигрантской экспедиции выбрали для основания поселения.

— Даже две… — он провел пальцем вдоль линии, переходящей в большое пятно. Оно обозначало море или скорее большое бессточное озеро. Недалеко от устья река образовывала вилку, охватывая небольшой клочок суши. В этой дельте располагался Город.

— Всегда одно и тоже, — сказал я. — От первого городища, заложенного на каких-то болотах, через поселения на сваях, да замков и крепостей, прицепившихся к каким-то «орлиным гнездам». Если бы это я должен был построить поселение, до которого никого не хотел бы допустить из тех, кому этого захочется, я выбрал бы что-нибудь этакое… — я оглядел окрестности. — И даже нет, — продолжал я. — Должно быть более плоско. Идеально плоско. Вода затрудняет доступ, но создает и нежелательные возможности ловкачей, оснащенным, скажем скафандрами. В горах легко найти укрытие, ущелье, хотя бы скальную расселину и подойти так, чтобы даже птицу не вспугнуть. А на равнине? Разве что под землей… — Я замолчал. У меня появилась одна мысль.

— Если бы применить крота… — пробормотал я.

— Значит, можно под землей?

— Нельзя, — ответил я сам себе. Они должны быть начеку… не перед нами, конечно же, но перед собственными соседями, не лишенными темперамента, если судить по тем, которые сейчас развлекают Фроса рассказами о путешествиях во времени. Кроты применяются сотни лет. Наверняка о них не забыли. Но по этим рекам ведь время от времени что-нибудь плывет? Какие-нибудь деревья, ветки… ведь они должны иметь лодки…

…парусные, — прорычал Мота. — Вроде бы у них много парусных лодок. Такое хобби!

— Прекрасное хобби, — сказал я с удовольствием. — Особенно для кого-то, кто в белый день, лежа брюхом вверх на борту и насвистывая старое танго, позволил бы ветру нести себя прямо к пристани.

— Не обязательно день, — буркнул Мота, — на воде приятнее всего бывает вечерами.

— Ты прав. Да, это мысль!

— Вот именно. Как раз по этому я пришел к выводу, что ты не должен будешь плыть.

— Ничего. Я забыл тебе сказать, что полжизни провел под парусом…

— Я сразу догадался, — заметил он. — Как только как следует подует, ты дичаешь. Я заметил это во время последней бури…

— Или ты идешь спать, — проворчал я, — или я возвращаюсь в вездеход!

— Не возвращайся, — сказал он с ноткой сожаления в голосе. — Разбуди меня на закате. Мы поужинаем и снова поговорим немного…