Изнанка матрешки. Сборник рассказов

М Е Н К И

Тогда я был молод. Мне шёл девятнадцатый год…

Погоня!.. Читал в книгах, видел в кино. Но разве зрителем охватишь и бешенство, вселившееся в нас, и азарт, щекочущий лицо и кончики пальцев, и страх перед содеянным и будущим.

Деркач с остервенением крутил баранку, ухая на частых поворотах дороги. Рядом с ним Лёня безостановочно орал:

– Проклятые лоды!.. Мы вам!..

Слева с мой бок впился острый локоть костистого, как рог оленя, Иванса, а справа по мне растекался рыхлый и жаркий Денис.

А где-то позади – можно было иногда видеть зажжённые фары и даже слышать шум моторов – за нами гнались ходкие милицейские машины.

– Скоро?

– Скоро, – цедил сквозь зубы Деркач, завершая очередной лихой вираж.

Нас завалило, жигуль забросило задком и ударило о дорожный знак. Багажник вспучился. Лёня зло захохотал.

– Проклятые лоды!..

Сквозь свист проносящегося мимо воздуха прорвался вой сирены. Дорога бросалась под колёса машины разъярённым зверем, свирепо шипела и умирала за нами.

Наконец, в золотистом отблеске заката открылось лесное озеро. Оно мерцало за проносящимися стволами деревьев, на мгновения исчезая и появляясь вновь.

– Подъезжаем! – предупредил Деркач и резко свернул с асфальта на едва различимую в сумерках лесную дорогу.

Я утонул в Денисе и окончательно был пронзён локтем Иванса.

Машина с ходу воткнулась в толстую сосну, жалобно застонала, забилась в конвульсиях – мотор работал и рвал её вперёд.

Мы вывалились из салона на влажную траву. Деркач с ругательствами пнул измятый бок жигулей, Лёня выкрикнул на полночь:

– Проклятые лоды! Мы вам ещё устроим!..

– Дача на той стороне! – Деркач побежал к воде. – Раздевайтесь!.. Бросайте всё!

Иванс сорвал с себя рубаху, будто она горела на нём, я запутался в джинсах и снимал их, ужом ползая на земле. Лёня сквернословил и разбрасывал в стороны одежду, она тёмными птицами взлетала и терялась в тени наступающей ночи.

Вода обожгла, выдавила из меня нечленораздельное: – Ы-ы!

– Сбрасывай оболочку в воду, – с пыхтением посоветовал мне Денис, вода вокруг которого клубилась паром.

Белые облачка окружили и остальных моих спутников – они сливались с природой, отдавая энергию воде и заражая меня своими действиями. Во всех моих членах возникла неизъяснимая лёгкость и необыкновенное ярко-звёздное видение окружающего мира.

Мне стало жарко и весело. Я кинулся вслед за друзьями по клокочущим от пузырьков пара дорожкам, оставляемых ими,. Я что-то кричал и восторженно колошматил руками о воду, капли летели во все стороны.

Над озером метнулись сполохи яркого света – милицейские машины прыгали по кочкам лесной дороги, но их явно берегли.

А мы уже выскочили на противоположный берег. Уменьшенными и похудевшими впятеро. Жухлая, побитая осенью трава, только что путавшаяся у нас в ногах, теперь стояла по пояс. В ней не больше баскетбольного мяча перекатывался Денис.

– Ну что, взяли?! – комарино зудел полуметровый Лёня. – Лоды безмозглые!

И совсем уже слился с природой Деркач, резвой кобылкой прыгавший впереди нас. Хуже всего получалось у меня, и я казался среди них великаном.

Меня-то, наверное, и заметили с того берега. Выстрелили. Пуля сухо ударила в брёвна давно заброшенной дачи, тёмной массой надвигавшейся на нас. И тут же её осветили сбоку. Преследователи влетели на скорости в ветхие ворота, сбивая их.

Но мы успели! Вот Деркач мелкой букашкой побежал по стене, за ним полненьким жучком – Денис наперегонки с древоточцем – Лёней. В какую-то мурашку превратился Иванс. Подоспел и я. Перебирая членистыми ножками, я побежал по торцам брёвен угла дома, нашёл в них приемлемую трещинку, показавшейся сухой и надёжной, развернулся головой к выходу из неё и затаился.

Мы успели. Забились в щели – ищи нас, свищи!

Потому мы – менки!

Да, я – менк. И не моя вина в том, как не виновата собака, коль уж на свет она явилась собакой. Глупо обижаться на судьбу, если даже понимаешь её несправедливость именно к тебе.

Собака, может быть, и не знает, что она собака, а я, живя среди людей, и сам человек, всё же никогда не забываю своего видового происхождения.

Кто я? Менк! Не самая лучшая или худшая разновидность хомо сапиенс, если бы менки были господствующим или равноправным подвидом людей, однако менки – исчезающе малая толика в половодье обычных людей – лодов.

Дачу осветили киносъёмочным светом. В ярком его пространстве метались огромные призрачные тени. Воздух сотрясали гулкие тяжёлые звуки, в которых я с трудом узнавал голоса людей и смысл сказанного ими.

Нас искали. Внутри дома, на прогнившем чердаке, в полузавалившемся подполе, под руинами крыльца, вокруг.

– Да что они, испарились что ли? – густой бас выражал удивление, недоверие и досаду.

– Нет их здесь, – отвечали таким же басом. – Даже следов не осталось.

Вновь в пронизывающем свете двигались тени. Прямо передо мной остановился один из погонщиков. Он наклонился к земле, подсвечивая фонариком, потом разогнулся, растерянно потоптался на месте и, нервно ломая спички, закурил.

От его ищущего взгляда, казалось в упор на меня, и дыма сигареты, я глубже подался в щель. Моё маленькое невесомое тельце – я ещё не разобрался, в какое насекомое произошло моё слияние с природой – содрогалось от страха, превосходства и уверенности в безнаказанность.

Что они нам, менкам, могут сделать, если мы уже слились с природой? Ну, может быть, случайно раздавить каблуком? Так потому мы и забрались повыше.

Ха! Не ловить же букашек-таракашек и судить их за содеянное людьми?

Милиционер сделал несколько коротких затяжек, с силой ударил пустым спичечным коробком в стену дачи, нагнулся и зашагал вдоль крошащегося кирпичного фундамента, подсвечивая фонариком под ноги. Его молодое растерянное лицо, досада и взвинченность некоторое время воскрешались моей памятью и занимали меня, зрителя, подсмотревшего за кулисами подготовку актёра к выходу на сцену.

Погасли огни, машины укатили. На округу опустилась ночь середины осени. Сквозь быстро несущиеся облака иногда проглядывали лучисто яркие звёзды. Всходила луна и матово подсвечивала горизонт.

Богатейшая история человечества – целиком история лодов, и совершенно не знает менков, хотя, конечно, при внимательном её прочтении и при желании можно предполагать участие менков в том или ином событии.

Некоторые из нас пытаются всех ведьм и колдунов, сожжённых на бесчеловечных средневековых кострах, отнести к менкам, но это, по-видимому, не совсем так. Ведьмы и колдуны, по поверию, оборачивались в волков, кошек, собак и других животных, так что к менкам никакого отношения не имеют. А бытующие у некоторых народов представления о превращении в гнус и комаров, связаны с пеплом злых духов или, реже, богов.

Менки же, меняя своё обличие или, точнее, сливая с природой, оборачиваются в безвредных и незаметных насекомых, чтобы, если надо, впасть в анабиоз, высохнуть, вмёрзнуть… Лишь бы пережить нежданное лихолетье: катастрофически суровые зимы, засухи, наводнения, космические явления.

И вот я и мои друзья, вдоволь накуролесив летом, натворив против морали и законов лодов дел, благополучно ушли от погони и разбежались по щелям – и нет нас!

Так покойно лежать и ощущать новые жизненные токи, текущие и пронизывающие все мои вновь приобретённые тело, конечности и всё остальное.

Мои друзья, менки, уже спят бесчувственным сном: время до весны для них – миг; а я не сплю, думаю. Мой микроскопический мозг возбуждён и не потерял способности понимать и критически анализировать проступки, совершённые мной за летние дни в компании менков.

Ещё прошлой зимой я не знал о себе ничего. Жил как все лоды: учился, читал, ходил в кино. Но менки отыскали меня, увлекли дразнящей беззаботностью и весёлой дерзостью ко всему, что создали лоды, и к ним самим.

– Лоды… – говорил мой новый знакомый, мой брат по эволюции, теперь мой лучший друг Лёня Челебов. И без того сухое лицо его суровело. – Они расплодились, захватили Землю и заставили нас… – Он делал паузу, сыто отваливался от стола, уставленного бутылками и закусками, на спинку стула и задавал вопрос: – Жить?

– Какое это житьё? – горестно отвечал Деркач и ковырял вилкой в зубах.

– Во! – жарко выдыхал Лёня. – И мы, менки… Мы, венцы природы, из-за них должны… в этих каменных мешках, в пыли и вони…

Деркач снова, прикрыв от напряжения глаза, лез вилкой в рот, причмокивал и выдавливал:

– Угу!.. Вони…

– Природа! Чистая! Нетронутая! Вот удел Земли!.. И менков! – вдохновенно декламировал Лёня.

– И белый снег! – добавлял немногословный Иванс и не отрывал взгляда от гуляющей на набережной толпы, искал, по его утверждению, идеал мечты.

По наивности я им предлагал всё бросить и уйти в горы, к ледникам, туда, где можно ещё смочить ноги слезами ночи – чистой росой, где резвится в звонких реках форель и где ещё голубеют первозданные снега.

Они, пьяные, со слезами на глазах соглашались со мной, называли Моисеем менков, лапали меня потными руками и всхлипывали:

– Уведи нас туда… Подальше от проклятых лодов…

Но за всё лето мы не побывали ни в одном городском саду или парке. Какие уж тут ледники? Рестораны, оргии, вечная охота за деньгами, кражи и взломы.

Напропалую. Двери – топором, кулак в нос старушенции, пинок кошке, чтобы не путалась под ногами. И – в другой город, посёлок, порой на украденном транспорте, подальше от пострадавших и стражей порядка.

– Кто нас возьмёт? – орудуя в чужой квартире, спрашивал Лёня и сам отвечал: – Мы клопами расползёмся, тараканами разбежимся, пауками утопаем…

Я лежал, не ощущая холода, и думал; до этого думать не было времени, да и не хотелось, по правде сказать.

Лето промелькнуло невесомо, как взмах ресниц, как сладкая истома, и сейчас густым тяжёлым осадком недоговорок, случайных обобщений и зыбкой неустроенностью похоронило недавно обуявшие меня чувства под горьким ворохом мыслей.

«Я – менк, и я не виноват…» – эта спасительная формула долго тешила меня, воспринимаемая глотком воды в пустыне, и я более или менее беззаботно брёл, словно по песку от эпизода к эпизоду весёлого нашего времяпрепровождения в тёплых краях страны.

Девушки разного пошиба, рестораны и откровенные забегаловки, таинственный шёпот пронырливого Лёни:

– Сегодня берём… Там есть, чем поживиться…

Хохоток Деркача и ухмылка Иванса, Безразличие Дениса. Драки в тёмных переулках, синяки напоказ друг другу.

– Проклятые лоды!

Конечно, я – менк, однако мысли мои, воспоминания мои – от лодов. Родители мои – лоды, но кровь их когда-то была заражена генами менков. Они, гены, возможно, накапливались и набирали силы исподволь, чтобы через поколения возобладать во мне.

Узнавшие меня братья по крови разъяснили: – «Менки – вот истинные цари природы, умеющие не только ею повелевать, но слиться с ней во взаимно выгодном симбиозе. Поэтому менки не идут против природы, но следуют её логике и не опускаются до жалкого существования лодов, которые истязают себя, отвоёвывая у окружающего их мира крохи добра и благодати».

Менки, мои новые друзья, жили своей отличной жизнью. Они покорили меня речами, странными взглядами на многие заботы в мире лодов, простотой общения между собой – ни авторитетов, ни указчиков всяких: как жить, что делать, что говорить, и всё потому, что кто-то старше, умнее или сильнее… Все мои друзья весной были молоды, красивы, необыкновенны и заметны в серой массе лодов. Мне хотелось походит на них.

А их независимость от кого бы то ни было, просто ошеломляла и подавляла подобно стихии, ни устоять перед которой, ни сопротивляться ей не было ни сил, ни желания.

Правда, на самом гребне эйфории, закружившей меня в потоке новых, ранее неведомых мне поступков и ощущений, я однажды споткнулся и с того дня во мне явилась червоточина сомнений и чувство неприятия и протеста.

Тогда мы сидели под канителью виноградных ветвей, обласканные звуками танго и девушками. С ними мы познакомились час назад. Лёня Челебов в расстёгнутой до пояса рубахе, с покруглевшими от выпитого глазами, откинулся от стола и зорко осмотрел притемнённое пространство летнего ресторана, тесно заставленного столиками, и людей за ними.

– Л-лоды! – с ненавистью выдохнул он. Поперхнулся, прокашлялся. – У-у!.. Ни мор, ни войны их не берут… Кому бы из них морду набить?

Лёня избычился, сжал кулаки.

– Хоть всем, – живо отозвался Деркач и обнял за плечи девушку, громко поцеловал её в губы. Оторвавшись, досказал: – И охота тебе болтать? Если хочется, то набей!

Челебов угрожающе заскрипел стулом, пытаясь приподняться.

– А тебе, Серёга, хочется лодам рожу набить?

Я застеснялся от прямого и холодного вопроса Деркача, не зная уверенно за что мне, собственно, желать кого-то ни с того ни с сего побить именно сейчас, когда я сыт, пьян и готов любить?

Нет, мне, конечно, была понятна тяга Лёни к мордобою лодов, поскольку у него будто бы с детства они сидели в печёнке. Но в себе я не чувствовал особой ненависти к другому виду человечества, с которым знаком с пелёнок. Среди них у меня были когда-то близкие друзья детства и школы, любимые учителя, папа с мамой, наконец.

– Не хочет, – констатировал Деркач и отвернулся от меня.

– Захочет ещё, – веско заверил меня и остальных Иванс и подмигнул Денису, занятому отбивной, тот Деркачу, а последний презрительно сказал:

– Он ещё не раскушал, что к чему.

А час спустя мы сильно избили какого-то парня, случайно попавшегося нам навстречу. Просто так, веселья ради и моего воспитания.

Я не спал ночь. Меня мутило, мне слышались стоны, удары и животное рычание Лёни:

– Проклятые лоды!

К осени Деркач постарел, сгорбился. Денис оплыл, обрюзг и поглупел до коровьего состояния. Лёня превратился в поджарого с повадками хищника и нездоровым блеском в глазах человека. Кроме проклятий в адрес лодов он, казалось, позабыв все остальные слова. Иванс ужался в плечах, стал похож на жалкого тощего ханыгу у пивного ларька.

Все они после зимней спячки молодели. Ненадолго. Весной это были молодые жизнерадостные ребята, а месяца через три их истинный возраст и нещадящий образ жизни брал своё. Поубавились силы, иссяк молодецкий задор, зато несоизмеримо возросла спесь. Вскоре наши попойки заканчивались не флиртом, а банальным скандалом с официантами и посетителями. С каждым разом нам от них доставалось больше, но и мы не стеснялись, кого вилкой, а кого и ножом цепляли.

Я всё это видел, но никак не мог остановиться – всё молодость, молодость… Она влекла меня, заражённого этикой менков весеннего расцвета, так что порой уже в нашей компании верховодил я, вызывая снисходительную улыбку у Деркача и шумную поддержку со стороны Лёни.

Теперь, забившись в щель, я с содроганием думал, вспоминая картинки летней куролесицы, давая холодным и трезвым, в полном смысле этих слов, умом оценку каждой из них. И если бы я не был ничтожной козявкой, покрытой бесчувственным хитином, то, наверное, горячая волна стыда опалила бы меня.

Какое уж тут слияние с природой? Не знаю, как у других менков, но у меня оно не получилось. Я хотел вернуться к нормальным людям, к лодам и менкам, но живущим обычной жизнью среди лодов. Хотел вернуться домой, к родителям, к старым друзьям.

Я – менк! Но и человек! Когда-то условия существования – оледенение ли, опустынивание ли? – разъединили лодов и менков, наградив нас способностью к метаморфозе. Но почему лоды стали строителями, созидателями на планете, породившей их, а многие менки – паразитами, опухолью на сильном теле единого человечества, разбрасывающими семена ненависти и зависти?

К исходу второй недели дурацкого сидения в щели покинутой дачи я ненавидел менков, и себя в том числе. За их никчёмность, неуязвимость, за всё. Как я их ненавидел!

Ненависть душила и ослепляла меня.

Мне удалось переступить через инстинкты и условности вида. Живя с волками надо либо выть по-волчьи и соблюдать волчьи законы, либо умереть от их зубов. Примерно так я думал тогда.

Я выбрал первое, хотя волки – образ. Да по-другому, наверное, и не должно было быть. И если необходимость такого шага и поступка, который последовал за ними, были тогда подсказаны эмоциями, то с годами это пришло ко мне через разум и сердце. Сейчас я уверен – иного пути у меня не было, как жить с лодами, соблюдать их логику, мораль и законы.

Те из менков, кто этого не понял, обрекли и обрекают себя, в конечном счёте, на прозябание, неудачу и паразитизм…

Подвывая от холода, голода, нетерпения и задуманного, я медленно, с раннего утра до вечера, черпал энергию в неласковом солнце, в увядающей природе, превращался опять в человека. Там, где я останавливался, трава и участок земли покрывались инеем, и мне весь день пришлось вприпрыжку бегать вокруг дачи, пока не набрал веса, силы и роста, чтобы смочь залезть в дом и раздобыть там остатки спортивного костюма, стоптанные башмаки и ватник без рукавов.

А вечером, когда кисти рук приняли человеческий вид, я натаскал под угол дачи, где по моим расчётам спали до лучших времён мои братья по эволюции, кучу мусора, досок от разбитых ворот и сухого сена. Отыскал в траве брошенный милиционером спичечный коробок и ломаные им спички, высушил их, потерев о волосы, и поджёг костёр.

Дача вспыхнула факелом. Буйный огонь очищал, как мне тогда казалось, мир, а я, бесноватым скоком бегая вокруг, грелся в его тепле.

Я тогда был молод и, наверное, совсем не прав…

Однако сейчас, читая газеты, смотря на экран телевизора, слушая радио, я думаю, что пришло время самой худшей части менков. Грабежи и убийства, разгул и беззаконие, а виновных, как ни ищут, не найти. Это менки! Да и как их найдёшь? Они букашками и жучками залезают в трещины и щели, забиваются в углы и плетут паутину – ищи их, этот ветер в проводах.

Для них мы все: – Проклятые лоды!

Но и они – твари!..