Фигаро, следователь Департамента Других Дел. Дилогия

1

Всякая гнусь, как известно издревле, всегда случается в такой момент, когда она способна доставить максимум проблем честному человеку.

До города оставался всего-то час езды, когда задняя ось старой телеги сухо скрипнула. Куш навострил уши, украдкой сплюнул через плечо и скрестил сжимающие вожжи пальцы крестом, мысленно моля святую Варвару, покровительницу всех внезапно преставившихся дураков, отвести напасть.

Но то ли Куш был не в меру грешен, то ли не имел той самой «веры с горчичное зерно», что, как известно, движет горы, то ли звезды сегодня сложились над его головой в небесный кукиш, в общем, как бы там ни было, тележная ось взвыла пришибленным волком и лихо хрустнула.

Трах! Ноги Куша взлетели вверх и пару мгновений он созерцал свои измазанные навозом и глиной башмаки, болтающиеся на фоне низкого осклизло-серого неба. Затем на него свалился тюк с вяленой рыбой и Хорж, ругающийся, как портовой грузчик. Лошади всхрапнули и встали, радуясь внезапной передышке.

Куш выбрался из-под мешков, помог брату, застрявшему между жбаном с дегтем и бочонком с сидром, пробормотал что-то вроде молитвы, в которой половина слов была самыми что ни на есть матерными, и стал прикидывать масштабы разрушений. При этом они с Хоржем всячески избегали смотреть в сторону своего попутчика.

Тот, впрочем, был уже на ногах. Низенький, полный, румяный, одетый в длинное коричневое пальто и клетчатую пару, за пару часов их совместного путешествия он уже успел произвести на братьев неизгладимое впечатление.

Они подобрали его недалеко от Железного Разъезда, где тот изучал прибитое к старой березе расписание перекладных. На голове у приезжего господина была шляпа, похожая на фетровый горшок с полями, а на ногах – Куш еле сдержался, чтобы не заржать как сивый мерин – совершенно невообразимые штиблеты: ботинки поверх которых были напялены еще одни ботинки – черные и блестящие. Да и саквояж у толстячка был страшнее смертного греха – потертый и бесформенный, словно туша издохшей от старости коровы.

Очевидно, расписание повергло мужчину в глубокое уныние. Куш его понимал – до самых сумерек не стоило ждать ни кареты, ни даже общего обоза с пьяными кожевниками, углежогами и орущими детьми, а приезжий не производил впечатления провинциала, склонного к путешествиям такого рода.

– Эй, дядя! – крикнул Куш, приветственно поднимая шапку, – подвести?

«Дядя» оторопело поглядел на них с Хоржем, сообразил, что к чему и деловито спросил:

– До города?

– Ну дык! – Хорж закивал, демонстрируя в улыбке все оставшиеся полтора зуба. – До города, едрить его в ноздрю!

– Полтина серебром.

Это было втрое дороже, чем брал кучер на общей повозке, но меньше, чем драли местные лихачи. Приезжий явно разбирался в тонкостях местной политики ценообразования. Куш уважительно хмыкнул и отрезал:

– Целковый!

Завязался спор, завершившийся разгромной победой братьев, выцыганивших у клетчатого господина полтину и полтабакерки ароматного, явно дорогущего табаку. Толстячок взобрался на телегу и, положив ноги на мешки, выудил из ближайшего к нему тюка копченую воблу, тут же принявшись ее чистить. Хорж крякнул, но смолчал.

Расправившись с воблой, сударь «в клеточку» набил трубку табаком, чиркнул о борт телеги спичкой и, затянувшись, сладко зажмурился. Куш подумал, что их попутчик похож на раздобревшего за лето ленивого бобра, щурящегося на солнышке. Он почесал затылок и решил попробовать завязать вежливый разговор:

– Э-э-э-м… Погода нонеча дрянная. И какого лешего вы к нам в такую глушь-то ввалились, господин хороший? Или как вас там по батюшке величать?

Господин отреагировал странно. Он воскликнул «точно!», хлопнул себя по лбу, и, распахнув свой необъятный саквояж, принялся в нем копаться, выкладывая на грязный пол телеги предметы, при виде которых глаза у братьев полезли на лоб.

Первым на свет божий появилось загадочное устройство, похожее на помесь секстанта, песочных часов и пружинного арифмометра, явно занимавшее в саквояже большую часть свободного места. За ним последовали: портки в светло-зеленый горошек, шестизарядный револьвер, толстая тетрадь в клеенчатой обложке, жестяная бутербродница, чучело рыжего кота на подставке красного дерева, деревянный ящик, в котором что-то стеклянно звенело и перекатывалось, две пары лайковых перчаток лимонного цвета и, наконец, толстое портмоне из свиной кожи из которого толстячок достал картонный прямоугольник размером с ладонь, полюбовался им некоторое время, и с гордым видом протянул Кушу. Тот взял картонку и молча принялся ее изучать.

Это была плохо сляпанная визитка – Куш уже видел такие у адвокатов и урядников. На клочке картона чернел коряво намалеванный гвоздь, поверх которого шла надпись:

«Магазин скобяных изделий г-на Фигаро»

И чуть ниже, в углу:

«Типография чистопечатника Мазюка»

Куш подумал, что если господин Фигаро приехал в Нижний Тудым торговать гвоздями и хомутами, то ничего глупее просто не могло придти ему в голову. С таким же успехом можно было продавать рыбакам воду в бочках или китобойные снасти местным охотникам на белок. Он хотел было отпустить по этому поводу соленую шуточку, но посмотрел на чучело кота и почему-то передумал.

..Немного постояв возле развалившейся телеги, мужчина вздохнул, нахлобучил на голову слетевшую шляпу (волос у него осталось совсем немного, лишь несколько жидких каштановых прядей сиротливо жались к ушам), поднял саквояж и спросил:

– А пешком до города далеко?

Куш, сгорая от стыда, втянул голову в плечи. Свою полтину братья получили вперед, и теперь их попутчик мог с полным правом требовать деньгу назад. Вместе со сломанной осью в итоге выходил чистый убыток, как ни кинь.

– Э-э-э… Дык, меньше версты. – Хорж виновато пожал плечами. Было видно, что возвращать серебро ему хочется еще меньше, чем брат у.

– А! – Мужчина хлопнул себя по лбу, – Так это, получается, мы уже приехали. Это хорошо… Скажите, любезные, а где у вас в городе можно справить пансион дней на десять? Так чтобы без клопов в матраце и с приличной кормежкой?

– Без клопов, оно, конечно… – начал было Хорж, но Куша, который уразумел, что платить «взад» возможно, не придется, уже пнул в зад старый черт:

– А вы, ваше сиятельство, живите у нас! Комната под крышей есть пустая! – завопил он, размахивая руками. – Крыша-то подтекает, но печка – как в гостинице!

Хорж подавился воздухом и только вращал глазами, посылая Кушу вполне понятные братские телепатики: язык бы тебе, скотина, отодрать, да ночной горшок им драить. Однако господин в пальто отреагировал мгновенно: он подскочил к Кушу и принялся трясти его руку.

– Ну, вот и славно! Ну, вот и договорились! Платить буду по серебряку в день с полным пансионом. Баня и уборка не нужны, но кушать подавать регулярно. За свечи и воду отдельно платить не буду, и не надейтесь.

И глядя на Хоржа, который, судя по выражению мины, уже обдумывал подробности скорого Каинова греха, без всякого перехода спросил:

– Где я могу найти городского голову?

..Нижний Тудым был не городом, а, скорее, деревней, раскоровевшей во время дотационного бума, случавшегося каждый раз, когда Их Величества вспоминали о том, что в стране есть сельское хозяйство и выделяли на его реформы такие суммы, которые в министерствах не успевали украсть сразу. Если смотреть со стороны западной дороги, то левая половина города, рассекаемого пополам мелкой и грязной речушкой, напоминала о войне, разрухе и репарациях: серые ряды одинаковых деревянных домов, спускающихся по лестнице холмов в здоровенный овраг. Дым, поднимающийся из труб этих сараев, пах печеной картошкой, щами, шкварками и торфом. Там во дворах были свиньи, развешенные на бельевых веревках ссаные тряпки, грязные дети, гоняющие по обрывистым улицам кольца от бочек и маленькие огороды, сплошь заросшие сорняком, похожим на сочный тростник и помидорами, похожими на захиревший сорняк.

Зато правая половина Нижнего Тудыма всем своим видом напоминала о том, что Королевство семимильными шагами движется к Западному Эталону, плановой экономике и прелестям Второго Чугунного Века. Закрывая горизонт, к небу тянулись трубы, дымящие башни мануфактур, серые, лишенные окон корпуса Пружинной фабрики и опять: трубы, трубы, трубы, медные трубы, кирпичные трубы, жестяные трубы. Все это шипело, дымило, испускало пары, сопело, гудело и жутко воняло маслом плохой очистки. Это был запах прогресса.

Фигаро кисло подумал, что у прогресса есть странное свойство – рассупониваться в самых неожиданных местах и портить жизнь тем же гражданам, которым он, по идее, эту жизнь должен всячески облегчать. Сидя в «Заводной Крысе» и прихлебывая «Царскую Брагу» – сравнительно неплохое пиво, он всюду замечал слоновью ногу прогресса: пиво имело явный металлический привкус (который жители Нижнего Тудыма, скорее всего, уже просто не замечали), а сама «Крыса» стала втрое меньше за последние два года – пришлось снести оба крыла и флигель, чтобы втиснуть ресторацию между бойлерной Пружинной и складом «Масел и Машинных Смазок А. Хрока».

Городской голова был еще сравнительно молод. Ему еще не было пятидесяти; Фигаро помнил его по двум своим прошлым визитам в Тудым, и с тех пор голова сильно изменился. Он обзавелся модной шляпой фасона «Робин из Локсли», украшенной похабной подделкой на павлинье перо (крашеный петух), золотой цепочкой, автоматической ручкой, солидным брюхом над тонкими, как тростинки, ножками и личным заводным фаэтоном от «Фродо и СынЪ». Неизменными остались только его глаза цвета медного купороса: внимательные и едкие.

Голова хлопнул ладонью по латунному колокольчику и заказал хересу. Перед ним уже стояла тарелка с тушеной уткой, маринованными баклажанами, чашка с красной икрой и салатница, в которой на зеленом листе испускали пар только что вынутые из кипятка раки. Фигаро, допивавший вторую кружку пива, пожевал цыплячью ножку и вздохнул.

– Плохо, господин Матик! Очень плохо!

Голова достал из кармана расшитого золотой нитью жилета портсигар с рубином на крышке и протянул Фигаро.

– Сигарету?

– Что? Нет, боже мой! Пусть Лютеция курит эти свиные хвостики! Они воняют селитрой, они пропитываются женскими духами, они, прости господи, вредны для здоровья!

– А ваша трубка, значит, полезна?

– Еще бы! Трубка лечит чахотку – это медицинский факт. Трубка успокаивает душу и прописана нервическим больным – про это недавно писал Карл… Карэл… Густав… ну, в общем, один доктор из Европы. Трубка – отличное средство от бессонницы. К тому же…

Голова расхохотался.

– Фигаро, переспорить вас в некоторых вопросах невозможно. Проще остановить веером ураган, право слово! Я, кажется, понимаю, почему за все годы нашего знакомства вы так и остались младшим следователем. Хорошим младшим следователем, прошу заметить! – поспешил он добавить, видя, что Фигаро медленно наливается дурной кровью. – Но, как вы понимаете, я пригласил вас не для того, чтобы откушать утки по-тудымски.

– Это я понял. – Фигаро грустно вздохнул. – Никто не зовет в гости следователя ДДД просто так. Тем более туда, где все всегда плохо. Плохо, Матик! Погода дрянь, пиво воняет медной стружкой, на улицах грязно, в подворотнях крысы и нигилисты…

– Свиньи в лужах, – подсказал Матик.

– Свиньи в лу… Стоп, причем тут… Свиньи это мясо.

– Угу, мясо. – Матик разорвал рака пополам и с наслаждением высосал из панциря ароматный кипяток. – Скажите, Фигаро, чем конкретно вы занимаетесь в Департаменте Других Дел?

– Кажется, я уже говорил. – Фигаро откинулся на спинку стула, промокнув салфеткой вспотевший лоб. – Я – младший следователь Отдела Тяжких Дел, совершенных при помощи Чернокнижия, Ворожбы, Сглаза, Порчи и прочих Колдовских Сил.

– И часто… – Матик покрутил в воздухе половинкой рака, – Часто… Это… Ворожат? Во вред?

– Смотря с чем сравнивать. Мой профиль – убийства, а людей, обычно, убивают, используя более простые способы. Нож, яд, пистолеты там всякие… Но случается что и иначе. Нетрадиционными, так сказать, методами. Использование колдовства, в принципе, не одобряется; это непредсказуемо, опасно, очень плохо контролируемо и в неумелых руках приводит к крайне печальным последствиям.

– Но профессионалы, наверное…

– Профессионалы! – фыркнул Фигаро, – Профессионалы! Они-то, как раз, сидят тише воды, ниже травы! Ну подумайте сами, Матик: если в деревне живет десять человек и у одного из них есть ружье, то кого следует подозревать в случае выстрела в голову местному кожемяке? Истинные адепты Старых Искусств это, скажу я вам, не такие люди, о которых знает каждая собака. Нет, опасность, в первую очередь, исходит от дурака, возжелавшего убить колдовством соседа из мелочной злости по поводу земельного надела, но при этом не умеющего просчитать даже базовый астро-вектор. В итоге сосед жив-здоров, зато половину деревни разрывает в клочья выкопавшийся из домовины прадедушка горе-колдуна. Вы видели когда-нибудь мертвеца-реаниманта? Поверьте, это зрелище может лишить сна на многие недели.

– И тогда появляетесь вы и…

– Нет, – Фигаро покачал головой, – ничего подобного. Моя задача – найти виновного, а не бежать его потом арестовывать, размахивая револьвером. Для этого есть местные власти. Хотя, конечно, бывает по-разному. Знаете, Матик, когда вы едете поговорить с подозреваемой – бабушкой-швеей лет семидесяти, а потом прячетесь под столом от летающих ножниц, спиц, а то и от жидкого огня, начинаешь, поневоле, задумываться: а не пора ли, наконец, заняться разведением кроликов?

– Кролики это мясо.

– Что?.. А, ну да. У моего деда была кроличья ферма в пригороде. Когда я поступал в университет, он не возражал, но сказал: «Фигаро, зую даю – ты не раз и не два захочешь вернуться к семейному делу. Но будет поздно». Так оно, в общем, и вышло.

– Ладно! – Матик хлопнул в ладоши. Перед ним, словно из-под земли, возник половой с полотенцем через руку и подобострастно вытянул шею, заглядывая голове через плечо. Голова бросил ему монету и отправил за пивом.

– Ладно! – повторил Матик. – Традиции гостеприимства соблюдены, пора переходить к делу. Скажу сразу: на этот раз вам не придется лазать по канализации за диким крысолаком и стрелять в почтенных алхимиков из рогатки. Все куда проще.

– Угу. Этот «почтенный алхимик» едва меня не пришиб. И все ради того, чтобы выяснить, что привидение он вывел для театральной постановки и оно, к тому же, боится темноты и кошек. И кто в итоге оказался самый большой идиот?

– Ну-у-у… – Матик покраснел до самой макушки, – Мы отправили в Департамент извинения и объяснили, что Вы здесь совершенно ни причем.

– Да-да. После того, как мне объявили выговор с занесением, а карикатура на меня появилась в «Паровом Вестнике». Та, где я в сутане и с рогаткой гоняю по сцене призрак отца Гамлета. Это было не слишком-то приятно, скажу я Вам.

– Ну-ну. Кто старое помянет, тому глаз вон, – голова примирительно развел руками. – Все мы смертны, все мы склонны ошибаться. Но я могу Вас уверить, что в этот раз все будет просто. Труп на леднике, подозреваемая… хм… подозреваемый в камере, свидетели опрошены, общая картина ясна. От Вас требуется только освидетельствование и подпись, чтобы закрыть это дело. Через пару дней сядете на поезд и отбудете восвояси.

– Стоп! – Фигаро хлопнул ладонью по столу. – Карты на стол! Матик, Вы умасливаете мне уши, но так и не объяснили подлинную причину всей этой свистопляски. Вызвали бы любого следователя по обычным каналам и дело в шляпе. Но нет – Вы затребовали меня, Вы влезли в долги перед Вашими «друзьями» в Департаменте, Вы пригласили меня на эту встречу и уже полчаса ходите вокруг да около с таким видом, словно у Вас еж в штанах. В чем дело?

Матик вздохнул. Посмотрел на закопченный потолок, через витражные панели которого сочился мутный осенний свет. Щелкнул масляной зажигалкой, затянулся, выпустил колечко дыма. Указал на дым пальцем, что-то прошептал: дым свился в маленькую фигурку восточной танцовщицы. Танцовщица покачала бедрами, послала Фигаро воздушный поцелуй, и растаяла без следа. Матик заговорил:

– Фигаро, я знаю Вас уже очень давно. Знаю слухи, которые ходят о Вас в Департаменте. Наслышан о Вашей репутации. Я знаю, что Вы абсолютный профан в политике, но дока в том, что касается Вашей работы. И, что самое главное, я Вам доверяю. Мне очень важно, чтобы это дело было закрыто без лишней огласки. Причину, я думаю, Вы вскоре поймете. И самое главное: я хочу, чтобы Вы попытались снять с подозреваемой все обвинения.

Фигаро поднял на Матика взгляд, став на мгновение похожим на старую, умудренную жизнью корову. Голова заметил, что глаза у следователя воспалены и слезятся – было видно, что тот вырос и привык жить в местности, где воздух гораздо чище.

– Матик, человек умер. Не имеет значения, кем была Ваша подружка и с кем она знакома в Департаменте или Министерствах. Тут не поможет даже взятка: колдунов решившихся на убийство банально боятся. В этих вопросах закон прозрачен, как стакан самогонки: если она совершила преступление и использовала при этом ворожбу – отправится на виселицу.

– Да, я знаю, – голова задумчиво повертел перед собой тонкую серебряную вилку с замысловатым вензелем. – Скажите, Фигаро, а Вам когда-нибудь приходилось убивать человека… таким образом? Вам же можно, у Вас лицензия.

Фигаро помолчал. Почесал затылок. Плюнул, допил пиво и махнул рукой:

– Черт с Вами, Матик. Посмотрим на Вашу подозреваемую. Но – завтра. Сегодня я устал с дороги и уже наглотался вашего замечательного воздуха со свинцовой сажей. Поэтому велите подать фаэтон. Да, и заплатите за еду, а то я малость поиздержался.

Следователю снилась чушь.

Сперва ему привиделось, что он опять едет на телеге в Нижний Тудым. Рядом с ним сидел Куш с бутылкой бормотухи и господин Матик, размахивающий вареным раком. Потом откуда-то появилась каурая лошадь в парике с буклями, села рядом с Матиком, заржала и сказала: «Фигаро, я знаю Вас очень давно! В Департаменте я знаю вообще всех!» Фигаро попытался возразить, что он не имел чести водить знакомство с лошадьми, тем более занимающими должности в Департаменте Других Дел, но тут лошадь превратилась в огромную зеленую муху, зажужжала и улетела, прихватив с собой Матика.

Следователь вздрогнул и проснулся.

За окном уже рассвело. Где-то орал петух, на первом этаже звенели ведра. В сенях матерился Хорж, на кухне грохотала посуда. Под двери мансарды просачивался божественный аромат жаренного с луком мяса и ошеломляющий дух горячих пирожков с капустой – только что из духовки.

Мансарда была здоровенная. Кроме кровати, в которой нежился Фигаро, здесь имелось два платяных шкафа, комод, медный умывальник и письменный стол, на который предупредительная хозяйка госпожа Марта поставила вчера пузатую керосиновую лампу. Большое окно было занавешено веселыми шторками с вышитыми подсолнухами, а под потолком висело на цепи тележное колесо утыканное свечами.

Сон уже почти забылся, полностью растворившись в утреннем солнце. От него осталась только зеленая муха, противно зудевшая в двух футах от носа Фигаро и явно не собиравшаяся улетать. Очевидно, она-то и разбудила следователя, став причиной бредового сновидения. Фигаро махнул рукой, но муха и не думала улетать. Сочно гудя, она попыталась сперва взгромоздится следователю на лоб, а потом спикировала на его великолепный картофелеподобный нос.

Фигаро ругнулся, прицелился в муху пальцем и сосредоточился. Па-пах! – в воздухе щелкнуло голубое электричество и муха, дымясь, отлетела под стол.

Нет ничего приятнее, чем начать день с превышения служебных полномочий, поэтому настроение следователя сразу поползло вверх, как столбик ртутного термометра. Он вскочил с кровати, сунул в тапок правую ногу, сплюнул через плечо (не то, чтобы всерьез подозревая враждебную порчу, но устав требовал), сунул ногу в левый тапок и сделал несколько энергичных движений руками, символизирующих утреннюю зарядку. Затем следователь раздвинул занавески и открыл окно, некоторое время наслаждаясь вливающимся в мансарду потоком холодного воздуха, обогащенного запахами деревни: навоз, печной дым и влажная земля.

Вид из окна, по мнению Фигаро, был великолепен. Дом госпожи Марты Брин – знойной вдовушки, матери Куша и Хоржа – стоял на склоне холма, и единственное окно мансарды было обращено к Старому Городу, так что в нем не маячила закопченная громада фабричного Центра. До самой реки Строчки, серая лента которой проблескивала сквозь скопившийся на дне оврага утренний туман, сколько охватывал взгляд, не было видно ни одного дома, выше трех этажей и ни одной заводской трубы. Зато во множестве виднелись пестрые лоскуты осенних садов, покосившиеся заборы, просмоленные кресты телеграфных столбов, жавшихся к обочинам разбитых дорог и дымы костров, на которых догорал пожухлый сорняк и прочий огородный мусор. Сквозь ветви старых кленов виднелись облупившиеся оградки близкого кладбища – хорошая примета.

Фигаро еще с вечера предупредил, что позавтракает в городе (о чем сейчас, вдыхая аромат пирожков, он и сокрушался), но труба, как говорится, звала. Он оделся, нахлобучил свой любимый котелок темно-зеленого фетра, провел рукой по щеке и пришел к выводу, что бритва с пеной могут обождать. Сунув в карман револьвер, он подхватил саквояж и шагнул за порог.

Во дворе его уже ждала открытая коляска, запряженная парой недурных лошадей: Матик расстарался. В коляске никого не было, однако Фигаро не успел даже открыть рта, как кучер – вихрастый шатен лет сорока, облаченный в темно-синюю шинель, сапоги и почтовую фуражку с молниями, повернулся к нему, широко улыбнулся, спрыгнул на землю, сорвал с руки белую перчатку и протянул руку.

– Я Гастон, заместитель городского головы. Буду Вам показывать, что да как.

– Ага! – Фигаро сощурился. – То есть господин Матик решили самоустраниться, дабы не испачкать рукава, а Вас, мил-человек, использовать как затычку для своей задницы-с?

– Ну, в общем, да, – кивнул Гастон и расхохотался. Смех у него, надо сказать, был заразительный: Фигаро поймал себя на том, что улыбается. Зам Матика начинал ему нравиться, хотя сразу становилось ясно, что за лубочной простотой скрывается прямота штопора и полномочия Пилата – голова был не дурак. Фигаро пожал протянутую руку и забрался в коляску. Гастон сел напротив, сдул с рукава невидимую пылинку и спросил:

– Ну-с, куда поедем первым делом? В морг?

– Фу, ну что за предложение, в самом деле? – Фигаро скривился. – Предлагать незнакомому человеку, который, к тому же, с утра не покушамши, скататься в гости к покойнику – фу! Этого клиента мы всегда успеем навестить; думаю, что он от нас никуда не денется, если, конечно, Матик не развел у себя в городе банду некролекарей. А поедем мы с Вами, любезный, на место преступления. Вы, заодно, мне все и расскажете по дороге…

…Гастон не пересел на место кучера, а просто провел рукой над козлами. Воздух над лошадями задрожал, и они послушно тронулись с места. Фигаро нахмурился. Контроль психики – даже животных – уже был ворожбой на грани фола, а управление гужевым транспортом таким способом в городской черте сулило немалый штраф. То есть следователю как бы намекали: ты-то, конечно, милый, следователь ДДД и все такое, да только не забывай, сахарный, под кем ходишь.

«Вот и первый колдун», подумал следователь. «Это если не считать Матика, но у Матика силы и знаний – пшик. Коляска-то, конечно, зачарована не этим, в шинели, но включить чары ума у него хватает. Интересно…»

Господин Марко Сплит (ныне покойный) снимал апартаменты в Развале – узкой линии живописных городских руин соединяющей Старый Город с Центром. Это был кусок города, который Центр пережевал, но еще не успел проглотить: пустые дома, заколоченные лавки и слабо пульсирующие фонтаны, в которых плавала осенняя листва пополам со строительным мусором. Предприимчивый Матик сколотил целое состояние, скупив здесь землю, а потом втюхав втридорога жадным фабрикантам, и теперь Развал ожидал своего часа: целые кварталы, предназначенные под снос и последующую заводскую застройку.

Дом номер четыре в Юбилейном Тупичке походил на последний бастион вдребезги разбитой армии: почерневший от времени кирпич четырехэтажной башни и узкие бойницы окон, подслеповато блестевших пыльными стеклами, напоминали об осадных лестницах, катапультах и кипящей смоле. Перед парадным входом разливалась лужа размером с небольшое озеро, в которой отражалось серое небо, веревки, где сушилось вылинявшее белье и подслеповато щурившееся окно с одинокой геранью на подоконнике.

Пружина входной двери оказалась могучей и громогласной – Фигаро едва успел проскочить в черный зев подъезда так, чтобы не получить по заду дверной ручкой. Широкий лестничный колодец освещал старинный газовый фонарь: шипящий язычок голубого пламени не выхватывал из темноты ничего, кроме закопченного медного плафона. На лестнице воняло кошками, подгоревшими гренками и чем-то специфически больничным.

Домоправитель – скукожившийся от времени старичок в грязноватом банном халатике, долго изучал удостоверение Фигаро через очки с перламутровой ручкой и такими толстыми стеклами, что лорнет напоминал театральный бинокль. Когда он понял, какое именно ведомство представляет Фигаро, энтузиазму старичка не было предела. Он не только сразу отдал следователю ключ от комнаты покойного, но также предложил кофе и «любую, просто абсолютно любую помощь!» Помимо этого Фигаро узнал о трех других квартирантах («жуткие жулики, чтоб им пусто было, просто бандиты!»), о погоде на ближайшие несколько дней (…дожди, а как же! Дождь и туман по вечеру и сутрева – кости болят, ребра ломит, да и грыжа совсем расходилась…) и о скором конце света («…давеча в „Оракуле“ ученый господин писал, что пятого дня с неба рухнет огромная скала, выпарит океан и свернет земную ось к Солнцу. Предлагает, значит, отправить за небесный купол четверых колдунов в медной бочке с порохом, дабы они енту скалу раздробили, да Их Величества, чтоб им старый черт плешь проел, денег не дают, а посему помрем мы все тут как пить дать…»).

От кофе Фигаро отказался из санитарных соображений; вместо этого он попросил проводить себя в комнату господина Марко. Старикашка закивал, исчез в квартире и тут же вернулся с подсвечником. Гастон молча поднес к свече серную спичку, не дожидаясь пока домоправитель справиться с колесным кресалом и они стали подниматься на второй этаж по кривой скрипучей лестнице.

В коридоре наверху царила сырость. Обои клочьями свисали со стен, и было совершенно невозможно определить их изначальный цвет. Газовыми рожками тут и не пахло; единственный бледный луч света падал из узкого окна, в которое коридор упирался. На подоконнике сидел большой черный кот и неодобрительно рассматривал неурочных посетителей.

– Пшел! Брысь! – Старичок замахал руками, едва не потушив свечу. – Иди прочь, животное! Сколько раз говорил: за скотину плата отдельная! Жульё!..

Кот презрительно фыркнул, мягко спрыгнул на пол и затрусил к лестнице. Он был жирный холеный мизантроп и явно устроился в этом мире куда лучше, чем всякие там следователи. Фигаро вздохнул и поискал взглядом комнату номер четыре.

Это была обыкновенная деревянная дверь, не так давно выкрашенная светло-зеленой краской. Оловянный шар дверной ручки тускло блестел сквозь царапины и отпечатки жирных пальцев которые на нем оставили бог весть сколько поколений. На двери висел лист бумаги с синюшными печатями жандармерии, сочно-желтыми – Городского Управления и жеманно-розовыми – Федеральной Милиции. Там же чернела надпись:

НЕ ВТОРГАТЬСЯ! МЕСТО ЗЛОДЕЯНИЯ!

Фигаро вставил ключ в замок. Тот вошел легко и просто, как по маслу. Щелк!

– Гастон! И Вы, господин… э-э-э… не помню, как Вас зовут… Останьтесь снаружи. В комнату не входить пока я не разрешу. Даже если меня там будут убивать. В этом случае бегите за жандармами, но ни в коем случае – мне на помощь. Ясно?

– Ясно, – коротко ответил Гастон. Он был бледен, на широком лбу проступала испарина. На щеках у домоправителя тоже блестели капли пота, что было странно – в коридоре было довольно холодно.

– Мерзость-то какая… – прошептал старичок, кутаясь в свой халатик, но Фигаро и без него чувствовал что-то вроде едва заметного, но, несомненно, ядовитого миазма, разъедающего носоглотку, щекочущего ноздри, невидимой пленкой оседающего на коже. Он повернул ключ и медленно открыл дверь, даже не скрипнувшую на хорошо смаханных петлях.

В комнате было темно и холодно как в склепе.

– …Он работал у господина Матика некоторое время, – рассказывал Гастон, пока коляска, управляемая замысловатой ворожбой, пробиралась по узким улочкам Развала. – Сначала в служебном доме, а потом – в усадьбе. Механик. Чинил котлы, чистил дымоходы, занимался водопроводом, печами. Много пил, но мастер был – золото. Я его часто видел – странный и нелюдимый человек. Это если трезвый. Когда закладывал за воротник – а случалось такое частенько – развязывался, но приятнее от этого не становился… Да…

– Судимости?

– Дважды. Оба раза мелкие кражи. Еще раз привлекался за изнасилование, но был оправдан из-за недостатка улик.

– И Матик взял его на службу?

– Нет. На службу его взял я. Мало кто хочет работать у Матика на дому: требуют много, а платят… Платят как обычно. Но одно дело – устроить по недосмотру протечку у какой-нибудь Софочки с Кошачьей Улицы, и совсем другое – у городского головы. А работы в городе и так хватает. Понимаете?

– Понимаю.

– У него был… э-э-э… конфликт с подозреваемой незадолго до смерти. В бумагах все это есть, потом почитаете. Я, если честно, надеялся, что она заявит на него в жандармерию и этого Сплита посадят, но…

– Но вышло иначе.

– Угу. Совсем иначе.

…Фигаро чиркнул спичкой о манжет.

Дрожащий огонек мигом изгнал из комнаты всю ее жуть пополам с мистическим ужасом. Нет, ощущение ядовитого холода никуда не делось, но как бы потеряло актуальность – с утра в кабаке, где хозяевам прижимистость не позволяет подкинуть в печку лишнюю лопату угля, воздух бывает и поядреней.

Комната оказалась маленькой и на удивление чистой. Обои в мелкую клетку, на полу – милый коврик с пасторальной вышивкой: коровы, река, пастушок с дудочкой. Мощный дубовый стол с выдвижными ящиками, платяной шкаф в углу, пузатый комод (настоящий антиквариат), узкое окно, наглухо закрытое жестяными ставнями, пара мягких стульев. У окна на железной подставке стояло чудо техники – немецкий керосиновый примус, вычищенный до блеска. На столе – большая масляная лампа.

И широкая двуспальная кровать у стены.

Рядом с кроватью на полу валялась подушка и ворох несвежих скомканных простынь. Из рыжего матраца кое-где вылезал гусиный пух. Возле кровати стоял слабый, но несомненный кисловатый душок, напоминающий то ли о вокзальной уборной, то ли о давно не чищеном курятнике.

– Тут его и нашли? – следователь кивнул на кровать.

– Да, – Гастон сделал нервное движение к порогу комнаты и тут же отскочил назад. – Перед смертью он обмочил кровать.

Фигаро хмыкнул и, подойдя к столу, снял стеклянный колпак с лампы. Повозился с фитилем, зажег лампу от почти догоревшей спички. В комнате сразу стало светло – было видно, что за лампой, как и за примусом, хорошо следили.

– Вы! – следователь повернулся к домоправителю. – Постоянно забываю, как Вас зовут…

– Фрюк, госполин следователь. Гуга Фрюк, – старикашка аж подпрыгивал, стараясь заглянуть за плечо Гастону, стоявшему в дверном проеме. Получалось у него плохо – Гастон был мужик немаленький.

– Господин Фрюк, Вы нашил тело в ту ночь?

– В тот вечер, господин следователь. Часы на башне как раз пробили десять.

– И сразу сообщили жандармам?

– Не жандармам. Я сразу побежал в отделение Инквизитория. Извозчика взял! Отдал полтину с мелочью…

– …которые Вам возместили после составления акта. А скажите-ка, друг мой любезный, чего это Вам вздумалось навестить Вашего постояльца в такой неурочный час? И как Вы определили, что бежать надо именно в Инквизиторию? – Фигаро поднял пушистые брови, из-за чего на его подвижном лице появилось выражение комичного недоумения.

Домоправитель захихикал, потирая руки. Гастон возвел очи горе; судя по всему, историю своей невероятной проницательности старичок рассказывал при нем уже не в первый раз.

– Ну а как же! А как же! Каждый день, ровно в десять по городским часам принимаю я, значит, пилюли от радикулита. Часы пробили, я как раз снял с печи чайник, залил их кипятком…м-м-да… Поставил стакан с лекарством в кастрюльку с холодной водой – такую, знаете, маленькую – чтобы простыло все это дело быстрее… дэ-э-э… И только собрался пить, как господин Марко, господин, надо сказать, тишайший, принялись так орать, что у меня волосы дыбом встали. Котельная в тот вечер не работала, так что через отопительные решетки хорошо слышно было. Я уже подумал, что этот Марко пожар устроил, схватил алхимический пеногон и на лестницу. Ан тут как бабахнет! – домоправитель вскинул руки, чтобы показать, как именно бабахнуло. – А потом – ка-а-а-ак даст! Аж пол подпрыгнул! А потом так – та-та-та-та! А потом эдак – бумс! Все стекла по второму этажу – вдребезги! Я бегом по лестнице – господин Марко уже не кричал больше – добежал до двери… ну, вот до этой самой. И вспомнил, что забыл ключи. В дверь стучал руками и ногами – хоть бы хны, не отзывается никто. Пока я за общим ключом сбегал – ну, за тем, что от всех дверей – тишина. Открываю я дверь, а постоялец-то мой на кровати скорчился – я так тоже, бывает, корячусь, когда язва прихватит, едрить ее туда и растуда. А над ним… ну, навроде как дым. Только дым этот черный и такой, знаете… склизкий. Тут у меня в горле запершило, глаза заслезились и, стыдно сказать, задал я оттуда такого стрекача, что остановился только в Кованом Переулке. Вот и скажите, милейший, куда мне потом было бежать? В инквизиторию, ясен день!

– А дальше?

– Что ж дальше? Налили мне там водки, дали огурцом закусить – трясся я больно, выспросили, что да как, потом ткнули под нос какой-то трубкой с часиками и велели ждать в приемной. Ну, я до утра и проспал там у них на диванчике…

– Ага, – Фигаро почесал затылок. – То есть входная дверь была заперта. А окно?

– В смысле, в комнате господина Марко? Закрыто, понятно. Холодно же! Только стекла все повылетали. Потому-то я ставни везде и опустил.

– Ясно, – Фигаро пожал плечами. – Что ж, пока рано делать какие-либо выводы. А ну-ка…

Он бухнул саквояж на стол, открыл его и достал устройство, чем-то напоминающее толстую металлическую дубинку, которую охватывал медный змеевик. На конце у «дубинки» было припаяно нечто вроде манометра с торчащими наружу пружинками, стальными усиками и головками завода.

При виде загадочной штуковины домоправитель просиял.

– Вот такой вот трубкой, господин следователь, меня под нос и тыкали. Точь-в-точь!

– Ну, моя-то получше будет – проворчал Фигаро. Он что-то подкрутил в своем загадочном приборе, энергично встряхнул его, будто врач – ртутный градусник и поднес «манометр» к кровати. Стрелка тут же задергалась.

– Это… – улыбнулся Гастон, кивая на устройство в руке следователя.

– Да. Регистратор асинхронных колебаний или, попросту, мерило. Внутри – сложный часовой механизм, грелка и сухой конденсатор. Ворожба – любая ворожба – нарушает законы природы и оставляет след, который не исчезает довольно долго. В таких местах точная механика сбоит. Чем большую чушь показывают приборы внутри кожуха, тем сильнее отклоняется стрелка, тем мощнее след от ворожбы. Смотрите, Гастон: над местом смерти господина Сплита стрелка дергается почти в конце желтого сектора. Да уж, врезали ему так врезали…

Фигаро положил мерило на стол, достал из кармана пару белых перчаток, натянул их на свои пухленькие ладошки и провел пальцем по стене над кроватью, после чего показал палец Гастону. Ткань перчатки стала смолисто-черной. Следователь тряхнул рукой и странная грязь моментально слетела, не оставив на белом шелке ни единого следа.

– Экто-пыль. Обычно появляется в местах… – он многозначительно взглянул на Гастона. Тот упер руки в бока, и широко улыбаясь, посмотрел следователю прямо в глаза.

– …В местах, где применялось мощное, но непрофессиональное колдовство. В результате остается как бы осадок, вроде сажи в печной трубе. Неполное «выгорание» силы, первейший признак колдуна – «чайника»… Вы меня проверяете, господин следователь? Зря – как колдун я не удался, хотя и получил соответствующее образование. Впрочем, о колдовской карьере не слишком-то жалею.

– Ну что вы! – Фигаро казался смущенным. – Просто вокруг господина Матика и его знакомых увивается, кажется, целая свора колдунов.

– Да, это так, – заместитель городского головы сразу стал серьезным. – У Матика это бзик. Трагедия юношества. Впрочем, мы отвлекаемся.

– Да, пожалуй. – Фигаро спрятал перчатки, взял со стола мерило, поднес к глазам циферблат. Хмыкнул. Поводил мерилом над столом. Опять хмыкнул, кашлянул. Поднес устройство к лампе, затем к спинке стула. Что-то бормоча себе под нос вскарабкался на табурет и принялся вертеть мерилом у потолка.

– Что-то не так? – Гастон был озадачен.

– Н-н-нет… Нет, все в порядке. Минуточку… Следователь слез на пол и насвистывая под нос королевский гимн (фальшивил он жутко) встал на четвереньки и в мгновение ока забрался под кровать. Некоторое время он возился там, задевая мерилом металлические ножки и что-то бормоча, затем выбрался на свет божий, встал, отряхнул колени от пыли и принялся кружить вокруг входной двери.

Гастон и Фрюк озадаченно наблюдали за всеми вышеперечисленными манипуляциями, но вопросов не задавали. На лице домоправителя вообще отражалось полнейшее понимание и одобрение. Старичок, очевидно, считал, что раз уж ворожба – штука не от мира сего, то и следователь по колдовским делам должен быть немного скорбным на голову.

Покончив со своими манипуляциями, Фигаро спрятал мерило обратно в саквояж, еще раз внимательно осмотрел комнату, дернул плечом и повернулся к домоправителю.

– Господин Фрюк! Следствие благодарит Вас за оказанную помощь! Пока что мы выяснили все, что хотели. Попрошу Вас не входить в эту комнату до особого распоряжения и ничего в ней не трогать. Впрочем, заявляю официально, что оставшиеся здесь колдовские эманации не представляют более угрозы для жизни. Если Вы вспомните еще что-нибудь, что покажется Вам важным и захотите сообщить эту информацию следствию, можете найти меня на Осенней Улице, Номер Пятый, с семи вечера до полуночи. Можете нанять извозчика, я оплачу. Да, и вот еще что, любезный – ключик от комнаты я заберу. У Вас ведь есть копия?..

– Ну-с, господин следователь, куда поедем теперь?

В двух кварталах от дома Фрюка, на выезде из Развала, они наткнулись на ларек, где под жестяной крышей в масляной ванне шипели, булькали, скворчали и подпрыгивали божественные розовые сосиски, распространяя сводящий с ума аромат жареного мяса, чеснока и морковно-луковой зажарки. Рядом на льду стыла исходящая соком квашеная капуста, и томились на противне тоненькие гренки, обильно смазанные яичным желтком.

Желудок Фигаро жалобно застонал и следователь вспомнил, что ничего не ел с самого утра. Гастон хотел было отпустить ехидную шутку, но втянул носом ароматы, витающие вокруг ларька, и решительно остановил коляску.

Пятью минутами позже они стояли у перевернутой бочки, ели сосиски с капустой и гренками и запивали все это пивом. У Фигаро по рукам тек горячий сок; следователь жмурился от удовольствия, сопел и чавкал так жизнерадостно, что Гастон засмеялся, плюнул, бросил деревянные палочки (попытка соблюсти этикет при отсутствии вилок) и стал запихивать в рот хрустящую капусту просто пальцами.

Потом они шумно отдувались, причмокивали, лениво посасывали остатки пива, дымили трубками – Фигаро вересковой, Гастон – груша с металлическими кольцами, вытирали руки носовыми платками и лениво посматривали на маячившие вдалеке башенные часы. Куда-либо ехать сразу расхотелось, и теперь Фигаро боролся с сонным искушением призрака близкой сиесты.

– Ну-с, господин следователь, куда поедем теперь?

Фигаро достал из жилетного кармана маленькую записную книжку, пошуршал страницами, зевнул и сказал:

– Свидетели. Давайте сегодня поговорим с ними. Их немного.

– Да, – согласился Гастон, выбивая трубку, – негусто. Ближе всего будет Буба Комель, сосед покойного Марко. Кстати, самый неинтересный свидетель, пожалуй. В отличие от господина Алистара.

– Алистар Мэтлби. Это, конечно, фигура, – следователь забрался в коляску и развалился на заднем сиденье. – Я читал его «Величие и упадок магии» – это замечательный литератор. Ученый, историк, дипломированный колдун, лауреат…

– Да, – согласился Гастон, отправляя коляску в путь, – очень интересный и незаурядный человек. Очень расстроен всей этой историей. Кстати сказать, тоже не верит в виновность подозреваемой.

– Никто, кажется, не верит, – проворчал Фигаро. – А в камере она сидит просто так, на всякий случай… Ладно, поехали к этому Бубе. Послушаем, что расскажет нам сосед и лучший друг покойного.

– Марко, что ли? Скотина, каких свет не видывал, – Буба Комель сплюнул в себе между сапог и вытер руки о холщовый фартук. – Пьяница, бабник, уголовник и, кажется, вор. Никогда бы не выбрал его себе в соседи, но с моим жалованием выбирать не приходится. Чинить уличные фонари – сволочная работа.

В Комеле было метра два росту и, казалось, столько же в обхвате. Фонарщик был – колокольня. Он был – пожарная башня. И еще шкаф с сундуком и косая сажень в плечах. Его роба пестрела подпалинами, сквозными дырами, пятнами масла и следами краски-серебрянки; из многочисленных кармашков фартука торчали зловещего вида инструменты. Фигаро подумал, что в лице Бубы Королевство потеряло пыточного мастера-разрядника.

Они встретились возле городской управы, где Буба и еще пара фонарщиков коротала время у закусочной «Ржавый Фонарь» (а как же!) попивая дрянное пиво и сражаясь на перевернутом корыте в какую-то сложную карточную игру на три колоды. Посмотрев бумаги следователя, Комель согласился «на поговорить», правда, без особой охоты. Фигаро его понимал: простой люд не видел разницы между младшим следователем Департамента Других Дел и младшим инквизитором Отряда Быстрого Реагирования – и те и другие были «охотниками на ворожбитов», то есть людьми, которые приходят ночью, вытаскивают тебя из постели и увозят неведомо куда в черной карете, окованной железом. Память о Большой Охоте на Ведьм была еще свежа если не в народной памяти, то уж в преданиях так точно.

Они сели на столик у стойки и Фигаро заказал всем троим пиво. Буба не возражал. Он достал из кармана кусок сушеного карася, треснул им об стол и принялся меланхолично чистить, бросая чешую на землю.

– Вы хорошо знали покойного? – следователь полез за деньгами, но Гастон остановил его небрежным жестом. Зам городского головы махнул целовальнику и, сделав страшное лицо, повертел пустой кружкой, щелкнув пальцем по шее. Тот кивнул и рванул на кухню.

– Знал? – Буба почесал подбородок, – Ну, в друзьях он у меня не ходил, это точно. А коли так посудить, так виделись, почитай, каждый день. Как-то я пригласил его починить отопительную решетку, так этот жмот содрал с меня два целковых и выжрал всю водку. Дрянь человек, я ж говорю.

– В ночь, когда его убили, Вы были на смене, так?

– Ага. Чистил форсунки на рыночной площади. Домой пришел под утро и сразу завалился спать. О том, что Марко преставился, узнал только вечером от Фрюка.

– А скажите… За день-два до того Вы не заметили в поведении Марко чего-нибудь необычного? Ну, может, вел он себя как-то странно? Или казался напуганным?

– Напуганным? – Буба задумался. – Не, не казался. Пьяным в свинячью сиську – это да. Второго дня встретил его возле двери, так он ключом в замок не мог попасть. А напуганным… Не, не заметил.

Подбежал половой с пивом. Кружки были, на удивление, чистыми, а пиво – холодным и свежим. Очевидно, к Гастону относились с не меньшим пиететом, чем к самому Матику.

– Вы говорили, – вмешался заместитель старосты, – что нечто необычное случилось через два дня после убийства.

– А как же, – Буба кивнул, – случилось. Еще как случилось.

– Расскажите, пожалуйста, подробно, – Фигаро положил локти на стол, нависая над кружкой пива, как ястреб над пичужкой. – Только очень Вас прошу: подробно! Даже если что-то в тот момент показалось Вам неважным, рассказывайте про это тоже.

Буба отхлебнул пива, пососал рыбу и передернул плечом.

– Да нечего тут рассказывать. Чистил я, значит, рамы. Краску старую сдирал, думал перед зимой окно перекрасить. Солнце, помню, уже садилось. И тут гляжу – стоит внизу под домом какой-то тип и пялится на окно Марко – оно как раз на углу, получается.

– Стоп! Что за тип? Как выглядел?

– Ну-у-у… Высокий, вот как господин Гастон, только чуток повыше. Плащ на нем черный, такой, знаете, как инквизиторы носят. Только у них аккуратные и с нашивками, а у этого – как мешок. Старый, пыльный… Шляпа с широкими полями, тоже черная. Лица из-под шляпы не видно, только нос торчит. Странный тип до жути. Минуты три так простоял и хоть бы пошевелился. Уж не знаю почему, но меня прям мороз по шкуре продрал. Потом гляжу – пошел за угол. Думаю – неужто, спаси Господи, к Марко в гости? Родич, может, какой?

– А потом?

– Что «потом»? Потом я постоял, послушал – тихо, ну и давай опять окно драить. Только слышу – минут пять прошло, не больше – какая-то возня у меня под дверью. Ну, я дверь открываю – стоит. Тот самый, в черном балахоне и как раз у Марко под дверью. В коридоре темень – глаз выколи, а ему хоть бы хны. И что-то делает такое непонятное… в замке, что ли, копается? Я ему говорю: «Почтенный, Марко дома нет. И не будет, потому что он, давеча, того… этого…» А тип этот жуткий поворачивается и уходит. И вижу: поднимается по лестнице на третий этаж. Ну, тут мне совсем как-то не по себе стало. Закрыл я дверь, закрыл окно, ставни опустил и вылакал с нервической трясучки полжбана водки. Вот и все, такие, значица, пироги с котятами.

– А почему он Вас, собственно, так напугал? Может быть, это был просто постоялец Фрюка? Ну, с третьего этажа? Ошибся в темноте, перепутал двери… Сами знаете, как оно с пьяных глаз бывает.

Буба снисходительно усмехнулся и помотал головой.

– Да нет у Фрюка никаких постояльцев, кроме нас с Марко. А теперь, почитай, я один и остался. Кто ж к этой старой заднице-то на постой встанет, кроме как по безнадеге? И нет у Фрюка никакого третьего этажа. Был, да весь выгорел. Пожар там был, понимаете? Так теперь старый сквалыга чуть шорох в трубе услышит, сразу за пеногон хватается. Хотел было вообще котельную закрыть и замуровать, но я ему запретил… Ну, как – «запретил»: поднес кулак ему к морде и сказал, что ежели у меня поутру седалище к кровати станет примерзать, так он на свое вообще месяц сесть не сможет… Ну вот, а третий этаж после пожара, все-таки, замуровал. Чтобы, понимаешь, нищие туда не лазали спать. Там после лестницы – каменная кладка.

– Забавно, – Фигаро в два глотка прикончил пиво и потер ладони друг о друга. – А Вы не слышали, как этот тип в черном входил в парадный?

Буба нахмурился. Пожевал оставшийся от рыбы хвостик, выплюнул его, потер лоб и медленно покачал головой.

– Не, не слышал. Но укумекал, что Вы, господин следователь, сказать хотите. На двери в парадный петли сто лет не смазывались, да и пружина там такая – весь дом слышит, когда кто-то входит-выходит. Сталбыть, должен был услышать…

– Но – не слышали?

– Не-а. Ни хрена не слышал.

– Ладно, – следователь решительно встал и отряхнул брюки. – Спасибо за рассказ. Я думаю, господин Комель, что мы с Вами еще увидимся… Нет-нет, Вы меня неправильно поняли! Просто поговорить для уточнения некоторых деталей. Все это… интересно.

Часы на башне зашипели, вздохнули и громко пробили дважды. Стая ворон поднялась в небо и хрипло каркая, описала над городским центром круг почета.

Начался мелкий дождик; Гастон поднял крышу коляски. От дождя-то она спасала, но сырой ветер дул, казалось, со всех сторон. Фигаро не выдержал, матюгнулся, сложил пальцы в сложную фигуру наподобие кукиша и сосредоточился.

Зашипело и в воздухе запахло клубникой. Следователь насупился, надулся и начертал в воздухе круг, но, видимо, опять где-то ошибся. К запаху клубники добавился запах горелой бумаги, а увязавшаяся за коляской собачонка удивленно взвизгнула и взлетела в воздух. Фигаро покраснел, пробормотал извинения и повторил свои манипуляции, только в замедленном темпе.

Что-то затрещало, и вокруг коляски образовался пузырь теплого воздуха. Ветер сразу стих, выдавленный наружу, мир сразу стал не таким мрачным и сырым. Колдовство работало; теперь сидеть в коляске было так же приятно, как в лесу возле костра. Гастон зааплодировал:

– Браво, браво, Фигаро! Браво! Право, неплохо сработано!

– Ну… Не так, чтобы совсем… – Следователь проводил взглядом истошно лающую дворняжку, которую порывистый ветер увлекал за угол общественной бани. – Но для середнячка сойдет.

Они выехали из Центра и свернули на Большую Пружинную. Фигаро не любил эту часть города. Улицы здесь были широкими, но грязными и лишенными зелени; торчавшие из огороженных кирпичными бордюрами квадратов земли деревья больше походили на сгоревшие бревна. В лужах расплывались масляные пятна, и даже сам воздух, казалось, был пропитан маслом и мелкой ржавой взвесью.

– Итак! – Гастон хлопнул в ладоши. – Что мы имеем? Вам не кажется, что история этого Бубы весьма интересна?

– Не кажется, – Фигаро пожал плечами. – Даже если этот фонарщик действительно видел какого-то человека в черном плаще, сам этот факт не говорит ни о чем. Абсолютно. И в суде это не будет иметь никакого значения.

– Странного человека, прошу заметить!

– И что? Обвинение сожрет Вас без соли. «Господин судья, мой подзащитный невиновен! Это был Одноглазый! Я видел его давеча с ножом! Он резал курицу и зловеще смотрел на меня!» Бред, ерунда. И потом – что значит «странный»? Странный для кого? Если бы Вы увидели человека завернутого в ковер и обмотавшего голову шарфом он, конечно, показался бы Вам странным. А, между тем, в каком-нибудь южном эмирате он слился бы с толпой. Странный, скажете тоже… Это Вы еще не видели доцента Хунта на моей старой кафедре – вот где воистину странный тип! Когда он пил водку, то всегда бросал в стакан маринованную луковицу – бр-р-р-р! А спал в офицерских сапогах и со шпагой в обнимку.

– Ну, – Гастон развел руками, – Мастер-колдун. Они все немного двинутые.

– Во-о-от! Об этом я и говорю! Нельзя же, в самом деле, бросать за решетку только за то, что человек выглядит непривычно в глазах толпы обывателей! Именно с этого началась Большая Охота на Ведьм. С животного испуга, порожденного глупостью всех этих пьяненьких Гансов, истеричных Мэри, визгливых Пьеров и вороватых Патриков. И что в итоге? Историю развернуло вокруг оси, несколько лет в учебниках по Новейшему Миру – сплошная кровь и отрубленные головы, колдовство взято под строжайший государственный контроль, мир сдвинулся в сторону индустриализации и на смену квазиматематике и метафизике пришли механика и алхимия…

– А это разве плохо? – Гастон развалился на плавно покачивающемся сиденье. – Вы, Фигаро, часом, не луддит?

– Что Вы! Я не против паровозов, безлошадных фаэтонов, фотомашин и центрального отопления! У меня у самого дома насосный водопровод! Я просто говорю, что, по-моему, прогресс должен происходить как-то по-другому. Иметь другие причины… И потом: Вы уверенны, что это все – именно прогресс?

– Колдовство было элитарно, – Гастон пожал плечами. – Весь мир, пардон, держала за яйца горстка избранных, которая могла заставить большинство встать в любую угодную им позу. Их прихоти делались все причудливее, а политика – все непонятнее. Сами бы они не потеснились. Социальный взрыв стал неизбежен.

– Но я к этому и клоню! Получается, что любой переворот, любая революция, это когда на смену расслабившейся и зажравшейся группе жуликов приходят другие жулики, только поматерей, помоложе и понаглей. Эдакие поджарые, вечно голодные творцы будущего. Тьфуй… – следователь скривился, словно сунул зубы в зеленый лимон и достал свой блокнотик. – Так, дорогой мой, а давайте-ка заедем к нашей подозреваемой. Хочу задать ей пару вопросов. Документы на нее при Вас?

Гастон с готовностью вытащил из поясного планшета большую кожаную папку и передал Фигаро. Следователь развязал сыромятные тесемки и откинул в сторону обложку.

Титульный лист представлял собой литографию-эстамп очень хорошего качества: премилая девушка лет двадцати пяти, сложив руки на коленях, сидела в плетеном кресле. У девушки были слегка раскосые глаза, маленький вздернутый носик и длинные прямые волосы – настоящий водопад, спускавшийся куда ниже поясницы. Что-то в ее лице показалось Фигаро неожиданно знакомым.

– Ага! – сказал он, почесывая переносицу, – кажется, понимаю. Кем она приходится Матику? Дочь?

– Двоюродная сестра, – Гастон, казалось, нимало не смутился. – Ее родители умерли очень давно, и теперь она живет у Матика в усадьбе.

– Просто живет? Иждивенка?

– Ну что Вы! Она управительница Летнего Дома и счетовод Матика в одном лице. Вести счета, – Гастон усмехнулся, – лучше всего доверять близким родственникам.

– Или никому.

– Или никому, – согласился заместитель городского головы. – Но сам этот факт, думаю, дает понять, насколько Матик ей доверяет.

– Конечно. Она же не прикончила никого из его семейства.

– Вы уверенны? – Гастон как-то странно посмотрел на следователя.

– А Вы – нет?

Гастон вздохнул. Посмотрел куда-то вверх, покрутил пальцами. Кивнул каким-то своим мыслям и внимательно посмотрел Фигаро в глаза.

– Ее зовут Мари. Мари Кросс. Родом из очень богатой семьи. Очень богатой, Фигаро. С Матиком они дружны с младых ногтей, он в ней души не чает. Получила прекрасное образование. Широкие познания в истории, литературе, искусствоведении…

– И метафизике?

– Да, и в метафизике тоже. Колдовские способности – с раннего детства.

– Спонтанные? – быстро спросил Фигаро.

– В том-то и дело, что нет. Вполне контролируемые. Сами знаете, тут не бывает среднего: или-или.

– Именно. Или-или. Или ты, сосредоточившись, можешь зажечь лучину, или ты в трансе разносишь полдома и отправляешься в спецсанаторий Инквизиции – учится.

– Да, конечно. Когда такого рода способности переходят из разряда неосознанных в сознательно управляемые, то в дальнейшем рецидив уже невозможен – это как разучится дышать. Я в курсе. В общем, она получила все нужное образование. Но ворожбой не увлекалась. Точнее, ее интересовала история колдовства, но не как специалиста в области метафизики. Я знаю ее столько, сколько работаю у Матика – это милый, совершенно безобидный и очень чувствительный ребенок. Собачки, кошечки, благотворительные аукционы, Легион Милосердия…

– Тогда почему ее взяли?

– «Взяла», как Вы понимаете, Инквизиция. Уж больно подозрительно выглядела история с этим Марко. Посудите сами: в понедельник она с ним ссорится, а вечером того же дня Марко умирает в своей постели от колдовского воздействия второй степени…

– Третьей.

– Простите?

– Третьей степени. На вторую это убийство не тянет. Вторая – это если бы вместе с Марко взорвался бы дом Фрюка. Но мы отвлекаемся.

– Да, да… Этот Сплит вообще был неприятным типом, а особенно – когда напивался. Приставал к женщинам и чувства вызывал у них при этом самые что ни на есть пакостные. Он был доходяга, покойничек-то, такого соплей перешибешь и дамочки, особенно из служанок, постоянно над ним подшучивали. Ну, знаете, то шваброй огреют, то навалят ему мастики на стул. Ничего серьезного. Но в том день он, видеть, хватил лишку. Попробовал прижать в коридорчике госпожу Кросс. Та, натурально, возмутилась. Приказала Марко пойти вон. Но не успокаивался, орал, что, мол, полюбил ее с первого дня и все такое. И вот тогда она его толкнула. Ворожбой. Несильно, обычный кинетик. Сплит отлетел на пару метров, а Мари что-то такое сказала ему… Ну, в том смысле, что мало получил и надо бы побольше. Господин Марко его выгнал взашей и на этом все закончилось. То есть, это мы так думали. А под утро приехали инквизиторы.

– Улики?

– В ее комнате нашли следы колдовской процедуры. Свечи с черной желчью, Эллипс Саваофа, пирамидки эти…

– Направляющие концентраторы.

– Ну да. Нашли еще пару блокнотов: расчеты квази-векторов, переменные нагрузки и все такое.

– И что? – Фигаро поднял брови. – При помощи этого набора можно делать все что угодно: от лечения простаты до призыва Других. Тьфу-тьфу, разумеется. Почему они решили…

– А Вы не торопитесь, господин следователь. Тут все не так просто. Когда Мари взяли, Инквизиция стала копаться в ее прошлом. И вот тут-то выяснилось много интересного. Началось все это когда Мари было тринадцать. В летней резиденции Кроссов – это неподалеку от города. Красавицей она была уже тогда и, как водится, появился у нее ухажер, парень из местных. Кажется, сын одного из городских чинуш, но парень, вроде бы, ничего такой, дельный. Ну, это все понятно: красивые девицы для того на свет и нарождаются, чтобы за ними мужчины увивались, это уж, как говорится, закон природы. Ходили они с Мари за ручку, смотрели на звезды, обнимались-целовались, а потом вышла оказия. Ловелас-то оказался до дела скор, ну и попытался вечерком завалить нашу Мари на лужочке возле речки. Та его – по носу и в слезах домой. А на следующий день пропал паренек.

– Тело нашли?

– А-а-а, поняли, Фигаро, откуда ветер дует?.. Да, нашли через пару дней ниже по реке.

– Заключение?

– Утоп. Чего тут удивительного? Строчка – река быстрая, глубокая, в низовьях, где поближе к трясинам, еще можно встретить водяниц, а, говорят, что и настоящие русалки попадаются. Врут, конечно – их лет сто назад повывели. Но так чтобы точно никто сказать не может. В общем, погоревали и забыли. А потом погибли ее родители… Нет-нет, Вы ничего такого не подумайте! Катастрофа на пароходе «Геркулес». Пожар в трюме. Там вообще мало кто спасся. Мари тогда только-только исполнилось пятнадцать. В общем, остались два наследника: она и ее старший брат Альфред. И вот какая штука: когда вскрыли конверт с завещанием, то оказалось что Мари не достается почти ничего – так, какие-то гроши и дом ценой в пару сотен. Все остальное отходило Альфреду. Ничего странного – братец-то ее всегда у родителей в любимчиках ходил. Матик тогда рвал и метал, но сделать, понятное дело, ничего не мог.

– Кажется, я понимаю, куда Вы клоните, господин Гастон.

– А чего тут понимать. Альфред помер через месяц. Ну, тут уж расследование было посерьезней. Но придраться ни к чему не смогли. Охота, он много выпил, лошадь понесла… Итог: падение в овраг и сломанная шея. Но тоже ничего необычного. Наездник из Альфреда был как из дерьма пуля, заложить за воротник он всегда любил, а ребер переломал, с лошадей сверзившись – не сосчитать.

– И госпожа Мари унаследовала все.

– Не просто «унаследовала». К ней перешло чуть ли не самое крупное состояние в губернии. Но девочка была в полной прострации, поэтому все дела устраивал Матик. Назначил распорядителей, продал кое-что из недвижимости, содержать которую стало хлопотно, да и не нужно и забрал Мари к себе. Та была только рада – кроме Матика у нее, почитай, никого не осталось. И все было – тишь да гладь пока не стукнуло ей двадцать.

– Спорим, опять любовная история?

– А кто ж спорит… Повадился к ней захаживать женишок – модный адвокат, господин Степлтон. То есть, между нами говоря, не сам повадился, а Матик его навострил: говорил, девка со скуки пропадает; замуж не выскочит, так пусть хоть потешится… Угу, потешилась. Дошло у них со Степлтоном почти до свадьбы. Он мужик грамотный был, начитанный и с юмором – ей такие нравятся. И что бы вы думали? За месяц до свадьбы господин адвокат…

– Умер?

– Пропал. То есть – совсем. Был – и нету. Зашел домой, приказал подавать ужин, налил себе коньяку, сел в кресло и – пуф! Прислуга его больше не видела. И никто не видел. Коньяк в бокале, сигара в пепельнице, плед на полу, а самого Степплтона – ни слуху, ни духу.

– Инквизиция подключилась к расследованию?

– Конечно. И пришла к выводу, что имело место направленное колдовское вмешательство непонятного рода. Но, сами знаете, «нет тела – нет дела». А адвоката так и не нашли.

– Ого! – Фигаро принялся нервно набивать трубку; пухлые ладошки следователя заметно подрагивали. – На этом у Вас все?

– Почти.

– О Господи!

– Два года назад у Мари опять случилась любовь. Да еще какая! Слышали о Матье Верди, художнике?

– Ха! Да о нем каждая собака в Королевстве слышала! В прошлом месяце его «Незнакомка с вуалью» ушла на столичном аукционе за полмиллиона какому-то халифу…

– Вот-вот, он самый. А Вы слышали, как он погиб?

– Конечно. Пожар в «Ригеле». Хорошая была ресторация, хотя и жуть какая дорогая, – Фигаро внезапно замер. – Вы хотите сказать…

– Не хочу. В конце концов, я работаю на Матика. Но говорить придется. Художник погиб, а вот госпожа Мари, которую он пригласил в тот вечер на ужин…

– Кажется, я догадываюсь.

– Да. Госпожа Мари совсем не пострадала. Представляете? Человек, с которым она сидела за одним столиком, сгорел до обрубка, а на ней – ни царапины. Вы верите в чудеса, Фигаро?

– Скорее, в странные совпадения. Но теперь я понимаю, почему в Инквизитории эту вашу Мари взяли под стражу. Я бы сам отдал такой приказ. И теперь, я так понимаю, она у них подозреваемая номер первый?

– Конечно. Поэтому-то Вы и понадобились Матику.

Некоторое время они молчали. Фигаро пыхтел трубкой и рассматривал надписи на фабричной стене. Надписи были удручающе однообразны и призывали купить лошадей, продать золотой лом, кушать в кабаке «Кролик и Кости», извещали о глубоком моральном падении некоей госпожи Валетты, уличали какого-то Фантика в содомском грехе и предлагали иноземцам с ближнего и дальнего Востока убираться домой. Зато способы, которыми они были нанесены на стену, были самыми разными: от обычной малярной кисти до воздушного распылителя. Тут можно было увидеть обычные масляные краски, светящиеся алхимические краски-хамелеоны, рельефную пластику и даже колдовские пенокраски, постоянно двигающиеся, переливающиеся, искрящиеся немыслимыми цветами. Те, заряд которых уже сходил на нет, слабо поблескивали и уже почти застыли, напоминая серую накипь на стенках титанического чайника. Словом, техника исполнения опять всухую била гуманитарное содержание.

…Редут Инквизиции поразил следователя. Он ни разу не бывал здесь; все его предыдущие посещения Нижнего Тудыма обходились без посещения каких бы то ни было государственных учреждений. Только что коляска ехала по грязной брусчатке между закопченной стеной фабрики и жестяными коробками бараков Большой Пружинной, а в следующее мгновение они уже свернули на узкую улочку, утопающую в листве. Это была подъездная дорожка, по обеим сторонам которой росли декоративные клены, пылающие карминовым огнем осени. Под колесами заскрипел розоватый песок, мелкий и мягкий, словно алмазная пыль, и коляска выехала к решетчатой ограде стальные пики которой украшали жеманные кованые завитушки и темный полог ядовитого плюща.

У ворот, ажурные створки которых казались, скорее, архитектурным изыском, нежели серьезным препятствием, в будке, похожей на викторианскую беседку, сидел молодой человек в черном плаще (такие все еще иногда называли «сутанами»). Он кивнул Гастону, махнул рукой, и ворота с музыкальным скрипом отворились, пропуская коляску. Их никто не остановил, у них никто не спросил бумаги.

Редут оказался красивым двухэтажным зданием, окруженным садом. Это место больше напоминало усадьбу отошедшего от дел кавалера, чем мрачные застенки старинного ордена: стены дома цвета светлого песка покрывала витиеватая лепнина, окна были широкими, чистыми и совершенно не напоминали тюремные бойницы. И на них не было решеток. Ни одной решетки, даже на первом этаже.

В саду виднелись следы легкого запустенья: кучи опавшей листвы на дорожках, густой ковер ряски, затянувший темный (и, без сомнения, искусственный) пруд, непомерно разросшаяся живая изгородь. Впрочем, подумал Фигаро, это вполне могло быть сделано нарочно. Стиль «Старый Замок» – тщательно поддерживаемый бардак с претензией на приватность, эдакая легкая светлая готика.

Гастон оставил коляску конюху – старику в широкой толстовке и офицерских сапогах и они прошествовали (именно «прошествовали», другое определение в этой обители вечного октября казалось неуместным) к парадному.

У дверей тоже никого не было. Широкую лестницу охраняли лишь скульптуры из темного камня: заяц, стоявший на задних лапах и орел, сжимающий в клюве оливковую ветвь. Ступени лестницы – розовый мрамор – оказались тщательно вымытыми, а двухстворчатая дверь в два человеческих роста сверкала темным лаком. Дверной молоток (старая благородная медь, потемневшая от патины) украшала гравировка: горящий факел внутри шестеренки.

Гастон постучал и менее чем через минуту ему открыли. Вместо стандартного вооруженного амбала на пороге стояла миловидная девушка в белом халатике и странной шапочке напоминающей одновременно тиару и цветок лилии. Следователь вздрогнул. Он никогда раньше не видел Светлых Сестер, женщин с врожденной невосприимчивостью к ворожбе. По неясной причине такой странный «довесок» встречался только у женского пола, причем невероятно редко. Стоит ли уточнять, куда именно их забирали на службу?

– Здравствуйте, господин Фир. Здравствуйте, господин Фигаро. Вы к Мари Кросс, правильно? Проходите, прошу вас. Нет-нет, обувь оставьте у вешалки… Одевайте тапочки, они вон там, на полке. Прошу соблюдать тишину и немного подождать вон там на диванчиках. К вам сейчас подойдет распорядитель.

Она ушла, плавно покачивая бедрами. Огромный мягкий ковер глушил шаги. Ковер был темно-зеленым с черными полосами; здесь вообще все было темным и словно бы сливалось с тенями. Тишина и тени – в этом необъятном холле их собралось слишком много. Старинная мебель, скрытые в полумраке картины, мозаика на высоком потолке: бледные ангелы в черных ризах. Лица ангелов были строгими и печальными; они прижимали указательные пальцы к губам, судя по всему, тоже требуя соблюдать тишину. И еще здесь висел тонкий больничный дух, но не тот застарелый запах карболки, со временем пропитывающий большие городские клиники, а резкий запах операционной палаты. Фигаро почему-то подумал о полевом госпитале, куда каждую минуту заносят раненых с оторванными руками и ногами. Ему стало зябко и неуютно, захотелось на свежий воздух.

Распорядитель подошел минут через пять. Он тоже ничуть не походил на инквизитора: высокий приятный мужчина лет сорока-сорока пяти с пышной шевелюрой, в которой змеилась седина, также облаченный в белый халат, но с нашивкой на рукаве: змея и кубок. Древний алхимический символ.

– Здравствуйте. Прошу вас следовать за мной, – Инквизитор ободряюще улыбнулся Фигаро. – Не нервничайте так, господин следователь. У нас тут не тюрьма, а, скорее, изолятор типа лазарет. Больница строгого режима. – Он хохотнул. – Прошу вас, соблюдайте тишину и выполняйте все требования персонала. Пройдемте-с…

Они поднялись по широкой, натертой до блеска лестнице и свернули в длинный коридор, освещенный тусклыми газовыми рожками. Голубые огоньки мерцали в плафонах сработанных в виде ухмыляющихся горгулий. Горгульи были нестрашными, чем-то похожими на напакостивших котов и скалились чуть виновато. Под ногами мягко пружинила ковровая дорожка – темно-синий ворс и черные петли извивающихся ветвей. В целом это был самый обычный коридор с одинаковыми дверями по обе стороны, только плохо освещенный и, наверное, поэтому мрачный. На дверях блестели аккуратные таблички: «Процедурная», «Архив», «Лаборатория – не входить!» и тому подобные, что еще больше усиливало сходство с приемным покоем больницы. Здесь тоже не было ни одного человека, и стояла густая ватная тишина, в которой даже собственное дыхание казалось оглушительно громким.

Они остановились возле двери с табличкой «Для посетителей». Инквизитор повернулся к Гастону с Фигаро и протянул руку.

– Прошу вас, сдайте оружие, если таковое у вас есть… Спасибо, господин следователь, – револьвер Фигаро перекочевал инквизитору в карман халата. – Прежде чем мы приведем задержанную, я хочу ознакомить вас с правилами посещений. Они очень просты. Во-первых, ничего не передавайте госпоже Кросс, особенно еду, косметику и алхимические препараты. Книги, письма и записки передавать можно, но вы должны помнить, что все это будет тщательным образом проверенно нашим персоналом. Также учтите, что ваш разговор будет стенографироваться, и эти материалы в дальнейшем могут быть использованы в суде. Во-вторых, не вступайте с задержанной в любого рода физические контакты. Никаких объятий, поцелуев, рукопожатий. И, наконец, в-третьих: постарайтесь ограничить время посещения тридцатью минутами. Это не строгое правило, но по истечению отведенного времени мы оставляем за собой право прервать свидание в любое угодное нам время. Вопросы?

– Она может колдовать? – Фигаро кивнул на дверь.

– Разумеется. Мы не использовали блокирующих устройств. Если она попытается применить ворожбу вам во вред, это только облегчит нам задачу. Понимаете?

– Куда уж понятнее, – буркнул Фигаро. Понятней было некуда: если Мари Кросс попробует оторвать кому-нибудь из них голову силой волшебства, то ее сразу же прикончат. Без суда и следствия. Дело закрыто и отдано архивариусу.

– Прошу. – Инквизитор в белом халате слегка кивнул. – Проходите, садитесь у стола и ждите.

Он открыл дверь (та оказалась не заперта) и легонько подтолкнул посетителей к входу. Фигаро шагнул вперед и тут же остановился в растерянности.

Они словно бы окунулись в глубокую черную воду проруби на ночной реке. Именно проруби: здесь стоял такой холод, что кожа мгновенно покрылась пупырышками. Мороз, кромешная темнота и тишина. «Как в склепе», мелькнула мысль у следователя. «Как в чертовом склепе».

Гастон взял его под руку и решительно повел вперед. Фигаро не протестовал, он только старался шагать помедленнее, чтобы не споткнуться или не врезаться в неожиданное препятствие. Они прошли по короткому коридорчику, свернули направо и оказались в очень странной комнате.

Она была невелика, чуть больше гостиничного номера. Потолок, пол, стены – все было металлическим, гулким, источавшим запах смазки, ржавчины, горячей пыли и чего-то резко-химического. Дальняя стена комнаты тускло светилась; похоже, это был просто большой квадрат белой ткани, за которым находился включенный фонарь. В центре комнаты стоял стол и три стула, на одном из которых, повернувшись спиной к светящейся стене, сидела молодая женщина.

Гастон подошел к столу и поклонился.

– Здравствуйте, Мари. Очень рад Вас видеть. Честно говоря, хотел бы я встретиться с Вами в каком-нибудь другом месте и при иных обстоятельствах.

Она слегка наклонила голову.

– Здравствуйте, Гастон. Здравствуйте, господин…?

– Фигаро, – представился следователь. – Я из Департамента Других Дел, следователь… младший следователь. Нахожусь здесь, скорее, по распоряжению господина Матика, чем по приказу начальства.

– Присаживайтесь, господа, – она кивнула на стулья.

Фигаро сел и уставился на женщину напротив. Мари Кросс была ниже его на полголовы, стройной, тоненькой (но без излишней худобы) и очень, очень милой. Именно «милой», подумал следователь. Нет, она была весьма недурна собой, но, будем откровенны, мало ли на свете симпатичных девушек! Некрасивые и откровенные уродины очень быстро выпадают из категории «женщины», потому как не воспринимаются мужским полом в качестве объектов флирта (даже потенциального) а те, кто остается, уже, как минимум, достаточно милы, чтобы, при случае, шепнуть им на ушко что-нибудь легкомысленное. Мари же была из тех женщин, чья красота отходит на второй план перед чем-то еще – она заставляла чувствовать странное волнение. Из-за таких стреляются на дуэлях, не спят ночами и сочиняют серенады. Фигаро подумал, что в глазах леди Кросс он выглядит не слишком презентабельно: животик выпирает над ремнем, нос картошкой, остатки волос торчат. Он вздохнул и сказал:

– Госпожа Кросс, я хочу напомнить Вам, что такого рода беседы лучше всего проводить в присутствии адвоката, потому как…

– Я адвокат, – перебил Гастон. – Кстати, дипломированный и практикующий. Так что – вперед.

– Хм… Хорошо… Тогда, если позволите…

– И зовите меня по имени, – она слабо улыбнулась. – «Госпожа Кросс» – чересчур официозно. А Вы пусть будете просто Фигаро.

– О… Разумеется, – Фигаро почувствовал как щеки заливает краска и мысленно поблагодарил все силы небесные за то, что в полумраке это было невозможно заметить. – Мари, у меня к Вам несколько вопросов. Это очень простые вопросы, но постарайтесь ответить на них как можно более подробно. Помните, что от Ваших ответов зависит Ваша судьба, как бы высокопарно это не звучало.

Она ничего не сказала, просто кивнула, коротко и решительно. Следователь подумал что желтая роба сакко бенито – одежда осужденных инквизицией, оставшаяся почти неизменной с незапамятных времен, ей очень идет. А вот бальное платье и косметика ее бы только испортили; Мари Кросс было сложно представить в качестве эдакой расфуфыренной дамочки, похожей на обвешанную хрустальными подвесками люстру.

Фигаро достал свои блокнотик и ручку.

– Мари, где Вы были в ту ночь, когда умер Марко Сплит?

– У себя в комнате, в Летнем Доме.

– Это резиденция Матика?

– Да.

– Чем Вы занимались?

Она немного помедлила.

– Вычислениями. Расчетами для силовых узлов заклятия «Вита Виторис».

Следователь изумленно поднял брови.

– Но это ведь высшая квазиматематика! Формула Левит второго порядка!

Мари внимательно посмотрела на Фигаро. Теперь в ее взгляде появилось нечто, похожее на уважение.

– Да, совершенно верно, Фигаро. Скажите, Вы были отличником на кафедре?

– Хм… Ну… Не то, чтобы… А, простите, с какой целью Вы производили такие, мягко говоря, головоломные вычисления?

Мари опустила глаза и вздохнула. Было видно, что этот вопрос ей задают уже не в первый раз.

– Видите ли, я изучаю историю колдовства. Его развития, начиная от эмпирических попыток применить Другую Силу, до развития математического аппарата, позволившего упорядочить те немногие знания, которые нам сегодня доступны. Должно было произойти что-то важное, чтобы мы начали углубленно изучать то, что многие столетия было покрыто завесой тайны и являлось предметом самых разных табу, Вы не находите?

Следователь улыбнулся.

– «Величие и упадок магии» Алистара Метлби. Почти дословная цитата.

– Вы и эту книгу читали? Фигаро, Вы меня поражаете. Никогда бы не подумала, что следователи ДДД настолько эрудированны! – теперь Мари широко улыбалась. Следователь почувствовал, как краска заливает уже не только щеки, но и шею с ушами.

– Это… Э-э-э… В рамках… индивидуального чтения. Но причем тут расчеты узловых нагрузок?

– Понимаете, те документы, которые дошли до нас со времен Века Упадка, обрывочны, разрознены, а иногда и откровенно неправдивы. Их аутентичность сложно оценить. Когда церковь была практически уничтожена и окончательно отделена от государства, это вызвало временный, но очень резкий культурный упадок. Горели библиотеки, разрушались храмы, а вместе с ними и ценнейшие архивы; практически не писались и не переписывались книги. Это было страшное социальное потрясение: старые догмы рухнули, и человек остался без бога, голым и босым перед лицом Вселенной. Потом начался Первый Ренессанс, но эта сотня лет между крестовыми походами и культурным возрождением – очень интересное время. Время бурного развития колдовства, о котором, к сожалению, у нас не осталось никаких воспоминаний…

Она оживилась. Она была увлечена, она уже забыла, где находится. Фигаро подумал, что сейчас ее фамильное сходство с Матиком еще более заметно. Только Матик вел себя так, когда вышагивал у себя в кабинете вокруг стола, продумывая очередную махинацию, обещавшую в итоге хорошие деньги. И примерно с таким же выражением лица.

– …Другое дело – старые формулы, которые мы называем «заклятиями». Они могут быть полезными, могут быть абсолютно никчемными, но они работают. В этом их уникальность. Нет необходимости в оценке их «исторической правдивости». Если соотнести скрытую в них информацию с методологией того времени, о которой, нам, к сожалению, известно не так уж много, можно многое узнать о людях, которые их составляли. Об инструментах, которыми они пользовались, о том, чем они руководствовались, какие цели преследовали. Это уникальная в своем роде наука…

– Если не ошибаюсь, то впервые этот метод предложил именно Метлби. Я так понимаю, он был Вашим учителем?

– Совершенно верно. Причем с самого детства.

«Ученица дипломированного колдуна», – подумал Фигаро. – «Магистра. Да, это проблема, это плохо. Инквизиция имела все резоны задержать ее. Удивительно только, как на нее не надели сдерживающие вериги» Затем он вспомнил, что Матик, в свое время, пожертвовал Оливковой Ветви кое-что из недвижимости в городской черте и вообще слыл меценатом далеко не местного значения. В таком случае многое становилось понятным. Оставался невыясненным только один пунктик, но его следователь решил оставить на потом.

– То есть Вы хотите сказать, что не имеете к смерти Марко Сплита никакого отношения?

Он ожидал немедленного отказа, резкого возгласа «ну, конечно же, нет!» или, на худой конец, убийственного взгляда из-под пушистых ресниц, но Мари внезапно замолчала и, потупившись, опустила голову.

– Мари? Леди Кросс?

– Я не знаю, – выдавила она наконец.

– Мари… – начал, было, Гастон, но Фигаро остановил его жестом.

– Вы думаете, что могли причинить ему вред… нечаянно?

Она подняла глаза. Большие, умные, цвета темного зимнего неба. В глазах Мари Кросс стояли слезы.

– Я… Я не знаю. Я никогда не желала ему зла по-настоящему, я никогда не выбирала его целью своих заклятий, но… – она прикусила губу, сжала кулачки и помотала головой, пытаясь остановить истерику. – Но существует такая вещь как проклятие.

После этих слов в комнате стало тихо. Мари сидела, опустив лицо и спрятав ладони между коленями. Гастон внимательно изучал ногти на руках и вообще имел такой вид, будто больше всего на свете желал бы заделаться невидимым.

Фигаро, скривившись, покачал головой.

– Ну что за вздор! Вы же ворожея! Вы прекрасно знаете, что проклятие это стабильное заклинание, наложенное на Вас и использующее для подпитки Ваши силы. Его очень легко обнаружить и еще легче заблокировать. Снять, конечно, бывает сложнее, но это, право, не такая уж и проблема для колдуна с опытом и знаниями!

Мари кивнула.

– Да, Вы правы. Но Вы не учитываете еще одну возможность.

– Родовое проклятие? В смысле, врожденное?

Она подняла голову и посмотрела следователю прямо в глаза.

– Именно.

– Нет, Мари! – Фигаро решительно хлопнул себя ладонями по коленям. – Нет, нет и еще раз нет! Родовое проклятие, выпрыгнувшее именно в вашем поколении и не оставившее никаких следов в прошлом? Ерунда!

– Такое случается.

– Ну что Вам сказать?.. Да, такие случаи бывали. Но так вот, спонтанно… Нет, Мари. Я в это не верю.

– Не верите или объективно не допускаете такую возможность?

– Мари… – Фигаро достал из кармана платок и вытер лоб, – Мари, иногда с неба падают камни. Это научный факт. Такой камень вполне может убить человека. Но шанс на то, что это случится, очень мал. Исчезающе мал. К тому же проклятие, способное направить на человека «Колокола Ночи» на расстоянии, без визуального контакта… Нет, Мари. Марко Сплита убил человек.

– Тогда кто?

– А вот это я и собираюсь выяснить.

Следователь поднялся со стула, сунул руку в карман и достал коробок спичек. Открыл его, вынул спичку и зажал ее краем коробка так, чтобы серная головка торчала вертикально вверх. Положив эту конструкцию на стол, Фигаро повернулся к девушке и сказал:

– Мари! Я хочу, чтобы Вы кое-что сделали. Поверьте, это очень важно! Перед Вами спичка. Зажгите ее. Колдовством. Прямо сейчас.

Она не задала ни одного вопроса. Просто кивнула и встала, слегка прошелестев желтой робой. Остановилась в двух шагах от стола и вытянула вперед руку ладонью вверх. Зажмурилась, аккуратно сплела средний и указательный пальцы крестом и тихо прошептала что-то неразборчивое.

Спичка затрещала и вспыхнула.

– Отлично! – воскликнул Фигаро. Он казался очень возбужденным. – А теперь отойдите от стола к стене… Да-да, вон к той, светящейся… Теперь Ваша задача – притянуть к себе коробок. Действуйте.

Мари встала у светящейся стены, превратившись на ее фоне в хрупкую черную тень, простой штришок химического карандаша. Подняла руки. Слегка нахмурилась. Что-то пробормотала, прикрыв глаза, словно примерная ученица, вспоминающая вчерашний урок, протянула вперед руки и быстро начертала в воздухе знак-концентратор. Спичечный коробок слегка приподнялся над столешницей и плавно поплыл к девушке.

– Браво! – Фигаро улыбнулся. – Замечательно!

Мари выглядела усталой, но довольной. В скудном свете стены было видно, что ее щеки раскраснелись, а глаза блестят. «Молодец», подумал Фигаро. «Молодец, девочка. Пять с плюсом».

Он подошел к девушке и галантно поклонился.

– Мари! Теперь слушайте меня очень внимательно. Пока что я узнал все, что мне нужно. Так что сейчас мы Вас покинем. Как следователь ДДД по Вашему делу я обязан представить предварительное заключение по Вашему делу не позднее, чем через две недели. Считайте, что они у Вас есть. С Вами здесь хорошо обращаются?

– О да, – она кивнула. – Мне позволены прогулки, кухня тут прекрасная, комната, где меня содержат тоже. И еще у них замечательная библиотека.

– Прекрасно. Гуляйте, читайте, отдыхайте. Думаю, в скором времени все решиться.

Мари Кросс кивнула и внезапно взяла Фигаро за руки. Он вздрогнул от неожиданности. Руки у нее были прохладными и мягкими; от нее слабо пахло чем-то домашним: яблоками, камином, накрахмаленными простынями.

«Как у Эльзы», подумал следователь и тут же безжалостно раздавил эту мысль, пинком отправив обратно в темные коридоры сознания.

– Фигаро, – тихо сказала Мари, – можно задать Вам вопрос? Личный?

– Ну конечно, – он чувствовал себя смущенным, как никогда.

– Вы думаете, я могла убить его? Убить сама не понимая, что делаю? Вы ведь знаете, такое возможно.

– Я… Понимаете…

– Просто скажите: МОГЛА или нет?

Фигаро внимательно посмотрел ей в глаза.

И не сказал ничего.

– Фу-у-ух! – выдохнул Гастон, когда они вышли за дверь. – Ну и дела!

Он запустил пальцы в шевелюру и взъерошил волосы, отчего сразу стал похож на мокрого ежа. Достал портсигар, сунул в рот сигарету и еще одну протянул Фигаро. Тот поморщился, но взял. Сосредоточился, щелкнул пальцами, и сигареты у обоих вспыхнули сами собой.

– Ненавижу это место, – сказал Гастон. – Вроде бы и не каземат, но, скажу честно, видал я казематы, которые были приятнее, чем эта «больница».

– Инквизиция. Что поделаешь, – следователь выпустил струйки дыма из ноздрей. – Хороший табак, как ни странно.

– Это не совсем табак, – извиняющимся тоном пробормотал Гастон. – Это смесь крепчайшего «Пэрика» и отличного халифатского гашиша. Контрабандный товар, привозят лично Матику. Вы уж извините…

– За что? – Фигаро затянулся. – Я категорически против всякой алхимической дряни, от которой проваливаются носы, отмирают вены и дохнут серые клеточки мозга. Но я с глубоким уважением отношусь ко всему, что растет на матушке-земле и дарит ее обитателям радость и покой. Просто мы иногда по глупости своей злоупотребляем этими дарами…

Они выехали за ворота и через пару кварталов свернули на Малую Жестянку. Копыта защелкали по каменным плитам. Гастон достал брегет, поднял тонкую, черненого серебра крышку и посмотрел на стрелки.

– Почти четыре. На половину пятого у нас назначено у господина Алистара.

– Отлично, – Фигаро докурил и выбросил окурок в лужу. – Пожалуй, на этом господине мы сегодня закончим.

– Вы устали?

– Я? Да, черт возьми! Я устал и голоден как дикий лев. Нет, как два диких льва.

– Когда мы освободимся, я покажу Вам самую лучшую ресторацию в городе. Уютную, недорогую, а главное – там великолепная кухня.

– И холодная водка?

– Ледяная!

– И в пиве нет водопроводной воды?

– Ни капли!

– М-м-м-м… Может, ну его, господина Алистара? Завтра будет день…

– Алистар Метлби более всего ценит в людях пунктуальность, – заметил Гастон.

– Эх… – Фигаро с тоской вдохнул запах близкой шашлычной. – Ну ладно. Работа – прежде всего.

Дом Алистара Метлби, дипломированного колдуна, магистра, лауреата и почетного члена нескольких академий произвел на следователя неожиданно приятное впечатление.

Во-первых, он находился на приличном удалении от городского центра. Им пришлось почти полчаса пробираться по разбитой грунтовке мимо водонапорных башен, мельниц и чьих-то огородов, прежде чем они подъехали к пологому холму на котором стоял дом Мэтлби.

Во-вторых, сам дом был лишен той вымученной импозантности с претензией на роскошь, которой злоупотребляло так много чародеев при проектировании своих жилищ. Это было узкое трехэтажное здание, облицованное белым камнем и увенчанное красивым шпилем на вершине покатой черепичной крыши. Фасад украшали легкомысленные декоративные колонны; высокие стрельчатые окна казались удивленно приоткрытыми глазами какого-то сказочного великана, а каминных труб было целых три и все разные: большая кирпичная, маленькая с жестяной «шапочкой» наверху и толстая жестяная труба, явно копирующая трубу паровоза. Ограда вокруг дома была чисто символической и едва доходила до бедра человеку среднего роста, а за оградой начинался маленький, но милый садик с фонтаном. Такой себе дом доброго волшебника.

Гастон остановил коляску у калитки и указал Фигаро на дверь.

– Идите. Он Вас ждет.

– А Вы?

– Мне он не назначал, – улыбнулся заместитель Матика. – Не переживайте, я подожду здесь. Я и так вижу Метлби каждый день, еще успею намозолить ему глаза.

– Ну… Хорошо. Ладно. А что он за человек, этот Алистар?

Гастон рассмеялся.

– Увидите. Самый настоящий колдун с головы до пят.

– То есть его лучше не злить?

– Можете злить его сколько угодно, у него ангельских характер. Только потом не удивляйтесь тому что в Вас случайно попадет шаровая молния… Шучу, конечно. Алистар – настоящий джентльмен.

– Ладно, посмотрим, – пробурчал Фигаро и, подхватив саквояж, двинулся к входной двери.

– Эй!

Следователь обернулся.

– Фигаро… – Гастон виновато потупился. – Я понимаю, что как адвокат подозреваемой я не могу задавать Вам подобные вопросы, но все-таки… Скажите, Вы думаете что Мари убила Марко?

– Честно? – Фигаро поднял бровь. – Понятия не имею.

– Она не похожа на убийцу. Совсем.

– Гастон, – Фигаро засмеялся, – если бы я мог посмотреть на человека и сказать, способен он на убийство или нет, за мной бы уже охотились все спецслужбы Королевства. Я только наблюдаю факты, складирую их в стопку, а потом копаюсь в том, что удалось найти. Вот и все.

– Но… Но Вы…

– Ладно, – сжалился следователь. – У меня есть кое-какие мысли по поводу Мари Кросс, но, если позволите, я выскажу их позже. А пока – труба зовет.

– Угу. Все три трубы. Позвольте ему напоить Вас кофе – он у Метлби великолепен.

– Обязательно, – сказал Фигаро.

Алистар Метлби встретился со следователем ДДД Фигаро в своем кабинете на втором этаже. Кабинет, как и сам дом, был абсолютно лишен вычурной претенциозности, характерной, по устоявшимся представлениям, для обиталищ колдунов. Здесь не было заспиртованных мозгов в стеклянных банках, инкунабул, обтянутых кожей невинно убиенных девственниц, котлов с булькающим в них адским варевом и ворона, усердно гадящего на бюст Паллады. Был, правда, попугай в клетке, но совсем не страшный. Он что-то тихо скрежетал себе под клюв, недоверчиво посматривая на Фигаро большим желтым глазом.

Зато здесь были книги. Кабинет формой напоминал подкову с входом в узкой разомкнутой части и вдоль его стен, обшитых резными панелями из светлого дерева, шли ряды книжных шкафов. Фигаро увидел здесь полное собрание «Новейшей истории», «Механику», «Органическую химию», «Коды заклятий» Кунта – жутко заумную книгу, где кошмарным академическим языком рассказывалось об элементарных, казалось бы, вещах и даже «Воице дэл Мортэ» – трактат, давным-давно запрещенный Инквизицией, но все еще переиздававшийся для избранных (в целях борьбы с неправильным использованием ворожбы, конечно, а вы что подумали?).

У окна стоял монументальный стол, где папки с бумагами громоздились на книги, которые, в свою очередь, громоздились на тубусы, литографии, планшетки, записные книжки и прочую канцелярскую дребедень. Особенно впечатлял чернильный прибор, выполненный в виде реанимационного блока – коробки, куда некролекари засовывали «материа», то бишь труп перед подъятием последнего. Это было стильно. Фигаро одобрительно хмыкнул.

Даже портреты отцов-основателей классической школы колдовства, висевшие по бокам от стола, вполне органично вписывались в интерьер. Их было два: Мерлин Второй, похожий на перепившего слесаря и Моргана Благая в лучшие годы своей жизни, то есть, примерно, после пятого сожжения на костре, но до третьего по счету обезглавливания. На портрете у метрессы были такой бюст и такой вырез, что непримечательное лицо волшебницы как-то стиралось.

Сам Алистар Метлби оказался крепким мужчиной неопределенного возраста. Ему могло быть лет сорок, а могло и все шестьдесят; колдуны старились медленно. Лицо колдуна было не столько красивым, сколько интересным: глубокие карие глаза с сеточкой морщин в уголках, острый нос, тонкие губы и каштановые, без малейшего признака седины волосы, собранные на затылке в длинный «хвост». На магистре был черный домашний халат с кистями и сафьяновые башмаки, расшитые золотыми драконами. Он поприветствовал следователя и сразу же предложил ему кофе, куда с дьявольской проницательностью изрядно плеснул коньяку из пыльной зеленой бутыли.

Развалившись напротив стола в мягком кресле, обитом сиреневым велюром в зеленый горошек, Фигаро с интересом наблюдал, как бутыль с коньяком сама по себе подлетает к чашке, переворачивается, аппетитно булькает и возвращается на место. При этом сам Метлби, казалось, не делал вообще ничего, однако над кофе внезапно поднялся парок и чашка с блюдцем, взлетев в воздух, зависли в паре дюймов от носа следователя. Тот благодарно взял чашку и, пригубив божественный напиток, прищурил глаза. Кофе был не просто хорош – он был бесподобен.

– Итак, господин Фигаро, чем могу служить?

– О, господин Метлби, я не отниму у вас много времени… Прекрасный кофе, просто прекрасный… Спасибо… Как Вы, наверное, уже поняли, я нахожусь здесь по поручению Департамента Других Дел…

Метлби тихо засмеялся.

– Скорее уж по поручению Матика. Он очень Вас ценит, и отзывался о Вас как о настоящем профессионале… Вы извините, ради бога, но я просто не смогу удержатся. – Магистр ткнул пальцем в стоящее на полке чучело жирного черного кота. – Что это такое?

– М-м-м… А какие галеты! Потрясающе!.. Толстый черный котяра, набитый конским волосом. А вообще похоже на личного сервитора.

– Бра-во! – Метлби захлопал в ладоши, – отлично, Фигаро! Где Вы учились?

– Не поверите – в университете внутренних дел. На кафедре метафизики, разумеется.

– Вот как! У вас, часом, не преподавал некий господин Целеста? Который Стефан?

– Как же, – фыркнул Фигаро, – было дело. Читал нам сопромаг все шесть семестров. «А тепе-е-е-е-рь я буду бросать в вас закля-а-а-атья! Кто отразит с первого раза, получит пя-а-а-а-ть! Кто не отразит с первого раза – отправится в лазаре-е-е-ет!»

Дождавшись пока магистр перестанет ржать как сивый мерин, Фигаро поставил пустую чашку на блюдце (та немедленно улетела за дверь) и выпрямился в кресле.

– На самом деле, господин магистр, все это дело куда серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Матик недвусмысленно дал понять, чего он хочет. А хочет он, чтобы с Мари Кросс были сняты все обвинения. Это ставит меня в…. Специфическое положение, Вы не находите?

Метлби кивнул. Его лицо стало серьезным, глаза сузились.

– Еще бы! – воскликнул он, – Конечно, я все прекрасно понимаю! Матик может быть очень настойчив. Я бы даже сказал, настырен. Отвратительно-настырен. Впрочем, он деловой человек, «бизнесмен», как сейчас стало модно говорить. Ему это простительно… Но Фигаро, неужели Вы верите, что Мари, эта несчастная девочка могла совершить убийство?

Следователь, против своей воли, улыбнулся.

– Знаете, Метлби, Вы уже второй человек, который сегодня задает мне этот вопрос. Не считая самой Мари, разумеется. Она уверена, что над ней довлеет проклятие рода…

– Ах, – магистр замахал руками, – я это уже слышал. Меня только удивляет, как она может пороть такую откровенную чушь при своем-то образовании? Истерический синдром, не иначе.

– То есть Вы можете гарантировать, что родового проклятия на ней нет?

Уголки губ Алистара Метлби дрогнули. Он опустился в кресло – довольно жесткую на вид конструкцию с высокой спинкой и сложил руки на столе, переплетя пальцы сложным «замком».

– Фигаро, если сосчитать все проклятия которые я снял за свою жизнь, то их будет больше, чем книг в этой комнате. Но если Вы спросите меня, сколько родовых или, правильнее сказать, врожденных проклятий я снял, то я не смогу привести ни единого примера, просто потому что мы не знаем – «мы» я имею в виду колдунов – когда врожденное проклятие можно считать снятым, точно так же как не знаем, когда можно считать исцеленной душевную болезнь.

– Но такое понятие существует?

– Да. Ну и что? Есть такой праздник – Рождество. Идея бога потерпела крах несколько века назад; сотни лет мы пишем это слово с маленькой буквы, и ходим в церковь просто расслабиться, подумать о тщете всего сущего, однако Рождество празднуем до сих пор. Но оно потеряло свою религиозно-ритуальную наполненность, теперь это просто семейный праздник. То же самое можно сказать о врожденных, или, если Вам угодно, родовых проклятиях. Это понятие тесно связано с концепцией судьбы. Мы знаем, что судьбы, как таковой, не существует, однако есть нечто вроде максимально вероятного пути, по которому движется человек. Это путь определяется, отчасти, ситуативно, а отчасти зависит от врожденных характеристик личности. Самый просто пример: сын банкира, мечтающий стать скрипачом, но лишенный музыкального слуха, скорее всего, в конечном счете, станет банкиром. Но есть и множество скрытых факторов, влияющих на судьбу, многие из которых никому пока не известны. Металлический шар по наклонной плоскости всегда катится вниз, но можно ли считать это родовым проклятием? Я очень в этом сомневаюсь. У Мари, без сомнения, было трудное детство. Родители, которые относились к ней как к табуретке. Их ранняя смерть, затем безвременная кончина брата. Любовные… неурядицы. Но возводить все это в абсолют и выводить отсюда постулат о «родовом проклятии» нельзя.

– Но ведь существуют методы снятия таких… э-э-э… проклятий?

– Конечно. Помню, когда я жил в пансионате университета, моим соседом по комнате был некий Виктор Юз – страшный гуляка. Он всегда был готов пропустить лекции, но зато не пропускал ни одной юбки, хе-хе… Признаться, я часто присоединялся к нему в этих загулах, но я, хотя бы, не был женат. В итоге об этом прознала его супружница, милейшая госпожа Скарлет. Она приехала к нему в гости и так отделала Юза кочергой, что бедняга стал шарахаться от чужих женщин как от ядовитых змей. Факт снятия проклятия налицо, хотя я нахожу методы несколько радикальными… Мари сейчас необходим покой и возможность продолжать свою работу. Из нее со временем может получиться историк с мировым именем. Если она зациклится на идее этого своего «проклятия» и станет винить себя в смерти Марко Сплита, ничего хорошего из этого не выйдет.

– То есть Вы не верите в ее причастность к убийству?

– Ни в малейшей степени. Я слишком хорошо ее знаю. Она не способна даже добить попавшую в мышеловку мышь.

– Но убийство, тем не менее, имело место.

– Да, – помрачнел Метлби, – это факт. Убийство с помощью ворожбы высокого уровня. Этого я не отрицаю, и это меня очень беспокоит. Колдун-убийца в Нижнем Тудыме – ха! Мы, как-то, привыкли, что подобные вещи происходят в столице, но не в нашем медвежьем углу. Я уже имел беседу с Инквизицией по этому поводу и могу добавить только, что Вы можете рассчитывать на любую помощь, которую в моих силах будет оказать.

– Это радует… А можно еще коньяка?

– О?.. Да, конечно… Плесну-ка я и себе на полпальца…

Следователь поймал бокал, подлетевший к его руке, сунул в него нос, с наслаждением вдохнул аромат и принялся баюкать бокал в руке, согревая янтарный нектар теплом ладони. Чуть пригубил, прикрыв от удовольствия глаза, и спросил:

– Мари Кросс обучалась метафизике у Вас?

– Разумеется. А также математике, истории, искусствоведенью и основам натурфилософии.

– Скажите пожалуйста… Если рассуждать чисто теоретически… Могла бы она сотворить заклятье «Колоколов Ночи»?

– Сотворить – да. Но направить дистанционно, не имея визуального контакта с объектом, рассчитать при этом нагрузку и учесть все поправки на эфирные колебания… Нет, ни за что. Даже для меня это было бы высочайшим классом, при том, что дай Вы мне неделю на подготовку – и то я не смог бы гарантировать успешный исход. Скорее всего, все в доме Марко просто заболели бы. Или умерли, но в этом случае побочный выброс шарахнет так, что меня повяжут через полчаса.

– А имей она… визуальный контакт?

– В смысле, явись она к Марко лично? Да, смогла бы, наверное… Но в тот день она была у себя в комнате.

– Метлби, это очень сложно доказать. Железного алиби у нее нет, в этом-то вся петрушка.

– Значит, оно должно появиться.

Следователь удивленно посмотрел на магистра.

– Вы намекаете на…

– Что Вы! – Метлби резко махнул рукой. – Я имею в виду, что ее невиновность можно доказать.

– Можно или нужно?

– Для Матика это одно и то же.

– А для Вас?

Некоторое время магистр смотрел на Фигаро как на некое странное тропическое растение, которое неведомо как очутилось у него в кабинете. Затем хрипло рассмеялся.

– Фигаро, Вы зануда. Вам когда-нибудь об этом говорили? Я имею в виду, что должны существовать объективные причины для снятия с Мари обвинений в убийстве. Я утверждаю, что она не могла прикончить Марко. Но его, все же, кто-то прикончил. Значит, надо выяснить, кто. Вот и все. Простое уравнение с одной неизвестной.

– С одной ли… – Фигаро снова понюхал коньяк. – Расскажите, пожалуйста, где Вы были и чем занимались в вечер убийства.

– Извольте. Я сидел в этом кресле и писал статью для «Кристалла». Засиделся допоздна, потом принял ванну и завалился спать, причем премило проспал до самого утра.

– То есть, алиби у Вас тоже нет?

Метлби протянул руки через стол запястьями кверху.

– Можете меня арестовывать.

– В этом нет необходимости, – сухо сказал Фигаро. – Я думаю, предварительное расследование Инквизиции завершилось и то, что Вы сидите в своем кресле уже о чем-то говорит.

– Я бы на Вашем месте не слишком-то полагался на Инквизицию. Ее сотрудникам излишнее рвение зачастую заменяет вдумчивый подход, чтобы не сказать – профессионализм. Это недостаток, от которого Инквизиция никак не может избавиться, причем недостаток, сильно бьющий по ее репутации.

– С другой стороны, этот же «недостаток» формирует репутацию Оливковой Ветви. Пусть уж лучше потенциальные колдуны-преступники дрожат в страхе.

– Вы так считаете? – Магистр скептически поднял бровь. – Излишнее давление никогда не приводило ни к чему хорошему. Помните, что было, когда алхимики Инквизиции придумали суперскопические линзы, позволяющие видеть невидимые предметы? Всего через год появилось заклятие, делающее применившего его невидимым во всей полосе спектра, включая инфракрасный.

– …При этом заклятие вышло настолько сложным, что это мигом отсекло целую кучу криворуких аматоров.

– Вы полагаете, что лучше охотиться на профи?

– Господи, нет! – следователь передернул плечами. – Это чревато травматизмом… Кстати о профессионализме: как Вы думаете, Метлби, возможно ли считать остаточный след на месте преступления? Человек, грохнувший Марко должен был оставить за собой в эфире такой «хвост», что его вполне можно зафиксировать, нет?

– Хм… – Метлби замер. – Вы знаете, я об этом как-то не подумал. Хотя прошло уже довольно много времени, но учитывая мощность побочного выброса… Если на том месте не применялась сильная ворожба… Фигаро, Вы не перестаете меня удивлять. Я вижу, что колдун Вы никакой, но Ваша подкованность в теории делает Вам честь.

– Так можно или нет?

– Думаю, можно. Попробовать так точно не мешает. Я могу сделать это не выходя из дома – визор у меня хороший. Придется, правда, помучится с настройкой, но… Да, я смогу это сделать.

– Когда Вы сможете этим заняться?

– Да прямо сейчас. Больше всего мне хочется, чтобы с Мари сняли это дурацкое обвинение.

– И помочь поймать настоящего убийцу?

– Знаете, Фигаро, – магистр скривился, – Вы уж меня извините, но ловите его сами. Или вместе с инквизиторами, мне все равно. Я «диванный» колдун и предпочитаю неравные битвы с уравнениями нагрузок второго порядка.

– Что Вы, Метлби! – следователь усмехнулся. – Я же просто шучу. Вы для меня пример идеального колдуна – исследователь, философ, литератор, преподаватель, в конце концов. Вы не спасаете города от потопов, но, с другой стороны, не устраиваете их сами.

– «Не сотворив зла сотворишь благо», – процитировал Метлби. – Да, возможно. Очень может быть. Хочу только напомнить, что именно научные изыскания, в конечном счете, часто спасают больше жизней, чем размахивание стрижающим мечом одним боевым ослом верхом на другом боевом осле.

– Не стану спорить. – Фигаро примирительно поднял руки. – Тем более что Ваша помощь может оказаться неоценимой. У меня к Вам еще пара вопросов и я более не стану отнимать Вашего времени.

– Фигаро, – Метлби покачал головой, – Вы меня не напрягаете. Можете остаться на ужин. У меня будут гости, в том числе его светлость маэстро Френн, старший смотритель местного Инквизитория. Выпьем, поговорим про историю колдовства… Читали, кстати, новую книгу Вильгельма Вуда? Его «Бесплодный Рай»?

Следователь закрыл глаза и, понизив голос, продекламировал:

– «…но когда я пытаюсь заглянуть в наше будущее – а оно лишь кровавый отсвет нашего прошлого на ржавых песках и чугунно-паровых скалах настоящего – я вновь вижу эту засасывающую пустоту, зияющую пропасть в душах, откуда изгнали и бога и дьявола, но так и не смогли изгнать веру… во что? В силу пружины? В силу заклятия? Или это просто темная и страшная вера в то, что жизнь – не более чем инерция, сила тяжести, влекущая к земле красиво искрящуюся снежинку нашего мира? Неважно. Важно то, что я не вижу повода печалиться, ведь этот вопрос опять возвращает нас к простому поиску не выразимого словами смысла, смысла, заключенного в траурном пожаре заката, в летящем по ветру вишневом цвете, в шорохе ночного дождя за моим окном…» Прекрасно, просто прекрасно. Но я с детства ненавидел внеклассное чтение.

Метбли помолчал, потер пальцем лоб и медленно произнес:

– Господин Фигаро, а Вы никогда не подумывали о переводе в Коллегию при Университете Метафизики? По-моему Ваша работа в ДДД никого особо…

– Нет, – жестко отрезал следователь. – Но я благодарю Вас за любезное приглашение. Моя работа, которая, как Вы совершенно справедливо заметили, никого и не особо, не оставляет мне столько свободного времени. Поэтому я просто задам Вам один-два вопроса и скромно удалюсь. Во-первых: не показалось ли Вам, что поведение госпожи Мари в последнее время стало… несколько необычным? К примеру, беспричинная нервозность, депрессии…

– …головные боли, нездоровый цвет лица, плохой аппетит, нарушения сна?

– Вот именно.

– Нет. Никаких признаков псионического воздействия на Мари я не заметил.

– Я всего лишь пытаюсь учесть все возможные варианты, – извиняющимся тоном произнес следователь. – А никаких странных писем она не получала? Или, может быть, были странные посетители?

– Я не заглядываю в ее корреспонденцию. А что до посетителей… Нет, вроде бы, ничего такого… Ах, да! – он хлопнул рукой по лбу, – Был один смешной тип, который хотел встретится с Мари, но она в тот момент работала с документами в городском архиве. Разумеется, по моей просьбе.

– Какой еще «смешной тип»? – Фигаро навострил уши.

– Да какой-то историк. По крайней мере, он называл себя историком из… Черт, не могу вспомнить. Хотел обсудить с Мари ее последнюю статью, уточнить какие-то моменты. Я сказал ему, что все работы госпожи Кросс издаются под моей редакцией, и он вполне может обсудить со мной все, что его интересует, но он хотел поговорить именно с Мари… Чудной тип, упертый, как осел.

– Как он выглядел?

– Ну… Лет под пятьдесят. Гладко выбрит, волосы с проседью… Ничем не примечательное лицо. Цвет глаз не помню; он все время прятал лицо под шляпой. У него была совершенно замечательная шляпа – такой себе колпак с широченными полями. Одет был… кажется, в черное пальто. Потертое такое… А почему Вы спрашиваете? Это важно?

– Может и не важно. – Фигаро потер пальцами виски. Голова начинала понемногу побаливать, как это всегда бывало у него под вечер. «…Вечер – нежити пора, марш, ребята, со двора…» – А что потом?

– Да ничего. Я сказал, что если ему так уж необходима Мари, то он может подойти вечером, после шести. Он поблагодарил и ушел, но так и не вернулся.

– Кто еще его видел? В смысле, кроме Вас?

– Ну, охрана на воротах, конечно, должна была видеть. И, может, кто-то из прислуги.

– Охрана? То есть, его записали в книгу посетителей? Когда?

– Конечно. Его же пустили ко мне в кабинет. Получается, что он, действительно, историк. Весь ученый свет входит ко мне без стука, это у нас в Летнем Доме неписаное правило. Это было… ага, пятнадцатого числа этого месяца.

– «У вас в Летнем Доме»? А, извиняюсь, Вы-то кем приходитесь Матику?

Магистр засмеялся.

– Ну, де-юре я консультант Матика по всем вопросам, связанным с метафизикой. И это, кстати, правда. Де-факто я его личный колдун, друг семьи, домашний врач, учитель и еще бог весть кто.

– Королевский волшебник?

Да, – кивнул Метлби улыбаясь. – Королевский волшебник, лучше не скажешь.

– Ну, ладно, господин Королевский Волшебник, – Фигаро с некоторым сожалением встал с уютного кресла, – пора мне Вас покинуть. Как скоро можно ожидать результатов сканирования?

– Это зависит от множества самых разных факторов, – Метлби пожал плечами. – В том числе, и от самого обыкновенного везения. Может быть, я управлюсь за пару часов, а, может, понадобится несколько суток. Как только будут результаты, я немедленно Вам сообщу.

– Как мы с Вами свяжемся? Голубиной почтой?

– Это ни к чему. Я ненавижу голубей – та же помойная крыса, только в перьях и с крыльями. А Королевской Почте доверяю еще меньше, чем муниципальным зубодерам.

– О! Вы явитесь ко мне с личным визитом? Польщен!

– Зачем это еще? Колдун я или кто? – Магистр открыл ящик стола и принялся в нем копаться. – Хм… Да… Куда же я ее спрятал?.. А, вот. Держите, Фигаро.

Он протянул следователю небольшой цилиндрический предмет, в котором Фигаро без труда узнал самопишущую чернильную ручку.

– Это коммуникатор. Сами разберетесь, как пользоваться. Сработан лично мной, а, значит, действует безотказно.

– О! – Фигаро с поклоном принял «ручку». – Благодарю. Верну, как только закончу с делом госпожи Мари.

– Это подарок, – махнул рукой Метлби. – Пользуйтесь на здоровье. И почаще хвастайтесь – там стоит мое личное клеймо.

– Вам не хватает рекламы? – следователь сунул устройство в нагрудный карман.

– Нет, – ухмыльнулся Метлби. – Я просто люблю погладить свое тщеславие. Колдун я или нет, спрашивается?!

Ресторация «Равелин» Фигаро понравилась.

Да что там – следователь был в восторге. Двухэтажное здание с покатой крышей стояло на краю обрыва, при этом из широких окон открывался замечательный вид на город. Вечером Нижний Тудым окутала легкая сизая дымка и тысячи газовых огней, повисших над грешной землей, казались далекими звездами, упавшими в туман, вставший над холодным лесным озером. Можно было даже представить, что никакого города вообще нет, и это очень грело Фигаро душу.

На втором этаже, куда Гастона и Фигаро привел услужливый гарсон в белоснежной рубахе с накрахмаленным воротничком, царил уютный полумрак. Народу здесь было немного; из тридцати столиков были заняты, от силы, восемь. Публика – сплошь прилично одетые горожане со своими дамами – вела себя подчеркнуто тихо и, в основном, занималась поглощением самой разнообразной снеди. Под потолком мягко потрескивал огонь в алхимических шарах-светильниках, паркет под ногами совсем недавно мыли и натирали, а столики располагались на приятном удалении друг от друга.

Они сели у окна, и следователь сразу почувствовал на лице легкий прохладный ветерок. Фигаро повернулся к троице, сидящей за соседним столиком: три толстяка, чьи выбритые виски и огромные латунные перстни выдавали их принадлежность к торговой гильдии, пили сидр из высоких бокалов и что-то оживленно обсуждали, но голоса торговцев долетали словно бы с другого берега широкой реки. Колдовская завеса, подавляющая звуки – один бог ведает, сколько это стоило.

Белокурая девушка подошла к их столику, мило улыбнулась Фигаро и, поставив на скатерть небольшой медный канделябр, зажгла свечи. Следом перед гостями появились две пепельницы, подставка с салфетками и меню. Девушка поклонилась и упорхнула, а следователь вдруг понял, что именно не давало ему покоя все это время: вся обслуга «Равелина» была одета в инквизиторские «сутаны» и носила на запястьях тонкие цепочки, стилизованные под блокирующие вериги.

– Это заведение Матика? – догадался Фигаро.

– Именно, – Гастон довольно усмехнулся. – Это самая лучшая ресторация в городе, но попасть сюда можно только получив приглашение.

– А почему тогда пустили меня?

– Но Вы же со мной! И теперь Вас будут сюда пускать в любое время дня и ночи.

– О! – Фигаро поднял палец. – Рекомендация от второго лица в городе?

– Ну, не то, чтобы от второго, – захохотал Гастон. – Но уж от одного из первой десятки так точно… Фигаро, Вы кушаете отбивные по-селянски?

– Конечно!

– А кролика?

– Всенепременно!

– А раков по-тудымски?

– Нет. Они дорогие.

– Господин Борджиа! Тушеного кролика, салат, ведерко раков и кувшин «Пивовара»! Потом все спишем на Матика, – заговорщицки подмигнул следователю Гастон. «Непредвиденные расходы в процессе следствия», во как.

– М-м-м… – Фигаро немного подумал. – Тогда вот что: закажите-ка еще тарелку красной икры, фокаччо с помидором и бренди подороже. Большую бутылку. Если уж старый спекуль платит… Тем более, он все равно должен мне как фабрикант налоговой службе.

Через минуту перед следователем и Первым Замом появились два монументальных бокала, до краев наполненные холодным пивом, прятавшимся под шапками пены и тарелка жаркого («от заведения!»). Фигаро сунул нос в пиво и тут же выхлебал полбокала.

– Это замечательно, Гастон. Это просто прекрасно… М-м-м-м! Какое мясо! Пряное, и, кажется, готовилось на сладком вине? Чудесно!

– Здешний повар – настоящий кудесник, – кивнул Гастон. – А, все же, хорошо, что этот день, наконец-то, закончился.

– И не говорите.

– Кстати, как Вам Метлби? Производит впечатление? – Гастон сделал два больших глотка, после чего бухнул в пиво столько соли, что впору было заподозрить заместителя Матика в попытке суицида.

– О да! И весьма приятное. Это второй или третий на моей памяти колдун-профи, который не напоминает сбежавшего из дурдома буйнопомешанного. Эксцентричен, конечно, но это окупается хорошим чувством юмора и прекрасным воспитанием.

– Да, – серьезно кивнул Гастон, – он многое сделал, чтобы протянуть мостик взаимопонимания между Коллегией и Инквизицией. И еще Алистар замечательный учитель. Его можно слушать часами. Это Вам говорит человек, которого за парту можно было загнать, только навешав по шее… А, вот и раки!

– Как быстро!

– Еще бы! Попробуйте, Фигаро, попробуйте… Нет, не так. Это же раки по-тудымски. Сперва обмакните вот в этот соус… Что скажете?

– «Небо! Я ем звезды!»

– В данном случае перевирание цитаты вполне к месту… М-м-м! Сегодня господин Борджиа в ударе. А теперь пивка…

Некоторое время оба сосредоточено работали челюстями. Когда раков на блюде не осталось, им на смену явилась глубокая фарфоровая миска, на которой среди тушеных овощей возлежал кролик (естественно, по-тудымски). Кувшин с пивом пустел с невероятной быстротой, и Гастон заказал еще один.

– Фу-у-ух! – Фигаро с сытым вздохом откинулся на спинку стула, вытирая губы салфеткой. В голове у него приятно шумело, а в желудке образовалась здоровая тяжесть, навевающая легкую дрему и полностью выметавшая из головы любое желание двигаться. – Отличный ужин, Гастон. Выпью я, пожалуй, еще пивка… Замечательно. Только что Вы полностью реабилитировали в моих глазах почтенных тудымских пивоваров. Теперь я верю, что у вас в городе и впрямь умеют готовить пиво из чего-то, кроме железной стружки и машинного масла.

– О, Вы еще не пробовали «Осенний букет» и «Глаз Дьявола»! А есть еще «Счастье алхимика», но это пиво не для слабых духом. Плотное, темное, легко пьется и бьет в голову не хуже парового молота. Закажу-ка я графинчик, пожалуй… Милейший! Кувшин «Алхимика»! Большой кувшин!.. Скажите, Фигаро, Вы, правда, думаете, что госпожа Кросс виновна в смерти Сплита?

– Так и знал, что этого разговора не избежать, – следователь с меланхолическим видом принялся набивать трубку. – Служба, служба, кругом одна служба… А вы знаете, Гастон, что согласно кодексу ДДД я не имею права обсуждать эти вопросы с адвокатом подозреваемого до подачи предварительного заключения?

– Грешен, каюсь, – Гастон вздохнул. – Просто это дело у меня уже поперек горла, и дело даже не в том, что Матик – въедливая задница. Но вся эта история может серьезно повредить репутации…

– Репутации Матика?

– Да причем тут Матик, господи!.. Все и так знают, что он жулик и сквалыга. Это его сценический образ, или, как сейчас говорит молодежь, «имидж». Черта сажей не измажешь, хе-хе… Но колдун-убийца, действующий в Нижнем Тудыме может отпугнуть вкладчиков. Все эти денежные мешки, вливающие золото в наши железные и угольные шахты, в наши керосиновые заводы, пружинные фабрики, алхимические цеха, весь этот цвет общества, чтоб ему подавится куриной костью, до жути суеверен. Инквизиция для них – карательный отряд, колдуны – пережиток прошлого, к тому же пережиток вредный. Они за прогресс, они за паровые машины, они меценаты, дери евойную мамашу старый козел, и никто из них, разумеется, не помнит, что их деды полировали языками задницу Колдовского Квадриптиха, а прадедушка наших королей работал клерком при Обсервариуме Мерлина Восемнадцатого. Короче, если мы не изловим убийцу или, хотя бы, не предъявим обвинение первому встречному, у города могут быть неприятности, причем такие, что, право, лучше сразу выписать сюда роту колдунов-пироманьяков.

– Ах, вот оно что, – протянул Фигаро, опустошая очередной бокал. – Плесните-ка мне этого вашего «Алхимика»… Спасибо. И, будьте так любезны, закажите еще раков.

– Ун моменто! Не понимаю, куда оно вам лезет?..

– Здоровый дух, – следователь глубокомысленно постучал пальцами по животу, – обитает лишь в здоровом теле. А здоровье тела, в первую очередь, определятся регулярностью и качеством питания. Что же касается «изловим убийцу», то пока не могу сказать по этому поводу ничего утешительного.

– В смысле? – Гастон поднял бровь.

– Она не убивала Сплита, – буркнул Фигаро. – Так что убийцу еще только предстоит поймать.

Гастон помолчал. Сделал большой глоток из бокала, промокнул рот салфеткой и спросил:

– Это официальное заключение?

– Нет, – Фигаро покачал головой. – И не будет официальным так долго, как только возможно. Но я могу Вас уверить: она этого не делала.

– Вы уверены?

– Уверен. Смотрите, Гастон, – следователь постучал пальцем по столу, – для того, чтобы грохнуть Сплита, убийца должен был заявиться к нему лично. Тут Метлби прав – провернуть такое на расстоянии под силу только гению. Тот, кого мы ищем, был рядом с покойным Марко в тот вечер, при этом умудрившись наделать кучу ошибок. Помните мои «танцы с мерилом» на месте преступления? Убийца оставил след на кровати – это понятно. «Колокола Ночи» – это очень мощное заклятье, его «отпечаток» сохраняется месяцами. Но следы колдовского воздействия есть также на дверном замке, керосиновой лампе и спинке стула. При этом на стенах до черта «нагара», то бишь экто-пыли. Понимаете?

– Если честно – ни черта не понимаю. Без бутылки не разберешься, как говорится… Эй, приятель! Графин анисовой водки! И чтоб ледяной, шельма!

– Вы собираетесь пить водку? После пива?!

– А Вы не будете?

– Нет, почему. Буду… Так вот, Гастон, тот, кто убил Сплита, явился к нему лично. Открыл замок заклятием – детские игры! Вошел в комнату. А вот далее уже начинаются интересные вещи. Первым делом убийца зажег лампу на столе. Тоже заклятием… Неужели и теперь не понимаете?

– Да ни хрена я не понимаю… О, малосольные огурчики!

– И раки!.. Ну и пиво, право слово, покруче водки. Из чего его варят, из пятой эссенции анчара? У-у-ух!.. Забористое, черт!.. Вот представьте себе, Гастон: Вы пришли убивать соседа. Вскрыли дверь отмычкой, на цыпочках прокрались к нему в спальню. Сосед спит, сопя в две дырки – убивай, не хочу! И тут Вам приходит в голову: «Что-то тут темновато!» Вы подходите к лампе, снимаете с нее колпак…

– Стоп! Я понял. Но ведь Вы сами говорите, что убийца зажег лампу заклятием?

– В том-то и соль! – Фигаро уже вовсю дирижировал вилкой. Следователь раскраснелся, его галстук съехал набок, а манжеты рубашки он успел каким-то непонятным образом извозить в соусе. – В том-то и соль, Гастон! Убийца сделал это машинально, не задумываясь, точно так же как Вы задуваете свечи, когда выходите из кабинета. Более того: потом он заклятием повернул стул к кровати Марко. Это уже, казалось бы, полный идиотизм: не проще ли сделать это руками?!

– Выходит, не проще?

Фигаро усмехнулся. Вылил остатки пива из кувшина в свой бокал, сдул пену и хитро посмотрел на Гастона.

– Проще, Гастон. Проще, если вы не колдун-профи, колдун он рождения, от младых ногтей, колдун, что называется, с головы до пят, привыкший делать такие вещи не задумываясь, влет, почти не отдавая себе отчета. Вот тогда действия убийцы становятся понятными и логичными.

– Но ведь тогда это, наверное, сильный колдун?

Да, – кивнул следователь, – очень сильный. Настолько сильный, что для его задержания может понадобиться весь местный Инквизиторий. И при этом желавший, чтобы его приняли за аматора. Но привычка, как говориться, вторая натура. Он оставил экто-пыль, но забыл о повседневных вещах. Такую силу сложно замаскировать.

– Вы меня пугаете?

– Признаться, да, – Фигаро почесал затылок. – Не хотелось бы преуменьшать опасность и вводить Вас в заблуждение, мол, чушь все это, ерунда, расслабьтесь и успокойте своих инвесторов. Это не так. Колдун-убийца такой силы очень опасен. А наш – еще и непредсказуем.

– Тогда кто он? Подозрительный тип в черной шляпе?

– Может быть, – кивнул Фигаро. – Скорее всего, да.

– Но Вы же сами сказали, что он… Как его… «Одноглазый»? Бредовая причина?

– Да. Но его видели уже двое: Буба Комель, явно не отличающийся воображением и господин Метлби, воображение которого, конечно, столь же всеобъемлюще, сколь и чистота его репутации. Причем оба – Комель и Метлби – видели Черную Шляпу при довольно-таки странных обстоятельствах.

– Ага! Все-таки странных?

– Угу, – следователь загрустил. – Знаете, мне очень не нравится перспектива ловить залетного колдуна-мастера, цели которого столь же туманны, сколь и его арсенал заклятий. «Колокола Ночи» – уже плохо, но они требуют времени и в качестве боевой ворожбы используются редко. А вот «Молебен Малефика» или «Песнь о Зигфриде» – это печально. Превратится в керогаз – не лучший способ провести остаток жизни. И вообще: вся эта история с Черной Шляпой напоминает мне квиновскую собачку…

– Какую-какую собачку?

– Квиновскую. Был такой писатель – Чарльз Квин. Француз, но родился в Соединенном Королевстве. Одно время он подвизался – и весьма успешно – на ниве сатирического детектива. Его рассказы отличались удивительным сюжетным разнообразием, но в конце каждого из них всегда появлялась маленькая собачка, о которую спотыкался Главный Злодей, после чего его вязали, и планы зла терпели очередной крах. Сдается мне, наша Черная Шляпа – из той же оперы…

– Господа! Анисовая-с!

Ледяная водка потекла в рюмки, которые тут же запотели. Следователь и Первый Зам подняли «сосуды глубокого разумения» и Гастон провозгласил:

– За нас с Вами и хрен с ними!

Такая постановка вопроса понравилась следователю, который не замедлил выпить и смачно закусить огурчиком. Вечер из просто приятного сразу сделался необычайно теплым и уютным.

В высокие окна лила свой загадочный свет луна. В мягком полумраке поплыла музыка: рояль, виолончель, скрипка. С маленького помоста в конце зала потекли клубы алхимического дыма, источавшего легкий аромат магниевой вспышки. Помост осветился призрачным алым светом, и в его луч вышла девушка лет двадцати с короткими волосами цвета воронова крыла. Ее облегающее платье вспыхивало тысячами колких искр; в волосах блестела тонкая диадема, в которой Фигаро сразу признал колдовской усилитель звука – подобными пользовались преподаватели в университете внутренних дел, где он учился (хотя, конечно, те «колдофоны» были далеко не такими изящными).

Девушка коснулась диадемы, настраивая громкость, и запела:

Гастон, молча, налил еще по одной. Фигаро поднял рюмку в немом салюте, опрокинул ледяной огонь в рот и переключил внимание на раков. Раков было много, но они, почему-то, никак не давались в руки. Следователь взял длинную двузубую вилку и с третьей попытки подцепил одного. Полюбовался сияющими «латами» рака, цветом и формой смахивающими на панцирь гвардейца Империи Двуглавого Грифона, втянул ноздрями божественный аромат соуса «пикан» и занялся закуской вплотную. Рядом Гастон что-то втолковывал вежливому гарсону. Гарсон понимающе кивал и скрипел карандашиком в записной книжке.

Когда графин опустел наполовину, следователь обнаружил, что они с Гастоном стоят на балконе второго этажа, курят и яростно спорят о «Второй теории перманентных щитов» Мерлина Пятого. При этом Фигаро придерживался воззрений классической школы, а Гастон апеллировал к спорной «Нелинейной Метагеометрии» Николя Лобачеуса-Вайна. Первый Зам яростно жестикулировал, хватал Фигаро за грудки и кричал, разбрасывая сигаретный пепел:

– Вы рет… рат… рет-рог-рад! Тысячу раз можно вычитать из десяти пять и получать пять! Это… и-и-ик!.. Ик-си… Черт… Аксиома! Но как можно делать частность правилом в исчислении многомерного инварианта…

– П-а-а-а-прашу Вас! Такие рассуждения не сделали бы чести и приходскому учителю! Здравый смысл! Вот на что нужно опираться!..

Где-то внизу смеялись люди, хлопало шампанское. Прохладный ночной ветер пах осенними кострами.

– …Фигаро, а это правда, что у Вас есть скобяной магазин? У Вас на визитках написано…

– М-м-м… Правда. Достался в наследство от батюшки.

– И как – приносит доход?

– Откровенно говоря, только-только хватает, чтобы совсем не закрыться. Пока я в отъезде магазином управляет моя двоюродная тетушка. Берта Куль – стро-о-о-огая женщина, многих ей лет здравия… Хи-и-ик! Ферму-то и старый дом отец продал сразу после того, как я поступил в университет. Он думал, что я захочу переехать куда-нибудь в большой город. А я не люблю большие города. Мне в них муторно…

– А-а-а-а… Это… Вы женаты?

– Был. Не будем об этом.

– …знаете, Фигаро, мне предлагали поступить в Коллегию. Им, видите ли, понравилась моя статья про нелинейные исчисления. Нам, говорят, нужны молодые специалисты-теоретики. А я не хочу в теоретики. Я практик, практик до мозга костей. Лучше уж я буду хорошим клерком, чем плохим колдуном. Моряк, который пишет книги про море? Путешественник, который копается в старых картах? Можно ли вообразить себе судьбу более трагическую?

– Можно. Матик…

– Ах, Матик… У него другая ситуация. Другая история. Колдун, добровольно отрекшийся от ворожбы. Он ведь был на войне, знаете, Фигаро?

– Знаю.

– Говорят, он сам срезал погоны. «Нет войне» и все такое. Но я-то на месте и ориентируюсь лучше. Знаю, что к чему. У Матика слегка того… поехала крыша.

– Колдовской Легион, знаю. Гастон, это неудивительно. Когда человека протыкают саблей это неприятно. Кровь, мясо… Но когда перегретый пароэлектрический шар попадает в толпу людей… Знаете, это зрелище не из тех, что захочешь увидеть еще раз. Вы в курсе, что половина из Легиона – конченные наркоманы?

– Угу. Да и Матик… Впрочем, он справляется.

– Да уж. Справляется.

Проклятый пол совсем потерял советь, очевидно, вообразив себя корабельной палубой – качался из стороны в сторону и бросался под ноги. Следователь попытался сражаться честно, но паскудник-паркет хитрыми финтами уходил из-под ног, норовя обманным хуком дать в челюсть. Поэтому Фигаро решил сжульничать, вцепившись в стену, которая, к счастью, сохранила относительную неподвижность.

Добравшись до туалетной комнаты, он по красивой дуге обогнул Гастона, пытавшегося войти в открытую дверь сортира, и причалил к рукомойнику. Из зеркала в массивной золотой оправе на следователя ехидно глянул незнакомый гуляка, самого что ни на есть расхристанного вида. Он хитро подмигнул Фигаро: ш-ш-ш-алишь, брат! Нам и не такие горы по плечу; мы через винные моря плавали, в пивных реках тонули! Р-р-р-равняйсь! Смир-р-рна!

Фигаро долго умывался, плеща ледяной водой в лицо, потом не менее долго искал полотенце, не нашел и решил отправиться бить морду паршивцу-служителю. Однако же решить было проще, чем сделать и после краткого похода по сюрреалистически изогнутым лестницам, он опять оказался на балконе, где долго жаловался моложавой даме с вуалью на тяготы службы. Дама понимающе кивала, ахала, прижимая руки к обширной груди, и предлагала выпить на брудершафт. Когда следователь закончил рассказывать героическую историю своей победы над Легким Вампиром (вранье от начала до конца), дама томно охнула и аккуратно упала в обморок точно на колени следователя.

Последующие воспоминания Фигаро напоминали ворох карт, брошенный на сукно рукой опытного шулера. Сперва были какие-то кусты, озерцо и скамейка, затем – темная парковая аллея, где он, почему-то, долго искал свои штаны, беседка, увешанная гроздьями китайских фонариков, странные люди в масках с которыми пришлось пить шампанское, взрывы хлопушек, веера серпантина и музыка со стороны сада. Почему-то следователю лучше всего запомнился кружочек фиолетового конфетти, прилипший к стеклу бокала и никак не желающий отпадать.

Потом его нашел Гастон, долго и непонятно ругавшийся заплетающимся языком. Фигаро честно пытался понять ход мыслей Первого Зама, но получалось это плохо. С Гастона ручьями стекала вода, а на плече пристроился клочок бурой озерной тины. В конечном итоге они выпили по маленькой и отправились за добавкой.

Был момент, когда почти трезвый Фигаро сидел на мокрой от ночной росы траве и горячо шептал Гастону в ухо:

– … и ведь не в том дело, что берут. Все берут и везде. Только чиновнику в провинции что надо? Ну, кобылу, там, купит, ну, повозку раз в году подновит… ну, свозит семью на ярмарку – и ладно. Некоторые даже самогоном берут, медом, окороками всякими… А в столице – это ж форменная жуть! В театр сходить надо, потом в клуб на бильярде играть, рулетка тоже. А если у тебя повозка как у сельского торгаша, так тебе никто и не поднесет – засмеют. Вот и гребут полной мерой: на новое ландо, на стекляшки для супружницы, на садовника… Ограда, опять же, с этими… с завитушками. И фонтан. Кому он нужен, фонтан этот? Что в нем – рыбу, что ли, ловить? И ведь самим тошно от всей этой мишуры, точно говорю. Купит себе дом в два этажа у самой площади – и чтобы окнами на проспект! – а сам там и не живет почти. То в загородное имение уедет, то в леса тетеревов стрелять, а там живет в разбитой сторожке, глушит сливянку и в ус не дует. В город, говорит, страшно возвращаться: шум, гам, экипажи под окнами всю ночь по брусчатке – туда-сюда… Балы, приемы, вечера благотворительные… И стакан нормально не хлопнешь, а дамы все сплошь в платьях по тыще империалов – ее ж и потискать не за что – со всех сторон брильянты с перетяжками… Нет, Гастон, столица – это не для меня, это жуткое дело – столица…

Гастон кивал, соглашаясь, и показывал Фигаро новые визитки с золотым тиснением.

– …Га-а-аспа-а-а-да-а-а! Ра-а-а-зойдись!.. Осторожно, господин Гастон, здесь ступеньки… Господин Фигаро, хватайтесь за Прохора… Прошка, оглоблю тебе под хвост! А ну мотнись, заверни добрым господам на утро! И чтобы с ледника! Сам проверю!.. Сюда, господа… Вот ваше пальто, господин Гастон. Досточтимый Фигаро – Ваша шляпа. Теперь во двор по лестничке… Юзик! Юзик, мать твоя женщина, отец старый боров! Спишь, собака?! Нет? Вот и славно… Не «кого черт несет», а их сиятельства господин Гастон и столичный следователь. Нажрамшись, значицца. Возьмешь евойный экипаж и развезешь по домам. И чтоб, шельма, каждого – до кровати! Узнаю, что под забором высадил – сгною!.. А, Прошка! Принес? А ну-ка дай сюда… Ух-х-х! Хороша, стерва! Молодец, Прохор! Ступай вон… Так, господа, забираемся, поднимаем ножки… Полежать? Это да, это славно, хорошая мысль!

– А ну, сучий потрох, давай песни петь!

– «Как под горкой, под кустом, портит девку черт хвостом! Хвост саженый, крест свяченый…»

– Н-н-но! Пшла, дура!

– Доброй ночи, господа! Доброй ночи, легкой дорожки!

…Луна хитро глянула в замочную скважину облаков желтым глазом, усмехнулась и нырнула под простыню ночи. Вдали гасли последние городские огни и только над голыми осенними холмами, поросшими жухлой травой, лилась тихая мелодия:

Проснувшись, Фигаро некоторое время лежал, боясь пошевелится. Голова разламывалась и это даже радовало: жуткая похмельная боль не оставляла места для угрызений совести.

Следователь приоткрыл один глаз. Сразу стало понятно, почему так болит затылок: он лежал поперек кровати, упираясь головой в стену. Лежал, кстати, при полном параде: плащ, пиджак, брюки и даже галстук. Сапоги, слава богу, стояли в углу.

За окном вовсю светило солнце. Похоже, полдень уже давно миновал. «О, черт, когда же я вернулся? И, главное, как?!», подумал Фигаро, тихо ужасаясь. «Саквояж?! А, нет, все в порядке – саквояж на месте… Ладно, будем потихоньку вставать…»

Сказать, однако же, оказалось проще, чем сделать. Минут десять следователь ворочался, массируя виски. Это не слишком помогало; казалось, паскудная пульсирующая боль просто перетекает из одной половины черепа в другую, сохраняя при этом всю свою красочную насыщенность.

С грехом пополам поднявшись на ноги, Фигаро доковылял до стола, набрал в стакан воды из кувшина, покопался в саквояже в поисках «походной аптечки» – деревянной коробки обитой изнутри мягкой тканью (в «аптечке», помимо микстур от головной боли и «сердечного сбора», имелись склянки, содержимое которых привело бы в ужас даже заправского некролекаря) и плеснул в воду нашатыря. Подумал немного, добавил немного камфары, взболтал все это дело пальцем, закрыл глаза и простер над стаканом дрожащую руку.

Заклятие удалось только с третьего раза. Фигаро приоткрыл глаз: колдовство работало: вокруг пальцев тлели фиолетовые огоньки. Стефан Целеста, колдовских дел мастер из университета внутренних дел, обучил нерадивых отроков этой формуле еще на первом курсе. Склонные к обильным возлияниям студиозусы мотали на ус и постигали азы Высокой Науки с невероятной скоростью: попробуй сплести «Трезвящий Укол», когда руки ходят ходуном, а в голове играет гавот!

Наконец вода в стакане покрылась тонкой корочкой льда и стала кристально чистой. Фигаро вздохнул, перекрестился, и крепко зажмурившись, одним махом проглотил заклятый раствор.

…Повозка Гастона стояла под окнами следователя уже около получаса. Первый Зам справедливо полагая, что торопится нет никакого резону, сидел на козлах и потягивал из стеклянной бутыли свежий кефир. Гастону нравился весенний пригород: свежий воздух, тишина, запах свежего хлеба и влажной земли навевали на него, закоренелого горожанина, поэтическое настроение. Он уже даже сложил строку: «В хлеву корова – „му-у!“, ее я не пойму», когда дверь дома распахнулась, и во двор пулей вылетел Фигаро. Передвигаясь со скоростью невероятной для своего возраста и телосложения, следователь поднял тучу пыли и исчез в деревянной будке сортира, откуда тут же донеслись жуткие звуки: так вполне мог бы рычать китайский дракон-огнеплюй, раздраженный визитом в свое логово отряда загонщиков – «камикадзе». Гастону даже показалось, что стены деревянной кабинки, выкрашенные в веселый цвет яичного желтка, слегка подрагивают.

Феерия продолжалась минут пять, после чего следователь ДДД появился в дверях «комнаты раздумий» – слегка помятый, но вполне живой и здоровый. Он сделал Гастону ручкой и прошествовал в дом, откуда через минуту вышел со стаканом крепкого чая и саквояжем подмышкой.

– Здравствуйте, милейший господин Фигаро! – Гастон, красный как рак, всячески избегал смотреть следователю в глаза, – Как Ваше ничего?

– Благодарю покорнейше, Вашими молитвами! – физиономия Фигаро цветом напоминала перезрелый помидор. – Призвал на помощь колдовство для ускоренного избавления телес от продуктов распада спиртного и сейчас, как видите, чувствую себя бесподобно!

– Ах, Ваша проницательность уступает только Вашим же талантам! Сутрева я дал крюка, дабы заехать по пути к почтенному господину Метлби, который видя что Ваш покорный слуга страдает от последствий вчерашней… вчерашних… хрм!.. оказии… В общем, Алистар с присущей ему благосклонностью, милостиво наложил на меня «Медные трубы», а посему здоровье мое, как видите, цветет и пахнет…

– Эхм… Гастон… А Вы помните, что мы вчера делали после того, как заказали графин?

– Не помню, – развел руками Гастон, при этом соврав, не моргнув глазом. – Совсем выветрилось из головы. А Вы, уважаемый Фигаро? Помните хоть что-нибудь?

– Абсолютно ничего, – с каменным лицом наврал следователь. – Память будто отшибло. Прямо мистика.

– Действительно, странно, – облегченно вздохнул Первый Зам. – Так куда едем?

– В Летний Дом. Я хочу поговорить с домочадцами Матика, проверить книгу записей охраны и… Это у Вас, часом, не кефир?

– Кефир. И еще две бутылки под сиденьем. Угощайтесь.

– Ваша карма только что очистилась от грехов пяти прошлых жизней! – Фигаро, восторженно сопя, забрался в повозку. – Только поедем потихо-о-онечку…

– Ну, конечно же. Торопиться не надо; успеем как раз к обеду.

Некоторое время они ехали молча. Следователь потягивал ледяной кефир из бутыли и тихо завидовал Первому Заму: для него самого «Медные трубы» были колдовством на грани возможного. Да и времени на подготовку и расчеты ушло бы столько, что любое похмелье к тому времени прошло бы само собой. А Метлби, наверняка, щелкнул пальцами, дунул, плюнул и пошел, значит, Гастон со свежей головой и чистой совестью. «Встань и иди…»

– Сегодня с утра я показал Матику счет из ресторации, – нарушил молчание Гастон. – Не стану Вас смущать, но «Равелин» – место дорогое.

– Матик рвал и метал?

– Нет. Подписал, не моргнув глазом. Старик в расстроенных чувствах. Все это дело камнем повисло у него на шее. Вчера ему телеграфировал губернатор. Их сиятельство желали знать, действительно ли у нас тут триста трупов и сумасшедший некрот, разгуливающий по улицам. Матик вконец извелся, убеждая губернатора, что главный ужас Нижнего Тудыма – цены на войлок, но, похоже, не преуспел. Если в ближайшую неделю мы не закроем это дело, наша история может выйти городу боком.

– Политические неприятности… – начал Фигаро, но Гастон его перебил:

– Политика тут на втором месте. В городе постоянно живет почти десять тысяч человек, примерно половина из которых работает на Большой Пружинной, а наши заказчики не связанны долгосрочными контрактами. Столичные мануфактуры работают быстрее и цены у них гораздо ниже; единственная проблема в том, что они используют немецкие станки, в которых наши родные Василии и Питеры разбираются как овца в мармеладе. Поэтому столица гонит много брака, да и везти товар далековато. Но долго ли так будет продолжаться? С каждым днем все больше строится железнодорожных веток, все больше появляться специалистов-механиков, все труднее выбить металл у шахтеров. Только колдуна-маньяка нам тут и не хватало. А если окажется, что убийство совершил член семьи Матика… Сами понимаете, как все может обернутся.

– Да, – вздохнул следователь, – ситуация… Ах, ты, чертов Матик, старый прохиндей… Ведь знал я, что это «ж-ж-ж!» – неспроста.

– Матик может быть и благодарным. Очень благодарным.

– Я знаю, Гастон. Я знаю.

– Ну конечно! – воскликнул Фигаро.

Кабинет, выделенный следователю в Летнем Доме, больше походил на неприлично располневший чулан. Это было полуподвальное помещение, куда последние лет двадцать стаскивали самый разнообразный хлам, а то и просто мебель, не вписавшуюся в строго подобранный интерьер, и теперь Фигаро приходилось располагаться среди башен из стульев, бастионов из старых книг и лабиринтов из садового инвентаря.

Сидя за монументальным столом с резными ножками, который он сам бы с удовольствием умыкнул для личного пользования, Фигаро ерзал на стуле, обитом свиной кожей и копался в бумагах, любезно предоставленных Гастоном. Нал следователем угрожающе нависал комод красного дерева, неведомо как (колдовство, не иначе) взгромоздившийся на уродливый платяной шкаф с отбитыми резными завитушками. Справа на Фигаро мрачно смотрел мраморный бюст бородатого старца с заляпанной птицами плешью, очевидно, ранее стоявший где-то в саду, а слева на тумбочке балансировал большой пыльный патефон. Словом, обстановка была самая что ни на есть живописная.

– Ну конечно! – воскликнул Фигаро. – Никто из охраны не видел мужчины средних лет в черной шляпе! Ни пятнадцатого, ни двадцатого, ни вообще когда-либо! И, конечно, никто не сделал в гостевой книге соответствующей записи!

– Вас это удивляет? – Гастон, пристроившийся рядом на перевернутом кресле без ножек, поболтал ногами в воздухе и выпустил в потолок колечко сигарного дыма.

– Не то, чтобы очень, – признался Фигаро. – Для колдуна такого уровня заморочить двух жирных охранников с ржавыми палашами – детский лепет. Это и я могу… Но меня, признаться, удивляет, что Матик не озаботился своей безопасностью. Вы видели этих типов там, на входе? Они же не пробегут и полверсты: свалятся с приступом сердечной жабы! А тот, с усами, кажется, был пьян! Я, конечно, извиняюсь, но не могу не спросить: городской голова – дурак?

– А, – махнул рукой Гастон, – для своей работы они вполне годятся. У нас тут не банк и не тюрьма, а Матик – не их светлость Архиканоник всея инквизиции. Воров у нас гоняют сторожа, оба – бывшие солдаты. Стреляют солью за двадцать шагов без промаха и могут метлой отделать дюжего детину под орех.

– А колдуны?!

– Фигаро, в нашем уезде колдуны встречаются не чаще, чем сорняки в розарии халифа Аблажах-Абладаха. Вы ведь родились на побережье, так?

– Ну да.

– У вас там ставили сети от акул?

– Господи, зачем? Там и акулы-то не водились…

– Но ведь ничто не мешало им туда заплыть, верно? Так почему же…

– Ладно-ладно, – замахал руками следователь, – я понял Вашу мысль. Ведите сюда первого… э-э-эм… свидетеля.

– Уже тут. Почтенная госпожа Аглая Стефферсон.

– Пусть войдет. Да, и найдите для нее какое-нибудь кресло поприличнее. А то я себя чувствую, как прокурор – неловко как-то…

Аглая Стефферсон, личная служанка Мари Кросс, не походила ни на классную даму, ни на дородную пышку-домохозяйку. По бумагам ей было сорок лет с хвостиком, но длинные каштановые волосы еще не тронула седина, а тонкая шея, обыкновенно столь предательски выдающая женский возраст, была лишена морщин. Хрупкая моложавая женщина, с которой все еще можно отправиться на загородный пикник с бутылкой хорошего вина и без надоедливых подружек. И одета не в серую робу – «пыльник», а в широкий сарафан с серебряными лилиями, ничуть не скрывающий выдающуюся фигуру. «Интересная дама», подумал следователь. «Во всех смыслах».

– Присаживайтесь, – он показал на мягкое кресло в дурацких велюровых цветочках, которое Гастон с помощью садовника только что притащил из гостиной.

Аглая степенно кивнула и опустилась в кресло; при этом ее спина осталась идеально прямой. Следователь подумал, что эта женщина похожа на гвоздь, но не вульгарный ржавый «цвях», забитый в ставень покосившейся хаты, а серебряный гвоздик, на который можно повесить, скажем, картину. «Три дредноута в сосновом заливе». Акварель.

– Для начала я хочу Вам напомнить, что, хотя почтенный господин Гастон нас временно покинул, удалившись в сад покурить, Вы не обязаны отвечать на мои вопросы в отсутствие адвоката. В общем-то, Вы вообще не обязаны на них отвечать, потому что Вы не под следствием.

– Но это может помочь госпоже Мари?

«Ну и голос», подумал Фигаро. «Ей бы эскадроном командовать».

Но вместо этого сказал:

– Может. Очень сильно.

Аглая немного подумала.

– Тогда я отвечу на любые вопросы. То есть – совсем на любые. К тому же, Вы не похожи на следователя, господин Фигаро.

– Почему? – изумился тот.

– У Вас слишком добродушное лицо, – извиняющимся голосом пробормотала Аглая, мгновенно зардевшись, как маков цвет. – Вас преступники не будут бояться.

Теперь покраснел уже следователь.

– С чего Вы взяли, что меня должны бояться «преступники», госпожа Стефферсон? Я, видите ли, в основном, работаю с подозреваемыми, а это, в громадном большинстве случаев, честные люди, не имеющие никаких проблем с законом.

– Почему так? – теперь настал черед удивляться служанке.

– Ну как же? Подозреваемых много, но виновный-то только один. Ну, бывает, конечно, несколько подозреваемых вступают в сговор, но, обычно, преступников, все-таки, не больше одного. И чаще всего, пока я допрашиваю ни в чем не повинных людей, настоящий преступник вообще сидит в соседнем уезде, попивая кофе на полустанке.

Аглая заворожено смотрела на следователя, будто он был бриллиантом «Чистая Ворожея», который по ошибке завезли на выставку в их захолустье. Сиди они сейчас за столиком в том же «Равелине», можно было бы влить в дамочку пару бокалов шампанского, рассказать про охоту на вампира (любимая история всех следователей ДДД) и ловить момент счастья. Но они сидели в подвале Летнего Дома, среди антикварной мебели и тюков, набитых пыльными книгами. Поэтому Фигаро тихо вздохнул и продолжил:

– Хорошо. Тогда не могли бы Вы рассказать, где Вы были в… тот вечер, когда…

– В тот вечер, когда убили Марко Сплита? – ее голос и лицо даже не дрогнули.

– Да. Именно.

– У себя в комнате. Мари, как обычно, отослала меня еще засветло. А в свою комнату она мне всегда запрещала входить. Да что там – даже приближаться к двери!

– Это еще почему?! – маленькие глазки следователя широко раскрылись. – Она… занималась чем-то опасным?

– Да уж, конечно! Мари-то колдунья, учится у почтенного господина Метлби – да минут его всякие хвори! Да только господин Метлби – колдун-мастер, а Мари все больше, по книжной части. Не та хватка, как говаривала моя маман, покойся ее душа в горнем Эфире. Вот и напортачит, бывало, всякого… Раз цирюльник к ней пришел, господин Фист с Жестяного Переулка – он ей, обычно, челку подрезал, и волосы укладывал, а Мари чего-то там ворожила. Знать не знаю, что хозяйка хотела сделать, но пошло у нее все наперекосяк. Фист, значит, двери открывает, а в него – прямо, простите, в морду, – облако. Такое, знаете, как цыплячий пух…

– Знаю – кивнул следователь, – Побочный выброс.

– Может быть. О том не мне, дурочке, судить. Да только окутало облако нашего цирюльника, и растаяло, а вместе с ним и жилетка со штанами. Которые Фистовы, в смысле, штаны. Конфуз был – страсть!

– Да уж, представляю, – рассмеялся Фигаро, думая о том, что побочный выброс эфирной энергии хаотического содержания мог с той же легкостью не просто устроить «конфуз», растворив в остаточных эманациях штаны и жилетку неудачливого цирюльника, но и развеять без следа его самого. И даже в этом случае можно было бы считать, что несчастному повезло. Все могло обернутся куда хуже: все студиозусы факультета метафизики знают историю о добрейшем мистере Джекки Ли, по ночам превращавшегося в… Тьфу-тьфу, не в свете полуденном помянем и, уж тем более, не к ночи-матушке!

Впрочем… Такой ли хаотической была эта сила? Фигаро вспомнил магистра Гонора Антисептуса, читавшего будущим работникам ДДД курсы Нативных Преобразований и Интуитивной Ворожбы – самые зубодробительные предметы на кафедре. Почтенный Гонор как-то сказал: «…есть колдовство – формулы, диаграммы, пентакли и прочая дребедень, а есть Магия – Старое Искусство. Магия берет начало из самого человеческого естества и подчиняется только одному закону: стучащему да откроется. Нельзя желать человеку зла и лечить его наложением рук – только нагадишь. Нельзя ворожить на „Иерихон“, чтобы обрушить дворец, когда влюблен в принцессу, живущую в нем – скорее уж, зажжешь над дворцом радугу» Сила, убившая Марко Сплита, была холодной, горькой, едкой, по сути своей более напоминавшей холодную желчь, разъедающую душу – именно ее присутствие почувствовали Гастон и Фигаро перед дверью в комнату убитого. Даже Фрюк, эта старая задница, абсолютно лишенная колдовских сил, съежился, как первокурсница на ледяном ветру. То, что окружало незадачливую колдунью Мари Кросс более походило на… Как там сказала Аглая?.. Цыплячий пух? Неважно. Теплая, любопытная и абсолютно незлая сила.

– То есть, Вы пробыли у себя в комнате до самого утра?

– Скорее уж, до поздней ночи. В половину четвертого я убираюсь на первом этаже и в холле, а потом готовлю Мари завтрак – госпожа привыкла вставать ни свет ни заря. Вот, казалось бы, кому спи – не хочу! Так нет же, сразу с утра к книжкам своим или вон со двора.

– То есть Вы видели, как приехали инквизиторы?

– Видела, – при упоминании об инквизиции Аглая сразу помрачнела. – Трое их было и девочка с ними… ну, эта, сестра которая.

Фигаро кивнул. Ни одно задержание опасного колдуна не обходилось без Светлых Сестер – этого элитного спецназа в юбках, способного одним своим присутствием лишать эфир податливости, тем самым выбивая из рук ворожбитов их главное – и самое страшное – оружие. Инквизиция отнеслась к Мари Кросс очень серьезно.

– Скажите Аглая, – немного помедлив, спросил следователь, – Не видели ли Вы, примерно, за день-два до убийства Марко Сплита в доме… ну, скажем так, странных посетителей? Или, может быть, Мари Кросс принимала гостей?

– Гостей? – Аглая Стефферсон немного подумала. – Нет, не принимала. Только почтенного Алистара Метлби, но этот добрый господин у нас в доме почти каждый день. А вот через пару дней после того, как Марко преставился…

– Да? Что такое?

– Заходил к нам какой-то странный тип. В первый раз его вижу. Только он, наверно, приходил к господину Метлби.

– Какой «странный тип»? Почему Вы решили, что он нанес визит именно Алистару Метлби? Как он выглядел? И почему, черт, дери, «странный»? – Фигаро, сам того не замечая, приподнялся на пару вершков над креслом.

Аглая внезапно захихикала.

– Ой, господин Фигаро, вот теперь Вы похожи на следователя! Настоящий сыщик, прямо бульдог!

– Почему – бульдог? – опешил Фиагро.

– Ну, щеки… И шея – она показала руками.

«Ясно», мрачно подумал следователь. «Пора худеть. Это нам намек. Гнобил охранников у ворот, а сам-то? Два подбородка, лысина, пивное брюхо… „Фи!“, как сказала бы тетушка Берта».

Аглая, тем временем, вспоминала:

– Болтала я с Лойзой, садовником… ну да, это как раз перед обедом было. И вижу – ломится через сад какой-то тип. Весь в черном, рожа кислая, а на голове шляпа чудная – прям как шляпка у поганки. Подошел к окнам кабинета, где господин Метлби себе кабинет обустроили, и давай в окошко стучать. Да, видать, не было Метлби на месте. Он тогда к окнам Мари, но стучать не стал. Постоял-постоял, да и за угол. Может, в сад ушел, того не знаю.

– Вы видели его издалека?

– Ага. Где-то шагов с двадцати. А что?

– Да нет, ничего. Лицо можете подробно описать?

Она махнула рукой.

– Да что там описывать. Мужик, без бороды и без усов, лет… наверное, под сорок. Я и лица-то его не помню. Никакое лицо, сразу забывается. Как у шпика или инквизитора.

– Та-а-ак… – следователь лихорадочно строчил что-то в своем потрепанном блокнотике. – Хорошо… Очень хорошо. Точнее, плохо, конечно. Ай, как плохо…

– Что – «плохо»? – перепугалась Аглая. – Что-то не так?

– А? Да нет, все так. Спасибо, милейшая, Вы мне очень помогли! Давайте я оставлю Вам свою визитку… Или нет, там же мой иногородний адрес… Вот черт. Тогда так: если Вы узнаете или вспомните еще что-либо важное или что-то, что покажется Вам важным…

Аглая кивала, все больше краснея. Похоже, она была согласна на все, включая шампанское и гостиничную кровать.

…На столе коптила масляная лампа в колпаке с синими полосками. Видимо, Матик, по старой привычке, пожлобился на масло хорошей очистки. Вокруг лампы по сложной траектории носилась белая ночная бабочка. Следователь рассеяно посматривал на ее выкрутасы и грыз химический карандаш.

День в Летнем Доме подошел к концу и Фигаро был вынужден признать, что мысли в его голове сейчас упорядочены ничуть не больше, чем полет ночного мотылька вокруг абажура. Неподвижным был только сияющий центр, к которому, несмотря на все усилия, никак не удавалось приблизиться.

– Подведем итоги, – он слегка пригубил горячий чай с лимоном, заваренный милейшей госпожой Стефферсон. – Никто не заметил ничего необычного в поведении Мари Кросс в день перед убийством. Зато через пару дней после того, как Марко отправился в морг, четыре – вдумайтесь в это число, Гастон! – четыре человека видели на территории Летнего Дома странного типа в черной шляпе.

– Смотрю, эта шляпа не дает Вам покоя, – Гастон, усевшись на крышку комода, потягивал что-то из маленькой серебряной фляги. Фигаро, почему-то, был уверен, что у Первого Зама там совсем не вишневый сок.

– Покоя? Гастон, это полный бред! Предположим на минуту, что этот человек и есть убийца. Тогда какого дьявола он светит своей тюбетейкой сразу после убийства Сплита? Ему бы залечь на дно и сидеть тише воды, ниже травы, а он разгуливает, как ни в чем не бывало! Да, черт, хотя бы шляпу снял…

– И какой вывод Вы можете сделать из всей этой ерунды?

– Пока что только один, – следователь устало вздохнул. – И он мне не нравится. Впрочем, пока это просто догадка, не более… Устал я, Гастон. И очень хочу спать. Но сперва – есть.

– Я прикажу накрыть прямо здесь. Вы любите зеленый борщ со сметаной?

– Обожаю. И не торопитесь запрягать повозку – я хочу прогуляться перед сном. Мне надо все это обдумать…

Единственный мост в Нижнем Тудыме, в народе прозванный Часовым, пересекал безымянный приток Строчки недалеко от стен Большой Пружинной. Далее реку засасывала в себя через широкую чугунную трубу фабрика, для того, чтобы выплюнуть уже на далекой окраине – полную грязи, ржавчины, масляных пятен и мелкой стружки. Щуки и окуни в этой каше не выживали, а вот знаменитые тудымские караси вольготно плодились и размножались, достигая завидных размеров. Есть их, правда, было невозможно и даже опасно: начиненная железной шрапнелью и ядреной алхимией рыба не годилась в пищу даже свиньям. Зато караси приятно светились в темноте, по этой причине став модными завсегдатаями тудымских фонтанов и прудиков.

Фигаро остановился рядом с одним из медных быков, украшающих Часовой Мост, пыхнул трубкой и облокотился на перила. В мутном небе проклюнулся желтый диск луны, и по воде брызнула россыпь огоньков, выхватывая из темноты наполовину затонувшие тележные колеса, поросшие тиной балки и рыбацкие сижи, склизкие от вечернего тумана.

Вокруг вонял город, но следователь не обращал внимания на неизменное амбре городского центра. В голове у Фигаро, рикошетя друг о друга, носились мысли, и с каждой минутой среди них оставалось все меньше и меньше приятных.

Фигаро наврал Гастону, что у него есть догадка. Скорее, на дне сознания следователя мерно вибрировала какая-то струна, некая заноза, за которую неизменно цеплялись все остальные идеи и предположения. В чем была суть этого «мозгового свербежа» Фигаро сказать пока не мог. Он тер лоб и тихо бормотал себе под нос:

– Только после Сплита… И никто не запомнил лица… Даже не после Сплита, а после ареста…

В этот момент совсем рядом кто-то тихо, но отчетливо произнес:

– Фигаро! Вы меня слышите?

Следователь обернулся.

Улица была пуста. Только на другой стороне моста пьяный мужик в чиновничьей шинели обнимался с фонарем и ругательски ругал какого-то Пишку.

– Хм… Показалось, что ли?

– Эй! Фигаро! Вы там?

Фигаро вздрогнул. Потому что голос – теперь это стало совершенно очевидно – доносился у него из жилетного кармана.

«Я что, с ума сошел?», подумал следователь, потихоньку начиная паниковать.

– Фигаро! Да возьмите же Вы эту хренову ручку!

Тут до него, наконец, дошло. Чертыхаясь, Фигаро сунул руку в карман и достал автоматическое перо, которую ему давеча вручил Метлби. Так и есть: колдовской коммуникатор раскалился и пульсировал. Ворожба, понимаете ли…

– Да, Метлби, я Вас слышу. Только плохо.

– Поднесите коммуникатор колпачком к уху, – потребовал голос из «авторучки».

Чувствуя себя полным идиотом, следователь внял совету. Со стороны могло показаться, что деревенский дурачок решил поковырять в ухе первым, что попалось ему под руку. Однако же слышно стало гораздо лучше: Метлби словно стоял у него за плечом.

– Вот так-то! Вам хорошо слышно?

– Замечательно, – буркнул Фигаро. – Я Вас внимательно слушаю.

– Только что я завершил анализ эфирных потоков. Вы были правы: след остался. И довольно четкий. Правда, он быстро потерялся где-то на складах Пружинной – там очень много железа. Ваш колдун явно не дурак.

– Наш колдун, Метлби.

– Да, – помолчав, согласился магистр. – Наш колдун.

– Можете рассказать, где именно след полностью пропал?

– Рассказать? Фу! Я Вам покажу.

В голове у Фигаро раздался щелчок, а затем перед его глазами появилась карта. Это было странное, но забавное чувство: следователь понимал, что стоит на мосту, курит и разговаривает через самопишущее перо с дипломированным колдуном, но при этом он также нависал над картой города, лежавшей на журнальном столике. Фигаро даже различил заголовок столичного «Кристалла», валяющегося рядом на ковре: «Коллегия осуждает нелегалов!»

«Вечно она что-нибудь осуждает», подумал следователь. «Что, однако, совсем не мешает ей самой беспардонно тырить казенные деньги».

Карта у Метлби была хорошая и, похоже, позаимствованная из муниципалитета; Фигаро даже увидел аккуратно пронумерованные отметки канализационных люков. Над картой появился красный карандаш, который сжимали тонкие крепкие пальцы, а затем Метлби решительным движением обвел кружком дом, где почил в бозе Марко Сплит. Затем карандаш прочертил жирную красную линию через узкую полосу Развала, через квартал доходных домов (большая часть которых принадлежала Матику), обогнул серый прямоугольник Большой Пружинной, и остановился рядом с Дырявым Переулком. Здесь, среди маленьких черных квадратиков, обозначенных как «Склады г-на Паулюса, н. 22 – 105», Метлби начертил жирный красный крест. Фигаро, почему-то, подумалось о пиратской карте: сундук с сокровищами и призрак, который его охраняет…

– Фигаро! Не спите!

– Я Вас слушаю. И хорошо вижу.

– Это все, что я смог найти. Дальше след теряется.

– Ну, это куда лучше, чем ничего. Спасибо большое, Метлби. Может статься, Вы помогли мне куда больше, чем сами думаете.

– И что Вы собираетесь делать? – в голосе магистра явно чувствовался скепсис.

– Схожу туда. Проверю.

– Сами? Сейчас?!

– А что такого? Я уже большой мальчик. Имею полное право на ночную прогулку. К тому же, я в двух кварталах от этого места.

– Но…

– Метлби, – устало вздохнул следователь, – я не думаю, что убийца, кем бы он ни был, до сих пор сидит там, на складах, и поджидает меня с заряженным пентаклем наготове. Скорее уж я наткнусь на разъяренного сторожа. Так что не переживайте и ложитесь спать. И спасибо Вам еще раз.

– Эх… Ну, дело Ваше, Фигаро. Поступайте, как знаете. А меня ждет тушеная утка. Метлби, отбой.

Самопишущее перо в руке следователя вздрогнуло и перестало пульсировать. Сеанс связи был окончен.

Кто-то когда-то сказал, что решимость, равно как и бравада – навроде вина в бутылке: пока оно есть, не думаешь о том, что будет дальше. Но бутылка неизменно пустеет, после чего следуют размышления о своем недавнем поведении.

…Первые полквартала Фигаро отмахал налегке, лихо заломив котелок на затылок, и насвистывая «Мою блондинку» – невероятно пошлый фокстрот, вошедший в моду в провинции этим летом. Подкованные башмаки весело цокали по брусчатке, стрелки брюк с оттяжкой стригли воздух, а трубка пыхтела, как труба товарняка. Впервые за вечер у следователя было хорошее настроение.

Но когда ярко освещенная газовыми фонарями Малая Каменка сменилась темным зигзагом Дырявого Переулка, гонору у Фигаро поубавилось. Кривая улочка, освещенная древним, как скелет из кургана, фонарем, пламя которого, почему-то мерцало и дергалось, хотя стекло колпака было цело, а на дворе стоял полный штиль, была какой-то уж чересчур «книжной». Она словно шагнула в реальность со страниц одного из тех романчиков про всякую жуть, что в две руки и одну ногу пишут дамочки бальзаковского возраста для того, чтобы другие дамочки примерно тех же лет читали их между полустанком «Косой» и станцией «Запрудная».

И где-то здесь обрывался след таинственного (и ведь таинственного, черт!) убийцы, протянувшийся за ним в мировом эфире, словно кровавая дорожка. «Колокола Ночи» – заклятье страшное и невероятно сильное, атакующее нервную систему жертвы, одновременно с тем как бы прожигающее саму ткань пространства, куда затем утекает, подобно ключевой воде, жизнь несчастного, которого угораздило стать целью «Колоколов». Такое колдовство оставляет за собой нечто вроде шлейфа, который даже опытный чародей не в силах скрыть, развеяв остаточные колебания, что называется, «по ветру».

Но их можно замаскировать. Убийца не просто так пришел сюда, на грязную улочку между складами Большой Пружинной фабрики. Здесь, под стенами одинаковых кирпичных «коробок» годами ржавело бесхозное железо: шестерни с поломанными зубьями, сломанные станки раннего парового века, прохудившиеся цистерны, многие из которых до сих пор хранили остатки своего алхимического содержимого и прочий металлический лом. Металл разрушал изящные сплетения силовых линий заклятий; именно поэтому он не использовался ни в одной из известных колдовских процедур, а чародеи, начиная с деревенских ведьм и заканчивая магистрами Коллегии, не носили золотых колец и серебряных цепочек, да и путешествовать предпочитали, по старинке – верхом (не считая, разумеется, профи, умеющих создавать стабильные блиц-коридоры).

Фигаро и сам не знал, что он надеется здесь найти. Колдуна тут, конечно, давно нет, а рассчитывать, что убийца, как в «железнодорожном романе», оставил на самом видном месте Главную Неопровержимую Улику, как минимум, глупо.

На самом деле причин у ночной прогулки следователя было две: во-первых, имея дело с колдуном, то есть адептом сил, неподвластных формальной логике, положится на интуицию было совсем неплохой идеей, а во-вторых, если честно, никаких других зацепок у Фигаро не было.

Он остановился в дергающемся пятне света под фонарем и осмотрелся. Здесь чувствовался легкий ветерок, а мусора под ногами было гораздо больше. Очевидно, сознательные граждане Нижнего Тудыма предпочитали гадить там, где светлее, облегчая работу ночным дворникам. По правую руку от следователя громоздились неприступным бастионом мусорные контейнеры, которые никто не тревожил уже лет десять, а впереди терялась во мраке стена одного из складов.

…Совсем рядом с тяжелым звоном что-то упало и покатилось. Следователь, задушено вскрикнув, обернулся, хватаясь за кобуру и уже представляя себе ехидно улыбающуюся рожу под черной шляпой (в руке танцуют алые блики «Инферис Магнус» или более вульгарного, но от этого ничуть не менее эффективного «Ручного Костра»). Саквояж больно ударил по бедру; в нем затарахтело, зазвенело, забулькало.

Но это был всего лишь кот. Черный, лоснящийся король помоек, разжиревший на обильно сдобренных алхимическими эссенциями харчах, спрыгнул на крышку мусорного бака, которую только что свалил на землю, презрительно поглядел на следователя – да, хреновый из тебя герой, любезный мой! – и, подняв хвост трубой, величаво скрылся за ржавой бочкой.

Фигаро дрожащей рукой вытер со лба капельки ледяного пота. «Эдак и заикой остаться недолго. А нервы у тебя, брат – ни к черту. Вот закрою это дело, поеду на Зеленые воды. Полечу печень, постреляю уток…» Он перехватил саквояж и медленно пошел дальше, стараясь обходить тускло сверкавшие под ногами осколки битого стекла.

Сейчас он был как раз на том самом месте, которое Метлби отметил на карте красным крестом. «Похожим на надгробный», мрачно подумал Фигаро. «Который наверняка поставят над моим личным холмиком, после того, как этот колун меня прикончит. А он прикончит, ей-же-ей, прикончит… Я его не потяну…»

Следователь нахмурился. Мысли, которые лезли в голову, были странными: обдумывать их было все равно, что стоять по колено в раскрытой могиле. Точно незримым холодком плеснули в лицо; точно ядовитая ярь-медянка просочилась в легкие вместе с этим легким, холодным ветерком…

Ветерок.

Холодный ветерок.

Идиот!

Он резко обернулся.

По переулку в его направлении летел шар.

Размером с большое яблоко, сияющий ослепительно-голубым светом, не освещавшим ничего, кроме самого себя, шар двигался обманчиво медленно, но в этой медлительности была скрытая сила и неотвратимость приближающегося торнадо. Когда шар пролетал близко от стен или мусорных баков, из него вырывались шипящие дуги, плавящие металл и с треском разбрызгивающие кирпич дымной крошкой.

У Фигаро оставались какие-то жалкие секунды. По переулку летела смерть.

Надо было рисковать.

Вместо того чтобы нырнуть за ближайший мусорный бак (в этом случае он бы просто испарился вместе с картофельными очистками и селедочными головами), следователь вышел прямо на середину узкой улочки и, когда шаровая молния подлетела почти вплотную, резко завалился всем корпусом назад.

Прямо перед носом Фигаро с шипящим свистом проскользнула электрическая дуга, запахло паленым. Шар разминулся с его носом всего на пару дюймов. Лежа на грязной земле, следователь поднял голову – шаровая молния удалялась. Теперь ее полет стал неровным; электрический сгусток дрожал и плевался искрами. Секунда – и шар исчез в огненной вспышке, разметав баррикаду из пустых железных бочек. Загрохотало; сверху посыпались куски щебня и комья горячей земли, один из которых больно треснул Фигаро по плечу.

Холодный ветерок.

Следователь обернулся туда, откуда появился шар и мысленно застонал: очередная шаровая молния – сестра-близняшка той, что чуть не угробила его пару секунд назад, с веселым шипением летела над дорогой. Теперь невидимый колдун запустил «снаряд» гораздо ниже, да и сама молния была побольше, размером с откормленного бройлера.

Зато теперь у Фигаро было куда больше времени на спасительные действия, которые следователь не замедлил тут же предпринять: вскочив на ноги, он со скоростью голодной борзой рванул в ближайший просвет между складами.

Пробежав метров двадцать, он обернулся, тяжело дыша.

Шар долетел до поворота в закоулок, в котором скрылся следователь и замер. Повисев пару секунд на одном месте, он выстрелил в воздух шипящими дугами голубого электричества и рванул за Фигаро.

У следователя глаза полезли на лоб. Шаровая молния управляемая дистанционно: он и представить себе не мог, что это возможно! Это тянуло, минимум, на диссертацию, и уж точно – на премию Мерлина Суворого. Правда, в настоящий момент, тема этой диссертации грозила самым вульгарным образом снести ему башку, поэтому для профессиональных восторгов просто не оставалось времени.

Следователь воздел руки к небу и его голос загрохотал в узком кирпичном проходе, внезапно исполнившись некоей мистической силы. Хотя для постороннего наблюдателя, окажись рядом таковой, Фигаро предстал бы, скорее, в комическом свете: стоит, значит, толстячок, смешно размахивающий руками, и громогласно несет откровенную чушь:

– Два-в-один, пополам-в-правый узел, десятичный логарифм из нагрузки по вектору-десять, эфир, вода, воздух, черт и че-через-плечо…

Вокруг Фигаро вспыхнуло едва заметное жемчужное сияние, быстро собирающееся в переливающийся всеми цветами радуги «футляр». Щит Ангазара, один из базовых приемов высшей школы сопромага и единственный, который следователь вообще умудрился запомнить. В свое время Щит спас его от полного провала на выпускном экзамене; сейчас же это простое, в общем-то, заклятие, спасло ему жизнь.

Шаровая молния врезалась в щит и взорвалась. Что-то заскрежетало, к небесам взвился электрический смерч, сносящий стены, дробящий кирпичи, расщепляющий частицы воздуха на первоэлементы; взлетел в воздух металлический мусор.

…Фигаро, тяжело дыша, стоял в центре воронки, диаметром в добрые десять футов. Складские стены по обеим сторонам превратились в груды кирпичной крошки; весь металлический лом в переулке стал оранжевым шлаком, оплывающим, точно свечной воск.

Пальто, котелок и даже штиблеты следователя дымились, но, самое главное, он был жив и даже серьезно не пострадал, отделавшись легкими ожогами, парой синяков, да свистом в ушах. Щит и электрический шар столкнулись и уничтожили друг друга, расплескав вокруг вложенную в них силу. Собственно, Щит Ангазара так и работал, и именно по этой причине большинство профессионалов им не пользовались, так как побочные разрушения часто бывали, действительно, феерическими.

За углом склада (теперь, правда, «углом» его можно было назвать лишь условно) раздалось знакомое шипение. Фигаро витиевато выматерился, плюнул и достал револьвер.

Стрелял он плохо. То есть – совсем плохо. Следователь отдавал себе отчет, что произойдет, если он, грешным делом, промажет, и возможная перспектива ему совсем не нравилась. Ладони мгновенно вспотели; рифленая рукоятка вдруг показалась страшно неудобной. «Если промахнусь, даже хоронить будет нечего», подумал он с ужасом.

Шаровая молния выскочила из-за угла как раз в тот момент, когда Фигаро взвел курок. Шар рванулся к нему; следователь поднял револьвер и открыл огонь.

То ли страх, вопреки известной поговорке, оказался не таким уж плохим помощником, то ли удача решила повернуться к Фигаро своим светлым ликом, но попал он с первого же выстрела. Кусочек зачарованного «на кровь» свинца пролетел сквозь сгусток чар и электричества, а через мгновение шаровая молния лопнула, выплескивая свой заряд ярости впустую: опять полетели кирпичи, крысиные тушки скоростной жарки, а над дорожкой пронесся вихрь раскаленного воздуха.

Фигаро заложило уши. В наступившей тишине он увидел, как крыша склада тяжело оседает, поднимая тучу пыли и погребая под собой деревянные ящики, которые он мельком заметил в глубине склада. «Ну, все, хана здешнему сторожу», подумал Фигаро. «Господин Паулюс его сожрет. Если, конечно, его самого раньше не хватит кондратий».

Оставался один насущный вопрос, требующий немедленного решения: что делать дальше? Оставаться на месте и отстреливаться от шаровых молний было глупо и опасно: рано или поздно у него кончатся патроны или, что скорее, он просто-напросто промажет и превратится в подгоревший стейк. Бежать? А что если убийце наскучит швыряться электрическими шарами и он придумает что-то поинтереснее? Тогда можно и не успеть. Если уж этот тип умеет запускать управляемые заклятия…

Его стратегические размышления были грубо прерваны резким свистящим хлопком. Мусор, заваливший проход в закоулок, ставший временным убежищем следователя, взлетел в воздух, а затем незримая сила разметала его по сторонам.

Фигаро почувствовал, как остатки волос на голове начинают шевелиться. Потому что на том месте, где только что лежала куча дымящегося мусора, появилась фигура. Длинный черный плащ, больше напоминающий не сутану, а солдатскую накидку – «дождевик», руки в черных перчатках, заметная хромота. И шляпа – черная шляпа, похожая на шляпку гриба-псилоциба, что отправляет душу в страну красочных огней и мимолетных озарений.

Одно такое озарение настигло следователя незамедлительно: он развернулся и побежал, в считанные секунды наверстав все отставания по университетским нормативам. Нырнул в первую попавшуюся щель между складами, свернул в какой-то особо темный переулок, и, наконец, выскочил на широкую улицу, ярко освещенную газовыми фонарями. Сердце колотилось, как паровой молот, одышка заставляла хватать сырой воздух ртом, словно Фигаро был рыбиной, выброшенной на берег. «Вот тебе отбивные под соусом, вот тебе и английский табачок», пронеслось у него в голове.

Но заупокойная по здоровому образу жизни длилась недолго. Потому что воздух в конце улицы сгустился, скрутился в тугой кокон и лопнул, оставив на брусчатке знакомую фигуру в черном.

Они рванулись одновременно: колдун вскинул руки, между пальцев которых танцевало карминовое пламя; Фигаро поднял револьвер.

Следователь успел первым.

Он выпустил все пять пуль, оставшиеся в барабане.

Он не попал. Фигура в черном даже не дрогнула. А затем с пальцев колдуна потекла ярко-оранжевая струя, закручивающаяся тугой желтой лентой. Как будто убийца бросил вперед себя спираль светящегося серпантина.

Фигаро знал, что это такое. «Напалмовая Змея», высший курс обормага, каскадное заклятие пятого уровня сложности. «Температура в зоне действия заклинания, – припомнил Фигаро, – может достигать двадцати тысяч градусов по Цельсию, а плотность воздуха в потоке – миллионы паскалей. Поэтому классические методы сопромага в случае применения „Змеи“, как правило, имеют весьма низкие показатели по Кельвину-Брунэ и являются малоэффективными…»

…Справа от следователя брусчатка начала плавится. Истошно вопя, Фигаро попытался отпрыгнуть в противоположную сторону, в последний момент заметив алый протуберанец, пересекающий ему путь. Пламя весело ревело, спрессовывая воздух в нечто напоминающее жидкую сталь в тигле, а инерция прыжка влекла следователя прямо в огонь.

Фигаро зажмурился и приготовился умирать.

…Гранит бордюра больно ударил в плечо. Он был холодным, и гореть, похоже, не собирался.

Фигаро приоткрыл правый глаз.

Над ним клокотала, пыша жаром, «Змея». Каким-то чудом он умудрился не попасть в убийственный огненный поток, но это, конечно, не значило, что он уже спасся. Вокруг по земле хлестали пламенные кнуты, превращая улицу в извергающийся вулкан. Следователь поднялся на ноги и побежал, куда глаза глядят, стараясь как можно быстрее покинуть конус поражения.

Ему снова не повезло: он выскочил прямо между огненными струями. Фигаро слепо рванул в сторону… и пламя прошло над его головой. Он мог бы поклясться, что в последний момент убийственный поток сам по себе поднялся кривой аркой, пропуская его, но сейчас не было времени думать об этом – любая секунда промедления могла стать последней.

Следователь выскочил из пылающего потока и нырнул в кусты сирени, растущие по обеим сторонам дороги. Он перезарядил револьвер – для этого надо было лишь сунуть его в кобуру и утопить до щелчка: хитроумная пружина сама откидывала барабан, меняя стреляные патроны на новые.

Пламя за его спиной угасало, растворяясь в мировом эфире. После такого заклятья колдуну тоже было необходимо «перезарядится», сбросив остаточное напряжение и дождавшись, пока энергия вновь не потечет в его контроль-узлы, которые некоторые все еще по старинке называли «чакрами».

Это давало Фигаро драгоценное время. Он выскочил из своего убежища и быстро осмотрелся, держа оружие наизготовку.

Улицы больше не было. Теперь вокруг разливалась река застывающей лавы, словно минуту назад здесь произошло извержение вулкана. Там, где раньше стояли фонари, из земли били вялые газовые «гейзеры», а в черных дымящихся остовах можно было распознать останки парковых скамеечек.

Колдун стоял в конце аллеи и мерно водил руками на уровне груди. Не тратя времени, следователь прицелился в черную фигуру и выстрелил.

И снова промазал. Человек в черном замер, сунул руку в карман, и выхватил нечто, напоминающее школьную указку.

Трах! Голубая дуга разорвала влажный воздух, озоновая вонь ударила в ноздри. Колдун снова взмахнул «указкой», но Фигаро не сдвинулся с места. Странная и жутковатая догадка сверкнула у него в голове: «громоотвод» бьет не промахиваясь. Так какого…

Очередная молния превратила кусок газона в паре футов от его ног в озерцо горячего стекла, но следователь даже не дрогнул. Он аккуратно поставил на землю саквояж, на котором за последние несколько минут появились несколько новых пятен и подпалин, открыл его и достал… очки.

Это были необычные очки: одно из стекол сверкало холодной непрозрачной голубизной, а другое заменял многогранный кристалл в сложном когтистом зажиме. Фигаро сдул с очков пыль и нацепил их на нос.

Несколько секунд они так и стояли, глядя друг на друга: колдун в черном и следователь, взирающий на колдуна через странное устройство. А затем Фигаро шагнул вперед и встал напротив человека в черном.

И повернувшись к нему спиной, стал стрелять в темноту.

Он посылал пули широкой дугой, не целясь, но после четвертого выстрела из темноты в дальнем конце аллеи раздался задушенный вопль. В нем слышались изумление и боль, а затем все вдруг закончилось.

Крик перешел в яростный кошачий мяв; что-то упало, и воцарилась тишина.

Следователь обернулся.

Черная фигура в широкополой шляпе таяла, рассыпалась, превращалась в пар, в ничто, исчезала, как морозный узор на стекле тает от горячего дыхания. Секунда – и она исчезла без следа, растаяв в облачке легкого серого дыма.

Фигаро без сил повалился на траву.

Голова гудела, ноги не слушались. Во рту стоял отчетливый привкус крови и пепла, болело плечо. Пальто следователя выглядело так, будто по нему прошла маршем рота солдат, а ботинки сплавились с калошами в однородную массу. Следователь уткнулся лицом в траву, наслаждаясь прохладой ночной росы и запахом земли. Он был жив, жив, черт возьми, и ему было жизненно необходимо выпить. Даже не выпить, а напиться в хлам, до зеленых чертей, до рвоты. Руки тряслись, сердце колотилось, как сумасшедшее.

…Где-то за рекой орали жестяные глотки ревунов: это спешили кареты жандармерии. Фигаро встал и, подхватив саквояж, побрел в сторону Большой Жестянки. За окнами домов загорались огни, лаяли собаки во дворах, плакал ребенок. С низкого мрачного неба сорвались первые холодные капли осеннего дождя и через минуту на тротуар обрушились потоки воды. За спиной следователя догорал колдовской пожар.

До глубокой ночи он просидел в грязной забегаловке недалеко от Развала, глотая теплую водку и закусывая квашеной капустой. А когда последние извозчики загнали повозки на ночной постой, отправился домой.

Пешком.

Утро выдалось на редкость мерзким. Ночной дождь прекратился, сменившись гадостной туманной моросью, липнущей к коже и холодной сыростью забирающейся за воротник. Людей на улицах было мало и даже неизменные лихачи не нарезали круги с криками «эх, прокачу!», а толкались под навесами у пивнушек, пыхтя вонючими папиросками и заливаясь разбавленным пивом.

Фигаро сразу же поймал большую крытую коляску, хозяин которой был настолько пьян, что даже не стал торговаться. Но даже будучи практически невменяемым, извозчик не потерял профессионализма, поэтому минут десять покружив кривыми закоулками, они выехали к Восточной дороге. Гастон, припомнил следователь, даже трезвый ехал гораздо дольше.

Вскоре коляска остановилась перед домом Метлби. Фигаро сунул извозчику серебряную монетку и тяжело спрыгнул в грязь. Все тело болело, суставы ломило, а особенно досаждало плечо. Утром оказалось, что половина спины следователя превратилась в огромный синяк и добрая тетушка Марта, охая и ругаясь, долго мазала Фигаро пахучей мятной мазью. Но гаже всего было на душе.

Метлби не отзывался на стук минут пять. Когда следователь уже хотел попытать удачи с черного хода, дверь открылась, и дипломированный колдун появился на пороге. Метлби выглядел ничуть не лучше Фигаро: серое осунувшееся лицо, темные круги под глазами и странный потухший взгляд. Даже великолепные волосы магистра растрепались и космами свисали на плечи. Он коротко кивнул и жестом пригласил следователя войти.

На этот раз Метлби не повел Фигаро в кабинет, а усадил на диванчик в просторной гостиной. Сам он устроился напротив, примостившись на жестком табурете без спинки. Следователь подумал, что в странной любви магистра к неудобным сиденьям есть какая-то извращенная прокрустовщина. И еще эта привычка: всегда садится так, чтобы между ним и собеседником была какая-нибудь мебель. В данном случае – журнальный столик из толстого стекла.

Магистр предложил кофе, но Фигаро отрицательно покачал головой. Он снял плащ, бросил шляпу на стол и принялся шумно разминать спину. Эта процедура была, судя по всему, весьма болезненной – следователь кряхтел, сопел и морщился.

Метлби, щуря воспаленные глаза, внимательно следил за физиологическими манипуляциями Фигаро, жевал потухшую сигару и молчал. Когда следователь, наконец, закончил елозить по спинке дивана, магистр зажег на кончике пальца маленький огонек, прикурил и спросил:

– Что с Вами случилось? Попали под лошадь?

– Если бы, уважаемый! Если бы! Вчера я едва не ощутил на собственной шкуре, что такое настоящее боевое колдовство. И, знаете, я понял, почему Мерлин Суворый упразднил имперскую армию. Правда, старик не знал, что алхимики вскоре усовершенствуют порох…

– В Вас колдовали? – магистр поднял бровь.

– Еще как! Еще как, Метлби! Это была атака высшего класса, я и не надеялся, что мне когда-нибудь собственными глазами удастся увидеть такое! Потрясающая искусность!

– Я, полагаю, Вы уже сообщили в Инквизицию?

Следователь отрицательно покачал головой.

– Нет, не сообщил.

– Но…

– Это все ерунда, Метлби. Зато теперь я совершенно точно знаю, кто убил Марко Сплита.

– Вот как? – колдун резко вскинул голову. – И кто же? Расскажите мне, или… Хотя да, Вы же не просто так сюда пришли. Садитесь поудобнее и излагайте.

Но Фигаро не мог сидеть. Он вскочил и принялся ходить туда-сюда вокруг диванчика.

– Метлби, то, что Мари Кросс невиновна я понял, практически, сразу же. Ну не могла колдунья ее уровня сотворить такое, да еще и сделать так, чтобы с первого взгляда убийство казалось работой непрофессионала. Да и зачем? Какой смысл? И сама она… Такие люди не становятся убийцами, Метлби. Ее психологический профиль… А, хрен с ним, я не психолог. Но даже сам колдовской резонанс, то, что я чувствовал, когда Мари творила заклятия, разительно отличается от того, что я почувствовал на месте преступления. Она добрый, рассеянный и очень невезучий человек. А тот, кто убил Марко – он другой, Метлби. Совсем другой. Но он не преступник-рецидивист. Потому-то он так напортачил. Следы колдовства на кровати – понятно, но следы на двери, кресле и лампе! Привычка, Метлби! Привычка – вторая натура! Это был профи, настоящий профи, не задумывающийся о таких незначительных вещах. Зажечь лампу? Подвинуть стул? Закрыть ставни? Походя, едва шевельнув извилиной! Мелочи, недостойные внимания!

И вот тогда-то я задумался. Потому что если убийца хотел подставить Мари, то почему он пошел таким, мягко говоря, окольным путем? С чего бы это ему решить, что подозрение падет на госпожу Кросс? Я рассуждал так: здесь возможны два варианта. Первый: убийца очень хорошо знал Мари и темные стороны ее биографии. Он должен был знать об их с Марко ссоре и выстроить логическую цепочку, на конце которой оказался бы отряд инквизиторов и тюремная камера в редуте.

Какие минусы у этой версии? Во-первых, если убийца настолько умен, то он должен был понять, что расследование ДДД может дать совсем другие результаты, чем ему хотелось. В конце концов, Мари под угрозой казни, могла согласиться на псионическое сканирование и тогда ее невиновность была бы доказана, пусть даже и ценой ее рассудка. Во-вторых, раз уж Мари взяли под стражу, то расследование, в любом случае, коснулось бы всех ее близких родственников и знакомых, а это, автоматически, ставит нашего убийцу под удар.

Короче, с этой версией у меня не клеилось. Но был еще второй вариант: целью убийцы был, непосредственно, Марко Сплит. В этом случае, ситуация с мелкими «ляпами» на месте преступления становилась понятной. Правда, тогда сразу возникал другой вопрос: а за каким чертом колдуну высшей категории понадобилось убивать слесаря-алкоголика? И даже если понадобилось – почему бы просто не пырнуть его ножом, накинуть «Плащ Призрака» и уйти под самым носом у жандармов, хихикая в кулачок? Зачем было поднимать на уши весь квартал и вести с убитым задушевные беседы? Какой в этом смысл?

Признаться, после беседы с Мари я решил разрабатывать вторую версию. Мне она казалась вполне жизнеспособной: Марко Сплит – не местный, а значит, мог наворотить чего-нибудь задолго до своей неудачной службы в Летнем Доме. Ну, к примеру, испортить дочку влиятельного колдуна и дать деру. А, может быть, – и такое бывает, Метлби! – он сам был колдуном, инкогнито, спасающимся от правосудия и заблокировавшим свои способности инквизиторскими веригами. Опять же – версия на миллион золотых империалов! Но в ней, на самом деле, нет ничего фантастического. Случается всякое; даже я мог бы рассказать Вам пару-тройку историй, в которые Вы не поверите, но которые, тем не менее, имели место быть.

И я бы до сих пор копался в грязном белье Марко Сплита, временно приостановив ход дела в отношении госпожи Кросс. Господин Фигаро роется в архивах и посылает служебные телеграммы, Мари читает «Силы небесные» в кресле у лебединого пруда, Матик, получивший мои горячие заверения в том, что все в полном порядке, спекулирует недвижимостью – и все довольны! Вялое расследование из тех, что, в конечном итоге, отправляются на дальнюю полку покрываться пылью на радость архивным крысам.

И вот тут убийца запаниковал и допустил ошибку. Не спрашивайте у меня какую – я расскажу об этом позже. Просто примите это как данность: убийца ошибся. И ошибся фатально.

Я, конечно же, говорю о Зловещем Человеке в Черном, который появился в этом деле. Появился? Нет, Метлби, я выбрал неправильное слово: вломился в него, размахивая пистолетами.

Ну, ладно, историей бравого фонарщика можно пренебречь. То есть, конечно, нельзя – ну не отличается Буба Комель воображением и вряд ли склонен к галлюцинациям. Поэтому к его показаниям относительно Черного Человека я, поначалу, не отнесся серьезно. Взял на карандашик и оправил в долгий ящик.

То есть, это мне так казалось. Но вслед за этим выяснилось, что человека в черном видел также всеми уважаемый дипломированный магистр. При этом – видел при подозрительных обстоятельствах!

Тогда я впервые допустил, что Черный Человек реален. И меня сразу же заклинило.

Подумайте, Метлби: ну, приехал в Нижний Тудым колдун. Хороший такой колдун, заправский. И почему-то очень не любил этот колдун одного ничем не примечательного человека – Марко Сплита. И задумал тогда колдун убиение зверское. Так за каким чертом понадобилось ему, убийце, «светится» перед столькими людьми и расспрашивать о госпоже Мари Кросс? Даже не о ней самой, а ее работах? Зачем было носиться по месту преступления уже после убийства? А ломиться в Летний Дом, запудривая мозги охране? Какой в этом смысл?!

А смысл был, Метлби. Просто я не сразу понял, в чем он. А мог бы и вообще не понять, если бы не один момент.

Знаете, уже тогда, на мосту, когда Вы связались со мной через коммуникатор, я был в двух шагах от разгадки. Мне просто не хватало информации, чтобы свести воедино все ниточки. Странно, думал я тогда: какая-то ерунда получается со временем, когда появлялся Черная Шляпа. До убийства его видели только Вы, зато потом как прорвало. Он что, клинический идиот, этот колдун? Или извращенец? Или…

А знаете, Метлби, я ведь тоже поступил глупо. Не послушал Вашего совета. А надо было сделать так, как Вы сказали: заехать в Инквизиторий, взять с собой пару боевиков и отправится к тем злосчастным складам. Тогда убийца уже сейчас давал бы показания в редуте, рядом с Мари.

Но я, даже не задумываясь о возможной опасности, отправился на «ночную прогулку», для того, чтобы нарваться на шаровые молнии и прочие прелести классического обормага. И вот я здесь!

– Это делает Вам честь, – Метлби пыхнул сигарой. – Пережить атаку такого уровня – поздравляю!

– Пережить? – следователь как-то странно посмотрел на магистра. – Метлби, я, конечно, очень высокого мнения о своих способностях, но, все же, не настолько. Понимаете, тот, кто запускал в меня все эти милые сжигающие штуки, вовсе не хотел меня убить. Напротив: ему было нужно, чтобы я ушел оттуда живым. Колдун такого уровня мог бы убить меня, походя, щелкнув пальцем.

И вот тут он опять перегнул палку. Я был готов бежать оттуда сломя голову уже после второй молнии. Да, черт, – я бежал оттуда! Но нет, убийце этого показалось недостаточно; он решил продемонстрировать весь свой потенциал. Запугать! Довести до колик! Как будто для того, чтобы меня запугать надо так много! Я уже не молод, Метлби. И очень боюсь за свою шкуру. Я много чего боюсь: начальства, налогов, высоты, больших собак, железнодорожных грабителей… Я не герой.

– Но какой смысл запугивать Вас? – Метлби резко махнул сигарой; пепел упал на дорогущий ковер с цветочками и единорогами, но магистр не обратил на это внимания.

– Для того чтобы отвести подозрения от Мари Кросс. Показать, что настоящий убийца на свободе, а Мари, стало быть, невиновна. В этом случае к расследованию подключилась бы Инквизиция, но госпожа Кросс оказывается вне подозрений. Другое дело, если бы он прибил меня в том переулке. Убийство следователя ДДД это уже не шутки. К делу подключился бы Орден Строгого Призрения, а эти ребята хорошо знают свое дело. Слишком хорошо, я бы сказал. Нижний Тудым был бы объявлен карантинной зоной, сюда съехались бы дознаватели и эксперты с кучей колдовского оборудования, а заказчики Большой Пружинной навсегда забыли бы сюда дорогу. Нет, Метлби, убивать меня было нельзя.

Глаза магистра сузились. Он покачал головой и сказал:

– Фигаро, я Вас не понимаю.

– Я сам ничего не понимал. Пока не достал калейдоскоп.

– Что?

– Калейдоскоп. Это жаргонное название очень простого оптического прибора, который повсеместно используется следователями ДДД. Одна линза с регулируемыми диоптриями, а вторая – простой кварцевый кристалл, расщепляющий изображение на фрагменты.

– Но зачем?!

– Вы колдун, Метлби. Вы знаете, как устроены колдовские иллюзии: картинка проецируется прямо в мозг, минуя глаза. Идея калейдоскопа проста до глупости: если оба глаза будут получать разное изображение, то иллюзия развеется. Ни один колдун не в состоянии «на лету» создавать картинку такой сложности.

– Но почему Вам вообще пришла в голову идея, что тот, кто Вас атаковал – иллюзия? – глаза магистра становились все больше и больше.

– Все то же: ошибки убийцы. Знаете, почему иллюзии редко используются даже профессионалами? Их очень просто создать, но сложно сделать правдоподобными – чересчур много элементов в одночасье приходится контролировать. Допустим, человек-иллюзия нагнулся, и у него на пальто появилась складка. Это уже настоящее мастерство, Метлби. Для этого нужно иметь потрясающее воображение. Наш убийца «срезался» на тенях.

– Он… не отбрасывал тени?

– Отбрасывал. Но Человек в Черном стоял между двумя фонарями. А тень у него была одна и, при этом – за спиной. Ну а в калейдоскопе иллюзия окончательно распалась.

– Но ведь он… колдовал?

– О, для нашего убийцы это проще пареной репы! Если уж он может запускать управляемые шаровые молнии…

И вот тогда я подумал: как же так? И Буба Комель и домочадцы Матика – все они видели Человека в Черном уже после того, как убили Марко Сплита. И все, как один – издалека. Что, кстати, понятно: любая иллюзия не полна, поэтому «впритык» редко бывает реалистичной. И только лишь господин Алистар Метлби видел Черную Шляпу лицом к лицу, да еще и до убийства. Профессиональный колдун, магистр, который учуял бы иллюзию за версту! Более того: Алистар Метлби разговаривал с ней! Это все равно, как если бы он разговаривал с телеграфным столбом – иллюзии ведь безголосы. Невероятно, а?

Фигаро замолчал и посмотрел на Метлби. Магистр сидел в кресле, попыхивая сигарой, и молчал. Его лицо было непроницаемо, только уголок правого глаза слегка подрагивал.

Следователь сунул руки в карманы. Теперь он уже не ходил, а почти что бегал вокруг дивана.

– Стал бы убийца специально поджидать меня на этой свалке у складов? Нет, конечно. Только один человек знал, что я буду там в это время. Причем место он указал мне сам. Это уже настолько прозрачно, что дальше некуда. Как я уже говорил, Вы «диванный колдун», Метлби. Убийства Вы организовываете вон из рук плохо. Хотя не раскуси я Вашу иллюзию, то, быть может, до сих пор гонялся бы за «таинственным колдуном в черном». А чародей-профессионал был все это время у меня под носом. Да он, черт возьми, вообще один – единственный в этом городишке! Других колдунов Вашего уровня тут нет, и никогда не было в радиусе ста верст.

Метлби глубоко затянулся и выпустил колечко дыма в потолок. Помолчал. Затем спросил:

– То есть, Вы поняли, что к чему, еще до того, как я стал пулять в Вас молниями?

– Нет, – покачал головой следователь. – Но подозрения у меня были. Правда, одно дело подозревать и совсем другое – знать. Тут вообще больше подозревать некого. Разве что Гастона, но он просто мелкий пройдоха.

– На самом деле он гораздо лучше колдует, чем Вам кажется. Но, да – до настоящего профи ему далеко… – магистр задумчиво вертел сигару в тонких пальцах. – Равно как и Мари.

– Это я и сам уже понял. Я только одного не могу понять: зачем Вам понадобилось убивать этого несчастного? Право же, Сплит был последним мудаком, но это же не повод отправлять его в гроб! Набили бы ему морду, в конце концов!

– Я бы так и сделал, – Магистр стиснул зубы. – Но он бы на этом не остановился. Я покопался у него в голове – так, сущие пустяки. Он убийца, Фигаро. Убийца и вор. Хотя брали его только за всякие мелочи. Но три года назад, недалеко от железнодорожной станции, он убил и изнасиловал пятнадцатилетнюю девочку. Именно в таком порядке. Тело так и не нашли. Хотя я мог бы показать, где он спрятал труп.

– Ну и показали бы. Что Вам мешало?

Метлби рассеялся.

– Ну конечно! А меня бы спросили, откуда я это узнал. И, в лучшем случае, я пошел бы вместе со Сплитом как соучастник. А в худшем мною бы занялась бы Инквизиция. Повесели бы на меня ментальное насилие первой степени. А, может, и вторую приписали – с них станется. Я-то, конечно, выкрутился бы. Но лицензии мне потом не видать, как своих ушей. К тому же, могла пострадать репутация моего покровителя.

– Вы так трогательно заботитесь о репутации Матика, – фыркнул Фигаро. – Меня сейчас пробьет на слезу. А этот… художник? Возлюбленный Мари?

– Сволочь и скотина. – Глаза Метлби зло сверкнули. – Сжил со свету родного брата из-за наследства. Для того чтобы устроить первую выставку он сжег свой старый дом – застрахованный, разумеется. А все дорогие вещи из него перед этим продал скупщику краденного. Его бы поймали, но он дал неплохую взятку агенту.

– Вы и ему в черепушку лазали? – следователь недоверчиво покачал головой. – Ну Вы даете… Ну а брат Мари? А этот мальчик, который утонул? Метлби, дьявол Вас раздери, ему же было лет четырнадцать!

– Какой еще мальчик? – удивился магистр. – Не знаю никаких мальчиков… А, Вы наверное, имеете в виду Фалько, первого ухажера Мари. Да, она рассказывала о нем. И, поверьте, Фигаро, утонул он совершенно самостоятельно. А что до старшего брата госпожи Кросс… Знаете, я думал, что меня будет мучить совесть. Я никого до этого не убивал. Ну, знаете, все эти разговоры и слезливые романы о муках совести, раскаянии… Ничего подобного. Я был доволен, Фигаро. Доволен тем, что сделал. Отец Мари, очевидно, сошел с ума, переписав на Эдди Кросса все свое состояние. Педофил, морфинист и жмот, обожающий мучить животных – да общество должно сказать мне спасибо!

– Но дело не в нем, Метлби, – тихо сказал следователь. – Дело в Мари, так?

– Да! – Магистр вскочил на ноги, сжимая кулаки, вокруг которых заплясали змеи электрических дуг. – Да, ради Мари! Ни один из этих ублюдков не стоил и волоска с ее головы! Фигаро, если бы Вашу сестру обидел хулиган, что бы Вы сделали? Пошли и рассказали ему, какой он нехороший? Мари моя ученица, Мари мне как дочь, Мари…

– Ваша любовница?

Следователь сказал это очень тихо, но Метлби вздрогнул, как будто Фигаро влепил ему пощечину.

– Нет, – покачал он головой. – Когда-то давно… и недолго. Летом, на Голубых озерах… Но Вас это не касается.

– Вы все еще любите ее? – следователь, не отрываясь, смотрел магистру прямо в глаза.

– Дурак Вы, Фигаро… – Метлби без сил рухнул на стул. – Что это меняет? Кому это надо? Откуда эта привычка копаться в чужом… чужой личной жизни? Которой, к тому же, нет?

– Неужели так сложно сказать ей…

– Нет! – колдун треснул кулаком по столу; тяжелая стеклянная пепельница, подпрыгнув, жалобно звякнула. – Нет, не сложно. Но зачем?! Не забывайте, кто я. Я знаю, что происходит у Мари в голове. Нет, глубоко я не забирался – мне дорого ее психическое здоровье. Но я знаю, как она ко мне относится. Я ее близкий друг. Очень близкий, самый близкий, но не более. Пойди я на нечто большее, ей было бы… неудобно. И, возможно, из жалости… Но мне не нужна ничья жалость. Это Вам ясно?!

– Ну, от меня Вы жалости вряд ли дождетесь.

– И что Вы собираетесь делать? – Метлби криво усмехнулся. – Неужели Вы пришли сюда один? Или Вы и вправду настолько глупы?

– Да, я пришел один. – Фигаро вздернул голову. – Но если через полтора часа я не окажусь на Стеклянной улице, заместитель главного инквизитора в Нижнем Тудыме вскроет один запечатанный конверт…

– Понятно, – кивнул магистр. – Умно. Но теперь я не понимаю Вас. Чего Вы от меня хотите? Почему со мной разговаривает младший следователь ДДД Фигаро, а не ударный отряд Светлых Сестер? Что Вам нужно? Денег? Не проблема. Я могу выписать чек на предъявителя, не вставая с места. Сто тысяч империалов. Впрочем, и правда – чего мелочится? Двести тысяч.

– Увы, – следователь развел руками, – за работниками ДДД налоговая служба следит тщательнее, чем за игорными домами. Я не возьму денег, Метлби.

– Ну тогда… Я ведь волшебник, Фигаро. И могу дать Вам нечто такое, чего не купишь за деньги. Вы уже немолоды. Как насчет того, чтобы сбросить лет двадцать? Больше я не потяну: не хватит ни сил, ни материалов.

– Заманчивое предложение. – Фигаро мечтательно закатил глаза. – По-настоящему заманчивое. Но… Нет, не нужно.

– Тогда чего Вы хотите?

– Для начала скажите мне: почему? Я просто хочу понять, – следователь достал трубку и принялся ее набивать. – Черт, табак заканчивается… Вы убивали только тех, кто, по Вашему мнению, мешал Мари жить. Марко Сплит… Ну, это я еще могу понять. Брат Мари – с ним тоже все ясно. Но художник и адвокат? Неужели Вы прихлопнули их только потому, что они были для Мари… Не знаю – плохой компанией? Неподходящей парой?

– Фигаро, у Вас нет с собой кристалла-стенографа. Я бы почувствовал.

– Нет.

– Тогда все, что я здесь скажу, не имеет никакого значения. Это не может быть использовано в суде для обвинения.

– Не может.

– Но тогда…

– Метлби, – Фигаро вздохнул, – я обязательно объясню Вам, что к чему. Но расскажите и Вы мне.

– Что?! – заорал колдун, вскакивая на ноги. – Что Вам рассказать?! О чем?! О том, как это невыносимо – делать безразличную мину, когда та, кто никогда – никогда, слышите, Фигаро?! – не будет твоей, мило улыбается тебе, целует в щечку, и отправляется на свидание с полудурком, вся прелесть которого в ее глазах лишь в том, что у него «интересный голос» и специфическое мнение о конном спорте?! Вам об этом рассказать, да?! Нет уж, Фигаро, Вы не покинете этой комнаты! Потому что теперь Мари узнает обо всем. Узнает, что все это время я… Она возненавидит меня, Фигаро. И мне, право, уже безразлично, что случится со мной. Уж на Вас-то я отыграюсь…

– Она не узнает, – покачал головой следователь.

Магистр закрыл рот и уставился на Фигаро.

– Вы хотите сказать…

– Нет. Но я сделаю Вам встречное предложение. Прямо здесь и сейчас Вы напишите сказочную повесть. Сюжет такой: после ссоры с господином Сплитом, носившей сугубо личный характер, Вы отправились к нему домой выяснять отношения. Там разговор не задался и, пребывая в состоянии аффекта, Вы слегка… хм… переборщили с методами морального воздействия на покойного, после чего, в шоке от содеянного, скрылись с места происшествия. Однако муки совести совершенно разъели Вашу тонкую душу и тогда Вы, исполненный самого искреннего раскаяния, явились к следователю ДДД Фигаро с покаянием. Дата, подпись. После этого я с Вашим сочинением отправлюсь в Инквизиторий и использую одно из своих немногочисленных прав, а именно – потребую закрытого процесса. Поскольку старший инквизитор – Ваш давний приятель, он не станет возражать. Перед Вашим делом «поднимут шлагбаум» и уже через неделю все закончится.

– Меня повесят?

– Не думаю. Инквизиция и так находится с Коллегией в состоянии холодной войны, а Коллегии принадлежат все столичные газеты. Инквизиции не захочется лишний раз принимать огонь на себя, отправляя на виселицу дипломированного колдуна, известного писателя, теоретика с мировым именем – и все это в одном лице. Скорее всего, Вас просто вышлют на Дальнюю Хлябь. Хотя, если конечно, Вам интересно мое мнение, то примерить веревочный галстук Вам бы не помешало. Для Мари же Вы просто отправитесь в командировку. Длительную командировку. Позже Матик придумает какую-нибудь историю про назначение на жутко почетную должность где-нибудь в Халифате. Или на Южном Полюсе.

Метлби присел на диван и закрыл глаза. Посидев так с минуту, он раздавил сигару о подлокотник и внимательно посмотрел на Фигаро. Следователя поразил вид магистра: Алистар Метлби напоминал человека, наконец-то сбросившего в придорожную канаву груз, который ему все это время приходилось тащить под надзором строгого надсмотрщика.

– У меня к Вам только один вопрос, – голос колдуна звучал устало, но, как ни странно, абсолютно спокойно, даже расслабленно. – Ради чего Вы все это делаете? Ради меня? Не верю. Ради обещания, которое дали Матику? Тоже не верю. Тогда ради чего? Звание? Хотите еще одну «птичку» на рукав?

– Нет, Метлби, – Фиагро отвернулся. – Я делаю это ради самого себя. И ничего не собираюсь Вам объяснять. К тому же у нас осталось меньше часа, потом здесь будет разговаривать отряд инквизиторов. Но мы же этого не хотим, правда? Где у Вас бумага?..

– Позор!

Матик, потрясая кулаками, ходил по кабинету, время от времени прикладываясь к бутылочке с сердечными каплями. Будь на его месте Гастон, можно было бы сказать «ходил, точно лев в клетке», но городской голова больше напоминал толстого лоснящегося пингвина.

– Позор! В моем доме! Человек, которому я доверял, как родному брату!.. Хотя оба моих брата – жулики и проходимцы, каких свет не видывал. Помню, как-то, приобрели мы по дешевке партию передаточных ремней…

Фигаро сидел у окна между большим глобусом и пальмой в горшке, курил и откровенно скучал. За последние пару дней погода окончательно испаскудилась и дождь лил, не переставая. Город напитался водой, размок и вонял сырыми опилками, нафталином и чердаками. Даже в кабинете Матика этот запах преследовал Фигаро, перебивая аромат еловых поленьев, пылавших за каминной решеткой.

Дождавшись, пока Матик закончит рассказывать очередную семейную историю, которые неизбежно заканчивались фразой «…вот так я и обставил этого дурня, мон шер!», следователь спросил:

– Что сказали в Инквизиции?

– Метлби вышлют, – Матик тяжело вздохнул. – Без поражения в правах и даже не бессрочно. Всего-то десять лет. Будет сидеть на Дальней Хляби, и пописывать книжечки. Но, конечно, в Нижний Тудым он уже не вернется.

– Вас это огорчает?

– Если честно, да, – городской голова взъерошил волосы пухлой ладошкой. – Я бы обязательно взял его к себе на службу. Может быть, я так и сделаю, если меня к тому времени не сведет в могилу политика.

– А Мари?

– Послезавтра отправляется в Коллегию. Ее берут сразу на третий курс; ученый совет в восторге, ей пророчат звездное будущее и докторскую степень. Я перевел на ее имя в столичном банке кое-какую наличность – пусть развлекается. Взрослая девка, чего ей сидеть в этой глуши? Освоится на месте, женится, заведет детей… У каждого своя дорога в жизни, Фигаро и не мне это менять.

Он отхлебнул из бутылочки (по кабинету поплыл явственный коньячный запах) и хлопнул в ладоши.

– Теперь к делу! Фигаро, я Вас поздравляю! Вы закрыли это дело, причем сделали это с минимальным возможным ущербом для всех сторон-участников. Поэтому я решил удвоить Ваш гонорар и обратился к старшему смотрителю Френну с просьбой ходатайствовать в Департамент о Вашем повышении.

– Вы очень любезны, – следователь вежливо кивнул.

– Вот чек на Ваше имя. Обналичить можно в любое удобное для Вас время в банке «Фокстрот». Думаю, Вы будете довольны.

– И опять-таки спасибо. Признаться, я поиздержался.

– Вижу. Купили себе новый плащ и башмаки? Одобряю!

– Угум-с… А скажите-ка Матик, где в этом городе можно купить пару хороших калош?

– Калош? – Матик удивленно поднял брови. – Хм… Знаете, Фигаро, к нам их, как-то, не завозят… А вообще – берите мои. Я все равно их не ношу.

…Пузатый самовар самодовольно пыхтел, сверкая бронзовыми боками, источавшими ленивый жар, навевающий сладкую дремоту. Он был огромен и монументален, этот благостный царь всея столов, столиков и столишек, король больших и малых кофеен, увенчанный черным, как смоль, солдатским сапогом, и словно бы неким чародейством создавал вокруг себя особое пространство, уютное и по-домашнему складное, напоенное ароматами клубничного варенья, малиновых листьев, сдобных булок и, конечно же, чая – с молоком, чабрецом и розовыми лепестками.

Фигаро сделал большой глоток, обмакнул булку в варенье и томно вздохнув, промокнул вспотевший лоб. За окном клубилась вечерняя тьма, и вкрадчиво шелестел дождь; здесь же, на кухне тетушки Марты, ярко горели свечи, звенела посуда, и попыхивал на печке домашний плов.

– …Дайте, пожалуйста, салфетку, тетя Марта. Спасибо… И тогда инквизиторы его увели. Даже не надевали наручники и были очень вежливы. Но с того момента, как мы вошли в редут, с нами постоянно были четыре Светлые Сестры. Все, как одна, с револьверами, кстати.

– Бог мой, Фигаро, ну и страсти Вы рассказываете! – Марта Брин всплеснула руками. – И это в нашем городке! Вот уж никогда бы не подумала, что Вам испортили пальто колдовством!

– Да, хорошее было пальто, – загрустил следователь. – Английское, между прочим. Я его купил еще когда был студентом.

– Ах так? – тетушка Марта уперла руки в бока. – А я говорю – дрянь было пальто. Старое, как самогонщик Вискряк и такое же потасканное. И хорошо, что этот колдун его спалил, а то бы Вы никогда не сподобились купить новое. А костюм – так это вообще ни в какие ворота не лезет! Ну как можно постоянно ходить во всем коричневом?

– Ну…

– А вот и пунш! Пейте, Фигаро, пейте. В дождливый день мужчина должен пропустить за ужином пару стаканчиков, иначе его начнет одолевать хандра. И не спорьте – я в таких вещах разбираюсь получше вашего!

– Да разве ж я спорю…

– Вот что, Фигаро – завтра же Вы отправитесь со мной в трикотажную лавку к Мэри Воронцовой, и мы выберем Вам нормальный костюм. В этом сезоне очень модно носить такие, знаете, короткие пиджаки с двумя пуговками. И не прячьте Вы кобуру – все равно видно, а смотрится глупо! Подумаешь, револьвер, их каждый жандарм в городе таскает.

– Ну, хорошо, хорошо! – следователь поднял руки и засмеялся. – Думаю, самое время подновить свой гардероб. – Он отхлебнул пунша и зажмурился. – Горячо. Знаете, вся эта история с Метлби выбила меня из колеи. Просто интересно: как долго неплохие, в общем-то, люди будут оправдывать всякие гадости благородными побуждениями? Тот судья и защитник слабых, другой вообще Робин Гуд местного разлива, а как присмотришься – два бандита. Кошмар, право слово…

– Любовь, – Марта Брин многозначительно подняла к потолку чайную ложку.

– Любовь? Ну, это Вы загнули! Любовь это когда цветы, лебеди, серенады…

– …дуэли, Отелло, девочки, глотающие стрихнин, разбитые сердца…

– Э-э-э… А, черт с ними со всеми. Налейте-ка еще пунша.

– Вы, надеюсь, не собираетесь уезжать завтра же вечером? – тетушка Марта пригрозила Фигаро пальцем. – Имейте в виду, я Вас не отпущу! И смертельно обижусь!

– Да нет, что Вы. Я задержусь до конца недели. Не хочется никуда ехать в такую погоду… Вот что, тетя Марта, а давайте я Вам расскажу, как я ловил вампира?

– Наврете, небось, с три короба…

– Ну почему же сразу – «наврете»? Слушайте: однажды темной-темной ночью, в одном городе, который не отмечен на картах…

2

Нет, не было, и вряд ли когда-нибудь появится на свете должность более безблагодатная, чем станционный смотритель.

Это справедливо для абсолютного большинства несчастных, затюканных чиновников, о которых не вытирает ноги только очень ленивый пассажир, или, наоборот – пассажир широкой души. Например, монах Пути Семи Ромашек или закаленный в судейских боях адвокат.

Их судьба проста, как пук дратвы; их оклад мизерен, здоровье дрянь, а пищеварение… О пищеварении станционных смотрителей мы не скажем ни слова, дорогой читатель! Потому что, вполне вероятно, ты, листая эти страницы, жуешь бутерброд с колбасой или галету.

Скажем просто: судьба станционного смотрителя печальна.

Если, конечно, вы не Валдис Борн, станционный смотритель со станции «Тудымский Тупичок».

Если Вы откроете «Путеводитель по железнодорожным путям королевства», Вы не найдете в нем этой станции. Нет ее и в гораздо более полном, но под завязку набитом частными объявлениями «Ежегоднике путешественника», этом дрянном периодическом издании, что печатают на жуткого вида серой бумаге, в которую уважающий себя человек не завернет даже лежалый окорок. «Тупичок» есть только на станционных картах Западных Отрогов, зато единственный поезд, который ходит туда это знаменитый литерный «А», гроза железнодорожных путей, разгоняющий всякую мелочь, вроде «Тринадцатого» или «Синего экспресса» на объездные пути, навроде того как строгий корчмарь разгоняет поутру пинками нерадивую прислугу.

«Тупичок» – станция со своей историей. История эта, правда, довольно дурацкая: никакой станции в глухих полях, в десяти верстах от Нижнего Тудыма, не должно было быть и в помине. Просто однажды, празднуя окончание войны между Королевством и Византийской Маркой, бригада строителей, прокладывавших пути, перебрала лишку и взяла на несколько верст восточнее главной магистрали. Когда казенный спирт, наконец, закончился, у Пятой Ветки появился «отросток», почти добравшийся до городка. Демонтировать пути было долго, достраивать – дорого, поэтому в транспортном министерстве покумекали и решили оставить все так, как есть. Саму станцию возводили уже власти Тудыма (естественно, за счет города).

Как только последний кирпич аккуратного белого домика лег на место, городской голова Винсент Матик поспешил торжественно перерезать протянутую над рельсами ленточку, тем самым заграбастав все лавры. Стоит ли говорить, что за такой подвиг Матик был тут же переизбран еще на пять лет и удостоился специальной муниципальной награды: маленького мраморного паровозика-статуэтки.

Жители Нижнего Тудыма мгновенно оценили все преимущества нового транспорта: добираться до ближайшего города на перекладных выходило дорого и неудобно. Гораздо проще было заплатить пару серебряков за билет в отапливаемом вагоне, где можно спокойно есть курицу и горланить песни с попутчиками, попутно гоняя услужливого проводника за водкой, чем трястись на ухабах в разбитой повозке с протекающим тентом и дружным семейством клопов в сиденьях, из которых пучками лез конский волос.

Следом выгоду от новой станции поняли городские извозчики. Как уже было сказано, «Тупичок» находился в десяти верстах от города и добираться туда пешком, да еще и со скарбом было проблематично. Тудымские лихачи часто устраивали настоящие войны за право «стоять на новом маршруте» и безжалостно бивали залетных, пытавшихся сбить цену. Поэтому по весенней распутице или осенней хляби добираться до станции и обратно становилось, подчас, дороже, чем на поезде до столицы.

Короче говоря, станция приносила одну сплошную пользу. Но, конечно, никому не повезло так, как Валдису Борну.

«Королевские железные дороги», плюнув на оказию с «Тупичком», отдали станцию городу на полную самоокупаемость. В самом же Нижнем Тудыме железнодорожных служащих отродясь не водилось, поэтому новые должности вводились впопыхах. В результате станционный смотритель Борн получил полномочия начальника станции, новенькую форму, фуражку с паровозиком на кокарде и оклад… Впрочем, оклад у Борна был мизерный – нажухать городской бюрократический аппарат во главе с Матиком оказалось не проще, чем вычерпать море ситом.

Борн не расстраивался. Из постоянно затапливаемого подвальчика, где он проживал ранее, занимая должность младшего счетовода, новоиспеченный смотритель переехал в аккуратный домик на станции. Домик был маленький, зато светлый и чистый, а рядом имелось достаточно места, чтобы выращивать помидоры и топинамбуры (к огородничеству Борн неожиданно проявил живейший интерес). К тому же у смотрителя имелось двое подчиненных: путевой обходчик Грыдля и механик Прохор, по совместительству выполнявший также работу повара, дворника, фонарщика и до кучи все то, что взбредет на ум лично Борну. Посему станционный смотритель процветал: почувствовав себя в роли «начальника шлагбаума» он тут же превратился в маленькое подобие уездного князька: въедливого, настырного, но, как ни странно, прилежного и аккуратного в том, что касалось основной работы.

… Понедельник начался как обычный день поздней осени, не предвещающий ничего плохого. Валдис Борн проснулся оттого, что маленькие настольные часы, украшенные облупившимися эмалевыми ангелочками, пробили девять. Смотритель зевнул, открыл глаза и покосился на расписание поездов, висевшее над кроватью. Единственный поезд в два вагона должен был подойти не раньше четырех пополудни, что давало Борну еще целую кучу времени на всякие служебные дела. «Кто рано встает, тому бог дает», подумал смотритель, внутренне соглашаясь с исключительной правотой древней мудрости. После чего, немного поворочавшись, он опять заснул.

Когда Борн вновь отверз очи, на часовые стрелки показывали уже две минуты первого. Справедливо полагая, что сон – золото лишь до обеда, смотритель решил, незамедлительно приступить к решению более насущных вопросов. Минут десять он слезал с кровати (причем делал это Борн по частям – сначала на полу оказалась его левая нога, затем правая, затем к краю перины передвинулось грузное седалище и, наконец, вся туша смотрителя покинула ложе), еще минут десять он натягивал теплые подштанники, пятнадцать минут ушло на бритье, двадцать на то, чтобы скушать десяток небольших котлеток, запивая их остывшим чаем и минут пять на облачение в служебную форму.

Валдис Борн обожал свою форму.

Темно-синий мундир с огромными блестящими пуговицами, высокая фуражка, паровозик на кокарде, паровозик на лацкане, еще один паровозик на рукаве, широкие штаны с лампасами и хромовые сапоги – кр-р-расота! Смотритель, в очередной раз, подумал, что в форме он чем-то похож на генерала Жука, грозы бронированной конницы Рейха. Но, конечно, у генерала не было такого феноменального живота: над брючным ремнем Борна нависал настоящий монгольфьер. Смотритель относился к своему брюху с большим уважением; он вообще не понимал, как человек, похожий на жертву концлагеря, может претендовать на звание «солидного».

«Вон у Их Величеств какие пуза – будто каждый по быку слопал. А посмотрите, скажем, на Прохора – мелочь, срам… Голодом себя, что ли, морит специально?»

Валдис Борн натянул белые, как сметана, перчатки, подхватил зонтик, недобрым словом помянув дожди, льющие всю последнюю неделю, и степенно проследовал к двери.

– Ох ты ж едрить его в собачий хвост!

Восклицание было вполне уместно: пока смотритель спал, дождь прекратился. Теперь весь перрон был завален пушистым белым снегом, который летел с низкого серого неба, да так, словно вознамерился засыпать «Тупичок», оставив только здоровенный сугроб. Да и похолодало так, что у Борна защипало в носу, а глаза сразу начали слезиться. Снег не просто валил, он лупил непрерывной белой картечью, точно небо, специально выбрав самый крупный калибр, обстреливало грешную землю, пробуя старушку на прочность.

– Прохор! Прошка, драть тебя за ухо, дурень стоеросовый! Поди сюда! Караул!

Из-за белого «кирпича» станции, над которым мирно пыхтела печная труба, появился Прохор, одетый в овчинный тулуп и кроличью ушанку. На плече механик тащил широкую деревянную лопату. Он кивнул Борну и, насвистывая, стал расчищать перрон, сваливая снег за низенькую ограду, обозначающую границы станции. Прохору, судя по всему, было безразлично, снег ли сейчас, дождь или же извержение вулкана; он даже умудрялся курить цигарку, не обращая внимания на пронизывающий ветер, начиненный снежным зарядом.

Смотритель хмыкнул: ругаться не было причин. Прохор занят делом, Грыдля, судя по тому, что печка топится, сейчас жарит куриные крылышки и глушит свекольный самогон. Все были заняты делом и для «караула» не было никакого повода.

Борн немного постоял, раздумывая, не накинуть ли ему теплый кожух и решил этого не делать. Проваливаясь в свежие сугробы, он подошел к Прохору и сказал:

– А знаете ли Вы, Прохор, что Коллегия недавно написала в очередной «Ворожбе и Жизни»? Оказывается, если высокие слои воздуха нагреть колдовством, – ну, навроде как на керогазе, – то можно менять погоду над целыми странами! Отправить, например, тучи с дождем в Халифат или нагнать на Рейх суховей. Я, вот, думаю: может, это колдуны тренируются? – Он кивнул на небо и выплюнул попавшую в рот снежинку.

Прохор отнесся к новостям метафизики философски. Он снял рукавицу, громко высморкался в снег и пожал плечами:

– А что, пусть их. Мы им дождь, они нам курагу. А Рейх ты никакими суховеями не возьмешь, потому как они там все – помесь черта с рельсой, и ничегошеньки им не сделается.

Спорить с Прохором о политике было бессмысленно; механик невероятно тонко чувствовал политические тенденции, каждый раз подвергая их крайне точному и структурированному анализу. Поэтому смотритель просто кивнул и отправился в тепло, где Грыдля уже доедал остатки предназначенной для буфета курицы. Уже пять лет в станционном меню «Тупичка» первой по списку шла «Курица под острым соусом», но ни разу за это время даже кусочка курицы не было продано. Все, кто решал на свой страх и риск пообедать на станции, и так знали, что единственное блюдо, которое можно купить на «Тупичке» – гренки с чесноком, да еще чай: жидкий и невкусный.

…Без пяти минут четыре Борн уже стоял на перроне. На сердце смотрителя было неспокойно: обычно литерный «А» прибывал минут на десять раньше положенного срока. Без двадцати четыре уже можно было рассмотреть столб дыма над Часовым холмом, а вскоре и сам поезд появлялся на горизонте. Но сегодня холм скрыла белая круговерть, а ветер выл так, что не было слышно даже болтовни пассажиров, уже собравшихся на перроне.

Их было немного: две девицы, кутавшиеся в толстые шубы, бандитского вида мужик в огромной, похожей на папаху, черной шапке, пара жавшихся друг к другу студентов в куцых шинелях и низенький толстячок со старым саквояжем невероятных размеров. Смотритель, не без злорадства, отметил, что одет толстячок, мягко говоря, не по сезону: светлое английское пальто, темно-зеленый котелок, летние брюки и узконосые штиблеты на тонкой подошве. Сам Борн, так и не одевший ничего теплого, к этому времени замерз, как последняя собака и успел порядком перенервничать.

…Когда станционные часы показали пять минут пятого, смотритель услышал хриплый гудок, а через мгновение показалась и черно-зеленая громада паровоза. Борн побежал вдоль рельсов, отчаянно размахивая красным флажком.

Вовремя. Заскрежетали тормоза, паровоз выпустил облако раскаленного пара, засвистел, чихнул и, наконец, остановился. Из кабины появился белый как мел машинист, державшийся за сердце. Смотритель поспешил к нему.

– Черт знает что такое! – машинист едва не валился с ног. – Прошли овраги, вижу – плохо дело. Путей, почитай, что и нету. Сбавил скорость, думаю – да где же станция? Пока Ваш флажок не увидел – не поверил. Ну дела…

Некоторое время они стояли на ветру, обмениваясь короткими фразами, а затем Борн соскочил с подножки и закричал, обращаясь к стоящим на перроне людям:

– Всем внимание! Поезд обратно не пойдет! Из-за погодных условий рейс откладывается на… На некоторое время. Все билеты, купленные ранее, действительны! Действительны билеты, говорю! Да, дамочка, уедете без проблем. Не видите, что ли, какая погода? Шлепнитесь с рельсов и – тю-тю!

На перроне раздалось недовольное бурчание, но никто, особо, не возражал. Только толстячок в пальто плюнул с досады и пробормотал:

– Ну, вот, задержался на пару дней…

Народ постоял, вяло поругался и рванул за станцию – ловить извозчиков. На перрон стали сходить пассажиры литерного «А». Их было немного, всего-то около двух десятков. При этом в дорогом купейном вагоне ехало всего двое: брандмейстер Смок и Алексис Морошка, младший контролер тудымских питейных заведений. Все же прочие, галдя и обсуждая погоду, вывалились из плацкартного, и пестрым клубком покатились на станцию – чаевничать.

Тем временем оба машиниста уже отцепили поезд от вагонов и готовились загнать его на крытую стоянку. Снегопад, превратившийся из белого облака в секущую ледяную стену, окончательно озверел: ветер ревел, как медведь-шатун, а мутное небо, казалось, падает на станцию влажной темно-серой рогожей.

Смотритель вздохнул и побежал под крышу – греться.

…Стемнело рано. К половине шестого ветер слегка поутих, но снег и не думал прекращаться. Метель стонала над бескрайними полями, волоча через мрак свой колкий белый полог, и со стороны свет из окон станции мог бы показаться случайному путнику миражом в снежной пустыне.

Но путников вокруг не было – ни случайных, ни еще каких прочих: надо быть ненормальным, чтобы выйти на улицу в такую погоду. Даже окрестные волки забились глубоко в лесную чащу и там тоскливо ругали судьбу, не в силах перевыть ночной ветер.

Валдис Борн еще раз внимательно пересчитал мешки с углем и бочки с водой «на крайний случай». По всему выходило, что топить станционную печку можно чуть ли не до весны. За свет тоже не стоило опасаться: в погребе еще остались больше ста галлонов отличнейшего лампового масла высокой очистки и еще пара галлонов масла с алхимическим катализатором. Лампа, заправленная такой смесью, светила как электрическая дуга, правда, недолго.

Убедившись, таким образом, в неприступности станции для погодных и прочих катаклизмов, Борн плеснул себе на два пальца самогона, выпил, закусил хрустящей луковицей и вытер усы салфеткой. Грыдля, укрывшись старым кожушком, спал на лавке; в углу Прохор пытался наладить печную заслонку, никак не жалевшую становится на пол-оборота.

…Высокий скрипящий звук донесся до чуткого слуха смотрителя, когда стрелки часов показали без пяти минут шесть. Звук доносился с улицы и был до боли знакомым: скрипели вагонные двери.

«Вот ведь раздолбаи!», возмутился Борн. К этому моменту он уже основательно принял на грудь и был не прочь поругаться, но ругать – увы! – было некого: кондуктор, забывший запереть вагон, сейчас наверняка дрыхнет в служебной гостинице, утомленный неравной схваткой с тамошними клопами. Смотритель вздохнул, выругался и, накинув тулуп, вышел в сени, где взял большой железнодорожный фонарь и немаленькую кочергу – на всякий случай. Волков он, все-таки, немного побаивался.

…Проваливаясь в снег чуть ли не по колено, Борн добрался до плацкартного, и поднял фонарь, осматривая вагон. Все было в порядке: окна опущены, двери заперты и подперты деревянными уголками, железные лесенки подняты. Все хорошо, но…

Слева от Борна скрипнула вагонная дверь.

Смотритель повернул голову и обомлел: в двух саженях от него стоял человек.

Лет сорок на вид. Ничем ни примечательное лицо, маленькая остроконечная бородка. Длинное и, несомненно, очень дорогое пальто очень аккуратного покроя, черная шляпа с алой лентой, белая сорочка, багровый галстук, белые перчатки. Пальто и брюки тоже были белыми, что делало мужчину похожим на эскимо на палочке. Ветер донес до смотрителя запах французского одеколона и сигары: незнакомец курил, и угольки с «гаваны» тут же улетали в темноту. Рядом в снегу стоял большой белый чемодан с позолоченными замочками.

Было ясно, что этот человек только что вышел из купейного вагона. Удивляло другое: какого ляда он не сделал этого раньше и почему проходимец-кондуктор, задери его хромой козел, не выставил этого франта из вагона? И почему вагон не заперт? «Морду за такое бить надо», хмурясь подумал смотритель, чувствуя как внутри поднимается волна праведного негодования.

«А ну-ка обложу я этого субчика с ног до головы этажами», размышлял Борн. «А потом стяну с него штраф и выпру со станции. Хотя, нет – куда ж я его отправлю? А, хрен с ним, пусть дрыхнет в дежурке. Но штраф-то я с него по любому стяну. Ей-же-ей, прямо сейчас и стяну…»

Тут произошло что-то непонятное.

Смотритель открыл рот, припоминая все известные ему бранные загибы, набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Здравствуйте, уважаемый! Добро пожаловать на станцию «Тудымский тупичок»! Как добрались?

Незнакомец вежливо кивнул и ответил:

– Спасибо, уважаемый. Добрался хорошо. Только вот спать жестковато.

«Приятный голос», подумал совершенно ошарашенный Борн. «Однако же – что я несу?!» Он опять открыл рот, чтобы выдать возмущенную тираду, но на этот раз получилось вот что:

– Да что же это мы с вами стоим на холоде, дорогой мой! Проходите в тепло, выпейте чая…

«Что со мной?», пронеслось у испуганного смотрителя в голове. «Что происходит?! Что я ему заливаю?!»

Ему было, действительно, страшно. Потому что в голове у Борна происходило такое, что он не мог приписать только действию недавно выпитого «мутняка». Странный липкий холодок где-то за глазами, какая-то дрожащая паутинка внутри черепа, издававшая высокий неприятный звук, от которого голова начинала болеть.

Тем временем разговор продолжался, казалось, без участия смотрителя, так как сказать Борн хотел совсем другое. Но получалось, почему-то, не то:

– …я вам коньячка налью. Есть у меня хороший коньячок, еще с войны залежался – трофейный! Отбивные поджарю…

– Спасибо за гостеприимство, – улыбнулся незнакомец, – но я тороплюсь. На станции есть извозчики?

«Ага, подумал Борн, держи карман шире. Так тебя кто и повезет в такую метель. Ищи дурака!»

Но слова опять не преодолели странную преграду, возникшую между мозгом и языком. Язык плел свое:

– А как же! Как раз за станцией, где конюшни. Обойдете зеленый сарай и там будет домик – вот там-то городские лихачи и собираются.

– Мне нужен экипаж, который сможет в такую погоду добраться до города.

– Э-э-э… Я, признаться, в экипажах не силен… – промямлил смотритель, тихо сходя с ума от всего происходящего. – Я больше…

– Ладно, – незнакомец жестом остановил его бормотание. – Мне проще самому.

Потом с Валдисом Борном произошло что-то жуткое. Нечто невероятно мерзкое, противоестественное и отвратительное в самой своей основе. От этого кошмара в памяти смотрителя осталось только ощущение густой холодной мглы, внезапно упавшей ему на голову и вихрь бессвязных картинок: пролетавшие в облаках снега повозки, ландо, кареты и какая-то разбитая крестьянская телега, на которой везли гроб. Затем все закончилось, и он опять очутился на заваленном снегом перроне, сжимая в окоченевшей руке старый железнодорожный фонарь.

Тем временем незнакомец поднял чемодан, отряхнул с его беленой кожи снег и, повернувшись к смотрителю, сказал:

– Хорошо. Спасибо, господин Борн. Остальное Вас не касается. Теперь возвращайтесь к своим делам и забудьте, что меня видели.

…Станционные часы хрипло пробили четверть седьмого. Смотритель моргнул, провел рукой по лицу, словно стирая невидимую грязь, и громко чихнул. Затем, перехватив фонарь поудобнее, он отправился запирать двери купейного вагона, ругая проходимца-кондуктора, на чем свет стоит.

Адам Фулл души не чаял в своей повозке.

Облегченная рама, усиленные передняя и задняя оси, немецкие рессоры и самое главное – кузов. Пять драгоценных пород дерева, резьба, лак, два лобовых керосиновых фонаря, складывающаяся крыша и внутренняя облицовка кабины – дуб, бук, граб! А колеса! Тонкие металлические спицы, каучуковое покрытие! Втулки ему сделали на заказ, а вот за подшипниками пришлось ездить в столицу. Фулл вложил в свою повозку больше, чем в свою квартиру на Запрудной и ничуть не жалел об этом, справедливо полагая, что является владельцем лучшего экипажа в городе. Нет, конечно же, ему было далеко до элегантных заводных фаэтонов от «Фродо и СынЪ» или изящных паровых ландо мануфактуры Жаклин Мерседес, но уж среди конных экипажей он, наверняка, был первым.

…За окнами клубилась снежная кутерьма; в тонкие стены деревянного домика то и дело начинал зло стучать снег. В углу потрескивала печка, на куче старых рогож и мешков с фуражом спали перепившиеся кучера, которых непогода застала на станции. Адам Фулл примостился у стены на старой диванной подушке и, время от времени подбрасывая в печку уголь, читал измазанный маслом «Тудымский Техник». Его внимание полностью поглотила статья, посвященная недавно представленному на столичной выставке четырехцилиндровому двигателю внутреннего сгорания, где вместо масла высокой очистки использовалась смесь керосина и алхимических катализаторов нового поколения. «Новый двигатель, читал Фулл, собран из деталей, отлитых из облегченных металлов и, по словам создателей, развивает мощность до двадцати лошадиных сил. При этом сам двигатель умещается на кухонном столе и весит всего два пуда».

Извозчик мечтательно вздохнул. «Двадцать лошадей, а вместо фуража лопают керосин, которому цена – копейка! Эх, скопить бы денег…»

Тут произошло что-то странное: комната перед глазами Фулла сделала кувырок.

Это было не то ощущение, о котором иногда говорят «надрался так, что забор колесом». Чувство было не физическим; просто на миг мир перед глазами извозчика перевернулся вверх тормашками.

«Что за…», успел подумать Фулл, а потом начался смертный ужас.

В голове у извозчика разверзлась бездна, и он рухнул в нее.

Странно – больше всего это падение напоминало какой-то необычный разговор: Фулл скользил в длинную черную трубу, а мысли его сами собой складывались в последовательные цепочки, которые рот озвучивал, точно площадной «брехач»-глашатай последние новости. Предназначались слова извозчика для высокого человека в белом костюме, который находился с Фуллом в трубе, но, почему-то, не падал.

«Твоя повозка доедет до города?», спросил человек.

«Не знаю», отозвались мысли Фулла против его воли. «Я не думал, что пойдет такой снег. Иначе бы взял сани».

«Я спрашиваю: доедет или нет?»

Человек в белом был рассержен; извозчик это чувствовал и понимал, что надо немедленно отвечать, иначе… «А что иначе?»

Ответ пришел незамедлительно: в голову Фулла ворвалась черная волна. Извозчик задыхался, захлебываясь в душных образах: люди со змеиными головами, вороны, кружащие над кладбищем, ланцет вскрывает вену, и кровь течет на серый песок, где-то в глубине темного коридора плачут дети, а огромное зубчатое колесо вращается в пепельных небесах.

Когда все закончилось, Фулл понял, что сделает для человека в белом все что угодно, лишь бы пережитый им только что кошмар снова не повторился. Он был готов ехать хоть на край света, даже если бы ему пришлось переплывать океан, прицепив повозку к собственной шее.

«Так доедем?»

«Да, простонал Фулл, скорее всего, доедем. Главное – перебраться через заносы на холмах. Дальше все будет путем…»

«Отлично! Через десять минут ты должен запрячь повозку и ждать у ворот. Все ясно?»

Фулл бешено закивал. Ему все было ясно.

…- и вот я, как последний дурак, прождал этот долбанный поезд на ветру под снегом и все для того, чтобы уехать обратно в город. Пол-империала содрал, черт! Иначе, говорит, с места не сдвинусь, мне по шарабану, где ночевать.

Следователь Департамента Других Дел Фигаро прервал возмущенную тираду для того, чтобы подцепить вилкой пельмень, обмакнуть его в сметану и отправить в рот. Пельмени были – высший класс: ароматные, напоенные мясным соком и здоровенные – не чета мелким мерзавчикам из столовой лавки, которые больше напоминали крупные белые горошины. Тетушка Марта готовила – объедение. Она была – золото.

Во дворе шаркали лопаты: Куш и Хорж убирали снег. Фигаро это казалось самым бесполезным занятием на свете: за ночь на улицах выросли настоящие снежные бастионы, причем некоторые из сугробов доходили до брюха взрослой лошади. Ветер, стенавший под стрехами всю ночь, почти стих, но снег все еще сыпал с низкого светло-серого неба. Хотя братьям такое времяпровождение даже нравилось: судя по звукам, доносящимся со двора, уборка, время от времени, перерастала в забрасывание друг друга снежками. Было холодно, и снег почти не слипался, но братьев это не останавливало.

Марта Бринн, хлопотавшая у печи, возмущенно воскликнула:

– Но как же прогноз погоды? Столичные синоптики телеграфировали: «Ясно, холодно». Может быть, кто-то просто спутал телеграммы?

– Синоптики! – Фигаро фыркнул. – Эти студенты-заочники из Коллегии, которые сперва курят листья конопли, а потом пялятся в хрустальный шар? Бросьте! Этих дармоедов давно пора разогнать.

– Неужели они так часто ошибаются с прогнозами?

– О, нет, что Вы! Их предсказания всегда точны. Просто даты не всегда совпадают…

Следователь покончил с пельменями, и тетушка Марта поставила перед ним чашку чая и тарелку с печеньем. Фигаро немедленно приступил к уничтожению съестного, чавкая и роняя крошки на скатерть. Марта Бринн, не выдержав, рассмеялась.

– Да, Фигаро, теперь я верю, что Вы были студентом! Вы едите так, словно через секунду эта тарелка испарится!

– Умгу… Так Вы не будете против, если я задержусь еще на пару дней?

– Господи, ну конечно нет! Ваша комната свободна. У нас в городе сдать комнату – настоящее чудо. Сюда мало кто приезжает – половина гостиниц пустые. Так что живите, Фигаро, живите сколько хотите.

– Мне, право, неудобно…

– Бросьте!

…Дверной колокольчик мелодично затренькал, и Марта Бринн поспешила в прихожую. Фигаро положил в рот печенье и принялся меланхолично жевать. Застрять в Нижнем Тудыме не входило в его планы, но, с другой стороны, деньги у него есть, а, стало быть, можно не торопится. Работа может подождать. Он потер пальцами плечо, еще слегка побаливавшее после недавнего приключения, когда ему пришлось отстреливаться от шаровых молний и гонятся за колдуном, которого никогда не существовало. Да уж, работа может и подождать.

– Фигаро! – Марта Бринн ворвалась на кухню, словно теплый, пахнущий сдобой смерч. – Это к Вам!

– Ко мне? – удивился следователь. – Все думают, что я вчера уехал.

– Это господин начальник городской жандармерии.

– Вот как? И что ему надо?

– Он не сказал. Говорит только, что это очень важно.

Фигаро пожал плечами. ДДД и жандармерия, обычно, не вмешивались в дела друг друга. «Кесарю кесарево, а слесарю слесарево», как любил говаривать его начальник, комиссар Андреа Пфуй. ДДД занималась преступлениями, связанными со случаями злоупотребления колдовством, а жандармерия – поддержанием правопорядка в более приземленных сферах. Поэтому интерес главжандарма к младшему следователю Александру Фигаро был непонятен.

«Жанжарм», думал Фигаро, направляясь в прихожую. «Начальник. Наверняка здоровенный жирный мужик с усами до подбородка. В мундире, понятное дело. И чтобы аксельбанты. Куда без них…»

Усов у начальника тудымской жандармерии не было. Впрочем, как и толстого брюха, затянутого в мундир. В прихожей Фигаро встретил элегантный мужчина лет сорока-сорока пяти, опирающийся на тонкую тросточку черного дерева. На жандарме было кремовое пальто с меховым воротником, светло-серые брюки с такими тонкими стрелками, что, казалось, о них можно порезаться, лимонная рубашка с полосатым галстуком и аккуратные черные туфли не по сезону. Его гладко выбритое лицо наверняка являлось во фривольных снах многим городским кумушкам, а в больших светло-серых глазах было что-то детское.

Начальник тудымской жандармерии снял перчатку цвета свежих сливок и протянул следователю руку:

– Добрый день, господин Фигаро! Винсент Смайл к Вашим услугам! Добрейшая тетушка Марта уже наверняка рассказала Вам кто я такой.

– Рассказала, – следователь пожал протянутую руку. Ладонь у главного жандарма была теплой и сухой, а рукопожатие – сильным и уверенным. «Городской герой», подумал Фигаро. «Вот только этого мне и не хватало».

– Тогда, если Вы не возражаете, я сразу перейду к делу. Мне нужна Ваша консультация по одному щекотливому вопросу.

– Консультация от младшего следователя Фигаро, или…?

– Нет, – Смайл покачал головой. Я здесь неофициально. То есть, я, конечно, мог бы попросить Вас подключится к расследованию, но не хочу причинять Вам лишние неудобства.

– К расследованию? – Фигаро хмыкнул. – Боюсь, моя специализация…

– Может спасти жизнь невинным людям, – перебил жандарм. – Фигаро, я кое-что слышал про Вас от Матика. И помню Ваше дело с этим алхимиком…

– Не напоминайте, – поморщился следователь. – Лучше расскажите, что у Вас случилось.

– Может, лучше, проедем со мной? У меня тут карета…

– Вот что, господин Винсент Смайл, – следователь вздернул нос, – Вы знаете, мне и здесь неплохо. Тепло, светло… Вы, между прочим, оторвали меня от обеда.

– Покорнейше прошу меня извинить, – Смайл шаркнул ножкой. – Я не намеренно, поверьте. Просто я очень обеспокоен…

– Что у Вас случилось? Рассказывайте!

Начальник городской жандармерии вздохнул. Немного подумал, повертел в руке тросточку. И принялся рассказывать:

– Сегодня на рассвете на дороге к железнодорожной станции была найдена застрявшая в снегу повозка. Как Вы помните, снега вчера никто не ожидал, поэтому никто не подумал позаботиться о санях. Хозяин повозки, некий Адам Фулл, городской извозчик, обнаружен в снегу, примерно, в сотне шагов от своего экипажа. Бедняга замерз насмерть, как и обе его лошади. Нашел его Алексей Банджо, тоже извозчик. Этот же Банджо рассказал, что вчера, примерно в восемь вечера, видел повозку Адама Фулла рядом с гостиницей «Глобус».

– То есть, получается, он за каким-то чертом рвался на станцию? – Фигаро нахмурился.

– Нет. Извозчики, оставшиеся на станции, божатся, что вчера вечером Фулл был с ними.

– Вот как? В котором часу?

– В шесть часов вечера – точно.

– А умер он…

– Около трех часов ночи.

– Ничего не понимаю. Зачем ему с таким риском ехать по снежным завалам в город, а потом еще и возвращаться назад? И где его носило с восьми до двух?

– Мы не знаем.

– И почему он не остался в повозке? Пробовал дойти до станции пешком? Как далеко от «Тупичка» его нашли?

– Верстах в трех.

– Немного.

– Но и немало. На улице было холодно, снег, видимость почти нулевая. Кто знает, может он запаниковал. Заблудился. Ну и…

– Ну, ладно, хорошо. – Фигаро поднял руку, – но причем тут я? Я, знаете ли, не занимаюсь сумасшедшими извозчиками.

– Я знаю, – Смайл серьезно кивнул. – Но мне интересно, почему Адам Фулл не оставил записи в путевой книге на станции и почему станционный смотритель страдает провалами памяти.

Размерами и формой карета Винсента Смйла напоминала большой сарай. Внутри даже имелась маленькая печь и стеклянная тумбочка с напитками, а четыре каурых тяжеловоза тащившие карету, казалось, даже не замечали ее веса. Полозья весело скрипели, за окнами пролетали холмы, за ночь превратившиеся в белые горы, а Фигаро вздыхал о печенье, которое так и не успел доесть.

«Опять на вокзал», думал он. «Вот уехал бы днем раньше, так и не пришлось бы сейчас мотаться с этим настырным типом. Прилип, как банный лист. А я-то уже думал поваляться в кровати, полистать нового Бауэра, написать отчет… Ага, куда там».

На перроне было пусто. Только курил у дверей жандарм в форме, при виде начальства взявший под козырек. Из печной трубы поднимался легкий дымок; пахло печеной картошкой и луком.

Станционного смотрителя Фигаро помнил. «Дурак и самодур», подумал следователь. «Проедает казенные деньги, а толку от него как с козла молока. И что это за должность такая – „станционный смотритель „Тудымского тупичка“? Право слово, это ж все равно что „начальник печной заслонки“».

«Дурак и самодур» сегодня выглядел неважно. Было видно, что с утра он уже успел приложиться к бутылке: налитые кровью глаза Валдиса Борна походили на две крупные вишни. При беседе смотритель то и дело прикладывал руку к затылку, морщась, будто от зубной боли.

– Нет, ваше благородие, ничего такого не видел. Все тишь да гладь, божья благодать… А что Фулл этот уехал, так то потому что дурень был. Купился, небось, на звонкую монету, пожадничал и – привет! – смотритель пренебрежительно махнул рукой, демонстрируя свое отношение ко всем жадным идиотам мира сего.

– Но кто мог его нанять? – Фигаро покачал головой. – Вы же сами сказали, что последние пассажиры разъехались около половины пятого. А Адам Фулл остался здесь. И оставался здесь, как минимум, до шести часов вечера.

– Не знаю, ваше благородие, – на лице станционного смотрителя проявилась напряженная работа мысли. – А только так разумею: сам по себе извозчик никуда бы не поехал.

– Потрясающе тонкий вывод, – пробормотал Смайл.

– Да, а что там с Вашей потерей памяти? – Фигаро скептически посмотрел на стоявшую в углу здоровенную пустую бутыль.

– Да странная штука получается, ваше благородие. Помню, сидел вечером здесь на стуле. Ужинал-с… А потом вдруг – раз! – и стою возле купейного вагона. Двери, значится, запираю. А как вышел да зачем – вот того не помню. И башка болит жутко.

– Угу, – кивнул следователь, – бывали и у меня такие «потери памяти». Особенно когда водку ключница делала… – Он тяжело вздохнул, покосился на Смайла и, достав из саквояжа устройство, похожее на короткую трубку с часиками на конце, сунул его под нос станционному смотрителю. Стрелка на «часиках» слабо задергалась.

Фигаро нахмурился.

– В течение прошедших суток занимались какой-либо ворожбой? Приворот, отворот, выкатывание порчи «на яичный желток»? Составление астральных гороскопов? Начертание чародейских символов?

– Да что Вы! – замахал руками Борн. – Мы, ваше благородие, чародейничать не научены, нам бы все больше своими руками, так сказать. Кесарю кесарево…

– Да-да, знаю… Голова болит? – Фигаро подвинулся к Борну и пальцем оттянул ему правое веко.

– Болит, а чего ж ей не болеть… В смысле, да, что-то разболелась, проклятущая. На погоду, видать.

– Что Вы ели с утра?

– Я… Да вот, чаек…

– И все? А ну-ка встаньте! – потребовал следователь.

Борн поднялся на ноги. Краем глаза Фигаро заметил, что Смайл внимательно наблюдает за происходящим.

– Закройте глаза.

Смотритель зажмурился.

– А теперь прикоснитесь указательным пальцем правой руки к кончику носа.

Борн послушался… и едва не выбил себе глаз.

– Ух!.. Вот ведь оказия!..

– Ладно, садитесь… Господин Смайл, нам надо поговорить. – Следователь повернулся к жандарму. – На улице, если не возражаете.

Они вышли в сени. Фигаро достал из кармана новенький портсигар и протянул Смайлу.

– Сигарету?

– Благодарю Вас, не курю… Так что Вы можете обо всем этом сказать?

– Есть у меня одна мыслишка, – следователь сжал зубами сигарету и мановением руки заставил ее кончик вспыхнуть. – Правда, пока это только предположение. Но оно Вам не понравится.

– Господин Смайл!..

– Выкладывайте, – тот кивнул.

– Господин Смайл!

Двери распахнулись, и в облаке снега на пороге появился раскрасневшийся человек в бобровой шубе. На голове у него косо притулилась форменная фуражка с двумя скрещенными саблями. Тоже следователь, поднял Фигаро. Только из жандармерии.

– Господин Смайл! Срочно! Лично из управления!

– Что случилось? – раздраженно спросил главжандарм. – Что за паника?

– Господин Смайл, у нас труп! В гостинице «Глобус»!..

«Глобус» был не самой большой гостиницей в Нижнем Тудыме, но самой дорогой уж точно. Четыре этажа, ливрейный лакей у входа, аккуратные деревца по периметру и очень чистые номера с красивой старинной мебелью. Паровой насос, бойлер, горячая вода во всех номерах, алхимические светильники и весьма достойная кухня. Фигаро подумал, что его скромного жалования не хватило бы и на пару дней проживания в «Глобусе». А если к этому добавить его постоянное желание вкусно и много есть…

Жандармов в холле было как сельдей в бочке. Следователя попытались остановить, но Винсент Смайл лишь нетерпеливо махнул рукой и служители закона, лихо козырнув, тут же отстали. Следователь с жандармом поднялись на второй этаж и прошли по короткому коридорчику к двери номера двадцать семь, на которой уже висела табличка «Не входить! Расследование!»

На коврике у двери в ванную лежал молодой черноволосый мужчина в белой рубахе и красной жилетке – под цвет узких брюк. «Прислуга из номера», понял Фигаро. В правой руке у мужчины был зажат нож с костяной ручкой. Короткое лезвие покрывала корка засохшей крови. Шея мертвеца представляла собой малопривлекательное зрелище: грубый неровный разрез, что называется, от уха до уха.

Рядом на корточках сидел маленький человечек в сером халате. На носу у коротышки криво притулились очки без оправы; в руке он держал пинцет с тонкими крючковатыми лапками.

– Время смерти? – спросил Смайл.

– Около полуночи, – человечек в халате скривился. – Как это ни грустно, но я вынужден констатировать самоубийство.

– Что? – жандарм широко открыл глаза. – Он что, сам себе перерезал горло ножом для писем?

– Да. Характер раны, положение лезвия, угол, под которым держали нож – все это указывает на то, что он, действительно… хм-м… зарезался сам. Даже не знаю, что сказать…

Фигаро присел над трупом и аккуратно коснулся запястья мертвеца. Смайл не препятствовал, просто стоял рядом и тер подбородок. Следователь достал уже знакомое главжандарму устройство, похожее на трубку с часиками, и поводил над трупом. Стрелка слабо дергалась.

– Мышцы рук… – начал Фигаро.

– Да, я обратил внимание, – врач кивнул. – До сих пор нет полного расслабления. И обширный спазм грудной клетки.

– Яд? – предположил главжандарм.

– Что же, по вашему, он вначале принял отраву, а потом перерезал себе глотку? Для верности? Нет, – врач покачал головой, – это самоубийство. Правда, самое странное самоубийство из всех, которые мне приходилось видеть.

Фигаро выпрямился и стал медленно ходить по номеру туда-сюда, стараясь не ни к чему не прикасаться. «Дорогой номер», подумал он. «Один из самых дорогих в „Глобусе“. Дрова в камине догорели давно… Сигарный пепел в хрустальной пепельнице. Много пепла…»

– Номер снимали?

– Да, некий Виктор Вивальди. Заплатил за три дня. Где он сейчас – устанавливаем. – Врач уже складывал свои инструменты в чемоданчик.

– На момент совершения… м-м-м… самоубийства он был в номере?

– Пока не знаем. Ладно, может, вскрытие покажет что-то интересное. – Человечек в сером халате пожал плечами и вышел за дверь. Винсент Смайл повернулся к Фигаро.

– Вы говорили, что у Вас есть какая-то догадка…

– Не торопитесь, – остановил его следователь. – Давайте сначала опросим свидетелей.

– Ладно, – кивнул жандарм. – Свидетелей так свидетелей.

Темнело. За высокими окнами «Глобуса» вспыхнули фонари. Их маленькие огоньки, плывущие в снежной пурге, казались маячками на бакенах затерянной пиратской гавани, а проносящиеся мимо в белых вихрях сани – стремительными хищными барракудами.

Фигаро сидел за маленьким столиком у окна в холле, доедал безвкусный гренок с куриным крылышком и наполнял пепельницу трубочным пеплом. Рядом на бильярдном столе расположился Винсент Смайл с миниатюрной чашечкой кофе в руке. Главный городской жандарм снял пальто и остался в приталенном бежевом костюме: узком, аккуратном и дьявольски элегантном. Лицо Смайла выражало глубокую задумчивость. Он что-то бормотал себе под нос и постоянно чесал затылок автоматическим пером с золотым колпачком, так что в результате этих манипуляций шевелюра жандарма, ранее уложенная волосок к волоску, превратилась в некое подобие картины Адольфа Хистора – младшего «Взрыв на макаронной фабрике».

За время, проведенное с главжандармом, Фигаро уже успел понять, что внешний лоск Винсента Смайла являлся просто маскирующей приманкой, вроде огонька на лбу глубоководной рыбы-удильщика. Смайл наверняка родился в хорошей семье, получил замечательное образование и большое наследство, ему привили самые изысканные манеры, но… В высшее общество Смайл так и не попал, застряв где-то на полдороги.

Следователь его понимал.

Зато внешность и манера общения очень помогали Смайлу на службе. Если Фигаро просто не воспринимали всерьез (даже самые отъявленные жулики и головорезы трепали при нем языками без умолку), то Винсент Смайл внушал доверие, причем доверие какой-то заоблачной степени. Лучше всего шарм жандарма действовал на женщин, но и мужчины были не прочь потрепаться с вежливым предупредительным джентльменом.

– Так, – сказал начальник тудымской жандармерии, допивая кофе, – подведем итоги. Что у нас есть? Попробуем восстановить картину событий. Вчера, около девяти часов вечера, в номер двадцать семь – кстати, «люкс» – въехал некий господин, записавшийся в книге посетителей как Виктор Вивальди. Он заплатил сразу за три дня; платил наличными. Золотом. Причем лакей на входе утверждает, что приехал этот Вивальди в экипаже, описание которого – тут Смайл поднял палец – полностью соответствует описанию повозки Адама Фулла.

– Ага, – Фигаро поднес к носу свой блокнотик. – Возраст: около сорока лет. Одет очень аккуратно: светлое пальто, белая шляпа, рубашка, галстук… Волосы с проседью… Особые приметы – без особых примет. Характер – скорее, отвратительный.

– «Вызывающе-заносчивый», процитировал Смайл. – Так сказала горничная, менявшая в номере Вивальди постельное белье. Потому как то, что там уже было, показалось ему несвежим.

– Однако, как разговаривают местные горничные, – Фигаро покачал головой. – Прямо как классные дамы. Ладно: около десяти ему меняют постель. В половину одиннадцатого подают ужин. И где-то около полуночи он звонит в колокольчик. В двадцать седьмой номер отправляется прислуга из ночной смены…

– …Наш диковинный самоубийца, некий Альберт Виктум, двадцати трех лет от роду. Все, дальше провал. За ночь других вызовов от посетителей не поступало, Виктума никто не хватился, до самого утра никаких происшествий не случилось. Его нашла дежурная горничная около двух часов пополудни. Вивальди в номере не было. Когда он вышел и где он сейчас – неизвестно. Никаких записок и распоряжений Виктор Вивальди не оставлял, никаких личных вещей в номере не забыл. Разве что сигарный пепел.

– Что же мы имеем?

– Имеем? – жандарм поморщился. – Пока что имеют нас. Что мне писать в предварительном заключении? Вчера на станцию «Тудымский тупичок» прибыл некий мужчина сорока лет, который не уехал вместе со всеми, а подождал, пока пассажиры разъедутся, а дорогу завалит снегом. Все это время он отсиживался… где? В вагоне? В сортире? Понятия не имею. Как бы там ни было, около шести часов он выбрался из своего убежища и отправился договариваться с извозчиками о поездке в город. Причем выбрал он, почему-то, именно Адама Фулла. Более того, договорился он с Фуллом, видимо, заранее, потому что, как утверждает извозчик Бушля – пьяница и грубиян – Фулл просто вышел за дверь и не вернулся. Непонятно как, но на честном слове и на одном колесе Фулл довез этого типа до города. Наверное, с извозчиком он тоже расплачивался золотом. После того, как Фулл высадил своего пассажира возле «Глобуса», а сам поехал замерзать в снегу, предварительно покатавшись где-то еще часа четыре, наш странный гость…

– …Который на этом моменте превращается в Виктора Вивальди…

– …заплатил за номер, поругался с горничной и около полуночи вызвал к себе прислугу. Виктум, очевидно, немного опоздал, поэтому так расстроился, что перерезал себе горло. Типа как самурай, не вынесший позора, режет себе брюхо наискосок. Вивальди, натурально, ужаснулся такому экспрессивному проявлению местных нравов и в панике сбежал заливать шок в какой-нибудь кабак.

– Полный бред.

– Полный и абсолютный, – Смайл покачал головой. – Я уже послал человека проверить, не остановился ли этот Вивальди где-нибудь еще.

– Пустая трата времени. – Следователь пыхнул трубкой. – Так вы его не найдете.

– Стоп! – главжандарм встал с бильярдного стола и отряхнул брюки. – Фигаро, хватит темнить. Вы говорили, что у Вас есть какая-то идея. Выкладывайте.

Фигаро достал из кармана носовой платок, трубно высморкался и покачал головой.

– Это уже не идея. Я почти уверен в своей правоте.

– Я слушаю. И что, черт подери, это за трубка, которой Вы тыкали под нос станционному смотрителю и этому Виктуму?

– Детектор асинхронных колебаний. Ну, или «мерило», если по-простому. Регистрирует остаточные следы ворожбы.

– И?..

– Показания есть в обоих случаях, но нетипичные. Следы эфирных напряжений слабые. Использованной силы явно недостаточно для сотворения даже простейшего заклятья. Меня больше всего насторожило странное поведение погибших перед смертью и состояние господина Борна.

– Что Вы имеете в виду?

– Головная боль. Отсутствие аппетита. Провалы в памяти, тремор рук и проблемы с ориентацией. И это еще не все. У этого слуги из номера хватило сил перерезать самому себе горло, что уже на грани возможного. Плюс судороги, не до конца расслабленные мышцы. Я уверен, что вскрытие покажет полнокровие мозговых оболочек, возможно, даже, точечные кровоизлияния.

– И что все это значит?

– Скорее всего, – Фигаро говорил медленно и четко, – вы имеете дело с псиоником. Причем псиоником, чьи возможности существенно превосходят средние показатели для псиоников в целом.

– И что все это значит? – Смайл нахмурился.

Фигаро вздохнул и пустился в разъяснения:

– Псионик, по определению, это колдун, чья специализация – контроль чужого разума. Но колдун необычный, не такой, с какими привыкла работать Инквизиция. Понимаете, Винсент, колдуны, обыкновенно, используют для сотворения заклинаний специальные формулы и сложные ритуальные конструкции. Ну, там, машут руками, произносят разную тарабарщину, проводят головоломные вычисления узловых нагрузок и всякое такое. Псионикам это не нужно. Если колдуна сравнить с глубоководным ныряльщиком – чем глубже, тем профессионализм выше, то псионик – рыба в океане.

– Почему так? – жандарм внимательно слушал; лицо его было напряжено.

– Есть колдовские действия, которые чародеи умеют производить, так сказать, «на лету». На начальных этапах обучения они требовали напряжения и концентрации, а потом были отточены до автоматизма и колдун делает такие штуки, даже не задумываясь. Например, Ваш покорный слуга умеет прикуривать сигарету щелчком пальцев. Такой вот скромный талант, но тем не менее. А чародеи поматерей, к примеру, недавно уехавший из города Алистар Метлби, умеют кое-чего покруче: левитация, манипулирование температурой предметов, считывание поверхностной информации из головы – Вы бы назвали это «чтением мыслей».

– Ага! – Смайл потер лоб, – кажется, понимаю. Это, вроде как, велосипед: поначалу ты постоянно думаешь, куда повернуть руль, чтобы не свалится в канаву. А потом все происходит само собой: крутишь себе педали и едешь.

– Очень хорошее сравнение, – кивнул Фигаро. – Совершенно верно. Навык переходит в область рефлекторной психомоторики и выполняется уже бессознательно. Так вот, Винсент, псионики, как правило, вообще никогда и ничему не учатся. Их талант – от природы, врожденный, изначальный. Они могут его развивать, практикуясь, но ни один псионик никогда не объяснит Вам, как именно он делает то, что делает. Понимаете, контролировать чужой разум невероятно сложно. Есть определенные процедуры, например, «Глубокое зондирование», которым пользуется Инквизиция, но оно крайне опасно для психики – лишь каждый пятый сохраняет после этой милой операции рассудок. Это как бить в башку тараном, понимаете? Псионик же входит с сознанием жертвы в своеобразный резонанс, в результате чего получает контроль над «рычагами управления». Научить этому нельзя, этим можно только пользоваться, точно так же, как гениальный поэт не сможет научить инженера слагать стихи, а великий композитор не научит посредственного пианиста писать симфонии, которые потрясают души.

– Тогда почему этих ваших… псиоников не берут к себе на службу те же Серые Плащи? Или Инквизиция? Дьявол, да я сам бы не отказался от дознавателя, который вытащит улики прямо из черепушки подозреваемого! – Смайл нервно хохотнул.

– Такие случаи, конечно же, были. Есть все основания полагать, что знаменитый Штирлинг, почти пять лет подряд водивший за нос верховное командование Рейха, был псиоником невероятной силы. Я, например, не могу иначе объяснить, как он мог в женском парике и с кристаллом дальней связи в чемодане проехать на осле через пять кордонов, в результате таки попасться, а потом выйти из застенков Квайля невредимым, да еще и со своим чемоданом в обнимку. Еще был знаменитый прелат Павел из Инквизиции, которого прозвали «добрейшим», потому что он ни к кому не применял пыток. Напротив, он проводил с задержанными малефиками задушевные беседы о морали и человеколюбии, после которых те становились кроткими, как овечки. Прелат оставил после себя дневник, на последних страницах которого признался в своих псионических способностях. Но все это единичные случаи.

– Почему?

– Две причины. Первая: настоящий псионический талант встречается крайне редко. Я не помню точную цифру, но там даже не один на миллион. Гораздо реже. И вторая: псионики, как правило, сидят тише воды, ниже травы. Потому что уже более сотни лет действует знаменитый Черный Эдикт, в котором псионики идут первым номером в списке. То есть подлежат немедленному уничтожению сразу после поимки, равно как Легкие Вампиры, оборотни первого порядка и опасные Другие, вроде демонов.

– Я не понимаю.

– А Вы не торопитесь, Винсент. Подумайте сами. Слышали когда-нибудь о Сеймуре Шуте из Нижней Марки? Нет? Ну, понятно, у вас на кафедре о таком не рассказывали. А, между тем, этот шустрый тип умудрился, в свое время, держать за яйца четыре государства, вертя тамошними монархами и секретными службами как ему угодно. Он был убийца, педофил, извращенец, но, помимо всего прочего, он был псиоником, и ему все сходило с рук. Даже война с Рейхом, в результате которой Нижняя Марка стала дистриктом Кост, потеряв независимость и половину своей армии. Страшно подумать, что случилось бы, выйди Сеймур на кого-нибудь из близкого окружения рейхсканцлера. К счастью, Рейх тогда впервые применил дальнобойные орудия, и Сеймура привалило обломком стены прямо в королевской ставке. А Соня Золотой Глазок? Пятьдесят лет назад она вынесла из центрального хранилища Инквизиции два мешка с зачарованными предметами, так называемыми «артефактами», представляющими огромную опасность. Многие из них не найдены до сих пор.

– Но Инквизиция…

– Арсенал Инквизиции бессилен против псиоников. Даже способности Светлых Сестер. Они разрушают тонкие сплетения эфира, а псионики ничего не плетут, и разрушать в их «заклятьях» нечего.

Надо отдать должное начальнику городской жандармерии: он не разозлился. Не побеждал кому-то драть вихры, отправлять посыльных, бить в набат и вообще поднимать шум. Он просто сел на стул у стены и задумался.

Думал Винсент Смайл долго. Фигаро успел выкурить трубку, выбить пепел и доесть последний мерзостный гренок. Наконец, главжандарм выпрямился и спросил:

– А что в такой ситуации посоветует следователь ДДД?

– Младший следователь… Он посоветует немедленно телеграфировать в столичный инквизиторий и вызывать Специальный Отряд. Или сразу в Орден Строгого Призрения – для верности. Когда Ищейки Ордена будут здесь, Вы сможете спокойно уснуть и ни о чем не… Что такое?

Смайл качал головой и грустно улыбался.

– Фигаро, посмотрите в окно. Снегопад. Мы полностью отрезаны от мира. Восточный тракт перекрыт, Северный тоже. Поезда не ходят. Я удивляюсь, как до сих пор работает телеграф. Даже если Орден умудрится создать стабильный блиц-коридор, что с того? Ищейки ОСП в Нижнем Тудыме? Начнется паника, а наш убийца тем временем…

– Ваш убийца, Винсент, – следователь зевнул. – Я устал. И не хочу иметь с этим делом ничего общего. Я обещал Вам консультацию – она закончена. Отвезите меня домой, пожалуйста.

Винсент Смайл поджал губы и кивнул.

– Хорошо. Я не могу Вас упрекнуть в нежелании помочь – Вы рассказали все, что знали. Идемте, мой человек отвезет Вас, куда захотите.

– А Вы? Что будете делать Вы?

Начальник жандармерии махнул рукой.

– Это мое дело. Как Вы совершенно справедливо заметили. Спасибо за время, которое Вы мне уделили, Фигаро. Не смею Вас больше задерживать. – Он коротко взял под козырек.

– Ой, ли… – пробормотал следователь. – Хотелось бы верить.

Гостиница «Восточный Ветер», строго говоря, не была гостиницей в общепринятом смысле этого слова. Первые два этажа занимал игорный дом «Поляна», принадлежавший городскому голове, а на третьем находилась пара десятков комнат для задержавшихся на ночь посетителей. Именно комнат, а не номеров: в «Восточном Ветре» придерживались принципа: «Роскошь – не излишество, а способ существования». Цены здесь поддерживались на вполне приемлемом уровне и «Ветер» редко пустовал: в его комнатах шумно отмечали выигрыши в рулетку и заливали горе проигрышей; здесь часто находили пристанище любовники, состоятельные бандиты или разорившиеся коммерсанты, собравшиеся свести с жизнью. Хозяева «Восточного Ветра» не возражали. Хотел посетитель провести веселую ночку с девочкой, снятой на бульваре Роз, или повесится – двери гостиницы были открыты для всех.

…В эту ночь портье Александр Лонг скучал.

Даже не так: в ночь со среды на вторник портье Александр Лонг подыхал со скуки. Проклятый снег валил уже почти сутки и добропорядочные граждане Нижнего Тудыма предпочитали в такую погоду сидеть дома, а не ехать в центр города, чтобы просадить в карты свои деньги, тем более что извозчики, почуяв наживу, совершенно бессовестно задрали цены.

«Поляна», обыкновенно под завязку набитая людьми, пустовала. Только пара строгого вида дам, похожих на высохшие от времени гороховые стручки, с высокомерными минами бросали жетоны на рулеточный стол, да какой-то мутного вида господин с налитыми кровью и лимонной водкой глазами методично проигрывал в покер свои империалы. Дамам было лет по шестьдесят и их уже не красили ни дорогие соболиные шубы, ни бриллианты в волосах, так что смотреть портье было решительно не на что.

«Вот бы сейчас подняться на третий этаж, взять пару журналов у счетовода на конторке и сделать глоток из фляги», мечтал Лонг. «Но нельзя: Карапетович, эта жирная задница, обязательно проверит холл именно в этот момент».

Он с тоской огляделся: холл был возмутительно-пуст. Оба крупье спали на ходу, а расфуфыренные престарелые горгульи, казалось, были готовы мучить рулетку всю ночь напролет.

«А, будь что будет», подумал портье. «Рискну. Все равно сегодня уже никто…»

…Неверный свет габаритных фонарей разорвал снежную завесу; зафыркали лошади, заскрипели полозья саней, послышалось веселое гиканье извозчика, хлопнула дверца. Звякнул колокольчик над дверью и в холл, отряхивая с ботинок снег, вошел мужчина лет сорока.

«Невероятно», подумал портье. «Псих. Или иностранец. А что? Приехал откуда-то с севера…»

Но вслух сказал:

– Добрый вечер. Приветствую Вас в «Восточном ветре». Карты, рулетка? Номер?

– Номер, пожалуйста. – Мужчина вымученно улыбнулся и отдал чемодан подбежавшему носильщику. Теперь стало видно, что он валится с ног: тонкое интеллигентное лицо было смертельно-бледным, под глазами залегли глубокие тени.

– «Люкс», купеческий?

– Любой, где хорошая кровать и есть горячая вода.

– Разумеется. Вы к нам надолго? – портье положил на стойку ключ с костяным брелоком и книгу посетителей.

– Пока что – на сутки, а там будет видно. – Посетитель бросил Лонгу золотой и, взяв со стойки перо, расписался в книге. «Виктор Вивальди, эсквайр», прочел портье.

– Распоряжения?

– Благодарю, пока никаких.

– В котором часу подавать завтрак?

– Я сообщу.

– Прошу простить мое любопытство, но Вы, случайно, не родственник Алексису Вивальди из Зеленого Посада? – портье с любопытством поднял глаза на позднего посетителя.

– Да, Вы совершенно правы. Я его сын, – мужчина внимательно посмотрел на Лонга, и Портье показалось, что во взгляде Вивальди мелькнул испуг.

Вслед за этим Лонг испытал нечто очень странное. На секунду ему показалось, будто десятки тонких пальцев быстро шарят по его карманам, аккуратно, касаясь одежды и оставляя после себя ощущение легкой щекотки. Затем он почувствовал укол в правый висок и все прошло.

«Нервы, что ли, шалят?», оторопело подумал портье.

Странно: ему показалось, что на лице позднего посетителя проступило облегчение. Вивальди улыбнулся – теперь его улыбка выглядела гораздо естественней – и, помахав портье рукой, направился к лестнице.

Лонг проводил его взглядом, пожал плечами, смахнул золотой в кассовый ящик и опять заскучал.

Он уже почти забыл о Вивальди, когда к регистрационной стойке подошел человек. Портье узнал его: это был тот самый расхристанный толстяк бандитского вида, который весь вечер играл в покер. Правда, сейчас он не показался Лонгу пьяным. Да и спиртным от него не пахло.

– Прости, дорогой, – голос у толстяка оказался неожиданно высоким и сипло-простуженным, – ты не подскажешь, в какой номере остановился господин, который только что приехал?

– Политика нашего заведения… – начал портье, высокомерно задрав козырек форменной шапочки, но толстяк опередил его, выудив из кармана мятого коричневого пиджака золотой империал, и щелчком пальцев отправив его прямо Лонгу в руку.

– …заключается в том, чтобы удовлетворять все запросы наших клиентов, – закончил портье. – В восьмом. А Вы, простите, из жандармерии?

– Я его друг. И мне, признаться, очень странно видеть его здесь и сейчас. Быть может, у Виктора неприятности и ему нужна помощь.

– Надеюсь, что нет, – вежливо кивнул Лонг.

– Вот и я надеюсь. Не подскажите, где тут ближайшая будка городского телеграфа?

– О, это на рыночной площади. Та, что за углом, уже неделю не работает.

– Проклятье! – толстяк досадливо топнул ногой. – Ладно, черт с ним… – он решительно зашагал к лестнице, но Лонг остановил его.

– Господин Вивальди, – сахарным голоском пропел портье, – просил, чтобы его никто не беспокоил до утра.

– А кто собирается его беспокоить? – толстяк округлил глаза. – Ни боже мой, любезный. Поверьте, он будет рад увидеть меня. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Я тоже на это надеюсь, – честно признался портье.

…Когда старинные часы в холле пробили четверть первого, портье решил, что с него хватит. Игорный зал опустел; дамы, сорвав небольшой куш в рулетку, наконец, отправились в номера. На всем этаже царили тишина и полумрак: горел только каждый третий из газовых рожков на стенах.

Лонг поднялся наверх, взял стопку журналов, не забыв от души хлебнуть коньяка из фляжки, которую всегда носил с собой в потайном кармане, спустился на первый этаж и, примостившись в кресле рядом со стойкой, погрузился в чтение.

Он как раз дошел до статьи о реформах в королевской армии (Их Величества, проникшись духом индустриализации, собирались пересадить гусар Третьего Кавалерийского Легиона с лошадей на паровые танкетки), когда на лестнице послышались быстрые шаги и в холл буквально выбежал господин Вивальди-младший.

Его лицо представляло собой комичную смесь страха и решимости, к тому же он изо всех сил старался не подавать виду, что что-то случилось. Хотя не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: если человек как ошпаренный вылетает из номера в середине ночи и спешит на улицу, где погода вытворяет черт знает что – дела у него плохи.

– Господин Вивальди! – портье вскочил на ноги. – Вы нас покидаете?

– Покидаю?.. Нет-нет, что Вы… – Вивальди рассеяно покачал головой. Было видно, что он спешит как можно быстрее выскочить за дверь, но пытается сдерживать себя. – Просто… Срочное дело…

– Ваш друг принес плохие вести? Сочувствую, – портье наклонил голову.

– Друг? – удивился Вивальди. – Ах, да, друг. Извините…

Острая боль пронзила голову Лонга, подобно яркой вспышке. Портье вскрикнул и схватился за голову, но боль ушла так же внезапно, как и появилась. Он пожал плечами и поуютнее устроившись в кресле, продолжил чтение.

О Вивальди, к этому времени, он совершенно забыл. И не вспоминал о нем до самого утра, когда горничная нашла в ванной комнате восьмого номера тело толстяка в коричневом костюме.

…- Господин Фигаро!

Следователь заворочался, пытаясь понять, спит он еще или уже проснулся. Жиденький свет пробивался из-за шторы и утренним контрапунктом к нему под дверь лез запах яичницы и шкварок. По всему выходило, что уже часов девять и пора выбираться из-под одеяла – завтракать, но Фигаро, уснувший в половине третьего ночи с книгой в руке, испытывал жуткие душевные терзания при мысли о том, что кровать придется покинуть.

– Фигаро! Вставайте!

Следователь попытался забиться головой под подушку, как делал в далеком детстве, когда утренний колокол сообщал, что до начала школьных занятий осталось ровно полчаса и пора поторопится. И, точно так же, как и в детстве, номер не выгорел: теперь в дверь начали стучать.

– Фигаро! К Вам пришли!

– О, господи! – следователь стукнул кулаком по перине. – Уже встаю!.. Хотя, нет, – он мстительно ухмыльнулся, – пусть начальник жандармерии поднимается прямо сюда.

– Откуда Вы…

– Да кого еще черти принесут в девять утра?! В чужом городе?! – заорал Фигаро. – Тетушка Марта, будьте так любезны, отправьте чай и плюшки вместе со Смайлом! А я пока умоюсь.

…Минут пять он плескался в умывальнике, фыркая и раздраженно сопя – вода была холодная. Когда он потянулся за полотенцем, дверь открылась, и в комнату вошел Винсент Смайл. В руках у начальника тудымской жандармерии были чашка чая и блюдечко с пирожными.

– Доброе утро, Фигаро, – Смайл поставил посуду на стол. – Тетушка Марта просила передать, что вместо плюшек сегодня пирожные с кремом.

– Доброе утро, Винсент… А почему всего два?

– Одно я уже съел… А Вы неплохо устроились – дрыхните до половины десятого. Сразу видно, что Вы из города.

– Ну, родился-то я в провинции, – следователь вытер лицо полотенцем и сел за стол. – Присаживайтесь, берите табурет. Что у Вас случилось?

– Два часа назад, – главжандарм сел, скрестив руки на коленях, – в восьмом номере гостиницы «Восточный Ветер» было найдено тело мужчины. Возраст – около сорока лет. Личность не установлена – никаких документов при погибшем не найдено. В книге посетителей записей не оставлял. Зато около полуночи в этом самом номере остановился человек, записавшийся как Виктор Вивальди.

– Угу… Похоже, это его настоящее имя.

– Вас это не удивляет?

– А должно? – следователь принялся меланхолично жевать пирожное.

– Я просто не могу понять: это демонстрация презрения или просто гордость?

– Кто знает… Вам не один ли черт? Все равно Вы его пока не поймали. И вряд ли поймаете в ближайшее время… Скажите, а что вообще этот неопознанный мужик делал в чужом номере?

– Портье рассказал, что погибший весь вечер играл в покер – там при гостинице игорный дом… или, скорее, гостиница при игорном доме. Ну, неважно. Важно другое: этот тип назвался другом Вивальди, уточнил, в каком номере тот остановился и отправился наверх – судя по всему, прямиком к нашему псионику в гости. Это было около двенадцати тридцати.

– …а потом нашли уже его труп. Как он умер?

– Набрал в ванну воды, залез в нее и вскрыл себе вены.

– А… Этот Вивальди, похоже, становится минималистом. А больше «самоубийца» ничего не говорил?

– Спросил у портье, как пройти к телеграфной будке.

– В половине первого ночи? Он идиот?

– У нас, между прочим, городской телеграф полностью автоматический, – жандарм задрал нос. – Но, да – до ближайшей будки от «Восточного Ветра» далековато.

– Забавно, – Фигаро отхлебнул чаю.

– Это еще не «забавно». Скажите, как далеко могут простираться возможности этого… псионика?

– Очень далеко, – следователь развел руки. – Полностью разрушить личность, внушить ефрейтору Бубе, что он – певичка-шансонетка, заставить отряд жандармерии открыть огонь по своим, зайти в банк и выйти оттуда со всеми деньгами – перечислять можно долго. Но это, простите за тавтологию, «возможные возможности». Что он может на самом деле, я сказать не могу. До тех пор, пока не увижусь с ним лично. А этого мне ну совершено не хочется.

– Да, я помню. Вы не хотите иметь ничего общего с этим делом.

– Просто это не самый лучший способ умереть, – Фигаро допил чай и принялся одеваться. – А почему Вы спрашиваете? Хотите сколотить ударную команду по поимке псионика? Бросьте, пожалейте людей. Обратитесь в Инквизицию.

– Вы же сказали, что они не помогут.

– Не помогут. Но это дело – в их юрисдикции. А Вы переложите эту проблему на чужие плечи.

На лице главжандарма явственно отразилось все, что он думает о таком варианте развития следствия. Фигаро чуть заметно улыбнулся и примирительно поднял руки.

– Спокойно, Винсент! Я Вас понимаю: начальник жандармерии, который бежит в Инквизицию за помощью – та еще картина. Но в данной конкретной ситуации Вы ничего пока сделать не можете. Остается только ждать развития событий и не лезть на рожон. Или у Вас к главному инквизитору Френну личная неприязнь?

– Главный смотритель Френн – мой отец, – сквозь зубы процедил Смайл.

– Ах, вот оно что!

– Да. То самое. Я уважаю папашу, но его вмешательство было бы… преждевременным.

– Хорошо-хорошо. Без проблем. Но Вы ведь не просто так спрашивали меня о пределе возможностей псиоников?

– Не просто, – Смайл тряхнул головой. – Вчера ночью я допрашивал в участке хозяина «Глобуса», господина Пэрри и бухгалтера Фиддла. Ни один из них не опознал тело Виктума.

– В смысле?

– В прямом. Мертвый человек, найденный в номере Вивальди – не Альберт Виктум.

– Вы в этом уверены? – Фигаро даже перестал жевать пирожное.

– Абсолютно. Он похож внешне, но не более. Короткие черные волосы – у Виктума каштановые. Карие глаза – вместо серо-зеленых. И татуировка на правом плече – копейщик, попирающий крылатого льва.

– Тюремная?

– Нет, – Смайл покачал головой, – скорее, солдатская. Но не в ней дело. Если это не Виктум, то кто тогда?

– И где настоящий?

– Я послал к нему домой – Альберт Виктум там не появлялся. Должен был, как обычно, прийти под утро, но не пришел. Сторож в парадном и дворник тоже его не видели.

– Хм… – Следователь почесал затылок. – Все это, конечно, интересно, но… Подменить труп или колдовством сменить ему личину? Невозможно. Да и зачем? Мертвец-брюнет, мертвец-шатен – какая разница?

– Я тоже не понимаю, – главжандарм встал и принялся ходить по комнате. – Но пойму, задери меня слепая мантикора!

– Еще что-нибудь?

– Да. Экипаж Фулла, на котором Вивальди, вроде как, приехал в город, видели около полуночи в Кованом переулке. Пустой. Он стоял как раз возле круглосуточной пивнушки «Драный Кот», где, обычно, собираются извозчики, работающие рядом с Развалом. Но хозяин «Кота» не припоминает, чтобы он видел Фулла в тот вечер.

– Ого!

– Это еще не «ого». Настоящее «ого» дальше: экипаж, доставивший Вивальди в «Глобус», судя по всему, не принадлежал Фуллу.

– Что?

– А то. Лакей описал его как большую повозку красно-коричневого цвета с натяжной крышей и прорезиненными колесами, запряженную парой вороных. Очень похоже, только вот у Фулла повозка красная с черными полосками, а лошади – гнедые. Конечно, в темноте старый черт сослепу мог и перепутать. Но Адам Фулл уж точно никогда не носил бушлат. Его нашли в длинной серой дохе.

– Ничего не понимаю, – нахмурился следователь.

– Я тоже. И именно поэтому мне нужна Ваша помощь.

– Я же сказал… – начал Фигаро, но Смайл прервал его, резко подняв руку.

– Меня интересует только Ваше мнение, не более того. Вы утверждаете, что этот Вивальди – псионик. Ну так расскажите мне как его поймать. Ведь он же не невидимка, в конце концов!

– Винсент, – следователь медленно покачал головой, – это будет непросто. Боюсь, Вы не понимаете, на что он способен. Псионик может войти в чужой дом, поздороваться с хозяином, отужинать и лечь спать, а утром преспокойно уйти и никто даже не вспомнит о его визите. Вполне возможно, что сейчас он мирно похрапывает в Вашей собственной спальне. Как Вы прикажете его ловить? У меня нет никаких идей по этому поводу.

– Фигаро, – глаза Смайла потемнели, – погибли уже трое. Дороги завалены снегом, так что этот тип никуда не денется из города. Это пиранья, которая волей случая, очутилась в бассейне с пескарями – в моем бассейне! Я отвечаю за безопасность этого городишки, но дело не в этом. Я живу здесь, понимаете? Если бы к Вам в дом забрался убийца, что бы Вы сделали? Сидели бы и рассуждали… Фигаро! Что с Вами?!

Бледный, как смерть, следователь присел на край кровати и зажмурился, обхватив руками голову. На лице Фигаро проступили темные пятна; сейчас он выглядел как очень больной человек. Смайл рванулся к тумбочке, где стоял графин с водой, но следователь схватил его за край пиджака.

– Не надо… Все в порядке. Просто… У меня проблемы с… сердцем. Иногда случаются приступы. Это не страшно.

– Я Вас чем-то расстроил?

– Нет… Не в этом дело… Слушайте, да не мельтешите Вы! У Вас есть с собой что-нибудь спиртное?

– Ну… А, черт! Есть бренди. Но если Вы проболтаетесь…

– Успокойтесь, – следователь взял из рук Смайла серебряную флягу с тонкой гравировкой, отвернул крышечку и сделал два больших глотка. – Вот, теперь гораздо лучше. Замечательный бренди, просто отличный. Жаль глушить его из горла…

– В первый раз вижу, чтобы сердечный приступ лечили алкоголем.

– Это… Как ее… Инновация, вот, – Фигаро посмотрел на свои руки: кончики пальцев заметно подрагивали.

– Теперь по поводу вашего псионика. Ему вовсе не обязательно расплачиваться деньгами. Он может шевельнуть извилиной и вопрос об оплате вообще не возникнет в голове у лавочника или, к примеру, гостиничного портье. Однако он платит. Или, возможно, делает вид.

– Нет, не делает, – Смайл отрицательно покачал головой. – Он платит. В обеих гостиницах из касс не пропало ни медяка.

– Ага! То есть, у этого Вивальди есть своеобразная гордость. И еще: обратите внимание, в каких гостиницах он останавливается. «Глобус» – самая лучшая гостиница в городе. «Восточный Ветер» – я был там однажды. Проиграл в карты несколько империалов и, в итоге, напился так, что пришлось заночевать в тамошнем номере. Дорого, зараза… Но очень недурственно.

– То есть…

– То есть Виктор Вивальди – состоятельный человек. Возможно, из богатой, знатной семьи.

– В «Ветре» он записался как «Виктор Вивальди, эсквайр», – заметил главжандарм.

– Отлично! К этому я и клоню: ваш псионик – гордый тип. Пользуется своими настоящими именем и фамилией – в этом я уверен почти на все сто. Платит наличкой, хотя мог бы обойтись и без этого. Предпочитает все дорогое и качественное. Такой человек, Винсент, не станет «вписываться» на чужой квартире. Но в гостиницу теперь вряд ли сунется, если, конечно, он не полный идиот. А теперь вопрос: где в этом городе можно скоротать время – а мы будем исходить из того, что в Нижнем Тудыме наш псионик застрял случайно – так, чтобы можно было и вкусно покушать и, в случае необходимости, заночевать?

– Дорогие ресторации! – воскликнул Смайл, вскакивая.

– Или ключ-клубы для именитых персон. Отправьте туда своих филлеров, и Вы найдете Вивальди.

– Фигаро, Вы молодец! – начальник жандармерии схватил следователя за руку и принялся ее трясти. – Вы даже не представляете, как Вы только что мне помогли!

– Безмерно счастлив, – саркастически фыркнул Фигаро. – Но, Винсент… Хотите, я дам Вам хороший совет?

– Я слушаю.

– Обойдитесь без кретинской самодеятельности. И никто не пострадает.

Ресторация «Равелин», (где уже успел отметиться младший следователь ДДД Фигаро) была «самой-самой» во всех отношениях, но особенно это касалось кухни и цен.

Пат Виски, в прошлом осведомитель тудымской жандармерии, а в настоящее время – филер на полставки, сидел в нижнем зале и тосковал.

Поначалу, когда Виски поставили «пасти» именно «Равелин», он возликовал – в кои-то веки он бы смог отдохнуть в заведении, которое по праву считалось лучшим в городе! А когда Винсент Смайл лично выделил ему десять империалов на расходы, радость Пата перешла все границы.

«Сиди себе за столиком, ешь-пей, да зыркай по сторонам – не работа, а лафа!», думал довольный филер.

Но, как это часто бывает в жизни, его надежды при столкновении с реальностью, оказались хрупки, аки пустынный мираж.

Когда Виски открыл меню и взглянул на цены, ему суждено было пережить серьезную духовную трансформацию. Оказалось, что на свои десять золотых он может, разве что, покушать солянки, взять на второе утку в подливе и запить все это дело морсом.

«Из мандрагоры они, что ли, этот морс гонят? А утку, наверно, фаршируют жемчугами», грустил филер, листая меню в тяжелом кожаном переплете.

Однако же, находчивость и практичность – качества, которые за Виски заметила еще его покойница-мать, как всегда пришли на выручку в нужный момент. Филер покумекал, произвел в уме несложные расчеты, отложил меню в сторону и щелчком пальцев подозвал гарсона.

– Вот что, любезный – принесите-ка водки. Мятной. В большом графине.

– Уже несу! А закусочка?

– Холодец. И смотри, шельма, чтоб с хреном!

– Айн момент! – гарсон исчез и через минуту появился с подносом, на котором потел филигранный графин мятной. – И огурчики малосольные – от заведения.

Филер поправил манжеты, вздохнул, отряхнул казенный пиджак – темно-зеленый с искрой – и приступил к работе.

Часам к семи настроение Пата Виски немного улучшилось, а к половине девятого душевное равновесие филера было полностью восстановлено, чего, правда, нельзя было сказать о равновесии телесном: выходя в туалет, Виски слегка шатался. Он перепутал лестницы, едва разминулся с какой-то пышно разодетой дамой, раскланялся, чуть не свалился с лестницы и поднялся на второй этаж, где ужинали местные богатеи.

«Ух, ну и тяжела ты, служба-матушка», подумал Виски, безуспешно пытаясь завязать галстук, который к тому времени стал похож на селедку второй свежести. «А говорила мне матушка, царствие ей небесное…»

В этот момент филер замер, а глаза его округлились.

Прямо у окна напротив лестницы, за отдельным столиком сидел господин в бежевом костюме и аккуратно разделывал ножом рябчика. Черные волосы с проседью, бородка клинышком, нос с горбинкой. Рядом на вешалке висело дорогое белое пальто и черная с алой лентой шляпа.

«Он», пронеслось в голове у филера.

Без сомнения, это был тот самый человек, описание которого он и вместе с ним еще одиннадцать жандармских шпиков получили сегодня с утра. В голове у Виски вихрем пронеслись слова Винсента Смайла:

«Помните, ваша задача – просто выслеживать его. Ни в какие контакты не вступать, не „светится“ никоим образом. В случае обнаружения этого господина немедленно телеграфировать в участок по форме „А“. И помните – он очень, очень опасен».

И вот теперь человек, который, по словам того же Смайла, убил троих людей менее чем за пару суток, преспокойно ужинал в пяти шагах от Пата Виски!

Надо отдать филеру должное: даже пьяный в стельку он действовал профессионально и быстро. Не сбавляя шаг, и даже не глядя в сторону убийцы, Виски продефилировал через зал, спустился по черной лестнице и пулей вылетел за порог.

Телеграфная будка находилась в паре сажен от входа в «Равелин». Филер рванул стеклянную дверцу – слава богу, будка была пуста – и трясущейся рукой запихал серебряк в щель. Звякнул колокольчик. Виски забарабанил по клавишам шифровальной машинки:

«Срочно. Молния. Номер пятый – шефу. Клиент прибыл. „Равелин, второй этаж, купеческий зал“».

Застрекотали игольчатые валики, застучали молоточки, и из машинки выползла лента с дырочками. Виски подхватил ее, сунул в приемную щель, и набрал номер центрального участка жандармерии. Телеграф проглотил его монету, лента уползла в недра латунного ящика, начала раскручиваться пружина – аппарат отправлял сообщение.

Тяжело дыша, Филер вытер пот со лба тыльной стороной ладони, достал из кармана пачку «Короны» и закурил. «Только бы они успели», думал он. «Только бы успели».

– Будем брать прямо в ресторации? – деловито осведомился Гуга Фелч.

– Зачем? – сержант Нобль выпустил из ноздрей две тонкие струйки табачного дыма. – Куча народу, еще ненароком пришибем кого-нибудь. Пусть выйдет, вот тогда… – он резко ударил кулаком по раскрытой ладони.

– Значит так, ребята, – старик Юзик сплюнул в сугроб, – когда он выйдет, то станет искать извозчика. А мы с Квинтом позаботились, чтобы единственным извозчиком у «Равелина» оказался Цапля. Он сядет в коляску, они отъедут и когда подкатят к верстовому столбу, Цапля возьмет его на мушку. Ну, а ежели что не так пойдет, в кустах двое наших с ружьями. Мы здесь на тот случай, коли этот сукин кот поймет, что запахло жареным и рыпнеться драпать полями – к загороду, значит. Потому и сидим тут в санях.

Фелч важно кивнул и сдвинул на нос бобровую шапку. Ловить залетного душегуба – это вам не хреном по столу стучать! «Расскажу девкам из трактира – в героях месяц ходить буду!», думал он. «Вино на шару, водка, а Гретхен сама мне на шею прыгнет. Тоже мне ледяная королева, драли б ее пьяные кавалеристы!»

Он проверил оба револьвера, достал табакерку, нюхнул, громогласно чихнул и улыбнулся. Нобль похлопал его по плечу и заговорщицки подмигнул.

– Что, Фелч, уже хвост распушил? Ну-ну, вояка. Ты только приказ не забывай: брать живьем.

– Ну дык… – Фелч закивал. – Только я вот что думаю: а вдруг ентот душегуб – тот еще хват? Ну, там, служил в Специальном Отряде, или еще где? Как его живого-то возьмешь? А вдруг стрелять начнет? Я, к примеру, с десяти шагов пять раз из десятка мажу.

– Вот на этот случай, дорогой ты мой, я и взял с собой эту малышку, – Нобль сунул руку в карман и достал из него небольшой, с кулак размером, железный шар. От шара отходил короткий шнурок с деревянным колечком на конце, а на выпуклом вороненом боку красовалось клеймо: змея, обвивающая бокал на тонкой ножке.

– Вот это да! – восхищенно воскликнул Фелч, хлопая себя рукавами по бокам. – Алхимическая, мать ее, бомба!

– Она самая, – подтвердил Нобль. – Только кончай орать, а то Юзик мне голову оторвет. Это ж запрещенное оружие. Короче так: если что пойдет наперекосяк, то я этого гада… – сержант размахнулся и сделал вид, будто что-то бросает. – Только перья полетят. Шеф, конечно, заругает, но особо звереть не будет – жизнь-то всяко дороже.

– Верно, – подтвердил Фелч. – Он так и сказал: если совсем уж туго станет, то ну его к бесу – стреляйте, говорит, на поражение.

– Вот и я о том же.

Оба замолчали. С темного вечернего неба сыпал мелкий снег. Лошади недовольно фыркали и пряли ушами – мороз крепчал и лошадиные морды покрылись белой коркой инея.

– Вот гад! – Фелч бросил на светящиеся окна «Равелина» полный ненависти взгляд. – Сидит, небось, там, в тепле, жрет икру с коньяком и в ус не дует! Может мы его… того… этого?

– Сидеть была команда, – буркнул Нобль, который и сам был не прочь опрокинуть стопку чего-нибудь горячительного, причем, желательно, в тепле. – Ждем.

– Так темно уже! Скоро совсем ни хрена не видно будет! Как тогда…

– Смотри! – сержант железной хваткой вцепился в плечо Фелча. – У парадного!

Из дверей «Равелина» вышел человек.

Это был именно тот, ради кого жандармы битых три часа морозили себе зады: высокий стройный мужчина с бородкой, одетый во все белое.

– Он… – выдохнул Фелч.

– Тихо! – прошипел Нобль. – Заткнись и не шуми!

Тем временем, человек, которого им предстояло задержать, поправил шляпу, не торопясь натянул перчатки и махнул рукой извозчику. К нему тут же подкатила высокая крытая повозка, даже, скорее, карета; жестяные фонари светились в снежной тьме, точно кошачьи глаза.

– Цапля…

– Да вижу, блин горелый!

Мужчина что-то сказал извозчику, махнув рукой в сторону городского центра. Извозчик кивнул и, спрыгнув с козел, открыл перед господином в пальто дверцу.

– Садиться… Сел. Поехали!

– Отлично! – хлопнул в ладоши сержант. – Все как надо!

– Хорошее начало полдела откачало, – авторитетно заявил Фелч. – Теперь за ними…

Он взял в руки поводья и лошади, облегченно заржав, тронулись с места.

– Ты, дурилка, держись от них подальше. Просто чтоб из виду не терять, – поучал Нобль.

– Не учи батьку детей делать, – веско заявил жандарм. – Ага, а вот и Юзикова карета. Сейчас он аккурат на перекресточке встанет…

Снег весело скрипел под полозьями, морозный ветер свистел в ушах и бросал в лица ледяную крупу. Раскрасневшийся Фелч привстал на сидении, возгласами подгоняя лошадей. Жандарму было весело, его захватил азарт ночной погони. Вокруг темнели запорошенные холмы и мертвые поля; мимо проносились телеграфные столбы, да изредка чертом выпрыгивал из-под сугроба полосатый разметочный столбик.

– Странно. – Нобль нахмурился.

– Что тебе «странно»? – Фелч щелкнул вожжами и присвистнул. – Н-н-но, дохлая! Пошла!

– Цапля должен был остановиться у первой версты. А он ее пролетел, как ошпаренный.

– Вот дурак! – возмутился жандарм. – Ничего нельзя доверить болвану! То-то я и смотрю, чего он в участке очки таскает – что твои блюдца! Ефрейтор, мать его за ногу!

– Не в этом дело, – беспокойство натянутой струной звенело в голосе Нобля. – Почему он гонит, как сумасшедший? Да ты посмотри!

Но Фелч уже и сам заметил неладное.

Карета Цапли неслась так, словно за ней гнались демоны: габаритные фонари мотались, грозя слететь с кронштейнов, снег вихрями летел из-под полозьев и даже на таком расстоянии жандарм слышал безумное ржание лошадей, которых Цапля безжалостно хлестал плетью. Фелч изо всех сил щелкнул вожжами, но понимал – не догнать.

– Да что же это такое! – воскликнул он в сердцах. – Может, лошади понесли?

– Наши? С оберегами?!

– Ну… А, черт – смотри, смотри!

Впереди мигнули фонари повозки Юзика. Повозка лейтенанта выехала на перекресток и загородила дорогу. Но карета Цапли и не думала тормозить: резко свернув в сторону она понеслась дальше, пробиваясь через сугробы на обочине.

– Да они уходят! – ахнул Нобль.

Едва не перевернувшись, карета вырвалась на дорогу и, не сбавляя скорости, рванула в сторону леса. Даже сквозь вой ветра Фелч услышал удивленные возгласы, а затем повозка Юзика сорвалась с места и помчалась за сбрендившим экипажем Цапли.

– Сворачивай! Сворачивай, кому говорят!

Фелч знал, что делает. Пусть он и не был семи пядей во лбу, но править санями он умел лучше всех в участке. Когда до перекрестка оставалось саженей двадцать, он резко свернул на обочину и погнал по полосе, пробитой в сугробах каретой чокнутого ефрейтора. Нобль заорал, вокруг взметнулись снежные вихри, захрапели кони, а следующий миг сани вновь оказались на ровной дороге.

– Псих! – взвизгнул сержант, выплевывая набившийся в рот снег. – Угробить нас хочешь?!

– Не уйдут! – Фелч решительно тряхнул головой. – Обойду их справа. Надо загнать их на дорогу к станции.

– А получится?

– Попробую. Но что же это такое творится?! Цапля что, сговорился с этим душегубом?!

– Знать не знаю. Но то, что они сматываются – факт… А вот и Юзик!

Экипаж лейтенанта появился в белой пелене позади них. Было видно, что Юзик безнадежно отстает. Нобль крепко выругался и достал револьвер.

– Это еще зачем?! – оторопел Фелч.

– За шкафом, – сержант прицелился и нажал на курок.

Хлопнул выстрел. Дико заржали лошади. Карета Цапли пошла юзом и Фелч едва успел рвануть вожжи. Один из фонарей все-таки слетел с подвески и исчез в сугробе. А в следующий миг спереди раздался резкий сухой треск и карета ефрейтора, подняв облако ледяной крошки, завалившись набок, рухнула в снег.

Сержант пьяным зигзагом обошел упавшую карету, прижался к обочине и развернул сани, блокируя дорогу. Позади, шагах в ста, остановилась повозка Юзика; сам старик на ходу спрыгнул в снег и, выхватив револьвер, побежал к месту крушения, по колено проваливаясь в сугробы. Нобль с Фелчем последовали его примеру – жандарм успел бросить завистливый взгляд на оружие напарника: здоровенную «пушку» с длинным дулом. «Фродо и СынЪ» умели делать не только заводные экипажи.

– Эй, там! – Юзик едва перекрикивал разбушевавшуюся метель, – а ну быстро выходи! И руки держать на виду!

Фелч с Ноблем подбежали к опрокинувшейся карете первыми. Ее уже успело слегка запорошить снегом; один из фонарей, чудом уцелевший при падении, все еще слабо светил круглым «окошечком». Где-то в темноте дико ржали вырвавшиеся из упряжи лошади.

Рядом с деревянной коробкой на снегу темнело продолговатое пятно. Подойдя чуть ближе, Фелч разглядел Цаплю. Шапка жандарма слетела с головы; руки Цапли двигались вверх-вниз, словно тот пытался сделать «снежного ангела». Взгляд у него был совершенно безумный – правый глаз вылез почти на лоб и налился кровью, а левый дергался в глазнице, как издыхающая рыбина в корзинке.

– Эй! – заорал Нобль, – Цапля, что случилось?! Ты в порядке?

Тело Цапли как-то странно дернулось, почти изогнувшись дугой, а затем жандарм, резко поднявшись, сел. Выглядело это жутко, будто кто-то, прятавшийся в ночном небе за занавесом метели, дернул Цаплю за невидимые ниточки. И сидел он как-то не по-людски: ровно, точно проглотив багор.

– Слушай, ты, полудурок! – срываясь на хрип, закричал возмущенный Фелч. – Что это еще за фокусы?! Он тут, понимаешь, сидит, греет в снегу свою жо…

Рука Цапли резко дернулась, и Фелч услышал негромкий хлопок. Что-то маленькое и быстрое рвануло воротник его шубы, едва не швырнув жандарма в снег. Звук повторился и на этот раз Фелч почувствовал тупой удар чуть пониже правого плеча. По животу потекло горячее и густое, в глазах потемнело.

«Да ведь он в меня стреляет», пронеслось в голове у пораженного жандарма.

Из ступора его вывел Нобль. Сержант резко толкнул Фелча, отбрасывая его с линии огня, и быстро выстрелил три раза подряд.

Первые две пули прошли мимо цели, впившись в деревянное дно кареты. На третий раз сержант попал: лицо Цапли превратилось в кровавую кляксу, и безумец завалился назад, тут же скрывшись под снежным саваном.

– Ты цел?! – Нобль схватил Фелча за плечи и тот, не сдержавшись, завопил от боли.

– А-а-а! Не трожь, дубина! Плечо…

– Серьезная рана? Встать можешь?

– Могу… Наверно, могу… Слушай, – Фелч чуть не плакал, – это ж Цапля! Мы с ним вчера в карты резались. Рыбу удили… Чего это он…

– Не знаю! – гаркнул Нобль. – Но он нас чуть не прикончил. Снимай шубу, надо перевязать…

Бабах! В боку кареты появилась рваная дыра, полетели щепки. Нобль упал рядом с Фелчем и вжался в снег. Следующий выстрел сорвал с жандарма шапку, превратив ее в шерстяной дуршлаг.

«Ружья», понял Фелч. Но откуда…

В двадцати шагах от дороги он увидел три фигуры: двух здоровых мужиков с ружьями наизготовку и высокого человека в куцем пальтишке, целившегося в них из маленького никелированного пистолета.

– Юзик?!

Нобль схватил его за руку и потащил к себе, под прикрытие упавшей кареты. Вовремя: следующий ружейный выстрел проделал воронку в снегу как раз там, где мгновение назад лежал жандарм. Краем глаза Фелч увидел, как стрелявшие по ним люди синхронно, как на параде, переломили ружья и стали их перезаряжать.

– Юзик! – закричал Фелч, чувствуя, как по щекам текут слезы боли и негодования, – Ты что же это творишь, собака?! Это же мы!!

Бах! Бах-бах! Три пули вырвали щепу из кареты как раз у него перед носом. Юзик всегда славился среди жандармов не только сволочным характером, но и исключительной меткостью.

– Эй! Слушай, мужик, что происходит?! Почему они по нам лупят?! – Фелч повернулся к Ноблю. – Что мы им сделали?!

– Не знаю, что мы им сделали, – лицо сержанта было белее мела. – Но знаю, что они с нами сделают, если сюда доберутся. У меня осталось два патрона, так что дай-ка сюда свои «стволы».

– Нет-нет, – забормотал Фелч, – так нельзя! Это же свои! Понимаешь, свои! Не можно по своим…

– А они что делают? – резонно заметил Нобль. – Я не знаю, сговорились они все разом с этим душегубом или нет, но Цапля тебя едва не убил. Поспоришь?

Фелч застонал и протянул сержанту револьверы. Возразить, по существу, ему было нечего. Он знал только одно: не стал бы Юзик, Юз Фейербах, старый солдат и отец троих детей стрелять в них из пистолета, да и вообще из чего бы то ни было. Ни за что бы не стал.

Тем временем Нобль, всегда отличавшийся предельной прагматичностью, поднял шапку Фелча, нацепил ее на дуло своего огроменного револьвера и выставил из-за кареты. Дуплетом грянули ружья, и клочья шапки улетели в буран. Тогда сержант выглянул из укрытия и выстрелил два последних патрона, оставшихся в его «пушке». Фелч увидел, как один из стрелков вдруг завертелся на месте и, как подкошенный, рухнул в снег. Со вторым происходило что-то странное: он бодро переломил ружье, вытряхнул стреляные гильзы, потянулся к патронташу и тут, ни с того ни с сего, стал медленно оседать. Жандарм увидел темное пятно, расплывающееся у стрелка на груди, и понял, что Нобль попал в обоих.

Самым страшным было то, что, даже упав, человек продолжал заряжать ружье. Пальцы, обхватившие патрон, бессмысленно тыкались в ствол; потом, наконец, патрон встал на место, стрелок потянулся за вторым, но тут его тело скрутила судорога и он, скорчившись, замер.

..Очередная пуля свистнула всего в паре дюймов от головы Фелча. Нобль, бросив свой пистолет, схватил один из револьверов напарника и пару раз пальнул, почти не целясь. Юзик рухнул в снег и скрылся за огромным, похожим на бархан, сугробом.

– Ты попал?! Попал? – в голосе Фелча появились истерические нотки.

– Не думаю, – покачал головой Нобль. – Скорее всего, он просто залег.

Словно в подтверждение его слов из темноты раздались выстрелы. Фелч плотнее вжался в снег, жалея, что не может провалиться сквозь землю. Вечер, который так хорошо начинался, как-то незаметно превратился в сущий кошмар и жандарм чувствовал, как его мозги трещат, грозя получить пробоину ниже ватерлинии.

«Вот сейчас Юзик получше прицелится и точно получу», в ужасе подумал Фелч. «Прямо в темечко».

– Стой! – Нобль вцепился ему в плечо. Фелч взвизгнул от боли, но сержант не обратил на это внимания. – У Юзика всего один «ствол». Сколько раз он уже стрелял?!

– Знаешь, я как-то не считал, – Фелч стряхнул с головы снег. Его мутило, в глазах танцевали белые пятна.

– А я считал. Шесть раз. – Сержант решительно поднялся на ноги. – Ну, сейчас, или никогда!

– Ты что… – начал было Фелч, но Нобль уже выскочил из укрытия и бросился бежать сквозь белую мглу.

Жандарм в ужасе проводил его взглядом, не в силах пошевелится. Он увидел, как Юзик встает, поднимает пистолет, целиться…

Щелк. Щелк-щелк.

И тогда Нобль упал на колени и выстрелил. Юзик дернулся, схватился за грудь и рухнул в снег.

– Эй! Фелч! Иди сюда! Он готов!

Жандарм, корчась от боли, выбрался из-под кареты и, шатаясь, заковылял к Ноблю. Тот, все еще сжимая в руке револьвер, стоял над телом лейтенанта, не обращая внимания на пронзительный ветер и снег, забивающийся под воротник. Когда Фелч подошел, сержант схватил его за руку и указал на лежащие тела.

– Смотри! Лица! Глаза! Да что это такое?!

Фелч присмотрелся и понял, о чем говорил напарник: глаза Юзика были похожи на две лопнувших вишни. Белки полностью залила кровь; кровь сочилась из-под застывших век, тонкой струйкой текла из ноздрей и даже, кажется, из уха лейтенанта.

– Что это с ними? – прошептал Нобль. – Какая-то отрава?

Фелч медленно покачал головой. Он мало что смыслил в алхимии, но дрянь, которая творит с человеком такое? Невероятно. Да и как?! Все они ели и пили у себя дома, так что просто не могли проглотить один и тот же яд.

– Нет, – сказал он, наконец. – Это не яд. Это что-то…

За их спинами раздался скрип.

Жандармы обернулись.

Рядом с упавшей каретой стоял человек.

Это был тот самый человек, ради которого они сегодня собрались у «Равелина»: белый плащ, шляпа, костюм, галстук. В темноте не было видно его лица, но Фелч был уверен, что мужчина внимательно смотрит на него с Ноблем.

– Слушай, – прошептал он, – это же…

– Да, – кивнул сержант. – Тот самый субчик. И, бьюсь об заклад, он отлично знает, что за хрень тут только что творилась.

– Он нам расскажет, – пообещал Фелч, поднимая валяющийся рядом револьвер Юзика. Тот, разумеется, был не заряжен, но мужчина у кареты этого знать не мог.

– Эй ты! – жандарм направил ствол на человека в пальто, – А ну-ка, руки за голову! И подойди – медленно, с-с-сукин сын!

На мгновение ему показалось, что фигуру мужчины окружает едва заметное мерцание. В глазах у Фелча двоилось; он помотал головой и перехватил револьвер двумя руками.

– Слышишь?! Делай, как говорят! Я повторять не…

… Удар по запястью был так силен, что оружие вылетело из рук жандарма. Правая рука сразу же онемела. Он изумленно повернулся к Ноблю и тут же кулак сержанта впечатался Фелчу в челюсть.

Он упал, перед глазами все поплыло. Нижняя губа лопнула, и кровь потекла на снег – в сумраке позднего вечера она казалась черной, как смола.

– Нобль! Что ты творишь?!

Сержант улыбался. При взгляде на эту улыбку Фелчу захотелось кричать. Нобль выглядел так, словно пытался выиграть в споре: сможет ли он молчать и улыбаться, пока к его пяткам прикладывают раскаленное железо. В темных глазах сержанта застыла страшная мука, и жандарм понял: что бы сейчас ни делал Нобль, за это в ответе не он.

Сержант, не переставая растягивать губы в улыбке, сунул руку в карман и достал небольшой стальной шар. Тусклый свет каретного фонаря, который так и не погас, блеснул на гравировке: змея, льющая свой целебный яд в чашу. Нобль улыбнулся еще шире, подмигнул Фелчу и дернул за кольцо на шнуре.

– Нет!! Не надо, пожалуйста, не надо! Зачем…

Ослепительная алая вспышка на мгновение вырвала из тьмы спящие под снежным саваном холмы, осветила черный клубящийся мрак низко летящих туч и черную полоску леса на севере. В глазах у жандарма промелькнул вихрь разноцветных пятен, а потом все исчезло.

– Фигаро! – Марта Бринн встала посреди кухни и уперла руки в бока. – И долго Вы еще собираетесь над собой издеваться?!

Следователь вздохнул, допил остатки водки из кружки, шумно втянул носом воздух, откусил от большой луковицы добрую половину и принялся обстоятельно пережевывать полезный продукт. Нос Фигаро цветом напоминал перезрелый помидор и было совершенно ясно, что простуда или грубое физическое насилие здесь ни при чем.

– Да ладно Вам, тетушка Марта, – пробурчал следователь, – это всего лишь вторая бутылка.

– За сегодня! А еще даже не вечер! – она строевым шагом подошла к столу и, взяв со стола бутыль, принялась ее рассматривать. – Да еще и глушите эту вонючую местную бодягу! Вы знаете, что вся тудымская водка делается из технического спирта?! Всем известно, что фабрикант Зойка, этот торгаш с большой дороги, добавляет в свое пойло алхимическую гадость, от которой ты косеешь с первой стопки, а поутру, пардон, писаешь светящимся фонтаном! Говорят, от этой отравы даже не зеленые чертики приходят, а маленькие жандармы с крылышками! Вот, к примеру, мой сосед, господин Фляк…

– Успокойтесь, Марта, – следователь примирительно поднял руки. – Вот допью бутылку и больше не буду. Ну ее совсем – странная какая-то водка, в самом деле. Пьешь – вроде бы тмином пахнет, а отрыгивается, почему-то, одеколоном. Помнится, я наверху запрятал бутылку отличного вишневого самогона…

– Так! Фигаро, немедленно заканчивайте запой! – Марта Бринн топнула ножкой так, что тарелки на полках жалобно зазвенели. Вы уже третий день накачиваетесь спиртным, причем глотаете что попало! Я же вижу, что Вы чем-то расстроены. Хуже – у Вас меланхолический припадок! Я спрашивала у Вас в чем проблема, но ответа так и не дождалась. Очевидно, придется действовать Вашими же методами!

С этими словами она села напротив следователя, от души плеснула в стакан из полупустой бутылки и одним глотком выпила, даже не поморщившись. Фигаро пару раз хлопнул округлившимися глазами, крякнул и молча протянул даме соленый гренок, но Мата и не подумала закусить «Верхнюю фракцию» – действительно отвратительную водку местного разлива. Вместо этого она сложила руки на обширной груди и принялась буравить следователя взглядом. Было видно, что Марта Бринн намерена сидеть так ровно столько, сколько потребуется. И, в случае необходимости, допить все содержимое бутылки.

Фигаро вздохнул и подвинул к домохозяйке газету трехдневной давности. Аршинный заголовок, казалось, вопил: «ЖУТКОЕ УБИЙСТВО НА ЖЕЛЕЗНОМ РАЗЪЕЗДЕ! Жандармы взрывали друг друга алхимическими бомбами! Источник в управлении намекнул на возможность ритуального самоубийства!»

– Ага! – Марта удовлетворенно кивнула. – Я так и знала. Вас расстроил этот жандарм, Винсент. Я слышала ваш разговор краем уха и, честно говоря, не могу понять, чем Вы еще можете ему помочь.

– А что если могу? – Фигаро смотрел мутным взглядом куда-то за плечо Марты. – Все эти погибшие люди…

– Стоп! – Марта хлопнула в ладоши. – Фигаро, можете не продолжать. Я этот Ваш разговор вижу на версту вперед. «Ах, какой ужас, я мог спасти этих людей, но ничего не сделал. А ведь мой долг как гражданина и сотрудника ДДД…» Вот Вы мне скажите: Вы что, лично их убили?

– Нет, но дело в том…

– Вы знаете, как бороться с такими колунами, как этот?

– Нет, – честно признался следователь, – не знаю. Псиониками, обычно, занимается Инквизиция или Орден Строгого Призрения.

– А что бы случилось, если, к примеру, Вы бы столкнулись с этим душегубом нос к носу?

– Ну… Скорее всего, он бы меня прибил.

– Так почему Вы убиваетесь?.. Фигаро, я, честно говоря, не понимаю Ваше нытье по поводу «я, мол, не на службе». Если Вы жандарм и идете домой с дежурства, Вы разве не вмешаетесь, увидев, скажем, ограбление? Или, там, насилие над молоденькой курсисткой?

– Вмешаюсь.

– То-то и оно! И любой вмешался бы. Есть долг службы, а есть принципы, общие для каждого, будь он жандарм, следователь или дворник. Другое дело, если Вы один, и у вас из оружия только зонтик, а грабителей трое и у них револьверы. Сами пропадете почем зря и помочь не сдюжите.

– Но Смайл…

– Ах, не надо мне рассказывать про начальника жандармерии! Его папаша – старший инквизитор. Смайл наизнанку вывернется чтобы доказать отцу, что он уже большой мальчик. Но и Смайл не виноват в смерти этих жандармов. Отдал глупый приказ? Да, может быть. Но он-то их не убивал. Хотел как лучше. Кто ж знал, что этот колдун такой крепкий орешек? Охотился наш Винсент на кабана, а нарвался на дикого дракона.

…Некоторое время следователь молча сидел, глядя в окно. Снег прекратился, и в разрывах туч то и дело мелькало тусклое солнце. У замерзшей Строчки с ледяных горок катались дети, приспособив под салазки старые ящики, широкие струганные доски, а то и просто кусок рогожи. Куш с Хоржем еще с утра взяли снасти, ручной бур и отправились на реку – удить рыбу. «Рыбалка в ополонке, она, значит, самая правильная!», – сказал тогда важно Куш. «Посидел, поймал, замерз – выпил стакан для сугреву. Посидел, поймал…»

– Тетушка Марта, Вы только что неплохо прочистили мне мозги. – Фигаро улыбнулся. Черт, я веду себя как истеричный отрок, которому не дала королева бала!.. – он провел рукой по лицу и скривился. – Пойду, умоюсь. Или нет, – схожу-ка я в баню! Ничто так не помогает после запоя как хорошая баня. С веником! Березовым! Ух!.. А потом… Где у Вас телеграфный справочник? Мне надо найти одного типа.

– Это еще кого?

– Его имя и фамилия Вам ничего не скажут. Он алхимик.

– Ваш приятель?

– Скорее, наоборот. Но он может мне помочь. А если он поможет мне, то, быть может, я сумею помочь Винсенту. В конце концов, моя вина в том, что случилось с его людьми…

– Фигаро!

– Что, тетушка Марта?

– Идите в баню.

Интерлюдия: За три дня до разговора на кухне

Некоторые мужчины говорят, что женщины не в состоянии оценить собственную внешность правильно.

Не верьте в это. Эти разговоры – еще большее вранье, чем тот бред, что несут с трибун политики. Другое дело, что женщины не все и не всем говорят вслух, но это, в конце концов, просто часть исконной женской мудрости, о которой не нам, мужчинам, судить.

Марине Флер часто говорили, что она очень хороша собой.

Никто лучше нее самой не знал, что это неправда.

О, в свои неполные тридцать шесть она все еще была недурна: идеальные ноги, которые не стыдно выставить напоказ (не мужики-шовинисты, нет – женщины с некрасивыми ногами – вот кто придумал длинные юбки!), высокая грудь, тонкие белые руки. Бедра чуть широковаты, но, в конце концов, даже в наши времена, когда идеалом красоты стали высохшие малокровные девицы, падающие в обморок от двух лишних фунтов набранного веса, это нельзя считать недостатком: мужчинам всегда приятно, когда есть на что посмотреть (и не только!). Одним словом, с фигурой у Марины Флер все было в порядке.

Лицо… Ну, здесь природа явно вспомнила о суровых викингах и их белокурых возлюбленных, одной рукой машущих платком отплывающему драккару, а другой небрежно держащих за рога дикого буйвола – чтобы не сбежал. Были ли у древних скандинавов буйволы – это еще вопрос, но то, что скулы Марины были не в меру широки, а губы не по-женски тонки – факт.

Зато глаза и волосы… Глаза у Марины Флер были того необычного и очень редкого цвета, который кое-кто называл «фиалковым», но это неподходящее название для глубокой синевы, переходящей в темно-зеленый блеск. Такими иногда становятся океанские воды перед бурей и непонятно, какой болван-романтик приплел сюда хрупкие цветочки с городских клумб.

Волосы Марины были белыми. Не светло-русыми, а именно белыми, цвета слоновой кости. Ими она втайне гордилась и не зря: многие ее подруги чуть не плакали со злости, выливая на себя галлоны алхимических красителей, но так и не достигая такого результата. Она очень редко их стригла, и белый густой водопад ниспадал Марине почти до колен.

Тем не менее, красавицей ее назвать было нельзя. Миловидной? Да, конечно. Женственной? Пожалуй. Но только не красавицей.

А еще она была чародейкой.

Тут следует дать пояснение, в каком именно качестве использовался этот термин в королевстве середины нашего просвещенного XIX века от Р. Х. – события сомнительной достоверности. Дабы не вдаваться в малоинтересные историко-культурные, научные, метафизические и социальные подробности, ограничимся краткой классификацией:

Колдуны. Творят заклятия, полагаясь на метафизические выкладки Мерлина Первого и Морганы Благой (а также всей плеяды их последователей). Это так называемая «классическая школа». Колдуны считают, вычисляют, двигают логарифмические линейки, насилуют арифмометры, а потом, собственно, колдуют. Встречаются довольно часто, поскольку, примерно, каждого десятого можно научить творить хоть какие-нибудь заклятья. Однако же действительно хорошие колдуны – редкость, как редкость по-настоящему хорошие механики или повара.

Специалисты. Это всякие там псионики, суккубары с инкубусами (сиречь любовные заклинатели), Легкие Вампиры и тому подобная шушера. Заклинатели узкого профиля. Ассы, гении, таланты, но – исключительно в своей области. Знаниями о природе своих способностей и возможностью обучать других не обладают (исключение – Легкие вампиры, но их уже повыбили почти всех).

Маги. Заклинатели, работающие напрямую с мировым эфиром. Бывшие колдуны, сподобившиеся «Просветления Долгого Думанья». Заклинатели огромной силы. В настоящее время, вопреки заявлениям Академии Колдовства и Ворожбы, а также желтой прессы, не встречаются.

…и, наконец, чародеи. Воробьи среди орлов, караси среди акул и клерки четырнадцатой категории в кабинете министров. Собственно, колдуны, которых научили «хоть чему-то», а потом вдруг оказалось, что это «что-то» – их предел. Чародеи умеют сушить взглядом белье и зажигать пальцем свечи. Кое-кто из них поцелуем может снять головную боль, а кто-то – снимать боль зубную наложением рук. Есть даже такие, что умеют летать, правда, они редко поднимаются выше, чем на пару дюймов от земли. Усилить их способности нельзя; их «верхняя планка» жестко закреплена от рождения и это не лечится.

Марина Флер, как мы уже говорили, была чародейкой.

Ее способности проявились в гимназии: она со злости сожгла шпаргалку по арифметике, которую по ошибке принесла на урок естествознания. Разумеется, Марину тут же отправили в Инквизиторий – учится. Научилась она мало чему, но не особо по этому поводу горевала: кесарю – кесарево. К колдунам она относилась, как к обычным людям: есть трубочисты, бухгалтеры, механики, а есть колдуны – ничего особенного, а магистров-профессионалов немного побаивалась. Обретенным способностям, пусть и небольшим, Марина очень обрадовалась – они оказались весьма полезными. Приятно ведь оставить сковороду с отбивными на огне, приказав печи погаснуть ровно через полчаса, а самой читать в кресле на веранде, или набросить ночью на окна невидимую занавеску – от комаров.

От матери ей достался маленький цветочный магазинчик на Мостовой улице. Магазин, как ни странно, приносил некоторый доход, в основном обслуживая свадьбы и похороны. Да и кавалеры все еще дарили дамам букеты, да плюс дни рождений и праздники – одним словом, магазинчик позволял Марине безбедно существовать. Она даже наняла лавочницу – шуструю, как лесная белка и неутомимую как немецкие часы Ладу ЛеГранд – маленькую рыжую студентку из местного Института Механики и Алхимии. На стипендию ИМА можно было жить, разве что, в Студенческом Доме, питаясь картофельными очистками, поэтому Лада души не чаяла в своей новой хозяйке, втайне считая ее ангелом небесным, и жалела, что у Марины так и не появилось постоянного ухажера.

О, мужчины в жизни Марины Флер были. Но они появлялись в ней совсем ненадолго, дарили белокурой цветочнице тепло и ласку, грели постель долгими зимними ночами и, галантно раскланявшись, исчезали восвояси.

Марина не возражала. Будучи женщиной рассудительной, она считала, что совсем без мужчины можно увянуть, но связывать жизнь с первым попавшимся симпатичным адвокатом – себе дороже. Вот когда появится Тот, Единственный, тогда можно и подумать. А что Единственный не торопится показываться на ее горизонте – так на то он и Единственный. На дороге они, как известно, не валяются. «…Ты лучше будь один, чем будешь с кем попало», сказал мудрец, и Марина была полностью с ним согласна.

…Ранняя зима, буквально свалившаяся на город, застала Марину Флер врасплох. Она ждала обоз с чайными розами – сотня красных, полсотни желтых и десяток драгоценных голубых, которые выращивали алхимики далекой Паленой Слободки. Стоит ли говорить, что обоз так и не пришел, застряв в соседнем Верхнем Тудыме, и Марина только убила день, листая журналы в конторе «Складов Паулюса».

Около девяти вечера ей, наконец, вручили телеграмму. Ее поставщик, господин Матье, извинялся, ругал погоду и обещал в ближайшие дни обсудить размер неустойки. Марина подумала, что старый ловчила наверняка выжмет из своих страховщиков пару ведер крови, но возмущаться повода не было: к этому времени дороги успели превратиться в настоящую снежную трясину.

Пару дней она просидела дома, скучая и листая любовные романы. Вечером третьего дня Марина не выдержала. Погода там, или не погода – помирать от скуки она не собиралась. Поэтому Марина надела короткую черную шубку, лаковые сапожки, обмотала шею шарфом и, заперев квартиру (ей принадлежали четыре комнаты над цветочным магазином), отправилась на прогулку.

До десяти вечера она просидела в «Розарии» – клубе для одиноких состоятельных дам, где болтала с подругами, пила пунш и крушила в карты городскую модистку Мари Воронцову (в покер Марина играла превосходно). Позже, попрощавшись со всеми, она поймала извозчика, приказала ехать домой, но потом, передумав, отправилась в «Киску» – ужинать.

«Киска» представляла собой маленький уютный кафетерий и находилась всего в паре домов от цветочного магазина Марины. Цены в «Киске» кусались, но повар, господин Торрес, готовил бесподобно. А еще здесь были очень милые столики-кабинки и отличный кофе по-венски. К тому же присутствие великолепного господина Холли, вышибалы, а в прошлом – профессионального боксера, гарантировало полное отсутствие в «Киске» разного рода маргинальных элементов.

Ее здесь знали, и хозяин, Савелий Амба, ничуть не удивился столь ее позднему визиту. Марина спросила ужин и получила восхищенный комментарий повара Торреса:

– Ах, мадам! Я преклоняюсь! Не перед Вашим мужеством – перед Вашей рассудительностью! Я кулинар! Maestro! Но мне не удалось достучаться еще ни до одного женского сердца в попытке объяснить, что поздний ужин не полнит! Qué tontería! Мадам! Грибной суп и щепотка зелени, бокал белого и вишня в сахаре – боюсь, это никак не отразится на Вашей фигуре! Нет-нет, и не надейтесь! Вино – за счет заведения! За мой счет! Я угощаю! Сomplacer!

Марина не возражала. Пусть будет «за счет», она не против. Вино? Разумеется. Можете оставить бутылку. Курить? Всем известно, что Марина Флер не курит. Ах, кальян? Тогда конечно. Гашиш? Нет, спасибо. Обычный «ароматик». Спасибо, приятного аппетита, доброй ночи.

…Когда стрелки часов, сработанных в виде большой сковороды показали пять минут первого, дверь открылась и в «Киску» вошел мужчина.

Обыкновенно Марина не обращала внимания на других посетителей, но сейчас время было позднее, и в кафетерии она была одна. Поэтому цветочница оторвалась от журнала мод, который изучала в ожидании заказа и с интересом посмотрела на позднего гостя.

Возраст? Поздний посетитель вполне мог оказаться ее ровесником. Одет аккуратно, дорого и со вкусом, хотя и не по погоде. Особенно узкие черные туфли – в таком снегу он должен был просто тонуть. И очень красивое лицо: волевой подбородок, глубокие темные глаза, легкая, словно нарочитая небритость и тонкий, едва заметный шрам на левом виске. В руке мужчина держал небольшой черный чемоданчик.

И еще он, буквально, валится с ног. Незнакомец был бледен, тяжело дышал и заметно припадал на правую ногу. Под глазами залегли глубокие тени; тонкие губы белели в полумраке, точно подведенные мелом.

Их глаза встретились. На лице мужчины мелькнула бледная, вымученная улыбка, а затем Марина почувствовала что-то странное: в ее голове как будто тренькнула гитарная струна. Однако чувство было мимолетным и тут же исчезло.

Она незаметно сделала знак гарсону. Тот слегка прикрыл глаза и, подойдя к посетителю, о чем-то тихо спросил его. Мужчина кивнул и, улыбаясь, направился к столику Марины.

Присев напротив цветочницы (Марина заметила, что мужчина едва сдержался, чтобы просто не рухнуть на диванчик), он широко улыбнулся и протянул руку.

– Виктор.

– Марина, – она протянула руку в ответ, рассчитывая на рукопожатие, однако вместо этого он аккуратно обхватил ее запястье и быстро коснулся тыльной стороны ладони губами. Она почувствовала, как на щеках вспыхнул легкий румянец.

– Очень приятно, – он кивнул. – Не расскажите ли мне, Марина, чему я обязан таким вниманием с Вашей стороны?

– Простите?

– Вы попросили этого милого человека, очевидно, Вашего знакомого, чтобы он, в свою очередь, попросил меня составить Вам компанию. Я видел Ваш жест. Это, без сомнения, очень мило с Вашей стороны, и все же?..

– Ах, Вы об этом… – она почувствовала, как румянец заливает уже не только щеки, но и все лицо. – А Вы, однако, очень наблюдательны… Впрочем, извольте: Вы показались мне не похожим на местного. Вот мне и стало любопытно. Просто сегодня вечером так скучно.

– Вот как? – теперь он смотрел на нее с интересом. – Что ж… Вы даже не пытаетесь врать – это странно, но приятно. И я действительно не местный. Ехал на поезде и совершенно случайно застрял в этом чертовом городишке… простите Марина.

– О, не стоит того, – она рассмеялась. – Этот «городишко», как Вы справедливо замелили, бывает совершенно невыносим. Мы – провинция, Виктор. У нас часто бывает скучно. Вот только мне непонятно, как можно «застрять» у нас, приехав на поезде. Наша станция – последняя на линии; дальше на восток поезда не ходят.

– Глупо получилось, – он развел руками. – Я думал, что через Нижний Тудым получится срезать путь до Генеральского тракта, а потом выехать к Разливу. Но ошибся.

– Вы не ошиблись, – Марина покачала головой. – Так, действительно, можно проехать, но только не сейчас. Все дороги перекрыты.

– Знаю. Снег…

– Да, снег. Хотя, так ли Вам надо ехать через Разлив? Если Вы едете в Красс или Семиградье…

– Мне нужно попасть на Последнюю Заставу, – пояснил Виктор.

Она вздрогнула.

– Вы едете в Дальнюю Хлябь?

Он кивнул.

– Да.

– Но зачем?

Виктор невесело засмеялся.

– Можно сказать, что в ссылку. Строго говоря, я еду не «в» а «от», но это длинная и неприятная история… Гарсон! Рюмку чистой!.. А Вы, как я понимаю, местная?

– Да. У меня тут недалеко цветочный магазин… Виктор! Виктор, что с Вами?!

Мужчина тяжело навалился на стол, скомкав скатерть. Его лицо из бледного стало пепельно-серым; дышал Виктор тяжело, с силой втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы.

– Тише… Успокойтесь, все в порядке… Это просто… Приступ. От перенапряжения…

– Вам надо к врачу!

– Нет… Ни в коем случае. Помогите мне выйти на улицу. – Он бросил на стол золотую монету.

– Но гарсон…

– Он не обратит на нас внимания. Пожалуйста…

Они встали, и Виктор оперся на ее плечо. Марину поразило, каким он был легким: казалось, в мужчине не было и пары фунтов веса. И еще у него явно был жар.

Странно, но гарсон, действительно, даже не посмотрел в их сторону. Они вышли на улицу: снег почти закончился и только одинокие снежинки оранжевыми блестками вспыхивали в свете газовых фонарей. Все окна ближайших домов были темными; вокруг царили темнота и тишина городских закоулков.

– Извозчик… – начала Марина.

– …В паре кварталов отсюда. Сейчас подъедет.

И точно: не прошло и пары минут, как из-за угла выехали большие сани, запряженные парой косматых тяжеловозов. Сани остановились рядом с Мариной и Виктором и извозчик – дюжий детина с черной бородой, спрыгнув с козел, помог Виктору забраться на сиденье. Марину поразило, что при этом извозчик не сказал ни слова и не проявил никаких признаков удивления, словно специально дежурил за углом, ожидая, когда из кафетерия выйдет полубессознательный джентльмен с дамой.

Виктору, тем временем, становилось все хуже. Тело мужчины начала сотрясать мелкая дрожь, на лбу выступили капельки пота. Марина достала из кармана шелковый платок и аккуратно обтерла Виктору лицо. Она все больше поддавалась панике: а вдруг этот человек умрет? Что если у него плохо с сердцем? А вдруг…

– Это не сердце, – Виктор, будто прочитав ее мысли, схватил Марину за руку. – Все… Все будет хорошо… Мне надо только…

«Поспать», почему-то пронеслось у Марины в голове. «Ему надо просто поспать».

Решение пришло к ней само собой, выпрыгнув, как чертик из коробочки.

– Мостовая, второй номер! – крикнула она извозчику. – Тот кивнул, взялся за вожжи, причмокнул, и сани, поскрипывая, сорвались с места.

«Будь что будет – отвезу его к себе домой!», – думала Марина.

…Ей даже не пришло в голову, что подобноее решение было, как минимум, странным и уж точно – весьма скоропалительным. Сознание Марины заливал мягкий белый туман, вызывающий приятную щекотку где-то за глазными яблоками и заставляющий ее чувствовать себя…

Хорошо.

Марина Флер чувствовала себя просто прекрасно.

…На то, чтобы подняться к Марине в квартиру, у Виктора ушли остатки сил. В спальне он послушно дал снять с себя плащ и туфли, сам попытался снять шарф, но только запутался в нем, едва не затянув на собственной шее шерстяную петлю. Отрицательно покачал головой в ответ на предложение принести воды и рухнул на кровать, швырнув свой чемоданчик в угол. Марина подумала, что он потерял сознание, но внезапно Виктор открыл глаза.

– Марина… Послушайте… Я прошу… нет, я умоляю Вас: не вызывайте врача. И жандармов не надо. Я все Вам объясню, только позже. Помогите…

Его лицо осунулось, веки сомкнулись и через секунду Виктор уже спал.

В голове у Марины что-то щелкнуло и странный жемчужный туман, в котором до сих пор тонули все ее мысли и сомнения, пропал.

Некоторое время она просто стояла рядом с кроватью, не в силах пошевелится. Ее слегка тошнило, головная боль накатывала тупыми волнами, но хуже всего были панические вопли собственного внутреннего голоса.

Зачем она это сделала?

Зачем притащила к себе домой мужчину, с которым знакома, без малого, две минуты, да еще и больного? Почему не отвезла его в лечебницу? Или, хотя бы, не вызвала жандармов? Подруги Марины считали ее не в меру взбалмошной, и это было, отчасти, правдой, но дурой она никогда не была. Но вот он – незнакомец в ее постели. И в этом нет ничего романтического: Марина тряслась, как осиновый лист.

Зачем, почему?

Потому что он попросил ее? И она ему поверила?

Она еще раз внимательно вгляделась в его лицо. Без сомнения, красивый мужчина. Да, в нем было что-то странное, возможно даже, он скрывал какую-то темную тайну, но опасным он Марине не показался. Он приехал в чужой город, где был вынужден задержатся на неопределенное время и здесь с ним приключилась какая-то беда. Этот Виктор… Он сказал, что едет на Последнюю Заставу, железнодорожную станцию, пути от которой идут только к Дальней Хляби – жуткому месту на далеком севере, где живут ссыльные колдуны и солдаты легендарного Белого полка, которые их охраняют. Девять из десяти историй про всякие колдовские ужасы были, так или иначе, связаны с Дальней Хлябью и если хотя бы в половине из них была щепотка правды… Марина вздрогнула.

Что он там забыл? О какой ссылке шла речь? Загадка.

Она вздохнула и растрепала руками волосы. Подошла к столу, налила в бокал вина, пригубила и, сев в кресло, задумалась.

Вызывать жандармов было глупо. Особенно теперь, когда она притащила этого Виктора к себе, и он спит у нее в кровати. Да и что она им скажет? Не в заложницах же он ее держит! Вызвать лекаря? Но сейчас Виктор мирно спит, да и жар у него, похоже, спал. Не будить же его теперь! В конце концов, рассудила Марина, он сам должен знать, что делать при этих его странных приступах. Если это, конечно, был приступ. Похоже, мужчина просто страшно устал и держался только на остатках нервной энергии. Почему? Он от кого-то убегал? Загадки, кругом загадки…

– Боже мой, какой сумасшедший вечер! – произнесла она вслух.

Звук собственного голоса успокоил ее. Спать, немедленно спать! Вряд ли этот Виктор – вор. Его кошель, вспомнила она, был набит золотыми империалами. Убийца? Ха! Насильник?

…Здесь мысли Марины приняли несколько фривольный оборот. Мужчина в ее постели не был похож на насильника, но даже в этом случае, она бы, наверное, не возражала…

Стоп! Она одернула себя, резко помотав головой. Конечно, длительное отсутствие мужского общества никогда не шло на пользу женщине, однако же, это не повод терять голову. На дворе глухая ночь и самым разумным, в данном случае, было бы лечь спать. Утро, как говорится, вечера мудренее, да и не похоже было, что Виктор проснется в ближайшее время.

Она еще раз вздохнула и сняла с кресла теплый плед. Ночевать, похоже, придется на кушетке: в комнате для гостей не топили уже недели две. Но, все-таки, какой необычный вечер! Прямо как в романах, которые так любит Мари Воронцова. Прекрасный кавалер – колдун-инкогнито из столицы, приезжает в провинциальный городок, где банда некролекарей творит запрещенные ритуалы, а на кладбище по ночам разгуливают мертвецы-реаниманты…

Марина зевнула, сунула под голову вышитую подушку и закрыла глаза. Через минуту она уже спала.

Утро выдалось морозным и солнечным.

Снежные тучи исчезли без следа, и над городом раскинулось бездонное темно-синее небо. Сугробы искрились праздничными фейерверками, сосульки на карнизах перестреливались солнечными зайчиками, на улицах раздавались веселые крики извозчиков и детский хохот – где-то играли в снежки. Городок проснулся после бури, потянулся всеми улицами, и принялся стряхивать с себя снег: по тротуарам уже маршировала армия дворников с лопатами, и было ясно: снежным бастионам не устоять.

Марина проснулась около девяти. Виктор все еще спал, но выглядел значительно лучше: тени под глазами почти исчезли, а на щеках появился призрачный румянец. Некоторое время она понаблюдала за спящим мужчиной, потом пошла на кухню, умылась и принялась готовить скромный завтрак: яичница, сырная нарезка и салат.

Пока она раздумывала, откупорить ли ей бутылку сидра или ограничится зеленым чаем, в коридоре заскрипели половицы и на пороге кухни появился Виктор.

«Инкогнито» выглядел смущенным, но в его темных глазах искрилась улыбка. Марина заметила, что он все еще хромает на правую ногу, однако умирать Виктор явно не собирался.

– Утро доброе, Марина, – он смущенно переминался с ноги на ногу.

– Доброе, доброе, – она строго посмотрела на него. – Вам не кажется, что кому-то нужно многое объяснить?

– Да, да, конечно… Вот только… Можно я отлучусь минут на десять в ванную комнату?

– О? Разумеется. Давайте быстрее, завтрак стынет.

Он кивнул и вышел, а Марина подумала: «Он даже не спросил, где у меня ванная. Как будто знал…»

Минут через пятнадцать она не выдержала, открыла дверь в коридор и крикнула:

– Виктор! Вы там не уснули?

– Уже иду!.. Скажите, а это у Вас настоящее «Лав»?

– Мыло? Да, настоящее. Заказываю в столице. Местным совершенно невозможно пользоваться – жуткая алхимия… Вы что, собрались принимать душ?

– Э-э-э… Нет. – Дверь в ванную открылась, и на пороге появился Виктор. Теперь на нем остались только брюки и рубашка. – Я просто брился, ну и… Вряд ли у Вас нашлась бы пена для бритья.

– Вы удивитесь, что у меня можно найти. А теперь – прошу в столовую.

Во время завтрака они почти не разговаривали. Ел Виктор с аппетитом, ножом и вилкой пользовался с доведенной до автоматизма виртуозностью, особых признаков смущения не проявлял, и Марина все больше убеждалась, что перед ней – аристократ, возможно даже, гербовый.

– Нет, – покачал Виктор головой, – я не аристократ. Точнее, я мог бы им стать, но купленные титулы не передаются по наследству – традиция.

– Вы что, читаете мои мысли? – она подняла брови.

– Только если Вы думаете словами. Неоформленные «картинки» я уловить не успеваю.

Марина выпрямилась на стуле и внимательно поглядела ему в глаза.

– Я сразу поняла, что тут что-то нечисто. Признайтесь, это Ваша работа – заставить меня…

– …затащить меня к Вам в постель? Ну, в общем, да. Но что мне еще оставалось делать? – он развел руками. – Ночь, я на грани смерти от нервного истощения, меня пытаются убить…

– Вас пытались убить?! – Марина прикрыла рот ладонью. – Но кто?! И зачем?!

– Кто? – он невесело усмехнулся. – Ну, скорее всего, Инквизиция. У меня не было времени копаться у них в головах – в меня тут же начинали палить из револьверов.

– Какой ужас! Но… Кто Вы такой? Вы так и не ответили.

– Я? Меня зовут Виктор Вивальди. Моя семья живет в Зеленом Посаде уже более двухсот лет и, де-факто, управляет как этим городом, так и всеми окрестными землями, хотя графский титул был только у моего отца – купленный, понятно. Наша семья сколотила свое состояние – к слову, очень большое состояние – еще во время Второй войны. Под конец Европейского блица Вивальди вывезли из стран Содружества несколько эшелонов золота, предметов искусства, две огромные библиотеки, несколько тонн антиквариата… всего не перечислишь. Последние пятьдесят лет моя семья очень выгодно вкладывала средства в литерные предприятия королевства и теперь на Севере у Виваьди, фактически, монополия на военные заказы. Словом, у меня не жизнь, а сказка… – он тяжело вздохнул.

– Я все еще не понимаю, кто и почему хотел Вас убить.

– Знаете, – он комично дернул себя за мочку уха, – я тоже не понимаю. Но догадаться несложно. Дело в том, что я… Не знаю, как Вам объяснить… Ну, допустим, гипнотизер.

– Ага!

– Да. Очень сильный гипнотизер. К таким как я Инквизиция относится очень… плохо. Просто ужасно относится, я бы сказал. Почти как к демонам, а то и хуже.

– Так в Вас стреляли инквизиторы?

– Да.

– Виктор, Вы чего-то не договариваете.

– Это не от недоверия к Вам, поверьте. Я просто хочу Вас защитить от возможных последствий… ай! Вот черт!

– Да что у Вас с ногой? Вас ранили?

– Я…

– А ну-ка быстро садитесь на кушетку! – она решительно встала.

– Ну…

– Никаких «ну»! Шагом марш!

– Слушаюсь… Ах ты, зараза, как же больно!

Он доковылял до кушетки и сел, вытянув ногу. Марина заметила, что правая штанина Виктора порвана, а маленькие темно-коричневые пятна вокруг дыры – ни разу не засохший яблочный сок.

– Закатывайте штанину! Давайте, давайте! А то позову лекаря!

– Не надо лекаря… Ой!

– Ого! Это Вы накладывали повязку? Ну и ну… Это что – галстук?

– Это был хороший галстук.

– А повязка – ужасная! – Марина принялась развязывать уродливый узел, твердый от запекшейся крови. – И не скулите! Это надо снять как можно быстрее… Вы промыли рану?

– Угу. Коньяком…

– Ну, хоть что-то… Ого!

Нога Виктора на пару пальцев выше ступни и почти до колена являла собой, казалось, одну сплошную рану. Опухоль была сильной: кожа под кровавой коркой натянулась и блестела. Виктор побледнел и сжал зубы.

– Это надо промыть. Я сейчас. – Она ушла на кухню и вскоре вернулась с большой миской теплой воды и полотенцем.

– А пинцет зачем?

– У Вас в ране, похоже, пуля. Ее надо достать.

Виктор побледнел еще больше и сглотнул застрявший в горле ком.

…Марина родилась уже после того, как Их Величества Польсий Второй и Тузик Пятый ввели в женских гимназиях обязательный курс «Гражданской обороны». От девушек не требовалось метать бомбы на дальность, ездить верхом или сдавать нормативы по фехтованию. Зато их учили готовить, оказывать первую помощь и стрелять в цель из винтовки. Поэтому Марина хорошо знала, что нужно делать. Крови она сроду не боялась.

– Не напрягайте ногу, – скомандовала она, – и не сгибайте ее в колене. А то кровотечение будет еще сильнее.

– Ваша кушетка…

– Ничего с ней не будет, у меня есть алхимический пятновыводитель.

– Ай, черт, зараза, да что же это… Марина, это я не Вам… У-у-у!

– Не дергайтесь… Хм… Это что, пуля?

– Угу.

– Ничего себе калибр!

– Почему Вы так восхищенно смотрите? Вам нравится, когда дырявят людей?.. А, понимаю – романтика… Черт их поймет, этих женщин. Даришь цветы – пошло, в тебя стреляют – романтика…

– Вы опять читаете мои мысли?

– Простите, я не хотел. Больно… Будете шить?

– У Вас воспаление. Рану нужно прочистить и обработать.

– О, не-е-е-ет…

– Больно не будет, поверьте.

– Ну конечно! Вырезать мертвую плоть и мыть спиртом… Ух ты! Как Вы это делаете?!

…Ладони Марины окружило легкое белое сияние, похожее на пар, свитый из сгущенного света. Там где этот свет касался раны Виктора, болезненная краснота исчезала сама собой, а рваная рана рубцевалась на глазах.

Он восхищенно наблюдал за манипуляциями Марины, глядя, как его воспаленная нога приобретает здоровый вид с поистине невероятной скоростью. Восхищенно прищелкнул языком.

– Потрясающе! Вы колдунья?

– Чародейка. Не шевелитесь. Да не дергайтесь Вы, кому говорю!

– Щекотно.

– Вас не поймешь: то ему больно, то щекотно… Уже почти все. К вечеру рана исчезнет, даже шрама не останется. Только не суйте ногу в воду в ближайшие сутки и не прикасайтесь к этому месту ничем металлическим.

– Знаю… Поразительно.

– Да ладно! Будто Вы не бывали у колдунов-целителей!

– Бывал. Не в них дело. Но меня, право, поражаете Вы, Марина. Такое впечатление, что Вы каждый день выхаживаете людей, в которых стреляли из револьвера.

– Вы, кстати, так и не сказали, кто.

– Кто?.. Можете считать, что местные власти.

– Не понимаю.

– Долго рассказывать. И, все-таки, почему…

– Вы мне нравитесь, Виктор.

– О!..

– Вы смешной.

– Ч-ч-черт…

Когда часовые стрелки перевалили за два часа, Марина решила отправиться на прогулку.

– А я тут причем? – Виктор сидел на кушетке, накрывшись пледом.

– Вы пойдете со мной.

– Мне нельзя. Рана…

– Нет там уже никакой раны! Идемте! Посмотрите, какая погода!

– Э-э-э… Вообще-то за мной гоняется ваша городская Инквизиция…

– Рыщет по всему городу? Бросьте!

– Ну…

– Вы сами рассказывали, что на Вас нападали в гостиницах и дорогих ресторациях. Это же ясно: ну где еще в нашем городе можно искать состоятельного интеллигентного аристократа?

– Вы мне льстите.

– Нет, я просто умею сложить два и два. У нас Инквизиция – человек тридцать. И они явно не будут искать Вас в парке.

– Тридцать, сорок – какая разница… Хм… А, нет, не пойду. У меня порваны брюки.

– Вчера это Вас не смущало!

– Было темно. И потом – мне было не до брюк. Я, понимаете ли, почти умирал.

– Ну вот! А сейчас вы отправитесь со мной в салон к Мари Воронцовой и купите себе новые брюки.

– Воронцова? Модистка?

– Она самая. Приятно слышать, что слава Воронцовых гремит по всему Королевству.

– Да я, вообще-то, хотел спросить: что Воронцовы делают в такой глуши… Уй! Подушкой-то за что?!

– Я, вообще-то, люблю этот городишко. Одевайтесь и не канючьте!

– …Вот видите, Виктор, – замечательные брюки!

– И удивительно дешево, прошу заметить. Не то, чтобы меня это сильно волновало, но в столице… Ах, Вы только посмотрите, какие деревья!

– Да, очень красиво.

В городском парке стояла полная тишина. Ветер стих и солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь голые кроны деревьев, казались застывшими в ледяном янтаре перьями золотых ангелов. Они медленно шли по узкой тропинке, петлявшей среди невероятного размера сугробов, и болтали о всякой ерунде. Виктор заметно ожил и повеселел; похоже, гнетущие мысли, не дававшие ему покоя, временно отступили на второй план.

– Мне здесь нравится, – Виктор улыбался. – Совсем не похоже на столицу. Да и у нас в Зеленом Посаде не так. День и ночь шум, гам, все куда-то бегут, кругом паровые экипажи, заводные ландо, паровые шагатели, паровые прыгатели, еще черт знает что паровое… О, скамейка!

Одна из парковых скамеек была очищена от снега; рядом на белом боку сугроба кто-то нарисовал пробитое стрелой сердце.

– Присядем?

– Так холодно же, – Марина зябко повела плечами.

– Холодно, – согласился Виктор. – А мы все равно присядем.

Присели. Он поднял с земли сухую ветку и несколькими небрежными штрихами нарисовал под сердцем на сугробе женский профиль. Получилось красиво – Марина невольно залюбовалась уверенными движениями Виктора. «Вивальди», подумала она. «Звучная фамилия».

– Вы говорили, что Вы – гипнотизер, так?

– Не совсем, – он отрицательно покачал головой. – То есть, да, но не совсем… Черт, не знаю, как объяснить. Это колдовство, но не такое, как, скажем, у магистров Коллегии, или у Вас.

– Я чародейка, не забывайте. Профан.

– Я еще больший профан чем Вы, поверьте. Совершенно не разбираюсь в колдовстве. У меня… э-э-э… талант.

– Лазить в чужие мысли? Заставлять людей делать глупости?

– Не только. Но Вы правы в том, что пользоваться им открыто я не могу. Это запрещено.

– Кем запрещено?

– Инквизицией. Слыхали о Черном Эдикте?

– Нет.

– Это что-то вроде карманной шпаргалки для инквизиторов. Там написано, кто есть первейшие враги рода людского – в подробностях и даже, кажется, с картинками. Такие как я, Марина, этот список возглавляют.

– Что-то Вы не похожи на жуткого монстра. Скорее, даже, наоборот.

– Спасибо.

Некоторое время они сидели молча. Марина, которой было холодно, прижалась к Виктору, и он машинально обнял ее за талию.

Наконец она сказала:

– Все равно не понимаю. Допустим, есть колдун, который умеет бросаться огненными шарами. Его же не хватают и не тащат на виселицу! Чем Вы хуже?

– Все не так просто, – он закусил губу. – Понимаете, я… такие, как я могут, к примеру, взять под контроль чиновника высокого ранга… Даже короля.

– И что с того? Ну, будет вместо одного короля другой. Что изменится? Короли и министры и так травят друг друга ядом, подсиживают собственных братьев, пишут доносы… Это просто борьба за власть. Побеждает самый хитрый и подлый. Допустим, захватили Вы управление над каким-нибудь министром. А что, если Вы будете лучше его? Умнее?

– А если нет?

– Хуже, чем наши министры? Виктор, чтобы быть настолько феерическим жлобом и мракобесом нужен талант. Вряд ли у Вас получится, даже если Вы будете стараться.

– Марина, я могу заставить человека разбить себе голову о стену.

– А превратить его в кучу пепла, стало быть, гуманнее? Или пустить ему пулю в живот? Не смешите.

– Марина… – лицо Виктора стало каменным, – …А что бы Вы сказали, если бы узнали, что мне доводилось убивать людей?

– Виктор, – она поморщилась, – мой отец был на войне. Он как раз и занимался тем, что убивал людей. Помню, как он сказал: «Когда я стрелял по ним, я понимал, что они ничем от меня не отличаются. Эти ребята тоже любили выпить с друзьями, у них тоже были жены, дети… Просто, если бы я в них не стрелял, они пристрелили бы меня, причем даже не задумываясь». Так-то, Виктор. Я не думаю, что Вы можете прибить человека только потому, что он Вам не понравился.

– Не могу… Эх, Вас ничем не прошибешь… Смотрите, Марина, – белка!

На ветке дерева, как раз у них над головами, сидел пушистый зверек и внимательно рассматривал их своими глазами-бусинками. Белка была большая и важная; было видно, что ее часто подкармливают гуляющие в парке парочки и мамаши с детьми.

– Красивая…

– Тише, Марина… Смотрите…

Виктор поднял руку, поманил белку пальцем, и та неожиданно прыгнула прямо ему на ладонь. Марина охнула от изумления.

– Вот. Держите. Не бойтесь, не укусит. – Он посадил белку Марине на плечо. Белка, не проявляя ни малейших признаков испуга, взобралась ей на шляпку, потом спустилась на грудь и принялась обнюхивать лицо, комично балансируя на задних лапках. Марина засмеялась, чувствуя, как тонкие усики зверька щекочут ей подбородок.

– Невероятно… Вы ей… приказали это сделать?

– Приказал? Нет, что Вы. Просто объяснил, что нас не стоит бояться.

– Ой! Убежала…

– Пусть бежит. У нее свои дела, у нас – свои… Вы все еще меня не боитесь?

– А должна?

– Фу ты… А если так – я большой и страшный Хозяин Марионеток! Я заполучу полный контроль над твоим телом! Ты будешь повиноваться мне!

– Боже мой, как романтично!

– О, дьявол… Кстати, Марина, мы ведь с Вами вчера так и не поужинали.

– Это приглашение?

– Конечно. Или Вы против?

– Ни разу. Знаете что? Пойдемте в «Киску»! Вы так и не попробовали знаменитый гаспачо господина Торреса, а тамошняя винная карта Вас приятно удивит.

– Хорошо. Пойдемте кушать Ваш знаменитый гаспачо.

– И обнимите меня, черт возьми! Мне холодно.

– О, проклятье! Марина, какие же у Вас длинные лестницы!

– Тихо Вы! Всех соседей перебудите!

– Хорошо-хорошо… Тс-с-с! Молчу. Но, все же…

– Вчера, когда Вы были при смерти, Вас это не смущало.

– Да не помню я про вчера… Однако же Вы и пьете!

– Я случайно. И потом, не забывайте, что я – дочь солдата.

– Это я заметил.

– Сейчас… Где же эти ключи?… А, вот они.

– Давайте я сам… Есть. Где у Вас лампа?

– Зачем? И так светло.

– И то правда.

– Это был замечательный вечер. Просто замечательный.

– О да. Вы правы.

– Не думала, что Вы так хорошо играете на рояле. Господин Торрес был в восторге.

– А я понятия не имел, что Вы умеете танцевать сальтарелло.

– Я и тарантеллу умею.

– Невероятно!

– Вероятно. Виктор, Вы… О!..

– М-м-м…

– Поцелуйте меня снова.

– Черт, как же это у Вас расстегивается? Понятия не имею…

– Все Вы знаете, не притворяйтесь.

– А, вот, нашел.

– Спальня направо… Нет-нет – возьмите меня на руки и отнесите.

– О, как романтично!

– К дьяволу романтику! Я запуталась в этой проклятой юбке!

– Минутку…

– О, так лучше. Зажгите лампу. Ненавижу темноту.

– Марина?

– Да?

– Ты красивая.

– Врун!

…За окнами шелестел ветер, и мелькали габаритные фонари карет. Ближе к утру взошла луна и тогда город, наконец, уснул. До самого утра на улицах было пусто и тихо, и только одинокий фонарщик, направляющийся домой, размахивал полупустой бутылкой, напевая себе под нос: «…одии-и-ин ра-а-аз в го-о-од, са-а-ады цвету-у-ут…»

Дежурный жандарм высунулся из караулки на углу, проводил фонарщика взглядом, плюнул, и не стал его трогать.

– Приехали, ваше сиятельство! Жестянка!

Фигаро порылся в карманах и дал извозчику серебряную монету.

– Сдачи не надо.

– Спасибо, добрый господин! – извозчик просиял. – Вам к алхимику надыть?

– Знаете, где он живет?

– Знаю, конечно, как не знать, – закивал извозчик. – Пройдете во-о-он до того красного дома, свернете в переулок, где, значится, дорога под уклон, и прямо пойдете, аккурат до перекрестка. Там как раз будет лавка алхимика евойного, он там и живет.

– Благодарю. – Фигаро спрыгнул в утоптанный снег и потянулся за саквояжем. – Он что, живет в лавке?

– Дык весь дом выкупил, супостат! Первый этаж у него – лавка, а во втором он живет, значить.

– Какой, однако, зажиточный алхимик… Ну, бывай.

Извозчик помахал рукой и сани, сорвавшись с места, унеслись во тьму.

Башенные часы глухо пробили половину второго ночи. Фигаро вздохнул и помотал головой. Хмель понемногу отпускал, а вместе с этим возвращались старые сомнения.

Что он тут делает в таком часу?

– Ну нет, – зло процедил следователь. – Взялся за гуж…

Переулок больше напоминал ледяную горку. Дорожки, правда, уже успели посыпать песком, но следователь все равно пару раз чуть не шлепнулся, ругаясь и выписывая ногами кренделя. Было непонятно, как местные жители обходятся без травм, несовместимых с жизнью – телега или сани по этой дороге точно бы не проехали.

Дом алхимика он нашел быстро. Это был аккуратный домик в два этажа: кирпичные стены, выкрашенные в бледно-розовый цвет, резные ставни на окнах и новая оранжевая черепица на крыше – видимо, алхимик, действительно, не бедствовал. Над обитой клепаной сталью дверью висела аккуратная вывеска: «Альберт Сальдо, алхимик – мастер. Открыто каждый день, с полудня до девяти вечера».

Фигаро дернул за толстый красный шнур, и где-то в доме раздалось мелодичное треньканье колокольчика. Следователь немного подождал и снова позвонил. Колокольчик надрывался, однако дверь открывать никто не спешил. Тогда Фигаро принялся барабанить в дверь кулаком.

– Эй, Сальдо! Открывай! Я знаю, что ты дома!

За дверью послышалась возня, а затем скрипучий старческий голос пискнул:

– Не открою!

– А я тебе говорю – открывай, скотина ты эдакая!

– Фигаро, это Вы? Идите домой, я занят!

– Никуда я не пойду! Нам надо поговорить!

– Вот завтра утром и поговорим! С полудня до девяти… Пшел прочь, а то жандармов позову!

– Ну и зови, – зло рассмеялся следователь. – Винсент Смайл будет очень рад меня видеть. Это мой старый друг, так что он мне еще поможет вытащить тебя из твоей норы, старый прохвост!

– Чего Вам надо? – в голосе за дверью послышались нотки сомнения.

– Мне нужна твоя помощь! Сейчас, понимаешь?!

За дверью помолчали. Затем что-то щелкнуло, и послышался тяжелый вздох.

– Входите, Фигаро. Только ноги вытирайте.

…Первый этаж дома Альберта Сальдо, как и сказал извозчик, был переделан в алхимическую лавку. Судя по запаху, лаборатория располагалась тут же, в подвале. За дверями, кутаясь в теплый темно-синий халат, стоял сам алхимик, держа в руке подсвечник с единственной горящей свечой.

Альберт ничуть не изменился с того времени, когда Фигаро видел его в последний раз. Разве что козлиная бороденка алхимика стала больше похожа на облезлый беличий хвост, да вокруг рта прибавилось морщин. Маленькие глазки Сальдо смотрели внимательно и зло, а обложенный язык то и дело высовывался изо рта, делая старикашку похожим на дряхлую, но все еще опасную ядовитую змею. Остатки седых волос алхимика прикрывал пижамный колпак, напоминавший давно не стираный носок.

– Здрасьте, Фигаро, – проскрипел Сальдо. – Каким ветром Вас занесло в наши края? Я даже не знал, что Вы в городе.

– В вашем чудесном городишке меня задержала погода. Прелестная погода, не правда ли? Скажите, Сальдо, Вы любите лыжи? А кататься с горки на санках? Нет?

– Не паясничайте! – взвизгнул алхимик, выходя из себя. – Вы заявились ко мне в самый глухой час ночи, практически вломились ко мне в дом, а теперь еще и…

– Да ну-у-у?! Имею полное право паясничать и вообще делать, все, что пожелаю! – теперь злится начал Фигаро. – А как прикажете разговаривать с человеком, который выставил меня посмешищем перед всем Департаментом?!

– Вы, я так понимаю, имеете в виду ту историю с привидением? – Сальдо поджал губы.

– «Историю»?! Вы превратили официальное расследование в балаган! И вышли сухим из воды, хотя были виновны по четырем статьям Другого Кодекса! Вы…

– Виновен?! – алхимик забрызгал слюной. – И Вы еще смеете в чем-то меня обвинять?! Вы уничтожили мою работу, на которую я потратил два года жизни! Вы варвар и вандал!

– А если бы кто-то не прятался в подвале от налоговых инспекторов и регистрировал свои делишки в Инквизиции, никакого «дела» не было бы вообще! Ваше привидение…

– Было абсолютно безвредно! А Вы его уничтожили! И при этом переломали мне кучу ценного оборудования!! Вы хоть знаете, сколько сейчас стоит хорошая ректификационная колонна?!

– Да мне плевать! Вы накатали на меня кляузу в Департамент, воспользовавшись своими старыми связями в Коллегии! Думаете, я не знаю, что именно Вы лечили Председателя Марлоу от мужской слабости?! Этот старый импотент…

– …поступил по законам чести! А Вы… А Вы…

Они начали орать друг на друга, размахивая руками и выкрикивая взаимные оскорбления. Фигаро покраснел и плевался; Сальдо тряс бородкой и изрыгал ругательства, достойные потомственного сапожника. В лавке сразу сделалось тесно и душно, оскорбления и ругань становились все менее изощренными – дело явно двигалось к неизбежному членовредительству.

Наконец, когда следователь уже был готов схватить алхимика за грудки, тот внезапно заткнулся, покраснев как перезрелый помидор. Сальдо сипло втянул воздух и разразился кашлем и чиханием. Его согнуло пополам, и алхимик принялся громогласно сморкаться и перхать, мотая головой, как заводное огородное пугало.

Фигаро глубоко вздохнул, восстанавливая душевное равновесие, и принялся терпеливо ждать. «Алхимическая сухотка», или, в просторечии, «насморк алхимиков» – болезнь профессиональная и, к сожалению, неизлечимая, а Сальдо явно страдал от нее не первый год. Тут уж ничего не поделаешь – последствия работы.

Дождавшись, когда алхимик перестанет чихать и сморкаться, Фигаро, скорчив страшную рожу, достал из кармана большой носовой платок и брезгливо протянул старикашке. Платок был мятый и несвежий, но Сальдо схватил его с явной благодарностью и тут же принялся трубно продувать нос.

Когда с гигиеническими процедурами было покончено (платок алхимик, скомкав, сунул себе в карман), Сальдо посмотрел на следователя покрасневшими глазами и проскрипел:

– Извиняйте, Фигаро. Что-то я разошелся.

– Простите, погорячился, – процедил тот сквозь зубы.

– Ладно, – Сальдо плотнее закутался в свой халат, втянув шею, отчего сразу стал похож на старого мокрого сыча, – проходите, что ли… – Он махнул рукой куда-то себе за спину и, отвернувшись, пошел вдоль прилавков, шаркая тапочками. Фигаро, тяжело вздохнув, поплелся следом.

Мельком он заметил, что в стеклянных витринах нет ничего, кроме склянок с йодом, зеленкой и микстурой от кашля. В то же время следователь был готов отдать голову на отсечение, что ассортимент, скрытый в потайных ящичках под прилавком гораздо внушительней. Старый прохвост Сальдо, похоже, ничуть не изменился, продолжая всячески уклоняться от уплаты налогов.

Алхимик привел Фигаро в тесный закуток, втиснутый между центральной витриной и окном, где стояла пара потертых диванчиков – очевидно, здесь посетители могли подождать особо срочный заказ – и уселся на один из них, жестом приглашая следователя занять место напротив. Фигаро присел и тут же достал из кармана трубку. Сальдо поморщился, но лишь кивнул:

– Итак?..

– Мне нужен препарат, – решительно начал Фигаро. – Препарат, который может полностью защитить от ментального влияния.

– Ментального влияния какого рода? – в глазах алхимика вспыхнула искра профессионального интереса.

– А бывают разные? – растерялся следователь.

– Фигаро! – возмутился алхимик, – ну как так можно! Вы же учились в университете! Есть влияния на алхимию мозга, которые вызываются различными декоктами, вытяжками, наркотиками, короче говоря, всем, что по моей части. Есть влияния ментально – неколдовские, например, гипноз. И, наконец…

– От колдовских… То есть, не совсем… Ах ты, черт! – следователь взъерошил волосы и задумался. – Мне нужно зелье, которое способно защитить от способностей псионика.

– Ого! – густые брови алхимика взметнулись вверх.

– Ага. Так как, ты сможешь приготовить нечто подобное?

Сальдо подпер подбородок кулаком и задумался. Было видно, что разговор становится интересен алхимику, но он старается не подавать виду. Наконец, он коротко кивнул и произнес:

– Смогу.

– Отлично! – Фигаро хлопнул в ладоши. – Сколько это будет стоить?

– Погодите, Фигаро, – алхимик поднял руку, – я еще не закончил. Препарат такого рода приготовить несложно – для этого существует проверенная рецептура. Но есть проблемы. Во-первых, я таких рецептов знать, сами понимаете, не должен…

– Плевать!

…- а во-вторых, сам препарат имеет несколько особенностей, о которых Вам необходимо узнать перед применением. Своего рода, инструкция.

– Особенностей? – нахмурился следователь. – Поясни, Сальдо.

– Первое: микстура действует сравнительно недолго. Всего-то около часа. Второе: она влияет только на природную алхимию мозга людей с колдовскими способностями. На Вас, например, она подействует, а на какого-нибудь стекольщика Гуню – нет.

– Так… – Фигаро крепко сжал руки на коленях и уставился в пол. – Значит, придется самому… Ладно, это даже к лучшему. Продолжай, Сальдо.

– Третье: под действием препарата крайне не рекомендуется колдовать.

– Почему? Он влияет на способность оперировать эфирными потоками?

– В том-то и дело, что нет. Однако принимая «Песню Радуг» – это обобщенное название для линейки подобных декоктов – вы впадаете в состояние, сходное с временным умопомешательством. К чему может привести сотворение заклинаний в таком… хм… виде, Вы можете представить сами.

– Насколько сильным будет это… временное сумасшествие?

– Скажем так: придется прилагать заметные усилия, чтобы давать происходящим событиям адекватную оценку. Впрочем, это индивидуально. Может быть, Вы просто почувствуете легкое головокружение, как при опьянении, и все. Зависит от Вашего воображения и жизненного опыта.

– Но от псионика эта штука защитит?

– О, можете не сомневаться. Псионики действуют на ту часть сознания, которая отвечает за мнемонические репрезентации, а она в это время… – алхимик противно захихикал. – Короче, это то же самое, что пытаться попасть из пушки в мишень, которая постоянно и хаотично движется. Ничего не выйдет.

– Хорошо. Очень хорошо. – Следователь сжал кулаки. – Сколько тебе понадобится, чтобы приготовить эту отраву?

– О, не больше пары часов. Могу приступить немедленно.

– Приступай. Но мы так и не сошлись в цене…

– Фигаро, – алхимик заносчиво вздернул нос, – боюсь, у Вас не хватит золота.

– Это не тебе судить. Так сколько?!

– Нисколько! – заорал Сальдо. – Я не возьму с Вас ни медяка! Понятно?!

– Нет. – Глаза следователя округлились. – Непонятно. Что ты, в таком случае, хочешь?

– О! – Сальдо расплылся в улыбке, – это правильный вопрос! Две вещи. Первая – и главная – я никогда больше не увижу Вашу противную рожу в радиусе трех верст от моего дома. И второе…

– С превеликим удовольствием.

– Второе: пока я буду готовить препарат, Вы расскажите мне, зачем именно он Вам понадобился. Расскажите подробно и не торопясь.

– Господи, но зачем?!

– Я любопытен. А Вы неплохой рассказчик. Помню Вашу историю про вампира, которую Вы рассказывали этой журналистке из столицы. Ну, которая потом написала статью с карикатурой, что так Вам не понравилась. История – полный бред, но интересная. Так что…

– Сальдо, – Фигаро встал, вытирая выступивший на лбу пот, – если твой чертов препарат не подействует как надо, я вернусь. И расскажу тебе совсем другую историю. Про мелкого пакостного алхимика, который умер не своей смертью.

– Подействует, Фигаро, подействует. А теперь – за мной! И не затыкайте нос, не так уж тут и воняет.

Кабинет начальника тудымской жандармерии был довольно примечательным местом.

Во-первых, в отличие от обычных казенных кабинетиков-будок, он был большим. Высокие потолки, высокие окна и очень много пустого пространства между дверью и письменным столом. Посетителям, прежде чем приблизится к начальствующему лицу, приходилось пересекать большой прямоугольник блестящей паркетной пустоты, что вызывало однозначные аллюзии с дворцовым церемониалом и сразу настраивало на торжественно-заискивающий лад. Особенно сильно это действовало на молодых женщин и мелких чиновников.

Во-вторых, создавалось впечатление, что в кабинете попеременно ведут дела два совершенно разных человека: суровый спартанец и изнеженный гедонист. Спартанец, как и положено, был минималистом и не любил излишеств: здесь не было ни одного мягкого кресла или пуфа, только грубые деревянные стулья без спинок и две лавки. Даже начальственное кресло больше походило на кухонный табурет, разве что побольше размерами. Посетителю, будь он чернорабочий или министр, предоставлялся выбор: сидеть на узкой и низкой лавке, напоминающей пресловутую скамью подсудимых, или же ютится на тяжелом некрашеном стуле с прямой спинкой. Ножки стула толщиной не уступали ногам быка, а на сидении можно было без труда разделывать свиные туши.

Зато второй хозяин кабинета разошелся не на шутку. Резные дубовые панели на потолке. На окнах – тяжелые темно-бордовые шторы с позолоченными кистями. Картины на стенах – в основном, полотна известных баталистов, но была и пара сюрреалистических пейзажей, где лиловое небо пожирало кривые черные деревья и изломанные часовые циферблаты. По-мещански пошлые, но дорогие напольные часы в виде рыцарских доспехов. Особенно стильной была скульптура у стола: колдун, бросающий в невидимого противника огненный шар. Фигура колдуна и сфера брошенного заклятья были скручены из тонких полосок жести, но при этом выглядели чрезвычайно натуралистично. Дело было в самом моменте, запечатленном неведомым скульптором: когда шар пламени только-только оторвался от пальцев колдуна, завершающего финальный жест – заклинатель был как живой.

Но, конечно же, хозяин у кабинета был только один.

Винсент Смайл сидел в кресле у стола, уронив голову в ладони, и краем глаза поглядывая на часы-доспех. Стрелки медленно, но неуклонно ползли вверх, чтобы вскоре встретится на цифре «двенадцать».

Бювар для «входящих-исходящих» был забит под завязку. Точнее, забито было отделение для «входящих». Там были бумаги, требующие его подписи, рассмотрения, щепотка отчетов, совсем немного прошений, горка требований, еще совсем чуть-чуть писем… Надо было работать.

Работать Смайлу не хотелось.

О, нет, – главжандарм не пребывал в черной бездне депрессии.

Он был в ярости.

В отличие от Фигаро, то и дело проваливающегося в омут рефлексии, Винсент Смайл был человеком действия. И сейчас невозможность что-либо предпринять приводила его в бешенство.

Проклятый псионик уничтожил группу захвата. На это ему потребовалось всего-то минут десять – не помогли ни ружья, ни револьверы, ни даже многолетний опыт его, Смайла, сотрудников.

Его людей, черт бы подрал этого подонка!

Мысль о том, что он сам послал их в пасть к этому ублюдку-мозгогрызу стояла костью поперек горла. Чертов следователь предупреждал его, но Смайл проигнорировал предупреждение. Хуже – он отнесся к нему легкомысленно!

Смайл сжал кулаки и тихо зашипел от злости. Злости на Фигаро, на убийцу-псионика, ну и, конечно, на самого себя.

Нет, выход, разумеется, был. Можно было прямо сейчас отправить телеграмму в Орден Строгого Призрения и навсегда забыть о Вивальди, передав это дело тем, кому по статусу положено заниматься подобными вещами. Так сказать, автоматически развязать себе руки.

Смайл понимал, почему он до сих пор этого не сделал. Дело было даже не в его папочке, который считал, что «мальчику» не стоит лезть на рожон, и больше думать о женитьбе. Куда там!

В душе у Винсента пылал огонь вендетты.

На счастье, все эти дни папаша Смайла не появлялся ни дома, ни на работе. Старый хрыч как в воду канул, не посылая даже своеобычных ежедневных телеграмм. Это развязывало Винсенту руки, но оставался один-единственный вопрос.

Что делать?

Что можно противопоставить человеку, который усилием воли способен заставить Смайла сунуть в рот ствол револьвера и нажать на курок?

О, разумеется, можно было поставить все разом на кон и героически погибнуть, но такой вариант главжандарма не устраивал. Переняв от отца изрядную долю его педантичности, Смайл предпочитал, чтобы героически погиб псионик.

Вот только как провернуть такой фокус?

…За дверями кабинета послышалась возня. Кто-то громко затопал, раздались возмущенные возгласы, громко хлопнула крышка конторки.

Смайл раздвинул пальцы рук и посмотрел сквозь них на дверь.

Там явно происходило нечто необычное. Шум становился все громче, слышалась ругань, кто-то визгливым речитативом доказывал что-то невидимому собеседнику. Потом Смайл услышал голос своего секретаря, госпожи Мантин, захлебывающийся от праведного гнева, удар чего-то тяжелого по столу и быстрый топот.

Замок щелкнул и дверь открылась.

Смайл оторвал руки от лица и привстал в кресле.

В кабинет, сопя и отдуваясь, вошел младший следователь ДДД Фигаро, на ходу засовывая в карман пиджака пухлую темно-бордовую «корочку». Следователь снял шляпу – «котелок», повесил ее на вешалку, посмотрел на Смайла и виновато развел руками.

– Ненавижу трясти удостоверениями, но к Вам очень трудно попасть на прием.

– Ну и записались бы на завтрашнее утро. – Смайл, все еще ничего не понимая, разглядывал Фигаро. – Вы что, недавно вышли из запоя? У Вас рожа – сплошная щетина.

– Нет у меня времени записываться и ждать, – следователь промаршировал к столу главжандарма, по пути отряхивая снег с калош. – Мое дело не терпит отлагательства и, в любом случае, Вы заинтересованы в его удачном разрешении куда больше меня.

Смайл пожал плечами, и вяло махнул рукой на дебелый стул на слоновьих ножках, но следователь и не подумал примоститься на этом предмете мебели, неудобном даже для взгляда. Вместо этого Фигаро сел на стол, положил ноги на скамейку и вытащил сигару из коробки, которую Смайл тщательно прятал между бюваром и дорогим письменным прибором.

– А говорили, что не курите, – он с довольным видом понюхал сигару и, откусив кончик, прикурил легким щелчком пальцев. – Лютеция? Замечательно! Я даже не знаю, где их тут можно купить. Разве что заказывать из столицы…

– Фигаро, – главжандарм начал злится, – Вам, собственно, что нужно? Если Вы пришли прочитать мне лекцию о…

– На этот раз никаких лекций, – следователь покачал головой. – Но – все по порядку. Для начала мне хотелось бы извинится…

– Вот даже так?

– Да, так. Я повел себя как капризный школьник, который не хочет рано вставать и идти на экзамен по арифметике. Хуже: я даже не попытался лично связаться с Орденом Строгого Призрения. Опять же – личные страхи, амбиции и опасения за службу.

– Фигаро, – Смайл покачал головой, – не дурите самого себя. Вы ни в чем не виноваты. А если и виноваты, так не больше меня.

– Не согласен. – Следователь выпустил из ноздрей маленькое облачко дыма. – Вы знаете, какие слова есть в присяге Департамента?

– Без понятия.

– Там всего одна строка. «Клянусь защищать людей». Вот и все – такая у нас присяга. Короче не бывает. Заметьте, Винсент: не «народ», как это любят формулировать наши государственные деятели, а людей. Говорят, эта присяга старше Инквизиции и Королевства вместе взятых. Но суть не в этом. На службе я или нет – я остаюсь следователем ДДД. Вы хотите поймать этого псионика? Хорошо. Я Вам помогу.

– Фигаро, – Смайл провел рукой по волосам, – я понимаю Ваши чувства. И я благодарен Вам за, так сказать, души прекрасные порывы. Но это не повод для самоубийства. Кому станет легче, если мы с Вами расшибем головы? Вы думаете, Вас посмертно приставят к награде?

– «Живая собака лучше мертвого льва», – процитировал следователь. – Согласен. Но Вы не дослушали до конца. Никто не собирается умирать. Я знаю, что делать с этим нашим Вивальди.

– Значит, «нашим»?

– Да, нашим. Слушайте внимательно…

Следователь говорил минут пятнадцать. За все это время Смайл не сказал ни единого слова. Только однажды восхищенно прищелкнул языком и, достав из коробки сигару, сухо щелкнул маленькими ножничками и закурил. Курил он, несмотря на свои прошлые заверения, смачно и со вкусом: с аппетитом затягивался и, жмурясь от удовольствия, выпускал тонкие струйки сизого дыма. Настроение у главжандарма улучшалось на глазах.

– Ладно, – сказал он, когда Фигаро, наконец, замолчал, – прекрасно. Я восхищен Вашей идеей. Но если эта штука… это зелье не сработает?

– Тогда мне каюк, – согласился следователь. – Но я думаю, что все сработает. Сальдо, конечно, сволочь и жулик, но при этом он лучший алхимик из всех, что я знаю. А знавал я их немало.

– И посадили тоже, – вставил Смайл.

– И посадил. – Фигаро согласно кивнул. – Всякое бывало. Но весь этот план не выйдет за рамки голой теории, пока мы не узнаем, где сейчас Вивальди. До этих пор… – он развел руками.

Винсент Смайл встал. Открыл ящик стола, достал револьвер, проверил, заряжен ли тот и сунул в кобуру. Взял в руку трость, повертел ее, любуясь игрой света на набалдашнике, и повернулся к Фигаро.

– Скажете Фигаро, – медовым голосом произнес начальник тудымской жандармерии, – что Вы делаете сегодня вечером?

– Чего?! – следователь выпучил глаза.

– Ну, в смысле, не заняты ли Вы. Потому что сегодня около девяти Валерий Вивальди будет ужинать в «Киске»… Чего Вы так на меня смотрите? Оружие у Вас с собой?..

В маленьких городах бывают вечера, в которые думать о чем-то плохом просто невозможно.

В синем воздухе разливается какая-то старомодная грусть, словно вынутая из старого, пропахшего пылью сундука, краски становятся ярче, свет мягче, а тени домов наливаются загадочным фиолетовым бархатом. Свет окон таинственно-трепетен, и даже огни фонарей кажутся маяками, зовущими к неведомым далям, что давным-давно потерялись за картонной ширмой будней. Звуки стихают, в небе появляются первые тусклые звезды и откуда-то издалека слышна тихая мелодия. Патефон? Саксофонист в старом кафе? Пресловутая «музыка сфер»? Кто знает…

…Фигаро глубоко вдохнул морозный воздух, выбросил в урну окурок и задумчиво посмотрел на вывеску «Киски». Алхимический газ в тонких стеклянных трубках, из которых было составлено название, почти потерял заряд, и теперь надпись мигала, вспыхивая тусклыми алыми искрами.

Странно – следователь совсем не чувствовал страха, только огромную, необъятную как заледеневшее озеро усталость. Хотелось лишь одного: поймать извозчика, отсыпать ему золота полной мерой, сесть в сани и ехать по ночным улицам – ехать и ехать без конца, ни о чем не думая. Он вспомнил старую легенду: пожилой колдун, умерший в своей карете, который проносится по ночным улицам в самый темный час. Хочешь уехать прочь из опостылевшего мира – выйди в полночь на дорогу и брось на брусчатку серебряный грош. Тогда, рано или поздно, ты услышишь, как тихо цокают подковы и из-за угла появится…

Он резко тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Так можно провалится в прострацию и без всякого псионика. Следователь постучал в дверь кареты и та тут же распахнулась.

Винсент Смайл был одет точно так же, как и в первый раз, когда Фигаро его увидел: кремовое пальто с меховым воротником, светло-серые брюки, канареечная рубашка и полосатый галстук. Только вместо щегольских лаковых туфлей Смайл надел валенки. Это были самые настоящие валенки – черные и ворсистые «вездеходы», в каких сейчас ходила половина Нижнего Тудыма. Фигаро подумал, сказать ли главжандарму о том, что в валенках он смотрится как журавль в лаптях, но передумал – было видно, что Смайл и так находится на грани нервного срыва. Поэтому он просто буркнул:

– Ну-с? Долго еще?

Начальник жандармерии достал из кармана часы и, откинув ногтем тонкую серебряную крышку, посмотрел на циферблат.

– Мой человек уже на телеграфе. Можно начинать.

– Повторим еще раз, – следователь сунул руки в карманы. – Я захожу внутрь. Если через пятнадцать минут я выйду из кафе один – давайте отмашку отправлять телеграмму в Орден. Если же мы с Вивальди выходим вместе, значит, на нем уже надеты вериги и он абсолютно безопасен. Тогда… В общем, дальше он Ваша забота.

– А если Вы не выйдете из кафе вообще?

– Такой вариант тоже возможен, – признал Фигаро. – Тогда отправляйте телеграмму. Сами ничего не предпринимайте. А то я Вас знаю…

– Но если дело дойдет до драки? Что если столкновения с Вивальди избежать не получится?

– И это тоже возможно. Если он вытащит из моей головы, что Вы поджидаете его снаружи – Вам несдобровать. Постарайтесь избежать открытого столкновения, но если не получится… Тогда запомните несколько правил: во-первых старайтесь чтобы расстояние между Вами и псиоником было как можно более большим. Думаю, что сажен тридцать – уже предельная для него дальность. Прятаться в укрытии не имеет смысла – он видит не глазами и легко достанет Вас даже за каретой. Идеально, конечно, было бы спрятаться за дюймовый стальной лист, но вряд ли Вы таскаете его с собой.

– Да уж как-то не завалялся в карманах.

– Если уж все-таки попадете под удар – не сопротивляйтесь. Наоборот – постарайтесь расслабиться. Попробуйте полностью заглушить мыслительный процесс. Да, я знаю, это невероятно сложно, но Вы, все-таки, попытайтесь. Например, испугайтесь до зеленых чертиков. Так испугайтесь, чтобы аж в штаны наложить. И ни в коем случае не планируйте своих действий ни на секунду вперед. Действуйте инстинктивно.

– Вас послушать – так это раз плюнуть. – Смайл нервно облизнул губы.

– Нет, что Вы. Это очень сложно. Но возможно, поверьте. Я слышал историю про одного монаха…

– Фигаро, – застонал жандарм, – идите к… монахам! Давайте покончим с этим поскорее. А то я чувствую, что моя храбрость сейчас, действительно, стечет в брюки.

– Хорошо, – следователь кивнул. Ну, удачи, жандарм!

– Удачи, следователь, – лицо Смайла было абсолютно серьезным. – Всем нам удачи.

Дверца кареты захлопнулась, и Фигаро снова остался в одиночестве.

Нет, разумеется, он знал, что Смайл внимательно следит за каждым его движением. Вот только легче на душе от этого, почему-то, не становилось. Фигаро почувствовал, как старые страхи опять выползли наружу и принялись грызть его мозг острыми зубками-иголочками.

Что если проклятый алхимик обманул?

В конце концов, Сальдо мог просто напортачить. В его возрасте и с его зрением трудно отличить вареного рака от дверной ручки, не говоря уже о том, чтобы различать тончайшие оттенки алхимических декоктов. Что если препарат просто-напросто не подействует?

Фигаро достал руку из кармана и разжал ладонь.

Вот и препарат. Совсем маленький флакончик – не больше грецкого ореха. Жидкость в нем была абсолютно прозрачной, но следователь знал, что если на флакон упадет луч света, то декокт заиграет глубокой темной синевой предгрозового неба.

Фигаро подбросил флакон на ладони. «Странно, – подумал он, – тяжелый, как ртуть…»

«Ты выжидаешь», – прошептал внутренний голос. – «Ждешь, пытаешься подготовиться, как ныряльщик на самой высокой вышке. Это глупо, это безумие… Пройдет еще минута и ты никогда не решишься».

Следователь проверил револьвер. Оружие было на месте – полностью заряженное. Блеснули золотые буквы на рукоятке: «Клянусь защищать людей».

Он вытащил пробку и вылил содержимое флакона в рот. Зажмурился. А когда через мгновение открыл глаза…

…Однажды, еще в бытность свою студентом-первокурсником, Фигаро попробовал на спор «Ведьмины слезки» – коктейль, в который входили почти все известные человечеству психомиметики. В целом, ему даже понравилось, если, конечно, так можно сказать о состоянии, когда мозг ведет себя, точно слепой воробей, вылетевший в грозовую ночь полетать над парком. Но один момент особенно ему запомнился: когда для того, чтобы немного прийти в себя, он вышел на парковую аллею и присел на скамейку. В этот момент окружающая реальность куда-то исчезла, оставив вокруг только много-много разных Фигаро – грустных, веселых, злых и добродушных. Длилось это «раздробленное» состояние недолго, но следователю хватило на всю жизнь.

То, что сотворила с Фигаро «Песнь Радуг» чем-то напоминало тот давний студенческий опыт. Не то чтобы с окружающим миром произошли какие-то серьезные изменения: цвета стали ярче, запахи – насыщенней, а вокруг предметов появилось бледное радужное гало.

Зато в голове у следователя творилось черт знает что. Сознание Фигаро превратилось в некое подобие гигантской спирали, по виткам которой были размазаны его мысли, а вокруг них тлели яркие огни – страхи, сомнения, опасения. На краю этой застывшей галактики ярко сияли огромные шаровые скопления, пылающие особенно яркими красками: желтое, как одуванчик, постоянное стремление вкусно поесть, розовая с темными прожилками ненависть к начальству и целый сонм огоньков поменьше – здоровое отвращение к работе, неуемная лень, застарелое чувство вины и прочие «стабильные центры личности», как называли их колдуны-психонавты.

Самым мерзким было то, что понять, где в этой круговерти переливающихся вспышек, собственно, сам Фигаро, было невозможно. Следователь напоминал сложный паро-заводной механизм, причем даже не сам механизм, а его чертеж, пришпиленный к чертежной доске некоего инженера. Вот только никакой доски и никакого инженера, на самом деле не было.

«Знаем, проходили», – мрачно подумал Фигаро. «Научный атеизм и его последствия – бога нет, человек – просто алхимическая лаборатория на соляной батарейке и все такое… Но какая же, все-таки, сволочь этот Сальдо! Как мне в таком состоянии собрать мозги в кучу?»

Тут следователь понял, что ему удалось сформулировать вполне законченную и логичную мысль. А как только он это понял, сразу стало ясно, что таким же образом можно выстроить и вторую с третьей. Для этого, правда, приходилось прилагать значительные усилия, как бы отталкиваясь от витков невидимой спирали, при этом выворачивая себя наизнанку. Приятного в этом было мало, зато теперь у него появилась твердая уверенность в том, что псионик не причинит ему никакого вреда. Фигаро даже засмеялся, представив, как Вивальди распахнет дверь его ума, чтобы столкнутся с… Да уж, лучше бедняге сразу поднять руки вверх и не портить себе нервы.

Он сунул руки в карманы и, насвистывая, медленно направился в сторону кафе. Шагать было приятно; следователь чувствовал себя чем-то вроде большой раскручивающейся пружины, приводящей в движение окружающий мир. Это было забавно – Фигаро почувствовал, что начинает улыбаться против своей воли.

…Когда до двери «Киски» оставалось всего пару шагов его негромко окликнули по имени.

Фигаро повернулся.

Позади него стоял человек в длинном сером плаще, который неуловимо напоминал робу инквизитора, но был на порядок элегантней – так мог бы одеться миллионер для светского раута в Министерстве колдовского контроля. На голове у незнакомца красовалась широкополая шляпа с черным бантом, а на ногах – туфли с серебряными пряжками и такой толстой подошвой, что они больше напоминали зимние полусапожки.

Ему могло быть лет пятьдесят, а могло и шестьдесят с хвостиком. Лицо незнакомца было необычным – оно абсолютно не запоминалось, как бы теряясь в свете огромных ярко-серых глаз – внимательных и колких. Следователь вспомнил, что уже где-то видел этого типа – то ли в приемной Департамента, то ли…

– Старший инквизитор Френн, – человек протянул руку в тонкой черной перчатке.

– «…из-за лесу из-за гор показал мужик топор…» – пропел следователь, пожимая протянутую руку. В голове у него шальным метеором пронеслась мысль: «Что я несу?!»

Лицо инквизитора дернулось.

– Что, простите?

– «…и не просто показал…» В смысле, здравствуйте, господин Френн. Как Вам погодка?

– Фигаро, прекратите паясничать! – Френн нахмурился. Я хочу поговорить с Вами по очень важному поводу!

– Угу, говорите, – следователь изо всех сил укусил себя за язык. Было больно, но спираль-пружина в голове сразу же свернулась в относительно неподвижную точку. Теперь он заметил, что Френн выглядит усталым и измученным. Под глазами инквизитора залегли глубокие тени; а щеки цветом напоминали свечной воск.

– Я, примерно, представляю себе, зачем Вы туда идете, Фигаро. И хотел бы отговорить Вас от этой затеи.

– Да ну? – следователь натурально удивился. – Вы не хотите, чтобы я пил пиво с креветками?!

Инквизитор поджал губы.

– Знаете что, Фигаро – мне, в общем-то, безразлично, что с Вами сделает этот псионик. Но смерти такого рода в моем городе плохо отражаются на годовой статистике. Я буду вынужден извести кучу бумаги, объясняя, каким именно образом на вверенной мне территории скоропостижно помер следователь ДДД.

– Угу, – следователь задумчиво почесал кончик носа. – Но, я так понимаю, Вы здесь не ради меня, а ради…

– Да, – Френн коротко кивнул, – Вы совершенно правы. Я не хочу, чтобы этот молодой болван – мой сынуля – раскроил себе башку. У меня тут рядом ударная группа. Мы разберемся с Вивальди в считанные минуты.

– Разберетесь? – уголок рта Фигаро дернулся. – То есть убьете его?

– Это неизбежно, следователь. Черный Эдикт, первая страница.

– …и старший инквизитор-смотритель Френн, который запишет на свой счет одного псионика. И, наконец-то, станет инквизитором первого ранга.

– И это тоже, – кивнул, соглашаясь, Френн. – Сколько же можно сидеть в этом городишке? Я здешний Старший Смотритель уже двадцать лет. Знаете, надоело. Поэтому добром прошу – отойдите и не мешайте.

– Нет.

– Что, простите? – брови старшего инквизитора слегка приподнялись.

– Нет. Я не отойду. И попрошу не вмешиваться в мои дела. Как сотрудник ДДД я объявляю это кафе местом расследования, – с этими словами Фигаро выхватил из кармана стандартный бланк с печатью и одним резким движением прилепил его на дверь «Киски». Это означает…

– Я знаю, что это означает.

Лицо инквизитора вновь стало абсолютно непроницаемо. Только в глубоких серых глазах мелькнуло что-то похожее на грусть.

– Инквизиция, как правило, не сует нос в дела ДДД. Я не собираюсь нарушать эту традицию, Фигаро. Вперед, проводите свое «расследование». Только скажите, пожалуйста: чего Вы добиваетесь?

– Хочу арестовать Вивальди.

– Вот как? – на губах инквизитора появилась слабая улыбка. – Фигаро, он сожжет Ваш мозг. Даже если каким-то невероятным образом Вы его, все-таки, арестуете, его все равно казнят.

– За что? За убийство жандармов или за то, что он – псионик?

– Убийствами занимается ДДД. Однако, поскольку псионики не попадают под вашу юрисдикцию, то они, автоматически, попадают в ведомость Ордена Строгого Призрения.

– И где тут орден? – Фигаро широко открыл глаза и принялся комично вертеть головой. – Что-то я никого не вижу.

– Фигаро, Вивальди – мой.

– Неужели? А, по-моему, он свой собственный. И заниматься им должна городская жандармерия.

– Что Вы несете?! – возмутился Френн. – В законе ясно сказано…

– Не в «законе», а в Черном Эдикте. Который написан Инквизицией с первой до последней страницы.

– Вот что, Фигаро, – Френн потер лоб тонкими пальцами, затянутыми в черную кожу, – я даю Вам столько времени, сколько потребуется. Хотите войти туда и покончить жизнь самоубийством? Дерзайте. Но как только псионик выйдет из кафе, мы им займемся. Это ясно?

– Ясно? Нет, не ясно. Как Вы собираетесь с ним сражаться? Ваши девочки в белых халатах тут не помогут.

– У меня есть… козырь в рукаве. Поверьте – псионик не уйдет, – Френн коротко кивнул на дверь и вдруг весело подмигнул Фигаро. – Оставайтесь тут, а? Я напишу в Департамент, что Вы помогли расследованию и способствовали уничтожению опасного существа.

– Существа? – следователь хмыкнул. – Этот Вивальди, может быть, и мудак, но он – человек. А у меня присяга и все такое. А у него права. А у начальника жандармерии Винсента Смайла – гордость. А у старшего инквизитора Френна – амбиции. У всех какие-то причины, мотивы – прямо страшно. Вот я и хочу узнать – а что у Вивальди?

– Ну ладно, – инквизитор вдруг потерял интерес к разговору. – Дерзайте, Фигаро. Я подожду. Только когда умрете – не жалуйтесь, что я Вас не предупреждал.

– Не буду.

– Вот и замечательно. А когда Вивальди выйдет из этих дверей…

– …То я его арестую и отправлю в камеру.

Начальник тудымской жандармерии Винсент Смайл, скрестив ноги, стоял у фонарного столба, курил папиросу и холодно смотрел на инквизитора Френна.

Лицо инквизитора вытянулось. С него разом слетел весь внешний лоск; в мгновение ока Френн превратился из холодно-предупредительного представителя власти в истеричного старикашку. Он вытянулся во весь рост, привстал на цыпочках, сжал руки в кулаки и визгливо заорал:

– Винни! Мерзавец! Ты опять куришь?!

– Ага, – Смайл криво усмехнулся. – Мне уже сорок лет, папаня. Я могу стрелять в людей, шляться по девочкам, делать детей – так почему бы мне не выкурить сигаретку?

– Ну, ничего, дома поговорим! А сейчас объясни, пожалуйста, что ты здесь делаешь? – Френна аж трясло от ярости.

– Принимаю участие в задержании опасного преступника. С привлечением следователя Департамента Других Дел.

– Преступника? С привлечением? Дурья твоя башка, ты хоть знаешь, что этот «опасный преступник» может с тобой сделать?! Ты хочешь, чтобы я объяснял твоей маман, что ее единственный сын умер, прострелив себе голову?! А ну марш отсюда!

– С удовольствием, – в голосе Смайла зазвенел лед. – Как только ты составишь на меня докладную и получишь из Центрального управления подписанную прелатом бумагу. Тогда, поверь мне, я сразу же передам дело куда положено. А теперь – разрешите, папаня, я продолжу расследование.

– Предупреждаю! – Френн затряс кулаками, – Если ты попробуешь войти в эти двери, я тебя парализую, свяжу и заклею рот!

Фигаро подумал, что инквизитор вполне может осуществить свою угрозу. Френн был колдуном, к тому же – полным магистром, а, значит, умел и не такое. Именно колдовские способности инквизитора так задержали его продвижение по карьерной лестнице – в Центральном управлении ему не доверяли.

– Ах, так? – глаза Смайла сузились. – Тогда я напишу на тебя рапорт! На имя прелата! И подробно опишу, как ты нагло вмешивался в дела неподконтрольной тебе организации и применил силу против начальника городской жандармерии при исполнении! Тогда, дорогой папочка, ты застрянешь в этом городе до конца своих дней, причем, не факт, что при этом за тобой сохранят твою должность.

– Ты этого не сделаешь, – задушено прошептал Френн, хватаясь за щеку, словно у него внезапно случился приступ зубовной боли.

– Еще и как сделаю. А теперь разрешите, господин старший инквизитор… – Смайл широким жестом указал на дверь.

– Винсент, – Фигаро покачал головой, – я думаю, что это не самая лучшая мысль. Давайте сделаем так: я войду туда сам, а через пятнадцать минут – если, конечно, мне не взорвут голову – позову Вас. А там решим, что да как.

– Хорошо, уговорили, – Смайл зло кивнул и скрестил руки на груди. Было видно, что он готов проторчать под дверями «Киски» хоть всю ночь. Следователь ободряюще улыбнулся жандарму и увидел, как Френн едва заметно кивнул. На лице инквизитора явно читалось облегчение.

– Что ж, – сказал он, – раз так…

Он пожал плечами, развернулся на каблуках и зашагал прочь. Фигаро проводил его взглядом и покачал головой.

– Зря Вы его так. Он, конечно, истерик, но переживает за Вас по-настоящему.

– Я знаю, – на лице Смайла проступило отвращение. – Это-то и есть самое ужасное. Вы не знаете, каково это – родится в семье инквизитора и колдуньи. Они меня своей любовью в гроб, в могилу… Э-э-эх! – он безнадежно махнул рукой. – Идите, Фигаро. А то я психану и вломлюсь в это долбаное кафе, размахивая револьвером.

Следователь кивнул и открыл дверь.

…В этот час «Киска» еще пустовала. Где-то играл патефон, трепетали огоньки свечей в канделябрах, сонно посвистывали решетки отопления. За стойкой гарсон протирал бокалы чем-то похожим на несвежее полотенце; на кухне звенела посуда.

Следователь осмотрелся.

В дальнем углу, как раз под большим эстампом, изображающим ночной город, за столиком сидела парочка: женщина средних лет и импозантный мужчина в дорогом бежевом костюме. Дамочку Фигаро видел впервые, но джентльмена благородной наружности узнал сразу: его портрет художник местной жандармерии набросал по описаниям свидетелей с точностью фотомашины.

Это, вне всякого сомнения, был Валерий Вивальди, псионик, эсквайр и убийца. В настоящий момент он был занят тем, что ел мороженное из широкого стаканчика, пил лимонад и весело болтал со своей спутницей.

Следователь нахмурился. В его планах не было места всяким посторонним дамочкам, пусть даже и весьма миловидным. Неужели Вивальди промыл мозги какой-то местной крале и поселился у нее? Это казалось вполне вероятным, но отнюдь не облегчало Фигаро его задачи.

Он вздохнул. Отступать было поздно. Дамочки там, или не дамочки – сейчас тот, кого сбившись с ног, искала городская жандармерия во главе с Винсентом Смайлом (и, как оказалось, местная Инквизиция во главе с его папочкой) сидел в двух саженях от следователя. Поэтому Фигаро снял шляпу, привел остатки волос в некое подобие порядка, и, подойдя к столику Вивальди, присел рядом с его спутницей.

На него уставились две пары глаз: удивленные женские и внимательно-настороженные мужские. Спутница Вивальди смотрела на следователя, растерянно улыбаясь; псионик же буравил Фигаро взглядом так, словно хотел просверлить в нем дырку.

Следователь вздохнул, улыбнулся, пожал плечами и сказал:

– Для начала я хотел бы извиниться за столь наглое вторжение. Мне, право, не хотелось портить вам ужин, но, боюсь, сделать это придется. Просите, мадам, – он повернулся к светловолосой даме, – но мне нужно серьезно поговорить с Вашим спутником.

– Кто Вы такой? – голос Вивальди был холоден, как вода в проруби.

Фигаро сунул руку во внутренний карман и достал удостоверение. Раскрыл его и показал псионику.

– Я младший следователь Департамента Других Дел. Меня зовут Александр Фигаро; я работаю в отделе особо тяжких. В настоящий момент я, совместно с представителями местной власти, расследую дело, в котором Вы, господин Вивальди, проходите как главный подозреваемый.

– И в чем же меня подозревают? – псионик нахмурился.

– Убийство. Ментальное насилие первой степени. Использование псионических способностей в преступных целях. Там длинный список, – следователь махнул рукой.

Глаза Вивальди сузились. Он внимательно посмотрел на Фигаро, словно высматривая в его глазах мелкую соринку, при этом слегка подавшись вперед. Следователь почувствовал что-то вроде легкого головокружения, которое сразу прошло, а псионик внезапно скривился, словно запустил зубы в недоспелый лимон. На его лице промелькнуло отвращение.

– Господи, Фигаро! Чем Вы обдолбались?! – Вивальди помотал головой и одним махом допил остатки лимонада из стакана.

– Хотели спалить мне мозги? – на лице следователя не дрогнул ни один мускул.

– Не имел ни малейшего желания, – Вивальди поджал губы. – Просто хотел немного подсмотреть, не врете ли Вы.

– А потом?..

– Потом? Ну, почистил бы Вам память и отправил восвояси. Вы же не из Инквизиции, а потому вряд ли горите желанием пристрелить меня на месте.

– Не горю, – Фигаро отрицательно покачал головой. – Но я вынужден Вас арестовать.

– Ух, ты! – Вивальди ненатурально хохотнул. – Знаете, Фигаро, Вы мне удивляете. Даже больше: Вы меня поражаете! Те, кто приходили до Вас даже не пытались заговорить со мной. Трах, бах, пуля в лоб – готово дело.

– И много их было?.. Гарсон! Бокал «Мерло»!

– Да прилично. Но Вы же не станете обвинять меня в реализации права на самозащиту?

– А извозчик, которого Вы отправили замерзать в метель? Он тоже пытался Вас убить?

– Извозчик?! – удивился Вивальди. – Какой еще извозчик?!

– Которого Вы заставили отвезти Вас в гостиницу. В «Глобус». Помните?

– Фигаро, – Вивальди ошарашено помотал головой, – я приехал в город на общей повозке. На которую сел, едва сойдя с поезда. И приехал я сперва в ресторан… этот, как его… «Бристоль». Поужинал, поймал карету и отправился в «Глобус» – тут Вы правы. Да и какой смысл мне убивать какого-то там извозчика?!

Фигаро задумался. То, о чем говорил Вивальди, уже приходило ему в голову. Действительно: какой смысл в убийстве этого несчастного Фулла? Тут псионик был абсолютно прав. Да и говорил он, похоже, чистую правду – декокт Сальдо забросил психическую чувствительность следователя на недосягаемую прежде высоту.

– Но жандармов у «Равелина» убили Вы! Или станете утверждать, что они сами перебили друг друга в порыве внезапной ярости?

– Каких еще, к чертовой матери, жандармов?! – псионик выпучил глаза. – Фигаро, я, конечно, не безгрешен, но у Вас не получится повесить на меня чужую «мокруху»! И потом – о каких жандармах вообще идет речь, если у меня на хвосте висит Инквизиция?!

– Но …

– Фигаро! Не стройте из себя идиота! – псионик стукнул кулаком по столу. – Вы не хуже меня знаете, что такими как я занимается либо Орден Строго Призрения, либо Инквизиция. А что делают инквизиторы с психократами Вы уж точно знаете не хуже меня! Послушайте, Вы, следователь ДДД! – Вивальди подался вперед, всем телом навалившись на стол, – вся эта история и началась-то с того, я – псионик. Понимаете? Не суть, убиваю я толпы людей, или мирно спекулирую недвижимостью – псионики должны быть уничтожены! Черный Эдикт! Все прочее никого не интересует!.. Фигаро, Вы-то должны меня понять! Вы же сами колдун, раз уж работаете в Департаменте! Вы знаете историю! Таких, как Вы, когда-то сжигали. Только потому, что они колдуны! Остальное неважно! – Псионик уже почти кричал. – Хотите меня арестовать?! Пожалуйста! Пробуйте! Но я предупреждаю, я Вас предупреждаю, Фигаро: ни одна инквизиторская морда из тех, что, наверняка явились вместе с Вами, не уйдет отсюда живой!

– Кстати, об инквизиторах. – Фигаро поднял палец. – Снаружи Вас поджидает ударный отряд Оливковой Ветви во главе с господином Френном, местным старшим смотрителем.

– Пусть. Я буду защищаться. Уж этому-то я научился за последнее время, – Вивальди горько хохотнул.

– Это как сказать. Старший инквизитор выглядел весьма уверенным в своих силах.

– О, они постоянно уверены. Знаете, в чем проблема Инквизиции? Не как организации, а именно как ордена средней степени закрытости? В ее полном отрыве от повседневной реальности. Оливковая Ветвь с идеальной точностью копирует Modus Vivendi старой колдовской тусовки, с которой она, в свое время, была вынуждена бороться. Только с колдунами было проще: они просто хотели вкусно кушать, красиво одеваться, свою яхту, чтобы кататься по Средиземному морю, да время от времени расчесывать свое непомерное тщеславие. Обычные люди, Фигаро! С Инквизицией все сложно – они спасают мир. Это жуткое явление: человек или организация, спасающая мир. У них на все есть индульгенция…

– Вивальди, – следователь положил руки на стол ладонями вниз, – я улавливаю ход Ваших мыслей. И, поверьте, моя любовь к Инквизиции в целом и к господину Френну в частности исчезающе мала. Но сейчас речь идет о том, что мне, как следователю ДДД, необходимо принять соответствующие меры по отношению к Вам.

– Фигаро…

– Выслушайте меня! Моя организация, собственно, и создавалась в противовес Инквизиции, которую Вы так ненавидите. Поэтому Френн со мной так осторожничает – он знает, что мы в силах ограничивать права друг друга. Свой ход я уже сделал: объявил это кафе местом, где ведется расследование Департамента. Это, автоматически, выдворяет отсюда Френна сотоварищи – по крайней мере, на сорок восемь часов – но, боюсь, это означает, что инквизитор начнет действовать, как только Вы, Вивальди, шагнете за порог «Киски».

– Вы это сделали? – на лице псионика проступило замешательство. – Но почему?

– Потому что все вокруг отвратительно правы. Начальник жандармерии, который ловит опасного преступника. Старший инквизитор, который оттаскивает начальника жандармерии от этого самого преступника за уши, чтобы получить фиолетовую мантию и кабинет в столичном Управлении. Даже младший следователь ДДД, у которого, толком, не выходит забиться в угол и дать всем вышеперечисленным перегрызть друг друга. Плохой, как всегда, один псионик. Но псионик он для Инквизиции и Ордена Строгого Призрения; для меня Валерий Вивальди – обыкновенный колдун-специалист. Которого надо привлечь к ответственности по всей строгости Другого Кодекса. Но – Кодекса! Кодекса, Вивальди! Не Черного Эдикта, не Устава Инквизиции и уж точно – не Семи Правил Смиренных!

…Внезапно миловидная спутница Вивальди, которая во время этого эмоционального разговора сидела молча, комкая в руке бумажную салфетку и кусая тонкие губы, резко повернулась к Фигаро и, вцепившись в рукав его плаща, горячо заговорила, время от времени сбиваясь на хриплый полушепот:

– Послушайте… Послушайте, господин следователь, это надо прекратить! Я не вполне понимаю, о чем Вы говорите… Виктор сделал что-то плохое… Да, я знаю. Знаю, но… Теперь я понимаю, почему ты ехал на Последнюю Заставу… Ссылка… Да-да… Но так не должно быть! Пусть его судят, пусть жандармы, пусть Ваш Департамент… но только не Инквизиция!

– Боюсь, мадам, от меня мало что будет зависеть, – следователь развел руками. – На бумаге я обладаю некоторой властью, однако так далеко от Столицы… Нет, здесь правит бал Френн и его друзья в мантиях. Я могу только пообещать всю возможную юридическую защиту со своей стороны.

– А если Виктор уедет?! Виктор! – она набросилась на псионика, – да не молчи же ты! Что, если ты раскидаешь этих инквизиторов и сядешь на поезд?!

– Боюсь, мадам, – Фигаро почесал красный от смущения затылок, – ничего не получится. Если Инквизиция его нашла, то больше не потеряет след. Ну а если совсем припечет, то они просто вызовут комиссию Ордена, вот и все. Что такое Орден Строгого Призрения объяснять, думаю, не надо?

По выражению лица девушки было понятно – не надо.

Абсолютно излишне.

– Так что… – Следователь вздохнул, – Вряд ли что-то получится. Если только Винсент Смайл не решит вмешаться. Но я не знаю, каким…

– Решит, Фигаро. Можете быть уверены.

– Винсент! – Фигаро обернулся, едва не свалившись на пол. – Что Вы тут делаете?!

– Слушаю вашу милую болтовню. – Начальник жандармерии стоял в двух шагах позади следователя и криво улыбался. Он был бледен, но изо всех сил старался держать хвост пистолетом. «Кстати о пистолетах, – подумал Фигаро, – правая рука у него в кармане не просто так. В случае чего станет палить прямо через пальто».

– И давно Вы тут торчите?

– Он вошел почти сразу за Вами, – Вивальди усмехнулся. – Напуганный до колик, но решительный, точно вся королевская армия. Я решил его не трогать. И можете убрать руку с курка, господин жандарм. Я все равно не дам Вам выстрелить.

– Или заставите пальнуть себе в лоб?

– Не вижу в этом необходимости. – Вивальди повернулся к своей спутнице. – И я не стану больше бегать, Марина. Никогда. Мне это осточертело. Если даже мне придется уехать – мы уедем вместе. Не убежим, а просто спокойно сядем на поезд. Я устал, понимаешь? Я больше не могу изображать загнанного кролика. Хотите, чтобы я дал показания? – он посмотрел Смайлу в глаза. – Хорошо. Я готов. Но если я увижу хоть одного инквизитора, то я ручаюсь: они пожалеют, что родились на свет.

Смайл прикусил губу и задумался.

Следователь сделал маленький глоток из бокала и принялся рассматривать свои ногти.

Марина Флер молча рвала салфетку.

А Виктор Вивальди улыбался.

Одной рукой он нежно держал Марину за плечо, а пальцами второй отбивал барабанную дробь на крышке стола. Псионик разом сбросил десяток лет; в его глазах скакали черти, словом, Вивальди был – орел.

– Ну, что задумались, господин жандарм? – весело воскликнул он, ехидно щуря глаза. – На плаху – одна дорога!

– Вы… хм… пойдете с нами без сопротивления? – Смайл, казалось, никак не мог поверить в такое чудо.

– А то! Но с одним условием: Вы не станете передавать меня Инквизиции. Я не малефик, чтобы там ни было накалякано в Черном Эдикте. Я – гражданин Королевства! И если я виновен, то требую суда присяжных, а не Непогрешимую Тройку! Вам все ясно?

– Мне все ясно, Вивальди, – Смайл поморщился. – Я не отдам Вас Инквизиции, но, скажем так, по сугубо личным причинам. Вы же копаетесь у меня в голове, поэтому должны знать, что я говорю правду.

– Знаете, – псионик усмехнулся, – мне достаточно Вашего слова. Когда читаешь людей, как открытые книги, очень приятно просто взять и поверить кому-то просто на слово. – Он встал, вытер руки салфеткой и поправил пальто. – Ну что, пошли?

– Я с вами! – Марина Флер мертвой хваткой вцепилась в рукав Вивальди.

– Дорогая, Вам лучше остаться здесь. Это для Вашей же безопасности – Смайл говорил спокойным увещевающим тоном, но Марина отрицательно помотала головой.

– Я пойду с вами!

И Фигаро понял: пойдет. Надо будет – обезоружит их со Смайлом голыми руками, вытащит руки из наручников вместе с кожей – и пойдет.

– Марина… – псионик аккуратно погладил ее по волосам, – так надо. Останься здесь, пожалуйста. А как только я окажусь в участке – сразу приезжай.

– Ты… Ты… – горло Марины перехватывали спазмы.

– Все будет хорошо, – псионик улыбнулся, а Фигаро подумал: сколько лет этой лжи? И сколько еще лет влюбленные будут говорить ее друг другу?

Пальцы Вивальди легонько коснулись шеи Марины, и девушка разом обмякла. Ноги ее подкосились, и хозяйка цветочного магазинчика рухнула на мягкий диван, согнувшись от рыданий.

– Идем, Вивальди, – начальник жандармерии кивнул на дверь. – Я думаю, наручники не понадобятся?

– Нет. Не понадобятся.

– Вот и хорошо. Фигаро – Вы идете впереди.

– Как всегда, – следователь пожал плечами.

И они пошли.

Френн не обманул: их ждали.

Правда, Фигаро и представить себе не мог, что старший инквизитор явится лично.

Он стоял на противоположной стороне улицы, прислонившись к фонарному столбу, и лениво вертел в руках короткую черную трость, похожую на офицерский стек. Чуть ближе к «Киске» стояло еще четверо инквизиторов: два боевика в темно-серых робах и две девушки в трогательных белых шубках с пушистыми воротничками – эдакие вечно юные Снегурочки.

Светлые Сестры.

В руках девушки держали тяжелые крупнокалиберные револьверы – очевидно, в случае с псиоником, Френн не слишком-то полагался на врожденные способности Сестер.

Вивальди коротко глянул на Смайла и тот слегка поморщился, точно от булавочного укола. Псионик сощурился и незаметно кивнул жандарму. «Он понял», – подумал Фигаро. «Залез к Смайлу в голову и узнал, что тот не вызывал инквизиторов. И псионик, кажется, благодарен ему за это. Сумасшествие, сплошной дурдом…»

– Виктор Вивальди! – старшего инквизитора отделяло от них шагов пятьдесят, но Френна, тем не менее, было отлично слышно, хотя голос он не повышал. – Поднимите руки и сдавайтесь! Сейчас на Вас будут зафиксированы блокирующие вериги…

– Стоять! – заорал Смайл, размахивая руками. – Этот человек арестован! Сейчас он направляется вместе с нами в участок, где ему будут предъявлены…

– Винсент! – в голосе Френна появились визгливые нотки, – я же сказал: не лезь в это дело! Ты думаешь, что сможешь контролировать псионика? Угомонись! Он сбежит от тебя, как только сядет в карету! Причем на вокзал его доставишь именно ты! Да еще купишь ему билеты и пожелаешь счастливого пути! Уйди с дороги и дай мне делать мою работу!

– Это не твоя работа, папаша! – Смайл явно начал выходить из себя. Твои права оговорены в Уставе! Я отвечаю за соблюдение законов в этом городишке, а поэтому сейчас ты отзовешь своих людей и свалишь отсюда с миром! Я достаточно ясно выражаюсь?!

– Не груби, подлец! – вспылил Френн. – Мне лучше знать, где начинаются мои права! Там, где заканчиваются твои! Бедная, бедная твоя маман! Она умрет от горя, узнав, как ты себя ведешь!

– Так это его отец? – Вивальди говорил тихо, но Фигаро, тем не менее, его услышал. – Да-а-а уж… Бедный мужик этот Смайл. Ладно, постараюсь оставить этого типа в живых.

Тем временем перепалка глав двух ведомств продолжалась:

– А я тебе говорю – забирай своих головорезов! У меня ордер!

– Да марал я твой ордер! У меня бумага из Управления! Сейчас же отойди от псионика!

– Да ну?! А вот этого не хочешь?! – Смайл скрутил кукиш и принялся им размахивать. – Это нарушение субординации!

– Чего?! Какой еще, в задницу, субординации?! Ты что, пьян?!

– Фигаро… – в голосе Вивальди появились тревожные нотки.

– Я вижу, – прошептал следователь.

…Пока Смайл и Френн выкрикивали взаимные оскорбления и трясли кулаками, ударный отряд Инквизиции понемногу рассредоточивался. Боевики в серых плащах медленно двигались в разные стороны, обходя их троицу с боков, а Светлые Сестры, наоборот, подошли вплотную друг к другу и взялись за руки.

– Вивальди… – начал было Фигаро, но псионик перебил:

– Рано. Вот когда они начнут действовать…

Ждать пришлось недолго.

Светлые Сестры, переглянувшись, сплели пальцы рук в замысловатом жесте, словно тоже скрутив кукиш в ответ на жест Смайла. В тот же миг оба инквизитора-боевика рванули с места.

Они не успели.

…Драться с псиониками – неблагодарное занятие. Например, целится в псионика из пистолета бессмысленно: вас приложат раньше, чем вы нажмете на курок. Получается так, конечно, потому, что псионик чутко отслеживает все «души прекрасные порывы» в вашей голове и ударит раньше, чем мысль «сейчас пальну!» успеет полностью оформится в сознании противника. Хороший же псионик вообще отдаст вам незаметную команду-запрет на применение оружия и будет просто сидеть под дулом револьвера, тихо хихикая в кулачок – мысль «стреляю!» даже не возникнет в башке горе-снайпера.

В теперешней же ситуации у Вивальди просто не оставалось времени. Да и взять под контроль сразу пятерых он бы просто не смог. Конечно, присутствие Светлых Сестер не лишало его способностей, как это произошло бы с рядовым колдуном, однако постоянный «белый шум» в мировом эфире дезориентировал. К тому же инквизиторы – крепкие орешки, каждый из которых во время обучения проходит спецкурс по ментальной защите. Даже для незаурядного псионика это пара-тройка лишних секунд до полного контроля, что в бою может оказаться фатальным промедлением.

Поэтому Вивальди не стал тратить время на сложные псионические выкрутасы, а просто ударил наотмашь.

Чистый психический удар – как ладонью по щеке, как саблей по груди – с оттяжкой! – как кулаком в челюсть. Резкая, безжалостная сила распрямившейся пружины – никаких тонких построений, никакой, как говорят колдуны, «модной завивки».

…В прошлом веке Рейх впервые испытал свои паровые танки в африканских песках. Угольно-керосиновые самоходки применяли, понятное дело, не против местного населения, а против Пятого пехотного полка Лютеции, который «случайно» пересек демаркационную линию, странным образом передвинувшуюся за ночь на пять миль южнее. Из восьми танков уцелел только один: у него прохудился котел, и машина толком не успела поучаствовать в бою. На ней-то и спасся бригадный генерал Штейн, привезший в штаб ужасные новости: пехотинцы Лютеции, находившиеся в нетрезвом состоянии, при виде паротанков не побежали в ужасе, а просто закидали их винными бутылками. Вина в бутылках не было (оно, к тому времени, полностью перекочевало в желудки солдат), зато было очищенное масло. Бутылочные горлышки солдаты затыкали рукавами от рубашек, которые использовались как шнуры-запалы, но особого смысла в этом не было – масло, попадая на вентиляционные решетки печей, вспыхивало совершенно самостоятельно.

Как оказалось, «секретные» чертежи танков уже месяц как проданы, причем сразу два раза: Лютеции и Островному Королевству. Недостатки конструкции вскоре были устранены, но сам «бутылочный эпизод» навсегда остался в военной истории как пример победы грубой силы над тонкой немецкой механикой.

То, что произошло перед «Киской» было очень похоже на крах паротанковой армады Рейха.

У Вивальди не оставалось времени на фокусировку, поэтому отдачей зацепило и Смайла с Фигаро. Следователь, на которого все еще действовал эликсир, почти ничего не почувствовал – так, слегка заломило в висках, зато жандарму досталось крепко: Смайл закачался и упал на одно колено, держась за голову. Из носа главжандарма вытекло несколько капель крови, но было видно, что его здоровью ничего не угрожает.

Зато инквизиторам перепало от души.

Светлые Сестры упали там же, где стояли. Одна из девушек тихо стонала, свернувшись позе эмбриона, вторая молча терлась лицом о снег – ее руки слегка подрагивали, словно Сестру било током.

Оба инквизитора-боевика устояли на ногах, но это было единственное, чем они могли похвастаться: инквизиторы молча стояли, задрав головы к небу и глупо улыбаясь ловили ртами снежинки, которые ветер сдувал с крыш домов. Один из инквизиторов обмочил штаны, у другого из угла рта тонкой ниточкой тянулась слюна. Фигаро подумал, что в ближайшие пару суток эти психические развалины будут представлять опасность разве что для сестер милосердия и больничных уток.

Зато Френн сумел себя защитить. Ну, или, по крайней мере, попытался.

Старший инквизитор стоял на коленях, сжимая в одной руке свою тросточку-стек, набалдашник которой слегка дымился, а другой яростно массируя лицо. Их носа Френна текла кровь, но глаза инквизитора были вполне осмысленными и злыми. Вокруг фигуры смотрителя таял, расплываясь, тонкий слюдяной купол, похожий на марево горячего воздуха, колеблющееся над дорогой в летний полдень.

«Щит Пифий», восхищенно подумал следователь. «Многоуровневое каскадное заклятие из „Архимагистра Каноника“, защищающее от любых ментальных воздействий, да еще сотворенное „с пальца“, то есть при помощи так называемой „волшебной палочки“ – переносного концентратора. Красота! Но каков дурак, право слово!»

Тут, впрочем, стоило бы грешить на рефлексы инквизитора, а не на его умственные способности. Френн сотворил щит просто идеально, в последний момент закрывшись от удара псионика, и, пройди все гладко, сейчас Вивальди, скорее всего, уже лежал бы хладным трупом. Инквизитора подвел первый рубеж его же собственной обороны.

Светлые Сестры.

Девушки с врожденными способностями глушить любую ворожбу. Не моложе семи лет и не старше двадцати пяти – при достижении этого критического возраста Сестра получала огромную пенсию и личный домик на безымянном острове в Средиземном море. Обязательно – девственницы. Никогда – с карими или черными глазами. Чтобы многократно усилить свои способности, Сестры принимали убойные психотропы, все время блуждая по сказочным закоулкам собственного разума, поэтому их «обучение», фактически, сводилось к развитию набора привычек, помогающих совмещать непрерывный алхимический трип с реалиями повседневной жизни.

В последний момент старший инквизитор забыл о Светлых Сестрах. А те уже объединились для «мудры святой пары» – особой комбинации жестов, переводящих их способности в режим форсажа. Стоит ли говорить, что щит Френна сдуло, как трусы с бельевой веревки!

Старший инквизитор поднял голову и устремил на псионика полный ярости взгляд. «Интересно, что он будет делать?», подумал Фигаро. «Стрелять Френн точно не решится – Вивальди его сразу вырубит. Неужели решит отступить?»

Почему-то следователю слабо в это верилось.

Шатаясь, смотритель поднялся с колен и хриплым голосом прокаркал:

– Арчибальд! Твой выход!

И тогда из парадной двери дома напротив вышел человек.

Он был похож на Вивальди – такой же легкий плащ, шляпа и аккуратные лаковые туфли; лет сорок на вид. Только псионик был одет во все кремовое и гладко выбрит, а тот, кого Френн называл Арчибальдом, – в белое. Резкие черты лица, остроконечная бородка и тонкие губы – мужчина с первого взгляда не понравился следователю. Чем-то он напоминал Альберта Сальдо, помолодевшего лет на двадцать и решившего завязать с налоговыми махинациями – в пользу массовых убийств.

В руке мужчина в белом держал длинную тонкую трость.

– Фигаро, – голос Вивальди дрожал от изумления и ужаса, – да это же… Не может быть.

Взгляды Вивальди и Арчибальда встретились. Тип в белом плаще криво усмехнулся, взмахнул тростью и театральным жестом направил ее на псионика.

В голове у следователя раздался слабый мелодичный посвист. В висках застучала кровь, и Фигаро увидел, как по лицу Вивальди разливается смертельная бледность, как изумленно вскрикивает Смайл, хватаясь за голову, как машет своим стеком Френн, восстанавливая «Щит Пифий» – и тогда он, наконец, все понял.

Псионик.

Еще один.

На службе у Френна.

…Глаза главжандарма подернулись мутной поволокой. Смайл выхватил из кармана револьвер, взвел курок и прицелился Вивальди в голову…

Хрясь!

…В университете Фигаро избегал физической подготовки, как мог, предпочитая бегу трусцой и отжиманиям обильные возлияния в дешевых загородных забегаловках, однако боксом в то время не увлекался только ленивый. Потом он постепенно вышел из моды, уступив всевозможным восточным рукомашествам, которые все почему-то называли «боевыми искусствами» – очевидно, по недоразумению. Но навык не пропал втуне – удар вышел на славу. Голова Смайла дернулась в сторону, глаза жандарма закатились и он, как подкошенный, рухнул в снег. На скуле, куда пришелся удар следователя, быстро расплывался обширный синяк самого пакостного вида.

Во взгляде псионика в белом промелькнули страх и недоумение. Арчибальд, очевидно, уже понял, что Фигаро по какой-то причине невосприимчив к его атакам, а сознание Смайла, благодаря стараниям следователя, стало временно недоступно.

Псионик Номер Два задумался.

И атаковал: яростно, быстро и с невероятной силой.

Следователь почувствовал, как его голова наполняется звенящей пульсирующей мглой. Солнце почернело; внезапно стало очень тяжело дышать. Мир вокруг сделался темен, мрачен и невероятно жуток. Опасность источало все: от Старшего Инквизитора, до слепых окон домов и Фигаро понял – конец. Вместо того, чтобы быть прицельно, пытаясь нащупать дрожащую искру его разума, псионик просто «крыл по квадрату», не жалея сил.

Ноги следователя подкосились, и он стал падать.

Именно «стал» – падение оказалось до ужаса противным и долгим занятием. Воздух стал неимоверно плотен; небеса покрылись кровавой корочкой и ехидно наблюдали за низвержением следователя ДДД в бездну. Уши заложило, во рту стоял привкус крови и еще чего-то неописуемо мерзкого.

Следователь скривился. Отвращение ко всему происходящему нарастало с каждой секундой, и Фигаро подумал, что мир, в принципе, вполне заслуживает того, чтобы покинуть его как можно быстрее, отряхнув с ботинок его мерзостный прах.

«Я слишком устал», – подумал он. – «Слишком устал и слишком ненавижу то, что со мной происходит. Это невыносимо… Кто-нибудь, подайте пистолет».

Краем глаза он заметил какое-то движение. «Вивальди», – подумал он. «Это Вивальди. Прикрыл нас со Смайлом. Идиот, отвяжись… Дай помереть спокойно, герой хренов…»

…Реальность ворвалась в мозг подобно густой аммиачной струе – свежей и отрезвляюще-ледяной. Тьма жалобно взвизгнула, поджала хвост и, свернувшись в тугой клубок, куда-то укатилась. Время, ворча, расправило плечи и потекло с обычной скоростью.

Следователь, наконец-то, упал, приземлившись на свой обширный зад и громко крякнув: револьвер уперся в бедро, едва не порвав брюки. Голова гудела, будто с самого жуткого похмелья, руки-ноги не слушались, но Фигаро понимал, что он очень легко отделался. Не прикрой его Вивальди, следователь, скорее всего, был бы уже мертв или того хуже.

Тем временем псионики оценивающе посмотрели друг на друга, поклонились – Вивальди коротко и сухо, Арчибальд – по-шутовски издевательски, – и ударили.

Как два столкнувшихся локомотива, как пуля во встречную пулю, как врезавшиеся метеоры – наотмашь, изо всех сил, на полную катушку.

Реальность вздрогнула, заволновалась, пошла кругами, взвыла раненой волчицей. Дневной свет померк, и на этот раз уже по-настоящему: воздух налился густой душной чернотой, в переулке завыл ледяной ветер, поднявший к мутному небу легкие снежинки.

Эликсир Сальдо уже действовал вполсилы, поэтому следователь увидел все и даже больше, чем хотел. Две волны схлестнулись посреди улицы – черная, смрадная, истекающая тоской и каким-то скорбным безумием, и чистая, тяжелая, словно цунами, несущее в себе свежесть океана, мощь разбушевавшейся стихии.

«Господи, я вижу их души», – подумал Фигаро. «Я вижу то, какие они внутри. Эти двое сражаются… они дерутся собственными „я“!»

А затем вихрь подхватил следователя и увлек его за собой.

…Туман вокруг был настолько густым, что даже своя собственная рука, вытянутая вперед, полностью терялась в серой мгле. Фигаро именно так и шел: слепо ощупывая клубящуюся влагу перед собой и аккуратно переставляя ноги. Под ботинками хлюпала вода; туман источал слабое гнилостное зловоние, напоминавшее запах, что иногда по весне поднимался над решетками сточных коллекторов – прелые листья, дохлые крысы и старый, слежавшийся за зиму мусор.

Время от времени в тумане появлялись силуэты деревьев. Следователь обходил их стороной – они вызывали у него отвращение. Деревья были низкие, мокрые и какие-то осклизлые, словно совсем недавно по ним проползла целая армия улиток. Листьев на ветвях не было, зато с них свисала масса странных предметов, болтающихся на длинных обрывках просмоленной бечевы. Фигаро увидел оконную раму с застрявшими осколками разбитого церковного витража, разбухшую от влаги книгу, похожую на древний заплесневелый гроссбух, деревянную куклу с оторванной головой и засохшую розу, перевязанную черной траурной лентой.

Все эти вещи при взгляде на них рождали в душе чувство глубокой печали. Следователь, почему-то, подумал, что место, где он оказался, на самом деле – огромная свалка. Боль и скорбь сочились тут, казалось, из самого воздуха.

«Я ведь знаю, что это», – подумал Фигаро. «Это память. Старая, разлагающаяся память, что лежит куда глубже берегов сознания, но все так же отравляет… что? Или, правильней сказать, кого? Думаю, я скоро узнаю ответ…»

И тогда смрадный застоявшийся воздух вдруг пришел в движение. Туман заклубился, завился в спирали и медленно, а затем все быстрее и быстрее полетел куда-то в сторону. А ветер дул все сильнее, пока не превратился в настоящий ураган, и следователю на мгновение почудился в потоке воздуха слабый привкус морской соли.

Когда туман полностью рассеялся, следователь понял, что стоит на кладбище.

Жидкий свет, который скупо цедило низкое, цвета свинца небо, выцветшей серебрянкой подкрашивал старые, сколотые по краям надгробия, покосившиеся кресты, заржавленные пики могильных оград и потемневших от времени каменных ангелов, скорбно склоняющихся к поросшим сухой стерней холмикам. Кладбище выглядело старым, заброшенным и совсем маленьким – всего-то могил двадцать. При этом было совершенно непонятно, где оно находится – в нескольких шагах за его краем мир обрывался странной бесцветной пеленой, не имевшей ни цвета, ни формы. Про нее вообще нельзя было сказать что-то конкретное, кроме того, что эта непонятная муть, судя по всему, начисто лишена каких-либо качеств.

А на узкой аллее, пересекающей кладбище, повернувшись лицами друг к другу, стояли двое: мальчик лет десяти и старик.

Старика следователь узнал сразу: несмотря на то, что Вивальди в этом странном месте выглядел лет на девяносто, черты его лица почти не изменились. Только глаза запутались в частой сети морщин, да белоснежная борода опустилась чуть ли не до земли. На псионике была пожелтевшая от времени рубаха с воротником на шворке-завязке и латанные-перелатанные штаны, заскорузлые от морской соли. В руке Вивальди, улыбаясь, сжимал тяжелую острогу. Фигаро, наконец, понял, кого напомнил ему псионик: Вивальди в точности походил на Старого Рыбака – духа морских глубин, заменявшего в преданиях народов Северного моря приносящего подарки Морозного Деда.

Зато мальчишка почти ничем не напоминал второго псионика – Арчибальда, хотя, разумеется, не мог быть никем иным. Черные, набриолиненные волосы, зачесанные набок, черный костюмчик, черная сорочка, черный галстук – мальчишку-Арчибальда словно одели для похорон богатой тетушки. И жуткая гримаса на лице – смесь ярости и искренней детской обиды в пропорциях один к одному – перемешать, но не взбалтывать.

Арчибальд атаковал первым. Детские руки взлетели над головой, затанцевали, сплетая тяжелый воздух жестяными кружевами; взревел ветер, поднимая воротничок аккуратно выглаженного костюмчика, сдувая с надгробных плит пожухлые цветы и огарки поминальных свечей. Воздух сгустился, собрался над головой старика-Вивальди в тяжелую черную кувалду и рухнул вниз.

Вивальди засмеялся. Так рокочет прибой в прибрежных скалах, когда надвигающийся шторм бросает водяные валы на каменные бастионы, орошая пеной твердыни берегов. Псионик поднял острогу и описал ею над головой круг.

Тень, уже готовая раздавить внезапно постаревшего псионика, разлетелась в клочья, враз утратив всю свою кажущуюся материальность. Вивальди снова захохотал, и резко выбросив вперед руки, направил острогу на Арчибальда.

Но тот, как оказалось, был вовсе не лыком шит. Ослепительная сфера голубого пламени, сорвавшаяся с острия остроги, вдребезги разлетелась о стену непроницаемой черноты, которая от удара не разорвалась, а разъехалась, подобно театральному занавесу, выплескивая на Вивальди поток ледяного ветра. Псионик заблокировал удар рукоятью своего орудия, но Фигаро видел, что это далось ему большой кровью: лицо Вивальди исказила гримаса боли, а в бороде заискрились кристаллики льда.

А мальчишка-Арчибальд уже шел в атаку: детское лицо треснуло, разлетелось осколками фарфоровой маски, и наружу из иллюзорной оболочки потекла живая, стонущая чернота, не имеющая формы, но чем-то напоминающая два крыла огромной птицы, застилающие низкий небосвод. Следователя тут же затошнило. Фигаро, наконец, понял, что происходит: его сознание, «на лету» превращающее битву двух псиоников во что-то, более-менее приемлемое для восприятия, стало давать сбои.

«Вивальди… Я вижу его так, потому что чувствую его силу… Древнюю силу, огромную силу, но лишенную зла. Отстраненную, как цунами или торнадо. А этот Арчибальд… У него серьезные проблемы с психикой. И сейчас я вижу проекцию его безумия в свою собственную голову. Силы небесные – спасите и помилуйте!..»

…Детский костюм черной тряпкой упал на землю. Исчез мальчик с блестящими от бриолина волосами, осталась только титаническая воронка рыдающей тьмы, вырывающая из земли кресты, надгробия, режущая землю, выдергивающая из-под поросших травой холмиков рассыпающиеся в гнилую щепу гробы, плавящая небо, всасывающая в себя весь этот на скорую руку сляпанный мирок. Реальность загрохотала и выплюнула шипящим эхом:

«С-с-с-сдаеш-ш-ш-шся?»

Вивальди усмехнулся в усы. Почесал затылок. И сказал:

– А хрен тебе.

Острога описала в воздухе полукруг и ударила древком в землю.

А затем Вивальди начал расти.

О нет, это вовсе не значит, что он вдруг раздулся в неуклюжего гиганта, как это умеют делать мастера-колдуны, освоившие базовое заклятье «Пространственной конвертации». Просто в голове у следователя повернулась некая умственная линза, и вдруг стало ясно, что мир вокруг на самом деле очень маленький – не больше чем те пейзажи из цветных камушков, что заключают в стеклянные шары с игрушечными блестками «снега», а Вивальди – очень большой. Настолько большой, что весь местный универсум по сравнению с ним не больше бильярдного шара.

Вот только Арчибальд, к тому времени уже полностью превратившийся в воронку абсолютной тьмы, он него не отставал.

Они встали друг напротив друга: темнота и шторм, размахнулись и ударили. Ударили так, что мир – и этот, очередной, куда менее очевидный его слой – не выдержал вновь, разлетевшись на куски.

Фигаро почувствовал, что падает.

Падать было скучно.

Как говорил личный шут его превосходительства рейхсканцлера Гейгера III, «…шутка, сказанная дважды, превращается в навоз». Фигаро мог бы полностью согласится с всемирно известным комиком, бардом, астрономом и философом, который даже после смерти не расстался со своим колпаком с бубенцами – падать ему уже осточертело.

На сей раз он рушился в глубокий темный колодец бескачественного пространства, над которым вспыхивали зарницы и грохотали громы отдаленного сражения – там бились два псионика. Но сюда, до следователя долетали лишь отголоски, чему он был безмерно рад. Фигаро чувствовал себя глубоководной рыбой: пройдись по равнине океана самое страшное цунами – он бы его не заметил.

Зато падать было комфортно. Дна у колодца, судя по всему, не было, что следователя также вполне устраивало. Можно было расслабиться и ни о чем не думать, позволив силе притяжения или тому, что заменяло ее в этом, вне всякого сомнения, временном мире, тащить свое сознание в бездну с действительно большой буквы «Б», что Фигаро, не без удовольствия, и проделывал.

«Фигаро!»

Голос, казалось, раздавался со всех сторон сразу, будто на стенах колодца, в который рушился следователь, вдруг появились колдовские усилители от самурайского «Дома Трех Звезд». Говорил, конечно же, Вивальди – следователь сразу узнал его голос, несмотря на то, что здесь псионик, разумеется, просто думал, не открывая рта.

Следователь притворился, будто не слышит.

«ФИГАРО!!!»

На этот раз сила зова была такой, что у следователя заболела голова. А как только она заболела, то сразу стало ясно, что она, эта самая голова, у него имеется. Как, в общем, и остальное тело тоже, поскольку голове нужно из чего-то торчать. А обладая телом спокойно падать куда-либо уже было нельзя: дремучий инстинкт заставлял мышцы сжиматься в страхе перед скорым ударом – того, что удара не будет, телу было не объяснить.

«Вивальди?.. Чего Вам надо?»

«Извините, что мешаю расслабляться», – дрожащая полупрозрачная фигура Вивальди замаячила в сумраке перед Фигаро. «Но у меня к Вам срочное дело».

«А Вам, разве, не надо сейчас убивать этого Арчибальда? Или у вас перерыв на кофе?»

«Я этим и занимаюсь. Просто приостановил время. Это мой мир, в конце концов, в нем я хозяин. Вечность, секунда – какая разница?».

«Ваша?» – следователь, наконец, забеспокоился. «То есть…»

«Да. Этот псих Арчибальд теснит меня на всех фронтах. Мне нужна помощь, Фигаро. Ваша помощь».

«Помощь?!? Но я не псионик, Вивальди! Чем я могу Вам помочь в Вашей же голове?!»

«Можете, Фигаро. Еще как можете. На Вас все еще действует эта дрянь, которую Вы принимали перед нашей беседой».

«Нет, не действует…»

«Действует, Фигаро. Еще как действует. Я не могу даже считать верхний слой Ваших мыслей, не говоря уже о каком-то там контроле».

«Хм… Тогда почему… Почему я вижу весь этот психоделический бред?»

«Потому что эта штуковина… препарат или что оно там такое… Как говаривал мой двоюродный брат, она „расширяет сознание“. Сам он был путешественник и „расширялся“ мексиканскими кактусами… Но мы отвлекаемся. Помогите мне, Фигаро. Иначе…»

«Иначе – что?»

«Иначе мне каюк». – Силуэт Вивальди издал что-то, похожее на вздох.

«Ну-у-у… И что от меня требуется?»

«Просто Ваше согласие. Остальное я сделаю сам».

«Ладно. Хорошо. Только…»

«Спасибо!»

…Реальность сделала очередное сальто и вытянулась гигантской рогаткой. Следователь почувствовал, как вектор приложения силы одним махом изменился – теперь мир вокруг натягивался, подобно грандиозных размеров самострелу. И Фигаро, запоздало ужаснувшись, понял, что заряжен в этот самострел он сам.

Препарат Сальдо все еще действовал. И Вивальди никак не мог получить контроль над разумом следователя.

Никак – за исключением одного-единственного случая: если Фигаро сам не снимет с себя защиту. Что он только что и проделал.

«Вот ведь черт!», – испуганно подумал следователь. «Если он захочет меня прихлопнуть, то я уже труп. Остается надеяться на честность Вивальди… О, да, как звучит: „честность псионика в розыске…“»

Рогатка распрямилась и выстрелила его в темноту.

Все произошло настолько быстро, что Фигаро даже не успел испугаться.

Вот он с грохотом и свистом летит сквозь раскаленный мрак, а в следующий миг он ударился обо что-то, похожее на холодную и липкую живую темноту.

И пробил ее насквозь.

Вселенная разлетелась в клочья. Следователя вышвырнуло обратно в привычный мир, где мягкий вечерний свет красиво ложился на белые сугробы, а на карнизах домов сидели жирные городские вороны. Последнее, что он услышал (почувствовал?) был жуткий, полный боли крик-вой смертельно раненного Арчибальда.

Очень хотелось пить.

Фигаро зачерпнул снег в ладони и уткнулся в него лицом. Снег был мягкий, холодный и очень вкусный – совсем как в детстве. Голова побаливала, и, кажется, носом шла кровь, но, в целом, он чувствовал себя сносно.

Следователь поднял голову и осмотрелся вокруг сквозь муть в глазах.

В двух шагах от него в снегу на коленях стоял Вивальди. Псионику было нехорошо: он морщился и растирал ладонями виски, но, в целом, выглядел куда лучше, чем лежащий на другой стороне улицы Арчибальд.

Второму псионику повезло куда меньше. Он лежал на тротуаре, широко раскинув руки и запрокинув голову к небу, а на лице у него застыло выражение обиды пополам с отвращением. Не нужно было даже щупать ему пульс, чтобы понять, что Арчибальд на все сто процентов мертв.

Фигаро, наконец, поднялся на ноги, достал из кармана большой белый платок и вытер лицо. Носок левого ботинка наткнулся на что-то твердое и легкое. Следователь опустил взгляд: это была его шляпа-котелок. Он поднял ее и стряхнул с темно-зеленого фетра налипший снег.

Вивальди, тяжело ступая, подошел к Фигаро и неожиданно подмигнул ему, зайдясь тихим смехом.

– А Вы тот еще пострел, господин следователь! Не ожидал! Без Вас бы мы пропали, как пить дать.

– Ну, – проворчал Фигаро, шаря по карманам в поисках трубки, – это Вы загнули. Профессионал тут Вы. Не ожидал, что когда рядом со мной окажется хороший псионик, я буду настолько этому рад…

– Знаете, Фигаро, – улыбнулся Вивальди, – из Вас бы мог получиться очень хороший псионик. Настоящий профи, можете мне поверить.

Следователь хмуро посмотрел на псионика и внезапно расхохотался.

– Ну, знаете, такого комплимента я уж точно не ожидал! Умеете Вы подбодрить человека, ничего не скажешь! Однако же…

Выстрел был очень тихим, не громче хлопка винной пробки.

Вивальди мгновенно побледнел. Его зубы сжались так, что улыбка превратилась в странное подобие волчьего оскала, черты лица заострились. Псионик неуверенным жестом поднял руку к груди, а затем мягко упал на заснеженную брусчатку.

На другой стороне улицы под прикрытием слабо мерцающего «Щита Пифий», стоял Френн. Одной рукой главный инквизитор держался за фонарный столб, а во второй сжимал рукоятку маленького дамского револьвера, из дула которого поднимался легкий сизый дымок.

Инквизитор слабо качнул дулом в сторону и крикнул, заходясь от кашля:

– Фигаро!.. Отойдите оттуда, немедленно!.. Черт, отойти в сторону, я сказал!

Но следователь словно бы не слышал инквизитора. Медленно, как во сне, Фигаро шагнул к Вивальди и склонился над псиоником.

Крови не было, но лицо Вивальди на глазах приобретало странный синевато-черный оттенок. Фигаро понимал, что это значит: Френн стрелял не обычными пулями, а специальными ампулами с «Власяницей» – сильнейшим нервнопаралитическим ядом. Повсеместно запрещенное оружие; его не выдавали даже королевским спецслужбам. Если следователь не ошибался, псионику оставалось жить считанные секунды.

«Врача», билась мысль в голове у Фигаро. «Мне срочно нужен врач… Нет, врач не поможет. Нужен алхимик, нужен Сальдо… Дьявол, почему здесь нет алхимика? Где же…»

– Помогите мне.

Следователь медленно поднял глаза.

Марина Флер, на бегу срывая с рук перчатки, упала перед Вивальди на колени рядом со следователем. Рванула воротничок рубашки псионика – в снег полетели оторванные пуговицы.

– Дайте Вашу руку.

Плохо понимая, что делает, Фигаро протянул девушке ладонь. Та сжала ее с такой силой, что едва не переломала следователю пальцы. Другая ладонь Марины слабо засветилась, окутываясь мягким жемчужным облачком.

Она действовала быстро и сосредоточенно. Без лишних эмоций, без слез, полностью отдавшись работе, точно военная медсестра. Ее рука коснулась груди Вивальди, пальцы заскользили по коже, вливая жизнь в умирающее тело, замирая в местах «вита-средоточий», отдавая целебный свет – не истерически и без разбору, но напротив: расчетливо и умело.

Фигаро почувствовал, как волоски на его руках встали дыбом. Зашипели, затрещали маленькие шарики молний, срываясь с его ресниц, бровей, с ворсинок на шляпе. Эфир пришел в движение, завихрился, сплетаясь в узоры колдовских формул. Как прутиком по снегу, как пальцами по губам, как ноты в новую симфонию. Марина не забирала у следователя силу – такого рода навыки присущи лишь Легким Вампирам, а только использовала его как трансформатор для своих врожденный способностей. Девушка как бы просила Фигаро поддержать ее под руку на очень крутой лестнице.

Следователь помогал.

Марина работала.

– Фигаро… Вы можете мне помочь опустится глубже основных центров? Я не успеваю…

– Марина…

– Надо перезапустить главный вита-центр и…

– Марина… Все кончено.

– Нет…

– Марина… – Фигаро мягко вынул свою ладонь из ее руки и аккуратно сжал плечо девушки. – Это яд. Он умер.

– Нет, – ее глаза потемнели; одинокая слезинка сорвалась с ресниц и упала на ладонь Вивальди. – Я могу… Я…

Следователь, молча, покачал головой.

И тут внезапно глаза Виктора Вивальди открылись.

Во взгляде псионика не было боли, только одинокая искра жизни, угасающая на глазах. Он улыбнулся и что-то прошептал. Следователь не расслышал, что именно сказал Вивальди, но Марина, похоже, поняла. Слезы в два ручья хлынули из ее глаз и девушка, протянувшись, коснулась руки Вивальди.

Фигаро почувствовал пси-волну – слабую, но необычайно глубокую, похожую на отдаленный удар колокола. Она эхом прокатилась по закоулкам его памяти, и на какой-то миг следователь почти понял, что именно сделал Вивальди.

А затем взгляд псионика застыл.

Фигаро медленно встал с колен, снял с головы котелок и посмотрел в небо. Очень красивое небо, в котором таяли последние клочья снежных туч и одна за другой загорались первые вечерние звезды.

«Раньше мы думали, что умирая, отправляемся туда», подумал он. «Но потом поняли, что это не так. И это правильно. Если бы люди, что нам дороги, действительно улетали в эту синюю высоту, это было бы, как минимум, несправедливо. Все равно, что сбежать за день до свадьбы. Подлость…»

А по переулку к ним уже бежали люди.

Главная допросная комната Центрального Инквизитория была абсолютно лишена той хмурой однозначности, которую подразумевало ее название. И если обитые сталью стены, привинченная к полу мебель и решетка водостока на полу еще как-то могли поддержать некое подобие мрачной атмосферы, то мягкие диванчики в велюровых цветочках, алхимическая лампа в стиле «модерн» на столе, веселые занавески на окнах с коваными решетками и канонический фикус в горшке разносили эту самую атмосферу вдребезги. Трех минут, проведенных в допросной, было достаточно для того чтобы понять: пыточных дел мастера сюда заходят, разве что, случайно, а в водосток на полу сливают не кровь, а грязную воду после влажной уборки.

Младший следователь Департамента Других Дел Фигаро и начальник тудымской жандармерии Винсент Смайл сидели у стола в удобных кожаных креслах с мягкими подголовниками, и пили крепкий английский чай из чашечек тончайшего венского фарфора. При задержании на них даже не надели наручники и, хотя у обоих отобрали оружие, а на Фигаро нацепили блокирующие вериги, колдовская «заглушка» на запястье у следователя абсолютно не стесняла движений и больше походила на ювелирное украшение, безвкусное и по-мещански аляповатое.

Старший инквизитор Френн сидел на крышке стола скрестив ноги, курил вонючие французские папиросы, и время от времени черкал что-то в маленьком блокноте, который, в нужные моменты с ловкостью фокусника, извлекал из воздуха. Инквизитор успел переодеться в коричневую клетчатую пару, что тоже не добавило ему внушительности: в таком наряде он больше напоминал пинкертоновского сыщика, измученного работой, семьей и больными почками.

Френн говорил уже минут двадцать. Сначала Фигаро слушал его краем уха, потом – подавшись вперед и открыв рот от изумления, и, наконец, недоверчиво-ошарашено, чувствуя, как мозг начинает потихоньку закипать.

– … Вот так обстоят дела, если рассказывать вкратце. – Инквизитор стряхнул пепел в чернильницу и хмуро посмотрел на жандарма. – Вообще, вся эта история – наглядный пример того, как из несогласованности действий двух ведомств и дурацкой самодеятельности получается всякая чепуха. Трагическая чепуха, Винсент! И не надо делать мину аки у невинного агнца – ты виноват не меньше остальных болванов!

– И давно вы «пасли» Вивальди? – Смайл сделал вид, что не услышал последней фразы инквизитора.

– Не больше двух недель. Вот его отцом мы занимались более двадцати лет. Черт, мы были почти на сто процентов уверенны, что Вивальди-старший – псионик! И сильный псионик! К сожалению, наша уверенность юридической силы не имела, а сам Вивальди был очень, очень осторожным. Кто бы мог подумать, что его сын… Такого просто не бывает!

– И как же вы узнали?

– Случайно. Через пару недель после похорон отца Вивальди. Двое пьяных грузчиков приставали на улице к девушке. Вивальди-младший ввязался в драку, но не рассчитал сил. Грузчики оказались дебелыми ребятами и уже собирались всадить нашему псионику нож под ребра. Ему пришлось сопротивляться, и он… слегка перестарался. Один из насильников помер на месте, а второй попал в больницу с тяжелыми побоями. Которые, надо понимать, сам себе и нанес. Когда наши агенты выяснили, что это работа псионика… В общем, они растерялись. Ведь псионик-то к этому времени, по идее, должен мирно лежать в гробу! Поэтому поначалу следствие свернуло не туда. Смешно вспомнить: чуть было не дошло до эксгумации! Строились совсем уж безумные теории, вплоть до того, что принялись шерстить алиби всех окрестных некротов – не поднял ли кто из них, грешным делом, старшего Вивальди в качестве псионика-реаниманта? Такой вариант, надо сказать, был бы самым печальным из всех возможных: в состоянии «не-смерти», как вам, разумеется, известно, колдовская сила подъятого возрастает на порядки. Короче, к тому времени, когда выживший насильник очухался и смог дать показания, Вивальди-младший был уже далеко.

Фигаро усмехнулся. Усмешка у следователя, надо сказать, получилась препротивная.

– И тогда Вы подумали: «а зачем мне, такому замечательному, связываться с Орденом Строго Призрения, если я и сам могу изловить псионика и почить на лаврах?» – Фигаро отхлебнул чаю и уставился в окно. – Вот уж, действительно, – «несогласованность действий»…

Френн покраснел как помидор и треснул кулаком по столу.

– Нет, Фигаро! Нет! Что бы Вы там ни думали, у меня были средства скрутить Вивальди в бараний рог! Не думаете же Вы, что я полез бы против него с дубиной наперевес?!

– Нет, конечно, – Смайл иронично поднял бровь. – Сами Вы, папаша, вообще редко выходите из своего кабинета – во избежание. Но я догадываюсь, что это за «средства». Видели, знаем. Псионик на службе у Инквизиции – это же надо!

– Арчибальд был моей гордостью! – взвизгнул инквизитор. – Чуть ли не единственный случай, когда псионик сам вызвался сотрудничать с властями! Лучший агент, тридцать лет обучения – и все насмарку! Господи, Фигаро, я Вас ненавижу! – Френн соскочил со стола и принялся ходить по кабинету кругами.

– Сколько средств в него было вложено! Сколько сил потрачено! Закрытая школа-монастырь, лучшие специалисты, психологические тренировки, семь лет практики в столице на допросах… Арчибальд был… Он был… Ах, дьявол и тысяча Голодных Демонов, – такого больше никогда не будет, Фигаро! Ни-ког-да!

– И ты отправил этого психа Арчибальда в Нижний Тудым? – Смайл фыркнул. – Надо понимать, приехал он на том самом поезде, на который не смог сесть Фигаро?

– Да, да… – Френн остановился у окна и сжал руками металлический подоконник. – Кто бы мог подумать, что они с Вивальди окажутся чуть ли не в соседних вагонах! Мы только знали, что Вивальди едет сюда, потому что это самый простой способ добраться до Последней Заставы. Псионику очень легко уйти от слежки, к сожалению…

– Но как вы узнали, что он направляется именно на Заставу?

– Элементарно. Он сам нам все сообщил.

– Не понял? – брови главжандарма поползли вверх.

– Он оставил письмо, в котором все рассказал. Написал, мол, что хотел как лучше и не планировал никого убивать, но… хм-м-м… не доверяет… «официальному правосудию», как он выразился. Поэтому решил отправиться в добровольную ссылку, уехав на Дальнюю Хлябь. Просил не волноваться, что он когда-нибудь вернется – судя по всему, Вивальди планировал остаться там навсегда.

– А его имущество? Он ведь, наверно, был богатым человеком?

– О, очень богатым. Все его дела переходили в управление группы доверенных адвокатов на срок в двадцать лет. Если бы до конца этого срока Вивальди не вернулся, то все его состояние было бы поделено между его двоюродными сестрами.

– Забавно. – Фигаро все так же разговаривал с оконной решеткой, – Ну и почему бы вам его было просто не отпустить? Одной проблемой меньше. Преступник сам бежит в камеру…

– Фигаро, – Френн скривился, – не порите чушь. Вы бы отпустили убийцу, если бы он дал Вам честное слово, что уедет в далекие северные края и больше так не будет? Существует определенная, не нами придуманная процедура и следить за тем, чтобы она соблюдалась – наша работа. Вот и все. Для философии здесь не место… Короче говоря, Арчибальд и Вивальди прибыли в Нижний Тудым.

– А почему Вивальди сразу же отправился в город, а ваш цепной псионик остался в вагоне? – Смайл взял из коробки на столе сигару и принялся тщательно ее обнюхивать.

– Потому что есть специальная инструкция для штатных сотрудников, написанная, судя по всему, дремучими идиотами. Там четко сказано, что при пользовании общественным междугородним транспортом – если нет возможности воспользоваться служебным – агент не должен смешиваться с толпой, а выждать, пока та не рассосется. «Во избежание привлечения лишнего внимания». Весь этот бред писал, очевидно, какой-то бюрократ, перечитавший книг про шпионов. Мы, как правило, кладем на все эти правила здоровенный болт с левой резьбой, но Арчибальд бы так никогда не поступил. Он был псиоником; ему не доверяли, поэтому его с детства приучали ходить по струнке…

– А в каком возрасте он попал в Инквизицию? – следователь, наконец, соизволил обратиться непосредственно к Френну.

– В десять лет… А какое, простите, это имеет значение?

– Да так, просто интересно… Вы продолжайте.

– Дальше, я думаю, Вы и сами догадались. Экипажи к тому времени уже не ходили из-за снежных заносов, поэтому Арчибальду пришлось применить свои способности. Адаму Фуллу, кстати, он потом потер память, дал денег и отправил пьянствовать в какую-то забегаловку.

– Тогда почему же Фуула нашли замерзшим насмерть?

– На этот раз перестарались мои люди, – насупился инквизитор. – Вызвали его в Управление при местном редуте и запретили уезжать из города. Подписку с него взяли… козлы.

– Ну да, как работает ваша гвардия, мы знаем. Наслышаны. Стало быть, после этого разговора…

– …Фулл, совсем потеряв голову от страха, рванул из города, куда глаза глядят.

– Ну-ну, – главжандарм иронично приподнял бровь, – надеюсь, они получили административное взыскание.

– А в «Глобусе» и «Восточном Ветре», тоже, стало быть, были Ваши люди? – догадался Фигаро.

– Угу. Ненавижу работать с внештатными агентами, но в глубинке постоянные проблемы с кадрами. Их задачей было просто следить за Вивальди – не более.

– Но они полезли его убивать. Почему?

– Эхм… – Инквизитор покраснел как вареный рак. – Из-за вознаграждения.

– Ага! А за голову Вивальди, значит, была назначена награда?

– Десять тысяч золотых империалов. Назначал, кстати, не я, а столичное управление.

– А они хоть знали, что объект, по которому они работают, – псионик?

– Ну-у-у-у…

– Понятно. – Следователь кивнул. – А настоящий Альберт Виктум жив?

– Конечно. Жив-здоров, пьет херес на служебной квартире… Кстати, надо бы его отпустить домой, хорошо, что напомнили. Ты мне лучше другое объясни, Винсент, – какого лешего твои люди напали на Арчибальда у «Равелина»?

– Они бы пальцем его не тронули, если бы знали о твоих темных делишках! – вспылил Смайл. – Скольких бессмысленных жертв удалось бы избежать!

– Да ну?! А ты знаешь, что псионики – не твоя забота?! Знаешь?! Вот и какого дьявола ты во все это полез?! Можешь мне объяснить?!

– А если бы ты…

– Господа! – Фигаро встал и резко хлопнул в ладоши. – Господа! Попрошу Вас! Мы все тут – три осла, возомнившие себя Аристотелями. Один из ослов – простите, меня, Винсент! – преисполнившись праведного гнева пополам с чувством долга, полез в нору к бешеному василиску, при этом перепутал дороги и завалился в драконью пещеру. Второй осел – простите и Вы меня, господин Френн! – погряз в конспирации и замшелых инструкциях, попутно утопив в этом болоте еще чертову уйму народу. Ну а третий осел – Ваш покорный слуга – решил, что может, как страус, сунуть голову в песок и все проблемы исчезнут сами собой.

– Так почему же не сунули? – инквизитор устало вздохнул и раздавил сигарету о пресс-папье в виде бронзового яблока.

– Страус не прячет голову в песок, Френн. Это все чушь. Он просто очень низко ее пригибает. Но слишком долго в таком положении стоять неудобно, особенно если каждый встречный-поперечный пытается, пардон, пристроится к твоему заду. А ведь мне не геройствовать нужно было, а просто отправить телеграмму в Орден, вот и все. И все бы сейчас были живы и довольны…

– Кроме Вивальди? – Смайл грустно улыбнулся.

– Да, я понимаю, о чем Вы говорите, Винсент. Но бывают ситуации, для которых просто нет хорошего решения. Такого, чтобы удовлетворяло всех. И если мы сейчас начнем копаться в старых тряпках, заскорузлых от крови и выяснять, кто самый хороший и правильный, а кто – мудак на полставки, мы завязнем. Потому что несправедлив Черный Эдикт. Потому что глупы законы. Потому что все мы люди и все мы смертны…

– Потому что несправедлива жизнь. – Смайл кивнул. – Я Вас понял, Фигаро.

– Жизнь – это наши рожи, отраженные в засиженном мухами зеркале. – Следователь поправил воротничок рубашки и повернулся к Френну. – Я арестован? Задержан до выяснения?

– Вы… – Френн запнулся, провел рукой по лысеющей макушке и бросил на Фигаро злобно-усталый взгляд. – Нет. Вы не задержаны. Не думаю, что Вам будут предъявлены какие-либо обвинения. Просто в ближайшие две недели Вам запрещено покидать город – придется заполнить кучу бумаг. Но, – он поджал тонкие губы, – думаю, что отправлять рекомендательное письмо по поводу Вашего повышения пока рановато.

– Да он и не сможет, Фигаро, – Смайл ехидно ухмыльнулся. Когда в Центральном Управлении узнают, что он угробил на задании штатного псионика, его по голове не погладят. Плюс превышение служебных полномочий… – Спокойно, папаня! Я просто предлагаю другой выход: предположим, начальник тудымской жандармерии напишет в Управление доклад о коварном нападении жуткого псионика, которое было блестяще – хотя и не без потерь – отражено старшим инквизитором Френном…

…Никто не услышал, как за следователем с тихим щелчком закрылась входная дверь.

Утро было морозным и очень красивым.

Солнце еще не поднялось над крышами домов, но на востоке небо уже тлело всеми оттенками красного. Фонарщик зари начинал утренний обход, гася звезды, и небо казалось опрокинутой над городом ледяной полыньей – зачерпни, выпей, и зубы сведет от холодной кристальной чистоты.

Ветра не было, поэтому мороз не бросался в лицо, вышибая слезы, а мирно дремал в переулках, лениво пробуя на зуб потрескивающие поленницы, голые черные деревья и плотно закрытые створки ставен. Из печных труб поднимались вертикальные струйки дыма, пахнущие углем и уютом, где-то вдалеке извозчики, ругаясь, выводили на улицы первые утренние повозки, во дворах сонно брехали собаки – просто так, для порядку.

Некоторое время следователь, пыхтя сигарой, шел по узкой траншее, вырытой в сугробах отрядом местных дворников, а затем свернул на полностью очищенную от снега, посыпанную песком и солью Кованую Улицу. Погруженный в свои мысли он не сразу заметил, что у него появилась спутница.

– О… – Фигаро остановился и отвесил легкий поклон, – очень приятно. Простите, я не сразу Вас заметил.

– Ничего, – Марина Флер покачала головой. – Это Вы простите мне мою навязчивость. Я не хотела мешать. Я вижу, Вы чем-то расстроены…

– Мешать? Расстроен? – следователь немного подумал. – Нет. Я просто задумался. И очень, очень устал. Там, в кабинете, отец с сыном уже делят шкуру Вивальди, пытаясь не прогадать на перепродаже, а я не имею ни малейшего желания в этом участвовать. Мне осточертел этот город. Знаете, Марина, я так не уставал даже в армии… Хотите выпить?

– Нет, спасибо, – она покачала головой. – Не с самого же утра. Я только хотела узнать, не будет ли у Вас неприятностей из-за Виктора… Из-за того, что Вы ему помогали.

– Я? Помогал? – следователь удивленно посмотрел на девушку. – Каким же это, интересно, образом?

– Вы, хотя бы, попытались защитить его от Инквизиции.

– И с треском провалил попытку. А на «нет», как говорится, и суда нет.

– Тем не менее… – она сжала перед грудью ладони в тонких перчатках с меховой опушкой, – Тем не менее, я должна сказать Вам спасибо. Вы хороший человек, Фигаро.

– Я? – следователь криво усмехнулся. – Дорогая, Вы понятия не имеете, что я за человек. Ничего особо хорошего во мне нет, как не ищи. Единственное, что я могу Вам сказать в ответ: мне очень жаль, что все так получилось. Я хотел помочь всем сразу, и, в итоге, не помог никому. Все, тушите свет, занавес.

Некоторое время они шли молча. Вокруг постепенно просыпался город: мимо проносились хлебные повозки, окутанные умопомрачительным сдобным ароматом, скрипели сани молочников, хлопали, открываясь ставни, выпуская из окон султаны пара и застоявшегося за ночь воздуха, спешили по своим делам трубочисты. Солнце показало желто-белый бок из-за крыш и теперь приятно щекотало прохожим щеки. Мороз сразу потеплел, и теперь на Фигаро накатывали волны сонной истомы – только сейчас следователь понял, как долго он не спал.

Он повернулся к Марине и спросил:

– Вы не замерзли? Может быть, Вам поймать извозчика?

– Спасибо, не надо. Я еще пройдусь. – Она слегка качнула головой. – А Вам далеко?

– Далеко. Но я, пожалуй, тоже пройдусь.

– Значит, пройдемся вместе.

Они опять замолчали. Так же молча дошли до конца Кованой и уже свернули на Малую Жестянку, когда Марина вдруг сказала:

– Знаете, я не могу плакать. Совсем. Не могу страдать, рвать на себе волосы, глотать яд… Он забрал у меня это. Там, у кафе, перед тем, как… Я могу только грустить и все. Но я совсем не чувствую боли. Только печаль. И никак не могу отделаться от мысли, что он никуда не делся, не умер. Думаете, я сумасшедшая?

Фигаро задумался. На мгновение ему вспомнилось: низкое серое небо, изрезанное морщинами лицо, старое и одновременно молодое, острога в обветренных руках, ехидный взгляд и соленый запах океана.

«…Это мой мир, в конце концов, в нем я хозяин. Вечность, секунда – какая разница?»

Он едва заметно улыбнулся и покачал головой.

– Нет, Марина. Я не думаю, что Вы сумасшедшая.

– Правда?

– Правда.

– Пойдемте ко мне. Я напою Вас кофе.

– Спасибо, дорогая, но я ненавижу кофе.

– Так с коньяком же.

– О! Благодарю. Это было бы очень кстати.

– …Господи, Фигаро, да оставайтесь хоть на год! Да хоть на десять лет!

– Ну, мне, право, неудобно…

– Неудобно брюки через голову одевать – голова в штанине застревает!

– М-м-м… Ну, хорошо… А у Вас уже готовы эти замечательные блинчики с мясом и печенкой?

– Конечно. Только берите те, что снизу – они не такие горячие.

…За маленьким кухонным окном сияла большая желтая луна. Путаясь в изразцах морозных узоров, лунный свет становился вполне мистическим, и тогда казалось что за окном – таинственный ледяной лес, полный тихого сияния болотных огоньков и дрожащего блеска мелких древесных духов. Фигаро подумал, что на эти лунные картины можно смотреть часами, как на огонь в камине.

Марта Бринн покосилась на следователя, вздохнула и осуждающе цокнула языком.

– Фигаро, Вы уж меня простите, пожалуйста, но Вы выглядите так, словно на Вас неделю возили воду. Скажите честно: они Вас совсем замучили? Этот Смайл – милый мальчик, но умеет быть чертовски настырным…

– Замучили, тетя Марта, – кивнул следователь, дожевывая блинчик. – И Смайл и этот ваш городской инквизитор и колдуны ваши и бюрократы столичные – все замучили. И предписания кретинские пополам с инструкциями, которые пишут идиоты, меня тоже достали. И подписка о неразглашении за подписью старшего инквизитора и начальника жандармерии жуть как опротивела. Хотя подписал я ее меньше суток назад.

– Да что же с Вами случилось?! – Марта Бринн негодующе потрясла кулаками. – Какая сволочь довела Вас до такого состояния? Фигаро, расскажите! Облегчите душу… Кстати, вон там, в тумбочке, на первой полке кувшин вишневой наливки.

– О, прекрасно… Ну, тетя Марта, я же говорю – подписка! Не имею права ничего никому рассказывать вплоть до окончания… Хм… А что, совсем неплохая наливка. Только вот крепковата, как по мне… Короче, ничего я Вам рассказывать не буду, а расскажу… сказку. Понятно, госпожа Бринн? – следователь подмигнул.

– Как не понять, господин следователь! – Марта чопорно поправила прическу. – Все понимаем. Не первый год на свете живем. Сказку так сказку.

– Ну, вот и замечательно! Присаживайтесь поближе и возьмите себе во-о-о-н тот стакан… Да, именно… Давайте так: за то, чтобы все у всех было хорошо!

– Давайте, Фигаро.

– Ум-м-м… Прелесть, просто прелесть… В общем, слушайте: в одном далеком городе жил да был добрый колдун инкогнито…

3

– … Гони, песья кровь! Гони скорее!

– Уже, ваше сиятельство! Мигом домчим!

– Быстрее! Поднажми, кур-р-рва мать! Тащимся, как свинья по кочкам!

Кучер Хробак в очередной раз бросил короткий взгляд через плечо на странного клиента и в очередной раз горько проклял свою неуемную жадность.

Здоровенный мужик, косая сажень в плечах. Папаша Хробака тоже был мужчина немаленький (сам он втайне считал себя самым большим в Нижнем Тудыме и его окрестностях; тех же, кто осмеливался вступать с ним в дискуссию по этому вопросу, мигом переубеждал пудовый кулачище Хробака-старшего), но этот тип, пожалуй, заткнул бы за пояс и старого Хробака и его сынишку вместе взятых. Вороная брода – окладистая и напомаженная до лоснящегося блеска, усы подковой, густые черные брови, бруствером нависающие над слегка раскосыми глазами, широкие скулы, орлиный нос, золотое кольцо в мочке уха, больше напоминающее своими размерами звено от якорной цепи и очень смуглая кожа, блестевшая так, словно этот тип только что вынырнул из бочонка с маслом.

«Монгол, что ли?», – ломал голову Хробак. «Или турок?»

Одет мужчина тоже был весьма необычно. Медвежья шуба, в которую без проблем можно было укутать крупного быка, под ней – красный кафтан с мелкой золотой вышивкой, необъятные яловые сапоги, густо натертые дегтем и шапка на голове. Хробак никогда не видел таких шапок: черный бобер с пришитым на затылке пучком волчьих хвостов и огромным золотым грифоном-двуглавцем чуть пониже макушки. Не папаха, а настоящая меховая тиара.

…Хробак подобрал его на Железном Разъезде. Солнце уже село и кучер, не торопясь, выпрягал лошадей, жмурился от удовольствия, вдыхая долетавший со стороны флигеля запах бараньей похлебки и предвкушая тепло, стакан холодной, только что с мороза, водки и миску горячей еды, когда со стороны железнодорожной станции к нему подошел… нет, подбежал этот здоровяк.

– В город, мужик! Срочно!

– Сегодня уже не ездим, – веско заявил Хробак, позволяя каурой выплюнуть мундштук.

– Вот, забирай! – лапища, размером с печной противень, ткнулась ему под нос. Хробак глянул и обомлел: золото! Золото, туда его и растуда!

– Десять империалов! Едем сейчас!

Это было больше, чем Хробаку удавалось выручить за месяц.

– Ай, едем, ваше сиятельство! Едем! Хоть на край света!

…Теперь он горько об этом жалел.

«Их сиятельство» были явно не в себе. За детиной в шубе словно черти гнались: он ни одной секунды не сидел спокойно – вертелся, как волчок, постоянно оглядываясь, хотя было совершенно непонятно, что он надеется разглядеть сквозь снег и ночной мрак, хлопал себя по бокам рукавами и непрестанно костерил Хробака на чем свет стоит.

Этому типу явно было очень страшно.

Но, что хуже всего, темный ужас этого странного человека постепенно передался и кучеру. Хробак мертвой хваткой вцепился в вожжи, испуганно оглядываясь по сторонам. Он никогда не страдал от избытка воображения, но сегодня с ним явно творилась какая-то сказочная чертовщина.

Верстовым столбам вдруг надоело стоять на месте, и они принялись играть с кучером в прятки: знакомая дорога внезапно терялась, завиваясь петлями принималась рыскать по заснеженному полю, а когда Хробак, бормоча «заговор от наговора» и судорожно плюясь через левое плечо, начинал понимать, что безнадежно заблудился, верстовой «полосач» неожиданно выпрыгивал из сугроба, как шут из коробочки и тогда кучер, ошарашено тряся головой, с руганью и гиканьем возвращался на потерянную колею.

Снежные вихри, пролетая мимо ущербной луны, принимали самые странные формы: вон девица с фонарем в тонкой руке, вон крылатый медведь, а вон – рогатый черт в кавалерийской фуражке, оседлавший метлу. Хробак протер выпученные глаза и черт, заложив мертвую петлю, отдал ему честь, тут же рассыпавшись снежным вихрем.

Заунывно воющий ветер то и дело приносил обрывки странных звуков. Сперва Хробак вполне явственно услышал звон колоколов на бакенах, затем – шелест ветра в густой листве, а потом – веселый женский смех. После на пару мгновений наступала тишина, и все начиналось по-новому: журчание воды, детский плач, тихое треньканье музыкальной шкатулки. Все эти звуки объединяла одна любопытная особенность: стоило повнимательней прислушаться к какому-нибудь из них и он тотчас стихал, растворяясь в шуме ветра.

И кучер был уверен, что его пассажир тоже видит всю эту бесовскую муть. Бородач странно зыркал по сторонам, то и дело чертил в воздухе кресты-обереги, складывал пальцы «рогатиной» – самый простой колдовской пасс из группы «Знаков отвержения», а один раз, когда во тьме впереди мелькнули две призрачные тени, похожие на тележные колеса, резко подался вперед, едва не перевернув сани.

Но – странное дело! – чем ближе они подъезжали к городу, тем легче становилось у кучера на душе.

Он не мог внятно объяснить, почему происходящие вокруг странности пугают его все меньше и меньше, но какое-то плохо выразимое чувство, возможно, некая древняя память, подсказывало ему – боятся нечего. Кучеру вспомнился эпизод из далекого детства, когда его отец, напялив красный жупан и приклеив к щекам лыковую бороду, с хохотом ввалился в его комнату на Рождество, изображая Морозного Деда – доброго северного духа-дарителя, что, по легенде, приносит подарки детям, которых Его Морозное Величество посчитало достойными своего высочайшего внимания. В первый миг маленький Хробак страшно перепугался, увидев размахивающего руками и рокочущего луженой глоткой великана, но когда «Морозный Дед» схватил его и закружил по комнате, испуг сменился безудержным весельем и он, заливисто смеясь, вцепился «Деду» в бороду, а тот, заходясь от хохота, подбросил мальчика к потолку, поставил на пол, а потом подарил ему заводную механическую лошадку – на этот подарок Хробак-старший собирал деньги почти полгода.

То, что кучер испытывал сейчас, было чем-то похожим: страх постепенно уступал место празднику. И хотя никаких объяснимых причин этому не было, Хробак все чаще ловил себя на том, что широко улыбается, как говорится, от уха до уха.

А вот его спутник мрачнел все больше. Он уже даже не подгонял кучера, а молча сидел, завернувшись в свою необъятную шубу и лицо его было бледно-серым, как пепел из печи крематория.

Наконец, впереди мелькнули два соединенных аркой модерновых фонаря, обозначающих границу города. Минута – и сани пролетели под ними в снежном вихре, выезжая на расчищенную дорогу к Въездной Улице. Чугунные горгульи, поддерживающие кованые решетки газовых светильников мудро улыбнулись и подмигнули кучеру – мы-то, мол, знаем, брат, как оно на самом деле. Хробак улыбнулся и подмигнул в ответ.

– Город, ваше сиятельство!

– Гони в Инквизиторий! Пулей!

…Двухэтажное здание Инквизитория ничуть не напоминало мрачный каземат. Высокие стрельчатые окна, веселая оранжевая черепица на покатой крыше, кое-где выглядывающая из-под снега, мирно дымящие печные трубы. Даже в этот поздний час все окна были ярко освещены, а по подъездной дорожке расхаживал важный дворник с лопатой.

– Приехали, господин хороший!

Бородач, даже не взглянув на Хробака, вывалился из саней огромной меховой бомбой и бегом бросился к двустворчатой стеклянной двери, на ходу вытаскивая из-под полы какой-то тряпичный сверток. Трясущимися руками он размотал полосы ткани и извлек на свет… зеленую веточку.

«Оливковая ветвь», – понял кучер.

Держа веточку перед собой как боевой штандарт, бородач с разбегу влетел в двери Инквизитория, на бегу выкрикивая:

– Прошу защиты и милости! Прошу защиты и милости!

Двери, возмущенные таким обращением, раздраженно заскрипели и зло хлопнули, сбросив с крыши большой пласт снега. Дворник задумчиво посмотрел вслед странному посетителю, высокомерно сплюнул в сугроб и вернулся к своему ночному бдению.

Кучер почесал затылок, пожал плечами и подумал, что более странных пассажиров у него еще не было. Однако же, в кармане звенели деньги – и какие! Десять золотых империалов – это вам, господа, не хвост собачий!

Он взялся за вожжи и уже собрался разворачивать сани, как вдруг увидел, что у фонаря на подъездной дорожке стоит девушка.

Хробак присмотрелся внимательней… и открыл от изумления рот.

Дело было даже не в сияющей, какой-то запредельной красоте, которой светилось лицо девушки, не в том странном факте, что ее волосы – иссиня-черные, густые и блестящие – не развевались на ледяном ветру, и даже не в ее точеной фигурке, совершенству форм которой черно позавидовали бы даже лютецианские наяды. Поражало другое: из одежды на ней было только легкое белое платьице на бретельках, едва прикрывающее грудь. Под платьицем, совершенно очевидно, не было ничего – то есть, совсем ничего – и это в двадцатиградусный мороз!

К тому же, она была босая.

Девушка заметила Хробака, улыбнулась ему – тепло и открыто, точно старому знакомому – и медленно проследовала в сторону Инквизитория. Кучер увидел, что сзади у ее платья имеется странное украшение – веер белых пушистых лент, притороченных к юбке.

Когда она вошла в стеклянные двери и те закрылись за ней, кучер вдруг понял, что это не ленты.

…Следователю ДДД Фигаро снился очень хороший сон.

Это было странно – хорошие сны не снились Фигаро уже много лет. Но этот сон был особенным: дело было даже не столько в его сюжете, сколько в тончайшей золотой ауре, пронизывающей каждый его миг. Чувство было знакомо следователю и он, с легким удивлением, понял, что это – счастье.

Он шел по морскому берегу, бездумно глядя на горизонт, где легкие белые облачка жались к темно-синей воде, притворяясь пеной на ленивых низких волнах. Ярко светило солнце – большое и горячее. На следователе были короткие белые шорты и бежевая рубашка-безрукавка; лижущие босые ноги волны приносили свежее бодрящее тепло.

Он никогда не видел такого моря – светлого, теплого и дружелюбного, хотя вырос в маленьком городке на морском берегу. Но то было другое море: холодное и суровое. Оно редко бывало синим, чаще кобальтово-серым или почти черным, особенно зимой, когда с севера прилетали ветра и секущие снега; это же больше напоминало картинку с плаката бюро путешествий «Тропический Рай».

Фигаро остановился, приложил ладонь козырьком ко лбу и присмотрелся. Так и есть – к берегу приближалась яхта. Белая, легкая, воздушная фата-моргана, она с каждой минутой подходила все ближе и ближе, и следователь, наконец, увидел, что ее парус – цвета закатного солнца.

Откуда-то он знал: когда яхта пристанет к берегу, случится что-то очень хорошее. Настолько хорошее, что с этого момента вся его жизнь раз и навсегда изменится к лучшему, как будто кораблик из сна мог взять его с собой туда, где боль и грусть – просто досужая выдумка, а зима и холод – детская страшилка. Фигаро до рези в глазах всматривался в тонкий силуэт яхты, пытаясь понять, кто ей управляет. На мгновение ему показалось, что он увидел на палубе тень – до боли знакомую тень. Он подался вперед, сделав несколько шагов навстречу прибою и…

– Фигаро!

Сейчас… Еще совсем немного, и…

– Фигаро! Открывайте!

Он открыл глаза.

Моря не было. Не было и солнца. Единственным источником света поблизости был маленький масляный ночник в водяном противопожарном кожухе, мерцавший на столе. Сам следователь лежал в кровати, скинув с себя одеяло: сегодня ночью сыновья Марты Бринн опять не пожалели угля на растопку.

Стук в дверь. Резкий, сухой. Так стучат жандармы и судейские.

– Фигаро! Открывайте немедленно!

– О, дьявол… – следователь провел рукой по лицу и витиевато выругался. – Минутку! Уже иду!

Он сунул ноги в поношенные шлепанцы и, почесывая поясницу, проковылял к двери, выдернув «собачку» замка из паза. Потянул за дверную ручку.

На пороге стояли двое. На вид им было лет по двадцать пять, может, чуть больше. Гладко выбриты, на головах – черные вязаные шапочки. Одеты в длинные, до пят робы – нечто среднее между фраком и сутаной.

Инквизиторы.

– Господа, чем могу быть полезен в столь поздний час? – Фигаро постарался вложить во фразу максимум желчной иронии, и это ему удалось: когда вас будят в третьем часу ночи, изображать мизантропа предельно просто.

Инквизиторы переглянулись. Тот, что справа – молодчик с бульдожьей челюстью и детскими голубыми глазами, прокашлялся и произнес:

– Господин Фигаро! Мы сотрудники инквизиции в Нижнем Тудыме при Центральном Управлении…

– Я знаю, кто вы такие, – перебил следователь. – Ближе к делу, господа.

– М-м-м… Хорошо. Вам приказано срочно явится в Инквизиторий. Мы – Ваше сопровождение.

– О? Я задержан? – Фигаро комично вытаращил глаза.

– Нет. Скажем так: Вы настоятельно приглашены.

– Вопрос государственной безопасности, – пробасил Инквизитор Номер Два.

– Кошмар, – вздохнул следователь, – сплошная государственная безопасность. Просто какой-то национальный кризис в Нижнем Тудыме. Прямо жуть. Ладно, господа, подождите внизу. Я переоденусь.

В инквизицию доставляют по-разному.

Если вы нашкодивший колдун местного значения, то вас везут в простой черной карете-коробке пониженной комфортабельности, предварительно нацепив на вас наручники и блокирующие вериги. Ехать, в этом случае, придется в компании пары неразговорчивых инквизиторов и одной Светлой Сестры (хотя последнее случается редко – Светлы Сестры, все же, довольно дефицитные кадры).

Если вы сами инквизитор, то добираться до места вам придется пешком. Ну, в крайнем случае, на повозке местного лихача – вопреки общественному мнению, жалование у служителей инквизиции, прямо скажем, невелико. Это сволочная работа, и типун тому на язык, кто любит со смаком описывать гедонистические развлечения зажравшихся инквизиторов – жандармам платят больше.

Но Фигаро и представить себе не мог, что у дома Марты Бринн его будет поджидать самоходный фаэтон.

Сверкающее черным лаком чудо техники от «Фродо и СынЪ», фаэтон чем-то напоминал гибрид дорогой кареты и локомотива. Каучуковые покрышки, керосиновый двигатель в десять лошадиных сил, цепной передний привод, алхимические фонари дальнего света и возможность, в случае необходимости, быстро перейти на пружинный движитель – по столичным меркам это была уже довольно устаревшая модель, но все еще одна из самых шикарных и дорогих.

И уж точно фаэтон смотрелся на улицах Нижнего Тудыма, как минимум, странно. А под окнами временного обиталища младшего следователя Департамента Других Дел и подавно. Да что там – приземлись во дворике тетушки Марты личный цеппелин Их Величеств, Фигаро был бы не так поражен.

Двери фаэтона приоткрылись, и из салона полился теплый аромат крепкого кофе и «английской кожи», а затем до боли знакомый голос произнес:

– Ну же, Фигаро, запрыгивайте. Не напускайте холод.

Следователь крякнул и, вскарабкавшись на ажурную подножку, забрался внутрь. Фаэтон слабо качнулся на рессорах, а Фигаро подумал, что жизнь – смешная штука. Где бы еще он прокатился на самоходном экипаже от «Фродо»? Конечно же, только в Нижнем Тудыме – культурном и индустриальном государственном центре! Следуя этой логике, для того, чтобы совершить прогулку на паровой субмарине, ему следовало отправиться куда-нибудь в Малые Кочевряшки.

Салон фаэтона, как и предполагалось, был шикарен до неприличия. Декоративные витражные окошечки, мягкая темно-фиолетовая обивка в золотых лилиях, широкие кожаные сиденья того «вкусного» цвета, который иногда называют «глянцево-карминовым», пол выложенный маленькими деревянными плитками и куча серебряных и золотых завитушек там и сям, не несущих никакой функциональной нагрузки, кроме постоянного напоминания о цене всего этого великолепия.

Старший инквизитор Френн, развалившийся на заднем сидении, широко улыбнулся и протянул Фигаро руку. Следователь хмыкнул, но руку пожал. Инквизитор был одет в уже знакомую Фигаро коричневую клетчатую пару, что лишь подчеркивало неофициальность обстановки, но следователь напрягся: «…когда высокое начальство предлагает „поговорить по душам“, ухо следует держать востро вдесятеро больше супротив обычного».

– Я извиняюсь, Фигаро, – инквизитор виновато развел руки, – но, поверьте, дело не терпит отлагательств. Поверьте, мне вовсе не доставляет удовольствия вытаскивать Вас из постели в столь поздний час, но… Все очень и очень серьезно.

«Не доставляет удовольствия», – подумал Фигаро. «Ну да, конечно. Я поверил и прослезился».

Но вслух сказал:

– Добрый… В смысле, доброй ночи, Френн. Какими судьбами?

– Весь Инквизиторий стоит на ушах, – улыбка Френна погасла. Я уже отослал телеграммы в Центральное Управление, Департамент Других Дел и Орден Строгого Призрения. Со стороны Инквизиции ответственным назначили меня – просто как самого ближайшего к центру событий, Вы – консультант от ДДД. Презиратор от Ордена прибудет через час экстренным блиц-коридором. Бумаги о Вашем временном назначении уже у меня.

Тут уж Фигаро проснулся окончательно. Когда Департамент дистанционно навешивает на тебя какое-нибудь дурацкое расследование, это в порядке вещей. Люди подневольные, все понимаем. Но когда Орден высылает своего агента через внепространственное окно – это уже серьезно. Это настолько серьезно, что попахивает чрезвычайными полномочиями и колдовским спецназом.

Но что, черт возьми, случилось?!

Френн дернул за желтую шелковую бечеву с кисточкой на конце, свисающую из втулки на потолке. Раздался мелодичный звонок; двигатель фаэтона ожил, заурчал и самоходный экипаж мягко тронулся с места. Фигаро уселся напротив инквизитора, расстегнул пальто (в салоне было жарковато) и внимательно посмотрел на Френна. Тот вздохнул и стал рассказывать:

– Полтора часа назад в городской Инквизиторий прибыл маэстро Франклин Рич. Слыхали о таком, Фигаро?

– Рич?! – следователь открыл рот от удивления. – Фабрикант?

– Фабрикант, дипломат, торговец, путешественник, герой войны с Рейхом. Да, да и еще раз да. Вы совершенно правы.

– Не могу поверить, – Фигаро покачал головой. – Это же, если я не ошибаюсь, самый богатый человек в Королевстве?

– Если бы только в Королевстве… Последние десять лет он провел за Великой Восточной Стеной. Официально считается, что он занимался торговлей. Шелк, специи, лекарственный опий, лошади для аристократии, предметы роскоши и так далее. Его торговые отношения с Халифатом и Заоблачной Империей сделали его очень богатым человеком, при этом с парой-тройкой восточных государств он торговал, фактически, монопольно, наплевав на все гильдии и все международные договоры.

– Потому как…

– Потому как Их Величества прощали Ричу очень многое, закрывая глаза даже на случаи грубейшего нарушения международного права и явно наплевательское отношение к Торговой конвенции. Он ведь не просто торговец, Фигаро. Он дипломат. Вы же знаете, что страны за Стеной последние два века придерживаются политики жесткого изоляционизма. Я их, в принципе, не виню – две захватнические войны, идиотическая политика насильственной культурной – в кавычках – экспансии; короче, Восток имеет полное право считать нас воинствующими мудаками. А Рич сумел наладить с ними торговые отношения, причем сделал это сразу после большой войны. Сейчас Королевство купается в золоте, отчасти, именно по этой причине.

– Перепродажа товаров с востока.

– Ну да, правильно. Именно поэтому у Рича столько государственных регалий и, фактически, карт-бланш на жесткий прессинг всех прочих торговых организаций, включая Гильдию.

– Насколько жесткий?

Инквизитор поднял на следователя воспаленные глаза и медленно покачал головой.

– Очень жесткий, Фигаро. Вплоть до уничтожения конкурентов.

– Уничтожения?!

– Экономического, Фигаро. Я говорю об экономическом уничтожении. Правда, ходят слухи… Впрочем, это к делу не относится, – оборвал сам себя инквизитор. – Суть в следующем: полтора часа назад Рич ввалился в двери Инквизитория, держа в руке оливковую ветвь и требуя защиты.

– О? Ему известны старые традиции?

– Я даже не представляю, откуда, – Френн устало махнул рукой. – Но теперь мы обязаны опекать его, до тех пор, пока нависшая над ним угроза не будет устранена.

– Хм… – Следователь потер подбородок. – Если я правильно понимаю, речь идет об угрозе оккультного характера?

– Другими мы не занимаемся.

– А она, то есть угроза, действительно имеет место быть?

Инквизитор сжал руки в сложный «замок» и подался вперед, почти коснувшись острым подбородком лица следователя. Его глаза внезапно стали холодными и злыми, как у припавшего к гашетке пулеметчика.

– Да, Фигаро. Да. Угроза есть. И если бы она касалась только Рича, то я бы не пошевелил и пальцем. Я не питаю к нему абсолютно никаких теплых чувств и случись что с этим драным торгашом, поверьте, не стал бы плакать и заламывать руки. Но все гораздо серьезнее. Все настолько серьезно, что об остальном я расскажу Вам только в обитой пробкой комнате под Инквизиторием. И только после того, как Вы подпишите стопку бумаг размером с пизанскую башню.

…Фаэтон, тарахтя, покачивался на рессорах, прорываясь сквозь морозную мглу. Время от времени шофер-инквизитор нажимал на клапан парового гудка и тогда темные улицы оглашал заунывный вой, от которого на душе становилось мерзко и тоскливо. Фигаро курил и думал, что больше всего сейчас ему хотелось бы оказаться в своей теплой постели и досмотреть сон, из которого его так грубо вырвали.

«Интересно, почему Френну так не нравится Рич?», – думал он, глядя, как за окном проносятся огни городских фонарей. «Откуда такая неприязнь к человеку, которого он, наверняка, даже не знает?.. Хотя какая разница. Приедем – первым делом потребую горячей жрачки. Как консультант…»

…Фигаро, разумеется, уже видел Франклина Рича на газетных фотографиях и знал, что тот – мужчина немаленький. Но он оказался совершенно не готов к тому, насколько огромным Рич оказался вживую.

«Медведь» – это было еще слабо сказано. Широченные плечи, необъятное брюхо, ноги, похожие на два упирающихся в землю пушечных ствола и лапищи, которыми можно без труда полностью накрыть обеденное блюдо – вот каким был Франклин Рич, торговец и королевский дипломат.

Узнав кто такой Фигаро, Рич кивнул и протянул следователю руку. Фигаро сглотнул и протянул в ответ свою, внутренне уже приготовившись сменить правую ладонь на пиратский крюк, но Рич лишь слегка сжал ладонь следователя (тот едва сдержался, чтобы не скривится от боли) и отпустил ее. Рука у дипломата была сухая и обветренная, как гранитная плита. И такая же крепкая.

Поздоровавшись с Фигаро, Рич сразу же набросился на Френна.

– Я не понимаю! – пробасил он. – Я приехал сюда, чтобы просить защиты! А эта… Это… существо сидит через две комнаты от меня!

– Мы делаем все, что необходимо, поверьте. – Френн слегка наклонил голову. – Поверьте, свое дело мы знаем хорошо и приложим все усилия, чтобы с Вашей головы не упал ни один волосок. Мы тоже знаем старые обычаи.

– Хотя, – добавил он уже спокойнее, – весь этот спектакль с оливковой ветвью – чистое излишество. Не более чем ритуал – красивый, но абсолютно формальный. Мы помогаем всем, кто в этом нуждается, вне зависимости от того, в какой форме поступило их прошение.

– Я понимаю, господин Френн, – проворчал Рич, дергая себя за воротник своего странного – до пят – темно-красного кафтана. – Но я слишком долго прожил в обществе, где традиции – часть жизни. Они и есть сама жизнь. И это вам не Англия с ее перерывом на чай в пять часов вечера. За Стеной несоблюдение традиций и ритуалов, в некоторых случаях, может привести к весьма печальным последствиям. Не менее печальным, чем нарушение некоторых статей Уголовного Кодекса.

– Я понимаю, господин Рич, – Фигаро кивнул и, сделав замысловатый пасс руками, телекинезом подвинул к столу мягкое кресло. – И готов предположить, что именно нарушение некоего табу привело к тому, что Вы вынуждены просить защиты здесь и сейчас. Я прав?

На лице Рича явственно проступило облегчение. Он кивнул и опустился на широкую металлическую скамейку – явно неудобную, но любая другая мебель вес дипломата просто не выдержала бы.

…В настоящий момент все они находились в подвальном этаже тудымского Инквизитория, в комнате, напоминавшей рабочий кабинет чиновника высокого ранга: добротная деревянная мебель, широкий письменный стол, два шкафа, набитые книгами, дорогие антикварные часы на стене. Только металлические стены и тяжелая бронированная дверь напоминали, что это помещение – просто бронированная камера для особо важных персон.

Впрочем, Франклин Рич находился здесь по своей собственной инициативе.

Конечно же, Фигаро «гнул пальцы», применяя телекинетик не просто так. Расчет следователя был психологически прост: колдуны гораздо уверенней чувствуют себя в компании коллег. Рич же был колдуном-профессионалом, пусть даже до полного магистра ему было далековато.

Следователь опустился в кресло (не без злорадства отметив, что Френну мебели для сидения в комнате не осталось) и заложил ногу за ногу. В животе заурчало, но Фигаро решил пока не отвлекаться на тварные потребности.

– Да, господин следователь, Вы тысячу раз правы, – Рич тяжело вздохнул. – Одна чокнутая ведьма решила, что мои… торговые операции, так сказать, оскорбляют тени ее предков. Ну и решила натравить на меня своего родового духа-охранителя. Вернее, это я так поначалу думал – с призраком средней мощности я бы справился и сам… Дьявол, да я согнул бы его в бараний рог! Однако все оказалось несколько… серьезнее.

– Я слушаю, – следователь кивнул.

Рич с подозрением посмотрел на Фигаро, словно оценивая примерный уровень его компетенции, почесал жесткие черные кудри на затылке, мотнул головой и выпалил:

– Вы когда-нибудь слышали о Па-Фу?

Глаза следователя превратились в две узкие щелочки. Кровь отлила от его лица; теперь Фигаро напоминал утопленника трехдневной давности.

– Вы хотите сказать… – он не закончил фразу.

Рич ничего не сказал, только зло и коротко кивнул.

Следователь встал. Повернулся к Френну.

– Пошли. Сейчас же.

– Фигаро… – Френн был бледен. – Вы уверены?

– Да. Я хочу ее видеть.

Это была совсем маленькая комнатка, не более пяти квадратных сажен. В ней не было ничего, кроме четырех деревянных табуретов и большого прямоугольного ставня во всю стену. Рядом со ставнем из стены торчала отполированная до блеска деревянная рукоять.

Френн был бледен, как Смерть, но казался спокойным.

– Комната за этой стеной защищена от колдовских воздействий любого уровня, – сказал он, кивая на ставень. – Иглы из ферромагнетика, блокирующие плиты, все как положено. Стены, пол и потолок – чистейший гематит. Окно, которое я сейчас открою, прозрачно только с нашей стороны… Фигаро?

– Открывайте.

Инквизитор внимательно посмотрел на следователя, немного подумал и кивнул.

– Отлично. Вперед.

С этими словами он резким движением опустил деревянную рукоятку вниз. Стальной ставень мягко опустился в пол, открывая стеклянную стену, настолько прозрачную, что можно было подумать, будто никакой преграды между комнатами нет вообще.

По ту сторону одностороннего зеркала была еще одна комната – довольно большая. Выглядела она так, словно ее проектировщик сбежал из желтого дома: темно-серые стены были утыканы ровными рядами здоровенных – в локоть – острых черных шипов. Потолок напоминал на шахматную доску, на которой белые квадраты волею неведомого инженера превратились в мощные алхимические светильники. Дверей следователь не увидел. Из мебели в комнате имелся только один-единственный деревянный стул с высокой спинкой.

А на стуле, слегка поджав под себя длинные стройные ноги, сидела девушка.

На вид ей нельзя было дать больше восемнадцати. Тонкие черты лица, густые длинные волосы цвета ночного неба, умопомрачительная фигура. Идеальные пропорции тела и легкое белое платье, почти не скрывающее грудь, намекали даже не на грубые формы плотской любви, а на нечто большее, запредельно-прекрасное, неразрывно связанное с той чувственной страстью, которой пьянят, в равной степени, улыбка гейши и девичий силуэт за прозрачной оконной занавеской.

Ее лицо… Фигаро изо всех сил старался не смотреть на лицо девушки. Оно было красивым, но мало ли на свете красивых лиц! Красавица, легко сводящая с ума одного, может оставить другого совершенно равнодушным и, напротив, дурнушка на которую не посмотрит ни один сельский парень вдруг раз и навсегда разбивает сердце принца-ловеласа. Стандарта красоты не существует – это общеизвестно. Здесь же этот самый стандарт сидел от следователя в пяти шагах, и видеть это было невыносимо. Это было лицо святой и лицо портовой шлюхи. Это было лицо смешливой девочки-цветочницы и лицо королевы. Это было лицо усталое, доброе, циничное, как лезвие гильотины и мягкое, как материнский поцелуй. Это была красота, родившаяся в сферах, куда смертным, от рождения мира, путь заказан.

В этом лице слились лица всех, кого следователь когда-либо любил.

И еще у девушки был хвост.

Точнее, хвостов было семь. Семь пушистых, длинных, белых как снег лисьих хвостов, растущих из основания позвоночника.

Фигаро с трудом проглотил застрявший в горле комок.

– Это… Эта…

И тогда девушка подняла взгляд и посмотрела прямо на него.

– Это стекло… Она точно не может нас видеть?

– Нет. – Голос Френна был хриплым; в нем явно сквозила нотка сомнения. – Она…

Девушка улыбнулась и помахала следователю рукой. Фигаро почувствовал, как его сердце рухнуло куда-то вниз, в озеро сладкой истомы. Он провел рукой по щеке – на пальцах остались следы соленой влаги.

– Пошли, – прошептал он. – Я увидел достаточно.

– У нас проблемы, Фигаро? – инквизитор заворожено смотрел на существо по другую сторону «непрозрачного» стекла.

– Да. – Фигаро кивнул. – У нас большие проблемы.

…Часом позже они сидели в камере у Рича и пили кофе. Точнее, кофе пили Рич с Френном – Фигаро хлебал дрянной зеленый чай. На столе остывали останки жареной индейки и валялись бумажные шарики скомканных салфеток.

– Господин Рич… – следователь зевнул и потянулся в кресле, – Черт, как хочется спать… Господин Рич, что Вы знаете о Па-Фу?

– Кроме названия? – Рич поковырял зубочисткой между передних зубов и выплюнул на тарелку маленькую косточку. Зубы у него были – куда там бенгальскому тигру. – Знаю, что они что-то вроде духов мести. Карают тех, кого считают виновными в нарушении каких-то там безумных правил… или традиций – называйте это как угодно. – Он мрачно посмотрел на Фигаро. – Знаю, что они – хреновы демоны и еще знаю, что одному мне с ней не справится.

– М-м-м… И почему конкретно эта Па-Фу на Вас взъелась? Что ей не понравилось?

– Откуда я знаю?! – Рич стукнул кулаком по столу. Бедняга-стол жалобно скрипнул и стал на полвершка ниже. – Вам интересно – у нее и спрашивайте… Френн, где тут у вас уборная?

– По коридору налево до упора. Охранник Вас проведет.

Рич встал, всем своим видом демонстрируя оскорбленное величие, и вышел за дверь. Следователь и инквизитор переглянулись, и Френн спросил:

– Ну, консультант по особым вопросам, а Вы что знаете об этих… демонах?

Фигаро хмуро посмотрел на инквизитора и пожал плечами.

– Ваша ирония, Френн, здесь совершенно неуместна. Сейчас у Вас в камере содержится полноценная Другая, в вашей терминологии – демон в свободном состоянии. И прежде чем я начну отвечать на Ваши вопросы, мне хотелось бы знать, как именно она в эту камеру попала. Почему-то мне не верится, что Ваша бравая группа захвата упаковала ее в вериги, накрыв «Щитом Пророка» и параллельно зачитав права.

– Нет, – Френн отрицательно покачал головой. – Все было куда банальнее: она сама попросила заключить ее под стражу.

– Не понял?

– Я сам ничего не понимаю. Она что-то говорила о каком-то «смертном долге» или чем-то таком… не помню.

– А, – кивнул Фигаро, – я знаю, что она имела в виду.

– Знаете? – Инквизитор с жадностью посмотрел на следователя. – Так что она такое? Чего хочет? И чего нам он нее ожидать?!

– Ого, сколько вопросов сразу! – Фигаро засмеялся. – Френн, Вы уж меня извините, но в мистериях Востока я, как раз, не силен. Постоянно прогуливал колдовскую этнографию, знаете ли. Но то, что я знаю, вряд ли добавит Вам душевного спокойствия.

Он откинулся на спинку кресла и принялся загибать пальцы.

– Раз. Па-Фу – демоны возмездия. Тут Рич абсолютно прав. Вот только у себя, на востоке, они демонами не считаются. Скорее, это духи-защитники, ставящие перед собой задачу восстановить справедливость, попранную в результате какого-либо серьезного проступка смертного существа. Два. Па-Фу нельзя «привязать», то есть заклинатель не может заставить их исполнять свои приказы силой. С ними также нельзя заключить сделку по типу «ты – мне, я тебе», то есть, как сказала бы Древняя Церковь, им нельзя «продать душу». Призвавший Па-Фу может только просить их о милости, изложив суть своей проблемы, а Другие уже сами решают, стоит ли просьба смертного того, чтобы до нее снизойти – чисто как наши судейские приставы. Три – и это самое важное в нашем случае: взявшись за дело Па-Фу будет идти до конца. Понимаете, Френн? До самого конца, пока виновный не будет наказан.

– Вот как? – Френн нахмурился. – И как далеко простираются ее возможности? Чего нам ждать? Что она может нам противопоставить?

– Я не знаю, Френн. Я просто не знаю. Но она – Другая. Границы ее способностей лежат далеко за пределами нашего понимания. Даже самые сильные колдуны ограниченны законами нашего мироздания и формальной логикой. Она – нет.

– Так… – инквизитор вытер выступивший на лбу пот. – И почему тогда Рич еще жив?

– Потому что Па-Фу придерживаются определенных правил. Своего рода кодекса чести. Вы говорите, она упомянула Смертный Долг. Так вот: Смертный Долг это нечто вроде акта лояльности к людским законам. Законы Королевства, как Вы знаете, предписывают защищать граждан от агрессии Других, вне зависимости от их мотивов. Попросту, мотивы Других вообще не учитываются, поскольку нам нет дела до гастрономических предпочтений голодного демона, задумавшего схарчить на обед пару девственниц. Именно поэтому она и попросила посадить ее в камеру. Потому что у нас так принято.

– Дикость какая-то.

– Наоборот – исключительный акт уважения. Я бы сказал – беспрецедентный. Вам когда-нибудь сдавался в плен демон, Френн? Почему-то мне так не кажется.

– То есть Ричу ничего не угрожает?

– А вот это не так. Кодекс Па-Фу имеет свои особенности. Уплатив нам дань уважения она продолжит свою охоту. И тогда не хотел бы я оказаться на месте несчастного господина Рича, Френн. Напротив – изо всех сил постарался бы держаться от него как можно дальше.

– И как скоро… Когда она решит, что отсидела в камере достаточно?

– Когда солнце в следующий раз коснется горизонта, у Рича возникнут проблемы. И я не думаю, что ваша «идеальная камера» ее удержит.

– Она будет сопротивляться?

– Для нас она не опасна. До тех пор, пока мы не попытаемся встать между ней и ее целью. Тогда она просто раскатает нас по брусчатке и продолжит охоту.

– Мило. – Френн скривился. – Получается, у нас часов двенадцать на то, чтобы решать эту проблему. Что Вы еще о ней знаете?

– Немного. Па-Фу, как правило, является в мир в виде белой семихвостой лисы. Может превращаться в девушку, но хвосты при этом никуда не исчезают – да Вы и сами видели. Но она не может обернуться, скажем, фонарным столбом или огнедышащим драконом – в своих трансформациях эти существа ограничены всего двумя ипостасями. Она не может причинить вред невинному человеку – кроме того случая, о котором я упоминал. То есть, если кто-либо попробует защитить Рича, то он, автоматически, попадает в разряд его сообщников…

– … То есть, мы с Вами.

– Да, правильно. И наконец, самое главное: достигнув своей цели Па-Фу возвращается на свой план. То есть, если она разберется с Ричем, для нас она просто исчезнет.

– Даже так? – Френн удивленно поднял брови. – Не будет устраивать массовые убийства, и призывать на наши головы все кары небесные? Не сравняет город с землей? Просто уйдет и все?

– Совершенно верно.

– А это мысль… – на лице инквизитора появилось задумчиво-мечтательное выражение. – Может, просто дать ей ухайдокать этого засранца, да и дело с концом? Отделаемся, так сказать, малой кровью…

– А вот это исключено, господа.

Следователь и инквизитор повернулись к двери.

Стоявший на пороге мужчина вполне мог бы быть братом Фигаро: низенький, с плохо выбритыми щеками, носом-картошкой и шляпой-котелком на лысеющей голове. Сходство, правда, на этом заканчивалось: если у следователя ДДД над брючным ремнем в его сорок с хвостиком лет уже нависало солидное брюшко, то поздний гость был подтянут, крепко сбит и явно водил тесное знакомство с гантелями. Одет он был во все серое: серый плащ, серые брюки, серый пиджак, серые замшевые туфли и уже упомянутый серый котелок. К тому же вся его одежда выглядела совсем новой, будто ее только что достали из магазинных картонок.

– Господа, – незнакомец поклонился, – честь имею. Презиратор Второго ранга Эммануэль Логос к вашим услугам. Фамилия, понятное дело, не моя и, клянусь, я бы не преминул вызвать на дуэль того кретина, который вписал ее в мою «легенду», если бы это было законно. – Он улыбнулся. – Как Вы уже поняли, я представляю здесь Орден Строгого Призрения, но это так, – постольку поскольку. Непосредственно перед «блицаньем» в Нижний Тудым я имел милую беседу с Их Величествами, которые очень прозрачно намекнули, что если Франклин Рич, грешным делом, скончается, то нас с вами будут карать и, возможно, даже больно. Поэтому вариант со скармливанием Рича лисе отпадает.

Инквизитор и следователь встали и поклонились. Презиратор усмехнулся, подскочил к ним и принялся трясти их за руки.

– Очень приятно!.. Очень приятно, господин Фигаро! Слышал о Вас… Очень приятно, господин Френн! Нервная же у Вас работа… Послушайте, господа, – он смущенно потупился, – а можно выйти на свежий воздух? За прошедший час я пережил два блиц-переноса и чувствую себя как коровья лепешка под солнцем.

– О? – Инквизитор поднял брови. – Ну конечно. Заодно и обсудим наши дела.

…Небо над городом уже синело, предвещая скорый рассвет. Утренний мороз, сжимавший улицы в ежовых рукавицах, предчувствуя свою скорую кончину под копьями солнечных лучей, пустился во все тяжкие и Фигаро, прикуривая, как всегда, от кончика ногтя, лишь с третьего раза сумел сложить онемевшие пальцы в нужную фигуру. Кончик сигары Френна тоже вспыхнул сам собой, а презиратор, неожиданно для всех, достал из кармана обычную керосиновую зажигалку.

– Итак, – начал Френн, ежась и поднимая меховой воротник, – я так понимаю, что все сводится к простому выбору: поджарить лису прямо в камере или дождаться, когда она отправится убивать Рича. Но, я так понимаю, во втором случае мы можем просто не успеть.

Презиратор, которого мороз, судя по всему, не трогал в силу высоты занимаемого им поста, покачал головой.

– Нет, господин Френн, Вы ошибаетесь. То есть, формально, Вы правы, но ответьте, пожалуйста: скольких Других Вы развоплотили за свою жизнь?

– Ну-у-у…

– А я – достаточно. И могу Вас уверить: прямой конфронтации с Другими стоит избегать любой ценой. Слышите, Френн? Любой ценой!

– Но у нас приказ, – мягко напомнил Фигаро. – Что Вы предлагаете с ней делать? Отпустить? Или Вы думаете, что эту проблему можно решить бесконфликтно?

– Такое возможно, – кивнул Логос. – Более того – это именно тот вариант, на котором мы должны сосредоточиться, если, конечно, не хотим остаться на пепелище вашего милого городка.

– Не понимаю, – Френн подышал на окоченевшие руки, – с какой радости такая возня? Вы же из Ордена. Вышлите сюда ударную группу и дело с концом. Мои люди вам помогут, да и сам я не останусь в стороне…

– Такое развитие событий тоже возможно, – Логос кивнул. – Но прежде чем лезть на рожон, я должен убедиться, что мы, в принципе, способны потянуть лису. – Он хмуро поглядел на инквизитора и добавил:

– И остаться в живых.

– Все настолько серьезно?

– А вот это нам и предстоит выяснить. – Презиратор ткнул Френну в грудь пальцем, казавшимся неприлично-пухлым в утепленной коже перчаток. – Вы, господин инквизитор. Ваша задача – в кратчайшие сроки составить подробную эфирно-силовую карту города и его ближайших окрестностей. Если дойдет до драки, то мне нужны все доступные эфирные искажения – энергии потребуется очень много. Так много, что на ближайший месяц о любом колдовстве в Нижнем Тудыме можно будет забыть.

– Вы хотите убить мировой эфир? – голос Френна был спокоен, но лицо инквизитора стало серее штукатурки.

– Да, скорее всего, мы так и поступим, – кивнул Логос, и Фигаро внутренне содрогнулся. «Пожар» – гигантских масштабов колдовское короткое замыкание, оставляющее в эфире дыру, размером с Великий Каньон. Все существа, не принадлежащие Земному Плану, развеиваются, распадаясь на составляющие. «Кирдык лисе», подумал следователь.

«Пожар» Орден применял неохотно. Для людей он был совершенно безвреден, поскольку никак не затрагивал материальную составляющую мира, однако в образовавшуюся в эфире «дыру» устремлялись все окружающие силовые потоки, что приводило к устойчивым искажениям, делавшим любое колдовство крайне нежелательным: простая попытка разогреть кофе при помощи чар могла спровоцировать огненный торнадо или вызвать дождь из тухлой селедки. Поэтому из зоны поражения «Пожара» заблаговременно вывозили всех колдунов – во избежание.

– Идем дальше. – Логос хлопнул в ладоши. – Я наведу справки о деятельности Рича за последний месяц. Попробую выяснить, что же он такого натворил, что на него натравили Па-Фу. Может, удастся выйти на колдунью, которая подала лисе прошение. Отозвать Па-Фу может только она… Хотя, мне кажется, что это дохлый номер – заставить лису уйти можно только через искреннее прощение.

– По-моему, уважаемый, Вы чего-то не договариваете, – проворчал Френн. – Зачем тратить драгоценное время на бесперспективные поиски того, что нам не поможет?

– Необходимо выяснить, насколько она сильна, – презиратор закусил губу. – Понимаете, Френн, – лиса не может просто так существовать в нашем мире, для этого ей необходима человеческая провинность. Как сказала бы Древняя Церковь – «грех людской». Па-Фу – отражение содеянной несправедливости и чем серьезней последняя, тем сильней лиса. Па-Фу и Рич, они как портовый кран и его противовес: друг без друга – никуда. Можно сказать, что лиса – отражение его личности в зеркале чужого горя.

– То есть она тем сильнее, чем больше Рич кому-то там нагадил? И какая тут корреляция?

– Ну, – Логос почесал затылок, – если он просто «нагрел» кого-то на торговой сделке, то лиса не слишком-то и опасна. В этом случае я развею ее лично без особых проблем. То же самое касается воровства, оскорбления величества и так далее. Хуже если Рич – клятвопреступник или предатель. И совсем плохо, если мы имеем дело с Красным Грехом.

– Вы имеет в виду убийство? – Фигаро внимательно посмотрел на презиратора.

– Именно. Это сила крови, Кровавое Проклятие. Если Рич кого-то убил, то это даст лисе такую мощь, что нам всем не поздоровится. Если, конечно, мы попытаемся ее остановить.

– Нам придется, – Френн мрачно сплюнул на мраморные ступеньки крыльца.

– Вы имеете в виду приказ Их Величеств? – Логос хмыкнул. – Господин Френн, поймите меня правильно: Рич, конечно, нужен королевству, но если вопрос встанет так: или он или несколько тысяч мирных жителей этого города, то Ричем пожертвуют. Но до тех пор, пока есть возможность его спасти – любая возможность – мы должны ее использовать. Это ясно?

Френн хмуро кивнул. Старший инквизитор выглядел так, словно ему через минуту предстояло сожрать ведро зеленых лимонов вместе с кожурой и косточками. Он скривился, скорчил страшную рожу и, скрестив руки на груди, облокотился задом о низкие перила.

– Не нравится мне этот Рич, – заявил Френн. – Не нравится и все тут. Когда я проходил переаттестацию в столице, то слышал о нем множество историй – и ни одной хорошей. Я не люблю сплетни, но если хотя бы одна сотая из того, что мне рассказывали – правда, то Рича стоит скормить не этой красотке с хвостиками, а голодному Демону-Сублиматору.

– Это не нам с вами решать, – сухо заметил Логос. – Я не судья, а Вы не прокурор, и да будет так.

– А вот лиса считает, что вправе судить Рича, – заметил Фигаро.

– Что ж, – пожал плечами презиратор, – попробуем ее разубедить. Именно этим, Фигаро, Вы и займетесь. Поговорите с ней.

– Что?! – следователь едва не проглотил сигару.

– Что слышали. Поговорите с ней. Думаю, она пойдет на контакт без проблем. Узнайте, чем ей не угодил Рич и чего конкретно она от него хочет. Короче, займите ее. Если Па-Фу Вам заинтересуется, то она легко сможет немного подвинуть сроки Смертного Долга. Тогда у нас появится дополнительное время, а это как раз то, чего нам сейчас не хватает.

– С ума сойти, – выдохнул следователь. – То есть, Вы предлагаете мне войти в камеру к демону и рассказать ему тысячу и одну сказку?

– Точнее, выслушать ее сказку. Пусть она побудет для Вас Шахерезадой. И не надо все усложнять, Фигаро – она совершенно безопасна для Вас. Не делайте такую мину, будто я заставляю Вас лезть в клетку к голодному льву… Ну-с, господа, за дело!

Фигаро, как и любому другому, кто долгое время служил в армии, а затем в структурах, имеющих непосредственное отношение к государственной безопасности, не раз приходилось выполнять странные, а подчас и откровенно идиотские приказы. Служба не дружба, видели, знаем.

Но заговаривать зубы Другой!

– Это уже слишком… – бормотал следователь себе под нос. – «Поговорите с ней»… Ха!

В камеру к Па-Фу, как оказалось, можно было попасть только через потолок. Вежливый инквизитор с серебряными нашивками, выдающими его принадлежность к Ударному Корпусу, провел следователя в маленькую комнатку с люком в полу, открыл сложный запор и опустил в открывшуюся дыру легкую металлическую лесенку. Фигаро поблагодарил, сглотнул слюну и полез вниз.

…Другая с нескрываемым любопытством уставилась на следователя ДДД, рассматривая Фигаро как некую заморскую диковинку. В определенном смысле так и было: «лиса» (следователь уже привык к используемому Логосом термину) была гостьей из такого далекого далека, что лежало намного дальше самых отдаленных звезд. «Наверно ей все здесь кажется необычным и интересным», подумал Фигаро. Ему стало любопытно: а на что похож мир, из которого явилось это создание? На рай? На ад? Вообще ни на что?

«И о чем с ней говорить?», – в панике думал следователь. «Ума не приложу. Вот же подлец, этот Логос… Взять бы его, да засунуть сюда на пару часов – пусть пообщаются».

Девушка улыбнулась и внезапно захихикала в кулачок. На щеках Другой выступил румянец; ярко-зеленые глаза выстрелили задорными искорками. У нее был замечательный смех – так мог бы смеяться ребенок, весело и непринужденно.

Фигаро растерялся. Он не так представлял себе этот момент: смущенный следователь и смеющееся существо с другого плана мироздания. Это совсем не было похоже на допрос.

– Наверно, это потому, что Вы меня не допрашиваете, – сказала вдруг Другая. – Потому и не допрос. Правильно?

Голос-музыка, голос-ручей. Его можно было бы слушать часами и это бы не приедалось, как патефонные пластинки или опера… Следователь заворожено кивнул.

– А что до Логоса, то зря Вы его так, – продолжала тем временем девушка. – Он хороший человек и никому не желает зла. Если бы он не был уверен, что я Вас не слопаю, то ни за что не послал сюда – полез бы сам.

– Угу… – выдавил, наконец, Фигаро. – А Вы что, читаете мои мысли?

– Не называйте меня «вы». Я знаю, что у вас так принято, и я стараюсь так и поступать, но когда про меня – это непривычно. Будто меня много.

– А как же…

– Меня зовут Ли. – Другая протянула следователю руку. – Просто Ли – коротко и легко запоминается.

Пару секунд Фигаро колебался, а затем, внутренне сжавшись, пожал маленькую узкую ладошку.

Ничего не произошло. Его не испарило на месте, не разорвало на части, и даже руки-ноги следователя остались на своих местах. Только мелькнула вдруг перед глазами давным-давно забытая картинка из детства: мать, зажигающая свечи на именинном пироге – всего пять свечей. И красивые пушистые сугробы за окном. Затем все пропало, и остался только призрачный вкус печеных яблок на губах – терпкий и честный вкус осени.

– Очень приятно, – он поклонился, поражаясь тому, насколько легко и непринужденно это у него получилось.

– И мне тоже очень приятно. – Она мило улыбнулась, слегка опустив взгляд. – Знаете, мне редко удается поговорить с людьми – я имею в виду, поговорить просто так. Обычно к нам обращаются те, кому кто-то сделал что-то плохое. Такие люди обычно плачут. А те, за кем мы идем, чтобы восстановить справедливость, только боятся и кричат. Ну и тоже плачут иногда.

– Ты… Ты их убиваешь?

– Убивать? – ее брови слегка приподнялись. – А, я поняла. Нет. Смерти нет. Есть только неотомщенная кровь, до которой Вселенной нет дела. И это очень грустно. Некому карать за зло. И некого карать за зло, потому что человек – раб своего «я». С учетом того, что это «я» и считается человеком, хи-хи… Где тот, кто причинил зло? Нет его – рассыпался, как узор мозаики. Кому мстить?

– Но… – Фигаро потряс головой. – Я не понимаю. Вы ведь мстители, так?

– Нет, – она покачала головой. – Я – пуля, пущенная в цель. Я не мщу, не караю. Я лишь восстанавливаю справедливость.

– Ни черта не понимаю… – Фигаро вздохнул и поискал взглядом, на что бы сесть. Но в камере был всего один стул, поэтому следователь просто сел на пол, скрестив ноги по-турецки.

– Не сидите так, – пожурила лиса, – геморрой высидите. А что именно Вам непонятно?

– Все непонятно. Вот ты говоришь, что ты не мститель. А что, по-твоему, есть «восстановление справедливости»?

– Это когда больше никто не испытывает боли и страха из-за того, что стало их причиной, – сказала Другая. – Логично?

– Логично. Но ведь человек, в отношении которого было совершено злодеяние, становится, так сказать, побочным адресатом мести. Когда преступник покаран, мстителю может стать легче, но боль потери никуда не девается. Разбитую чашку уже не склеишь так, чтобы не осталось трещин… я понятно выражаюсь?

– Конечно, понятно, – она кивнула. – Вы очень хорошо и правильно говорите. Именно поэтому первым делом мы снимаем боль просителя.

– Но как? Он что, все забывает?

– В каком-то смысле да. Вы же знаете, Фигаро, такие, как я не могут долго существовать в вашем мире. Для нас это то же самое, что для вас подняться очень высоко над землей. Вы начинаете задыхаться, а мы быстро теряем силы и, в конечном счете, сваливаемся обратно на свой план. Поэтому первое, что делает проситель – отдает нам свое тело и разум.

– То есть… – Фигаро запнулся, – То есть, вы убиваете того, кто просит вас о мести?

– Нет. Смерти нет. Я же говорила. Мы просто изменяем просителя так, что он становится Па-Фу, вот и все. Это как… Ну, как часы. Если Вы поменяете местами шестеренки в часах, но они при этом будут работать, Вы же не скажете, что часы сломаны, так? Точно так же и мы. Тело живо, сознание все так же бьется в нем, просто теперь то, что его составляло, выглядит иначе. Какая же это смерть?

– Но… Но человек больше себя не помнит!

– Фигаро, Вы не помните, каким Вы были пять лет назад, год, месяц, даже вчера. Ваша память – просто узоры на бумаге. Да, в графе «автор» написано «Фигаро», но ведь там можно написать и «Френн», правильно? В настоящий момент Вы не помните столько разных событий, случавшихся с Вами – на две Александрийские библиотеки хватит.

– И проситель… Ему… хорошо?

– Ой! – лиса покраснела, как маковый цвет. – Фигаро, Вы такой милый!

– Э-э-э… Спа-а-а-сибо… – следователь ошарашено захлопал глазами. – А что, собственно…

– Ну, Вы ведь спросили, хорошо ли мне, да? Это, действительно, очень мило! Да, спасибо, я чувствую себя просто прекрасно. И я очень рада, что Вы мной интересуетесь. Вы такой внимательный!

– Так ты…

– Нет. Сейчас я – то, что вы называете «Па-Фу». У меня не осталось никаких воспоминаний просителя – это было бы слишком жестоко по отношению к ней.

– К ней… Так это тело той, кто просила тебя о справедливости?

– Не совсем. Ее тело было слишком слабым. Я изменила его так, чтобы оно соответствовало моим нуждам. И потом – так ведь красивее, правда? – Она очаровательно улыбнулась.

– Да… – следователь схватился за голову. – Конечно.

– Я знаю, о чем вы думаете, Фигаро. Вы, почему-то, вбили себе в голову, будто я вселилась в это тело. Но это не так. Вселяются демоны, а я не демон. Мы берем себе имена тех, кто нас призвал, но это просто традиция. Наш способ самоидентификации в вашем обществе. Этикетка на бутылке.

– Все равно не понимаю. – Следователь беспомощно помотал головой. – Ну, да и ладно.

Она покраснела еще больше.

– Вы милый, Фигаро. И очень мудрый. С Вами так приятно общаться!

Теперь уже пришла пора краснеть Фигаро.

– Спасибо. Но я положительно не понимаю, почему Вы… ты считаешь меня милым.

– Потому что Вы не забиваете себе голову глупыми вопросами, которые все равно не имеют ответа. Из ваших слов можно сложить конструкции любой сложности, но сами по себе они пусты и только заводят в тупик. Все ваши проблемы от этого.

– Ну, здесь ты, скорее всего, права, – Фигаро тяжело вздохнул. – Объясни это, пожалуйста, газетчикам… Но кто же ты тогда на самом деле?

– Вопрос «кто» не имеет смысла. А подходящих слов у вас нет, потому что вы воспринимаете мир через завесу пустых смыслов и ненужных понятий. Я… – Она задумалась. – Нет, так не пойдет. Давайте-ка иначе…

А потом камера вокруг следователя исчезла.

Это произошло так же легко и быстро, как если бы мир вокруг был картинкой, которую показывал волшебный фонарь. У Фигаро закружилась голова: несмотря на то, что все случившееся заняло не более секунды, следователь успел заметить, как один «дагерротип» заменили другим, и это настолько поразило его, что он даже не сразу заметил саму суть перемены.

Теперь вокруг было море воздуха и солнечного света. После тусклых ламп в подземельях Инквизитория Фигаро ненадолго ослеп, а когда зрение, наконец, адаптировалось… Перед глазами следователя поплыли зеленые пятна, он зажмурился… и вдруг понял, что заливисто хохочет, колотя себя ладонями по бокам.

Вокруг, сколько охватывал взгляд, простирались горы. Это были очень старые горы, похожие на поросшие густым лесом холмы, но на горизонте, почти исчезая в синей дымке, виднелся огромный кряж, тянувшийся к облакам, и там, на вершинах самых высоких круч, белели снега.

Они с лисой сидели на небольшом плато, у берега маленького озера. Вода в озере была необычайно чистой, а на ее поверхности плавали большие белые цветы – Фигаро никогда не видел таких. Чем-то они напоминали кувшинки, но раз в пять больше. Рядом в густых зеленых кустах весело журчал невидимый ручей. Воздух на такой высоте был невероятно вкусен и чист; горная прохлада омывала кожу, а с бездонного синего неба сияло рыжее растрепанное солнце.

…Дело было даже не в том, что следователь видел (хотя местность вокруг была необычайно красива), а в том, что он чувствовал. Это было невероятно, невозможно, это не укладывалось в голове и, в то же самое время, казалось самым естественным из всего, что только может быть.

Не то, чтобы Фигаро смотрел на мир как-то иначе, нет. Само по себе восприятие не изменилось, но с него словно содрали годами нараставший нагар. Как будто следователь всю жизнь прожил, едва видя одним глазом, а потом ему вернули зрение, и он увидел мир таким, каков он есть.

Можно было пойти, и окунутся в озеро, можно было пройтись по лесу, а можно было просто сидеть, часами глазея на облака и пожевывая соломинку. Разницы между этими действиями не было никакой, как не было ее между Фигаро и камнем у дороги. Мир стал единым.

Но самое главное – все мысли, сражавшиеся в голове следователя за право на пару минут стать единственной реальностью, вдруг куда-то исчезли, а вместе с ними и все мировые проблемы пополам с мировой же скорбью. Фигаро превратился в наполненный сияющей радостью воздушный шарик, который, казалось, в любую минуту может оторваться от земли и полететь к пузатым белым облачкам, лениво плывущим по небу. Это было невероятно, потрясающе, но одновременно пугало, потому что следователь вдруг понял: это невероятное счастье – единственно нормальное состояние человеческой души, а то, что он испытывает день за днем в своей повседневной жизни ничем, в принципе, не отличается от тяжелого малярийного бреда, к которому он привык настолько, что просто перестал его замечать, как со временем перестаешь замечать тиканье часов.

И как только он это понял, все вдруг закончилось.

Горы исчезли. Небо погасло, лес и озеро сверкнули и пропали. Вокруг снова появилась камера строгой изоляции тудымского Инквизитория, тускло тлеющая лампа на потолке и стальной стул, прикрученный к полу.

Следователь дико вытаращился на лису, не в силах произнести ни слова. Другая грустно улыбнулась и кивнула: вот, мол, как-то так оно все, приятель.

Пару минут в камере стояла полная тишина. Затем Фигаро тяжело поднялся с пола, отряхнул брюки и спросил:

– Что это было?

– Горы Син. Это недалеко от Великой Стены, немного южнее провинции Син-О. Время – прошлое лето.

– Я не о том… А, кстати: это была иллюзия?

– Иллюзия? – она явно удивилась. – Нет, конечно. Посмотрите, у Вас на ботинках еще осталась трава.

– Что?.. Ах, да, точно. Но ты же сама сказала, что это было прошлое лето.

– Все было по-настоящему, Фигаро, – лиса усмехнулась. Просто Вы спросили, кто я такая. Я показала Вам. Так я живу. Так я чувствую и воспринимаю этот мир. И все его места и времена – со мной. Тысяча тысяч слов не скажут Вам столько, сколько сказали эти две минуты… Вам нехорошо?

– Я… Нет. – Фигаро рассеяно дернул себя за пуговицу плаща. – Мне просто надо побыть одному. Прийти в себя.

– О! Вам не понравилось?

– Понравилось. Слишком понравилось. В этом-то и проблема.

Время: 09.10. (Закат в 17. 03)

Рассвело.

Фигаро трясущимися руками пошарил по карманам, но, как назло, не нашел даже огрызка сигары. Пришлось довольствоваться сигаретой, выклянченной у какого-то младшего презиратора, отирающегося у черной лестницы.

Похоже, Логос не шутил насчет возможности применения «Пожара». Во дворе Инквизитория к этому времени находилось уже около десятка агентов ОСП, разворачивающих сложнейшее колдовское оборудование, назначения которого Фигаро не знал, и знать не хотел. Кто-то поставил над зданием купол климат-контроля, но, похоже, перемудрил с настройками и теперь во дворе было жарко, как в бане.

Следователь снял плащ, расстегнул пиджак и уже серьезно задумывался насчет того чтобы раздеться до трусов, когда к нему подошел Логос. Презиратор выглядел усталым, но довольным: он подмигнул Фигаро и протянул ему большой бумажный сверток.

– Вот, держите. Это не подарок, не думайте – с Вас два империала.

– Ого! А это что вообще?

– Табак, Фигаро. Прекрасный индийский табак, только что из Дели. Там есть хорошая лавка, я там постоянно отовариваюсь.

– Послушайте, я даже не знаю, как Вас и благодарить! – следователь потянулся за кошельком. – А какой запах!.. Кстати, а что Вы делали в Индии?

– Если бы только в Индии… За прошедший час меня дважды «блицали» за Великую Стену, один раз в Дели и дважды – в столицу. Это с учетом того, что я ненавижу этот способ перемещения и всячески отмазываюсь от него, буде таковая возможность есть… Но что с Вами случилось? Вы выглядите так, будто Вас переехал паровоз.

Фигаро вкратце рассказал о своей беседе с Па-Фу, стараясь не вдаваться в подробности пережитого в горах Син. Он все еще не мог понять, было ли это галлюцинацией или чем-то иным. После того, что заставила его пережить Другая, окружающая реальность казалась бездарной картинкой, намалеванной пьяным живописцем-самоучкой. Это пугало следователя и заставляло задумываться о вещах, совершенно не относящихся к делу. А дело не ждало – часики тикали.

Логос с огромным вниманием выслушал рассказ следователя, почти не задавая вопросов и, кажется, даже не моргая. Когда Фигаро закончил, презиратор восхищенно щелкнул языком и воскликнул:

– Невероятно. То есть, я слышал о возможностях этих существ, но одно дело читать об этом в книгах и слушать рассказы очевидцев и совсем другое – самому пережить такое… Вы были правы, Фигаро: камера ее не удержит. Пространство и время для Па-Фу – частность. А для этой конкретной лисы – просто пыль под ногами.

– Вы выяснили, что натворил Рич?

– Да. – Презиратор помрачнел. – Похоже, мы имеем дело с Па-Фу совершенно беспрецедентной силы. И я не знаю даже, поможет ли «Пожар». Для этого заклинания нужно время. Что если лиса почувствует его и просто прыгнет на пару минут в будущее?

– Тогда Ричу хана. Но что, все-таки, он сделал?

– Вот, – презиратор протянул Фигаро тонкую голубую папку. – Здесь все, что мне удалось накопать. Я бы с удовольствием побеседовал с Вами лично, но мне пора бежать. Попытаюсь через Их Величеств выбить себе время у Большого Обсерватора.

– Но это же…

– Я знаю, Фигаро. Последний раз Обсерватор использовали лет тридцать назад. Это запрещено. Но теперь это дело государственной важности. Другая такой силы может, не особо напрягаясь, обрушить Луну на Землю. К делу подключились МИД и внешняя разведка. Мы уже готовим блиц-коридор для демонологов Рейха и ведем переговоры с Академией Других Искусств в Лютеции. Так что скоро здесь будет жарко, как на фронте.

– Не могу поверить… – следователь побледнел.

– Я тоже не могу. Но приходится. Фигаро, мы с Вами оказались в эпицентре невероятного события. Теперь надо постараться, чтобы оно не стало историческим.

– Это почему?

– Потому что тогда историей станем мы. Ну, в общем, развлекайтесь, а я побежал.

Время: 09.57

Демонологи из Рейха прибыли ровно в половине десятого.

Фигаро впервые в жизни увидел, как происходит перемещение через блиц-коридор. Сперва в воздухе, примерно в дюйме от земли, появилось жужжащее черное кольцо величиной с бублик. «Бублик» резко расширился до такого размера, что через него вполне смогла бы проехать двуколка, а затем что-то произошло с перспективой и оказалось что это кольцо на самом деле – сфера.

Шар темноты с треском лопнул, и на снегу появилось четверо колдунов, одетых в элегантные фиолетовые мантии. Двое мужчин лет по тридцать и две девушки – совсем еще молодые. Каждый из них держал в руке по здоровенному чемодану, из которых торчали пачки каких-то бумаг, корешки книг, а у одной из девушек – чулок в широкую зеленую полоску. Молодая колдунья краснела и смущенно принимала знаки внимания от рассыпающегося в комплиментах Френна.

…Когда во двор Инквизитория «блицнул» квинтет лютецианских колдунов в меховых плащах и розовых лосинах, следователь понял, что с него достаточно. Он сбежал на второй этаж Инквизитория, поймал на лестнице Светлую Сестру и попросил горячего чаю. Девушка улыбнулась и предложила проводить «консультанта ДДД» в отдельную комнату. «Тихую и маленькую», уточнила она понимающе кивая.

Фигаро, конечно, согласился.

Он получил не только чай, но и булочки с кремом, а также тарелку меда, в который эти самые булочки полагалось макать. Еще ему была предоставлена пепельница и большая алхимическая лампа со специальным отражателем – чтобы не слепила глаза. Когда оказалось, что Светлая Сестра захватила еще и большой теплый плед, следователь всерьез задумался о женитьбе.

…Аромат чая приятно щекотал ноздри, плед грел ноги (хотя снаружи бушевало колдовское лето, само здание было порядком выстужено), а булочки таяли во рту. Фигаро, с сожалением, поставил чашку на стол и открыл папку, которую дал ему Логос. Что-то подсказывало, что содержимое папки испортит ему настроение быстрее, чем начальственный нагоняй, и он изо всех сил оттягивал этот момент.

Внутри оказалась тонкая стопка машинописных листов. Почти на каждом из них стояла печать «заверенная копия» и еще какие-то цветные штампы, к которым следователь не присматривался. Он глубоко вздохнул, удобнее устроился в мягком кресле, и погрузился в чтение.

…Ветер выл так, словно здесь, на крыше мира, две армии демонов сошлись в последней битве перед началом Вечной Зимы. Ледяные порывы хлестали по скалам, вздымали белые смерчи, плевались ледяной крупой. Иногда из бурана, из самого нутра снежной бури, доносились странные звуки: металлический скрежет, человеческие крики, вой, хохот, барабанная дробь, стоны.

Некоторое время Жао слушал «песни гор», лаская пальцами рукоять вакидзаси и непроизвольно улыбаясь, когда на его губы падала очередная снежинка. Эту музыку он мог слушать без конца: древняя и таинственная, она напоминала ему далекий гомон, доносящийся из-за неплотно прикрытой двери Большого Порога, за которым, как известно, обитают духи и нерожденные.

«Что это?», – как-то спросил у него Рич. «Психический резонанс? Остаточные колдовские напряжения? Акустический эффект? Что, разорви его Седой Дьявол, издает эти звуки?»

Жао лишь пожал плечами. Для него это были просто голоса Других, скрип двери на границе между сферами. Музыка, что была древней уже тогда, когда эти горы еще не поднялись из земли.

Но хозяин любил все усложнять. Именно это, кстати, стало причиной остановки их каравана на Перевале Вдов.

«Духи гор сердятся», – сказал хозяину Хо Ши, и Жао подумал, что старый псих на этот раз попал в точку. Когда они подъезжали к перевалу, небо было чистым – ни одного облачка до самого горизонта. Погода испортилась, буквально, за пару минут и теперь они плотно застряли в каменной глотке на огромной высоте: десять лошадей, восемь наемников-буси, хозяин Рич, сумасшедший колдун-провидец Хо Ши, он сам и, конечно же, их бесценный груз.

Наемник еще немного постоял, слушая ветер и до рези в глазах вглядываясь в снежную мглу, потом развернулся и пошел в тепло.

…В наспех поставленном шатре стояла ужасающая жара. В самом центре кожаного купола стояла походная печь, похожая на медное ведро с ножками. Топили углем с алхимической пропиткой – топливом, у которого всегда была одна проблема: невозможность отмерить правильное его количество.

Хозяин Рич, раздетый до пояса, сидел на куче грязных подушек перед походным столом – покрытой красным лаком деревянной панелью, по которой змеилась резьба удивительной красоты. На ней лежали свитки; их Рич всегда перебирал с удивительной для его габаритов, аккуратностью. Оставшееся место в шатре было забито тюками и баулами, которые сюда затащили, спасая от снега – хозяин относился к своим вещам с огромным пиететом.

Глядя на хозяина, Жао в очередной раз поразился тому, насколько тот огромен. Люди с Запада сами по себе были немаленькими, но Рич, судя по всему, даже среди них считался гигантом.

Курчавые черные волосы, усы и борода почти полностью скрывали лицо Рича; из зарослей выглядывали только горбатый нос-клюв и темные глаза. И при этом – ни одной волосинки на спине и груди. Хозяин не был жирным, сложением, скорее, напоминая широченную колоду, но его мышцы явно затерялись где-то между жареным поросенком и седлом барашка с чесноком. Обрюзгший, вялый, медлительный – вот какое впечатление производил Рич с первого взгляда. Можно было быстро увериться: этот человек не сильнее ребенка и не подвижней старого осла.

Жао знал много людей, которых эта уверенность свела в могилу.

Рич даже не поднял глаз, просто передернул плечами и что-то пробурчал, давая понять, что заметил Жао и готов выслушать новости, буде таковые есть, а если нет – заткнись и тихо будь.

Жао решил пока заткнуться.

Тем временем хозяин достал из ближайшего к себе баула кусок сушеной баранины, взял в руки саблю и почти незаметным глазу движением – тук-тук-тук! – нарезал мясо тонкими, как рисовая бумага, кусочками.

Жао поморщился. Он терпеть не мог, когда при нем по-свински обращались с оружием, особенно с хорошим оружием. Нет, лишенных чести подонков можно резать хоть кухонным ножом, но сабля Рича не раз проливала кровь настоящих воинов.

Сабля у хозяина была необыкновенная: тяжелая, кривая, с крючком-загогулиной на конце, широкой гардой и шелковым шнуром с кисточкой, пущенным вдоль рукояти. Тяжелая, гораздо тяжелее чем катана и даже любой из гэндайто, с очень широким обоюдоострым лезвием, но Рич орудовал ею так, словно это был просто перочинный ножик – силы ему было не занимать. Лезвие легко вскрывало даже тяжелый стальной доспех, а крюком на конце можно было сломать лезвие меча противника или, на худой конец, просто вырвать оружие из рук.

А как Рич дрался…

Жао как-то попросил хозяина показать ему несколько особо поразивших наемника финтов – «чтобы лучше делать свою работу», как он тут же поспешно добавил. Рич долго смеялся, а потом объяснил: – «…это испанская школа, Жао. Для твоих дайсё она не подойдет». После чего схватил наемника за шкирку, вытащил во двор и показал несколько приемов с танто, которых Жао в жизни не видел.

…Один из тюков на полу зашевелился, заперхал и принялся трубно сморкаться. Это, конечно же, был Хо Ши; старикашка всегда отирался где-нибудь в паре дзё от хозяина, панически страшась хоть на минуту остаться один – одна из множества причуд старого психопата.

Хо Ши был довльно примечательной личностью. Когда-то он жил в маленькой деревеньке у самой Стены, считался в миру неплохим предсказателем, а его колдовские способности позволяли Хо Ши безбедно существовать. Так что никаких проблем у него не было, до тех пор, пока Юдзиро Нобу, глава дома Нобу, до которого дошли слухи о провидческом таланте «самородка из провинции», не решил вызвать его к себе в летний дворец – погадать. Когда колдун, наевшись вещих грибов, принялся предрекать сотни жутких бед, грозящих стереть в недалеком будущем даже саму память о благородном доме, светозарный феодал поседел от ужаса, и, спешно созвав совет ученых мудрецов, стал выпытывать, есть ли способ откупиться от Судьбы малой кровью. Связываться с Судьбой никому из мудрецов не хотелось, поэтому решение проблемы спихнули на старика Линя, которому этой зимой стукнуло уже сто два года и который, к тому же, был глух на оба уха. Мудрец напряг остатки памяти и припомнил, что «…дабы избежать грядущей кручины, колдуном напророченной, надлежит сего колдуна проткнуть бамбуковыми копьями числом тридцать раз по тридцать, распевая благодарственные песни Деве Рассвета». На это ученые мужи возразили, что процитированный Линем текст касается не пророков, а праздничного заклания черной свиньи для успокоения душ предков, но бамбуковыми копьями Хо Ши все равно решили проткнуть – на всякий случай. Лучше всех общую мысль выразил старейшина ученого совета мудрейший господин Юи: «хуже уж точно не будет».

Процедуру решили провести незамедлительно, однако бамбуковых копий во дворце не оказалось. Старший оружейник объяснил, что этот вид оружия не используется уже примерно лет триста, но если благородные господа желают…

Господа желали. И, скорее всего, несчастный колдун так бы и превратился в дуршлаг, если бы на следующий день во дворец с почетной миссией от самого Божественного Императора не прибыл Франклин Рич с эскортом. Услышав о пророчестве, Рич посмеялся и предложил обменять жизнь Хо Ши на великолепное английское ружье, клятвенно пообещав провести ритуал очищения судьбы царственной особы. Нобу – страстный коллекционер и любитель всяких европейских диковинок, сразу же согласился, и, таким образом, жизнь старого Ши была спасена.

Так Рич обзавелся личным колдуном, а Хо Ши, принесший ему обет пожизненной верности, слегка двинулся мозгами, стал вегетарианцем и увлекся коллекционированием дудочек, на которых даже пытался играть, вызывая ушные кровоизлияния у всех, обладавших хоть каплей музыкального слуха. Сперва Жао не понимал, зачем Ричу, который сам был неплохим колдуном, понадобился Ши, но старый псих оказался очень полезным. Он мог найти нужную дорогу даже с завязанными глазами, за несколько дней точно предсказывал погоду, а уж в сотворении целебных заклятий ему не было равных. Самому Жао старикашка вылечил застарелую хромоту – когда-то в левую ногу наемника попала шальная пуля. После этого Жао плюнул и перестал обращать на выходки Хо Ши внимание.

Но сейчас он был зол на колдуна, поэтому не мог смолчать.

– Снег, – сказал Жао, глядя в пространство перед собой. – И ветер. Итого: буран. А кое-кто недавно предсказывал ясную погоду на неделю вперед.

– Мальчишка! – старик немедленно забрызгал слюной. – Молодой безрогий баран! Что ты вообще понимаешь! Этот ветер дует из-за пределов нашего мира, прямо из Ледяного Ада! Ворота Семи Стражей распахнуты! Пришел судный день, и очистить нас может только кровь! Пороки наши да взойдут травой алой…

Жао зевнул, деликатно прикрывая рот ладонью. Больше всего Хо Ши нравилось пророчествовать, суля всем вокруг неисчислимые беды, несчастья и катастрофы. В списке были нашествия демонов, дожди из огненных камней, войны, голод, разруха и эпидемии – всемирные и локальные. Также с периодичностью, примерно, в две недели, Ши обещал конец света, причем каждый раз на новый лад. Старик описывал грядущие апокалипсисы красочно и со вкусом, смакуя подробности, так что иногда его бредни даже помогали поднять настроение. Иногда он нес лютую банальщину, вроде «…и выкосит чума тысячи тысяч в городах больших…», но, случалось, его бред расцветал яркими красками: «…и прольет стальная птица огненный дождь на великий город, и тысячи обратятся в пепел! И сложит Божественный Император оружие к ногам воинов Запада, и скажут те: да не будут воины Императора держать боле меч в доме своем…». Проблема была в том, что от пророчеств Хо Ши слишком часто несло политическими наветами – жизнь, похоже, ничему не научила старого дурака.

Жао вздохнул и встал поближе к колдуну, чтобы, в случае чего, успеть перехватить запущенный в «пророка» сапог – хозяин часто бросал в Ши первым, что подвернется под руку, особенно если был не в духе.

Например, как сейчас.

Но, как ни странно, Рич только кивнул, аккуратно свернул свиток, который до этого читал, бросил в рот кусок мяса и пробормотал:

– Да, Вы, вне всякого сомнения, правы, мастер Ши. Этот буран – явно неестественной природы.

Жао вытаращил глаза. Хозяин назвал Ши «мастером» – вот уж, действительно, чудо из чудес! А Рич, тем временем, в своей обычной манере обращаясь к потолку, продолжал рассуждать.

– Меня только удивляет, что эфирные искажения, которые удерживают над этой частью горного массива погодную аномалию, имеют всего один фокус. Получается, что эту снежную бурю вызвал один человек. Не думал, что бывают колдуны такой силы… Хотя у вас здесь водится много чего необычного.

– Может, это Стражи Гор? – спросил Жао, вежливо наклоняя голову.

– В смысле, местные Другие? Нет. Другие не оставляют эфирных искажений. Это человек.

– Но если так… – Жао немного подумал, – Если это было сделано намеренно, то, вероятно, нам следует ждать нападения?

– Да, – кивнул Рич, – совершенно верно. Но не сейчас. Через пару часов, когда стемнеет.

…Они появились из бури, подобно призракам – бесшумно, молча, неожиданно.

В белых, под цвет снега, доспехах, сработанных из широких кожаных полос, шлемах-конусах, сетчатых масках, полностью скрывающих лицо – ни один из них не носил на себе никаких опознавательных знаков, выдающих принадлежность к какому-либо дому. У всех – катаны и наручные самострелы; движения быстрые и уверенные. Профессионалы.

Вот только их ждали.

Хо Ши совершенно точно сказал, откуда и когда появятся нападающие. Он даже не стал доставать свой любимый фокусирующий кристалл; просто постучал пальцем по карте перевала и пробурчал:

– Двадцать минут. И их много.

Первые три воина в белом подошли к шатру Рича и остановились. Широкоплечий гигант с бежевой кисточкой на шлеме подал знак, и троица разделилась: двое двинулись вокруг шатра, а тот, кто отдал команду, остался у входа. Немного выждав, он плавным, почти нежным движением расстегнул входной клапан, дотронулся до полога кончиками пальцев…

И в следующее мгновение остался без руки.

Жао стряхнул кровь с лезвия, экономным, почти незаметным движением ткнул здоровяка в шею, не давая закричать, выскочил из шатра и с полуповорота ударил на звук. Вырвал катану из груди очередного воина в белом, вакидзаси во второй руке заблокировал скользящий удар выскочившего из-за шатра незадачливого убийцы, атаковал, одновременно отступая на шаг назад…

Скрежет, искры. Мечи столкнулись, взвизгнули, опять столкнулись и запели, рассекая воздух. Нападавший был мастером – Жао сразу понял, что одолеть этого врага будет непросто.

Если, конечно, ты дерешься один.

Белый воин крикнул, подпрыгнул, целясь наемнику в макушку… а в следующий миг из его груди выскочил цунь окровавленной стали.

– Осторожней, брат! – Ю-Вэйю приходилось перекрикивать ветер, но Жао хорошо расслышал усмешку в голосе молодого буси. – Они, кажется, испытывают наше терпение!

– И совершенно не знакомы с приличиями! – Жао засмеялся. – Ну кто их звал на ночь глядя?

– Что ж, – Ю-Вэй взмахнул мечом – спровадим их отсюда. Хэй-хо!

Однако же, сказать было легче, чем сделать. Из бурана вынырнуло еще четверо белых – Жао едва успел увернуться от выпущенного из самострела болта – «дикобраза» – мерзкой штуки, легко пробивающей броню, а затем разлетающейся в теле на зубчатые осколки.

Нападавшие действовали слаженно и профессионально: трое воинов атаковали Жао, а четвертый связал боем Ю-Вэя, не давая тому прийти на помощь коллеге-наемнику. Где-то рядом слышался звон стали – остальные буси из отряда Жао тоже сражались, причем, судя по крикам, полным боли, с переменным успехом.

Жао закусил губу: происходящее нравилось ему все меньше и меньше. Первого воина в белом он очень удачно располосовал от паха до горла, проведя обманную атаку снизу, но второй едва не отрубил ему голову. Пришлось упасть и сделать обратный кувырок, теряя драгоценное время и удобную позицию для атаки.

Ему снова повезло: один из нападавших, очевидно, собираясь прикончить наемника одним быстрым ударом, прыгнул на Жао, высоко занеся катану над головой. Жао извернулся, откатился в сторону, едва не порвав связки на ноге, и выбросил меч вправо, соединяя его лезвие с «посадочной траекторией» белого. Брызнула кровь – сила тяжести довершила начатое наемником, и воин в белом доспехе покатился по снегу с перерубленным позвоночником.

Жао вскочил на ноги, одновременно занимая позицию лучше всего подходящую для глухой защиты. Вовремя. Удар белого был так силен, что чуть не отрубил наемнику полголовы его же собственным лезвием. Этот вояка явно был качком-тяжеловесом, чего никак нельзя было сказать о самом Жао, рост и вес которого давно и безнадежно застряли где-то на небесных перевалах, по которым, если верить легендам, души возвращаются в этот мир после омовения в Родниках Забвения. К тому же справа уже наседал еще один воин, самострел которого был еще заряжен.

Жао быстро осмотрелся. Рядом Ю-Вэй добивал напавшего на него белого, но было видно, что молодой буси не успеет вовремя прийти на помощь. К тому же в буране уже мелькали тени новых нападающих в количестве явно больше двух. Прогнозируемый результат битвы ухудшался на глазах – такое количество белых Жао не потянул бы даже с помощью Ю-Вэя.

Жао вздохнул, пробормотал ругательство, сорвал с пояса маленький мешочек и, вытряхнув из него на язык желатиновую пилюлю, раздавил ее между небом и языком.

Брызнула горькая жидкость, по вкусу напоминающая саке, в котором растворили хинин. Западные алхимики знали толк в эликсирах, но на вкус их творения всегда были неописуемо мерзки, не говоря уже о колоссальном вреде для организма. Но в данный момент можно было не задумываться о паскудном влиянии «Вихря» на почки и нервную систему: мечи воинов в белом готовились нанести здоровью наемника куда больший ущерб.

Эликсир подействовал практически мгновенно: мир вокруг разом потерял все краски. Звуки стали тягучими и глухими; время растянулось, превращая движения белых в некое подобие белого танца хромых на все лапы медведей.

Жао развел руки с мечами и бросился вперед.

Сердце наемника колотилось как бешенное, каждый вдох обжигал воспаленное горло. «Вихрь» действовал недолго, временно ускоряя все жизненные процессы в организме, тем самым превращая даже ребенка с кухонным ножом в опаснейшего противника, но за эти десять минут сумасшедшей скорости приходилось жестоко расплачиваться. Жуткие боли в мышцах, разрывы связок, лопнувшие сосуды, усталость и общая разбитость – на несколько суток после такого «форсажа» воин превращался в измотанного старика.

Но, как совершенно справедливо говорил Рич, снабдивший наемников Жао этим зельем, «боль в заднице куда лучше смерти». К тому же старый хрен Хо Ши быстро поправил бы здоровье Жао; для «пророка» это было раз плюнуть.

Вот только требовалось для этого всего ничего: остаться в живых.

…Жао проскользнул мимо двух воинов в белом, присел и вслепую рубанул их под колени. В обычной ситуации наемник никогда бы не решился на такой маневр, но сейчас его скорость и реакция были запредельно высоки. Ему показалось, что он проскочил мимо двух восковых фигур, которые по недоразумению колдуна-трансформатора медленно двигались, пытаясь опустить мечи Жао на голову.

Брызнула кровь. Наемник зачарованно проводил взглядом алые шарики, застывшие в воздухе среди плавно падающих на землю снежинок, уперся ногами в землю и прыгнул к следующему белому воину, целясь в щель между шлемом и защитным воротником.

Он попал без труда, успев в полете зацепить еще одного нападающего, но расстояние было чересчур велико. Жао не убил воина, а только легко задел его левый бок, не пробив доспеха: лезвие просто скользнуло по беленой коже. Белый издал странный рокочущий звук и стал медленно поворачиваться, перехватывая меч так, чтобы ударить наемника в конечной точке прыжка.

Жао сжался в комок, чудом не напоровшись на лезвие катаны, упал в снег и, заблокировав удар, резко поднялся. Перед глазами поплыли красные пятна, в ушах зашумело. Он ударил, целясь сквозь кровавую муть, промахнулся и отскочил назад, готовясь для новой атаки, одновременно оценивая количество противников.

Их было много. Слишком много для их небольшого отряда, слишком много даже с учетом принятого наемником алхимического стимулятора. Даже если все остальные (а, кстати, сколько их осталось в живых?) последуют его примеру, белые просто задавят их количеством.

«Плохо дело», отрешенно подумал наемник, уходя из-под удара и отрубая белому воину руку вместе с мечом. «Все тут ляжем. Что ж, умереть в бою – самая лучшая смерть из возможных».

Из-за спины Жао послышался слабый шорох. Наемник резко обернулся, чувствуя, как рвутся связки не способные выдержать такое надругательство, и оказался лицом к лицу с двумя воинами в белом.

…Если бы не действие «Вихря», он бы никогда не заблокировал такой удар: молниеносный выпад из нижней плоскости. Но сейчас «молниеносным» был он сам. Лезвия встретились, высекая снопы искр, и разлетелись в стороны.

Проблема была лишь в том, что ускоряя самого Жао, эликсир никак не влиял на физические реалии, в частности, на законы сохранения импульса. Наемника буквально отшвырнуло назад, бросив спиной на камни; вакидзаси, описав красивую дугу, отлетел куда-то в сторону и исчез в снегу.

…Что-то большое, темное промелькнув в воздухе, врезалось в воина в белом и снесло его словно камень глиняную бутылку. Присмотревшись внимательней, Жао понял, что прилетевший предмет это еще один белый воин, правда, без головы и правой руки. Уже догадываясь, в чем дело, он повернул голову в том направлении, откуда прилетел спасший ему жизнь импровизированный снаряд и увидел Рича.

Голый до пояса, одетый только в широкие алые штаны, босиком стоящий в снегу и небрежно помахивающий своей саблей-крюком, хозяин напоминал Жао Стража Гор – духа-охранителя священных склонов. Неизвестно, кого он напоминал белым воинам, но, в любом случае, впечатление Рич производил сильное. Рядом с хозяином валялись два окровавленных куска мяса в обрывках белой кожи: у Рича была дурная привычка превращать своих жертв в неаппетитный фарш.

Рич небрежно махнул саблей, разрубая пополам очередного воина в белом. Ударил фонтан крови; раздался короткий визг, будто телегой раздавили зайца. Еще один нападающий попытался провести хитрую атаку снизу и сзади, но Рич просто шагнул в сторону, на ходу поддевая белого кривым концом лезвия и отбрасывая в сторону. Истошно вопя, воин улетел в буран, оставляя за собой дорожку из собственных внутренностей, крови и фекалий.

Жао снова поморщился. Он знал хозяина слишком хорошо, чтобы думать, будто тому доставляют наслаждения чужие страдания. Нет, Рич не был маньяком, он даже не был жесток в общепринятом смысле этого слова, но его манера превращать любое сражение в бойню раздражала наемника. Для Жао бой был искусством, вроде написания стихов или рисования картин; он привык драться и убивать чисто. Рич же на поле боя вел себя как мясник, причем лишенный воображения; он дрался грязно, хотя и весьма эффективно. Он напоминал здоровяка-дровосека, которому осточертела его работа: даже сейчас на лице Рича крупными буквами была написана скука.

Хрясь! И воин в белом доспехе валится в снег, зажимая располосованное горло.

Короткий, брезгливый удар. И вот еще один белый катится по камням, держась за вспоротый живот и истошно воя.

Выпад. Хрип. Кровь, мясо и кости. Звуки, точно рядом разделывают еще живого теленка. Красный снег. Красный цвет – в снегу, на камнях, алые брызги в воздухе.

Белые воины дрогнули.

Рич что-то прокричал, выбросив руку ладонью вперед, и с его пальцев сорвался шар ослепительного света, с невероятной скоростью рванувший к двум нападающим, которые замешкались, не зная, кого им атаковать: Рича или уже порядком измученного Жао. Воины бросились в разные стороны, уходя из-под удара шаровой молнии – надо отдать им должное, действовали они умело и слажено.

«Промазал», – подумал Жао, но хозяин, как оказалось, и не думал целиться в кого-то из атакующих. Когда световой шар оказался точно между воинами, Рич резко сжал пальцы в кулак, и молния с оглушительным треском взорвалась, разорвав белых в клочья.

Еще одно заклятье врезалось в наседавшего на Жао силача и буквально испарило замешкавшегося вояку, вырвав его из собственных сапог. Секунду наемник, не мигая, смотрел на стоящие в сугробе закопченные ботфорты, из которых валил черный дым, а затем битва внезапно закончилась.

Белые воины развернулись и исчезли в буране. Смолк звон оружия, смолкли крики. И сразу же прекратилась буря: ураганный ветер пару раз кашлянул снегом, рванулся напоследок, словно в агонии и затих, будто и не бичевал только что черные пики скал. Снег все еще летел с низкого серого неба, но теперь это был просто снегопад, спокойный и миролюбивый.

Рич вытер саблю о снежный наст, сплюнул, трубно высморкался и повернулся к Жао.

– Проверь потери. Раненых – к Хо Ши. И сам к нему загляни, коль уж наглотался эликсиров. А потом сходи, проверь, как себя чувствует наше сокровище. Все. Выполняй!

Им повезло, просто невероятно повезло. Никто из наемников не погиб; тяжело раненых оказалось всего двое, но для Хо Ши понятия «тяжело» не существовало. Старый колдун понимал только два состояния бренного человеческого тела: смерть и все прочие. Сердце бьется? Мозг жив? Отлично, все остальное исправимо.

Выходя из шатра, где Хо Ши пользовал раненых, Жао чувствовал себя так, словно его долго колотили палками императорские дознаватели. Все тело болело, горло саднило, во рту точно ночевал эскадрон, но, в целом, наемник был вполне дееспособен. Старый психопат даже не стал над ним колдовать, ограничившись тем, что влил Жао в рот какую-то сильно пахнувшую травами микстуру. «Хватит с тебя», – буркнул он и тут же переключился на молодого буси, которому проткнули легкое. Зная о талантах Ши можно было с уверенностью сказать, что воин встанет на ноги уже к утру.

Жао вышел из шатра, потянулся, морщась от боли в спине, с наслаждением вдохнул ледяной горный воздух и засмотрелся на небо. Снежные тучи растаяли без следа и на черной глади небес сияли мириады немигающих звезд.

Глядя на горы, спящие в тусклом пепельном сиянии небесных маяков, наемник почувствовал, как его душу наполняют тишина и покой. Мир спал и не спал, озаренный предвечным огнем и в нем не было ни единого изъяна, ни единого повода для беспокойства. Тысячелетия назад эти горы были точно такими же и спустя тысячелетия они тоже будут здесь, на этом самом месте. Для Вселенной сотни воинов, погибших в кровавой битве, и упавший на землю розовый лепесток были событиями одного масштаба; любое людское деяние, рассматриваемое на достаточно большом отрезке времени теряло свое значение. Он вспомнил цитату из «Книги Пути Воина»: «…страшится смерти так же глупо, как боятся восхода солнца». Поистине, чиновник, написавший эти строки четыреста лет назад, был тысячу раз прав.

Жао припомнил, что западные друзья Рича тоже иногда называли его «чиновником». Но это было глупо: чиновник, в первую очередь, – поэт и философ, задача которого поддерживать гармонию между делами в Заоблачной и естественным ходом вещей. Рич был воином, полководцем, жестким и деятельным, но уж никак не чиновником. Хотя, конечно, воины Запада сильно отличались от своих собратьев с Востока. У них были странные представления о чести и часто они казались Ричу просто особым подвидом рыночных торгашей, которые научились драться из соображений элементарного жлобства, дабы не платить охране.

Он вздохнул, и слегка припадая на правую ногу, направился к самому маленькому из шатров в их караване – ярко-алому куполу, богато украшенному серебряной вышивкой. Работа есть работа: перед сном Жао необходимо было проверить самочувствие той, кого Рич называл «нашим сокровищем». И называл, кстати, совершенно справедливо.

…Внутри алый шатер был почти пуст: два низких стула, пузатая походная печь, коврики на полу.

И большая деревянная клетка, занимавшая почти все свободное пространство.

…Тут стоит сделать небольшое уточнение. Слово «клетка», читаемое на бумаге, воспринимается ничуть не лучше, чем то же слово на слух: воображение сразу рисует кубический ящик из одинаковых решеток, или, на худой конец, позолоченный домик для канарейки. Клетки бывают разные, но вообразить уютную клетку – тут фантазия пасует.

Эта клетка была именно уютной, а еще – очень красивой. Изящно изогнутые деревянные полосы закрученные спиралью сплетались наверху в элегантное острие, похожее на застывшее пламя свечи. По поверхности светлого лакированного дерева змеилась тонкая резьба; с вершины клетки спускались широкие полосы шелка расшитые сказочными птицами, лунами и облаками. Пол клетки был завален подушками и подушечками самого разного размера, среди которых не было даже пары одинаковых. Подушки объединяло только одно: цена. Им было место в королевской спальне; за каждую из них любой западный коллекционер, не глядя, отдал бы свою паровую карету.

А в центре клетки на подушках сидела девушка.

Впрочем, «девушкой» называть ее было рановато. Жао знал, что ей едва-едва исполнилось четырнадцать лет, что она – стихийная колдунья, еще не завершившая обучение, и – на данный момент – пленница Рича, но лишь отчасти.

А самое главное – девчонка была единственной наследницей Великого Дома Нобу.

По спине наемника побежали мурашки. Он почувствовал, как на лбу выступают крупные капли противного ледяного пота и незаметно провел ладонью по лицу. Затеи Рича частенько бывали слегка сумасшедшими; Жао участвовал в каждой из них за последние десять лет, но этой последней затеей Рич перешел все мыслимые и немыслимые границы.

Выкрасть дочь владыки самого влиятельного Великого Дома Заоблачной Империи – ха!

Рич проник в ее комнату на вершине башни через блиц-коридор. Сама башня была защищена от «блицанья» пространственными «заглушками» – попытка перенестись во дворец заканчивалась тем, что незадачливого колдуна просто расплющивало по всей линии континуума. Но Рича это не остановило. Они с Хо Ши потратили почти месяц на расчеты инерции и углов входа-выхода, открыв блиц-окно в десяти шагах от верхнего окна башни. Это был портал с «секретом» – эфирные напряжения в нем были рассчитаны так, что попавший туда предмет на выходе выстреливался в заданном направлении из своеобразной силовой катапульты.

За девочкой отправился сам Рич. Это была храбрость, граничащая с безумием: малейшая ошибка в расчетах и его бы просто размазало по башенной стене.

В окно при выходе из блица Рич попал. Подвела инерционная составляющая: его выстрелило из портала со страшной силой. Он разбил оконный витраж, выбив его вместе с рамой, пролетел через спальный зал и врезался в стену, сломав руку, несколько ребер и заработав сотрясение мозга. Убил четверых охранников, оглушил девчонку заклятьем, выбрался на крышу башни… и опять попал впросак. Зона искажения тут была слабой и позволяла открыть блиц, но недостаточно мощный. Сам Рич мог сбежать, а вот вместе с девчонкой – нет.

Свернуть операцию сейчас означало неминуемый провал: Юдзиро Нобу спрятал бы наследницу в самый глубокий и защищенный колдовской сейф, откуда ее не смогла бы выкрасть даже армия вооруженных до зубов големов-автоматов. Прорываться с боем? Рича убили бы еще на выходе из башни, просто забросав шаровыми молниями. Взять девочку в заложницы? Да, Рич выиграл бы немного времени. Ровно столько, сколько было необходимо придворным колдунам для того чтобы локализовать проклятого вора и выпалить по нему самонаводящимся заклинанием. У колдунов Нобу в арсенале имелись сотни милых вкусностей, начиная от мгновенного паралича нервной системы до гравитационного разрыва внутренних органов.

Одним словом, ситуация была патовая.

Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны.

Пришедшая в себя девочка не завопила от ужаса и не стала вырываться из крепких объятий Рича. Более того: наследница Дома, выслушав сбивчивые объяснения незадачливого похитителя, немного подумала и согласилась включить аварийный блиц-портал с переменным дифферентом, установленный в башне как раз на такой случай. То есть, имелось в виду, что наследница сама сбежит через него от коварных похитителей, но на деле вышло иначе.

Девчонка разблокировала блиц и навела его в указанную Ричем точку. Мгновение – и оба оказались в сотне шагов от лагеря, где Жао со своим отрядом уже поджидал хозяина, готовый отразить атаку «заблицанных» за ним воинов Нобу, буде таковая случится.

…В настоящий момент девочка, сложив ноги в почти идеальный «лотос», сидела среди драгоценных подушек и читала толстую книгу в кожаной обложке. Из одежды на ней было только легкое белое платьице на бретельках – в шатре стояла невыносимая жара.

Увидев Жао, наследница Великого Дома приветливо усмехнулась и захлопнула книгу. Наемник увидел название на обложке: «Легенды Запада: правда и вымысел». Он хмыкнул – книга была совсем не детская. Некоторые из его знакомых колдунов сломали себе мозг, пытаясь продраться хотя бы через первые страницы.

Жао низко поклонился и немного напыщенно произнес:

– Приветствую прекраснейшую госпожу Ли Нобу, чья красота затмевает свет Луны и сияние Солнца, а также… э-э-э…

– … еще чего-то там затмевает, – засмеялась девочка. – Жао, не надо быть таким церемонным. Вы становитесь похожи на начальника моей личной охраны.

Наемник подумал, что дела, в принципе, обстоят именно так, но промолчал. Рич дал четкие инструкции: с девчонкой разговаривать только на отвлеченные темы. Он вздохнул и покачал головой.

– Госпожа, я всего лишь пытаюсь соблюсти приличия.

– Ну, тогда садитесь и поговорим. – Девочка кивнула на один из стульев. – Мне скучно. Книги у мастера Рича, конечно, интересные, но вот люди… Они совсем не хотят со мной разговаривать! Делают вид, что глухие.

– Ну… У них такая работа. Они просто охрана. – Жао осторожно опустился на стул, стараясь не задеть клетку. В деревянные полосы, образующие решетку, было вплетено невероятное количество сверхсложных заклятий, и даже легкое прикосновение к ним вызывало неприятный зуд во всем теле. Это было сделано с целью укрепления структуры дерева: наемник знал, что его катана не сможет оставить на клетке даже зарубки.

– Вот именно! Во дворце тоже была только охрана. Учителя, служанки и все. С отцом видишься раз в месяц на Семейном Приеме. Говорить можно только если к тебе прямо обращаются, а на столе – одна рыба. Жуть!

– Ну, наверное, такая жизнь у всех принцесс, – Жао невольно улыбнулся. – Зато когда ты вырастешь…

– То жизнь закончится совсем! Выдадут меня за этого дурака из Дома Фэй – и все! А он мне даже не нравится! Только и болтает что про мечи и охоту!

Жао не выдержал и расхохотался.

– Госпожа, тогда, боюсь, и моя компания будет тебе не по вкусу! Я ведь тоже воин и разбираюсь только в мечах и охоте… Ну, еще немного в медицине.

– Да ну? – она хитро сощурилась. – А послушайте-ка вот это… – Девочка прикрыла глаза и нараспев заговорила:

– «…в тишине и покое или на поле боя будь как гора. Пусть даже самый сильный ветер не потревожит тебя, ибо когда…» – она вопросительно поглядела на Жао и тот, пожав плечами, продолжил:

«…когда твой ум станет спокоен, подобно глади тихого пруда, мир, как есть, отразится в нем, и ты увидишь, что ты и он – суть одно». Это из «Наставлений и Размышлений».

– Во-о-о-т! Об этом я и говорю! Вы не просто воин, Жао.

Он медленно кивнул.

– Я, в первую очередь, воин. Наемник. Просто меня учили в традициях старой школы.

– Правильно. Мой дед говорил, что раньше воин мог выиграть или проиграть битву, даже не вынимая меч… А правда, кстати, что в знаменитой битве у Двух Озер участвовал Ваш прадед?

– Да, было дело. Он был генералом и сражался на стороне Дома Син-о. Тогда это было в порядке вещей. Наемники воевали не за деньги, а, скорее, следуя велению сердца. Бывало так, что в самый разгар боя полководцы одного Дома вдруг понимали, что их хозяин – трус и болван. И тогда они переходили на сторону противника. Это считалось нормальным… Ты знаешь, чем закончилось сражение у Двух Озер?

– Да, – она кивнула. – Генерал Жао встретился с генералом Мамору, который воевал на стороне Дома Фей, чтобы обсудить предстоящую битву. Генерал Мамору посмотрел на небо и воскликнул: «Какой красивый закат!» Тогда генерал Жао предложил ему прогуляться вдоль реки. Всю ночь два полководца просидели под деревом, сочиняя стихи, а утром Жао подарил Фэю свой меч. И тогда армии вернулись на свои позиции. Был подписан мирный договор, а глава Дома Фей дал клятву, что сто лет и один год ни один из его подданных не пересечет границ Син-о с враждебными намерениями.

Жао кивнул.

– Да, именно так все и было. Госпожа увлекается историей?

Девочка пожала плечами.

– На самом деле, больше колдовскими искусствами. Особенно западной школой.

– Да, нам есть чему поучиться у колдунов Запада.

– А им – у нас. Но вместо этого мы отгородились от них и разорвали все дипломатические отношения с их странами.

– Это неудивительно, – Жао развел руками. – Большая война оставила неизгладимый отпечаток. Слишком много тогда погибло – с обеих сторон. Но война сама по себе ничего не изменила – Дома воюют друг с другом постоянно. Просто их методы… – он немного помолчал, кусая губы. – Понимаешь, госпожа, для воина погибнуть в битве – обычное дело. Для этого он и живет. Не бывает воинов, умерших от старости и воинов, умерших в собственной постели, это считается несмываемым позором. Но когда их солдаты принялись убивать простых людей, детей, женщин, сжигать города…

– Сжигать города?! Но зачем?!

– Не знаю. Просто не понимаю, – он беспомощно помотал головой. – Ни один воин никогда не разрушит дом. Потому что, во-первых, он его не строил, а во-вторых, в этот дом был вложен труд целых поколений. Он появился до рождения воина и будет стоять уже тогда, когда того не станет. В каждом его камне – история, в каждой его доске – память поколений, в каждом узоре на стене – работа мастера, которую никто и никогда уже не повторит. И тут приходит человек, который берет в руку факел и – пух! Это безумие, другого слова не подберешь. Вся Заоблачная была в глубочайшем шоке, от которого, наверно, уже не отойдет никогда.

– А мастер Рич?.. – девочка широко раскрыла глаза и подалась вперед, почти уткнувшись носом в решетку. – Он… Какой он?

Жао задумался. Этот вопрос он неоднократно задавал самому себе, и вынужден был признать, что так и не смог ответить на него однозначно. Если уж Рич был загадкой даже для него, того, кто верой и правдой служил ему более десяти лет, то что уж говорить о других!

Но вопрос был задан. И на него нужно было отвечать.

– Рич… Он не похож на других. Я имею в виду – не похож на других людей с Запада. Храбрый человек, иногда храбрый до безумия. Отличный мечник. Я бы ни за что не захотел драться с ним всерьез. Очень жесткий характер, но если есть возможность разрешить конфликт без крови, он обязательно выберет именно этот вариант. Требователен к себе и другим, но особенно – к себе. Он умен, очень умен. И, да, он колдун. Очень сильный колдун… Госпожа, можно теперь я задам тебе вопрос?

– Конечно, – она нерешительно улыбнулась. – Зачем же спрашивать?

– Почему… – он сглотнул набежавшую в рот слюну, – почему ты согласилась пойти с хозяином Ричем? Почему показала ему тайный выход из дворца?

Она внезапно покраснела как маковый цвет и потупилась. Дернула плечом.

– Я… Во дворце жить очень тяжело, Жао. Каждый день одно и то же и впереди – все то же самое. Свадьба, династия, политика… А я так не хочу. Наверное, я плохая принцесса.

– Ну почему же. Многие принцессы сбегали от своих отцов. Правда, обычно они не убегают в таком нежном возрасте. А так – это почти традиция.

– И потом… Мастер Рич… Он очень милый, – она покраснела еще сильнее.

Брови Жао поползли вверх.

– В каком смысле – «милый»?

– Ну… Он такой сильный, решительный… Он чем-то похож на моего деда. Мастер Рич появился так неожиданно… И я подумала: вот он, мой шанс.

– Шанс на что?

Она посмотрела на него как на горного барана.

– На приключение, конечно. На что же еще?

«О, черт», – подумал Жао, начиная понемногу паниковать. «Этот ребенок что, влюбился в Рича?! Ну и дела…»

– Ладно, госпожа. – Жао поднялся, слегка морщась от боли в спине, – мне пора. Сегодня был трудный день, и я хотел бы выспаться. Что-то мне подсказывает, что день завтрашний тоже будет полон сюрпризов.

– О? А, да, конечно, Жао, – она улыбнулась. – Ступайте.

– А ты, юная госпожа?

– Я еще почитаю. Сейчас еще даже не полночь. Во дворце я никогда не ложилась спать так рано.

– Как скажете. Спокойной ночи, госпожа Нобу.

– Ли. Просто Ли. Еще раз назовете меня «госпожой Нобу», и я начну швырять в Вас подушками.

– Конечно. – Он почувствовал, как его губы поневоле растягиваются в улыбке. – Конечно, госпожа Ли. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Жао.

Наемник еще раз кивнул на прощанье, повернулся и вышел из шатра. Уже застегивая входной клапан он увидел Рича; хозяин, по-медвежьи переваливаясь, шагал в его сторону, тараня сугробы. На Риче был длинный поношенный плащ на меху, теплая кожаная куртка, очень широкие штаны с набитой пухом подкладкой и высокие сапоги. Что-то в его фигуре показалось Жао странным, и через мгновение он понял, что именно: Рич не взял с собой никакого оружия. Ни своей любимой сабли, ни даже ножа.

Зато он нес с собой большой тряпичный сверток, наподобие тех, в которых возил свои бесчисленные тубусы со свитками. Но, судя по форме свертка, в нем были не свитки, а…

Что-то другое.

Рич коротко кивнул наемнику и пробурчал:

– Как она?

– В порядке. Читает. Спать пока не собирается и, вроде бы, чувствует себя вполне комфортно.

– Да? Это хорошо. – Рич нахмурился. – Потому что если она решит сбежать, ее ничто не остановит.

– Вот как? И почему же?

– Девчонка – колдунья. Правда, недоучка, но потенциал у нее такой, что нам и не снилось. Боже упаси, если она решит, что ее тут держат насильно.

– Но клетка…

– Клетка – чушь. Пока что для нее это просто игра в пиратов и принцессу. Если она… Впрочем, это неважно. Ты спать?

– Да, если позволите. – Жао поклонился.

– Позволю. Иди, дрыхни.

Наемник еще раз поклонился и медленно побрел в сторону общего шатра. Спина все еще побаливала, но противная пульсирующая головная боль прошла. Шесть-семь часов крепкого сна и он снова будет как новенький. Надо бы еще раз проверить караулы…

– Эй! Жао!

Он обернулся.

– Да, хозяин?

Рич переминался с ноги на ногу и молчал. На его лице явно читалось мучительное раздумье. Наконец, видимо, решившись, он махнул Жао рукой и спросил:

– Ты разбираешься… хм-м… в икебане?

– Простите, хозяин? – Жао показалось, что он ослышался.

– Ну, в цветах? В букетах?

– Я… А… Ну, в общем, да.

– Иди сюда.

Уже догадываясь, что сейчас произойдет, но все еще не в состоянии поверить в это до конца, Жао подошел к Ричу и замер по стойке «смирно». Рич внимательно оглядел наемника, усмехнулся и принялся разматывать свой сверток.

Внутри оказался толстый цилиндр из промасленной бумаги, натянутой на проволочный каркас. Это была какая-то упаковка; Жао никогда таких не видел. Рич рванул бумагу и…

Наемник не поверил своим глазам. Цветы. Да, это были цветы, но не горный бессмертник и не те огромные белые бутоны, умирающие на солнце, что можно найти растущими в пещерах у подземных озер. Нет, это были луговые цветы: большие, со множеством тонких белых лепестков и пушистой желтой «пуговкой» в центре, нежно-голубые, похожие на высокие кувшинчики, бледно-желтые, напоминающие россыпь плюшевых шариков… Таких цветов Жао никогда не видел; все они явно выросли в полях далекого Запада.

И все они были сорваны не ранее, чем час-два назад. То есть, получалось, Рич гонял за ними через блиц-портал – заклятье, которым даже колдуны-магистры стараются не пользоваться без надобности. Жао хорошо знал, что бывает с людьми, злоупотребляющими путешествиями через сверхпространственные тоннели. Тем более невероятным казалось то, что Рич «блицал» за цветочками, однако же – прошу Вас!

– Сможешь сделать из этого что-нибудь путное? – Рич нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Жао кивнул.

– Мне нравятся традиции школы Согэцу. Можно сделать нечто красивое из чего угодно.

– Вот и замечательно, – Рич довольно ухмыльнулся. – Делай. А потом сразу спать. У нас завтра важный прием.

Время: 12.25

… - в общем, у нас тут массовые убийства плюс похищение несовершеннолетней наследницы одного из правящих Домов, – подвел итоги Фигаро. – В итоге имеет лису черт-те знает какой силы.

Френн, который во время рассказа следователя не произнес ни единого слова, меланхолично кивнул.

– Угу. Я всегда подозревал, что именно так и закончится моя карьера. Армагеддон в отдельно взятом городе… Фигаро, Вам это, кстати, не кажется смешным?

Следователь усмехнулся.

– Я понимаю, что Вы хотите сказать. «…И разверзлись хляби небесные, содрогнулась сыра земля – низвергся огнь карающий на Малый Козолупинск…» Да, юмор в происходящем, определенно, есть, вот только уж больно в стиле «сюр»… Кстати, Матик ввел чрезвычайное положение?

– Зачем? Никому, кроме Рича лиса не угрожает. Официально было объявлено, что в городе проводит эксперимент Университет Других Наук под патронатом Коллегии. Народ, конечно, изнывает от любопытства, но особо не сует нос.

Фигаро не выдержал и рассмеялся. «Эксперименты Университета» были распространенной легендой спецслужб, способной объяснить все что угодно, начиная от неурожая гречихи и заканчивая появлением на городской площади огнедышащего дракона. Граждане Королевства настолько привыкли к «экспериментам» подобного рода, что даже не интересовались подробностями и лишь старались держаться от «сбрендивших ученых» на безопасном расстоянии – просто во избежание травматизма. Единственное, что страдало в подобных ситуациях – репутация Университета (Коллегия, на которую работали все столичные газетчики, умудрялась всегда выходить сухой из воды). Дипломированные колдуны кусали локти, но отделаться от прочно прикипевшей к ним незаслуженной репутации опасных психопатов не могли никак: государственная безопасность! Ирония заключалась в том, что в действительности все свои эксперименты магистры Университета проводили на закрытых полигонах в невообразимой глуши, а сами эти опыты, как правило, сводились к опробованию новых заклятий самого что ни на есть бытового толка, вроде «Горячего Локона» (колдовство для завивки волос) или «Дуновения Вельзевула» (отпугивание комаров в домашних условиях). Война «честных колдунов» и «проклятых конспираторов» длилась уже не первый десяток лет и колдуны, несмотря на все свои магистерские степени, проигрывали всухую.

…Френн взмахнул рукой, и над поверхностью стола появилась трехмерная карта города. Нижний Тудым, показанный с высоты птичьего полета, переливался всеми цветами радуги: реки чистого зеленого света, плавно текущие по узким улочкам, пылающие розовые шары, дрожащие голубые зигзаги, искрящиеся и переливающиеся неземными оттенками фрактальные образования, то и дело вспыхивающие над крышами домов – наблюдать за этой игрой света можно было часами. Это была схема эфирных напряжений, которая, благодаря усилиям десятка колдунов-регистраторов, отображалась с учетом изменений в реальном времени.

– Ага! – воскликнул следователь. – Значит, все-таки, решили долбануть лису «Пожаром»?

– Уже нет, – отозвался довольный инквизитор. – Наши коллеги из Рейха предложили кое-что получше. Они хотят превратить эфир над городом в огромную фокусирующую линзу и подключить ее к генератору асинхронных колебаний. Как источник АС-волны будут использованы Светлые Сестры – нам сюда перебросят еще десяток. Все это дело будет направлено на лису, которую, по идее, должно разнести в дым.

– Ого! Они это только что придумали?

– Немцы божатся что да. Но работают они по готовым выкладкам, так что… Короче, гонка колдовских вооружений продолжается.

– И они просто так передадут нам все расчеты?

– Угу, держи карман шире! Всю операцию курируют рейховцы лично. Как я понял, их просто интересуют испытания на Другой такой невероятной силы.

– Хм… – Фигаро почесал затылок. – И Вы думаете, это сработает?

– Кто знает? Лучше бы сработало. Потому что если лиса выживет, немцам придется несладко. В любом случае, это лучше, чем просто сидеть, сложа руки. Да и у Логоса, похоже, есть пара козырей в рукаве. А пока что…

Инквизитор повернулся к следователю спиной и аккуратно забарабанил пальцами по кристаллам-резонаторам, которых на столе перед ним стояла добрая сотня. Фигаро почувствовал, как вокруг Френна начинает собираться сложное многоуровневое заклятье-транслятор: инквизитор готовился к видеоконференции с подчиненными.

Разговор явно был окончен. Следователь снял с вешалки пальто и вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.

Пальто Фигаро, однако, не понадобилось. Кто-то из колдунов, похоже, пытался изменить переменные в заклятье климат-контроля, дабы привести погоду над Инквизиторием в норму, но, в итоге, добился лишь того, что летняя теплынь превратилась в африканскую жару. Снег растаял и над влажной землей поднимался горячий пар. Между лужами грязи маневрировали французы в майках и сапогах на босу ногу, перетаскивая с места на место какие-то непонятные приборы, парочка младших презираторов, спрятавшись между флигелем и конюшней, втихаря перебрасывалась каучуковым мячиком, запуская его друг другу через неевклидово пространство повышенной дискретности, откуда-то пахло жареной картошкой. У забора стоял молодой немецкий колдун и сосредоточено выводил мелом на стене сарая столбики каких-то головокружительных расчетов.

Но Фигаро не смотрел по сторонам. Следователь, широко открыв от изумления рот, пялился в небо, восхищенно щелкая языком.

Небо над городом исчезло. Вместо глубокой зимней синевы над головой Фигаро теперь переливалась внутренняя поверхность розово-алого купола, по которой время от времени пробегали голубые зигзагообразные вспышки. Кто-то из колдовской братии, очевидно, решил для чистоты расчетов отсечь все внешние эфирные помехи и, недолго думая, накрыл весь город статик-колбой. Следователь даже не мог представить себе, какие силы и какие расчеты для этого понадобились.

Изумляли даже не масштабы происходящего, а несоответствие задействованных мощностей и цели, ради которой это было проделано: девушка в подвальной камере Инквизитория и десятки колдунов высшей квалификации – поистине, дешевле и проще колоть орехи паровым молотом!

«Другая», – поправил себя следователь. «Ты думаешь о ней как о человеке, но она – Другая. Помни об этом».

– Что, Фигаро, любуетесь пейзажем?

…В белой рубашке-безрукавке и коротких светлых шортах старший презиратор Логос напоминал праздношатающегося студента из богатой семьи, только что оплатившего блиц-доставку с курорта у Средиземного моря. Общую картину дополнял большой кожаный саквояж, эбонитовую ручку которого презиратор сжимал в руке так, словно это была чека алхимической бомбы.

– Скорее, бездельничаю. Теряясь в догадках и размышлениях.

– По поводу?

– По поводу того, что мне делать дальше. Ума не приложу, чем я могу помочь этой банде колдунов. Здесь, кажется, все заняты чем-то жутко важным.

Логос мудро улыбнулся и погрозил следователю пальцем.

– Ай-ай-ай, Фигаро! Уж Вы-то, как сотрудник Департамента Других Дел должны знать, чем все эти бездельники занимаются! Французы зарабатывают себе поощрения с занесением в личное дело – за международную помощь. Им с такой рекомендацией потом можно будет драть за свои услуги с честных граждан по три шкуры. У них там, знаете ли, статусная система оплаты – все на баллах классности, заработать которые сложнее, чем укусить себя под коленкой. Большинство моих коллег – практиканты; они просто отрабатывают свои два года перед зачислением на постоянную службу…

– Немцы испытывают новое оружие…

– Не только, Фигаро! Не только! Знаете, что полчаса назад я отправил в Берлин блиц-коридором? Восемь бочонков тудымского пива!

– Вы лично «блицали» пиво?!

– Ну, не совсем. Я подписывал разрешение. Но каково, а? Работнички, блин! С дипломами и званиями!.. Инквизиторы тоже бегают как угорелые – тянут на премию за работу в чрезвычайной ситуации…

– … одним словом, все вокруг изображают бурную деятельность, надеясь, что проблема решиться сама собой.

– Или что ее решит кто-то другой. Совершенно верно. Вы, кстати, ознакомились с теми материалами, что я Вам дал?

– Конечно. Надо сказать, спокойней мне от этого не стало. Но ведь это не все, что у Вас есть по Ричу, так?

– Нет. – Презиратор махнул рукой в сторону небольшого садика, раскинувшегося в гордом запустении сразу за зданием Инквизитория. – Идемте. Я Вам кое-что покажу.

У следователя перехватило дыхание.

– Вы хотите сказать…

– Да. Я получил доступ к Обсерватору. Все что я Вам сейчас покажу – секретно и абсолютно запрещено для демонстрации, но, поскольку Вы – консультант, то, думаю, что если я нарушу пару инструкций, ничего страшного не произойдет.

– «Пару инструкций»?

– Ну, скорее, пару сотен. Да идемте же, Фигаро, не стойте столбом!

Следователь ошалело потряс головой и направился вслед за Логосом, который уже прыгал по доскам кем-то заботливо наваленным поверх грязевых луж, пробираясь к саду. Было не похоже, чтобы презиратор шутил или врал – да и какой смысл? Выходит, Логос, действительно, получил доступ к Обсерватору – устройству, которое на протяжении нескольких десятков лет собирались уничтожить государственные мужи – вплоть до Их Величеств, но никак не могли сподобиться подписать необходимые бумаги. Как сказал в свое время Мерлин V: «Малым сим проще возложить на плечи хомут, нежели ответственность». Старый колдун, прославившийся своим кротким нравом и крепким кулаком, сказал это, правда, совсем по другому поводу, но актуальность его слова не потеряли и сегодня. «И не потеряют, пока не сдохнет последний политик», – кисло подумал Фигаро.

…Лет восемьдесят назад, в городишке Белоречье, что лежит на самом севере Королевства, распластавшись у подножья Кудыкиных гор, жил колдун-самоучка по имени Патрик Крэй, прозванный в народе «Чудиком». Был достославный Патрик единственным городским колдуном, имел диплом магистра и даже какую-то государственную награду, однако же, чувства сей благородный муж у горожан вызывал довольно неоднозначные.

О, нет, благородный господин Крей не отлынивал от своих прямых обязанностей, исправно используя свой колдовской потенциал во благо горожан, тем более что жалованье ему за это платили немалое. Проблема была в другом: Патрик жаждал счастья сразу для всего человечества скопом – всем, даром, и пусть никто… Ну, вы в курсе.

То есть, конечно, приступами истерической филантропии грешат многие, начиная с радикально настроенных девиц из Академии Изящных искусств, обнюхавшихся алхимических порошков и до политиков (да, случаются на белом свете и такие чудеса!). Но дело в том, что Патрик Крей считал дело принесения человечеству счастья своим жизненным призванием и прилагал немалые силы для достижения практических результатов.

Ах, да: еще он был изобретателем.

Тут следует сделать небольшое отступление, дабы отдать мастеру-колдуну дань справедливости: иногда у него получались вполне годные и полезные вещи, в большинстве своем, правда, не имеющие к колдовству никакого отношения. Например, именно он придумал систему топливного впрыска, которая до сих пор используется на некоторых паромобилях мануфактур Жаклин Мерседес, а также V-образную систему расположения цилиндров в керосиновых двигателях внутреннего сгорания. Последнее изобретение, кстати, могло бы снискать Крею мировую славу, но – увы и ах! – известность колдуну принесло совсем другое. Однако же не будем забегать вперед.

Каждый, кто хоть немного разбирается в сути вопроса, прекрасно знает: изобретатель – это вовсе не тот, кто каждую выдает на-гора какую-нибудь невероятно полезную штуку, переворачивающую мир с ног на голову. Придумать одну-единственную полезную вещь за всю жизнь – уже большая удача; именно поэтому все знают о «самоходках Гейгера», но никто не слышал, скажем, о «дирижабле Гейгера» или «подтяжках Гейгера». Однако Крей рвал этот шаблон в клочья: его изобретения, действительно, переворачивали все с ног на голову, но, как правило, лишь в пределах родного города. Правда, нельзя сказать, что жители Белоречья были от этого в восторге.

Иногда созданные колдуном устройства взрывались. Такое иногда случается с творениями колдунов; единственной проблемой было то, что изобретения Крея взрывались весьма феерично, нанося огромный ущерб городской инфраструктуре и здравию ни в чем не повинных горожан. Что интересно, сам Крей, а также его дом и сарай, где на свет появлялись «машины счастья» от взрывов не страдали совсем. Именно это, кстати, и стало причиной целой серии обвинений колдуна в терроризме, серьезно подорвавших его репутацию в академических кругах.

Чушь и напраслина! Патрик Крей не был террористом; он ни разу не организовал ни одного покушения даже на тех членов городского совета, которые, вне всяких сомнений, этого заслуживали. Обвинения колдуна в «преднамеренном разрушении памятников архитектуры» тоже не выдерживают критики. Просто городская ратуша к тому времени уже дышала на ладан, а уж «памятником архитектуры» она так точно не являлась. Нет, все было гораздо хуже: Крей хотел нести добро в массы. И нес всеми доступными ему средствами.

Отношения колдуна-изобретателя с горожанами были, вероятно, весьма натянутыми, однако учебники по новейшей истории колдовства об этом не упоминают. Доподлинно известно лишь то, что пару раз Крей был сильно бит: сперва городским кузнецом, а после – городским головой при поддержке целой группы должностных лиц. К чести Крея – и посрамлению его недругов – стоит заметить, что оба инцидента прошли для их инициаторов без последствий: колдун не подал на обидчиков в суд и даже не пытался их заколдовать.

Он (хоть и сам того не желая) мстил им гораздо страшнее: продолжая заниматься своим излюбленным делом.

Печальную известность Патрик Крей приобрел, главным образом, благодаря трем своим творениям: Полю Невидимости, Голему-Арифмометру и Обсерватору.

Мы не станем подробно останавливаться на первых двух. Вся информация есть в учебниках для старших классов; при желании более подробно о изобретениях горе-колдуна можно прочесть в пятом томе серии исторических романов графа Д`Эрлета «Не-Герои нашего времени» – единственном литературном источнике, где Крей не выставлен недругами клиническим идиотом и пироманьяком со склонностью к насилию. Тем не менее, хочется выразить свое восхищение жителями Белоречья, проявившими достойные подражания стойкость и находчивость в так называемом «Инциденте невидимого генератора». Две недели жить в невидимых домах, питаясь невидимыми продуктами (употребление видимых приводило к тому, что окружающие получали сомнительное удовольствие наблюдать за перевариванием отбивных и помидоров в невидимом желудке соседа) – серьезное испытание для психики, и горожане выдержали его с блеском. Через две недели колдун, отчаявшись перенастроить генератор невидимости (устройство также стало абсолютно прозрачным), просто разбил прибор кувалдой. Кстати, именно тогда Крей в первый раз стал жертвой побоев: городской кузнец, потерявший за время вынужденного простоя кучу денег, поймал колдуна и навешал ему по шее.

Также хотелось бы развеять пелену досужих домыслов, возникших вокруг истории с Големом-Арифмометром. Крей вовсе не ставил перед собой задачу создать идеального убийцу; напротив, он вселил демона в механическое счетное устройство для того чтобы полностью автоматизировать его, облегчив тем самым труд тысячам ученых и чиновников. Поэтому за дальнейшее поведение арифмометра, вознамерившегося завоевать мир, параллельно убив всех людей, колдун в ответе лишь косвенно. За уничтожение же кошмарного аппарата надо благодарить опергруппу Ордена Строгого Призрения в целом и старшего презиратора Хроноса в частности, а вовсе не официантку столичной ресторации Сару Хорнор, которой, кстати, никогда не существовало на свете. Что поделать, если пьеса «Механический Убивец», написанная по мотивам инцидента с арифмометром и долгое время срывавшая аншлаги по всему миру, была воспринята массами как единственный аутентичный источник информации! Никто не загонял агрессивный счетный аппарат под паровой молот и не топил его в чане с расплавленным оловом; голем был банальным образом обездвижен «Путами Молний», после чего демона извлекли, упаковали в бутылку и отправили в хранилище. Но будем откровенны: кому интересна правда, когда есть красивая сказка-заменитель?

История с Обсерватором – совсем другое дело. Она известна всем, однако странно, что события, получившие столь широкий резонанс, практически не отражены в печатных источниках. Хотя, скорее всего, именно поэтому и не отражены – одно непременно тянет за собой другое и История оставляет нам чрезвычайно мало пищи для размышлений, особенно когда заполнять ее страницы доверяют конспираторам из спецслужб. Но будем же последовательны.

Свой сорок второй день рождения Патрик Крей, колдун и радетель за всеобщее благо, провел в подвале своего дома. Не вышел он оттуда и через две недели, заказывая еду через служанку (несмотря на то, что слуги в доме Крея часто сменялись по причине травматизма, платил он хорошо и охочие до легких денег находились всегда). И через три недели тоже.

Когда строк пребывания колдуна в добровольном заключении превысил два месяца, горожан обуял ужас. Такое затворничество могло означать лишь одно: у Крея возникла очередная грандиозная идея помощи человечеству. Горожане понемногу запасались продуктами и вылавливали страховых агентов, которые, по странному совпадению, куда-то все разом запропастились. Городской брандмейстер приказал установить на территории пожарной части два новых резервуара с водой и, заливаясь слезами, выделил из своего кармана недостающие деньги на покупку парового самодвижущегося пламнегаса с алхимической пеной и ручным насосом.

Город ждал маленького Армагеддона – и небезосновательно. Но все приготовления оказались тщетными: разразиться катастрофе предстояло вовсе не в Белоречье.

…Крей просидел в своем подвале не два и не три месяца. Почти год прошел, прежде чем колдун соизволил появиться на людях. В конце февраля он внезапно объявился в столичной Коллегии колдовства и потребовал срочного созыва комиссии по особо важным вопросам.

Комиссию созвали – в конце концов, Крей входил в первую десятку колдунов-магистров Королевства. В день выступления эксцентричного изобретателя Большой зал Коллегии был полон: коллеги Крея, злорадно потирая руки, предвкушая шоу. Что поделать, если в научных и околонаучных кругах зрелище смешивания с грязью дипломированного профессионала вызывает столь же нездоровый интерес, как и публичная казнь. Ну а если объектом вдумчивого и последовательного унижения выступает коллега по цеху, градус неадеквата зашкаливает за все разумные пределы: наблюдать гильотинирование соседа всегда интересней, чем четвертование никому неизвестного «хрена с бугра».

Выступление Крея и последующая демонстрация Обсерватора длились четыре часа, по истечению которых колдун, в нарушение всех традиций, стал полноправным членом Совета Коллегии и обладателем «Золотого Глаза» – самой престижной премии Королевства, которую вручали только за «…выдающиеся достижения в метафизике – как теоретической, так и практической, а также Колдовском Конструировании, Квазимеханике и науках им сопутствующих». Недоброжелатели плевались и недоверчиво качали головами; все остальные поздравляли колдуна, скаля зубы и давясь от зависти. Довольны были только ректор с проректором, уже предвкушавшие новые правительственные гранты, которые можно будет беспрепятственно дерибанить и сам виновник торжества.

Еще бы! Ведь проклятая штуковина – Обсерватор – работала!

…Уже давно метафизике стало известно, что любое живое существо наделенное разумом в той или иной форме, оставляет в мировом эфире невидимый след. Эти колебания слабы и практически сразу гаснут, но, теоретически, не затухают никогда. Идея Крея была проста как репа: при помощи своеобразного «камертона» настроится на частоту определенной личности, чтобы получить доступ к информации о ее прошлом. Обсерватор создавал ряд своеобразных «фотоснимков минувшего», которые, будучи соединены в последовательную цепочку, давали, в итоге, видеоленту любой произвольной длины. Совершенно точно известно, что слово «видеолента» или просто «видео» предложил сам Крей. Эти «инкарнации прошлого» могли быть легко сохранены и воспроизведены по желанию колдуна-заказчика и отличались высоким качеством изображения. В этом, собственно, и состояла идея Обсерватора.

Первыми изобретение оценили спецслужбы. Еще бы! При помощи Обсерватора было возможно как получить любую информацию о биографии интересующих их лиц, так и следить за ними в реальном времени (полусекундное запоздание можно было не учитывать). При этом расстояние не имело значения – лишь бы под рукой имелся предмет, несущий на себе эфирный отпечаток нужной личности. Волос, заколка, пуговица рубашки – годилось все. Правда, сам прибор был весьма громоздок и в собранном виде занимал небольшую комнату, но таскать Обсерватор с места на место и не предполагалось.

Полевые испытания прибора дали блестящие результаты. Тайная Канцелярия при дворе Их Величеств подала заказ на изготовление сразу десятка приборов и потребовала засекретить Обсерватор, конструкция которого оказалось до идиотизма простой. Таким образом, изобретение Патрика Крея провалилось в подполье, не успев получить мирового признания, а самого колдуна заставили дать подписку о неразглашении. Крей взгрустнул, но ненадолго – он и сам прекрасно понимал, что его Обсерватор это не самонадевающиеся брюки, а вещь весьма деликатная и для массового использования не предназначенная. К тому же за использование установок государство было вынужденно платить ему немалые деньги – власть Патентного бюро простиралась даже в те темные глубины, где обитали тайные королевские службы.

…Казалось бы, пришла пора принять пафосную позу и загробным голосом возвестить: «…ничто не предвещало катастрофы».

Враки. Роберт Пилснер, почетный член Совета Коллегии, колдун-гуманитарий, прославившийся тем, что открыл при Университете Других Наук пивоварню до сих пор исправно работающую и выпускающую пять сортов охмеленного пива, известных во всем Королевстве, выступил с открытым заявлением, требуя немедленного изъятия Обсерваторов из эксплуатации, поскольку – цитата – «…их использование неизбежно приведет к пока еще не ясным, но далеко идущим социальным последствиям, которые, как и 99, 99 % социальных последствий чего-либо, явно будут далеки от позитивных или, хотя бы, нейтральных».

К колдуну-магистру, профессору и автору книги «Как не надо колдовать», посвященной злоупотреблениям Других Наук в целом и метафизики в частности, которая не потеряла своей актуальности и по сей день, стоило бы прислушаться. Но восторженные практики просто пропустили слова Пилснера мимо ушей – а зря. Хотя для самого колдуна это, возможно, было и к лучшему: его вполне могли обвинить во вредительстве, а то и шпионаже – времена тогда были неспокойные.

Через два месяца после скандальной презентации Крея на вооружении Тайной полиции было уже тридцать Обсерваторов, более половины которых работало в режиме 24/7, то есть не выключалась вообще. Рядовые агенты-администраторы ликовали: отпала необходимость в содержании целой прорвы осведомителей, большая часть которых работала на различные иностранные разведки и, к тому же, съедала кучу казенных денег. Теперь от филера требовалось просто пялиться в кристалл-резонатор и делать записи в стандартной форме: чем занималась «жертва» наблюдения с такого-то по такое-то время, что господин N ел, пил, с кем встречался и о чем беседовал с господами A, B и C, а поскольку наблюдение, в основном, велось в режиме реального времени, то большинство злоупотреблений, покушений и нарушений удавалось предотвратить в зародыше.

Зато высший комсостав все чаще хмурил брови и чесал убеленные сединами государственные затылки. Дело в том, что восторженные популяризаторы обсервации не учли одну очень простую вещь: «чистое», то есть индивидуальное наблюдение за человеком было возможно только в том случае, если «цель» Обсерватора, целыми днями сидела дома, отгородившись от мира, и занимаясь медитативными практиками школы «Отшельник посылает Вселенную На Хутор Бабочек ловить».

Но отшельники-аскеты, обыкновенно, не привлекают внимания Тайной полиции, главной задачей которой является контроль непосредственного окружения Их Величеств. Рыцари плаща и кинжала домашней закваски следят за министрами, их женами, братьями, камердинерами, дворецкими, любовницами первых советников, любовниками любовниц первых советников, а также их собаками, кошками, канарейками, тараканами и прочими близкими и дальними родственниками (хотя тараканы, скорее, приходятся близкой родней непосредственно министрам, а если не родней, то братьями по духу уж точно).

Что из этого следовало? Да то, что наблюдение за господином N автоматически превращалось в наблюдение за теми, с кем сей господин имел неосторожность пересекаться в течение всего времени наблюдения. Обычно в отчетах внутренней разведки вся эта мишура просто опускается, ведь ни один, даже самый профессиональный филер не в состоянии добыть столь подробную информацию, не говоря уже о том, чтобы ее переварить, но Обсерваторы срывали покровы с холодным бесстыдством неодушевленных предметов – гильотина не рассуждает на темы морали.

Таким образом, под наблюдением оказался весь королевский двор. Тот самый, по поводу которого триста лет назад метко высказался Фунтик II – «…если любого из моих подданных схватить и посадить на десять лет без суда и следствия, то он совершенно точно будет знать, за что сидит, и будет счастлив, что получил так мало».

Через три месяца после начала использования Обсерваторов собранные данные позволили начать крупнейший за всю историю Королевства процесс. Под суд пошли более тридцати государственных служащих самого высокого ранга.

Разразился скандал. Информация о процессе просочились в прессу, которая, не имея возможности получить более точные данные, принялась в своеобычной манере додумывать недостающие подробности и, в результате, наплела такого, что дело едва не кончилось дворцовым переворотом. «Нами правит банда жуликов и проходимцев!», кричали заголовки с первых полос столичного «Времени» и более провинциальной, «желтой», но куда более популярной в народе «Трибуны». Народ проглатывал, плевался и просил еще.

Казус был в том, что, де-факто, газетчики были правы. Но одно дело знать, что сосед по ночам таскает у тебя кур и совсем другое дело – застукать его на месте преступления. Любая власть не слишком-то отличается от шайки разбойников, целиком и полностью сохраняя бандитский Modus Vivendi, а что до самой сути, то замена пистолета на набор печатей, а ножа в голенище на перо и чернильницу не слишком-то эту самую суть и затрагивает. Все это давно известно, но мало кто понимает, насколько просто нарушить этот хрупкий, веками существующий баланс, а когда до всех наконец-то доходит, вокруг уже, обычно, реют знамена новой революции и болтаются на фонарях несогласные.

Обсерваторы подобно ланцету вскрыли застарелый гнойник, но оказалось, что новоиспеченные хирурги просто не знают, что со всем этим делать дальше. Вавилонская башня конституционной монархии зашаталась, скрипя по швам, и только чудовищным усилием властей ее удалось удержать от падения. Королевство со скрежетом встало (а правильней сказать – влетело) на рельсы махрового либерализма; по министерствам прокатилось цунами кадровых чисток, в панике переписывались законы, а заинтересованные лица, как водится, спешили под шумок урвать побольше и незаметно отползти подальше.

Когда эхо неслучившегося катаклизма стало понемногу стихать, уцелевшие в буре остатки «рулевых» принялись, как обычно, искать виноватых во всем этом бардаке. Виноватым, разумеется, оказался Патрик Крей, который явно создал коварное устройство в целях подрыва государственности, независимости, а также ниспровержения, свержения и вообще по злостному наущению. Вскользь брошенную тем же Пилснером фразу «воровать надо было меньше» все как-то пропустили мимо ушей. Что поделать, если мозг крупного чиновника обладает прямо-таки потрясающей избирательностью!

Было решено схватить колдуна-подлеца и допросить с пристрастием. Те, кто вчера осыпал Крея розами и дифирамбами уже потирали руки, плотоядно ухмыляясь и предвкушая покаяние изобретателя во всех смертных грехах, но…

Но Крей исчез. Его не было у себя дома, его никто не видел в Коллегии, и в Университете он не появлялся уже почти две недели. Кто видел колдуна последним? Городской голова Белоречья рассказал сыщикам, что Крей заходил к нему некоторое время назад. Неделю? Ну да, примерно неделю. Или две, говорите? Ну что ж, может и две. Зачем заходил? Оставил ключи от своего дома. Да, да, совершенно верно – уехал. Куда? Ну, знаете, они – господин с дипломом и званием, магистр, между прочим! Перед простыми смертными не отчитываются. И слава всем богам, что уехал. Это, кстати, не только его, головы, мнение, но и точка зрения всех городских жителей. От этого «благодетеля» одни неприятности…

Разумеется, Крея искали. Искали долго, с привлечением лучших специалистов, как штатных, так и агентов частного розыска. Но тщетно – колдун словно в воду канул. После трех месяцев бесплодных поисков сыщики плюнули и пожали плечами – может быть, действительно, «канул». Свел счеты с жизнью, измученный нечистой совестью и предвидя скорую расправу. В любом случае, колдуна нет, тела его тоже не найдено, а раз нет тела, то нет и дела. Конец истории, бумажки в папки, папки в архив и точка.

Но неужели, воскликнет внимательный читатель, найти Крея было, действительно, так сложно?! Ведь в руках у агентов Тайной полиции находилось устройство, позволяющее обнаружить кого угодно и где угодно – Обсерватор! Неужели никому не пришло в голову просто включить один из приборов, вместо того чтобы гонять филеров по всему Королевству?!

Конечно же, такой вариант определения местонахождения злополучного колдуна был бы самым простым из всех возможных. Но ключевое здесь именно это «был бы», поскольку к тому времени использование Обсерваторов уже не представлялось возможным.

Поспешность, с которой аппараты были демонтированы объяснялась просто: после случившегося кризиса власть почувствовала себя голой гимназисткой, которую из ванной, ради смеха «блицнули» на городскую площадь в час пик. Информация – оружие, но когда это оружие в любой момент может выпалить тебе же в лоб, ценность его стремится к нулю. И плевать, что Обсерваторы, будучи бездушными непредубежденными кусками стекла, показывали только правду и ничего, кроме правды. Передозировка правды для общества оказалось опаснее стрихнина в колодцах, и на приборы Крея опустилась кувалда возмездия. Чертежи уничтожили полностью, не оставив ни одной копии – что ж поделать, если имея в кармане сотню империалов, проклятый аппарат можно было собрать на коленке (Крей любил минимализм, что делает ему честь как изобретателю).

Итак, уничтожили все, кроме одного-единственного, последнего Обсерватора. Его оставили на тот самый пресловутый Крайний Случай, который, как правило, наступает три раза на неделе, но теперь для того, чтобы получить доступ к аппарату, требовалось продраться через такие бюрократические дебри, что получение частным сыщиком лицензии на физическое устранение маньяка-расчленителя по сравнению с этой процедурой выглядело просто пятиминутным стоянием в очереди за пивом.

Считалось, что с момента кризиса власти и побега Патрика Крея Обсерватор использовался только один раз. Это похоже на правду и, хотя злые языки утверждают, что прибор с тех пор вообще не выключался, активно применяемый для промышленного шпионажа, верить таким сплетням не стоит. Ведь всем известно, что своим техническим подъемом Королевство обязано крупными вложениями в науку и гениальной экономической политикой Их Величеств, а то, что новая научно-техническая революция началась аккурат восемьдесят лет назад – так и не такие совпадения случаются.

…Сейчас, шагая за презиратором по узкой тропинке, петлявшей по запущенному саду, Фигаро думал, о том, как у Логоса получилось прорваться в святую святых Королевства – Серую Кунсткамеру и воспользоваться Обсерватором. То ли у презиратора были хорошие связи, то ли невероятный дар убеждения, но, как бы там ни было, он получил, что хотел. А это могло означать лишь одно: Их Величества, действительно, весьма обеспокоены происходящим в Нижнем Тудыме.

Или, правильнее будет сказать, обеспокоены судьбой Франклина Рича.

Они остановились возле маленькой беседки, опоры которой еще носили на себе следы бледно-зеленой краски. Деревянная крыша прохудилась и заметно протекала; круглый столик в центре и кольцевая лавочка разбухли от влаги. Презиратор взмахнул рукой, и сиденье мгновенно высохло – именно высохло, а не нагрелось, испаряя лужи. Ни один клубочек пара не поднялся над старым, потемневшим от времени деревом, зато в воздухе сильно запахло электричеством. Судя по всему, Логос просто разложил воду на первоэлементы – Фигаро даже не слышал о таких заклятьях.

Следователь с презиратором сели, и Логос, сунув руку в карман, достал небольшую деревянную коробочку. Поколдовал с замком-секреткой, откинул крышку и Фигаро увидел лежащий на лиловой бархатной подушечке стеклянный шар-проектор.

– Прошу, – презиратор криво усмехнулся. – Но если кто-нибудь об этом узнает, я подам на Вас в суд за клевету на государственного служащего.

Фигаро кивнул и, взяв проектор двумя пальцами, поднес его к лицу. Шар был холодным и пустым, но следователь чувствовал тугие завитки скрытого в нем колдовства, подобного заведенной пружине музыкальной шкатулки. Коснись серебряного ключика и заиграет музыка, а бумажные балерины на латунных осях выедут на зеркальную сцену разыгрывать свое механическое представление. В стеклянном шаре спало прошлое, готовое в любой момент откликнуться на зов.

Следователь слегка прищурился, отправляя в проектор простенький колдовской импульс, и шар мгновенно засветился, переливаясь всеми цветами радуги. Краем глаза Фигаро заметил, что мир вокруг стал прозрачными, быстро теряя цвет, будто проектор, каким-то образом выкачивал из реальности ее краски. Теперь, если внимательно присмотреться, можно было увидеть смутные тени, мерно проплывающие в потоках радужного сияния. Если присмотреться еще внимательнее…

– Парламентеры!

Рич неспешно вытер рот большим желтым платком, аккуратно поставил на столешницу маленькую фарфоровую чашку с лапшой, отложил палочки и лишь тогда соизволил поднять взгляд на молодого буси, ворвавшегося в шатер.

– Вот как? Что-то они рановато… Позови Обу и Иши – встретим гостей как полагается.

…Их было шестеро. Высокие, стройные, облаченные в церемониальные доспехи, стесняющие движения и белые шапочки с красными крестами, вышитыми на макушках. Лица скрыты тонкими золотыми масками – простые гладкие овалы с отверстиями для глаз. Все при оружии, но мечи закреплены так, что выхватить их быстро невозможно. Никаких знаков отличия – ни гербовых пластин, ни шнуровки, вообще ничего.

«Не похожи они на воинов», – подумал Жао, нервно теребя кончик пояса. «Походка, осанка, манера двигаться… Нет, это не мечники, просто прислуга, хотя традиции переговоров соблюдены. Но кто они? Нобу? Сёрито? Кто?»

Парламентеры мерно шагали по снегу, сжимая в руках перекладины небольшого паланкина. Это был очень странный паланкин – шар, сплетенный из множества тонких прутиков, полностью лишенный каких-либо украшений. В нем даже не было окон. Эта штуковина, скорее, напоминала невероятно разросшуюся омелу или птичье гнездо, чем средство передвижения знатной особы и Жао заметил, что Иши с Обу едва заметно улыбаются. Он почувствовал, как и его губы слегка дрогнули – процессия, приближающаяся к шатру Рича, выглядела невероятно торжественно и очень глупо.

Когда до шатра оставалось примерно шагов двадцать, странная «делегация с гнездом» остановилась и медленно, словно алхимическую бомбу, опустила паланкин на землю. Отпустив рукояти, вытертые до блеска сотнями, а может и тысячами ладоней – очевидно, это была очень древняя вещь – люди в масках отступили в стороны и повалились плашмя в снег.

Рич поджал губы.

«Гнездо» открылось. Его верхняя часть откинулась в сторону на невидимых петлях, открывая внутренность паланкина. Ни драпировок на стенах, ни подушек для сидения – вообще ничего. На дне «гнезда» лежал потертый коврик, вылинявший до полной анонимной серости, а на коврике…

На коврике, скрестив ноги в идеальном «лотосе», сидела женщина.

Это была самая старая женщина, которую Рич когда-либо видел. Маленькая, сухая, худая, как тростинка готовая вот-вот переломится под дуновением самого легкого ветерка. Ее лицо – лицо куклы – напомнило Ричу брелоки-нецке: такое же желто-белое и неестественно гладкое, почти без морщин. Выглядело это жутковато, словно женщина в паланкине тоже носила маску, но сработанную не в пример искуснее, чем золотые «блины» ее свиты.

Она встала – легко и бесшумно, точно призрак, шагнула из паланкина в снег и повернулась к Ричу.

– Я приветствую тебя, Франклин Рич, торговец и убийца с Запада.

Рич поклонился. Его поклон не слишком отличался от простого кивка – так, легкое движение головой.

– Приветствую. К сожалению, не знаю, как Вас величать.

Лицо женщины даже не дрогнуло.

– Меня зовут Хикару. Но обычно меня называют Хозяйкой Белой горы.

– Мне это ни о чем не говорит. – Рич, поприветствовав собеседницу, уже, как обычно, изучал обрывки плывущих по небу облаков.

– А твоим спутникам, похоже, говорит, – Хикару кивнула на Жао, который сглотнул и медленно опустился на колени. Ишу и Обу последовали его примеру, в знак высочайшего уважения прикрыв лица руками.

– Я за них рад, – в голосе Рича не было ничего, кроме скуки. – Но почему мы разговариваем на улице? Холодно… Прошу Вас, проходите в мое скромное походное жилье. Там все и обсудим.

– Я вполне могу говорить и здесь, – в голосе старой женщины внезапно зазвучало достоинство самурая. – Небо над головой меня вполне устраивает.

– Угу, – Рич зевнул. – А вот меня – не очень. Заходите.

Он повернулся к Хикару спиной и грузно переваливаясь, скрылся в шатре. Жао почувствовал, как по спине пробежала крупная капля ледяного пота – то, как вел себя хозяин… немыслимо. Это было грубейшим нарушением этикета и совершенно непонятно как Мать Хикару на это отреагирует. Хозяйку Белой горы еще иногда называли Хакайной – Истребительницей – и, надо сказать, не без причины.

Но ничего не случилось. Горы не раскололись, небо не обрушилось на землю, а Рич не упал замертво. Хикару расправила плечи, и жестом приказав свите ждать снаружи, проследовала в шатер. Жао поднялся с колен и направился следом – приказ хозяина был однозначен: во время встречи постоянно находится рядом с ним. Хозяйка Белой горы или ледяной демон – наемник должен следовать своему долгу.

«Вот только будет ли от этого толк?», – с тоской подумал Жао. Похоже, Рич ввязался в историю, в которой были задействованы силы, выходящие за грань его разумения, сам не понимая, с чем ему придется столкнуться.

Или, все таки, понимая?

Наемнику было страшно. Он осознавал это и прощал самого себя: не стыдно боятся в подобной ситуации. От него требовалась не храбрость – она часто обманчива и ведет к бесшабашной гордыне, застилающей глаза, а элементарное выполнение своих обязанностей, но… Не было ли ему еще и интересно? Не чувствовал ли он помимо страха еще и любопытство? Рич хитер как лис и коварен, словно армия наемных убийц, его мышление весьма нестандартно, а незаурядный ум позволял просчитывать все наперед с дьявольской проницательностью – так сумеет ли «торговец и убийца с Запада» переломить волю Великой Матери Хикару? Жао понимал, что воспринимает происходящее словно некую шахматную партию, результат которой интересовал его больше, чем судьба отдельных фигур на доске.

Наемника захватила красота интриги. Он ничего не мог с собой поделать.

В шатре Рич тяжело повалился на гору подушек перед походным столиком и кивком головы предложил Хикару сесть напротив. Великая Мать кивнула и изящно опустилась на пушистый коврик по другую сторону стола, бросив короткий насмешливый взгляд на Хо Ши, который при виде Хикару зафыркал, точно болотный кот и еще глубже закопался в свои тряпки, выставив наружу только длинный любопытный нос. Этот нос дергался, сопел, и, казалось, жил отдельной жизнью – его не интересовало мнение хозяина о творящемся вокруг. Ему, как и Жао, просто было любопытно.

Старая женщина вперила в Рича острые клинки немигающих глаз, внимательно изучая его лицо. По легендам этот взгляд замораживал на месте, отделяя мятущуюся душу от тела и бросая ее на высший суд у ног Великой Матери, но Рич совершенно спокойно выдержал его, хмыкнул в усы и спросил:

– Итак?

– Меня, как я уже говорила, называют Хикару. Точнее, Великой Матерью Хикару, – женщина улыбнулась. – Не думала, что Вы настолько плохо осведомлены о расстановке сил в Заоблачной Империи, господин Рич.

– Меня интересуют только мои дела, – Рич не подал виду, но Жао понял, что хозяин уязвлен. – Все, что не входит в сферу моих интересов, меня волнует мало. Я торговец, дипломат… ну, еще, возможно, политик, но уж никак не историк, ученый или какой-нибудь студент, собирающий перлы чужеземного фольклора.

– И колдун.

– Да, и колдун тоже… Кстати, могу я задать Вам вопрос?

– Конечно.

– Ваша речь. Вы прекрасно говорите на нашем языке, и в то же время я зуб даю, что Вы – из восточных провинций Заоблачной. Скорее всего, Дом Сёши, так?

Хикару засмеялась. У нее был очень приятный смех и ровные, абсолютно не тронутые старческим распадом зубы. Они, правда, были не белыми, а темно-желтыми, но, скорее всего, виноват в этом был не возраст, а табак.

– Ваша проницательность делает Вам честь, господин Рич! Да, Вы совершенно правы – я из Дома Сёши. Если мне не изменяет память, я даже прихожусь тамошнему Главе какой-то там родственницей, вроде дочери сестры троюродной племянницы, или что-то в этом роде. Но я почти восемь лет проучилась в вашем Университете Других наук. У меня, между прочим, красный диплом и золотая медаль.

– Вот как? – теперь Рич смотрел на Хикару с нескрываемым интересом. – А какой факультет?

– Логистика и сверхпространственные перемещения. Я блиц-инженер, строитель стационарных порталов первой категории. Но поработать по специальности мне, к сожалению, так и не удалось.

– Почему?

– Судьба распорядилась иначе. Мне пришлось занять… м-м-м… пост, на котором я благополучно пребываю и по сей день.

– То есть мы с Вами вполне могли учиться у одних и тех же людей? – Рич заметно оживился.

– Это вряд ли. Дело в том, что я окончила Университет более ста лет назад.

– Что?.. Но Вам тогда было…

– Тридцать восемь лет.

– Не понимаю.

– Мне сто пятьдесят пять лет. Предвосхищаю Ваш вопрос и предупреждаю его, пока Вы, не нарушив этикет, сами не задали его даме, – она хихикнула. – Только не нужно говорить, что я хорошо сохранилась, а то я оторву Вам уши и приживлю куда-нибудь еще.

– Но как?.. Как Вы…

– Почему я до сих пор жива? Это одна из двух привилегий, которые получает Великая Мать.

– Вот как? И какая же вторая? – Рич недоверчиво покачал головой.

– Власть над миром.

– Вы шутите.

– Даже не думала. Я знаю, как это звучит, но вспомните, что для нас слова «Заоблачная Империя» и «Мир», чаще всего, синонимичны.

– Ага! – Рич хлопнул себя по лбу. – Понятно. То есть Вы – нечто вроде верховной власти, так? Тот самый Скрытый Император, о котором шепчется знать?

– Фу! – Хикару сморщила нос, – ничего подобного! «Скрытый Император» – сказка. Призрак, на которого власти вешают всех собак, когда вдруг выясняется, что их политика завела Дом в трясину кризиса. Голод? Скрытый Император вырезает недовольных. Их казны пропало тысяча коку риса? Скрытый Император потребовал дань. У Главы Дома Цуёши не стоит янь, и он не может произвести на свет наследника?.. Ну, в общем, Вы поняли. Я – не Скрытый Император. Я Великая Мать Хикару, держательница Весов и Последнее Слово. Ко мне обращаются за помощью и советом когда полномочий светских властей недостаточно. Я – голос не справедливости, но Стабильности, не правды, но Равновесия, не чести, но Спокойствия. Сама я, за редчайшим исключением, не вмешиваюсь в людские дела.

– А еще Вы – колдунья невероятной силы, – Рич нахмурился. – Скажите честно: вчерашний буран – Ваша работа?

– Моя. И, поверьте, это еще цветочки.

– Я не могу в это поверить. То есть, я верю Вам, но не понимаю, как Вы это сделали, да еще и в одиночку! Существует верхний предел для эфирных потоков, которые может пропустить через себя человек…

– Ах да, «Порог Мерлина». Я знаю. Но старик ошибся. Верхнего предела нет. То, что вы называете «эфиром», а мы – «Ци», по сути, то единственное, что вообще существует в мире. Все – эфир. И каждая капля этого вечного океана равна всему океану в целом, просто потому что между ними нет, и никогда не было разницы.

– Я слышал об этой теории, – Рич потер лоб. – Но вот вопрос: когда начнет стираться грань между человеком и… и тем, что человеком уже не является?

– «Человек» – просто надпись на заборе. Там можно написать все, что угодно, но за забором все равно лежат дрова… Но мы отвлекаемся. Давайте сперва закончим с делами, а после я буду готова обсудить с Вами любые философские вопросы, которые взбредут Вам в голову.

– Забавно, – губы Рича искривились в шутовской пародии на улыбку. – Сначала Вы присылаете сюда отряд убийц, а когда выясняется что у них кишка тонка, являетесь лично и предлагаете мирные переговоры. Ничего не скажешь – оригинальный способ вести дела! Я бы сказал, немного непоследовательный.

– Поверьте, – Хикару была – само спокойствие, – мирное решение устроило бы меня как нельзя лучше. Но это не всегда возможно.

– Тогда зачем был весь это цирк? Зачем эти головорезы в белом?

– Мне необходимо было оценить ваши оборонительные возможности, – сказала Великая Мать, ничуть не смутившись. – Такой ответ Вас устроит?

– Спасибо за откровенность, – Рич саркастически похлопал в ладоши. – Как говориться, «доверие сводит горы». Но сейчас передо мной сидит самая сильная колдунья во всей Заоблачной… да, черт, возможно, даже, самая сильная колдунья во всем мире! Что Вам мешает просто забрать то, что Вам нужно?

– Вы про девочку? Я не могу этого сделать, – Хикару печально вздохнула.

– Это еще почему?

– На данный момент это не имеет значения. Скажем так: это не в моей власти. Вы должны отдать мне ее сами.

– Отдам. – Рич резко кивнул, словно забивая подбородком гвоздь.

– Вот как? Отдадите?

– Всенепременно. Сразу после переговоров Нобу и Сёрито.

– Господин Рич…

– Госпожа Хикару! – Рич резко поднял руку ладонью вперед; его лицо пылало, в глазах тлела едва сдерживаемая ярость. – Вы предпочитаете говорить начистоту; что ж, хорошо, давайте поговорим. Карты на стол, как говорят там, где я родился. Дома Нобу и Сёрито готовы начать войну. В другой ситуации мне не было бы особого дела до кучки самураев, решивших порубить друг друга в капусту, но сейчас эта проклятая война может свести на нет все, чего я с таким трудом добивался все эти годы. Отлаженные дипломатические и торговые отношения, которые я буквально зубами выгрызал из ваших чинуш, из этих поэтов-бюрократов, из этих чертовых эстетов от судопроизводства и художников от бухгалтерии – все это готово пойти прахом только потому, что два Великих Дома решили устроить резню из-за какой-то там пограничной долины – куска земли, через который можно перебросит камень! Эта девочка – наследница Дома Нобу – гарантия того, что этого не случится. Моя гарантия мира, который Дома заключат на предстоящих переговорах.

– Вы собираетесь использовать этого ребенка для шантажа? – в голосе Хикару появились презрительные нотки.

– Шантажа?! О, дьявол! Я собираюсь предотвратить войну! Понимаете?! Вой-ну! А Вы рассказываете мне про шантаж! – голос Рича громыхал, словно горный обвал. – Если это не благо, то я даже не знаю, о чем с Вами можно говорить! Я рву задницу, спасая местную аристократию и еще бог весть знает сколько жизней, а Вы грозите мне пальчиком как нашкодившему младенцу?!

– Рич, – Хикару немного смягчилась, – поймите и Вы меня. Каждый из нас делает свое дело. То, чего требует от нас долг. Мой долг – защитить девочку. Поэтому я не могу позволить, чтобы ее использовали для каких-либо манипуляций, даже если конечная цель этих манипуляций – некое гипотетическое благо.

– Вот как? – Рич внезапно расслабился. – Хорошо. Отлично. Тогда я предлагаю Вам другой вариант.

– Да ну?

– Прошу только без иронии. Вы не хотите, чтобы девочку использовали для… давления на известных нам людей – не проблема! Вы только что сами сказали, что в различного рода спорах, случающихся в Заоблачной, последнее слово всегда остается за Вами. Так помогите мне. Заставьте этих кретинов отказаться от военных действий, и я отдам Вам девчонку. В этом случае каждый из нас получит то, чего хочет и… Что на этот раз не так?

Хикару медленно качала головой, разглядывая узор ковра на полу. Когда она вновь заговорила, ее голос был полон неподдельной печали:

– Рич, Вы меня неправильно поняли. Я не власть в том смысле, который Вы вкладываете в это слово. Я, скорее, судья и могу по своей воле вмешиваться в естественный ход событий лишь тогда, когда ситуация становиться критической, угрожая естественной гармонии. Я – садовник, Рич. Садовник может выпалывать сорняки и подрезать кусты, он может сказать, на какой клумбе к весне вырастут тюльпаны, а на какой – маки, но у него нет власти посадить в саду капусту или спилить все вишневые деревья. Он простой исполнитель, не более того.

– Но грядет война, Хикару!

– И что с того? Великие Дома воюют друг с другом уже тысячи лет. Война – часть жизни. Вы живете среди нас уже достаточно давно и знаете, что в Заоблачной Империи война – не то же самое, что у вас, на Западе. Наши битвы могут унести тысячи жизней, а, бывает, ни один меч не покидает своих ножен. Война для нас просто крайняя форма тренировки тела и духа.

– Хикару! Погибнут люди!

– Воины не умирают в постели, Рич. Такова их судьба, их Путь, по которому воин идет всю свою жизнь и всю смерть. В этом заключена красота естественного процесса: каждый год дерево сбрасывает листья, чтобы пережить наступающую зиму. Где в этом жестокость? И жестокость по отношению к кому? К листьям? Твои наемники готовы умереть за тебя в любой момент именно потому, что путь воина – в смерти, в ее неразрывной связи с жизнью, которую воин учиться видеть и принимать с самого детства. Поэтому его глаза открыты. Вот и все. Кто я такая, чтобы вмешиваться в это, Рич?

– Сумасшествие… – Рич вскочил на ноги и принялся ходить вокруг стола, теребя бороду; взгляд дипломата-убийцы был полон отчаяния. – Просто сумасшествие… Как мне Вас переубедить, Хикару?

– Никак. Отдайте девочку. Это еще не конец света, Рич. Вы и так много сделали для своей страны и Домов Заоблачной Империи. Пусть все идет так, как идет.

– Стоп! – Рич резко обернулся к ней и вперился в лицо старой женщины пылающим взором, в котором теплились искры безумной надежды. – Мать Хикару! Вы говорите: «пусть все идет, как идет», верно? Отлично! Тогда почему бы Вам не оставить девочку у меня? Вверить ее, так сказать, ее же судьбе?

…Некоторое время в шатре стояла полная тишина. Стих даже ветер за стенами и стало слышно, как потрескивают свечи в золоченых рожках канделябров. Молчал Рич, молчала Хикару, молчали Хо Ши с Жао. «Судьбы многих на лезвии застыли. Замер воздух», – пронеслось в голове у наемника.

Затем Хозяйка Белой горы пожала плечами, кивнула и сказала:

– Хорошо. Вы не оставляете мне выбора. Придется объяснить Вам всю ситуацию целиком. Рич, Вы знаете, кто эта девочка, которую Вы похитили?

– Знаю, – Рич набычился. – Принцесса. Единственная наследница Дома Нобу.

– Верно. Но не только. «Принцесса», «наследница» – все это, увы, вторично. Будь она просто знатной девицей из древнего рода, меня бы здесь не было. Но это, к сожалению, не так. Девчонка – моя преемница.

– Что?!

У Рича отвисла челюсть. Жао подумал, что Мать Хикару все-таки сумела огорошить хозяина – Рич просто лишился дара речи. Но если то, что она говорит – правда…

– Да, Рич, да. Сотнями лет Великих Матерей выбирали, придерживаясь очень жестких параметров. Первое – у девочки-кандидатки в венах должна течь хотя бы капля королевской крови. Это не просто блажь: наследницы древних родов несут в себе их наследие – силу Основателей, род которых восходит к самим Императорам-Драконам. Второе: она должна быть умна – это обязательное условие. Интеллект вероятных претенденток постоянно оценивается. Мы ищем не просто умных девочек, а девочек с определенным складом ума; как бы сказали Ваши коллеги из Университета, «нужный психотип». И, наконец, третье – самое важное: кандидатка должна иметь крайне высокий колдовской потенциал. Огромный потенциал, Рич. Только тогда она сможет пройти посвящение, не повредившись рассудком.

– Посвящение?.. – промямлил Рич, бессмысленно перебирая свитки на столе. Похоже, что дипломат никак не мог оправиться от шока.

– Преодоление этого вашего «Порога Мерлина». Полное раскрытие способностей. После этого девочка займет мое место, а я, наконец-то, смогу уйти в Поток. Знаете, Рич, долгая жизнь утомляет. Особенно когда живешь в эпоху перемен. Так что Вы скажете?

Но Рич уже взял себя в руки. Морщины на его лбу разгладились, кулаки разжались, и в глазах дипломата вновь разлилась знакомая Жао маслянистая пустота.

– Я скажу – «нет».

– Нет? – Хикару нахмурилась.

– Нет. Минуту назад я считал девчонку просто особо важной персоной, наследницей Дома Нобу и, как следствие – рычагом воздействия на этого старого дурака Юдзиро. Теперь вдруг выясняется, что Ли Нобу – будущая Великая Мать или как там это правильно называется. Единственное, что для меня изменилось – ее ценность. Топаз оказался бриллиантом – тем лучше! Значит, Хикару, у Вас есть дополнительный стимул решить конфликт между Нобу и Сёрито мирным путем.

– Торговец, ты не понимаешь, – в голосе Хикару зазвенел лед. Эта девочка станет Великой Матерью и займет мое место в храме Белой Горы. Это ее судьба и не тебе пытаться изменить предначертанное. Глупец, вздумавший остановить ураган веером – отойди в сторону, пока тебя не смело!

И опять их взгляды скрестились, подобно двум клинкам: ледяная бездна глаз Хикару встретилась с жидким пламенем, хлещущим из зрачков Рича. Две воли – воли правителей, хоть никто из них не был настоящим монархом и, точно так же, как и другой, не хотел от этой жизни ничего лично для себя. Они ничего не имели друг против друга, но они оба находились при исполнении, эти идеальные слуги, а потому не могли поделать ровным счетом ничего.

И тут внезапно в наступившей предгрозовой тишине раздался голос. Сухой, надтреснутый, но полный скрытой силы и странного, насмешливого достоинства. Жао вздрогнул и пораженно застыл: до него, наконец, дошло, что голос принадлежит Хо Ши.

Сумасшедший колдун выставил голову из кучи тряпья и теперь, хитро щурясь, смотрел на Мать Хикару, не проявляя ни малейшего уважения, которое, по идее, должен был высказывать ей каждый человек в Заоблачной Империи.

Если, конечно, он в здравом уме.

– Глупости! – сказал Хо Ши, презрительно морща нос. – Чушь и ерунда! Ты считаешь, что прозрела будущее, женщина? Будущее – павлиний хвост! И каждое перо в нем – возможность. Одни перья в нем длиннее и ярче других, но это не повод думать, будто Судьба выберет именно их, дабы украсить свои волосы. Берегись, старуха! Это перо может написать на страницах будущего совсем не то, что ты хочешь!

После этих слов в шатре воцарилась полная, абсолютная тишина. Пораженный до глубины души Жао ушел в глубокую прострацию, полностью отключившись от реальности; Рич задумчиво разглядывал Хо Ши, словно размышляя, каким именно способом Хикару его убьет: испарит сразу или заставит помучится?

И только Хозяйка Белой горы не казалась изумленной или оскорбленной. Она даже не смотрела на Ши, отрешенно разглядывая кончики своих пальцев. Во взгляде Хикару медленно разливались усталость и тоска, словно слова колдуна не столько задели ее за живое, сколько заставили вспомнить что-то давно забытое, но от этого не менее грустное. Великая Мать тихонько вздохнула, кивнула и едва слышно сказала:

– Ты прав, старик. Но это ничего не меняет.

Она встала. Ее лицо вновь приняло бесстрастное выражение и только на дне темных глаз медленно гасли искры безмерно глубокой печали, настолько глубокой и старой, что понять и излечить ее уже не представлялось возможным – печаль человека, вырвавшего у Вселенной ее тайны не в порыве жажды знаний, а просто по служебной необходимости.

«…Пресытившийся властью станет ли тираном? Жизни таинства и горечи познавший будет ли жесток?»

– Хорошо, – сказала Хикару. – Ты сделал свой выбор, торговец. Скажи: отдашь ли ты мне девочку сразу после Совета Домов, на котором решится их дальнейшая судьба?

– Отдам. – Рич кивнул.

– Ты сделаешь это вне зависимости от того, устроит ли тебя решение, принятое Советом или нет?

– Да.

– Да будет так! – Хикару торжественно поклонилась. – Но помни, человек с Запада, что я тоже буду присутствовать на Совете. И лично прослежу, чтобы девочке ничего не угрожало.

– В таком случае, – спокойно произнес Рич, – в Ваших интересах, чтобы Совет начался как можно раньше. Мой караван прибудет в Нобу где-то в середине следующего месяца и…

– Совет начнется сегодня в полдень. – Хикару повернулась к Ричу спиной и, подойдя к выходу, резко рванула дверной клапан, впуская в шатер поток утреннего света и морозного воздуха. – Главы Домов Нобу и Сёрито встретятся здесь, на этом самом перевале. Так говорю я, Хозяйка Белой горы и пусть будет так. Ожидайте. И будь готов выполнить свое обещание, торговец.

– Ты думаешь, она сказала правду?

Иши крутанул запястьем, и лезвие катаны сияющей полосой вспыхнуло над его головой. Молодой буси скептически осмотрел свои ногти и, похоже, счел их достаточно ухоженными, после чего, сняв шапку, переключился на прическу. Здесь тоже все оказалось идеально, особенно если учесть, что Иши был лыс, как колено.

Жао пожал плечами.

– Ни разу не слышал, чтобы Великую Мать поймали на лжи. Но как она устроит Совет двух Великих Домов здесь, в горах – ума не приложу. Ясно лишь одно: девчонка, которую похитил хозяин, для нее очень важна.

– Да уж, влипли мы в историю… – Иши плотнее запахнулся в зимний плащ – несмотря на то, что солнце поднималось все выше и выше, мороз крепчал каждую минуту. «Хорошо хоть ветра нет», – подумал Жао, а вслух сказал:

– А ты не думаешь, что армии Нобу уже стоят за перевалом? Вот и будет нам «Совет» – поотрубают руки-ноги и до свидания.

– Нет. – Иши отрицательно мотнул головой. – За разведку я отвечаю. Мы одни на перевале и на расстоянии двух дней пути от нас – ни одной живой души.

– А неживой?

– Гаки, цзяны, пара оборотней. Близко не приближаются, просто следят. Им любопытно, но они не подойдут к каравану – дураков нет. Да и обереги Хо Ши не дадут им приблизится. Нет, мы здесь одни. Совсем одни… и это меня беспокоит. До полудня осталось – всего ничего.

– Да уж, представляю, что случится, если в полдень сюда «блицнет» Хикару, а с ней поду ручку Юдзиро Нобу и Эйдзоку Сёрито! Посадит их перед Ричем и скажет: «договаривайтесь». Вот и будет им «Совет»!

Молодой буси захохотал, хлопая себя ладонями по коленям. Он смеялся так заразительно, что Жао не выдержал и тоже прыснул в кулак. «Да уж, забавно выйдет, ничего не скажешь», подумал он. «Совет Великих Домов у Рича в палатке – будет о чем рассказать!»

Отсмеявшись, он хлопнул Иши по спине и сказал:

– Ладно, докладывай, если что увидишь. А я пока пройдусь, подышу свежим воздухом.

– Пройдешься? – буси хохотнул. – А ты не боишься отморозить себе что-нибудь важное?

Жао бросил в него снежком, который Иши, не глядя, отбил ладонью, и неторопливо направился обходить лагерь по периметру. Не то, чтобы он сильно переживал по поводу безопасности; Жао был уверен в своих людях, к тому же слово, данное хозяину Великой Матерью, гарантировало им временную неприкосновенность. Наемнику просто было любопытно: как именно Хикару выполнит свое обещание? Действительно ли она откроет проход для глав Домов или армии Нобу и Сёрито, защищенные мощнейшими экранирующими заклятьями, просто появятся ниоткуда так же внезапно, как и вчерашняя «белая гвардия»? Но приход белых Хо Ши предсказал легко и заблаговременно, а они, вне всякого сомнения, имели к Хикару непосредственное отношение.

Но что же предпримет Великая Мать?

У шатра с добровольной пленницей Рича Жао остановился. Вокруг стояла кристальная, звенящая тишина, и в этой тишине он услышал до боли знакомый голос:

– …так что, по большому счету, это не клетка, а защитный чехол. Знаешь что такое «эфирная экранировка»?

– Знаю, – отозвался веселый девичий голос. – Но я никогда не видела такой конструкции.

– И колдуны твоего отца тоже не видели. Именно поэтому они до сих пор тебя не нашли.

– А Хикару?

– Хикару – это другое. Я вообще сомневаюсь, что от нее можно закрыться. Слышала о «Второй Проблеме Мерлина», вундеркинд?

– Вун… Кто?

– «Самая умная девочка».

– О… Да, слышала. Чем больше энергии мы тратим на защиту от эфирного сканирования, тем больше искажений в эфире мы создаем, сводя тем самым любую экранировку на «нет». Поэтому лучшей защитой является ее полное отсутствие.

– Поразительно!

– Хм… Ну… Я просто много читаю… Кстати, эта проблема больше известна как Второй парадокс Мерлина.

– Отлично! – в голосе Рича звучало неподдельное восхищение. – А первый парадокс?

– Первый в том, что колдовство невозможно. Нарушается закон неубывания энтропии.

– Тогда почему мы колдуем?

– А это уже Третий парадокс.

– Умница! Так вот: эта «клетка», как ты ее называешь, на самом деле – защитный колпак. Она поглощает любые эфирные колебания, направленные на нее, тем самым делая себя – и, соответственно, тебя – полностью невидимой для колдовского поиска.

– А Хикару? – снова спросила девочка.

– Хикару… Далась тебе эта Хикару… Понятия не имею. Ее способности для меня – темный лес. Я бы сказал, что она – Другая, но это не так. Хикару – человек. Ее тело не суррогатное, а состоит из плоти и крови; когда она колдует, эфир идет волнами, да еще, ко всему прочему, она – старуха. Да, для своих полутора веков Хикару в прекрасной форме, но Другие ведь не стареют совсем.

– Я не хочу становиться новой Великой Матерью! Это значит, всю жизнь провести в храме на Белой горе!

– Зато она сильнее любого другого колдуна в Заоблачной…

– Не хочу! Не хочу-не хочу-не хочу!

– Ну и не надо, – Рич рассмеялся.

– Лучше забери меня с собой…

– Девочка, Университет вовсе не таков, каким ты его себе представляешь. Неклассическое колдовство там не приветствуется.

– Будто мне мало классического!

– Ладно, ладно! Хорошо! Я не привык отказывать принцессам! Тем более таким милым.

– М-м-м… Господин Рич…

– Можешь звать меня Фрэнком.

– Сейчас для нас главное – Совет?

– Да, правильно. Необходимо разыграть карты так, чтобы Дома отказались от этой дурацкой войны.

– А Хикару?

– Пока забудь про Хикару. У меня есть пара идей на ее счет, но об этом потом.

– Фрэнк?

– Что, девочка?

– Спасибо тебе.

…Тут до Жао дошло, что он стоит на лютом морозе и подслушивает чужой разговор, более того – разговор своего хозяина и его именитой пленницы. Он покраснел до корней волос, и, хотя его никто не видел, развернулся и бесшумно побежал в сторону общего шатра.

Иши все еще был там. Буси подбрасывал в костер мелкие веточки, наблюдая за тем, как налипший на них снег свистит и шипит, обращаясь в паровую капель, топчущуюся по углям. Было совершенно непонятно, как человек габаритов Иши может согреться у костерка, размером с тарелку – очевидно, наемник поддерживал огонь исключительно из эстетических соображений.

– Что, Жао, пытаешься совсем не околеть от холода? – он похлопал ладонью по подстилке рядом с собой. – Садись, у огня все равно теплее.

– У огня, – пробурчал Жао, – где ты видишь огонь? Свечка – и та сильнее горит. Дров собрал – как украл и все сырые.

– Жао…

– Да ты на меня не обижайся, Иши. Я нервничаю, понимаешь? И сам не могу понять, почему. Я не пророк, но…

– Жао… Смотри.

Что-то в голосе молодого буси заставило Жао резко вскинуть голову, одновременно стиснув рукоять меча. Он был наемник, воин, побывавший в сотнях переделок, из которых менее опытный (или менее бесстрастный) ни за что ни выбрался бы живым, и потому привык всегда ожидать… нет, не то, чтобы самого худшего, но… чего угодно. Спустись сейчас с гор оголодавший оборотень, например, одержимый голодным демоном медведь или покажись на горизонте белые с красным стяги Дома Нобу в сопровождении рокота боевых барабанов, Жао бы не удивился. Он, наверное, не удивился бы даже появлению огнедышащего дракона: хотя все до единого королевские егеря божились, что последнего дракона грохнули лет триста назад, колдуны, проводившие широкую эфирную развертку, часто натыкались на драконьи следы – как и большинство Других созданий, драконы отлично умели драпать из стандартного континуума при первых признаках опасности (те, которые не умели или вотще надеялись на свои силы, давным-давно украсили стены дворцов самых богатых Домов. Кстати, в летнем дворце Юдзиро Нобу Жао как-то видел одного такого, набитого хлопком; шкура дракона потемнела от времени и напоминала вылинявший коврик для ног).

Наемник был готов ко всему. Так, по крайней мере, думал сам Жао; но он оказался совершенно не подготовлен к тому, что произошло в следующий миг.

Там, куда показывал Иши, в воздухе дрожала быстро расширяющаяся радуга – не обычная полосатая оглобля, которую солнце иногда высекает из пелены дождя, а аморфное, лишенное четких границ сияние, похожее на полыхающее неземными цветами жидкое стекло, что какой-то Другой разлил в морозном воздухе. Радужный «клубок» висел шагах в двухстах от крайнего лагерного шатра, как раз там, где перевал плавно изгибался, образуя нечто вроде маленького каменистого плато.

– Ч-что это? – Иши схватил Жао за рукав, да так крепко, что ткань затрещала. – Что будем делать?! Какие приказы?

– Какие, к гакам, приказы! – махнул рукой наемник. – Это, похоже, колдовство, а с колдовством пусть разбирается Хо Ши – он в этом специалист.

– Но…

– Наши обязанности четко разграничены. И нечего лезть в пекло поперед папаши! Зови колдуна, быстро! И хозяина тоже!

– Уже бегу! – Иши, было, рванул с места… да так и замер с открытым ртом.

Переливающееся нечто вдруг замерло, ярко вспыхнуло и разошлось в стороны, словно театральный занавес, а на его месте… Жао не поверил своим глазам: на его месте появился огромный шатер.

Он возник из пустоты, подобно миражу, легко и беззвучно, и ни одна складка, ни один шнур на его темно-бордовых боках даже не шелохнулись. Это был, действительно, очень большой шатер и Жао стало дурно, потому что он узнал эту растянутую на обманчиво-хрупком каркасе конструкцию. Он бывал в нем дважды, оба раза в составе эскорта дипломатических миссий, но проклятый шатер никогда ранее не преследовал его, материализуясь в непроходимых горах. Жао поднял голову: так и есть – на вершине шатра развевались два вымпела: красно-белый и черно-алый. Цвета Домов Нобу и Сёрито.

Хикару выполнила свое обещание.

Жао вспомнил как однажды Рич, накурившись очень хорошей травы, объяснял ему основы высшей квазиматематики: «…математическая модель телепорта, описывающая вращение трехмерных объектов через многомерные неевклидовы пространства, объясняет, почему блиц-транспортировка крупных предметов невозможна. Можно „блицнуть“ стул, можно „блицнуть“ человека, но невозможно „блицнуть“ гору. Для того чтобы перенести через портал слона понадобятся десять колдунов высшей квалификации и целая куча кристаллов-концентраторов; для того, чтобы перенести кита нам потребуется превратить в энергию половину всего вещества во Вселенной. Именно поэтому армия по-прежнему лопает тонны фуража и месит дорожную грязь сапогами. И слава всем богам, я так думаю…»

И вот теперь на его глазах произошло чудо, начисто опровергающее все постулаты мерлиновской теории. Вот так вот просто и буднично.

– Дорого бы я дал за то, чтобы понять, как она это делает.

Это был Рич, который, как всегда, подошел абсолютно бесшумно и теперь, потирая затерявшийся в бороде подбородок, задумчиво разглядывал шатер.

– Интересно, Хикару сумеет объяснить сам принцип?.. А вот, кстати, и она сама.

Воздух в паре шагов от них колыхнулся, и Хозяйка Белой горы шагнула в снег, появившись из легкого облачка серебристого пара. Рич и Жао поклонились, глядя как старая женщина едва заметными движениями пальцев разгоняет облака, осмелившиеся к этому времени нависнуть над перевалом небольшим серым отрядом, несущим в себе холодный снежный заряд.

– Не смогу, Рич. – Хикару едва заметно улыбнулась. – Шатер – работа Других, которые служат мне верой и правдой. Так что не волнуйтесь, Общая Теория не пострадает.

Она внимательно посмотрела дипломату в глаза и медленно кивнула.

– Да, как видите, я всегда держу свое слово. Готовьтесь. Совет Домов начнется через полчаса. Вы уже приготовили свой лучший костюм?

Рич захохотал. Он смеялся долго, со вкусом, сочно выдавливая каждый звук, точно спелую виноградину. Он фыркал, перхал, пыхтел и сопел, как целое тюленье лежбище, он смачно артикулировал каждое «ха», он грохотал гравийным карьером, он ухал филином и когда, наконец, он отсмеялся, в глазах у Рича стояли слезы.

– Фу-у-у-у! Не могу больше! Спасибо за напоминание, Хикару, но я не ношу костюмов. Мне сложно найти свой размер; приходится шить на заказ, а все портные – жуткие скряги. Особенно дорогие портные… Ладно, я понял. Через полчаса я буду на месте. Каков эскорт?

– Двое по Вашему выбору. Девочка…

– С ней все в порядке и Вы это знаете. Так что давайте перейдем сразу к делу.

Она кивнула и пошла прочь – маленькая старая женщина в потертой накидке, похожей на ветхую, рассыпающуюся от времени тунику, а Жао вновь подумал, как, все-таки, они похожи – Рич и Хикару: два человека, посвятившие всю свою жизнь адской, неблагодарной работе. Работе на других, потому что, хотя оба они обладали огромной властью, использовать эту власть для себя лично у них не оставалось ни времени, ни сил.

И внезапно его собственная судьба – судьба воина, наемника, показалась ему необычайно легкой и простой, прямой, как ровная накатанная дорога. Пораженный Жао вдруг понял, что жалеет Рича, жалеет его по-человечески, искренне, и желает хозяину лишь одного: чтобы вся эта история с девчонкой-колдуньей, войной и миротворческой миссией поскорее закончилась.

В шатре Совета было жарко.

Не так жарко, как в палатке Рича, но, все же, жарко. Судя по всему, климатические заклятия давались Хикару точно так же, как и адептам классической школы колдовства, то есть очень плохо. Жао чувствовал, как по его спине под легким, почти невесомым доспехом, к пояснице стекают крупные капли пота.

Наемник подумал, что размеры шатра можно объяснить только склонностью его строителей к гигантизму: не было никакого смысла возводить такую громадину только для того, чтобы подчеркнуть ее временную важность. Пол был завален циновками, ковриками, подушками, столиками и прочей, несомненно, дорогой, но бесполезной дребеденью. Определенный интерес представляли только семь плетеных кресел, расставленных вокруг круглого стола в центре – Жао слышал, что на них сиживали еще Императоры-Драконы. Если это действительно соответствовало истине, то основатели Заоблачной могли бы заказать себе сиденья и получше – кресла были на редкость неудобные.

Вообще-то ему сидеть в кресле не полагалось, но на протокол в этот раз просто плюнули, тем более что в шатре, кроме них с Ричем, находились только трое: Хикару, Юдзиро Нобу и Эйдзоку Сёрито. Главы Великих Домов не взяли с собой сопровождения – присутствие Великой Матери гарантировало полную безопасность. К тому же оба правителя придерживались совершенно справедливой идеи, высказанной еще Великим Драконом Ли Сином: чем меньше глаз, тем виднее Истина.

..На этом месте, казалось бы, самое время ввести в наше повествование придворного писца: нудного старикашку конторской наружности, облаченного в темное кимоно. На голове у него обязательно должна торчать дурацкая шапочка, а на затылке – засаленная косичка. В общем, такой себе тип, который возьмет в руку перо, обмакнет его в золотую чернильницу и начнет лихо черкать по рисовой бумаге стенограмму безмерной исторической ценности: «…и молвил мудрый Юдзиро: о, Эйдзоку, чей лик подобен солнечному диску, ответствуй же мне…»

Ага. Тот случай.

Юдзиро Нобу этой весной исполнилось пятьдесят пять, но выглядел он, максимум, лет на сорок: крепко сбитый мужчина, комплекции которого позавидовал бы и профессиональный борец. Здоровенные лапищи, плечи непомерной ширины, сверкающая лысина, которую Юдзиро никогда не прятал под головным убором, поскольку принципиально их не носил, воловья шея – в общем, мужчина хоть куда. Его, правда, немного портили короткие кривые ноги, но широченные штаны полностью скрывали этот недостаток. Лицом же монарх выдался – хоть сейчас на картину. «Демон Ху-Хо на охоте». Или «Демон Ху-Хо выбирает девственницу на ужин». Или даже «Демон Ху-Хо гоняет адскую знать по пеклу кочергой». Встретишь такого в подворотне – сразу вывернешь карманы. И тонкие, свисающие до подбородка усики.

Для Совета Юдзиро облачился в купальный халат весьма сомнительной свежести, расшитый драконами и самураями, машущими всевозможным колюще-режущим оружием. Полы халата протерлись и замызгались до анонимного серо-черного цвета, а на воротнике застыло нечто напоминавшее засохший яичный желток. Да и сейчас великий правитель занимался тем, что поглощал необъятных размеров кусок мяса, запивая его отваром из пятидесяти пяти целебных травок, до которого был большой охотник.

Эйдзоку Сёрито вообще явился на Совет в одних штанах. То ли монарх не успел одеться, то ли, как и Юдзиро, решил махнуть на протокол, то ли с дьявольской проницательностью предвидел что Хикару, как всегда, напортачит с отоплением, но, так или иначе, Эйдзоку сидел в своем кресле демонстрируя голый торс и босые пятки – ноги правитель Дома Сёрито положил на стол.

Худой как спичка и длинный, точно жердь, Эйдзоку редко внушал собеседнику трепет при первой встрече. Не внушал он его и при второй, да и при десятой тоже: тонкие черты лица и привычка постоянно смеяться этому не способствовали. Он был весельчак, хохмач и добряк, но, будучи, ко всему прочему, еще и весьма умным человеком, постоянно держал при себе целую свиту специально отобранных советников из числа особо приближенных к своим многочисленным родственникам. Эйдзоку постоянно одаривал свое огромное семейство, осыпая родичей подарками, титулами и прочими монаршими милостями, так что дворцового переворота он мог не опасаться: братья и сестры, а также многочисленные дядья готовы были отдать передние зубы, дабы глава Дома оставался на троне как можно дольше. Эйдзоку прославился тем, что за время его правления не было подписано ни одного смертного приговора: всех, заслуживших высшую меру правитель просто высылал на Запад, таким образом, с одной стороны, поддерживая культурную экспансию, а с другой мстя варварам, вздернувшим его именитого деда на городских воротах. Жао знал, что присутствие Эйдзоку – большая удача для Рича, который, чаще всего, вел дела именно с его Домом, заработав при дворе Сёрито репутацию честного человека и надежного делового партнера.

– Но! – Юдзиро грохнул кулаком по столу и замысловато выругался. – Но! Каков подлец! Из-под носа! Родную дочь! Мой прадед четвертовал за меньшее! Вот знал я, что никому из этих западных подхалимов доверять нельзя! Да я его… Что смешного, Зоку?!

– Сам ты «Зоку», – глава Дома Сёрито, хихикая, хлопнул в ладоши. – Браво, Рич! А ты, Ю, тоже хорош, ничего не скажешь. Кто хвастался: «моя дворцовая башня неприступна! Сокровищницу строить не надо!» И потом – вспомни, как ты умыкнул свою жену.

– Так то жену! – Юдзиро фыркнул. – Я монарх, мне можно. И что значит «умыкнул»? Должен же я был сохранять инкогнито?! За принца любая пойдет; а вот сбежать с простым парнем из крестьянской семьи – другое дело! Мы до сих пор живем душа в душу, так что не надо сравнивать тактическую хитрость и…

– …и чужую тактическую хитрость? Этот мужик, Рич, – настоящий ниндзя! И он умеет подбирать кадры. Дайте мне его в качестве генерала, а его наемников сделайте моей личной гвардией и через год я стану Божественным Императором.

– Ну-у-у… – Юдзиро насупился. – Не отрицаю – Рич сделал практически невозможное. Но Ли – моя дочь! Единственная наследница!.. Рич, собакин сын! Ты что, не мог выкрасть кого-нибудь другого?! Украл бы моего казначея, так я б тебе еще и приплатил!

– Стоп! – Хикару хлопнула рукой по коленке. – Мы тут, вообще-то, обсуждаем другие вопросы!

Но монархов, увидевшихся после долгой разлуки в полуофициальной обстановке уже было не остановить. Эйдзоку принялся оживленно рассказывать невероятно длинную историю о похождениях своего казначея и первого советника, задумавших украсть – ни много ни мало – самого Эйдзоку. Зная, что правитель падок на молодых девушек облегченного поведения, они свели его с одной юной и очень чувственной особой, в обязанности которой входило выведать распорядок дня монарха и, самое главное: время, когда сменялась королевская охрана.

Здесь похитителей ждало первое разочарование – охрана Эйдзоку менялась, следуя совершенно хаотичному графику, который даже сам правитель не знал, а если б даже узнал, то ни в жизнь бы не запомнил. Другое дело – системы дворцовой безопасности, а конкретно – целая сеть всевозможных ловушек и сложнейших запоров, которые нужно было не просто открывать, а открывать правильно, дабы избежать скоропостижной смерти. Вскоре секреты охранных механизмов с легкой руки обаятельной шпионки стали известны, и через неделю план похищения Величества был готов.

Попытка его реализации закончилась для похитителей, можно сказать, удачно: первый советник сломал два ребра, а казначей лишился уха, но все остались живы и более-менее целы. Зато выяснилось, что глава Дома Сёрито питает страсть к хитрой английской механике, а особенно – к пружинным самострелам.

Но оставался еще один вариант – колдовство. Придворный астроном, бывший по совместительству также личным колдуном Эйдзоку, принадлежал к той довольно распространенной категории людей, которые сами по себе довольно честны и законопослушны, но бремя в виде детей, а также близких и дальних родственников не позволяет полностью раскрыться благородным сторонам их характера. Короче говоря, колдуна уломали быстро, и тот в подробностях выложил все, что ему было известно о сторожевых оберегах Величества.

По всему выходило, что задача несложная: главную дворцовую башню даже не потрудились защитить от блиц-проникновения. Эйдзоку не доверял «колдовским штучкам-дрючкам», больше полагаясь на мечи личной стражи. «Входим, оглушаем и тикаем», – как сказал казначей, бывший главным идеологом похитителей, а, поскольку никаких очевидных препятствий на пути этого плана не наблюдалось, к его исполнению приступили незамедлительно.

Первая часть – «входим» – удалась на славу: блиц-коридор открылся без проблем. А вот дальше дело пошло туго: башню, как уже говорилось, не защищали от внепространственных перемещений, однако открытие портала вызвало срабатывание сложного каскадного заклятья, превратившего похитителей в аккуратные каменные блоки, правда, ненадолго. В себя казначей с первым советником пришли уже в камере подземного каземата, где их встретил лично Эйдзоку. Правитель долго смеялся, а потом отпустил горе-террористов с миром, сунув обоим по полному кошелю золота, предварительно объяснив, что «похищение» было просто экстрим-тестом новых систем дворцовой безопасности, а молодая шпионка – агент дипломата Франклина Рича, который и придумал всю эту затею.

В итоге все остались довольны: Рич нажил небольшое состояние на поставках во дворец Эйдзоку активной колдовской сигнализации и охранной механики, сам Эйдзоку, помимо усиления безопасности своей царственной особы на порядок, получил море удовольствия от похождений незадачливых похитителей, а самим похитителям не отрубили головы.

Казначей после этой истории оставил службу и присоединился к ордену Смиренных Братьев, продав свою городскую резиденцию. Он купил маленький домик за городом, женился на молоденькой крестьянке и занялся садоводством. Говорят, он даже стал писать стихи и достиг на этой ниве небывалых высот.

Первый советник две недели беспробудно пил, методично спуская неожиданный гонорар во всех городских забегаловках, а потом вдруг неожиданно исчез. Его долго искали, но тщетно – советник как в воду канул. Многие думали, что он, повредившись рассудком, решил свести счеты с жизнью, но через пару месяцев странствующий монах принес весть в столицу: высокопоставленного чиновника нашли. Голодный, босой и пьяный, сжимая в руке кувшин крепленого вина, глухой дождливой ночью он перешагнул порог одинокого горного монастыря. Допив вино, советник разбил кувшин о пол и уселся прямо среди черепков, где и просидел три дня и три ночи, достигнув в итоге полного просветления.

…Слушая эту историю Рич молча ухмылялся в бороду. Юдзиро фыркал, плевался, но, в конце концов, развеселился и только похохатывал, стуча кулаком по столу. Хикару вздыхала; лицо Хозяйки Белой горы выражало бесконечное терпение потомственной няньки, вынужденной присматривать за оравой малолетних оболтусов: мутузят друг друга? – ничего, хоть стекла не бьют. Но Жао понимал, что Великая Мать втайне довольна происходящим. Эйдзоку, при всей своей показушной легкомысленности, был вовсе не дураком и хорошо понимал, когда обстановку следует ненавязчиво разрядить. Глава Дома Сёрито заработал репутацию тонкого политика и дипломата не просто так.

– Ну, хорошо! – воскликнул, отсмеявшись, Юдзиро. – Отлично! Замечательно! Но все равно – каков прохвост! Была бы моя дочь постарше, выдал бы ее за тебя, Рич, и все дела! А ты, как честный человек… Хотя какой ты, к гакам, «честный человек»! Вот объясни мне – чего тебе надо? Ради чего ты развел весь этот бардак?

– По-моему все и так ясно. – Рич дернул себя за бороду. – Я хочу, чтобы вы с Эйдзоку прекратили войну.

– Войну? – Юдзиро изумленно захлопал глазами. – Ты это о чем?

– Почтенный господин Рич, очевидно, имеет в виду предстоящую войну между нашими домами, дорогй Юдзиро, – вмешался Эйдзоку. – Я прав?

– А, точно! – Юдзиро хлопнул себя по лбу. – Мы же воюем. Вернее, скоро будем. А в чем, собственно, проблема?

– Я же сказал: откажитесь от этой идеи. Решите свои споры как-нибудь иначе. – Рич нахмурился.

– М-м-м… Эйдзоку! – Юдзиро озадачено почесал затылок, – А мы, вообще, из-за чего воюем?

– Думаешь, я помню? – глава Дома Сёрито фыркнул. – Это надо у военных советников спрашивать. Да и какая разница?

– Что значит, «какая разница»? – глаза Рича полезли на лоб. – Вы что, воюете друг с другом и не помните за каким хреном?!

– Как это «не помним»?! – обиделся Юдзиро. – В мелочах, может и не помним, но уж общий смысл всегда один и тот же и от века к веку не меняется, верно Эй? Холопы – как бочонки в винном погребе: затычку надо, время от времени, вынимать. Вот и все. А он – «не помните»…

– Почтенный Ю хочет сказать, – вмешался Эйдзоку, – что причины локальных конфликтов, время от времени разгорающихся между Домами, по сути, неизменны, вне зависимости от официальной версии. Если народу живется плохо – а народу всегда плохо; уровень достатка здесь ни при чем – то, рано или поздно, он начнет искать причины своего бедственного положения. Сказать правду самому себе, то есть признать, что причина неприятностей – в них самих, в этих рожах, которые они ежедневно видят в зеркале, для подавляющего большинства не представляется возможным: для этого не хватает либо мозгов, либо смелости. Поэтому виноватым всегда оказывается ответственное руководство, особенно если обывателя поддерживают соседи. «Вот какой Эйдзоку мудак, давайте побьем его камнями, и все у нас сразу станет замечательно: рис будет расти на голых скалах, деньги посыплются с неба, а молодые барышни станут ломиться во двор крестьянина Пу целыми толпами, чтобы разделить с ним ложе страсти». Ну и так далее; принцип, думаю, ясен.

– А если в правительстве, действительно, все как один – подонки, сволочи и воры? – Рич все больше мрачнел; он уже начинал понимать, куда клонит Эйдзоку.

– Да какая разница? Правительство хорошим не бывает в принципе: любого из моей свиты или свиты Юдзиро можно просто так брать и вешать – не ошибешься, потому что обязательно попадешь на вора и взяточника. Но если накопившееся социальное напряжение разрядится внутрь государства, то есть начнется революция, восстание, бунты и так далее, это приведет лишь к хаосу и ослаблению страны. Пострадает экономика, инфраструктура, долгое время формировавшийся политикум… да все на свете! Вот например: деревню Фу каждый год затапливает по весне, потому что местная речушка выходит из берегов. Староста Фу решает возвести на реке плотину и идет к местному бо выбивать деньги. У бо, конечно же, денег нет – да и не станет он брать деньги из собственного кармана – поэтому бо, в свою очередь, идет куда повыше. А «повыше» сидит знакомый дафу, который ему то ли кум, то ли сват, то ли брат и поэтому соглашается выделить деньги, но с условием предварительного распила. И так по всей цепочке до самого низа. В итоге староста получает средства на строительство (из которых, конечно же, часть кладет в карман и себе), а все остальные – свой кусок. Конечно же, это воровство, но не будь этой проклятой цепочки, состоящей сплошь из воров, плотина в Фу вообще не появилась бы. Потому что первый же бо просто скажет «денег нет», вот и все. И если революция все-таки случается и всех этих взяточников сплавляют по течению Великой Реки, то новая бюрократия формируется тут же, причем с такой скоростью, что кажется, будто ничего не поменялось вообще. Но нет бюрократии хуже, чем бюрократия постреволюционная, потому как она мало того что ворует, но еще и макает свои перья в бочки с кровью. Поэтому необходим внешний противник – лучше всего сильный. А, да, еще коварный и наглый, виновный во всех мыслимых и немыслимых бедах.

– Вот стакнутся наши войска, наваляют друг другу по шее, и можно будет спокойно спать еще лет десять, – Юдзиро довольно потянулся в кресле. – А ты говоришь – «прекратить войну». Тоже мне, выдумщик!

– Почетнный Юдзиро хочет сказать, – Эйдзоку устало прикрыл глаза, – что «запуск» войны от нас мало зависит. Мы так же не властны над политическими процессами в своих Домах, как не властны над ветрами или закатами. Потому что если кому-то из нас вздумалось предотвратить войну, то, для начала, нам следовало бы остановить пропагандистскую машину и перебить всех своих генералов, а это невозможно. Вы, Рич, считаете нас кем-то вроде богов, но мы не боги. Мы просто кучера на козлах, и наши повозки давно и надежно едут по накатанной колее. Вот у вас есть эти… как их… пара… пароходы? Паровозы? Да, паровозы. Они, если я правильно помню, катаются по таким железным полоскам, да? Вот скажите, Рич: может паровоз сойти с пути? А если сможет, то что с ним потом станет?

Рич молчал и хмурился. С каждой минутой дипломат мрачнел все больше. Жао видел, что хозяину очень хочется возразить Эйдзоку, но он не знает как: проклятый политик был до отвращения логичен и последователен. Рич, изначально настроенный на жесткое противостояние, представлял себе этот разговор совсем не так. Он оказался в положении завоевателя, который привел свою армию под стены города, но не смог начать осаду, потому что ему снисходительно объяснили: мол, приятель, здесь совершенно нечего ловить; давай-ка лучше выпьем, и поговорим о жизни. Теперь Рич, как ни крути, выглядел идиотом и что хуже – идиотом, стремительно теряющим опору под ногами.

– Стоп! – Хикару резко хлопнула в ладоши. – Эйдзоку, хватит! У нас не вечер популярной политологии! Мы тут серьезные проблемы обсуждаем, между прочим!.. Рич, я так понимаю, что Вас беспокоит не столько политическая ситуация в Домах, сколько Ваши торговые отношения с домами Нобу и Сёрито, так?

Рич хмуро кивнул. Судя по всему, дипломата сейчас беспокоила только возможность испариться ко всем чертям. Или, хотя бы, стать прозрачным.

– Не понял? – Эйдзоку сделал брови «домиком». – О какой именно торговле идет речь?

– Эй, – Юдзиро фыркнул, – Ты, конечно, редкое трепло и умник, но иногда не понимаешь совсем простых вещей. Рич думает, что если мы устроим бучу, то его торговля накроется медным тазом. Потому что торговые пути станут небезопасны, а кое-кто из торгашей повиснет на суку.

– Обязательно повиснет, – закивал Эйдзоку. – А как же. Но в чем…

– А в том, что Рич-то у нас один. Мы же порвали все отношения с Западом, наш мир теперь упирается в Стену…

– Это твой упирается, мой восточнее…

– Не перебивай, а то я все забуду! У меня длинные мысли в голове не задерживаются… Так вот, если мы сейчас сольем Рича, то останемся без этой их западной механики, без справочников для наших колдунов, без алхимических штуковин… короче, без всего, что Рич нам таскает контрабандой.

– Почему это «контрабандой»?!

– Ну как же? Официально мы придерживаемся политики этого… как его… изо… изля…

– Изоляционизма?

– Угу, его самого. То есть со странами за Стеной не торгуем. А это значит…

– А, я понял, – Эйдзоку облегченно вздохнул. – Мы потеряем эксклюзивный источник товаров с Запада, а Рич больше не сможет наваривать барыш на наших шелках, посуде, опиатах и… ну, короче, чем он там еще спекулирует. Рич, я правильно понял?

– Правильно. – Дипломат схватился за голову. – Как-то так.

– …и если мы официально не порвем с ним всякие отношения на время войны, то это будет против всех традиций и правил, – Юдзиро треснул кулаком по столу. – Теперь тебе все ясно, Эй?

Эйдзоку подпер подбородок кулаком и задумался. Рич напрягся: если глава Дома Сёрито думал над какой-либо политической проблемой больше десяти секунд, то, значит, это была действительно сложная проблема. Даже крупнейшие и сильнейшие из Домов, самозабвенно играющие в военную экспансию, предпочитали не нарываться на Эйдзоку, уж слишком талантливым махинатором тот был.

На этот раз Эйдзоку Сёрито думал секунд пять. Затем лицо его разгладилось; сетка морщин в уголках глаз исчезла, а губы слабо задрожали.

Он поднял на Юдзиро хитрый взгляд, дернул своим острым и длинным носом, что периодически совался в дела даже самых отдаленных и незначительных Домов периферии и сказал:

– Хигаши и Окума.

Жао быстро моргнул пару раз. Для него имена этих двух Великих Домов, чьи земли лежали восточнее Сёрито, были просто набором звуков – он даже никогда там не был. Но вот для Юдзиро эти имена имели вес. Можно даже сказать, что они имели вес золота и аромат свежих отбивных: Дом Нобу давно точил зубы на Военный Союз Хигаши-Окума, и только боязнь не вытянуть эту войну сдерживала аппетиты Юдзиро. Боязнь, кстати, вполне обоснованная: армия Военного Союза была одной из сильнейших в Заоблачной Империи.

Глаза Юдзиро вспыхнули. Он непроизвольно облизнулся и быстро спросил:

– Союз или военная взаимопомощь?

– Помощь.

– А барыш?

– Пополам, плюс репарации.

– А земли?

– Мое – все, что западнее гор Син. Твое – все остальное.

– И перевал Кадзицу.

– Бери. Но для Сёрито – беспошлинная зона на веки вечные и право свободного прохода войск.

– Договорились.

Лицо Рича в течение этого короткого сумбурного разговора постепенно менялось. Поначалу дипломат смотрел на монархов с недоумением, затем – с сочувственным пониманием, а под конец – с живым интересом. Когда Эйдзоку достал откуда-то из штанов политическую карту Заоблачной и, высунув от возбуждения кончик языка, принялся водить по ней стилом, параллельно смакуя названия населенных пунктов и крепостей, дипломат осклабился и, прокашлявшись, спросил:

– Я так понимаю, почтенный Эйдзоку не хочет сворачивать военную кампанию. Он хочет направить ее в другое русло.

– Ага, – печально кивнула Хикару. – Эти два остолопа уже давно облизываются на Военный Союз, но нападать поодиночке им страшно.

– Вообще-то, нам и вдвоем страшно. – Юдзиро пожал плечами, не отрываясь от карты, которую изучал из-за плеча Эйдзоку. – Рич, а Рич – сколько огнестрелов ты можешь притащить и каких?

– М-м-м… – Рич поводил пальцем в воздухе, что-то прикидывая. – Пятьсот ружей. Месячный срок. Цена прежняя, но если заберете всю партию, то продам со скидкой. Двести револьверов – управлюсь за две недели. Пушки – двадцать штук; лафеты с колесами, легко передвигаются двумя лошадьми. За пару месяцев достану. Если заберете сразу всю партию – отдам вместе с каждой пушкой бесплатный ящик снарядов.

– И пороха!

– Он им не нужен. Точнее, он уже в гильзе. Пружинный механизм полуавтоматической подачи снаряда и специальный бинокулярный прицел. Это устаревшие орудия, списанные и подлежащие утилизации, но мои механики быстро доведут их до ума, и эти пушки прослужат вам еще очень долго.

– Сорок! Сорок пушек!

– Шестьдесят! Тридцать ему и тридцать – мне! Нет, нет так: двадцать ему и сорок мне! А вообще он и десятью обойдется…

– …Тысячу ружей! Слышишь, Рич?! Тысячу! И алхимические бомбы, если этот хмырь заберет мои пушки! Двадцать ящиков!

– …Поймите, Рич, паровые самоходки это замечательно, но не в горах же! У нас пересеченная местность. А вот саперное оборудование – штука, действительно, интересная. И колеса с резиновым покрытием – сильно, очень сильно! Покупаю!

– Крупный калибр? Помилуйте, да зачем он Вам!.. Да, такие есть, но их устанавливают на военных пароходах…

– …Ваша сталь – редкое дерьмо, Рич! Давайте так: я покупаю у Вас просто рамы с паровыми двигателями, а потом…

– …Могу продать дирижабль. Почти новый, еще не списанный. Заполняется теплородом; топливо – очищенный уголь или керосин. Два пулемета, увеличенная бомбовая нагрузка…

– …Дадим ему подданство и награду. За… э-э-э… особые заслуги перед Домом.

– Какие еще заслуги?

– Дубина ты, Ю. За снабжение, конечно. У твоей торговой гильдии есть особые награды?

– Ну да.

– Вот какую-нибудь и всучим.

– Могу еще попытаться достать танк…

…Они уже не думали о похищении наследницы и оскорблении величества. Они двигали по карте воображаемые войска, осаждали крепости, казнили непокорных и милостиво принимали капитуляцию. Они делили шкуру неубитого медведя и считали прибыли. Их глаза горели, пальцы плели в воздухе замысловатые кружева, словно «наматывая» какое-то сложное многоуровневое заклятье, и Жао подумал, что, в сущности, так оно и есть: владыки Домов и Рич делали сейчас то же самое, что и колдуны – визуализировали желаемые события, подкрепляя их своей волей и властью. История уже скрипела всеми сочленениями, натягивая незримую тетиву и готовясь снести головы ничего не подозревающим неудачникам.

Вот так просто и буднично решилось то, что Рич называл своей Большой Проблемой. Торговец-дипломат оказался обеспечен военными контрактами на ближайшие несколько лет, а владыки Домов, в полном соответствии с заповедью известного западного экономиста, превращали навоз в золото, а неудачу – в счастливую случайность. И все это происходило, так сказать, «на коленке», в огромном пустом шатре, где воняло прогорклой едой и несвежими подштанниками. Это впечатляло.

– … И вообще, – Юдзиро махнул рукой так, что чуть не перевернул стол, – шантажировать меня при помощи Ли – гиблое дело. Все равно она никогда не стала бы моей наследницей, потому что ее забирает к себе Хикару. Правильно я говорю?

– Верно, – устало кивнула Хозяйка Белой горы. – Это дело решенное.

– Вот как? – удивился Рич. – Тогда зачем вся эта затея с переговорами? Не проще было бы…

– Нет, не проще, – отрезал Эйдзоку. – Не проще, потому что мы с Ю лично попросили Великую Мать об этой встрече. У нас, как Вы, Рич, уже должны были понять, есть своей интерес.

– Нам нет резонов с Вами ссорится, Рич, – кивнул Юдзиро. – Нам необходимо военное преимущество, необходима экспансия, нам хотелось бы раз и навсегда объединить всю Заоблачную под одним флагом и властью одного человека. Реальной властью, а не фиктивной, как у Императора. Нельзя прожить тысячу лет втянув голову в панцирь, и дело тут не столько в нашем желании развиваться, сколько в необходимости этого. Была одна война с Западом, будет и вторая и третья. Если мы не объединимся, не соберем все свои силы в одном сильном кулаке, то нас просто сожрут. Это, друг мой, геополитические реалии и нам выпала сомнительная честь возглавить караван, прущий в будущее, вот и все.

– А почему «сомнительная»?

– Знаете, Рич, – Эйдзоку усмехнулся, – в Заоблачной есть такое проклятие: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». Или, если перевести точнее, «в эпоху интересных событий». Смысл ее в том…

– Не продолжайте. – Рич покачал головой. – Я отлично понимаю, в чем смысл. Да, Вы правы. Однозначно правы.

– А что же девочка? – вмешалась Хикару. – Когда я смогу ее получить?

– А, девочка… – Рич немного подумал. – Да хоть сейчас. Жаль, конечно, расставаться с такой приятной молодой особой, но, как говорится, договор дороже денег. Она в изоляционной камере и я…

– Но почему?

Жао так и не понял, как этот тихий голос, прошелестевший под сводами шатра, мог кто-то услышать. Но услышали его все.

Пять голов резко повернулись к входному клапану; пять пар глаз уставились на стоящую там девочку. Во взгляде Хикару были удивление и оторопь; Юдзиро и Эйдзоку смотрели на гостью с насмешливым облегчением, а Рич…

Взгляд хозяина не понравился Жао. В нем перемешивались страх и недоверие, но, что хуже всего, на лице дипломата пылали костры стыда. Это продолжалось всего мгновение; затем глаза Рича снова остекленели, но в этот миг наемник понял, что хозяин, похоже, сделал что-то очень нехорошее.

Нехорошее и опасное.

– Почему? – повторила Ли Нобу со слезами в голосе. – Я же… Я же помогла тебе. Ты же обещал, что не отдашь меня ей… Ты же обещал!

– О чем это она? – Юдзиро Нобу сделал грозную мину. – Ли! А ну марш сюда!

– По-моему, она чем-то очень расстроена, – заметил Эйдзоку. – Девочка, успокойся! Мы уже обо всем договорились с господином Ричем. Тебя никто не обидит.

…Жао, разумеется, было знакомо древнее поверье, согласно которому у каждого воина есть свой личный дух-охранитель, помогающий в трудных ситуациях и спасающий своего протеже от совсем уж глупой смерти. Наемник, конечно, не верил в эту сказку – на всех воинов никаких духов не напасешься, да и полезных советов от своего «духа» он не получал. Максимум, на который был способен его «внутренний голос» это намекнуть, что вот именно эта конкретная порция саке будет лишней или подсказать (как правило, ошибочно), под какой плошкой окажется фасолина базарного наперсточника.

Но Жао знал, что у него есть нечто другое, то, что Рич называл «сигнализацией в заднице» – некое устройство, которое, опираясь на жизненный опыт и незначительные, с первого взгляда, изменения окружающей обстановки подавало сигнал «пора сматывать удочки». Это был, своего рода, тревожный колокольчик в комнате охраны и сейчас этот «колокольчик» дребезжал, как сумасшедший.

Мышцы Жао напряглись в знакомой последовательности, чтобы тут же расслабится, сбросить ненужное напряжение, переводя наемника в «боевой режим». Время, как обычно, притормозило, превращая секунды в минуты, позволяя спокойно обдумать каждое решение и оценить окружающую обстановку. Пальцы привычно сжали рукояти мечей, готовые в любой момент освободить свистящий вихрь смерти, но…

Но что, дьявол его забери, происходит?! Откуда взялось это тяжелое предчувствие надвигающейся опасности?

Вот Юдзиро Нобу: сложил руки на груди и хмурится – ох и влетит же наследнице за фокусы с дворцовым порталом! Рядом Эйдзоку: на лице монарха благожелательная улыбка человека, любящего счастливые развязки. Он доволен: все складывается как нельзя лучше.

А вот хозяин явно напряжен – в глазах чуть ли не испуг. И руки держит на уровне груди, сложив пальцы в знакомые колдовские мудры, готовый в любой момент швырнуть убийственное заклятье. Тоже что-то почувствовал? Да и Хикару тоже на взводе: губы плотно сжаты, тело напряжено, взгляд застыл на девочке у порога. Смотрит на нее так, будто в руках у Ли Нобу, как минимум, ядовитая змея. Или бомба с подожженным фитилем.

А девочка… А девочка плачет, спрятав лицо в ладони: плечи и все тело Ли сотрясает мелкая дрожь, а волосы наследницы Великого Дома красиво развеваются на ветру…

На ветру?!

Дальнейшие события развивались с чудовищной быстротой.

Девочка замерла, резко вскинула голову вверх, словно собираясь чихнуть, а затем ноги Ли Нобу оторвались от пола. Она поднялась в воздух – невысоко, всего-то на пару цуней, изогнулась дугой и… взорвалась.

Вернее, так поначалу показалось Жао. На самом деле воздух вокруг девочки вдруг резко сжался в тугой клубок, а затем с резким хлопком рванулся во все стороны сразу, поднимая с пола циновки, разбрасывая подушки, в клочья разрывая те, что оказались недостаточно прочными.

Но наемник уже действовал. Одним могучим прыжком Жао преодолел расстояние до стула Рича и повал хозяина на пол, прихватив по дороге Юдзиро Нобу, который только успел удивленно хлопнуть глазами.

Вовремя. Полыхнул голубой свет, что-то глухо грохнуло, зашипело, и стулья Императоров-Драконов разлетелись пылающей щепой. Краем глаза Жао увидел Эйдзоку: монарху каким-то чудом удалось спрятаться под стол, от которого теперь остались только четыре ножки, красиво упавшие правильным крестом.

Хикару, которую первым порывом ветра швырнуло на пол, взмахнула рукой и Эйдзоку накрыл полупрозрачный купол, переливающийся всеми цветами радуги. Об защитный экран тут же разбилось очередное кресло – сила удара просто потрясала.

Рич схватил Юдзиро за воротник, резко рванул главу Дома к себе и в мгновение ока сотворил перед девочкой световую стену-гаситель. Жао не придумал ничего лучше, чем тут же за ней укрыться.

– Что происходит?! – заорал Юдзиро, размахивая руками, что в положении лежа выглядело довольно комично. – Что это за чертовщина?!

– Спонтанный выброс! – Хикару сморщилась от боли, когда одна из пролетавших щепок саданула ей в бровь, рассекая кожу. – Врожденные способности без контроля!

Жао похолодел от ужаса. Он знал, о чем идет речь – хозяин часто рассказывал ему истории из жизни великих колдунов и читал выкладки из учебников по Другим Искусствам. Спонтанный выброс – неконтролируемое хаотическое проявление колдовских способностей, обыкновенно случающийся у детей, еще не успевших пройти базовый курс по самоконтролю. Не колдовство, о нет – Магия в чистом виде, дикая, необузданная, на порядки мощнее всего, на что способны рядовые колдуны, но, к сожалению, полностью лишенная тормозов сила, единственной формой проявления которой являются все формы агрессии, начиная от битья посуды и заканчивая полным уничтожением крупных городов. Спонтанные выбросы случаются редко, но, как правило, их провоцирует резкий эмоциональный «взрыв» пополам с истовым желанием что-то изменить – здесь и сейчас.

«Интересно, а на что способна в этом состоянии одна из самых сильных колдуний в мире?», – подумал Жао. «Устоит ли против нее та же Хикару? Вряд ли, ой вряд ли… Такие „магические приступы“ внезапно начинаются, быстро набирают силу, достигают своего апогея через пару минут и резко заканчиваются, не причиняя человеку-источнику ни малейшего вреда. Но к тому времени когда у Ли Нобу это пройдет, нам всем придет кирдык, а девчонка очнется в центре дымящегося кратера. Здорово. Просто обалдеть, как здорово».

Вспышка. Грохот. Протуберанец голубого огня с оттяжкой хлестнул по щиту Хикару и тот лопнул, как перезрелая слива. Брызнули искры, заорал Эйдзоку, которого подняло в воздух и швырнуло в дальний конец шатра. Запахло горелым. Воздух налился удушливой тяжестью, свернулся в клубок и молотом опустился на Рича. Защитная стена, поставленная дипломатом, прогнулась, замигала и исчезла.

Хикару подняла руки и выкрикнула что-то непонятное. Ее тонкая фигурка исчезла в сполохах ледяного пламени, а в следующий миг Великая Мать метнула в Ли Нобу трещащее от распирающей его силы заклятье. Визуально это выглядело как сноп кристаллических игл, вылетевших из ладоней Хозяйки Белой горы и ударивших в висящую в воздухе девочку.

Куда там! Бушующая вокруг сила отразила направленное в центр своего естества заклинание легко и небрежно как разбушевавшийся выпивоха, отмахнувшийся от назойливой мухи. И не просто отразила – часть сияющих иголок, завизжав от внезапно влитой в них новой силы, развернулась и полетела обратно в Хикару.

Она выдержала атаку. Но Жао видел чего ей это стоило: из ноздрей старой женщины брызнула кровь; ее бросило на пол и придавило невидимым прессом, расплющивающим сложные колдовские завитки очередного заклинания, дробящим кости, выжигающим легкие, а главное – полностью блокирующим внешний приток эфира, тем самым превращая самую могущественную колдунью Заоблачной Империи в ветхую сломанную куклу.

Рич взревел медведем-шатуном, выкрикнул формулу и запустил в девчонку нечто напоминающее широкую огненную ленту. Лучше бы он этого не делал: заклятье обогнуло Ли Нобу по широкой дуге, «проглотило» энергетический заряд Дикой Силы и распавшись на несколько «лент» побольше рванулось к Ричу.

Его спас инстинкт – в последний момент дипломат понял, что такой удар ему не отразить и просто-напросто отпрыгнул в сторону. На том месте, где он только что стоял, расплескалась лужа горячего стекла; что-то глухо хлопнуло, завоняло палеными тряпками.

Шатер еще стоял, но на его стенах начали появляться несимметричной формы подпалины. Сизый дым ел глаза, драл горло, не давал дышать. Каркас из дерева и веревок уже не выдерживал, и становилось понято, что еще чуть-чуть и вспыхнувший купол накроет всю почетную делегацию пылающим занавесом.

Что гораздо хуже – начала трястись земля. Это не было похоже на простое землетрясение пару-тройку которых пришлось пережить Жао; мощые низкочастотные вибрации исходили, казалось, от всего вообще, словно окружающий мир превратился в какой-то сумасшедший колокол. И это странное биение, отдававшееся глухой болью где-то в самом центре человеческого естества, понемногу раскалывало реальность на части.

Рассыпались, брызнули во все стороны голубыми искрами канаты-растяжки под куполом шатра. Затем исчезла гравитация: весь дымящийся на полу мусор взлетел вверх и остался висеть в воздухе. Та же участь постигла и всех, кто находился внутри: Рич с Юдзиро, красиво вращаясь, взмыли к потолку; Эйдзоку и Хикаро, смешно дрыгая ногами, поплыли над полом в сторону выхода, а сам Жао просто повис на месте, беспомощно загребая воздух.

Раздался звук, точно хрустальный бокал разбили о камень, и перед носом у наемника появилась трещина. Тонкая глянцевито-черная нить рассекла воздух так как если бы это было хрупкое прозрачное стекло и побежала дальше кривым безумным зигзагом.

Это лопались по швам время и пространство, не выдерживая чудовищной, невероятной перегрузки и Жао понял, что сейчас произойдет. Давным-давно такого рода катастрофы красиво называли «прорывами Хаоса», но на самом деле перегруженный мировой эфир просто возвращался в свое изначальное состояние не-существования. Случались такие катаклизмы невероятно редко, но наемник не думал, что ему доведется рассказать своим внукам о том, как его угораздило стать свидетелем столь исключительного явления. Совсем скоро этот перевал, да и весь горный кряж станут достоянием истории, оставшись в этой реальности только на картах – впрочем, тоже ненадолго. Тысячи и тысячи ли выжженной, ошлакованной земли и оплавленного камня – вот и все что останется здесь, и еще долгие годы люди будут обходить эти места десятой дорогой: в местах эфирных разрывов любят селиться Другие, о которых лучше лишний раз не упоминать.

Жао закрыл глаза и приготовился умирать.

И поэтому он не увидел того, что случилось потом. Он не видел, как Хикару, рыдая от боли в изувеченных костях, пытается сотворить хоть какую-то защиту и терпит поражение за поражением – Дикая Сила полностью лишила ее колдовских способностей на ближайшие несколько часов. Он не видел, как Эйдзоку активировал амулет, который ему непонятно как удалось протащить на Совет вопреки всем правилам и контролю со стороны Великой Матери, создавая вокруг себя тонкую пленку «Нулевого Кокона» – идеального щита, способного выдержать одновременный взрыв десятка тысяч алхимических бомб. Он не видел, как Юдзиро лишился левого уха, когда пролетавший мимо осколок стекла чиркнул его по мочке.

И он не видел, как Франклин Рич, убийца и дипломат, сунул руку во внутренний кармин, извлекая на свет маленький тупоносый револьвер.

Выстрела никто не услышал.

Сила бушевавшая вокруг Ли Нобу с легкостью отражала любое заклятье, но оказалась неспособной остановить маленький быстрый кусочек свинца. Пуля ударила девочку чуть ниже левой груди и застряла на выходе остановленная тонким детским ребром тут же развороченным в мелкую костяную щепу. Брызнула кровь.

И тут же все закончилось – резко, одним махом, как по мановению волшебной палочки. Замерла ветряная мясорубка, разлетелись в стороны убийственные осколки мебели и стекла, погас голубой огонь. Стих бушующий под куполом шатра магический ураган Дикой Силы, что мгновение назад в приступе слепой ярости был готов уничтожить добрый кусок Заоблачной Империи, парочку незадачливых монархов, одну колдунью и немного по мелочи. Захлопнулись трещины на поверхности континуума, в клочья разлетелись пламенные протуберанцы.

Последней вернулась гравитация: все, что находилось в Шатре Совета, одним махом рухнуло на пол. Тут же раздались стоны и ругань: Эйдзоку каким-то образом умудрился приземлиться прямо на Хикару, едва не довершив начатое эфирной бурей, а Юдзиро шмякнулся задом как раз в кучу битого стекла и теперь орал благим матом, вытаскивая из ягодиц осколки.

И только Жао уходящая в никуда Сила поставила на ноги аккуратно, почти нежно. Наемник даже не заметил, как его ноги коснулись пола и открыл глаза только тогда, когда понял, что энергия, грозившая раздавить его в лепешку, развеялась без следа.

Он открыл глаза.

Вокруг него тлели разбросанные по полу обломки дерева, дымились стены шатра, где-то за спиной Жао стонали в темноте раненые люди, но наемник не смотрел по сторонам. Его взгляд был прикован к тонкой белой фигурке, лежавшей на полу у входа. Ли Нобу – бывшая наследница Великого Дома Нобу и несостоявшаяся Великая Мать скорчилась среди разодранных в клочья подушек и на груди девочки быстро расплывалась большая красная клякса.

Наемник повернул голову и посмотрел на Рича.

Рич улыбался.

..Красный цвет. Затем зеленый. Опять красный. Разноцветные вспышки, похожие на те, что появляются в темноте за закрытыми веками, если перед этим долго смотреть на солнце. Легкое потрескивание, как перед раскатом грома.

Реальность понемногу возвращалась, застывая вокруг Фигаро подобно свежей штукатурке на стенах. Следователь поморщился и принялся массировать виски – голова болела просто жутко. Обычное дело: увлекся, засмотрелся, потерял над собой контроль, и в результате его личность оказалась временно вытеснена информационным потоком кристалла-проектора. Тут уж ничего не поделаешь – высокая психическая чувствительность. В детстве он тоже долго не мог заснуть, наслушавшись страшных сказок.

– Сигарету?

Это был Логос. Презиратор сочувственно смотрел на Фигаро, протягивая ему пачку «Альянса» – довольно-таки мерзких сигарет, которые делали в западных провинциях королевства по французской лицензии. Следователь не любил французские сигареты – они все были слишком легкими и всегда пахли женскими духами.

– Нет, спасибо… А, вообще, давайте. Черт, голова-то как болит…

– Это скоро пройдет.

– Да я знаю… Пожалуй, мне стоит спуститься к Френну, пропустить стаканчик-другой.

– Боюсь, не выйдет, – презиратор покачал головой. – Запасы спиртного в местной столовой подошли к концу, а в винном погребе – немцы. Они настраивают свою аппаратуру и в качестве меры предосторожности запечатали все двери.

– Ну, тогда я просто прогуляюсь в город.

– Опять-таки не получится. Выход за пределы купола – только по спецпропускам. Вам я такой выхлопотать не смог, потому что в этом проекте Вы просто консультант.

– То есть, – Фигаро кисло усмехнулся, – мне придется сидеть тут до самой развязки?

– Да, – кивнул презратор. – И, знаете, я Вам по-черному завидую, Фигаро. Это не та работа, которой должен заниматься нормальный человек.

– Но лиса… – Следователь провел рукой по лицу, словно пытался смахнуть невидимую паутинку. – Вы ее не потянете. Никто не потянет.

– Да, – просто кивнул презиратор. – Кровавый Грех, убийство сильнейшей колдуньи, родовое проклятие и Па-Фу, вызванная архимагом всей Заоблачной Империи – не думаю, что у нас получится ее остановить. И не думаю, что у наших гостей тоже что-то выйдет. Вряд ли кто-либо на всем белом свете вообще сможет дать отпор этой лисе.

– И что теперь? Отдадите ей Рича?

– Нет, – Логос тяжело вздохнул. – Не отдадим. Теперь все это дело вышло из-под нашего контроля.

– Не понимаю. – Следователь взял у презиратора сигарету и прикурил от его пальца.

– Пока Вы сидели тут в трансе, я получил служебную записку из Министерства Обороны. Теперь они здесь главные.

– Что?! – следователь поперхнулся дымом. – Неужели Рич настолько важен для военных?

– Рич им вообще побоку. Просто для них это уникальнейший случай испытать свои новые разработки на Другой такой беспрецедентной мощи.

– Как и для немцев?

– Фигаро, Вы не знаете наших военных колдунов. Немцы по сравнению с ними – дети. Это банда, у которой вообще нет никаких принципов, зато есть заклятья массового уничтожения… Хотя стоп. Это уже пошла сверхсекретная информация, за разглашение которой мне оторвут голову – и не в переносном смысле. Да и знать такие вещи Вам не обязательно. Главное, что через несколько часов здесь разразится ад.

– А город?!

– Эвакуация в самом разгаре. Но это уже не Ваша забота – опять-таки завидую.

Некоторое время следователь просто молча курил, потирая виски. Вид у Фигаро был нездоровый и презиратор даже мельком пожалел его: лицо вытянутое, кожа бледная, как пергамент да еще, похоже, мигрень. Что поделаешь – нервы.

– И что мне теперь делать? – Фигаро желчно фыркнул. – Просиживать штаны в Инквизитории до особого распоряжения? Написать завещание? Присоединиться к ударной группе? Напиться?.. А, да – напиться не получится.

– Пока что просто будьте готовы. – Презиратор встал, отряхнул брюки и махнул рукой в сторону центрального корпуса Инквизитория. – И находитесь где-нибудь поблизости, чтобы, в случае чего, я смог бы найти Вас быстро.

– Быть готовым к чему, позвольте спросить?

– Ко всему, Фигаро, – Логос ослепительно улыбнулся. – Ко всему.

Время: 15:55.

Вечерело.

Солнце медленно спускалось к горизонту; его свет постепенно приобретал густой медовый оттенок, напоминающий о лете, сонном гудении пчел и вязком аромате до краев наполненных сот. Купол, накрывший Инквизиторий, забавным образом искажал формы, и повисшее среди легких облачков светило казалось тяжелым шаром литого золота, который некий гигант, преисполненный лихого молодецкого куража, зашвырнул шутки ради в небеса.

Фигаро выдохнул табачный дым, отшвырнул окурок и глубоко вздохнул. Посчитал про себя до десяти. Потом еще раз. Изо всех сил пнул парковую скамейку. Шапка мокрого снега свалилась с широкой деревянной спинки, открывая облупившуюся желтую краску и вырезанную перочинным ножом надпись «Френн мудак» на разбухшей от влаги доске.

– Черт!

Жирная ворона, громко хлопая крыльями, сорвалась с верхушки клена, возмущенно заорала и попыталась перелететь через забор, но врезалась в купол, и очумело дрыгая лапками, бухнулась в лужу. Где-то во дворе что-то затрещало, полыхнуло алым огнем; в воздухе запахло электричеством и колдовством.

– Черт! Дьявол! Дерьмо!

Следователь опять пнул скамейку, но избиение ни в чем не повинного садового декора не принесло должного облегчения. Фигаро злился.

Он злился на Френна, на Логоса, на лису, на Рича, но больше всего – на самого себя. Делом зарвавшегося дипломата занялись военные, а это означало что очень скоро здесь, в Нижнем Тудыме, распахнутся ворота преисподней. Все это было понятно и до некоторой степени логично, вот только следователь, при всем желании, не мог заставить себя воспринимать происходящее серьезно.

Фигаро знал, что обладает не в меру развитой интуицией – это замечали еще преподаватели в университете. Вот только такое «понимание задницей» не имело юридической силы. Невозможно доказать что-либо основываясь лишь на том, что «я нутром чую!», особенно если тебе уже за сорок и ты следователь ДДД, а не какой-нибудь оракул-синоптик.

Нельзя было просто подойти к Френну с Логосом и сказать: «сворачивайте операцию». Нельзя было заявить «лиса не опасна» и тем самым повернуть вспять тот кошмар, что молодчики из Министерства Обороны готовились выплеснуть на город.

Ничего нельзя было изменить.

Или можно?

Фигаро схватился за голову, когда очередная вспышка боли пронзила виски ржавым напильником. Он был уверен – черт! – он знал, что Па-Фу не представляет угрозы для города; да что там – он был уверен, что лиса не опасна даже для Рича, но объяснить, почему это так следователь не мог. Все это не выходило за пределы смутных догадок и мгновенных озарений, строясь, главным образом, на его ощущениях.

Но что, собственно, он чувствовал?

…Как и все мужчины его возраста, которым в свое время не удалось отмазаться от армии, в молодости Фигаро перепало сомнительное удовольствие поучаствовать в войне с Рейхом. Некоторое время ему везло: колдунов его квалификации не посылали на передовую, но потом самоходки Рейха подкатили к столице и ситуация, как выразились Их Величества, «запахла жареным». На самом деле «ситуация» к тому времени уже смердела терриконами трупов и тем, что успело натечь в штаны союзников, но, в конце концов, до «прогрессивной Европы» дошло: если не вмешаться сейчас, то «потом» уже не будет – канцлер Гейгер с большим удовольствием сожрет «восточный пирог» не сразу, а аккуратными кусочками. Тем не менее, пару недель Фигаро таки пришлось провести в окопах, ползая по оторванным конечностям и налаживая беспроволочную связь, так что прелестей войны ему хватило на всю оставшуюся жизнь.

Он помнил, как это бывает: первые лучи солнца осторожно трогают влажную траву изувеченной снарядами и гусеницами танков равнины. Тогда от рыхлой земли поднимается туман, который пахнет травой и грибами. Не кровью и машинным маслом, как, по логике вещей и должно быть, а именно травой и грибами – незабываемый запах. Свежий и сонный как октябрьское утро в деревне, когда поля уже пусты и черны, а над рекой стоит мистическая сизая дымка – этот запах всегда нравился Фигаро.

Чуть позже к влажному запаху полей примешивается бодрящий аромат угля и сосновых дров – это готовится незамысловатый солдатский завтрак. Лязгают печные заслонки полевых кухонь – самых лучших полевых кухонь в мире, если верить королевской пропаганде, к быстро светлеющему небу поднимаются вертикальные столбы сизого дыма, а в окопах начинают шевелиться темно-коричневые фигурки. Все только коричневое и черное: солдатская форма, земля, трубы штабных землянок, закопченные коробки паровых танков, мокрые от росы дула дальнобойных орудий и даже «сосиска» дирижабля-наблюдателя в небе черна, как кусок угля.

Скребут ложки по тарелкам, а то и просто по внутренней поверхности касок; тихо ржут лошади – почти вся королевская кавалерия полегла под пулеметным огнем или была перемолота бронемашинами Рейха, поэтому оставшийся гужевой транспорт берегут, как зеницу ока и используют только в снабжении и при почтовых пересылках. Звенит инструмент механиков, снующих вокруг разбитых танков – немецкие машины оказались куда крепче и, что самое обидное, гораздо более маневренными. Да, королевские паротанки огромны и величественны, но медлительны и неуклюжи, а вот танки Рейха – быстры и проворны. Но главное: проклятые немцы додумались сделать орудийные башни своих «Панзеров» подвижными и теперь гусеничные крепости – гордость Королевства – уныло скособочившись, скучают у ремонтных палаток.

На первый взгляд все спокойно, но скрытое, подспудное напряжение уже сжимается, подобно виткам гигантской пружины, готовой привести в движение сумасшедшую музыкальную шкатулку войны. Скоро, совсем скоро завизжат пули, снаряды стальным дождем начнут утюжить блиндажи и окопы, небо прорежут хвосты шаровых молний, а над полем поплывут облака зеленого колдовского тумана, от которого не спасают даже защитные маски с угольными фильтрами-коробками. Все это чувствуют, каждым нервом, каждой клеточкой тела – незримый молот, готовый упасть на голову в любую секунду. Сон мигом слетает даже с самых ленивых часовых; в голове разливается холодная аммиачная свежесть, что, подобно шампанскому, ударяет в нос сотнями маленьких пузырьков.

Это – затишье перед бурей.

Так вот сейчас Фигаро не чувствовал ничего подобного. Злость? Да, конечно – он злился на себя и свою интуицию, которая, подобно сторожевой собаке, чуяла вора, но была не в состоянии объяснить, где именно тот спрятался. Еще следователь, разумеется, чувствовал голод – с самого утра он не ел ничего, что мог бы назвать полноценной пищей (для Фигаро это было смерти подобно). Ну и еще страдал от жары: заклятье климат-контроля окончательно превратило территорию Инквизитория в одну большую парилку.

Вот только было кое-что еще.

Покой.

Следователь яростно потряс головой, пытаясь прийти в себя, но, как ни странно, это привело к прямо противоположному результату. Фигаро вдруг подумал что инквизиторский сад, укрытый остатками мокрого снега, выглядит очень красиво: тонкие черные ветви переплетались, точно острые росчерки туши на синеве необычайно близкого небосклона, складываясь в буквы незнакомого языка, на котором природа, быть может, записывает свои простые секреты. Солнце отражалось в миллионах капелек талой воды, повисших на ветвях и когда ветер легонько перебирал их капли вспыхивали как россыпь волшебных кристаллов.

Что-то происходило с облаками в небе. Не то, чтобы они как-то изменились – это были те же самые облака, которые Фигаро видел бессчетное множество раз, но теперь они словно обрели запредельную четкость и резкость. Заходящее солнце золотило их пушистые бока, и можно было различить тысячи оттенков золотого и белого, органично переплетающихся с чернильной синевой теней в складках белых облачных мантий. А формы! Следователь никогда не видел облаков таких причудливых форм: золотая карета с коронами на крыше, парящая чайка, пузатый, пышущий паром самовар, девушка в шляпке с вуалью.

Кирпичи, из которых было сложено здание Инквизитория, пошли рябью, потемнели и вдруг открылись, словно шуфлядки старого шкафа, битком набитые воспоминаниями – все-таки это было очень старое здание.

«А ведь раньше это была городская ратуша», подумал Фигаро. «Но откуда я это знаю? Где-то когда-то прочел и забыл где и когда? Быть того не может».

Мир вокруг менялся. Он становился глубже, объемнее, с каждой секундой открывая все новые и новые грани повседневной реальности. То есть, сам по себе он остался прежним, просто вдруг стало ясно, зачем в небе горят звезды и почему ветер колышет траву под окном.

Фигаро остановился у маленького флигеля и принюхался. Цветы? Бред. Откуда в ноябре цветы? Он опустил голову и изумленно уставился на… да, так и есть: под крыльцом, у самого бордюра, из земли поднимались несколько голубых венчиков. Следователь никогда не видел ничего подобного: цветы напоминали подснежники, но были раза в три выше, а их тоненькие лепестки оканчивались черной траурной полосой.

Фигаро готов был дать голову на отсечение, что пару часов назад никаких цветов здесь не было.

Он огляделся по сторонам. Откуда-то долетел запах горячего шашлыка; заорал петух в сарае. В маленькой беседке у самой ограды два немецких колдуна-инженера, вместо того чтобы заниматься настройкой эфирных дросселей, пытались прижать парочку французских ведьм. Француженки хихикали и ненатурально отбивались. В глубине двора мелькнула троица подвыпивших инквизиторов; в небе хлопнуло, и зеленая ракета алхимического фейерверка прочертила над городом изящный зигзаг. На крыше Инквизитория некий колдун в трико играл на банджо.

Короче говоря, все происходящее постепенно переходило из категории «сумасшедший дом» в категорию «цирк шапито». И Фигаро понятия не имел, радоваться этому факту или приступать к плану «Б», то бишь дежурной панике.

Вот только паниковать не хотелось. Ни капельки. Не хотелось также забивать голову всякой ерундой вроде «долга» и «национальной безопасности». Фигаро подумал, что ему сейчас вполне хватило бы тарелки горячего супа, чая с булочками и кресла-качалки, в котором можно сидеть на крыльце Инквизитория, дымить трубкой и просто глазеть по сторонам. Ему пришла в голову фраза «созерцать величие Вселенной», но следователь тут же сообразил, что если отбросить лишний пафос, то смысл будет тот же, что и у «глазеть по сторонам».

…В центре двора колдуны уже успели соорудить шаткую металлическую конструкцию, похожую на телеграфный столб опутанный проволокой и утыканный ярко светящимися кристаллами-накопителями, и теперь суетились вокруг нее, комично размахивая руками и выкрикивая формулы. Фигаро расхохотался – эта компания напомнила ему пьяных студиозусов, наклюкавшихся до такой степени, что они решили отметить Рождество в конце осени, соорудив «елку» из подвернувшегося под руку металлического мусора.

Чуть в стороне следователь заметил Логоса; презиратор, похожий то ли на потерявшего бороду Морозного Деда, то ли на приобщенного к цивилизации шахтного гнома, стоял на перевернутом деревянном ящике с наклейкой «Королевская Тушенка, сорт первый» и дирижировал всем колдовским бедламом. Физиономия презиратора раскраснелась, глаза блестели и Фигаро подумал, что дело тут не только в хлестких порывах ветра – то холодного, то горячего. Судя по всему, Логосу удалось договориться с немцами, засевшими в винном погребе.

– Здравствуйте, презиратор! – следователь шутливо поклонился, слегка приподняв шляпу над головой.

– М-м-м?.. А, Фигаро… Добрый вечер… Но мы же только что с Вами виделись, нет?.. Хэнк! Хэнк, черт тебя подери!! Держи напряжение стабильным, а то мы опять потеряем картинку! Наши немецкие коллеги вряд ли будут этому рады… – Презиратор вздохнул и повернулся к следователю. – Вы извините, я просто сейчас немного занят… А, блин. Ну, хорошо: очень занят, ужас как занят. До начала операции осталось – всего ничего, и очень скоро… А, зачем я Вам это рассказываю. Вы и так в курсе.

– Да, Вы мне рассказывали… Простите, Логос – а где Рич?

– На городской площади, с военными. Нам с ребятами досталась самая сволочная работа: защищать его от возможных угроз, причем, скотина, защищать дистанционно и скрытно.

– «Угрозы» это Па-Фу?

– Да нет, причем тут лиса… Мы должны защитить его от предполагаемой отдачи заклятий – немецкого и министерского. При этом мы не знаем даже приблизительной колдовской «карты» того, что будет применяться, не говоря уже об эфирных сигнатурах. Маньяки, уроды… – Логос скривился и сплюнул в грязь.

– Ага… – Следователь немного подумал. – Логос, у меня к Вам вопрос. Очень важный. – Он дождался, пока взгляд презиратора перестал рыскать по сторонам и, наконец, остановился на Фигаро. – Да, спасибо… Где продолжение записи?

– Записи? – Логос недоуменно наморщил лоб.

– Да, записи. Записи с кристалла-транслятора. Того, который Вы притащили из Обсер…

– Стоп! Я понял. – Логос выставил вперед раскрытые ладони и сделал страшные глаза. – Не надо подробностей. Нет никакого продолжения.

– Это что, все?

– Запись? Ну да, конечно. А что Вам еще надо?

– А что случилось потом? Ну, после того как Рич убил девочку?

– Потом? – Логос пожал плечами. – Да я, вообще-то, больше и не записывал.

– Но почему?

– А зачем? Все и так ясно. К тому же запись идет в реальном времени, а времени-то как раз у меня и не было.

– Логос, – в голосе следователя было лишь бесконечное терпение, – скажите, пожалуйста, почему Вы решили, что лису вызвала эта колдунья? Ну, которая Хикару?

– Ха! – воскликнул презиратор, – да у кого бы еще хватило на это сил? Плюс кровавый грех, плюс похищение ребенка, да еще куча всего по мелочи… нет, Па-Фу мог вызвать только профи. Колдун высочайшего класса.

– А у самого Рича Вы спрашивали, что случилось потом, и когда именно колдунья призвала лису?

– У Рича? Нет, конечно. Да и когда б я успел? А теперь это и вовсе невозможно – он у военных.

Интуиция Фигаро, которую он всегда представлял себе огромной черной собакой, дремлющей среди темных болот подсознания, подняла голову и тихо рыкнула.

– А как с ним можно связаться?

– Фигаро! – Логос раздраженно тряхнул головой. – Заканчивайте! Сейчас уже, без малого, половина пятого! У нас времени осталось – всего ничего. Менее чем через сорок минут этот город исчезнет с лица земли, а вместе с ним и Па-Фу. Все, дело закрыто, бумаги подшиты, папки отправляются на самые дальние полки.

– Вот так вот просто уничтожите город, в котором живут ни в чем не повинные люди?

– Они получат новые дома. В Верхнем Тудыме. Черт, Фигаро, ну чего Вы от меня хотите! – вдруг взорвался Логос. – Вы думаете, я получаю от происходящего удовольствие? Думаете, что мне нравится испытывать новые разрушительные заклятья массового уничтожения? Тогда Вы глубоко ошибаетесь. Но я не могу ничего сделать. Понятно?! Ни-че-го! Ситуация давно вышла из-под нашего контроля и теперь мы можем только скрещивать пальцы и надеяться, что нас не зацепит – военные колдуны часто ошибаются в расчетах.

Презиратор опустил голову и замолчал, чтобы отдышатся. Выглядел Логос несчастным и Фигаро мельком пожалел презиратора: не каждый день высокие чины Ордена Строго Призрения получали по носу, да еще столь безыскусно.

Стоп.

Ордена Строго Призрения.

Минутку.

– Логос! – Фигаро вскинулся. – Кто официально заведует всем этим бардаком с лисой?

– Военные. Но техническая часть на мне. А зачем…

– То есть Вы, в принципе, можете приостановить операцию?

– Могу. – Глаза презиратора внимательно изучали лицо Фигаро; Логос явно напрягся, хотя и старался не подавать виду. – Могу, но для этого мне понадобится по-настоящему веская причина.

– А если я докажу Вам, что лиса не представляет угрозы? Никакой? Ни для города, ни для Рича?

Логос молчал. Он молчал долгую, очень долгую минуту и его лицо не выражало абсолютно ничего, как у профессионального игрока в покер. Затем он сказал:

– Знаете, Фигаро, я родился в таком же точно засраном городишке. Не в Нижнем Тудыме, нет, но в очень похожем на него – такие города все схожи в чем-то главном. Я сбежал в столицу при первой же возможности, поступил в Университет Других Наук, и ни секунды не жалел о своем выборе. Ни единой секунды. Но если бы какой-нибудь генерал Жопа вздумал взорвать мой старый дом, то я, пожалуй, размазал бы его по стене. Я не хочу уничтожать ваш город. Так что если у Вас есть предложения…

– Это не мой город. Но предложения у меня есть, ага. Только мне понадобится Ваша помощь.

– Какого рода? – Фигаро произнес свою последнюю фразу настолько заговорщицким тоном, что презиратор не смог не улыбнутся. – Вломиться в королевскую кунсткамеру? Выкрасть из Пещер Драконов-Бюрократов последний Меч Всех Теней? Добыть Вам пива с воблой?

– Меч не нужен. Хотя от пива с воблой я бы не отказался. – Следователь облизнулся. – Мне нужно чтобы кто-нибудь связался с Ричем и выяснил, кто именно вызвал Па-Фу. Пусть расскажет все, что знает. И быстро.

..Фигаро в очередной раз понял, почему Логоса завербовали в Орден: он думал не более трех секунд. Затем презиратор повернулся к бригаде колдунов, орудовавших вокруг непонятного сверкающего устройства, и крикнул:

– Хэнк! Смени меня!

Потом Логос взмахнул рукой, начертал в воздухе круг и что-то прошептал. Вокруг презиратора вспыхнул бледный свет, мгновенно сложившийся в обруч, который завертелся, почернел… а в следующую секунду Логос исчез в жерле блиц-портала.

Следователь посмотрел на часы.

Время: 16:46

Он глубоко вдохнул прохладный воздух, с удовольствием затянулся терпким дымком из старой прокуренной трубки, потянулся, точно довольный кот и посмотрел на восток. Там, за кронами заснеженных деревьев и закопченными крышами Развала высилась Часовая башня. С такого ракурса Фигаро не мог видеть бледно светящийся алхимическим огнем циферблат, но все равно совершенно точно мог сказать, который час: без пятнадцати пять. Все его чувства достигли запредельной остроты.

Мир продолжал меняться. Вокруг постепенно становилось все тише и тише, все волшебнее и необычней. В душе у следователя воцарился покой, почти столь же полный и всеобъемлющий, как и тогда, в далеких горах Син, которые – теперь он знал это точно – были самыми настоящими.

Что-то упало ему на руку – почти невесомое прикосновение ладони призрака – и следователь посмотрел вниз. На запястье лежал маленький бледно-розовый лепесток, хрупкий мазок застывшего светлого пламени.

Фигаро поднял голову и огляделся.

Вишни.

Все вишневые деревья, что росли вдоль ограды Инквизитория, теперь превратились в подобие пушистых белых облаков, спустившихся на землю. Не одно дерево, не два – вообще все, одним махом.

Следователь выпустил изо рта колечко дыма и засмеялся.

Солнце оранжевым шаром нависло над горизонтом – закат. Где-то во дворах совсем по-весеннему орали коты. Ветер пах грозой и цветами.

Фигаро смеялся.

Цвели вишни.

Время: 16:50

Их было трое.

То есть, конечно же, их было больше: по Большой Жестянке взад-вперед сновали десятки колдунов, но этих было трое – высокий стройный блондин в элегантном черном плаще с воротником-стойкой, который превращал своего хозяина в стильное подобие графа Дракулы, невзрачный коротышка в лоснящейся черной шубе и старик с окладистой бородкой, облаченный в клетчатый костюм-тройку.

– Холодно, – буркнул коротышка. – Лахесис, добавь жару.

Блондин едва заметно шевельнул рукой в черной перчатке, и над троицей вспыхнул купол климат-контроля. Старик в клетчатом костюме посмотрел на небо и цокнул языком.

– Ай-ай-ай, Клото, твоя команда опять филонит. Заканчивай накачку, а не то выбьемся из графика.

– Ха! – коротышка задрал нос. – Зато мои люди уже закончили эвакуацию второстепенного персонала.

– А и верно, – в голосе блондина звенел лед. – Атропос, ты отдал своей команде распоряжения насчет эвакуации?

Клетчатый старикашка поморщился и покачал ладонью в воздухе.

– За кого ты меня принимаешь? Мои люди в безопасности.

– А горожане?

– Горожанами занимается городской голова и инквизиторы из «чрезвычайки». Наша забота – заклинание.

– Отто, ты уже решил, где будет эпицентр?

– Никаких имен, – старик нахмурился. – Клото, тебя же предупреждали.

– Да чушь это все, – фыркнул коротышка. – Глупо ведь: все и так знают, кто мы такие. Зачем вся эта конспирация?

– Именно пренебрежение стандартными процедурами чаще всего приводит к катастрофам, – процедил блондин. – Тебе ли не знать?

– Значит так, – вмешался старик, – повторим еще раз. Мы с Лахесисом занимаемся заклятьем, а Клото выдергивает этого Рича через блиц. Главное не ошибиться: задержка между активацией нашего заклинания и открытием портала не должна превышать одной секунды. В противном случае королевский дипломат испарится вместе с половиной города.

– Тебя это действительно беспокоит? – блондин улыбнулся, продемонстрировав безупречные зубы – результат упорного труда целой бригады колдунов-стоматологов. – Дипломатов у нас много.

– У вас вообще никаких дипломатов нет, – коротышка надулся. – Вам бы только стрелять и взрывать. Поэтому-то меня сюда и вызвали – я, как оказалось, лучший специалист по блиц-логистике во всем королевстве.

– Ладно вам! – старик примирительно поднял руки. – Не ссорьтесь! Я понимаю, что мы все немного на взводе, но это не повод сходить с ума. Так или иначе, меньше чем через полчаса все закончится, и мы отправимся пить пунш к господину Ванстоуну… А, черт, простите.

– Атропос! – блондин укоризненно посмотрел на старика. – Ну как так можно! Вас же просили…

– Господа! – вмешался коротышка, – а не могли бы вы объяснить мне, непосвященному, что это за заклятье такое, что из-за него приходится эвакуировать целый город? «Пожар»? Или вы собираетесь вызвать что-то вроде метеоритного дождя?

– Конечно, можем и объяснить, – блондин оскалился. – Только помните, что это попадает под графу «разглашение сверхсекретной информации», а также, наверняка, будет считаться угрозой национальной безопасности…

– …И никто, кроме нас, все равно никогда об этом не узнает, – старик пренебрежительно махнул рукой. – Лахесис, не пугайте человека. И прекратите строить из себя надменного ублюдка – у Вас это начинает слишком хорошо получаться.

– Да я чего… – блондин смутился. – Я ничего. Просто эти, из министерства, уже выпили всю мою кровь. Вот что я сейчас делаю в этом городишке?! Я должен сейчас сидеть у Атропоса и пить скотч. В тепле! А что до твоего вопроса, Клото… Ты знаешь, что такое атомы?

– Такие маленькие шарики? – коротышка свел большой и указательный пальцы на руке вместе, показывая нечто маленькое. – Из которых состоит все вокруг?

– Эм-м-м… Да, где-то так. В общем, эти маленькие шарики состоят из еще более мелких шариков, и так, судя по всему, до бесконечности. Наше заклинание разрушает связи между атомными частичками, запуская процесс превращения тяжелых металлов в легкие. При этом выделяется очень много энергии – ну, типа, большой «бабах». Понятно?

– Если честно, не очень, – признался коротышка. – А вы уже испытывали этот ваш «бабах»?

– Ну-у-у… Не в таких масштабах, конечно… Но суть от этого не меняться.

– Да ладно тебе юлить, Лахесис, – старик в клетчатом пиджаке противно хихикнул. – Вся эта катавасия – просто повод для полевых испытаний. Ну, знаешь: подсчитать разрушения, вычислить пороховой эквивалент…

– Минуточку! – воскликнул коротышка, размахивая рукавами. – А как же Другая, спасение дипломата?

– Другой занимаются немцы. А мы просто работаем под прикрытием, – блондин сочувственно посмотрел на коротышку. – Клото, ты, похоже, ничего не понимаешь в конспирации. Если мы проведем испытания на секретном полигоне, то завтра же об этом узнают все военные разведки – у нас в министерстве шпион на шпионе. А если взлетит на воздух этот городишко, то все можно будет свалить на Другую. Колдовство – вообще забавная штука; с ее помощью можно объяснить все что угодно.

– А… А почему бы просто не провести в министерстве чистку?

– Ну, вот еще, придумал! – протянул старик. – Кого чистить, если все шпионы – двойные агенты? Им ведь тоже семью кормить нужно. А если поднять их дела, то это будет равносильно массовому суициду, потому что, если по закону, половину министерства придется повесить за измену Родине.

– Да и то, – подмигнул блондин, – будто ты, Клото, сам без греха? Если под тебя копнуть то, думаю, можно найти много интересного.

– Ой, да… – коротышка сразу погрустнел. – И то правда. Лучше уж в эти дела не лезть – сложно все как-то…

– Так, господа! Не расслабляемся! – старик резко хлопнул в ладоши. – Лахесис, запускайте цикл. Клото, готовьте экспресс-порталы. И проверяйте все внимательно, я не собираюсь поджариться тут заживо!.. Работаем, друзья, работаем! Готовность – пятнадцать минут.

Время: 16:52

– Фигаро!.. Фигаро, где Вы, черт возьми?!.. Ах, дьявол!..

Презиратор Логос, появившийся из окна блиц-портала, пораженно замер, задрав голову и открыв рот от изумления. Весь двор Инквизитория был белым – это облетал целыми облаками вишневый цвет.

Потом он заметил Фигаро. Широко улыбаясь, следователь шел ему навстречу, перебросив свое пальто через руку и аккуратно обходя большие лужи подсыхающей грязи. Презиратора поразило выражение лица Фигаро: все мышцы полностью расслаблены, в глазах – абсолютный, всеобъемлющий покой.

– Фигаро! Что все это значит?!

– Это не я, – следователь засмеялся. – Похоже, это наша подруга Па-Фу. Красиво, да? Впрочем, ближе к делу: Вы видели Рича?

– Нет. – Презиратор отрицательно покачал головой. – До Рича не добраться. Точнее, добраться-то до него можно, но для этого мне пришлось бы подписать хренову тучу бумаг, а времени у нас нет. Я пошел несколько иным путем: передал шар-проектор из Обсерватора своему старому другу из Ордена и тот сделал кросс-тест, сравнив эфирные сигнатуры Хикару и нашей лисы. Так вот – они совершенно разные.

– Что значит…

– Хикару не вызывала лису. Это совершенно точно. Хотя, по-моему, для Вас это не новость.

– Логос, – Фигаро аккуратно взял презиратора за галстук, – мне надо знать, что случилось сразу после того, как Рич убил девочку. Это очень важно.

– Фигаро, – презиратор так сильно стиснул зубы, что на щеках взбухли желваки, – это невозможно. Даже если бы у меня был свободный доступ к Обсерватору – настройка прибора занимает почти час. Да еще сам сеанс. А Рич – даже если мы каким-то чудом до него доберемся – либо скажет правду, либо нет.

– Но…

– Фигаро, уходим. Менее чем через пятнадцать минут этот город исчезнет. Вы сделали все что могли. Теперь никакое колдовство нам уже не поможет. Только чудо.

– Твою мать! – следователь застыл на месте как вкопанный и с размаху ударил себя ладонью по лбу. – Ешкин кот! Какой же я баран!

– Что-то случилось, Фигаро?

– Еще бы! – глаза следователя пылали задорным огнем; он едва не подпрыгивал на месте. – Случилось, черт возьми! Логос, мне нужно еще десять минут.

– Фигаро…

– Десять минут!

– Я… – презиратор беспомощно огляделся по сторонам, словно ища поддержки, но вокруг к этому времени уже не осталось никого. Двор Инквизитория был похож на цирковую сцену, откуда сбежали все клоуны и дрессированные козлы, едва почуяв запах надвигающегося пожара. Только отработанные кристаллы-накопители валявшиеся в грязи, да резкий запах пережженного эфира, оставшийся после каскадных заклятий напоминали о творившейся здесь недавней бурной деятельности.

«Ну да», – подумал презиратор. «Клоуны и дрессированные козлы. Все верно».

– Ладно, Фигаро, – вздохнул Логос. – Пусть будет так. Даю Вам десять минут. Я буду ждать Вас во дворе с настроенным блиц-порталом. Если Вы не появитесь вовремя… ну, мир Вашему праху.

Время: 16:55

Тишина.

Тусклый мигающий свет газовых рожков и пустые темные коридоры.

Есть места и вещи, которые действуют на психику удручающе, почти оглушительно. Внезапно отключившийся фонтан. Пустой пожарный участок. Мертвый, заброшенный завод. Опустевшие, выброшенные оболочки, трупы, в которых еще совсем недавно теплилась жизнь, тишина, где, кажется, вечно слышны отголоски былой суеты, старой жизни.

Таким был городской Инквизиторий за несколько минут до заката: пустым, заброшенным, одиноким. Открытые настежь двери кабинетов, темные закоулки бесконечных коридоров, развилки и тупики, тускло блестевшие в полумраке дверные таблички, и – никого. Ни одной живой души.

«Интересно, – подумал следователь, холодея от ужаса, – и кто откроет мне камеру, если они все разбежались?»

Но опасения Фигаро оказались напрасны: в замке камеры строгой изоляции торчал ключ. Благословив безвестного ротозея, следователь взялся за головку ключа – красивый серебряный шарик с витиеватым узором – и повернул его против часовой стрелки. Замок легонько щелкнул; дверь открылась.

…Лиса посмотрела ему в глаза и улыбнулась, и на этот раз следователь выдержал ее взгляд. «Странно, – подумал он, – и почему в прошлый раз меня так поразила ее чуждость? Да и какая, к черту, чуждость?! Никогда не видел существа человечнее…»

Она все поняла. Ему даже не пришлось объяснять, что у него нет времени даже на объяснения. Что-то щелкнуло у следователя в голове и мир вокруг замер. Время послушно приостановило свой бег, освобождая их от условностей – век? Минута? Не важно.

«Здравствуй, следователь ДДД Фигаро. Очень приятно снова тебя увидеть».

«Мне тоже очень приятно».

«Ты хочешь о чем-то меня попросить?»

«Ты сама знаешь, о чем. Я хочу узнать. Ты мне поможешь?»

«Конечно. Почему нет?»

Вспышка. Рывок. Бросок напряжения, вышвырнувший сознание следователя вовне с пугающей легкостью. Свет.

…Жао поднял голову и посмотрел на небо. Бледная солнечная синева была пуста и чиста, только далеко на востоке вдоль горизонта протянулась тонкая ниточка легких перистых облаков. Завтра к утру пойдет снег.

«Когда-то люди запада думали, что в этих облаках живет Бог», – подумал он. «Но потом пришли всезнающие колдуны и рассказали, что Бога там нет – только азот, кислород да чуток других газов, и так до самых Внешних Сфер, где плавают звезды и планеты. В этом западные мудрецы похожи на наших, ранее считавших, что Бог живет в людях, в каждом человеке. Я знаю, как умерла эта теория. У нее просто не было шансов».

…Больше всего наемника поразило то, как быстро замяли инцидент с Ли Нобу. «Безутешный отец» даже не пытался оторвать Ричу голову, лишь сдержано поблагодарил за спасение своей шкуры. Эйдзоку – тот вообще похлопал Рича по плечу и назвал его «самым отважным и находчивым сукиным сыном, которого он когда-либо видел». Даже Хикару в конце концов согласилась что застрелить девочку было единственным выходом – Дикая Сила просто-напросто отбила бы любое заклятье.

«Они довольны. Они рады что остались живы; они уже успокоились и вновь заключают сделки, подписывают договора, думают о государственных интересах, ну и о своих, конечно. Статист сошел со сцены и о нем все сразу забыли. Девочка была даже не пешкой в чужой партии; оказывается, партию вполне можно было разыграть и без нее. И как только это выяснилось, ее просто смели со стола».

«Придет время и Рич поступит с тобой точно так же», – прошептал внутренний голос.

Плевать. Он – наемник, воин. Если хозяин решит им пожертвовать, он без колебаний примет его решение.

«Да, это так. Но воин умирает в бою. А жертвы Рича, те, кого он предает, погибают в кабинетных войнах, заваленные горами официальных бумаг, утонувшие в реках чернил, затерявшиеся между гроссбухов и архивных полок».

Плевать. Честь воина важнее всего.

«Честь?», – ухмыльнулся внутренний голос. «Ну-ну».

Жао закрыл глаза, медленно повторил про себя короткий стих- мантру, но и это не принесло должного успокоения. Ум его по-прежнему напоминал перестук капель дождя за окном – бессвязный, беспокойный. Наемник тяжело вздохнул и поплелся обратно к шатру.

Не дойдя до цели каких-то пару десятков шагов он замер. Глаза Жао расширились от изумления, сердце встрепенулось испуганным голубем и он пораженно уставился туда, где у входа в шатер на тонкой полоске белой ткани лежало тело девочки.

Точнее, лежало раньше.

Смятый белый шелк. Пятна крови на снегу. И больше ничего.

Он молнией метнулся к смертному одру Ли Нобу, упал на колени, коснулся дрожащими пальцами окровавленной ткани. Кровь уже застыла на холоде… Ага, вот и следы!

Не девочки – конечно же, не девочки, что за глупость! – гораздо больше. Следы взрослого человека обутого в бесформенные меховые сапоги. Носок вдавлен сильнее, чем пятка… понятно. Один человек нес другого на руках. Идти ему было тяжело, след неверный, «ломающийся». Человек часто оступался и шел очень медленно. Значит… Значит, уйти далеко он не мог.

По следу! Скорее!

Цепочка следов тянется к лагерю. Тот, кто несет тело девочки, слабеет, сбивается с шага. Не очень-то он силен! И заметно припадает на левую ногу. След ведет к палатке Рича… странно. Что за дьявол?!

– Хо Ши?! Какого?!..

Старик стоял у входа в палатку и молча смотрел на наемника. Губы Хо Ши терялись в густой бороде, но по глазам было видно, что он улыбается.

– Ши! Что это за дела?! Это ты утащил тело Ли Нобу?! – наемник задыхался; сердце, казалось, сейчас выскочит из груди.

Старик медленно кивнул, и в этом жесте было столько достоинства и величия, что Жао окончательно растерялся. Он просто стоял, смотрел на старого колдуна, хлопая глазами, и понятия не имел что ему сказать.

Догадка – внезапная, обжигающая как раскаленная сталь, пронзила его сознание. Наемник задохнулся от изумления и ужаса.

– Ты… Ты… воскресил ее?!

– Я? Воскресил? – старик захихикал. – Спасибо, конечно, что считаешь меня настолько крутым колдуном, но… Я не бог, Жао. Я просто временно вдохнул в нее жизнь, дал ей последние пятнадцать минут. Это все, на что я способен.

– Но… зачем?

– Потому что я не хочу, чтобы эта история так закончилась. Сильные мира сего что-то решают, головы невинных летят с эшафотов, реки крови льются ради общего блага… Война за мир, Жао. Это как оргия за девственность. Так пусть же хоть раз все будет по-другому.

– Я не понимаю, – в голосе наемника сквозило отчаяние.

– Жао, ты хоть представляешь себе, что значит – видеть будущее? Да еще, мать бы его так, видеть вероятное будущее? Которое еще не факт, что произойдет? Когда в каждой из этих возможностей – сплошная кровь и ложь? Не знаешь? Тебе крупно повезло, воин.

– Где девочка?

– В палатке. Беседует.

– С кем?!

– С той, кого я призвал. Войди и узнаешь.

…Он увидел. И не поверил своим глазам.

Девочка висела в воздухе в центре палатки, как раз над столом Рича. По ее телу струился голубой свет, похожий на десятки маленьких ручейков, берущих свое начало из пустоты и в пустоту же уходящих. И она была жива: глаза Ли Нобу не отрываясь смотрели на существо, стоявшее напротив.

Огонь и голубой свет. Шепот, шорохи, слабое электрическое потрескивание. Гром над горами.

«Ты просишь о справедливости. Я готова помочь тебе».

«Правда?!»

«Правда».

И тогда наемник, наконец, понял, КТО ИМЕННО находится перед ним. Он хрипло вдохнул воздух сквозь плотно сжатые губы и медленно опустился на колени.

«Поразительно, – подумал он, – я и не представлял, что Хо Ши способен вызвать Другую такой силы. Но как я должен поступить? Клятва обязывает меня защитить хозяина любой ценой. Но я не выстою, просто не выдержу…»

«Как ты хочешь наказать того, кто тебя обидел?» – спросил свет.

Жао закрыл глаза. Прислушался к своим чувствам – все хорошо. Он спокоен. Смерть – часть жизни и не ему выбирать, когда она перечеркнет его судьбу, но хорошо, все-таки, что ему предстоит пасть в бою. И с каким противником! Умереть в сражении с Па-Фу, это ведь все равно, что быть сраженным драконом!

Его пальцы легонько, почти нежно обхватили рукоять катаны. Лезвие с легким шелестом вылетело на свободу, тускло блеснуло в свете неземных огней.

И тогда девочка начала говорить.

Жао слушал ее, не веря своим ушам. А когда дослушал приговор до конца, опустил меч и принялся хохотать.

Наемник смеялся, смеялся по настоящему, от души, и холодные едкие, словно щелок, слезы текли по его щекам.

Время: 16.59

Презиратор Логос посмотрел на небо.

Купол над Инквизиторием недавно развеялся, и теперь наверху была только вечерняя синева, по которой плыли легкие белые облачка, подкрашенные последними лучами заходящего солнца. Безмятежная картинка, но Логос понимал, что безмятежность эта кажущаяся.

Он физически ощущал возрастающее давление: над ним словно повис многопудовый молот, грозивший рухнуть в любую секунду. Мгновения стали длинными, тягучими, как сахарная патока, и каждое из них могло стать последним.

«Только бы эти придурки не запустили свой карманный апокалипсис раньше времени», – подумал Логс. «С них же станется. Сдохну тут ни за хрен собачий…»

Где-то за рекой часы на башне пробили пять раз. Презиратор с трудом проглотил вставший поперек горла комок и потянулся за брелоком-активатором, на котором «висел» его дежурный блиц-портал. Брелок был горячим и слабо пульсировал.

«Минута. Дам ему минуту, а потом…»

Парадная дверь Инквизитория открылась.

Логос затаил дыхание.

– Фигаро! Фигаро, вашу мать, наконец-то!

Размахивая руками, младший следователь Департамента Других Дел Фигаро буквально скатился с лестницы. Котелок сорвался с его головы и шлепнулся в лужу, полы плаща развевались за спиной подобно крыльям не в меру упитанного нетопыря.

– Логос!! Логос! Прерывайте операцию!

– Что?!.. Вы уверены?! – презиратор поперхнулся.

– ДА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Немедленно свяжитесь с военными!

– Фигаро, – Логос трясущимися руками схватился за карманы пиджака, – Вы поминаете, что если это ошибка… Если Вы сорвете операцию… Нас сожрут с дерьмом.

– Отменяйте! А я пока расскажу Вам все. Понимаете, лиса – это девочка, Ли Нобу. Маленькая колдунья. Когда Рич всадил ей пулю в сердце…

– Пора. – Старик в клетчатом костюме посмотрел на часы. – Клото, ты готов?

– Всегда готов, – буркнул коротышка, к тому времени уже выбравшийся из шубы, под которой оказалась простая белая рубашка и штаны на подтяжках. – Начинаю обратный отчет. До открытия порталов осталось двадцать… девятнадцать… восемнадцать…

Что-то внезапно зазвенело – противный, настырный звук, напоминающий о будильниках и новомодных зубных сверлах с пружинным приводом. Блондин в плаще недоуменно поднял брови и взглянул на коротышку.

– Это у тебя?

– Нет, по-моему, это у Атропоса. Эй, Альберт, ответь!

– Это экстренная линия. Кому, блин, неймется?! – старик ругнулся и, сунув руку в карман, достал на свет божий кристалл-ретранслятор. Кристалл звенел и светился.

– Да, я слушаю! – он поднес кристалл к уху. – Да, это я. А кто же еще – Император-Дракон?.. Что?! Это шутка?!

– Что случилось? – блондин вопросительно посмотрел на старика, но тот лишь отмахнулся.

– Нет! Нет!! Мне плевать, кто Вы и какую должность занимаете! Назовите код отмены!

– …десять… девять… восемь…

– Да?.. Да… Все верно. Код принят. Отбой, – он оторвал кристалл от уха и провел над ним рукой. Тот сразу же погас. Старик покачал головой, на его лице отчетливо читалась смесь недоумения и раздражения.

– Отбой! – он махнул рукой и сделал странный жест, словно опустил невидимый рычаг.

– Что?! – блондин ошарашено посмотрел на старика, силясь понять, что именно тот имел в виду.

– Отбой, говорю! Глуши заклятье! – он с силой потер виски и зажмурился. – Операция прервана. О-о-о, дьявол! Вернусь домой – напьюсь, как никогда еще не напивался. Кретины, идиоты, гуси в погонах!.. Да хватит тебе считать, Клото! Разошелся, понимаешь…

Франклин Рич достал из нагрудного кармана массивные золотые часы с вензелем на крышке и при свете маленького колдовского огонька посмотрел на циферблат. Тонкие усики стрелок показали три минуты шестого.

Закат.

Он развязал шнуровку и небрежным движением плеч скинул шубу в снег. Снял шапку и аккуратно поставил ее рядом с шубой.

Сабля вылетела из ножен легко, практически мгновенно. Не всякий заметил бы неуловимое движение кисти дипломата-убийцы, но стоявший рядом с Ричем старый инквизитор – в прошлом дуэлянт и лихой рубака – заметил и одобрительно хмыкнул в усы.

На площади остались только пятеро: сам дипломат и четверка инквизиторов из спецотряда – все, как на подбор, боевые колдуны с отличиями. Улицы города опустели, не светились окна в домах, не хлопали двери, ни единого звука не доносилось из кривых переулков и улочек. Можно было подумать, что во всем городе не осталось ни одной живой души.

Дипломат даже не представлял, насколько это близко к истине.

Последний закатный луч скользнул по шпилю Часовой башни и погас.

Рич обернулся.

По площади шла девушка.

Ледяной ветер развевал ее угольно-черные волосы, резко контрастирующие с белизной легкого платьица, а семь белых лисьих хвостов стелились позади пушистой фатой. Босые ноги, казалось, едва касались сугробов и там, где она проходила, из-под снега поднимались цветы.

Девушка, улыбаясь, шла прямо к Ричу.

Инквизиторы отреагировали мгновенно: одновременный резкий взмах четырех рук и перед лисой вспыхнула стена желтого света, словно сотканная из застывших солнечных лучей. «Золотой Бастион», высшая школа сопромага.

Другая приблизилась к стене и прошла сквозь нее, не замедляя шага.

Колдовские пасы. Скрежет насилуемого эфира. Вой, резкий запах озона. Инквизиторы собрали все свои силы, совместными усилиями придали им форму и влили в одно сверхмощное заклинание. «Молот Тора», один из самых сильных известных кинетиков.

Снег перед лисой с жутким хлопком взвился вверх, на глазах спрессовываясь в блестящую стеклоподобную массу – молекулярная структура воды не выдержала такого надругательства. Невидимый пресс ударил Другую и… разлетелся вдребезги. Эфир, ворчливо шипя, возвращался в исходное состояние покоя.

Инквизиторы в отчаянии переглянулись, выхватили из ножен палаши и ринулись в атаку.

Лиса усмехнулась и махнула в их сторону рукой. Сноп золотых искр ударил инквизиторам прямо в лица, и те повалились в снег.

«Спеклись», – отрешенно подумал Рич, но тут же понял, что ошибся: горе-вояки уже поднимались на ноги. Их руки, все еще сжимавшие оружие, безвольно повисли, на лицах сияли обалделые улыбки, а в глазах не было ничего, кроме полного, абсолютного, ничем не замутненного счастья.

Краем глаза он заметил, как в двадцати шагах за спиной Па-Фу открылся блиц-портал и из него на снег шагнули двое мужчин: коренастый франт во всем сером и низенький толстячок с безразмерным саквояжем в руке. Но времени уже не оставалось: лиса была совсем рядом.

Он крепче сжал рукоять сабли и приготовился умереть с достоинством.

…Логос рванулся к лисе, но Фигаро успел схватить его за рукав и резко дернул назад.

– Даже не вздумайте!

– Но…

– Просто смотрите.

– Но она же…

– Это личное, Логос. Это личное.

«Франклин Рич, торговец, дипломат и убийца. Ты знаешь, зачем я пришла к тебе?»

Шепот, шорох. Нежное прикосновение весеннего ветра к коже. Влажный бархат ночного неба.

«Нет».

Улыбка. Зелень глаз, в которых смешалось все: смех, слезы, обещание запредельного счастья и прямая, безыскусная детская мудрость.

«Ты знаешь кто я, Франклин Рич?»

«Я… Да. Ты – Другая. Па-Фу. Возмездие».

Запах. Запах молодой девичьей кожи, запах утренней росы на полевых травах, запах радуг и глубоких синих озер.

«Возможно. Но раньше ты знал меня под другим именем».

Свет. Нестерпимый свет. Лицо девочки, лицо Другой, лицо девочки, и опять и опять и так по кругу, до бесконечности.

«Это… Этого не может быть! Ты…»

Она рассмеялась – легко и беззаботно. Так могли бы смеяться дети, не постигай они так рано всей несправедливости жизни. Так могли бы смеяться ангелы, если бы они существовали.

Так смеялась Другая/девочка по имени Ли/Па-Фу, Клинок Возмездия.

«Франклин Рич, готов ли ты узнать свой приговор?»

– Хватит, – выдохнул Рич. На его перекошенном лице блестели крупные капли пота, рука сжимавшая саблю дрожала. – Хватит. Я готов. Иди сюда, и покончим с этим. Твое последнее слово?

«Франклин Рич, я люблю тебя»

Фигаро увидел, как это случилось.

Другая протянула к Ричу руки, а в следующий миг с дипломатом что-то случилось. Его лицо как будто треснуло, открывая такие глубины души, о существовании которых Рич, наверное, даже не подозревал.

«Забыл, – подумал следователь. – Господи, да он же забыл самого себя. Забыл давным-давно».

Свет. Чистый свет, ничего больше. Лиса – да какая, к черту, лиса! – вспыхнула как факел и этот яростный свет в одно мгновение дотла выжег всю темноту, робко взглянувшую на него из глаз королевского дипломата.

Свет был как крик, как удар. Рич зашатался и упал на колени; сабля выпала из его руки и исчезла в снегу.

Тонкая девичья рука легко коснулась его лица.

«Я люблю тебя, Франклин Рич, дипломат и убийца».

«Я тоже люблю тебя… Ли. Больше всего на свете. И всегда буду любить».

А потом свет погас.

– Нет! Нет, пожалуйста, нет! Не-е-е-ет!!

Другая исчезала. Она таяла, испарялась, превращалась в дым, в ничто, в легкое облачко гаснувших на ветру искр. И исчезая Другая Ли Нобу смотрела на Рича, прямо ему в глаза. Но этот последний взгляд следователь уже не видел.

Он отвернулся.

– Что это?! Что происходит?! – Логос, дико вращая глазами, вцепился Фигаро в плечо. – Что все это значит?!

– Все в порядке, – прошептал следователь. – Вы помните, я Вам говорил: исполнив приговор Па-Фу возвращается на свой план.

– Вы хотите сказать…

– Все кончено, Логос. Она возвращается домой.

Два часа спустя, на том же месте

– Гос-с-споди, да откуда же их столько, – поморщился Фигаро. – Это не шатб комитета по кризисным ситуациям, а проходной двор! Логос! Где мой кофе, задери Вас вампир?!

– Я его выпил, – презиратор виновато потупился. – Сейчас закажу еще… Эй! Эй! Господа! Прошу всех, кто не имеет отношения к Ордену Строго Призрения немедленно покинуть помещение! Это уже переходит всякие границы!.. Что?! Да плевал я на права прессы! Сейчас как жахну «Снежком»! И мне за это ничего не будет!

– Полегче, полегче! Тут еще инквизиторы с бумагами…

– Хватит! – простонал презиратор. – С меня довольно! Пусть этим занимаются мои секретари, а завтра я подпишу все, что нужно. Фигаро, пойдем в подсобку, хоть перекусим спокойно!

– Дельная мысль, – кивнул следователь. – Перекусить не помешает. Только что значит, «перекусить»? Я хочу полноценной жрачки и стакан виски. По-моему, я это заслужил.

– Идем, идем. Будет Вам жрачка.

Они сидели в здании городской почты, которое с легкой руки Логоса было временно переименовано в штаб комитета по кризисным ситуациям. Собственно кризис уже миновал, но, как совершенно справедливо заметил презиратор, «чем громче король чихнет, тем резвее стража зачешется». Бумажной работы предстояло столько, что по сравнению с этими бюрократическими раскопками возвращение спешно эвакуированных жителей города обратно в свои дома казалось просто детской забавой.

– А что с Ричем?

Вместо ответа Логос кивнул в дальний угол приемной, где укрывшись за стойкой сидел королевский дипломат. В руках Рич сжимал чашку с горячим чаем; голова «виновника торжества» была низко опущена, а из закрытых глаз ручьями текли слезы.

– Фигаро, Вы думаете, с ним все будет в порядке?

– Откуда я знаю? – следователь развел руками. – Я плохой советчик в сердечных делах. Но, думаю, с ним все будет в порядке. Возможно даже лучше чем раньше.

– Не понимаю. – Логос задумчиво потер подбородок. – Она что, каким-то образом… внедрила в него любовь к себе?

– Нет. Просто убрала все, что стояло на пути этой любви.

– Все равно не понимаю. Я метафизик, а не лирик, – лицо Логоса посветлело. – Но, все-таки, здорово, что все закончилось хорошо. Город цел, Рич жив, обошлось без массовых смертоубийств и разрушений. Недовольны только военные.

– Ну еще бы!

– Но недовольны они весьма абстрактно. Я бы сказал, облически. Никаких официальных требований рубить головы, рвать и карать – только устное замечание… Я вот думаю: может, это тоже подарок от лисы?

– Все может быть, – следователь, улыбнувшись, кивнул.

– И все равно не могу понять, что ей двигало. Если это возмездие, то какое-то странное.

– Любовь, Логос. Только любовь. Ничего больше.

Время: 23:15, или «На следующие сутки»

Фигаро внимательно следил, как темно-коричневая струя ароматного чая плещет ему в чашку, закручивая в ее фарфоровом бутоне маленький пенный водоворот. Чай пах медом и сушеными розовыми лепестками.

Следователь покосился на стол, где на подносе высилась огромная гора пирожков с мясом – только что из духовки. Нет, не было и не будет в мире вещи более вкусной, чем горячие пирожки с мясом и луком – если, конечно, они только что из духовки, а не вульгарным образом разогреты на паровой бане.

Фигаро потянул руку и схватил пирожок. Пирожок был мягким, словно ангельское перо и горячим, точно недра Ада. Следователь зажмурился, открыл рот…

– Фигаро, сутчат!

– О нет! Только не это! Меня нет дома!

Тетушка Марта упорхнула, оставив после себя аромат парного молока и корицы.

Фигаро обожал корицу.

Он воровато осмотрелся вокруг, вздохнул и вонзил в пирожок зубы. Бесподобно. Божественно. Экстаз.

На лестнице послышались шаги – легкие туфли с аккуратными подковками. «Серебро», – догадался Фигаро. «Что за франт ломится, на ночь глядя? И чего им всем не спится? Тихий городок, ага».

Дверь открылась и на порог кухни тетушки Марты шагнул…

– Матик?! – следователь едва не выплюнул чай. – Что Вы здесь делаете?!

Городской голова выглядел усталым. Усталым и потасканным, как будто старый банкир и мошенник провел несколько дней на лесозаготовках, куда его упекли за мелкое хулиганство в привокзальной пивнушке. Полы его зеленого сюртука обтрепались, туфли промокли, а тонкий серебристый шарф висел на шее как дохлый уж. Фигаро подумал, что Матик похож на Дуремара из старой сказки про плотника-колдуна: такой же длинный, смешной и нескладный.

– Здравствуйте, Фигаро, – Матик присел на табурет и закинул ногу за ногу. – Как жизнь?

– Что случилось, Матик? – следователь отхлебнул чаю и принялся степенно дожевывать пирожок. – Триста Демонов выбрались из Спартанской Ямы? На кладбище осенний слет гулей? У Вас в шкафу вампир?

– Нет-нет, Фигаро. Все в порядке. Я, собственно, неофициально. Вроде как. Поэтому предлагаю сразу покончить с официальной частью… Спасибо, тетушка Марта, чай будет очень кстати.

Он вздохнул, потер лоб и принялся излагать в своеобычной манере площадного политика:

– Фигаро! Для начала мне хотелось бы выразить Вам благодарность за спасение моего города от полного разрушения… Хм-м-м… Да… разрушения, мать его…

– Откуда Вы узнали? Эта информация засекречена.

– От Логоса, откуда же еще.

– Ого! – следователь поднял брови. – Вы водите знакомства с высокими чинами Ордена Строгого Призрения?

– Нет, – Матик самодовольно ухмыльнулся, – только с Логосом. Короче, я узнал достаточно, чтобы понять: именно Вам Нижний Тудым обязан, так сказать, продолжением своего существования. Вы подарили городу новую жизнь.

– Громко сказано, Матик.

– Тем не менее… Короче: от лица городской администрации я благодарю Вас и дарю Вам дом в городской черте, а именно – на Большой Жестянке.

– Ого! На центральной улице?!

– Именно. Также Вы назначены официальным представителем Департамента Других Дел в Нижнем Тудыме.

– Твою мать… – Фигаро схватился за голову. – Всю жизнь мечтал.

– …однако, поскольку на подобные должности могут назначаться только чиновники не ниже пятого класса, то Вы, автоматически, становитесь старшим следователем с окладом двадцать тысяч империалов в год. Поздравляю.

– Из младших следователей – в старшие? – Фигаро не поверил собственным ушам. – А такое вообще возможно?

– Если ты знаком с тонкостями королевской бюрократии, то возможно и не такое. Это куда круче любого колдовства, Фигаро. Вам не понять.

– И слава всем силам на небе и на земле, что не понять, – следователь старомодно перекрестился. – С меня хватит Других и чокнутых колдунов.

– В общем, как-то так… – Матик допил чай, отряхнул брюки и встал. – Теперь мне пришла пора откланяться. Я…

– Даже и не думайте! – взвилась тетушка Марта. – Сейчас у нас будет ужин! Немедленно за стол! А я пока достану из погреба праздничной наливки. Я тоже должна господину Фигаро, ведь он спас и мой дом тоже.

– Тетушка Марта, – Матик виновато развел руками, – я бы и с радостью, но…

– Никаких «но»! И я не желаю слышать ни о каких «неотложных делах»! Вы городской голова или курсистка, которой надо быть дома к полуночи, а не то ее взгреет папаша?

– М-м-м…

– Чистая! Фильтрованная через древесный уголь! На ореховых перепонках!

– Э-э-э…

– А в духовке – рулет! С чесноком!

– Я… – Матик беспомощно оглянулся, ища поддержки, но Фигаро притворился, будто занят пирожками.

– А, ладно, – Матик махнул рукой. – Если только минут на десять.

– …А потом она такая говорит: «что, Фигаро?! Этот ненормальный?! За какие такие дела ему повышение, если он со скрипом получил диплом? Разве что за раскрываемость, она у него высокая…»

– …на четвертом курсе. Надо было создать клетку для Другого низкого уровня, например, для домового или инкубуса. Клетку-то я создал, но вот квазиматематика… Не силен я в точных науках. Прогадил расчет и в итоге засадил в силовой куб старшего лаборанта. Скандал был, жуть! То есть, понимаете, для того чтобы его оттуда вытащить нужны мои расчеты, а какие расчеты, если я от балды делал? Короче, сидел он там почти сутки, но проблема даже не в этом – просто, пардон, в туалет-то сходить…

– …Берете куриные крылышки, маринуете и ставите в прохладное место на сутки. Можно и на больше. Потом берете панировочные сухари, смешиваете их с карри, ароматными травками, соли туда по вкусу…

Часы на башне засипели, прокашлялись и натужно пробили два раза. За окнами перемигивались холодные осенние звезды, да ветер гнал поземку, завывая в слуховом окне. Вдали мерцали городские огни – горожане возвращались в родные дома.

На столе громоздились горы посуды, испускал ароматный чесночный пар свиной рулет. Две пустые бутыли с наливкой уже отправились под лавку, и теперь на столе красовался графин с крепленым домашним вином, по запотевшим стеклянным стенкам которого стекали капли влаги.

«Вино после водки», – подумал Фигаро. «Ох, и плохо же мне будет с утра… Но о таких вещах лучше не думать. Так устроена жизнь – за все обязательно надо платить. Тут философия в том, чтобы уметь с благодарностью выплачивать долги».

– Вот только Ричу не повезло, – Матик задумчиво покрутил в пальцах пустой стакан. – Влюбился, а любовь-то – фьють! Врагу не пожелаешь.

– Ничего, – тетушка Марта уперла руки в бока, – влюбляться полезно. И потом: она ведь не умерла, так, Фигаро?

– Нет, – следователь плеснул себе еще вина. – Просто вернулась домой.

– А где у нее дом?

– Понятия не имею. Но, думаю, что везде.

– То есть, они еще встретятся? Рано или поздно?

– Не сомневаюсь, – Фигаро улыбнулся. – Понятия не имею, почему так, но, почему-то не сомневаюсь в этом ни капельки.

– Ах, до чего же я люблю хорошие концовки! – тетушка Марта всплеснула руками. – Фигаро, я знаю, – Вы мастер рассказывать всякие истории. Расскажите еще какую-нибудь. Только не про вампира.

– Ну, тетушка Марта! – следователь улыбнулся, – я знаю мало таких историй. В смысле, таких, которые бы хорошо заканчивались.

– Тогда придумайте что-нибудь! Про вампира же придумали!

– Ну-у-у, тетя Марта! Про вампира – чистая правда!

– Ага, правда, конечно! Наврали и не краснеете!

– Ну ладно, ладно, – следователь махнул рукой. Давайте расскажу про то, как я бился с драконом.

– Врете.

– Ничуть. В общем, так: давным-давно, в одном далеком северном городке, в пещере у самого моря жил дракон…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ