«Оно даже не прошло»

XII

На этом мои воспоминания о том, что было до последнего приступа, заканчивается. Как мне рассказала потом Лиза, она нашла меня на том же месте, с онемевшим лицом и отсутствующим взглядом, перепугалась и вызвала скорую. Последние два месяца я провёл дома под наблюдением врачей. Мой случай, насколько я понимаю, уникальный, нечто вроде медицинского курьёза. Как оказалось, сеансы вмешались в структуру моей памяти: с одной стороны, были мои собственные воспоминания — смутные, неотчётливые, ненадёжные; с другой были гиперреальные сеансы, перенасыщенные информацией, требующие предельной концентрации.

Так что в какой-то момент мозг просто решил по-другому расставить приоритеты, выбросив одно и поставив на его место другое. К счастью, я не стал шизофреником, но, как только хрупкую опору из воспоминаний выбили у меня из-под ног, я быстро растерял ощущение настоящего времени и всякое умение с ним обращаться.

Фолкнер однажды написал: «Прошлое никогда не мертво. Оно даже не прошло». Как забавно — человечество, воскрешая мертвецов последние десятилетия, лишь претворяло в жизнь крохотный афоризм известного писателя. Оказалось, что прошлое и впрямь никуда не уходило: оно здесь, перед глазами, и под его грузом человечество заскрипело и прогнулось. Не знаю, по силам ли нам взвалить на себя такой груз — всё прошлое разом. Но мне не хочется велеречиво гадать о судьбах мира, меня это мало интересует. Я просто хочу вернуть свои воспоминания.

Теперь я пишу. Маленькие заметки, обрывки воспоминаний, сценки из прошедшего. Врачи говорят, не имеет значения, откуда начать и чем закончить, — главное, чтобы фрагменты цеплялись друг за друга сюжетно или ассоциативно. Тогда из них, может быть, сплетётся сеть, которую люди называют памятью.

Иногда мне кажется, что они толком не знают, что со мной делать, и просто ищут, чем бы меня занять. Если бы записи вроде этих не приносили мне такого удовольствия, я бы давно их забросил.

Все бодро говорят, что я иду на поправку, хотя никто точно не знает, излечима ли полностью такая потеря памяти. Но я точно чувствую себя лучше, профессиональные привычки постепенно исчезают, а приступы прошли совсем. Лечение великодушно оплачивает университет. Я благодарен, но не уверен, что вернусь на работу: малейшая мысль о погружении в прошлое вызывает у меня головокружение.

Лиза взяла отпуск в университете и тоже не собирается возвращаться. Она снова занялась фотографией. Мы много разговариваем, строим планы, иногда просто молча сидим. Мне нравится смотреть на её лицо и не знать, о чём она думает.

Ещё мы придумали игру — надеюсь, опробуем её, когда я смогу выходить на улицу. Мы выберем случайную точку на карте города и поедем туда. Затем мы будем по очереди брать командование: сначала Лиза спонтанно решит, куда мы двинемся и что будем делать, а через двадцать минут я перехвачу эстафету и точно так же, повинуясь первому решению, поведу её за собой. Мы будем задавать как можно меньше вопросов и постараемся как можно меньше знать наперёд, мы будем непредсказуемыми и непредвзятыми, мы будем гулять, пить, петь и заниматься любовью. Это будет противоположность сеансам: нелогичное, чистое, человеческое настоящее, о котором ты не знаешь почти ничего.

Может быть, это звучит наивно. Зато я со смехом представляю, как чертовски сложно будет вычислить сеанс с нашим участием.

И ещё сложнее — объяснить.