Зябрики в собственном соку или бесконечная история

Глава 3

— Тяф! — сказал хозяин и вылез из-под крыльца. Небольшой черно-рыжий песик, из тех, что называют «четырехглазыми» — над каждым глазом красуется круглое желтое пятнышко.

— Старших позови.

— Тяф. Тяф, — коротко пролаяла собачка и убежала. Я огляделся.

Небольшой такой квадратный дворик. Слева — сарай, возле которого лежит дровяная куча и гуляют важные куры, справа — собственно дом, с высоким крыльцом, прямо — спускается по склону небольшой огородик и торчит пара деревьев, по виду — вишен.

— Здравствуйте.

А вот и хозяйка. Пожилая женщина, скорее даже — старушка. Вернее, правильно будет сказать — старуха. Ничего обидного, просто «старушка» — значит, невысокая, худенькая, сгорбленная. А вышедшая ко мне навстречу женщина — высокая и прямая, как палка. Худое, костистое лицо, покрытое морщинами, выцветшие серые глаза, сжатые в нитку губы. На вид ей лет семьдесят, а то и поболе. На голове — темный платок, одета в серую вязаную кофту, длинную юбку, обута в опорки. [1]И взгляд… такой… впечатляющий…

— Добрый день.

— Ну и что в нем доброго?

Косяк. И непонятно — то ли день лично для нее недобрый, то ли такое выражение здесь не используется.

— Вы правы. Ничего в нем доброго нет. По крайней мере, для меня.

— Что надо? — недружелюбно перебила меня старуха.

— Понимаете, в чем дело… не знаю, как к вам обращаться…

— Маграна Карадьевна я.

— А меня Ершан зовут.

Так уж получилось, что все здешние имена, которые мне попадались — имена каких-то известных личностей. А известные личности обожают подбирать себе хитрозаковыристые имена, которые у нормальных людей и не встречаются. «Ершана» же я услышал на рынке, так обращались к вполне обычному человеку среднестатистической внешности (то есть, с большой долей вероятности, Ершан — это аналог нашего Сергея или Алексея. А не Ахмеда или Вольдемара).

— Что тебе надо, Ершан? — дружелюбия в голосе не прибавилось ни на градус.

— Дело в том, Маграна Карадьевна, что я — человек нездешний, приехал из другого города к вам в Раниманск. Просто так, погулять, посмотреть. Да вот беда, кошелек потерял, вместе со всеми деньгами…

Почему «потерял»? Во-первых, образ растяпы выглядит безобиднее и дает +5 к желанию помочь. Во-вторых — если бы я сказал «украли», мог появиться вопрос «Обращался ли я в милицию, и если нет, то почему?». На вопросы — даже еще незаданные — нужно отвечать так, чтобы не возникало следующих вопросов.

— И что, я тебе деньгами должна помочь?

— Нет-нет! Я думал на попутках уехать, только сегодняшний день уже заканчивается, а ночью попутки лови — не лови… Ищу, где переночевать, чтобы с утра пораньше попытать счастья.

Уф. Главная цель озвучена. Ждем реакцию.

— На вокзал без билета не пускают… — в суровом голосе явственно прозвучала нотка ехидства.

Это хорошо, что я на вокзал не пошел. А ведь была такая мысль.

— Билеты без денег не продают, — улыбаясь, подхватил я.

Если на вокзал и вправду не пускают без билета — улыбка показывает, что потеря денег меня не расстроила. Если же слова старухи — всего лишь толстый намек проваливать и переночевать на вокзале — будет выглядеть так, как будто я поддерживаю шутку.

— Так и у меня не ночлежка.

— Так и я ж не за просто так хотел напроситься. Шел по улице, увидел у вас дрова неколотые, думаю: дай-ка я людям свою помощь предложу, авось не откажутся пустить на ночлег, если я помогу с расколкой. Мне ж много не надо, сам на лавку, хвостик под лавку… [2]

Ну, еще бы неплохо было бы перекусить что-нибудь, а то в желудке — только вода из горбатой уличной колонки. Хорошо бы еще и денежек чуток. Но просить этого нельзя. Слишком наглые попрошайки сочувствия не вызывают. А вызывают желание прогнать взашей. Про то, что я голодный — должна сама понять, да и работников принято кормить, про отсутствие денег я уже два раза намекнул, дальше — все зависит от доброты бабушки.

— Помочь, говоришь? Пошли.

Из бочки с водой старуха извлекла и вручила мне колун. Старый, много поработавший инструмент: потемневшее отполированное руками топорище, сам колун чуть подернулся ржавчиной, вместо клина вбиты несколько гвоздей.

Эх, поработаем! Вспомним молодость!

Я скинул футболку — она у меня одна, и пачкать ее не стоит — выкатил чурку побольше вместо колоды и принялся за дело.

Чем хороша ольха: если она спилена не так давно — а эта спилена недавно — то колется она легко. Чурки звонко разлетались, превращаясь в аккуратные поленья, резко пахнущие свежей древесиной. Отлетали острые щепки, пугая кур. В теньке под сараем чесался Бугай — тот самый песик со слишком большой для него кличкой. Один раз зашла еще какая-то старушка, видимо, соседка или подруга Маграны Карадьевны. Поздоровалась без особого удивления, я поздоровался в ответ, этим наше общение и ограничилось.

Под ольхой пряталось несколько приличных березовых чурок, плотных, суковатых, вот с ними я повозился. Прежде чем взяться, с тайной надеждой поинтересовался у бабушки, нужно ли их колоть: вдруг они для каких хозяйственных надобностей припасены? Увы, увы. Ничего, справился.

Уже наступил вечер, когда я смывал пот и пыль из висящего на заборе рукомойника, с удовольствием оглядывая ровную пирамиду наколотых дров. Ай да я, ай да молодец!

— Держи, Ерик, — из-за спины появилась рука с вафельным полотенцем, сероватым и жестким как наждачка. Таким, наверное, и вправду бриться можно. Вместе с кожей. Я вытерся докрасна и надел футболку:

— Спасибо, Маграна Карадьевна.

— Да ладно, называй уж как все: бабушка Мара[3].

Я чуть не подавился.

— Пойдем уж, покормлю, беспризорник.

Мы вошли в дом. Короткий коридор, упиравшийся в массивный деревянный шкаф. Справа — проем в комнату, закрытый занавеской, слева, тоже за занавеской — кухня.

— Присаживайся.

Я опустился на скрипнувший табурет и огляделся по сторонам. Высоко под потолком — черная тарелка динамика радиосети, прикреплена кнопками пожелтевшая фотография. Солдат, в гимнастерке с «разговорами» [4] и буденовке, и рядом с ним — женщина, в которой явственно угадывается бабушка Мара в молодости. В кожаной куртке, с револьвером и не пропавшей с годами суровостью во взгляде. Вот это я влип. Хорошо, если она просто воевала, а если служила в местном аналоге ЧК?

Щелкнул выключатель, загорелась лампочка, болтавшаяся на проводе под потолком (кстати, тут же оказалось, что солдат с фото — не в буденовке, а в шлеме, похожем на пикельхельм[5], только с огромной звездой). На стол приземлилась засаленная и местами обугленная доска, а на нее — сковорода с жареной картошкой, из которой торчала алюминиевая вилка.

— Ешь, — рядом брякнулась миска с солеными огурцами и здоровенная глиняная кружка с цветочками на боку. Размерами кружка была разве что чуть поменьше пивной. И почему в наше время все кружки делают таких размеров, как будто боятся, что потребитель в них утонет? Невозможно напиться с первого раза!

— Откуда приехал-то?

— Аж из самой столицы, — улыбнулся я и набил рот картошкой, чтобы хотя бы временно избежать новых вопросов. Хорошо, хоть со «столицей» быстро сориентировался: ни одного местного названия я не знаю, а столица здесь по любому должна быть.

— Далеко…

— Люблю путешествовать.

— Все вы, мужики, бродить любите…

А дальше пошел разговор, который касался не столько меня, сколько бабушки Мары. Осторожными наводящими вопросами я узнал, что в здешнем мире были свои аналоги и Октябрьской революции и Гражданской и Великой Отечественной, и войн помельче, вроде финской[6] или боев у озера Хасан[7]. Слава всем богам, что старуха ушла в воспоминания и не требовала особой реакции. И слава тем же богам, что мне хватило ума не встревать с вопросами типа «А где это?» или «А что там было?». Кто его знает, вдруг «сражение у перевала Чантар» здесь так же известно, как у нас — Курская битва?

Муж бабушки Мары прошел чуть ли не все войны здешнего государства, и Крым и Рим, и умудрился умереть уже после окончания Великой Отечественной (да-да, она именно так и называлась!) буквально пять лет назад. Вот детям повезло меньше: один из сыновей таки погиб на войне, другой — уже после нее умер от ран. Остался третий, который отирается где-то в дальних далях будучи представителем экзотической профессии вулканолога.

Под неспешный разговор мы с бабушкой Марой умяли сковородку картошки.

— Ну что, Ерик, иди, ложись спать. Я тебе в пристройке постелила.

Чтобы попасть в упомянутую «пристройку», нужно было протиснуться в щель между печью и стеной, где по каким-то загадочным причинам пряталась дверь. За которой находилась моя сегодняшняя спальня.

Больше похожая на приткнутую к стене дома беседку: маленькая, только-только поставить кровать и пару стульев, с окнами аж в трех стенах, выходившими в сад.

— Нужник в огороде, — хмуро буркнула старуха и закрыла за собой дверь.

Я скинул одежку и нырнул под толстое ватное одеяло. Закрыл глаза. Перед ними веселой разноцветной каруселью пробежали события сегодняшнего дня, и я уснул.

Наутро бабушка Мара накормила меня яичницей, такой, знаете, бабушкиной яишней — на сале, из десятка яиц, прямо с горячей сковородки. Не чинясь, я приговорил завтрак к заключению в собственном желудке, и плевать на холестерин: есть подозрение, что в следующий раз так замечательно поесть мне удастся ой как нескоро…

А вот вчерашних намеков старуха не поняла. И денег не дала. А может, у нее не было лишних. Несмотря на это, я от всей души поблагодарил бабушку Мару (в конце концов, она не обязана снабжать деньгами каждого приблудного дровокола, в особенности, если он денег и не просил. Как говорится: кто не просит — тот не хочет) и отправился дальше.

Улицы славного города Раниманска были не по-вчерашнему многолюдны. Хотя, видимо, все дело в том, что народ спешил на работу, ну или на учебу… тьфу ты. Июль на дворе — каникулы. Дети рассованы по пионерлагерям и бабушкам. Или просто пользуются моментом и отсыпаются. В любом случае, меня сейчас заботило не это.

Может быть, вы считаете, что я думал над тем, как я оказался среди здесь, и что это за «среди здесь» такое, и почему так сильно похоже на СССР пятидесятых? А вот и нет. Думать о том, как я здесь оказался — не нужно, что это за мир такой — нужно не думать, а узнавать, то есть, посещать библиотеки и читальные залы. В настоящий момент меня заботил один вполне серьезный вопрос…

То, что бабушка Мара меня накормила — это везение или результат моего точного расчета?

Ничего смешного — вопрос лично для меня очень серьезный. Дело в том, что в моей жизни везение и невезение следуют друг за другом с точностью поездов в немецком железнодорожном расписании. Если в чем-то повезло — жди невезухи. И наоборот. И нет, нельзя по примеру древнего тирана Поликрата откупиться, выбросив в море ценный перстень[8] У него не сработало и меня не срабатывает. Невезение должно быть таким же случайным и независящим от моей воли, как и предыдущее везение. Иначе ничего не получится. Выкинув перстень в море, я все равно получу порцию невезения. Еще и перстень потеряю.

Главное тут: понимать, что было везением — после которого нужно ждать невезения, а что было закономерным результатом — после которого с равной долей вероятности можно получить как удачу, так и неудачу.

Итак, история с бабушкой Марой — удача или нет?

С одной стороны — я целенаправленно и намеренно искал доброго человека, у которого можно попросить ночлег за посильную помощь по хозяйству. Так что то, что я такого человека нашел — никакая не удача. С другой стороны, положа руку на сердце — каковы шансы найти настолько доброго человека? Да еще с первой попытки? А если вернуться обратно на первую сторону: что, если люди здесь просто более добры и дружелюбны, чем в наше оскотинившееся время?

Итак: глупость или измена… тьфу.[9] Удача или расчет? И если удача: можно ли считать невезением то, что я не получил от бабушки денег и обнуляет ли эта возможная неудача предыдущую возможную удачу? Или нет?

Вот же ж головоломка…

[1]Опорки — сапоги с обрезанными голенищами

[2]Цитата из сказки «Лисичка со скалочкой»

[3]Мара — богиня смерти в славянской мифологии. Подавишься тут

[4]Разговоры — цветные нагрудные клапана на рубахах красноармейцев времен Гражданской войны

[5]Пикельхельм — шлем немецких офицеров Первой Мировой войны, имевший острую пику на макушке

[6]Финская — советско-финская война 1939–1940 гг

[7]Бои у озера Хасан — приграничные столкновения советских и японских войск в 1938 году за территорию у озера Хасан (Китай)

[8]Поликрат — древнегреческий тиран, известный своим постоянным везением. Везло и везло, прям не отбиться. В конце концов, напуганный таким счастьем Поликрат решил откупиться от возможного будущего несчастья и выбросил в море драгоценный перстень. Перстень проглотила рыба, которую поймали рыбаки, продали дворцовым поварам и ее подали на блюде все тому же Поликрату. Который, увидев в брюхе рыбы свой перстень, понял, что судьба готовит ему какую-то особенную подлянку. И не ошибся: очень скоро его царство было захвачено, а он сам казнен.

[9]Глупость или измена? — цитата из речи депутата Госдумы П. Н. Милюкова. Не помните такого? Ну еще бы: свою речь он толкнул аж в 1916 году