Имперский престол

Глава 10

Глава 10

Эривань

10 июня 1610 года

Степан Иванович Волынский находился в Эривани. Город русскому воеводе понравился, за малым исключением — он был практически разрушен. Как шах Аббас ни обещал восстановить городские постройки, делать этого он пока не собирался. Можно было подумать о том, что в персидской державе нет на то денег, но это было не так. Шах не безосновательно опасался того, что город придется вернуть туркам.

Не особым секретом было то, что шах, так сказать, осторожный. Хотя чего стесняться? Аббас боится османов, опасается перестать быть победителем Османской империи. И, судя по всему, не зря. Так чего тогда тратить средства, чтобы восстанавливать то, что не факт через год будет принадлежать Ирану?

О такой особенности психологии шаха Степан Иванович догадывался, но не особо вникал в проблему. Для воеводы важнее было иное. Как поведут себя армяне, составляющие половину его пехоты. Если Волынскому было просто интересно видеть город и людей совсем другой культуры, то как же было тяжело находиться на своей родине, но при этом быть чужими, для воинов и командиров двух армянских полков.

— Боярин-воевода, дозволь моим воинам посетить родные места! Многие из них жили в Эривани и его окрестностях, — попросил полковник второго армянского полка Апавен Аветян.

— Полковник, а не разбегутся твои воины? — спросил Волынский.

На самом деле, Степан Иванович был почти уверен, что никто никуда не сбежит. Армянские полки, сформированные по новому, были дисциплинированы и у них имелось немало поводов даже для возмущения и ранее. То, что видели эти люди могло взбесить любого, даже самого устойчивого воина. Но ничего не происходило и за это Волынский был даже благодарен. Он не знал, чтобы сам делал, если бы увидел в таком положении свою малую родину.

Степан Иванович занял дом бывшего градоначальника и здесь же рядом разместились многие из командиров. Когда Волынскому предложили проследовать на постой в одно из самых больших строений в городе, боярин рассчитывал на нечто приемлемое, или даже роскошное. Однако, древняя столица армянского народа не только подверглась разрушениям в ходе военных действий, когда часть построек был сожжена, но политика шаха Аббаса разорила армян. Чиновники, занимающиеся переселением армянского населения во внутренние районы персидской державы, зачастую усердствовали и в перемещении многих ценностей во внутренние закоулки своих сокровищниц. Тянули даже мебель, не говоря уже о коврах или предметах декора и украшений.

Не то, чтобы Эривань полностью обезлюдел, но то, насколько много жило людей в городе до 1604 года, в сравнение не идет с теми несколькими тысячами жителей современного города. И эти люди не живут сытно, а влачат существование, так как все экономические связи нарушены, а людей попросту не хватает для обеспечения элементарной инфраструктуры или производства еды. И кто в таком случае злодей? Турки, при которых армяне притенялись, но в целом жили своим миром, или пришедшие персы? Армяне ненавидели и тех и других. А ненависть эта абсолютная, не поддающаяся сравнению.

— Скажи, боярин, а есть ли возможность того, чтобы эти земли стали принадлежать нашему государю-императору Димитрию Ивановичу? — спросил после некоторой паузы Апавен Аветян.

— Только Богу известно и нашему государю, — уклончиво отвечал Волынский.

Воеводе отчего-то не захотелось расстраивать полковника. На самом деле Степан Иванович не видел никакой возможности, чтобы русский государь взял эти земли под свою руку. И причины прежде всего кроются в логистике, это при условии того, что сложится благоприятная политическая обстановка.

Два месяца длился переход от Москвы к Эривани. При этом, месяц войска двигались по Северному Кавказу и через горы. Русские потери в ходе этого перехода составили почти десять долей от всей численности корпуса. Мало того, атаман Иван Заруцкий до сих пор еще присоединился к войску и усмиряет некоторых особо зарвавшихся горцев.

Боярин Татищев свою работу знал и смог провести переговоры с немалым количеством кланов диких горцев. С немалым, но далеко не со всеми. Только сейчас выстраивается картина произошедшего, когда одни кланы брали деньги, причем немалые, за беспрепятственный проход русских войск, и они свое слово держали. Однако, ничто не мешало клановым вождям сообщать своим соседям о том, что по перевалам проходят платежеспособные русские, которые не особо знают местность. Мало того, молодые воины тех кланов, которым было заплачено за безопасность, с благословения старейшин вливались в большие отряды горцев и нападали на русские колонны.

Нельзя сказать, что Волынский в таких условиях бездействовал. Русские и армянские воины бегали по горам, обследовали местность, принуждали местных становиться проводниками. Но подобные действия, мало того, что приводили к травматизму, но и к крайне медленному передвижению. Так что сверху накладывались и санитарные потери.

И как брать такие земли, прямого доступа к которым просто нет? России пришлось бы тратить огромные средства на оборонительное строительство, обеспечение, снабжение большой группировки войск. При этом и грузинские царства, и армянские земли находились на стыке османских и персидских интересов. Все сложно и готова ли Россия кидаться в этот омут с головой?

Между тем, государь-император уже пробовал добиться от персов разрешения для русских войск присутствовать в Картли и Кахетии. Если наладить здесь производство продуктов питания, а земли, вроде бы как плодоносные, но создать островок русского присутствия можно было бы.

— Два дня, полковник, отпускаю людей под твою ответственность и без оружия. И помни, что никаких убийств, грабежей и всего прочего, — Волынский все же разрешил армянам посетить свои земли.

Это не был порыв благодетеля Степана Ивановича, а некоторый расчет. Воевода посчитал, что будет полезно оставшимся местным жителям узнать про добрых русских, что Россия принимает людей и даже обеспечивает их будущим. Государь-император не раз говорил о том, как важно, чтобы соседи стремились в Россию, случись на их родной земле сложности. У армян таких сложностей полный колодец.

И все прошло нормально, воины вернулись, правда с желанием убивать не только турок, но, может так быть, что когда-нибудь наступит и очередь поквитаться с персами.

Полковник ушел, но Волынский не собирался покидать свой скудный, аскетичный, пусть и большой, дом. Он ждал Михаила Игнатьевича Татищева, который отправился в Тебриз, в ставку шаха Аббаса, а еще Волынский не хотел видеть униженный город. Воевода хотел задать некоторые вопросы, нет, очень много вопросов русскому дипломату. Степан Иванович, будучи человеком чувствительным к правде и справедливости, а еще истовым православным христианином, коробило видеть то, что происходило на землях Закавказья. Он был готов выполнить любую волю государя, но при этом хотел иметь и внутреннее согласие с тем, что делает.

Волынский узнал, что тут происходит. Шах Аббас устраивал гонения на христиан, словно римский император Нерон в Древнем Риме. Существовала целая система по принуждению христиан менять веру на ислам. Сотни тысяч христианского населения были переселены.

И вот за это воевать с турками, к которым, оказывается некоторые относились чуть лучше, чем к персам? Будет, но с желанием когда-нибудь прицелится и в перса.

Татищева все не было, некому было отвечать на вопросы Волынского. А на третий день начали приходить сведения, что османы начали выдвижение.

*…………….*……………*

Южнее Тебриза

29 июня 1610

Шах Аббас восседал на большом троне, который перевозился с помпой в специальной карете с позолотой. Везли это сокровище двенадцать лошадей, красивых, изящных коней, но мало приспособленных для того, чтобы их запрягали в кареты. И вообще складывалась парадоксальная ситуация, когда при переходах было много условностей, величественности и показного богатства, но при этом персидская армия двигалась быстро, скрупулёзно выбирая дороги. Шах мог поистине считать выдающимся бегуном от противника.

Волынскому пришлось сильно напрячься, чтобы выдерживать темп переходов. И то, русские полки, зачастую начиная движения в авангарде, к концу перехода оказывались позади основной массы персидских войск. Сильно замедляла артиллерия, хотя такая же была и в армии Аббаса. Воевода сильно удивился, когда увидел русские осадные орудия в армии шаха. Государь-император делает все и даже больше, чтобы иметь союз с Ираном, а что делают персы? Вопрос.

— Что, Степан Иванович, есть к чему стремиться? Персы то быстрее переходят, — говорил Михаил Игнатьевич Татищев, пытаясь как-то вывести из тяжких раздумий Волынского.

Воевода внутри себя терзался, особенно после того, как Татищев обрисовал интересы России и, как сказали бы в будущем — «реал политик». России выгодно, чтобы Аббас проводил политику гонений на христиан. Уже триста тысяч армян и грузин переселились в Российскую империю. Самара, Астрахань и иные земли Поволжья на сто верст в разные стороны от реки, активно осваивают христианские переселенцы.

— Да не кручинься ты, воевода! Нужно побеждать и показывать свою силу. Тогда можно добиваться иных условий от шаха, — убеждал Татищев Волынского.

— Государь может взять под свою руку этих людей? — спросил с нажимом Волынский.

— Так он и берет. Разве плохо в России относятся к переселенцам? А если ты, воевода о том, как с теми землями, на которых мы сейчас… Я буду говорить государю о том, что нужно давить на Аббаса, — признался Татищев.

Волынский расправил плечи. Ответ Татищева воеводу устраивал. Он верил в то, что Димитрий Иванович не оставит христиан без поддержки. Вообще вера в государя после всех побед, особенно над ляхами, стала абсолютной.

А Татищев не все сказал. Не нужно Степану Ивановичу знать некоторые вещи. Воевода хороший полководец, но не политик. Вот пусть и водит полки в сражение, а грязную политику оставит другим. Дело в том, что Михаил Игнатьевич познакомился Мухаммадом Бакер Мирзой, шахзаде [наследник персидского престола]. И в этой связи Татищеву есть что доложить и что предложить государю.

На мнение молодого шахзаде большое влияние имела его мать, грузинка Тамара Амилахвари. Мухаммад очень доброжелательно относился и к христианам, как и к грузинам в частности. Деспотизм отца претил наследнику, о чем тот имел неосторожность рассказывать, да так громко, что узнал и Татищев [в РИ Аббас прикажет убить своего сына за подозрение в сговоре с черкесами и частью в симпатиях к иноверцам].

Кроме того, шахзаде представляется выразителем немалых сил в окружении шаха. Аббас был силен, но смог проводить реформы только благодаря тому, что османы проиграли один из этапов нескончаемой войны, ну и потому, что торговля с Англией и Россией приносит неплохие деньги в казну, как и изъятие у христиан имущества.

Но проигрывать Аббасу нельзя, так как в его армии есть русские, перед которыми шах должен выглядеть грозным, иначе придется все больше идти на уступки неверным.

Однако, если так получится, что шаха не станет, то всем будет хорошо. Русские усилят свое влияние в регионе, при этом персидский наследник может помочь с урегулированием любых проблем с горцами, и дороги в Закавказье станут более безопасными. Ну а получится так, что Восточное Причерноморье станет русским, так можно наладить связь и по морю в Кахетию. Это даст возможности держать в регионе немалые силы, чтобы только местные кормили воинов.

— Великий требует всех командиров себе в шатер! — нагловатого вида персидский командир бесцеремонно сообщил требование Аббаса.

— Вот как, он требует! — прорычал Волынский.

— Иди, воевода, а я следом! Мы служим своему государю, и знать это должны, — научал Татищев, став в чуждых воеводе землях кем-то вроде старшего товарища, впрочем так оно и было.

— Да я разумение имею. И надоело уже бегать от ворога. Турки к Эривани, мы на Тебриз, турки к Тебризу, мы к Эрзеруму, — сокрушался Волынский [в РИ Аббас так и вел войны с османами, с постоянными передвижениям и оставлением безжизненными территории — скифская тактика].

— Пошли кого к Заруцкому, а то, если прибудет перс и станет требовать, то атаман и сабелькой того рубанет по голове неразумной, — посоветовал Татищев.

Заруцкий занимался пока в основном разведкой и действовал по принципу «удар-отскок». Не только казаки так щипали османские войска, ведомые Куюджу Мурад-пашой, но станичники в этом деле весьма преуспевали, особенно нравилось православным казачкам ловить обозы османов. Если бы не постоянная работа, то с захваченных припасов казаки уже зажирели. Но рис и финики донцы и терцы будут еще долго проклинать, так ими наелись.

Внешне Татищев выглядел безмятежным, но только он сам знал, какие страсти бурлили внутри мужчины. Опытный царедворец и политик, он многое видел и примечал, что недоступно военным. Михаил Игнатьевич уже понял, какую роль Аббас захотел отвести русским войскам. Там услышал, там денег дал, чтобы узнать о настроении шаха и, якобы невзначай, спросил про планы.

По крупицам Татищев собрал общую картину. Закрались даже подозрения и не беспочвенные, что Аббас подставляет русские полки под молот османов. Тут речь не только о том, как именно планируется вести военную компанию, а и в том, как идет распространение информации об участии России.

Если до начала прибытия русских полков предполагалось, что подданные государя-императора станут лишь вспомогательными соединениями на прикрытии некоторых направлений, а главное станут действовать без огласки об этнической составляющей, то сейчас, именно с подачи Аббаса и его приближенных, все выглядит так, что Российская империя вступила в войну с Османской империей.

Чем подобное грозит не трудно догадаться. Пусть военные действия в османами и предусмотрены внешней политикой России, но эти войны должны были быть чужими руками. Там казаки пошалят, взяв какой турецкий город, тут армянские соединения и опять же казаки выступят и отступят. Но никаких регулярных русских войск.

И вот это нужно было донести до шаха. А еще, если русскими телами Аббас хочет выстелить себе дорогу в Рай, то не получится, ну а будет такая дорога в Ад, то пусть шах поскользнётся и свалится в бездну, где его место, — приветствовал Татищев шаха Аббаса.

— Ты хотел видеть меня до Военного Совета? Цени, что я снизошёл и призвал тебя! И что ты хотел сказать мне? — Аббас говорил с улыбкой, но Михаил Игнатьевич чувствовал, насколько он презирает русского посла.

— Великий, мой государь дал четкие поручения, которые нарушаются. Российская империя не участвует в войне, но лишь ее вольные подданные сами решили прийти на помощь друзьям, — кратко озвучил свои требования, не обвиняя напрямую Аббаса в жульничестве.

— Я дам распоряжения меньше говорить о России, — ответ прозвучал, словно отмашка от назойливой мухи.

— А еще, великий, в договоренностях сказано, что русские войска действуют самостоятельно. Дай нам что именно защитить и мы упремся стеной, — сказал Татищев.

Михаил Игнатьевич уже чувствовал, что ходил по краю и, будь на его месте кто из персов, то шах мог приказать казнить того за наглость. Надо же — два вопроса в подряд, да еще и с претензиями, почти что обвинениями Аббаса в несоблюдении договора.

— А еще, наглый посол, ты встречался с моим старшим сыном, с шахзаде моей державы. Не играй с огнем, или именно твоя голова будет отделять Иран и Россию от дружбы. Твой правитель не может быть глупцом и тем самым лишит тебя головы, если я… — Аббас хотел сказать «не могу этого сделать», но содрогнулся, вступая во внутренние противоречия, что шах может все.

— Прости, великий, — Татищев рухнул на колени и склонил голову. — Но я ничего не умышляю. Кто я такой, чтобы измышлять на твоей земле и еще с твоими людьми?

— Лжешь! — выкрикнул Аббас. — Уведите его!

Шах сразу же изменил свое решение покарать Татищева и повелел отпустить русского посла, но более его не допускать к нему, потребовал, чтобы при нем даже не упоминалось имя Татищева. А русскому царю Аббас решил отписаться, но письмо отправить только после того, как станет понятно, что война выиграна. Именно от победы или поражения и будет зависеть то, как именно станет разговаривать Аббас с любыми русскими посланниками.

В момент, когда освобождали Михаила Игнатьевича, он думал только об одном: добрался ли вестовой до Москвы. Скорее всего, еще нет, несмотря на то, что вестовой имеет такую грамоту, по которой его в первую очередь будут снабжать и лошадьми и кораблями, чтобы только быстрее добраться до столицы. На самом деле за две недели можно вполне добраться до Москвы, или даже чуть быстрее, но Татищев рассчитывал с запасом. Очень желательно, чтобы во время предполагаемой осады Эрзерума прибыл ответ от государя, как и люди, которые исполнят в нужном виде необходимое.

С Аббасом России не по пути, а вот наследник более чем адекватный.

*…………*…………*

Париж

3 июля 1610 года

Что за король в восемь лет? Мальчишка, вокруг которого неизбежна борьба за власть среди вельмож. Любая держава подвергается испытанию, когда нет устойчивости управления. Регентство женщины редко бывает без присутствия рядом мужчин. А если это еще и вольнонравная Медичи, то мужчины будут, как правило, внешне красивыми.

14 мая 1610 года был убит король Франции Генрих IV. Убит по той самой причине, которая лейтмотивом прошла по всей судьбе короля. Религиозные проблемы, казалось, были решены, ну или притушены, но всегда есть личности, которые недовольны правлением и решениями короля, сколько бы он не примерял гугенотов с католиками. Убийца Франсуа Равальяк, ярый католик, был таковым.

Хотя уже сейчас, через полтора месяца после убийства, по всей Франции ходили разные слухи, в которых убийца был лишь клинком, который в своих руках держали абсолютно другие люди. Говорили даже о том, что это московские татары так поступили, слишком подозрительно совпало увеличение русского посольства и смерти короля.

Но прямых доказательств не было, а русские оказались весьма щедрыми. Они прекрасно понимали, кому именно предлагать серебро за поддержку и протекцию, не гнушаясь оплачивать даже военным свою дополнительную охрану, чтобы стража лишний раз прошлась по улице, где есть купленные, или арендованные русскими помещения.

Между тем, работа русского посольства, здесь и везде, где только появляется, направленная на экономическую выгоду, шла своим чередом. Те, кому и положено, уже были осведомлены о русских товарах. Мало того, даже в королевском дворе есть три русских зеркала, купленные у голландцев-перекупщиков. И эти замечательные изделия были качеством даже лучшим, чем венецианские.

Перед смертью, Генрих даже планировал экспедицию в далекую Московию, чтобы все разузнать и понять, что нужно сделать, дабы выкрасть русских мастеров. С Венецией все никак не удавалось осуществить такой вот промышленный шпионаж начала Нового времени, а с русскими, как считали многие, обязательно получится. Куда там варварам до цивилизованных и прожженных интриганов Венеции!

Но прибыло полноценное русское посольство, и тут у разумных людей мог возникнуть вполне напрашивающийся вопрос: а кто тут варвар? Все русские были одеты богато, по итальянской моде, а их бретеры, особенно прибывшие недавно, выигрывают одну дуэль за другой. Еще бы, если в Париж прибыл Роман Куевый. Это то, кто был ранее испанским идальго Рамоном Куэво, а новую фамилию уже русскому дворянину выбрал сам государь. Теперь русский для француза — это нарицательное, в понимании «смертельный».

— Все у нас готово? — спрашивал Козьма Лавров, дьяк Приказа Иноземных дел, у барона Гумберта.

— Все. Сегодня уже и начнем, — самодовольно отвечал Иохим Гумберт.

Было чем хвастаться бывшему наемнику. Работу он провел большую и, что важно, продуктивную. Выкуплен один немаленький трактир, склады рядом с ним. Наняты французы-исполнители, чтобы меньше кляли московитов. А еще, что было самым сложным, удалось договориться с двумя парижскими монастырями, чтобы там выращивать тюльпаны из луковиц тюльпанов, привезенных из России.

— Признаться, я до сих пор не верю в то, что это может принести доход, — проявил скепсис Лавров.

— Пока все, что говорил государь-император в той или иной степени сбывалось. Я вообще думаю, что он разговаривает с Богом. Иначе как можно было направлять нас в Париж именно сейчас, когда многое можно сделать и почти безвластие, — говорил Гумберт, а Лавров соглашался.

Для Козьмы, который некоторое время был при русском посольстве в Крыму, а после и вовсе исполнял обязанности посла при ханском дворе, государь стал небожителем, пусть вера и учит не создавать себе кумиров. Но как можно было так сыграть политическую партию, в ходе которой Крым, если и не русский, то безусловно и не турецкий, несмотря на османские крепости на территории полуострова и рядом с ним. Так или иначе, но Лавров был воодушевлен перспективами, которые открывались для России в последние годы.

Русские представители обедали в одном из выкупленных трактиров, когда в другом, не так далеко, начиналось целое представление. Нельзя там появляться русским, иначе дело не выгорит. Пусть владельцами биржи станут голландцы, которых наняли французы. Так заметались следы, но выгоды должны поиметь именно русские представители.

— Следующий лот. Тюльпан белый с синей полосой. Дюжина луковиц, — распорядитель показал рисунок красивого тюльпана в озвученной расцветке. — начальная цена один экю [в это время золотая монета, равная 3 ливра или более 60 су].

Установилось молчание. Приглашенные люди ждали зеркал, фарфора, а начали торг с тюльпанных луковиц.

— Уже завтра, или в другой день, вы сможете обменять эти луковицы на небольшое зеркало, или фарфоровую чашку, — чуть растерявшийся распорядитель аукциона, должного перерасти в биржу, нашел чем заинтриговать.

— Я готов купить. Это отличное вложение денег. Через год или еще раньше, стоимость таких луковиц вырастет в десять раз. Никогда не слышал о такой расцветке! — кричал один из людей в толпе.

Этот подставной человек был всего-то одним из матросов с голландского корабля, зафрактованного русским посольством. Ему предстояло в компании еще троих человек создавать ажиотаж. Голландец не был необразованным моряком, напротив, успел получить хорошее образования. Он пошел во флот вынуждено, так как отец разорился, да умер, а сыну приходилось отдавать долги.

— Иди в море, гез, это я куплю луковицы! Все вам деньги с воздуха делать [гез — в данном контексте уничижительное, словно «морячишка»], — встрял второй присутствующий подставной покупатель. — Я дам экю и даже десять су сверху.

— Месье, и вы не прогадаете. А продать такую луковицу в Амстердаме можно за десять экю, может потому месье голландец хочет купить себе столь необычные тюльпаны, — нашелся распорядитель.

— Я дам экю и один ливр, — попалась на крючок первая жирная рыба.

Распорядитель мысленно выдохнул, он очень боялся, что вся затея, предложенная некоторыми влиятельными людьми в масках, не сработает. Теперь нужно закреплять результат и создавать ажиотаж.

Первые луковицы с биржи были проданы за два экю — очень большие деньги. Купившему выдали бумагу, по которой тот может отправится в монастырь Сен-Жермен-де-Пре, где ему покажут те самые луковицы либо цветущими, или уже увядшими, но с засушенными лепестками в коробочке рядом с клумбой. Никакого обмана. Забирай и сам выращивай, или продавай.

А по Парижу поплывут слухи, что некто, очень богатый человек, купил луковицы тюльпанов, так как это самое лучшее вложение средств. За сколько купили? Говорят за десять экю! Не может быть? Так и есть, я сам видел того, кому об этом рассказывали.

Распространялись такие нарративы, когда купив сейчас, уже скоро можно заработать очень много. А еще луковиц на всех не хватит и нужно спешить. И только краешком пройдет информация, что там же можно купить и зеркала из России и даже кое что из фарфора.

Через неделю приходилось вести торги и в помещении и даже на улице возле здания биржи, а в русское посольство, через ряд посредников, потекли ручейки из золота и серебра.

— Козьма, мне пришел вызов, — через три дня после запуска биржи к Лаврову в комнату ворвался Гумберт.

— И что в нем? — вставая со стула у рабочего стола и устало растирая глаза, спросил Козьма Лавров.

— Приглашение во дворец, — растерянно отвечал барон.

— Странно, — задумался Лавров. — И кто же это может быть? Ну не новый же девятилетний король.

— Восьмилетний, — поправил своего коллегу Гумберт.

— Тем более. Но думаю, что это королева-мать, — задумчиво говорил Лавров.

— Не сходим, не поймем, — философически заметил Гумберт.

Уже на следующий день русская делегация из трех человек: барона Иохима Гумберта, барона-дьяка Козьмы Лаврова и Романа Куевого, прибыли в королевский дворец. Само собой разумеется, не одна карета прибыла, а три четыре, из которых два экипажа были загружены подарками для того человека, кто вообще имеет право вызывать в королевскую обитель. Русские дипломаты уже пришли к выводу, что это не может быть король, да и его мать сейчас в каком-то монастыре на богомолье. Показывает всему народу, как она скорбит по мужу, на самом же деле — никак. Тогда кто? Догадки были.

— Сеньор Кончини вас ожидает, — сообщил лакей, который встречал русских.

— Нужно было с тобой спорить! — усмехнулся Лавров, глядя на Гумберта.

Барон не ответил, он запустил мыслительные процессы, зачем этому итальянскому проходимцу нужны русские.

Узнай государь, как зовут того итальянского фаворита королевы-матери Марии Медичи, то долго смеялся бы, придумывая все более изощренные шутки. Это и произойдет, но только после получения отчета. Не раньше чем через два месяца Димитрий Иоаннович сможет себя порадовать и таким юмором [Кончино Кончини реальный персонаж, граф, занимал много постов при регентше Марии Медичи, фаворит].

Кончино Кончини был тем, кого можно было бы назвать авантюристом, при этом и дамским угодником и проходимцем. Три раза, ныне покойный король, высылал из Франции любимчика второй жены, Марии из рода Медичи. Но Кончино был скользким типом и всегда ускользал, прячась от королевских исполнителей, и после вновь возвращался к королеве, прячась у нее под юбками.

На допросах убийцы короля звучали даже вопросы о том, не замешан ли Кончино Кончини в заказе на убийство. Но никаких доказательств не было. А в это время, когда даже не прошел положенный обязательный траур, рыжеватый повеса «скользил» в постель к королеве и уже чувствовал себя чуть не хозяином во дворце, по крайней мере во время отсутствия Марии Медичи и мальчика-короля Людовика XIII, он осмеливался распоряжаться в главном доме Франции.

— Это даже хорошо, — пришел к выводу Гумберт.

— Я тоже так думаю, — отвечал Лавров.

Оба дипломата небезосновательно рассчитывали, что Кончини можно купить, ну или так задобрить богатыми, для Франции, так точно, подарками, чтобы итальянец стал лояльным и посольству и России, как к государству. Не было сомнений, что Кончини может скрасить горе королевской вдовушки, и через это способен и на лоббирование интересов кого бы то ни было.

— Сеньоры, рад вас видеть, — с некоторым акцентом, флорентинец встречал русских дипломатов на французским языке.

В кабинет, явно не королевский, но все же недалеко от него, входили двое, Куевого пришлось оставить на входе, так как идальго не пропустила охрана, да и у дипломатов было забрано все оружие, вплоть до засапожных ножей. Ценила королева своего любимца, приказала охране тщательно следить, чтобы никто не подпортил тельце фаворита.

— Мне доложили, что вы привезли подарки. Приятно, но я человек, который понимает: берешь-делай, — Кончини своими словами удивлял русских представителей.

На самом деле, говорить правильные вещи, как и что именно является правильным, итальянец знал хорошо, а ретранслировал свои знания о правильном еще лучше. Но есть такая русская мудрость, которая, если немного перефразировать может звучать так: говорить не мешки ворочать. Так что Кончини, полностью оправдывая свою фамилию, говорил и будет говорить то, что будет приятно для слуха русских дипломатов. А вот делать… Это уже совсем иное, не зависящее от слов.

Подарки фаворит принимал благосклонно, более того, казалось он сейчас вспыхнет огнем, столь горели глаза темпераментного итальянца.

— Я поражен и восхищен. Нет, друзья, без ложной скромности — вы теперь мои друзья. Я, в чем свидетель Бог, даже не стану чинить вам никаких препятствий в столь византийском деле, как ваша биржа, — слова Кончини звучали очень доброжелательно, но смысл и посыл в них был очевидным.

На лицах русских дипломатов не шелохнулся ни один нерв. По местным меркам, да еще и после чуть ли не обучения у государя, они могли считаться профессионалами. А вот в головах и Лаврова и Гумберта начались судорожные мыслительные процессы.

Первое, к чему пришли оба дипломата, так то, что отнекиваться нет смысла. Они в чем-то ошиблись и опровергать причастность к набирающей силу тюльпанной пирамиде, нет никакого резона, отказ только усугубит. Значит остается только одно…

— Сколько вы хотите? — напрямую спросил Лавров, вызвав на себе неодобрительный взгляд коллеги.

«После объясню» — только одними глазами сказал Козьма.

Впрочем, Гумберт и сам, но чуть позже, решил, что так будет правильно.

— Много не нужно, да и вы уже одарили меня. Так что половину, — сказал Кончини.

— Хорошо. Но через неделю мы уедем, а биржа останется вам, можете торговать там всем, чем угодно. А еще, сеньор Кончини, через некоторое время мой государь готов обсуждать покупку технологии производства зеркал. Франция могла бы заполучить ее одной из первой. Десять процентов, — решительно говорил Лавров.

— Согласитесь, я должен был попробовать. Но пятнадцать процентов и закончим этот неприятный разговор, — Кончини был сама любезность.

— Хорошо, сеньор Кончини, но нам нужно еще обсудить то, сколько французских кораблей прибудет в Ригу для торговли в следующем году. Вот, прошу вас ознакомьтесь и сделайте так, чтобы мы ко всеобщему удовлетворению совершили торговые операции, — сказал, включившийся в разговор Гумберт и протянул папку с листами, где были напечатана номенклатура товаров, их характеристика, а так же стоимость, которая, впрочем, вариативна.

— Занятно, — сказал Кончини, всматриваясь в написанное на французском языке. — Не знал, что ваша страна может продавать столько товаров. Фарфор… А воска! У вас, что на каждом дереве пчелиный рой? Думаю это может быть интересным и даже пересилить некоторое опасение противодействия Голландии. Не думаю, что гезы согласятся спокойно смотреть на усиление нашей торговли. Они уже возомнили себя посредниками между нашими странами. Зеркала идут от них.

— Мы можем быть взаимнополезны, — произнес дипломатическую фразу Лавров.

— Да, возможно. Что ж… — рот Кончини, казалось разорвется от улыбки. — Рад был встретиться и будьте уверены: регент королева-мать обязательно узнает и о визите и о предложении вашей страны. Но только лишь об этом. Мы же поняли друг друга, сеньоры?

Оставалось только заверить фаворита, что никто не узнает, что Кончини заимел долю в бирже.