Аквилонский странник

– Проснись! Дуглас, случилась беда, проснись!

Граф открыл глаза и улыбнулся, встретившись взглядом со своим телохранителем.

– Уже утро? Мы уезжаем?

– Еще ночь, Дуглас. В таверне убили двух женщин.

Дуглас рывком сел на тюфяке, потер лицо руками и глубоко вздохнул.

– Давно их убили? – спросил он.

Конан удивился этому вопросу. Добро бы он еще поинтересовался – кто эти женщины и почему киммериец разбудил своего спутника подобным известием… Но – «давно ли их убили»?

– Когда я нашел вторую жертву, она была еще теплой, – сказал Конан.

– Ты полагаешь, нам лучше уехать отсюда немедленно? – спросил Дуглас.

– Я полагаю, нам лучше не спать, когда кругом творятся такие дела. Может быть, и впрямь стоило бы уехать, да только тогда нас сочтут причастными к преступлению и устроят погоню, – сказал киммериец. – Возьми оружие. Спустимся вниз и будем ждать развития событий.

Оба молодых человека взяли мечи и выбрались в общий зал. Там по-прежнему было тихо. Странно, что никто не услышал криков первой жертвы, подумал Конан. Однако он тотчас одернул себя. Вероятно, те, чей слух потревожили эти вопли, предположили, будто женщина кричит от удовольствия. К тому же она почти сразу замолчала.

Ночь миновала незаметно. Рассвет не принес с собой никаких новостей. Вскоре проснулись стряпуха и хозяин таверны, оба начали ходить взад-вперед. Стряпуха сразу скрылась в кухне, а хозяин бросился к молодым людям:

– Почему вы оставили комнату? Вас не устроила постель? Может быть, вас тревожили насекомые? Клянусь, я слежу за тем, чтобы тюфяки проветривали и окуривали дымом…

Дуглас молча смотрел на свои руки, явно не желая поднимать глаз или вступать в разговоры, а Конан сказал:

– Сядь, почтенный. Ты не слышал ночью никаких воплей?

Хозяин уселся, озадаченный.

– Иногда случается, люди кричат, но если они не зовут на помощь, я предпочитаю не обращать на это внимания. Иные очень сердятся, если им помешать. Вы понимаете, что я имею в виду…

Да, все обстояло именно так, как предполагал Конан. Крик несчастной женщины никого здесь не смутил.

– У тебя в конюшне убитая женщина, а на сеновале – вторая, – объявил он хозяину без обиняков. – И тот, кто это сделал, убил их очень странным способом. А главное – непонятно зачем. Разве что он получает таким образом удовольствие…

Затем киммериец выложил на стол кошелек с дюжиной серебряных монет.

– Мы уезжаем немедленно. Не говори, что мы скрылись и ничего тебе не рассказали. Вот плата за постой и за вчерашний ужин. Мы направляемся дальше на север, к горам. Если я тебе понадоблюсь, ты сумеешь меня найти.

Хозяин взял деньги и с подавленным видом убавился на киммерийца.

– Что же мне делать? – проговорил он растерянно. – Если то, что ты рассказал мне сейчас, – правда, то Бааван вновь выползла из своей берлоги и начала охоту на живую кровь!

Дуглас встал и направился к выходу. Конан мельком проводил его глазами, а затем повернулся к хозяину.

– Расскажи об этой Бааван, велел он. – Вероятно, нам еще предстоит встретить эту тварь.

– Она – самая жуткая и кровожадная гадина, какую только исторгала из себя преисподняя, – понизив голос, ответил хозяин. – Предания о ней ходили в здешних краях много веков, но их считали обычными сказками. Россказнями, которыми пугают детей и забавляют девиц долгими зимними вечерами. Никто не верил всерьез в то, что Бааван может рано или поздно объявиться во плоти.

И вдруг это произошло. Не так далеко отсюда, в соседней деревне, жили двое крестьян, муж и жена, оба немолодые. Они были не из местных. Говорят, прибыли сюда из долины той же дорогой, которой пришли и вы с тем молодым господином, – хозяин махнул рукой в сторону лестницы, по которой поднялся Дуглас. – Никто толком ничего о них не знал. Просто муж и жена, без детей. У них было много денег. Они купили себе дом и землю и начали хозяйничать. Соседи их недолюбливали, но этому не следует придавать слишком много значения. Как ты знаешь, люди вообще недолюбливают чужаков, даже если эти чужаки и прибыли всего-навсего из соседней долины. Завистники у них тоже водились, этого не отнимешь, но, опять-таки, завидовать чужому благосостоянию – одно, а убивать того, кому позавидовал, – совершенно другое…

– Так тех двоих убили? – спросил Конан. Хозяин кивнул.

– Это случилось года через два после того, как они приехали. Никто ничего не видел. Просто в один прекрасный день обоих обнаружили мертвыми.

– Глубокая рана на затылке, нанесенная длинной иглой? – быстро спросил Конан.

Хозяин с печальным видом кивнул.

– Именно так. И тогда возобновились разговоры о Бааван. Это ее излюбленный способ убивать. Так повествовалось во всех легендах о ней.

Люди боялись выходить из домов с наступлением темноты. Запирали на засовы ворота, закладывали ставни. Сидели, спрятавшись за стенами своих домов, и дрожали. Но время шло и, как ты понимаешь, людям надоело бояться. Тем более что убийства больше не повторялись. Бааван не возвращалась.

Постепенно мы поверили в то, что она ушла – или впала в спячку, как считали некоторые. Конечно, мы понимали, что она может опять пробудиться и вновь напасть на кого-то из нас, но так уж устроен человек: в одних случаях трусливый, в других он безрассуден и предпочитает не обращать внимания на возможную опасность.

– Ты прав, – кивнул Конан. – Полагаю, мне следует быть более осмотрительным.

– Берегись, – предупредил хозяин, – ты направляешься как раз в сторону той деревни, где Бааван объявилась впервые.

– Поверь мне, я буду очень внимателен ко всему, что встречу на пути подозрительного, – заверил его Конан. – Если мне удастся напасть на след Бааван, я уничтожу чудовище и привезу сюда его голову, чтобы избавить здешних жителей от страха. К тому же у меня имеются собственные причины отомстить этой гадине, ведь она зарезала ту славную девчонку, с которой я хотел провести ночь!

Молодой Дуглас заставил Конана несколько раз повторить рассказ о Бааван.

И с каждым разом юный граф делался все более мрачным.

– У меня складывается такое ощущение, будто кое-что из рассказанного тобой я нынче ночью видел во сне, – признался он. – А некоторые вещи я и вовсе знал заранее – прежде, чем ты о них заговорил. Я не могу вспомнить, кто и когда рассказывал мне о них. Просто я знал их всегда – и никому этого не открывал.

Конан кивнул.

– Такое случается.

– Помнишь, я говорил тебе о том, что не могу больше сидеть взаперти в отцовском замке? – продолжал Дуглас. – Какая-то сила звала меня выйти наружу и увидеть великий мир. Но чем дальше я путешествую, тем более тесным кажется мне мир, который нас окружает. Как будто все предопределено здесь заранее. Как будто кем-то уже решено, что я не увижу ничего, кроме этих равнин и долин, кроме тех гор, что начинают подниматься на горизонте… А те волшебные страны, где живут черные люди, а сочная зелень растений сплетается в воздухе и цветы вырастают размером с большие блюда, – тех стран не существует вовсе…

– Они существуют и, если ты не будешь малодушничать, Дуглас, ты увидишь и их, – заверил своего спутника Конан.

Однако Дуглас лишь безнадежно качал головой.

– Для меня нет никакой надежды. Я обречен холить по короткой дороге, которую протоптали для меня другие…

– Вероятно, поэтому тебя и не любят женщины, – заявил Конан. – Какой охота проводить время с мужчиной, который только и делает, что жалуется на судьбу! Будь ты хромым и горбатым, больным или бедным, тебя еще можно было бы понять. Но ты – молодой красавец, ты знатен, у тебя богатый отец, рано или поздно ты сам сделаешься хозяином великолепного замка. Твое настроение попросту оскорбительно для тех, у кого нет и малой толики твоей удачи!

– В том-то и дело, что нет у меня никакой удачи! – воскликнул Дуглас и с отчаянием ударил себя кулаком по бедру. – Я не в силах объяснить этого даже тебе. Какое-то темное несчастье окутывает мою судьбу. Если бы я мог разрушить чары…

– Только не говори мне, что ты заколдован, – сказал Конан, которого неожиданно стали нервировать эти мутные намеки.

– Нет, это не колдовство… Я унаследовал мою судьбу вместе с кровью. Я ведь так и не узнал от отца, кем была моя мать!

– Неужели? Но как такое возможно? – Конан удивленно уставился на своего спутника.

Дуглас пожал плечами.

– В детстве многие вещи воспринимаются как должное. Если отец ничего не рассказывает о матери, стало быть, это правильно. Если тебя с самых ранних лет мучают кошмары – стало быть, такое бывает со всеми и нужно просто потерпеть, подождать, пока сои станет более спокойным… Я ведь только недавно вышел из возраста, когда не задают вопросов. И так и не успел добиться, чтобы мне ответили на все, что меня интересует. Отчасти поэтому я и уехал.

Конан отметил про себя любопытную деталь. Юноша постоянно пытался найти объяснение своему стремлению покинуть отцовский замок. Как будто одного только желания повидать мир и поучаствовать в каком-нибудь приключении было недостаточно.

День за днем путники продвигались все ближе к горам. Торопиться им было некуда, считал Конан. Имело смысл внимательно осматриваться по сторонам и прислушиваться к разговорам местных крестьян и пастухов.

Признаков близости Бааван больше они не встречали. Кем бы ни было это чудовище, оно вновь затаилось. Конан начал уже не без разочарования думать о том, что оно может и вовсе не высунуться больше из норы, а это уничтожало всякую надежду обнаружить монстра и убить его.

Однако память о злодеяниях чудовища жила среди местного люда. И чем дальше на север продвигались двое путников, тем чаще слышали они о всяких чудесных и жутких тварях, обитающих по соседству с людьми. По мнению некоторых добросердечных и словоохотливых хозяек, все холмы и озера были здесь густо заселены волшебным народцем. Конан с молодым Дугласом узнали множество историй о русалках и ведьмах, о лесной деве и карликах, что прячутся под опавшей листвой.

Hи Дуглас, ни Конан не задавали вопросов. Об этом они условились вскоре после того, как побывали в деревне, где почти двадцать лет назад погибли первые жертвы Бааван, пожилые супруги-крестьяне. Путешественники увидели пустырь, густо заросший сорной травой и колючим кустарником: дом погибших никто не решился ни купить, ни занять; оттуда даже не взяли вещей или строительного материала, и постепенно, с годами, все разрушилось и ушло под землю.

Вид этой бесплодной, угрюмой пустоши произвел на Дугласа поразительное впечатление. юноша замкнулся в себе и молчал несколько дней. Казалось, он не в силах проронить ни слова. Конан не тормошил его, не заставлял высказываться. Такие вещи, как по собственному опыту знал киммериец, должны пройти у человека сами собой. И как правило так оно и происходит.

– Мы не будем наталкивать окружающих на мысль о Бааван, – предложил Конан, когда Дуглас наконец пришел в себя после увиденного на постоялом дворе, где погибли женщины, и в деревне. – Насколько я знаю простолюдинов, при виде господ, у которых в кошельке позвякивают монеты, эти милые поселяне готовы сообщить им что угодно, лишь бы разжиться денежкой. Спросишь их про Бааван – они, даже если в жизни своей о таком чудище не слышали; – тотчас начнут рассказывать о Бааван, да еще со всякими подробностями! В изобретательности деревенским краснобаям не откажешь.

– А ты дурного мнения о крестьянах, – заметил Дуглас.

Конан поморщился.

– Конечно, я не так их презираю, как это делают кочевники, – сообщил киммериец. – А мне доводилось жить и среди кочевников, так что я знаю, о чем говорю. Для кочевых1 воинов оседлые крестьяне – это просто мясо, нечто вроде скота, который можно безнаказанно резать, если в том возникает надобность. Я – бродяга. Я для них иной раз – дикий зверь, на которого они устраивают охоту, а иной раз – напротив, легкая пожива, глупый господин с деньгами в поясе. Забавно смотреть, как они пытаются надуть меня и выманить у меня деньги!

– Но почему ты их презираешь? – настойчиво повторил Дуглас.

Конан задумался, а потом беспечно махнул рукой.

– Полагаю, из тебя со временем получится отличный господин для этих людей, – сказал киммериец. – Ни один землевладелец не презирает своих крестьян, потому что сделан из сходного теста. Я – другое дело, я никогда не буду так трястись за свою собственность, как это делают они. Для крестьянина наивысшей ценностью является его родимая корова, а для меня – моя свобода.

Дуглас медленно, задумчиво кивнул. Казалось, он еще не до конца решил, к какому из двух типов людей ему принадлежать.

Настроение молодого графа с каждым днем делалось все печальнее. Горы показались уже впереди, лиловая дымка застилала их, суровые их очертания постепенно заслоняли горизонт. Настал наконец день, когда Конан и его юный спутник очутился у самого их подножия. Со стесненным сердцем глядел Дуглас на каменные твердыни. Какое-то жуткое предчувствие зародилось и росло в его сердце, и юному графу стоило немало усилий отгонять скверные мысли и не показывать их Конану.

Конан же от души радовался. Он вырос в горах и разреженный воздух, которым наполнялась его легкие, был для него родным.

Люди, которых встречали теперь путешественники, выглядели иначе, нежели те, что обитали на равнине. Местные жители могли показаться совершенно нищими. Их крошечные хижины, сложенные из естественного булыжника и крытые хворостом и соломой, топились по-черному. Скот – черноногие козы с тощим выменем и лохматые коренастые лошадки – пасся на склонах гор под вечной угрозой нападения голодных волков, и пастухи были людьми угрюмыми, сильными и всегда держались начеку.

Тем не менее ни одной жалобы на судьбу путешественники здесь не услышали. Для Конана в этом не было ничего удивительного. Горцы чрезвычайно ценили свободу, а то обстоятельство, что они были очень бедны, делало их нежелательным объектом для возможного захватчика. Кроме того, все носили здесь оружие: и мужчины, и женщины, и даже дети. А вооруженный человек, как знал по себе Конан, всегда чувствует себя гораздо лучше, нежели безоружный.

Скоро закончились поселения, и перед путешественниками раскрылись безлюдные горные склоны.

– Может быть, остановимся? – предложил Конан.

Дуглас покачал головой.

– Нет, я не увидел еще всего, ради чего пустился в этот путь…

– Ты имеешь в виду Бааван? – спросил Конан. Юноша кивнул.

– Если я стану господином этих людей, мне лучше прикончить чудовище, которое их убивает. Это свяжет нас – они будут повиноваться мне с радостью, как повинуются сейчас моему отцу.

– Не смею возражать тебе, – сказал Конан. – Ты совершенно прав. Позволь мне немного помочь тебе!

– Я должен сделать это один, – возразил юноша.

– Если ты погибнешь, от тебя немного будет толку для твоих будущих подданных, – указал ему Конан.

– Но если я не сумею одолеть монстра в одиночку, то я не буду им нужен, ни живой, ни мертвый, – твердо проговорил юноша,

Они проехали еще некоторое время в молчании, а затем Конан указал рукой на темное пятно, появившееся на склоне, среди редколесья:

– Мне кажется, я вижу там хижину. Заночуем в ней. Негоже оставаться под открытым небом – ночью может пойти дождь.

Дуглас передернул плечом, как бы желая сказать, что находит постыдным опасаться какого-то там дождя, однако возражать Конану не стал, и вскоре они действительно приблизились к бедной хижине. Хозяин ее был дома – им оказался пастух такой жалкой наружности, что впору заплакать: он был низкорослым, с нависшими над глазами густыми бровями, со спутанными жесткими, как конская грива, черными волосами. Ноги его были чрезмерно коротки и кривы, руки – напротив, длинны и мускулисты. Дуглас никогда не видел людей столь отталкивающих.

Тем не менее пастух проявил гостеприимство и после нескольких минут разговора стало очевидно, что нрав его совершенно не соответствует внешности. Это был добрый и умный человек. Он предложил молодым путешественникам разделить с ним трапезу, состоявшую из кислого молока и жесткого хлеба прошлогодней выпечки (в здешних краях умели хранить хлеб по полгода: он становился твердым, как камень, и перед едой его размачивали в молоке или в воде).

Отдавая должное этой скудной трапезе, Конан заговорил с пастухом о его житье.

– Отчего ты устроился здесь один?

– Моя работа – пасти стадо, – отвечал пастух. – Но не круглый год, а только летом. Зимой наш хозяин предпочитает отгонять своих овец на другие пастбища, по ту сторону гор, где нет снега.

– Как же ты живешь здесь без людей? – удивился Дуглас.

Пастух прищурился.

– Мне не слишком-то весело бывает с людьми. Сами видите, молодые господа, до чего я уродлив. Мальчишки бросаются в меня камнями, женщины отворачиваются или закрывают лица фартуками, а молодые ребята, вроде вас, свистят мне вслед. Нет уж, наедине с ветром да этими камнями мне веселее. Кроме того, я занимаюсь одним интересным и опасным делом…

Он понизил голос и проговорил так, словно намеревался напугать малых детей, что пришли послушать страшную сказку в темном сарае:

– Я выслеживаю Бааван!

– Ты уверен в том, что она существует?

– Нет никаких сомнений! – твердо ответил пастух. – Мне даже доводилось несколько раз видеть ее, правда, издалека.

– Как она выглядит? – взволнованно спросил Дуглас.

– Похожа на старуху с растрепанными волосами, но… что-то в ней есть нечеловеческое, жуткое. Силуэт вроде бы как у старой женщины с жилистыми руками и квадратными плечами, а вот двигается она совершенно по-кошачьи. Вблизи-то я ее не видел, благодарю покорно.

– Ты догадался, как она убивает свои жертвы? – этот вопрос задал Конан.

Пастух, сильно двигая челюстями, прожевал свой кусок черствого хлеба, а после медленно покачал головой.

– Говорю же, видел ее пару раз издали… Да и убивала она, по слухам, очень давно.

– Нет, злодеяние повторилось…

И Конан рассказал пастуху о том, что случилось на постоялом дворе. Тот слушал с возрастающим удивлением.

– Неужели она забирается так далеко? Не могу поверить! Все, что я успел о ней узнать, говорит о том, что она избегает появляться там, где много народу. Она предпочитает нападать на одиночек. Завлекает путников или подбирается к тем, кто живет на отшибе…

– И все-таки это произошло, – настаивал Конан.

– Возможно, существует несколько Бааван, – сказал пастух и тяжко задумался.

Наутро путники вновь отправились в дорогу. Пастух проводил их до еле различимой козьей тропы и еще раз повторил свое предупреждение:

– Будьте очень внимательны: если Бааван напала на людей на постоялом дворе, то тем более она не остановится, завидев путешественников поблизости от своего логова.

– Благодарю тебя, – от души произнес Конан. Дуглас кивнул с немного рассеянным видом. Огромный черный ворон, невесть откуда взявшийся, опустился на можжевеловый куст и громко закаркал, как будто насмехаясь над молодыми людьми. Тень недоброго предчувствия вновь, уже в который раз, омрачила сердце Дугласа, а Конан рявкнул: «Кром!» и метнул в ворона камушек, подобранный на тропе. Птица тяжело поднялась и отлетела на несколько шагов, однако ее хриплый голос преследовал их еще долгое время.

От хижины пастуха тропа некоторое время вела вверх, а затем начала опускаться и вывела путников в узкую долину, зажатую между двух изъеденных ветрами и непогодой скал. Солнечные лучи почти не достигали ее дна, она была сумрачной и прохладной, точно погреб. По самому дну долины бежал быстрый горный ручей. Вода бурлила на перекатах и громко пела. Вдоль потока вилась тропинка, каменистая, но довольно ровная.

Дуглас ехал, опустив голову и внимательно прислушиваясь к цоканью копыт своего коня по камням – он точно хотел услышать некое пророчество в этом звуке.

Расставшись с пастухом, юноша все время думал о Бааван. Впервые жуткое чудище обрело в его мыслях какой-то более-менее определенный образ. Растрепанная старуха, угловатая, но передвигающаяся по земле с кошачьей грацией… И где-то здесь поблизости – ее логово, место, где она отдыхает прежде чем выйти на свою жуткую охоту.

Конан тоже прислушивался, но по другой причине. Он не был так уж впечатлен рассказом доброго пастуха. Каким бы жутким ни был монстр, на всякого найдется управа. Добрый меч никогда не подводил киммерийца, и Конан не видел повода сомневаться в этом и теперь.

Нет, если что и тревожило Конана, так это тишина. Ничего, кроме шума бурлящей воды, не нарушало безмолвия долины. Ни птицы, ни другой живой твари здесь не водилось, и даже ветер смолкал, когда по ошибке залетал сюда. Нехорошее место. Следует больше доверять инстинктам, а сейчас варварские инстинкты Конана просто вопияли о приближающейся опасности. Бааван могла выскочить перед ними в любой момент.

Неожиданно он услышал, как хлопают крылья большой птицы, и увидел над головой ворона. Безмолвно ворон пролетел над путниками, заложил круг и исчез за горами. Конан невольно улыбнулся. Пожалуй, он слишком поддался первому впечатлению! Одна-единственная птица сумела разрушить наваждение, которое охватило киммерийца в «мертвой» долине, как он назвал про себя безмолвное место, где оказались они с Дугласом.

Дорога вилась и вилась, повторяя все капризные изгибы ручейка, а затем вдруг сделала крутой поворот – и за поворотом путники увидели девушку в ярко-зеленом платье.

Она была очень молода и исключительно хороша собой. Пышные волосы падали на ее плечи, широко расставленные глаза смотрели ясно и весело. Но самым удивительным в ее облике показалась Конану одежда незнакомки. Немыслимым выглядело здесь это платье, пышное, из дорогой зеленой ткани, расшитое богатыми золотыми цветами и алыми побегами. Ни единого пятнышка грязи не было на нем. Создавалось впечатление, будто девушка находилась не в горах, далеко от человеческого жилья, а где-нибудь в графском замке, где за ее туалетом следит целая армия служанок.

Дуглас застыл перед нею, очарованный. Он не сводил с незнакомки глаз, румянец то выступал на бледных щеках юноши, то пропадал бесследно. Глаза его горели – он буквально пожирал красавицу взглядом.

Она чуть улыбнулась ему, лукаво и ласково. Ни одна женщина никогда не смотрела так на Дугласа – все они сторонились его, как будто видели в нем некий тайный изъян, непостижимый для самого молодого графа. А эта незнакомка сразу же приняла его – и сразу дала ему понять, что он для нее желанен.

Конан внимательно наблюдал за обоими. Несколько раз ему удавалось перехватить взгляд девушки в зеленом, и с каждым разом эта таинственная красавица нравилась ему все меньше. Глаза ее были холодны, а в глубине зрачков Конан явственно различал угрозу. Она не хотела, чтобы при ее свидании с Дугласом присутствовал посторонний. Она явилась сюда именно за молодым графом.

Но Конан уперся и дал себе слово никуда не уходить, покуда он не выяснит, кто эта незнакомка и каковы ее цели.

– Здравствуй, доблестный воин! – проговорила красавица, обращаясь к Дугласу.

Молодой человек немедленно залился краской.

– Я не могу еще назвать себя воином, тем более – доблестным, – пробормотал он. – Мое имя Дуглас, я графский сын и путешествую по здешним горам, чтобы повидать мир, которым мне когда-нибудь предстоит править…

– Рада это слышать, потому что когда-нибудь я сделаюсь твоей подданной, – сказала девушка. – Меня зовут Мерлина – мой дом находится здесь неподалеку…

Она снова метнула взгляд в сторону Конана и чуть изогнула брови, как бы желая сказать ему: «Ты хотел знать, почему моя одежда выглядит столь безупречно? Ну так знай: я живу поблизости отсюда – вот тебе достойное объяснение…» И этот взгляд как ничто другое дал Конану понять, что девушка лжет.

– Мои предки – из древнего рода пиктов, которые некогда перебрались сюда и обосновались на склонах здешних гор, – продолжала девушка. – Впрочем, я унаследовала от них только клочок земли, на котором стоит наш дом. Это очень старый дом, огромный, точно дворец, и выстроен он из бревен, насквозь пропитанных смолой. Такие бревна не разрушаются ни за сто, ни за триста, ни за пятьсот лет, – а согласно семейному преданию, наш дом был возведен на этой земле семьсот лет назад. За столетия в нем накопилось немало богатств.

– Чем же ты занимаешься в этой глуши, Мерлина? – спросил Дуглас.

– В моем доме всего довольно – я по целым дням брожу из комнаты в комнату и рассматриваю мои драгоценности, – ответила Мерлина.

«Странный способ проводить время, – подумал Конан. – Бродить из комнаты в комнату и рассматривать всякие блестящие безделушки! Интересно однако бы узнать, что она кушает, эта изысканная дама? Вряд ли она питается одними только впечатлениями от собственного барахла, которое досталось ей от предков-пиктов!»

Если образ жизни Мерлины и показался Конану странным, то еще более удивительным стала реакция на услышанное Дугласа. Юный граф ничуть не удивился, когда Мерлина объявила о любимом своем времяпрепровождении.

– Я тоже предпочитаю безмолвие и созерцание, – подхватил он с каким-то лихорадочным восторгом. – Мне кажется, я ощущаю родство наших душ, Мерлина! Как бы я хотел увидеть твой дом и прикоснуться к вещам, которые тебе дороги!

– Это наилучший способ познакомиться ближе, не так ли? – улыбнулась ему Мерлина.

А Конан спросил напрямую:

– У тебя есть родня, красавица?

– Хочешь знать, есть ли у меня братья, которые снимут с тебя шкуру, если ты решишь меня обидеть? – Мерлина метнула в него очередной злой взгляд. – Нет, таких братьев у меня нет. Но я рассчитываю на благородство мужчин, с которыми свела меня судьба сегодня…

– Ты права! – пылко объявил Дуглас. – Ни один волос не упадет с твоей головы, Мерлина, так что можешь не опасаться…

– О, я ничего не опасаюсь! – сказала девушка с очаровательной улыбкой. – Напротив, пусть мои враги опасаются меня.

– У тебя есть враги? – Дуглас насторожился.

– Как и у всех.

– Назови их имена, – попросил юный граф.

Она замялась. Пока она молчала, Конан вмешался в разговор:

– Кто тебя кормит, прекрасная Мерлина?

Вопрос прозвучал неожиданно – и совершенно неуместно: он как будто нарочно разрушал атмосферу рыцарского романа, в которую Мерлина погрузила Дугласа.

– Я достаточно самостоятельна для того, чтобы есть без посторонней помощи, – сказала наконец Мерлина.

Конан наморщил нос.

– Не притворяйся дурочкой, милая. Я хочу знать, есть ли у тебя крестьяне, которые на тебя работают.

– Вообще-то… Я не хотела говорить об этом, но раз уж ты настаиваешь… – Мерлина вздохнула. – Есть две семьи карликов, из тех, что обитают под опавшими листьями. Они исстари доставляли провизию нашей семье.

– Чем же они тебя радуют – плесенью? – продолжал расспросы Конан.

Дуглас вдруг понял, что ненавидит киммерийца с его назойливостью, ехидством и полным пренебрежением к хорошим манерам. Молодой граф хотел было наброситься на своего спутника, однако Мерлина остановила его легким движением руки.

– Я дам ответ тебе, недоверчивый воин, потому что понимаю, отчего ты беспокоишься. Должно быть, Дуглас – твой господин, и ты поручился головой за его безопасность?

– Дуглас мне не господин, хотя я действительно предпочел бы видеть его живым и невредимым, – проворчал Конан. Попытка Мерлины вывести киммерийца из себя провалилась.

Девушка сказала:

– Я предпочитаю лакомиться тем, что порождают грибницы, а кроме того мне приносят мелкую дичь и ягоды… Ты доволен ответом?

Конан пожал плечами неопределенно.

Дуглас сказал:

– Садись ко мне в седло, Мерлина. Я хочу поехать вместе с тобой в твой дом.

Конан тронул коня, но Дуглас повернулся в седле и сказал своему спутнику:

– Я не хочу, чтобы ты следовал за мной. Твоя служба у меня окончена, Конан. Ты больше мне не нужен. Я нашел то, что искал. Наконец-то я обрел то, ради чего покинул отцовский замок!

– Надеюсь, Дуглас, что когда-нибудь ты вернешься к отцу, – сказал Конан, не делая ни малейшей попытки возражать или преследовать Дугласа и его новую подругу.

Теперь Дуглас остался наедине с юной девушкой. Она странно волновала его – не так, как, случалось, будоражили молодую кровь хорошенькие пылкие служанки. Нет, то было глубинное волнение, какое возникает только в тех случаях, если человек встречает свою истинную возлюбленную.

Дуглас понимал это. Он молчал, боясь малейшим неосторожным словом расплескать то огромное чувство, что переполняло его душу до краев.

Дорога все вилась и вилась по дну ущелья, и конца ей не было видно. Но Дугласа это не смущало. Он и не хотел, чтобы их путь заканчивался.

Мерлина вдруг сказала:

– Ты боишься Бааван?

– Наверное, – отозвался Дуглас, явно не думая о том, что говорит. – Меня она больше не занимает.

– Но ведь ты собирался убить ее! – настаивала девушка.

Дуглас не спросил, откуда она это знает. Вероятно, все молодые воины, появляющиеся в здешних краях, рано или поздно приходят к идее о необходимости убить Бааван. Так что же удивительного в том, что подобное желание выказывает Дуглас?

– Я не знаю, хочу ли я ее убивать, – рассеянно ответил Дуглас. – Мне это сейчас стало безразлично. Если мне встретится чудовище, я, вероятно, вступлю в сражение с ним. Но рыскать по безлюдным горам и редким лесам в поисках приключений мне больше не хочется. Я предпочел бы заснуть в твоих объятиях, Мерлина, и никогда не просыпаться…

– Остановимся, – предложила она.

Они спешились и легли, обнявшись, на камни. Ручей пел оглушительно, в вышине пролетали далекие птицы и еле заметные облачка то и дело прикрывали солнце. Мерлина гладила Дугласа по лицу, что-то напевая. Затем она вдруг спросила:

– Ты любишь меня?

– Всем сердцем, – ответил он не задумываясь.

– Я могу взять тебя туда, где живут мои грибницы, – проговорила она. – Я кормлю их живыми людьми. Ты нe должен бояться, потому что прежде чем ты умрешь, ты испытаешь величайшее наслаждение в своей жизни. Я буду ласкать тебя, и последние минуты покажутся тебе вечностью. Они и будут вечностью, а потом-Потом я буду питаться тобой, и ты станешь мною – ты войдешь в мою плоть, мы будем нераздельны…

Она говорила и говорила, а Дуглас засыпал, убаюканный ее ласками и тихим голосом. Очень медленно они проваливались под землю, и каменистая почва готова была сомкнуться над их головами.

Дуглас засмеялся и провел кончиками пальцев по щеке Мерлины. Сквозь полудрему он пробормотал одно женское имя – единственное женское имя, которое произносил с любовью:

– Азалия…

Внезапно что-то изменилось. Стало холодно, исчезли тепло и блаженная сонливость. Дуглас почувствовал, что лежит на сырых камнях, а по ущелью гуляет ветер.

Он подскочил. Мерлины рядом не было. Напротив него, на другом берегу мелкого ручья, сидела отвратительного вида старуха со свисающими космами спутанных волос. А издалека слышался стук копыт, который приближался с каждым мгновением.

Дуглас выпрямился и закричал:

– Конан! Сюда!

Киммериец показался из-за поворота. Солнечный луч сверкнул на его обнаженном мече. Старуха вскочила на ноги и зашипела.

– Остановись! – хриплым вороньим голосом прокричала она. – Остановись, киммериец, и выслушай меня, иначе ты никогда не узнаешь правды!

Конан замедлил бег своего коня, а затем и вовсе остановился, однако меча не опустил. Дуглас тяжело дыша поднялся на ноги.

– Она околдовала меня, – проговорил он чуть виновато.

– Не время разбираться, кто прав, а кто ошибся! – оборвал его Конан и вновь обратил суровый взор синих глаз к старухе. – Кто ты такая?

– Твой спутник назвал меня по имени – Азалия. Теперь я поняла, почему меня так влекло к нему: ведь он мой сын, – сказала женщина.

Дугласа охватила дрожь отвращения. Он отказывался верить в то, что ужасная ведьма – его родная мать. Та, по которой всю жизнь так горько убивался его отец. Та, чей портрет висит в замке, – та, из-за кого у Дугласа не было пи красивой веселой мачехи, ни кучи братьев и сестер…

– Этого не может быть! – вскрикнул молодой человек.

Старуха захохотала.

– Тем не менее, Дуглас Мак-Гроган, это именно так! Твой отец взял меня от моих приемных родителей. Никто не знал, кто произвел меня на свет. Мне пришлось уйти в эти горы, чтобы выяснить обстоятельства моего рождения. Ты хочешь услышать мою историю, сын?

Дуглас молчал. Крупные слезы катились по его лицу.

Старуха безжалостно продолжала:

– Бааван. Так называется наше племя. Мы зарождаемся под землей, в грибницах, и народы карликов служат нам рабски. Наши дети формируются почвой, плесенью и таинственными силами почвы. Когда настает срок явиться на свет новому отпрыску Бааван, карлики извлекают из грибницы младенца, очень похожего на обычного человеческого ребеночка, и подбрасывают его каким-нибудь бездетным супругам. До поры мы очень красивы и мало отличаемся от людей, разве что особенной статью и благородством. Но с наступлением зрелости мы начинаем приобретать новые черты. Люди считают нас уродливыми.

Я не сразу поняла, кто я такая. Многие годы я жила, думая, что я – человек. Большинство Бааван уже в раннем детстве становятся злыми и жестокими – с точки зрения людей, разумеется. Меня же испортило доброе отношение моих приемных родителей – и, главное, страстная любовь моего мужа. И все-таки я начала превращаться в одну из нашего племени.

Я стала дурнеть – так это выглядело в глазах графа Мак-Грогана. Однажды во сне ко мне приняла истина. Я увидела в видении все: и грибницу, которая меня породила, и карликов, которые мне служили… Я поняла мое предназначение.

И сделала то, что должна сделать любая Бааван, когда она вырастает и решает уйти от людей. Я должна была найти и убить моих приемных родителей. Выпить их кровь. Это давало мне силы.

Но те, кто вырастил меня, ушли из старой деревни. Пришлось потратить немало времени на то, чтобы их отыскать. У меня была длинная игла, которую я вонзила им в затылок. Они умерли легко, во сне. Таково было единственное милосердие, которым я отплатила им за всю ту любовь и заботу, что они дарили мне на протяжении многих лет.

Десять лет после убийства моих приемных родителей я проспала в грибнице. Это были блаженные годы! Я грезила и видела чудесные сны, и те, кто забредал в мои горы и срывал грибы, выросшие здесь, погружался в мир моих волшебных сновидений. Я побывала в таинственных и прекрасных местах, мне подчинялись духи и колдуны, я повелевала стихиями…

Не нашлось бы на земле такого чуда, которое не было бы в моей власти! Упоительные сны, чарующие сны…

А затем я пробудилась и увидела, что вокруг меня – тьма, и грибница моя голодала. Я вышла наружу и отправилась на поиски пищи, Я убила несколько путников на дороге, это позволило мне провести еще несколько времени в покое и блаженном ничегонеделании.

Именно тогда, кажется, я начала думать о своем сыне. Довольно странно, что у меня родился сын – как будто я была самой обыкновенной женщиной, из тех, что рожают столь неприятным и болезненным способом. Мы, Бааван, размножаемся иначе: мы зарождаемся сами внутри нашей грибницы. А умираем мы тоже по-другому, не так, как люди: мы растворяемся в почве. Просто в один прекрасный момент старая Бааван не очнется от волшебной спячки и навсегда уйдет в свои сны, которое будут становиться все бледнее и бледнее, пока не исчезнут вовсе.

Но я родила сына так, как это делают люди. Вот что не давало мне покоя. Означает ли это, что я – не вполне Бааван? И каков мой сын? Что из моего наследия перешло к нему? Я думала о нем днем и ночью, я посылала ему сновидения и мысли, и в конце концов мне удалось позвать его в дорогу.

Я готовилась встретить его. Я должна была быть сильной и потому я пробралась на тот постоялый двор. Я заглянула в комнату Дугласа и прикоснулась к нему, к его волосам. Должно быть, я пропиталась его запахами…

Здесь Бааван остановилась и посмотрела прямо в глаза Конана.

– Я недооценила тебя, варвар. Ты учуял этот запах. Ведь я была там, в общей комнате таверны, когда ты велел Дугласу подняться с постели и сидеть в ожидании рассвета с оружием в руках… Я видела, как раздуваются твои ноздри. Ты знал, что с Мак-Гроганом происходит что-то неладное!

– Да – нe стал отпираться Конан. – Но я не говорил ему ничего, потому что не был уверен. Точнее, я готов был поклясться в том, что Дуглас не убивал тех женщин!

– Запах тебя смущал, – с удовольствием повторила Бааван.

– Ты знала, что я твой сын, и все же попыталась соблазнить меня? – удивленно произнес Дуглас. Его мало беспокоило возможное обвинение в убийстве. Все его помыслы были заняты матерью.

– Я хотела, чтобы ты вместе со мной ушел в грибницу, – объяснила Бааван. – Способ, которым я намеревалась добиться желаемого, безразличен. Главное – чтобы мы были вместе. У нас, у Бааван, нет пола. Мы едины, как едины все грибы, все листья на дереве. Твоей матерью мог стать любой корень из тех, что медленно шевеляться под толщей влажной почвы.

– Ты чудовище! – медленно выговорил Дуглас.

– Нет, я не чудовище – я лишь следую собственной природе, – сказала Бааван. – Раздели со мной мою участь, сын! Не отказывайся от меня!

– Я никогда не стану Бааван! – резко ответил Дуглас. – Уходи! Уйди под землю и больше не показывайся на поверхности, ибо клянусь – я сделаю все, чтобы уничтожить тебя.

– Ты не можешь ненавидеть собственную мать, – проговорила Бааван нерешительно.

Дуглас молча стиснул зубы. Конан поднял меч и ступил в ледяную воду потока.

Бааван закричала пронзительным, нестерпимым для человеческого слуха голосом и взвилась в воздух. Конан отразил первый удар ее длинных когтей, в которых мелькала игла, больше похожая на узкий кинжал, – орудие, которым Бааван убивала свои жертвы.

Желая поразить чудище, Конан нанес сильный рубящий удар сбоку. Бааван легко увернулась и в свою очередь задела Конана когтями по плечу. Боли он не почувствовал; такими острыми оказались эти когти, однако кровь обильно потекла из разверстой рапы. Бааван облизнулась длинным синеватым языком, и ноздри ее расширились: вид и запах теплой крови возбуждал ее.

Дуглас дрожал всем телом, наблюдая за этим жутким поединком. Он не мог не думать о том, что монстр в развевающихся серых тряпках, с мотающимися свалявшимися волосами, – чудище, кружившее в воздухе вокруг Конана, – та самая прекрасная Азалия, супруга графа Мак-Грогана, родная мать Дугласа.

Но вместе с тем юноша ощущал полную чуждость Бааван собственной природе. Дуглас понимал, что он – человек до мозга костей. Только человек. Не больше, но и не меньше.

Должно быть, любовь графа Мак-Грогана замедлила развитие Бааван. Та, которая родила своему мужу сына, была женщиной. Монстром она сделалась потом.

Конан снова нанес удар, на сей раз слева. Ему удалось зацепить бок Бааван, и она разразилась новыми воплями, высокими и невыносимо резкими, точно ножом водили по стеклу. Кровь из ее раны лилась густая, коричневая, с отвратительным запахом – так воняет болотная жижа.

Конан упал на землю. Бааван приготовилась к последнему решающему броску. Она понимала: если ей не удастся прикончить настырного киммерийца прямо сейчас, силы ее иссякнут – и тогда он, возможно, одолеет.

Варвар, похоже, был при последнем издыхании. Что ж, тем лучше! С торжествующим криком она бросилась вниз, растопырив когти… и со всего маху налетела на выставленный вверх меч. Конан вскинул руку с мечом в самый последний момент.

Добрая холодная сталь пронзила Бааван насквозь и вышла из ее тела в области лопаток.

Поток грязной крови хлынул на Конана, обжигая его, точно кислота. Тяжелое тело Бааван рухнуло на киммерийца и прижало его к каменистой почве. Конан тщетно пытался выбраться. Умирающая Бааван содрогалась в корчах прямо на нем. Ее глаза вращались в орбитах, рот раскрывался в зевках, и Конана окатывало зловонным дыханием ее утробы. Длинные клыки, желтоватые, в комках зеленой слизи, пытались дотянуться до горла врага, но лишь слабо лязгали.

Дуглас бросился через ручей и с усилием откинул тело своей матери с поверженного киммерийца. Не произнеся ни слова, Конан перекатился по земле и упал в ручей. Ледяная вода смывала с него ядовитую кровь Бааван, студила разгоряченную кожу. Конан громко стонал и проклинал грязную ведьму, нимало не стесняясь тем, что поблизости находится ее сын.

Наконец киммериец выбрался на берег, встряхиваясь, точно крупная собака. Дуглас стоял над трупом своей матери и рассматривал ее.

– Какая она отвратительная, – прошептал он наконец. – Она похожа на старый гриб, если его раздавить.

– Весьма точное определение, – согласился Конан. – Но если ты меня послушаешься, то я дам тебе один добрый совет.

Дуглас вскинул на киммерийца взгляд.

– Как я могу не послушать твоего совета, Конан, если ты спас меня от участи, которая гораздо хуже смерти?

Конан усмехнулся.

– Многих людей доводилось мне спасать – и далеко не все из них даже снисходили до того, чтобы быть благодарными…

Дуглас изогнул брови – очень похоже на то, как делала это «девица Мерлина».

Конан сказал:

– В таком случае, запомни мои слова, молодой граф Мак-Гроган. Никогда не думай о своей матери как об этой гадкой, похожей на раздавленный гриб старухе. Она – Азалия, красавица, беззаветно любившая твоего отца. Она любила его так, что предпочла уйти, скрыться с его глаз прежде, чем с ней произойдут необратимые перемены, в которых бедная женщина не была виновата. Помни о ней лишь это. Красота и любовь. Все прочее не имеет к тебе никакого отношения.

Дуглас крепко сжал руку киммерийца.

– Я благодарен тебе, Конан, и твой совет сберегу у самого сердца!

Они закопали тело старухи в русле ручья, надеясь на то, что бегучая вода смоет ядовитые споры и не позволит им стать основанием новой грибницы.

Но где-то под землей сохранялась та древняя грибница, которая некогда исторгла из себя младенца, похожего на ребенка людей. И Конан решил, что непременно вернется и покончит со всем вредоносным родом Бааван.

Однако сперва ему требовалось доставить домой юного графа Дугласа. И спутники пустились в обратную дорогу.

Они, как и прежде, не спешили, и все-таки путь к дому оказался гораздо короче, нежели путь из дома. Это открытие радостно удивило Дугласа. Он утратил свою всегдашнюю меланхолию, как будто все случившееся совершенно исцелило его. И встречные женщины перестали от него отворачиваться, напротив – все они бросали ему веселые взгляды и провожали улыбками.

Граф Мак-Гроган не верил собственным глазам, когда ему доложили о возвращении сына. Дуглас вернулся совершенно другим человеком. Он больше не грезил о несбыточном, но радовался жизни и всему, что могли предложить ему великолепный замок и любящие подданные его отца.

Кода встретил своего друга-«верзилу» восторгами и плаксивыми излияниями: он все время порывался рассказать о том, как скверно с ним обходились без Конана и какие ужасные испытания пришлось претерпеть несчастному пустынному гному. Конан почти не слушал его: в мыслях он снова находился в горах. Он твердо намеревался вернуться, найти доброго пастуха и с ним вместе отыскать грибницу, чтобы выжечь ее. Сейчас новая затея занимала киммерийца куда больше, чем все остальное.

Гэлант, впрочем, проявил настойчивость в расспросах и добился своего: он вытянул из Конана множество подробностей касательно недавнего путешествия и всего, что имело отношение к природе и обычаям Бааван. Для этого ему пришлось изрядно подпоить киммерийца, да и сам он выпил тоже немало. К финалу разговора языки у обоих заплетались, хотя головы оставались ясными и детали рассказа сходились между собой: и Конан, и Гэлант в этом отношении были профессионалами.

– В конце концов, – заключил Конан, когда длинное повествование о гибели Бааван было закончено, – разве не стоило отправиться в опасное путешествие и встретиться лицом к лицу с чудовищем, чтобы понять, что ты – всего лишь человек. Не меньше, но и не больше?

И Гэлант, усмехаясь, призвал слугу, чтобы записать эти слова в свою книгу.

– Я всегда говорил, Конан, что из тебя получился бы превосходный сказитель, – объявил Странник.

Киммериец поморщился.

– Во-первых, ты никогда этого не говорил, Гэлант, – сказал он, – а во-вторых, я предпочитаю зарабатывать себе на жизнь совершенно другим способом.

OCR: де Монфор