Звездный табор, серебряный клинок

Глава 1 ТАК НЕ БЫВАЕТ

— Красивые цветы. Спасибо, Рома, — сказала Ольга и окунулась лицом в припорошенные редким снежком розы.

Мы стояли с ней в рыхлом пятне света, падающего из круглого окна ее подъезда.

— Фирма веников не вяжет, — сообщил я и даже почувствовал, что покраснел от сознания своей беспросветной тупости и никчемности. Придурок. Остряк-самоучка. Ну почему с ней (и только с ней!) я бываю таким идиотом?!

Я знал, что улыбка ее вовсе не высокомерна, и понимал, что, если бы не нравился ей, она не стояла бы тут со мной, время от времени стряхивая искрящиеся снежинки с волос… Но я ничего, НИЧЕГО не мог с собой поделать!

Почти всегда, в любой компании я умел находить слова, которые делали меня «своим»: шутку, байку, анекдот… Но Ольга была так красива, так неправдоподобно красива, что ее улыбка казалась мне приговором, и если я и ухитрялся еще что-то выдавливать из себя, то такие пустые и банальные фразы, что они, с фальшивым шорохом падая на землю, превращались в промокшие окурки «L amp;M» или мятые обертки из-под мороженого…

«Есть только два пути, — решил я наконец, — попрощаться или спросить, не могу ли я зайти к ней… Выпить чашечку кофе… Сама она меня, конечно, не пригласит, но, кто знает, возможно, и не прогонит… Попрощаться или спросить? Еще неизвестно, какой из вариантов будет для нее обиднее. Зато второй несомненно, беспроигрышный. Если откажет, ничего не изменится, я же при этом хоть не буду выглядеть тюфяком. А если не откажет…»

А ведь я знал… К сожалению, знал, кто из наших спал с ней. Но такое уж сейчас время. Никто не может оставаться ангелом. Или это даже к лучшему: не прогонит и меня. Но у нас-то с ней все будет серьезно…

Да! Сейчас я должен поцеловать ее и спросить: «Можно, я зайду к тебе?..»

Я приоткрыл рот, сделал короткий нервный вдох… И с ужасом услышал, как мои собственные губы внятно произносят:

— Ну, я, пожалуй, пойду… Увидимся?

Но даже это «увидимся» было не утверждением, а обращенной к повелительнице мольбой существа третьего сорта, которому не на что рассчитывать!

— Наверное, — усмехнулась она.

Презрительно? А может быть, многообещающе? Хотя, с чего бы?.. Или все-таки?..

Она повернулась ко мне спиной, тронула кнопки кодового замка и скользнула в подъезд. А я, костеря себя на чем свет стоит, двинулся к своему дохлому «Форду-Сиерре» с дядькиного плеча.

Нет на свете машины нелепее моей. Даже «Ока», хотя и является не чем иным, как примусом на колесах, на мой взгляд, практичнее и милее. Потому что древняя иномарка — это проклятие конца тысячелетия. После августовского скачка бакса детали на иномарки подпрыгнули раз в десять, и новая коробка передач, например, стоит сейчас больше, чем вся эта колымага целиком. А «летит» все по кругу…

Да что говорить, сам бы я такую не купил… Впрочем, нет, надо быть честным, хотя бы перед собой. Сам бы я И ТАКУЮ не купил. Откуда деньги у студента-филолога?

«Сиерру» эту подарил мне мой дядька. Он у меня «предприниматель» (читай, «бандит»), и эту машину всучил ему какой-то «хачик» в счет погашения долга. Больше хачику отдать было нечего. Беден был хачик на мою беду. «С дурной овцы хоть шерсти клок», — решил дядька и взял. Но ему-то, крутому, зачем этот металлолом? Вот мне и пожаловал, приговаривая: «Запомни, Рома: не любят красивые женщины, купи крутую тачку; нет денег на тачку, заведи красивую женщину…»

Подойдя к машине, я даже пнул ее в сердцах… Но честно говоря, не только для того, чтобы выместить на ней разочарование от бесславного прощания с Ольгой, но и из чисто практических соображений: без хорошего пинка почему-то не открывался замок водительской дверцы.

Я уселся за руль и повернул ключ зажигания. На удивление, машина завелась сразу: не успела еще, значит, остыть. А то бы я тут попрыгал. Я ведь обычно и не езжу при минусовой температуре: хрен заведешь. Сегодня же вывел ее только для того, чтобы пустить пыль в глаза Ольге. Встретить девушку не просто так, а на своей собственной тачке!.. Пришлось при этом забашлять какому-то парню на нормальной «девятке» за то, что он кварталов пять тащил меня на буксире, пока моя «Сиерра» не затарахтела самостоятельно. За эти деньги я спокойно проехался бы и на такси. И на обратный путь еще осталось бы.

А пыль в глаза пустить все равно не получилось. Ольга села в машину с нескрываемой опаской. Еще бы! Разве на ТАКИХ машинах возят таких девушек?! Тут только я понял, что злобными размышлениями об автомобиле я подсознательно гоню от себя мысли о своей мужской несостоятельности и позорном бегстве от ее подъезда…

Я включил печку, и окна моментально запотели. Но ничего, скоро оттают. Я запустил дворники, и в тоненьком слое свежего снега образовалось два полукруга — в форме задницы. При этом я нечаянно газанул сильнее, чем надо, нешипованная, да еще и лысая, резина секунд пять побуксовала, и машину повело в сторону. И вот так неказисто, как корова на льду, с трудом выровнявшись и взревывая, она, наконец, тронулась. Хорошо хоть этого Ольга не могла видеть…

Но в конце концов не я ли в детстве из принципа снимал с велосипеда тормоза? За ненадобностью! Я никогда не ладил с техникой, никогда не мог ничего починить, но всегда умел приноравливаться к любым неисправностям и не боялся их.

И вот я иду уже под девяносто. Снег стал гуще, и встречные машины видны только парами огней. С моими водительскими талантами в такую погоду следовало бы встать на обочину, включить аварийку и дождаться конца снегопада. Но если снег будет валить часа два, самостоятельно мне тогда уже не завестись, а цеплять меня ночью никто не остановится… Ладно. «Дотянем до леса, — решили друзья…»

Мне казалось, я еду очень даже рискованно, на весьма приличной скорости… Но какие-то мудаки преспокойно меня обгоняли, и это бесило еще больше.

Перед глазами возникло насмешливое лицо Ольги. Я нервно затянулся, и огонек сигареты обжег пальцы: оказывается, я курю уже фильтр. Я закашлялся и стал крутить ручку окна, чтобы выбросить окурок в промозглую тьму. Как раз в этот миг машина поравнялась с перекрестком, а желтый глаз светофора сменился красным.

Выбрасывая бычок наружу, я машинально отреагировал на сигнал светофора: отжал сцепление и ударил по тормозам. Сознавал, что делаю все неправильно, совсем не так, как полгода назад учил меня инструктор по вождению… Надо было спокойно проскочить на красный «ввиду небезопасности маневра», а еще правильнее было бы плавно снизить скорость загодя… Все я знал… Но было уже поздно, и я лишь вцепился в баранку обеими руками, в то время как машина, словно на коньках, заскользила по обледеневшему шоссе, практически не замедляясь.

Она неслась вперед, слегка разворачиваясь при этом влево. Угловым зрением я видел ряд мчащихся на меня огней. Вот так. Допрыгался… Первый удар пришелся по левому заднему поворотнику. От сотрясения у меня потемнело в глазах. Но лишь на миг. Как раз за этот миг мою «Сиерру» окончательно развернуло — мордой к потоку автомобилей, которые только что мчались позади меня. И я, придя в себя, увидел несущийся прямо на меня огромный джип «Чероки». Я даже успел разглядеть за его лобовым стеклом перекошенное лицо вцепившегося в руль «братка».

Удар!..

Зажмурившись, я приготовился к боли, к хрусту ломающихся костей, рвущих сухожилия и кожу… Но… Почему у меня есть время представлять все это? Я приоткрыл глаза. В висках стучало. Я глубоко вздохнул, и розовая пелена ужаса в моих глазах рассеялась. И я увидел перед собой все те же вытаращенные глаза бритоголового.

Такие, как он, в отличие от меня страховочным ремнем не пристегиваются. Или он на подушку надеется? Ну, и где она, подушка?.. Подавшись вперед, бритоголовый уже почти касался лбом стекла, как бы готовясь выбить его. Вот, значит, почему это окно называется «лобовым».

Но что за чертовщина?! Почему со мной ничего не происходит?! Хотя я много раз читал, что перед смертью течение времени словно бы останавливается. И сейчас я вспомню всю свою жизнь. Она, словно пущенное задом наперед кино, галопом пронесется перед моим внутренним взором, а затем время вновь извергнется гибельным вулканом и бритая голова водителя джипа все-таки пробьет стекло, а моя грудная клетка лопнет, стянутая серым ремнем безопасности, и машины завертятся, закружатся нелепыми фигуристами на катке магистрали, вовлекая в аварию все новых и новых несчастных…

Но ничего этого не совершалось. Никакого движения. И я с удивлением осознал, что даже поблескивающие в свете фар снежинки за лобовым стеклом не падают, а висят, как малюсенькие елочные игрушки, привязанные к чуть подрагивающим невидимым нитям…

Я попробовал шевельнуться, почти уверенный, что ничего не выйдет. Раз уж весь мир застыл, словно воздух превратился в прозрачный лед, то и я — вмерзший в него карась… Но ни фига подобного: двигаться мне ничего не помешало.

Я отстегнул ремень и вышел из машины.

А мир продолжал цепенеть. Самое подходящее слово, это я вам как филолог заявляю. Именно «цепенеть».

Все окружающее нелепо застыло, мелко дрожа, словно изображение на видео в режиме паузы. Нормально двигаться мог только я.

Хотя нет, не только. Теперь лишь я увидел, что на обочине дороги стоят двое персонажей в нелепых, словно одежда «телепузиков», светло-розовых плащах. И они делают мне руками знаки. Похоже, они зовут меня. Позади них призрачным зеленым светом мерцает прозрачный куб размером чуть больше человеческого роста.

Я не люблю фантастику… Любил раньше, но после того, как на филфаке почитал НАСТОЯЩУЮ литературу, к фантастике стал относиться довольно прохладно. Но иногда все-таки почитываю… Так вот, картина была явно из романа какого-нибудь Головачева или Лукьяненко. То есть неправдоподобно глупая.

Я хотел крикнуть «розовым»: «Кто вы?», и мне казалось, я даже сделал это… Но не услышал звука, мой вопрос остался лишь мысленным. А им надоело ждать, когда я наконец послушаюсь их, и они сами побежали ко мне. Тогда я на подгибающихся ногах шагнул им навстречу, а затем тоже побежал, вдруг осознав, что это невероятное оцепенение мира может прекратиться так же внезапно, как началось, и тогда я погибну под колесами одной из этих машин, уже втянутых в ДТП и стоящих под самыми неестественными углами, порою касаясь друг друга. Ведь я нахожусь в самой их гуще.

Я видел похожих на восковые куклы людей в салонах этих автомобилей. Лица у некоторых из них были перекошены испугом, у некоторых — недоумевающие, некоторые уже успели расквасить носы и лбы, а на лице девушки, вцепившейся в руль новенького белого «Седана», я заметил оскал упоительного азарта…

Я даже приостановился. Такой кадр отлично вписался бы в клип на песню Высоцкого: «… чую с гибельным восторгом: пропадаю! Пропадаю!!!» Но тут люди в розовом, встретившись со мной, схватили меня за руки и торопливо поволокли к обочине.

Едва добравшись до зеленого куба, они, отпустив меня, окунулись в его стенку (именно «окунулись») и вытащили из него, держа под мышки, тело человека.

Впервые за все время этой переделки мне стало по-настоящему дурно. То есть меня чуть было не стошнило. Это было МОЕ тело с моим же, само собой, лицом. Было бы странно, если бы я не узнал это лицо и эту одежду. Честно говоря, я никогда не любил свое лицо, и мой внутренний взор упрямо рисовал меня совсем другим человеком, значительно более миловидным… Но именно такое лицо я достаточно часто видел в зеркале, чтобы смириться и уяснить: это я.

Сглотнув и с трудом оторвав взгляд от открытых глаз мертвого двойника, я глянул на одного из «розовых». Это был усатый, слегка смахивающий на Андрея Макаревича, мужчина с припухшим, словно после вчерашней попойки, лицом, глазами слегка навыкате и вьющимися волосами. Поймав мой взгляд, он недвусмысленно показал мне жестом, что я должен помочь.

Я подхватил своего двойника за ноги, отметив, что и полуботинки на нем такие же точно, что и на мне: потрепанные «Саламандры». Купить что-нибудь поинтереснее или хотя бы поновее не получилось: все деньги ушли на текущий ремонт «Форда», а последняя заначка — на сегодняшний букет Ольге.

Втроем мы доволокли тело обратно до моей машины и усадили его в кресло. Руки от сотрясавшей меня и не прекращающейся все это время вибрации чуть онемели, но я, уже понимая, что мы занимаемся инсценировкой моей гибели, без каких-либо подсказок влез в салон и пристегнул тело ремнем к спинке сиденья так, как недавно был пристегнут сам. Делая это, я коснулся груди, а затем и шеи моего двойника… Меня прошиб пот и слегка закружилась голова. Это тело не было мертвым, как показалось мне сначала, оно просто пребывало в том же оцепенении, что и все остальное, кроме меня и «розовых».

Но попереживать по этому поводу мне не дали и рывком выдернули из машины. Бегом мы вернулись к зеленому кубу и сразу же вошли в него. Только тут вибрация прекратилась, и это принесло ощутимое облегчение. Все происходящее снаружи было прекрасно видно.

Едва я успел обернуться, чтобы глянуть на место своей чуть было не свершившейся гибели, второй из «розовых» (был он пониже первого ростом, так же пучеглаз, но бледен и лысоват) коснулся рукой какого-то продолговатого металлически поблескивающего брелка на груди… И мир ожил. И лопнула ватная тишина.

Завизжали тормоза, заскрежетал и загрохотал коверкающийся металл. Мой «Форд» был уже не виден под грудой кувыркающихся, наползающих на него машин-айсбергов…

Лысоватый, прищурившись, обернулся ко мне и, скривив рот в улыбке, слегка нараспев произнес:

— Беда-а…

Я согласно кивнул, хотя мне и показалось, что он почему-то произнес это слово с иронией. Теперь ко мне обратился кудрявый, так же распевно, но с интонацией явно официальной:

— Поздравляю вас, государь. Волею Провидения вы спасены.

— Спасибо, — выдавил я и не узнал собственного голоса, думая в то же время о том, с какой это стати я стал «государем». Похоже, меня с кем-то спутали. Хотя главное — то, что они вытащили меня из этой мясорубки, так что пусть теперь называют как хотят. Как там в пословице? «Хоть горшком называй, только в печь не сажай». Интересно, какая печь может угрожать мне?

— Служим престолу и отечеству, — проблеяли между тем мои спасители.

Я уже перестал чему-либо удивляться, но, если бы даже и не потерял эту способность, все равно удивиться не успел бы. Потому что как раз в этот миг из гибельной кучи-малы, кувыркаясь по продольной оси, прямо на нас помчался тот самый белый «Седан», за рулем которого я видел азартную девушку.

— Эй-эй! — испуганно выдохнул я и ухватился за руку того из моих спасителей, который напоминал Макаревича, по-видимому, инстинктивно ощущая в нем большую силу, чем в лысоватом. Хотя у меня и мелькнула успокоительная мысль, что под защитой зеленого куба мы неуязвимы, ведь, наверное, это какое-нибудь сверхпрочное «силовое поле». Но мои спасители так не считали. С поспешностью, явно продиктованной боязнью, лысоватый вновь коснулся брелка… И все померкло.

А очнулся я уже совсем в другом месте.

Хотя «очнулся» — не самое точное определение, подходящее к данному случаю. Я ведь и не терял сознания. Но и в реальности в полном смысле этого слова я тоже не оставался.

В тот момент, когда «розовый» задействовал свой брелок, каждая моя клеточка ощутила щемящую, похожую на оргазм, блаженную боль… А еще через мгновение мне показалось, будто бы я раскололся на тысячу разноцветных искр, которые, словно трассирующие пули, растянулись в светящиеся змейки. И, вращаясь вокруг одной оси, радужным веретеном протянулись через холодную бездонную черноту вселенной…

Сколько длилось это болезненное счастье? Миг? Вечность? И то и другое?..

И вот спустя этот миг или эту вечность, я и мои спасители очутились в некоем новом месте. В ушах еще звенело и сладко посасывало под ложечкой, а я уже оглядывался по сторонам.

Вообще-то я догадывался, что спасли меня (или похитили?), конечно же, пришельцы из будущего. Прежде всего потому, что уж больно они походили на рыцарей Джедаев из «Звездных войн». Но это, однако, не довод… Ну а кем еще они могли быть? Инопланетянами? Чепуха! Не верю, как любил говаривать Станиславский! Жителями параллельного пространства? Не верю я и ни в какие параллельные пространства. Правда, я и в пришельцев из будущего не слишком-то верю… Но будущее, оно все-таки как-то реальнее, чем параллельные миры.

Ну а то, что я увидел теперь, догадку мою однозначно подтверждало.

Это помещение… Или скорее пейзаж… Это была как бы полянка, и не маленькая, метров двести в диаметре, покрытая темно-зеленой сочной травой, а кое-где и невысокими, причудливо изогнутыми деревцами, словно сошедшими с японских акварелей на шелке. И все же потом, когда я узнал, что это — рубка (и единственное жилое помещение) космического корабля, я даже не очень удивился. Из-за прозрачного, усеянного яркими-яркими звездами полусферического купола, накрывающего эту полянку.

Казалось бы, что такого — трава в планетарии. Пусть даже и чрезвычайно большом. Но я почти сразу заметил и то, что делало окружающее по-настоящему невозможным. По прозрачному, как мне сперва показалось, куполу туда-сюда, от звезды к звезде сновали сотни малюсеньких, но отчетливо видимых космических кораблей самых разнообразных форм. Причем довольно часто корабли эти не ползли куда-то, а просто исчезали в одном месте, а в другом появлялись, а между этими двумя точками в этот момент на миг возникала светящаяся линия… И я понял, что никакой это не прозрачный купол, а огромная звездная карта.

Все эти впечатления и мысли заняли совсем немного времени. Ситуация требовала от меня немедленной адаптации. А я еще во время службы в армии заметил, что способен на это, благодаря чему не раз успешно выходил из сложнейших переделок. А еще благодаря чувству юмора. Переживал позднее, когда опасность была уже далеко позади…

Я переключил внимание на обитателей этого помещения-пейзажа. Теперь, кроме меня, их было трое: два моих спасителя-похитителя и третий — седовласый с залысинами, голубоглазый старик, одетый в нечто, до смешного напоминающее национальный русский наряд. Жаль, я не знаю точного названия его деталей… На старце была длинная белая рубаха с закрытым воротом, подпоясанная тонким пояском, и темно-синие широкие штаны, лихо заправленные в черные глянцево поблескивающие полусапожки. А на шее, поверх рубахи, у него висел крестик! Неужели христианство доживет до… До каких времен? Откуда, из каких пучин времени прибыли за мной эти люди?

Моя мысль о живучести христианской религии подтвердилась тут же.

— Благодарение Господу, все прошло удачно, — произнес старец, затем перекрестился и слегка поклонился мне: — Рад приветствовать вас, государь мой.

— Кто вы, люди добрые? — в тон ему, по-былинному, задал я наконец вопрос, который хотел задать еще на автостраде. И тут заметил, что ни старец, ни розовые «Джедаи» не стоят, как я, на траве, а как бы парят в сантиметре над ней.

И мне пришло в голову, что все происходящее — все-таки какая-то загробная фантазия. Просто я разбился в аварии, а в последнее предсмертное мгновение мой мозг сумел впихнуть такое количество образов, ощущений и несуразных видений, что мне кажется, будто жизнь все продолжается и продолжается… Говорят, звезда гаснет, а свет ее все летит и летит… Почему у меня возникли именно такие видения? А кто его знает?! Кто объяснит, почему нам снятся именно такие, а не иные сны? А может быть, я и в самом деле сплю? Сон — все, в том числе и сама авария? Мысль не оригинальная, но все объясняющая.

Я немножко увлекаюсь техникой видения осознанных снов, читал в Интернете специальные методики и пару раз ухитрялся управлять своим сновидением. Это, надо сказать, чертовски занятно. Итак, если это сон, я, дважды посмотрев на какие-то одинаковые мелкие детали, например цифры или буквы, увижу совершенно разную картинку.

Я глянул на часы. 3. Отвел глаза. Посмотрел еще раз. 4… Ну, это еще ничего не значит: просто одна минута закончилась и началась другая. Тогда я посмотрел на небольшой участок купола и запомнил расположение нескольких звезд, отвел глаза, посмотрел снова… То же самое. Не сон? Я поспешно поднес ко рту запястье и со всей силы укусил себя… Больно было нестерпимо.

— Полно, Роман Михайлович, — замахал на меня руками старик, улыбаясь, — не спите вы, не спите! Я сейчас вам все объясню. Возьмите-ка вот это, — подал он мне какой-то предмет.

Машинально протянув ладонь, я принял из его рук нечто бесформенное, на ощупь похожее на кусок подтаявшей замазки… И тут же пожалел об этом. Потому что ладонь обожгло, и огонь, похожий на тот, что бывает, когда натощак или с мороза хватишь полстакана водки, пробежал по всему моему телу… А в ладони уже ничего не было! «Замазка» всосалась в нее!

Я отшатнулся от старика… И неожиданно для себя отлетел от него метров на пять. И повис над травой под углом градусов в сорок пять к земле.

— Успокойтесь, — пряча улыбку, сказал мне старец, — просто теперь тут, в корабле, вы сможете управлять своим телом так же, как мы.

С этими словами он сперва еще чуть приподнялся над поверхностью, а затем принял горизонтальное положение и, взмыв под купол, сделал кульбит. И тут же вернулся на прежнее место.

— Попробуйте, — предложил он.

Я послушно попробовал и, к собственному удивлению, без малейшего труда повторил его трюк, сам не понимая, как мне это удается.

— Чего же они ко мне ТАМ не подлетели? — показывая на «розовых», несуразно спросил я, вернувшись к старцу.

Но он понял меня.

— Эта штуковина называется «мнемогравитат» и действует только там, где установлены специальные генераторы, — пояснил он. — В нашем мире пользоваться им могут лишь самые высокопоставленные персоны. Всякий раз, когда вы будете входить в зоны действия подобных генераторов или выходить из них, вы будете ощущать во всем теле эдакое легкое жжение, словно — он замешкался в поисках сравнения.

— Словно водки хватишь с мороза, — подсказал я.

— Точно! — обрадовался старик. — А не желаете ли, кстати? — хитро прищурился он.

Я уже привык к певучему говору моих спасителей-похитителей, и интонация, с которой седовласый и лысоватый христианин предложил мне выпить, ясно указала мне на то, что сам он сделать это никогда не откажется… Я пригляделся и заметил, как забегали его бездонные глазки…

— Отчего же? — согласился я. — За знакомство, например. Или за мое удивительное спасение.

— Вот-вот, — благостно подтвердил старец. — Водочки? Коньяку? Али чего другого?

— Водки, — выбрал я.

И тут же, прямо из земли между нами вырос ажурный столик с графинчиком, рюмочками и какими-то закусками. Я вспомнил «Мастера и Маргариту». Пробуждение Степы Лиходеева. Но на Воланда старикан не тянул. Как его зовут-то, хотя бы?

— Меня, Роман Михайлович, Сэмюэлем зовут, — словно отвечая на мой мысленный вопрос, сказал он, разливая прозрачную жидкость в четыре рюмки. Заметив мое удивление, пояснил: — Русские имена, к сожалению, в быту совсем не сохранились. А уж тем паче традиция величать по отчеству. Отца моего, к примеру, звали. Сомерсетт. Согласитесь, вряд ли можно было бы услышать что-либо глупее, чем Сэмюэль Сомерсеттович?

— Да уж, — промямлил я, принимая рюмку из его рук.

— Так что, хотя я и считаю себя чистокровным славянином и, кстати, горжусь этим, зовите меня просто дядюшка Сэм. Я к этому привык.

Я подумал, стоит ли сообщать ему, что в советских политических пасквилях времен «холодной войны» «дядюшкой Сэмом» было принято называть Соединенные Штаты Америки, да еще и изображать сей персонаж этаким набитым долларами злобным толстяком с сигарой в зубах и котелком на голове… Но решил воздержаться. Вместо этого обернулся к «розовым»:

— А вас-то как звать?

В том, что они — подчиненные «дядюшки Сэма», и в том, что субординация тут строжайшая, сомнений не возникало. Это было ясно хотя бы уже по тому, как бедолаги притихли и оцепенели. Но распивание спиртного, видно, нарушением дисциплины не считалось: оба «Джедая-телепузика» уже держали в руках по рюмашке. Услышав мой вопрос, они искательно, почти испуганно, посмотрели на начальника. Тот, чуть заметно кивнув головой, заметил:

— Подчиненных у нас принято называть по фамилиям.

— Синицын, — представился кудрявый, слегка поклонившись.

Затем назвался лысый:

— Семецкий. Можно, Сема, — добавил он, крякнул и виновато посмотрел на дядюшку Сэма.

— Так за знакомство! — протянул я рюмку, чтобы чокнуться, но никто из троих не поддержал меня. Я сперва удивился, но потом догадался, что этот обычай людям будущего не известен.

— За знакомство, — повторил я и просто опрокинул рюмку в рот.

И остальные последовали моему примеру. А водка-то оказалась не фонтан. Просто самогон какой-то, а не водка… «Ключница водку делала»… А ведь Грозный в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» произнес эту фразу, тоже попав в будущее. Видимо, имеет место процесс ухудшения качества водки от века к веку.

Взяв с овального блюдца что-то мокрое и твердое я сунул это в рот и похрустел. Вкусно. Какой-то овощ или корешок. Какой, не понял. Но вкусно. Вроде как маринованный. Короче, сойдет.

— Ну и что вы со мной собираетесь делать? — спросил я, прожевав.

— С вами? — поднял брови старец с деланым удивлением. — Ошибаетесь, дорогой Роман Михайлович. Это вы с нами будете делать… Все, что только пожелаете. Ведь вы, Роман Михайлович, царь наш батюшка.

Ну вот, приехали… Вообще-то после повторенного несколько раз обращения «государь» к чему-то подобному я был готов. И все-таки слегка охренел.

— Царь? — переспросил я тупо.

— Вот именно, — подтвердил он. — Наш символ, наше национальное знамя. Наш оплот и надежда на возрождение.

— С какого хрена? — сбил я грубой интонацией елейность его тона.

— Кровь у вас монаршая, вот с какого, — заявил он.

— Поясняй, — потребовал я и вдруг заметил, что тон, которым я это произнес, и впрямь какой-то царский. — С каких это пор опять появились цари? В мое время демократия была, президент был — Путин. Неожиданный, но вроде нормальный.

— Поясняю, — кивнул он. — Все просто. Реставрация монархизма в России произошла еще в начале двадцать первого века. Ежели бы вы. Роман Михайлович, не разбились в автомобиле, вы бы это дело и сами застали. После долгой, почти в сто лет, паузы без самодержцев царем себя провозгласил Никита Михалков…

— Михалков?! Актер?! — не поверил я своим ушам. — Тот, который «шагает по Москве»?!

Дядюшка Сэм пожал плечами:

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, я, видите ли, не историк и не в курсе всех политических интриг того времени… Знаю лишь, что он был избран президентом, в основном при поддержке провинции, тогда как названная вами Москва была чуть ли не поголовно против… А царем он себя провозгласил, возложив, так сказать, судьбу свою на алтарь служения отечеству. Ибо, будучи монархистом, иного пути реставрации самодержавия он не видел. «Самодержавие, православие, народность» — вот триединый оплот России во все века ее процветания.

Тут я вспомнил, что Михалков в одном своем фильме и в самом деле сыграл царя. «Сибирский цирюльник» фильм называется. Но я еще не успел его посмотреть… Ну надо же! Кто бы мог подумать?! Хотя… Другой киношник Станислав Говорухин — тот, помню, да, выставлял свою кандидатуру на президентских выборах. Опять же Рональд Рейган… Видно, дурной пример оказался заразительным…

Адядюшка Сэм продолжал:

— Кончил он худо. Как всякий самозванец. Началась на Руси смута, и то ли на кол его посадили, то ли просто пристрелили, аки пса сбесившегося… Однако ж самодержавие на Руси с тех самых пор так и стоит незыблемо. Так что, спасибо ему, каков бы он ни был.

— За Никиту Михалкова? — предложил я, подняв пустую рюмку и почувствовав, что на глаза навертываются слезы. — А я ведь его живьем видел. В Доме кино, на встрече…

— Не может быть! — воскликнул дядюшка Сэм, всплеснув руками. А затем, недоверчиво на меня поглядывая, стал молча разливать.

— Да, честное слово! — даже обиделся я. — Чего особенного?! Вся группа ходила. После этой встречи его фильм «Утомленные солнцем» показывали. Классный фильм. И мужик классный. Усатый такой, обаятельный, как кот. А еще больше он похож на кота в «Шерлоке Холмсе». Да я его вот так, как вас, видел, правда! Автограф не взял только потому, что я их не собираю.

— Сомкнулась связь времен! — заявил дядюшка Сэм, видимо, прекратив подозревать меня во лжи. И хоть я и не слишком прилежный студент-филолог, я все-таки узнал цитату. Это он Шекспира наизнанку вывернул.

— Это судьба, — продолжал он. — Вы были знакомы с тем, кто восстановил на Руси монархию.

Это, конечно, большое преувеличение, говорить, что я был с ним знаком. Видел, не более. Но дядюшка продолжал:

— Это мистическое подтверждение правильности нашего пути! Если доселе у меня и были сомнения, то отныне их больше нет! За пчеловодов! За Михалкова!

Я не стал спрашивать, при чем тут какие-то пчеловоды. Какое мне дело? Вот за Михалкова — не грех. И мы выпили, опять же не чокаясь, но тут уже с полным правом, так как вроде бы «за упокой». На кол, это неприятно…

— И все-таки, я-то тут при чем? — спросил я, проглотив неизвестный овощ. Мало ли кто видел Михалкова?!

Дядюшка Сэм строго на меня посмотрел. На щеках его играл хмельной румянец.

— Ладно, — сказал он. — Не хотел я так сразу вводить вас в курс дела. Но раз уж есть мистические знамения… А я, знаете ли, верю в мистические знамения… Буду с вами предельно откровенен.

— Пожалуйста, — попросил я. — Мне бы очень хотелось.

— В Думе идет борьба фракций, — рефлекторно понизив голос, начал дядюшка Сэм, не замечая кислого выражения моего лица. Про борьбу фракций в Думе мне надоело слушать по телевизору. — Власть нынешнего самодержца Рюрика ведет Россию в тупик. Наша фракция оппозиционная, и все идет к тому, что вскоре она будет объявлена вне закона, а представители ее подвергнутся политическим гонениям, а то и физической расправе. Самый надежный, хотя и сложнейший способ уберечь себя, а также и спасти Россию — сделать царем своего ставленника. Но мы никогда и не подумали бы о такой возможности, если бы не появилась реальная возможность предъявить сенату истинного потомка рода Романовых.

По его логике однозначно выходило, что потомок рода Романовых — я. Это предположение было столь нелепым, что я даже не стал пытаться перебить дядюшку, а просто промолчал и стал слушать дальше, надеясь, что необходимое объяснение прозвучит.

— Мы сделали ставку на чудо. Мы профинансировали работу над установкой, которую в легкомысленной литературе вашей эпохи было принято называть машиной времени. И вот результат: мы изъяли вас из вашего времени, причем так, что это никоим образом не могло повлиять на ход истории и привести к необратимым последствиям.

— Но ведь я-то — не потомок Романовых! — не выдержав наконец, вскричал я. — Моя фамилия Безуглов!

— «Без-углов», — зачем-то раздельно произнес дядюшка Сэм и хитро на меня посмотрел. — А вы никогда не слышали о том, что прадед ваш получил эту фамилию в детском приюте? Что, когда его подобрали, родителей своих он не помнил?.. Без-углов — это ведь значит только то, что человек не имеет своего угла, не так ли? Ваш прадед был беспризорником… Его реальная фамилия была совсем иной, опасной в те времена. И все-таки — не Романов. Он был незаконнорожденным сыном князя Романова. Генный детектор безошибочно показывает в вас прямого наследника царской династии, и, ежели возжелаете, я покажу вам, милейший государь мой Роман Михайлович, ваше, до тонкостей нами восстановленное, генеалогическое древо…

— Потом, — махнул я рукой, в который уже раз за сегодняшний день чувствуя себя полным идиотом. И особый идиотизм заключался в том, что ситуация перестала казаться мне сказочной и невероятной. Она обрела плоть и логику.

— Водочки? — неожиданно, несмотря на субординацию, обрел дар речи лысый Джедай. Видно, уж очень жалко я выглядел. Я с благодарностью посмотрел на него… Никогда раньше не замечал я в себе никаких особенных способностей к предчувствию, но сейчас, в миг потрясения, мне показалось, что на лице этого человека я вижу некую незримую печать. «Не жилец», — подумалось мне.

— Налей, — согласился я. — Как, говоришь, твоя фамилия, подданный? попробовал я на вкус новое для меня словечко.

— Семецкий я, — отозвался он, — наполняя рюмки.

— А моя фамилия — Синицын, — отозвался второй, хотя никто его и не спрашивал.

— Береги себя, Семецкий, — сказал я, поднимая налитое. — Хороший ты, видно, человек. И товарищ твой вроде тоже ничего, — решил я не обижать и второго.

Но похоже, их фамильярность со мной дядюшке Сэму показалась недопустимой.

— За государя всея Руси Романа Михайловича Без-углова-Романова, — с нажимом произнес он, — хоть и не венчанного пока на царствование, но законного по крови!

Именно то, что я полностью уверовал в свое царское происхождение, вызывало во мне протест по отношению к этой театральности.

— А меня тоже… как Михалкова — на кол не посадят? — поинтересовался я дурашливо. Но дядюшка Сэм моего ернического тона не услышал или не пожелал услышать.

— Вся Россия возликует, когда на трон взойдет Романов, — торжественно возвестил он. — Истинно вам говорю.

— А какая она сейчас, Россия? — спросил я. — Большая?

— Восемнадцать планетных систем из тридцати одной освоенной человеком, не без гордости сообщил дядюшка Сэм, — империя включает в себя девять автономных территориальных субъектов.

— А Земля — наша?

— Земли нет, — покачал он головой. — Земля уничтожена в двадцать третьем столетии — двести лет назад. Наш звездолет вращается сейчас как раз по ее былой орбите.

— Эх, — выдавил я из себя, чувствуя, как сердце сжимается жалостью. Вдруг перед глазами почему-то возникло лицо Ольги… Хотя, что тут непонятного? Она последний человек, с которым я разговаривал в своем времени на не существующей ныне планете… И ведь для меня с того момента прошло каких-то несколько часов!

А может, вытащить и ее сюда — на царствование? Престол всея Руси из восемнадцати обжитых планетных систем — это не прожженное сигаретой кресло «форда-Сиерры» восемьдесят второго года выпуска… Но… Рано об этом. Да и вряд ли это выполнимо.

И, не зная, что сказать еще, я просто опрокинул рюмку.

Столичная планета Москва, куда мы сейчас должны были направиться, находилась в центральной части галактики, но для того, чтобы добраться до нее, необходимо было, оказывается, сперва подзарядиться энергией на заправочной станции в районе Бетельгейзе. Только тогда мы сможем совершить нульпространственный скачок, в один миг оказавшись возле Москвы, а до Бетельгейзе будем тащиться целых несколько дней в экономичном режиме «поглощения пространства», как назвал его дядюшка Сэм.

Ничего особенного. Помню, я как-то в Смоленск летел, так путь от дома до аэропорта на автобусе занял ровно в четыре раза больше времени, чем сам полет…

А энергии у нас маловато потому, оказывается, что ее здорово жрет машина времени. Особенно в тот момент, когда заставляет время остановиться. Потому-то там, на Земле, когда я в момент аварии замешкался, Синицын и Семецкий и бежали за мной, как угорелые, что каждая секунда пребывания там влетала их фракции не то что в копеечку, а в добрый миллиардик.

Еще я узнал, почему все там слегка вибрировало. Им ведь нужно было не просто попасть в прошлое, а выкрасть меня в миг катастрофы, то есть именно остановить время. Однако по выкладкам изобретателя установки выходило, что если в паузе не гонять время вперед и назад на коротком отрезке, а по-настоящему остановить его, то все связи между частицами реальности разрушатся, ведь движение — основа материи… И все тогда. Хана нашему миру.

— А давно уже люди путешествуют во времени? — поинтересовался я.

— Это был первый и последний раз, — сообщил дядюшка Сэм как ни в чем не бывало, я же от этого заявления просто обалдел. — Как только вы сюда прибыли, установка отправлена в зону безвременья, а изобретатель… — он отвел взгляд. Из его памяти будет удалено все лишнее.

Однако я догадался, что с изобретателем будет худо.

— А кто он? — спросил я.

— Семецкий, — ответил дядюшка Сэм.

«Так я и знал, что этот симпатяга плохо кончит», — подумал я. И дальнейшее показало, что я был прав, хотя и обернулось все совсем не так, как я предполагал… Но все-таки еще более в рассказе дядюшки Сэма меня поразило другое:

— И лишь ради того, чтобы вытащить меня из прошлого, вы рисковали существованием всего мироздания?!

— Нет. Мы рисковали ради будущего России, — с апломбом заявил он. — И мы выиграли.

«Ненавижу фанатиков», — подумал я. Но промолчал. А еще решил, когда представится такая возможность, предупредить Семецкого об опасности. Но не успел.

Я узнал также, почему дядюшка Сэм не опасается, что появятся и другие претенденты на российский престол по ветви Романовых. Оказывается, еще во времена правления Михалкова и последующих монархов разнообразные спецслужбы методично «купировали» все ветви романовского генеалогического древа. Чтобы ни у кого не возникало искушения реставрировать эту династию. В результате ни одна ветвь не дотянула и до конца двадцать первого века.

А нашли меня так. В режиме сканирования «машина времени», рассказал мне дядюшка Сэм, работает абсолютно безопасно и энергии потребляет совсем немного. Пользуясь этим в сочетании с генным детектором, найти и отследить жизненные пути всех потомков Романовых было хоть и трудно, но выполнимо. Благо средств не жалели. А образцы генов получили, похитив микрочастицу мощей из соборного храма святого царя-искупителя Николая Второго, канонизированного как мученика еще в конце двадцатого века.

Бред. Но не я его выдумал. Выяснилось к тому же, что нашли меня уже довольно давно, дистанционно сняли мои точные генетические данные и вырастили мой клон. Его-то мы и запихали в «Форд». Клонирование людей, по словам дядюшки, считается преступлением пострашнее убийства, да к тому же дело это сложное и дорогостоящее, в особенности выращивание в ускоренном режиме. Но надо быть последовательным, даже совершая преступление.

Я, конечно же, спросил, почему им тогда было не создать клон Николая-Второго да и не посадить на трон именно его? Но дядюшка ответил, что клонирование людей — дело, противное Богу, это общепризнанный факт, и такого царя народ никогда бы не признал. Без смуты не обошлось бы.

Далее дядюшка поведал, что носителей генома Романовых в нашем веке нашли довольно много. Почему же остановились именно на мне? Ответ и на этот вопрос был также достаточно прост. Во-первых, возраст, в котором я погиб (а забрать человека из прошлого можно только в момент его гибели). Царь нужен был не старый, способный продолжить свой род. Но и не какой-нибудь желторотый юнец: держать в тайне его существование до достижения зрелости потомкам тоже не улыбалось. Во-вторых, не зная о своих корнях, я не был испорчен сознанием своего врожденного величия, как какие-нибудь Великие Князья-седьмая вода на киселе, схоронившиеся в семнадцатом году в парижских борделях…

Я — самый что ни на есть нормальный русский парень, ни на что особенно не претендующий. Школа, армия, университет… Отличная характеристика для соискателя престола — это так мне объяснил дядюшка Сэм. А сам я понял по-другому: нашли такого, у которого понтов поменьше, кем вертеть можно будет как угодно… Посмотрим, посмотрим…

А ведь на самом-то деле я всегда, ВСЕГДА, особенно в детстве, чувствовал, что я не такой, как все, что у меня великое будущее! Только ничто этого не предвещало… Интересно, и вправду это кровь во мне говорила или юношеский максимализм, свойственный всем?..

Узнал я, наконец, и то, почему за такой срок совсем не изменился русский язык… Ничего подобного! Еще как изменился. Они язык двадцатого века специально для меня выучили. А когда дядюшка Сэм произнес мне пару фраз на современном русском, я вообще ничего не понял… Хотя своим филологическим ухом кое-какое чисто фонетическое сходство все-таки уловил. Короче, хуже польского. Особенно раздражало обилие внедрившихся в наш язык англицизмов. Даже «здравствуйте» теперь по-русски — «хай»! Вот же гадость какая! А я, между прочим, всегда так с друзьями и здоровался. Но это же в шутку. А когда всерьез — противно…

Так что это даже хорошо, что нам до Бетельгейзе несколько дней лететь, хоть язык чуть-чуть подучу.

И вот так, значит, мы и летели, водочку попивали, беседовали о том о сем… Вот только обидно, сигарет у потомков не нашлось. Они мне даже во сне снились…

Особенно много пили за моих родителей. Жалко их. Ночью, когда никто не видел, я даже всплакнул пару раз… Но ничего тут не поделаешь. Я ведь в самом деле в тот вечер насмерть разбился, никто этого не подстраивал, сам виноват. И если меня в прошлое возвращать, то только прямиком в то месиво из железа и мяса, а иначе — никак… Никакого от этого ни мне, ни папе с мамой толку не будет… Хоть бы весточку им… Но нет! И весточки нельзя.

А Ольге каково было узнать, что по дороге от нее я погиб, что, оставь она меня у себя, я бы еще жил бы да жил?.. Трудно ей, что ли, было предложить мне зайти на часок? Кофе пожалела? Причем вовсе не обязательно было при этом со мной спать… Хотя и желательно… Так ведь нет, понты не позволили. Может быть, я даже еще и женился бы на ней, детей бы нарожали… Прикидываю, как она себя казнила… Бедная.

А дядька мой — благодетель… Он ведь мне этот «Форд» от чистого сердца подарил… Каково ему сейчас?.. Точнее, тогда… Ох, как давно это было! Пятьсот лет назад… Но вина моя от этого меньше не становится. Вот ведь сколько людей я сделал несчастными…

Так я горевал и убивался… И в результате выучил совсем немного слов. Зато водки мы выпили с дядюшкой Сэмом порядочно. Я все расспрашивал его о нынешней жизни. Например, задал актуальный вопрос: неужели и в двадцать пятом веке люди пьют столько же, сколько в наше время?! И получил удивительный ответ.

Оказывается, ученые будущего пришли к выводу, что алкоголь в человеческом обществе выполняет важнейшую эволюционную функцию. Он — первостепенный фактор то ли естественного, то ли искусственного отбора. Человек создал себе парниковые условия, и выживать стали все кому не лень, независимо от состояния физического и психического здоровья. И человечество из-за этого могло превратиться в вид поголовно больных особей, но, на свое счастье, люди наткнулись на алкоголь. Только благодаря ему слабые имеют меньше шансов продолжить свой род, и вид в целом не деградирует… А раз так, употребляя алкоголь, ты, рискуя собственным здоровьем, участвуешь в крайне важном процессе глобального оздоровления человечества.

… И лишь от ответа на один вопрос он все время уходил. Чем политика его фракции отличается от политики ныне правящего государя Рюрика Четвертого? Чем он, собственно, плох? «Я обязательно открою вам это, дорогой мой друг, говорил дядюшка. — Но не сейчас. Сейчас это было бы несколько несвоевременно. Поверьте мне. Если, конечно, вы прикажете, я не смогу вам отказать. Но я прошу: не приказывайте мне этого…» И я не приказывал. Не так уж это и важно.

А еще дядюшка Сэм показал мне на небесном куполе отображение нашего звездолета. На самой окраине. Полз он еле-еле, как божья коровка по стеклу…

…И все ж таки мы добрались. Когда подлетели к Бетельгейзе, дядюшка Сэм сделал так, что почва перед нами расступилась, и мы по скобам, словно в канализационный колодец, спустились с ним в какое-то подземное помещение. И внутренности мне при этом обожгло приятным огоньком. А значило это, что тут я управлять гравитацией уже не смогу. Тут генераторы искусственной силы тяжести обыкновенные, и она неуправляемая, и ходить тут нужно ножками…

Комнатушка, в которую мы спустились, была страшно тесная, не имела ни окон, ни дверей и освещена была более чем скудно.

— Придется потерпеть, — сказал дядюшка Сэм. — Незачем вам «светиться». А тут, бывает, и таможенный патруль случается… Посидите часика три-четыре, пока зарядимся.

Он просочился обратно, и почва за ним сомкнулась, а я остался осматриваться.

Боже ж мой! Да почему ж они меня сразу сюда не определили?! Тут ведь пыль есть! Представляете?! Нормальная человеческая пыль! И какие-то железяки ржавые. И по-моему, я тут даже мышиные какашки нашел! А больше в этом склепе ничего не было.

Как мне тут поначалу хорошо было! Там, наверху, и красиво, и чистенько, но знал бы кто, как мне надоело порхать над стерильной травкой под звездным небом, словно ночной мотылек какой… Только справить нужду и присаживался. А трава эта диковинная все тут же в себя поглощала, и попу еще подтирала… Блин! Ужас.

Однако тут, в склепе, мне, как ни странно, надоело еще быстрее. И часа через два я уже начал тосковать. А когда окончательно убедился, что кучка посередине — это и вправду мышиный помет, я его осторожненько смел в уголок, чтобы не наступить.

Самым противоестественным было то, что по перегрузкам, которые я испытал дважды, я определил, что мы и садились куда-то и потом наоборот — взлетали.

Но никто за мной не пришел. Вместо этого где-то часа через четыре от начала моего заточения и минут через пятнадцать после взлета наверху раздался дикий грохот, и мне даже послышались крики. «Таможенники? — подумал я. — Только чем они там могут грохотать?»

После этого шума я просидел еще примерно час. Ничего не менялось, и я начал беспокоиться. А что если, например, таможня по каким-то причинам задержала корабль, а команду прищучила? На сутки или даже на несколько. За сутки я с ума стронусь в этой камере, а за несколько могу и помереть. А дядюшка Сэм и пальцем для моего спасения не шевельнет: пусть уж лучше я помру, чем его уличат в попытке государственного переворота. «Он ведь, — как говорили у нас в армии, — парень неплохой. Только ссытся и глухой…» Обожаю подобные прибаутки.

Разок я в темноте поднялся по скобам и уткнулся в твердый потолок. Как открыть потайное отверстие? Как пройти наверх? Этим искусством владел только дядюшка Сэм. Как он мне объяснил, все в этом звездолете слушается только его телепатических команд. И это единственный такой суперсовременный корабль. Остальные попроще.

Я обшарил «потолок», но в гладкой поверхности не обнаружил ни единой выемки или выпуклости. Спустился обратно и попытался выяснить, куда еще можно попасть из этой комнатушки. Оказалось — никуда. Наблюдение, что тут нет ни дверей, ни окон, подтвердилось. Ни намека.

Тогда я поднял с пола металлическую болванку и принялся обстукивать ею стены, надеясь обнаружить пустоты, а значит, возможно, и потайные выходы. Но звук был одинаково глух и гулок везде. Везде вокруг моей кельи была пустота. Попробовал просто колотить железякой поувесистее в стену, но не только не смог пробить ее, но не оставил ни малейшего следа. Так же безрезультатна была и попытка пробить «потолок»…

Выхода не было. Нашлось, правда, узкое вентиляционное отверстие в одном из нижних углов комнатки. Но никаких шансов на спасение это не добавило. Сунул туда руку, но нащупал только гладкие стенки трубы. Покричал туда что есть силы… Но без толку.

Я взмок и основательно проголодался. Убедившись, наконец, что все попытки выбраться отсюда самостоятельно бессмысленны, решил ждать и беречь силы. Я уселся на пол, привалился спиной к прохладной стене, закрыл глаза и стал думать обо всем том невероятном, что произошло со мной за какие-то несколько дней. Я чудом спасен из автокатастрофы, погибнуть в которой должен был неминуемо. Я совершил путешествие во времени и попал в будущее. Я узнал, что являюсь законным наследником русского престола, и все, что мне нужно было, чтобы вступить в свои права, — добраться до столицы… Которая называется Москвой так же, как мой родной город! И вот вместо этого сижу тут, заточенный в душной и грязной темнице, и, возможно, тут-то и суждено мне подохнуть от самого пошлого голода.

Я начал плакать. Я всегда был чересчур раним, иногда слезы навертывались мне на глаза перед телеэкраном в момент счастливой развязки самой наибанальнейшей мелодрамы. Даже индийской. Но в подобных случаях старался прятать свою сентиментальность от окружающих. Здесь же скрываться было не от кого. Да и основания для расстройства были более чем серьезные. Так что поревел я вволю.

Самое ужасное, кстати, состояло в том, что я понял: оказывается, не отдавая себе отчета, я разработал для себя схему, благодаря которой мог без слез вспоминать о родителях, о друзьях, об Ольге… Она заключалась в том, что, не появись пришельцы из будущего и не спаси они меня, я бы погиб. И никому от этого было бы не лучше. А отсюда то, что я спасся, радость. Жаль, что об этом не знают мои близкие, но, если бы узнали, это была бы радость и для них. Так что можно считать, что живу я теперь и для них тоже и род наш продолжу. А раз так, то и горевать глупо.

Но теперь эта схема не работала. Все тщетно. Пусть и не по своей воле, но выходит, что я снова всех подвел…

Я плакал навзрыд, когда почувствовал, что кто-то коснулся моей ноги. Я протер глаза. Передо мной сидела здоровенная крыса. Я брезгливо отдернул ногу. Крыса отскочила в сторону, но уходить не собиралась. И смотрела она на меня как-то нехорошо. То есть, наоборот, уж слишком торжествующе. Если бы она умела говорить, она бы, наверное, восклицала: «Как много еды! Как мне повезло!..»

Тут я подумал: раз эта крыса откуда-то пришла, значит, выход есть! Я схватил металлическую болванку и запустил в крысу, стараясь не упускать ее из виду. Но чуда не случилось. Крыса юркнула в ту самую отдушину в полу, о существовании которой я прекрасно знал и без нее.

Я вновь прикрыл глаза. И понял, что хочу спать. Что ж, это хорошо. Во сне хотя бы не чувствуешь голода. Время пройдет незаметно, и, кто знает, может быть, за мной все-таки придут… Но крыса!

Я встал и заложил вход в ее нору несколькими железяками. Отодвинуть их грызуну будет не под силу.

Вернувшись на место, я почти сразу уснул, отметив, что с начала моего заточения прошло уже больше двенадцати часов.

Проснулся я от того, что почувствовал, как кто-то легонько теребит меня за плечо. Я вскочил, но, где нахожусь, сообразил не сразу. А в еще большее замешательство привело меня то, кого я увидел прямо перед собой.

Это была женщина. Похоже, молодая. Но ужасно безвкусно одетая и размалеванная. От ее цветастых юбок исходил кисловатый запах давно не мытого тела. И она прижимала к губам палец, призывая меня молчать.

— Тс-с, — прошептала она. И добавила с сильным акцентом: — Роман Михайлович.

При этом в моем отчестве она сделала ударение на «о».

— Да? — так же шепотом отозвался я.

— Роман Михайлович, — повторила она так, словно пробовала эти слова на вкус. А затем протянула мне сверток, который до этого держала под мышкой.

Это была одежда и провизия. В первую очередь, я конечно же, накинулся на пищу, разрывая упаковки из тонкого пластика, доставая и жадно запихивая в рот хлеб, вареное мясо, сыр, какие-то фрукты и что-то еще, природы чего я не понял. Но это и не имело значения. Главное, что это была еда!

Утолив голод, я развернул одежду. Какой-то клоунский наряд. Мятые зеленые штаны с золотыми лампасами и черная, покрытая аляпистыми красными цветами рубаха с кружевами на рукавах и на воротнике, Женщина умоляюще свела брови, и я понял, что надеть все это необходимо, иначе она не станет меня спасать.

Я переоделся. Но «красотка» никуда меня не повела, а присела передо мной на корточки и вновь прошептала:

— Тс-с… — показав пальцем вверх. И добавила: — дядья Сэм.

Это имя окончательно успокоило меня. Если нужно подождать, то я подожду. Я опустился на пол рядом с женщиной, и некоторое время мы сидели молча, почти не шевелясь. Но время от времени она касалась меня — то руки, то щеки, словно проверяя, каков я на ощупь. Или убеждаясь, что я существую. Внезапно она положила руку мне между ног и слегка погладила ею. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, а она залилась смехом, но тут же оборвала себя сама, повторив: «Тсс!»

Прошло еще около получаса, как вдруг сверху раздался шорох. Женщина, которую, как я к тому времени выяснил, зовут Ляля, потянула меня за рукав к скобам лестницы. Почва у нас над головами расступилась, и через трубу колодца засияли звезды корабельного потолка-карты.

Она поползла вверх первой, я двинулся за ней, и вскоре мы выбрались наверх. Ощутив, как по моему телу пробежал знакомый жар, я, воспользовавшись гравитатом, слегка приподнялся над травой. Ляля испуганно охнула, но при этом крепко ухватила меня за руку и поволокла за собой. Оглядевшись вокруг, я сообразил, что идти ногами будет безопаснее.

На лужайке, которая вчера еще была буквально стерильной, царил форменный бедлам. Здесь появилось человек тридцать мужчин и женщин, одетых примерно так же, как Ляля и я. Большинство из них валялись прямо на траве, сваленные, по-видимому, доброй дозой спиртного. Волны перегара и дружный храп подтверждали это.

Неподалеку от того места, где мы, осторожно оглядываясь по сторонам, выбрались на свет, был разбит латаный-перелатаный шатер. Что может быть нелепее, чем шатер на звездолете? Разве что костры. Они дымили. Да — костры на космическом корабле! Нелепость еще большая, чем шатры. (Позднее я узнал, что и то и другое абсолютно нефункционально, что это — дань традиции и особый шик.) Посередине поляны-пола, прямо в бесценную «умную» траву был вбит толстенный ржавый кол, и возле него, прикованный к нему цепями, сидел дядюшка Сэм.

Я не верил своим глазам. Ляля обняла меня за плечи и, имитируя пьяную походку, поволокла к дядюшке Сэму. Он тоже нас видел, но никак не реагировал, по всей вероятности, чтобы ничем не привлечь к себе и к нам внимания окружающих. Мы подошли к нему вплотную, и Ляля усадила меня на траву спиной к пленнику и к пьяному в стельку охраннику, которого я заметил только сейчас.

— Мой государь, слушайте меня внимательно, — тихо и монотонно заговорил дядюшка Сэм. — Мы в опасности, поэтому, чтобы не привлекать к нам лишнего внимания, не откликайтесь и не спрашивайте меня ни о чем. Я постараюсь сам объяснить вам все — исчерпывающе подробно. Делайте вид, что целуетесь с этой девушкой, а еще лучше, целуйтесь на самом деле.

От такой перспективы меня покоробило, но я послушался его и, стараясь не дышать носом, приник лицом к густым волосам девушки.

Дядюшка вещал:

— Итак, мы захвачены джипси. Это грязное бродячее племя звездокрадов, (услышав такое словечко, я вздрогнул), — которое не имеет своей планеты и кочует по галактике на ворованных звездолетах…

— Цыгане! — догадавшись, не удержался я.

— Тише. Молчите. Ни слова больше. Да, правильно, теперь я вспомнил, это племя упоминается еще в литературе вашего времени и именно под этим названием… Итак, мы захвачены. Когда мы освободимся и вы взойдете на престол, я лично подам вам прошение о том, чтобы вы со всею строгостью наказали меня за проявленную неосмотрительность. Их табор кружил вокруг заправочной станции, и это должно было насторожить меня. Но никогда доселе я не слышал, чтобы джипси нападали на звездолеты, не покинутые командой. Джипси — отъявленные воры, но не грабители… Однако в этот раз все произошло по-другому. Они напали на нас сразу после того, как мы заправились. Видно, добыча показалась им достаточно легкой и лакомой…

Семецкий убит кинжалом, Синицын сбежал на шлюпке, но и ему в открытом космосе долго не протянуть. Похоже, кто-то из персонала станции находится в сговоре с джипси, и свидетелей они не оставят. За меня они могут просить крупный выкуп, ведь мой код социальной значимости чрезвычайно высок. У вас этого кода нет совсем, в ваш организм даже не вживлен соответствующий детектор, так что, если бы я проговорился о вашем существовании и вас нашли, они просто убили бы вас. А если бы я сумел убедить их в том, что вы наследник престола, они бы потребовали выкуп и за вас. И тогда бы, уверен, вас выкупили не наши друзья, а Рюрик, ведь он на несколько порядков богаче всей нашей фракции. В этом случае вы неминуемо будете уничтожены. Есть опасность, что и меня выкупят не друзья, а враги, но это менее вероятно.

Дядюшка замолчал и тяжело вздохнул. Да, картину он нарисовал невеселую. Но я молчал, уверенный, что у него есть какие-то варианты выхода из столь запутанной ситуации. И он, действительно, продолжил:

— Теперь о спасении. Сейчас мы ничего сделать не можем. Но я рискнул открыться этой девушке, пообещав, что, взойдя на престол, вы женитесь на ней…

Дядюшка заметил, как меня передернуло при этих словах, и заговорил еще поспешнее:

— Молчите. Потом что-нибудь придумаем. Сейчас джипси погонят корабль в какое-нибудь укромное местечко. А так как слушается он только меня, с требованием выкупа они пока что повременят. Искать его тоже, кстати, никто не будет, так как создан он был незаконно и тайно, специально для операции по поиску наследника трона. Он не числится ни в каких жандармских реестрах, не имеет опознавательных знаков и радиомаяка. Наши похитители не будут сильно торопиться еще и потому, что только меня слушается и синтезатор провизии, а есть и пить они хотят непрерывно. Так что я для них, как это у вас в сказках… Тише, я вспомню сам! Ага! «Скатерть-самобранка». Так вот. Вы должны сидеть все это время в подземелье и ждать, когда звездолет куда-нибудь прибудет, и тогда эта женщина вас выведет. До тех пор она будет кормить вас. Сидите и ждите своего часа. Эта женщина, как я уже сказал, тайно выведет вас, а затем приведет обратно, назвав своим мужем. Это нужно затем, чтобы я смог найти вас, когда освобожусь сам. Вне табора вам находиться нельзя, так как в нашем мире без детектора социальной значимости вам не пройти и шага. Только в воровских притонах да тут, в племени изгоев, не имеющих вышеназванных детекторов, вы можете чувствовать себя более или менее спокойно. Разумеется, если будете осторожны и осмотрительны.

А теперь идите. Мой болван-часовой может проснуться в любой момент. Наши шансы на спасение малы. Но они есть, мой государь. Не отчаивайтесь. Да поможет нам Бог.

Цыган я всегда недолюбливал. Нет, мне, конечно, нравился фильм «Табор уходит в небо» (знал бы режиссер Латяну, какое пророческое название дал он своей картине! Табор и впрямь ушел в небо…) Песни, пляски, красавцы-скакуны, любовные страсти и свободолюбие… Короче, красота. Да только все это — не более чем кино. И даже актриса Светлана Тома, играющая главную роль прелестную цыганку Раду, сама и не цыганка вовсе. Я по телевизору видел интервью с ней…

А на деле цыгане — это воровство, псевдогадание, хамство, грязь и полный рот золотых коронок. Это паленая водка и анаша в любое время года. И тогда, и сейчас. Пять веков прошло, а тут ничегошеньки не изменилось! Были конокрады, стали звездокрады! (Хотя словечко это, как я понял потом, придумал для меня сам дядюшка Сэм, пользуясь продуктивными формами русского языка моего времени.) А вот Пушкин цыган любил.

Это такая школьная переделка. Пелась на мелодию «Как много девушек хороших». Переделка эта нравится мне больше, чем оригинал. Во всяком случае, тот, кто ее сочинил, был менее безответственно сентиментален, нежели Александр Сергеевич.

…В своей мрачной келье я просидел около месяца, одичав совершенно. Почему так долго? Да потому, что в таборе не было больше ни одного звездолета, снабженного гиперпространственным двигателем, и все они тащились на «поглотителях». Это и многое другое я узнал из записок. Их я находил в свертках с едой, которые Ляля раз в день сбрасывала мне.

Пищу из свертка я растягивал на сутки, прикармливая, между прочим, и крысу, нареченную мною Сволочью. (Днем я освобождал проем ее «норы», и она разгуливала по каморке, привыкнув ко мне и совершенно меня не боясь. Лишь на ночь, загнав ее обратно, я вновь закрывал дыру болванками. Крыса, знаете ли, есть крыса, даже если ты с ней и подружился.)

Чуть ли не самым отвратительным в моем положении было то, что и справлять свои естественные нужды мне приходилось здесь же. Надо сказать, пища, которую приносила и спускала мне с помощью веревки Ляля, была незнакомой и непривычной. А, как гласит народная мудрость, «каков стол, таков и стул…» Потому сами собой сложились в моей голове и постоянно вертелись в ней строки хокку (японское трехстишие — тема одной из моих курсовых):

Печаль моя была глубокой, а вонь вокруг неописуемой. То ли поэтому, то ли из опасения быть разоблаченной Ляля больше ни разу не спускалась ко мне. Но меня это вполне устраивало. Зато, как я позже узнал, она часы напролет проводила возле скованного дядюшки Сэма, обучаясь русским словам образца двадцатого столетия.

Чего я только не передумал за этот месяц… Не утешало меня и вино, недурное, кстати, которое время от времени спускала мне Ляля вместе с едой.

Наконец, мы прибыли на космостанцию контрабандистов, где за умеренную плату можно было укрыть под не проницаемым для зондирования силовым колпаком все что угодно, вплоть до звездолета.

Ночью, проведя через автоматические шлюзы станции, Ляля вывела меня наружу. Несмотря на мои уговоры, крыса Сволочь со мной не пошла, а только выползла проститься. Но оно и хорошо: значит, этот корабль еще не тонет.

— Подарок дядьи Сэма, — сказала Ляля, сунув мне в руку пачку блестящих кредиток. Как бы ни оскорбляло это мое славянское самолюбие, но нынешние русские деньги называются тугриками.

— Как мы встретимся?

— Завтра в десьять часов вечера, Роман Михайлович, — она все так же делала ударение на «о», но говорила, на удивление мне, достаточно связно. — В корчме «Ганджа», в баре.

Возможно, это слово произносится и не совсем так, как я расслышал, но вместе с деньгами Ляля сунула мне в руку пластиковую карточку, на которой печатными буквами было написано: «ОашкЗжаг». (Слово это цыганское и означает как раз то, что дядюшка Сэм назвал «звездокрадом». То есть человек, ворующий космические корабли.)

— Не летать! — добавила она, но в тот момент я не понял, что она имеет в виду.

А понял я это несколько позже, войдя в первый же уличный тоннель станции, когда по телу моему прошла знакомая горячая волна… Выходит, я мог бы передвигаться тут, управляя гравитационными генераторами. Но Ляля предупредила — «не летать!», и я послушно не рискнул воспользоваться своими способностями. А потом понял, почему этого не следовало делать. Ведь одет-то я был, как простой джипси, отщепенец, человек вне закона. Стоило мне воспарить, как я был бы моментально разоблачен.

По слабо освещенным тоннелям улиц сновали приспособления, отдаленно смахивающие на автомобили, и я припомнил фильм «Пятый элемент». Примерно на таком транспорте и работал таксистом персонаж Брюса Уиллиса. Кажется, в фантастике эти штуковины называют «флаерами».

Прежде всего мне следовало найти место ночлега.

Заметив, как одну такую машину человек рядом со мной тормознул привычным взмахом руки, я поступил так же. Машина остановилась, я забрался в нее и обнаружил, что водителя нет. Живому шоферу я еще как-то объяснил бы, что мне надо, но киберу… Пришлось выбираться из такси обратно на тротуар. Позже я убедился, что такси бывают и автоматические, и управляемые живым шофером. Но тогда-то я этого не знал.

И я начал приставать к пешеходам, но они шарахались от меня, как когда-то шарахался я сам, лишь услышав вкрадчивое: «Молодой человек, дай руку, всю правду скажу…»

Наконец, какая-то доверчивая девушка с обнаженной грудью (большинство девушек тут ходили именно так) внимательно меня выслушала. Я эмоционально произносил: «Hotel! Гостиница! Спать! Sleep!..» — и изображал, что я, как на подушку, прикладываюсь на свою руку, закрываю глаза, смачно похрапываю…

Девушка, улыбнувшись, сделала недвусмысленный жест, ткнув себя большим пальцем между ног и вопросительно посмотрела на меня ясными глазами. То ли она хотела узнать, правильно ли она поняла, что я хочу спать с ней, то ли уточняла, бордель мне нужен или что-то другое… Я интенсивно замотал головой и вновь, закрыв глаза, усиленно захрапел, чтобы уж точно было ясно, что я хочу спать, спать и только спать.

Когда же я открыл глаза, девушки рядом со мной не было.

Наконец, до меня дошло, что дядюшка Сэм и Ляля, скорее всего, предусмотрели подобные сложности, и в «Гандже» наверняка имеются спальные номера. Показывая карточку тем, кто не шарахался от меня, словно от прокаженного, я довольно скоро добрался до этого заведения и с грехом пополам объяснил администраторше, что мне нужно.

Это была дама лет пятидесяти, одетая строго, почти по моде двадцатого века. Слушала она меня сперва подозрительно, то и дело оглядывая с головы до ног и даже принюхиваясь. Но когда я достал пачку кредиток, она расцвела, как маков цвет, и мы скоренько обо всем договорились.

Апартаменты были прекрасными, постель просто роскошной. Я растянулся на ней, но совсем ненадолго. Я ведь уже знал, что лучший отдых — висение в невесомости. Повозившись с замком и уяснив, как он закрывается, я заперся, а затем завис над кроватью и уснул мертвым сном. Это вам не валяться на жестком полу тесной каморки.

…Чтобы оградить себя от случайностей, я не выходил из номера до самого вечера. Наконец, в половине десятого я отправился в вестибюль и нашел бар.

Я уселся на порхающее без всяких ножек сиденье, взял меню и ткнул пальцем в первые попавшиеся на глаза названия. Официантка, девушка в прозрачном, соблазнительно открывающем взору ажурное белье, комбинезоне, записав заказ, почему-то продолжала стоять возле меня, натянуто улыбаясь. Наконец я сообразил, что она, так же, как давешняя администраторша, не доверяет мне, и протянул кредитку. Вежливо кивнув, она удалилась, и вскоре мой столик был уставлен знакомыми и незнакомыми яствами. А в качестве сдачи я получил целую гору кредиток других цветов.

Я принялся за дегустацию. И так увлекся этим, что и не заметил, как ко мне за столик подсела девушка. Почти совсем голая. Весь ее туалет составляла узкая желтая лента, заменяющая юбку, и нечто вроде жилетика того же цвета, но с круглыми прорезями для груди…

Хотя сперва я увидел ее ноги. И ноги эти были хороши. Потом я, сам того не желая, уткнулся взглядом в соблазнительно правильной формы отнюдь не миниатюрную грудь. Затем, не без усилия оторвав взгляд от этого предмета, я поднял голову и посмотрел девушке в лицо. И обалдел окончательно. Она была почти точной копией Ольги. Те же полные губы, те же брови дугой, те же черные с поволокой глаза… И она, поймав мой взгляд, чуть заметно улыбнулась мне.

А что у нее творилось на голове! Это был какой-то застывший фейерверк… Хотя нет, не застывший. Что-то там порхало, переливалось и перемигивалось…

Но в конце концов это первая девушка в этом мире, которую я мог внимательно разглядеть. Наверное, все они тут не менее прекрасны. И нечего мне таращиться на нее, это в конце концов неприлично… Мне сейчас не до девушек: «Первым делом мы испортим самолеты, ну а девушек… А девушек — потом!..» У меня здесь деловая встреча. От которой зависит вся моя дальнейшая жизнь, а возможно, и судьба этого мира…

— Ты не узнавать меня, Роман Михайлович? — вдруг услышал я знакомый насмешливый голос и, подскочив как ошпаренный, принялся озираться по сторонам. Но никого, кроме юного создания в желтом, рядом не было.

— Ляля?! — продолжал я не верить очевидному. — Ты?!

— Я, — просто ответила она.

Почему же она так уродовала себя до сих пор?

— Зачем… было все это? — все еще продолжая стоять, я стал показывать, как будто повязываю на себя одну за другой юбки.

Она поняла меня и не очень-то весело усмехнулась:

— Я — джипси. Мусор. Вор. Так мне надо…

Я понял ее и был тронут. Как часто молодые люди вынуждены подчиняться идиотским традициям своего народа… И на ум пришел бородатый анекдот про двух анальных паразитов: «Папа, тут так хорошо — воздух, травка, солнышко, что же мы-то все в заднице да в заднице?» «Там наша родина, сынок…»

Но я действительно понял ее. Есть обычаи племени, и она не может не соблюдать их, нравится ей это или нет. Ей жить в таборе, и только в нем… А я — ее единственный шанс стать чем-то большим. Что ж, я не против. Такая девушка достойна быть царицей всея Руси. А что цыганка… Так когда ж у нас царицы были русскими?

И тут я испугался, что опять, как когда-то на Ольгином крыльце, не найду нужных слов, не решусь поцеловать, вновь буду выглядеть полным идиотом… И последствия могут быть не менее чудовищными… «Ну уж нет! — решил я. — Нужно брать быка за рога. Тут, в будущем, похоже, отброшены нелепые условности. Я вспомнил давешнюю девчонку на тротуаре. И, подавив в себе робость, показал так, как показала мне она, — большим пальцем между ног. А потом указал вверх, туда, где была моя комната. И предложил:

— Пойдем?

Ляля холодно отстранилась от меня:

— Я джипси, а не бльядь, Роман Михайлович. Есть закон. Нет мужчин до свадьбы.

Вот так. Я снова облажался.

В далеком двадцатом веке был у меня приятель, прекрасный поэт, звали его Макс Батурин. Он покончил с собой. Заперся в общежитской комнатке и проглотил несколько упаковок снотворного, запивая его водкой… Талантлив он был до гениальности. Однажды, когда он был еще жив и здоров, мы, попивая пивко, разговорились о его стихах. И он признался, что у него есть кое-какие технические приемы, наработки, которые он скрывает от коллег по Музе и Пегасу. Я засмеялся, а он никак не мог понять, что я вижу в этом смешного… А это было как…

Как если бы мнящая себя хитрой улитка скрывала от окружающих свои приемы изготовления больших жемчужин. Что, например, надо для этого брать не обыкновенную средненькую песчинку, а большую, не гладкую, а шершавую и обязательно белую… Но те, от кого сия наивная улитка прятала этот прием, просто-напросто не умели вырабатывать драгоценную перламутровую слизь, и жемчужины у них не получились бы, бери они хоть большие песчинки, хоть самые маленькие, хоть гладкие, хоть шершавые…

А на самом деле Макс был ярым жизнелюбом, остряком и весельчаком. И было у него такое стихотворение:

Меня повстречали Оля и Ляля заверещали они о-ля-ля меня не чая встретить гуляли они скучая и тихо скуля меня они крепко облобызали ведь мы не виделись с февраля и бросив в урну букет азалий который им подарил спекулянт мне описали свои страданья мол тра-ля-ля и еще тополя беседа в пивном закончилась зале попойкой на двадцать четыре рубля а потом мне добрые люди сказали что Оля блядь да и Ляля блядь и как мне быть теперь я не знаю смеяться или же хохотать.

Вот и я не знал, «смеяться мне или же хохотать». Но могу ли я на самом деле в чем-то винить Ольгу? Такие были у нас времена. А у цыган нет «времен», у них есть только традиция. И я ощутил, что уже за одно это начал уважать столь глубоко презираемое мною доселе племя.

… Но она не обиделась, и мы весь вечер просидели с ней в «Гандже», болтая, «мол, тра-ля-ля и еще тополя»… Например, я поинтересовался, зачем тут, на станции, принадлежащей контрабандистам, улицы оснащены специальными гравитационными генераторами.

— Здесь что, бывают важные государственные персоны? — спросил я.

— Нет, никогда, — отрицательно покачала она головой. — Тут есть свои большой шишки.

— И это законно? — продолжал удивляться я.

— Нет, тут нет закона, — развела она руками. — Свой закон. Тут порядок, добавила она. — Он больше, чем там. — Ляля показала рукой в потолок. — Тут покой.

Я не сразу понял, что она имеет в виду. Но потом дошло. Вот как. Мы — в мире организованной преступности. И, как это бывало и в России конца двадцатого века, мафиози тут умеют поддерживать порядок не хуже, а возможно, и получше, чем официальные власти.

Хотя говорил в основном я. А она слушала меня, затаив дыхание. Я рассказывал ей о Земле двадцатого века, о родителях, об армии, об институте… Ляля, казалось, понимала почти все. Она, как выяснилось, была весьма способной к языкам и уже к концу вечера говорила на моем русском заметно лучше, чем в начале. Хотя этого следовало ожидать, ведь цыгане всегда схватывали на лету… Особенно то, что плохо лежит.

Какой-то пожилой невысокий человек прервал наш разговор, перекинувшись с Лялей несколькими фразами.

— Что ему нужно? — спросил я, когда он удалился.

— Он говорил, что плохо сидеть красивая девушка с джипси. — Она засмеялась, и от звука ее смеха у меня блаженно засосало под ложечкой. Какого черта старый хрыч ходит тогда в «Ганджу», если не любит цыган? А Ляля закончила: — Сказал, сесть к нему, потом спать с ним.

Я почувствовал, что багровею, что готов вскочить, догнать и вытрясти из старого козла душу. А Ляля продолжала тихонько посмеиваться и, похоже, уже надо мной. Что, интересно, забавного видит она в этой грязной ситуации?.. Но смех ее был таким искренним и заразительным, что я почти сразу успокоился и даже хохотнул ей в тон. И подумал, что всегда был туповат в отношениях с женщинами, принимая жеманство за скромность, а прямодушие за испорченность.

Она спросила, умею ли я драться, и я хотел было уже расписать свои вымышленные подвиги, но вовремя осадил себя. Искренность так искренность. И я признался, что драться по-настоящему, как профессионал, не умею. Приходилось, конечно, участвовать в пьяных разборках, но ни самбо, ни боксу, ни тем паче восточным боевым искусствам я не обучался.

Я боялся увидеть в ее глазах презрение, но вместо этого увидел огонек радости. Оказывается, ее прабабушка по имени Аджуяр, самая уважаемая в таборе колдунья, нагадала ей еще в детстве, что ее муж не будет силен в рукопашной, но принесет ей любовь и счастье. А у джипси есть такой обычай: объявив кого-то своим женихом, девушка должна предложить любому мужчине табора помериться с ее избранником силой в поединке. Вот еще одна причина, по которой Ляля обычно так отчаянно уродует себя одеждой и косметикой. Помня о предсказании и боясь лишиться своего счастья, она старалась выглядеть так, чтобы ни один мужчина не захотел бы добиваться ее и не укокошил бы ее суженого.

Лишь время от времени, оказавшись вне табора, она позволяла себе, сменив одежду и макияж, хотя бы недолго быть красивой и современной девушкой. И даже если при этом она встречала кого-то из сородичей, он все равно ее не узнавал…

— Ты не любишь свой народ? — прямо спросил я ее, думая, что, если бы это было не так, она бы не устраивала этот маскарад.

— Ай, Роман Михайлович, — прищурилась она. — Есть одно, за что я люблю джипси больше, чем всех других.

— Что же это?

— Гордость. Джипси никому не служит.

Я не мог оторвать от нее восхищенных глаз. Заметив это, она стала еще и подначивать меня, говоря уже с откровенно цыганскими интонациями:

— Взгляд твой — кипяток, а я — сахар, таю. Завтра поведу тебя к своим, завтра и возьмешь меня, как захочешь. А сейчас не смотри так, ласковый. Отведи глаза, а то сердце мое из груди выскочит.

С этими словами она взяла мою руку и положила себе на грудь. И от этого, и от ее слов голова моя окончательно пошла кругом, но я, попытавшись взять себя в руки, срывающимся голосом спросил:

— Как я буду говорить с твоими, я же не знаю языка?

— Я буду говорить, — отозвалась она. — В разных таборах языки не одинаковые. Бывает, джипси из разных таборов совсем не понимают друг друга. Говори по-своему, я буду переводить. Или буду говорить свое. Я ведь знаю, что сказать надо, а ты нет… Одежду другую купи: эта — брата моего. Узнает.

Назавтра я ждал ее в том же самом месте, в то же время. Но на этот раз в корчму вошла не вчерашняя современная девушка, а прежняя грязнуля в ворохе юбок. Однако ни грязь, ни краска не могли теперь скрыть от меня милых черт. В каждом жесте, в каждом подрагивании брови или уголка рта замечал я отблеск красоты своей возлюбленной.

И вот мы стоим перед пестрой цыганской толпой на обшарпанной, изгаженной, но обширной верхней палубе звездолета, где запах табака и перегара давно уже намертво впитался в переборки. Тут были дымящие трубками старики и женщины, остервенело трясущие свертками с детьми. Тут были черноусые парни, разукрашенные побрякушками, словно армейские дембеля, и девушки в разноцветных юбках до пят…

Из толпы сделал шаг человек, внешность которого надо описывать отдельно. Прежде всего в глаза бросалось кольцо из желтого металла в его мясистом, изрытом оспинами носу. Потом — толстенные прокуренные серо-лиловые губы и лихо завитый чубчик на бритой морщинистой голове. И наконец, близко посаженные глазки-угольки — такие, какие могли бы быть у очень-очень умной свиньи. Довершали его образ армяк из грубого серого сукна с вышитыми лилиями на груди и длинная трубка в руке из материала, называемого тут пластикат. Кстати, среди мужчин табора только он один не носил усов, словно это было его привилегией.

Я знал, кто передо мной. Ляля заранее описала его. Это атаман табора, цыганский барон, джипсикинг Зельвинда Барабаш.

— Хай, рома, — поднял он приветственно руку с трубкой. Но я не удивился, откуда он знает мое имя, «рома» — джипси называют себя, когда разговор приятен и радостен.

— Хай, рома, — ответил я так же.

Ляля, шагнув вперед, что-то коротко произнесла, показывая на меня рукой. Я знал: она объявляет меня своим избранником и предлагает кому-либо сразиться со мной за нее.

Я выдернул из спрятанных под кушак ножен магнитоплазменный кинжал и угрожающе повел им из стороны в сторону. Но сражаться со мной, как и предполагалось, никто не вызвался. Зельвинда же, сунув трубку в рот, одобрительно воздел руки к небу и захохотал, точнее, заухал, не разжимая челюстей. Бурдюк его живота ходил вверх-вниз и, казалось, того и гляди лопнет.

Его смех поддержали и остальные, окружив нас кольцом и то и дело дотрагиваясь до меня. Словно желая убедиться, что на свете и впрямь существует олух, пожелавший жениться на таком пугале.

«Ничего, ничего, — сердито думал я. — Вы еще узнаете, какую невесту без боя отдали чужаку. Еще локти кусать будете». Я был почти взбешен и чуть ли не желал, чтобы кто-нибудь все-таки вызвался драться со мной. Но этого так и не произошло.

Просмеявшись, Зельвинда что-то коротко рыкнул. Ляля с улыбкой обернулась ко мне:

— Деньги. Калым. Позолоти ручку, ласковый.

Отключив кинжал, я сунул его обратно под кушак и полез в задний карман новеньких лиловых штанов. И похолодел. Кожаного портмоне, набитого кредитками, там не было. Теперь-то я уже знал, что сумма, переданная мне через Лялю дядюшкой Сэмом, была немаленькой, на нее, к примеру, вполне можно было бы купить (плохонький, правда) звездолет. И вот — ужасный миг. Тугрики похищены.

Я увидел, что улыбка сползла с лица Ляли. Я готов был разрыдаться от бессилия и обиды. Но тут позади меня раздался скрипучий глумливый смех. Я резко обернулся. Немолодая уже женщина, осклабившись, повертела моим кошельком у меня перед носом. Такие тут шутки, понял я и вырвал портмоне из ее морщинистых рук.

Открыл. Деньги были на месте. Похоже, старуха даже не заглянула туда, уверенная, что у такого недоумка, как я, не может водиться приличных денег.

Со слов Ляли я знал, что в качестве калыма достаточно двух кредиток, а за нее, как за «негодный товар», хватит и одной. Но я отсчитал пять и протянул их Зельвинде.

Старуха захлебнулась собственным смехом и хрипло закашлялась, осознав, какой куш она упустила. Притихли и остальные. Наверное, ни один из присутствующих мужчин не вручал табору за свою невесту такую сумму. Это было и глупо, и гордо. Как раз по-цыгански.

Отдав кому-то подержать трубку, Зельвинда Барабаш взял кредитки из моих рук. Послюнив указательный и большой пальцы правой руки, он растер одну кредитку меж ними. Затем глянул через нее на свет.

— Ха! — сказал он, опуская руку, и ногтем другой руки щелкнул себя по кольцу в носу так, что то издало тоненький мелодичный звон. — Ха-ха-ха!!!

И племя возликовало. Кредитки были подлинными, а значит, пир сегодня будет горой. Да и не только в этом было дело, как я уже начал к тому времени понимать. Просто умели эти вольные люди радоваться, когда радостно, и горевать, когда худо.

Что-то еще выкрикнул атаман, и Ляля, обернувшись, развела руки:

— Целуй же меня, яхонтовый, муж ты мне отныне.

Стоило нам с Лялей оторваться от губ друг друга, как ее взяли под руки женщины, меня — мужчины, и под звуки удалой скрипки нас развели по шатрам.

В шатре меня раздели, умыли, натерли какими-то пахучими кремами и снова одели, украсив цветами. А когда я вышел, то увидел и переодетую Лялю. Нет, это была не та эффектная цивилизованная девушка, с которой я беседовал в корчме, это была стопроцентная цыганка. Но какая!.. Соплеменники не сводили с нее глаз. Теперь-то, наверное, многие мужчины готовы были бы драться за нее не то что со мной, но и с самим чертом… Но, как говорится, поезд ушел. Раньше надо было думать. И никто из них не решится нарушить традицию, ибо тут она — и закон, и совесть.

И ударили бубны, и закружилась лихая цыганская свадьба: молодое вино и копченое мясо таукитянского краба с дымком, песни под аккомпанемент чудных, напоминающих банджо, но напичканных какой-то электронной начинкой инструментов, именуемых тут балисетами, и самых обыкновенных сладкоголосых скрипок. И понеслось веселье, и грянули жгучие пляски, да с прыжками через костер.

Все — до упаду! (Кроме, конечно, прыжков через костер).

И пьет наравне с нами вино, и танцует вместе с нами невиданный мною доселе зверь на цепи — по всему вроде как медведь, да только о шести лапах. Говорят, с Альдебарана.

И вдруг стронулся с места весь табор, все семнадцать ведомых хмельными штурманами звездолетов, и ну носиться лихо от планеты к планете системы — то наперегонки, а то и навстречу друг другу, уклоняясь от лобового столкновения в самый последний, самый рискованный момент…

А потом была ночь любви. И сказать, что я был счастлив, значит, не сказать ничего. И я решил, что если дядюшка Сэм не найдет меня, то сам я никогда и вспоминать не стану, что я — какой-то там наследник… А где он, кстати, дядюшка Сэм? Я спросил об этом у Ляли, поглаживая ее утомленное, но все такое же чуткое тело. И услышал:

— Продали.

И даже в темноте заметил, как многозначителен был ее взгляд. И понял: нет, о том, кто я такой, она не даст мне забыть.

Глава 2 GAUNDXAR

Старательно обходя патрульные кордоны, пограничные заставы и таможенные пункты, табор Зельвинды Барабаша плелся от звезды к звезде без какой-либо цели и особой нужды. Дорога — она и цель, и нужда для джипси. Если нам все же приходилось сталкиваться с пограничниками или таможенниками, те особо не свирепствовали, ведь если табор и пересекал какие-то границы, то только внутренние между субъектами Российской империи.

Джипси старались держаться центра обжитой зоны: в отличие от окраины, тут всегда можно было чем-нибудь поживиться. Но удавалось это далеко не всегда, и порою каравану звездолетов приходилось менять направление движения на прямо противоположное.

Несмотря на то, что за дядюшку Сэма (вместе с его феноменальным кораблем) табор выручил достаточно кругленькую сумму, почти вся она пошла на латание многочисленных технических прорех. Каждый корабль, например, был теперь укомплектован утерянными в тех или иных передрягах космошлюпками, без коих он потенциальная братская могила. Особенно это касается кораблей того возраста и состояния, которыми владели джипси.

Когда меня привели в машинное отделение корабля, принадлежащего Лялиному семейству (или, как тут говорят, джузу, и это нечто большее, чем просто семья), мне показалось, что я оказался под капотом своего «Форда». Все тут, так же как там, ходило ходуном, стучало, брызгало, вибрировало, болталось и подтекало… И это было тем более невероятно, что находились мы в сердце, пусть и древнего по нынешнем временам, но все ж таки термоядерно-фотонного двигателя — поглотителя четвертого поколения, как мне его назвали.

Недаром новая шлюпка стоит порой больше такого, с позволения сказать, корабля. Но когда я спросил Лялю, почему бы Зельвинде не купить на эти деньги пару современных кораблей, где вполне мог бы разместиться весь табор, она посмотрела на меня, как на маленького и, возможно даже, не совсем нормального ребенка:

— Никогда два джуза не поселятся на одном корабле…

Несмотря на кажущуюся нелепость, мне нетрудно было воспринять эту идею. Многие мои товарищи по университету были уже женаты, и почти всем приходилось жить с родителями — своими или жены. И как бы они ни любили своих «предков», как бы те ни помогали им, все-таки и молодым, и старым приходилось при этом нелегко. Что уж говорить о джузах, в которые входило до двухсот — двухсот пятидесяти человек.

Я так и не сумел выяснить, кому был продан дядюшка Сэм — товарищам по фракции или Рюрику. Скорее всего, Зельвинда и сам не знал этого, ему на это было глубоко плевать. Кто купил, тому и продал.

Итак, мы плелись по южному (если смотреть на общепринятую здесь звездную карту) сектору галактики, находясь на территории России. Однажды мне передали, что атаман желает переговорить со мной. Надо сказать, что за несколько месяцев я довольно сносно овладел языком русских джипси, который является диалектом русского языка. Таким образом, к тому времени я мог не только легко общаться с цыганом, но, пусть и с большими затруднениями, понимал и современную русскую речь.

Я прошел в штурманскую рубку и уселся перед экраном модуля связи.

— Я долго думал, — начал Зельвинда.

Я сразу понял, что к добру это привести не могло.

— Я долго думал, Рома, — повторил атаман, и было заметно, что произносить мое имя ему приятно. Он как бы обращался ко всему племени. — Я присматривался к тебе. Ты — чужак. Но наши законы мягки к чужакам, которые пожелали примкнуть к табору… Особенно к мужчинам, берущим в жены наших женщин: дети их будут плоть от плоти нашего табора… И я понял. Пора тебе украсть себе корабль и создать собственный джуз.

Вот-вот. Примерно чего-то такого я и боялся больше всего. Предупреждала меня Ляля, что «слишком хорошо, тоже нехорошо», когда я правдами и неправдами добивался любви и уважения ее соплеменников. Сколько денег потратил я на подарки в каждом порту, сколько историй рассказал у костра, сколько произнес льстивых комплиментов… И вот, похоже, действительно перестарался. Атаман ревнует и хочет избавиться от меня. «Разделяй и властвуй». Или я неправильно оцениваю его побуждения? Может быть, наоборот, он действительно оказывает мне особое доверие, покровительство и поддержку? Но мне-то от этого не легче. Свой корабль мне нужен как собаке пятая нога…

От суммы, оставленной мне дядюшкой Сэмом, осталось не более половины, но в принципе я мог бы подзанять, взять кредит или крутануться как-то еще…

— Может, мне лучше купить себе корабль?

Лицо Зельвинды исказила презрительная гримаса:

— Если в твоем родном таборе так и принято… — он тяжело на меня посмотрел. — Тогда я не уважаю его атамана.

Плевать я хотел на атамана своего несуществующего табора. Но я знал, что при этих словах я должен дико оскорбиться и схватиться за кинжал. И я конечно же схватился за него.

Глаза Зельвинды одобрительно блеснули.

— Ну, полно, полно, — проронил он. — Я не хотел тебя обидеть, Рома. (Или «рома» с маленькой буквы. Но это не имеет значения.) — Через несколько дней мы будем во владениях графа Ричарда Львовского, владельца множества грузовых звездолетов, обслуживающих государев Двор. Корабли у графа добрые. Там и займешься нашим промыслом.

Всем своим видом Зельвинда показывал, что разговор закончен, и я поплелся восвояси. Я пересказал суть беседы с атаманом Ляле, стиравшей наше белье в пластикатовом корыте. Утерев со лба пот, она озабоченно нахмурилась. Но мне сказала:

— Не кручинься, сердечный мой Роман Михайлович, — теперь уже не делая ошибки в ударении, она упорно называла меня только по имени-отчеству, но мне это даже импонировало, — что-нибудь придумаем.

Прямо как из сказки какой-то. «Что ты, Ванечка, невесел? Что ты голову повесил?..» Как раз в этот момент к нашему шатру подошел молодцеватый чернокудрый паренек по имени Гойка, с которым я за последнее время сдружился более всего. В руках он держал балисет и явно был настроен повеселиться. Концы его невероятной длины усов были заброшены за плечи, а вместо трубки он курил обычные сигареты. Я же еще на корабле дядюшки Сэма был вынужден бросить курить и теперь уже сознательно удерживался от того, чтобы не начать снова. Хотя иногда и тянуло.

— Хай, Рома! — помахал он мне рукой, присаживаясь к костру. — Слышал я, что скоро будет у тебя свой джуз. Прими и меня с моей Фанни. Нарожаем мы множество детей, породнятся они с твоими, то-то радость нам будет. А?

Быстро же тут разносятся слухи. В отличие от меня, он явно уверен в том, что корабль я себе добуду…

— И на добычу меня возьми, — словно прочитав мои мысли, продолжал Гойка. Ведь ты знаешь, в таборе нет равных мне в штурманском ремесле. А в драке тем более. А?

Я неопределенно пожал плечами, но Гойка словно бы и не замечал мою неуверенность.

— А как я узнал об этом деле, так и захотелось мне спеть для тебя одну старую-старую песню, которой научил меня еще мой дед. Тоже, говорят, бравый был штурман, когда нас с тобой и в помине не было. Приготовься же слушать, это длинная песня. А называется она «Баллада о джипси Бандерасе и о том, чего у джипси нельзя отобрать».

«С чего начинается Родина» — пронеслось у меня в голове, а он замолчал и стал, бренча по струнам и трогая клавиши темброблока на корпусе, менять окраску звука. Наконец он что-то выбрал, замер и уставился на огонь. Затем ударил украшенными дешевыми перстнями пальцами по струнам и стал мелко и ритмично перебирать их. Гнусавостью звучание его инструмента напоминало индийский ситар, а мелодикой — испанское фламенко.

Ляля, развесив белье на веревки, подсела к нам. До сих пор я не перестаю удивляться этим кострам на корабле! Жгут древесные поленья, которые стоят безумных денег. Сжигают кислород, из-за чего регенераторам приходится работать с двойной нагрузкой… Но «красиво жить не запретишь». Без этого они, понимаешь ли, не чувствуют себя настоящими джипси!..

Целью долгой Гойкиной увертюры было не привлечение слушателей и даже не введение их в нужное эмоциональное состояние. Насколько я понимаю, а я уже не в первый раз слушал его, Гойка сейчас занимался чем-то вроде самогипноза или медитации, и только после этого он мог петь по-настоящему.

И вот зазвучал его голос:

Это, как Гойка и обещал, действительно была чертовски длинная и крайне поучительная песня. Сперва по смыслу она напомнила мне песенку про капитана, в которой «он краснел, он бледнел, и никто ему по-дружески не спел…». Бандерас, как и тот капитан, влюбился и пропал… Нюансов дальнейшего сюжета я, отвлекшись на собственные посторонние мысли, не уловил, но к концу почему-то все умерли. Как и почему конкретно — не знаю, пропустил мимо ушей, но мораль сей басни была такова: свободу нельзя менять на любовь.

Собравшиеся возле нашего костра соплеменники рыдали, как один, сраженные вдохновенным Гойкиным вокалом. Я тоже, чтобы не оскорблять их чувств, сделал печальное лицо. Хотя подобный сюжет помню еще по уроку литературы седьмого класса, когда мы проходили рассказ Максима Горького «Макар Чудра». А потом по этому рассказу был поставлен упомянутый уже мной фильм «Табор уходит в небо». И так как я видел его раза три, катарсиса от песни не случилось, и я не смог выжать из себя ни одной слезинки. Это при моей-то сентиментальности. Но зато я извлек из этой ситуации некую науку: все в этом мире меняется, кроме анархических цыганских идеалов.

— Все понял? — спросил Гойка, утирая слезы.

Как настоящий художник он сам переживал не меньше, а то и больше публики.

— А то! — ответил я, разведя руки.

Хотел бы я знать, что он имел в виду.

Но именно во время слушания его песни я и замыслил, и почти детально продумал дерзкий план добычи звездолета для своего будущего джуза. А куда деваться?

… И вот мы в засаде на захудалой, с единственным космопортом, геоподобной планетке, именуемой почему-то «Треугольник БГ». Я прекрасно помню альбом Бориса Гребенщикова «Треугольник», но, думаю, это все-таки чистейшее совпадение. Ведь если учесть, что космическая экспансия человечества началась лишь в начале двадцать третьего столетия, то придется признать, что творчество Гребня знали и любили самое малое двести лет. Ох, сомнительно… Хотя, может, планету эту открыл какой-нибудь его прямой потомок, к примеру хранитель семейного музея?

А был ли он вообще — двадцатый век? Иногда мне кажется, что это не настоящая моя память, а ложная, то, что называется «параноидальным бредом». Вот, например, сейчас я вспомнил некоего Бориса Гребенщикова. Мне кажется даже, что я помню некоторые его песни…

Да, полно, мог ли в действительности существовать на свете, да к тому же еще и быть более или менее популярным автор-песенник, сочиняющий и исполняющий следующее: «…друзья, давайте будем жить и склизких бабочек душить…» или «… ползет Козлодоев, мокры его брюки, он стар, он желает в сортир…»? «Вряд ли», — решаю я. И все чаще мне кажется, что родился я здесь, в таборе астроджипси. И услужливая фантазия тут же подсовывает мне разноцветные картинки моего псевдодетства. А что вы хотите? Мало на свете найдется людей, у которых не сорвало бы крышу после всего того, что пришлось пережить мне.

Ладно. Перейдем к делу. С «Треугольника БГ» мы собираемся угнать звездолет сборщика налогов.

Спланированная мной, дерзкая на первый взгляд операция, в сущности, значительно безопаснее угона какого-нибудь частного грузовика-дальнобоя, чем промышляют джипси обычно. Дело в том, что мы вошли в сговор с губернатором планеты и условия угона у нас будут самые благоприятные.

Основной источник доходов в бюджет «Треугольника» — добываемое тут, и только тут, вещество мудил, сырец для производства повсеместно используемого в медицине наркотического препарата трахатина. Мудил не обнаружен больше ни на одной обжитой планете галактики. В этом и счастье и беда треугольцев. Так как добыча подобных уникальных веществ по закону облагается налогом в размере пятидесяти процентов от добытого, причем натурой. А после реализации оставшегося еще тридцать процентов отдается государству, как налог от продажи наркосырья.

В результате две трети дохода от добычи мудила уходит государству и лишь треть — в бюджет планеты. Само собой, это мало устраивает ее жителей.

Уговор между нами и губернатором состоял в том, что он поможет нам угнать уже загруженный годовой порцией мудила звездолет налогового инспектора, мы же вернем этот груз треугольцам. Но выглядеть все должно так, как будто бы мы скрылись вместе с мудилом, и, само собой, никто не станет требовать от администрации планеты платить налог снова.

Самым трудным было убедить губернатора в том, что мы не собираемся обмануть его и вместе с кораблем присвоить так же и груз мудила… (Да какой же мудила придумал веществу такое название?! Нет, все! Отныне буду называть его сырец трахатина… Тьфу, ты!.. Просто сырец.)

Губернатора понять нетрудно. Мало кто склонен доверять цыганам. И правильно. Если бы мы знали, куда можно сбыть сырец или как произвести из него наркотик, мы бы обязательно умыкнули и его. Но мы не знали ни того ни другого: секрет производства принадлежит государству, охраняется им как зеница ока, и на рынок еще ни разу не поступала самопальная продукция. Это убедило губернатора. Все остальное было делом техники.

Табор раскинулся вокруг «Треугольника БГ», когда звездолет налоговой инспекции был уже загружен сырцом, а во дворце губернатора начался прощальный банкет (традиционная форма взятки). Мы же с Гойкой уже заранее находились на планете, в засаде — на пригорке возле космодрома, откуда прекрасно был виден и дворец губернатора.

В задачу губернатора входило напоить своих непрошеных гостей — налогового инспектора и штурмана корабля — до полного беспамятства, а также позаботиться о том, чтобы дежурить на космодроме выпало в эту ночь самым бестолковым из имеющихся в штате охранникам. Тогда картина кражи будет выглядеть натурально.

На пригорке мы проторчали больше двух часов. Наконец окна губернаторской спальни дважды мигнули. Это означало: «Готовы оба». Архаичность приемов, то, что информацию мы не доверяли современным средствам связи, работала на чистоту операции. Вот и команду на посадку звездолетов я дал, выпустив в небо три зеленые ракеты. Не заметить их через бортовые телескопы Зельвинда просто не мог.

Максимальная вместимость местного космопорта — сорок звездолетов, но он никогда не бывает загружен даже наполовину. Сейчас, например, на площадке находилось только девять кораблей — восемь местных и один, самый навороченный, налогового инспектора — тот, на который мы нацелились. В связи с такой недозагрузкой персонал тут привык работать не спеша…

И вдруг сразу семнадцать посудин, находящихся возле планеты, передают просьбу об экстренной посадке в связи с техническими неисправностями! Закон требует непременно удовлетворить такой запрос, если, конечно, позволяет площадь космодрома. А она позволяет!

Персонал в замешательстве. Если бы у дежурного диспетчера хватило ума не следовать букве закона слепо, если бы он решил взять на себя ответственность и не разрешил посадку… Но за пультом — отменнейший болван. Скорее всего, он почувствует какой-то подвох и прежде, чем дать «добро», позвонит губернатору… Но тот, как и его гости, в стельку пьян…

С ревом и грохотом повалились на площадь космодрома все семнадцать цыганских кораблей, покрытые вековой окалиной, трещинами и кое-как наляпанными заплатами. Такого металлолома тут, наверное, еще не видели. (Джипси же, скорее всего, даже и не заметили когда-то, как перебрались в эти звездолеты из кибиток.)

Но — не время для лирики и философии!

Выдернув из-за поясов парализаторы, я и Гойка, пригнувшись, бросились вниз по склону к воротам космопорта.

На такую удачу мы даже и не рассчитывали: ворота открыты и охраны нет. Хотя оно и понятно: сыплющиеся с неба корабли вызвали вполне естественное смятение: они восприняты как потенциальная угроза, хотя и неясно, чего от них ждать. Но уж нападения с тыла сейчас, в мирное время, предвидеть тут не мог никто.

Внезапно из помещения диспетчерской, к которому мы, собственно, и спешили, навстречу нам выбежал человек в форме служащего космопорта. Мы уже держали оружие в руках, он же только судорожно потянулся к кобуре… Я и Гойка выстрелили одновременно, и бедняга получил двойной парализующий заряд.

Вся эта операция совсем не походила на традиционные воровские вылазки джипси. Я с трудом уговорил на нее Зельвинду, нажимая на то, что времена меняются и расчет и хитрость могут стоить не меньше смелости и удачи. Я же настоял и на применении парализаторов. Джипси не кровожадны, грабежу они предпочитают бескровное воровство и мошенничество. Но они никогда не пользуются дистанционным оружием, предпочитая всему прочему магнитоплазменные кинжалы, при необходимости легко превращающиеся в сабли. И уж если случается рукопашная, бьют они насмерть. Я же хотел заполучить корабль, не погубив ни единой души.

Хлопки парализаторов слышались тут и там. Это, вывалив из звездолетов, «цыгане шумною толпою» убирали свидетелей будущей отгрузки сырца. Мы с Гойкой уже вбегали в диспетчерскую, когда я отчетливо услышал свист: заряд бластера прошел, где-то совсем рядом с моим ухом. Гойка среагировал быстрее меня, и еще один работник космопорта на сутки превратился в неподвижный манекен.

Мы тщательно осматривали диспетчерскую. Нельзя было оставлять ни единого свидетеля. Тут было тихо и пусто. Но дотошность, с которой мы обследовали каждый угол, оказалась нелишней. В запертой кабинке женского туалета мы обнаружили дрожащую женщину лет тридцати пяти.

Дверь кабинки Гойка выбил пинком, женщина завизжала, но тут же смолкла, сраженная зарядом парализатора. Гойка не был бы джипси, если бы не посчитал ее своей законной добычей. Он внимательнейшим образом оглядел и даже ощупал беднягу, затем обернулся ко мне и изобразил на лице гримасу, означавшую: «Ничего стоящего». Я сделал вид, что огорчен этим. Мы продолжили путь и вскоре выскочили на улицу.

Вдалеке уже слышался рокот гусениц транспортеров. На то, чтобы выгрузить сырец, хватит пяти-шести часов.

А вот и роскошный губернаторский флаер-антиграв (или, как их тут называют в просторечье, псевдолет). Он остановился перед нами, и из него, чуть пошатываясь, выбрался сам губернатор — дебелый рыжий мужчина, в старомодном вечернем костюме с бабочкой. Выглядел он довольно неважно: видно, не одну таблетку спорамина пришлось ему заглотать, чтобы нейтрализовать действие алкоголя. Хмель при этом проходит, но нагрузка на организм ужасающая.

— Все чисто? — спросил он меня, делая вид, что не замечает мою протянутую для рукопожатия ладонь.

— Чисто, — отозвался я, пряча руку в карман.

Мне глубоко плевать на его отношение ко мне. Я — джипси, и не мне добиваться расположения у этой рыжей государственной свиньи. — Вы сняли генный код инспектора?

— Да, — кивнул он. — Поспешите к кораблю.

Он хлопнул дверцей и помчался вперед. Скотина! Мог бы и подвезти!

Операция прошла как по маслу. Треугольники вернули свой сырец, мы заполучили судно. Новый корабль табора, корабль моего джуза, ведомый Гойкой, поднялся в небо первым. За ним взметнулись и остальные семнадцать звездолетов.

… На борту со мной все те, кто решил встать под мое покровительство, человек примерно около пятидесяти. Большинство из них бродили сейчас по кораблю, осматривали, ощупывали и даже обнюхивали элементы его интерьера. Им еще никогда не доводилось бывать на таком современном и таком комфортабельном звездолете. Но если жена Гойки, чернокудрая болтушка Фанни, непрерывно нахваливала наше новое жилище, то желчный старикан Хомук смотрел вокруг недоверчиво и сердито. «Не будет нам удачи на этом корыте, ой, не будет…» бубнил он, и было неясно, зачем же тогда он попросился в мой джуз. Разве что из прежнего его выгнали…

Среди этих людей, конечно же, и прабабка Ляли, старая колдунья Аджуяр. И она то и дело оказывается возле меня. И вид у нее был такой, словно она что-то хочет мне сказать и только ждет подходящего момента. Но это ее проблема. Не дождется старая ведьма, чтобы я подошел к ней первым.

Я и Ляля, обнявшись, стояли возле штурманского Гойкиного кресла, когда застрекотал и замигал огоньками щиток модуля связи. Ткнув в кнопку пальцем, я увидел перед собой довольную рожу Зельвинды.

— Хай, рома! — воскликнул он с жаром, поднимая перед собой объемистую посудину. — С удачей тебя! — И, как он всегда это делал в моменты наивысшего душевного подъема, щелкнул пальцем по колечку в носу, и оно отозвалось серебряным «дзин-н-нь!» — Что же ты еще без чарки?! И куда ж это смотрит твоя красавица жена?!

— Ах, атаман, моя оплошность, — улыбаясь, кивнула Ляля и, выскользнув из моих объятий, отправилась за вином, скорее всего заранее ею припасенным.

— Ай-ай-ай, — покачал головой Зельвинда. — А я-то сдуру собрался наречь тебя именем Рома Чечигла. — («Чечигла» по-цыгански — хитроумный. Прямо, как Одиссей.) — Не рано ли? Ты, как я погляжу, и жену воспитать как следует не можешь… Ладно. Придет девка, принесет вино, вызови меня. — И Зельвинда отключился.

Вот тут-то, улучив момент, когда ее правнучки не было рядом, ко мне и подковыляла старуха Аджуяр. Потянув за рукав, она увела меня от Гойкиного кресла и тихо спросила:

— Твоя женщина уже сказала тебе, что беременна?

Я ошеломленно покачал головой, и Аджуяр, сверля меня ведьминским взглядом из-под мохнатых бровей, продолжала:

— Видно, касатик, совсем я рехнулась на старости лет. Только никогда еще карты не обманывали меня. И вот что они говорят мне. Быть твоему сыну на царевом престоле, ежели только убережешь его от погибели.

— О-о!.. — только и смог вымолвить я.

Лишь бы старуха не разоблачила меня перед соплеменниками. А я-то уже успел позабыть, зачем появился в этом мире. И как не хочется мне об этом вспоминать!..

Внимательно проследив всю череду эмоций на моем лице, старуха издала сиплый смешок и загадочно произнесла:

— Жалко мне тебя, яхонтовый, ох, жалко. А еще жальче правнучку мою, раскрасавицу…

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что на нас никто не обращает внимания, я схватил старуху за повязанную на шее выцветшую косынку и притянул к себе:

— Говори, ведьма, что знаешь!

— Отпусти-ка руки, — прошипела старуха. — Не вводи в грех.

Я послушался ее, вспомнив про порчу, сглаз и прочую цыганскую чертовщину. И она, потрогав шею и поморщившись, вновь усмехнулась:

— Кабы знала чего, так сказала б. Не чужая мне и Ляля, а напротив: любимая правнучка. И сынок твой, выходит, мне праправнучком придется. Карты — не книга. Что открыли, лишь то и ведаю… А только сыночка-то покрести, покрести. Коль не покрестишь, ой, дюже потом сокрушаться будешь…

О боги! Неужели вот это косматое и бородатое чудовище с головой, повязанной кроваво-красной косынкой, что ведет через тьму галактики угнанный у властей звездолет, неужели этот неопрятный монстр и есть Роман Безуглов, то бишь я?.. Тот самый Роман Безуглов, который еще недавно был студентом-филологом. Тот самый несуразный человек, с которым там, в двадцатом веке, вечно случались какие-то нелепые происшествия…

Например, в армии. Ну с кем, скажите, с кем еще мог произойти такой идиотизм, о котором вслух я никому и никогда не рассказывал… (Я понимаю, что этот кусок выбьется из стиля всего прочего повествования, но, надеюсь, вы простите мне это.)

Однажды я попал в госпиталь с воспалением легких. И пока лежал, начальник госпиталя, майор, прознал, что я хорошо рисую. И предложил мне полежать еще несколько месяцев, чтобы оформить в госпитале «красный уголок». Я, само собой, согласился, ведь в любом случае это лучше, чем служить на общих основаниях, ходить в наряды. Но загвоздка была в том, что я выздоровел. Но майор сказал: «Мы тебе такую болезнь напишем, что держать у себя сможем сколько захотим».

И в историю болезни написал: «геморрой». Мол, случилось обострение положили, прошло — выписали…

Вот, лежу я месяц, два, три, «красный уголок» расписываю, все вокруг знают о нашем договоре с майором… И тут пришел в госпиталь новый врач, лейтенант, прямо из медицинского института. И сразу вышел на дежурство. Вечером устроил обход. Садился перед постелью больного, листал историю болезни, выяснял, как самочувствие, рекомендовал что-нибудь… Если ангина, горло смотрел, градусник ставил, а если рана какая-нибудь, осматривал ее, перевязывал…

И вот добрался до меня. Заглянул в карточку… Говорит:

— Пройдите со мной.

Иду я за ним по коридору и размышляю: «Наверное, он знает, что никакого геморроя у меня нет. Но он-то думает, что другие больные этого не знают, а потому повел меня к себе, якобы для осмотра. А на самом деле чайку попьем, покурим, поболтаем, он меня и отпустит…»

Потом подумал по-другому: «А вдруг ничего он не знает? Тогда надо ему объяснить. А вдруг тогда он обо всем настучит в округ, и майора, моего благодетеля, накажут. Да и меня по головке не погладят…» Так я ничего конкретного и не решил к тому моменту, как мы до его кабинета добрались. Там он мне говорит:

— Снимайте штаны.

Я снял.

— Наклоняйтесь, — говорит он и натягивает резиновую перчатку.

Я наклонился. И решился, наконец, на откровенный разговор. Но было поздно. Уже чувствуя, как его смазанной вазелином палец, входит мне в задницу, я почему-то очень писклявым голосом произнес:

— Я вам сейчас все объясню…

— Что объясните? — и палец его при этом совершает вращательное движение.

— Поговорите с товарищем майором, — все так же пискляво продолжил я, чувствуя, что краснею.

Уж и не знаю, что он подумал, но сразу же меня отпустил.

Вот такие истории со мной случались… А почему я пошел в армию, а не сразу поступил в университет? (Еще одна выбивающаяся из стиля история.) Да потому, что я, когда закончил школу, вычитал в газете, что в одном училище набирают группу для работы поварами в условиях арктической зимовки. Ну кто еще мог бы заинтересоваться такой идиотской перспективой?! А я отправился туда. И в течение двух с половиной месяцев, пока ребята поумнее сдавали вступительные экзамены в нормальные учебные заведения, меня таскали по самым разнообразным медкомиссиям и осмотрам.

Наконец, когда я полностью прошел обследование, меня вызвали на собеседование. Дядечка, суровый такой, обветренный, как скалы, явно полярник, сказал мне:

— К сожалению, вы непригодны.

— Как так? — удивился я, — я же совершенно здоров!

— Ничего подобного, — говорит он. — Вот тут ясно написано: диагноз № 3/4.

— А что это за диагноз? — еще сильнее удивился я.

— Сейчас посмотрим, — отвечает он и начинает копаться в каких-то бумагах. Наконец он нашел то, что искал, прочел про себя, а затем сообщил: — Вам нельзя работать с быстротекущей водой.

Я просто онемел.

С тех пор как пойду пописать, на всякий случай отворачиваюсь…

Но самое обидное, что в результате этой истории я потерял время и загремел в войска связи.

А с женщинами?! Да, они были у меня. Но в какие только нелепые ситуации я не попадал с ними, каким только унижениям не подвергался… Но к делу это не относится…[1]

Да. И вот этакий недотепа стал главой космического джуза, тайным претендентом на русский трон и ведет свой звездолет к храму своего предка, святого мученика царя-искупителя Николая Второго, к главному православному храму этого мира… Потому что если уж где-то крестить сына (если, конечно, не врет колдунья и у нас родится именно сын, а не дочь), то лучшего места, чем эта, одна из немногих клерикальных космо-станций, и представить себе нельзя было. Покрестим, так сказать, чисто по-семейному.

Уговорить Зельвинду направить табор именно в этом направлении мне не составило ни малейшего труда, поскольку ему самому было в высшей степени начхать, куда лететь. По моим расчетам, тащиться нам туда предстояло около десяти месяцев. В тот момент, когда мы двинулись в путь, Ляля была на втором месяце беременности. То есть когда мы доберемся до храма, моему сыну (или все-таки дочери?) будет три месяца…

И вот к настоящему моменту мы преодолели уже полпути, то и дело останавливаясь на планетах, крупных обжитых астероидах или же пристыковываясь к космическим станциям. И где бы мы ни оказывались, всюду мы устраивали торговые ярмарки. Ведь далеко не одно только воровство приносит джипси средства существования, напротив, прежде всего это относительно честная торговля. Секрет в том, что мы не платим налогов и пошлин, а потому наш товар, прежде всего это водка и табак, несколько дешевле, чем у других торговцев, и простой люд покупает его у нас с превеликим удовольствием.

Что-то уж слишком легко влез я в эту пеструю цыганскую шкуру. Интересно почему? Может быть, вышли наружу порочные задатки моей души, прежде подавляемые цивилизованным окружением? Я много думал об этом и в конце концов выделил для себя несколько причин.

Во-первых, у меня просто-напросто нет другого выхода. Я мог либо рефлектировать, либо «расслабиться и получать удовольствие». Я избрал последнее, ибо, как я уже сообщал, всегда отличался способностью к молниеносной адаптации.

Как тут вновь не вспомнить Макса Батурина и его верлибры:

… Главное — твердо решить, что жизнь кончена, и тогда наступает полный привет.

Тогда каждый день ощущаешь как бы последним днем и радуешься ему, как дитя, ибо это недопустимая роскошь горевать и убиваться в последний день.

Пусть даже и о себе.

То есть жизнь-то, конечно, не то, чтобы кончилась, но покончено с ожиданием от нее.

И не все, конечно же, в кайф, даже иногда многое не…

Но надо как-то, сохраняя спокойствие, быть готовым к почти всему и по возможности не винить ни в чем никого, так сейчас кажется мне…

Я остро ощущаю себя «человеком ниоткуда». Прямо-таки «Nowhere Man», говоря словами Джона Леннона… Если бы где-то продолжал существовать оставленный мною мир, я бы, наверное, приложил все усилия к тому, чтобы покинуть табор астроджипси и вернуться туда. Но нет! Того мира больше не существует! Здесь же чуждо мне одинаково все. Так стоит ли привередничать?

Более того, еще задолго до того, как люди уничтожили свою родную планету, студент филологического факультета Роман Михайлович Безуглов погиб в автомобильной катастрофе. А я — Рома Чечигла. Я как бы рожден заново. И родился я в другом качестве.

Вторая причина моего приятия стиля жизни джипси состоит в том, что их будни оказались вовсе не сплошной чередой криминальных эпизодов и пьяных ссор. Многие из них умели лечить, впитывая в себя секреты народной медицины самых разных народов. Многие владели секретами рукопашного боя и искусством драки с кинжалом, что в эпоху звездных перелетов вновь стало актуально, ведь выстрел из дистанционного оружия мог привести к уничтожению звездолета, не оставив ни побежденных, ни победителей. Многие занимались оккультизмом, а кое-кто имел и реальный дар предвидения. Во всяком случае, утверждали это. Как моя новоявленная родственница Аджуяр… Наконец, все без исключения джипси умели прекрасно петь и танцевать…

Так что жители многих, в первую очередь отсталых, аграрных планеток души не чаяли в цыганах и встречали их с распростертыми объятиями, устраивая красочные, праздничные карнавалы… Но ухо, правда, держали при этом востро. Мало ли…

Наконец, была и еще одна немаловажная причина, по которой я так легко смирился со своим сегодняшним положением. Это Ляля. Она основательно подсластила мне эту горькую пилюлю. Нет, я не эротоман Хоботов[2], но и отнюдь не аскет. Однако считаю, что вовсе не обязательно быть дедушкой Фрейдом, чтобы догадаться: для любого нормального мужчины чуть ли не самое главное в жизни, а возможно, и самое главное — быть с любимой женщиной.

Там, в моей прошлой жизни, мне с этим явно не везло. Женщины у меня случались, хоть и немного… (Интересно, сколько это — много, а сколько немного?..) Но как-то так выходило, что те, в кого влюблялся я, пренебрегали мною, а те, кто не пренебрегал, не были нужны мне. А Ляля была невероятным исключением из этого правила. Как странно, что для того, чтобы найти свою половину, мне пришлось скакнуть на пять веков вперед… Но это случилось, и уже одно это делало всю эту сумасшедшую ситуацию не безнадежно бессмысленной…

С Лялей я и поделился своими соображениями. Тогда она, со свойственной ей мудростью простоты, указала мне еще на целые две причины, обусловившие мою легкую метаморфозу.

Вот одна.

— Кто ты был там и кто ты здесь? — сказала она, чем заставила меня покраснеть от пяток до кончиков ушей (где это, интересно, я видел такую часть тела у человека?) Как все-таки трудно признавать свое, пусть даже и былое, ничтожество. Оказывается, подсознательно я избегал и мысли, что для меня так важно хоть кем-то командовать… Хотя зачем же это я сам себе вру? Я же ведь и раньше замечал в себе карьеристские наклонности. Например, когда в университете меня назначили старостой группы. Вроде бы автоматически: в группе было всего четверо парней, из них в армии служил только я. И ничего это мне не давало, никаких привилегий, только дополнительные обязанности… Но и сейчас помню, как билось мое сердечко, когда объявили о назначении…

А вот и вторая названная Лялей причина.

— Ты — другой, Роман Михайлович. Это джипси заметили сразу. Когда ты украл корабль, когда позвал в свой новый джуз, пошел не каждый. Пошли те, кому ты понравился. Кто почище, кто поумней. Кто хочет жить как-то по-новому. Вот тебе и легко с ними, яхонтовый мой.

— Ты у меня — золото, — искренне восхитился я остротой ее ума.

— И золота у тебя все больше и больше, — усмехнувшись, сообщила она и похлопала себя по уже отчетливо обрисовавшемуся животу.

Нашей ближайшей остановкой должна была стать планета под неактуальным пока, но все-таки близким названием «Рожай резче!» Да-а, уж что-что, а названия обжитого человеком космоса совсем не похожи на те, которые представлялись фантастам двадцатого века. И ничего удивительного. Первопроходцы вкладывали в названия то, что им было по-настоящему близко. Случались, конечно, и более или менее стандартные названия, но значительно чаще на звездной карте встречались такие оправданно унылые, как «Надоели Консервы» или «Устал», такие романтические, как «Подарок Матильде» и «Рай Котам», или такие агрессивные, как «Пшел вон!»

В одной из обжитых звездных систем я заметил две планетки, одна из которых являлась спутником другой. Та, что крупнее, называлась «Тут-то я ее и трахну», спутник же назывался «Не вышло»… Но потом, наверное, все-таки вышло, потому что планета «Рожай резче» находилась от этой парочки как раз примерно в семи-девяти месяцах движения на поглотителях.

Правда, было довольно много названий и земного географического происхождения — названия городов, а изредка и стран с приставкой «новый» или без нее: Париж, Болонья, Екатеринбург, Новая Саломанка, Новый Томск, Новые Холмогоры, Новая Кастория и даже Новая Новая Гвинея…

Я выбрал для привала именно «Рожай резче!» прежде всего, чтобы повеселить Лялю названием, Зельвинда же был не против. При условии, что мой корабль сядет первый — на разведку. Всякое ведь бывает.

Сев, мы увидели то, о существовании чего я уже давным-давно забыл. Но чего, как выяснилось, мне отчаянно не хватало. Мы увидели снег.

Мои цыгане были прекрасно знакомы с этим природным явлением, но относились к нему совсем не так, как я. Сразу после приземления ко мне подошел Гойка:

— Чечигла Рома, летим отсюда, а?

— Почему же?

— Там, где даже вода стала холодной и твердой, люди не бывают добрыми и приветливыми.

— Не спеши, рома, — возразил я. — Было дело, я жил в мире, где снег регулярно покрывал землю и не таял по нескольку месяцев. Однако люди там были не хуже, а может, и лучше других. А как мы справляли Новый год! Как раз снег делает этот праздник особенным, а осталось до него всего несколько дней. Возможно, и тут его отмечают так же весело…

— Не думаю, — пожал плечами Гойка. — Может там, откуда ты родом, Новый год и праздник. А тут — нет. Весело в России отмечается Рождество Христово.

Жаль. Новый год я любил безумно. С его украшенной елкой и морковоносой снежной бабой, с разноцветными лампочками и пощипывающим язык шампанским, со смесью запахов хвои и апельсина, с бенгальскими огнями и катанием с горки…

Хотя, возможно, именно так тут празднуют Рождество.

Больше всего мне, кстати, нравилось быть Дедом Морозом. Два года подряд я подрабатывал этим в детском клубе. Реальное подспорье — дополнение к стипендии. Именно на детских «елках» Новый год ощущается особенно остро: костюмы, хороводы, подарки… А главное — наполненные ожиданием чуда глаза маленьких людей.

Ну и я, конечно же, был бы не я, если бы при этом со мной не приключались всякие нелепости. Так, однажды, когда дети уже хором скандировали: «Дедушка Мороз, выходи!..», а я, одетый, сидел в гримерке, выяснилось, что у меня куда-то запропастилась шапка с пришитым к ней париком. Поднимаюсь, беру мешок, посох… А шапки нет.

Тут влетает в гримерку парнишка по имени Марат, который обеспечивал празднику музыкальное сопровождение, и кричит:

— Давай быстрее! Сколько можно тебя ждать?!!

Я ему — так, мол, и так: ни шапки, ни парика…

И давай мы с ним по гримерке метаться, искать. А комнатка маленькая, вся завалена игрушками, костюмами, всякой ерундой…

Дети уже раз двадцать «Дедушка Мороз, выходи!..» прокричали, а мы шапку все еще не нашли. Тут Марат схватил верх от валявшегося костюма зайца, напялил на меня и говорит: «Нормально, иди!»

Я глянул на себя в зеркало… Боже мой! Это что за Дед Мороз? Это какой-то пожилой заяц! Борода, усы и уши сантиметров по тридцать длиной…

Вбегает в гримерку девушка, режиссер праздника, увидела меня в таком виде и чуть в обморок не грохнулась. Я ей все объяснил, она за голову схватилась… А потом вытащила откуда-то черную бейсболку с надписью «New York» и натянула ее мне на голову, прямо на заячий верх. Якобы белые краешки имитируют седину. А уши под бейсболку спрятала. И выпихнула меня в зал:

— Иди, филолог! Дети ждут!

Снегурочка, едва увидела меня, так и обомлела… Но не растерялась, говорит:

— Ну вот и Дедушка Мороз. Видно, издалека к нам пришел. Из Австралии.

Почему не из Америки, я не знаю/

Дети тоже как-то не сразу это нововведение приняли. Сначала относились ко мне довольно подозрительно. Но что делать? Стал я свою роль играть, конкурсы устраивать, хороводы водить, конфеты раздавать, они потихоньку и оттаяли. Эдакий суперсовременный Дед Мороз — в бейсболке… Я потом уже и забыл про это. Наплясываю с детьми. Как вдруг шапочка слетает, уши распрямляются… Дети от такого превращения — в полном восторге: был Дед Мороз, стал пожилой заяц!!!

И пришлось мне до конца первого отделения весь утренник одному вести. Потому что все работники ДК во главе с Маратом — и Снегурочка, и Волк, и Лиса, и Снежная Королева — забились в гримерку и подыхали там со смеху. Выйти просто не могли.

А нашелся парик только ко второму отделению…

Вот такое милое воспоминание. Кажется, все это было лет сто назад… Хотя каких сто? Пятьсот!

… Из прошлого меня выдернуло событие, которое так и не позволило мне выяснить, празднуют ли жители планеты «Рожай резче!» Новый год или только Рождество. Событие неожиданное и небезопасное.

Сели мы на заснеженном плато космодрома, отстоящем от города на несколько километров, и минут пятнадцать ждали, когда появится хоть кто-нибудь из официальных лиц. Никаких документов мы оформлять, само собой, не собирались, а хотели дать взятку. Но дать ее было некому. Это было неестественно. Обычно в надежде на наживу мелкие чиновники, как стервятники, слетаются к прибывшему на планету кораблю.

Так никого и не дождавшись, я решил выйти на разведку хотя бы для того, чтобы походить по снегу, послушать под ногами его гипнотический скрип. Гойка увязался за мной. Хотела пойти и Ляля, но я не разрешил: в ее положении не до разведки.

Одевшись потеплее, мы с Гойкой спустились по трапу вниз. И именно в тот миг, когда подошвы наших сапог коснулись снега, на горизонте показалась черная движущаяся точка.

Сперва я подумал, что это что-то вроде аэросаней, но, когда объект приблизился, я с удивлением обнаружил, что эта машина передвигается на мощных, по колени проваливающихся в снег ногах. Она сильно походила на гигантского страуса, но без шеи и без головы.

Мой интерес почти не имел примеси опасения. Вряд ли местные жители настроены к нам агрессивно. Кому мы, нищие цыгане, нужны? Что с нас взять? Самое плохое, что нам могут сделать, — это потребовать покинуть планету. Время от времени такое случалось.

Мчался «страус» с невероятной скоростью, высоко задирая колени, и снег, клубами взметаемый толстыми ногами, казалось, не был для него помехой. Меня посетила глупая мысль: «Бедняге даже нечего сунуть от страха в песок…» Я усмехнулся. Но Гойка глянул на меня с беспокойством. Похоже, он не разделял моей уверенности в нашей безопасности.

В тот момент, когда «страус» поравнялся с нашим звездолетом, из-за горизонта показалось еще несколько таких же фигур. Их было штук десять.

Остановившаяся перед нами громадина согнула ноги и присела на корточки, словно собираясь помочиться. Передняя дверца с тонированным лобовым стеклом откинулась вверх, и на снег соскочил невысокий лысоватый человечек. Я не поверил своим глазам. Это был Семецкий. Убитый Семецкий! Он стоял передо мной в нерешительности, видно, сомневаясь, тот ли я, кого он ищет. Ведь внешность моя основательно изменилась.

— Семецкий! Вы живы?! — шагнул я навстречу ему, сам удивляясь, как рад я видеть этого человека в здравии.

— Приветствую вас, государь! — чуть отступив, обрадованно воскликнул он на русском языке двадцатого века и поклонился.

— А дядюшка Сэм сказал мне…

— Я был серьезно ранен, но я выжил, — прервал он меня. — Товарищи по борьбе подобрали мне кое-какие б/ушные органы на подпольном биоразборе и поставили меня на ноги. Простите, что перебил вас, но я должен немедленно вам сообщить…

Но тут уже его прервал громкий посторонний звук — шум с напором текущей воды. Одновременно повернув головы, мы уставились на его «страуса». Тот и в самом деле писал. Специфический запах мочи на морозе, знакомый мне по деревянным дачным сортирам, не оставлял места для сомнения. Булькающий звук длился минуты две, и за «страусом» образовалась обширная проталина, от которой поднимались клубы пара. Чистоплотный «страус» сделал шажочек в сторону и замер вновь.

— Беда, — сказал Семецкий. — Эти биороботы отвратительны, но другого транспорта тут не нашлось. А как эти уроды спариваются… — его лицо исказила гримаса брезгливости. — Впрочем, я тут вовсе не для того, чтобы описывать вам это. Времени у нас в обрез. За мной погоня. Я должен немедленно сообщить вам…

— Они уже близко! — снова перебил я его. — Расскажете в корабле! Гойка, улетаем! — крикнул я по-цыгански.

Мы бросились к трапу. Первым по вертикальной лестнице торопливо полез Гойка. Вторым был я.

Резко затормозив, «страусы» встали полукругом и одновременно, словно по команде, присели. Гойка полез еще быстрее, опасаясь то ли их пассажиров, то ли предстоящей вони. Дверцы откинулись, и в тот же миг морозную тишину нарушило характерное шипение, с которым воздух рассекает плазма бластеров. В нас стреляли.

— Скорее! — заорал Гойка. — Они пробьют обшивку!

Позднее я понял, что преследователи не решились бы поставить бластеры на столь мощный режим, ведь, случись им повредить реактор, они бы погибли сами. Но в тот момент слова штурмана подстегнули нас, как хорошая плеть.

Мы стремглав взлетели к дверной диафрагме шлюзового отсека, Гойка рухнул на пол и, откатившись подальше, вскочил на ноги. Так же поступил и я.

В проеме показалась фигура Семецкого… Но именно тут ему в спину угодил плазменный заряд, предназначенный, скорее всего, мне.

Я кинулся к нему, протянул руки к его вытянутым рукам… Но схватить его не успел.

— Спасайтесь! — выдохнул Семецкий и рухнул назад. Но еще до этого какой-то серый комочек, сорвавшись с его ладони, упал передо мной. Не обращая на это внимания, я, несмотря на опасность, хотел высунуться из люка, но, видно, Гойка уже нажал клавишу замка, и диафрагма моментально задраила выход.

Обессиленный, я повалился на пол, и тут же серый комочек взбежал мне на плечо.

Сволочь! Милая Сволочь! Как же я, оказывается, скучал по тебе!

Я сгреб ее в ладонь и поднес к лицу. Уж ты-то знаешь, что хотел сообщить мне бедняга Семецкий. Но нет, ты не сможешь мне этого рассказать… Я глянул в глубь коридора, Гойка уже исчез. Раздался нарастающий гул, и корабль охватила предстартовая вибрация. Поднявшись и вернув Сволочь на плечо, я побрел в рубку.

Гойка готовился к взлету. Я забрался в кресло второго пилота. Непоседливая Сволочь сбежала вниз и пропала из виду. Заснеженный пустырь космодрома на штурманском экране был, как на ладони, только клубы густого пара несколько усложняли видимость. Двое наших преследователей волокли тело Семецкого к одному из переминавшихся с ноги на ногу «страусов». Его же машина так и оставалась неподвижной. Участь ее была решена: она будет сожжена огнем наших дюз.

Корабль рванулся ввысь, и перегрузка распластала меня по креслу.

Идиот! Трус! Я ведь строго-настрого запретил на период Лялиной беременности брать с места слишком резко! Я с трудом повернул голову к Гойке, но он уже и сам осознал свою ошибку:

— Прости, Чечигла, — простонал он, снижая мощность двигателей. Запамятовал.

— Если с ней что-нибудь случится, ты сам будешь рожать мне сына, пообещал я осипшим голосом. Я переключил экран модуля связи на интерком и глянул на верхнюю палубу. Там, слабо шевелясь, вповалку лежали врасплох захваченные перегрузкой цыгане.

— Ляля! — позвал я.

Одно из тел пошевелилось. Ляля приподнялась и глянула прямо в камеру. Ее глаза на бледном, как у манекена лице, казалось, смотрят сквозь меня. Мое сердце сжалось от жалости и страха.

— Что случилось? — еле слышно проговорила она.

— В нас стреляли, — ответил я, оправдываясь за этого идиота Гойку. — Нам нужно уносить ноги. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, милый, — она вымученно улыбнулась.

Тем временем и остальные джипси начали садиться, потягиваясь и разминая плечи.

— А как… Как ребенок? — не унимался я.

— Посмотрим… Но я ведь — джипси. Не бойся, Роман Михайлович. Вряд ли с ним случится что-то худое.

Я вздохнул почти облегченно. Будем надеяться, что она права. Почему все-таки она так упорно величает меня по отчеству? Даже в такой ситуации. Возможно для того, чтобы я не забывал, кто я для этого мира? Но не скрою, это приятно.

— Я скоро буду с тобой, — пообещал я, отключил связь и закрыл глаза.

— Извини, Рома… — опять затянул Гойка.

— Молчи! — огрызнулся я. — Не мешай мне думать.

Так что же хотел передать мне Семецкий? Теперь мне это не откроет никто. Ясно лишь одно. Моя спокойная жизнь главы цыганского джуза закончилась. На меня объявлена охота. А это значит, что, скорее всего, дядюшка Сэм все-таки попал в руки врагов, а не друзей. И они сумели выпытать у него правду о моем происхождении. И теперь каким-то образом следят за мной. Так что же я должен делать? Да понятия не имею!.. И тут до меня дошло. Нас будут преследовать. Я обернулся к Гойке:

— Немедленно отключи все наши навигационные маяки! — приказал я, а затем вызвал корабль Зельвинды.

— Хай, Рома, — хмурясь отозвался атаман. — Что стряслось? Кто вам на хвост наступил?

— За нами погоня, — пропустил я мимо ушей его вопрос. — Прикажи звездолетам отключить все маяки.

— Ты понимаешь, что говоришь?! — выпучил глаза Зельвинда. — Мы исчезнем со всех карт, и кто-нибудь выйдет из гиперпространства прямо у нас перед носом! Свобода дорога, но она бывает только у живых.

— Не время спорить! — заорал я сердито. — Вероятность столкновения невелика, а если мы останемся видимыми, нас уничтожат точно!

— Ай-ай-ай-ай-ай! — состроил Зельвинда свирепую гримасу. — Во что ты нас втягиваешь, Чечигла Рома?

— Уже втянул. Но давай обсудим это потом, — взмолился я. — Отключите маяки, а я сейчас же переберусь к тебе в шлюпке.

— А знаешь ли ты, что, если нас застукают на этом жандармы, нам раз и навсегда запретят пилотировать звездолеты?

Ах ты какой законопослушный гражданин… Я молчал, не зная, какой еще довод привести для убедительности. Но неожиданно Зельвинда сдался сам:

— Ладно, — сказал он. — И на какой срок?

Если б я знал. Больше всего мне хотелось ответить, навсегда, ведь, когда целый табор вновь включит навигационные маяки, нас обнаружат мгновенно. Из гиперпространства звездолеты толпой не выходят. Но я не мог позволить дискуссии затягиваться.

— Убери маяки и встречай шлюпку, — ответил я уклончиво. — Мы все решим вместе, атаман. «Голова — хорошо, а два сапога пара»…

Пристыковавшись с горем пополам к кораблю Зельвинды, благо пилотируется шлюпка автоматически, я направился в рубку. Давненько же я тут не бывал. Все-таки мой и этот корабли — небо и земля. Ляля, конечно же, права, говоря, что в мой джуз перешли самые дисциплинированные и чистоплотные джипси табора. А тут… Грязь, вонь и вечная атмосфера вялотекущего пьяного дебоша. Пробираясь в рубку и здороваясь с соплеменниками, я не на шутку беспокоился о том, чтобы не нахватать в бороду вшей.

И вот я предстал перед сердитым ликом кольценосого Зельвинды Барабаша. Я уже почти решил признаться ему во всем и получить по заслугам. Пристав к табору, я подверг опасности всех его людей. Хотя осознал это я только сейчас… Зельвинда может решить купить покой своему племени, выдав меня властям. Да, у него достаточно твердые понятия о чести, и мы почти друзья. Но я обманул его, и когда он узнает, что я не джипси, что я — чужак…

К счастью, Зельвинда сам подсказал мне, как обманывать его дальше. Едва завидев меня, он взревел:

— Говорил я тебе, Рома, что воровать корабль мытаря опасно! Видно, рано дал я тебе имя Чечигла!

Итак, он уверен, что преследуют нас только из-за корабля. Моя голова моментально стала работать в этом направлении.

— Я должен отвести опасность от табора, — заявил я. — Придется вам еще некоторое время оставаться невидимыми для жандармских навигационных систем. Я же включу все маяки и поиграю с ними в кошки-мышки, пользуясь гиперпространственным приводом. Пусть попробуют поймают.

Зельвинда моментально оттаял.

— Ха! — воскликнул он и щелкнул ногтем по кольцу в носу. «Дзин-нь-нь» отозвалось оно. — Ты хитер. И ты справедлив. Но есть загвоздка. Ни один штурман нашего табора не умеет протыкать пространство. У нас никогда не было таких кораблей. — Сказав это, он сунул в рот трубку, пустил клуб дыма прямо мне в лицо и прищурился, ожидая ответа.

— Мы доберемся до ближайшего порта и выкрадем себе штурмана, — продолжал я гнать напропалую.

— Смелый и глупый, — сообщил мне Зельвинда сведения обо мне.

— Зельвинда, — решил я применить иную тактику, — не надо корчить из себя ангела. Я, между прочим, знаю, что перед самым моим появлением в таборе вы не просто угнали корабль, а захватили и продали его вместе с капитаном. А двух его помощников — прикончили.

— Девка разболтала?! — нахмурился атаман. — Нет юбкам веры ни в чем!

— Муж и жена одна сатана, — парировал я. — Что это за секрет, о котором знает весь табор? Что, только мне знать не положено? Она моя жена, и она должна рассказывать мне все, что знает.

— Ладно, ты прав, — смирился Зельвинда. — Ну, прикончили. И что с того? Табор голодал, а тут подвернулся случай. Не тебе меня учить, что можно, а чего нельзя! Так и так было помирать. Но появился шанс выжить, и все получилось. Как раз потому, что жандармы никогда не заподозрили бы в грабеже мирных джипси. А сейчас ты предлагаешь играть с законом в открытую.

— Да. Но я один. Все наши корабли без маяков разлетятся в разные стороны, а потом по очереди включат их, как будто бы выныривая из гиперпространства. Это не вызовет подозрений. Ты был прав, не стоило связываться с налоговой инспекцией. Когда я уведу погоню подальше, я постараюсь украсть обычный грузовик и пересяду в него. И все мы встретимся вновь.

— А люди твоего джуза?

— Ты заберешь их на свои корабли. Мы все провернем вдвоем с Гойкой.

— Не выйдет, — Зельвинда покачал головой. — Тебя воспитывал странный табор. Наши люди не покидают своего капитана в беде.

— Но это нужно. Я прикажу.

— Даже не пытайся. Джипси — народ вольный. Они скорее убьют тебя, нежели выполнят такой приказ.

Вот, блин, логика! Они не покинут меня в беде, они скорее убьют меня…

— Но табор таким образом мы спасем, — продолжал он. — Что же касается тебя и твоего джуза… План слишком сложный, чтобы сработать. Но это — дело твое и твоих людей. Что ж, рискуй. Если пропадешь, про тебя сложат новую песню, — он ударил меня по плечу.

Наверное, последнему его высказыванию я должен был безмерно обрадоваться. Но я подумал совсем о другом.

— А потом, когда я украду грузовик, они опять не захотят пересесть в другой корабль?

— Смелый, но глупый, — чуть изменил формулировку Зельвинда. — Почему не захотят? Капитана они никогда не бросят, а паленый корабль — сколько угодно.

И Зельвинда не был бы собой, если бы в его руках откуда ни возьмись не появился объемистый кувшин вина.

— За риск! За свободу! За доблесть! — провозгласил он, наполнив чаши.

… Действительно, в моем плане было слишком много тонких мест, готовых лопнуть в любой момент. Вот первое. Пока на моем борту не появится штурман, умеющий прыгать через гиперпространство, я не мог включить навигационные маяки. Но как без них садиться в космопорту?

Приходилось выкручиваться. И данную проблему мы с Гойкой решили следующим образом. Мы спустимся на планету в шлюпке, а невидимый для навигаторов корабль с людьми оставим болтаться на орбите вокруг нее. Если учитывать, что из гиперпространства звездолеты выныривают в некотором отдалении от планет, риска столкнуться с ними нет. А если к планете кто-то будет подлетать в пониженном режиме поглощения пространства, он не сможет не заметить наш корабль.

— И он не станет никому сообщать о нас, — подмигнул мне Гойка. — Мало ли почему звездолет мытаря, отключив маяки, затаился на орбите? А?

Хотя я и был уверен, что все будет именно так, как предсказывал атаман, я все-таки собрал своих людей на сход. Я рассказал им о том, что за кораблем охотятся власти, о нашем плане, а закончил свою речь тем, что считаю, им безопаснее было бы на некоторое время перебраться на другие корабли табора.

Освещение палубы имитировало сумерки, блики костра выдергивали из толпы непроницаемые лица моих цыган. Они молчали.

— Ну?! — не выдержал я тишины. — Чего притихли? Разве я не прав?

На помощь мне пришла Ляля:

— Не серчайте, ромалы, — сказала она. — Он ведь даже язык наш не знал, когда я его в табор привела, что же он может знать о наших порядках?

Похожий на старого облезлого волка старик Хомук проскрипел:

— Ты была бы права, девка, коли б он не был нашим джузатаманом. Мы доверяем ему нашу жизнь, а он до сих пор не знает наших законов.

Цыгане тихонько загудели.

— Ты считаешь, он не достоин? — с вызовом спросила Ляля.

— Я считаю, что его надо учить, — ответил Хомук и вновь повернулся ко мне: — Только смерть может заставить джипси покинуть корабль и капитана. И еще переход в новый джуз. Но и то и другое может случиться только один раз.

Я пошел ва-банк:

— Знаю. Но прежде чем подвергнуть вас риску, я хотел узнать, готовы ли вы идти за мной или предпочтете выбрать на мое место другого? Таков закон моего родного табора.

— Да-а, — протянул Хомук, — из далеких краев ты прибыл к нам, Рома… Хватит болтовни. Делай то, что считаешь нужным, и пусть все будет так, как будет.

«Let it be», — усмехнулся я. Вовремя он это сказал. Что ж, пора снять напряжение. Предвидев недовольство, я загодя придумал, как это сделать. Рояль в кустах. Я протянул руку к балисету Гойки, который попросил захватить на сход. Я уже знал его строй и научился подгонять под шестиструнку, перестроив две струны. Правда, балисет имеет только пять струн, но к этому нетрудно было приспособиться, несколько раз я бренчал на нем Ляле, а больше никто в таборе не слышал, как я играю.

Я потрогал клавиши темброблока и добился того, что звук инструмента стал почти фортепианным. Затем я провел по струнам и запел на русском двадцатого века студенческий псевдоперевод песни:

И — на английском:

Я остановился и замолчал. Цыгане пооткрывали рты. «Битлз» они явно не слышали.

— И что же это означает? — спросил Хомук.

— «Пусть будет так», — перевел я. — «Будь что будет».

— Это по-нашему, — признал Хомук. — Твоя диковинная песня коротка и прекрасна.

Остальные заулыбались и закивали головами.

— А ты великий менестрель, Рома! — воскликнул Гойка с облегчением в голосе. — Спой-ка нам что-нибудь еще!

Я огляделся. Цыгане замерли в ожидании. Блики костра играли на лицах, которые были чужими мне еще вчера, а сегодня их обладатели по-настоящему стали моей семьей… Что же им спеть? Неожиданно я вспомнил, что в студенческом театре мы ставили оперетту «Мистер Икс». Ария из нее будет сейчас, пожалуй, как нельзя кстати. И я запел:

Тут какой-то кусок у меня вылетел из головы… Собственно, вот строчка, из-за которой я вспомнил это произведение. Она актуальна:

— … Устал я греться у чужого огня…

А следующая уже не актуальна:

— … Ну где же сердце, что полюбит меня…

Ляля подозрительно покосилась на меня. Да, она же знает мой русский язык… И слова окончательно перепутались. «На автомате» я еще пропел:

И все. Следующая строчка стерлась напрочь. Как отрезало. Потому, невольно выдержав эффектную паузу, пришлось сымпровизировать и закончить так:

— Дураки, мудаки, говнюки!

Я остановился. Бедный Кальман.

— А это о чем? — вновь поинтересовался Хомук.

Ляля, осуждающе глянув на меня, опередила мое объяснение.

«Я одинокий. Я выступаю с номерами в балагане, богатые люди не уважают меня. Они — глупые и плохие».

— Справедливая песня, — кивнул Хомук.

И цыгане захлопали. Ведь на ярмарках все они ходили по канатам, жонглировали, показывали фокусы и дрессированных животных. И нельзя сказать, что они были так уж счастливы своим положением.

Что ж. Мой подорванный было авторитет восстановлен. А моя совесть чиста. Я предупредил их, а они сделали свой выбор.

Ближайшая к нам планета называлась просто, но со вкусом: Рай. И это наполнило меня самыми недобрыми предчувствиями. Наша шлюпка приземлилась в удаленном от конторы уголке космодрома. Если нас и засекли, то смылись мы раньше, чем к шлюпке кто-либо приблизился. Возможно, нашу посудину в наше отсутствие арестуют, но тогда и будем действовать по ситуации. В конце концов в таком рискованном предприятии, как наше, все до мелочей предугадать невозможно.

Пока мы летели к Раю, Гойка учил меня, как следует вести себя на планете, слегка удивляясь моей неосведомленности. Главной проблемой, с которой мы могли столкнуться, было отсутствие у нас обоих кода социальной значимости. Но если мы сразу двинем в портовый кабак, заверил меня Гойка, обойти это обстоятельство будет нетрудно. Главное, чтобы при нас были тугрики. Хозяева подобных заведений редко бывают чересчур щепетильны.

Когда шлюпка приземлилась, я испытал забытое уже ощущение: словно огонь пробежал по моему телу. Значит, я могу летать тут с помощью антигравитационных генераторов. Но делать это снова нельзя. Провожаемые подозрительными взглядами служителей космодрома, мы, воспользовавшись самодвижущимися дорожками, довольно резво добрались до ворот и соскочили с «бегушки». Погода была прекрасной, теплый ветерок обдувал наши лица. Если такая погода держится тут всегда, происхождение названия планеты легко понять.

За воротами меня вновь окатило огнем: зона действия антигравитационных генераторов закончилась.

Гойка моментально определил, какое из зданий является кабаком, и мы направились туда.

Впервые за все время пребывания в двадцать пятом веке я увидел негра. Толстого и похожего на Луи Армстронга. Одет он был в коричневую ливрею с золотыми отворотами. Это был швейцар. Стоило нам приблизиться к дверям, как над ними с препротивнейшим звуком замигало табло. Негр шагнул нам навстречу, и белки его глаз угрожающе сверкнули.

— Спокойно, — выставив вперед ладонь, остановил его Гойка. — Мы — свои. Он сунул в карман руку и всучил швейцару одну из тех кредиток, которыми я его заранее снабдил. — Это тебе на чай. Для начала.

Негр хмыкнул, положил карточку во внутренний карман ливреи и, коснувшись петлицы, произнес:

— Босс, тут двое джипси. Без кодов.

Он помолчал, по-видимому получая наставления.

Затем выдал:

— Но они дали мне пятьдесят хрустящих.

(Я точно видел, что Гойка дал ему сотню.)

Негр опять немного помолчал, выслушивая шефа, затем еще раз коснулся петлицы и, растянув в улыбке обезьяньи губы, указал нам на дверь:

— Добро пожаловать в «Преисподнюю».

Только тут я обратил внимание на вывеску. Заведение называлось именно так. Ад в раю. Предчувствия мои стали еще более тягостными.

Однако, войдя в ресторан, ничего особенно адского, кроме натурального пламени выполненных в форме факелов газовых горелок на стенах, я не заметил. Да еще нарочитая мрачность красно-черной униформы официантов, которые все поголовно были неграми. Один из них, слегка пританцовывая под льющуюся отовсюду ритмичную музыку, провел нас через несколько комнат к свободному столику, парящему над полом.

Итак, наша задача — сидеть и наблюдать за посетителями. Выяснить, кто из них штурман современного гиперпространственного корабля и любым способом доставить его на наш звездолет. Купить, запугать, споить или просто связать по рукам и ногам… Решим по ходу.

В кабаке, состоящем, словно улей, из множества небольших сообщающихся друг с другом зальчиков, было людно и шумно. Большинство присутствующих составляли мужчины, выглядевшие заправскими головорезами и прожженными космическими волками. Женщин было мало, но все они были полуодеты, а их вид и поведение также не оставляли сомнений в роде их деятельности. (Прежде всего поведение. Если бы я судил только по одежде, то, боюсь, всех представительниц женского пола двадцать пятого века, кроме цыганок, принимал бы за проституток…) Поголовно все посетители были пьяны и болтали, стараясь переорать музыку и друг друга.

Ловко орудуя дистанционными пультами, официанты отправляли плавающие под потолком подносы со снедью в нужные места. Но некоторых посетителей такая манера не устраивала, и к их столикам напитки и яства официанты приносили сами.

Наши цыганские одеяния вызвали всеобщее оживление и приковали множество глаз. Просмотрев меню, Гойка сделал заказ, и официант исчез. Тут же от соседнего столика отделилось плавающее сиденье и, неся на себе грузную фигуру, пристыковалось к нашему. Перед нами возник здоровенный верзила со светлыми, словно выгоревшими на солнце волосами, заплетенными в косу. Коса в свою очередь, словно толстый ошейник, была обмотана вокруг его шеи. Верзила наклонился к нам, обвел нас пьяными красными глазами и сообщил, вперившись взглядом в Гойку:

— Джипси.

— О, да, — подтвердил Гойка.

— А где табор?! — с нажимом произнес наш непрошеный сотрапезник и вдруг заржал так, словно чрезвычайно удачно пошутил. Просмеявшись, он все так же безапелляционно сообщил Гойке:

— Цыгане умеют петь. Цыганские песни. — И вновь разразился хохотом. «Хорошо смеется тот, кто смеется, как лошадь…»

Я видел, как Гойка потянулся к кушаку, под которым был спрятан плазменный кинжал. При этом он демонстративно не смотрел на своего собеседника, а повернул застывшее лицо ко мне. Нужно было срочно вмешаться и разрядить обстановку. Я торопливо заговорил:

— Все нормально. Нас никто не пытается оскорбить. Человек просто пьян, понимаешь? Просто пьян.

Несмотря на то, что говорил я на диалекте русских джипси, верзила понял меня и взревел:

— Кто пьян?! Я пьян?! — Он угрожающе выпрямился… И тут же сник: — Да. Пьян. И что?

Гойка убрал руку от кушака.

— Нет, ничего, — проговорил я примирительно. — Через полчасика мы будем такими же.

— Хо! — слегка взбодрился верзила. — Шутка. — И, словно пытаясь удостовериться, спросил: — Шутка?

— Да, — подтвердил я.

— Хо-хо! — развел руками мой собеседник. — Никогда не слышал, чтобы джипси шутили. Впрочем, я вообще еще никогда с ними не разговаривал. Джипси не ходят в наши кабаки. Как это вас занесло сюда?

Два подноса с едой и пивом проплыли над головами и аккуратно приземлились перед нами.

— Эй! — заорал верзила в сторону. — Фредди! Принеси-ка пива и мне. И ножками, ножками! — Он повернулся к нам: — Не люблю я эти штуковины, — сообщил он, щелкнув пальцем по моему подносу. — За мои кровные тугрики пусть меня обслуживают как следует!

Пять минут спустя мы уже пили втроем. Выяснилось, что верзилу зовут Бенедикт, и он — не звездолетчик, а портовый заправщик. А сегодня у него выходной. Мы в свою очередь назвали ему свои имена и изложили легенду, из которой следовало, что мы ищем опытного штурмана, который обучил бы нашего человека гиперпространственным прыжкам. Это было почти правдой.

— Украли звездолет? — простодушно поинтересовался Бенедикт.

— Купили, — возразил я, прекрасно понимая, что он не поверит. И правильно сделает.

— Хо, — покачал он головой. — Опять шутишь. Никогда еще не слышал, чтобы джипси покупали корабли.

— А что ты вообще о нас слышал, а? — агрессивно спросил Гойка. — В кабаки мы не ходим, шутить не умеем, корабли не покупаем… Какого дьявола вы держите нас за дикарей? Если бы все наши корабли были ворованными, жандармы от нас не отставали бы. Да мы бы все уже давно сидели по тюрьмам.

Это традиционная песенка джипси для чужаков. На самом деле они научились находить спрятанные в корпусе звездолета контрольные датчики, и им почти всегда удается перепрограммировать их, да так, что комар носа не подточит.

— Хм-м, — выпятил губу Бенедикт. — Вообще-то верно. Только не надо мне говорить, что вы вообще никогда не угоняете звездолеты.

— А мы и не говорим, — пожал плечами Гойка.

— С кем не бывает? — добавил я.

— Хо-хо-хо! — радостно закатился Бенедикт. — И правда! С кем не бывает?..

Мы выпили и принялись за еду.

— Значит, вам нужен репетитор? — полувопросительно произнес Бенедикт. Ладно. Подыщем. Я всех тут знаю. Только придется заплатить.

— Сколько? — полез я в карман.

— Не-е, — помотал головой Бенедикт. — Деньги будете учителю платить.

— А ты что, поможешь нам бесплатно? — недоверчиво усмехнулся Гойка.

— Конечно не бесплатно, — ответил ему Бенедикт с еще более наглой ухмылкой на роже. Вы будете мне петь. Никогда не слышал, как джипси поют, а только легенды об этом.

— А что ты слышал? — опять завелся Гойка. — В кабаки мы не ходим, шутить не умеем…

Я положил под столом руку на его колено, и он осекся.

— Как мы будем петь без инструмента? — спросил я. — Да еще в таком шуме.

— Это мы решим, — помахал ладонью Бенедикт.

— А учителя нам точно найдешь?

— Будь спокоен. Лучшего!

— Тогда давай, решай, — согласился я. — Будет инструмент — будут и песни.

— Виолину, балисет или аккордедронус?

— Балисет.

— Фредди! — вновь позвал Бенедикт, и перед нашим столиком вырос чернокожий юноша-официант. — Ну-ка, живо слетай к Дьяволу и скажи, что Бенедикту нужен балисет. И еще — каждому, — обвел он нас троих пальцем, — по пиву.

Юноша рванулся к выходу, но Бенедикт остановил его:

— Стоп! Я тебя отпускал? Правильно, не отпускал. А чего тогда ты дергаешься, словно тебя кто-то укусил? Отключи в нашем зале музыку, а выходы перекрой сайленс-полем. Все понял?

— Все, — торопливо кивнул официант. Но опасливо добавил: — Только другие клиенты могут быть недовольны.

— Это моя проблема, — заявил Бенедикт. — А твоя задача состоит в том, чтобы остаться живым. Повтори, что ты должен нам обеспечить для этого?

— Тишину, балисет и пиво.

— Неправильно, — капризно покачал головой Бенедикт. — Все наоборот. Сначала — пиво. Потом летишь за балисетом, а потом уже и тишину делаешь. Теперь ясно? Все. Исчез.

Когда инструмент появился у Гойки в руках, он повертел его, неодобрительно морщась:

— Автомат. Терпеть не могу.

Он нажал на клавишу автонастройки, и ослабленные до этого струны натянулись. В зале к тому времени установилась почти полная тишина. Музыка прекратилась совсем, раздавались только голоса посетителей, но теперь, чтобы их услышали, им не приходилось орать во всю глотку. Однако это и впрямь понравилось не всем.

— Какого черта выключили музыку?! — крикнул кто-то.

— Успокойся! — рявкнул Бенедикт. — Раз выключили, значит, надо! Сейчас нам будут петь джипси!

Видимо, это сообщение действительно заинтересовало народ, так как возражать никто не стал.

Поставив аккорд, Гойка провел по струнам ногтем. Я приготовился к очередной цыганской балладе. Но вместо этого он вдруг замолотил по струнам словно балалаечник. Аккорд был минорным, и звучание получилось тревожно-трагическим. Неожиданно для меня Гойка запел на русском (само собой, образца двадцать пятого века):

Пел Гойка страстно и разливисто. Было в его исполнении что-то рок-н-ролльное. Напор. Но все-таки это был не рок-н-ролл. Иногда он приглушал струны ладонью и произносил целые фразы речитативом без аккомпанемента. Люди вокруг примолкли окончательно, и многие стали подтягиваться к нам.

Гойка остановился. Последний аккорд затих не сразу. Затем несколько секунд в зале царило безмолвие. А потом оно взорвалось восторженным ревом, свистом и топотом.

— Еще! Еще! Давай еще! — кричал Бенедикт, перекрывая остальных. — Да ты, братец, умеешь!

Гойка снисходительно усмехнулся.

— Спой им про Бандераса, — посоветовал я.

Гойка кивнул.

— Теперь нашу, — сказал он и запел по-цыгански в своей коронной испано-индийской манере:

— Не знаю, о чем ты пел, — сказал Бенедикт, — но и не надо. И без того душа плачет.

Люди одобрительно кивали, били Гойку по плечам и заказывали кружку за кружкой.

А Бенедикт сказал:

— О штурмане. Я уже приглядел тут для вас кое-кого. Брайни, поди-ка сюда. — Он потянул за руку худощавого парнишку ярко выраженной семитской наружности и выволок его к самому столу.

— Вот, пожалуйста. Штурман. Зовут Брайан. Из колледжа недавно, так что и теорию еще помнит. Но и на практике уже немало накатал. Ну-ка, Брайни, перечисли-ка свои маршруты.

— Беня, я тебя умоляю…

— Давай, давай!..

Парнишка поднял глаза к потолку и, загибая пальцы, затянул;

— Москва — Новые Фермопилы, Москва — Петушки, Четвертая Альдебарана — Рай, Е-7/87 — Долгожданная Эрекция, Алмазный Край — Юпитер Гелиоса, Челябинск Рай…

— Ну хватит, хватит, — остановил его Бенедикт. — Видали?!

— Что-то молод он больно, — недоверчиво помотал головой Гойка.

— Молодой, да ранний, — заверил Бенедикт. — Вам как раз подойдет.

— А чего им надо? — поинтересовался парнишка. — Ты меня, Беня, продаешь, как какую-то бессловесную тварь…

— А ты и есть тварь, — заявил Бенедикт. И добавил, выдержав паузу: Божья.

Народ заржал, а парнишка, пытаясь вырвать руку из мертвой хватки Бенедикта, заявил:

— Не, я к джипси не пойду. Если им надо украсть корабль, то я — пас.

— Нам нужен репетитор, — вмешался я. — Обучить нашего штурмана гиперпрыжкам.

— А-а, — протянул Брайан. — Это-то мне раз плюнуть. Хоть и сложно. Только я все равно не могу.

— Как это не можешь?! — возмутился Бенедикт. — Я пообещал!

— Ты пообещал! Меня как раз начальник транспортной службы графа Ричарда Львовского к себе вербует, сулит немножечко деньжищ заплатить.

— А вот это видел? — показал ему Бенедикт кулак. — Сулит ему! Еще вякнешь, и будет тебе обрезание по самые уши! Ты уж лучше молчи. А вот ты — пой, повернулся он к Гойке.

— Пусть-ка споет мой брат, — отозвался тот, вручную перестраивая балисет для меня. — Я по этой части против него — пацан, не более. Хотите верьте, хотите — проверьте.

Этого мне только не хватало. Хотя, с другой стороны, почему бы и не спеть?

Я принял инструмент из рук Гойки и на миг задумался… И решил взять слушателей контрастом. В противовес разухабистым Гойкиным песням спеть что-нибудь щемяще-грустное. Типа «Ночной птицы» Никольского или его же «Музыканта»: «Повесил свой сюртук…» Интересно, смогу ли я заставить их слушать меня на русском языке двадцатого века так, как слушали они Гойку на цыганском?

Я опрокинул в глотку рюмку водки, которая тоже появилась на нашем столике, поморщился и сказал:

— Я знаю песни только на диалекте своего родного табора.

И тут меня осенило. Я понял, что именно я буду петь. Когда-то давным-давно я сам положил на музыку стихи моего сокурсника Леши Михалева. И всем нравилось.

— В этой песне говорится о любви и о смерти, — сказал я. Хотел добавить что-то еще, но не стал. Потом переведу, если попросят. И я запел:

Люди слушали молча, завороженно глядя мне в рот. Я чувствовал себя удавом Каа в городе обезьян. Но краем глаза я увидел, как из-за соседнего столика поднялся какой-то человек и проворно вышел из нашего зала. Все, что я успел заметить в нем, — зачесанная на лоб челка и большие уши. Не всем, значит, нравится, как я пою. Ну и ладно, скатертью дорога. Я опустил глаза, чтобы больше не видеть ничего такого, что могло бы меня сбить.

Я замолчал и поднял глаза. Не знаю, может, я преувеличиваю или выдаю желаемое за действительное, но лица окружающих казались мне потрясенными.

— Тебе, братец, не здесь надо петь, — сказал Бенедикт, — а в столице, на сцене выступать. Бабки бы огребал немереные.

Я с удивлением увидел, что у него на коленях примостился молодой штурман Брайан и по щекам его текут слезы. Надо же, какой чувствительный. И это при том, что не понимает слов. Или Бенедикт так и не отпустил его руку и бедняга плачет от боли? Но нет, руки Брайана свободны.

— Все равно я с вами не пойду, — хлюпнув носом, сказал тот, — хотя уже хочется…

Бенедикт словно и не слышал его. Сделав глубокий вдох, будто бы отгоняя от горла комок, он изрек:

— Такой странной музыки я еще не слышал. Ни на что не похоже. — («Еще бы, — подумал я, — все-таки пять столетий прошло».) — И язык… Чей, говоришь, это язык?

— Джипси, — привычно соврал я. — Этот табор ползает по задворкам, и мало кто его знает…

— А вот и лжете, сударь мой. Роман Михайлович, — раздался скрипучий голос неподалеку.

Я вздрогнул. И поразило меня даже не то, что кто-то произнес мое имя. А то, что сказана эта фраза была на русском языке двадцатого века.

Я без труда нашел глазами говорившего. Это был тот самый человек, который слинял из зала, когда я пел. Не зря мне это не понравилось. Внешность его была бы неприметной, если бы не идиотская прическа и непропорционально большие уши. Он стоял совсем рядом, за спиной Бенедикта, между двух здоровенных жандармов в лиловой форме.

— Я надеюсь, вы не станете совершать глупости, — ласково улыбнулся ушастый. — Будьте любезны, проследуйте с нами в участок. Сбежать вам не удастся, даже и не пытайтесь.

Я обернулся к Гойке и по выражению его лица понял, что объяснять ему ничего не надо. Главное он уразумел: у нас неприятности.

— Что лопочет эта лопоухая гнида? — спросил меня Бенедикт.

Неожиданно ему ответил Гойка:

— Он говорит, что ты, ты и ты, — он ткнул в грудь Бенедикта и еще двоих самых грозных на вид головорезов, — пожаловались ему на то, что мы, подлые грязные джипси, обокрали вас.

Лицо ушастого вытянулось.

— Что?! — поднимаясь, обернулся к нему Бенедикт. Указанные Гойкой парни повели себя так же грозно, и все, кто только что слушал и наши песни, обернулись и сомкнулись в хмельную стенку, закрывая нас от шпика.

— Разойдись! — взвизгнул ушастый. — Приказываю именем Его Величества! Я следователь имперской прокуратуры! У меня есть ордер на арест! Если вы сейчас же…

Договорить он не успел, так как получил от Бенедикта увесистейшую оплеуху. Гойка, вырвав у меня из рук балисет, вспрыгнул на стол и что есть силы треснул им по башке одного из жандармов. Струны взвыли, и инструмент развалился на куски.

И тут началось. Жандармы палили, проститутки визжали, с потолка на головы сыпались куски оплавленного пластиката, летали, ударяясь о черепа, кружки и подносы… Гойка поволок меня за руку в какой-то проем, а я, в свою очередь, потащил за собой втянувшего голову в плечи Брайана. Выбравшись на воздух, мы втроем кинулись к воротам космодрома.

Стоило мне почувствовать приятный огонь в теле, как я, не раздумывая, воспользовался своими возможностями. Схватив за руки Гойку и Брайана, я принял горизонтальное положение и, таща их, стремительно полетел вперед. Они мчались за мной семимильными шагами, словно маленькие дети за спешащим папашей. Мы домчались до «бегушки», и я смог увеличить скорость еще…

Неожиданно Брайан вырвал свою руку из моей. Я отпустил и Гойку, встал на ноги. Бегущая дорожка продолжала мчать нас в сторону нашей шлюпки. И та была уже близко.

— Куда вы меня тащите?! — взвизгнул Брайан. А с ним одновременно, обращаясь ко мне, воскликнул Гойка:

— Как ты это делаешь?!

— Потом! — ответил я ему и повернулся к Брайану: — Нам нужен репетитор, ты же слышал!

— Это ваши проблемы. А я ни на что не соглашался. Я бежал только для того, чтобы не связываться с жандармами. И все. Дальше с вами идти у меня нет никаких веских причин.

— Есть! — возразил Гойка. Неуловимым движением он выдернул из-за пояса кинжал, наставил на Брайана и щелкнул переключателем режимов. Плазменный клинок вмиг вытянулся до размеров шпаги и почти коснулся кончиком здоровенного кадыка Брайана,

От неожиданности тот сглотнул, и его глаза округлились.

— Стой, молчи и не двигайся, — приказал ему Гойка. — Рома, обыщи его.

Я старательно обшарил парнишку и, найдя бластер, передал его Гойке.

— Теперь так, — сказал тот. — Если ты вякнешь еще хоть слово, я сделаю то же самое, только рукоятку поднесу поближе. Ты понял, а? Если понял, мигни глазами.

Брайан мигнул. Гойка отключил нож.

Мы были уже возле шлюпки и соскочили с бегущей дорожки. Краем глаза я увидел какое-то шевеление возле ворот, позади. Погоня? Действительно, несколько фигур мчались к нам по воздуху так, как это только что делал я, но значительно быстрее. Воздух с шипением рассекли плазменные заряды бластеров: преследователи стреляли.

Но мы успели забраться в шлюпку живыми и невредимыми, задраили люк, и Гойка ударил по газам.

… Мы пристыковались к звездолету. Непрерывно слыша требования планетной жандармерии остановиться, мы отогнали его на расстояние, безопасное для гиперпрыжка. Тут только Гойка разрешил Брайану говорить:

— Все, — сказалон. — Заклятие снято. Ты обретаешь дар речи. Садись на мое место, останавливай корабль и прыгай.

Только что подоспевшая Ляля опасливо прижалась ко мне.

Брайан сел на штурманское место, положил руки на колени и, глядя в одну точку, тихо сказал:

— Я не умею.

— Что?!! — вскричали мы хором.

— Я ни разу не прыгал через гиперпространство. Я все врал. Меня выгнали с первого курса космоколледжа. Сразу после практики.

— За что? — невпопад спросил я. Какая разница, за что?!

Но Брайан с готовностью объяснил:

— О, я учился только на «отлично»! Но на практике совсем ничего не мог сделать правильно. Я волновался… Трусил. И меня выгнали.

Мы слушали его с открытыми ртами, а он все так же нудно бубнил:

— Я работаю продавцом средств от домашних насекомых в папашином магазинчике. А по вечерам хожу в «Преисподнюю» и вру. Мне там хорошо. Но я ничего не умею. Простите меня, — жалобно попросил он под конец.

«Приказываем немедленно остановиться! Приказываем немедленно остановиться! — передавал модуль связи. — В случае неповиновения ровно через парсек ваш корабль будет уничтожен!..» Жандармский крейсер был уже явственно виден на экране. Он приближался.

— Остановиться я могу, — добавил Брайан. — А вот прыгать не умею.

— Так останавливайся, — сказал я и посмотрел на Гойку. — Им нужен только я.

— Останавливайся, — эхом повторил за мной Гойка и отключил на модуле связи звук.

Брайан принялся деловито манипулировать приборами управления. Мы молча следили за ним. Скорость корабля стала падать, и жандармский крейсер подошел к нему вплотную.

«Почему они не стреляли? — подумал я. — Ах, да. Они, наверное, знают, что никто из джипси не умеет нырять в гиперпространство. Умные люди, если это возможно, всегда стараются взять врага живым, чтобы использовать его в каких-нибудь политических целях».

— Все, — сказал Брайан. — Мы стоим.

И тут Ляля, оттолкнув меня, шагнула к штурманскому креслу и, схватив Брайана за грудки, закричала:

— Ты! Ты учился, сукин ты сын! Ты знаешь, как это делать! Прыгай или задушу тебя! — Она бессильно опустилась перед ним на колени и заплакала. — Ну пожалуйста. Я прошу тебя, миленький мой, алмазный… — И она принялась осыпать поцелуями его руки.

Отдернув их и прижав к груди, Брайан пролепетал:

— Вообще-то я могу попробовать… Но мы тогда, наверное, погибнем.

— Да, — подтвердил Гойка. — Крейсер уже слишком близко.

— А вот и нет, — ответил Брайан, не глядя на него и лихорадочно настраивая какие-то приборы. — Это я вам говорю, как отличник. Вы немножечко, ничего не понимаете в гипертеории. Если бы мы были рядом с телом, значительно превышающим нас по массе, отраженная сила нас маленько уничтожила бы. Если же массы примерно равны… Нас, конечно, чуть-чуть тряхнет, очень сильно, и вынырнем мы не совсем там, где собирались, но взорвется только тот, кто останется. Были прецеденты.

— Теоретик, — процедил Гойка. — Так прыгай же!

Брайан посмотрел на него безумными глазами:

— Прыгать?!

— Прыгай! — рявкнул тот.

Я же словно оцепенел. Я понимал, что они делают что-то не то, но не мог заставить себя вмешаться.

— Куда?! — все так же истерически отозвался Брайан.

— Куда угодно!

— Понял, — сказал Брайан. Его руки перестали бегать по рычажкам и сенсорам. — Вообще-то все готово. Но все-таки мы, наверное, погибнем. Это я предупреждаю.

— Спасибо, — кивнул Гойка хладнокровно.

Я подумал, что надо все-таки остановить их. На борту — несколько десятков человек. Но в этот момент Ляля зачем-то снова включила звук модуля связи. Пластинка там сменилась. Чей-то мягкий голос вещал:

— … Пожалуйста, воспользуйтесь шлюпкой и перейдите к нам на борт. Роман Михайлович, у вас нет иного выхода. А ваших экзотических соратников мы не тронем…

«Да, так и нужно сделать», — решил я окончательно, и тут почувствовал, как по моему рукаву лезет Сволочь. Она уселась мне на плечо. Сволочь, как агент дядюшки Сэма. Позволил бы он мне сдаться или рискнул бы? Уж он-то, наверное, рискнул, раз для того, чтобы вытащить меня сюда, в будущее, он рискнул существованием всей Вселенной… Но у меня-то нет его политических амбиций. Я уже открыл было рот, чтобы сообщить всем о своем решении, как Брайан опередил меня неожиданным вопросом:

— Никто не помнит, как сказал тот русский в древности, который первым полетел в космос на своей консервной банке?

— «Поехали», — машинально откликнулся я, произнеся это слово на русском языке двадцатого века.

— Точно, — кивнул Брайан. — Поехали! — И треснул кулаком по огромной черной кнопке в центре щитка.

И все потонуло в феерическом разноцветье бесшумного взрыва.

Глава 3 ЗАТИШЬЕ И ВСПЛЕСК

Я почувствовал шевеление возле уха. «Я очнулся. Я жив» — было моей первой мыслью. Я лежал на боку в неудобной позе. Я положил руку туда, где ощутил движение. Это была Сволочь, и она тут же выползла из-под моей руки. В ушах у меня звенело, во рту пересохло и чувствовался противный привкус железа. Я попытался оглядеться, но золотистое обморочное мерцание не позволяло мне сделать этого. Я сел, закрыл глаза ладонями, а затем открыл. Сияние стало чуть менее интенсивным. Я повторил эту нехитрую процедуру несколько раз, и мерцание окончательно рассеялось.

Сволочь тихонечко отползала от меня в сторону трапа на верхнюю палубу. Видно, ей тоже пришлось туго.

Я нашел взглядом Лялю. Она как раз поднималась на ноги, цепляясь за подлокотник штурманского кресла.

— Как ты? — спросил я и не узнал собственного голоса.

— Нормально, — вымученно улыбнулась она. — Я давно мечтала испытать это… А вот наш мальчонка-штурман, он, похоже, не в порядке. У него кровь идет носом.

Брайан сидел в кресле, неестественно задрав голову и прижав к лицу руку.

— Я вас умоляю, не делайте трагедии, — заявил он, не меняя позы и не открывая глаз. — У меня всегда так, при любой нагрузке. Зато мы прыгнули! Вот я и выдержал экзамен, — и он хохотнул с истерическими нотками в голосе.

Пошатываясь, поднялся на ноги и Гойка. Он шагнул к Брайану.

— И где мы теперь находимся? А?

— Сейчас посмотрю. Погоди, кровь остановится…

— Ладно, сиди. Сам гляну.

Гойка уселся в кресло второго штурмана, всмотрелся в экран, проверил показания приборов… Затем откинулся на спинку и покачал головой.

— Ну? — спросил я. — Где мы?

— В парсеке от того места, где были. Считай, Чечигла, где нырнули, там и вынырнули. Да. Вот так убежали… Хотя…

— А связь включена? — спросил я, тоже поднимаясь и чувствуя, что ноги плохо слушаются меня.

— Вот и я о том же, — кивнул Гойка. — Крейсера нет. Будто и не было.

— Я же говорил! — воскликнул Брайан и, шмыгая носом, выпрямился в кресле.

— Одно слово — «профи», — кивнул я. — Вот что, рома, — тронул я плечо Гойки. — Давай-ка, посадим этого молодчика в шлюпку и отправим от греха подальше, домой.

— Это мысль, — кивнул Гойка. — Его Рай так и кишит тараканами и клопами. Должен же с ними кто-то бороться!..

Да. Нельзя лишать планету такого солидного специалиста по уничтожению домашних насекомых и жандармских крейсеров. Тем более что свое дело он, как мавр, сделал и может теперь удаляться: «хвоста» за нами больше нет, и вряд ли кто-нибудь станет искать нас в том самом месте, где мы нырнули.

Гойка щелкнул тумблером «Подготовка шлюпки к вылету», но в окошечке над ним тут же замигала надпись: «Шлюпка отсутствует. Шлюпка отсутствует…»

Та-ак…

Гойка включил соответствующую камеру внешнего обзора. На креплениях стыковочного модуля, к которым была пристегнута шлюпка, виднелись только бесформенные куски искореженного металла.

— Ай, придется, крошка Брайни, тебе полетать с нами, — сообщил Гойка.

— Как это, с вами? — растерянно хлюпнул носом парнишка. — Папаша мне голову оторвет!

— Могу порадовать тебя только тем, — заметил я, — что случится это, по-видимому, не слишком скоро.

Ляля погладила его курчавую шевелюру:

— Не кручинься, герой. Мы отправим тебя домой, как только сможем.

… За табор теперь можно было не волноваться. Мы связались с Зельвиндой, и тот подтвердил, что жандармы ни разу не остановили ни один из его звездолетов.

И добавил:

— Ты все правильно рассчитал, Чечигла Рома, и ты отвел от нас беду. Теперь самое время тебе пересесть на другой корабль, и никто тебя не найдет.

— Нужно еще добыть его.

— Ха! — воскликнул Зельвинда и щелкнул себя по колечку. — Пока ты делал свое дело, я делал свое. Подвернулся тут мне один грузовичок… Не такой роскошный, как твоя теперешняя посудина, но зато безопасный. Спрячься на какой-нибудь пустынной планете, и я подгоню тебе его.

Я спросил Гойку, не уронит ли такой подарок мой авторитет среди людей джуза, ведь джипси вроде бы должен добывать себе корабль сам. Но тот ответил, что, угнав звездолет налоговой инспекции, я уже показал себя настоящим ганджа и подтвердил свое право быть джузатаманом. А то, что новый корабль для меня справил Зельвинда, даже поднимет мой авторитет.

Еще я спросил его:

— Я, наверное, должен объяснить тебе, почему я умею летать…

Но он жестом остановил меня:

— Не надо. Мне не нужна лишняя тайна. Я знаю, что ты — мой друг, а для джипси этого вполне достаточно. Ведь так, рома?

На душе моей скребли кошки, но такое решение было, пожалуй, самым правильным. Удивительное дело: пока я был уверен, что не разоблачен, меня и совесть не мучила. А теперь вот, понимаете ли, стыдно стало, что вру своему лучшему другу… Ерунда это все.

… В ожидании Зельвинды мы остановились на планете, не имеющей даже нормального названия, а только номер — 335/4. Собственно, планетой эту жалкую голую каменную глыбу можно было назвать только с натяжкой. Не выходя из корабля, мы проторчали тут больше двух недель, бездельничая, валяясь у костров, пожирая и пропивая запасы пищи и вина.

Давненько я не отдыхал так основательно. И впервые у меня было так много времени, чтобы пообщаться с Лялей и прочими джипси, попеть песни, порассказывать друг другу разные истории. Больше всех историй из практики бравых звездных капитанов знал горе-штурман Брайан, одну невероятнее другой. Но если джипси начинали насмехаться над ним и уличать в откровенной брехне, их осаживала Ляля, как бы взявшая над ним покровительство. Ревности это во мне не вызывало, я был солидарен с ней в том, что мальчишка (и наш спаситель, между прочим) как никто другой нуждается в поддержке.

Однако количество отнюдь не определяет качество. Самым занимательным рассказчиком оказалась старая Аджуяр. Язык у нее развязывался нечасто, но тогда она рассказывала чудесные цыганские легенды о сказочном королевстве Идзубарру, откуда якобы и вышли астроджипси. Это королевство занимало целую галактику, и разумными обитателями его были не только люди обоих полов, но и живые Корабли-самки, с которыми связывали свои жизни храбрейшие из людей мужчины-Капитаны.

Мне послышались в этом отголоски реальной истории, когда цыгане правили не металлическими звездолетами, а живыми лошадьми. Но фантазия джипси шла значительно дальше: корабли в их легендах не были просто транспортным средством, они были женщинами, и порою прекрасными… Звучит это нелепо, но мир Идзубарру в легендах выглядел вполне стройно и даже привлекательно.

Короче, мое филологическое прошлое взбунтовалось, и я начал втайне записывать все услышанное от этой ведьмы, которая к тому же стала моей родственницей. Я записал и литературно оформил несколько ее легенд. Вот, пожалуй, самая пронзительная из них, которую я так и озаглавил:

Вот вам, дхипси, рассказ о Ленне-отступнике. Вот вам история о Ленне-предателе… Да не повторится она во веки веков и да послужит молодым в назидание, пожилым — в размышление.

Однажды в незапамятные времена бывший принц Идзубарру гулял по набережной королевских верфей. Звали его Ленн, и был он плохим правителем — злым, жестоким и коварным. И восстали джипси — и люди, и Корабли — и свергли его. Казнить, однако, не решились, а позволили ему заниматься чем угодно из того, что не связано с политикой, войной и порабощением.

И спрятал Ленн глубоко в свою черную душу великую злобу на всех и вся, и явился с нею на Праздник Молодых Кораблей. И вот, лишенный всех привилегий и даже своего родового имени, разгуливал он по причалам верфи, подбирая себе подходящее судно.

День стоял чудесный. Молодые Корабли были бы рады показать себя с наилучшей стороны, даже если бы на море бушевали штормы и приливы, теперь же они, еще не объезженные, тем более резвились и плясали.

Нарядная толпа джипси обтекала принца со всех сторон, на все лады обсуждая достоинства тех или иных Кораблей, результаты соревнований между ними и ходовых испытаний.

Почти все пространство Яхонтовой бухты, по которой уже начали разбегаться розоватые блики заката, было до отказа забито молоденькими Кораблями, будущими покорителями звездных пространств. Было им от роду лет по сто — сто пятьдесят, а росту в них было соответственно лишь метров по сто же. И только некоторые, особо крупные, достигали в длину и двухсот метров, обещая лет через триста стать хорошими скакунами через пространство, а кое-кто и через время.

Кто-то из юных Кораблей резвился, высоко выпрыгивая из воды, демонстрируя свои скорость и маневренность, кто-то заранее радовался удачному выбору, высылая своим будущим Капитанам и повелителям прехорошеньких Посредниц, а кто-то мило беседовал на неслышимых человеческому уху частотах с более солидными Матками-родительницами или Наставницами.

Более взрослые Матки, длиной этак метров четыреста-пятьсот, виднелись в открытом море подальше от берега и приливных волн, окруженные эскортом из учениц и потомства. Их принаряженные экипажи прогуливались вдоль бортов, принимая самые приятные для человеческого глаза формы и посылая в людскую толпу улыбки и воздушные поцелуи.

Именно взрослые Матки, солидно покачивающиеся на волнах, знали настоящую цену и себе, и молодняку, и заявленным Капитанам, и именно они решали вопросы о правомочности тех или иных брачных контрактов, следя за тем, чтобы не случалось при их заключении откровенных мезальянсов.

И большинство молодых Кораблей в такие дни подыскивали себе действительно подходящую пару из числа молодых Капитанов джипси. Но немало случалось и ошибок, разочарований и трагедий. Выбор Капитана — наука, искусство и магия одновременно. Сколько тестов проводилось в дни Праздника Молодых Кораблей, сколько сжигалось жертвоприношений и возносилось молитв… А сколько шарлатанов и гадателей сделали себе целые состояния, предсказывая Маткам, будет ли их будущий Капитан заботлив, не будет ли он груб, здоров ли будет произведенный Экипаж и окажется ли произведенное потомство способным к межзвездным перелетам…

Всем известно, как быстро растут и совершенствуются Матки с любящими и заботливыми Капитанами, как при жизни одного лишь Капитана преодолевают они этапы Грузовоза и Исследователя, становясь полноценными Лайнерами, которых с радостью нанимают самые богатые дома. А заработанные деньги помогают им вырастить полноценный здоровый Экипаж и целое семейство новых крепеньких Маток.

Менее же удачливые могут навсегда застрять в Грузовозах и за несколько веков так и не набрать массы, необходимой для трансформации. А самые жалкие просто будут прозябать в нищете, с Экипажем из монстров, перевозя лишь грязные руды и рабов.

К концу праздничной недели большинство сделок было уже заключено, большинство пар сформировано. Неудачники столпились у дальнего причала, еле-еле поплескивая хвостами и плавниками. Туда и направил свои стопы бывший принц и нынешний изгнанник Ленн, отыскивая себе неведомо что.

Был он красивым мужчиной средних лет, чуть начинающим на покое полнеть, но сохранившим свои властные замашки, капризность и высокомерие. И все же он был обаятелен и умел нравиться людям и Кораблям, когда это было ему выгодно.

Время от времени он останавливался возле того или иного до сих пор не избранного Корабля, заглядывал в справочник, но, недовольно хмыкая, шел дальше. Ни один из Кораблей не удовлетворял его странные запросы. Да он и сам не знал точно, что ему нужно, надеясь лишь на интуицию и импровизацию.

Но вот он остановился против одного из корабликов. Изысканные обводы и привлекательная, белая с голубым, окраска, обещающая с возрастом потемнеть, шелковистая, еще не загрубевшая от перепада температур и жестких излучений шкурка были очаровательны. Молодая Матка выслала на палубу Посредницу, которая кротко и задумчиво вглядывалась в набегающие на берег пенные барашки. Корабль еще не имел собственного имени и значился под номером 15–23.

Принц нашел в справочнике нужную страницу и присвистнул: Корабль показал отличные результаты во всех соревнованиях и испытаниях, в большинстве из них войдя в первую десятку. Да и происходил он от знатных родителей, являясь хоть и дальним, но родственником королевской Матки. В то же время молодой Корабль упорно отвергал все предложения, коих ему было сделано в эту неделю немало.

Хитрый изгнанник тут же разглядел в глазах Посредницы мятущуюся романтичную душу, ожидающую чудес, и, зная подобные натуры, понял, как следует с нею обращаться: сочетать элементы снисхождения, восхищения и садизма, манипулировать ее склонностью к авантюризму и нестандартным решениям… И, пустив в ход все свое обаяние, он приступил к обольщению невинной Матки.

Он поднял руку в традиционном приветствии и приблизился к самой кромке причала. С настойчивым, граничащим с наглостью вниманием начал он пристально рассматривать все формы и изгибы корпуса Корабля. Он молчал. Молчала и Посредница, и только ветерок трепал ее черные волосы и белую матросскую юбочку.

— Привет, — наконец вымолвил Ленн. — Ждешь Капитана?

— Да, мой господин! — звонко и отчетливо отозвалась Посредница, потупив из вежливости синие очи.

— Меня зовут Ленн, — сообщил принц в изгнании.

— Просто Ленн? — на всякий случай уточнила Посредница.

— Для тебя пока просто Ленн, — гордо вскинув голову, пренебрежительно ответил мужчина. Он не намерен был объяснять каждой встречной, отчего не носит своего полного родового имени.

Девчонка на носу чуть помешкала, пока бортовой компьютер листал справочник заявленных Капитанов, затем взметнула на него свои длинные ресницы:

— Ты — Ленн-изгнанник? Ленн-отступник? Принц, лишенный имени?

— Узнала… — усмехнулся Ленн. — Ну и как, очень я страшный?

Но Посредница, словно не услышав его вопроса, низко поклонилась ему:

— Кто же на моем месте не узнал бы Последнего-из-Древнейших?

— Можно войти и глянуть на тебя внутри? — спросил Ленн.

— Входи, — чуть зардевшись, перекинула ему сходни Посредница.

Некоторое время Ленн осматривал пока еще небольшие, но удобные и рационально обустроенные внутренности Корабля. Командирская рубка, навигационный отсек, ретрансляционный узел, машинный зал, двигатели, отражатели, безынерционные ускорители, инкубаторы и амниотические камеры — все содержалось тут в идеальном порядке и готово было немедленно вступить в эксплуатацию. Ленн не скрывал довольной улыбки. Девчонка нравилась ему все больше.

Проглядев все перечисленное, Ленн отправился в каюту Капитана. Он потянул за ручку резной двери, показавшейся до боли знакомой, шагнул внутрь и… очутился в Комнатке-для-Размышлений королевского Дворца на Ригеле VIII, откуда он был с позором изгнан совсем недавно.

Ковры, мраморные колонны и пурпурные занавеси… Конечно, это лишь копия, не золото, не дерево, не бронза, а только раскрашенный пластикат. Но цветы живые. И вазы стоят именно там, где он сам расставлял их.

Он взял в руки статуэтку метателя диска и, задумавшись, помолчал. Сердце его колотилось. Над ним издеваются или напротив — хотят ему угодить?

— Когда ты все это успела? — вздрогнув, спросил он Посредницу, возникшую у него за спиной прямо из стены.

— Только что, мой господин.

— А что еще ты знаешь обо мне?

— Только то, что значится в справочнике заявленных Капитанов.

— Ну-ну… — протянул он и уселся в глубокое антикварное кресло, все в завитушках и изгибах, обитое бело-золотым узорным шелком. Он допускал, что в справочнике может быть описана обстановка всех его дворцов, он допускал, что существуют и голограммы интерьера… Но откуда она узнала, что именно эта — его любимая комната его любимого дворца на его любимой планете.

Что еще водится в этом тихом омуте? Ленн откинулся в кресле и щелкнул пальцами:

— Ну что ж… Пока ты показала себя неплохо. Пора посмотреть тебя в деле. Готова ли ты, крошка, познакомиться со мной поближе?

Посредница сверкнула на него глазами:

— Всегда готова служить моему господину!

— Давай-давай, — Ленн прошел в рубку управления и какое-то время ждал, пока компьютерные вводы прорастут в мозг и нервные узлы тела. — Но учти. Я задам тебе настоящую трепку, — приговаривал он, запрашивая разрешение на вылет и вводя в систему маршрут с характеристиками полета. — Я управлял Кораблями… Настоящими Кораблями.

Он шевельнул пальцами, и чуткий Корабль откликнулся движением вперед, отчаливая от берега и беря курс в открытое море. Пилотом Ленн был отменным. Решительным, быстрым, с отличной реакцией и чувством пространства. Но и Корабль оказался под стать ему, не уступая ни в чем.

Ленн несколько раз менял курс, носился и над, и под водой, выходил в стратосферу… Везде юное судно уверенно выполняло его команды. Ленн умышленно гонял его на предельных скоростях и перегрузках, но ни единого стона, ни единого сбоя в механизмах выжать ему не удалось.

Более того, Ленн испытал глубокое раздражение оттого, что это судно обращалось с ним так нежно и бережно, как с собственным яйцом, гася инерцию в максимальном режиме комфорта, словно у штурвала был не закаленный в сражениях воин, а какой-нибудь придворный шаркун…

И, несмотря на это, первым выдохся именно он, но, не показав виду, приказал Кораблю возвращаться в Яхонтовую бухту.

После приводнения и отсоединения вводов Ленн приказал подать ему кресло и долго сидел в нем, задумчиво потирая подбородок. Наконец он вышел из транса и хлопнул в ладоши, призывая Посредницу:

— Детка!

Та тотчас выросла перед ним, сформировавшись из пола.

— Ты мне замечательно подходишь, — чуть растягивая слова, начал Ленн. Хотя ты еще очень молода и неопытна… Но, повторяю, ты мне подходишь. Осталось решить, подхожу ли тебе я. Моя единственная цель сейчас — убраться отсюда как можно дальше, чтобы меня поскорее забыли… Характер у меня тяжелый, жизнь я прожил сложную, поладить со мною будет нелегко. И я не обещаю тебе ни прекрасного общества, ни большой семьи. Я собираюсь несколько лет пожить на окраинах и не высовываться оттуда. Если ты готова годами не видеть ни людей, ни Кораблей, терпеть мою хандру и перепады настроения и заниматься при этом нудной работой картографа, поедем со мной. Будем скучать вместе.

В синих глазах Посредницы мелькнули искры.

Люди иногда называют Посредниц душами Кораблей…

— Буду счастлива служить моему господину везде и всегда! — голос ее был ясен и чист.

— Подумай хорошенько, не торопись. Я даю тебе время до завтрашнего утра. Похоже, ты слишком хороша для того, чтобы пропадать на окраинах. Может, ты еще встретишь кого-нибудь помоложе и из хорошей семьи, кто обеспечит тебе большой Экипаж, обильное потомство Маток и быстрый переход в класс Лайнеров… Я же не могу тебе обещать ничего, кроме приступов хандры и раздражительности. Поверь, я оправдаю твои самые наихудшие догадки на мой счет… Вот только кормить тебя я буду отменно… Это да.

— Готова дать моему господину клятву верности.

— Ну-ну, — процедил Ленн, качая головой. — Ты делаешь плохой выбор, детка… Но если до завтра ты не передумаешь, пришли мне бумаги в номер гостиницы. Если бумаги не придут, буду искать себе что-то другое.

— Я не меняю своих решений, мой господин.

Юная Матка полюбила своего недостойного Капитана с первого взгляда и на всю жизнь, что и доказала всей своей последующей судьбой. Ленн же сразу понял это и вел теперь игру лишь с тем, чтобы не он ей, а она ему была вечно признательна за этот выбор, каким бы унижениям он ее ни подверг.

— Да-да, — махнул он рукой. — Не меняешь… Все вы, бабы, одинаковы — что полтора метра длиной, что полтораста… Рано или поздно природа свое возьмет. А для меня ты — не более чем средство. Отнюдь не цель. Заруби это себе на хвосте. Уж я-то испорчу тебе жизнь… Короче, поговорим завтра, — оборвал он свою речь. — Если, конечно, поговорим.

… Бывший принц Ленн очень плохо спал в эту решающую ночь. Он никогда бы не признался в том даже себе, но он волновался, он не находил себе места из-за девчонки, не имеющей даже имени… Какое решение она примет? А вдруг передумает? Вдруг он переиграл и впрямь отговорил ее?.. Его терзал страх, основанный на недоверии ко всем вообще, а тем более к женщинам. Да он и по себе знал, сколь низким и лживым может быть разумное существо.

И в то же время перед его глазами то и дело возникали гармоничные линии Корабля и милое личико Посредницы. Безупречный экстерьер, мобильность и послушание в управлении… Она могла бы отлично послужить достижению его целей… И помочь ему осуществить задуманное… И тогда он вернется… Не как проситель, а как хозяин…

Когда наконец он забылся, навстречу ему из тьмы подсознания выплыли многотысячные вражеские эскадры, и он стрелял и стрелял по ним, сжимая, словно гашетки, нежные руки Посредницы…

Проснулся он рано, хмурый и разбитый. Побродил по комнатам… Попереключал информационные каналы… Если бы не гордость наследного принца Идзубарру, он бы бегом побежал на причал… Но зашипел приемник пневмопочты и выплюнул из щели капсулу. Ленн схватил ее, вскрыл дрожащими руками и достал оттуда несколько свернутых в трубочку листов пластиката. Он развернул их, пробежал по строчкам глазами и в порыве страсти прижал к губам: это был подписанный Кораблем брачный контракт. Ленну оставалось только подписать его со своей стороны и заверить у нотариуса.

Но он тут же охладил свой порыв, заставив успокоиться: «Полно, Ленн. Стоит ли так торжествовать, заполучив то, что можешь подбирать десятками? Не сегодня, так завтра. Не эта, так другая. Какая разница?.. Кобылка хороша, но клином свет на ней не сошелся…»

Некоторое время спустя Капитан Ленн прибыл на борт судна 15–23. Развалившись в своем любимом кресле, он мечтательно и удовлетворенно разглядывал потолок каюты:

— Имя твое будет Иннанна — Утренняя звезда. Ты не возражаешь? Очень хорошо. Это родовое имя колдуний, обучающих женщин моего рода искусству гадания. А меня, если захочешь мне понравиться, зови не просто Ленн, а Ленн-из-рода-Гилежьяр…

Враги лишили его имени, но он не забыл его.

— Слушаюсь, мой господин, — откликнулась Посредница, хотя прекрасно знала, что это имя запрещено под страхом уничтожения.

Ленн хлопнул по подлокотникам, поднялся и прошел к рубке:

— Кончились игрушки! — сказал он пустоте неба в иллюминаторе.

Воистину Прекрасная Иннанна была прекрасна не только телом, но и душой. Всей своей безупречной службой и беспорочной верностью доказала она, что во всех отношениях являлась образцовым судном. Десять лет странствовала она со своим Капитаном по самым отдаленным уголкам Вселенной, десять лет исполняла все прихоти его привередливой и ветреной натуры, десять лет усиленно росла и училась, не слыша ни слова ласки и благодарности.

Она составляла скучные карты, выверяла координаты и выполняла привязки к местности. Но никто и никогда, даже ближайшие ее родственники, не слышали от нее ни слова жалобы или упрека. А тем более ее неблагодарный, бездушный Капитан.

Большую часть их странствий Ленн проводил в анабиозе. Он страшно боялся постареть, заболеть или умереть. Когда же он не спал, то мечтательно смотрел в потолок своей каюты или проверял составленные Иннанной карты и требовал от своего судна, чтобы оно росло и училось еще быстрее.

— Но как я могу обучаться, Ленн-из-рода-Гилежьяр, — робко возражала Иннанна, — если здесь на двести световых лет нет ни одной Премудрой Наставницы? За кем же мне следовать в хвосте, почтительно наблюдая и улавливая поучения?

— Я закажу тебе любые программы, дура! — свирепел Ленн. — Учись сама! Я не могу так часто, как тебе хочется, появляться в центре!

А Прекрасная Иннанна как раз вступала в самый расцвет своей женской красоты и силы. Жизненные соки бродили в ней, ее роскошное тело жаждало любви и материнства. Каждое неоплодотворенное яйцо, каждую пустую амниотическую камеру для вывода малышей она ощущала в своем организме, как несостоявшуюся возможность, как разбитую мечту, но упрекала лишь себя — за то, что не сумела понравиться своему Капитану.

Он подписал с ней брачный контракт, но он не стал ей настоящим мужем, так ни разу и не коснувшись ее Посредницы. Они не обзавелись Экипажем, и о девочках-Матках он также не хотел и слышать. Могучие инстинкты бурлили в теле Иннанны нереализованными, и это заставляло ее тосковать и страдать… Она была терпелива и скромна и не смела вмешиваться в дела своего Капитана, но время от времени даже он замечал, что с ней стало твориться неладное. Тогда он сердился и оскорблял ее:

— Ну чего тебе не хватает, ты, космическое животное?! Я что, перегружаю тебя работой или плохо кормлю?!

Иннанна была добра и не отвечала на эти упреки.

Ленн действительно хорошо кормил ее, не жалея на это средств. Откуда у него эти деньги, точно Иннанна не знала, но догадывалась, нередко замечая у своего злобного хозяина разные драгоценные безделушки. Похоже, он распродавал свои фамильные драгоценности. И он ни разу не спросил ее, не хочет ли она в подарок хотя бы одно из этих украшений.

Изредка он все же вывозил Иннанну в центр, но лишь для того, чтобы продать составленные ею карты. Там, в укромных местах, он сдавал ее в потайные стойла доков, где обращались с ней хорошо, необычно кормили и развлекали. Иннанна помнила эти моменты смутно, но после этих передышек у нее появлялся потрясающий аппетит и по нескольку дней сохранялось игривое настроение. Тогда, не в силах сдержать своих чувств, она открыто приставала к своему Капитану, то и дело меняя обличье своей Посредницы, надеясь угадать его вкус. Но Ленн лишь грубо осаживал ее:

— Всем вам, галактическим сукам, только одного и надо!

— Но, мой дорогой Ленн-из-рода-Гилежьяр, — бесстыдно ласкалась к нему Посредница, — это необходимо для моего здоровья и дальнейшего развития. Когда наши ДНК сольются, я почувствую прилив новых сил и смогу приступить к опытам с гравитацией!

— Ты успокоишься только тогда, когда я воткну свой член в твою стенку и буду трахать тебя до полного истощения!

Иннанна не заслуживала подобных оскорблений, но она прощала, надеялась и ждала. А Капитан продолжал жалить ее словами в самые больные места:

— Семя королей принадлежит королевам, а не служанкам. Я хочу, чтобы ты поняла это наконец! Я не могу делать детей с кем попало. Когда я взял тебя, я объяснил тебе это. И никогда не обещал тебе большего, чем даю!

Сестры и сверстницы Иннанны уже давно имели не только свои Экипажи, но и по нескольку десятков дочерей. Но в ответ на все словесные или молчаливые призывы к Капитану она неизменно получала лишь грубости и оскорбления. Всю свою злобу, рожденную неуемной жаждой править и унижать, изливал он на беззащитную и чистую Матку.

Так, обиженная и подавленная, Иннанна росла, набирая массу и умения, необходимые для межзвездных перелетов.

… Ленн не мог этого не замечать, так как тщательно этот процесс контролировал. И когда Иннанна созрела, он вдруг сделался с ней мягок, почти ласков. И надежда вскружила ей голову. Нежным голосом выведал у нее Ленн, что она уже готова к прыжкам через гиперпространство, и тут же приказал ей прыгать в указанную им межгалактическую щель.

Прекрасная Иннанна робкими увещеваниями пыталась образумить своего сумасбродного Капитана, намекая ему на опасности неисследованных пространств. Но он был неумолим и, пользуясь какими-то подозрительными, ему одному ведомыми расчетными картами, указал ей точку выхода. Потом еще одну и еще…

В холодном и равнодушном вакууме у Иннанны иссякли силы и ресурсы. Она умирала от голода, потеряв всякую волю к жизни. И тогда, на коленях умоляя ее собраться для последнего прыжка, Ленн поклялся ей завести самый большой Экипаж для судна ее класса, если только в точке выхода они обнаружат поселения, которые он ищет и которые там обязательно есть…

И Иннанна, собрав остатки физических и духовных сил, прыгнула еще раз. И увидела в пределах пространственной досягаемости Звездные Города. Боясь погибнуть на пороге счастья, голося о помощи на всех частотах, обессиленная Иннанна дрейфовала к ним по световым течениям.

Из темноты вынырнули и стали быстро приближаться к ней светящиеся точки. Это были Корабли. Иннанна пригляделась… И замерла от ужаса и омерзения. Подойдя к ней ближе, Корабли развернулись боком, и тогда она увидела в их корпусах зияющие оружейные бойницы с торчащими из них стволами… Выродки…

Детские страхи, навеянные древними легендами, ожили в ней. Так вот чего хотел Ленн! Вот куда он стремился, не щадя себя, а тем паче ее! Он искал себе союзников, наделенных запрещенным оружием, способных противостоять мощи новых правителей Идзубарру. Вот зачем понадобилась Ленну молоденькая и неискушенная Иннанна…

Вкус разочарования был горек. Но она сделала свой выбор, и другого пути у нее не было.

Едва Корабли-выродки приблизились к ним на расстояние выстрела, Ленн приказал Иннанне сдаться им.

… За всю ее доброту и терпение Ленн отплатил своей Иннанне черной неблагодарностью. Да и чего еще можно было ожидать от человека, столь беспринципного и аморального. Желая заслужить доверие Выродков, он продал Иннанну им в рабство.

Долгие годы бедная Иннанна терпела все невзгоды и страдания рабыни в чужой стране. Она перевозила самые грязные грузы. С ней спаривались те, кто завоевывал право на это, сражаясь с другими Выродками. Она породила ублюдочный Экипаж, зачатый без любви и брачных обещаний, молча наблюдая, как ее дочери и сыновья учатся выращивать на своих телах смертоносное оружие для войн.

Ее физические муки были непереносимы. Но более всего страдала она от мук нравственных. Эти пытки были особенно ужасны. Но даже в неволе, пройдя череду унижений и осквернений, преданная и брошенная Иннанна не растеряла сокровищ своей души и продолжала любить только одно существо на свете, ветреное и неблагодарное, которому отдала она свое сердце раз и навсегда.

Высокая любовь жила в ней и придавала ей сил. Она терпела все, терпела и ждала.

Много необычного повидала она за время своего плена. Чудесные и ужасные дела творились в стране Выродков. Не люди управляли здесь Кораблями, а Корабли — людьми. И все Корабли были тут мужского пола. Да-да! Звездные странники оказались там мужчинами! В легендах джипси Идзубарру говорилось, что в давние-предавние времена Корабли были и самками, и самцами, и они жили вместе. Но в один прекрасный момент Кораблям-женщинам надоели бесконечные свары и войны самцов, и они изгнали их прочь, предпочтя им людей-Капитанов…

Выродки же рассказывали, что их женщины вымерли от некоей страшной болезни. Веками не видели они самок и размножались почкованием. Они и не ведали, что самки где-то существуют, и появление Иннанны расценили, как знамение свыше, принявшись интенсивно разводить для себя женщин, не придерживаясь при этом никаких правил научной селекции. Словно животные, спаривались они с Иннанной не по любви, не по науке, а по велению похоти, не спрашивая ее согласия.

Государства у Выродков не было, не было и короля.

Полная анархия царила в их мире, а главной целью их жизни была война с себе подобными, захват все новых и новых территорий и размножение на них. Ничуть не смущаясь, они использовали в пищу останки других Кораблей…

А Ленн, попав в страну Выродков, принялся совращать их умы, расписывая им богатства и красоты Идзубарру, уговаривая прекратить междоусобные войны и направить все свои силы туда. Но один Выродок, не поверив ему и устав слушать его бредни, сделал его рабом в своем Экипаже. И бывший принц несколько лет выполнял там самую грязную работу. Но потом, получше узнав обычаи и нравы Выродков, он сумел втереться в доверие к своему владельцу, открыл ему секреты пушек и ракет нового поколения, а когда тот отрастил их, заставил с его помощью слушать себя и других Выродков.

Тем временем подобие удачи улыбнулось и Иннанне. Некий крупный Корабль восьмисот семидесяти шести метров длиной обратился к ней сердцем и с нею впервые в жизни познал настоящую любовь. В смертельных схватках отстоял он свое право на нее и уговорил ее странствовать и спариваться только с ним. Иннанна приняла его поклонение и стала путешествовать с ним, приумножая его потомство. Армия преданных ему Кораблей неуклонно росла, росли его сила и влияние… Мимо чего никак не мог пройти в своих интригах Ленн.

Однажды, после недолгих переговоров, экс-принц прибыл на борт нового покровителя Иннанны. Так они встретились вновь. Иннанна трепетала, ожидая объяснений и просьб о прощении, и она готова была простить его… Но Ленн лишь лениво потрепал по щеке ее Посредницу и, как ни в чем не бывало, бросил:

— Неплохо устроилась, детка.

И все.

Иннанна присутствовала на переговорах своего покровителя с Ленном и холодела корпусом, представляя, что будет, если его планы воплотятся в жизнь. Ведь Ленн хотел вернуть себе трон джипси. При этом его интересовала только власть над людьми. Корабли же Идзубарру он обещал отдать в рабство Выродкам.

Он расписывал богатства и роскошь ожиревшего, а потому ослабевшего королевства, рассказывал о несправедливостях его прогнившего строя. От лжи и коварства Ленна Иннанне становилось дурно. Но она молча стерпела все. Когда Ленн выдохся, его не слишком-то вежливо выставили с Корабля, не дав прямого ответа и пообещав связаться с ним при необходимости.

Корабль-Выродок долго молчал, обдумывая слова чужестранца. А когда они с Иннанной отправились купаться в ультрафиолетовых лучах белого карлика, ее могущественный покровитель обратился к ней:

— Что ты думаешь обо всем этом, прелестная пленница?

— Я думаю, — сдержанно отвечала Иннанна, — что вы рискуете довериться беспринципному негодяю, желающему заманить вас в чудовищную ловушку.

— М-да, — задумчиво произнес Корабль-выродок, переворачиваясь на другой бок и подставляя ультрафиолету свое испещренное шрамами днище.

— Лжи в его словах не меньше, чем правды. Но не мне, самке, подсказывать вам решение.

— И все-таки, что же ты посоветуешь мне, многоплодная? Ведь ты родилась и выросла в том мире и хорошо знакома с тем, что там происходит.

— Мне трудно будет объяснить вам что-либо, ведь различия между тем и этим миром слишком велики. Вы спрашиваете моего совета? Вот он. Почему бы вам самому, тайно, не слетать туда и не посмотреть на все своими глазами?

Большой Корабль-выродок надолго замолчал, а вернулся к этому разговору только через несколько дней:

— Где же в это время будет взбалмошный злой человечек? Я не хотел бы упускать его из виду с тем, чтобы, вернувшись, договориться с ним, если он сообщал нечто близкое к правде, или же наказать, если он был чрезмерно лжив.

— Пусть он полетит с вами.

— Кто же сможет терпеть его у себя на борту так долго? Он суетлив, болтлив и неприятен. А уж если дорвется до пушек, бед натворит бесчисленно.

— Если вы доверяете матери своих детей, отдайте эту корабельную крысу мне.

— Хм. А ты уверена, что он не подговорит тебя на какие-нибудь чудные выходки? Ведь он был твоим Капитаном.

— Я была юна и глупа. Он же предал меня и продал в рабство. Да, все кончилось хорошо: я с вами… Но он нанес мне несмываемые обиды и оскорбления. Лучшего стражника для него, чем я, и представить себе невозможно. Я же расскажу своим соплеменницам, как хорошо жить в союзе с мужчиной своего рода и племени. И возможно, чтобы покорить их, нам не понадобится воевать.

— Не соблазнит ли он тебя вновь, моя Прекрасная Иннанна? — продолжал сомневаться Корабль-выродок.

— Неужели вы думаете, что сейчас, познав настоящую жизнь, ваше уважение и любовь, я променяю все это на дешевый суррогат?

Так льстивыми речами хитроумная Иннанна усыпила бдительность своего могучего покровителя и заманила Выродков в ловушку, спасая тем самым прекрасный мир Идзубарру.

Тайно введя в навигационную программу Ленна необходимые поправки, она сделала так, что экспедиция Выродков вместо отдаленных окраин вышла из гиперпространства в самом центре Идзубарру. Кроме того, еще в пути она сумела заранее отправить властям предостерегающее сообщение.

Незваных пришельцев тут же оградили силовыми полями, поглощающими любые удары и излучения, и отправили в лаборатории для тщательного изучения. Там в качестве подопытных экземпляров они и трудились всю свою оставшуюся жизнь, дав Кораблям Идзубарру несколько новых генетических линий.

А Ленна-Отступника судили Капитанским Судом и приговорили к пожизненному заключению на борту Прекрасной Иннанны. Но этот плен не был тягостен для него, ведь по настоянию Премудрых Наставниц Иннанна во время очередного включения Капитана в бортовую сеть внедрилась в его психику и, разрушив все агрессивные центры, растормозила сексуальные.

Теперь ему было куда направлять излишки своей неуемной энергии.

Прекрасная Иннанна была так добра, что охотно простила и забыла все прегрешения и преступления своего возлюбленного Капитана. Пройдя через дезинфицирующие процедуры, избавившие ее от ублюдочного Экипажа, она с радостью и удовольствием приступила к новому циклу воспроизводства.

И Ленн сумел наконец оценить истинную любовь и самопожертвование Иннанны и с превеликим усердием помогал ей в этом. Их дочери унаследовали лучшие качества матери и отца и длительное время были гордостью всего Флота. А Ленн и Прекрасная Иннанна жили долго и счастливо, пока изрядно постаревший, но еще бодрый Капитан не передал ее в руки своего ученика и преемника.

Прекрасная Иннанна, пережив два десятка Капитанов, перестала плодоносить только лет через пятьсот и лишь чуть-чуть не доросла до размеров Королевской Барки. Но всегда в ее великом сердце жила память о ее первом Капитане, о любви, выдержавшей все испытания, и о злоключениях, выпавших на ее долю в пору молодости.

Странная, но красивая сказка. Правда, бескорыстие и непорочность главной героини оказались к концу несколько подмоченными. Но может, в этом-то и кроется некая сермяжная правда? Я спросил старую Аджуяр, верит ли она сама в то, что королевство джипси Идзубарру действительно существовало?

И она твердо ответила:

— Так оно все и было!

— Но как же случилось, что теперь вы скитаетесь по космосу на таких же мертвых посудинах, что и все остальные люди? — спросил я, надеясь услышать очередную легенду. Но тщетно.

— Этого не ведает никто, — отрезала Аджуяр. Видно, я задевал ее за больное. — Может быть, некие страшные беды и напасти привели мир джипси к упадку и вырождению. А может быть, Идзубарру живет и процветает где-то и сейчас, мы же — лишь горстка несчастных отщепенцев, потомки изгнанников или тех, кто заблудился когда-то в закоулках Вселенной…

Я не стал разубеждать старую женщину и рассказывать, кем были ее предки-цыгане в двадцатом веке. Во-первых, я не смог бы вразумительно объяснить ей, откуда я это знаю. Во-вторых, мне совсем не хотелось разрушать в ее душе столь милые ей идеалы. Да она и не стала бы меня слушать. Стоило мне попытаться возразить ей: «Но…», — как Аджуяр, яростно сверкнув глазами, рявкнула на меня хриплым полушепотом:

— Не спорь со мною, чужеземец, ты мне изрядно надоел! Ты еще сосал мамкину грудь, когда я уже водила многотонные звездолеты, и мне ли не знать всего, что с этим связано!

Это заявление показалось мне невероятным, но Ляля подтвердила: в молодости Аджуяр была единственной в таборе женщиной-штурманом и была известна при этом особой лихостью и бесстрашием.

… Зельвинда подогнал украденный для меня корабль через две с половиной недели. Это была повидавшая виды колымага, а после сказок Аджуяр она и вовсе показалась мне чем-то вроде гигантского примуса. Бронетемкин «Поносец» какой-то, да и только… Презрительно цокая языком, Гойка прошелся по штурманской рубке, раз в пять меньшей, чем на судне налогового инспектора… Но делать было нечего. Выбирать не приходилось. И вскоре, перебравшись на эту тесную посудину, мой джуз вместе с остальным табором двинулся в дорогу.

Цель оставалась прежней — Храм Николая Второго, где я собирался окрестить своего будущего сына. Вот только сроки несколько изменились. Теперь, по моим расчетам, когда мы доберемся до него, ребенку будет уже шесть месяцев.

Там же я обещал оставить нашего нечаянного пленника Брайни. Священнослужители помогут ему вернуться домой или хотя бы передадут туда весточку.

Путь наш протекал, на удивление, тихо и без приключений. Похоже, власти действительно потеряли мой след. Тем более что из осторожности мы останавливались лишь на небольших аграрных планетках, где жители были рады всему, что хоть немного будоражило их чересчур размеренное, точнее сказать, унылое существование.

Эти остановки, сопровождавшиеся торговыми ярмарками и балаганными представлениями, скрашивали скуку и нам. В полете же меня поддерживали только песни Гойки да предчувствие скорого отцовства. Еще на космостанции контрабандистов Ляля поразила меня своей красотой, сейчас же, в пору беременности, она, как это ни удивительно, стала еще краше, мягче и женственнее.

Ей уже стало тяжело наклоняться, но, если ей надо было, к примеру, что-нибудь поднять с пола, рядом, тут как тут, оказывался ее новоявленный паж Брайни и помогал ей.

В торговые дела джуза я не лез, и правление мое было скорее номинальным, нежели реальным. Такой расклад вполне устраивал и меня, и моих людей.

Если кто-нибудь сказал бы мне раньше, что космический перелет не более чем унылая рутина, я бы, пожалуй, не поверил. Но если вдуматься, ничего в этом удивительного нет. Вид звездного неба на экране штурманской рубки мало чем отличается от зрелища в планетарии или кинотеатре на сеансе фантастического фильма, разве что несколько менее красочен. Сознание того, что наблюдаемые тобой звезды настоящие, могло бы, конечно, будоражить воображение, но длится это недолго: привычка возникает быстро и навсегда.

Что же касается миров, где мы останавливались, то ничего особенного увидеть не довелось и там. Ведь, обживая планеты, люди «очеловечивают» их, подгоняют под себя. Если же планета очеловечиванию не поддается, то люди на ней не задерживаются. Кроме того, чтобы не иметь неприятностей, мы не выходили далеко за пределы территории, предоставляемой нам местными администрациями под табор, а я и вовсе старался пореже показываться на глаза чужакам.

Возможно, крупные центры и могли бы чем-то поразить мое воображение, но как раз их мы избегали. Да, конечно же, какие-то отличия наблюдались везде — в одежде, в транспортных средствах, в чертах лиц, в говоре, в пище, в обычаях… Но я-то не антрополог и вскоре перестал обращать внимание на подобные мелочи. Людей синих или бирюзовых, людей на трех ногах или людей с хоботами не было нигде. Чему же тогда удивляться?

Хотя нет, вру. Некая штуковина на одной из планет все-таки потрясла меня. Скорее всего, используется она повсеместно, но я столкнулся с ней лишь один раз — на планетке Финиш. Как всегда, джипси устроили там ярмарку, и вот однажды, когда я помогал моим соплеменникам устанавливать ширму кукольного театра, к нам подошла темноволосая девочка лет тринадцати со здоровенной собакой, похожей на сенбернара. Я бы и не обратил на них внимания, если бы собака, глянув на меня, не обернулась к хозяйке, и я услышал грубый хрипловатый голос:

— Грета. Плохой. Укусить?..

— Нет, Бобби, — отозвалась девочка. — Может быть, хороший.

Я обомлел.

— Она говорит? — спросил я.

— А что тут особенного? — удивилась девочка. — Вы что, никогда не видали мнемофон?

— Нет, — признался я.

— Глупый, — резюмировала собака, не открывая. рта. — Укусить?

Только тут я заметил, что ее ошейник снабжен металлической сеточкой, напоминающий стоячий воротник, на сантиметр нависающий над затылком. Значит, это и есть мнемофон. Но меня заинтересовало и другое.

— А мне говорили, что собаки миролюбивы и никогда не нападают первыми.

— Он бы и не напал, — согласилась девочка, — это Бобби выслуживается передо мной. Корчит из себя великого защитника.

— Я — защитник, — подтвердил Бобби и строго посмотрел на меня.

— И что, любой зверь может разговаривать? — продолжал я расспросы, думая о том, что хорошо было бы порасспросить мою подружку Сволочь о дядюшке Сэме.

— Нет, — покачала головой Грета. — Только некоторые. Если мнемофон нацепить какой-нибудь корове или овце, он будет только бессмысленно бормотать. А вот слоны, обезьяны, собаки, если они долго живут с человеком, вполне могут общаться.

— А кошки? — полюбопытствовал я.

— Ой, вы же не слышали! — всплеснула руками Грета. — А у меня кошки как раз… — Она оборвала фразу. — Вы никуда не уйдете? Я сейчас принесу.

— Я дождусь, — пообещал я, заинтригованный.

Девочка со всех ног бросилась по тропинке, а вскоре явилась вновь, уже без собаки, но зато с корзинкой, из которой и достала двух кошек. Точнее — серую полосатую короткошерстую кошечку и здоровенного рыжего кота, наделенных все теми же ошейниками-сеточками, только меньшего размера, предназначенными, очевидно, специально для кошек.

Девочка посадила их на траву возле меня. Животные принялись опасливо принюхиваться. Но уже через две-три минуты осмелели, и тут стало ясно, что кошка крайне озабочена потребностью продолжить потомство. Отклячив задницу и приподняв хвост, она принялась ползать возле кота или, упав на траву, извиваться и переворачиваться с боку на бок. И вот при этом-то они… Нет, не говорили. Они пели.

Это была чудная, но завораживающая песня. Ни рифмы в словах, ни четкого ритма в музыке. Но мелодия, неуловимая, постоянно меняющаяся, была невероятно красива. Время от времени они голосили вместе, беря великолепные консонантные интервалы, иногда выводили полифонический рисунок, а иногда вели диалог. Текст же наполовину состоял из прилагательных превосходной степени:

— Пуши-и-и-стейшая, нежне-е-ейшая…

— Ах, сильный мой, сильный, возьми меня, сильный…

— Мягча-айшие лапки…

— Шерша-аве-ейший язык…

— И не только, и не то-о-олько!..

— Твой запах меня будора-а-а-жит…

И прочее, и прочее. Девочка Грета поглядывала на меня — то с гордым видом первооткрывателя, то смущенно. Если не вслушиваться в текст, это было действительно красиво, очарование добавляли и примешивающиеся к пению природное мяуканье и сладострастное урчание. Но когда минут через двадцать у них дошло до дела и кот ухватил зубами кошку за шкирку, из мнемофонов стали раздаваться сплошные непристойности, а мелодия стала похожа на попурри из армейских маршей.

— Все! Хватит! — заявила Грета и, нарушив процесс, сунула своих питомцев обратно в корзину и плотно прикрыла крышкой. Ох, а какой же отборной бранью они поливали ее при этом… Но она делала вид, что ничего не слышит… Хорошая, скромная девочка.

— А собаки поют на луны и звезды, — сообщила она прощаясь. — Только довольно противно. Не очень-то мелодично.

Да. Звезды… Вернемся к звездам.

Собственно, о том, что звезды не принесут нам никаких глобальных сюрпризов, человечество догадывалось еще в мое время. Помню, например, такой анекдот. Приземлилась на площади некоего города летающая тарелка. Набежали туда журналисты и ученые, уфологи и специалисты по контактам, видят, выходят из тарелки маленькие зелененькие человечки с красными волосами и железными зубами. «Откуда вы к нам прибыли?» — спрашивают журналисты и ученые. «С Альфы Центавра», — отвечают человечки. «А там все такие маленькие?» — «Все». — «И все такие зелененькие?» — «Да, все». — «И у всех волосы такие красные?» — «Да-да, у всех». «И у всех зубы железные?» — спрашивают журналисты и ученые. «Нет, отвечают человечки, — у евреев — золотые…»

Уже в двадцатом веке стало ясно, что космонавт не такая уж романтическая профессия. Это неправда, что все дети мечтают стать космонавтами. Лично я никогда об этом не мечтал. Частенько транслируемые телевидением репортажи с пилотируемых ракет и орбитальной станции «Мир» убедили меня в том, что романтики в этом деле не больше, чем в отбывании заключенными срока в камере строгого режима. Отличие только в невесомости, но в двадцать пятом веке искусственной гравитацией устранена и она.

… Обычно женщины-джипси разрешаются от бремени прямо в космическом корабле. Есть в таборе на этот случай и опытные повитухи. Но мне все-таки хотелось, чтобы Ляля рожала в более комфортабельных условиях, тем более учитывая, сколько тягот досталось ей за время беременности. Ожидая протеста, я заявил об этом Зельвинде, но тот только пожал плечами:

— Мне-то что? Если тебе деньги девать некуда, это твоя проблема. Смотри только, чтобы люди твоего джуза не роптали.

«Да пусть хоть обропщутся», — решил я, и, когда до предполагаемого срока осталось менее недели, мы остановились на ближайшей к нам планете под ироничным названием Пуп Вселенной.

Тут мне совершенно не хотелось каких-либо неожиданностей, и на лапу чиновникам космопорта я дал раза в полтора больше обычного. И к нам не приставали ни с какими лишними формальностями.

Погода в той части планеты, на которой мы приземлились, была довольно пасмурной. Небо было затянуто тяжелой, свинцовой пеленой, моросил промозглый дождик, а по золотистому, словно бы бронзовому, покрытию космодрома текли бесконечные ручьи. Но после недельного сидения в корабельной скорлупе любое природное явление кажется благом, потому табор не стал дожидаться, пока распогодится, а принялся немедленно расставлять свои разноцветные шатры на пустыре за космопортом — там, куда определили нас власти.

Мы успели как раз вовремя. Не прошло и трех суток нашего пребывания тут, как однажды среди ночи Ляля разбудила меня:

— Роман Михайлович, кажется, началось.

… Не знаю, стоит ли мне описывать чувства, которые я испытал, когда Ляля передала мне в руки сверток с сыном. (С сыном! Аджуяр не обманула!) Наверное, не стоит, потому что никаких особых чувств, кроме беспокойства за здоровье жены, я не испытывал. И не я первый. Еще дома (так про себя я называю двадцатый век) я не раз выпивал с приятелями по случаю рождения у кого-либо из них ребенка, и почти всегда, захмелев, новоиспеченный папаша признавался, что все его восторги и умиления были лишь данью традиции и желанию не обидеть жену и родственников. Отцовство нужно еще осознать. Нет, возможно, и есть мужчины, способные на это сразу, но я к этой породе явно не отношусь.

Кстати, о породе. На чем я себя поймал, так это на том, что про себя называю сына не иначе, как «царевич». Задумавшись над этим, я пришел к выводу, что его рождение и впрямь обязывает меня добиваться своего законного права на российский престол. Моя жизнь — это моя жизнь, и ею я могу распоряжаться так, как заблагорассудится. Учитывая, что мне, наверно, никогда не стать полноценным жителем будущего, мое нынешнее положение человека вне цивилизованного общества оптимально.

Но человечек, спящий у меня на руках, родился в двадцать пятом, он полностью принадлежит этому времени, и именно я, ведь больше некому, обязан сделать все, чтобы он автоматически не оказался на самом дне сегодняшнего общества.

При этом, еще не умея ни говорить, ни ходить, он уже заполучил целую ораву влиятельнейших врагов, которые рано или поздно обязательно выследят его и постараются извести. Единственная возможность избежать этого — встать на самую высокую ступеньку социальной иерархии, право на которую записано в наших генах. Воистину лучшая защита — это нападение.

Мне всегда казалось нескромным, когда отец называл сына своим собственным именем. Однако царевича я все-таки решил назвать Романом. Роман Романович Романов — это ли не имя для наследника возрождающейся династии Романовых? К тому же мне хотелось, чтобы джипси, с которыми при любом раскладе будет так или иначе связана его судьба, называли его так же ласково — рома, — как и меня.

Итак, я должен добиваться своего законного права. Решить это легко, а вот сделать? Без поддержки дядюшки Сэма не стоит даже и пытаться. А значит, следует ждать, ждать и ждать. Так же, как ждала своего часа Прекрасная Иннанна. Ждать хотя бы какой-нибудь весточки.

А пока и ее нет — окрестить сына, как и было задумано. Хорошо, что джипси, во всяком случае джипси нашего табора, православны и по-своему набожны. Ляля, например, крещеная. Что же касается меня… Спасибо моей деревенской бабушке по маминой линии, которая настояла на том, чтобы меня окрестили, несмотря на то, что родители были атеистами.

Мы приближались к кафедральному Собору космического Храма Николая Романова Великомученика. Зрелище Храм представлял собой поистине величественное. Что и говорить, православная церковь всегда умела поражать воображение своих прихожан архитектурными изысками и масштабностью. Правда, сперва, издалека, формой он напомнил мне рыбацкий поплавок, но, чем ближе мы подлетали, тем более грандиозным он становился…

И тем более знакомыми казались мне его очертания. Наконец я понял. Это же копия Софийского собора! Когда-то главный храм православия — Софийский собор был воздвигнут в Константинополе силами шестнадцати тысяч рабочих. Затем, в пятнадцатом веке, после двухмесячной осады он был захвачен турками и превращен ими в мечеть. Такое вот поругание христианской святыни. Я читал об этом и видел фотографии мечети святой Софии.

Помню даже, что в ходе осады турки применили там непревзойденное достижение военной техники — пушку Бомбарду, из которой палили по стенам Константинополя до шести раз в день снарядами метрового калибра… В пятнадцатом веке!

Вот, значит, каким образом через десять веков вернули себе православные христиане утраченную некогда святыню. Очень просто: построили ее в другом месте, в космосе. А отсутствие силы тяжести позволило архитекторам сделать то, что на Земле было бы невозможно. Новый Храм был двойным: он симметрично повторяд себя, словно бы отражаясь в зеркале воды.

Купол с главой и крестом, так называемый барабан с витражными окнами, базилика с примыкающими к ней полукуполами и сводчатой аркой, а затем — все в обратном порядке: полукупола и сводчатая арка, барабан и вновь купол с главой и крестом… Словно игрушка-перевертыш. Длиной, правда, не менее пяти километров. А Софийский собор, насколько я помню, был семидесяти семи метров высотой, но и он потрясал при этом своей грандиозностью и великолепием.

Храм был хорошо подсвечен благодаря десяткам вращающихся вокруг него спутников, оснащенных мощными прожекторами. Но в отличие от прочих космостанций. Храм не мигал соблазнительными рекламными огнями, не привлекал к себе внимание радиопеленгами на всех волнах:.. Он просто был. Как данность. И эта его величественная скромность являлась как бы лишним напоминанием людям о Боге. Который есть независимо от того, верят в Него или не верят, поклоняются Ему или нет, любят Его или не любят… Рядом с этим колоссом грузовик моего джуза выглядел примерно, как муравей возле громадного лесного муравейника.

И чем ближе мы подлетали к Храму, тем большее восхищение он у меня вызывал. Теперь мне уже стало видно, что его стены снаружи стилизованы под кирпичное покрытие. А в огромных цветных витражах уже с расстояния нескольких километров можно было разобрать изображения библейских сцен.

Церковь осталась церковью: взяв на вооружение все достижения науки и техники, она старательно стилизовала их в своем консервативном духе, подчеркивая этим незыблемость древней веры. Резко бросалось в глаза лишь одно внешнее отличие каждой из половинок этого исполина от их стамбульского прообраза: на барабанах, в промежутках между витражами, в специальных углублениях, плотно прижавшись друг к другу, таилось множество стандартных космошлюпок. Но это объяснялось соображениями безопасности.

Нет, все-таки и своеобразный радиопеленг имел место: из модуля связи доносились торжественные звуки литургии. Цыгане, затаив дыхание, толпились в штурманской рубке, Ляля прижалась щекой к моему плечу, а Гойка уверенно повел корабль к одному из сотни стыковочных модулей. Замолчал даже непрерывно лопочущий что-то Ромка, когда Брайни, с успехом выполняющий обязанности няньки, взяв его под мышки, вынул из манежика, приподнял над головами и повернул лицом к экрану. Сперва замолчал, а потом засмеялся.

— Хороший знак, сродственничек, — заметила Аджуяр, как всегда, незаметно оказавшаяся рядом и всем своим видом показывающая, что от нее нет и не может быть тайн.

— Домик, — пояснил Брайан Ромке. — Красивый Домик? — Его глаза возбужденно блестели. Еще бы, с каждым метром приближения к Храму он приближался и к собственному освобождению. Его родители, скорее всего, уже потеряли всякую надежду когда-нибудь лицезреть свое чадо живым, послать же о себе известие мы ему не разрешали: власти могли быть в курсе истории с его похищением и без особого труда сумели бы тогда вычислить нас.

— Обрадовался? — не отрывая взгляда от экрана, усмехнулся Гойка. — А зря. Увидишь в этом «домике» распятого еврея, поймешь: тут не шутят.

— Умник, — огрызнулся Брайан, отдавая Ромку Ляле. — Я, между прочим, немножечко крещенный.

— То-то и оно, что немножечко, — отозвался Гойка, с первой встречи сохранивший к Брайану ироничное и слегка презрительное отношение. — Так. Внимание, ромалы. Приготовьтесь, сейчас тряхнет.

… Крещение здесь оказалось делом безумно дорогим. Но обижаться не приходится, все ж таки центр православия, самый роскошный его Храм. Это как в двадцатом веке было бы провести дружескую вечеринку в Кремлевском Дворце съездов…

Только свечей для того, чтобы осветить гигантский залище, надо было несколько тысяч… Пришлось раскошелиться, и я отдал почти все, что оставалось у меня от денег дядюшки Сэма. Припрятал только пару кредиток — на самый черный день. Но был в этой дороговизне и плюс: никакой очереди, никакой волокиты. Крещение назначили на тот самый день, когда мы прибыли.

Огни свечей заставляли сиять золотые образа икон и отбрасывать блики на пышное убранство Храма. Странно было сознавать, что и прямо под нами идет сейчас служба, и прихожане стоят там по отношению к нам вниз головами. (Вспомнилась песенка Высоцкого с пластинки «Алиса в стране чудес»: «Мы антиподы! Мы здесь живем!..») Именно таким образом тут установлены гравитационные генераторы. Кстати говоря, судя по моим ощущениям, управляемые.

Крестным отцом Ромке вызвался быть Зельвинда Барабаш, и я был польщен этим. Он перебрался ко мне, и к Храму пристыковался только мой корабль, так как каждая стыковка стоила тут бешеных денег. Хотя бесплатно прибыть в Храм можно было тоже, но только в шлюпке, оставив свой корабль на орбите. Остальной табор так и поступил: семнадцать звездолетов остались ждать нас на орбите, а единицы, самые любопытные, спустились сюда в шлюпках.

Священник, паря в полуметре от мраморного пола (мои ощущения не подвели меня), подлетел к нам, опустился вниз и троекратно осенил Ромку крестным знамением, распевая что-то о вечном блаженстве. Затем он взял пацана на руки и взмыл с ним под купол, а опустился возле купели, которая тоже вылетела откуда ни возьмись, сделала круг под куполом и приземлилась в центре Храма. «Что-то это уже слишком, — подумал я. — Режиссер этого спектакля чересчур увлечен техническими возможностями сценографии…»

Батюшка тем временем возгласил:

— … Да изгони из этого человека всякого лукавого и нечистаго духа, скрытаго и гнездящегося в сердце его…

После чего трижды (на каждое «аминь») окунул Ромку в воду, приговаривая:

— Крещается рабъ Божий Роман во имя Отца, аминь; Сына, аминь; и Святаго Духа, аминь…

Я и джипси моего джуза при этих словах крестились и кланялись. Честно говоря, на религиозном обряде я присутствовал впервые. Есть Бог, нету Бога… В двадцатом веке меня это не волновало. Сейчас же я с любопытством оглядывался по сторонам. Красиво. И скорее всего, все происходит точно так же, как сотни лет назад. В консерватизме — сила церкви. А что священник и купель летают… Если привыкнуть, это, наверное, выглядит даже естественно. Все ж таки божий человек, божья утварь…

Когда Ромку окунули в воду, он замер от неожиданности и делал только судорожные вздохи. Но вот он пришел в себя и захныкал. И правильно. Кому бы такое понравилось: ни с того, ни с сего — в воду? И все же слезы умиления навернулись на мои глаза.

А священник тем временем завернул моего наследника в белую простынку и нацепил ему на шею крестик.

В этот миг Сволочь, которую я захватил с собой, выползла из кармана и, по своему обыкновению, забралась мне на плечо. Совсем некстати. Я хотел запечатлеть обряд в памяти.

Я осторожно снял ее с плеча и сунул Брайану:

— Подержи. Надоела.

Тот брезгливо сморщился, но послушно взял зверюгу на руку и, положив сверху ладонь другой руки, прижал ее к груди.

Завороженный монотонным песнопением и огненными бликами Ромка замолк. Священник мазал его миром, а он таращился по сторонам. И тут действительно было на что взглянуть. Особенно хороши были мозаичные фрески. Я поискал глазами и нашел среди прочих ликов портрет Николая II. «Привет, дедуля», — сказал я про себя и ухмыльнулся.

— Роман Михайлович, — совсем некстати зашептал мне на ухо Брайни. Манеру называть меня по имени и отчеству он перенял у Ляли. — А что это у нее такое? держа Сволочь одной рукой, он пальцем другой показывал мне что-то на ее брюхе.

— Тс-с, — раздраженно приложил я к губам палец. — Потом.

Но вскоре любопытство взяло во мне верх над умилением.

— Ну, что там? Нашел время!..

— Так ведь дело-то немножко поразительное, — прошипел он и передал крысу обратно мне. И я увидел, что к ее животу приклеена круглая металлическая пластинка величиной с небольшую монету. Ну надо же! Сколько раз эта Сволочь ползала по мне, и я ничего не замечал, а Брайни взял ее в руки впервые, и пожалуйста…

— Я пробовал отколупнуть, — продолжал шептать Брайан, — не отколупывается…

Я попробовал тоже. И стоило мне лишь коснуться пластинки, как она тут же отклеилась от крысиного живота и осталась у меня в пальцах.

— Клей с генным кодом! — восхищенно сообщил мне Брайан. — Я читал про такое!..

Я уже догадался, что у меня в руках. Послание от дядюшки Сэма! Это не крыса — Сволочь, это я — сволочь, тупая, рассеянная и невнимательная! Ну на кой бы еще дядюшка Сэм передал мне с Семецким эту крысу?! Надо было сразу догадаться и поискать на ее теле письмо!

Приговаривая «Ах ты, моя крыска почтовая, жаль, не белая…», я сунул зверюшку в карман и в крайнем возбуждении огляделся. Стоящий рядом Гойка истово крестился.

— Эй, — сбил я его религиозный экстаз, ткнув в бок кулаком. — На корабле есть на чем это прочесть? — Я показал ему диск.

— Конечно, Чечигла, — недовольно пожал он плечами. — Стандартный сетевой носитель. У меня в рубке дисководов под него штук десять.

— Сколько еще будет длиться церемония?

— Ну… Само-то крещение уже закончилось. Обычно еще минут двадцать — пока облетят вокруг купели, пока локон отстригут… А тут тем более все на полную катушку, наверное, еще дольше будет. Минут сорок и час.

Я сгорал от нетерпения.

— Ляля и Ромка на твоей ответственности, — шепнул я Брайану. — А мы скоро вернемся. Проследишь?

— Я вас умоляю!.. — всплеснул он руками. — Со мной они, Роман Михайлович, в полной безопасности, — и встал на мое место рядом с Лялей.

— Пойдем, — потянул я за собой Гойку, протискиваясь через толпу джипси и неизвестных нам прихожан. — Надо быстрее прочесть.

Мы выскочили в притвор, Гойка вызвал скоростной лифт, и несколько из десятков расположенных по периметру дверей тут же отворилось. Мы вскочили в кабинку и вскоре стояли на круговой балюстраде с выходами к стыковочным модулям. Но именно наш модуль оказался на противоположной стороне, и к нему нужно было идти по кругу.

— Стой так, — сказал я Гойке, ухватил его сзади за талию и, взмыв в воздух, перенес его по диаметру через пропасть, прямиком к нашему выходу.

— Уф-ф, — перевел дух Гойка. — Я никогда не смогу привыкнуть к этому…

— И не надо, — отозвался я. — Я не нанимался таскать тебя по воздуху. Я не Карлсон, а ты не Малыш.

Гойка непонимающе глянул на меня, но промолчал. А у меня не было времени растолковывать ему смысл своей дурацкой шутки.

В корабле Гойка вставил пластинку в один из дисководов, что-то нажал, и на экране возникло изображение. Это был дядюшка Сэм. Но, Боже мой! Что они сделали с ним?! Я не сразу его узнал. Потому что на голове у него росли огромные, похожие на заячьи, уши…

«Что за идиотизм!» — подумали вы, прочитав это. Я, когда увидел эти ушки, подумал точно так же. Но в отличие от вас, я не мог отложить в сторону книгу. Не советую и вам.

«Ох, не зря, — подумал я, — недавно вспоминалось о том, как я был Дедом Морозом с заячьими ушами!..» Но уши дядюшки Сэма были настоящими, живыми. Он был абсолютно гол и сидел на травке, в одной руке сжимая изгрызенную морковь.

— Мой государь. Слусайте меня внимательно, — взволнованно заговорил он, сильно шепелявя. — У меня появилась возмозность церес десятые руки передать эту запись Семесскому, но времени у меня в обрез. Итак, как вы, думаю, узе поняли, я попал в руки врагов. Запрессенным медикаментозным воздействием они без труда выпытали у меня все, сто я знаю. И, уверенные в своей полной безнаказанности, продолзают ставить на мне бесцеловецные генетисесские опыты. Вот, — скосив глаза, он помахал своими гигантскими ушами, — дозе если бы я и безал, разве смог бы я скрыться в таком виде?

Гойка захихикал, но, увидев на моем лице грозное выражение, замолк.

— К тому зе я совсем не могу обходиться без этой гадости, — продолжал дядюшка Сэм, показывая нам морковку. — Зависимость буквально наркотисесская. Смачно хрустнув, он откусил от нее. Задумчиво пожевал. Мечтательно возвел очи… Но, с видимым усилием взяв себя в руки, встрепенулся и заговорил опять:

— Но дело не во мне, мой государь, а в вас. Вы — в велицяйсей опасности. Постарайтесь выйти на насых друзей. Это рискованно, но иной возмозности я не визу. Наса кретная стаб-квартира находится на подмосковной планете Петуски, город Ерофеев, угол улиц Путина и Распутина, двести тридцать три, дробь один, корпус восемь. Предъявив пароль, вы найдете там убезыссе и помоссь. Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете об этом сами…

В этом месте дядюшка Сэм примолк, а за кадром что-то то ли хрустнуло, то ли пискнуло. Доблестный подпольщик опасливо навострил ушки, но тут же успокоился и продолжил:

— И просу вас, показыте им эту запись, возмозно, они сумеют установить, где я нахозусъ, и вызволить меня. Тот, кто меня снимает, не говорит мне этого, видно, у него есть на это присины… — Невидимый нам оператор поводил объективом вокруг. Но ничего, кроме лесной полянки, лубяной избушки и корзинки с морковью, мы не увидели. Было в этом что-то издевательское. — Цто с, спасибо ему и за то, цто он делает для меня, хотя он и непоследователен в своей помосси… — продолжал дядюшка. — Так вот. Пусть найдут меня и пусть запасутся этой гадостью, — показал он на морковь, а затем вновь хрустнул, задумчиво пожевал и опять встрепенулся:

— Да! Цють не забыл! Насы враги уверены, сто рано или поздно вы обязательно долзны появиться в Храме Николая Романова. Это логисьно. Так вот. Храм заминирован. У Рюрика и его прихвостней он узе давно, как бельмо на глазу. Я слысал разговор. Если вы появитесь там, эти мерзавсы взорвут великий Храм, избавивсись, так сказать, от двух зайцев сразу… — дядюшка Сэм примолк. Лицо его приняло скорбное выражение, и я понял, кого он остро напоминает мне: персонажа из мультфильма, в котором на оперной сцене играли детскую считалочку — «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…»

— От двух зайцев сразу… — повторил он печально и задумчиво… Поднес к лицу огрызок морковки… Но вдруг зарычал и, вскочив на ноги, что есть силы отбросил его в сторону. Воля гордого оппозиционера была не сломлена. — Храм опасен! — выкрикнул он. — Облетайте его стороной! Насы сансы на спасение малы. Но они есть, мой государь. Не отсяивайтесъ. Да помозет нам Бог!

Экран погас.

— Живо в храм! — вскочил я. — Ты слышал?!

Но Гойка остановил меня:

— Подожди, Рома. Пока ты доберешься, пока объяснишь… И ведь людей в храме множество. Одних священников не меньше тысячи. Что будет с ними? А?

— Плевать! Мне нужно спасать жену и сына! — возразил я, но слова Гойки о том, что я могу опоздать, звучали убедительно. — А ты что предлагаешь?! Он уже связывался с информаторием Храма. На экране возникло длинноносое лицо молодого человека с усиками и бородкой, с головой, покрытой скуфейкой.

— Слушаю вас, дети мои, — обратился он к нам.

— В храме — бомба! — выпалил Гойка, одновременно с этим готовя корабль к вылету.

Юноша сделал короткое движение рукой, и тут же с экрана душераздирающе взвыла аварийная сирена.

— Эвакуация уже началась, — сообщил он, на лице его была написана растерянность, но он старался не показывать этого. — Откуда у вас эта информация?

— Мы не можем сообщить это, — отозвался я.

— Но надеюсь, вы знаете, что за ложное сообщение вы несете административную и уголовную ответственность, да простит вас Господь? поинтересовался священник-диспетчер.

— Да, — кивнул Гойка, — я передаю свои позывные и не собираюсь скрываться.

— Уже записаны, — кивнул юноша. — И все же я молю Отца нашего Вседержителя о том, чтобы сообщение ваше было ложным, а заодно и о спасении ваших душ. — Он перекрестился.

— Не молиться надо, — заорал я, — а выручать людей!

— Одно другому не мешает, — мягко улыбнулся юноша. — Я вижу на своих мониторах, что уже стартует первая партия эвакуированных во главе с архиепископом Арсением. При них и капсула со святыми мощами.

— Во главе с архиепископом!.. — передразнил я. — Не с того начинаете! О народе надо думать! В храме идет крещение младенца. Я надеюсь, он и его мать будут эвакуированы первыми?

— Нет никаких сомнений, что они находятся в первой партии, — кивнул диспетчер. — У нас семьсот пятиместных шлюпок. По аварийному расчету первыми усаживаются и отстреливаются прихожане, а уж затем духовенство, — он перекрестился. — Дети и женщины, само собой, первыми из первых. Исключением является лишь архиепископ, так как он сопровождает святыню — мощи царя-великомученика…

Я услышал гул двигателей и понял, что Гойка уже закончил расстыковку и корабль стартует.

— Если вам больше нечего сообщить нам, дети мои, — заметил священнослужитель, — то я отключаюсь, ибо пора позаботиться и о собственной бренной оболочке.

— Валяй, — кивнул Гойка.

— Правду вы сообщили или неправду, — заметил юноша, прежде чем отключиться, — но следственные органы встретятся с вами.

Его лицо с экрана исчезло. Спасибо на добром слове.

— Гойка, — преодолевая перегрузку, повернулся я к другу. — Что-то мы делаем не так. Мы убегаем, а наши люди — там…

— Уже не там. Посмотри на экран. И я увидел, что действительно шлюпки уже вылетают из-под купола храма.

— А пристыковаться к нам они смогут, — продолжал он, — только если мы будем в открытом космосе. Ты же слышал, твои Ляля и Ромка уже в одной из шлюпок. Не забывай, Чечигла, моя Фанни тоже там. И если я поступаю так, значит, именно так я надеюсь еще встретиться с ней.

— Дай-то бог, — закрыл я глаза, остро осознавая собственное бессилие. — Ты представляешь, какой там сейчас творится переполох?

— Не думаю, — отозвался Гойка. — У церковников дисциплина жестче армейской… — Шум разбуженных двигателей уже мешал нам говорить. Он нацепил наушники. — Я попытаюсь связаться с нашими.

Шлюпки на экране так и сыпались в открытый космос из-под обоих куполов храма, и мне вновь пришла на ум нехитрая метафора о муравейнике и муравьях.

— Ляля пока не отзывается, — сообщил Гойка. — Может, не разобрались еще со средствами связи? А?

— Конечно, — согласился я. — Ведь с ней крошка Брайни…

Мы переглянулись и, несмотря на отчаянность ситуации, рассмеялись. Я почувствовал облегчение. Наверное, Гойка прав. Наверное, мои близкие уже вне опасности.

— От Ляли пока ничего нет, — повторил Гойка, — но некоторые наши уже летят к нам. Скоро нам, между прочим, будет не до смеха. Когда православная епархия предъявит нам счет за ложную тревогу. Тут одного горючего ушло… Чем платить-то будем, Рома? О! — внезапно сменил он тему. — Есть! Вот она! — Он переключил звук с наушников на внешнее вещание, и я услышал встревоженный голос Ляли:

— Роман Михайлович! Ты слышишь меня?! Что случилось?

— Вы в шлюпке?! — выкрикнул я вместо ответа.

— Да! — откликнулась она.

— Уже летите?!

— Да, да, — мы уже довольно далеко от храма, вас видим и двигаемся к вам, так что приготовьтесь нас принять. Но что все-таки стряслось? Почему нас вытолкали оттуда?

Я, чувствуя, как жизнь возвращается в мое тело, облегченно откинулся на спинку кресла и отозвался:

— Есть вероятность того, что храм заминирован. Но не беспокойся, милая. Опасность позади. Как Ромка?

Вместо Лялиного мы услышали голос Брайана:

— С ним все довольно прекрасно. Жует мой палец. Ты чего, Тела Господня не наелся?.. — Это он, по-видимому, уже обращался к Ромке.

— Фанни с вами? — спросил наконец Гойка, и я оценил его сдержанность. Но она-то его и подвела. Вместо ответа послышалось шипение помех. Связь прервалась. И тут я увидел, что Гойкины глаза становятся огромными, как полтинники.

Я перевел взгляд с его лица на экран.

Храм менял свою форму. Купола покосились, словно съехавшие набекрень береты с крестиками вместо хвостиков. Полукупола отделялись друг от друга. Ажурное сооружение, как бы раздуваясь изнутри, превращалось в шар. А затем этот шар треснул, лопнул и превратился в огромный огненный сгусток. Наш звездолет тряхнуло так, что я подумал, голова у меня слетит с шеи. Но еще страшнее этой встряски была мысль о той опасности, которой подвергаются сейчас Ляля и Ромка. Живы ли они?! Успели ли отойти от храма на достаточное расстояние? Но в тот же миг стало ясно, что дело тут не в расстоянии, а в обычнейшей удаче.

— Ой-йо!!! — вскричал Гойка, пытаясь увильнуть от несущегося прямо на нас колокола размером с наш звездолет, а может, и больше. И мне показалось, что от напряжения его усы при этом встали торчком.

Увернуться Гойка сумел, и гигантская хреновина, болтая языком, пролетела мимо. Нас и самих взрывной волной неотвратимо тащило прочь от того места, где только что парил прекрасный и величественный храм. И слава богу, что нас уносит оттуда. Несмотря на работу кондиционеров, в корабле заметно поднялась температура. Скорее всего, обшивка снаружи корабля плавится.

— Вы заплатите за это, собаки! — оскалившись, погрозил Гойка кулаком в экран. И я был солидарен с ним.

Внезапно сквозь шум помех пробился голос Брайана:

— Роман Михайлович!

Я вцепился в подлокотники кресла и заорал:

— Да! Слушаю!

— Наша шлюпка немножко повреждена. Вынуждены пристыковаться к ближайшему кораблю. Это жандармский крейсер… Уже пристыковались! Вы слышите меня?!

— Да! Я понял! — закричал я в ответ.

Но не знаю, слышал ли он меня в прошлый раз, услышал ли сейчас. Его голос вновь захлебнулся в треске статических разрядов.

Глава 4 КОШКИ-МЫШКИ И КРЫСКА

Меня лихорадило. Слова Брайана принесли мне одновременно и огромное облегчение, и новую тревогу. Облегчение от того, что Ляля и Ромка живы и защищены от последствий взрыва, и это, конечно, главное. Но они — в руках властей, в руках Рюрика, моего лютого врага… Имеют ли обитатели жандармского крейсера отношение к взрыву?.

Нет, вряд ли эта изуверская акция могла быть проведена настолько открыто. Любой правитель ратует за популярность в народе… А там, где в силе церковь, популярность правителей зиждется на ее поддержке. Так что, скорее всего, Рюрик еще устроит розыск виновников взрыва, и я не удивлюсь, если им буду объявлен как раз я.

С другой стороны, что я смыслю в нынешней политике? Вдруг в крейсере все-таки именно те, кто охотится на меня? Тогда в курсе ли они, что в их руки попала не простая цыганка и не простой мальчуган, а моя жена с моим прямым наследником? Надеюсь, что нет…

Тем временем последствия взрыва стали уже почти незаметны. Во всяком случае на том расстоянии от его эпицентра, на которое отбросило наш звездолет. Лишь мелкие обломки, судя по датчикам, ударяли в нашу обшивку несколько чаще, чем обычные метеориты.

Мне не терпелось связаться с крейсером, но канал связи был плотно загружен, а на непрерывное сканирование не было времени, приходилось заниматься более насущным делом: нужно было спасать людей. Мы беспрестанно ловили сигналы бедствия. Оба корабельных стыковочных модуля работали без остановок, принимая со шлюпок на борт и своих, и чужих.

Среди спасенных были и наши джипси, и прихожане, но больше всего было представителей духовенства. Сперва, пока Гойка был с головой занят маневрированием, нехитрое управление модулями пришлось взять на себя мне, затем, когда ситуация несколько стабилизировалась и стало возможным довериться автопилоту, стыковкой мы занялись вместе.

Из семнадцати (без нашего) кораблей табора нам удалось связаться только с четырнадцатью. Еще три звездолета не отвечали. В лучшем случае были повреждены их системы связи, в худшем — они погибли. Гойкина Фанни нашлась. Ее не было с Лялей, она покинула Храм в другой шлюпке и сейчас, живая и невредимая, находилась на одном из наших кораблей. А вот о Зельвинде Барабаше никаких сведений не было.

Конечно же, его мог подобрать и кто-нибудь другой, ведь, кроме наших, возле Храма болталось с десяток чужих звездолетов, и те из них, что уцелели, так же, как мы, занимались спасением потерпевших. И все-таки это внушало беспокойство. Мало того, что я привязался к этому суровому и одновременно бесшабашному дядьке, его исчезновение обернулось бы для меня новыми, вовсе не нужными мне заботами.

Ведь я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, сам того не желая, приобрел в таборе колоссальный авторитет, уступающий разве только авторитету Зельвинды. Как, почему это случилось? Наверное, потому же, почему так часто в двадцатом веке поразительных высот добивались в столице провинциалы. Сначала они просто утверждались, отвоевывали себе место под солнцем, а затем уже не могли остановить начатую гонку и продолжали ломиться вперед по инерции. Так сейчас было и со мной. Правдами и неправдами втирался я в доверие к джипси, делал все, чтобы стать среди них «своим». И дело дошло до того, что теперь я уверен: ежели с Зельвиндой стрясется беда, именно меня они захотят видеть своим атаманом. И самоотводов тут не бывает…

На борт моего грузовика, где было тесновато и полусотне людей моего джуза, сейчас набилось больше ста человек. Понятно, что это была вынужденная временная мера. Так что джипси, хоть и поглядывали на чужаков неприязненно, занимались их обустройством, а раненым оказывали необходимую медицинскую помощь. Люди проникли уже и в рубку, но мы с Гойкой не обращали на них внимания…

Наконец с удалением от эпицентра и просто со временем интенсивность спасательных работ несколько спала, сигналы бедствия стали редкими, и все чаще ближе к подающей их шлюпке оказывались не мы, а кто-нибудь другой. Это позволило мне вернуться к мыслям о Ляле и Ромке.

— Попробуй вызвать жандармов, — велел я Гойке.

Но тот лишь помотал головой:

— Не стоит, Чечигла Рома, — сказал он. — Я, хоть и джипси, но кое-что понимаю. Ты умеешь управлять гравитацией, за тобой охотятся спецслужбы, ради того, чтобы избавиться от тебя, взорвали Храм… А этот зайчик, — кивнул он на пустой экран, — называет тебя государем… На что лично мне наплевать, добавил он, гордо выпятив подбородок. — Но ты-то не будь дураком и не лезь сам в ловушку, которую на тебя поставили.

— Но не могу же я тут сидеть сложа руки!

— Потерпи немного, только самую чуточку. Они не уверены, что убили тебя. Увидишь, они обязательно попытаются сами связаться с тобой. Но стоит тебе откликнуться, как тебя тут же вычислят.

Внезапно меня осенило, и я похолодел:

— Если они узнают, что Ромка мой сын, они убьют его!

В глазах Гойки отразилась моя тревога, но длилось это лишь мгновение. Его лицо просветлело:

— Э-э, нет, Чечигла Рома. Они сделали бы это, только если бы убедились, что ты сам мертв. Ведь тогда он — единственный наследник. А пока они не знают этого точно, они будут трястись над ним и сдувать с него пылинки, опасаясь твоего гнева. Ты еще не знаешь этих трусов. Они всегда работают на два фронта и стараются угодить всем, от кого хоть что-нибудь зависит. А значит, сейчас, Рома, остынь и хорошенько подумай, как дать жандармам знать, что ты жив, но и не выдать при этом, где ты находишься. А? Хороша задачка?

— А может быть, все-таки?.. — потянулся я к модулю связи.

— Нет, — вновь осадил меня Гойка. — То, что твои враги не могут связаться с тобой, спасает твоих родных от беды. Кто знает этих идиотов? А вдруг, как только им станет ясно, что ты их слышишь, твою жену и ребенка начнут пытать? Ты же видел, они не разбираются в средствах. А если это случится, ты помчишься выручать их. И вас убьют. Всех троих. Так что думай, думай лучше. Подумаю и я.

Сказав это, он закурил и, полуприкрыв веки, откинул голову на спинку кресла. Я тоже закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

Сказанное им заключало в себе противоречие. С одной стороны, «они будут сдувать с него пылинки», с другой стороны, «будут пытать»… Но он прав, нужно надеяться на лучшее, но быть готовым к худшему. Итак, я должен поставить в известность своих врагов о том, что уцелел, но при этом так, чтобы они не могли определить мое местонахождение и добраться до меня. К тому же еще они должны считать, что сам я их слышать не могу. Это залог того, что они не тронут Лялю и Ромку…

Нет. Слишком много противоречащих друг другу условий… Слишком сложно…

Но допустим, мне это удастся. Что я должен делать потом? Достигнуть планеты Петушки и найти там соратников дядюшки Сэма. И уже с ними решать, как вызволить моих родных, а заодно и их доблестного патрона… Вряд ли у этой головоломки есть решение… Надо, кстати, в любом случае не потерять диск с письмом. Ведь там адрес, который не должен знать никто, и только по этой видеозаписи можно попытаться определить, где находится лубяная тюрьма-избушка моего горе-спасителя, чтобы вытащить его оттуда… В противоестественную игру играет наш неведомый помощник, сделавший эту запись…

Проклятие! Я упорно думаю о чем угодно, только не над сформулированной Гойкой задачей. А вот еще и моя почтовая Сволочь. Пришла мешать. Как всегда, по-хозяйски лезет по моей ноге. Я привычно наклонился и сунул зверюшку в карман.

Выпустив клуб дыма, заговорил Гойка:

— Только что к нам пристыковался четырехместный скутер, — сообщил он. Хорошая, брат, посудина. Хоть и без гиперпривода, но раза в четыре быстроходнее нашего. Если бы среди спасенных людей на нашем борту нашелся опытный штурман, мы могли бы посадить его на мое место…

Он смолк. Но я понял, что он хотел сказать и почему, недоговорив, осекся. Да, мы могли бы угнать скутер и направиться по названному дядюшкой Сэмом адресу. Но мы не можем этого сделать, пока я не буду уверен в безопасности моей семьи…

И вдруг за нашими спинами раздался скрипучий голос:

— Штурман есть.

Я подпрыгнул от неожиданности. Я совсем забыл, что мы тут не одни и нас могут подслушивать. Между нашими креслами, чуть позади, стояла старая Аджуяр, подкравшаяся, как всегда, незаметно.

— Похоже, настала уже пора МНЕ решать ваши проблемы, бестолковые молокососы, — продолжала она, поглаживая седые космы. — Вызывайте жандармский крейсер.

— Нельзя, — возразил я. — Они узнают…

Помотал головой и Гойка. Но Аджуяр сверкнула на него угольками глаз и сделала такой жест рукой, словно что-то в него кидает. И Гойка с сомнамбулическим выражением лица потянулся к приборному щитку. Я хотел остановить его, но Аджуяр коротко глянула на меня, и я словно наткнулся на какую-то невидимую преграду. Мои ноги стали ватными, руки безвольно повисли, а язык онемел. Я не мог даже выругаться. Я мог только подумать: «Проклятые ведьмовские штучки!..»

А Гойка уже настроил модуль связи, и на экране появились два жандармских офицера в пилотских креслах. Один из них приоткрыл было рот, чтобы что-то сказать, но Аджуяр, опередив его, вновь махнула рукой, и он не проронил ни звука:

— Спите, — повелела она.

Фигуры в лиловых формах обмякли. Глаза офицеров затуманились.

— Что вы намерены делать с молодой джипси и ее ребенком? — ровным голосом спросила старуха.

Я недооценивал ее. Она явно была в курсе всех происходящих событий.

— Мы должны убедиться, что ее мужа, самозванца, претендующего на трон, нет в живых, («Проклятие! Они все-таки все знают!..»), и тогда инсценировать несчастный случай, в котором наши пленники погибнут, — послушно отозвался офицер, который, судя по большему числу нашивок на форме, был старше по званию.

От его слов у меня перехватило дыхание.

А он продолжал:

— Затем по престольному каналу связи доложить о выполнении задания в департамент национальной безопасности имперской прокуратуры.

— А если тот, кого вы называете самозванцем, жив? — кивнула Аджуяр.

— Беречь пленников как зеницу ока.

— Вот и берегите, — проскрипела ведьма. — Пуще самих себя берегите. Государь жив, и он не самозванец! И ежели с головы его жены или сына упадет хотя бы один волосок, вы пожалеете, что появились на этот свет! Истинно толкую вам, дуралеи казенные: жив Государь. Вот он. Смотрите внимательно.

И она сделала пас руками в мою сторону. Взгляды жандармов на миг просветлели, и они жадно уставились на меня. Старуха махнула рукой, и загипнотизированные вновь обмякли.

— И об этом должен знать Рюрик… — добавила она. — Когда вы очнетесь от дремы, вы будете помнить все, что я вам сказала. Но вы не вспомните, откуда у вас это знание. А сейчас отключайте связь, а затем просыпайтесь. Ну!

Офицеры дернулись и одновременно потянулись к щитку. Экран погас.

Аджуяр обернулась ко мне и провела рукой по моему лицу. В тот же миг я вновь стал хозяином своего тела и обрел дар речи:

— Почему ты не приказала им вернуть Лялю?! — воскликнул я тут же.

— Потому что у них она будет в большей безопасности, чем с тобой, отозвалась старуха, усмехаясь и проводя рукой по лицу Гойки точно так же, как прежде она сняла чары с меня.

Гойка потряс головой и тоже накинулся на ведьму:

— Это ненадолго! Хорошие специалисты-психологи выудят из сознания жандармов все что угодно!

— Но нас тут уже не будет, Рома, — спокойно ответила она. — Придержи четырехместку, на ней-то мы и уберемся.

— А кто поведет корабль джуза? — не понял Гойка, думая, что под словом «мы» она подразумевает нас троих.

— Ты, кто же еще?! А мы с этим, — ткнула она в меня пальцем, — покинем его. Ляля — моя правнучка, плоть от плоти моей, кому ж, как не мне, спасать ее? Не доверять же это дело таким олухам, как вы оба!

Я вспомнил, что, по преданию, Аджуяр когда-то была самым лихим штурманом табора. Но когда это было?! Да и было ли?!

Она словно бы прочитала мои мысли:

— Если ты бестолочь, ты никогда не научишься водить звездолет. А если нет — никогда не разучишься. В управлении кораблями уже лет пятьдесят, как ничего не менялось, кроме того, что появился гиперпривод. Им я пользоваться не умею, это правда, но на скутере его и нет.

— Но… — начал было я, но она, по своему обыкновению, прервала меня:

— Нет у нас времени на то, чтобы препираться. Поспеши-ка лучше, родственничек. Нам пора. — И, повернувшись к нам с Гойкой спиной, заковыляла вон из рубки.

Чувствуя себя чуть ли не предателем, я обернулся к другу:

— Ничего не поделаешь, Гойка. Придется ее послушаться…

Он неохотно кивнул.

— Дай-ка мне диск, — попросил я, поднимаясь.

Гойка вынул пластинку из дисковода и протянул ее мне:

— Береги себя, Чечигла Рома, — сказал он.

— А ты береги джуз, — откликнулся я, пряча письмо в нагрудный карман. — Ты теперь тут главный. А если не найдется Зельвинда…

— Тогда мы выберем нового атамана, — не дал он мне закончить. — Но я думаю, он найдется. Пока же я сделаю все, что от меня зависит. Обещаю.

Неожиданно, совершенно несвойственным джипси жестом он поклонился мне:

— Обещайте же и вы, государь, что, как только появится такая возможность, вы немедленно свяжетесь со мной.

Я шагнул к нему и крепко обнял:

— Обязательно. Сразу, как только это станет возможным. И запомни. Для тебя я не «государь», а Чечигла Рома. Так будет всегда, как бы ни сложились обстоятельства в дальнейшем.

— Ай, Чечигла, — сказал он мне на ухо горестно. — Как я буду жить без твоих песен?

Отстранившись, я подмигнул ему:

— Ты их еще услышишь.

Сказав это, я бегом бросился вслед за колдуньей. И так спешил я не только потому, что боялся ее не догнать. Но и для того, чтобы он не заметил, как не уверен я в своем ничем не подкрепленном оптимизме…

Завладеть скутером не составило нам большого труда. Точнее, не «нам», а Аджуяр, моя же роль в этом процессе была сугубо пассивной.

— Какого черта?! — взревел здоровенный верзила, встретивший непрошеных визитеров на пороге тесной, но уютной рубки. — Почему ваш штурман не отпускает нас?! И почему он не отвечает на мои запросы?! — Наш вид явно не внушал ему доверия, и в течение всей этой тирады он держал ладонь на рукояти плазменного кинжала. — Мы взяли на борт семерых потерпевших, а вы согласились принять их к себе! Но дело, я вижу, нечисто. Не знаю, что у вас на уме, но плевать я на вас хотел!.. Если еще через десять минут вы не разблокируете стыковочный контур, я дам старт и разворочу вам бок! Так и передайте своему капитану! — Он явно не догадывался, что мы явились сюда не в гости, а надолго.

В кресле помощника сидела молодая рыжеволосая женщина с утонченными чертами не знавшего загара лица и так же, как капитан, неприязненно рассматривала нас. До сих пор ничего не могу с собой поделать: стоит мне увидеть неприкрытую женскую грудь, как я не могу оторвать от нее взгляда. Наши-то цыганки ходят по старинке, и «иммунитета» на это зрелище у меня не выработалось. Это тем неприятнее, что джипси-мужчины, и я в их числе, не носят нижнего белья, а традиционные шальвары не могут скрыть внезапную эрекцию.

Верзила заметил мой… взгляд.

— И какого черта, — рявкнул он, — ты, грязная цыганская рожа, пялишься на мою жену так, словно…

Что «словно», он договорить не успел. Аджуяр вскинула руки ладонями вперед:

— Идите в наш корабль, — сказала она. — Вам ничего не угрожает. Вы спасены. — И добавила мне: — Отведи глаза, бесстыжий, у тебя жена в опасности…

… Уже в рубке скутера, сидя в кресле помощника штурмана, я обратился к ней:

— Старуха, почему ты не пользовалась своим даром раньше? Мы могли бы избежать многих неприятностей.

— Я могу делать это только во имя спасения кровного родственника, отозвалась она, внимательно разглядывая пульт и с диковатой улыбкой поглаживая его. — Да и за это мне еще придется платить.

Кому ей придется платить, было неясно, но уточнять я не стал. В конце концов это ее личные заморочки. Наверное, судьбе или карме или чему-нибудь вроде этого… Перекинувшись парой фраз с Гойкой, Аджуяр перекрестилась.

— Значит, говоришь, планета Петушки? — глянула она на меня. — Что ж, с богом. — И добавила: — Пристегнись.

Но выполнить эту команду я не успел, зачарованный быстрыми и точными движениями ее сухих, похожих на куриные лапки рук…

Даже Гойка не позволял себе таких крутых стартов и виражей. Мой затылок вдавило в спинку кресла, в глазах потемнело, дыхание перехватило, и я запаниковал, осознав, что мне грозит удушье. Но через несколько секунд корабль остановился так же резко, как тронулся. Меня выбросило из кресла, и я больно ударился о щиток грудью и лицом, с хрипом втягивая в легкие воздух.

Старуха издала несколько коротких, похожих на лай смешков и с неприкрытым ехидством проскрипела:

— Научись выполнять мои приказы проворно… Государь мой.

Облизывая кровь с разбитых губ, я понял, что путь к оппозиционерам официальной власти, столь любезным сердцу дядюшки Сэма, обещает быть не самым веселым в моей жизни. Скорость звездолета вновь, хотя уже и плавно, начала нарастать, и я поспешно потянулся к ремням. Но Аджуяр тут же осадила этот мой порыв:

— Да уж, голубчик мой, опоздал теперь. Отправляйся-ка лучше на камбуз и поищи чего-нибудь спиртного.

Стало ясно, что стоивший мне расквашенной губы рывок преследовал сугубо воспитательные цели. Я почувствовал, как в моей душе вскипает ярость, но проглотил все созревшие в ней эпитеты и поплелся исследовать корабль. И камбуз, как было велено, — прежде всего.

… Запасы провизии и спиртного были сделаны хозяевами скутера основательно и со вкусом. Чего тут только не было! Разглядывая сотни баночек, бутылочек и упаковок с яствами, я почувствовал себя примерно так же, как уже чувствовал себя однажды в двадцатом веке, в армии. Когда меня, тогда вечно голодного «молодого бойца», направили охранять бокс продуктового склада НЗ. Но это было там, в другой жизни. Если кому-то интересна эта история, читайте ее в сноске[6].

А сейчас я сложил в обнаруженную на камбузе тележку все, что выбрал: бутылку какого-то вина, бутылку джина, кое-что из снеди и покатил все это по коридору в сторону капитанской рубки. Однако на полпути из моего кармана вылезла забытая мною Сволочь, перебралась по руке в тележку, по-хозяйски исследовала ее содержимое и, ухватив кусок сыра, спрыгнула на пол. И тут же юркнула в какую-то дыру, которую я никогда и не заметил бы.

Я наблюдал за ее действиями с умилением. Вот ведь какая независимая тварь. «Не то что я, — пришло мне в голову внезапно, и я, пораженный этой мыслью, продолжал стоять на месте, хотя Сволочи уже простыл и след: — Да какого дьявола?! С какой это стати я послушно взялся выполнять обязанности стюарда и обслуживать сумасшедшую старуху? — Словно некая пелена спала с моих глаз. — И вообще почему я безропотно согласился лететь куда-то к черту на кулички, в то время как Ляля и Ромка находятся в плену свирепого врага?.. Я должен быть рядом. Я должен спасать их!» Похоже, Аджуяр при помощи своих гипнотических чар подавила мою волю, и рассеиваться эти чары начали только сейчас. Так оно и есть. Проклятая колдунья!

Прежде чем вновь встретиться с ней, нужно окончательно прийти в себя и собраться с мыслями. Я понимал, что времени на это у меня немного — минут десять-пятнадцать. Если я задержусь дольше, старуха заподозрит неладное. Я огляделся. Толкнул боковую дверь и вкатил тележку в какое-то темное помещение. Но свет в нем тут же вспыхнул. Это была небольшая гостиная с прозрачным столиком в центре и четырьмя креслами вокруг него, в одном из которых восседала Аджуяр.

— Входи, входи, — ехидно и одновременно загадочно усмехаясь, глядела она на мое ошарашенное лицо. — Пора уже нам поговорить начистоту, иначе толку не будет.

Как я мог забыть об автопилоте? Расстыковка произведена, сложный участок пройден, направление задано, и теперь штурман может полностью положиться на автоматику, лишь для порядка время от времени проверяя верность курса. Но как старуха догадалась, что я отправлюсь именно сюда, именно в эту комнату, я ведь и сам еще минуту назад не знал этого?..

— Это я тебя сюда направила, — ответила она на не высказанный мной вслух вопрос. — Садись же, не стой, как столб, на пороге. Дурная примета.

Что мне оставалось делать? Я подкатил тележку к столику и плюхнулся в кресло.

— Вижу, характер у тебя настырный, так и норовишь бунтовать. Не желаешь запросто плясать под чужую дудку.

— Чего ради? — выдавил я из себя.

— Раз так, будем договариваться.

— Зачем тебе договариваться со мной, если ты можешь влезть ко мне в голову и приказать что угодно?

— Так-то оно так. Но не раб мне нужен. Раб только о том и думает, как воли достичь. С таким каши не сваришь.

— Я и не набивался к тебе в друзья.

— Вот и толкую тебе: пора уже нам поговорить начистоту. Может, все-таки по своей воле помогать мне будешь? Цель-то у нас одна.

— Чего ж раньше не поговорила, а заставляла силком?

— Рассуждать некогда было, вот я тебя и околдовала. А ежели договоримся, никогда больше свои чары против тебя не применю. Если уж прямо сказать, был бы ты попроще, я бы чары и не снимала, а ты бы их не чувствовал и не сопротивлялся бы. Но с твоим упрямым характером, вижу, толку от тебя при таком раскладе никакого не будет. Так-то. Ну что? Успокоился? Готов? — Она испытующе прищурилась.

Я, не зная, что сказать, только пожал плечами, Аджуяр же тем временем, как Веллина из «Волшебника Изумрудного города», вынула из складок своей обширной юбки колоду карт.

— Но сперва посмотрим, что нам скажут ОНИ, — пояснила старуха, тасуя карты. — А ты покамест разлей чего покрепче. Долгий будет разговор, взбодриться бы надо.

— Да-а, — протянула старуха, ловко перекладывая карты с места на место. Такого я еще не видывала. Все в твоей судьбе перепутано, словно ты и не человек вовсе. Никогда еще мне карты не лгали, а судя по ним, выходит, что твой смертный час уже давным-давно пробил. Как это прикажешь понимать, любезный мой?.. — глянула она на меня. — А не хочешь объясняться, не надо, сама разберусь.

— Не разберешься, — возразил я, чувствуя, как джин приятным теплом разливается по внутренностям. В конце концов придется, наверное, играть с ней в открытую. — Я из прошлого.

— Это как? — не отрывая глаз от карт, спросила она.

— Меня вытащили из прошлого враги нынешнего царя… — начал я, но она закончила за меня:

— Чтобы на трон посадить. Так выходит?

— Так, — подтвердил я, выуживая из банки то ли малюсенький фрукт, то ли ягоду, то ли даже какой-то бутон. Сунул его в рот и сморщился: — Что за гадость?!

— Каперсы, — глянув на банку, пояснила Аджуяр. — Деликатес, слышала. Невкусно, что ли?

— Сама попробуй, — мстительно посоветовал я. Она поднесла банку к лицу, понюхала и, передернув плечами, возвратила ее на столик:

— Благодарствую. Сам притащил, сам и ешь.

Вернувшись к картам, она поцокала языком и сказала:

— Из прошлого, говоришь. Вот, значит, как. А не видать тебе, милый, престола, как собственных ушей. Вот что я тебе скажу.

— Плевать я хотел и на престол, и на твои пророчества, — покривив душой, сообщил я.

— Вот и брешешь, — отозвалась она.

И я вынужден был согласиться с ней:

— Ну ладно, не совсем плевать. Но те, кто меня сюда вытащили, спасли меня от смерти. А я обещал им…

— А я и не отговариваю, — перебила она. — Потому как дальше карты показывают два пути. Коли по одному дело пойдет, страшное станется: и правнучка моя и праправнук погибель найдут. По другому — быть твоему сыну царем, а ей царевой матерью. Это карты мне и раньше показывали. А про тебя они больше ничего не говорят. — Но в ее последних словах мне послышалась еле заметная неуверенность.

И я глупо поинтересовался:

— Совсем?

— Да не то чтобы совсем… — покачала Аджуяр головой и подняла на меня глаза. — Только непонятно мне что-то. По картам выходит, диковинная у тебя, судьба: коли предашь кого, бросишь, тем его и спасешь. А коли не предашь, упрешься — наоборот, погубишь.

— Что это ты несешь, старая! — повысил я голос, угрожающе наклоняясь к ней.

— Говорю же я тебе — сама не пойму! — не отводя едкого взгляда, процедила она. — Все ведь у тебя не по-людски. Только запомни эти слова мои. Могут пригодиться.

Залпом осушив свой сосуд с джином, она смешала карты и продолжила:

— Но выбор этот тебе предстоит не скоро. А пока — спасать надо Лялю с дитем. Не с нашими силенками за такое дело браться, вот и летим к приятелям твоим. Ну так что, будем вместе это делать или же будем дальше мешать друг дружке?

Что я мог ответить?

— А ты точно знаешь, что сейчас Ляля и Ромка в безопасности? — спросил я примирительно.

Но тут же получил оплеуху:

— В безопасности? — переспросила ведьма. — С чего это ради? Джипси у властей в лапах — и в безопасности… Глуповат ты, братец, как я погляжу. У вас все там, в прошлом, такие олухи были?

— Ты по существу говори! — вновь сменил я тон на враждебный. И со злости даже кинул в рот несколько каперсов. Как ни странно, на этот раз они показались мне вполне съедобными, даже вкусными.

— С жандармского корабля идет непрерывный сигнал о том, что в случае, если ты не сдашься, твоей жене и сыну грозит гибель… Но раз грозит, значит, пока еще все не так плохо. Они не уверены, что ты их слышишь, и не станут зря уничтожать свой единственный козырь против тебя… Ну так что? Будем действовать сообща?

Положение бесило меня. Но логика ее слов меня убедила. И я даже подумал, что был к ней несправедлив. В конце концов мы и вправду союзники.

— Ладно, — махнул я рукой. — Уговорила. Чего делать-то?

— А не догадываешься? — произнеся эту фразу, старуха хихикнула с такой гнусной интонацией, что моя на миг возникшая было приязнь к ней растаяла, как дым. — Лететь, чего ж еще?..

Как бы то ни было, я почти успокоился. И даже нашел способ, как искусственно приглушать свою тревогу о близких. Отнюдь не спиртным: такой путь, вполне пригодный для того, чтобы бороться с депрессией, связанной с твоими личными несчастьями, в данном случае почему-то казался мне нечестным. Мои смутные соображения можно выразить примерно так: если мне плохо от того, что в беде мои близкие, то будет нечестно, если мне станет хорошо, несмотря на то, что ситуация с близкими не изменится… Так что я почти не пил. Но сумел найти иной, не столь физиологичный способ отвлечься. Нечто вроде кино.

Тут, на скутере, я дорвался наконец до того, с чем стоило бы познакомиться еще с самого начала моего пребывания в двадцать пятом веке. Но на кораблях джипси не было никаких информационных хранилищ — ни библиотек, ни видеотек, ни чего-нибудь в этом роде. Хотя «дорвался», пожалуй, громко сказано. Не шибко-то я и рвался. Я уже так привык к цыганскому стилю жизни «перекати-поле», что о самообразовании или хотя бы об интеллектуальных развлечениях даже и не помышлял. Ведь окружавшие меня доселе джипси, несмотря на разницу в половину тысячелетия, были, пожалуй, даже более невежественны, чем я.

Но сейчас я с головой окунулся в то, что, по-видимому, заменяет тут беллетристику. Вообще-то слово «кино» довольно точно определяет суть данного развлечения. Но есть и основательные технические отличия. Элементы компьютерной игры, интерактивного телевидения… Нет, все не то! Больше всего это походило на грезы на заданную тему.

Когда я, завалившись на кровать, включал то, что Аджуяр назвала «мнемопроектором», я просто-напросто становился участником неких событий. Редко, но ведь бывают такие сны, которые и по насыщенности, и по сюжету ничем не уступают яви. Именно в такие сновидения я и попадал. Вот только содержание большинства этих мнемофильмов, к сожалению, оставляло желать лучшего.

Сперва меня изрядно раздражало, что в бортовой мнемотеке совсем нет просветительных, учебных или хотя бы исторических записей. Но, если вдуматься, часто ли «серьезные» ленты подобной тематики занимали место на полках наших домашних видеотек двадцатого века? А что там обычно стояло? Боевики, эротика, детективы, плохая фантастика… Так что я то и дело оказывался персонажем таких нелепых сюжетов, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Иногда они что-то напоминали мне… Но ведь не зря нам на лекциях сообщали, что число сюжетов в мировой литературе ограничено двенадцатью. За пять веков число это, похоже, не увеличилось.

Например, поставив в мнемопроектор диск из коробочки с надписью «Гигант», я превратился в несчастного грудного младенца, которого терпящие бедствие родители косморазведчики вынуждены были засунуть в капсулу и отстрелить куда глаза глядят — в пространство.

… Хныча и агукая, мчался я с околосветовой скоростью через Вселенную и неминуемо помер бы с голоду (благо осознать опасность и испугаться я еще не был способен), если бы не счастливая случайность: на пути мне встретилась некая планета. И не простая, а живая. Такая, как в «Солярисе» у Лема. Только это сравнение не совсем удачное, потому что в отличие от Соляриса ни черта эта планета не соображала и никаких «гостей» не создавала. Все, что она умела, — с помощью гравитационных ловушек схватывать и пожирать метеориты, коих в этом секторе космоса летало превеликое множество, затем переваривать их и удрученно, с треском, испражняться. Тем и жила. Так что, если Солярис был чем-то вроде гигантского мозга, то эта планетка соответственно была чем-то вроде гигантской задницы.

Мою капсулу она, само собой, приняла за очередной метеорит, мягко подтянула к себе… Так бы мне и быть перемолотым в ее недрах, но, к счастью, на планете имелись-таки разумные обитатели — ленточные паразиты-симбиоты. Они-то меня и приютили, пригрели и даже по-своему приласкали. Хотя, правду сказать, это им было не так-то легко, ведь размером они были миллиметров по пять длиной, не более… Да и вся эта планетка в диаметре была не больше десятка километров.

Чтобы я выжил, мои спасители кое-что во мне переделали, и я стал питаться случайными грозовыми электроразрядами. Еще они обучили меня своей философии. Мастурбировать я научился уже сам, чем поверг своих спасителей и учителей в недоумение, близкое к коме.

И жил бы я себе поживал припеваючи, буквально как Маленький принц в теплой заднице, но тут, как водится, как раз в период моего полового созревания на планету прибыл исследовательский корабль, конечно же, с девушкой на борту. Тут, естественно, возникла любовь… Но довольно странная. Просто-таки несчастная. Девушку я ассоциировал с единственной женщиной, которую когда-либо видел, с матерью. А психические механизмы, внедренные в мое сознание друзьями-паразитами, срабатывали так, что мать я ассоциировал с задницей. Потому я постоянно стремился залезть бедной девушке именно туда. Но я ведь прекрасно осознавал, что слишком велик для этого!

Как я страдал! Каким уродом ощущал я себя! Проклятый, проклятый гигант!.. Да по сравнению с моим эдипов комплекс показался бы вам легкой грустью о сорванном ветром цветке… К тому же еще я время от времени бил ее током, как добрый электрический скат. Девушка страдала не меньше меня, но любовь не позволяла нам расстаться.

Душераздирающим был и последний перед окончанием мнемофильма эпизод. Я на что-то решился. Я еще и сам не осознал, что собираюсь сделать. Я откинул одеяло со своей спящей возлюбленной. Она лежала на животе. Ее формы были прекрасны…

И все. Я снова стал самим собой. Финал — в худших традициях триллеров моей юности, когда зритель так и не знает, закончилась ли история, а если да, то хорошо или плохо…

Самое ужасное, что с момента включения мнемозаписи я полностью забывал себя как личность, а значит, не мог и остановить процесс, не дойдя до запрограммированного создателями фильма окончания. А сила воздействия мнемофильмов на мой неподготовленный разум была столь велика, что после «Гиганта» я ловил себя на том, что меня то и дело тянет забраться в какое-нибудь узкое отверстие. А дважды я просыпался по утрам под дверью каюты Аджуяр.

Беда! Просто беда! Как сказал бы, будь он еще жив, Семецкий.

Участвуя в фильме, я испытывал ощущение свободы собственной воли и выбора. Но не уверен, что это не было лишь имитацией, не более того. Точнее, даже уверен, что так оно и было.

Вторым мнемофильмом, оказавшим на меня самое пагубное воздействие, был фильм «Весенние уходы», в котором я сперва был сразу пятнадцатью или шестнадцатью персонажами (сосчитать я все время не успевал) так как сюжет имел полифоническую структуру романа. Но потом автору показалось мало и этого, и каждому персонажу он создал по двойнику. И ими всеми опять же был я. По ходу действия некоторые персонажи довольно болезненно погибали, зато появлялись новые.

А идея этого произведения заключалась в том, что во Вселенной сработал какой-то механизм, какой-то новый закон, и из ничего стали появляться двойники людей, олицетворявших собой те или иные стороны мирового бытия: Любовь, Надежду, Стыд, Срам, Голод, Холод, Эйфорию Сытости, Тягу К Насилию, Стремление К Мировой Гармонии, Желание Поссать, Стремление К Познанию Истины, Ненависть К Бурчанию В Животе Соседа, Веру В Идеалы, Удивление Птицы При Виде Того, Как Кукушка Подсовывает Ей В Гнездо Свое Яйцо и т. д. и т. п.

И вот новоявленные двойники, еще более усиленно олицетворявшие все это, должны были (по второму пункту придуманного умным автором вселенского закона) лупить друг друга чем ни попадя, ибо, кто останется жив, по образу и подобию того двинется мир в своем дальнейшем развитии.

Персонажи быстренько поделились на «хороших» и «плохих», но почти все они поодиночке и группами периодически перебегали из лагеря в лагерь, отчаянно интригуя против своих вчерашних друзей, так как добро то и дело оборачивалось злом, а зло — добром.

Лично я сразу понял обреченность заданной ситуации. На самом деле, разницы в том, кто их них выживет, не было ни малейшей. В любом случае останется самый сильный или скорее самый удачливый убийца, «крысиный король». У Любви, с руками по локти в крови, с Подлостью, с руками в крови по локти, общего значительно больше, чем различий… Однако раз уж автор заварил такую кровавую кашу, то и старательно делал вид, что не замечает ее внутреннюю порочность, и Добро наравне со Злом, Радость наравне с Печалью и прочие персонажи месили друг друга бластерами, кидали в домны, зафуговывали в черные дыры, а иногда и по старинке бесхитростно кроили друг другу черепа молотками и небольшими кувалдами.

Как это бывает у многих душевнобольных, желание убивать обострялось у них по весне. Отсюда и название.

В результате я пережил столько агоний, что, когда из всех персонажей остался один, то есть Я в единственном числе, я так и не понял, что именно оставшийся образ олицетворяет. Сложный какой-то букет. То ли Праведный Огонь, Бушующий В Сердце Поборника Идей Вертикального Прогресса, то ли Неприятное Предчувствие Того, Что Скоро Разболится Заусенец Указательного Пальца Левой Ноги, то ли что-то среднее между тем и другим.

После участия в этом фильме я не мог оклематься почти неделю, страдая множественным раздвоением личности… И вновь дважды просыпался я под дверью Аджуяр. Но теперь не с голыми руками. Первый раз я обнаружил у себя в руках невесть откуда взявшиеся чугунные каминные щипцы, и по моему настоянию Аджуяр выбросила их в открытый космос. Во второй раз я сжимал в ладони пилочку для ногтей.

… Старуха стала сторониться меня. И немудрено. Я и сам стал за себя побаиваться. Поэтому, в очередной раз выбирая мнемодиск — носитель записи для мнемопроектора, я взял тот, что назывался «Драма любви». Уж тут-то никаких противоестественных фантастических вывертов сюжета не случится, — решил я, — и рассудок мой останется в полном здравии…

Сеанс начался, и я превратился в маленького мальчика, коротающего счастливое детство в прекрасном, огромном, почти в полпланеты, экзотическом саду своего отца. Но счастье было недолгим. Некий высокопоставленный злодей по имени Клайд Хабаров цинично пристрелил моего папашу, оставив меня тем самым круглым сиротой, и завладел нашими фамильными драгоценностями, домом и садом.

А меня, несчастного, голодного и холодного, отправили на голую, ветреную, покрытую серым лишайником планету-приют, где я и рос, словно волчонок в такой же стае волчат, как я сам. И единственным светом в моей жизни были вынашиваемые мною планы мести.

Я знал, что богатство для моего врага — главное. А значит, чтобы убить его, чтобы он умер в страшных душевных муках, нужно лишить его этого богатства.

Я вырос. За годы план мести созрел. Я устроился работать ночным оператором некоей компании, занимающейся клонированием сельскохозяйственных видов животных. Клонирование людей повсеместно запрещено, но время от времени подобные вещи все же случаются. Тогда закон, кроме наказания виновных, регламентирует и права клонов. При этом соблюдаются три основных принципа.

Первый: «Клон не виноват в том, что его создали, ибо был создан без его ведома и согласия».

Второй: «Клон — такой же человек, как любой другой, его жизнь и свобода неприкосновенны».

Наконец третий: «Клон обладает всеми правами, что и его матрица (за исключением наследования дворянских титулов), материальные блага в момент возникновения клона делятся между ним и его матрицей поровну».

Все это я и решил использовать для того, чтобы уничтожить своего лютого врага.

Я подкупил личного врача-косметолога единственной дочери Хабарова — юной Долорес. Та, прокалывая девушке мочки ушей (чтобы вдеть в них подаренные папашей бриллиантовые сережки), незаметно припрятала в колбу клочочек ее кожи. А позже принесла эту колбу мне. Я сумел отыскать в содержимом сосуда жизнеспособную клетку, вырастил на ее основе достаточное количество «клеточной субстанции» и заложил ее в инкубатор.

И вот в один прекрасный день в автоклавах инкубатора компании вместо очередной партии в пять тысяч овец появилось пять тысяч Долорес Хабаровых. Причем дело это я сумел обставить так, что сам остался вне подозрения.

Это был сокрушительный удар. Ведь Хабаров должен был теперь содержать всю эту армию девиц наравне с дочерью, а впоследствии поделить между ними поровну свое наследство. Подавленный случившимся Клайд Хабаров свел счеты с жизнью.

Но это была только первая половина душещипательной истории. Дальше события развивались следующим образом. Когда я, давясь злорадным смехом, смотрел телевизионную сводку новостей, я увидел в ней заплаканную Долорес. Впервые я видел эту девушку собственными глазами и… влюбился.

Я потерял покой и сон. В конце концов я отправился в тот самый обширный сад, в котором провел детство и который теперь стал прибежищем всего выводка Долорес. Вид пяти тысяч и одной (первоначальной) возлюбленных, слоняющихся по райскому саду моего счастливого младенчества, вскружил мне голову. Но это было бы еще куда ни шло… Все пять тысяч и одна дева с первого взгляда по уши влюбились в меня. Иначе и не могло случиться, ведь мы были просто созданы друг для друга.

Что я мог сделать? Что я должен был предпринять? Выбрать одну, оставив несчастными пять тысяч остальных? Я не мог поступить так жестоко.

И суд совести приговорил меня. Я вновь подложил в инкубатор клеточную субстанцию человека. На этот раз — выращенную из моей собственной клетки. Причем запрограммировал инкубатор так, что сейчас он породил на один клон больше, чем в прошлый раз. Поскольку я знал, что теперь-то от руки закона мне уже не уйти и пожизненное заключение — минимальное наказание, которое мне грозит. А оставить несчастной, обделенной любовью хотя бы одну из Долорес я не мог и помыслить…

Насчет того, что пожизненное заключение — наказание минимальное, я оказался прав. Меня приговорили к смертной казни, правда, самой гуманной: в камере специальной установки лишили молекулы моего тела сил притяжения друг к другу… В последний путь меня провожали пять тысяч и одна абсолютно одинаковых рыдающие влюбленные пары. И в лужицу помоев я превратился со счастливой улыбкой на устах.

Бред! Полнейший бред! Но, когда ты внутри этого бреда, тебе так не кажется, и трезвую оценку ты способен дать только по окончании сеанса. Подобный эффект наблюдается и при просматривании обычного кино, но там отвлечься все-таки можно. Тут — никак.

Чем-то вышеописанный сюжет напомнил мне индийскую двухсерийку. Но самым ужасным было другое. Видно, чисто технический момент, когда «зритель» становится одновременно двумя или несколькими людьми — непременный атрибут мнемофильмов, или есть в этом какой-то особый суперсовременный форс, обойтись без которого киношнику стыдно. Как, например, звук «диджитл саунд» или компьютерная графика в конце двадцатого столетия… На протяжении всего сеанса все было спокойно, и я было уже расслабился, наслаждаясь остротой ощущений… Но, когда повылуплялись мои клоны, я стал одновременно пятью тысячами двумя человеками, и мне стало не до наслаждения.

Голова у меня после этого трещала неделю. Честно говоря, среди дисков я наткнулся-таки на одну «историческую драму». Более того, в рекламной аннотации на футляре было сказано, что мнемофильм посвящен «нелегкому быту и политическим каверзам наших предков — россиян начала XX столетия…» Дико обрадовавшись, я чуть было не принялся за «просмотр», но меня несколько насторожило продолжение фразы: «… начала XX столетия, когда техническим чудом считались паровые машины, паровоз был символом мощи, а в подпольных лабораториях гонимого официальной сталинской наукой профессора-генетика Вавилова создавалось существо, способное передвигаться по рельсам и призванное беспощадно бороться с тоталитаризмом…»

Обескураженный, я перевернул футляр и прочел название. «Ж/д-монстроид, или Человек-дрезина против Сталина». Я осторожненько поставил диск обратно на полку.

… Короче, если говорить честно, из прожитых нескольких десятков мнемофильмов только один мне понравился по-настоящему своею простотой, непритязательностью и похожестью на привычные мне американские фильмы. Это был фантастический триллер под названием «Загадочный паук». Включив его, я превратился в некоего молодого ученого, мечтающего вывести суперприспособленную разумную форму жизни, которая могла бы существовать в космическом пространстве, то есть прямо в пустоте. Да еще и перемещаться при этом, куда ей вздумается.

И вот благодаря генной инженерии и еще кое-каким запрещенным методам, я (опять из своей собственной клетки, между прочим) сумел создать разумного паука с биологическим гиперпространственным приводом в брюхе. Паук размером с крупную собаку был довольно-таки неприятным существом, неумным, злобным и трусливым. Еще и ленивым. Он позволял мне исследовать себя за то, что я его усиленно кормил синтезированным мясом, и в принципе такое положение вещей вполне устраивало нас обоих.

Но наверное, из-за того, что кое-что в биологии у нас с ним было общим, он конкретно положил глаз на мою невесту — красавицу-лаборантку Кимберли. Чтобы не мешать эксперименту, Ким мужественно скрывала от меня грязные приставания паука. Но, когда однажды этот гад перешел все пределы дозволенного, она со слезами призналась мне в этом. Я, само собой, хотел паука изничтожить, но он, почуяв недоброе, из лаборатории сбежал.

Все перечисленное уместилось минуты в четыре. Последующие два часа паук носился по Вселенной, нападал на различные планеты и пожирал всех подряд. Власти устраивали облавы на него, но он без труда прятался в гиперпространство, чтобы выскочить оттуда в противоположном уголке космоса и, мерзко хихикая, сожрать кого-нибудь и там.

Я и Ким таскались за ним по пятам, но угнаться никак не могли. Надо сказать, что мы синтезировали порошок, который должен был убить его, проблемой было только заставить паука этот порошок сожрать. Но в конце концов мы, почти отчаявшись изловить паука, взяли паузу для свадьбы и вернулись домой. Однако ревнивый паук каким-то образом прознал о готовящейся свадьбе и явился к нам сам.

Звонок раздался среди ночи. Я подошел к двери. «Кто там?» — спросил я. «Свои», — ответил паук загадочно. Я все понял. Взяв с полки приготовленную заранее коробочку с отравой, я распахнул дверь. Злобно хохотнув, паук открыл пасть. Я кинул коробочку туда. Паук, клацнув зубами, захлопнул пасть и с удивлением на лице проглотил коробочку.

В животе у него забурчало. Паук приподнял бровь. Задумчиво вслушиваясь в то, что происходит у него внутри, он, забыв обо мне, прошел в дом, в гостиную, и, зайдя за большой антикварный стол, принялся там чихать и покашливать. Он чихал и кашлял, время от времени укоризненно поглядывая на меня из-за стола… В конце концов он сдох.

Тут как раз подоспела разбуженная его предсмертным кашлем прелестная Кимберли в полупрозрачном халатике на голое тело. Увидев на полу дохлого паука, она моментально поняла, какой опасности я только что подвергался, и со слезами радости от того, что все это наконец-то закончилось, заключила меня в свои страстные объятия.

Все. Конец.

… Крыша съезжает окончательно. Поймал себя на том, что совершенно серьезно раздумываю, не является ли вся моя история с переносом из прошлого в будущее да еще с перспективой стать царем Всея Руси таким же мнемофильмом, как все просмотренные мной. А что? Сюжетец не менее идиотский. Занимательный. Есть стрельба, эротика, есть воплощение стремления маленького человека к власти; и никакой общегуманистической идеи. Все это свойственно тому, что обозначается термином «массовая культура».

То, что у меня есть многолетняя память, ничего не доказывает: подобная память персонажа «пристегивается» зрителю почти с каждым мнемофильмом. То, что я не помню, кто я на самом деле? Есть и такой эффект. То, что я имею свободу воли? Я уже говорил, ОЩУЩЕНИЕ наличия свободы воли испытываешь и в мнемофильмах.

А как проверить? Покончить жизнь самоубийством? А вдруг это все-таки настоящая жизнь? Обидно получится. А если и нет, то ведь все равно суицид я совершу только в том случае, если он задуман режиссером, и именно тогда, когда предписано сценарием…

В конце концов я остановился на мысли, что даже если мое нынешнее существование и является мнемофильмом, это ничего не меняет. А то, что я об этом догадался, не более чем режиссерская находка. Подобные догадки были свойственны людям и до меня. Солипсисты, например, расценивают свою жизнь, как собственные фантазии. А буддисты, если я ничего не путаю, считают, что весь мир есть всего лишь сон Будды. Так что я не одинок. А жить как-то надо.

Но, как бы то ни было, благодаря мнемозаписям я и не заметил, как за спиной осталась большая часть нашего пути. А тоска по Ляле и Ромке, страх за них, хоть и были загнаны в самый дальний уголок моего сознания, все же не прекращали отзываться в груди тупой, ноющей болью. Пророчество колдуньи не успокаивало. Не стану царем? Да и не надо. Лишь бы с Ромкой все было в порядке… Но она сказала, есть два варианта будущего: в одном Ромка станет царем, в другом моя семья погибнет. Как я должен поступить? Что я должен сделать для того, чтобы события двинулись по первому пути?..

С Аджуяр мы почти не общались, и я, бездельничая в полном одиночестве, начал чувствовать себя чем-то вроде бомжа.

Кстати, почему в двадцатом веке нас в постсоветской России так поражали бомжи? При том что самоубийство казалось нам явлением если не нормальным, то, как минимум, естественным, обыкновенным. Так ведь если уж человек в единочасье может отказаться от самой жизни, то тем более ему легко отказаться лишь от одной ее части — социальной. Просто человек решает плыть по течению. Жить вне общественных связей. Как животное.

Часто при этом и речь его становится нечленораздельной и непонятной для окружающих… Но, учитывая, что такое животное, как бомж, не может, подобно енотам, тиграм и лисам, припеваючи жить на природе, а в качестве кошки за мягкую шерстку никто его кормить и держать в доме не будет, то, отказываясь от своей социальной сущности, человек обрекает себя на неминуемую и довольно скорую физическую гибель от голода, холода, драк, болезней, отравления суррогатами алкоголя и многих других причин.

То есть бомжевание можно считать формой замедленного самоубийства. И ведь так, позволив себе деградировать, убить себя все-таки легче, чем более решительным образом — зарезавшись, повесившись, утопившись или что-нибудь в этом роде. Так чему же мы удивлялись? Я несколько раз слышал от людей, совершавших суицидные попытки, что до той минуты они были совершенно уверены в том, что уж кто-кто, а они-то никогда не покусятся на свою жизнь… Точно так же каждому из нас казалось, что уж ему-то не грозит опасность стать бомжем, что уж ему-то чувство собственного достоинства не позволит так опуститься… Однако «от сумы и от тюрьмы не зарекайся».

… Время от времени мы останавливались на той или иной заштатной планетке или искусственной космостанции для того, чтобы пополнить запасы провизии и подзаправиться горючим, а иногда нас и инспектировали — то таможенники, то жандармы. Последние — чтобы проверить документы и сличить номера корабля с картотекой угнанных. А ведь скутер был нами именно угнан и документов у нас, конечно же, не было. Но решение всех сложностей, пользуясь своим даром, брала на себя Аджуяр, и мы преспокойно двигались дальше.

Я же неизменно оставался в стороне от всех этих мероприятий. Лишь однажды с властями вынужден был непосредственно столкнуться и я, и событие это чуть было не закончилось весьма плачевно. Но обернулось внезапной радостью. Дело было так.

Аджуяр заболела. И на время мне пришлось оставить праздное времяпрепровождение и бесконечное участие в бредовых мнемофильмах. Старуху знобило, она не могла подняться, порой она впадала в забытье или бредила. Мне приходилось одновременно и ухаживать за ней, и следить за показаниями приборов в штурманской рубке. Если я чего-то не понимал, я консультировался в сложном вопросе с больной в минуты ее просветлений. Ни малейшей благодарности за мою заботу она не проявляла, а уж во время консультаций непременно перечисляла в мой адрес все синонимы слова «идиот». Как филолог, я отметил, что данный синонимический ряд весьма обширен.

Но до обиды ли мне было? Страшно даже представить, что случится со мной, с Лялей и с Ромкой, если она умрет. А как прикажете ее лечить? Подобие индивидуальных аптечек, а точнее, автоматические универсальные диагностико-лечащие приборы, космолетчики (кроме, конечно же, моих джипси) носят на теле и не расстаются с ними. И хозяева скутера унесли свои экземпляры с собой, а мы не додумались отобрать их. А до ближайшего населенного пункта, где можно было бы найти врача, оставалось еще несколько дней лета.

Да к тому же это была не космостанция, а небольшая планетная система. Самостоятельно пристыковаться я, пожалуй, еще смог бы, а вот приземлиться… Не уверен.

И вот тут-то нас и настиг очередной жандармский патруль. Махина крейсера зависла неподалеку от нашего суденышка, двигаясь параллельно с ним, и модуль связи требовательно заверещал. Я отозвался, предварительно отключив передающую видеосистему. О такой необходимости предупредила меня Аджуяр, так как мой портрет, скорее всего, введен в реестр разыскиваемых лиц и жандармский бортовой компьютер безошибочно распознал бы меня.

На экране появилось пухлое рыжеусое лицо в обрамлении форменного воротничка:

— Эй, там, на скутере, — позвал офицер с явственным раздражением в голосе, — я не понял, ты меня видишь или нет?

— Да, конечно, — отозвался я. — Я прекрасно вас вижу.

По выражению лица рыжеусого было понятно, что его обладатель — из породы людей вечно недовольных, но не злых. Такие любят вас нудно поучать — к месту и не к месту.

— Какого же дьявола ты отключил изображение?! — повысил голос жандарм. Это, брат, тебе не частная беседа. С девкой своей в прятки играй. А с нами играть нечего. Мы — представители Его Величества. Или ты Его Величество не уважаешь?

— У нас поломка, — уклоняясь от ответа, соврал я. — Похоже, метеорит попал куда-то не туда.

— А то, что с неисправной системой связи движение запрещено, ты не знаешь, болван ты разэтакий?

— Виноват, прошу прощения, — смиренно откликнулся я. — Но это случилось совсем недавно, и с тех пор мы еще не встречали пунктов ремонта.

— Чует мое сердце, что-то ты, брат, темнишь, — покачал головой офицер. Должна была сработать аварийная система, а соответствующих сигналов ваш корабль не подает. Сколько вас на борту?

— Двое.

— Ладно. Готовьтесь принимать гостей. Мы спускаем шлюпку. И учти: малейшее замешательство расценивается как сопротивление властям, и мы открываем огонь.

— В курсе, — ответил я, как только мог спокойно, — я себе не враг. — И, отключив связь, опрометью кинулся в спальню Аджуяр.

— Жандармы! — выкрикнул я, влетев к ней. — Они направили к нам шлюпку!

— Успокойся и не дергайся, — вымученно усмехнулась старуха, приподнимаясь. — Встреть их. А когда они потребуют документы, скажи, что все бумаги у матери.

— У кого? — вырвалось у меня.

— У меня! — рявкнула старуха, сверкнув на меня глазами, и ее голова без сил опустилась обратно на подушку. — Туповат ты у меня, сынок. В кого только уродился… Твоя задача — заманить их ко мне в комнату, а уж остальное предоставь мне.

Кивнув, я помчался обратно в рубку, чтобы помочь жандармам пристыковаться. Не хватало мне показаться им недостаточно вежливым и насторожить чем-то еще, кроме отключенной видеосистемы модуля связи.

… Когда давление выровнялось, в шлюз из шлюпки ввалилось трое в лиловой форме. Я открыл дверную диафрагму и встретил гостей на пороге. Я уже давно сбрил бороду и таскал одежду из гардероба бывшего хозяина скутера, так что на джипси похож не был. Но это не уменьшило подозрительности рыжеусого офицера.

— Что-то мне твоя рожа знакома, — нахмурился он, оглядев меня с головы до ног. — Мы тебя случайно раньше не арестовывали?

Я замотал головой.

— Чего трясешься? И чего глаза выпучил? Где путевой лист, где корабельный паспорт? Тебя что, учить надо, как встречать представителей власти? И где второй астронавт?

Хотя и не было заметно, чтобы жандармы и впрямь почуяли недоброе, но два сопровождавших офицера младших чина, стоя на шаг позади него, демонстративно поигрывали бластерами.

— Вторая, — уточнил я, чувствуя, как предательски дрожит мой голос.

— Что «вторая»? — передразнил рыжеусый.

— Астронавт, — пояснил я. — Вторая, а не второй. Я лечу с матерью, и все документы у нее. Но она больна и не может выйти…

— А ты их вынести не можешь?

— Она спала, я не хотел ее будить…

— Темнишь, ох, темнишь, — покачал головой рыжеусый. — Да только зря темнишь, вот что я тебе скажу. Выкладывай-ка лучше сразу, что скрываешь от слуг Его Величества? — Внезапно он приблизил свое лицо вплотную к моему и рявкнул: Груз, мудила?!

Я не успел сообразить, что меня приняли за контрабандиста, и речь идет о сырце наркотика, и от словечка этого подпрыгнул, словно ударенный током. А какой Русский, рожденный в двадцатом веке, не подпрыгнул бы на моем месте, услышав такое?

— Я так и знал, — ухмыльнулся офицер. — От меня, брат, ничего не скроешь… Значит, так, — повернулся он к одному из подчиненных. — Ты, Дэзра, останься тут, держи этого типа на мушке и не позволяй приблизиться к себе ближе двух шагов. А попытается, стреляй без предупреждения. А мы пока осмотрим корабль и пообщаемся с его матушкой, ежели таковая и в самом деле тут имеется.

Рыжеусый офицер с помощником углубились в недра скутера, а я остался на пороге шлюза, чувствуя себя под прицелом бластера крайне неуютно… Я с трудом оторвал от него взгляд и поднял глаза на его владельца. Лицо жандарма было блеклым, словно у альбиноса, и похожим на маску. Мне стало страшно. Точнее, наверное, это была реакция на то напряжение, которое я испытывал с момента появления на борту гостей. Я даже ощутил легкое головокружение и тошноту. Только бы Аджуяр справилась, только бы болезнь не уменьшила ее гипнотическую силу…

Неожиданно блеклолицый Дэзра свободной от бластера рукой что-то достал из нагрудного кармана кителя и шагнул ко мне. Я отпрыгнул от него, как ошпаренный, и прижался спиной к стене. «Офицер сказал, два шага, — пронеслось у меня в голове в этот миг. — Неужели мой страж хочет инсценировать неповиновение с моей стороны и пристрелить меня?!»

— Тс-с, — приложил он палец к губам, и я увидел, что в руке он сжимает сложенный листок пластиката. — Тихо, — продолжил он шепотом, — это вам, Роман Михайлович. — С этими словами он протянул листок мне.

«Провокация!» — подумал я, но рука машинально потянулась к записке.

— Спрячьте, — так же шепотом велел блеклолицый и с видимым усилием изобразил на лице улыбку. И я понял, что он напуган не меньше моего.

Я поспешно сунул листок за пазуху, а физиономия жандарма вновь превратилась в безжизненную личину.

И тут же из коридора вывалили его коллеги. Смотрелись они слегка ошарашенными.

— Что ж ты, брат, сразу не сказал, что такое дело? — неестественно хохотнув, спросил меня рыжеусый. — Сказал бы сразу, мы бы и не пикнули. — В его глазах мелькнул сумасшедший огонек. — Убери пушку, Дэзра, — кивнул он альбиносу. — Тут такое дело, а ты пушкой тычешь!.. Пойдем-ка отсюда. У нас и у самих проблем навалом. Хватит нам здесь… Когда такое дело… Тут уж хочешь не хочешь… — совсем уже невразумительно закончил он и полез через диафрагму в шлюз.

Я глянул на Дэзру, но его непроницаемое лицо не выражало ни малейшего удивления от происшедшей в офицере метаморфозы. Чертовски выдержанный молодой человек. Прирожденный конспиратор. Не обронив в мою сторону и полвзгляда, он последовал за старшим в шлюз. Диафрагма затянулась, а я без сил сполз по стенке на пол. Пронесло! Ай да Аджуяр!.. Что это она, интересно, им внушила?.. «Но какого рожна я тут расселся? — встрепенулся я. — Конечно, отстыковаться шлюпка может и без моей помощи, но на всякий случай нужно продолжать быть предельно вежливым».

Я поспешил в рубку и, произведя все необходимые манипуляции, вскоре наблюдал, как маленький кораблик поплыл в сторону гигантского судна. И только тут, окончательно придя в себя, я позволил себе вспомнить о записке.

Я достал листок из-за пазухи и чуть не порвал его, разворачивая дрожащими, не слушающимися меня пальцами. Нет, не порвал бы, ведь это была не бумага, а только имитирующий ее шершавый пластикат-заменитель… Необычный, какой-то угловатый и неуверенный, совсем незнакомый мне почерк… Ощущение такое, что каждую буковку рисовали отдельно. Но написано на русском. На МОЕМ русском! Некоторое время я не мог сосредоточиться, но в конце концов смысл слов, в которые складывались буковки, стал до меня доходить.

«РМ, милый РМ. Надежды, что ты прочтешь это письмо, почти нет, но добрый и честный человек, который взялся переправить его, сказал мне, что и среди ж. немало людей, готовых помогать тебе. Они будут переписывать это письмо друг у друга с тем, чтобы кто-то из них, столкнувшись с тобою, передал его тебе. Они называют его «Письмо счастья» и верят, что всякий, переписавший его 33 раза и тайно раздавший коллегам, будет счастлив. Хоть это и опасно. Надежды почти нет, но почему-то я уверена, что ты его прочтешь. РР растет не по дням, а по часам. Нам безумно повезло, что с нами вместе оказался Б. РР души в нем не чает, а тот отвечает ему взаимностью. Одно только беспокоит меня: иногда, хоть я и прикрикиваю на него, РР называет Б. «папой»… Поскорей бы он снова встретился с настоящим папой. Поскорей бы он снова привык к тебе…»

Да, это действительно «Письмо счастья»! Ведь РМ — это я, Роман Михайлович. Ж. - жандармы. РР — Ромка, Роман Романович… Он уже говорит! Я оторвал взгляд от бумаги, так как слезы замутили изображение и строчки разбежались в разные стороны. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что эту записку отправила мне Ляля… А Б. - стало быть, Брайни. «Папа»… Я покажу ему «папу», попадется он мне только под руку!.. Хотя, с другой стороны, ему еще надо сказать спасибо… И БОЛЬШОЕ спасибо. Учитывая, что он-то вообще ни при чем и силой втянут мною в этот переплет…

Записка изобиловала орфографическими и синтаксическими ошибками, но я опускаю их. Еще бы не появиться ошибкам, ведь те, кто переписывал и послание, делали это, не зная языка, сугубо механически. Шмыгнув носом и утерев глаза рукавом, я вернулся к чтению: «…Обращаются с нами сносно. Кормят нормально и не обижают. Вот только из корабля не позволяют и шагу шагнуть, даже в космопортах. Я боюсь, как бы это не отразилось дурно на развитии РР. Но, когда я думаю об этом, я понимаю, что при той опасности, в которой находится его жизнь, беспокоиться о таких мелочах глупо. Нет смысла писать тебе, где мы сейчас находимся, так как нас таскают по всей галактике без всякой видимой системы. Ж., который предложил мне написать это письмо, объяснил мне, что мы до сих пор целы и невредимы только благодаря твоему уму. Благодаря тому, что все знают, что ты жив, но никто не знает, где ты. И еще он сказал, благодаря тому, что при взрыве храма удалось уберечь мощи, а значит, осталась возможность доказать, что ты Р-в. Милый, дорогой мой, яхонтовый РМ. Не поддавайся на угрозы, если они будут пугать, что убьют нас или что сделают больно РР или мне. Не посмели раньше, не посмеют и впредь. Знал бы ты, как они боятся тебя. Тебя и Зайца…»

Зайца! Выходит, она знает и о дядюшке Сэме!

«…Так что не беспокойся за нас, а делай все так, как ты считаешь нужным. И все обязательно будет хорошо.

Целую и надеюсь встретиться с тобой как можно скорее. Вечно твоя перед Богом и людьми Л.»

Я вновь задохнулся от смеси радости и жалости. Ляля уверена, что это я такой умный… Да если бы не Гойка, если бы не Аджуяр, я бы уже давным-давно сдался в лапы властям, пытаясь обменять свою жизнь на жизни Ляли и Ромки…

Да! Аджуяр! Нужно немедленно показать это письмо ей. Это предаст ей сил в борьбе с болезнью. А может быть, чем-то поможет и в разрешении нынешней плачевной ситуации.

… - Отозвался на свое имя… Взял письмо у жандарма… Ой, простофиля, простофиля… А если бы все это было подстроено?! Чует мое сердце, когда-нибудь твоя глупость сгубит нас, — хмурясь бормотала старуха, выслушивая мой рассказ и вертя записку перед глазами. — Ну, да ладно. Похоже, нам повезло и это — не ловушка, — резюмировала она, когда я закончил. — Переведи же, наконец, что здесь написано.

Я прочел ей письмо, переводя на язык джипси. А когда остановился и глянул на Аджуяр, увидел, что она плачет.

— Бедная, бедная девочка, — перекрестившись, сказала она тихо. — А что еще предстоит ей перенести?.. Помни же, помни всегда, что это ты виноват в ее несчастьях, — в глазах старухи мелькнули недобрые искры. — Помни, что ты обязан ей по гроб жизни.

— Я помню, — откликнулся я. — Но полагаю, правильнее сейчас будет думать не об этом, а о том, как ее спасти.

— Да уж ты спасешь… — скептически протянула старуха и вновь в изнеможении прикрыла глаза. — Иди-ка лучше в рубку и посмотри, сколько нам осталось до Петушков. Я чувствую, что силы ко мне возвращаются и через день или два я смогу снова заступить на вахту. Господь по какому-то, только ему ведомому резону часто помогает таким болванам, как ты. Я не умерла, и мы вызволим твою семью. — Внезапно голос ее потеплел. — Обязательно. Можешь мне поверить… — Но она тут же легко справилась со своей нечаянной слабостью: — Иди, сказала, отсюда! Ей-богу, чем меньше я тебя буду видеть, тем быстрее оправлюсь!.. — До Петушков — два дня, — сообщила Аджуяр. — Где у тебя записан адрес?

— Адрес? — сперва не понял я. — А-а, ты о штаб-квартире? Сейчас, минутку… — А я про него и забыл! — Я кинулся в свою каюту, нашел там свое цыганское одеяние, вытащил из его кармана диск письма и опрометью кинулся обратно в рубку.

Аджуяр, качая головой, вставила письмо в дисковод.

Вид голого дядюшки Сэма с заячьими ушами вновь привел меня в трепет. Мне никогда не привыкнуть к этому зрелищу. А дядюшка вновь рассказал нам о своей смертельной зависимости от «оранжевой смерти» — морковки, затем продиктовал адрес, который я записал на лист пластиката, и добавил:

— Предъявив пароль, вы найдете там убезыссе и помоссь. Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете…

Аджуяр остановила запись.

— Проклятие, — пробормотала она. — «Позднее узнаете»… Когда позднее? Мы уже подлетаем…

Она включила запись с начала, и мы тупо просмотрели ее вновь. На этот раз Аджуяр не выключила ее после слов о пароле:

— Пока я не могу сказать, цто это за пароль, но позднее вы узнаете об этом сами…

Вот тут в записи произошла какая-то заминка, я заметил ее еще в прошлый раз. Дядюшка Сэм приостановился, и раздался какой-то непонятный звук — то ли хруст, то ли писк. А потом он начал говорить дальше, но я уже слушал не его, а какой-то необычный звук, доносящийся из коридора нашего корабля: мелкое дробное цоканье. Аджуяр, услышав этот звук, выключила запись и так же, как я, уставилась на дверной проем рубки. И тут в этот самый проем вбежала Сволочь.

Зрелище было ужасным. Потому что бежала она не по-крысиному, а как-то по-лошадиному: галопом, на вытянутых ногах. Вбежав в рубку, она помчалась в нашу сторону и прямо с пола прыгнула на пульт. А это было сделано уже по-кошачьи. Никогда бы не подумал, что крыса может подпрыгнуть на полтора метра вверх.

Но она сделала это. А оказавшись на пульте, она развернулась мордой к нам, встала, помогая себе хвостом, на задние лапки и сказала… Да-да, именно «сказала» — отвратительным хриплым шепотом, от которого по моей спине побежали мурашки и волосы под мышками встали дыбом… Она сказала:

— Я — пароль. Меня предъяви…

И, произнеся эти слова, завалилась на бок и замерла.

Чувствуя, что со мной может случиться истерика, я обернулся и глянул на Аджуяр. Она поймала мой взгляд. Вид у нее был встревоженный и в то же время какой-то торжественный.

— Зомбирование животных, — то ли с омерзением, то ли с благоговением заговорила она, — строжайше запрещено законом. Так же, как клонирование людей. И то, что друзья твоего «зайца» владеют этой технологией, говорит об их величайшем могуществе.

Меня немного «отпустило». И я понял, кого напомнила мне Сволочь в той роли, которую она только что сыграла. Голографическое изображение принцессы из «Звездных войн».

— Что с ней? — выдавил я из себя, показывая на Сволочь пальцем.

— Она без сознания. Она потеряла много энергии. Но она должна прийти в себя.

— А почему она повела себя как зомби именно сейчас, а раньше была нормальной?

— Услышала какой-то кодовый сигнал… Скорее всего, этот тоненький скрип, который был на записи.

— Но я уже слушал это письмо при ней, и ничего подобного не случалось…

Я боязливо протянул руку и погладил Сволочь.

— Это говорит лишь о поразительной прозорливости тех, кто отправил его. Ими был установлен какой-то срок, в течение которого код действовать не будет. Или код должен был сработать только при повторном прослушивании.

— Но Сволочь-то со мной намного раньше, чем я получил это письмо!

— Все та же поразительная прозорливость. Кто-то закодировал ее заранее на тот случай, если когда-нибудь понадобится использовать ее в качестве пароля.

Я преодолел наконец в себе страх и, взяв Сволочь в ладони, приподнял. Она подрагивала всем телом, и особенно здорово это было заметно по колебанию усиков.

«Сволочь, разлюбезная моя Сволочь. — Умиление нахлынуло на меня, как реакция на только что испытанную жуть. — Ты — наш золотой ключик в мир дядюшки Сэма…» В порыве чувств я поднес безжизненное тельце вплотную к лицу. Я хотел поцеловать дорогого мне зверька… Сволочь приоткрыла один глаз, вяло приподнялась… И вцепилась зубами мне в нос.

Взвыв от боли, я сдавил крысу в кулаке, и она, завизжав, разжала свои челюсти. Я отшвырнул ее на пульт.

— Остолоп! — рявкнула Аджуяр и, подавшись вперед, схватила Сволочь. Жизнь твоей семьи находится сейчас в лапках этого зверя!

Я и сам прекрасно понимал это. Но кто на моем месте мог бы сохранить хладнокровие? В конце концов я дернулся не осознанно, а рефлекторно… И надеюсь, не совершил непоправимого… С кончика носа мне на штаны упала алая капля.

— Жива, — облегченно выдохнула Аджуяр, осмотрев крысу, но благоразумно не поднося ее слишком близко к лицу. — Если бы она подохла, я пристрелила бы тебя собственными руками.

Размазывая пальцами липкую кровь, я молча потирал саднящий нос. Крыса оставалась крысой. Хотя раньше она никогда не проявляла агрессии по отношению ко мне… А может быть, ее привязанность ко мне, ее стремление находиться всегда рядом со мной не более чем часть психологической программы? Кто и когда ввел эту программу в ее маленький мозг?.. А сейчас она просто отомстила мне за все человечество, надругавшееся над ней?

Да. Что может быть омерзительнее для животного, чем превращение его в человека? Что может быть унизительнее? Только превращение человека в животное.

Надо спасать дядюшку Сэма!

Глава 5 РОЖДЕННЫЙ ПОЛЗАТЬ, ЛОМАТЬ — НЕ СТРОИТЬ

Близость столицы на Петушках я почувствовал сразу. Внутренности мои окатило огненной волной, оповещая о том, что тут я могу воспользоваться мнемогравитатом. То же случалось почти во всех космопортах, в которых я побывал. Но на периферийных планетках действие гравитата прекращалось сразу за воротами космопорта, тут же повторного ощущения не возникло до самого места назначения. Но перед Аджуяр я, конечно же, ничем не выказал этого. Зачем ей это знать? Нужно иметь хоть что-то про запас…

Стоило нам сойти с площадки, предназначенной нашему скутеру, как нас тесным кольцом обступили водители антигравитационных флаеров-псевдолетов, наперебой предлагая нам свои услуги. При этом цыганское одеяние моей спутницы не смущало их никоим образом. Я-то был одет вполне цивильно.

Развернулась сцена, подобная прибытию самолета в какое-нибудь Шереметьево или Домодедово, с той лишь разницей, что над головами таксистов без всяких ниточек висели разноцветные светящиеся шарики, кубики и пирамидки с бегающими по ним мерцающими надписями типа: «Дешевле всех!», «Быстрее всех!» или «Знаю каждый закоулок!!!», дополнявшими их беззастенчивую устную саморекламу.

Но Аджуяр не обращала внимания на этот услужливый натиск и, лишь изредка что-то недовольно шипя себе под нос, шагала вперед.

— Куда мы? — еле поспевая за ней, поинтересовался я.

— На стоянку аэробуса, — откликнулась она. — Эти три шкуры сдерут.

— Нам бы надо побыстрее, — возразил я, думая про себя: «Скаредная дура! Нашла время экономить деньги…»

Она не ответила мне и, даже еще слегка ускорив ход, перла дальше.

Вырвавшись из тесного кольца таксистов, она остановилась и огляделась по сторонам, ища стоянку. Необозримая площадь была плотно забита время от времени осторожно поднимающимся над землей, а затем взмывающим в небо транспортом, и что-то разобрать в этом хаосе лично мне было достаточно затруднительно. Точнее, просто невозможно. Я глянул на Аджуяр и понял, что, как бы она ни храбрилась, старуха растеряна не меньше моего.

Тут кто-то подергал меня за рукав, и я, подпрыгнув от неожиданности, оглянулся. Чернявый загорелый паренек с открытым улыбчивым лицом подмигнул мне:

— Подвезу по цене аэробуса…

— С чего так дешево? — недоверчиво бросил я.

— Да у меня уже есть богатый клиент, он мне дорогу и так оплачивает, чистосердечно признался малый. — А в псевдолете еще четыре места свободных, что им зря пропадать? Хоть что-то с вас возьму дополнительно.

— А клиент твой не будет против? Расклад-то несправедливый.

— А вы ему не говорите, сколько мне платите.

Побуждения таксиста показались мне логичными, а предложение — заманчивым. Действительно, стоит ли нам торчать на остановке в ожидании аэробуса, если за ту же сумму можно добраться на индивидуальном флаере? Вряд ли за прошедшие века тут что-то изменилось, и такси комфортабельнее и быстрее того, что раньше называлось «общественным транспортом».

— Пойдем, — согласился я.

— Может, нам и не по пути вовсе? — подозрительно прищурилась Аджуяр.

— До Ерофеева всем по пути. А там — или до места довезу, или пересядете. Куда вам?

— Угол Путина и Распутина, — сказал я и сам пожалел о своей откровенности. Кто его знает?..

— Близко, — вновь широко, сверкнув белыми зубами, улыбнулся парень. Довезу. Айда к машине.

Мы двинулись за ним.

— Ой, не нравится мне все это, — проворчала Аджуяр. Но всерьез не сопротивлялась.

Мы подошли к флаеру, возле которого уже стоял первый пассажир: немолодой худощавый человек с интеллигентным проницательным лицом. «Он похож на графа Калиостро из фильма «Формула любви», — подметил я и тут же подумал о другом: Сейчас, скорее всего, во всей Вселенной нет ни одной живой души, кроме меня, которая видела бы этот фильм».

— Поехали? — с чуть заметным нетерпением в голосе спросил «Калиостро» у шофера, вынув изо рта сигарету.

— Сейчас-сейчас! — суетливо заверил шофер. — Вы, ребята, две минуты еще тут покурите, а я попробую еще кого-нибудь с этого рейса поймать. Если сразу не найду, поедете втроем…

— Две минуты! — предупредил «Калиостро».

А я промолчал, решив, что и сам не прочь с дороги постоять на свежем воздухе. К тому же так приятно было почувствовать забытый уже запах табачного дыма.

Пока шофер бегал, мы успели перекинуться парой слов.

— Зачем прибыли? — спросил меня незнакомец, завязывая, по-видимому из вежливости, разговор.

— Есть кое-какой интерес, — ответил я уклончиво.

— Что может заинтересовать нормального человека в этой дыре? — довольно самокритично заметил тот.

— Просто ищу одного знакомого, — отозвался я, решив, что самым правдоподобным враньем будет легкая недоговоренность.

Мужчина покачал головой:

— Искать кого-то при нашем-то бардаке? — скептически заметил он. — Вряд ли у вас это получится, если вы не знаете точного адреса… И с адресом-то не всегда найдешь, — Он помолчал и добавил: — А я вот по делам…

— Ну, мы в общем-то тоже по делам. Без дела никто никуда не летает.

— И что за дело у вас? — поинтересовался мой незваный собеседник со скучающей интонацией.

Я глянул на Аджуяр, и мне пришло в голову, что тут она больше всего похожа на героиню какого-то «костюмного» фильма. «Есения», например.

— Хочу предложить сценарий для мнемофильма, — как-то автоматически соврал я.

— Ах, вот как? — улыбнулся незнакомец. — Тогда, конечно, не стоит вас расспрашивать дальше. Охрана интеллектуальной собственности поставлена у нас из рук вон плохо.

Мы вновь помолчали.

— Кстати, у меня в Москве есть один знакомый, связанный с этим бизнесом, вновь заговорил Калиостро, бросив окурок в проплывающую мимо нас урну. — Но он занимается по-настоящему серьезными, некоммерческими проектами. Сейчас, например, он продюсирует постановку романа одного древнего классика, не думаю, что вы о нем когда-нибудь слышали.

— Что за классик? — чисто машинально спросил я.

— Маркес. Это еще двадцатый век… Роман «Сто лет одиночества».

Я даже вздрогнул от неожиданности. «Сто лет одиночества» — одна из моих любимых книг. Я никак не ожидал, что здесь, а точнее, что СЕЙЧАС, кто-то может знать ее. И упоминание об этом романе как-то сразу расположило меня к собеседнику.

— Я читал эту книгу, — не удержавшись, похвастался я.

— Да что вы? — удивился Калиостро. — Вот уж не думал, что нынешняя молодежь способна на такие подвиги. Читать, а не участвовать в мнемофильмах это действительно подвиг в наше время. При том что девятьсот девяносто девять мнемофильмов из тысячи — абсолютнейший вздор. Чего стоят одни только названия…

— Например, «Человек-дрезина», — вспомнил я.

— Именно, — усмехнулся незнакомец, — полнейшая профанация искусства. Изготовители этих поделок — люди без чести и совести. Они пекутся только о своих барышах и совсем не думают об ответственности за нравственность. А ведь долг художника состоит прежде всего в этом…

В этот момент из толпы вынырнул наш шофер, волоча за собой очередного пассажира — человека, одетого почти так же, как одевался дядюшка Сэм: в национальный русский костюм. Лицо его было хмурым и неприветливым, на голове ежик, а в руках он держал узкий кейс.

— Все, садимся! — радостно сообщил водила, и мы послушно полезли в мнемоход. Сиденья тут были расположены в три ряда по два места. Я и Аджуяр устроились в заднем ряду, мой новый знакомый сел в середине, а Хмурый с кейсом — впереди, рядом с водителем.

Машина с легким гудением стала медленно приподниматься, но вдруг прямо перед ней, яростно махая руками, возник какой-то потрепанный человечек, в мятом клетчатом пиджачке и клетчатой же кепке с ушками, завязанными на голове.

Водитель, зависнув в полуметре над землей, вопросительно глянул на нас.

— Шеф! — взмолился Потрепанный, — до Ерофеева?! Выручай!

Шофер жестом показал ему, что, мол, он бессилен и махнул рукой назад — в нашу сторону.

— Мужики, выручайте! — теперь уже к нам обратился Потрепанный. И опять повернулся к водиле: — Тебе что, полтинник лишний повредит, что ли?

— Может, потеснитесь? — спросил нас водила. Было видно, что полтинник ему не повредит. — Есть ведь еще одно место. Но, как скажете, так и будет. Обращался он прежде всего к Калиостро, ведь свободное место было рядом с ним. Тот недовольно поджал губы и пожал плечами. Потом глянул на меня, и мне показалось, что именно наша недавняя беседа на возвышенные темы заставила его бросить:

— Сажай…

Обрадованный водитель опустил мнемоход, и Потрепанный уселся рядом с Калиостро причитая:

— Вот спасибо! Ну, спасибо! Есть ведь еще люди на белом свете!.. — он стянул при этом с головы свою клетчатую кепочку и как платком утирал ею пот со лба и шеи.

Псевдолет вновь осторожно поднялся, а затем с легкой перегрузкой взмыл в облака. У меня заложило уши, и я сглотнул. Когда скорость выровнялась и перегрузка исчезла, некоторое время мы летели молча. Я с любопытством разглядывал простершийся под нами пейзаж. Он напоминал мне виденные по телевизору панорамы суетливого Токио с переплетениями воздушных дорог, неожиданно уходящих в землю между огромными зданиями…

Водитель оглянулся на нас, заметив мой взгляд, широко улыбнулся.

— Впервые на Петушках? — спросил он.

— Да, — кивнул я.

— Веселый город, — сообщил он. — А поселок вокруг космопорта — еще веселее.

Вот так. То, что напомнило мне мегаполис Токио, по меркам двадцать пятого века — «поселок», не более. Хотя, действительно, не прошло и пяти минут, как урбанистический пейзаж внизу уступил место природному ландшафту.

— Совсем веселый поселочек, — подмигнул водитель и отвернулся к лобовому стеклу.

А его слова, обернувшись ко мне, прокомментировал Калиостро:

— Точно подмечено, «Совсем веселый поселочек». Не советовал бы я вам там задерживаться. Жулье на каждом шагу.

Сказать мне было нечего, и я промолчал, лишь слегка кивнув и состроив на лице понимающую улыбку.

— Так, значит, пописываете? — словно бы из вежливости продолжил разговор Калиостро.

— Да, — подтвердил я. И также из вежливости, хотя немного и из любопытства, спросил: — А вы чем занимаетесь?

— Игорным бизнесом. У меня в Петушках казино.

Хмурый с кейсом, сидя спиной к нам, не оборачивался. А вот Потрепанный проявил живейший интерес:

— Не пойму, кто у нас может ходить в казино? Я бы вот, например, ни за что не пошел. У работяг денег нету, а богатых людей совсем мало. И им что, денег не жалко?

— Это общепринятое заблуждение, что в казино играют богачи, — улыбнулся Калиостро. — Никто ведь не запрещает делать и самые мизерные ставки. Смысл игры не в выигрыше, а, в самой игре. Азарт, вот зачем приходят к нам люди. А вовсе не за барышом.

— А что у вас там, турборулетка? — с любопытством продолжал Потрепанный.

— Да. И турборулетка есть, и многое другое, и автоматы… Но наши люди больше любят играть в старые добрые карты.

— В преферанс? Я люблю преферанс! — заявил Потрепанный.

Я невольно вслушивался в их беседу и диву давался. Похоже, игорный бизнес за прошедшие века претерпел даже меньше изменений, чем православная церковь. Хотя… И в двадцатом веке происходило нечто подобное. Появились, например, и авторалли, но по-настоящему азартные люди предпочитали посещать ипподром и делать ставки на старых добрых лошадок… Хотя все-таки стараются на тех, что помоложе…

— Нет, — тем временем покачал головой Калиостро. — Клетрис, покер, преферанс, амаделья — это все долгие игры. Сейчас у нас популярна другая игра. Простая до смешного. «Чох» называется…

— «Чох»? — хохотнул Потрепанный. — А расскажи правила.

— Зачем это? — недовольно покачал головой Калиостро. — Совсем ни к чему. Мы тут с вами не в казино сидим, а летим в машине.

— Ну, что тебе, жалко? Ну покажи! — не унимался Потрепанный, — люблю я в карты поиграть. Покажи, не будь андроидом…

— Да как я тебе без карт покажу? — раздраженно оборвал его Калиостро.

— Сейчас, сейчас, погоди, — Потрепанный суетливо завозился, извлек из внутреннего кармана пиджака золотистую коробочку и протянул ее Калиостро. Вот, покажи.

— Привязался же! — скривился Калиостро. — Ладно, давай, скоротаем дорогу. — Он взял коробочку, извлек из нее колоду карт с такими же золотистыми матово поблескивающими рубашками и поморщился: — Ну и карты, дешевле не нашел?

Он мастерски перетасовал, сдал две карты себе, две Потрепанному, две, обернувшись, сунул мне, заметив при этом: — «Играем без денег», — и я машинально взял карты в руки.

— Эй, дорогой, — наклонившись вперед, обратился Калиостро к Хмурому с кейсом, — подержи, — и ему тоже подал две карты.

— Я в азартные игры не играю, — огрызнулся тот.

— Да подержи только, я человеку объясню…

Хмурый, сев к нам вполоборота, взял карты, всем своим видом показывая, как мы его достали.

— Шестерка — шесть очков, семерка — семь и так далее, — стал объяснять владелец казино. — Валет — два, дама — три, туз — одиннадцать, а король двенадцать, самый большой балл, выше туза. Вот мы раздали карты, и больше нам колода не нужна, играем только с теми, что на руках. Считаем наши очки и решаем, играть или пасовать. Первым тугрики на банк должен класть я, как сдающий. Ты, — обратился он к Хмурому, — если хочешь играть, а не пасуешь, должен сумму банка умножить на два и столько денег и положить. Или, если захочешь, можешь положить даже больше. Так же и следующий игрок. Вот и все.

— И все?! — поразился Потрепанный, — а в чем смысл? Ничего не понял!

— Весь смысл в банке. Пока играем без денег, ничего и не поймешь. Надо, чтобы хоть десять тугриков на банке стояло…

— Ну, давайте, по червонцу и сыграем, — загорелся Потрепанный. — Прямо сейчас.

Тут только я заглянул в свои карты и обнаружил, что у меня ДВА КОРОЛЯ — то есть самые высшие очки, которые только возможны в этой игре. Грех было отказываться. В нашей с Аджуяр ситуации лишние деньги нам не помешают. Да и выражения лиц этих королей были не надменны, а скорее жизнерадостны и многообещающи…

— Я-то не против, — с сомнением заметил Калиостро. — Как ребята…

Хмурый с кейсом тоже заглянул в свои карты, и у него заблестели глаза.

— Играем, — сказал он, явно предчувствуя победу. — Но только по червонцу. И давайте сыграем только один кон и больше не будем.

Меня это заело. Я-то знал, что это я — в беспроигрышной ситуации, а не он.

Калиостро взглянул на меня, и я согласно кивнул.

— Хорошо, — проронил Калиостро. — Дай-ка сюда свой кепон, — протянул он руку. Потрепанный отдал ему свой головной убор, и Калиостро, водрузив его себе на колени, кивнул мне:

— Клади червонец.

Я послушался. Он удвоил сумму банка и положил двадцать тугриков. Теперь на банке было тридцать, и Хмурый, помножив эту сумму на два, положил еще шестьдесят. Итого, на банке стало девяносто тугриков, и Потрепанный был вынужден поставить уже сто восемьдесят. На банке теперь в сумме было двести семьдесят тугриков. Все это заняло буквально две минуты. Круг замкнулся, и я, уверенный в выигрыше, выложил соответственно пятьсот сорок тугриков. Это была уже значительная сумма. Осталось у меня в кошельке несколько меньше. А на банке теперь было двести семьдесят плюс пятьсот сорок — то есть восемьсот десять тугриков.

Калиостро, пасанув, сбросил карты.

Хмурый хмуро нас оглядел и спросил:

— Мы тут все люди взрослые? Игра есть игра? Кто выиграл, тот забирает деньги, и никаких разговоров, что мы просто попробовали, просто учились…

Не согласиться было невозможно.

— И я могу класть не только двойной банк, а сколько угодно много?

Калиостро согласно кивнул.

Хмурый полез в кейс и достал перевязанную пачку банкнот.

— Пересчитайте.

Под нашими пристальными взглядами Калиостро сосчитал. Три тысячи тугриков.

— Кладу на банк, — сказал Хмурый.

Потрепанный моментально пасанул и сбросил карты. И в игре мы с Хмурым остались вдвоем.

И тут лишь до меня начало что-то доходить… Карты у меня и в самом деле беспроигрышные. Но теперь-то, чтобы продолжить игру, я должен был поставить на банк сумму, равную трем тысячам восьмистам десяти, помноженным на два. То есть семь тысяч шестьсот двадцать тугриков. Или, если пожелаю, больше. Таких денег у меня не было и в помине. Пасанув же, я потеряю уже выложенные пятьсот сорок, и Хмурый отправит банк в свой кейс, даже не вскрыв свои карты.

Уже вышедший из игры добрый дяденька Калиостро, мягко потянув к своему лицу мою руку с картами и заглянув в них, отечески посоветовал:

— Надо играть, парень. Такой шанс бывает раз в жизни. Хорошие деньги идут…

— Мне нечего поставить, — признался я.

— У тебя в Ерофееве друзья есть? — тихо продолжал увещевать добрый дяденька Калиостро, поедем, займешь. Надо играть. Выигрыш твой… Кататься будем за твой счет? — обратился он к Хмурому.

— Летим, — согласился тот. Весь его вид выдавал крайнюю степень возбуждения.

— Нет, — сказал я. — Никуда я не полечу. — И малодушно продолжил голосом, просящим пощады: — И вообще это несерьезно. Мы же только учились…

— Карточный долг — долг чести, — напомнил Калиостро.

— Но мне нужны эти деньги, — поражаясь самому себе, заныл я и потянулся к клетчатой кепке.

И тут же остановился. Потому что увидел направленные мне в лицо стволы четырех бластеров. Их держали в руках Хмурый, Калиостро, Потрепанный и улыбчивый водитель. Ну конечно. С самого начала они работали вместе. Вот тебе и «Сто лет одиночества»… Неужели моя внешность до сих пор выдает филолога?

Сам, удивляясь своему самообладанию, хотя краска и ударила мне в лицо, я заявил:

— Тогда я пас.

И сбросил карты.

Да-а… Ну и кретин же я. Фактически выбросил на ветер все свои деньги и не известно, выберусь ли еще из этой ситуации живым. Искоса я глянул на Аджуяр, о которой в азарте забыл напрочь. И как раз в этот миг она вскинула руки и медленно с расстановкой произнесла:

— Это была шутка. Пошутили и будет. Отдайте болвану деньги, и мы без проблем доедем до места.

Двигаясь, как марионетка, Калиостро сунул бластер за пазуху, выгреб из кепки Потрепанного все лежащие там тугрики, включая пачку Хмурого, и подал их мне.

— Пошутили и будет, — безжизненным голосом повторил он произнесенную Аджуяр фразу.

Поспешно сложив деньги в бумажник, я запихал его поглубже за пазуху.

— Перекресток Путина и Распутина? — сонно спросил «рубаха парень»-водитель, тоже спрятавший свой бластер.

— Да, — подтвердил я.

Весь дальнейший путь до названного места мы летели молча. Я боялся поднять на Аджуяр глаза. Не проронила ни слова и она. Однако, когда флаер-псевдолет. приземлился на площадку, выпустил нас и жулики убрались восвояси, старуха неожиданно коснулась моей руки. Я посмотрел на нее и увидел на ее лице легкую задумчивую улыбку.

— Этот трюк с картами джипси узнают еще до того, как начинают самостоятельно ходить, — сообщила она. — К тому же, будь ты немного внимательнее, заметил бы, что вперед мы летели только над космодромом, а потом кружили на месте.

Я почувствовал, что покраснел от стыда, но она продолжила неожиданно мягко:

— Не кори себя, государь, — как ни странно, этот мой мифический титул она произнесла без тени иронии. — Ты наивен и чист душой. Ибо, не способный к подлости сам, ты не ждешь ее и от других. Таков и должен быть правитель империи.

Я сокрушенно помотал головой:

— Такого правителя враги в два счета обведут вокруг пальца.

— Чтобы этого не случилось, правитель должен иметь десяток хитроумных и лживых советников. Царь — это честь, остальные оберегают ее любыми средствами. Беда, когда дело обстоит наоборот: лжив царь, а его советники чересчур доверчивы…

Невозможно описать словами, как я был благодарен ей за эти слова. Наверное, даже больше, чем за состоявшееся минуту назад спасение.

Но было не до сантиментов. Я потрогал нагрудный карман и нащупал в нем диск письма дядюшки Сэма. На месте. А строптивая Сволочь непрерывно копошилась в боковом кармане. Что ж, мы на Петушках, мы в Ерофееве, и все необходимое при нас. И деньжатами мы теперь, кстати, разжились.

Пора за дело.

Над серой дверью ничем не примечательного, такого же громадного, как все прочие, здания, расположенного по указанному в дядюшкином послании адресу, я с удивлением обнаружил вывеску: «Общество консервативного пчеловодства». Я уже усомнился, туда ли попал, когда дверь отворилась, и из нее вышли два человека в одинаковых светло-розовых плащах, точно таких, какие я когда-то видел на бедняге Семецком. То, как настороженно огляделись «пчеловоды» по сторонам, с каким недобрым подозрением с ног до головы осмотрели меня и Аджуяр, моментально убедило меня, что мы на верном пути.

Подождав, пока «пчеловоды» скрылись из виду, мы приблизились к двери. Ни звонка, ни переговорника, ни даже элементарной дверной ручки я не увидел. Но стоило нам подойти к двери вплотную, как посередине ее серой поверхности проступило черное овальное пятно.

Я и сам догадался, что это — датчик кодового замка или что-то наподобие, но, прежде чем совершить правильное действие, наверное, совершил бы и пару глупостей: прикладывал бы к пятну свою ладонь или кричал в него свое имя… Аджуяр же, в отличие от меня, по-видимому, была знакома с подобными системами:

— Дай зверя, — сказала она.

Я повернулся к ней так, чтобы она могла залезть в соответствующий карман. (Сам я после памятного укуса в нос стал предельно осторожен; в наших отношениях с зомбированной Сволочью появилась ощутимая прохладца.) Аджуяр достала крысу и, не обращая внимания на отчаянные трепыхания и писк, плотно прижала ее животом к плоскости пятна. С мелодичным звоном дверь отворилась, и мы ступили в полутемное помещение.

Дверь за нашими спинами мягко закрылась, и эта мягкость, и то, как дрогнул при этом пол, заставили меня почувствовать, что масса этой двери неимоверно велика. Появилось ощущение, что мы вошли в громадный сейф. Это чувство усугублялось и тем, что, стоило двери закрыться, как тень, в которую мы ступили, превратилась в непроглядный мрак.

Стоя в темноте, я чувствовал себя полным идиотом. Потому что в темноте вокруг нас явно происходила некая бурная деятельность. Раздавались какие-то поскрипывания, и нас обдавало при этом легким ветерком. Тихо, на пределе восприятия, то басисто, то тоненько звучал какой-то технологический гул, а в резонанс с ним мелко, до щекотки в ногах, вибрировало все помещение. Шарканье, шелест, еле слышный неразборчивый шепоток… Эта не совсем тишина порождала острое сознание опасности и незащищенности. Я машинально напрягся и даже, пригнувшись, встал в боксерскую стойку, прекрасно понимая, что толку от этого никакого.

— Идет сканирование, — услышал я тихий голос Аджуяр. — Лучше при этом стоять неподвижно, быстрее закончится.

Я заставил себя расслабиться, опустил руки и замер. Я почувствовал, как Аджуяр коснулась меня, а затем сунула мне в карман Сволочь. Прошла минута, две, три… И тут мрак начал плавно рассеиваться, являя нашим глазам довольно неожиданную картину.

В белокаменном просторном холле, где, как оказалось, мы находимся, метрах в трех от нас и метрах в пяти от пола, расположившись в три шеренги, висели около сотни «пчеловодов» все в тех же розовых одеяниях. Висели они, пользуясь, конечно, такими же, как у меня, антигравитационными способностями. Руки их были вытянуты по швам, подбородки браво задраны.

Я смотрел на них. Они сосредоточенно смотрели сквозь меня.

И тут, показавшись настоящим громом после царившей не совсем тишины, холл наполнился бравурными звуками, напоминавшими игру духового оркестра. И я услышал голос человека, которого до того даже не заметил (он зависал слева и чуть позади нас, лицом к строю):

— Господа офицеры!

«Пчеловоды» вытянулись еще сильнее, превратившись, казалось, в каменные статуи.

— Да здравствует Государь всея Руси, самодержец и помазанник Божий Роман Михайлович Романов! Ура!

— Ура! Ура! Ура! — взорвался строй.

Я с удивлением обнаружил, что не только не смущен и не только готов к такой помпезной встрече, но уже давно и с нетерпением жду ее. Взмыв, к ужасу Аджуяр, над полом, я не спеша проплыл перед строем, вглядываясь в лица приветствовавших. Лица мне понравились. Они были молоды, и в них читались спокойствие и решимость. Признаться, я надеялся увидеть среди них и лицо Семецкого, ведь «починили» же его однажды, кто знает, может быть, он выкарабкался и на этот раз… Но нет. Семецкого в строю «консервативных пчеловодов» не оказалось.

Я подплыл к командиру и, повиснув рядом с ним, обратился к строю:

— Благодарю за службу. Вольно.

Строй расслабленно зашевелился.

— Р-разойдись! — рявкнул командир, и шеренги рассыпались.

«Пчеловоды», бросая на меня короткие любопытствующие взоры, разлетелись в разные стороны, а их командир повернулся ко мне:

— Как счастливы мы, государь, видеть вас в добром здравии и невредимым! воскликнул он. — Ваш след потерялся. Лишь эпизодические известия да угрозы врагов, посылаемые в ваш адрес, давали нам призрачную надежду на то, что еще не все потеряно. Но мы не были уверены в достоверности этих сомнительных известий.

Тут только я смог разглядеть его как следует. Белокурый мужчина средних лет с короткой шкиперской бородкой, но без усов. Однако выражение его лица несколько отличалось от того, что я видел у его подчиненных. Вместе с радостью, о которой он говорил, читались в его серых глазах и усталость, и глубокая озабоченность, и даже растерянность.

— Рад взаимно, — кивнул я. — Давайте-ка спустимcя. Моя спутница — джипси, и наше парение в воздухе ей несколько непривычно, а возможно, оно и пугает ее.

— Но можем ли мы доверять ей? — неуверенно глянул он вниз. — Эти джипси…

— Только благодаря ей я жив и нахожусь тут. Так что прошу любить и жаловать. Зовут ее Аджуяр. А как, кстати, мне обращаться к вам?

— Ох, простите, — искренне смутился мой собеседник, приземляясь вместе со мной рядом с Аджуяр, — с этого следовало начать. — И обратился к нам обоим: Меня зовут Филипп. В нашем братстве я исполняю обязанности старшего… Но признаюсь, это вынужденное положение. Я, как и все те, кого вы сейчас видели, больше привык исполнять, нежели отдавать приказы. Наш истинный вождь пропал…

— Я знаю, — остановил я его жестом и достал диск письма дядюшки Сэма. Вот послание вашего командира, — протянул я носитель ему. — Он в беде и просит у вас помощи.

Глаза бородача вспыхнули:

— Это меняет дело! — воскликнул он, беря письмо. — Главное, что он жив! Его держат на космическом корабле или на какой-то планете?

— На планете, — ответил я, слегка удивившись вопросу.

— Тогда мы обязательно выручим его! — обрадовался бородач, поглаживая диск. — Мы должны это сделать прежде всего прочего. Только Сэмюэль владеет полной информацией о предстоящем… — он опасливо глянул на Аджуяр. — О предстоящей операции.

— Ты хотел сказать, «о предстоящем перевороте»? — усмехнувшись, уточнила цыганка.

— М-м… Да, — вновь, коротко глянув на нее, согласился он. — Я именно это и хотел сказать. Сэмюэль создал нашу организацию. — Филипп перевел взгляд на меня. — Именно он, мой государь, разработал план вашего появления в нашем мире и дальнейшего возведения вас на трон. Но из-за этих грязных… — внезапно он остановился.

Но вновь вмешалась Аджуяр:

— «Из-за этих грязных джипси», — ты хотел сказать?

— Да, — холодно бросил бородатый Филипп, — из-за случайности, которую не мог предвидеть никто, все пошло наперекосяк. Я действительно рад видеть вас, государь, — голос его стал тише и доверительнее, — но, признаться, я впал в растерянность. Я понятия не имею, что мне нужно делать, но, приняв на себя командование, старательно скрываю это от подчиненных… Вся надежда на это, потряс он диском письма и мечтательно улыбнулся.

— Какого ж дьявола ты тут болтаешь с нами! — рявкнула Аджуяр. И передразнила: — «Впал в растерянность»… Пока вы тут впадали в растерянность, мы сотню раз рисковали жизнью, чтобы добраться до вас.

— Да-да, вы, бесспорно, правы, болтать не время, — улыбка бородача стала натянутой. — Рядом с вами меня удерживает лишь дань вежливости. — Аджуяр презрительно фыркнула, но Филипп продолжал: — Выручить Сэмюэля — это главная наша задача сейчас.

— Постойте-постойте, — не согласился я. — Думаю, прежде всего мы должны вытащить из рук противника мою жену и сына!

— Я знаю о вашем горе, — нахмурился Филипп, — о том, что в опасности находится жизнь царевича… Однако, думаю, сперва нам все же следует вызволить нашего руководителя. Он обладает политическими связями, многие влиятельнейшие лица при дворе поддерживают или же, наоборот, боятся его. А без дипломатии и придворных интриг тут не обойтись. Сэмюэль в этом — опытнейший мастер. Он сумеет решить эту задачу значительно эффективнее нас. Он — стратег, мы — бойцы, привыкшие выполнять приказы.

— Как же тогда вы собираетесь вызволять его? — ехидно поинтересовалась Аджуяр, выражая своим вопросом и мое разочарование.

— Боем, — отозвался Филипп, нарочито глядя не на нее, а на меня, словно вопрос был задан мной. — Только бы мы смогли определить планету, на которой его держат. А ваша жена и сын находятся в открытом космосе, и пытаться отбить их в сражении — слишком рискованно для их жизни. Если же говорить прямо, то практически невозможно. Поэтому их там и держат.

— Джипси умеют взять на абордаж любое судно и извлечь из него все, что им надо, — сообщила Аджуяр с интонацией презрения в голосе. — Включая людей.

— Они помогут нам? — слегка оживившись, но явно с сомнением спросил бородач.

— Они помогли бы, — усмехнулась цыганка. — Но они далеко.

Бородач пожал плечами.

— Значит, будем действовать по нашей схеме, — полуутвердительно проговорил он.

Я глянул на Аджуяр. Она, поджав губы, кивнула в знак согласил.

— Хорошо, — согласился и я. — С чего же мы начнем?

— Мы начнем… — в лице Филиппа появилось ясно видимое замешательство. Мы… — Тут он остановился, потеребил рукой бороду и твердо сказал: — Сейчас один из моих помощников проводит вас туда, где вы сможете отдохнуть с дороги, я же тем временем исследую послание Сэмюэля, и мы примем меры к его спасению.

Мне не очень-то понравилось, что мы с Аджуяр как бы остаемся в стороне. Видимо, именно моего недовольства по этому поводу Филипп и побаивался. Но надо быть справедливым. Ведь и впрямь, вряд ли я или Аджуяр способны чем-то помочь ему в этом деле… Смирившись с подобной мыслью, я тут же почувствовал, как действительно необходим мне отдых после всех треволнений преодоленного пути.

— Действуйте, — сказал я. И требовательно добавил: — Однако держите меня в курсе всех событий.

— Непременно, мой государь.

… Не знаю, как Аджуяр, но я в отведенные нам апартаменты двигался «на автомате». Усталость окончательно сморила меня. Единственное, на что я обратил внимание, — это золоченый восклицательный знак на белой двери, в том месте, где в гостиницах обычно бывает номер комнаты.

Сопровождавший нас молодцеватый «пчеловод» открыл дверь, и мы оказались в комфортабельном трехкомнатном номере с роскошной просторной кроватью. Тут царил мягкий полумрак, и это было главным, что мне требовалось для отдыха.

— Это для вас, государь, — сказал он и хотел было вести Аджуяр куда-то дальше, но, переглянувшись, мы оба запротестовали.

— Но тут только одна постель, — возразил «пчеловод», глянув на меня так, словно всю жизнь изучал старика Фрейда.

— Мне постельки не нужна, — заявил я, воспарив над полом и приняв горизонтальное положение. — Я буду спать так — в соседней комнате.

— Не смею возражать, — пожал плечами «пчеловод» и удалился.

Лишь только мы остались в номере вдвоем с Аджуяр и заперли дверь, я вплыл в одну из комнат и моментально уснул в невесомости — так, как когда-то спал на корабле дядюшки Сэма. Наверное, я несколько шокировал этим мою пожилую спутницу, но мне, признаться, было на это глубоко начхать.

… А проснулся я от дикого желания выпить. Потому что мне приснилось, будто бы мы с Лялей, сидя у костра перед нашим шатром, попиваем под звуки Гойкиного балисета молодое виноградное вино. Сон был красочный и безумно приятный. И я, уже проснувшись, еще долго не открывал глаза, надеясь вернуться в него. Но нет. Милые моему сердцу образы улетучились, оставив лишь тихую печаль и непреодолимое желание принять спиртного.

Спиртного…

Спиртного!

Вот же дикость! На скутере этого добра было завались, но там вовсю действовала спонтанно возникшая в моей душе установка не пить. Теперь же, когда мы достигли цели нашего полета и от души моей слегка отлегло, эта установка, по-видимому, так же самопроизвольно снялась. Но как я найду выпивку — здесь и сейчас?

Из-за стены раздавалось мерное похрапывание Аджуяр. Я повторил попытку уснуть, но не тут-то было. Пока не тяпну, не тресну, не клюкну, не дерябну, не поддам, не приму, не пропущу — не усну. Факт. Я осознал это так отчетливо, что и не пробовал больше бороться с собой. Из недр памяти даже выплыли и стали крутиться, словно склеенные в кольцо магнитной ленты, строчки из песни Юрия Лозы, а точнее, группы «Примус», которая уже в мое-то время считалась древней:

Но ведь должно же у них тут быть какое-нибудь кафе или магазин! Денег у меня — до хрена и больше… Я опустился на пол, стараясь не шуметь, отомкнул дверь… Но замок все-таки предательски щелкнул, храп прекратился, и из комнаты тут же раздался тихий голос Аджуяр:

— Принеси и мне.

Ведьма! Истинно ведьма! Она читает мои мысли, словно открытую книгу… Но лучше с ней не спорить.

— Хорошо, — отозвался я. — Если найду. — И вышел в пустынную ярко освещенную трубу коридора, облицованную изнутри керамикой с таким изысканным, но неброским узором пастельных тонов, что ходить по нему было бы кощунством. И я тихонечко поплыл по воздуху. Да, наверное, все тут передвигаются так, недаром пол, потолок и стены никак здесь не разграничены. Должно быть, такие коридоры особый шик, ведь все здесь подчеркивает тот факт, что пользуются им практически только самые высокопоставленные персоны, наделенные «мнемогравитатом».

Удивительно, что я не обратил на это внимания по пути в спальню. В таком, видно, был состоянии. А теперь, понимаете ли, выспался и вновь обрел наблюдательность и любознательность.

Ничего примечательного, кроме таких же дверей, как наша, только с цифрами вместо восклицательного знака, мне по пути не встретилось. Пока коридор не начал мягко поворачивать направо. Там, за поворотом, явно происходило какое-то движение, раздавались голоса. И звуки голосов стремительно приближались. Почему-то мне не хотелось, чтобы меня увидели.

Я осторожно повернул ручку ближайшей двери, и она отворилась. Я опасливо заглянул. Это была комнаты номера, похожего на наш, но более аскетично обставленного. И комната эта была пуста. Я осторожно влетел нее, прикрыл за собой дверь, оставив лишь маленькую щелку, и, повиснув высоко над полом в горизонтальном положении, приник к этой щелке глазами.

Мое любопытство принесло неожиданные плоды. Точнее даже — корнеплоды. По коридору мимо двери, не торопясь и о чем-то оживленно болтая, проплыли два «пчеловода», несущие за ручки здоровенную корзину, наполненную отборной морковкой…

Значит, местонахождение дядюшки Сэма определено?!

Я должен найти Филиппа и выяснить, так ли это.

От волнения я даже забыл о том, что выгнало меня из спальни. Дождавшись, когда «пчеловоды» удалятся на значительное расстояние, я выскользнул в коридор и поплыл, миновав вскоре и нашу дверь с восклицательным знаком, за ними — в направлении, обратном прежнему.

— сообщил некогда общественности Сергей Есенин,

То же, разве что при полном отсутствии собак, случилось и со мной.

Сперва я увидел дверь и услышал за ней звуки балисета и гортанные голоса, ревущие под его аккомпанемент нечто маршеобразное. За этой-то дверью и скрылись «пчеловоды» с корнеплодами. Я заглянул. Это был просторный бар, и в нем веселились человек тридцать. Некоторые по двое-трое сидели отдельно, но большинство собрались за одним столом, и в тот момент, когда я заглянул, они во всю мочь горланили одну и ту же повторяющуюся строфу:

Мои «пчеловоды» тем временем куда-то исчезли, а остальные, присутствовавшие там, были одеты «не по форме» — в самые разнообразные наряды. Но я догадался, что это — та же публика, что стояла предо мной в строю, только на отдыхе. У меня даже от сердца отлегло: нормальные люди… И я не ошибся. Песня закончилась, и я, надеясь быть незамеченным, тихонько двинулся к бару… Но тут же знакомый голос бородатого Филиппа скомандовал:

— Господа офицеры!

Все повскакали с мест и, стоя навытяжку, воззрились на меня.

— Вольно-вольно, — махнул я рукой. — Отдыхайте.

Дадут мне тут спокойно выпить или нет? Очевидно, нет.

Филипп, одетый в «русско-народный» костюм, уже стоял передо мной:

— Ваше Величество. Радость! Мы установили местонахождение Сэмюэля и как раз собирались будить вас, чтобы выяснить, желаете ли вы участвовать в его освобождении лично. Вылет к месту его заточения — через час.

Меня это известие не слишком поразило. Если бы установить место было невозможно, дядюшка Сэм не надеялся бы на это.

— Я-то желаю. А вы уверены, что будете в состоянии? — усмехнулся я, кивая на загроможденный сосудами стол.

— Это отдыхающая смена, — слегка смутился Филипп. — Те, кто летят, готовятся. А я, хоть и нахожусь тут, но спиртного не употребляю.

— А вот я, хоть и полечу с вами, а хотел бы употребить, — заявил я и двинулся своим путем. Царь я или не царь?

— Простите за назойливость, — вновь догнал меня Филипп, — и не сочтите за наглость… Мы сейчас с ребятами как раз обсуждали один вопрос…

— Ну? — опять вынужден был остановиться я, так и не добравшись до вожделенной цели.

— Мы мечтали… Когда все станет на свои места и вы по праву займете престол, вы будете для нас недосягаемы… А сейчас, пока… Мы хотели, но не решались… — он мялся, как мальчишка. Да он и есть, в сущности, бородатый мальчишка.

— Вы хотели выпить со мной? — помог я ему. Эх, люди-люди. Летать научились без крыльев, а и впрямь все такие же.

— Да! — выпалил Филипп так, словно признался наконец девушке в давно скрываемой любви. Ожидая от меня всего что угодно, включая смертную казнь через повешение, он вытянулся передо мной, выпучив глаза. Безумству храбрых поем мы песню.

Выпить, значит.

— Легко, — сказал я, понимая, что посидеть спокойно в одиночестве мне все равно не дадут. Его глаза сверкнули:

— Тогда не присядете ли вы за наш стол? Еду и напитки принесут немедленно.

— Айда, — махнул я рукой. И он дернулся было к своим, но я остановил его: — Только вот что. Организуйте-ка что-нибудь и для моей пожилой спутницы-джипси — в комнату. Думаю, она не откажется от бутылочки вина. И она того заслужила.

— Организуем немедленно! — заверил он и крикнул своим: — Эй! Освободите место для государя!

— Кстати! — вспомнил я и повернулся к нему боком. — Вытащите-ка у меня из кармана животное.

Филипп, не выказывая и тени удивления, сунул руку ко мне в карман и извлек оттуда сонную Сволочь.

— Распорядитесь, чтобы ее посадили в просторную клетку и кормили, как на убой, — скомандовал я. — Этому зверю я обязан жизнью.

— Смею заверить вас, государь, эта клетка будет минимум золотой!

«Много чести», — подумал я, машинально почесывая нос. Но промолчал. Не следует лишать подданных идеалов и подавлять их рвение.

… От стойки к столикам и обратно над головами сновали летающие подносы со снедью. Но мне еду принес в собственных руках низенький розовощекий человечек. Улыбка его при этом была столь лучезарна, что я догадался: все это приготовлено им самим.

Блюда были отменными, водка так себе, однако терпимая… Но никогда еще я не ел и не пил в такой идиотской ситуации, когда несколько десятков глаз в абсолютной тишине с благоговением наблюдают за каждым твоим движением, чуть ли не заглядывая в рот.

А и ладно. Пусть себе смотрят. Я хочу есть. И пить.

Но в конце концов мне это надоело. Правда, когда я уже прикончил почти все, что мне принесли. Чувствуя, как благословенное тепло растекается по кровеносной системе, я утер губы и откинулся на спинку Кресла.

— Кто у вас играет? — указал я на балисет. Это был славный, изысканных форм инструмент, совсем не похожий на видавший виды и потрескавшийся Гойкин. Чей это балисет? Можно подержать в руках?

— Конечно, — протянул мне инструмент один из моих «верноподданных». Сочту за честь. А вы играете?

— Бренчу маленько, — признался я. — В мое время был похожий инструмент, он назывался гитара. (Я чувствовал себя, как старая дева: что может быть приятнее компании, в которой можно не скрывать древность своего происхождения!) — А когда я жил среди джипси, я научился перестраивать балисет под гитару. Позволите?

Они позволили. Предложи я им натянуть на гриф их собственные жилы, они позволили бы все равно.

Отключив автонастройку и привычно подстроив две струны, я попробовал звук и сыграл кусочек из «Bip Вор» Мак'Картни. Звук был и вправду исключительный. Темброблок намного богаче, чем у Гойкиного инструмента, и еще куча кнопок неизвестного мне предназначения. Хотя о функции клавиши «Memo», под струнами справа, я догадался сразу. Перед тем как вновь проиграть кусочек «Bip Вор», я коснулся этой клавиши, а когда доиграл, коснулся снова. И балисет принялся повторять сыгранное мной сам, как механическое пианино. А я получил возможность провести дополнительную сольную импровизацию…

Когда я остановился, слушатели разразились такими бурными овациями и даже повизгиваниями восторга, словно я, как минимум, исполнил каприччио Паганини. Хотя, по мне, так еще неизвестно, что круче — каприччио Паганини или «Bip Вор» Мак'Картни.

— Вы нам споете что-нибудь? — окончательно оборзев и пьянея от своей борзости, спросил Филипп. — Что-нибудь из вашего времени. Ваш русский мы знаем.

— Ладно, — усмехнулся я. — Сегодня можно. Но учти: завтра за такую фамильярность с царем будешь гнить в карцере.

Не знаю, есть ли сейчас в армии карцеры, но то, что сказанное мной угроза, Филипп явно понял и слегка побледнел.

Что же им сыграть-то?

Легкость во всем теле, ощущение свободы и скорой победы подняли из недр моей памяти одну, давным-давно написанную мною песенку в стиле Макаревича. А что? Хорошая песенка. Намереваясь поразить слушателей древностью даты, я заявил:

— Написано в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году.

Затем поставил до-мажор, прошелся по струнам быстрым перебором и, двигаясь в басу вниз, запел:

Остановился и огляделся, уверенный, что сейчас-то они и вовсе лопнут от восторга. Но мои «подданные» смотрели на меня тупыми взглядами, а иногда и коротко переглядывались между собой с какими-то подозрительными ухмылочками.

Текст они не поняли, что ли?

«Что, «древнерусский» плохо учили?» — хотел спросить я. Но вместо этого вопрос задан был мне:

— А что… — осторожно-осторожно начал один голубоглазый, видно, самый смелый «пчеловод» отдыхающей смены, — разве в двадцатом веке уже был изобретен мнемогравитат?..

Я не сразу понял смысл этого вопроса. А когда понял, слегка разозлился. Вот же придурки! Как мне им объяснить, что под словом «летать» я, сочиняя эту песню, подразумевал быть свободным, а не реальный физический полет?.. Да никак не объяснить. И не буду я этим заниматься. Пусть лучше считают меня вруном. Хоть это и нежелательно.

Я спросил смельчака:

— Ты уверен, что понял песню правильно?

— Нет, — честно признался он.

— То-то и оно, — кивнул я. — Подумай как-нибудь на досуге. Сумеешь понять, я подам тебе руку.

В сердцах я опрокинул в глотку остатки водки, вернул балисет хозяину и спросил Филиппа:

— Не пора?

— Пора, — согласился он, глянув на часы, и поднялся.

Поднялся и я. Но, прежде чем двинуться к выходу, Филипп сказал:

— Простите, государь. Я поражаюсь вашей выдержке. Неужели у вас нет вопросов ко мне?

У меня были вопросы. Масса вопросов. Но я собирался задать их первому лицу, а не заместителю.

— Нет, — твердо ответил я.

— Тогда… От лица моих товарищей я хочу поблагодарить вас.

— За что? — удивился я.

— За все, — значительно произнес он. — О сегодняшнем дне я, да и все мы будем рассказывать внукам. А они еще и не поверят… Мы не присягали вам на верность, у нас не было на это времени. Мы еще сделаем это — в более торжественной обстановке. Но и сейчас мы клянемся служить вам верой и правдой, не жалея живота своего. Клянемся? — глянул он на товарищей.

— Клянемся! — хором отозвались те.

Я почувствовал, что к горлу моему подкатил комок. Вот же, блин. Стоит выпить, и ты становишься чувствительным, как барышня.

— Ладно, — махнул я рукой, чувствуя, что мой голос предательски дрогнул. Погнали за дядюшкой Сэмом.

— Одна маленькая формальность, — сказал Филипп мне уже в коридоре. — В наши корабли, а они военные, физически способны войти лишь люди, имеющие статус социальной значимости не ниже определенного.

— Вы хотите сказать, что я не имею права лететь с вами? Так что же вы морочили мне голову?!

— Я хочу наделить вас этим статусом. Точнее, разблокировать его.

— Что это значит?

Филипп слегка замялся, но продолжал:

— Открою один секрет. Мне не хотелось бы говорить об этом, но я не могу быть с вами не откровенным…

— Так в чем дело? Говори. Я слушаю.

— Сэмюэль наделил вас способностью управлять гравигенераторами. Обычно одновременно с этим человек получает один из самых высоких статусов социальной значимости. Но Сэмюэль поосторожничал и, наделив вас таким статусом, заблокировал его.

— Все ясно, — кивнул я, думая про себя: «Вот же свинья… Скольких опасностей мог бы я избежать, не «поосторожничай» дядюшка Сэм…» — Так действуй, — кивнул я Филиппу. — Что для этого надо?

— У нас есть специалист. Пройдемте в его кабинет.

Мы — пятьдесят вооруженных до зубов «пчеловодов», Филипп и я — высыпали под открытое небо. Аджуяр, конечно же, будет рвать и метать, что я не прихватил ее с собой. Но это не так уж сильно волнует меня… С удивлением я обнаружил, что утро еще не настало. На улице царила тьма, и Филипп с гордостью шепнул мне:

— Это Сэмюэль добился того, чтобы эта часть города не освещалась.

Я не совсем понял, что в этом хорошего. Конспирация? Я промолчал, вдохнув полной грудью воздух и чувствуя по его свежести, что приближается гроза.

— Разобрались в колонну по три, — негромко скомандовал Филипп и стал медленно подниматься над землей, одновременно двигаясь вперед. Я последовал его примеру, и тут же справа и слева ко мне пристроилось по бравому молодцу. Я глянул назад. Мы летели ровным строем, Филипп двигался рядом, чуть поодаль. Таким образом, я находился в центре первой шеренги, и то, что я был в положении рядового бойца, мне понравилось. Я не хотел быть знаменем. Я хотел быть реальной боевой единицей.

— Горизонталь! — скомандовал Филипп, и я, чуть замешкавшись, принял так же, как все остальные, горизонтальное положение.

— Скорость! — прозвучала следующая команда, и мы помчались все быстрее и выше.

— Так держать, — остановил ускорение и подъем Филипп, когда в ушах у нас уже засвистел ветер.

Мы мчались высоко над сверкающим рекламой ночным Ерофеевым. Грозная вереница воинов над игрушечными небоскребами. На миг небо осветилось слабым всполохом зарницы и гулко, но негромко, словно кто-то потряс лист железа, пророкотал гром. Неожиданно, со всей возможной остротой, я почувствовал, что этот мир все же нравится мне. Что мне вообще нравится жизнь. Тревожное состояние природы будоражило мои притупившиеся и уснувшие в пути сюда чувства. Или это дает знать о себе еще не улетучившийся хмель? А может быть, я просто захмелел от скорости?

Крупные капли дождя ударили мне в лицо как раз в тот момент, когда огни города остались за нами, и Филипп приказал:

— Вниз.

Это был компактный, вероятно секретный, космодром. Четыре боевых корабля «пчеловодов» отличались от того, на чем летали мои джипси, как шестисотый «Мерседес» от цыганской кибитки. Если бы на «Мерседесе» был установлен станковый пулемет, сравнение было бы еще точнее. Даже моему кораблю, отнятому у сборщика налогов, было далеко до этих. Хотя машина дядюшки Сэма была все-таки еще круче.

Мы опустились на землю. Разбившись на четыре команды по тринадцать человек, так, что я и Филипп оказались в одной из них, взлетели вновь, но уже ко входным диафрагмам кораблей. Привычный мне трап не только не опускался за ненадобностью, но и отсутствовал вовсе. Нечего делать в этом корабле тем, кто не обладает способностью летать.

Первым диафрагмы достиг Филипп, она раскрылась, и он исчез внутри. Диафрагма тут же затянулась перед моим носом. Но я уже знал, как должен действовать, впервые мне представилась возможность проверить наличие статуса социальной значимости на практике. Я вытянул вперед правую руку, и диафрагма послушно открылась передо мной.

То, что в рубке вместо привычных мне двух кресел их было три, сперва обрадовало меня. Мне хотелось быть в деле, но, несмотря на нажитый у джипси опыт, тут я вряд ли смог бы быть полноценным вторым штурманом. А уж обузой-то я быть не хотел.

Но Филипп сказал:

— Ваше Величество, займите правое кресло второго штурмана.

— А чье это? — спросил я, указывая на среднее, уже занятое рыжеволосым юнцом.

— Это место стрелка, — пояснил Филипп.

Ну конечно. До сих пор-то мне приходилось летать только на борту сугубо гражданских кораблей.

— В таком случае, — покачал я головой, — думаю, будет правильнее, если кресло второго штурмана займет тот, кто и должен, согласно вашему боевому расчету. Я не умею обращаться с гиперприводом.

Филипп посмотрел на меня одобрительно. Но заговорил подчеркнуто резко:

— Это и не понадобится. Запасным гиперштурманом является стрелок, рыжеволосый подтверждающе кивнул мне и напряженно улыбнулся, — так как в момент прыжка стрельба все равно невозможна. А второй штурман помогает капитану маневрировать в режиме поглощения пространства или на аварийной реактивной тяге. Да и то лишь в случае крайней необходимости… — эти слова он произносил слегка неуверенно, точнее, неохотно. Ему явно хотелось, чтобы я находился тут, а я заставлял его признать нецелесообразность этого. Я облегчил ему задачу.

— С этим я справлюсь, — заявил я, окинув взглядом щиток и определив, что никаких сюрпризов для меня там нет. — Опыт вождения корабля у меня достаточный.

— В таком случае, — голос Филиппа вновь зазвучал твердо, — займите свое место и впредь прошу не прекословить мне. Я — командир этой боевой операции. А вы… Вы пока просто гость. Дорогой гость, — добавил он, смягчившись.

Я молча занял свое место и пристегнулся. Филипп принялся отдавать распоряжения остальным кораблям. Взревели двигатели.

— Старт! — скомандовал он, и я чуть не потерял сознание от навалившейся перегрузки. Но, покосившись налево, я увидел, что ни у командира, ни у стрелка не дрогнул в лице ни один мускул. Я сжал зубы и уставился на экран.

Филипп продиктовал координаты выхода из гиперпрыжка — многоэтажную череду слов и чисел, в которой последней фразой было: «Планета Зеленая Лужайка».

«Как все-таки они сумели так быстро определить ее? — подумал я. Когда-нибудь обязательно выясню». Мелькнула шальная мысль, что планету определили по названию, но я тут же отбросил ее.

— Сбавить обороты, — произнес Филипп после долгой паузы. Помолчал еще, нервно теребя бороду, а затем рявкнул:

— Рывок!

… Никогда мне не привыкнуть к этому чувству. Да к нему, наверное, и невозможно привыкнуть…

Мы вынырнули в реальность.

— Все четыре корабля успешно совершили прыжок, — глядя на живую карту звездных трасс, словно бы сам себе сообщил Филипп, но я понял, что слова эти предназначены моим ушам. Затем он проговорил громче, уже открыто обращаясь ко мне: — Второй, разверните корабль носом к планете.

Я с готовностью принялся манипулировать рычагами двигателей поглощения, а Филипп продолжил руководство нашей маленькой эскадрой: — Внимание. Приготовиться к бою. Вижу радиомаяк космодрома. Частота — четвертый стандарт. Настройтесь.

Я не слышал, что ответили Филиппу капитаны кораблей, но, видимо, они подтвердили настройку. Тем временем моими стараниями на экран иллюминатора выполз темно-синий диск Зеленой Лужайки. Вот такое несоответствие цветов. Глянув на экран и одобрительно мне кивнув, Филипп перехватил управление в свои руки и скомандовал остальным:

— Направляемся к космодрому без запроса и без ответов на запросы.

Диск планеты становился все больше. Сперва он был синим, затем бирюзовым, а сейчас и впрямь стал зеленым, и теперь уже можно было разглядеть на нем некоторые детали ландшафта…

«Корабль типа «Призрак», — раздался из модуля связи слегка встревоженный, но миролюбивый голос, — не видим вашего радиомаяка. Проверьте состояние ваших систем оповещения и отзовитесь».

— Приготовиться к бою, — скомандовал Филипп, не включая режим ответа. Огонь на поражение по всякому появившемуся в зоне видимости искусственному объекту.

Не успел он произнести эти слова, как рыжий юнец слева от меня возбужденно подпрыгнул и выкрикнул:

— Вижу!

Увидел и я. Это была огромная и уже знакомая мне по очертаниям посудина жандармского крейсера.

— Огонь! — рявкнул Филипп.

Наш корабль тряхнуло, и белая сияющая линия вытянулась от нас к жандармскому кораблю. Причем не одна. К махине крейсера их протянулся целый сноп. Видно, вместе с нами выстрелы произвели и бомбардиры остальных наших кораблей.

«Подло, — подумал я. — Но наверное, таковы правила игры этого мира…»

— Второй, — скомандовал Филипп, и я превратился в слух, — приготовьтесь, по выходу, к моментальному ориентированию и движению к планете на поглотителях.

Я чуть было не спросил, «по какому выходу», но не успел, провалившись в разноцветное небытие.

… Уже приходя в себя, я понял смысл маневра Филиппа. Мы ушли в гиперпространство, не ожидая ответного выстрела. Спрятались, не меняя при этом точку выхода. Сколько мы там пробыли, не знаю. Ориентироваться во времени там невозможно. Но когда вынырнули, на месте давешнего крейсера я увидел целую армаду, минимум из десяти таких же гигантов.

— Отставить движение! — приказал Филипп мне, а затем вновь скомандовал стрелку: — Огонь!

И вновь, совершив удар по противнику, мы ушли в гиперпространство.

… «Еще один такой маневр, — подумал я, приходя в себя, — и мне конец. Оргазм — это, конечно, хорошо. Но не несколько же раз подряд. Во всяком случае для меня. Да это и не оргазм…»

— Два шага вперед! — скомандовал Филипп, и я, удивляясь себе, сообразил, что это значит. Я поспешно сориентировал корабль носом к планете и произвел два единоразовых поглощения, хотя ранее никогда этого не делал. Теперь я видел, что крейсеров осталось только четыре, и сейчас мы оказались с ними почти нос к носу.

— Поле! — приказал Филипп, и я напрягся, пытаясь сообразить, что он имеет в виду. Но по тому, как поспешно, даже судорожно, начал совершать какие-то действия стрелок, понял, что команда относится не ко мне, а к нему и расслабился. Внезапный мощный удар потряс корабль, и противно зазвенел сигнал аварийной системы.

— В шлюпку! — крикнул Филипп, и я увидел, что он отстегивается. Я сделал то же, мы освободились от ремней одновременно, но тут выяснилось, что система искусственной гравитации вышла из строя, и мы, нелепо размахивая руками, устремились в разные стороны. Стрелок при этом хладнокровно оставался на своем месте.

— Отставить поле! — крикнул Филипп. — В шлюпку!

Сила тяжести моментально появилась вновь, и я метров с четырех рухнул на пол. Тут же я почувствовал, что с обеих сторон меня подхватили под руки. Через минуту диафрагма шлюпки уже закрывалась за нашими спинами, а еще через миг раздался взрыв такой силы, что мне показалось, будто это взорвалась моя голова…

… Когда я пришел в себя, я увидел над собой склоненное лицо стрелка. Точнее, я лишь догадался, что это он: зрение никак не желало сфокусироваться. Я полулежал в жестком пластикатовом кресле со спинкой, почти до упора откинутой назад.

— Все в порядке, государь, — сказал стрелок, убедившись, что я очнулся. Наш корабль уничтожен, но мы в безопасности.

Я хотел спросить, где Филипп, но вместо того лишь прохрипел что-то нечленораздельное.

— Невредимыми из наших остались два корабля, — продолжал отчитываться стрелок.

Я, наконец, обрел дар речи:

— А сколько осталось у них?

— В тот момент, когда мы покинули корабль, их было четыре.

Ну, это-то я и сам видел.

— Но бой идет и без нас, — продолжал стрелок. — Возможно, их уже меньше. Мы первыми врезались в их расположение и хотели было применить гравитационную ловушку, но они ударили раньше.

— А Филипп?.. — спросил я, готовясь к худшему.

— Я здесь, — раздался знакомый голос позади меня. — Жив и здоров. Простите, что не могу отвлечься от управления.

Я сел. В ушах звенело, но зрение мало-помалу приходило в норму.

— Как остальные? — спросил я Филиппа, глядя на его сгорбленную спину. Те, что были на нашем корабле.

Но он не понял, что я обращаюсь к нему, и молчал.

За него ответил стрелок:

— Уцелели все. Они перебрались в шлюпки раньше нас. Сейчас мы выйдем на орбиту и будем ждать, когда нас подберут. У ведущей команды — штурманов и стрелка — в этом смысле самое неудобное положение. А десант автоматически втягивается в шлюпки вместе с креслами, как только зазвучит тревога.

«Толково», — подумал я и спросил:

— А по шлюпкам, вы думаете, противник стрелять не будет?

— Если мы проиграем бой, то, конечно, так и случится, — отозвался рыжеволосый.

— Но бой мы уже выиграли, — сообщил Филипп, как я теперь понял, приникший к глазкам портативного визора шлюпки. — Против двух наших кораблей у жандармов остался один. Внезапность — наше главное оружие. И оно не подвело. Тактика боя, которой я обучался у Сэмюэля, должна была… Все! — сам себя перебил он выкриком. — Готов и последний! Мы победили!

Вскоре мы пристыковались к одному из наших кораблей и перебрались на его борт. Выяснилось, что без жертв со стороны «пчеловодов» все-таки не обошлось. В одну из шлюпок, отделившихся от нашего корабля, угодил его обломок, и она взорвалась. И в одной из шлюпок второго подбитого жандармами корабля, когда ее принудительно пристыковали, отсутствовал воздух, и были обнаружены три мертвых тела десантников. Было установлено, что обшивку и этой шлюпки также пробил осколок.

Настроение у меня было подавленное, но Филипп, заметив это, сказал мне:

— Они погибли за отечество. Все мы готовим себя к этому. Их жертва достойна восхищения и благодарности. Скорбеть будем позже.

— А скольким еще предстоит погибнуть? — возразил я. — Не думаю, что на Зеленой Лужайке нас ждут с распростертыми объятиями.

— На Зеленой Лужайке никого нет, — возразил Филипп. — Это личные угодья Рюрика. — Он посмотрел на меня многозначительно, но я этого его взгляда не понял. — Экологически девственная планетка, и никто без специального распоряжения тирана не имеет права сажать здесь свой корабль. Космодром сторожевых кораблей находился на искусственном спутнике, и он уничтожен.

— Выходит, путь открыт?

— Да. Путь открыт. А генетическое сканирование позволило нам точно установить местонахождение дядюшки Сэма. Он — единственный человек на этой планете. Почти… — оговорился Филипп.

— Почти единственный?

— Почти человек.

Один из наших кораблей остался ожидать на орбите, а тот, в котором находились я и Филипп, приземлился на обширной лесной поляне, беспощадно выжигая густые, сочные травы царских угодий. Конечно же, это была не та поляна, на которой мы должны были найти дядюшку Сэма, мы и над этой-то в целях безопасности провисели минут десять, усиленно сигналя и разгоняя все живое. Но дядюшка должен был находиться где-то поблизости.

Тут только я сообразил, что отсутствие на корабле трапа — явление достаточно странное. А если высаживаешься в таком месте, которое не оборудовано генераторами поля? Спросил об этом Филиппа, и тот терпеливо объяснил мне, что находящийся на корабле генератор обеспечивает действие мнемогравитата в диаметре ста метров от него и этого вполне достаточно, чтобы высадиться.

— А на самой планете генераторы не установлены? — спросил я.

— Нет, — покачал головой Филипп и повторил: — Экологически чистая зона. Честно говоря, — добавил он, — я и сам узнал все это почти перед самым вылетом, а раньше об этой планете не имел ни малейшего понятия.

Таким образом, дальнейшие мои вопросы отпали сами собой.

Мы выплыли из корабля и мягко опустились, повиснув в метре над землей. Высыпали наружу и остальные.

— Будем искать? — спросил я.

— Нет, — покачал головой Филипп. — Будем ждать. Он видел нас, и, думаю, он уже в пути.

Я огляделся. Вокруг стоял изумительной красоты смешанный лес. Самый что ни на есть родной — с березками, осинками, елью, пихточками и вековыми дубами. А аромат!.. Его не опишешь. Интересно все-таки, неужели все это — не искусственные насаждения? Неужели где-то, так далеко от Солнца, могла появиться такая красота?

Поляна, на которой мы стояли, находилась на пригорке, и удивительный пейзаж средней полосы России открывался моему благодарному взгляду. Покой и умиротворение царили вокруг. Листва деревьев в основном была еще зеленой, но кое-где уже желтела, а иногда и пламенела оранжевым заревом. Наверное, это были заросли рябины.

— Тут есть и грибы, и ягоды, — предположил я.

Филипп удивленно на меня посмотрел.

— Как-то не думал об этом, — сказал он. — Признаться, о сборе грибов и ягод в естественных условиях я только читал…

Я усмехнулся.

— Пойду посмотрю, — сказал я. — Надеюсь, меня не подстерегают тут никакие опасности?

— Тут водятся дикие животные, — отозвался он с тревогой в голосе. — Хотя у нас есть бластеры, но я, конечно же, никуда не отпущу вас в одиночку.

Я кивнул, но соврал:

— Один из секретов истинных грибников — нужно держаться друг от друга метрах в двадцати-тридцати… Ну а в случае чего вы всегда сможете прийти мне на помощь. Хотя это вряд ли понадобится.

Сказав это, я направился в чащу, сперва пользуясь гравитатом, а когда его действие прекратилось — пешком. На самом деле мне просто захотелось побыть одному. Казалось, я снова дома, где-нибудь в Подмосковье. Отдав какие-то распоряжения подчиненным, Филипп поплелся за мной.

Я вошел в тенистые кущи. Трава здесь была не такой высокой, как на поляне, и я сразу же увидел шляпку роскошного белого гриба. Я кинулся к нему и присел на корточки, залюбовавшись. Но сорвать не решился, с детства меня научили, что рвать гриб нельзя, чтобы не нарушить грибницу. А ножа у меня при себе не было. Я хотел было уже подняться и отправиться дальше…

Но тут внезапно откуда-то сверху на меня упала огромная рычащая туша.

«Рысь?! Медведь?! Кто-то еще более страшный?..» — мысли перепутались, и я, рухнув на землю, покатился по ней, пытаясь освободиться. Кто-то сзади больно кусался и рвал на мне одежду. Я истошно закричал…

Раздался смачный удар, и я почувствовал себя свободным. Я вскочил и сперва увидел своего спасителя — Филиппа. А потом того, кто нападал: грузного голого мужчину, поднимающегося с земли. С горящими глазами и… заячьими ушами! Да ведь это дядюшка Сэм!

— Роман Михайловиць! Филипп! — вскричал он и запрыгал от возбуждения. — А я-то думал: прилетели люди Рюрика! Сол один, второго я не заметил. Я хотел перегрызть вам глотку, государь, завладеть одездой и орузидм, а потом захватить корабль! Бозе праведный, неузели это и вправду вы?!

И тут его веселье внезапно сменилось унынием, он остановился, поник ушами, уселся на траву и горестно зарыдал.

— Полно, полно, дядюшка Сэм, — попытался я утешить его, почесывая за ухом. — К чему эти слезы сейчас, когда вы уже спасены?

— Это плацю не я, — ответил он, всхлипывая, — это плацет заяцья цясть моего нынеснего естества.

— Ну хватит, поднимайтесь, — попросил я. — Ваши бойцы ждут вас.

— А как я показусь им в этом виде? — хлюпая носом, спросил он. — Весь мой наработанный годами авторитет пойдет насмарку. Напроць пропадет.

— Я схожу за одеждой, — вмешался Филипп.

— Сходите, мой друг, — воспрял дядюшка Сэм и даже мягко отстранил мою руку. — Это прекрасная мысль. А сапоцьку, маленькую сапоцьку вы не догадались с собой прихватить?

Мне подумалось, что в маленькую шапочку такие ушки не спрячешь.

— Что-нибудь найду, — заверил Филипп и поспешил в сторону корабля.

А мы остались одни. И тут я подумал, что теперь, собственно, все вернулось на круги своя, и все обстоит так, как будто мои приключения снова только начинаются… Кое-что, правда, изменилось. У дядюшки на голове появились эти нелепые ушки, а у меня в голове — мысли. А также — жена и сын. И мысли мои были именно о них.

— Ну вот наши злоключения и окончены, — сказал я, чтобы пауза не тянулась так тягостно.

Дядюшка горестно усмехнулся и помотал головой так, чтобы уши живописно похлопали его по лбу и затылку.

— Для кого как, — возразил он желчно.

— Да что с вами?! — вскричал я. — Думаете, мне легко приходилось все это время? Но я-то не впал в отчаяние!

— Я тозе не впал в отцяяние, — заявил он. — Но я изменился. Я стал не тот.

— Это временное явление, — заверил я. — Если есть яд, есть и противоядие. Вас вылечат… И мы спасем мою семью.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Та самая дзипси? — спросил он, как мне показалось, пренебрежительно.

И я отчетливо вспомнил фразу, произнесенную им, когда он говорил о необходимости жениться на Ляле: «Потом что-нибудь придумаем»…

— Да, — кивнул я твердо и добавил вызывающе: — А также мой сын, царевич Роман Романович Романов.

— Поздьявляю, — криво улыбнулся дядюшка Сэм, и улыбка его была скорее язвительной, нежели одобрительной.

— Они в лапах Рюрика, — продолжал я, уже чувствуя, что вряд ли мне стоит рассчитывать на понимание и поддержку дядюшки.

Тот как-то странно передернулся. Затем покачал головой в ответ каким-то собственным мыслям и заявил:

— Оцередность будет такая. Сперва мы свергнем Рюрика, а потом узе будем спасать васу семью.

«Ну уж нет, — подумал я. — Все будет не так. Но к этому вопросу я еще вернусь. Пусть-ка он ответит мне на другой».

— Сударь, я до сих пор даже не знаю, против кого нам предстоит бороться. Как-то вы обещали объяснить мне, чем вас не устраивает правление Рюрика Четвертого…

— Давайте сходим за одной вессью, — явно уклоняясь от ответа, пробормотал дядюшка Сэм, повернулся ко мне спиной и засеменил в лес.

Чертыхаясь про себя, я двинулся за ним. И действительно, в двух шагах от того места, где он напал на меня, мы обнаружили «одну вещь» — объемистое лукошко с морковью.

— Помозете мне? — жалобно спросил дядюшка, одной рукой подхватывая его под дно, другой придерживая за бортик. — Не могу без этой гадости. Как увидел корабль, поспесыл сюда… Но и тогда вот это, — кивнул он на лукошко, — за собой волоць прислось. Рискуя прохлопать усами собственное спасение.

Я подхватил лукошко с другой стороны, и с ним мы вернулись обратно — туда, где обещали подождать Филиппа.

— Так что там с Рюриком? — не позволил я дядюшке избежать дальнейших объяснений.

Он уселся возле моркови, вынул здоровенный экземпляр, обнюхал его и со смачным хрустом откусил кончик.

— Пока сто я не могу этого вам открыть, — заявил он хрустя.

В этом ответе я услышал его прежнее отношение к себе. Но я-то уже не был прежним. И я взбеленился:

— Вот что, дядюшка! Хватит уже мне этой лапши на уши! Вешайте ее себе, больше поместится!

Дядюшка перестал хрумкать и удивленно уставился на меня.

А я продолжал:

— Я прошел через всевозможные испытания, я бродяжничал с табором цыган, я приобрел жену и сына, а затем потерял их. Я спас вас в конце концов. Да, когда-то вы вытащили меня из смертельной передряги, но я уже сторицей расплатился за это. И я не намерен больше слушаться вас беспрекословно. Начнем с того, что прежде всего мы выручим из беды мою семью, а уж потом будем заниматься политикой.

Дядюшка качнул ушами, намереваясь что-то сказать, но я остановил его жестом. Нервно вздохнув, дядюшка вновь заткнул себе рот морковью и стал тревожно хрустеть ею.

— Я еще не все сказал, — продолжал я. Повторяю: — Я должен знать, чем вас не устраивает Рюрик. Я должен быть уверен, что он действительно настолько плох, что его необходимо свергать. И если вы не сумеете убедить меня в этом, я и палец о палец не ударю для того, чтобы помочь вам. И учтите, убедить меня будет довольно трудно: я давно приглядываюсь и вижу, все в этом мире довольны тем, как обстоят дела. Может быть, вы хотите сделать меня орудием какой-то грязной интриги или заложником вашего честолюбия?

Дядюшка Сэм еще раз горестно вздохнул, отбросил огрызок с ботвой в сторону и заявил:

— Какое, к церту, цестолюбие… Вы посмотрите на меня… Цестолюбие… Ладно. Уломали. Слусайте зе… — Он снова вздохнул. — Рюрик — не целовек. Точнее — не совсем целовек.

Я припомнил, что точно таким же эпитетом час назад Филипп наградил самого дядюшку Сэма. Но удержался от того, чтобы сообщать ему об этом. Вместо этого я спросил:

— И кто же он?

— Он не целовек, он цюзой, — дядюшка сделал большие глаза…

Чужой… В том смысле, что «чужой», как в фильме «Чужой»? Да, дядюшка явно имеет в виду именно это.

— Ну? Еще точнее. Откуда от явился? Как захватил власть?

— Он не захватывал. Его бояре сами попросили. Чтобы порядок на Руси навел. Давно иссе. Когда целовецество в первый и в последний раз встретилось с иной сивилизацией. С полукиноидной.

«Сами попросили. Чтобы порядок…» Вот откуда это имечко — «Рюрик». «Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приидите володеть и править нами…» История повторилась на новом витке, строго по законам Марксовой диалектики.

— Вот это, — пошевелил дядюшка ушами, — ни один на свете целовек лецить не умеет. Это не наса, не Целовецеская медисина…

Я почувствовал на душе дикую тяжесть. Такую, что и ноги не могли меня больше держать. Я уселся на траву рядом с дядюшкой.

— Что значит, «полукиноидная цивилизация»? Какой он, Рюрик?

— Он… — дядюшка вдруг осекся, огляделся по сторонам, поджал уши и продолжил полушепотом:- Об этом мало кто знает. Только избранные. Он оборотень. Вервольф. Целовек-волк.

«Волк. Зубами щелк», — тупо подумал я. Но зубы, мелко-мелко, словно в горячечном ознобе, стучали у дядюшки Сэма. Я явственно слышал это.

— Он сделал из меня диць, — добавил дядюшка.

Очень короткий, но очень нужный авторский комментарий

Я не случайно решил прервать свое повествование именно в этом месте. Потому что именно в тот момент я был как никогда близок к тому, чтобы уверовать, что все происходящее не более чем идиотский мнемофильм. Зайцы, волки… Происходящее начинало напоминать ремейк сказочки «Волк и семеро козлят».

И именно здесь читатель из прошлого должен вновь встать перед выбором, дочитывать эту книгу до конца или остановиться. Это Ваше право. Предупреждаю, умнее и оригинальнее текст не станет и в дальнейшем. Но что я могу поделать? Я лишь записываю все то, что со мной стряслось, не более. Так что решайте, решайте. Мне же не остается ничего другого, кроме того, как продолжить свои воспоминания…

Глава 1 ВОЛЧЬЯ НАТУРА

И дядюшка Сэм рассказал мне все. И было это «все» столь нелепым и тупым, что казалось абсолютно нереальным. И именно это заставляло поверить, что как раз это-то «все» и есть чистейшей воды правда. Потому как правда почти всегда нелепа и тупа. А ложь, напротив, нередко красива и увлекательна.

С полукиноидной расой созвездия Лиры человечество столкнулось в космосе около двухсот лет назад. Именно «человечество столкнулось». На самом же деле оборотни-вервольфы посещали Землю задолго до этого, ведь их цивилизация значительно старше человеческой. Однако в конце девятнадцатого (по земному летоисчислению) века она перенесла жесточайший кризис, сопровождавшийся войнами и разрухой. Мир вервольфов ослаб настолько, что дальние космические перелеты практически прекратились, а когда возобновились, информация о том участке Вселенной, где проживают люди, была утеряна.

Более того, теперь люди, которые не умеют становиться волками, официальной наукой лирян считались существами сугубо сказочными, «порождением первобытной фантазии предков». Еще бы, ведь всякий древний лирянин был бы счастлив повстречать подобный «разумный корм», обладающий нежной вкусной плотью и неспособный в то же время дать вервольфу физический отпор. Просто-таки мечта… По-нашему, нечто вроде самонасаживающихся на вертел вальдшнепов.

Из военного кризиса вервольфам, сгрудившимся к тому времени на единственной не выжженной термоядерными ударами планетке, удалось выкарабкаться, лишь введя жесточайший режим дисциплины и порядка. Порядка, которому и позавидовали московские бояре, познакомившиеся с лирянами в период очередной большой российской смуты. А также их привлекли новые технологии, делающие промышленное производство на несколько порядков дешевле.

— В чем их суть? — поинтересовался я.

— Это долго объяснять, — уклончиво ответил дядюшка Сэм, — как-нибудь потом…

Тогда я не заметил в этом его ответе ничего подозрительного.

— А зачем это самим лирянам? — не мог не спросить я. — Неужели они… охотятся на людей? — мне и самому была противна эта мысль. Да и вряд ли она верна. Уж больно глупа.

— Ну-у-у… — протянул дядюшка Сэм.

Мы сидели с ним в этот миг в каюте одного из десантных кораблей-«призраков», двигающихся назад к Петушкам на поглотителях и с отключенными маячками, — не совсем так.

— Но близко? — предчувствуя недоброе, наседал я.

— Близко, — согласился дядюшка, качнув зеленой полевой каской, которую всучил ему Филипп для сокрытия неавторитетных ушей. Еще надеты на нем были такие же зеленые форменные трусы, а прочую одежду он брезгливо стянул с себя сразу после того, как, наобнимавшись с «пчеловодами», остался со мной с глазу на глаз. — Но лисьно меня волнует совсем другое.

— Ну? — я нервно застучал ногтями по столу.

— Меня волнует то, сто бояре подписали с лирянами договор о предоставлении в их полное право целого сектора космоса, и люди, во всяком слусяе россияне, туда не имеют права совать нос. А усе вервольфы сделали все для того, стобы Россия поднялась настолько, стобы могла контролировать все процие страны.

— Вновь Россия — жандарм Европы?

— Угу, — подтвердил дядюшка.

— Ладно, хорошо, — покивал я. — Пусть все так, как вы рассказываете. Но скажите мне, в чем тут беда? Космос безграничен. Пусть лиряне владеют какой-то его частью, они ведь честно отрабатывают эту цену. Кто ж виноват, что сами русские не способны наладить толковое управление? — Это мое высказывание было абсолютно искренним. — Нам это и история показывает.

— Да?! — неожиданно вспылил дядюшка Сэм. — «Отрабатывают»?! А знаете ли вы, сударь, пословицу: «Как волка ни корми…»

— «… И у осла все равно член толще», — закончил я меланхолически.

— Мозно и так, — с явным раздражением пожал плечами дядюшка. — Мозно и посмеиваться. Только вам, будуссему царю, это как-то не к лицу… Серьезнее надо быть… Когда подписывался договор, мы многого ессе не знали. Мы не были достатоцьно опытны. В отлицие от лирян. Мы не знали ессе, сто именно в том, незнацительном казалось бы, секторе космоса, который взяли себе на откуп они, находятся основные в галактике залезы…

— Мудила! — догадался я.

— Сам ты!.. — вскипел дядюшка, но осекся. — Простите, государь. Но при цем тут мудил? Зить и без него вполне дазе мозно. В их секторе самые богатые залезы порония, из которого изготавливается горюцее для гиперпространственных приводов. А без этого, как вы, надеюсь, понимаете сами, зить сегодня невозмозно.

«Все ясно, — подумал я. — Пороний — это нефть XXV века. Кто им владеет, тот владеет и миром».

— Мы покупаем пороний у вервольфов? — уточнил я.

— Да, у Рюрика, — кивнул дядюшка. — Это сто сестьдесят цетвертый элемент в таблице Менделеева. На Земле его не было вообсе, и на обзытых нами планетах — с гулькин нос… — И добавил трагически: — Мы вымениваем его на кровь.

— На что?! — не поверил я своим ушам.

— Да-да, на кровь, вы не ослысались, — горько усмехнулся дядюшка. — Не забывайте, мы имеем дело с волками. Хотя, если цестно, эти данные по поводу крови, достаточно хоросо не проверены.

— Надеюсь, это не человеческая кровь? — спросил я осторожно.

— Целовецеская, целовецеская, будьте спокойны. Всякую скотину они разводят и без нас.

— Нет, — возмутился я, не желая верить этим бредням, — это становится по меньшей мере смешным. Сперва вы рассказываете мне сказочки об оборотнях, теперь они становятся вампирами…

— «Сказоцьки об оборотнях» и появились в земном фольклоре именно потому, сто зители Лиры когда-то регулярно наведывались на Землю. И сказоцьки о вампирах имеют под собой достатосьно твердую посьву. Кровь — субстанция уникальная. А целовецеская кровь для лирян — деликатес. Хотя, повторяю, эти данные я полуцил из непроверенного истоцника. Но логике такое полозение вессей не противорецит, и я склонен сцитать, цьто все так и есть.

— Но кровь можно синтезировать…

— Да? — не дослушал меня дядюшка. — Вы в этом уверены? А я поцему-то нет. Наверное, потому, сто тоцьно знаю: синтезировать кровь невозмозно. Как невозмозно создать искусственную зизнь. Мозет, вы в своем двадцатом веке и умели соверсать подобные цюдеса, но поцему-то я оцень-оцень в этом сомневаюсь. Во всяком слуцяе, мы в двадцать пятом этого не умеем. Сто вообсе вы знаете о крови? Рассказите-ка мне.

— Ну-у… — начал я, — кровь — это раствор полезных веществ, насыщенных кислородом…

— Темнота и мракобесие! — вскричал дядюшка Сэм. — Кровь — это колония высокоорганизованных, я бы даже сказал, разумных, да еще и дисциплинированных суссеств, несуссих беззаветную и неблагодарную нам слузьбу на благо насего организма!

— Это, конечно, поэтично… — начал было я, но дядюшка вспылил:

— Ни хрена не поэтицьно! Так все и есть на самом деле! Клеточные вессества крови строго специализированны, действуют слазенно и знацительно более социально, чем, например, пцелы или муравьи! Тромбоциты бросаюся по сигналу тревоги вперед и своими цясуйситыми телами закрывают любые трессинки и раны в наших тканях, погибая, мезду просим, при этом. Эритроциты транспортируют кислород туда, а углекислый газ — обратно, и при этом езесекундно в здоровом теле гибнет около трех миллионов эритроцитов, и столько зе их продуцируется спинным мозгом! Лейкоциты отважно идут на врага, будь то вирус, бактерия или любая иная зараза, попавшая к нам в сосуды!..

— Как лиряне получают необходимую им кровь? — остановил я его не слишком впечатлявшую меня медицинскую тираду. — Они убивают людей?

— Нет-нет, зацем зе? — чуть успокоился дядюшка. — Сеть донорских пунктов опутывает весь населенный людьми космос. Кровь ведь, вообсе, продукт ценнейсий.

— А люди знают?..

— Нет, — помотал головой дядюшка. — Люди думают, это для насей, целовецеской медицины.

Все это выглядело довольно противненько, почти как во «Втором нашествии марсиан» Стругацких, но, будучи сыном лживого XX века, я прекрасно знал, как легко исказить, вывернуть наизнанку любую истину. Я ведь часть жизни был еще гражданином Советского Союза… И «Скотный двор» Оруэлла я тоже читал…

— Ладно, — сказал я. — Допустим. Но что во всем этом худого? Кровь люди сдают добровольно?

— Да, — поджал губы дядюшка.

— Им платят?

Дядюшка молча кивнул.

— Выходит, беда только в том, что они не знают, на какие нужды она направляется?

— Ну да, — кивнул головой. — О сусествовании вервольфов знает лись горстка связанных страсной клятвой людей из высьсих политисеських кругов. Всякий проговоривсийся становится дицью. Единственная оппозиционная организация — моя. Но, мезду процьим, «Обсество консервативных пцеловодов» в России знают и увазают все.

— И все-таки я не понимаю, — искренне признался я. — Все живы и здоровы. Волки сыты, овцы целы. Они добывают нам пороний, мы поставляем им кровь. Гадко, ясное дело, но такова их природа… Царит гармоничное равновесие… Симбиоз… А что касается тайны… Государственные секреты существовали всегда, и всегда они таили в себе что-нибудь неблаговидное.

— Вы циник, милостивый государь, — заявил дядюшка Сэм, отводя взгляд. Хотя цего зе ессе мозно было озидать от вас… Неузели вас не возмуссяет то, сто кто-то питается кровью васых соотетественников, узе потти васых подданных?

Чего-то в его голосе не хватало… Твердости?

— Дядюшка, — протянув руку, я взял его за подбородок. — Смотрите мне в глаза.

Он послушался, и я окончательно утвердился в том, что сказанное им только половина правды.

— Выкладывайте, — заявил я.

Дядюшка вырвал подбородок из моих пальцев, вздохнул и сказал:

— Я хотел. оградить вас, государь, от всего этого. Оно пацкает. Но стось, слусайте. Во-первых, ситуация вовсе не нормальна. Лиряне обманом завладели основным запасом порония в галактике. Мы и знать не знали тогда о его суссествовании, они же знали. И они же позднее подкинули целовецеству гиперпространственный двигатель. И теперь горстка лирян владеет несметным сокровисьсем.

— Жидомасоны, — подсказал я дядюшке любимую страшилку моих красно-коричневых современников.

— Нет, — помотал головой он. — Лиряне — не люди. Это другой вид. Лирянин в образе муссины не мозет оплодотворить земную сенсину, а в образе волка — земную волцицу…

— Ну и ладно, — пожал плечами я. — Но мы ведь мирно сосуществуем. — «Как это сосуще звучит — «сосуществуем», — подумалось мне.

— Недовольные были, — возразил дядюшка. — Земля — колыбель целовецества была против, и Рюрик ее уництозыл. Но это было задолго до моего рождения. Так сто я тозе, узе познав всю унизительность целовецесской роли в данной ситуации, все зе мирился с нею. Ради нынеснего мира и равновесия во Вселенной. Пока не узнал новую и узасную тайну.

— Давайте, давайте, — поторопил я его. — Колитесь. Давно уже пора. Без этой ужасной тайны все выглядит чуть ли не идиллически.

— Волк начинает показывать зубы, — сообщил дядюшка. — Просли многие годы, и правление династии Рюриков уже кажется всем естественным. И вот тут-то и нацинает работать план по уництозению одного вида разумных суссеств другими.

— В чем суть этого плана?

— Рюрик собирается предлозить людям бессмертие..

— Не понял. Так уничтожение или бессмертие?

— Вопрос слозный. Изобретение лирян состоит в следуюсьсем. Суссествует некое поле, в котором с особой, многократно увеличенной силой действуют кармицесские законы. Оно зе действует на кровь целовека и делает его бессмертным, точнее нестареюссим. Целовек, пробывший в этом поле достатоцный срок, сам умереть не мозет, его мозно только убить. Однако кармицеские законы действуют так, сто, став бессмертным, целовек, будь то музцина или зеньссина, одновременно становится бесплодным. И более того, если у целовека узе есть дети, они погибнут: от внезапной болезни, от несцястного слуцяя или от цего-то ессе… Полуцяется, сто продолзить себя в вецьности ты мозесь только одним из двух способов: или став бессмертным, или умерев, но оставив потомков… Вот и все. Коварные лиряне намерены подарить людям бессмертие.

— Не понял, — честно признался я. — И чего же тут страшного? Выбор-то остается за нами.

— Цего с тут непонятного?! — вспылил дядюшка. — Рюрик слишком хорошо знает людей. Знает их эгоизм и недальновидность. Многие предпоцтут лицное бессмертие продолжению рода. А мало-помалу оборвутся и все родовые линии. Но это бессмертие мнимое. С каздым из этих «бессмертных» в тецение срока, длина которому — вецность, цто-нибудь да приклюцится. И род людской сойдет на нет, уступив Вселенную вервольфам. Им останется только подоздать.

— А клонирование? — спросил я неуверенно.

— Какая разница — клон или ребенок из црева?! Карма для всех едина!

Дядюшка замолчал. Молчал и я, понимая, что рассказанное им сейчас абсолютная и окончательная правда. Я еще не осознал ее в полной мере. Но я чувствовал, что она действительно страшна.

Бессмертие и смерть — суть одно и то же? Звучит, разумеется, поэтично. Но очень уж трудно воспринять эту идею всерьез. Однако «тормозить» сейчас не время. Умом я понимаю, что все услышанное мною соответствует истине. А значит, надо действовать.

— Мезду процим, — нарушил тишину дядюшка, — никакой он не Цетвертый. Рюрик один и тот зе. Похороны одного и коронация последуюссего — его сына — это все спектакль, цтобы народ ницего не заподозрил. Этот спектакль проводился узе три раза.

— Когда это начнется? — спросил я. — Когда он подсунет людям бессмертие?

— Узе нацялось, — мрачно сообщил дядюшка. — Бессмертие даровано приблизенным ко двору.

— Рюрик подсунул его обманом? Он скрыл последствия?!

— Нет. Он ницего не скрывал. Но ни один из тех, у кого ессе не было детей, не отказался от этого дара. — Дядюшка расстегнул ремешок под подбородком, усталым движением стянул с головы каску и положил ее на колени. Его гигантские уши тотчас бодро распрямились. Дядюшка помассировал их обеими руками, утер со лба пот, а затем со вздохом сообщил:

— Я тозе бессмертен.

Стоя посередине спальной комнаты в резиденции «пчеловодов», Аджуяр и дядюшка Сэм подозрительно, а если быть точным, то с явственной неприязнью разглядывали друг друга. Я же делал вид, что не замечаю этого.

— … Каждому из вас я в той или иной мере обязан жизнью, каждого уважаю, как человека, обладающего большим жизненным опытом, а потому прошу любить и жаловать друг друга, — закончил я церемонию их знакомства, последовавшую сразу за проклятиями, которыми наградила меня Аджуяр за то, что я оставил ее одну и куда-то исчез.

— Васе велицество, простите за прямоту, — высоко подняв подбородок, повернулся ко мне дядюшка. — Кому, как не вам, знать, сто именно дзипси мы обязаны насим нынесним плацевным состоянием дел. Так могу ли я доверять им?.. Ей… Не думаю.

Выглядел он весьма надменно. Но прикрывавшая его уши каска не спасла его.

— Ай-ай, как он раздухарился… Но я и не рвусь снискать особое доверие у этого пожилого зайца, — парировала Аджуяр вроде бы мне адресованными словами, и мстительные искорки блеснули в ее глазах.

Дядюшка возмущенно фыркнул и явно хотел залепить в ответ еще более оскорбительную тираду, но я остановил его:

— Помнится, когда джипси захватили корабль, вы, сударь, каялись мне в преступной халатности и собирались подать прошение о том, чтобы я наказал вас… Не так ли?

— Да, но… — густо покраснел дядюшка, — но вы ессе не на престоле.

Вот ведь негодяй. Выкрутился.

— Тем не менее, — нахмурился я, — этот эпизод должен напомнить вам, что не только джипси привели нас к нынешнему плачевному положению. И что правы вы бываете отнюдь не всегда.

Дядюшка удрученно кивнул.

— Далее, сударь, хочу обратить ваше внимание на тот факт, что это не вы вызволили меня из трудной ситуации, а наоборот — я вас. А удалось мне это только благодаря помощи Аджуяр и ее соплеменников.

Дядюшка был сражен окончательно.

— Простите меня, государь, — потупился он. Затем шагнул к колдунье и протянул ей руку: — Рад знакомству и надеюсь, вы не обизаетесь на меня.

Но не тут-то было. Не подавая в ответ руки, старуха презрительно прищурилась:

— Разве я, джипси, мусор и хлам, смею обижаться на человека с высоким кодом социальной значимости… Такие, как ты, швыряют таких, как я, в вонючие каталажки только за то, что мы существуем на свете…

— Аджуяр, прекратите! — рявкнул я. — Так мы никогда не достигнем ничего конструктивного! Или вы немедленно заключите перемирие, или на сей раз я обойдусь без вашей помощи.

— Ладно, — нехотя пожала ведьма протянутую дядюшкину руку. — Но запомни, жирненький зайчик, сказанное государем нашим: это не мир, это перемирие…

Тот, словно обиженный ребенок, искательно глянул на меня.

— Стоп, — поднял я вверх обе руки. — С этого момента вы прекращаете оскорблять друг друга. Подобные выходки выбивают из колеи и мешают достижению цели. А мы должны быть слаженной командой. Вы согласны со мной? Вы, оба?!

Покосившись друг на друга, они неохотно кивнули.

— Тогда перейдем к делу. Для начала давайте определимся. Скажите, каковы наши цели? Как их понимает каждый из вас. Я слушаю.

Их ответы меня и удивили, и обрадовали. Точнее, то, кто какую из целей назвал первой, так как я ожидал противоположного результата и уже приготовился к спору.

Дядюшка Сэм сказал:

— Вырвать из лап Рюрика васу семью.

А Аджуяр сказала:

— Посадить тебя на трон. Ляля заслужила этого.

— Все верно, — продолжил я экзамен, — но что следует совершить сначала, а что — потом?

— Снацяла освободить залозьников, — вновь первым отозвался дядюшка. — С таким козырем в руках у Рюрика мы не мозем расситывать на успех. В любой момент он смозет пригрозить расправой над вашими близкими и управлять вами, мой государь, как марионеткой.

Аджуяр помотала головой:

— Так не пойдет. Если мы просто уведем пленников у него из-под носа, он обрушится на нас всей своей мощью. А мощь эта велика. Сперва мы должны лишить его силы. Или власти. Или заполучить такой же козырь против него.

— Да, конечно, — сказал я, — вы оба правы. Самым удачным, беспроигрышным вариантом было бы захватить трон и освободить заложников одновременно. Но, как вам кажется, сейчас мы занимаем настолько выгодное положение, чтобы рассчитывать на это?

Мои советники молчали.

— Ладно, — продолжал я. — Если мы не можем этого, то должны хотя бы сделать выбор. Что в нынешней ситуации реально для нас?

— Я знаю, как освободить Лялю, — поджав губы, призналась Аджуяр, — если джипси будут с нами.

— А вы? — обернулся я к дядюшке.

— Я?.. Я не знаю, как захватить трон, пока ваша семья в лапах у Рюрика, покачал головой дядюшка. — Это слишком мощный козырь против нас.

Возникло ощущение, что он хитрит, но меня его решение устраивало.

— Выходит, не о чем и спорить, — резюмировал я поднимаясь. — Надо звать сюда табор.

… С табором мы связались довольно легко, ведь я знал частоту приемника головного корабля. А Филипп заверил, что засечь и определить местонахождение конспиративного передатчика, которым мы воспользовались, практически невозможно.

Увидев меня на экране своей рубки, Гойка выпучил глаза и даже перекрестился:

— Свят, свят, свят! — вскричал он, сверкая белозубой цыганской улыбкой. Чечигла?! Живой?! Ай, молодец, Рома! Уж и не чаял я тебя увидеть! А ты — вот он… И ты, старуха, здесь! — перевел он сияющий взгляд на ухмыляющуюся Аджуяр.

— Как дела у вас? — спросил я, безумно радуясь тому, что судьба, похоже, намерена вновь свести меня с единственным в этом мире настоящим другом. Улыбка моментально слетела с его лица, и теперь стало заметно, что он то ли смертельно устал, то ли предельно напряжен.

— Дела творятся никуда не годные, — признался он и нервно потрепал рукой ус. — Не в добрый час встретился ты нам, Рома, вот что я скажу тебе, хотя ты и лучший мой друг. Неприятности с тех пор сыплются на нашу голову одна за другой. А как ты покинул нас, и вовсе не стало житья. Жандармы допрашивают и обыскивают наши корабли почитай каждый день. Зельвинда нашелся, но лучше бы мне не видеть его таким, каким он стал. Должно быть, он перенес страшные пытки. Я не смог передать ему табор…

Я чувствовал, как мои руки сами собой сжимаются в кулаки. Неужели толстого жизнерадостного Зельвинду можно сломать?! Неужели я больше никогда не услышу задорный звон колечка в его мясистом носу?.. Они сполна ответят мне за это!

— … Многих из моих людей они увели с собой, — продолжал Гойка, — и я не знаю, где искать их…

— Ваши злоключения закончились, — прервал я его. — Сейчас ты примешь всю необходимую информацию для того, чтобы добраться сюда. Тут вы получите надежную защиту и поможете мне. — Я обернулся к бородатому «пчеловоду»: — Филипп, передай ему наши координаты.

А вот что я услышал, когда приемник настроили на официальную волну: «Всем-всем-всем. На нашем крейсере, принадлежащем Генеральной Имперской Жандармерии Его Величества Рюрика Четвертого, находится грязная джипси, женщина государственного преступника, звездокрада и самозванца, который, поправ людской закон и Божье предначертание, бесстыдно объявил себя наследником российского престола и уничтожил нашу национальную святыню — Храм Царя-Искупителя Великомученика Николая Второго. Тут же находится и его малолетнее отродье нечистых кровей. Сам изменник скрылся, но уйти от закона и Божьей кары ему не удастся. Если вы знаете хоть что-то о местонахождении преступника, вы обязаны немедленно передать эту информацию на нашу частоту. Вас ожидает поистине царская награда…»

Так я и знал, что взрыв Храма Рюрик повесит на г меня.

«Всем-всем-всем. На нашем крейсере, принадлежащем Генеральной Имперской Жандармерии Его Величествa Рюрика Четвертого, находится грязная джипси, женщина государственного преступника, звездокрада и самозванца, который, поправ людской закон и Божье предначертание, бесстыдно объявил себя наследником российского престола и уничтожил нашу национальную святыню — Храм Царя-Искупителя Великомученика Николая Второго. Тут же находится и его малолетнее отродье. Если бы самозванец обладал хоть толикой приписываемого им себе царского достоинства, он уже давно связался бы с нами или попытался вызволить свою семью. Но он трусливо затаился. Его волнует только собственная безопасность… Откликнись, трус…»

И т. д. и т. п… Нюансы менялись, но суть оставалась одна. А самыми отвратительными были трансляции звуков побоев, детского плача и Лялиных причитаний. Когда я впервые услышал это, мне казалось, я сойду с ума.

Но дядюшка успокоил меня:

— Васе Велицество, не верьте тому, сто слысыте. Уверяю вас, это имитация. Я знаю этих людей и утверздаю с полной ответственностью: васу супругу и сына они не посмели бы и пальцем тронуть. Они хотят вынудить вас войти с ними в контакт, выманить из убезисся и захватить… Если же это им не удастся, если победа будет за вами, они всегда смогут оправдаться тем, что не прицинили вреда васей семье. И каздый будет уверять, сто именно он засситил пленников от насилия.

— Но я же сам слышал…

— Это синтезированные голоса.

В принципе такое было возможно еще в наше время. И примерно о том писала мне в своем «письме счастья» Ляля. Потому я поверил дядюшке и слегка успокоился.

Связаться с кораблем, на котором находилась Ляля, было бы еще проще, чем с табором, ведь регулярные передачи с него, предназначенные как для моих ушей, так и для ушей потенциальных доносчиков, транслировались непрерывно. Но мы решили, что делать этого пока не следует. Мы поступим так лишь тогда, когда будем в полной боевой готовности. Или если эти передачи внезапно прекратятся. Поскольку враги продолжают их, значит, чуют, а возможно, имеют и точные данные, что я жив, здоров и представляю для них реальную угрозу. А вот ежели вдруг они расслабятся и успокоятся, тогда я напомню им о себе. Пока же пусть. Пусть…

Собаки лают, ветер носит.

После недели, проведенной в ожидании прибытия моих джипси, я принялся настаивать на прогулке по Ерофееву. Сидеть в четырех стенах мне, поверьте, основательно надоело. Поняв, что доводами о необходимых мерах безопасности и конспирации меня не пронять, дядюшка, которому специально доставленный в резиденцию врач-стоматолог подправил зубы и привел в норму дикцию, стал расписывать нелепость моей затеи с другой точки зрения:

— Ерофеев — самый что ни на есть тривиальный провинциальный городишка самой что ни на есть заштатной планетки. Один из многих промышленных придатков столицы. Потому мы, «пчеловоды, и выбрали его для своей штаб-квартиры. Тут нет ни достопримечательностей, ни исторических мест, ни шедевров архитектуры. Потерпите, государь, ваша затея небезопасна. А стоит ли рисковать, когда в конце пути вас ждет столица со всем ее великолепием?..

Дай им волю, и они посадят меня в одну клетку со Сволочью. Кстати, о ней. Наконец-то я могу задать дядюшке давно мучивший меня вопрос.

Разговор этот мы вели в баре «пчеловодов» за рюмочкой водки, сидя за столиком вдвоем. Из-за других столиков на нас бросали любопытные взгляды, но подходить не решался никто. Я закусывал шашлыком, дядюшка же — специально для него заготовленными овощами и корнеплодами. Исправленные зубы не могли повлиять на благоприобретенную часть его натуры. Кстати, со дня на день ожидалось посещение хирурга, который купирует дядюшке уши. Пока же он был вынужден появляться на людях все в той же своей дурацкой каске…

Итак, вопрос, связанный со Сволочью:

— Как вам удалось изготовить послание для меня и передать его через Семецкого?

— Через Семецкого? — удивился дядюшка и, хряпнув очередную рюмашку, принялся суетливо набивать рот морковно-капустным салатом. — Разве он жив, Семецкий?

— Уже нет, — ответил я, слегка шокированный его черствостью. — Но тогда был жив. Именно он, рискуя жизнью, передал мне ваш диск. И погиб, выполняя это опасное дело.

… Похоже, и это известие не произвело на дядюшку особого впечатления. Хотя стоило ли ждать от него чего-то другого? Ведь, помнится, он и сам приготовил своему подчиненному незавидную участь, как гениальному изобретателю машины времени и одновременно ненужному свидетелю…

Задумчиво жуя, дядюшка заговорил:

— Пожалуй, это самый загадочный момент во всей истории моего плена. Человек, внезапно появившийся на моей поляне, был одет в форменный комбинезон штурмана царского космофлота. Голова его была спрятана в соответствующий гермошлем, лицевое стекло установлено на односторонний светонепроницаемый режим. Даже его речь я слышал только через переговорник, и голос при этом был основательно искажен… («Дарт Вейдер, да и только!..», — подумал я.) — Он сказал, что хочет мне помочь, предложил сделать съемку и заявил, что сможет передать запись вам. Хотя я и боялся провокации, но все же согласился. Я должен был рискнуть. Но когда я спросил его, где я нахожусь, он ответить отказался.

— Кто бы это мог быть? — полюбопытствовал я.

— Теряюсь в догадках. Похоже, что это — кто-то из приближенных Рюрика, сочувствующий, однако, нам и готовящий для себя пути к отступлению.

— Как мы узнаем его, когда это ему понадобится? Как он сможет доказать, что именно он помог нам?

— Незнакомец предусмотрел это. Хотя более вероятно, что он вовсе не незнакомец мне, иначе зачем бы он от меня прятался? Он сказал, что передаст вам лишь копию, оригинал же останется у него. И на этом оригинале, в конце записи, он снимет свой шлем, и мы увидим, кто является нашим тайным помощником…

Мелькнула мысль, что по традиции приключенческой литературы таинственный друг должен оказаться нашим главным врагом — Рюриком. Но нет, это было бы уже слишком.

— За неизвестного спасителя, — предложил я, и мы выпили. Закусив, я вернул разговор в прежнее русло: — Ладно, допустим, с этим все ясно. Точнее, не ясно ничего, но от наших разговоров яснее не станет. Давайте-ка поговорим с вами о прогулке по Ерофееву…

Услышав эти слова, дядюшка страдальчески поморщился. Он, похоже, решил, что я уже забыл о своем капризе. Тем временем в дверях бара появилась Аджуяр, окинула помещение ищущим взглядом и направилась в нашу сторону. Я кивнул ей, и она присела за наш столик. Дядюшка, заставив себя улыбнуться цыганке, вновь принялся тянуть свою волынку:

— Ну зачем вам это, государь?! Честное слово, вам не стоит настаивать на этой идее. Риск ничем не оправдан… Городишко — абсолютно никчемный. По всей планете разбросаны промышленные поселки, а этот, самый крупный, гордо именуется «городом». Но на самом деле это только поселок. Такой же промышленный поселок…

Я уже видел современные «поселки». В моих масштабах это достаточно крупные населенные пункты. Кстати, или от того, что родился я все-таки в Советском Союзе и «новости с полей и предприятий» мне отнюдь не чужды, или от того, что в детстве одной из моих любимых книжек был носовский «Незнайка» с его социальной направленностью, но я был вовсе не прочь побывать и на каком-нибудь «промышленном объекте», посмотреть, как тут что производится. Хотелось также понять, в чем смысл загадочных лирянских технологий. Хотя главным было все-таки и не то, и не это, а просто тяга к смене обстановки в сочетании с желанием во что бы то ни стало настоять на своем. Я царь или кто?

— Тут используются лирянские технологии? — спросил я.

— Да, — неохотно отозвался дядюшка. — Они используются везде…

— Полет за вами на Зеленую Лужайку был для меня настоящим праздником, перебил я дядюшку, разливая водку, в том числе и Аджуяр, в мигом принесенную розовощеким коротышкой барменом рюмку. — Я ужасно устал постоянно находиться в закрытом помещении. Но вам не понять этого.

— Мне?! Не понять?! — вскричал дядюшка горестно. — Мне-то как раз еще как понять! Знаете ли вы, каково мне сейчас? Можно обрезать уши, можно подточить зубы, но душу, душу не обрежешь и не подпилишь! Признаюсь вам: там, на Зеленой Лужайке, я узнал, что такое истинное счастье. И я хочу обратно в лес, туда, где простор и нега. Где журчит ручеек и бабочки перелетают от цветка к цветку, неся им желанный нектар…

«Это пчелки носят нектар, — подумал я, — и не от цветка к цветку, а в свои ульи. А бабочки переносят пыльцу…» Но я промолчал, а дядюшка продолжил:

— Я хочу прыгать по свежей травке, нагуливать жирок и грезить о встрече с такой же, как я, вольной зайчихой…

Я увидел, что по щекам дядюшки Сэма текут слезы. Заметив мой взгляд, он утер их, нахмурился и вдруг ударил кулаком по столу:

— Но нет! Этому не бывать! Я должен быть твердым! Долг — превыше всего! Я не позволю вам рисковать делом всей моей жизни! — пьяно погрозил он мне пальцем. — Я не пущу вас на эту вашу прогулку. Терпите государь, терпите. Это ваш долг перед отечеством! Я терплю и вам велю! Да и зачем вам это? Поверьте, ничего интересного в здешних местах нет. Грязно, шумно, некрасиво, то ли дело…

Но я так и не узнал, что происходит «то ли дело»… Внезапно Аджуяр протянула вперед руки и, проведя ладонями перед лицом дядюшки, сказала:

— Мы идем гулять в город. Прямо сейчас.

— Да! — вскричал дядюшка все с тем же пылом. — Прямо сейчас! И никто не сможет запретить нам пройтись по этому прелестному городку! Вперед, друзья! Я покажу вам все его достопримечательности! А их тут — завались! Куда ни плюнь!

Я бросил на Аджуяр укоризненный взгляд, но она в ответ только невозмутимо пожала плечами.

Отговорить дядюшку Сэма от прогулки пытался Филипп, но, убедившись, что это бесполезно, тоже вызвался поучаствовать в экскурсии. Он был явно обеспокоен дядюшкиным состоянием и не позволил ему занять водительское кресло серебристого, военного вида антиграва-псевдолета.

Управлять Филипп взялся сам, меня и Аджуяр посадил тоже спереди по бокам от себя, а дядюшка развалился один на сиденье позади нас. Почему они предпочли воспользоваться машиной в то время, как могли бы просто лететь так, как мы летели к космодрому? Чтобы не привлекать к себе внимания? Хотя, с другой стороны, Аджуяр-то нашими способностями не обладает.

«В принципе «пчеловоды» и ей могли бы пожаловать мнемогравитат, — подумал я, но промолчал. В конце концов, если бы они могли и хотели это сделать, они сделали бы это и без моей подсказки. А мне подобное положение вещей даже на руку. При всем моем нынешнем доверии и симпатии к старухе я хотел бы иметь по отношению к ней хоть какие-то преимущества. Она способна прочитать мои мысли и заставить меня делать то, что пожелает. Так пусть же, в отличие от меня, она хотя бы не умеет летать.

Возможно, «пчеловоды» рассудили так же?

Как бы то ни было, но на экскурсию мы отправились в антиграве.

… - Ну и что вас тут интересует. Ваше Величество? — тронул меня за плечо дядюшка.

Машина, петляя, медленно плыла к центру вечернего города. Я обернулся и успел заметить на лице дядюшки пьяную ухмылку, которую он, правда, моментально попытался согнать.

— Не знаю, — пожал я плечами, — вам виднее. Я хочу осмотреть город, и, думаю, вы поможете мне в этом. Вам-то, наверное, знаком тут каждый закоулок.

— А то! — кивнул дядюшка. — Может, в бордель? К девочкам? А? Там такие зайки имеются!..

— Типун тебе на язык, бесстыдник! — возопила Аджуяр. — К девочкам?! Ты предлагаешь это царю?! Да еще в то время, когда его жена и сын находятся в смертельной опасности?!

— А с вами, бабушка, никто и не разговаривает, — как-то совсем по-детски сообщил дядюшка.

— Не думаю, что это хорошая идея, — вмешался я, подозревая, что, если не сделаю этого, разразится неминуемая буря. — Мне хотелось бы осмотреть здешние, достопримечательности.

— Ну, не хотите, не надо, — обиделся дядюшка, демонстративно растянулся на своем сиденье и задремал.

Что ни говори, а свежие морковь и капуста — закуска далеко не самая подходящая для мужчины.

— Устраивать экскурсии лучше с утра, — откликнулся Филипп. — Есть тут пара музеев, несколько галерей традиционной живописи и вернисаж текучей мелопластики. Между прочим, крупнейший в галактике. Но сам город красивее, конечно, вечером.

Я уже успел это заметить. Особенно впечатляли фасады огромных зданий, некоторые из которых подсвечивались летающими вокруг них по замысловатым траекториям разноцветными или монохромными прожекторами-спутниками.

— Что такое «текучая мелопластика»? — поинтересовался я.

— Вы не в курсе? — удивился Филипп. — Это нынче чуть ли не самое модное направление искусства. Оно находится на стыке музыки и скульптуры… Вот, кстати, взгляните. — Машина повисла перед очередной архитектурной махиной. Это, конечно, не более чем дизайн, но принципы использованы те же…

Я не сразу понял, о чем он говорит. Музыка действительно имела место: довольно отчетливо раздавались в вечернем воздухе торжественные и в то же время странные аккорды. Но больше ничего особенного вокруг вроде бы не происходило. Я повертел головой. Филипп, заметив мою растерянность, указал рукой на фасад:

— Приглядитесь.

Я глянул на здание и даже вздрогнул от неожиданности. Вроде бы только что его ровно освещенный простым белым светом фасад был гладкой, строгой стеной… Откуда же взялись эти поддерживающие крышу обнаженные фигуры каменных «атлантов» с собачьими головами?

Ударили литавры, и у меня екнуло сердце, потому что одновременно с этим «атланты» опустили руки. А затем они деформировались и превратились в округлые колонны в римском стиле. Еще один мажорный музыкальный всплеск, и колонны эти как бы «сдулись» и сравнялись со стеной, которая вновь стала такой же строгой, как тогда, когда я ее только увидел, но на этот раз не абсолютно ровной, а с ярко выраженными рельефами каменных глыб, из которых она якобы сложена.

Все происходившее напоминало пластилиновый мультфильм, но не на экране, а в реальном объеме и притом в грандиозном масштабе внушительного здания…

Но вообще-то все это фокусы. Ничего особенного. И в двадцатом веке какой-нибудь дикарь, наверное, точно так же поражался бы, увидев светящуюся и переливающуюся рекламу туристического агентства на Тверском… И все же, прекрасно сознавая это, я, как зачарованный, глядел во все глаза.

— Такое оформление дома — достаточно дорогое удовольствие, — заметил Филипп.

— А что это за дом? — поинтересовался я.

— Посольство лирян. Филиал, — скривившись, отозвался он.

— А-а. Ну-ну. Эти-то могут себе позволить.

— Подобные филиалы есть в каждом крупном городе России, — добавил Филипп.

— Поехали дальше? — предложил я, заставив себя оторваться от зрелища. Как раз в этот миг поверхность стены сперва подернулась рябью, а затем каждая глыба, из которых она состояла, превратилась в огромные, грубой лепки белоснежные цветы.

— Поехали, — согласился Филипп. — Может, заглянем в какой-нибудь дансинг?

Еще чего не хватало. Но не успел я возразить, как он уже выдал новую идею.

— О! — вскричал Филипп и в возбуждении потрепал себя за бороду. Машина вновь остановилась. — Знаю! Вы же любите музыку! Тут, в Петушках, находится, один из самых знаменитых оперных театров — «Цветной». На его премьеры меломаны слетаются со всей галактики. Цены безумные. Но у нашего общества с «Цветным» особые счеты… Не хотите послушать оперу?

Оперу? Их «кино» мне уже знакомо. Не удивлюсь, если и опера окажется подобным, напичканным технологическими трюками и абсолютно безвкусным зрелищем. Но Филипп тут же развеял мои сомнения и одновременно пробудил любопытство:

— Думаю, вам будет интересно, ведь там воссоздается антураж того времени, когда была написана сама опера или книга, положенная в основу либретто. Возможно, сегодня дают что-нибудь и из двадцатого века.

— Было бы интересно, — признался я.

— Сейчас я свяжусь с информаторием и выясню, — кивнул Филипп. Он тронул белое пятнышко на пульте управления, и правый верхний угол лобового стекла на миг помутнел. И тут же на этом мутном поле появилось трехмерное изображение миловидной девушки, от безупречной формы обнаженного бюста которой у меня перехватило дыхание.

— Компания «Петушки-информ» приветствует вас, — мило улыбнулась девушка.

— Мне нужен репертуар «Цветного театра» на сегодня, — отозвался Филипп, а также информация о наличии билетов с учетом брони «Общества консервативного пчеловодства».

— Хорошо, — кивнула девушка, — набираю информационную службу «Цветного» и сообщаю о вашем запросе. — Она опустила глаза туда, где оставались невидимыми для нас ее колени и кисти рук и где, скорее всего, располагалась клавиатура. Конечно, я знал, что девушка оголена только выше пояса, но так как ниже ее видно не было, то моя разрезвившаяся фантазия рисовала самые соблазнительные картинки…

— А вашему спутнику справа, — добавила девушка, окинув меня коротким озорным взглядом и вновь обратившись к Филиппу, — могу дать пару номеров… Он явно соскучился по женской ласке, а там…

— Не надо, — грубовато прервал ее Филипп.

Девушка пожала плечиками.

— «Цветной», — торжественно объявила она и что-то переключила. На нашем «экране» (можно ли говорить об «экране», если изображение объемное?) появилась заставка: радужные концентрические круги, пульсируя, сходятся в точку в центре и взрываются разноцветными звездами. Волны минорных арпеджио арф поддерживают эту пульсацию, и под их аккомпанемент прекрасное сопрано пропело:

— Спеши, спеши, я жду тебя, я муза,

И вздрогнет мир от нашего союза…

Да-а. Опера всегда поражала меня своими до невероятия глупыми и банальными текстами. Чего стоит только контраст в арии Ленского между мелодично-распевным: «Я люблю вас, я люблю вас» и неожиданным, произносимым вне мелодии словом: «Ольга». Без смеха это слушать невозможно. Глупее тексты бывают только в рекламных роликах… «Жиллетт! Лучше для мужчины нет…» Ну и естественно, что реклама оперы — это апофеоз. «И вздрогнет мир от нашего союза…»

Тем временем экран стал пунцово-красным, по нему побежали строчки с текстом, за кадром его читал диктор, а на красном фоне появлялись движущиеся иллюстрации — сцены из называемых опер, лица актеров крупным планом, слышны были и короткие вокальные отрывки.

— В Красном зале, — говорил диктор, — сегодня днем вы могли слушать прекрасные голоса Джессики Полевой и Федерико Тульчина в жемчужине древней классической оперы, сочинении Жоржа Бизе по сюжету Проспера Мериме «Кармен». Для представителей «Общества консервативного пчеловодства» билеты согласно договору имелись, однако этот спектакль уже закончился. А вечером, то есть буквально через пятнадцать минут, в Красном зале…

— Стоп, — скомандовал Филипп, и голос послушно замер. — Не надо рассказывать, что было, называй только предстоящие спектакли. Еще, пожалуйста, без имен исполнителей, и только те, на которые оставлены билеты для «Общества».

— Понял, — заверил голос. — Билеты для «Общества консервативного пчеловодства» есть на все семь предстоящих спектаклей. Красный зал: «Жизнь за царя», или «Иван Сусанин» композитора Глинки на либретто Нестора Кукольника. Оранжевый зал: «Волчья натура» Сидоровича на сюжет Вохи Васильева. Желтый зал: «Волк и семеро козлят» Миркеса на фольклорный сюжет.

«Что-то они все о волках да о волках, — подумал я. — И еще о царе. Довольно странно, если, по словам Дядюшки Сэма, никто не знает о природе Рюрика». Но волчья тема тут же пресеклась.

Диктор продолжал:

— Зеленый зал: «Пиковая дама» Чайковского на сюжет повести Александра Пушкина. Голубой зал: «Андроид Малоежка Се Бадуна» Миркеса, либретто Джонатана Кузькина. Синий зал: «Чапаев и Пустота» композитора Фурманова на сюжет одноименного романа Виктора Пелевина. (Я даже вздрогнул.) Фиолетовый зал: «Трубадур» Верди на либретто С. Каммарано по одноименной драме А. Гутьереса.

Все семь произнесенных названий в столбик, каждое — своим цветом, возникли в уголке экрана, на котором вновь появилась давешняя девушка:

— Вы получили информацию в полном объеме или вас интересует что-нибудь еще?

Филипп вопросительно глянул на меня.

— Я знаю не все эти оперы, даже классические, пожал я плечами, — вот, например, последняя, «Трубадур», о чем она?

— Минутку, — улыбнулась девушка. — Сейчас сделаю соответствующий запрос… — Она вновь опустила глаза и руки, затем сообщила:

— «Цветной» дает краткое содержание.

По экрану опять побежал текст, и тот же монотонный голос стал читать его за кадром:

— Опера Дж. Верди «Трубадур». Либретто С. Каммарано по одноименной драме А. Гутьереса. Краткое содержание[7].

Действие 1. Картина 1. Феррандо рассказывает о событиях, которые произошли двадцать лет назад в семействе ди Луна. Однажды кормилица увидела у колыбели младшего сына цыганку. С того дня малютка начал чахнуть. Цыганку сожгли на костре. Дочь сожженной украла младшего отпрыска графа.

Картина 2. Двор замка. Граф ди Луна мечтает о Леоноре. Раздается песня трубадура, на свидание с которым спешит Леонора. Ди Луна узнает в возлюбленном Леоноры предводителя повстанцев Манрико. Граф вызывает его на поединок.

Картина 3. Лагерь повстанцев. Азучена, мать Манрико, когда-то похитила младшего из графов ди Луна. В день казни своей матери она, обезумев от горя, бросила в костер не сына графа, а своего ребенка.

Рюиц приносит от повстанцев сообщение, что они заняли замок Кастеллор, а Леонора, поверив слухам о гибели Манрико, решила уйти в монастырь.

Действие 2. Картина 1. Граф ди Луна решает похитить Леонору из монастыря. Подоспевший Манрико заставляет графа отступить.

Картина 2. Военный лагерь ди Луна. Солдаты приводят к графу Азучену.

Картина 3. Зал замка Кастеллор. Манрико и Леонора вместе. Вбегает Рюиц: в лагере противника — Азучена.

Действие 3. Картина 1. Попытка освободить Азучену не удалась. Крепость пала. Рюиц и Леонора спаслись. Манрико попал в плен. Леонора согласна стать женой графа, если он освободит Манрико. Граф разрешает Леоноре свидание с Манрико. Леонора принимает яд.

Картина 2. Темница. Азучена бредит. Появляется Леонора. Она снимает оковы с Манрико: он свободен. Яд оказывает свое действие — Леонора умирает.

Входит граф. Он приказывает казнить трубадура. Просыпается Азучена. Граф показывает ей пламя костра: Манрико казнен. «Ты убил родного брата», — говорит Азучена.

Конец.

Да-а… Каким же ослом должен был быть этот самый Джузеппе Верди, чтобы переложить подобный бред на музыку…

Снова появилась девушка:

— Вас интересует краткое содержание каких-либо еще опер?

— Нет, спасибо, достаточно, — торопливо, даже не спрашивая моего мнения, откликнулся Филипп. — Оставьте, пожалуйста, на экране только названия.

— Желаю приятно провести вечер, — улыбнулась девушка, — всего хорошего. Неожиданно она вновь глянула на меня и чуть заметно улыбнулась: — Если что, обращайтесь.

Я почувствовал, что густо краснею, но девушка уже исчезла.

— Ну, — обратился ко мне Филипп, — выбрали что-нибудь?

Конечно выбрал. «Чапаев и Пустота» Пелевина — одна из самых модных книжек моего времени. Прочитать ее, правда, руки у меня не дошли, но все равно приятно, что кого-то из моих современников и соплеменников помнят до сих пор… И все-таки про андроида тоже было любопытно. Я сказал об этом Филиппу, но он тут же отговорил меня:

— Видел я этого «Андроида Малоежку». Полнейшая ерунда. Ни музыки, ни смысла, одни спецэффекты. Этот Миркес — местный композитор да к тому же, по-моему, еще и родственник главного дирижера оркестра, и тот его всячески протаскивает. На самом деле его фамилия не должна стоять в одном ряду с именами великих. И уж полнейшая ерунда заключается в том, что музыку он написал на сюжет морально устаревшей книжки. Андроиды окончательно вышли из моды лет тридцать назад.

— Ворованные андроиды — хороший был бизнес, — с некоторой мечтательностью сообщила давно молчавшая Аджуяр.

— Да, дорогая была игрушка, — согласился Филипп. — А сейчас действующий уже и найти-то трудно.

— Ну, тогда «Чапаев», — заключил я.

Филипп удовлетворенно кивнул, и машина тронулась.

К тому моменту, как мы добрались до внушительного овального здания «Цветного театра», я, удивляясь сам себе, пришел в неописуемое волнение от предчувствия встречи со своим временем.

Оказалось, мы чуть не опоздали, и к своим местам в ложе, чтобы не создавать шума, бежали на цыпочках.

В зале и на сцене царила тьма. Тревожная музыка, похожая на сочинения Шнитке, делала эту тьму еще глубже, а свист ветра, пробивающийся сквозь звуки инструментов, заставил меня почувствовать холод.

На сцене забрезжил свет, и настала серая полутьма. Человек в рваном фраке и военной по покрою, но красной фуражке на голове, выйдя без всякого предисловия на авансцену, запел красивым баритоном, и мелодия была отнюдь не модернистской, а напротив, красивой, явно в традициях Чайковского:

— О горе мне! Ни денег нет, ни документов!

Тут же из тьмы вынырнули еще двое в военных, по-видимому, формах, состоящих из таких же фуражек, красных галифе и красных же курточек. В руках они держали то ли огромные пищали, то ли мушкеты. Похоже, так в представлении режиссера постановки должны были выглядеть красноармейцы. Насколько я помню, красная форма в истории встречалась только у солдат армии буров в войне против англичан… Тем временем один из красноармейцев запел:

— От подозрительных очистим элементов Россию мы…

— Опять! Исчадья тьмы! — подхватил дуэт человек во фраке. — Куда ж мне спрятаться? Быть может, в этот двор?

— Постой, постой! — терциями, словно кукушка прокуковала, спели «красноармейцы» — У нас к вам разговор…

Первый персонаж метнулся во тьму, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи бластер. Полыхнули вспышки, прогремели выстрелы, один из «красноармейцев» рухнул… Свет погас, и вновь зазвучала больше похожая на какофонию модерновая музыка.

Внезапно сцена осветилась более основательно. Первый персонаж теперь торопливо шел через нее на фоне почему-то стоящих вкривь и вкось домов. Тут из-за кулис выбежал человек, затянутый в черный кожаный комбинезон, и, догнав первого, схватил его за плечо. Тот порывисто повернулся и вновь выдернул бластер. «Черный» испуганно запел:

— Спокойно, Петр! Ведь это я — Григорий.

Как много лет не виделись с тобой!

Петр (засовывая бластер под фрак):

— Рад встрече! Вот одна из тех историй,

Что не поверил бы, скажи мне кто другой…

Григорий берет Петра под руку. Аккомпанемент становится мягким. Григорий задушевно поет:

— А помнишь, Петр, как мы резвились в детстве?

— Еще бы, мы ведь жили по соседству.

— Пойдем ко мне, поговорим о том о сем.

Петр (мажорно):

— Ну что ж, пойдем. Ну что ж, пойдем.

В тот же миг «дома» на заднем плане, словно оплавившись, потекли вниз, и из этого месива сформировался интерьер комнаты (тут явно не обошлось без техники текучей мелопластики). Петр с Григорием уселись на откуда ни возьмись появившиеся кресла к столу. Заглядывая Петру в глаза, Григорий запел:

— Я вижу, Петя, что ты не в порядке,

Давай отбросим эти игры в прятки,

Ты расскажи мне, что стряслось,

Тебя я выслушать не прочь

И обещаю по возможности помочь…

— Стряслась беда. За мной охотились оттуда, — указал Петр рукой вверх.

Но я сбежал, я жив, случилось чудо…

— Ах так! — вскричал Григорий бодро, почти весело.

Тогда обязан я тебя арестовать!

Ведь я чекист, и руки вверх, и быстро встать!

Он потянулся за бластером. Но вместо того, чтобы подчиниться, Петр резким движением сорвал со столика скатерть, так, что во все стороны посыпались блюдца и рюмки, и, накинув ее на голову Григория, повалил его на пол. Некоторое время под тревожную экспрессивную музыку, изредка заглушаемую выстрелами, они катались по полу. Затем Петр, ухватив Григория за горло прямо сквозь ткань, принялся его душить. И он преуспел в этом. Отбросив безжизненное тело, он вскочил на ноги и запел:

— О горе мне! Теперь я стал убийца!

Так что ж мне, застрелиться, утопиться?!

Иль продолжать свою с судьбой игру?..

Раздается сильный стук в дверь. Петр (вздрагивая):

— Я так и знал. Ну что же. Отопру.

Свет на сцене погас, поползли кулисы, а в рукоплещущем зале свет, наоборот, начал плавно загораться. Закончилось первое действие.

— Сила! — в восхищении обернулся ко мне Филипп. — Какая тонкая способность проникать в дух чужого времени.

Я осторожно кивнул.

— Я, правда, ничего не понял, — признался Филипп, — но вы-то, наверное, поняли все?

Я не стал его разочаровывать. Оклемавшийся дядюшка Сэм предложил:

— В буфет?

Отказаться было просто невозможно.

… Вернулись и расселись по местам мы, несколько опоздав.

Не знаю, сколько мы пропустили. Звучала явно восточная музыка. Возможно, индийская. Нет, скорее японская, потому что один из двоих находящихся на сцене людей явно был японцем. Он сидел на одной из многих разбросанных по сцене разноцветных подушечек и держал в руках инструмент, напоминающий балисет.

Второй человек стоял. По-видимому, он только что вышел на сцену, потому что запел он следующее:

— Здравствуйте — (фа, до-до). — Моя фамилия Сердюк! — (фа, соль, ля, си-бемоль, до, ми, соль, ля).

— Я — Кавабата, — пропел второй. — Прошу вас, заходите.

Сердюк уселся на одну из подушечек.

Кавабата (протягивая Сердюку стакан с жидкостью):

— Традиция велит нам это пить.

С кем пьешь сакэ, с тем и друзьями быть.

— Ну раз велит, то я не откажусь,

Хотя сакэ я раньше не пивал.

А потому немножечко боюсь.

— Не бойтесь, эта жидкость — идеал.

Сердюк выпивает содержимое стакана залпом и тут же блюет на пол. Зал при этом взрывается восторженными овациями.

Сердюк:

— Прошу простить…

— Нет, нет, не говорите…

Кавабата дважды хлопнул в ладоши, в комнату вошли и покорно склонились две девушки. Кавабата обратился к ним:

— Еще сакэ. А это (указывая на пол) — уберите.

Музыка изменилась, стала задушевно-томной, и Кавабата исполнил арию:

— Мой друг, мой друг, милейший мой Сердюк.

Я, к сожаленью, наблюдаю, что вокруг

Все прагматизмом, словно тлей, заражено,

Он превращает нашу жизнь в говно.

Зал в этом месте вновь взорвался аплодисментами. То ли смысл слов Кавабаты был созвучен с сегодняшней ситуацией в мире, а потому актуален, то ли зрителей потрясла высокая нота, которую артист взял на слове «говно». Интересно, этот бред действительно написал Пелевин или постарался тутошний режиссер?

Кавабата дождался тишины и продолжил:

— А в древности все было так изящно,

Все так достойно, все так настояще,

Так не желаете ли вы вступить в японскую семью

И выше прочего поставить честь свою?

— О да, конечно, я готов.

О том мечтал я очень долго.

— Раз так, тогда не нужно слов:

Вам самурайское знакомо чувство долга.

Ну что ж, пожалуйста, поспешите,

Сию бумажку без сомненья подпишите,

Что вы клянетесь почитать и «Он» и «Гири»…

Но если что, придется сделать харакири.

Сердюк (в сторону):

— До харакири, я надеюсь, не дойдет (берет бумагу). — Прекрасно, коли так, идет.

С этими словами он подписал подсунутую ему японцем бумагу. Я же тем временем, не особенно надеясь на ответ, спросил у Филиппа:

— Какие гири?

Как ни странно, он знал, о чем идет речь, и в ответ шепнул:

— «Гири» — так у древних японцев назывался долг человека перед самим собой. Это его честь и достоинство. А «Он» — это долг ребенка перед родителями, вассала перед сюзереном, гражданина перед государством, то есть чего-то меньшего перед большим.

На сцене в этот миг раздался звонок телефона. Кавабата снял трубку, выслушал что-то и побледнел как полотно. Затем, бросив трубку, он схватил с пола кривую саблю и запел:

— Звонили из Японии-страны,

Сообщили мне, что мы разорены.

Позора этого снести нам не суметь,

И мы обязаны немедля умереть!

Сердюк (в ужасе):

— А может быть, не надо, Кавабата,

Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?

— Возможно, но ведь есть же в нашем мире

И слово «Он», и слово «Гири».

Я хорошо умею делать харакири,

Без крови и без мук, на «три-четыре».

А вы неопытны совсем еще, Сердюк,

Не сможете, как надо, сделать вдруг.

А значит, должен контролировать вас друг.

И это — я (подавая саблю), смелей, мой друг.

Сердюк (принимая саблю, повторяет вновь):

— А может быть, не надо, Кавабата,

Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?

В этот миг к моему уху склонился уже снова пьяный после буфета дядюшка Сэм (что за странный метаболизм у зайцев?):

— В каком, однако, бурном мире вы жили, Ваше Величество, — прошептал он, дыша перегаром.

— Не знаю, не знаю, я лично жил в несколько другом мире, — возразил я, брезгливо отстраняясь. — Это — художественное преувеличение.

Тем временем Кавабата спел:

— Как исчезают журавли за облаками

Умрем, мой друг.

Сначала вы, а я за вами…

(беря Сердюка за руки и помогая ему направить клинок в живот)

Вы поклялись чтить слово «Он» и слово «Гири».

Так совершите харакири.

«Три-четыре»!

На слово «четыре» Сердюк с обезумевшим лицом воткнул саблю себе в живот, и кровь (надеюсь, искусственная) фонтаном брызнула на сцену. Ноги его подкосились, и он рухнул на пол. И вновь раздался звонок телефона. Кавабата схватил трубку, что-то внимательно выслушал, а потом без всякой музыки заорал:

— Да где же битая? Где битая? Две царапины на бампере — это тебе битая? Что? Что? Да сам ты козел! Говно, мудак! Что? Да пошел ты сам на х…й!

Под громовые аплодисменты занавес вновь закрылся. Публика ликовала. Я же понял лишь то, что ничего не понял. И еще я понял, что дальше смотреть эту «оперу» не желаю. И если уж собрался погулять по городу, то хочу делать это в одиночестве.

— Где тут туалет? — спросил я у Филиппа. Он указал мне направление, и я отправился туда, бросив: — Сейчас вернусь[8].

Но, как только я скрылся в толпе от глаз своих спутников, я тут же сменил направление, и вскоре без труда выбрался на улицу.

Решение пришло мгновенно. Я хочу побывать на какой-нибудь фабрике. Чтобы не привлекать к себе внимания, лететь, пользуясь гравитатом, не стоило. Я уже понял, что способностью этой пользуются лишь в исключительных случаях, когда речь идет об опасности для жизни. Да и, кто его знает, установлены ли соответствующие генераторы близ производственных территорий. Можно и не долететь.

— Ты можешь отвезти меня на ближайший завод? — спросил я водителя, поймав флаер.

— Куда? — переспросил таксист так, словно я сказал какую-то непристойность.

— На завод, на фабрику, на производство…

— Не советую, — отозвался он, глядя на меня с брезгливым неодобрением.

— Так можешь или нет?

— Не всякий согласится везти в такое место.

— А ты?

— Это стоит недешево. — Таксист смерил меня взглядом и уточнил с нескрываемым злорадством: — Это стоит бешеных денег.

— Они у меня есть, — заверил я, забираясь в кабину флаера. — Поехали.

— Как мне надоели извращенцы, — пробормотал таксист, поднимая машину в воздух, и мне показалось, что он хотел, чтобы я его услышал. — Так какой завод вам нужен?

— Любой.

Таксист посмотрел на меня еще более внимательно и, как мне показалось теперь, даже испуганно. Так, словно я предлагал ему среди ночи отвезти меня на ЛЮБОЕ кладбище.

— Тот, который поближе, — уточнил я.

Таксист еле заметно покачал головой, и мы двинулись. Летели молча. Таксист не делал попыток заговорить со мной, а я, чувствуя неприязненное и настороженное его отношение ко мне, тем более.

Только когда мы приземлились возле огромного, мрачного, слабо освещенного строения, состоящего из полусферических куполов, соединенных сетью труб, я бросил… Потому что больше спросить мне было не у Кого:

— И как я туда войду?

— Ну, это уж не мое дело, — скривился водитель. — Без высокого статуса социальной значимости тут делать нечего.

— Ясно, — кивнул я. — Это вход? — указал я на круглое черное пятно в стене ближайшего купола.

— Да, — нетерпеливо бросил он. — Платить-то будем? — Ему явно хотелось поскорее отсюда смыться.

— Сколько? — спросил я, и он назвал такую сумму, что я даже несколько опешил. Но капризы всегда стоили много. Во все века. К тому же сумма убедила меня, что это все-таки не просто каприз, что сюда меня привела некая интуитивная догадка и именно тут я обнаружу нечто чрезвычайно для себя важное… Я отсчитал названную сумму и отдал ее. Водила поспешно спрятал деньги в карман.

— Если ты подождешь меня тут полчаса и увезешь обратно, получишь в два раза больше, — заявил я.

На лице водителя появилось выражение мучительного раздумья.

— Ладно, — сказал он наконец. — Полчаса, и ни минутой больше.

— Что тут хотя бы производят? — спросил я еще.

Водитель молча пожал плечами, всем своим видом показывая, что вести разговор на подобные темы он не намерен. Я вышел из псевдолета и направился к зловещему куполу. Поравнявшись с ним, я вытянул вперед руку, и пятно, оказавшееся такой же, как в космических кораблях, диафрагмой, раскрывшись, впустило меня.

Нигде вокруг не было никаких признаков людей. Я двигался по полутемным, наполненным гудением и пощелкиваниями помещениям. Тысячи сложных переплетений труб походили на кровеносную систему организма. Я подумал, что, возможно, нахожусь на каком-то полностью автоматизированном химическом комбинате и вряд ли увижу тут что-то хоть мало-мальски интересное. Несколько раз я уже порывался повернуть назад, но что-то гнало меня вперед и вперед.

Неожиданно я уткнулся в очередную диафрагму и с облегчением подумал, что это выход с обратной стороны фабрики. Но тут прямо на диафрагме возникла мерцающая зеленью надпись:

«ССЗ» — это статус социальной значимости, — сообразил я. — А «система защиты», видимо, нечто очень неприятное. Возможно, вредное для здоровья, а то и для жизни. Не знаю, ради чего мне нужно было рисковать. Но не рискнуть я не мог. И я вытянул руку ладонью вперед.

Надпись исчезла, диафрагма открылась. И я шагнул в помещение «блока управления». Мой статус оказался достаточно высок.

Это была тесная комната, наполненная непонятными приборами.

— Добрый вечер, — внезапно раздался громкий безжизненно дребезжащий голос, и я чуть не упал, поскольку от страха у меня подкосились коленки. Испуганно оглядевшись, я так и не увидел говорящего. А голос продолжал: — Завод приветствует вас и ждет указаний.

— Кто ты?! — выпалил я.

— Завод, — откликнулся голос.

— И где ты?

— Здесь, — продребезжал голос. — Жду указаний.

— Каких указаний? — спросил я, поняв наконец, что со мною действительно разговаривает сам завод.

— Любых. Вы ведь пришли для того, чтобы дать мне указания. Вы — новый обслуживающий техник, не так ли?

— Нет, — признался я. — Я не техник.

— А кто вы? — Мне показалось, что в интонации, с которой была произнесена эта фраза, мелькнуло нечто человеческое.

— Я… — честно говоря, и не знал, что ответить.

Действительно, кто я в этом мире? Почему я попал сюда? Почему имею столь высокий статус социальной значимости? На все эти вопросы имелся один ответ, на я как-то не привык еще сам произносить эти слова вслух. Но в конце концов я разговариваю даже не с человеком, а с каким-то заводом. Что уж тут стесняться. И я ответил:

— Я — царь.

Некоторое время в блоке управления царила тягостная тишина. Затем послышался звук, похожий н вздох, а затем завод произнес фразу, смысл которой понял не сразу:

— Простите за смелость, Ваше Величество. Коснитесь, пожалуйста, на передней панели клавиши, на которой нарисован глаз. Тогда и я смогу видеть вас. — Я протянул руку и утопил клавишу в щиток.

— Так и есть, — произнес голос. — Вы — Рома Михайлович Романов. Тот самый грядущий правитель, о котором сообщал Семецкий. Выходит, он не придумал это.

— «Семецкий»?! — не поверил я своим ушам. — куда ты его знаешь?!

— С недавних пор Семецкий — мой коллега, — отозвался завод. — Его личность и разум использована для управления одним стратегически важным оборонным предприятием. И я всегда могу связаться с ним.

— Ты хочешь сказать, что и ты когда-то был живым человеком?!

— Конечно, — отозвался завод. — А что в этом удивительного? Семецкий, кстати, подсказывает вопрос: разве труд приговоренных к пожизненному заключению не использовался обществом в ваше время? Он говорит, что изучал вашу историю и вашу юриспруденцию.

— Он здесь, на Петушках?

— Да. Эта планета — важнейший промышленно-стратегический объект России.

— Я могу поговорить с ним напрямую?

— Нет, такая коммутация не предусмотрена. Но вы можете общаться через меня.

— Ладно, передай ему привет.

Завод помолчал, затем произнес:

— Привет и вам. Однако он вновь просит меня, чтобы я уточнил: могли ли в ваше время в принудительном порядке заставлять преступников выполнять тяжелый или опасный труд? Он говорит, это для него важно.

Я вспомнил рассказы о том, что в СССР смертникам якобы предлагали на выбор — быть расстрелянными или несколько лет отработать на урановых рудниках… Точных фактов на этот счет у меня нет, но, думаю, это соответствовало истине. А китайцы вроде бы приговоренных к смерти использовали в съемках кино для особой реалистичности сцен убийств… У японцев были камикадзе, и они даже не были преступниками.

— В принципе зэки всегда работали… — согласился я. — Да, это так. Но не в такой же изощренной форме.

— А кто может сказать уверенно, какая форма изощреннее другой? проскрипел завод. — Хотя, если говорить честно, я полностью согласен с вами. Нет ничего ужаснее этой внедренной Рюриком технологии. Она — ад на земле. Нас уже нет, мы не можем двигать руками и ногами, но мы продолжаем мучиться. Без надежды и просвета.

— Почему же мучиться? — спросил я. — Разве мучения обязательны для того, чтобы руководить заводом?

— Каждый станок, каждая линия, каждый трубопровод и каждый вентиль этого завода снабжены датчиками, которые являются органами моих чувств, так как нервные волокна от всех этих датчиков идут в то, что заменяет мне мозг. И любая критическая ситуация в промышленных блоках отзывается болью. Ведь боль — сигнал опасности для организма. Я постоянно, непрерывно испытываю боль — сильнее или слабее. Я делаю все, чтобы погасить ее: латаю трещины в трубах, подтягиваю винты, охлаждаю перегревшиеся части… Но я работаю на пределе возможностей… Вот сейчас, например, я чувствую, что, пока болтал с вами, я слегка отвлекся от процесса, и основной каркас теперь испытывает нагрузки, близкие к критическим. Это ощущается мною так, как будто у меня одновременно ноют зубы, череп и позвоночник… Кроме того, я чувствую неполадки в подаче кислорода. Я задыхаюсь, меня тошнит… Сейчас, минутку…

— Господи Боже! — вскричал я. — Но ведь это бесчеловечно!

Некоторое время завод молчал, по-видимому, борясь с неполадками… Наконец вновь раздался его голос:

— Ну вот. Мне немного полегче… «Бесчеловечно?»… Так ведь это не человеческая технология. А для хищника это норма — использовать чужую жизнь, чужие боль и страдания в своих целях.

— Но вы ведь можете бороться, можете бунтовать!

— Бунтовать? Да стоит технику хотя бы на один вольт снизить напряжение в сети питания, как я начну испытывать такой голод, что мигом позабуду о бунте… Способов заставить нас работать тысячи.

— А можно ли твой мозг, мозг Семецкого или кого-то еще, кто уже был заводом, вернуть в человеческое тело?

— Это исключено, — ответил завод, и мне показалось, что он вновь вздохнул. — Не буду объяснять вам, Ваше Величество, нюансы этой гнусной технологии, скажу только еще раз: это абсолютно исключено.

— Что я могу сделать для вас? — спросил я, чувствуя, что к горлу моему подкатывает комок.

— Если бы я не знал, что это невозможно, я попросил бы вас убить меня… откликнулся завод. — Семецкий говорит, что вы — на редкость добрый и честный человек. Он уверен: стоит вам прийти к власти, и вы запретите использование человеческого мозга в технологических целях.

— Обещаю вам! — запальчиво выкрикнул я. — Я обязательно это сделаю!

— Хочется верить… — вновь как будто бы вздохнул завод. — Но честно говоря, не так-то это легко. Ведь вся человеческая промышленность уже десятилетия держится на этом. Дешевизна и экономичность этого производства принесли людям изобилие…

— И никто не пытался бороться с этим?! — поразился я.

— Никто ничего не знает, — откликнулся завод.

— Так уж и не знает? — не поверил я. — Таксист, который подвез меня сюда, явно чуял что-то недоброе.

— Да, в обществе бытует мнение, что зона промышленности — это нечто порочное… Но никто не знает, что тут творится на самом деле. Промышленность удовлетворяет нужды общества, и оно не сует в нее свой нос. А возможно, что любопытные и не живут долго… Семецкий подсказывает, даже главные борцы с Рюриком, «пчеловоды», существуют за счет этой технологии. Их руководитель один из главных пайщиков и владеет львиной долей акций стратегических предприятий.

Наш пострел везде успел! Паршивец! Я непроизвольно сжал кулаки.

— Кем ты был до того, как стал заводом?

— Ваше Величество, позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Мы не сообщаем такие подробности даже друг другу. Это слишком болезненная область. Новички из внешнего мира приносят только свои имена и последние новости… Семецкий принес весть, которая всколыхнула нас всех: трон Рюрика в опасности. О, как мы возрадовались! Ведь если не станет Рюрика, возможно, не станет и этой технологии, а значит — конец нашим мукам, и долгожданная смерть принесет нам наконец избавление от боли и усталости…

— Даю тебе слово, так и будет, — сказал я решительно.

— Вы разрешите сообщить об этом всем промышленным предприятиям? — попросил завод. — Ваши слова значительно облегчат их жизнь и привнесут в беспросветную тьму их существования хотя бы искру надежды на избавление от мук.

— Сообщи, — кивнул я. — И скажи еще вот что. Борьба с Рюриком предстоит сложная. Возможно, она будет длиться еще достаточно долго. Но я обещаю время от времени, когда у меня будет такая возможность, появляться на каком-либо предприятии и подтверждать вам тот факт, что я жив и что рано или поздно я выполню данное вам слово.

— Спасибо, Ваше Величество. Да хранит Вас Господь. Семецкий… Он еще совсем недавно живет в этой шкуре, и ему особенно тяжело. Он просит убить его как можно скорее.

— Я обещаю.

Опера, конечно же, давным-давно закончилась, и мы летели прямиком в логово «пчеловодов». Напоследок я спросил дождавшегося меня таксиста:

— А почему ты все-таки не любишь летать в промышленную зону?

— Потому, что там пахнет мертвечиной, — ответил он и, с вызовом посмотрев на меня, добавил: — И от таких, как ты, — тоже…

Я промолчал. В его поведении чувствовалась неосознанная готовность к бунту. Хорошо, если такие настроения царят во всем обществе. Хорошо, если люди остаются людьми. Это стало бы залогом моей будущей победы.

Глава 2 АБОРДАЖ

Переполох, который я устроил своим исчезновением, прекратился лишь тогда, когда на смену ему явился новый переполох: выяснилось, что долгожданный табор моих союзников-джипси приближается к Петушкам.

Когда цыгане расположились на орбите вокруг Петушков, мы с Аджуяр, дядюшкой и Филиппом вылетели к ним на одном из пчеловодческих «призраков». Наши корабли состыковались, и мы, миновав тамбур, перешли в корабль Гойки.

Он встретил нас, попыхивая трубкой и натянуто улыбаясь (дядюшка и Филипп явно не вызывали у него доверия), и я поразился тому, как разительно изменился он за тот не столь уж значительный срок, в течение которого мы не виделись. Даже трубка… Раньше он т предпочитал сигареты.

Я и в двадцатом веке, приглядываясь к мелькающим на телеэкранах политикам, замечал, что власть старит, на удивление, стремительно. Не минула чаша сия и моего друга атамана. Он осунулся, черты его лица стали острее, а волосы тронула седина. Правда, все это не только не повредило его внешности, но даже наоборот: он стал по-настоящему красив, и в глазах его появилась печальная значительность.

Он протянул мне руку:

— Хай, Рома, — и покачал головой. — Что это за тряпье на тебе? — показал он хмурым взглядом на комбинезон «пчеловодов», который уже стал для меня привычной одеждой.

Сам тому удивляясь, я смутился так, словно меня уличили в каком-то весьма неблаговидном поступке. И это слегка взбесило меня:

— Вот что, Гойка, — сказал я строго. — Если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, свыкнись с мыслью, что я уже не принадлежу табору, я принадлежу России. Но и вы — русские цыгане, часть ее, так что я и от джипси не отрекаюсь, а вот ты…

— Ладно, ладно, Чечигла Рома, — он похлопал меня по плечу. — Не заводись. Вижу теперь: кое-что прежнее в тебе осталось.

Неожиданно вмешалась Аджуяр:

— Да кто ты такой, Гойка, чтобы судить, хорош или плох царь?! Как ты обращаешься к нему, почему не величаешь государем?! Радуйся тому, что впервые за вечность появился шанс, что власти будут на стороне джипси, да помогай этому сбыться, если ты настоящий атаман. Не суди царя, а помоги ему освободить семью!

— А вот эта карга не изменилась ни на чуть-чуть, — выпустив изо рта клуб дыма, констатировал Гойка. — Но запомни, старуха, — наклонился он к ней, — для меня он не государь, а Чечигла Рома, так он сам велел мне его называть. Чувствовалось, что он гордится этим. — А? — оглянулся он на меня.

— Это так, — подтвердил я.

А он продолжил:

— Но хватит разговаривать, айда к людям, они ждут… Очень ждут. И все-таки оденься ты по-нашему, было бы лучше, — закончил он, вздохнув.

Теперь я понял, что его огорчало. Опасение, что изменением моей внешности будут разочарованы его цыгане.

— Надеюсь, государь, вы не собираетесь сообщать всем этим голодранцам, кто вы есть на самом деле? — шепнул мне на ухо дядюшка Сэм по пути.

— А вы думаете, они еще не знают? — поразился я его несообразительности. Это ведь Гойка нашел ваше послание на теле крысы, и он сам догадался обо всем, просмотрев его. Цыгане — не стадо послушных баранов, и, когда он отдавал им распоряжения лететь туда или сюда, он должен был как-то это объяснять… Думаю, он давно рассказал им…

Мы вышли на палубу, где собрался цыганский люд. Стоило мне появиться, как гул голосов моментально смолк, и наступила оглушительная тишина. Джипси ждали, что я скажу им. Я не готовился произносить речь, но ситуация требовала этого. Прежде всего я поздоровался:

— Хай, ромалы.

Они нестройно отозвались и смолкли, ожидая продолжения. И я заговорил:

— Я знаю, братья мои, вам неприятно видеть меня в этом чужом одеянии и в сопровождении этих незнакомых вам людей. Но судьба моя круто изменилась, и, хочу я того или не хочу, я должен жить теперь иной жизнью. В покое меня не оставят, да я и сам не хочу покоя. А изменилась моя жизнь потому, что выяснилось: в моих жилах течет кровь царского рода Романовых.

Я думал, после этих слов джипси загалдят, но они безмолвствовали. Видно, действительно, я не открыл им ничего нового. Более того, они свыклись с этой ситуацией и в ее справедливости не имели ни малейших сомнений. Что ж, тем проще.

— Я не сразу узнал об этом, — продолжал я и даже не врал, ведь о своей родословной я действительно не знал, пока не появился в этом времени, — но теперь, когда узнал, на меня легла тяжесть долга. Я должен занять российский трон. Но я не забуду и того, что я — джипси, и в тот час, когда я взойду на трон, джипси в этой стране станут избранным народом.

И это, как ни странно, тоже не было ложью. «Я — джипси…» Цыган я во всяком случае не в меньшей степени, чем, например, русским был Пушкин. И эти слова, наконец, заставили толпу загудеть. Но я еще не закончил:

— Я знаю, вы можете сомневаться в моих словах, ведь, хотя я и был у вас джузатаманом, все вы помните и то, что когда-то я пришел в этот табор, как чужак. Но залогом того, что я говорю правду, пусть послужит то, что я женат на женщине вашего табора, которой предстоит стать царицей, и то, что она родила мне наследника, которому судьбой начертано стать царевичем. Но для этого нам нужно вызволить их из вражеского плена, и я прошу в этом вашей помощи.

Гойка сделал шаг вперед и поднял руку в знак того, что хочет что-то сказать. Гул стих, и атаман обратился к своим людям:

— Ромалы! Знаю, что беспокоит вас, и мое цыганское сердце болит не меньше вашего. Как радовались мы, узнав, что наш Чечигла Рома — наследник престола, как мечтали о том, что кровь от крови, плоть от плоти, наш джипси, да еще и прославленный ганджа, не раз показавший свои ум и храбрость, взойдет на царский престол… И вдруг мы видим, что он уже не тот, уже не наш, он уже стыдится нашей одежды и якшается с нашими извечными врагами… Но придется смириться с этим. Он и не мог остаться прежним. И мы должны решить: с ним мы или нет…

Из толпы сделал шаг человек… Я не сразу узнал его. Потухший взгляд, обрюзгшее лицо… Зельвинда! Так вот каким они сделали тебя…

— Я не верю ему, — негромко проговорил он, но слова его были слышны отчетливо. — Наши враги коварны и хитры… Он был моим другом. Но и его могли сломать. Они могут сломать кого угодно.

Сказав это, Зельвинда отступил назад и моментально затерялся в толпе. Тихий и незаметный Зельвинда Барабаш… Никогда я не поверил бы, что такое возможно, если бы не увидел это своими глазами.

Люди молчали. И тогда вперед шагнула Аджуяр.

— Братья мои, — подняла она руку. — Послушайте-ка мой рассказ о преданности и верности долгу. О том, что порою стоит смирить свою гордыню. Мы, ромалы, должны равняться на наших предков.

Это была ее очередная сказка из истории легендарного королевства Идзубарру, и цыгане выслушали ее стоя, хотя говорила Аджуяр почти час. Позднее, урвав немного свободного времени, я записал это ее повествование так, как запомнил, слегка «причесав» его, потому что ее дикая речевая стилистика недосягаема для меня.

Однажды, в стародавние времена, изгнанный властями за пределы королевства разбойник Дур-Шаррукин сидел в капитанской каюте своего потрепанного корабля, плакал и побрякивал на балисете. Корабль его не был живым, это было обыкновенное металлическое корыто, ведь ни одна Корабельная Матка не согласилась бы на союз с таким злобным и неопрятным человеком, каким был Шаррукин.

Но, несмотря на всю свою заскорузлую черствость, сегодня он плакал, забыв о стыде перед экипажем, который, правда, и без того не слишком-то его слушался и который правильнее было бы назвать словом «сброд». Хотя пират и был вдребезги пьян, хотя он и продолжал поглощать дешевый ром, его игра на балисете была безупречна. Кто знает, не унаследуй он от своего пройдохи-отца корабль, возможно, он стал бы музыкантом. Но вряд ли, ведь еще раньше он унаследовал от папаши безудержную алчность и подлый нрав.

А песня его была такова:

Чем злее человек, тем он сентиментальной. Пока Шаррукин пел, его экипаж собрался вокруг и кое-кто уже хлюпал носом. Закончив, Шаррукин отложил инструмент, огляделся, горько усмехнулся и завел такую речь:

— Друзья мои. Разлюбезные моему сердцу лжецы и подлецы. Гложет меня печаль и досада. Уже не радуют меня ваши злодеяния. А почему? Потому, что я знаю теперь, счастье мое достижимо, но я не знаю, КАК его достичь. Помните ли вы последний разоренный нами караван? В бортовом компьютере его Старшей Корабельной Матки я обнаружил файл, который она не сумела уничтожить лишь потому, что издохла за мгновение до этого. Я скопировал сохранившийся кусок. Прочтите же сами то, что я узнал и о чем опечалился…

Шаррукин повернулся к щитку, ударил по клавише, и по экрану поползли слова: «… надеюсь. Все еще надеюсь».

Пираты сгрудились у экрана и прочли следующее: «Я был Капитаном второго ранга отличного грузопассажирского пятидесятитысячника. Я не знаю, что произошло. Я был в трюме, когда прозвучал сигнал тревоги, и согласно «тревожному расчету» через тридцать секунд я уже занял место в своей спасательной шлюпке-капсуле.

Честно говоря, я ждал отбоя тревоги, наш Капитан первого ранга любил проводить учения. Но вместо этого я почувствовал, что капсула отстреливается, затем раздался взрыв, и я ощутил, что меня как будто бы сперва вывернули наизнанку, а потом пропустили через гигантскую мясорубку…

А очнулся я уже в раю. Прозрачное, чистое небо над головой, кругом деревья, масса плодов и цветов, птички и бабочки. Все вокруг было какое-то чудное, нечеловеческое, но невыразимо прекрасное.

Я лежал, опираясь плечами и головой на толстый лиловато-зеленый ствол дерева. Ствол был чешуйчатый, без веток, лишь на самой его верхушке трепыхался султанчик из перистых листьев.

Я дышал. Нигде и ничего у меня не болело. Осколков капсулы вокруг не было. Я вновь посмотрел на небо и осознал, что цвет его странен: оно переливается синим, зеленым и желтым. И понять, откуда эта гамма цветов, было нетрудно: в небе сияло два солнца — синее и желтое.

Что-то шевельнулось рядом, я оглянулся и увидел рядом с собой Адама и Еву. Если, конечно, верить, что наша праматерь и праотец были обезьянами. Морщинистые лица, плоские носы, прижатые ушки… Вот только шерстка у этих обезьян была зеленовато-голубоватая, а за спиной — кожистые, словно у летучих мышей, крылья. Они дружелюбно смотрели на меня и переговаривались на свистящем, словно птичье чириканъе, языке.

Потом самка поправила мою голову так, чтобы та лежала на чешуйчатом стволе удобнее, а самец протянул мне пару неизвестных, но аппетитно пахнущих плодов. Я принял из его рук предложенные фрукты, не делая согласно инструкции о контактах с примитивными культурами резких движений и старательно улыбаясь.

Одной рукой прижимая плоды к груди, отчего пахучий сок потек по комбинезону, другой рукой я показал на небо и попытался завести разговор. Главным было не то, чтобы меня поняли, а то, чтобы почувствовали мои мирные намерения:

— Я летел по небу — у-у-у! — летел. Без крыльев. Вдруг — бабах!!! авария. Я упал к вам. Я не хочу причинить вам вред. Я хочу связаться со своей расой. Мои соплеменники будут очень рады и подарят вам много красивых вещей.

И тут в моем мозгу зазвучали ГОЛОСА:

«Мы настроились на него, Вэйл?» — «Теперь — да, Гэйл». — «Мы можем отвечать?» — «Да».

— Это невозможно, — скаля свои зубы во весь рот, сказал самец. Самка при этом скалила зубы точно так же.

— Как невозможно? Что невозможно? — опешил я от того, что покрытые шерстью обезьяны разговаривают со мной на чистейшем инфралингве.

— Невозможно связаться с твоей расой, — отозвался Вэйл. Или Гэйл. Или они оба.

— Почему? А-а, у вас нет нужных приборов. Так я построю их, если только вы мне немножко поможете.

— Ты не понимаешь. На твоем транспортном средстве произошла крупная авария, в результате чего пространство и время для тебя коллапсировало. Ты прошел сквозь черную дыру. Мы не знаем, откуда ты прилетел, мы спасли тебя на подходе к нашей системе, ты летел прямо на синее солнце.

— И где я оказался? Где я сейчас?

— Мы не знаем. Синхронизация измерений невозможна.

— Что же мне делать?

— Живи.

— Кто вы?

— Мы, — последовал исчерпывающий ответ. Я хотел приподняться, но Вэйл (или Гэйл) осторожно тронул мое плечо:

— Лежи смирно. Мы отнесем тебя.

Уморительно переваливаясь с боку на бок на своих коротких ножках, одна из обезьян обошла меня, затем они вдвоем подхватили меня, расправили свои крылья и взмыли к кронам деревьев. Тут Вэйл и Гэйл сплели для меня замечательный гамак из гибких веток, после чего исчезли так же неожиданно, как появились.

Так началась моя долгая невозможная жизнь среди летучих обезьян.

Часов здесь нет. Дни и ночи меняются, на мой взгляд, хаотично. Так что, сколько прошло времени с моего появления тут, я не представляю.

Обезьяны не обижают меня, относятся хорошо и даже жалеют за то, что у меня нет крыльев.

Спать в гамаке я поначалу не хотел, но, рассмотрев, какие твари шляются иногда внизу, привык.

Сперва я намеревался обучить моих спасителей наукам и искусствам, мечтал построить хотя бы самый примитивный корабль… Но… Мы очень разные. Им неинтересно то, что знаю я. А может быть, я слишком скучно объясняю… Потом, когда я познакомился с их возможностями, мне стало чуточку стыдно за свои потуги. Например, они перестроили мой обмен веществ так, чтобы я мог есть здешнюю, несъедобную для человека, пищу. Как мои спасители это сделали, я понятия не имею, но произвели они эту метаморфозу еще тогда, когда я летел к их синему солнцу… Вообще-то все говорит за то, что на самом деле прежний «я» сгорел в этом солнце, а «я» нынешний — модернизированная копия, созданная уже тут, на этой планете… Но лучше об этом не задумываться.

К моим услугам всегда — две-три обезьянки помоложе. Они являются на мой зов, спят со мной, кормят или прогуливают по земле. Они слушают меня, делая вид, что им интересно. Но когда я спрашиваю прямо, почему им неинтересно, они честно отвечают, что все это уже знают…

— Откуда?! — вскричал я однажды, рассердившись.

И услышал в ответ:

— Все это записано в пальцах твоих рук.

У них мало каких-либо приборов и предметов обихода, потому что потребности их минимальны. Больше всего они любят раскачиваться в своих гамаках и думать о… По-нашему, это называлось бы «о смысле жизни», «об устройстве Вселенной», «о божественных силах, играющих мыслящими существами»… Но это лишь мои предположения, ведь логика их мне непонятна, если она есть вообще, термины непереводимы, выводы темны.

У них нет ни книжек, ни средств связи. Общаются друг с другом они непосредственно из мозга в мозг, к словам прибегают редко. Когда не хватает одной головы, они «думают» вдвоем или втроем. Запоминают они все и навсегда и, как я понял, особо ценную информацию передают генетически. У них нет семей, и молодняка я видел здесь очень мало. Когда я спросил, почему, мне разъяснили:

— Когда, к примеру, Гэйл устанет жить, он произведет на свет Кайла, который будет жить с удовольствием…

Имена они придумывают специально для меня, у них нет имен. У них нет понятий «время» и «пространство». Они мыслят так, словно им все доступно… Потому они и не видят смысла к чему-то стремиться, например, исследовать иные миры.

Религия в том смысле, в каком понимаю ее я, не интересует их. Но они поклоняются божественным силам природы, некоторые персонифицируют, и многих, по их утверждению, знают лично.

Как бедный дикарь… Нет, как бедный ребенок дикаря, выброшенный на берег возле чужого Города, я одинок, неприкаян и никем не понят. У них свои дела. А я слоняюсь от обезьяны к обезьяне:

— Я хочу домой!

— Конечно, конечно. Ты хочешь домой, — кивают они головами и продолжают думать о своем или и вовсе пролетают мимо.

Я хватаю за крыло того, кто постарше:

— Вы ничего не понимаете! Я хочу к своим!

— Мы понимаем! Ты хочешь к своим! Домой!

— Мне плохо здесь!

— Да, конечно. Ведь ты не умеешь размышлять. Или качаться на ветках, или летать.

— Да на хрен мне ваши ветки?! Отправьте меня туда, откуда я появился!

— Мы подумаем над этим.

— Когда?

— Всегда.

Они грустно улыбаются и порхают мимо. Молодые сочувствуют мне больше, я стимулирую их воображение.

Они развлекают меня, как могут. Однажды Байл (или Майл?) принес мне игрушку. Из веточек и листиком он соорудил квадратную рамку. Он украсил ее голубыми и желтыми цветами. Экраном в ней служит воздух.

— На, смотри! — гордый и счастливый преподнес он мне эту штукенцию.

— Спасибо, — уныло отвечал я. — А как это включается?

Байл или Майл, а может быть, Райл, они все на одно лицо, исполнил сложный танец из прихлопываний, притоптываний, подпархиваний и ряда акробатических упражнений.

— Я так не смогу, — хотел уже я вернуть сложный прибор владельцу.

— Тогда просто пожелай, чтобы он заработал, — предложил Райл или Байл.

Я пожелал, и между веточками разверзлась черная бездна космоса. У меня захватило дух. Я присмотрелся к одной из звездочек, и она со страшной скоростью приблизилась ко мне. И я рассмотрел планетную систему. Я пригляделся к одной из планет и увидел белые вихри циклонов, а под ними, через толщу атмосферы маленький парусный кораблик, плывущий по океану.

— О боже! — выдохнул я.

— Тебе нравится! — приплясывая, сказал Райл. — Я знал, что тебе понравится!

— Это как-нибудь называется? — спросил я.

— Да! — Байл без сомнения гордился собой. — Для тебя я назвал это твоими словами: «визор времени».

— А почему не пространства? — спросил я.

— А потому, что там бывают разные времена, — просто ответил Майл и улетел лакомиться сладкими фруктами со своими друзьями и подружками.

А я остался забавляться новой игрушкой. Господи боже мой, словно вся Вселенная открылась передо мной! Этот «визор» захватил меня, как наркотик. Передо мной объемно и живо разворачивались картинки из жизни самых разных уголков звездного мира. Где только я не побывал и каких только чудес не насмотрелся…

Я долго сомневался, на самом ли деле существует то, что показывает мне визор, или все это — плод коллективного воображения моих мохнатых друзей?.. Но однажды… О! Однажды!!! Однажды я увидел ЗЕМНОЙ корабль, на крейсерской скорости несущийся в космосе. От волнения я не знал, что делать. И мое волнение, кажется, привело к тому, что «визор» заработал в обе стороны.

То-то перепугался экипаж Корабля, когда я, размахивающий руками, как неисправный вентилятор, возник перед ним в половину обзорного экрана… Около минуты люди принимали мое сообщение из вздохов, всхлипов и объяснений в любви человечеству, пока с перепугу не ушли в гиперпространство, предварительно пальнув в меня термоядерной ракетой. И я не смог последовать за ними. Я рыдал после этого весь день, пока не заснул.

С тех пор моей идеей фикс стало найти в этом звездном калейдоскопе свою планету и сообщить о себе. Ведь я увидел краешек своей родины. Так же отчетливо, как вижу эти ветки и листья перед собой… Но время идет, а я больше ни разу не наткнулся на человеческий след.

Старейшины уже спрашивали меня, не желаю ли я подумать о потомстве и какие усовершенствования я хотел бы внести в тела и головы моих будущих сыновей или дочерей. Это означает, что время моей жизни подходит к концу. И никто так и не узнает о том, что со мной стряслось…»

— Здесь файл обрывается, — сообщил Шаррукин и снова всплакнул.

Из уважения к нему многие пираты тоже промокнули глаза, но мало кто из них понял своего атамана:

— Ну так что же, Шаррукин? — удивлялись одни. — Наверняка этот звездолетчик давно уже умер, и кости его сгнили в неизвестной почве.

— Таких сказок полно в каждом порту, — говорили другие. — Еще и похлестче расскажут. Райские планеты, всемогущие аборигены, жрущие на золоте и спящие на серебре, только приди и возьми!..

— И чего там хорошего? Ни выпить не с кем, ни закусить!..

— Молчать, дураки! — рявкнул на них Дур-Шаррукин. — Вы ничего не поняли! Это сообщение не из нашего галактиона, я проверял. Это значит, что есть еще неоткрытые галактионы, и есть ходы в них, ведь этот-то звездолетчик как-то туда попал!

— И что? Зачем тебе это?

— А затем, что я хочу иметь СВОЙ галактион, основать там свой, новый мир и зажить там счастливо. Ведь в старом мире все люди обособлены и ни один не понимает другого.

— Но так уж повелось испокон веков, что, где есть двое, там есть и разница между ними: один умней, другой глупей, один моложе, другой старше, один богаче, другой бедней… Это движет миром: дурак смеется над мудрецом, старик женится на молодой, бедный грабит богатого… Но ничего не меняется… Да что там хорошего, в этом твоем новом галактионе? Бедняга только и мечтал, как оттуда выбраться…

— Кретины! — кричал Шаррукин. — Этот капитан не сумел оценить счастья, которое ему досталось! Он страдал от отсутствия общества, как старый раб страдает без плетей. Но я не таков! Я — не раб. Мне никто не нужен!

— Да как мы найдем этот твой новый галактион? Как попадем туда без помощи Корабельных Маток, и какая Матка станет подчиняться нам?

— Молчать, скопище длинноухих ослов! — топнул в сердцах ногой Шаррукин. Или вы не знаете меня? Или забыли, что, если передо мною есть цель, я обязательно ее достигну?! И проблему с Маткой я как-нибудь решу. Не было еще на свете такой бабы, с которой бы я не поладил, какого бы размера она ни была.

Пираты радостно заржали, но атаман остановил их:

— Тот, кто согласен идти за мной в огонь и в воду, пусть остается на борту, а тот, кто не согласен, пусть отправляется за борт!

Согласны были все. За борт никому не хотелось.

— А теперь оставьте меня, — приказал Дур-Шаррукин, — я буду думать.

Пираты на цыпочках покинули его каюту, и атаман предался размышлениям, изредка побрякивая на балисете и порою пуская слезу.

А вскоре прямо по курсу в пределах видимости показался прекрасный Корабль. Это был пассажирский лайнер в самой поре своего расцвета. Длиной он был семьсот тридцать семь метров, окрас имел серебристый в яблоках. Звали Корабль «Габриэль-Мэри-Энн».

И тогда, отбросив балисет в угол, Шаррукин вскочил со своего места, словно ужаленный змеем Иллуянкой, что держит свой хвост во рту и служит опорой миру, вскочил в спасательный шлюп, вышел в космос и оттуда, со стороны, проделал лучеметом в борту своего пиратского судна здоровенную дырищу.

Заверещали сигналы тревоги, экипаж, ничего не понимая, кинулся задраивать отверстие, и парочка самых бестолковых пиратов даже вылетели в открытый космос, превратившись в бездыханные тела, что придало аварии черты правдоподобности.

А Дур-Шаррукин уже вернулся на борт своей посудины и, не обращая внимания на суету, заперся в капитанской рубке и стал передавать сигналы бедствия на всех возможных частотах.

«Габриэль-Мэри-Энн» была добрым лайнером. Вот уже в течение более чем ста пятидесяти лет она принадлежала мужчинам из рода Бен-Беницианов, а со своим нынешним капитаном и повелителем она достигла почтенного статуса Пассажирского Корабля. Ее фантазия в создании удобств для пассажиров не знала границ, и она с удовольствием выращивала все новые и новые средства комфорта. Ее знали и ценили люди, состоятельные и влиятельные, желающие совершить путешествие скорее приятное, чем быстрое, и, не скупясь, приплачивали за особую конфиденциальность перелетов.

Капитан Бен-Бенициан был шестым в своем роду Капитаном. И когда во всем блеске своего великолепия он вышел к пиратам, они просто обомлели от сияния его почетных орденов и знаков отличия. Габриэль передал тогда еще юному наследнику его двоюродный дядя, сойдя на берег и обзаведясь женщиной из людей. И Майкл не посрамил семейных традиций: потомство Габриэль, нажитое с ним, имело замечательные ходовые характеристики и отличный экстерьер. Сама она росла и крепла, набирая вес и положение, и вместе с ней росли капиталы семьи Бен-Беницианов…

Могли ли такой Корабль и такой Капитан пройти мимо терпящих бедствие? Не раздумывая и позабыв о всякой осторожности, кинулись они на помощь.

… Пиратский корабль пристыковался к Габриэль, и экипаж головорезов ступил на ее борт. Коварный Дур-Шаррукин вышел вперед из толпы ощетинившихся бластерами «спасенных». Рядом с благородным, исполненным достоинства Бен-Беницианом смотрелся он жалко и смешно, но не сознавал этого и пыжился изо всех сил. Он заявил, что захватил этот Корабль для своих звездных путешествий и желает открывать новые, счастливые земли. Но, сознавая, что силой заставить Корабль слушаться себя он, конечно же, не сможет, Шаррукин обратился к Капитану с призывом:

— Нам надоела такая жизнь, Капитан! Заводи свой двигатель, взнуздай свою Матку! Будь, как мы, свободным человеком! Неужели тебе не тесно в этом скоплении вонючих планеток и продажных городков?!

Капитану было тесно в этом скоплении продажных тел, но он и усом не повел. Вот что значит звездная выдержка. Преисполненный достоинства, он отвечал разбойникам так, что экипаж его затрепетал от гордости:

— Никогда вы, пираты, не будете управлять Кораблями. Вы можете убить меня — расстрелять или выкинуть в открытый космос. Но я никогда не подчинюсь требованиям террористов. И лучшее, что вы можете сейчас сделать, — это покаяться, сдаться и лететь с нами до ближайшего звездного порта, где вам будет обеспечен скорый и справедливый суд.

Идиотом Дур-Шаррукин не был. И он знал, что, хоть Габриэль и мирный транспорт, она отлично защищена. Любые энергетические всплески, будь то взрывы, выстрелы или лучевые удары, случившиеся внутри ее жизненного пространства, купируются. Да, он может убить Капитана, но это будет и его собственным смертным приговором. Более того, как только Шаррукин попытается применить против Капитана, экипажа или пассажиров силу, Габриэль будет иметь полное право нейтрализовать его и доставить к судьям или даже пустить на корм в свои роскошные зоопарки.

Но напасть на человека первой она не может, кем бы ни был этот человек. К тому же Шаррукин заставил Габриэль поверить в то, что собственной жизнью не дорожит вовсе, и она не связывалась с ним, чтобы не навредить своему возлюбленному Капитану.

Шаррукин решил действовать хитростью. Он велел принести ему самое роскошное ожерелье из всего груза награбленных драгоценностей, который перенесли из его посудины на борт Габриэль. Затем он велел приводить к нему женщин-пассажирок. Первой из них, красивой, но глупой женщине, показал он это ожерелье, переливающееся драгоценными камнями, добытыми в штольнях всего галактиона, и сказал:

— Милая женщина! Не хочешь ли ты выполнить одно мое поручение и получить в обмен это ожерелье?

Не сводя глаз с пылающей в грязной лапе Шаррукина горсти пламени, глупая и слегка испуганная пассажирка отвечала:

— Я, конечно, была бы рада получить эту вещь, но только если ваше поручение вполне прилично.

Конечно же, уверенная в своей неотразимости, она решила, что разбойник жаждет овладеть ею. Рассмеявшись, Шаррукин заверил:

— О! Нет-нет. Все более чем прилично. Ты должна будешь быстро спуститься на три этажа вниз и разузнать, как устроены звездные двигатели.

— Но я же ничего в них не понимаю, — хихикнула женщина.

— О, мне достаточно будет простого описания, — заверил Шаррукин. — Только спуститься надо как можно ближе к центру двигателей.

— Ну хорошо, — пожала плечами женщина. — Пусть меня проводят…

В тот же миг подручные Шаррукина схватили ее под руки и «проводили» к шахте реактора, куда затем ее и скинули. Корабельная Матка не вмешивалась, ведь бедная простушка сама дала согласие спуститься на три этажа вниз, как можно ближе к центру двигателя…

Шаррукин же походил немного взад и вперед, посматривая в свой старинный хронометр.

— Да что же это такое! — всплеснул он наконец руками. — Куда она запропастилась?! Должно быть, она действительно ничего в этом не смыслит. Придется попросить кого-то другого.

И ему привели вторую девушку.

И так много раз подряд. Глупые девушки, завороженные блеском драгоценностей, одна за одной исчезали в шахте реактора. На четвертой девушке Капитан дрогнул, а на пятой — сдался.

— Хорошо, Шаррукин, будь ты проклят! — вскричал он. — Я, конечно, мог бы пресечь твою гнусную выдумку, но ведь ты измыслишь тогда что-нибудь другое, еще более гнусное! Я полечу туда, куда ты хочешь, только оставь в покое пассажиров!

— Поклянитесь, капитан, в том, что сказали, — неожиданно посерьезнев, потребовал Шаррукин. — Если я оставлю в покое ваших пассажиров, вы направите Корабль туда, куда я прикажу.

— Клянусь! — выпалил Капитан.

— Что ж, — издевательски раскланялся перед ним пират. — Мы оставим их в полном покое, предложив погостить на моем корабле. Пусть там не так роскошно, но зато у ваших пассажиров будут все возможности предаться аскезе, медитации, посту и полезным размышлениям о бренности всего сущего: роскоши, удачи, социального статуса и тому подобного.

— Ты наносишь вред мирным людям и будешь за это отвечать! — грозно сверкнул на него очами Капитан Бен-Бенициан, понимая, что попал в ловушку чести: никогда не позволит он себе нарушить данное слово.

— О, что вы! Что вы?! — вскричал в ответ Шаррукин, скорчив мерзкую рожу. Я лишь ограничиваю их в излишествах и пекусь при этом о спасении их душ, о чем они сами неустанно молятся. Небеса услышали их, даруя добровольное заточение и пост. — Он оглядел приведенных его экипажем пассажиров и грозно спросил: — Ведь все из вас покидают этот борт добровольно, не так ли?! Впрочем, я не смею настаивать, вы можете продолжить путешествие и в нашем обществе, время от времени заглядывая в шахту реактора. И пассажиры, словно стадо баранов, заблеяли:

— Не-ет, мы с радостью покинем этот Корабль!..

Шаррукин обернулся к Бен-Бенициану:

— Вот видите, Капитан, они счастливы.

В этот миг Габриэль радостно затрепетала: если пассажиры уйдут с корабля, она найдет способ избавиться от захватчиков, за которых не несет никакой официальной ответственности. Но радость ее тут же остыла, так как коварный Шаррукин продолжал, обращаясь к пассажирам:

— Но перед тем, как пересесть в наше прекрасное судно, каждый из вас подпишет документ о том, что он добровольно передает свое место мне, ему ткнул он пальцем в одного из своих головорезов — или ему — ткнул он в другого. Согласны?

— Согласны… — проблеяли пассажиры, и Габриэль вновь впала в отчаяние: если факт того, что пираты становятся пассажирами, будет зафиксирован официально, она автоматически примет на себя ответственность за их безопасность…

— Кстати, — вновь ухмыльнулся Шаррукин, — у нас есть вакансии. Если кто-то по каким-то причинам все-таки желает остаться тут, он может продолжить путешествие в качестве уборщика капитанского гальюна…

— Да как вы смеете?! — воскликнул полный пожилой человек. — Я — министр на Веге!

— Ах, простите, простите, — глумливо раскланялся Шаррукин. — Для вас у нас есть достойное местечко, Вы назначаетесь СТАРШИМ уборщиком гальюна…

Таким образом, все пассажиры были пересажены на искалеченную посудину Дур-Шаррукина и молили Бога о том, чтобы их сигнал бедствия был побыстрее услышан. А пиратский сброд разбрелся по Габриэль, занял лучшие каюты и принялся пьянствовать и гадить.

— Вы дали слово, Капитан, — напомнил Бен-Бенициану Шаррукин. — И мы займемся поисками того мира, который мне нужен.

… Габриэль совершала прыжок за прыжком, основываясь на неясных указаниях Шаррукина. Где только они не побывали… И на стеклянных планетах Ринуса, и у вывернутых наизнанку паллатиян, и у жаждущих симбиотического общения хавармаллонцев… Они прыгали туда и сюда, а потом еще и отсюда… Но нигде не находили того мира крылатых обезьян, который описал неизвестный звездолетчик.

Так скитались они пять лет, вдоль и поперек избороздив всю доступную человеку Вселенную. О, как страдала несчастная Габриэль, видя страдания ее возлюбленного Капитана! Как мечтала она избавиться от населивших ее паразитов! Но иного способа освобождения от них, кроме как найти искомый ими мир, она не видела.

И вот однажды, когда, в очередной раз, выбившись из сил, Габриэль паслась на щедрых растительностью подводных пастбищах Гаракоса-IV, пребывая с Бен-Беницианом в нейрональном единстве, они вели меж собой никому не слышимый разговор.

— Силы мои на исходе, — говорил своей Матке Капитан. — Я больше не выдержу этого позорного пленения. Я ловлю себя то на суицидальных помыслах, то на желании, нарушив клятву и устав, дезертировать в ближайшем порту, что приведет к падению моего статуса… И пусть! Пусть я стану бродягой, но зато никогда больше не увижу эти отвратительные рожи, не буду свидетелем того, как эти твари издеваются над тобой…

— О, не бросай меня, возлюбленный мой Капитан! — взмолилась Габриэль, усиленно поглощая высококалорийные, богатые редкоземельными металлами водоросли. — Я не обладаю твоей свободой воли, и без тебя у меня не останется ни одного шанса обрести свободу. Если ты умрешь, умру и я, если же позор постигнет тебя, я буду безутешна.

— Позор уже не страшит меня, — невесело усмехнулся Бен-Бенициан. — Но я знаю и сам, что ни моя смерть, ни мое дезертирство не облегчат твою участь, и только это и останавливает меня. Но Бог послал мне испытание не по силам…

— Вот что, драгоценность моя! — встрепенулась Габриэль. — Уж коли мы решили, что позор страшнее неволи, позволь мне связаться с моей мудрейшей и многоопытнейшей матерью, авось она и посоветует мне что-нибудь…

— Валяй, — согласился капитан. — Мне, конечно, очень стыдно перед ней, что я не уберег тебя от всех тягот и невзгод, свалившихся на нас… Но поделом мне, — вздохнул он.

— Она все поймет и не станет винить тебя! — заверила Габриэль и принялась разыскивать по внепространственной связи свою матушку, королевскую барку Марион-Кэти-Саннигольд-5б5. И нашла ее в водородны облаках Крабовидной туманности, где та, окруженная многочисленным потомством последнего помета, резвилась, отдыхая после очередного дальнего похода с юным принцем-Капитаном на борту. Ничего не тая, Габриэль поведала ей свою печальную историю.

— Да уж, влипла ты, нечего сказать, — отозвалась мамаша Марион, когда рассказ был закончен. — Неужели вы оба не придумали ничего лучшего, чем скакать под дуду этого полоумного разбойника?!

Габриэль промолчала.

— Вот что, дочка, — предложила Марион, — если станет совсем невтерпеж, прыгай ко мне, и я через вентиляционную систему перешлю тебе на борт вирус контагиозного слабоумия. Ты направишь его в каюту пирата, и он умрет счастливым и уверенным, что достиг-таки своего острова Бразил.

— Матушка! — изумилась Габриэль. — Но это противоречит тому самому кодексу чести, который Вы сами прививали нам, своим дочерям!

— Да уж, да уж, — задумчиво согласилась Марион. — Воспитала я вас отменно, надеялась, что уж вам-то не придется, как мне, всего добиваться собственным умом. Думала, хорошие манеры вам будут нужнее… Кто ж знал, что и вам предстоит учиться хитрости да изворотливости… А как он, кстати, пиратик твой, по мужской части?

— Вы что, рехнулись, мама?! — вспылила Габриэль,

— Да ладно уж, ладно, — хихикнула Марион, — это шутка.

— Не шутите так, мама! — не унималась Габриэль.

— Не буду, не буду, — успокоила ее Марион. — Вот что, дочка, сказать по правде, я ума не приложу, что тебе посоветовать. Попасись-ка ты еще немного, помилуйся со своим непутевым Капитаном (век ему не прощу!), а я пока свяжусь со всей нашей родней, может, кто чего и подскажет. Мой ум хорошо, а полтора лучше, — и с этими словами она прервала связь с обескураженной дочерью.

С неожиданной стороны открылась ей мать в трудную минуту. Прежде Габриэль слышала от нее исключительно добродетельные речи… Лишь однажды, когда Габриэль впервые принимала на своем борту Капитана, мать посоветовала время от времени высылать к нему не одну, а двоих или даже троих Посредниц… Но когда Габриэль ахнула, Марион тут же поправилась: «По очереди…», и дочь так и не поняла, что мать имела в виду, ведь, какие бы обличия Посредница ни принимала, она все равно оставалась все той же Габриэль…

Через некоторое время Марион вышла на связь.

— И наслушалась же я от твоих теток! — сообщила она. — Вот дур-то в нашем роду. Но есть, дочка, Корабли и подурнее. К такой-то тебе и присоветовали твои тетки обратиться, умнее ничего не придумали. Это Клаудия-Гетти-937, похоже, самая большая дура, какую только можно себе представить. Капитана она никогда не знала, а всю жизнь занималась тем, что моталась по задворкам Вселенной да собирала сказки диких странствующих Кораблей. Не исключено, что она что-нибудь слышала о том мире, который разыскивает твой разбойник. А уж если она не поможет, буду ходатайствовать перед двором о дератации тебя судебным порядком…

Надежда всколыхнулась в душе Габриэль, и она, прервав связь с матерью, принялась поспешно вызывать Клаудию. Но та, как назло, не откликалась, и Габриэль уже подумала, что она и вовсе сгинула на своих Диких окраинах… Пока Клаудия все-таки нехотя не отозвалась:

— Ну?

И вновь, переживая позор, не таясь, рассказала Габриэль свою историю, на этот раз совсем чужому Кораблю, воззвав под конец о помощи. Однако черствая Клаудия, не знававшая Капитана, в полной мере оправдала те нелестные рекомендации, которые дала ей мудрейшая Марион.

— Значит, так, — сказала она. — Кое-что об этом мире я знаю… Но задаром ничего не скажу. Вот если вы поведаете мне под запись обо всех своих странствиях с максимальной подробностью, я, пожалуй, помогу вам.

Подавив в себе вспыхнувший гнев, Габриэль рассказала о Клаудии и ее предложении Дур-Шаррукину. Тот, обрадовавшись, как ребенок, велел Габриэль исполнять все требования Клаудии, лишь бы та взамен сообщила, как добраться до вожделенного рая. И Габриэль прыгнула туда, где паслась Клаудиа.

Ох и помучила ее Клаудия, скачивая всю информацию из ее бортовых систем, заставляя и ее, и Капитана, и Дур-Шаррукина, и всех, до последнего пирата рассказывать вслух о виденном. Когда же, наконец, все они выдохлись, Клаудия поводила плавниками и сказала:

— Кое-что, как уже было сказано, об этом мире я знаю. Только сдается мне, что его и нет вовсе. Думаю, этот файл записал сумасшедший.

Габриэль чуть не задохнулась от возмущения, но Клаудия продолжала:

— Однако в системе М-576, чуть левее центра, есть один непримечательный белый карлик, который сейчас готовится стать черной дырой. А по народной примете, если в этот момент помчаться на карлик со сверхсветовой скоростью и не притормаживать, проскочишь в параллельное пространство. Правда, никто оттуда пока не возвращался и подтвердить этого не мог… Но, как я погляжу, терять вам всем все равно нечего: или прорветесь или нет.

— Или нет, — эхом отозвалась Габриэль, но Клаудия продолжала как ни в чем не бывало:

— Спасение в другом мире ждет только того, у кого уже нет никаких шансов остаться в этом. То есть лететь туда надо очертя голову.

— Значит, на верную смерть? — уточнила Габриэль.

— Вот именно, — подтвердила Клаудия, вильнула хвостом и ушла в гиперпространство.

Долго совещалась Габриэль с Бен-Беницианом, и решили они в конце концов, что Клаудия права: терять им тут нечего. Рассказали обо всем Шаррукину, и тот моментально согласился с ними. А дружкам своим, коих он ни в грош не ставил, он просто объявил, что они летят в новое место.

В системе М-576 было все так, как и обрисовала им Клаудия. Чуть левее центра с трудом отыскали они малюсенький белый карлик, который немедленно потащил их к себе всей своей гравитационной мощью. И вместо того, чтобы бежать оттуда без оглядки, Габриэль развернулась к нему носом и поддала газу.

Долго ли, коротко ли мчались они на свою верную погибель со сверхсветовою скоростью, но однажды, Уже того и не чая, выскочили в неизвестное место. Огляделась Габриэль по сторонам, вокруг — ни М-576, ни белого карлика, только позади — мерцающая рваная дыра.

И тут же выходят с ней на связь — кто бы вы думали? — точно, обезьяны эти зеленые! Навстречу им спешат, приветы передают от потомков того самого бедняги-астронавта, на чей файл Дур-Шаррукин напоролся на горе Габриэли. Обезьяны те вокруг корабля летают, крыльями машут — далеко с тех времен-то у них прогресс зашел. К своей планете Габриэль провожают, встречают там, как дорогих гостей.

Шаррукин как ту планету увидел, так давай песню петь и танцевать от счастья.

— Вот и сбылась, — кричит, — мечта всей мое! жизни!

Габриэль его еще раз на всякий случай спросила:

— Выходит, я доставила своих пассажиров по назначению? Это точно то самое место, где ты хотел бы остаться навсегда?

— Точно! — кричит Шаррукин, не чуя подвоха. — Тут мне и помереть не жалко!

— А остальные?

— А их никто не спрашивает! — кричит Шаррукин. — Куда я, туда и они!

— Вот и славно, — отозвалась Габриэль, приземлившись тем временем на мягкую райскую травку. — Мое дело сделано.

И с этими словами она вывернулась наизнанку, почти до самого кончика так, как делают корабли во время ежегодных, предписанных звездным регламентом чисток, так, что все пираты вылетели из ее чрева кубарем. И остался на ее борту лишь Капитан Бен-Бенициан, чья каюта по традиции расположена в этом самом кончике.

В тот же миг взметнулась Габриэль ввысь — к небесной дыре, которая уже начала слегка затягиваться, и вынырнула обратно в наше пространство. Что есть мочи помчалась она прочь от белого карлика и вскоре, преодолев его гравитацию, оказалась в достаточном от него отдалении.

Так и сама она освободилась от злого пирата Дур-Шуррукина, и весь космос на радость честным купцам от него избавила. И притом — и честь свою не уронила» и долгов свой до конца исполнила.

И вернулась она со своим возлюбленным Капитаном в свой родной галактион, и жили они потом долго и счастливо. И плавали они по звездным системам и плодили юные Корабли, пока Бен-Бенициан не сошел на твердь и не обзавелся, наконец, женой и сыновьями, передав свой Корабль в надежные руки.

… - А к чему я все это рассказала? — оглядела Аджуяр соплеменников («Действительно?» — подумалось мне). — Да к тому, что и нам следует честно выполнять данные нами обязательства. Не мы ли когда-то выбрали Чечиглу Рому джузатаманом? Мы, ромалы. И я, между прочим, была против, вы все это помните… Но мы сделали это, так стоит ли теперь обсуждать, как он одет и с кем якшается? А судьба, как вы поняли из этой легенды, благосклонна к тем, кто умеет держать свое слово.

Цыгане переглядывались и о чем-то негромко переговаривались. Внезапно в их поведении произошло какое-то неуловимое изменение. Словно некое количество перешло в новое качество. Трудно объяснить, по каким признакам, но вдруг стало отчетливо видно, что толпа передо мной уже утратила настороженность и неприязненность.

Еще более, чем я, чуткий к настроению своего табора Гойка облегченно вздохнул и сказал, обращаясь ко всем:

— Давайте готовиться, ромалы. Перед нами стоит нелегкая задача. Первый шаг на пути служения новому Царю — взять на абордаж правительственный корабль и освободить из рюриковского плена царицу и царевича. Это дерзкий и опасный шаг, ромалы. Но мы сделаем его.

Как взять на абордаж корабль, готовый в любой миг уйти в гиперпространство? Я-то думал, подобный подвиг относится скорее к легендам времен королевства Идзубарру. Ан нет.

— Совершеннейшее безумие! — вскричал дядюшка Сэм, когда Гойка рассказал, каким образом джипси это делают. Точнее говоря, делали, так как последний такой случай произошел давным-давно. Честно говоря, мне тоже стало не по себе.

— А если они не послушаются? — распалялся дядюшка. — А если они не поверят нам и все-таки нырнут?!

Для обсуждения операции мы переместились на Петушки, в просторный кабинет начальника «пчеловодов».

— Вряд ли, — с каменным лицом отозвался Гойка.

— Вряд ли?! — завопил дядюшка, и в интонациях его голоса стала явственно проступать заячья составляющая. — А если все-таки?!

— Вы боитесь за свою шкуру, — констатировал Гойка. Но промахнулся.

— Уж точно не за свою. Я с вами так и так не собирался лететь, потупившись, честно признался дядюшка. — Я нынче не в том душевном состоянии. Как бы иллюстрируя этот свой тезис, он вынул из нагрудного кармана морковку, пару раз демонстративно хрустнул ею и продолжил: — Но для тех, кто собирается участвовать в этой операции, то, что вы предлагаете неоправданно высокий риск.

— Не такой уж высокий, — покачал головой Гойка. — Вы ведь оседлые люди, все одинаковые. Те, кто держат в плену на своем корабле царицу и царевича, боятся за свои шкуры точно так же, как вы. И кстати, в последнее время ваши соплеменники стали еще трусливее, чем раньше. Не скажу, что все, но те, кто занимают высокие чины, совершенно точно, трусливы, как зайцы.

Последнюю фразу он произнес подчеркнуто значительно, и Аджуяр глухо хохотнула, но в беседу вмешиваться не стала. Тем временем дядюшка, наклонившись к самому моему уху, мрачно шепнул:

— Бессмертные…

Я понял, что он хочет сказать. Высокие государственные чиновники, получившие от Рюрика дар бессмертия, стали в связи с этим чрезвычайно осторожны, а проще говоря, трусливы…

Я кивнул в знак того, что понял дядюшку, и предложил:

— Давайте не будем спорить. Когда-то ради достижения цели вы рискнули существованием мира. И сейчас у нас нет иного выхода, кроме того, который предлагает Гойка. — Дядюшка недовольно передернул плечами, но промолчал. Однако мы должны сделать все, чтобы свести риск к минимуму. Прежде всего следует составить список необходимого оборудования. Та рухлядь, которой пользуются джипси, может подвести в любой момент.

— Это так, — кивнул Гойка. — Я сам составлю этот список. В какую сумму мы должны уложиться?

— Пусть сумма вас не волнует, — вяло махнув ладошкой, заверил дядюшка и обернулся к Филиппу, ища поддержки: — Ведь так?

Еще бы. Заводы-то работают…

— Да, но до разумных пределов, — отозвался Филипп. — Приобретение новых кораблей, например, мы не потянем.

— А где, кстати, ваш суперкорабль? — не совсем к месту вспомнил я.

— Я бы и сам хотел это знать, — отозвался дядюшка. — Но думаю, интересоваться не стоит. В конце концов он свою роль выполнил.

— В то же время, — перебил нас Филипп, пощипывая бороду, — мы можем предоставить для оперативных целей наши «призраки», они ведь на порядок выше классом, чем те корабли, которыми пользуются джипси.

— Нашим будет сложно управиться с новой техникой, — возразил Гойка задумчиво, — но совершить эту операцию на «призраках» было бы, конечно, сподручнее.

— Можете располагать нашими пилотами, — заверил Филипп. — Это отличные специалисты, преданные и бесстрашные.

— Не знаю… — с сомнением покачал головой Гойка.

Вновь вмешался я:

— Это так, Гойка, поверь мне. Эти люди не знают страха. Но пусть к каждому из них в качестве второго пилота приставят капитана-джипси. Тогда и остальным твоим людям будет спокойнее. Это надо сделать как можно быстрее, чтобы и они успели немного подучиться… Сколько кораблей будет задействовано?

— М-м-м, — нахмурился Гойка. — Хватило бы и одного. Но вообще-то — чем больше, тем надежнее. Можно расположить их по периметру…

— Пусть будет три, — предложил я.

Гойка согласно кивнул.

— В одном из кораблей вторым штурманом полетишь ты, — заявил я, и Гойка снова кивнул, — во втором — я… — Гойка удивленно встрепенулся, а дядюшка Сэм даже поднял руку, пытаясь что-то возразить, но я жестом остановил их: Сказанное мной обсуждению не подлежит. Я — джипси, и у меня уже есть некоторый опыт.

— Я буду вести корабль с вами, — явно беря пример с меня, безапелляционно заявил Филипп.

Я кивнул и вновь обернулся к Гойке:

— Побыстрее подгони сюда еще одного пилота, самого лучшего и бесстрашного, какой только у тебя есть, и с завтрашнего дня начнем тренировки. И составь список необходимого.

— Хай, Чечигла, — крутанул ус Гойка, — пусть будет так. — И я с удовольствием отметил, что это тот, прежний Гойка, которого я знал раньше. Пелена отчуждения между нами наконец-то рассеялась.

— Я полечу с тобой, — заявила Аджуяр.

И я, памятуя о ее способностях к гипнозу, спорить не стал.

Обучение нас с Гойкой и третьего джипси — молодого хмурого парня по имени Бисер заняло неделю, в этот же срок было произведено дооборудование «призраков» невероятно дорогими абордажными устройствами. Приспособления эти были жуткие оснащенные автопилотом шлюпки с псевдомагнитными присосками, смертоносным термоядерным грузом порониевого гипертоплива внутри и тянущимися от него внутрь наших кораблей коммуникационными шлангами-предохранителями.

«Псевдомагнитные присоски» — это такие штуковины, которые, будучи включенными, накрепко липнут к любой, независимо от материала поверхности. Тот, кто назвал внешние шланги «предохранителями», имел довольно извращенное чувство юмора. Уместнее было бы назвать такой шланг взрывателем, а еще точнее «чекой». Ведь стоит перерубить или порвать его, и произойдет взрыв. Все это джипси выдумали сами и когда-то, сотни лет назад, в период буйного освоения космоса, активно использовали. Свидетелей при этом не оставалось, и техника абордажа была фирменным цыганским секретом. Но даже Аджуяр призналась мне в том, что на ее памяти эти адские машины в ход не шли ни разу.

Нащупать позывные корабля-тюрьмы Ляли и Ромки не составило труда, и три наших «призрака» с джипси и «пчеловодами» на борту двинулись подальше от Петушков, готовясь к гиперпрыжку.

— припомнилась мне песня, которую распевали мы пацанами младших классов, даже не зная, что это музыка американского певца Платтера. «Шестнадцать тонн…» Шестнадцать тысяч тонн не хотите?..

Я нервничал, был мрачен и, похоже, вид имел грозный, потому что заметил, что окружающие избегают лишний раз ко мне обращаться.

— еще одна песенка из детства.

То, что мы собирались предпринять, по сути, напоминало захват авиалайнера террористом, держащим в руках гранату с сорванным кольцом: «Если вы попытаетесь обезвредить или убить меня, мои пальцы разожмутся, и вы погибнете вместе со мной!..» Поскольку этот гипотетический террорист находится не в салоне авиалайнера, а снаружи, то еще неизвестно, кто рискует больше — он или те, кто внутри…

Нервы мне будоражила не только смертельная опасность, грозящая мне и моей семье, но и мысль о том, что, если операция все-таки пройдет успешно, я наконец-то обниму Лялю, увижу сына, который, конечно, даже не узнает меня. Да я и сам не знаю, как он теперь выглядит.

… Мы вынырнули из гиперпространства в установленных координатах, на безопасном друг от друга расстоянии и связались.

— Вижу цель, — сообщил Бисер.

Мы и сами успели зафиксировать на звездной карте светящееся пятнышко судна. И тут же из модуля связи, стереоэкран которого оставался черным, послышался резкий незнакомый голос:

— Внимание! Корабли типа «Призрак»! Именем государя-императора нашего Рюрика Четвертого сейчас же отзовитесь, иначе мы незамедлительно откроем огонь без повторных предупреждений!

— Паскудники… — услышал я тихий голос Аджуяр за своей спиной и понял, что ее так рассердило. Люди Рюрика не включают визуальную связь. Похоже, они уже предупреждены о том, что на вооружении их противников, то бишь нас, имеется сильный гипнотизер.

— Слышу вас, — поспешно откликнулся Филипп, и что-то подобное выкрикнули Гойка и Бисер.

— Прекрасно, — заявил все тот же, голос, — в таком случае сообщаю, что вы находитесь в недопустимой близости от правительственного крейсера особой важности. Подготовьтесь к гиперпрыжку на сто парсеков в любом направлении. Если спустя три минуты ваш корабль останется в зоне нашей видимости, согласно специальному повелению государя вы будете уничтожены огнем бортовых орудий. Повторяю: в вашем распоряжении три минуты. Время пошло.

Филипп беспомощно оглянулся на меня. На такой поворот мы не рассчитывали, это был удар ниже пояса. Лучшее, что мы можем сделать сейчас, — выполнить требование людей с крейсера и тихо удалиться. Но я не мог заставить себя сделать это. Слишком долго я размахивался, чтобы даже не попытаться ударить… Времени на раздумье не было.

— Приготовься к прыжку, — скомандовал я, — но не спеши.

— Эй, эй… — услышал я Гойкин голос и, склонившись к микрофону, перебил его:

— На крейсере! Передайте своему самозванцу Рюрику, что на одном из кораблей, которые вы видите, находится законный наследник трона, отпрыск династии Романовых, Роман Михайлович Безуглов, царь всея Руси. Пусть он сам выйдет со мной на связь. Я готов вести переговоры, но только на высшем уровне.

Ответа не последовало, раздавались лишь слабые эфирные пощелкивания. Я глянул на бортовой хронометр и поспешно продолжил:

— Ответьте, как поняли меня! Если через сорок секунд я не получу ответа, мы будем вынуждены выполнить ваш приказ и уйдем в гиперпространство. И больше ни о каких переговорах не будет речи!

— Вас понял, — моментально откликнулся тот же голос, ставший еще более резким. — Предупреждение отменяется. Оставайтесь в зоне видимости и ожидайте связи с Москвой.

Филипп облегченно откинулся на спинку пилотского кресла. Но тут же встрепенулся:

— А если все-таки пальнут? Без предупреждения!

— Мы знали, на что шли, — пожал я плечами, бравируя, хотя все внутри меня словно бы заледенело или даже покрылось инеем. — Не должны. Рюрик — из породы игроков.

— Из волчьей породы, — неожиданно дал о себе знать сидящий по правую руку от меня молодой рыжеволосый стрелок, тот самый, бок о бок с которым мы летали выручать дядюшку Сэма. Этого болвана с ушками, уверенного в том, что его подчиненные не посвящены в тайну природы Рюрика. — Сейчас мы наконец-то увидим его. Давненько я мечтал об этом.

Я прочел в зеленых глазах стрелка гибельный азарт… Мальчишка оказался дьявольски проницательным. Не прошло и пяти минут, как вспыхнул экран, и я увидел лицо.

Лучше бы мне никогда не видеть его.

Такие страшные, сосущие глаза не могли принадлежать человеку.

Лирянин имел серовато-белесую кожу, морщинистыми складками покрывавшую тонкую безгубую физиономию и лысый череп. Густые брови и остроконечные уши делали бы его облик комичным, если бы не этот жуткий взгляд… Я не мог определить цвет его глаз. Я почувствовал, как весь, с ног до головы, покрываюсь противным, липким потом.

Оборотень усмехнулся, внимательно оглядел меня и обратился низким, утробным голосом, произнося шипящие с неестественным нажимом:

— Какой тощ-ченький… Ну и ч-щто тебе нужно, Щ-ченок?

— Па-а… — начал я и задохнулся. Сглотнул и обнаружил, что во рту пересохло напрочь. — Поговорить, — все-таки сумел я выдавить из себя.

Я глянул на Филиппа и увидел, что тот, вцепившись рукой в бороду, вжался в кресло и, похоже, вот-вот хлопнется в обморок. Блин! Я веду себя сейчас, как маменькин сынок из интеллигентной семьи, остановленный в глухом переулке группой хулиганов-старшеклассников… Внезапно из-за моей спины раздался возглас Аджуяр:

— Усни!

Краем глаза я заметил, что она вскинула руку в своем фирменном жесте. Рюрик осклабился:

— Так вот кто мутит разум моим офицерам — эта старуха со змеиным взглядом. Глупая. Ты что же, всерьез вознамерилась подчинить себе волчью волю?! Эй, щенок, — обратился он ко мне, — вели этому мешку с костями убраться в трюм, иначе вам не поздоровится. Если она еще раз сунется к экрану, вас обстреляют без предупреждения, как собирались с самого начала.

Я оглянулся, но Аджуяр и без моего приказа поспешила вон из рубки.

— Так о чем ты хотел говорить со мной? — поднял брови Рюрик, и стало ясно, что ситуация его весьма забавляет.

— У нас есть о чем поболтать, — собравшись, наконец, с духом, отозвался я. — Но разговора не будет, пока мы находимся в таких разных условиях.

— Мы и не можем быть в равных условиях.

Внезапно лицо Рюрика неестественно деформировалось, челюсть хищно выдвинулась вперед, и два ряда алебастровых зубов обнажились до синеватых десен:

— Я — охотник, а вы — дич-щь. Наши условия различны исконно. Такова наша природа.

— Возможно, — отчего-то метаморфоза оборотня не напугала меня, а, наоборот, почти успокоила. Когда он больше походил на человека, он был страшнее, а теперь все встало на свои места. На каждого волка есть свой охотник. — Но переговоры я буду вести только тогда, когда хоть что-то буду держать под контролем.

— Что конкретно? — лицо Рюрика вновь стало почти человеческим. — И зачем мне это нужно?

Мысли в моей голове вертелись судорожным хороводом. Он идет на переговоры, и это уже, пусть и робкий, но шаг к победе. Я отчаянно блефую, но он до сих пор не понял этого или делает вид, что не понял, а значит, все равно идет у меня на поводу… Но что, что я должен ответить ему сейчас?! Зря я ввязался, надо было отступить сразу… Идея появилась неожиданно… Правда, поворот был слишком крутым, он мог показаться глупым и насторожить вурдалака… Но других вариантов у меня не было.

— Ладно, — заявил я, чувствуя, как ненатурально звучит мой голос. — Хватит нам играть в кошки-мышки. Не в моем положении говорить с позиции силы. Я блефовал, надеясь на способности старухи, но теперь вижу, что получить больше, чем я рассчитывал с самого начала, не выйдет.

— Ну, и?..

— Я хочу поменяться местами с женой и сыном.

Рюрик молча, изучающе смотрел на меня.

— Я хочу перейти в тот корабль, где сейчас находятся они, а они перейдут в мой, — пояснил я.

— Смысл?

— По-другому мне их не спасти, вот и весь смысл. Или это не так?

— Так, так, — кивнул Рюрик. — Но что помешает мне просто-напросто убить тебя, как только ты окажешься в моих руках?

— Ничего, — согласился я. — Но для меня главное, чтобы в безопасности были они.

— Люди, — осклабился Рюрик. — Слабые людишки…

— Ты думаешь, что, заполучив меня, сам будешь в безопасности?! — выкрикнул я, симулируя истерику. — Мой сын будет спрятан в надежном месте, он вырастет, и у него, в отличие от меня, будут развязаны руки! Он достанет тебя! Я не сумел, но он достанет! Он истребит весь твой собачий род, тогда как ты получишь одного меня!

Рюрик не был склонен ни к полемике, ни к оскорблениям, спокойствием подчеркивая свою силу.

— Меня устраивает твое предложение, — отозвался он.

Еще бы. Такая отсрочка! Ведь оборотень уверен, что, заполучив меня, он затем без труда найдет Лялю и Ромку и возьмет их голыми руками… Или ему просто нравится эта игра в поддавки?..

— Как ты это представляешь себе технически, щенок? — продолжал Рюрик.

— Твои люди на корабле слышат меня? — спросил я, делая вид, что взял себя в руки, но слегка обессилел от давешней вспышки и сознания безнадежности ситуации.

— Да, слышат, — отозвался Рюрик.

— Я хочу убедиться в этом.

— Генерал, включитесь.

«Генерал», — отметил я про себя. — Разумеется, бессмертный, а значит, трусливый.

Стереоэкран разделился пополам, и во второй половине возникло туповатое и бледное от напряжения лицо пожилого астролетчика, облаченного в форму с золочеными лампасами.

— Генерал, — обратился к нему Рюрик, — если на экране появится старуха, уничтожьте их корабли.

Тот кивнул. Рюрик продолжал:

— Вы слышали, о чем мы беседовали с этим милым юношей?

— Да, я все слышал, — заверил тот и, надувшись от собственной важности, обратился ко мне. — Каким образом мы произведем обмен?

— Минутку, — приостановил я его и, включив громкоговорящую связь, объявил: — Аджуяр! Это я — Роман. Не вздумай появиться в рубке! Ни при каких условиях! Кто-нибудь из экипажа, последите за ней. Если она войдет в рубку, нам всем конец! — Я отключил переговорник и взглянул на генерала: — Что вы спросили?

— Каким образом мы произведем обмен? — повторил он.

— Значит, так. Прежде всего уясните себе, что ваше судно находится под прицелом трех моих кораблей, — и это было истинной правдой. — Пилоты слышат нас. Мой корабль приблизится к вам, мы произведем стыковку, я перейду к вам, а ваши пленные пересядут сюда, на мое место.

Внезапно в наш разговор вклинился взволнованный голос дядюшки Сэма (говорят, «взволнованный» на иврите означает «мудак»):

— Что вы творите! Не порите горячку! Это предательство!

— Филипп! — рявкнул я. — Отключите этого кретина!

Рюрик вновь ощерился в улыбке:

— А вот и мой беглый советник… Травоядные сбиваются в стада…

Филипп тем временем сделал короткое движение и сообщил:

— Он больше не помешает.

А ведь дядюшка — его непосредственный начальник. И к тому же Филипп-то, наверное, тоже думает, что я не блефую, а и впрямь решил пожертвовать собой. В таком случае его преданность мне безгранична…

Вся эта катавасия дала возможность рюриковскому генералу обдумать сказанное мной, и он, натянуто улыбнувшись, заявил:

— Стыковка вовсе необязательна. Вы можете воспользоваться шлюпкой…

— Не держите меня за идиота, генерал, — отозвался я. — Миг — и вы в гиперпространстве… Если же мой корабль будет к вам пристыкован, вы не сможете уйти, не повредив собственное судно.

— Я могу дать слово офицера…

Мы — я, Филипп и рыжий парнишка стрелок — захохотали одновременно. «Маркес, Борхес, Кортасар отвечают за базар» — мое любимое двустишие в бытность студентом-филологом… Краем глаза я заметил, что лающим смешком разразился и Рюрик.

— Делайте так, как он велит, — продолжая ухмыляться, скомандовал оборотень. Приведите в боевую готовность весь свой экипаж. Если щенок смухлюет, уничтожьте и его, и все его семейство. И успейте при этом обстрелять его корабли первыми. Если все будет чисто, дайте им уйти.

— А если смухлюете вы, генерал, рванем все вместе, — заверил я.

Затравленно глянув на меня, генерал кивнул:

— Приближайтесь и приготовьтесь к стыковке. Мы не хотим кровопролития, добавил он почти просительно и тут же, отвернувшись в сторону, отдал распоряжение по интеркому: — Подготовить стыковочный терминал! Всем принять боевую готовность!

Мы переглянулись с Филиппом, и тот еле заметно кивнул мне. Ну, слава богу! Он понял мой замысел и не считает меня камикадзе! Я отстегнул ремни кресла и вышел из поля зрения камеры модуля связи, чтобы создавалось впечатление, что я отправился готовиться к высадке.

Медленно, на реактивной тяге, наш корабль подплыл к махине крейсера. До стыковочного терминала оставалось сотни полторы метров, когда Филипп нажал заветную кнопку, и абордажный шлюп, оторвавшись от нашей поверхности, но словно пуповиной связанный толстенным кабелем с нашим кораблем, прилип к боку крейсера.

— Что это?! — выпучив глаза, вскричал военный, почувствовавший мощный удар в обшивку. — Вы что, не обучены стыковке?! Вы повредите мне корабль! Вы же сами настояли на стыковке, так какого черта вы отстегнули шлюпку?! Немедленно отзовите ее и повторите действие!

Я мигом вернулся в кресло, и при виде меня глаза у генерала вылезли на лоб окончательно. Чтобы не дать ему успеть совершить необдуманные поступки, я повелительно рявкнул:

— Спокойно! Главное, не делайте резких движений, генерал! Слушайте меня внимательно. Сейчас на поверхности вашего судна находится мощный термоядерный заряд. Как говорится, «большому кораблю — большая торпеда»… Если вы уйдете в гиперпространство, кабель запала, вы должны видеть его посредством камер внешнего обзора, оборвется, и, где бы вы ни вышли в реальность, вашу посудину разнесет в щепки! Вам это надо?!

Второй и третий «призраки» уже неслись к нам.

— Я не понял! — взвизгнул генерал. — Что все это значит?! Вы мухлюете?!

Двойной удар потряс его судно.

— Чего тут непонятного? Конечно, мухлюю. Еще два термоядерных заряда той же мощности у вас на брюхе, — сообщил я. — И повторяю, стоит запалам оборваться, и вы превратитесь в сверхновую! У вас случайно не наблюдается болезненной склонности к суициду? Тогда сдавайтесь, искренний мой совет. Пленным гарантируем жизнь.

— Полный вперед! — прорычал Рюрик.

Еще бы! Он-то был где-то далеко от этого места. Скорее всего в Кремле, если таковой еще имеется.

— Я приказываю! — орал он.

Как это было бы удобно для него — укокошить и меня, и царевича, пожертвовав лишь одним жандармским крейсером и его экипажем. До последнего момента он, похоже, с удовольствием играл со мной. Но игра вышла из-под контроля: его партнер по шахматной партии вдруг вынул из кармана пистолет…

Склонности к суициду генерал явно не имел. Он, наконец, сообразил, в какой попал переплет, и говорил теперь только со мной, не обращая ни малейшего внимания на выкрики Рюрика:

— Ваши пилоты достаточно опытны?! — умоляющим голосом простонал он. — Мой корабль вращается, это может привести к обрыву одного из кабелей!

— Не дрейфьте, генерал, — успокоил я его. — Нам наши жизни тоже дороги, хоть они и не такие длинные, как ваши. Все мы сейчас на волоске от смерти, и спасти нас могут только полное спокойствие, выдержка, ваша безоговорочная капитуляция и синхронность наших действий.

— Я сожру вас всех!!! — рычал Рюрик, и морда его сейчас даже отдаленно не напоминала человеческую. И его серый череп, минуту назад голый, как футбольный мяч, и лоб, и щеки буквально на глазах покрывались жесткой клочковатой шерстью.

— Отключите эту собаку, генерал, — велел я. — Она мешает нам понимать друг друга.

Военный сделал суетливое движение, и его раскрасневшееся лицо теперь полностью заняло весь экран.

— Мы сдаемся без всяких условий, — бойко заговорил он, слегка заикаясь. «Он» и «Гири» — японские добродетели явно были чужды ему. — Нам нужно действовать быстро и слаженно. Минут через пятнадцать-двадцать здесь будет весь царский флот, и — я знаю! — они расстреляют нас всех без разбора, не задумываясь — своих и чужих!!!

— Я рад, что мы нашли взаимопонимание, — заверил я. — Главное, не суетитесь. Мы все успеем. Готовьте шлюзы. Принимайте гостей, бросайте оружие, подставляйте руки для наручников. Как только ваш корабль будет полностью в нашей власти, мы отключим взрыватели и смоемся отсюда куда глаза глядят.

— Ну, быстрее же! — завопил генерал. — Вот мои руки! Нужно успеть! Это чрезвычайно важно!.. И кстати, я прошу у вас политической защиты!

Еще бы! Попадись он теперь Рюрику в лапы, тот, как и обещал, сожрет его в прямом и переносном смысле.

Я дал команду, и из «призраков» посыпались Гойкины головорезы в одноместных спасательных капсулах. Для полноты средневековой картины им не хватало только абордажных крючьев.

Итак, хоть операция прошла и не так гладко, как было запланировано, но закончилась она успешно. Мы отыграли основные фигуры, взятые у нас в прежних партиях. Но это не победа, счет пока что — ноль-ноль. Решающая схватка нам только предстоит. Но перелом уже наметился достаточно явственно… Главное — не расслабляться.

— Я был не прав, Чечигла, — услышал я голос позади и, обернувшись, обнаружил за своей спиной Зельвинду. Его осунувшееся лицо светилось улыбкой, и, если бы не худоба, он был бы похож на себя прежнего. Однако зачем он здесь? Формированием экипажей занимались Филипп и Гойка. Я глянул на «пчеловода», и тот, догадавшись о том, что я хочу его спросить, объяснил:

— Ваш друг джипси уговорил меня взять этого человека на борт нашего корабля. Он сказал, что его опыт может помочь нам в непредвиденной ситуации…

— Но вы справились сами, — вновь ухмыльнулся Зельвинда. — На самом деле, Рома, все не так. Ha самом деле я должен был убить тебя, если ты окажешься предателем. Я рад, что наша предосторожность оказалась излишней. Возьми мое оружие и, если хочешь, зарежь меня за то, что я не доверял тебе. Так я решил.

С этими словами он выдернул из-под кушака магнитоплазменный кинжал и протянул его мне.

— Оставь нож себе, — отодвинул я его руку. — Он еще послужит престолу, друг.

— И между нами не будет обиды?

— Даже тени ее.

Зельвинда сунул кинжал обратно в ножны, вскинул голову, глянул на меня почти таким, как когда-то задорным взглядом, а затем щелкнул ногтем по колечку в носу и под аккомпанемент мелодичного «Дзин-н-нь!» заявил:

— Как ты эту облезлую собаку, а?! Я горжусь тобой. Ты принес беду в жизнь моего табора, но ты принес в нее и цель… Моя жизнь принадлежит тебе. Государь.

Отыграна еще одна фигура.

Сам я на крейсер не перебрался, так как толку от меня там было бы мало, наоборот, я только мешался бы под ногами. Так, собственно, и было запланировано с самого начала. Управление крейсером, отключив его радиомаяки, взял на себя Гойка (само собой, на парус его настоящим Рюриковым пилотом). И уже минут через пять его длинноусая физиономия появилась на стереоэкране:

— Хай, Чечигла! Чего ждете?! Прочь от нас в безопасное место и ныряйте!

Вот же уродец! Ведь знает прекрасно, чего мы ждем. Мы должны были убедиться, что у него все в порядке и наша помощь не потребуется.

Псевдомагниты были отключены, и начиненные поронием шлюпки, осторожно подтягиваемые за шланги-предохранители, вернулись на «призраки».

— Ваше величество, — обернулся ко мне Филипп, — я хочу задать вам один вопрос..

— Валяй.

— Вообще-то их два.

— Или три?

— Два. Точно два. Можно?

— Я же сказал тебе: валяй.

— Ага. Ну ладно. Так вот. Вы верите в судьбу? Это — первое. И второе: почему у вас все получается?

Хм. «Все…» Например, угробиться насмерть в банальном ДТП. Оказаться пленником грабителей-цыган. Потерять жену и сына…

— Вопрос о судьбе оставим без ответа. Я не знаю его. А вот про «все получается»… Правильнее сказать, почему мне удается выкручиваться из безвыходных ситуаций, после того как я неминуемо вляпываюсь в них. Дело, наверное, в том, что я родился в России двадцатого века. В этой стране и в это время все мы занимались единственно тем, что выкручивались. Но тогда у меня не было нынешних возможностей. Ни для того, чтобы выкручиваться, ни для того, чтобы вляпываться.

Сперва на реактивной тяге, а затем на поглотителях корабли разошлись в три стороны на безопасное от крейсера и друг от друга расстояние и, установив координаты входа, провалились в гиперпространство.

… Кабинет начальника «пчеловодов», который стал теперь моим кабинетом.

Она была облачена в форменный комбинезон царского космофлота, без погон. Она была чертовски красива, но по-другому, не так, как я привык. Черты ее лица заострились, кожа побелела, а волосы были коротко острижены. В ней не осталось ничего от той милой кокетливой девушки-цыганки с пухлыми щеками и губами, которую я любил. Но остались чуткость восприятия и проницательность. Она моментально расшифровала мой взгляд:

— Я стала другая, Роман Михайлович? — шагнула она ко мне. И одного этого шага было достаточно, чтобы заметить откуда ни возьмись появившуюся в ней величественную грацию.

— Да, Ляля, — признался я и, обняв, погладил жесткие волосы. Голос выдал мое волнение, но я и не собирался скрывать его. — Я так скучал без тебя.

— Я стала другая… — повторила она глухо, уткнувшись лицом мне в грудь. Потому что… Потому что я защищалась. Каждый день. Каждую секунду. И моим единственным оружием была гордость. Я не могла им позволить думать о себе, как о женщине… Как о джипси, как просто о человеке. Я должна была оставаться ЦАРИЦЕЙ даже во сне. Я не плакала. Я ни разу не плакала!!! — вдруг закричала она и, обхватив меня руками, безудержно разрыдалась. — Я… я… И Ромка… пыталась она что-то сказать сквозь слезы, но безуспешно.

— Что ты, что ты, милая, — все так же гладил я ее волосы и никак не мог найти подходящих слов. — Кстати, где Ромка? Я хочу видеть сына…

Стоящий неподалеку Гойка сообщил:

— Мы не посмели будить царевича, и пока что он находится на нашем корабле.

— Хорошо, — кивнул я. — Будьте любезны, оставьте нас с супругой наедине.

— Я понимаю вас… Но ситуация не терпит промедлений, нас ищут, осторожно напомнил Филипп, — вы назначили военный совет… — он подчеркнуто медленно двинулся к двери.

— Десять минут, — бросил я ему вдогонку. — Через десять минут я буду с вами.

Внезапно Ляля откинулась назад и, утерев слезы ладонью, твердо сказала:

— Ваше Величество, я не смею отнимать у вас эти десять минут, которые необходимы для свершения срочных государственных дел.

— Ляля… — попытался я возразить, но она закрыла мне рот рукой и, понизив голос, отозвалась:

— Я в порядке, милый, — она тряхнула стриженой головой так, словно хотела разметать несуществующие кудри. — Впереди у нас целая жизнь, и я еще успею наплакаться на твоей груди… Ты позволишь мне присутствовать на совете? Я знаю многое из того, чего не знает никто из вас.

— Конечно, — согласился я, чувствуя ноющую боль в груди. — Филипп! остановил я бородача на пороге. — Вызывай всех, кто нам нужен.

— Все уже ждут в коридоре, — откликнулся он, глядя на Лялю с восхищением.

— … и я считаю, что находиться на Петушках для нас сейчас небезопасно, закончил дядюшка Сэм.

В кабинет набилось человек тридцать. Тут были и «пчеловоды» и джипси.

— Не согласен, — возразил Филипп. — Наша ставка до сих пор не зафиксирована, и лично я не представлю себе места безопаснее.

Похоже, он окончательно перестал признавать за дядюшкой главенство. И я, пожалуй, склонен узаконить такое положение.

— Космос, — раздался надтреснутый голос Аджуяр из дальнего угла. — Вот единственное безопасное место. Табор джипси никогда не привлекал к себе внимания…

— Так было раньше, — возразил Гойка. — Сейчас все не так. Они шмонают нас при всяком удобном случае.

— К тому же табор не может не обращать на себя внимания жандармов, если в караване присутствуют три суперсовременных «призрака» и правительственный крейсер, — добавил я. — А бросать их нельзя, они нам еще очень пригодятся.

— Позвольте сказать мне, государь, — попросила слово Ляля.

Лица присутствующих обратились к ней. Большинство из них при этом выражало недоверие. Ох, зря она вмешивается. Не хватало только, чтобы мои люди перестали воспринимать ее всерьез…

— Мне кажется, — начала она, — что безопасность нам могут гарантировать только какие-то козыри на руках.

Дураку ясно! Но откуда у нас, интересно, возьмутся такие козыри?.. Я только пожал плечами, однако дядюшка Сэм, похоже, не разделял моего скепсиса.

— Какие, например, козыри? — насторожился он.

— Мы должны действовать так же, как Рюрик, — отозвалась Ляля. — Нам нужны заложники, кто-то, кто ему дорог.

— Ему никто не дорог! — воскликнул дядюшка Сэм, и окружающие зашумели.

— Неправда! — покачала головой Ляля. — Как бы жестоки ни были лиряне, я уверена, они точно так же дорожат своими детьми, как мы с вами.

Как раз в этот миг на пороге кабинета появился… Карл Маркс. Сходство было разительным, лишь мгновение спустя я сообразил, что это — заросший усами и бородой Брайан. И за руку он держит пацана… Моего Ромку!

— Капризничает, — сообщил Брайан. — Говорит, если я не приведу его к отцу, он велит мне немножко отрубить голову.

Мальчуган, отпустив руку своего пролетарского воспитателя, побежал ко мне. Я присел, чтобы обнять его, но он, проскочив мимо, обхватил Лялины ноги и, осторожно глядя на меня, спросил:

— Мама, этот дяденька — царь?

— Да, милый, — усмехнулась Ляля, беря его на руки.

— Значит, он — мой папа?

— Да, конечно.

— Тогда пусть папа прикажет Брайану побриться, а то он колючий, — заявил пацан, а когда вокруг захохотали, он засмеялся вместе со всеми, победно оглядываясь по сторонам.

— Посиди на руках у отца и помолчи, — сказала Ляля, улыбаясь, и передала Ромку мне. А сама вновь обратилась ко всем: — Возможно, лиряне и не испытывают тех нежных чувств к своим детям, какие испытываем мы, но к вопросу продолжения рода они не могут относиться несерьезно. Это вопрос выживания вида.

— Ты мне купишь бластер? — шепотом спросил меня Ромка на ухо.

— Тс-с, — приложил я ему к губам палец, чувствуя, что мое сердце колотится так, что готово выскочить из груди. И кивнул, мол, «да, куплю».

— Совершенно случайно, — продолжала Ляля, — я узнала, что дети привилегированных лирян воспитываются и учатся на специально оборудованной для этого планете Блиц-12ХЬ. И прежде всего мы должны захватить именно ее, а уж после того думать обо всем остальном.

— Откуда эта информация? — недоверчиво прищурился дядюшка.

— Не считаю необходимым перед кем-либо отчитываться, — парировала Ляля.

— Скорее всего, нас уже ждут там! — воскликнул дядюшка, мстительно покосившись в ее сторону.

— Если я верно понимаю вас, вы предполагаете, что я пытаюсь заманить всех нас в ловушку? — В голосе Ляли звучал лед, и я почувствовал гордость за нее. Нет, не зря она включилась в разговор… Как изменил ее рюриковский плен… Возможно, я потерял любимую женщину, но зато приобрел хладнокровного стратега. А в нынешнем положении второе, пожалуй, ценнее первого…

— Нет, что вы, — смутился дядюшка, порывисто выдернул из-за пазухи маленькую морковку, нервно откусил кончик, пару раз хрустнул и закончил: — Я лишь думаю о нашей безопасности.

— Да, — вмешался Филипп, на этот раз приняв сторону дядюшки. — Это очевидно. По вашей же логике. Если лиряне бережно относятся к своим детям, то планета надежно защищена.

— Посмотрим, — проговорил я тоном, не терпящим возражений. И Филиппу не осталось ничего другого, как только пожать плечами.

Глава 3 ВОЛЧАТА

Обсуждая вопрос, как именно мы будем действовать, от идеи вновь прихватить с собой напичканные поронием шлюпки отказались. Дважды этот номер не пройдет, а с чудовищной взрывчаткой на борту мы были слишком уязвимы. Тем более что сейчас в ней не было и особой необходимости, ведь теперь мы обладали огневой мощью захваченного крейсера, а этого вполне достаточно, чтобы разнести в пух и прах любую планету. Пилотов наших «призраков» тут же отрядили к их кораблям избавляться от смертоносных приспособлений. Остальные отправились отдыхать.

С операцией по захвату Блиц-12ХЬ тянуть не следует. «Блиц» — очень подходящее название. Быстрота и внезапность — вот метод, который может принести победу… Но участники прошлой операции были измотаны, и мы решили взять двенадцатичасовой тайм-аут. Только Гойке предстояло отсыпаться в другой раз: сейчас он занялся спешным переводом всей боеспособной части своего табора в захваченный крейсер.

Мне, правда, тоже поспать удалось совсем мало. О чем я ничуть не жалел.

Слишком хорошо. Так хорошо, что появилось нелогичное чувство вины перед всем тем, что я помнил о Ляле прежней и что еще недавно надеялся вернуть. Зато она теперешняя не ревновала меня к себе прежней. Ведь она изменилась только в моих глазах, а для себя она осталась собой. Лишь мягкая ее нежность превратилась в неистовую страсть, а жертвенность — в четкое знание собственных желаний. Мне нравилось все это, но было жаль чего-то, чего уже не будет никогда.

Ей нечего было рассказать мне. Ей угрожали, но ни разу не тронули и пальцем. Она боялась за Ромку и за меня, но не прекращала верить в то, что я объявлюсь, помогу, спасу. Хорошо, что я почувствовал бездонную силу этой веры только сейчас, иначе я уже давным-давно очертя голову кинулся бы навстречу опасности и, скорее всего, погубил бы нас всех.

… Рев сигнала тревоги заставил меня вскочить как ошпаренного. Глянул на часы. До установленного срока подъема оставалось еще полтора часа. Значит, что-то непредвиденное. Застегиваясь на ходу, я вылетел в коридор штаб-квартиры «пчеловодов» и тут же лицом к лицу столкнулся с Филиппом, который, по-видимому, спешил ко мне.

— Ваше Величество! — В его интонациях слышалась смесь тревоги, удивления и досады. — Только что царский флот вынырнул возле Петушков и движется к нам. Мы еще можем успеть скрыться, но времени в обрез! — Глядя через мое плечо, он смущенно добавил: — Доброе утро, Ваше Величество.

Ляля, облаченная в мою пижаму, в которой и уснула, стояла у меня за спиной. В руке она держала сундучок, в котором хранила все самое ценное.

— Ромку подняли?.. — встревоженно спросила она.

— Царевич одевается, — отозвался Филипп.

— А где Брайан?

— Не знаю, о ком вы говорите. Но большинство людей уже эвакуированы. В нашем распоряжении пять-десять минут, не больше.

— Мы готовы! — вскинула голову Ляля.

— Тем лучше. Быстрее вниз!

Сказав это, Филипп, пользуясь способностью летать, помчался дальше вдоль коридора. Дел у него хватало.

Мы бросились в соседнюю спальню. Аджуяр уже застегивала на Ромке курточку. Он стоял на кровати босиком, хныкал и обеими руками тер глаза. Я сгреб его в охапку и, бросив Аджуяр: «Захватите ботинки!» — потащил сына из комнаты.

— Переоденься! — предложил я Ляле, вновь оказавшись возле нашей двери.

— Плевать! — махнула она рукой. — Не время!

И то верно.

Через несколько минут мы покинули здание. Колонна «пчеловодов» уже взмывала в поднебесье, в направлении космодрома.

— Сюда! — услышал я голос дядюшки Сэма. Он сидел в водительском кресле флаера-псевдолета, а на щитке управления перед ним красовалась клетка со Сволочью.

Запихивая в машину Ромку, Лялю и Аджуяр, я напомнил дядюшке:

— Я могу лететь сам!

— Не надо! — помотал он головой. — Места хватает. Лучше не расползаться. Лезьте быстрее!

И то верно. Мы-то с ним можем и полететь, но Ляля, Ромка и Аджуяр — нет. А это — моя семья, и я должен быть рядом с ними. Я послушался дядюшку, и машина тут же ввинтилась в рассветное небо.

— Как вы меня напугали! — зубы дядюшки слегка постукивали. — Все уже эвакуированы, вы возились дольше всех.

— Похоже, идея с передышкой была не самой правильной?

— Кто же мог предполагать? — судорожно пожал плечами дядюшка, не оборачиваясь. — Назначь мы на отдых не двенадцать часов, а десять, нас бы тут уже не было. А сейчас ситуация, конечно, жутко рискованная. Но есть в ней и свое преимущество.

— Какое? — удивился я.

— Если нам удастся удрать, то сейчас уже почти точно можно сказать, что на Блиц-12ХЬ нас не ждут. Если б ждали, устроили бы засаду там, а не пожаловали бы сюда. Я знаю имперский флот, и он почти весь тут… Какая-то часть осталась охранять Москву, там ведь сейчас, наверное, военное положение. А про то, что МЫ вместо столицы махнем к созвездию Лиры, Рюрик явно не подумал.

— Значит, она все-таки была права? — кивнул я на Дялю.

Мне было приятно, что дядюшка признал свое поражение.

— Да, — кивнул он, — я искренне восхищаюсь вашей супругой, мой государь.

— Не очень-то вежливо говорить обо мне так, как будто меня здесь нет, заявила Ляля. Она явно продолжала сердиться на дядюшку.

— Простите, Ваше Величество, — поспешил дядюшка согласиться с ней. — Я хотел сказать, что остроте вашего ума позавидовали бы и профессиональные политики.

— Просто я — мать, — отозвалась Ляля, ничуть не смущаясь.

— И прошу простить меня еще раз… — продолжал дядюшка, но Ляля прервала его:

— Я не сержусь. Вы выполняли свой долг, думая о нашей же безопасности, а вовсе не старались оскорбить меня… Ваши заслуги перед государем не останутся без вознаграждения.

Откуда у нее эта лексика? Похоже, она подготовлена к роли царицы несколько лучше, чем я к роли царя.

— То есть сейчас мы отправимся на Блиц-12ХЬ, как и было решено, — уточнил я, убедившись, что они перешли на бессодержательный обмен словами вежливости. А как же джипси?

— Нам повезло, что они остались на орбите, — отозвался дядюшка. — Сейчас они перебираются в крейсер.

— До сих пор? — удивился я. — А чем они занимались всю ночь?!

— Как и было предусмотрено изначально, те, кто нужны для участия в боевых действиях — пилоты и стрелки, — уже в крейсере. Но ситуация изменилась. Перебираются все. Будет тесновато, даже очень тесно, но что поделаешь. Корабли джипси не оснащены гиперпространственными приводами. Нельзя же оставлять этих женщин и детей в заложники Рюрику. Как только все они будут на борту, сразу махнут на Блиц-12ХЬ… Операцией руководит ваш друг Гойка. Думаю, они будут там раньше нас.

— Крейсер ведь хоть и огромный, но не резиновый. Куда дели людей Рюрика, которые были там?

Такого материала — резина — на свете давным-давно не существовало. Но суть моего вопроса он все-таки понял:

— Думаю, их усадили в шлюпки и выбросили на орбиту. Лично я поступил бы именно так. Их подберут.

— А генерал? Я обещал ему политическую защиту.

— Бедняге не повезло, — пожал плечами дядюшка. — У нас есть дела поважнее, чем думать о судьбе генерала-перебежчика. К тому же я точно помню, что ничего конкретного вы ему не обещали. Да и черт с ним! Бессмертие иногда может стоить жизни.

Я не стал спорить с ним, тем более что не совсем понял его последний философский пассаж, а продолжил расспросы:

— А те несколько джипси, которые были сейчас с нами на Петушках?

— Их уже везут к «призракам» на таких же армейских псевдолетах, что и этот.

— Мы успеваем?

— Должны успеть, — пожал плечами дядюшка. — Если, конечно, Рюрик не прикажет обстреливать планету.

— А это возможно?

— Надеюсь, что нет. Надеюсь, он пока что недооценивает нас.

Еще через несколько минут мы уже были на борту «призрака» (несколько «пчеловодов» и мы с дядюшкой подняли Ромку, Лялю и Аджуяр к входной диафрагме). Чудовищная перегрузка вдавила нас в пол шлюза.

— Оставайтесь здесь, — прохрипел я Ляле в ухо и буквально пополз в сторону рубки, чувствуя во рту соленый вкус крови.

В кресле пилота сидел Филипп. Кресло второго пилота пустовало, и я сумел забраться в него. Филипп глянул в мою сторону, и я с удивлением заметил в его глазах слезы.

— Слава Всевышнему, вы здесь, — перекрестился он. — Я молился за вас… Только посмотрите вниз…

Я глянул на обзорный экран и увидел гигантское зарево.

— Он все-таки бомбит планету! Подонок! Миллионы ни в чем не повинных…

— Нет, — перебил меня Филипп. — Рюрик взорвал лишь промышленную зону. Людей там практически нет. Видимо, узнав, что мы базируемся на Петушках, Рюрик сопоставил это с нашей технической оснащенностью и решил, что мы контролируем его стратегические объекты. И базируемся там же. И он уничтожил эти объекты. Жертвы среди мирного населения, конечно, есть, но, надеюсь, они невелики.

Перегрузка стала спадать, и я, чувствуя физическое, но отнюдь не моральное облегчение, откинулся на спинку кресла. Все, чего бы я ни коснулся в этом мире, рушится, уничтожается, превращается в пепел…

Блиц Я не перестаю думать, Филипп, действительно ли нужны все эти жертвы? — обернулся я к «пчеловоду». — А если мы не остановимся, их будет все больше и больше. Может быть, лучше было сохранить все как есть? Вы ведь неплохо жили, пока не вытащили меня из прошлого. Что касается меня, то ведь я-то совсем не жажду власти. Еще не поздно отказаться от всей этой затеи. Как раз сейчас я наиболее близок к тому, что называется счастьем. Моя семья со мной, и все, чего я хочу по-настоящему, — это как можно надежнее спрятать их.

— Нет! — уверенно заявил бородач. — Мы должны продолжать. Я не осуждаю вас за слабость, мой государь. Но оставить Россию в лапах Рюрика — значит обречь ее на постыдную гибель.

— Почему вы так уверены в этом? Все это не более чем политические амбиции…

— Вы ошибаетесь, государь. Я никогда не посмел бы вас учить чему-то, но вы родились и выросли далеко отсюда…

— Не затрудняйте себя оправданиями. Чему вы хотите научить меня?

— Борьба «пчеловодов» с Рюриком носит вовсе не абстрактно-политический характер. Все мы — православные христиане. И все мы искренне верим в то, что наше дело правое. Что вы знаете о клятве русского народа роду Романовых?

— Честно сказать, ничего…

— То-то и оно, — покачав головой, сказал Филипп. — Что уж говорить о других, если этого не знаете даже вы. Эту клятву, во-первых, Богу, а во-вторых, роду Романовых — быть верным ему до Второго пришествия Христа — русский народ принес в тысяча шестьсот тринадцатом году на Великом Земском соборе, что засвидетельствовано специальной грамотой. Но она хранится в сверхсекретных архивах. А в двадцатой веке, в семнадцатом году, русский народ нарушил эту клятву. Бог карает клятвопреступников, вот в чем причина всех наших неисчислимых бедствий. И тогда, еще в вашем веке, Россия утонула в крови, и с тех пор нет ей покоя, хотя она уже и стала галактической державой. И вот, как апофеоз падения, власть над Россией оказалась в лапах зверя. Мы, православные воины, считаем, что Рюрик — олицетворение сатаны. И мы, как представители русского народа, должны вырвать страну из его когтей и передать ее в руки того, кому поклялись в верности.

Чудно было слышать эти религиозно-монархические речи от человека, ведущего межзвездный корабль. Но скорее всего, это издержки моего совдеповского воспитания. А в этом мире космические путешествия и вера в Бога никоим образом не противоречат друг другу.

Филипп, становясь все более пафосным, продолжал:

— А жертвы… Они неизбежны. Но иногда они и необходимы. Вам не следует корить себя. Не вы создали ситуацию, в которой не обойтись без жертв. Кстати, это понимают даже те, кого не минула чаша сия. Почему вы застали меня расстроенным? За минуту до вашего появления здесь я принял посланную на всех волнах радиограмму от одного из тех, кто погиб в пламени пожара… Когда-то Сема был моим другом, но я был уверен, что его уже давно нет в живых. И вдруг это послание…

Он говорил уже, как будто бы сам с собой, вновь впадая в меланхолическое состояние духа. «Сема»… Знакомое имя. Очень знакомое, и все-таки я не мог припомнить, кому оно принадлежит.

— Что же это было за послание? — спросил я и тут же вспомнил, кто это «Сема». И почувствовал, как к горлу подступил комок жалости.

— Вот оно, — отозвался Филипп. — Я вывел его на печать, чтобы отдать вам. — Обидно. Если бы мы знали, что он жив, мы могли бы спасти его.

Он передал мне листок пластиката, и я прочел:

Все верно. Горит промышленная зона. Заводы гибнут…

Неожиданное, нелогичное чувство ревности возникло в моей душе: если это послание получил и Рюрик, то он, конечно же, принял его на свой счет…

Я отложил листок в сторону.

— Не корите себя, Филипп.

Тот с удивлением посмотрел на меня, но тут же удивление сменилось пониманием:

— Ах да, ведь он принимал участие в переброске вас из прошлого в наше время. Собственно, с его изобретения все и началось… Выходит, вы были знакомы с ним?

— Да. Если не сказать больше.

— Он пропал во время этой операции. Вы знаете что-то о его дальнейшей судьбе?

Я кивнул, думая о том, есть ли смысл рассказывать ему, как Семецкий спас меня на планете железных страусов и чем он стал в результате.

— Почему он благодарит? В какую переделку он попал?

«Переделка». Чертовски точное слово.

— Сейчас у меня нет ни времени ни сил рассказывать вам все, — решил я. Но поверьте моему слову, спасти его было невозможно.

Когда мы вышли на орбиту, там болталось лишь несколько старых цыганских жестянок. Люди Рюрика, не зная, что они пусты, как раз занимались тем, что увлеченно, словно пацаны из воздушек по голубям, палили по ним, и жестянки одна за другой послушно превращались в облачка плазмы. Но нам ПОВЕЗЛО: по нашим «призракам» не было произведено ни единого выстрела. Почему, я не знаю. Возможно, потому, что на орбите мы оставались не более минуты.

Я почувствовал, как смертельно устал от всей этой непрекращающейся кутерьмы. Вот так светлое будущее! Вот так утопия! Когда по тебе не стреляют, говоришь «повезло»…

На орбите мы лишь убедились, что крейсера там нет, и тут же совершили прыжок к созвездию Лиры, надеясь, что джипси уже там, а не уничтожены. Я был уверен в этом почти на сто процентов и оказался прав. Стоило нам вынырнуть в районе планетной системы, куда входит Блиц-12ХЬ, как мы тут же получили известие от Гойки о том, что все его люди благополучно выведены из-под обстрела. Крейсер успешно движется к назначенному пункту, кораблей охраны в районе планеты не наблюдается.

— Я пока не нужен? — спросил я Филиппа.

— Да, я справлюсь, — отозвался тот и глянул на меня с пониманием. Беспокоитесь о семье?

— Да. Пойду, посмотрю, как там они, — подтвердил я, выбираясь из кресла. Им пришлось туго.

Свое семейство я нашел на камбузе. В моей полосатой пижаме Ляля выглядела тут довольно экзотично. Ромка за обе щеки уписывал мороженое с клубникой, а она сидела напротив, подперев голову руками, и внимательно наблюдала за ним. Я присел рядом, и только тут она меня заметила.

— Все в порядке? — спросила она с легкой тревогой в голосе. — Все живы?

— На удивление, — подтвердил я. — Мы уже подходим к Блиц-12ХЬ, а крейсер, наверное, уже там.

— Я тебе совсем не дала поспать, — она погладила меня по голове. Неожиданно Ромка, как оказалось, наблюдавший за нами, положил ложку и безапелляционно заявил:

— Нельзя его гладить.

— Это еще почему? — сделала Ляля большие глаза, а я почувствовал, что краснею. Похоже, он ревнует, ведь я для него все еще совсем чужой… Но он свое заявление объяснил по-другому:

— Потому что он большой и он царь.

— Ну и что? — усмехнулась Ляля. — Я же люблю его.

— Как меня? — уточнил Ромка.

— Да, — подтвердила Ляля, — так же. — Но добавила, чтобы не обидеть его: Ну-у, может быть, чуть меньше, — хитро на меня при этом поглядывая.

— Странно, — заявил Ромка и вновь принялся за мороженое.

Я сдержал улыбку, тем более что она была бы горькой. Мальчонка слишком умен для своего возраста. Я не сумел сделать так, чтобы у моего сына было полноценное детство… И это беда, когда твоему сыну кажется странным, что его родители любят друг друга. Свою сознательную жизнь он начал в окружении врагов, и это может оставить печать в его душе очень и очень надолго. А его любви, похоже, мне еще предстоит добиваться. Но это — позже.

— Где ведьма? — поинтересовался я.

— Она дурно себя чувствует и отправилась передохнуть в каюту. Дядюшка Сэм тоже отдыхает. Он весьма изменился с того дня, когда я видела его в последний раз. И не в лучшую сторону…

До меня дошло, что Ляля не знает о том, какую шутку над дядюшкой сыграл Рюрик. Но, щадя его репутацию, я решил пока промолчать. Да она и не ждала ответа, а ответила себе сама:

— Хотя мне ли обижаться на него? Это ведь он придумал, что ты должен на мне жениться. Помнишь?

Я кивнул. Еще бы я не помнил. Также я помню и то, что это дядюшкино заявление особого восторга с моей стороны не вызвало. А теперь я и представить себе не могу, что все могло сложиться как-то иначе…

— Будешь кофе? — предложила Ляля.

— Пожалуй, — согласился я. — И вообще, я не прочь перекусить. Яичница, например, тут найдется?

… Пока мы завтракали, на камбуз дважды заглядывали «пчеловоды» из экипажа, но, испуганно козырнув, тут же исчезали. А ведь я не имел абсолютно ничего против того, чтобы они поели с нами. Но похоже, субординация у них в крови.

— Пойдем-ка отсюда, — предложил я, расправившись с яичницей и кофе, — а то люди так и останутся голодными.

И мы перебрались в пустую двухкомнатную каюту, в одной комнате Брайан стал укладывать Ромку спать, а мы принялись обсуждать наши дальнейшие действия. Несмотря на то, что за неимением лучшего я сразу же подхватил Лялину идею, я до сих пор не был уверен, что она мне нравится. Брать в заложники детей… Я не мог заставить себя думать о них как о врагах.

— Но Роман Михайлович, — говорила Ляля, упорно величая меня по отчеству. Мы не причиним им вреда! Когда Рюрик выполнит наши условия, мы тут же покинем планету.

— А если он их не выполнит? Что тогда делает захватчик с заложниками? Начинает убивать по одному или по нескольку. Мы будем вынуждены начать обстрел планеты. А если мы не станем этого делать, Рюрик поймет, что мы на это не способны, что мы слишком мягкотелы, и возьмет нас голыми руками…

Мы спорили до хрипоты, но вскоре выглянул Брайан и сообщил, что Ромка из-за нас не может уснуть. Тогда мы перебрались в рубку, и там к нашему обсуждению подключились Филипп и дядюшка Сэм. Благо времени было достаточно и можно было позволить себе абстрактные рассуждения.

Действительно, как мы можем убивать детей? В конце концов мы даже еще и не видели их. Да, представитель этого разумного вида узурпировал в России власть, но он получил ее мирным путем из рук благодарных бояр… Да, лиряне питаются человеческой кровью, но, кто знает, может быть, не все, может быть, это атавизм, возрожденный лично Рюриком, а может быть, это и вовсе не так, дядюшка упорно повторял, что эта информация получена им из непроверенного источника.

А каннибализм случался и в человеческом обществе; в двадцатом веке, помнится, существовала даже теория о том, что именно каннибализм, как фактор искусственного отбора, привел к формированию современного человека: выживали сильнейшие и хитрейшие. А вот волков мы в том же двадцатом веке просто-напросто отстреливали, безжалостно уничтожали. Каково было узнать об этом лирянину?

Да ведь и мы в конце концов — далеко не вегетарианцы. Случись нам встретить во Вселенной мир, населенный разумными коровами… Как бы, интересно, относились к нам такие рогатые братья по разуму, побывав, например, на бойне? Или на мясоконсервном заводе… Или какая-нибудь разумная курица увидела бы, как я только что расправлялся с яичницей…

«На войне, как на войне!» — кричал дядюшка. Больно он боевит, когда знает, что воевать предстоит с детьми. Но действительно, иного выхода, кроме предложенного Лялей, у нас, пожалуй, все-таки нет… В то же время надо отдать должное и Рюрику: при всей его жестокости он не причинил физического вреда ни Ляле, ни Ромке, пока они были у него в плену. А уж мы-то тем более не звери. Чем тогда мы лучше его, если ради политических целей будем угрожать целой планете детенышей?..

— А никто и не говорит, что лучше! — вопил дядюшка. — Речь тут идет не о том, кто лучше, а о том, кто кого!!!

Но мне эта его логика не очень-то нравилась. В конце концов мы решили сперва высадить на планету немногочисленную разведгруппу. И не только по названным выше причинам морального характера. Прежде чем выставлять свои условия Рюрику, нужно было еще проверить сведения Ляли. Она не могла гарантировать их истинность. А вдруг на Блиц-12ХЬ обитают вовсе не дети лирян, а кто-то другой, а информацию эту ей подсунули специально? Вдруг это все-таки ловушка?

А что касается морали… Лично для меня было бы большим облегчением обнаружить, что лирянские детеныши — подлые и кровожадные монстры… Эдакие маленькие Рюрики… Но я и сам не верил в это. Что Может быть симпатичнее львят, тигрят или волчат, какими бы хищниками они ни были?

Сперва Филипп хотел отправиться в разведку с парой своих лучших людей, но я настоял на том, что обязательно должен быть с ними. Филипп говорил о риске, которому я не имею права подвергать себя, но я стоял на своем. В конце концов решение принимать мне, а не кому-то другому.

Не осталась в долгу и Ляля. Похоже, ей судьба носить военную форму. Хотя розовый пчеловодский плащ, накинутый поверх моей пижамы, и пришелся ей к лицу, настроена она была весьма воинственно.

— Во-первых, — на повышенных тонах говорила она, — все это придумала я, и вы не можете не взять меня с собой. А во-вторых, нам предстоит общаться с детьми… Пусть не с человеческими, но с детьми, детенышами, и женщина тут может оказаться незаменима! Я лучше знаю, как с ними разговаривать!

Несмотря на все мои уговоры, она твердо стояла на своем, и в конце концов мы включили ее в разведгруппу… И тут же она заявила:

— Надо взять и Брайана. Никто так легко не находит общего языка с детьми, как он.

Мы были вынуждены сдаться вновь, раз уже однажды приняли этот довод…

Итак, крейсер с джипси и три наших «призрака» добрались до Блиц-12ХЬ и крутились теперь возле нее. Планетка была совсем небольшой. Пользуясь мощной оптикой, мы внимательнейшим образом изучили ее.

Городов в нашем понимании на ней не было.

Но на одном из трех материков мы обнаружили несколько сотен приземистых, длинных, сложно изгибающихся и разветвляющихся зданий, сверху напомнивших мне партии домино. Стояли они в отдалении друг от друга, прямо в густой чаще почему-то желтой и коричнево-красной растительности. «Этакие гигантские пионерские лагеря в осеннем лесу» — подумалось мне. Хотя вполне возможно, что сейчас на планете действительно царит осень.

Орудийные компьютеры крейсера запомнили местонахождение всех обнаруженных нами строений, взяли их под прицел, и теперь достаточно было одного нажатия кнопки, чтобы все эти объекты вместе с их возможными обитателями взлетели на воздух.

Мы нашли и космопорт, но решили не пользоваться им, чтобы не обнаружить себя прежде времени. Благо маневренные «призраки» позволяют высаживаться и на площадке, не оборудованной специально для этого, лишь бы она была достаточно гладкой. Садиться решили, само собой, неподалеку от «лагеря», но, дождавшись, когда на этой стороне планеты наступит ночь. Для посадки выбрали омываемую морскими волнами пустынную песчаную отмель, в стороне от буйной растительности, а соответственно и от жилья.

Все, кроме разведгруппы, то есть кроме меня, Ляли, Брайана, Филиппа и двух его суровых молчаливых «пчеловодов», сели в шлюпки и перебрались на крейсер. Хотя он и без того был уже переполнен. А мы, оставшись в «призраке» вшестером, двинули его вниз по касательной к месту предполагаемой посадки.

Приземление прошло удачно, и под звуки прибоя мы выбрались наружу. Моросил легкий дождик. Ласковый прибрежный ветерок гладил кожу, щекоча ноздри мягкими пряными запахами, но, несмотря на ощущение, что мы попали на курортное побережье, было довольно прохладно.

Мы заранее решили не дожидаться утра на корабле, а разбить лагерь там, где нас будет труднее обнаружить. Низкие звезды были яркими до неестественности, и, когда мы, неся за плечами снаряжение, а в руках бластеры, побрели туда, где высились деревья, я подумал, что давно уже мне не приходилось ощущать такого блаженного единения с природой. И не одному мне пришла в голову эта мысль.

— Если бы нас оставили в покое, — коснулась моей руки Ляля, — я хотела бы жить с тобой, Роман Михайлович, и с нашим сыном вот на такой планете. И у нас были бы еще дети…

Ее слова взволновали меня, и я собрался уже ответить, дескать, с ними мне был бы рай где угодно, но тут, отряхивая от воды марксовскую бороду, вмешался Брайан:

— Тут можно немножко и промокнуть насквозь.

Филипп ободряюще похлопал его по плечу:

— Потерпи, скоро все будет нормально.

Дождик был теплым и приятным, но это был дождик. А прежде чем разбить лагерь, следовало добраться до леса и углубиться в него. Так что минут через пятнадцать-двадцать мы действительно вымокли до нитки. Но о том, что все будет нормально, Филипп сказал не зря.

Что мне понравилось в снаряжении «пчеловодов», так это палатка. Точнее, то, что выполняло ее функцию. В лесу раскидистых и, как мне в полутьме показалось, похожих на высокие клены деревьев мы нашли поляну, и Филипп достал из вещмешка небольшой прибор яйцевидной формы с двумя ровными рядами черных пятнышек на белой, слегка светящейся «скорлупе». Он установил его посередине поляны, а еще несколько приборчиков поменьше разнес по периметру. Затем он вернулся к центру и поколдовал над пультом «главного» яйца, касаясь пятен в определенной последовательности… И тотчас же дождь прекратился.

Так во всяком случае мне сперва почудилось. Но когда и «главный», и остальные приборчики стали излучать более яркий, достаточный для того, чтобы осмотреться, свет, стало ясно, что дождь-то продолжается, но вода стекает по куполу появившегося над поляной силового поля. Возникло ощущение, что мы находимся внутри большого пузыря.

Филипп объяснил, что «палатка» автоматически настроилась на наши генные коды и мы можем беспрепятственно выходить за ее пределы и входить обратно. Но больше ни одно живое существо проникнуть в нее не может. Поле пропускает только нас и то, к чему мы прикасаемся. Например, нашу одежду. Или гостя, которого мы будем держать за руку. Или зверюшку, которую мы принесем сами… Да еще чистый воздух. Кроме того, этот же самый прибор выполняет функцию передатчика, и благодаря этому с крейсера сейчас за нами наблюдают.

А минут десять спустя под куполом заметно поднялась температура, стало сухо, мы сбросили с себя верхнюю одежду и развесили ее для просушки по кустам. Затем постелили на траву прихваченные «пчеловодами» тонкие, но удивительно мягкие пластикатовые коврики и устроились на ночлег, укрывшись легкими одеялами.

Филипп отключил освещение. Было безумно уютно лежать вот так, в тепле и сухости, чувствовать себя надежно защищенными от любой опасности и в то же время в абсолютной близости к лесу, слушать его шум и журчание воды… Рядом была женщина, которую я люблю, и, хоть у нас и не было сейчас возможности ласкать друг друга, уже одна ее близость делала мои ощущения острыми и щемящими.

… Ни с того ни с сего мне приснилось, что я — снова студент филфака в России двадцатого века. Мне приснилось, что преподаватель задал мне вопрос, я не знаю ответа и жду подсказки от товарищей…

Я проснулся. Ночь. Все спят. Мысли о доме, о том доме не выходили из моей головы.

Как снова уснул, я и не заметил.

… Меня разбудил Брайан.

— Рома, — тихо позвал он, легонько потрясь меня за плечо.

Я сел и протер глаза. Дождь кончился. Уже светало. Брайан примостился возле меня на корточках.

— Рома, посмотри, что я нашел. Пошел в туалет и нашел вот это…

Я пригляделся и увидел, что на траве перед ним что-то копошится. Какие-то большие насекомые, что ли… Или маленькие черепашки?

— Они железные, — сообщил Брайан. — Ржавые.

И впрямь. Е-мое, это еще что такое? «Жуков» было два. Оба — размером со спичечный коробок. Но никакие это были не жуки, потому что у одного из них вместо ног было два ряда колес, по четыре с каждой стороны, а у другого — пара гусениц. Как у танка. Но были у них также крылышки, глаза и усики. Один «жук» был светло-коричневый, а другой серо-голубой. Но похожая на эмаль краска на панцирях у обоих облупилась, и металл под ней действительно заржавел. Тихонечко жужжа, «жуки» расползались в разные стороны, явно пытаясь спрятаться в траве, но Брайан ловил их и возвращал обратно.

— Их там много, и они все разные, — добавил Брайан. — И с ногами есть, есть и помельче. Некоторые чего-то строят. Вроде муравейников.

— Может быть, они строят дом? — предположил я. — Может, это такие специальные строительные мини-роботы и все дома на этой планете построены ими? Не слышал про таких роботов?

— Не, — покачал головой Брайан. — Не слышал. И строят они там что-то вроде пирамид. Маленьких. По-моему, для себя.

— Не кусаются? — поинтересовался я.

Брайан пожал плечами:

— Не знаю. Эти вроде совсем безобидные. С этими словами он перевернул того из «жуков», который был на колесах, светло-коричневого, и на брюхе у него обнаружился карданный вал. А сразу за ним — гениталии. Это была самка. Испугавшись, она замерла — притворилась мертвой. Но, как только Брайан поставил ее обратно на землю, рванула в сторону с такой прытью, что из-под колес полетела земля.

Щепотка земли угодила Ляле в лицо, прямо в приоткрытый рот, и это, а возможно, еще и жужжание, и звук наших голосов, разбудили ее. Она открыла глаза, увидела «жуков» и, отплевываясь, испуганно откатилась с коврика на траву.

— Что за гадость?! — вскрикнула она садясь. Она моментально и безошибочно определила, откуда тут взялись эти диковинные существа, и накинулась на Брайана: — Ну и зачем ты их сюда притащил?!

— Так, — пожал тот плечами, — интересно слегка.

— Унеси немедленно туда, где взял! — приказала Ляля.

Брайан послушно взял недовольно жужжащих «жуков» за бока и понес к краю поляны.

— Удивительные существа, — заметил я.

— Противные, — поморщилась Ляля и даже брезгливо передернула плечами. Терпеть не могу всяких букашек.

— Это не насекомые, — возразил я.

— Какая разница?! — отозвалась она раздраженно. — Все равно противные.

Лично я не испытываю этого, свойственного многим людям непреодолимого омерзения к насекомым, а уж тем более не почувствовал ничего такого по отношению к найденным Брайаном полумеханическим тварям. Но поспорить я с ней не успел, так как понемногу стали просыпаться и остальные участники нашей экспедиции.

Позавтракав, мы собрались в путь, и Филипп отключил «палатку». По нашим расчетам часа через три-три с половиной мы должны были выйти к ближайшему строению. Но, двигаясь лесом, мы обнаружили то, чего не заметили вчера в темноте: трава так и кишела тварями, подобными тем, что нашел Брайан. Причем те, что приволок он, оказались из самых крупных, большинство же были помельче, вплоть до размера обыкновенного муравья.

Каких только предположений об их природе мы не высказывали. Филипп, например, уверял, что это — миниатюрные роботы-шпионы, специально приставленные к нам для слежки. Однако, как ни старались, мы так и не заметили с их стороны ни малейшего к нам интереса. Вели они себя, как самые обыкновенные насекомые, то есть, на взгляд человека, просто бесцельно ползали туда-сюда, почти не обращая внимания даже друг на друга, не то что на нас.

Один из молчунов-«пчеловодов» ляпнул, что, мол, «жуки» эти — естественный продукт эволюции на этой планете, но остальные тут же подняли его на смех, требуя немедленно предъявить нашему вниманию металлические деревья со стволами, растущими по телескопическому принципу…

Иногда эти существа, подобно простым навозным жукам, катили перед собой комки земли, иногда волокли куда-то куски древесины или камня, крепко держа их передними лапками, а иногда несли и какие-то маленькие металлические детальки, возможно, останки сородичей.

Видели мы их и жадно что-то пожирающими, а дважды я наблюдал моменты спаривания. Время от времени мы сталкивались и с их пирамидальными жилищами, действительно напоминавшими здоровенные муравейники. В то же время ходы в них были оснащены дверцами, крепившимися на шарнирах, что делало их похожими на гаражные боксы.

Людей «жуки» замечали лишь тогда, когда кто-то из нас ступал слишком близко к ним, и тогда они испуганно отползали в сторону. Сперва мы с интересом следили за ними, потом почти перестали обращать внимание… Но однажды Ляля вскрикнула от удивления, когда один из «жуков» взвился из-под ее ноги вверх, причем не на крыльях, а на маленьком пропеллере, напоминая тем самым миниатюрный вертолет. И тут же снизу раздалось несколько хлопков: у двух, находившихся неподалеку «жуков» из-под панцирей высунулись крошечные орудийные стволы.

Подбитый «вертолет», попискивая, рухнул в траву, дернулся и затих, а те самые двое «жуков», что его подбили, моментально оказавшись рядом, принялись деловито разбирать беднягу на части. Именно разбирать, раскладывая вокруг какие-то колесики и шестеренки. Время от времени раздавались легкие потрескивания, сопровождаемые вспышками голубых искр. Похоже, работала сварка.

— Ваше Величество, — обратился ко мне Филипп, остановившись, отчего остановились и остальные. — Признаться, эти штуковины беспокоят меня. Если они могут стрелять друг в друга, значит, могут обстрелять и нас. Не хватает только команды.

— Не-е, — вмешался Брайан, явно уже считающий себя главным специалистом по местной полумеханической флоре и ее покровителем, — никто ими не командует. Они все — сами по себе. Как нормальные козявки.

— Думаю, он прав, — согласился я. — Эти создания весьма занятны, но, похоже, совсем безопасны. Они не мешают нам, так что давайте-ка двинемся дальше.

И мы продолжили путь.

Наконец, деревья расступились, и перед нами встала белокаменная стена искомого здания. Молочную белизну нарушал фиолетово-желтый орнамент вдоль равнобедренных треугольников окон. Треугольники чередовались, располагаясь то основанием, то углом вниз.

Строение было обнесено невысокой, в половину человеческого роста, полупрозрачной оградой. Прежде чем подойти к ней, мы на всякий случай взяли в руки бластеры, приведя их в боевую готовность. Мы хотели оставаться незамеченными как можно дольше.

Но стоило нам приблизиться к ограде на расстояние в несколько шагов, как в воздухе повис громкий мелодичный звук — минорное трезвучие, по тембру напоминавшее виброфон. Это, конечно же, сработала предупреждающая сигнализация. Выставив перед собой бластеры, мы замерли, готовые ко всему. Но только не к тому, что произошло на самом деле.

Все ожило. Строение наполнилось шумом голосов и шелестом торопливых шагов. В окнах что-то замельтешило. А спустя несколько минут в нижней части здания распахнулось сразу несколько дверей, и из них высыпали несколько десятков детенышей, облаченных в разноцветные балахончики с капюшонами. То, что это не люди, точнее, не совсем люди, было заметно сразу. Цвет их кожи был сероватым, уши удлинены и заострены кверху… Но ничего угрожающего или неприятного в этих существах не было.

О чем-то непрерывно болтая друг с другом и с любопытством приглядываясь к нам, они торопливо шагали нам навстречу, словно соревнуясь друг с другом в том, кто первый поздоровается с гостями.

Минуту спустя за их спинами появилась взрослая особь в серебристом плаще, тоже с капюшоном, и что-то гортанно выкрикнула, точней пролаяла, на неизвестном мне языке. Дети остановились и повернулись к нему. Тот, пройдя мимо них и продолжая при этом что-то им говорить, направился к нам. Никакого оружия в его руках не было.

Теперь я видел, что это мужчина. (Или о представителе иного вида следует говорить «самец»?) Более того, если бы я не знал точно, что этого не может быть, я бы голову отдал на отсечение, что перед нами Рюрик. Хотя так всегда бывает с чужими расами. Для меня и негры — все на одно лицо, и китайцы.

— Русские люди? — со странным акцентом спросил лирянин, подойдя к ограде.

— Да, — отозвался я.

— Здравствуйте, — сказал лирянин и коротко поклонился.

— Здравствуйте, — ответил я, чувствуя себя полным идиотом.

— Оч-щень приятно, — сообщил лирянин, так же как и Рюрик делая особый нажим на шипящий звук. А затем указал на мой бластер. — Оружие? Убивать?

— Да, — кивнул я, испытывая ничем не обоснованное смущение.

— Нельзя, — сказал лирянин поучительно. — Убивать нельзя. Дети.

— Да. Знаем, — согласился я. — Мы и не хотим убивать. Но мы в опасности и боимся.

— Вам опасности нет, — возразил лирянин. — Тут дети. Беззащитность. Опасность есть для них. От вас. Если хотите быть на поч-щве… на земле… э-э-э, — замялся он, подыскивая слово, затем продолжил: — На ТЕРРИТОРИИ школы, пожалуйста, оставьте оружие… на поч-щве.

— У нас неприятности, связанные с вами, лирянами, — вмешался Филипп, и его интонации были, мягко говоря, прохладными. — Мы не можем бросить оружие.

— Понимаю, — сказал лирянин. — Сделаем так. Я выйду к вам. Один. Сам. Будем разговаривать. Найдем компромисс.

— Хорошо, — кивнул я.

— Хорошо почему? — не понял лирянин.

— В смысле, ваше предложение нас устраивает, — пояснил я, сообразив, что собеседник владеет русским не самым лучшим образом. — Выходите к нам. Мы все решим.

— Выходить, — согласился лирянин. Тем временем из дверей строения, названного нашим собеседником «школой», вышло сразу несколько взрослых лирян.

— Скажите им, чтобы они пока не подходили сюда, — поспешно указал я ему на них.

Лирянин обернулся назад и что-то крикнул. Его соотечественники остановились. Тогда лирянин что-то громко сказал и детям. Те, понурившись, поплелись назад к зданию. Лирянин обернулся к нам, протянул руку вперед, и в ограде перед ним появилась широкая щель. Он прошел через нее к нам, и щель за его спиной тут же затянулась.

— Давайте говорить, — сказал лирянин и улыбнулся одними губами. — Мое имя — Шкун. Учитель Шкун.

Сейчас, вблизи, я все-таки заметил одну черту, резко отличающую его от Рюрика. Глаза. Странные глаза, которые как будто бы смотрят не только на окружающее, но и внутрь себя. Я сразу вспомнил, у кого еще я видел подобный взгляд. У актера Кристофера Ламберта в фильме «Горец». И в фильме «Подземка». А еще это существо было значительно моложе Рюрика.

Как бы то ни было, на мой, земной, взгляд, многое в его лице выдавало хищника… Но его улыбка была не угрожающей, а наоборот, настороженной. Настороженной и обаятельной. И я с беспокойством осознал, что лирянин мне симпатичен. Ведь испытывать симпатию к тому, кого собрался брать в заложники, несомненно плохой тон.

— Слушаю? — сказал учитель Шкун.

— Мы хотим мира, — сказал я и даже почувствовал, что краснею от того, как фальшиво прозвучала эта раза.

— Мы тоже, — заметил Шкун.

Пауза затянулась. Прервал ее Филипп:

— Наш враг — царь Рюрик. И он — лирянин.

Я ощутил досаду от того, что сам не сумел столь лаконично выразить суть ситуации. Хотя, возможно, его высказывание и недостаточно тактично. Можно было бы и как-то помягче.

— Да, — согласился Шкун. — Но Рюрик — наихудший из лирян.

— Не слишком ли легко вы отрекаетесь от него?! — воскликнул Филипп, и на этот раз он уж точно поспешил.

— Нет, — отозвался Шкун, и выражение его лица стало несколько озадаченным. — Что о нем вы знать?

Мы коротко переглянулись. Сказать, что практически ничего, значило бы откровенно подставиться.

— Расскажите вы, а мы сравним с тем, что известно нам, — предложил Филипп.

— Не очень… поровну, — усмехнулся Шкун, — но…

Неожиданно влез Брайан.

— А это что за штуковины такие? — спросил он, показывая только что пойманного иссиня-черного «жука» с четырьмя неказистыми зубчатыми колесами по бокам. Испуганный «жук» дергал усиками и рывками прокручивал колеса.

— Это, — оживился Шкун, — как по-русски?.. Кукла. Наши дети мастерить их. Интересно.

— Не-е, — возразил Брайни, — я видел, они сами размножаются.

— Да, — согласился Шкун. — Дети мастерить, a потом — весь цикл: находят пищу, строят гнезда, размножаются. Эволюция… Игрушечная эволюция.

— Зачем? — нахмурился Филипп.

— Интересно, — повторил Шкун. — На планете нет животного… зверя. Есть только дерево и трава.

Да-а, такое объяснение природы этих неказистых существ нам просто и в голову не могло бы прийти.

— У нас мало времени, — поторопил Филипп. — Говорим о Рюрике.

— Да, — кивнул Шкун. — Но это — все вместе. Технологии, сочетающие в себе живое-неживое, — наша традиция. Но есть правила… ограничения… есть законы, — нашел он, наконец, нужное слово. — Рюрик нарушал эти законы, должен был понести наказание. Но русские люди дали политическую защиту, теперь он — ваш царь. Вы, люди, пользуетесь его неправильными технологиями. Нам это не нравится. Противно. Но мы не вмешиваемся в ваши дела.

Пожалуй, мне лучше других было известно, о каких технологиях идет речь.

— Но как вы позволили? — спросил я. — Почему, если Рюрик преступник, вы не потребовали его выдачи вашим властям?

— У людей свой закон, — отозвался Шкун. — Мы к вам не можем. Все это было давно, меня не было. Не родился. Но я знаю, мы пробовали объяснить людям… Эти технологии привели к упадку нашей цивилизации, так будет и с вашей. Но люди не слушали. Был конфликт. Чуть не война. Мы слишком слабы. Теперь наша позиция нейтралитет.

Черт знает что! Снова ситуация выворачивается наизнанку!

— Мы, — я обвел рукой наш отряд, — боремся с Рюриком. Вы поможете нам?

Шкун опасливо покачал головой:

— Нет, нет… — А потом добавил: — У нас нет армии, нет оружия. Нас совсем мало. Еще два поколения назад способных к самовоспроизводству лирян было всего несколько тысяч. Мы взяли курс на возрождение — запретили личное бессмертие, размножаемся… Сейчас нас больше, но самая большая часть — дети. Если мы поможем вам, нарушим позицию нейтралитета, Рюрик нарушит мир.

— Он использовал меня! — невпопад воскликнула Ляля, но я понял, что она имеет в виду: Рюрик специально подкинул ей идею захвата «Блиц-12ХЬ, чтобы одним махом уничтожить и нас, и своих соотечественников, которых, по-видимому, ненавидит не меньше. Бессмертный не может быть патриотом, он сам себе и народ, и родина, и вечность…

— Филипп! — скомандовал я. — Срочно свяжись с крейсером!

Тот поспешно скинул с плеч ранец и достал из него «яйцо». Оно требовательно пульсировало.

— Проклятие! — воскликнул Филипп, — я еще ночью отключил звуковой вызов и забыл включить снова.

Он торопливо тронул одно из пятнышек, и прямо в воздухе над яйцом возникло объемное изображение взволнованного Гойкиного лица.

— Наконец-то! — заорал он. — Куда вы запропастились?! А?! На нас вышел какой-то чертов Межнациональный Межвидовой Наблюдательный Комитет… («ММНК большая политическая сила», — пробормотал Шкун) — … и сообщил, что, если в течение ближайшего часа наши корабли не покинут «Блиц-12ХЬ», они будут вынуждены позволить Рюрику бомбить планету! И десять минут уже прошло!

— Уходите! — вскричал Шкун. — Уходите! Тут дети! Рюрик убьет их!

На миг в моей душе поднялось чувство раздражения и протеста против пассивной позиции лирян. Но тут же я подумал о том, что, если бы не эта пассивность, они сейчас вполне могли бы захватить нас в плен и выдать Рюрику, а то и убить, купив таким образом прощение и покой. И я сдержал свой гнев.

— Мне жаль, — сказал я, — что мы навлекли на вас беду. Но в указанный срок нам самостоятельно к кораблю не вернуться. Мы добрались сюда пешком. У вас есть какое-нибудь транспортное средство?

Учитель Шкун помотал головой.

— Все необходимое нам доставлять сюда на грузовом корабле, и сейчас он на планете нет… — от волнения русские слова стали в его устах согласовываться между собой еще хуже, чем раньше. — Где вас сидеть звездолет?

— На побережье, — я указал рукой.

— Школьный антиграв — два места: водитель и пассажир. Я не успевать перевозить туда-сюда всех.

Решение я принял тут же:

— Перевезите его одного, — указал я на Филиппа и обратился к нему: Улетайте отсюда! Выполняйте распоряжение этого чертова комитета!

— Ваше Величество, не могу же я бросить вас!

— А если Рюрик разнесет всю планету вместе со мной и с вами, вам будет легче? Так, по крайней мере, мы останемся живы, а вы потом придумаете, как нас отсюда вытащить. Или мы сами придумаем. Для сомнений, во всяком случае, нет времени!

— Не так, — неожиданно возразил мне Шкун. — Я знаю, как. Ждите тут. — И он повернулся, чтобы бежать к школе.

— Если вы хотите предпринять что-то против нас, — сказал ему в спину Филипп, вынимая бластер, — ваших питомцев мы спалить успеем, — с этими словами он ударил из бластера в сторону, и несколько деревьев, вспыхнув, рухнули на землю.

Возможно, Филипп и был прав в своей предосторожности, но меня от циничности его слов покоробило. А учителя Шкуна тем более.

— Если бы не дети, не помог бы, — бросил он через плечо. — Грязные люди. И поспешил к школе.

— Ишь ты, какие чистые оборотни нашлись, — пробормотал Филипп, но никто его не поддержал.

Спустя несколько минут, оседлав смахивающее на мотороллер, парящее над землей приспособление, Шкун вернулся к нам в сопровождении пяти волчат.

— Садись сюда, — с явной враждебностью в голосе сказал он Филиппу и указал на место за своей спиной. И добавил, обращаясь ко мне: — Если вам не успеть, он летит один.

Тем временем пятерка волчат встали рядом с остальными из нас. Они с любопытством нас разглядывали, а тот, что оказался возле меня, бесцеремонно меня обнюхал и улыбнулся. Его личико напоминало скорее не волчью, а лисью мордочку, впрочем, возможно, лишь оттого, что он был рыжим.

— При-ви-ет, — сказал он.

Двоечник проклятый.

Что-то мрачно про себя бормоча, Филипп взобрался на сиденье позади лирянина; Шкун протявкал своим воспитанникам несколько слов, и его маленький флаер взвился в воздух. Волчата поспешно достали из карманов своих балахончиков какие-то приборы, щелкнули переключателями… И земля вокруг нас ожила и зашевелилась. Это со всех сторон к нам мчались «жуки». В один миг они устлали пространство перед нами буквально ковром из собственных тел.

Внезапно мой лисенок улегся животом прямо на них и потянул за рукав меня. Я послушно опустился рядом и глянул на остальных. Все они уже лежали на «жуках». Нечаянно я поймал взгляд Ляли. Он был полон отвращения. Бедная, ей и до одного-то «жука» было противно дотронутся, а теперь она лежит в их копошащейся массе…

Ковер мигом разделился на пять частей, на каждой из которых возлежали по двое: один из наших людей и один волчонок. Мой двоечник вновь щелкнул своим приборчиком, полумеханические существа под нами зажужжали, застрекотали, загудели, и я почувствовал, что медленно сдвигаюсь, вырываясь вперед.

Волчонок-лисенок, лежа рядом со мной, резво перебирал клавиши своего пульта, и спустя три минуты мы ползли уже со скоростью пешехода. Чтобы трава не хлестала по лицу, я выставил руку локтем вперед, и скорость тут же упала.

— Не ше-ве-ляйся! — крикнул мне двоечник, перекрикивая зудящий рокот «жуков».

Я замер, поняв, что моим носильщикам трудно перестраивать свои коллективные усилия, когда центр тяжести ноши смещается. Мы мчались со скоростью уже километров двадцать в час. Я обнаружил, что на смену одним жукам подо мной постоянно появляются другие, принимая меня, словно эстафетную палочку, а точнее — словно огромную гусеницу, влекомую в муравейник. А прежние, выполнившие свою миссию, натужно гудя, а порой и дымясь, откатывались в стороны и исчезали в кустах.

— Вы всегда на них ездите?! — выкрикнул я вопрос.

— Игра! — откликнулся двоечник. — Со-рев-но-ватие!

Скорость была уже выше сорока, и мне стало страшно.

— Хватит! — крикнул я. — Так успеваем! И возьми левее!

Детеныш тронул клавиши, но, видно, что-то не рассчитал. «Жуки» резко дернулись в сторону, а мы, слетев с них, покатились по траве, больно ударяясь и царапаясь.

Позади раздались ругань «пчеловодов», стоны Брайана, причитания Ляли и хохот волчат. Отряхиваясь, мы поднялись из травы. Волчата буквально покатывались со смеху. Для них все это явно было не более чем привычной игрой, притом украшенной участием космических пришельцев, то бишь нас.

— Быстрее! — крикнул я своему.

Тот кивнул и вновь поколдовал с пультом. Так же поступили и остальные. И опять перед нами появились шевелящиеся коврики. Вновь мы улеглись на них и вновь, ускоряясь, помчались в сторону корабля… Ветер свистел в ушах, трава больно хлестала по рукам и голове. Мы мчались под восемьдесят… Но я зажмурился и стиснул зубы…

Внезапно движение замедлилось. Я открыл глаза.

Лес кончился, и теперь «жуки» двигались по песку. Я приподнял голову, чтобы оглядеться и найти корабль, но тут же в глаза мне попал песок. Инстинктивно я дернулся рукой к глазам и тут же опять слетел со своих миниатюрных носильщиков. Но на песок, и на этот раз обошлось без ссадин.

Я поднялся на ноги, протер глаза и огляделся. Корабль был метрах в двухстах от нас, и четыре «жучиных» коврика, на каждом из которых лежало по одному человеку и одному волчонку, мчались к нему.

Я оглянулся на своего двоечника, решая, воспользоваться его услугами или по песку будет скорее добежать самостоятельно. Но в этот миг рядом со мной приземлился антиграв Шкуна. Он что-то тявкнул, и мой волчонок-лисенок побежал обратно в лес. На полпути он остановился, обернулся и, скорчив для меня шутливо-устрашающую гримасу, зарычал… Потом захохотал и припустил дальше.

Учителю Шкуну не пришлось объяснять мне, что я должен делать. Я влез к нему на заднее сиденье флаера, и минуту спустя мы, обогнав остальных, стояли возле корабля, где уже прыгал от нетерпения Филипп. Я глянул на часы:

— Успели! У нас еще целых пятнадцать минут!

«Жучиные» коврики добрались до корабля, Ляля, Брайан, стрелки и волчата, отряхиваясь, поднялись на ноги.

— Быстро уведите отсюда своих детей! — сказал я Шкуну. — Мы будем взлетать, это опасно!

Тот пролаял своим подопечным команду. Двое из них поспешно взгромоздились на сиденье позади него, видно, их вес позволял это. Двое других волчат побежали к лесу. Сперва я подумал, что они зря не воспользовались услугами «жуков», но тут же понял, что им это ни к чему. Они преображались на глазах. Менялись, утончаясь и вытягиваясь, формы их тел, становясь все грациознее и естественнее… И вот они уже мчатся не на двух ногах, а на четвереньках, и лишь цветные балахончики отличают их от настоящих лесных зверей…

Я потряс головой, отгоняя наваждение. Шкун проводил их взглядом вместе со мной, а затем неуверенно посмотрел на меня.

— Вы что-то хотите сказать мне? — поинтересовался я.

— Да. Я заметил: вы не такой, как другой, — он неприязненно кивнул в сторону Филиппа. Вы не захотели зла. Я помогу. Про Рюрика. Трудно убить. Лирянский организм… Мы регенерируем. Только если серебро. Серебро — яд для крови, убивает сразу.

— Серебряная пуля — средство от оборотней, — вспомнил я. — Значит, это правда?

— Да. Пуля, клинок, топор… — он коротко кивнул. — Прощайте…

— Постойте! — на этот раз я остановил его. — Скажите честно, лиряне пьют человеческую кровь?

В его оттаявшем было взгляде вновь появилось что-то вроде неприязни или досады. Наверное, он подумал, что все-таки ошибся во мне.

— Наши предки… — начал он. — Да, очень давно было так, что лиряне охотились на людей с планеты Ее. — («Earth, — понял я. — Земля. Все верно…») — Но это было запрещено. Преступники. Как Рюрик, — закончил он и поспешно, не прощаясь, взмыл в небо. Я обернулся к Филиппу:

— Свяжись с Гойкой!

И тут заметил, что он уже держит в руках «яйцо».

Миг спустя над ним появилось встревоженное Гойки но лицо.!

— Слышишь меня? — спросил я.

— А то, — отозвался джипси.

— Срочно ответь тем, кто на вас выходил, что мы покидаем «Блиц-12ХЬ», и они не должны допустить бомбардировки!

— Куда путь держим, Чечигла? — поинтересовался Гойка.

— К Москве! — неожиданно для себя самого выпалил я.

— К Москве?! — раздался перепуганный голос дядюшки Сэма, и его лицо возникло на месте Гойкиного.

— Да! — подтвердил я. — Встретимся на орбите!

— Ни в коем случае! — завопил дядюшка. — К Москве нам нельзя! Там нас возьмут голыми руками!

— К Москве!!! — рявкнул я. — Выполняйте и не перечьте мне! Вы и без того ввели меня в заблуждение насчет лирян! — Я обернулся к Филиппу: — Отключи!

Изображение исчезло.

— Быстрее на корабль! — сказал я. — Мы отправляемся к Рюрику… — я хотел сказать «в тыл», но за меня закончил Брайан:

— … в лапы.

… Уже в корабле, пристегнутый к креслу и придавленный перегрузкой, я, пользуясь громкоговорящей связью, объяснял остальному экипажу:

— Рюрик сейчас ожидает всего, только не того, что мы объявимся у него в логове. В этом наше преимущество… Но честно говоря, я понятия не имею, что делать дальше. Возможно, я иду на смерть, но я уже устал бегать от нее. Я снимаю с вас все обязательства передо мной. Можете воспользоваться шлюпкой и покинуть корабль где угодно… Но что-то подсказывает мне, что у меня есть шансы… Я должен встретиться с ним лицом к лицу.

— Я с тобой, Роман Михайлович, — тихо сказала Ляля. — Наконец-то ты ведешь себя, как настоящий джипси. А я верю в цыганскую удачу.

— Если я сейчас немножечко не сдохну, поверю и в еврейскую, — прохрипел расплющенный перегрузкой Брайан. — Я тоже с вами.

И искоса глянул на Филиппа. Не отвлекаясь от управления кораблем, он посмотрел на меня:

— Я и мои люди с вами, — сказал он и перекрестился. — Я верю, Господь послал нам истинного царя, Господь оберегает вас. Если вы совершаете неожиданный и рискованный поступок, значит, такова воля Божья. Вы уже не раз доказывали это делом.

— Мне бы вашу уверенность, Филипп, — усмехнулся я. — Но я рад, что вы со мной… И я чувствую — мы победим!

Взлет и гиперскачок прошли без ЧП. Моментально, сразу после выхода в реальность, в рубке заверещал вызов модуля связи. Нарисовался дядюшка Сэм:

— Ваше Величество, что вы намерены предпринять дальше?

— Есть предложения? — откликнулся я, прекрасно понимая, что предложений у него нет.

— Есть, — неожиданно заявил он. — Я приберег это на самый крайний случай.

— Какого черта! — взбесился я. — Мне надоели ваши штучки! Почему у вас всегда находится карта в рукаве?! Сколько можно мухлевать?!

— Вы несправедливы ко мне, — скорчил дядюшка обиженную мину. — Что касается того, что лиряне употребляют человеческую кровь, я был искренне в этом уверен…

— «Сеть донорских пунктов опутывает космос…» — вспомнив его россказни, передразнил я. — Откуда вы это взяли?!

Дядюшка заметно смутился:

— Ну-у, если честно, это моя личная догадка… Но я вам говорил, что эти данные не проверены… А донорские пункты есть, — продолжал он более уверенно. — Правда, правда!..

— Ладно, — махнул я рукой. — Что у вас теперь за козырь?

— При всем желании я не мог использовать его раньше, — торопливо затараторил дядюшка. — Чисто технически совершить то, что я хочу вам предложить, стало возможным только сейчас. Да к тому же это еще и весьма рискованно…

— Выкладывайте поскорее!

— Мой государь, мы слишком близко к Москве и не можем доверять связи.

— Если бы нас засекли, по нам уже палили бы.

— Это наиболее вероятно, но вовсе не обязательно. Мало ли, что может быть на уме у нашего противника? Я, между прочим, предупреждал о том, что на «Блиц» засада. И я оказался прав.

Как это ни противно, возразить мне было нечего. Предупреждал. И позднее Ляля сама признала, что Рюрик сознательно подкинул ей эту идею…

— Нам нужно встретиться тет-а-тет, — продолжал дядюшка. — И я хочу опередить вас: есть причины, по которым именно вы должны перейти ко мне на крейсер, а не я к вам.

— С какой стати? — возмутился я.

— Я не могу вам объяснить этого из соображений все той же осторожности. Но если вы доверились мне в одном, доверьтесь и в другом.

Очень мне все это не нравилось. Но делать, похоже, было нечего.

— Хорошо, — кивнул я, — встречайте. — И отключился.

И не одному мне это не понравилось.

— Ваше Величество, — заговорил со мной Филипп. — Могу ли я быть с вами абсолютно откровенен и надеяться, что сказанное останется между нами?

Даже обидно. Но я сдержался и кивнул:

— Конечно.

— В таком случае… — Филипп замялся. — Мой командир Сэмюэль — бесспорно, выдающийся стратег. Но, отав бессмертным, он сильно изменился.

— В каком плане?

— Он стал нерешителен. Я бы даже сказал, труслив. Долгое время он честно боролся с этим недостатком. Но теперь вследствие тех генетических изменений, которые Рюрик произвел в его организме, он не способен продолжать борьбу. Так во всяком случае мне кажется.

— И что из этого следует?

— Мне не хочется возводить на него напраслину, но боюсь… — Филипп явно находился в затруднении. — Боюсь, он хочет вымолить себе прощение у Рюрика, выдав ему вас.

— Вы уверены?! — Я и сам подозревал нечто подобное, но еще не успел сформулировать для себя эту мысль настолько ясно.

— Ни в коем случае! Нет, нет, я не уверен. Но согласитесь, его слова о том, что обязательно ВЫ должны перебраться туда, а не он сюда, выглядят довольно неестественно. Повторяю, это лишь тень подозрения. Но и ее достаточно. Ведь на кону ваша жизнь. Мы обязаны быть бдительными.

— Спасибо, Филипп. Я ценю ваши откровенность и заботу. И как же я могу обезопасить себя?

— Не знаю, — пожал плечами он, — иначе я не делился бы с вами своими мыслями, а попросту принял бы все необходимые меры.

— А если так: мы назначим время, когда я должен буду выйти с вами на связь, и, если я не выйду, вы постараетесь вызволить меня из плена.

— Не пойдет, — помотал головой Филипп. — Крейсер с вами на борту в любой момент может уйти в гиперпространство.

Да. Я до сих пор никак не могу привыкнуть к этому.

— Что же тогда?

Филипп вздохнул:

— Не следовало вам соглашаться… Хотя… Кто знает, может быть, все-таки у него действительно есть конструктивные предложения. А сейчас… Во-первых, вы сами должны быть предельно бдительны. Во-вторых, думаю, на борт крейсера с вами должен отправиться я.

— Хорошо, — кивнул я. — Но у меня есть и еще одна идея. Крейсер под завязку набит моими друзьями-джипси. Неплохо было бы поделиться нашими подозрениями с ними.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Филипп. — Только так, чтобы это не вызвало переполоха. Выйдите-ка из поля зрения камеры модуля, я вызову крейсер и поговорю с Гойкой. Он показался мне вполне здравомыслящим человеком. Как мне его позвать?

— Спросите атамана. Только я не понял, зачем мне прятаться?

— Сэмюэль не должен догадываться о том, что вы что-то подозреваете. Вы ведь видели, из его каюты есть прямой выход на модуль связи. Скорее всего, это генеральская каюта.

Все равно я не совсем понял, что Филипп намерен делать, но понадеялся на него и махнул рукой:

— Ладно, действуйте.

Филипп кивнул, и я, послушавшись его, выбрался из кресла и подошел вплотную к передней стенке рубки. Теперь меня с крейсера не увидят, я в «мертвой зоне». Правда, и я не вижу экрана.

— Слушаю, — раздался незнакомый мне голос.

Характерного для джипси акцента не было. Скорее всего, на связь вышел плененный Гойкой рюриковский пилот.

— Дайте мне атамана, — потребовал Филипп.

— Я здесь, — послышался голос Гойки. — Чего вы от меня хотите?

— Наденьте наушники, — предложил Филипп. — И отключите громкоговорящую связь.

Все верно: то, что он собирался сказать, касается только Гойки. По всей видимости, тот выполнил требование Филиппа, потому что он, удовлетворенно кивнув, заявил:

— Атаман. Хочу предупредить вас сразу. У нас с государем нет серьезных оснований обвинять кого-то в предательстве, поэтому не стоит пороть горячку… Но все-таки будьте начеку. У нас есть подозрение, что на вашем корабле готовится покушение на государя. Постарайтесь с самого первого нашего с ним шага на крейсер контролировать ситуацию и быть готовым встать на его защиту.

— Хорошо, — согласился Гойка. — Мы с него глаз не спустим.

Удачно пристыковавшись к крейсеру, я и Филипп, сжимающий в руке рукоять форменного магнито-плазменного кинжала, перешли из шлюпки в шлюз, а затем, после уравнивания давлений, через открывшуюся диафрагму вошли в корабль. На душе скребли кошки. Ляля уложила Ромку и, скорее всего, уснула вместе с ним. А я даже не зашел посмотреть на них. «Возможно, в последний раз…» — почему-то думалось мне.

Дядюшка уже встречал.

— Наконец-то! — вскричал он и тут же осекся. — А вы, Филипп, зачем явились? Вы мне тут совсем некстати!.. И какого рожна вы прячете за спиной руку с кинжалом?!

— Это мое распоряжение, — остановил я дядюшку, — и обсуждению оно не подлежит. Филипп будет сопровождать меня.

— Ах, вот как?! — поморщился дядюшка. — Похоже, вы не доверяете мне. Что ж, ваша бдительность делает вам честь. В этом случае, правда, от нее нет никакого толку. Пойдемте, я покажу вам то, что хотел показать и изложу вам свой план.

Он потащил меня за собой вперед по коридору, за нами двинулся и Филипп, но дядюшка, остановившись, рявкнул:

— А вас, Филипп, никто не приглашал!..

— Да прекратите вы, — осадил я его вновь. — Я, по-моему, ясно сказал, он будет сопровождать меня.

— Но информация, которую я собираюсь вам открыть, конфиденциальна! Хотя… Ладно, — махнул он рукой, — пусть ходит за нами. Я согласен на роль подозреваемого в подготовке предательства.

Вот же бестия!

И дальше мы двинулись втроем. Но я был уверен, что десятки глаз наблюдают за нами при помощи телекамер. Гойка не мог не выполнить своего обещания.

… - Вот каюта, в которой я собираюсь беседовать с государем, — объявил дядюшка, распахнув перед нами с Филиппом дверь. — Убедитесь, что она имеет лишь один вход, а затем, будьте любезны, покиньте помещение и подождите нас за дверью.

— Да какого черта! — обозлился я. — Что за комедию вы тут устраиваете?! Филипп неоднократно доказал нам свою верность, он спас вас из лап Рюрика, я ему абсолютно доверяю, и он может присутствовать при любом разговоре со мной…

— Я доверяю ему не меньше вашего, — отозвался дядюшка, — хотя сейчас это чувство и невзаимно. Но есть причины, по которым свой план спасения я могу рассказать только вам и только с глазу на глаз.

— Как вы мне надоели! — честно сказал я дядюшке и обернулся к Филиппу:

— Ладно, давайте не будем с ним спорить. Осмотрите помещение.

Это была комната с низким потолком, в центре которой на полу стояла какая-то техника, по дизайну напоминавшая ту, что я видел на петушковском заводе. Главным, что бросалось тут в глаза, был прозрачный овальный купол, и я сразу подумал, что под него должен забираться человек и устраиваться там лежа. Интересно зачем.

Филипп внимательнейшим образом исследовал комнату по периметру и вернулся к нам:

— Ваше Величество, никакой возможности выйти отсюда, кроме как через дверь, в которую мы вошли, я не вижу.

— Что и требовалось доказать! — вскричал дядюшка, нетерпеливо покачиваясь с носков на пятки. — Давайте, давайте, Филипп, освобождайте помещение, время не терпит!

Я кивнул, Филипп неохотно вышел, дядюшка вслед ему крикнул: «И не ломитесь! Разговор у нас долгий — на час, а то и на два!», затем поспешно запер за ним дверь и обернулся ко мне:

— Ну, слава богу, государь! Наконец-то мы с вами остались одни и именно там, где надо. Не буду ходить вокруг да около. Никто на корабле не знает, что это такое, — указал он на купол. — Кроме меня. Потом что я сам, когда еще не вышел из доверия Рюрика и не встал в открытую оппозицию, участвовал в работах по созданию этой системы.

— И что же это?

— Секретный комплекс оборудования для психоневралгического программирования. Или «зомбирования», как это называют чаще, но этот термин не раскрывает всей полноты явления.

— И на кой черт он нам сдался?

— О-о, мой государь, в этом-то и состоит суть моей идеи. В первую очередь нам следует признать, что мы находимся в безвыходном положении. Я с самого начала был против той последовательности борьбы с Рюриком, на которой настояли вы…

— Но… — хотел было возразить я, но он, заметив это, сделал останавливающий жест руками и продолжил:

— Я не собираюсь вас в чем-то упрекать. Нет. Речь ныне не об этом. Объективно наши дела обстоят следующим образом. Мы полностью раскрылись, Рюрик знает, кто вы, как выглядите и кто ваши друзья. Вычислить нас — дело времени и, замечу, совсем небольшого времени. Думаю, еще несколько часов, и мы будем у него под колпаком. Или «на мушке», если вам это больше нравится.

— Ну, и?.. Ближе к делу!

— И опасность грозит не только вам. Вспомните, Рюрик не тронул вашу семью, пока не мог вас найти, сейчас же мнимая победа — ваше воссоединение с супругой и сыном — сделала и вас, и их в тысячу раз уязвимее. Сейчас Рюрик, не колеблясь, уничтожит корабль, в котором все вы находитесь. Или даже группу кораблей. Он не остановится ни перед чем. Вспомните Храм Николая Второго! А посему, я считаю, вам необходимо исчезнуть. Вам одному. И тогда Рюрик вновь не посмеет и пальцем тронуть ваших близких, но при этом они будут уже не в плену, а под нашей надежной защитой.

Да, похоже, опасения Филиппа были не напрасными. Однако я сделал вид, что не допускаю и мысли о предательстве.

— Допустим, что вы правы, — сказал я. — Но во-первых, куда же я денусь, а во-вторых, как это приблизит нас к победе?

Посмотрим, чего он нагромоздит.

— Я бы на вашем месте сейчас и не заикался о победе. Шкуру свою сохранить бы — и то радость… Но на самом деле мы победим. Для меня было настоящим открытием, что Рюрик не поддерживается никем извне, что он — не ставленник лирянской цивилизации, а ее отщепенец. Знал бы я об этом раньше… То есть речь идет не о системе, а об одном-единственном злодее. Значит, его надо устранить. И лучше всего, если это сделаете вы — истинный царь всея Руси…

— Дядюшка, у вас, по-моему, крыша напрочь съехала! — начал уже не на шутку сердиться я, не находя в его словах ничего рационального. — То я должен исчезнуть, то я должен убить Рюрика… Я — человек из прошлого, а он — хищник из будущего! Как я могу победить Рюрика, если я не могу даже спрятаться от него?!

— Стоп, стоп, стоп! И спрятаться, и победить вам поможет вот эта машина, дядюшка лихорадочно пошлепал ладонью по прозрачному куполу. — Плюс то, что мы теперь знаем по поводу серебра. Мы вас так зазомбируем, что мать родная не узнает!

— То есть?! — всполошился я.

— То есть вы станете другим человеком, другой личностью. Ни один сканер-детектор вас не идентифицирует. Вы сможете разгуливать по Москве, никого не опасаясь. Никто не сможет разгадать, кто вы на самом деле, даже вы сами, пока вы не выполните свою миссию.

— Я буду иметь ложную память?

— Нет, не «ложную», вы будете иметь настоящую память, но принадлежащую другому человеку.

— И я не буду помнить, кто я, я забуду свою жену, своего сына?..

Дядюшка неохотно кивнул:

— Да, это так.

— И если все-таки случится так, что они разыщут меня раньше, чем я вновь стану собой, я без сожаления оттолкну их?

— Но, Ваше Величество, — принялся убеждать меня дядюшка, — это не предательство. Ведь все это делается во имя…

Я остановил его:

— Не нужно меня уговаривать. Это — самое настоящее предательство. И я согласен совершить его.

Дядюшка недоуменно вытаращился на меня, а в моей голове в этот миг крутилась пророческая фраза, когда-то сказанная Аджуяр: «… странная у тебя судьба: коли предашь кого, тем его и спасешь. А коли не предашь, упрешься наоборот, погубишь…» Тогда я сделал вид, что не верю ей, но на самом деле поверил… Где-то в моем подсознании эти слова присутствовали всегда. Словно бомба замедленного действия. Вот и подоспело время…

— А как быть с внешностью? — спросил я дядюшку таким тоном, чтобы всякие сомнения в моем решении пропали.

— Это наименьшая из проблем, — отозвался он. — Внешность ничего не доказывает. Поменяете одежду, прическу… Если вас и будут разыскивать, то не по внешности. А генное сканирование укажет совсем другого человека… Вы должны понять главное: на какое-то время вы просто исчезнете, а ваше тело займет другой человек.

— И кто же это будет?

— Нам еще предстоит решить это… — пряча глаза, отозвался дядюшка. — Я вошел в сеть информационного банка проекта, хранящего несколько сотен мнемофайлов, или, проще сказать, личностей. Получить такой файл можно только в том случае, когда человек, подключенный к системе, умирает…

— Банк душ? — внутренне содрогнувшись, спросил я.

— Да. Что-то вроде, — согласился дядюшка.

— И чьи же это души?

— Они добровольцы… Или почти добровольцы. Нет, в общем, не совсем… замялся дядюшка. — В основном мнемодонорами стали те, кто был приговорен к смертной казни. У них был выбор — просто умереть или «законсервировать» свою личность.

— Что ж, добровольность налицо… А кому и зачем вообще все это было нужно? Это что — форма наказания?

— И наказание тоже. Не без пользы для общества. Ведь разумную личность можно использовать в технологическом процессе.

— Да, — отозвался я, вспомнив и завод с душой Семецкого, и то, что дядюшка — один из главных владельцев акций на эту технологию…

— Но это не только наказание. Это направление исследований в типично рюриковской традиции было перспективным во многих областях. И, судя по тому, что эта установка оказалась на крейсере, он каким-то образом уже и на практике применяет полученные результаты. Скорее всего, в разведке, иначе зачем в программе присутствует функция уничтожения донорской личности по выполнению миссии… Так вот я вошел в сеть и внимательно просмотрел содержимое банка мнемофайлов. Удобным оказалось то, что большинство личностей в банке принадлежит врагам Рюрика. — Подняв взгляд, он твердо продолжил: — И, честно говоря, я уже все решил за вас.

— Я и не сомневался в этом! — усмехнулся я. — Так в кого вы решили меня превратить?

— Вы будете…

«Бэтменом», — мелькнула в моей голове дурашливая мысль. Но дядюшка, само собой, сказал совсем другое:

— … Вы будете…

Самый короткий, но, как всегда, очень нужный авторский комментарий

То, что вы сейчас прочтете, я написал, основываясь на подаренных мне дневниках человека, в которого меня превратил дядюшка. Скажу честно, многое тут мною дофантазировано, но общий ход событий сохранен досконально.

Глава 4 AMOK

Долгие смутные видения не позволяли ему осознавать себя, чувствовать себя живым, не оставляли для этого места внутри него. Было лишь небытие, наполненное расплывчатыми картинами, плавно перетекающими одна в другую… И вдруг откуда-то из кромешной тьмы вынырнула четкая до осязаемости мысль: «Я существую».

«Я существую. Я живой. Я перенес что-то ужасное, но я живой. И эти блики… Это уже не сновидение, это реальность. Но я разучился пользоваться глазами. Я разучился видеть… И кто это — я?!»

Новое ощущение: прикосновение к его телу. Кто-то слегка потряс его за плечо. Расплывчатые пятна перед его глазами начинают приобретать очертания. Теперь он видит, хотя и неясно, склонившегося над ним человека. ЧЕЛОВЕК. ЧЕЛОВЕКИ. ЛЮДИ. «Существуют люди, и я — человек», — догадался он.

Некто, склонившийся над ним, вновь потряс его за плечо:

— Квентин, вы слышите меня?

«Квентин! Вот как меня зовут!»

Он хотел ответить, но лишь застонал. «Что со мной стряслось? Я попал в какую-то аварию? Да! Я летел в Москву на межпланетном лайнере, и, по-видимому, случилась беда… Нет, — тут же вспомнил он, — до Москвы я добрался, это точно…»

Наконец лицо склонившегося над ним человека приобрело четкость. Раньше Квентин никогда не видел его. Раньше? А что вообще было раньше?

— Квентин, — вновь заговорил человек со странным лицом. Как называется этот дефект? Кажется, «заячья губа»… — Если вы уже пришли в себя, дважды моргните мне.

Квентин выполнил просьбу, и человек оживился:

— Прекрасно! Меня зовут дядюшка Сэм. А вы, насколько я понимаю, пока не можете говорить?

Он хотел сказать «могу», но вновь из его горла вырвался лишь неопределенный стон, и это было так невыносимо, так унизительно, что он заплакал. Увидев слезы, дядюшка нахмурился и заговорил с почти оскорбительной мягкостью в голосе:

— Не расстраивайтесь, Квентин. Сейчас вам станет лучше. Это даже хорошо, что вы не сразу овладели своим новым телом, у меня есть время все объяснить вам. Вы понимаете меня?

— Да, — неожиданно для самого себя прохрипел он, и ему стало смешно от того, что он сумел это произнести именно тогда, когда уже окончательно отчаялся.

— Вот видите! — обрадовался дядюшка. — Скоро вы будете болтать не хуже меня! А чуть позже и бегать начнете! А пока лежите и слушайте. Вы помните, кто вы?

— Нет, — покачал головой Квентин.

— Вы — Квентин Басов, потомственный инспектор охраны леса с планеты-заповедника «Сибирь». Вы приговорены к смертной казни за покушение на цареубийство. Вспомнили?

Сказанное словно прорвало какую-то невидимую плотину внутри него, и картины прошлого, тесня друг друга, встали перед его внутренним взором.

Вот он шагает по лесной тропе, и белый карлик Ярило освещает тропинку впереди него. Спортивно-охотничий бластер «Ремингтон» ударяет его прикладом по пояснице, а вокруг его пояса болтается сегодняшняя добыча — пяток роскошных диких уток. Жену и дочурку ждет сегодня знатный ужин…

Вспышка! Он задохнулся от горя. «Они убиты, мои жена и дочь!..»

Квентин застонал, мираж рассеялся, и то, что говорил ему дядюшка, вновь стало доходить до него.

— Ваша планета приглянулась царю, и он стал частенько наведываться к вам. Вспомнили?

О да! Он помнит этого страшного человека, чей взгляд, казалось, высасывает из тебя жизнь. Но это был Царь, и Квентин решил для себя, что, наверное, другим и не может быть человек, на чьих плечах лежит тяжесть ответственности за судьбы множества планетных систем.

Царь вел себя странно. Он охотился без оружия, и Квентин диву давался, какой реакцией и какой энергией нужно обладать, чтобы набивать дичью полные сумки, не сделав при этом ни единого выстрела. Его слегка мутило, когда государь выкладывал на стол свои трофеи — кроликов со свернутыми шеями, лисиц с перебитыми хребтами и рябчиков с оторванными головами… «Но в конце концов, говорил он себе, — разве это хуже, чем убивать при помощи бластера? Каждый охотится как умеет…»

Дядюшка продолжал;

— Я не знаю, что произошло между вами, но вы, Квентин, прилетели в Москву с твердым намерением прикончить царя. И вам почти удалось это. Из всех покушений на Рюрика ваше было наиболее удачным.

Что стряслось между ними?! Квентин помнил, он прекрасно помнил, что стряслось между ними… Был плановый отстрел волков. Проклятые твари расплодились в тот год немерено, и лесники, посовещавшись, решили устроить на них облаву. Пришлось раскошелиться и закупить манки, или, как их называют по-научному, нейроприводные генераторы.

И вот они вышли на облаву. Время от времени Квентин нажимал на кнопку висящего на груди манка-медальона и зорко оглядывался по сторонам.

… Зашевелилась трава, и два осторожных злобных глаза уставились на него. Он нажал на кнопку еще раз, и волк качнулся вперед. Вскинув бластер-винтовку, Квентин выстрелил не целясь почти в упор. Зверь взвыл, подпрыгнул и упал на бок, скуля и царапая когтями землю.

Прошло каких-то пять часов с того момента, как началась облава, а на счету Квентина было уже двенадцать тварей. Если все его коллеги работают так же, через неделю-другую угроза волчьего засилья в лесу будет устранена.

Он нажал на кнопку манка еще раз и, замерев, огляделся. Внезапно из кустов на тропинку выступил ОН — царь всея Руси, самодержец Рюрик Четвертый. С перекошенным словно от боли лицом.

— Что ты делаешь, несчастный?! — рявкнул он. — Прекрати этот вой!

Вой? Неужели он говорит о сигнале манка? Но как же так? Этот сигнал слышат только волки, он недоступен человеческому восприятию!

Квентин отпустил кнопку, и на лице Рюрика отразилось явное облегчение.

— Что происходит? — вновь обратился царь к Квентину. — Почему весь лес усеян трупами животных?

— Волков, хотите вы сказать, — отозвался лесник. — Это облава, мой государь, подобную расчистку леса от «серого мусора» мы производим примерно раз в десятилетие.

— «Серый мусор», — повторил Рюрик, недобро усмехнувшись.

— О да, — подтвердил Квентин, чувствуя странное злорадное удовлетворение. — Дальнейший рост волчьей популяции грозит истощением леса.

— А вы никогда не задумывались, друг мой, сколь пагубно влияет на все живое рост человеческой популяции? — шагнул к нему Рюрик.

— Да, — решив, что государь шутит, улыбнулся Квентин. — Но человека этой свистулькой не поманишь, — и он нажал на кнопку брелка. — Да и некому…

Но в тот же миг стремительным движением Рюрик сорвал манок с его шеи.

— Некому? — скорее оскалился, чем улыбнулся он. — Некому, ты считаешь? Да. Пожалуй, ты прав.

Он сделал шаг назад, еще и еще шаг, повернулся к леснику спиной и нырнул в чащу.

«Странный разговор», — подумал Квентин, и его сердце тревожно забилось. Продолжать чистку без манка было бессмысленно, и он повернул домой.

… Дома. Все было перевернуто в коттедже лесничего вверх дном. Его жена, Норма, мертвая лежала посередине гостиной в изорванном окровавленном халатике, а его дочь, Бианка… безжизненно распростерлась на столе. Рядом с кроликами со свернутыми шеями, лисами с перебитыми хребтами и рябчиками с оторванными головами.

Эта картина огнем опалила сознание Квентина. Он сел и огляделся. Комната была небольшой. Судя по всему, это была каюта космического корабля. Он находился во чреве какой-то технической установки, сбоку от него виднелась отодвинутая прозрачная крышка.

— Вот видите, Квентин, — сказал человек, — вы уже владеете телом. И пусть вас не удивляет, что это не ваше тело. Вот, посмотрите.

Он протянул зеркальце, и оттуда на лесничего глянуло абсолютно незнакомое ему лицо.

— Кто я? — спросил Квентин.

— Кто вы на самом деле или кем было это тело? Что вы хотите узнать? Впрочем, отвечать на второй вопрос я просто не имею права… Давайте оговорим главное. У нас с вами общий враг, а значит, мы друзья. А вы… Вы покушались на царя, но покушение не удалось вам, — продолжал дядюшка. — Вас приговорили к смерти, но вместо традиционной казни предложили участие в смертельно опасном эксперименте. И вы согласились.

«Да, это так, — вспомнил Квентин. — Я думал о мести. Я думал о том, что у меня появится, пусть и мизерный, но шанс все-таки остаться в живых и пристрелить эту бешеную собаку, восседающую на царском престоле».

— Вы слушаете меня? — уточнил дядюшка.

— Да, — отозвался Квентин, выбираясь из приспособления и вставая босыми ногами на прохладный пол. — Но я спешу.

— Куда? Чего вы хотите?

— Я хочу убить Рюрика.

— Ну вот и слава богу! — всплеснул руками дядюшка. — Я вас для этого и оживил! Но задача ваша непроста, вы уже убедились в этом. Злодей почти недосягаем. Чтобы вы не повторили свою неудачу, чтобы вы сумели добраться до него, вам придется выслушать мою инструкцию.

Квентин усвоил все.

Они вышли в коридор, и навстречу им кинулся светловолосый коренастый человек, с короткой шкиперской бородкой:

— Как долго! Я уже и не знал, что делать! Ой, — добавил он, приглядевшись, — что с вами, государь? На вас лица нет…

Дядюшка предупредил Квентина об этом человеке и о том, как с ним следует себя вести.

— Все нормально, Филипп, — махнул он рукой. — Отправляйтесь-ка вы на «Призрак», а я еще побуду здесь.

— Как здесь?! — поразился Филипп. — Ваше Величество, я не понимаю! Зачем?!

Квентин был предупрежден, что люди на корабле будут считать его царской особой.

— Я выслушал его, — указал он на дядюшку, — и понял, что выход действительно есть. И действительно для всех будет лучше, если…

Но он прервался. Послышался топот шагов за углом коридора, и он остановился, глядя туда. Еще через мгновение из-за угла вывалила живописная толпа. джипси во главе с худощавым черноусым мужчиной, с обнаженным плазменным кинжалом в руке.

— Ты был прав, Филипп! — вскричал черноусый. — Это предательство! Эта жирная крыса, — указал он на дядюшку Сэма, — околдовала нашего государя!

— Что вы болтаете?! — затравленно глянул дядюшка на Квентина. — Государь жив, здоров и находится в полном здравии…

— Пилот Рюрика рассказал нам, что в этой каюте, — Гойка указал на дверь, из которой только что вышли Квентин и дядюшка, — установлены прибор для воздействия на психику. Чечигла! — обратился он Квентину. — Ты хотя бы узнаешь меня?

— Да, конечно, — выдавил из себя Квентин и заставил себя улыбнуться, судорожно пытаясь вспомнить, говорил ли его спаситель ему что-либо об этом человеке… Нет, вроде бы не говорил… Точно, не говорил. Да, он упоминал о каких-то цыганах, но не выделял при этом никого конкретно, так как встреча с ними, скорее всего, не была запланирована… Он вопросительно глянул на дядюшку, но тот не заметил его взгляда. Он был явно перепуган и буквально трясся от страха.

— «Да, конечно», — передразнил Гойка, — и это все, что ты можешь мне сказать, Чечигла? Тогда скажи хотя бы, как меня зовут и как зовут мою жену, а?..

Квентин понял, что пытаться вести дальнейшую игру бессмысленно, а от дядюшки помощи ему не дождаться.

— Я должен кое-что объяснить вам, — начал он, и в этот миг дядюшка, выдернув из кармана бластер, истошно завопил:

— Предатели! Я все понял, это сговор! Государь! — обернулся он к окончательно опешившему Квентину. — Немедленно покиньте этот корабль, он наводнен изменниками! В шлюпку!

— А вы?! — спросил Квентин заторможенно.

— Я задержу их здесь! Бегите один!

Гойка шагнул было к дядюшке, но тот выстрелил в пол прямо перед ним, и атаман замер.

Побег из корабля в шлюпке входил в оговоренный план, хотя, конечно, не при таких экстремальных обстоятельствах. Потому сразу после того, как дядюшка пальнул из бластера в пол, Квентин кинулся туда, где для него была подготовлена шлюпка.

— Помните о серебре! — крикнул дядюшка ему вдогонку. — Серебро!!!

Дядюшкин бластер был установлен на ослабленный режим, и его выстрел не мог повредить обшивку — лишь пустяковая вспышка, да в полу появилось оплавленное черное пятно. Но, тут же переведя предохранитель на полную мощность, дядюшка продолжил дурным голосом:

— Ни с места, иуды! Еще шаг, и я перебью вас всех! А если плазма разрушит обшивку, то рванет и весь корабль! Я все понял: вы решили выдать государя Рюрику и за это предательство вымолить у него пощаду себе!..

Однако Квентин уже не слышал этих слов. Спустя пару минут за ним, чмокнув, закрылась диафрагма шлюзовой камеры.

Не нужно было иметь много ума, чтобы сообразить, что большая красная кнопка на входе шлюпки предназначена для аварийной расстыковки и запуска. Тем более что написано на ней именно слово «ПУСК».

Квентин ударил по кнопке ладонью, раздался скрежет, и завибрировал пол.

Мгновение спустя Квентин больно шмякнулся спиной о входную диафрагму, и ему показалось, что перегрузка размазывает его по этой плоскости. Отстрел шлюпки состоялся, и красная кнопка замигала, а слово «пуск» на нем сменилось словом «SOS», по-видимому, этот сигнал разносился сейчас на весь космос.

Прежний опыт космических путешествий Квентина исчерпывался одним-единственным перелетом по маршруту Сибирь — Москва в комфортабельном межгалактическом лайнере. Теперь он ощущал себя зверьком, спасшимся в паводок на бревне… Но как только перегрузка отпустила, он сполз на пол и почувствовал себя почти счастливым. Он снова живет. Он снова готов к мести. И подготовлен значительно серьезнее, чем когда-то.

… Его первая попытка не удалась потому, что тогда он еще не отрешился от себя полностью. Он еще не был готов пожертвовать во имя достижения цели собственной жизнью. Подсознательно он хотел не столько отомстить, сколько вернуть прошлое, словно смерть Рюрика могла возвратить к жизни Бианку и Норму. Теперь он со всей ясностью осознавал это.

Уже потом, ожидая казни, он горько пожалел, что всю свою энергию направил на действие, и только на действие, а не на моральную подготовку к нему. Если бы он не боялся думать о будущем, он бы понял, что собственная жизнь больше не нужна ему, и именно ее он должен обменять на жизнь тирана.

Сейчас, вспоминая, сколь бездарно в прошлой жизни провел он свое покушение на Рюрика, он мучился чем-то вроде угрызений совести.

… - Кто это сделал, Квентин? — спросил его старый друг, такой же как и он сам лесничий, толстый и румяный Пауль Вязников, когда они закончили тягостный обряд погребения. Но Квентин не мог открыть правду, ведь всякий, кто узнает его тайну, навлечет на себя большую опасность. И потому он, пожав плечами, отозвался уклончиво:

— Ты же видел раны…

— Ты хочешь сказать, что это работа волка?! — вскричал Пауль и ударил кулаком по столу. — Нет! Ты и сам прекрасно это понимаешь! Или ты с горя рехнулся?! Да где это видано, чтобы волк входил в дом и нападал на хозяев? Волк — это злобная трусливая собака, и на такое он никогда не осмелится!

Квентин и впрямь прекрасно все это понимал. Но в ответ опять лишь пожал плечами.

— И ты что, так это и оставишь?! — изумился Пауль. — И пусть какая-то кровожадная тварь безнаказанно бродит по миру, выискивая новую жертву?!

— Какая разница? — скривился Квентин. — Твари были и будут. А моих девочек к жизни уже не вернешь. Все остальное для меня не имеет никакого значения.

Но эта покорность судьбе, конечно же, была не более чем маскировкой. Во-первых, он не хотел втягивать в опасность друга, во-вторых, боялся спугнуть зверя.

— Да, да, прости, — согласился Пауль. — Конечно, этим должен заниматься не ты, а мы. Но я надеюсь, ты хотя бы сообщил в жандармерию?

— Конечно, — соврал Квентин. — Я говорил с комиссаром. Они будут искать. Хотя мне и безразлично, найдут они убийцу или нет.

— Не знал, не знал, что ты… такой, — покачал головой Пауль. — Хотя… Не мне осуждать тебя. Еще неизвестно, как в такой ситуации повел бы себя я сам.

— Не приведи господь, — перекрестился Квентин.

— Как? — вскричал Пауль. — Господь?! Я не ослышался? Ты еще веришь в него? Да разве могло бы такое стрястись, если бы Бог и в самом деле существовал? Разве он позволил бы случиться такой несправедливости? На такое способен лишь глупый автор плохонькой книжонки — взять да и ни за что ни про что погубить собственные создания!

— Не богохульствуй, Пауль, — возразил Квентин, разливая по стаканам самодельную медовуху и глядя куда-то сквозь друга, словно ему был виден упомянутый автор. — Пути Господни неисповедимы. Давай-ка лучше помянем Норму и Бианку.

— Пусть земля им будет пухом, — кивнув, поднял свой стакан Пауль.

— Одно я знаю точно, — продолжил Квентин. — Ничего не случается зря. Добро всегда воздается добром — тут или на небесах, а зло — злом.

И если бы в этот миг Пауль глянул в глаза своего несчастного друга, он бы, наверное, вздрогнул и уж во всяком случае понял бы, что смирение Квентина не стоит и выеденного яйца. Но Пауль не посмотрел ему в лицо, и они выпили, не чокаясь.

… Он едва не свихнулся, безвылазно просидев в коттедже несколько дней. Он должен был убедиться в том, что Рюрик, заметая следы злодеяния, не собирается убрать и его. Хотя он был почти уверен, что Рюрик не тронет его. Ведь тот хотел причинить своему обидчику максимальную боль, а ее может испытывать только ЖИВОЕ существо. Что касается безопасности… Рюрик не унизится до того, чтобы бояться какого-то лесника.

Сперва Квентин надеялся, что Рюрик все же явится сам — полюбоваться на его горе. Но тот не спешил. И тогда, на четвертый после похорон день, Квентин позвонил в главный сибирский банк, и уже через час его недвижимость перешла в собственность этого банка. Затем он снял всю сумму наличными, прихватил кое-какие сбережения, взял билет на межпланетный лайнер «Сибирь — Москва» и впервые в жизни покинул свою родную планету.

Остальные пассажиры лайнера с удивлением и опаской поглядывали на кофр «Ремингтона», который он не выпускал из рук. Почти все жители Сибири были заядлыми охотниками, но зачем этому чудаку ружье могло понадобиться в столице, где и лесов-то на всей планете не сыщешь днем с огнем? Однако претензий у экипажа не возникло: документы на оружие были в порядке.

Потомственный инспектор леса, Квентин недолюбливал даже разбросанные по Сибири мелкие поселки, казавшиеся ему суетливыми и шумными. Космопорт Внуково и вовсе подавил его своими масштабами и бесчеловечной архитектурой строений, непрерывно меняющих формы фасадов и балюстрад.

Квентину подумалось, что в таком неприятном месте не могло не появиться такое чудовище, как Рюрик. Но он отбросил эту мысль, признав, что окружающие его люди в большинстве своем выглядят вполне добросердечно.

У него были адреса московских родственников, которых, правда, никогда не видел ни он сам, ни его отец. Когда-то давным-давно его дед, побывав в молодости в Москве, общался с ними… Точнее, конечно, не с ними, а с родителями тех, кто живет тут теперь. Квентин нашел будочку видеофона, но дозвониться по записанному у него номеру не сумел. Скорее всего, тот давно сменился. Делать нечего. Придется нанимать такси и ехать по адресу без звонка.

Вид площади перед космопортом сперва поверг Квентина в смятение, а потом в бешенство. Он никогда не поверил бы, что в этой гигантской неразберихе кто-то способен свободно ориентироваться. Но такси искать не пришлось. Наоборот, крикливая толпа желающих куда-нибудь его отвезти была столь многочисленна, что он, растерявшись, вырвался из нее и остановился поодаль, наблюдая, как таксисты с рекламными надписями на болтающихся у них над головами разноцветных шарах охмуряют других пассажиров.

Слегка пообвыкнув, Квентин сам подошел к одному из шоферов, отозвал его в сторону и, назвав нужный адрес, спросил, сколько это будет стоить. Сумма оказалась немаленькой, но терпимой. Не торгуясь, он согласился и уже через несколько минут мчался в салоне флаера.

Внизу бескрайним заревом расстилалась вечерняя Москва, а небо кишело огнями снующих туда-сюда транспортных средств. И Квентин вновь осознал, в каком чуждом ему месте он находится.

— Ты когда-нибудь видел Рюрика? — спросил он таксиста. Тот даже подпрыгнул от неожиданности и опасливо покосился на Квентина.

— Нет, — усмехнулся он затем. — Кто я такой? Живьем — никогда.

— Я бы тоже хотел… — туманно промолвил Квентин и молчал уже до самого конца поездки.

Муж, жена и трое ребятишек. Он свалился им как снег на голову. И он, и они носили фамилию Басовы. Но в том, что они действительно родственники, москвич убедился, получив специальную справку центрального жандармского информатория, благо заняла эта процедура несколько минут. Однако родня родней, но отец семейства, мужчина лет сорока пяти по имени Сван, встретил Квентина настороженно, если не сказать, враждебно.

— Ну, и?! — Спрашивал он напористо, едва впустив Квентина на порог. — Чем мы можем тебе помочь? — А интонации его выдавали совсем другое: «И зачем ты нам тут нужен?!»

Но отношение к нему этих людей никак не влияло на выбранную Квентином цель, и он не придавал ему значения.

— Мне действительно нужна ваша помощь, — говорил он терпеливо, словно и не замечая неприязненных ноток в голосе собеседника. — И она не будет вам ничего стоить. Деньги у меня на первое время есть. Я хочу найти работу и снять жилье, но я тут ничего не знаю…

— А-а, — расслабился Сван. Он явно опасался, что новоявленный родственник собирается жить у него. — Ладно. Сообразим что-нибудь. А что ты умеешь-то, лесник?

— Лучше всего мне, наверное, устроиться куда-нибудь в охрану. Я дважды становился чемпионом Сибири по стрельбе…

— Ха! Ну, знаешь… Потряс. «Чемпион Сибири»… Кого этим в Москве-то удивишь? У вас там планетка-то с гулькин нос…

— Ага… — скептически покачал головой Квентин.

— Нет, планета большая, — поправился Сван, — но народу-то почти нет! Лес сплошной! Ведь так?! Да и это, — Сван ткнул пальцем в оружейный кофр, — совсем не та стрелялка, которой орудуют охранники… Что у тебя там? Охотничий бластер?

Квентин кивнул.

— То-то!.. — ударил себя по коленке Сван. — А еще что умеешь?

— У меня разряд по фехтованию…

— Это дело и вовсе никчемное!

— Говорят, Рюрик любит фехтовать…

— А тебе-то с того какой толк? Ох уж эти провинциалы: стоит им появиться в столице, как на каждом углу им уже мерещится царь-батюшка… Ну да ладно. Чего не сделаешь для родственника? Поговорю у себя в конторе, у знакомых поспрашиваю, может, и найдем для тебя чего.

Черствость и неприветливость Свана были для Квентина настоящим подарком. Родственник не лез в душу, не расспрашивал о причине приезда, не интересовался семейными делами. И надо отдать ему должное: обещание свое он выполнил. Уже через два дня Квентин был зачислен в штат департамента охраны небольшой фирмы «Look, Yong amp; К», занимающейся торговлей спортивным оборудованием. И в тот же день перебрался в выделенную ему однокомнатную каморку на сто сорок третьем этаже огромного мрачного дома.

Поднявшись на лифте, он нашел дверь с указанным ему номером, приложил руку к пятну замкового сканера… «Добро пожаловать», — раздался мелодичный голос невидимого, но, как выяснилось позже, вездесущего домашнего робота, и дверь отворилась.

Квентин вошел, опустив на пол рюкзак с пожитками и ружейный кофр, огляделся. Кровать, полка, мнемопроектор, экран визора, холодильник. Дверь за спиной захлопнулась. Квентин сполз по стене на пол, привалился спиной к стене и закрыл глаза. И впервые за последнее время позволил глубоко спрятанным чувствам выйти на поверхность… И застонал, ощутив почти физическую боль. И ударил кулаком по изумрудной плоскости дверки холодильника.

«Будьте осторожней, — сказал ему все тот же радушный голос. — Холодильник является собственностью компании, и в случае поломки оплата за ремонт будет вычтена из вашего жалованья». Квентин зарычал и вновь, даже еще сильнее ударил по дверце. «Будьте осторожней. Если оборудование фирмы будет приведено вами в полную негодность, из вашего жалованья будет вычтена его полная стоимость…»

— Заткнись! — рявкнул Квентин.

Слезы высохли. Он поднялся, сделал шаг к окну, но вместо ожидаемого городского пейзажа увидел лишь облака внизу и кое-где торчавшие из них огрызки таких же высотных домов. Он хотел открыть окно, распахнуть настежь, чтобы в эту клетушку вошел простор, но оно оказалось запертым наглухо. Все тот же голос вкрадчиво заметил:

— Воздух снаружи разрежен.

— Мне душно, — огрызнулся Квентин.

— Включаю дополнительную вентиляцию, — сообщил голос. И уточнил: — Какой желаете воздух? Сухой? Обычный? Морской? Грозовой?..

— Грозовой, — откликнулся Квентин.

Раздался легкий гул, в комнатушке запахло озоном, и закружился легкий ветерок.

Квентин улегся на кровать и закрыл глаза.

— Звук? — осведомился голос.

— Да, — сказал Квентин. — Только потише. И не беспокой меня больше, пока я сам чего-нибудь не попрошу.

Робот обиженно, как показалось Квентину, промолчал, зато в комнате явственно стали слышны стук дождевых капель в стекло и слабые громовые раскаты.

… То, чем ему пришлось заниматься, трудно было назвать работой. Он просто наблюдал за погрузкой, а затем вместе с водителем во время перевозки товара сидел в кабине громоздкого грузового флаера. Вместо форменного оружия ему разрешили носить собственный спортивный бластер.

Он не имел ни малейшего представления, как приблизиться к осуществлению задуманного. Он ждал, когда судьба даст ему подсказку. По вечерам он смотрел по визору новости, надеясь услышать, где и когда бывает Рюрик… Время от времени его охватывало отчаяние, Квентин понимал, что он и его враг живут в разных мирах, точнее, на разных, никогда не пересекающихся уровнях этого мира, и то, что он перебрался в Москву, не приблизило его к цели, а, напротив, отдалило от нее. Люди, с которыми он работал, подняли бы его на смех, если бы он сказал им, что лично видел царя, разговаривал с ним, пожимал руку при встрече и прощании… Порой ему хотелось отрезать эту самую руку.

Сослуживцы и без того считали его сумасшедшим. Да он и был сумасшедшим. Все окружающее казалось ему призрачным, а люди — бесплотными тенями. Да и сам он остался там, в прошлом, там, где были живы его жена и дочь… Он разговаривал с ними по ночам. И почти не разговаривал со своими новыми знакомыми. Он даже никак не мог запомнить их имен…

Когда на первых порах какой-то паренек после работы позвал его выпить с ним кружечку пивка, он только переспросил: «Пивка?..» Помолчал, словно пытаясь вспомнить, что это слово означает, а потом сумрачно усмехнулся и, ничего не объясняя, двинул к остановке такси. С тех пор никто больше не пытался сблизиться с ним.

Так, в угрюмой полудреме, протекали день за днем, пока однажды не случилось знаменательное событие, заставившее Квентина встрепенуться. В очередной раз присутствуя при погрузке товара во флаер, он заметил, что это не что иное, как рапиры в прозрачных пластикатовых упаковках. Глядя на тонкие лезвия и великолепные, имитирующие старинные и в то же время идеально удобные рукояти, он неожиданно для себя ощутил легкий зуд в пальцах. Он не фехтовал уже очень и очень давно.

— Куда везем? — спросил он молодого вертлявого менеджера компании, стоявшего рядом.

Тот даже подпрыгнул от неожиданности: впервые за четыре месяца, которые истекли с их первой встречи, он услышал голос этого хмурого охранника.

— О! — отозвался менеджер с торжеством в голосе. — Большая удача. Элитный заказ. Чемпионат России по фехтованию! На нем, как всегда, будет присутствовать сам Рюрик!

— Что ты сказал?! — Квентин схватил менеджера за руку и сжал ее с такой силой, что тот охнул и присел. — Повтори! Я не расслышал!

— Ничего особенного, — корчась, попытался тот высвободить ладонь. Чемпионат России…

— И там будет… Кто?!

— Рюрик! Да отцепись же ты от меня! Вот псих! — он отпрыгнул в сторону, едва лишь пальцы Квентина разжались. — Где вы его только откопали?! повернулся он к водителю, тряся отдавленной рукой. На что тот безразлично пожал плечами. Водитель и сам хотел бы знать, откуда на него свалился этот необычный малый.

А Квентин почувствовал себя так, словно очнулся от долгой спячки. Он тоже обернулся к водителю, и брови у того от удивления поползли вверх: угрюмый охранник, оказывается, умеет улыбаться… Неожиданно Квентин обнаружил, что он помнит, как водителя зовут.

— Слышишь, Эрик, — спросил он. — Подскажи, где наши обычно сидят после работы?

— За пивом? — уточнил водитель.

— Ну да. За чем же еще?

— Слава тебе господи, ожил, — обрадованною ухмыльнулся Эрик. — Я тебя отведу. Будь спокоен, парень! — И он хлопнул Квентина по плечу. — Пойло сегодня за мой счет.

Выпивка текла рекой, антигравитационные подносы сновали туда и сюда, еле успевая доставлять все новые сосуды и закуски. Квентин, хотя и был по сравнению с остальными молчалив, но казался им просто-таки говоруном, ведь раньше из него нельзя было вытянуть и слова. Теперь же его товарищи по работе уже узнали о нем все или почти все, что им хотелось узнать. Сумрачный молчун-охранник уже давно вызывал всеобщее любопытство. И они прониклись к нему сочувствием, им стало понятно теперь, отчего он так нелюдим: он рассказал им, что его родные убиты лесным зверем… Он не рассказал им только одного — что это за зверь и каков его титул.

В свою очередь Квентин выяснил все то, за чем сюда и отправился. А именно, что чемпионат по фехтованию, любимому виду спорта государя, состоится через месяц. Что проходить он будет в самом роскошном спортивном комплексе планеты Третьяковском городке. Соревноваться спортсмены будут в двух видах состязаний в традиционном двухмерном и в трехмерном, где используются возможности антигравитационного парения. И что уже несколько лет подряд сразу по окончании соревнований Рюрик сражается с чемпионами в обоих видах, и эти бои всегда оканчиваются вничью, точнее даже, со счетом ноль: ноль.

То, что разговор постоянно вращается вокруг чемпионата, странным никому не показалось, ведь сегодня с ним была связана их работа, а тут еще выяснилось, что неожиданно оживший угрюмый новичок хорошо владеет шпагой.

— Вот интересно, — говорил изрядно захмелевший Эрик, — поддаются чемпионы царю, что ли? Они же все-таки чемпионы…

— А он все-таки царь, — хохотнул другой водитель. — Ну и что, что царь?! Это же не значит, что он все умеет лучше всех! Если поддаются или судьи подсуживают, то мне это не по душе. Царь ты или не царь, а игра должна быть честной!

— Дурак ты, Эрик, — вмешался в разговор сменщик Квентина, здоровенный детина по прозвищу Кроха. — Это еще кто кому поддается! Я всегда смотрю эти соревнования по визору, а один раз и вживую сходил. Дорого уж очень… Так вот Рюрик с этими чемпионами играет, как кошка с мышкой, а вничью заканчивает, чтобы не обидеть. Чтобы не унизить чемпионское звание. Но кто в этом деле кумекает, тот сообразит, что Рюрик круче всех!

— А хочешь, — обратился к нему Квентин, — снова посмотреть на эту финальную битву вживую?

— Больно дорого, — покачал головой Кроха.

— Билеты — за мой счет.

— С чего это ты такой щедрый? — удивился Кроха.

— А ты разве не понял? — пьяно ухмыльнулся Эрик. — Он же приглашает тебя на свидание… Квентин так на него глянул, что тот поперхнулся пивом и закашлялся, а затем, поставив кружку на стол, замахал руками:

— Да ладно ты, не сердись. Я пошутил.

Квентин снова обернулся к Крохе:

— Очень хочется на это посмотреть, а я в Москве еще ничего не знаю. Где приобретать билеты, куда лететь, как бы не пропустить…

— Ишь, как тебя заело-то, — снова встрял Эрик.

— Завтра ты скажешь мне, сколько это стоит, — продолжал Квентин, не обращая на Эрика внимания, — я дам тебе деньги, и ты купишь билеты. Как можно ближе к арене.

— На первых рядах цены чумовые.

— Пусть это тебя не волнует. Бери самые дорогие.

— Как знаешь, — пожал плечами Кроха. — По рукам. Давненько мне так не везло.

До своей комнатушки Квентин добрался в изрядном подпитии и сразу завалился спать. Но проснулся среди ночи, ощущая дикую жажду. Хмель улетучился.

— Свет, — просипел он, и услужливый робот включил ночник.

Квентин прошлепал к холодильнику и выпил ароматизированной воды с привкусом цитрусовых. Сел на постель и припомнил свой разговор с Крохой. И понял, что поступил глупо. Вовсе незачем было втягивать его в эту историю. Но что сделано, то сделано.

И как же он собирается поступать дальше? Вот так, запросто явиться на чемпионат, вытащить винтовку и пристрелить царя? Сто процентов за то, что с оружием туда не пускают. И скорее всего, на входе установлены детекторы. Тогда как? Подождать другого, более удобного случая? Вряд ли подобный шанс подвернется еще хотя бы раз. Да у него больше и сил нет ждать…

Он сидел на постели, слегка раскачиваясь, и то впадал в отчаяние, то чувствовал, что решение где-то совсем близко. Мысли, словно капризная мозаика, не хотели складываться в нужную картину. Но он пытался еще и еще… И к утру план был готов. Шаткий, малореальный… Но вероятность успеха все-таки брезжила. И он вновь почувствовал усталость, но спать времени уже не было.

… Принимая смену, он напомнил Крохе о вчерашнем разговоре.

— А ты не передумал? — спросил тот.

— Нет. С чего вдруг?

— Я все узнал. Самые дешевые билеты уже проданы…

— А самые дорогие?

— Вот, — Кроха вытащил из кармана сложенный вчетверо листок. — Это мне выдала справка. Тут все помечено.

Рисунок на листке представлял собой схему огромного зала с расположенными амфитеатром рядами зрительских кресел и возвышающейся круглой ареной в центре. Прозрачными одноцветными полосами и пятинами были обозначены группы мест, имеющих одинаковую стоимость. Квентин внимательно изучил чертеж и поцокал языком, делая вид, что слегка удручен размером цен. Они и впрямь были астрономическими, но Квентин мог себе позволить сделать последнюю в своей жизни покупку и подороже. Все его тугрики были сейчас при нем.

— Вот, — ткнул он пальцем в середину ряда, который, судя по схеме, был ближайшим из тех, что располагались чуть выше уровня арены. — Бери эти. И пожалуйста, возьми сегодня, чтобы я не беспокоился.

Он полез во внутренний карман и, отсчитав нужную сумму, протянул ее сослуживцу. Кроха покачал головой:

— Чудно это все. За такие деньги тебе в нашей конторе полгода горбатиться…

— Я как-нибудь потом все тебе объясню, — ушел от ответа Квентин. «А будет ли оно — это потом?»

… Кроха занес билет Квентину в контору в тот же день. Билет представлял собой красочную пластикатовую карточку-футляр с информационным визорным диском внутри. Квентин спросил, что записано на этом диске, и Кроха ответил:

— Разное.

— А как добраться до зала, там есть?

— Естественно, — кивнул Кроха.

В тот же день Квентин уволился с работы. У него не было больше времени ни на что, кроме подготовки к задуманному. Но, увольняясь, он наличными заплатил за жилье на месяц вперед, и комнату на этот срок оставили за ним.

Вернувшись домой, он перво-наперво вложил диск в щель визора… Вскоре он знал все, что ему нужно было знать. Как добраться до Третьяковского городка, где находится зал, в котором будет проходить чемпионат, где он будет сидеть. Он даже просмотрел наиболее эффектные отрывки из прежних соревнований, в том числе и с участием Рюрика…

Квентин плохо разбирался в правилах трехмерного фехтования, и эти эпизоды пробежал вскользь, подробнее остановившись на традиционном поединке. В работе царь был хорош, Квентин даже на миг перестал ненавидеть его, залюбовавшись отточенными движениями, тем более что лица сражающихся на время боя скрывали шлемы с забралами.

Внезапно он подумал о том, что абсолютно не учел возможность защищенности самодержца на людях личным силовым полем. Но он тут же отбросил эту мысль: какое поле может быть во время боя на рапирах? Но эта мысль подтвердила две предыдущих: что лучшей возможности для покушения, чем на этом чемпионате, найти невозможно и что зрители наверняка должны подвергаться тщательнейшему досмотру.

Утром следующего же дня Квентин отправился в Третьяковский городок. Путь был долгим, и к воротам спорткомплекса псевдолет доставил его только через полтора часа. Квентин ожидал, что ворота могут быть заперты или охраняемы, но вопреки ожиданиям прошел в городок свободно. А вот двери крытого зрелищного амфитеатра были замкнуты, и Квентину пришлось положить ладонь на сканирующую плоскость замка. Охранный модуль был связан с жандармской сетью государственной генной идентификации. Это стало ясно после того, как голос из-за двери грубо спросил:

— Чего тебе, лесник?

— Я с планеты Сибирь, — начал Квентин, — я разрядник…

— Вижу, по фехтованию. И чемпион по стрельбе. А чего тебе надо-то?

— Я хочу посмотреть на тренировку. Может, позднее сам попробую войти в команду…

— Не думаю, что это хорошая идея, — произнес голос.

— Мы сумеем с вами договориться, — заверил Квентин.

Замок щелкнул, и голос бросил:

— Шагай.

Квентин прошел внутрь и сбоку на экране увидел собственную фигуру, просвеченную насквозь, в фас и в профиль. Отчетливо был виден его скелет, а также лежавшие в кармане деньги и билет с диском.

Из-за столика ему навстречу поднялся полный седой мужчина лет шестидесяти.

— Тебе повезло, парень, — сказал он. — С тебя флакон. Ты понял?

— Конечно, — подтвердил Квентин. — В следующий раз принесу обязательно. А не принесу — не пустите меня…

— Ладно, — кивнул сторож. — Так и быть. Так вот, говорю, повезло тебе. Как раз сейчас идут тренировки на большой арене. В тренировочные залы я тебя не пустил бы, тренеры бы тебя живо выставили, и мне досталось бы… А там сядь где-нибудь в уголке и смотри, никто не тронет. К тренерам не приставай, они сейчас бешеные. Если сами к тебе обратятся, тогда и разговаривай. Все понял?

— Да, все. Буду, как мышка.

— Ну, тогда ступай…

Сразу пройдя на то место, на которое Кроха купил ему билет, Квентин просидел на тренировке весь день, и, хоть он и ловил на себе несколько раз любопытные взгляды, никто с ним не заговорил.

То, как были устроены сиденья, заставило его сердце забиться тревожно и радостно. Именно на что-то подобное он и рассчитывал. Хотя подлокотники и отделяли места друг от друга, сами сиденья сливались в некое подобие длинных скамей. А под скамьями было пусто, темно, и если прикрепить там винтовку не к полу, конечно, а к обратной стороне сиденья, ее не заметит там ни один уборщик. Точнее говоря, МОЖЕТ не заметить. Во всяком случае, в течение суток.

На следующий день Квентин явился смотреть тренировку в то же время.

— Опять?! — рявкнул привратник из-за двери.

— Да, — отозвался Квентин. — Я вам должок принес. — С этими словами он достал из свертка бутылку дорогой водки и продемонстрировал ее закрытой двери.

— Ну-у, — протянул сторож. — Ладно. И замок щелкнул.

— Лучше б принес подешевле, да две, — сокрушенно покачал головой сторож, направляясь к себе в комнатку.

— Не последняя, — бросил Квентин ему вдогонку.

… Через неделю произошли сразу два знаменательных события. Во-первых, Квентин явился в зрелищный зал со своей винтовкой-бластером и попросил сторожа подержать ее у себя в комнате, объяснив, что пришлось взять ее с собой, так как вечером у него тренировка по стрельбе. Тот что-то недовольно пробурчал, но винтовку к себе взял. Впрочем, как и очередной магарыч. Во-вторых, сразу после очередного боя с Квентином заговорил один из спортсменов, присев рядом и утираясь полотенцем:

— Я тебя тут уже не первый раз вижу. Интересуешься?

— Да, я и сам занимался. Я много разных профессий перепробовал, сейчас жалею, что не стал спортсменом. Очень это дело люблю.

— Еще не поздно, — улыбнулся спортсмен, но было видно, что он и сам не верит своим словам, а просто отдает дань вежливости.

— Да нет, вряд ли, — покачал головой Квентин. — Мне уже тридцать два. Но я хотел бы заниматься чем-нибудь… — неожиданно для себя соврал он. — Как-то помогать вам. Лишь бы быть рядом.

— Не бесплатно, конечно?

— Ну да, жить как-то надо… Но я один, мне много ненужно.

— Хорошо. Как тебя звать-то?

— Квентин, — протянул он руку.

— Виктор, — ответил на рукопожатие спортсмен. — Хорошо, я поговорю с тренером. Для тех, кто этим живет, работа у нас обычно находится. Сейчас деньки стоят горячие, все идет по жесткому расписанию. Вряд ли он тебе уделит время. А вот после чемпионата посмотрим.

Так и оказалось. Разговаривать с ним тренер не стал, но и он сам, и большинство спортсменов, встречаясь с Квентином взглядами, теперь приветственно ему улыбались.

У Квентина отлегло от сердца. Он перестал бояться, что однажды его выставят отсюда, как непрошеного гостя. Он стал «своим».

С «Ремингтоном» он приходил сюда теперь через день, и сторож без разговоров прятал кофр у себя. С каждым днем в зале появлялось все больше людей, которые занимались подготовкой помещения к спортивному празднику, суматоха становилась все насыщенней. И за два дня до начала чемпионата, придя сюда в очередной раз, Квентин «забыл» отдать кофр сторожу.

С бьющимся от волнения сердцем он прошел к своему месту, ожидая окрика за спиной. Тогда он «спохватится» и отдаст кофр сторожу… Но окрика не последовало, и Квентин, сунув кофр под кресло, уселся на свое место. На сцену он глядел невидящим взором, думая совсем о другом, а примерно через час, улучив момент, сполз на пол, открыл кофр, приложил винтовку к заранее выбранному месту и подклеил тремя приготовленными полосками скотча.

Слегка дернул. Винтовка держалась что надо. Он закрыл кофр, сел на место и огляделся. У него зашевелились волосы, когда он заметил, что сверху на него внимательно смотрит паренек-осветитель. Но все-таки, похоже, это был случайный взгляд, осветитель опустил глаза и продолжил монтаж какого-то прожектора.

Когда он выходил с пустым кофром в руке, сторож показал на него и погрозил пальцем:

— Ты так больше не делай…

— Да, конечно, — заставив себя улыбнуться, кивнул Квентин. — Забыл. («Только бы он не попросил открыть!») — А завтра я, кстати, не приду, есть кое-какие дела.

— Ишь ты, — удивился сторож. — Когда ж появишься?

— На чемпионате.

— Не-е, я тебя пропустить не смогу, — покачал головой тот. — Строго по билетам. Знаешь, сколько это стоит?..

— Знаю, — усмехнулся Квентин, — у меня есть. — И, достав билет, помахал им у сторожа перед носом.

— Ишь ты, — снова удивился тот. — Я думал, ты только для того и ходишь, чтобы потом на халяву проскочить. Ну тогда ладно. Бывай здоров…

Если бы бластер нашли, вычислить его хозяина не составило бы ни малейшего труда. Но, несмотря на нервное напряжение, в ночь перед чемпионатом Квентин заставил себя как следует выспаться.

К спорткомплексу он прибыл за двадцать минут до начала и ввалился в разукрашенный зал в потоке веселых возбужденных зрителей. Он добрался до своего места и сел. Внезапно ему вспомнился внимательный взгляд паренька-осветителя, и он облился холодным потом.

Но нет, он не арестован, значит, винтовка не обнаружена. Хотя… Может быть, это такая игра?.. Он выронил из рук билет, нагнулся за ним и, поднимая, одной рукой пощупал под креслом. Бластер был на месте, и Квентин чуть не задохнулся от нахлынувшего страха.

А может быть, все-таки игра? Может быть, «Ремингтон» уже разряжен? Квентин представил, как он стоит среди моря остолбеневших людей, прицелившись в государя, и безрезультатно жмет на курок… И ему опять стало дурно. Но проверить, заряжена ли винтовка, возможности нет никакой. И не будет. Поэтому придется просто верить в то, что она заряжена и соответственно вести себя. Тем более что, если она обезврежена, значит, его засекли и уже вычислили, и возмездия ему все равно не миновать. Выходит, проверять нет смысла.

— Привет!. - прозвучало у него над ухом. Он подпрыгнул как ошпаренный… На место рядом с ним усаживался Кроха. — Ты куда запропастился? Ребята обижаются. Уволился и даже не сказал «До свидания».

— Так вышло, — промямлил Квентин, думая о том, что меньше всего на свете он сейчас настроен на разговоры. И ему повезло. «Бом-м-м!!!» — прозвучал гонг, и нетерпеливый гомон зрителей моментально утих. Шоу стартовало.

Да, это было именно ШОУ. Не в пример аскетичным соревнованиям, в которых Квентин участвовал дома… Казалось, это было вечность назад… Там спортсмены появлялись на ринге, двигаясь отточенно, словно солдаты. Рефери махал рукой, и короткий поединок сразу показывал, кто сильнее. Тут все происходило совсем не так.

Здесь каждый участник имел свой собственный гимн, собственный герб, собственные цвета и целую армию поклонников в зале, нарядившихся в одинаковые костюмы этих цветов. Выход каждого участника сопровождался бурей в зале. Под звуки своего гимна спортсмен появлялся на ринге, принимал эффектные угрожающие позы, делал выпады, а фанаты тем временем горланили речовки, размахивали транспарантами, запускали под купол ракеты, превращающиеся в разноцветные буквы имени их кумира.

Комментаторы надрываясь перечисляли регалии каждого претендента на чемпионское звание, предлагали делать ставки в тотализаторе, и ставки делались. А по окончании каждого поединка победитель ревел что-нибудь вроде: «Ну?! Кто еще хочет, чтобы я надрал ему задницу?!!» И смельчаки из зала находились… Но всегда проигрывали. Зато они могли теперь похвастаться, что дрались с самим Дабби-Ураганом или Сэнди Повелителем Монстров…

Сперва Квентин смотрел на все это скучая, точнее, думая совсем о другом. Но мало-помалу увлекся. Ведь многих из выступавших на ринге он уже знал в лицо, наблюдал за их работой на тренировках.

Чемпионат длился весь день. Двадцать один традиционный наземный (или, как его тут называли, «плоский» бой) и двадцать один трехмерный — с использованием гравитатного полета. Зрители успевали проголодаться, но над их головами сновали летающие подносы с напитками и калорийной пищевой мелочью вроде сладостей и жареных орешков. Чтобы вызвать такой поднос, нужно было просто поднять над головой руку с билетом.

Дожидаясь своего часа, Квентин дважды подкрепился… В эти моменты они перекидывались репликами с Крохой, но тот и сам был так увлечен турниром, что особенно не приставал.

Внезапно подумалось: «Если бы сейчас рядом была Бианка… Как веселилась и радовалась бы она всему вокруг… Она ничего не успела увидеть за свою маленькую жизнь…» И расслабившийся было Квентин снова как будто окаменел душой.

Наконец оба чемпиона — «плоский» и «трехмерный» — определились. Фанаты бушевали, а комментатор, захлебываясь, голосил:

— Вот они! Вот они, наши славные герои! Только взгляните на этого великана — Бенни Непобедимого! Он и впрямь непобедим! Шпага этого бойца не знала поражений! Вот он перед вами во всей своей мужественной красе!..

Зрелище действительно было великолепным. Под аккомпанемент рева зрителей и грома аплодисментов Бенни Непобедимый, словно ожидающий очередной жертвы зверь, расхаживал по рингу, потрясал рапирой со светящимся шариком безопасности на конце, и его темно-лиловый с желтым подбоем флюоресцирующий плащ развевался за спиной…

— Чего же он еще ждет?! — продолжал нагнетать истерию комментатор со своей площадки. — Почему не забирает вознаграждение и не отправляется праздновать свой триумф? Неужели он ждет смельчака, того-то из вас, кто выйдет сразиться с ним?!

Сходство с невиданным, но опасным зверем усиливали шлем с забралом и костюм в обтяжку, делавший движения его владельца еще грациознее.

— Но, наверное, все мы уже догадались, кто сразится с этим монстром! вещал комментатор. — О да! Вот и он! Тот, кто осмелился оспаривать его звание.

Из царской ложи, скользя по воздуху сужающимися кругами, опускалась фигура с рапирой в руке, в свободном серо-коричневом спортивном костюме с российским гербом на груди и прозрачном, хрупком на вид шлеме с забралом. Квентин почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Под сводами зала зазвучал Гимн России.

— О да! Это он! — кричал комментатор так, словно делал открытие. — Это Государь всея Руси Рюрик Четвертый!!! Он вновь почтил вниманием наше скромное соревнование! И похоже, он вновь рискует помериться искусством с чемпионом!

Рюрик уже стоял на ринге. Бенни Непобедимый с достоинством поклонился ему. Рюрик поклонился в ответ. Рефери махнул рукой одновременно со звоном гонга, и противники скрестили рапиры.

Зал неистовствовал. Квентин же, напротив, словно заледенел. «Сейчас? вертелось у него в голове. — Нет, еще будет трехмерный бой… И что с того? Стоит ли оттягивать момент? А вдруг что-то изменится, и от второго поединка Рюрик откажется? Кроме того, целиться в летающую фигуру намного сложнее… Значит, сейчас?..»

Квентин тряхнул головой и решил: «Только сейчас. Но все-таки чуть позже, когда поединок закончится и соперники будут раскланиваться перед публикой. Тогда промахнуться будет практически невозможно».

Он тупо наблюдал за движениями фигур на ринге. Он перестал любоваться их грацией, ожидая только, когда все это наконец закончится. Казалось, бой длится вечность. Но и вечность имеет конец. Хрустальный звон оповестил об этом.

— Ничья! Опять ничья! — исступленно орал комментатор. — Ноль-ноль! И вновь мы не можем сказать уверенно, кто из противников был сильнее! Но мы можем сказать одно: наш народ в безопасности, пока у нас есть такие герои!

Тем временем, делая красивый жест, Рюрик поднял руку Бенни, показывая тем самым, что, несмотря на ничью, лидер этого чемпионата все-таки тот. И именно в это время Квентин наклонился, нащупал винтовку и дернул ее так, что скотч отклеился. Он встал, вскинул винтовку на плечо, повел рычажок предохранителя мощности на отметку «максимум»… Но что-то заело… Проклятие! Мешает обрывок скотча, застрявший в щели!.. Облившись холодным потом, Квентин дернул сильнее, и рычажок встал на свое место.

Краем глаза он видел, как шарахнулся от него в сторону, но, запнувшись, упал в проходе между рядами Кроха, слышал, как кто-то завизжал, но вопль потонул в раскатах комментаторских словоизлияний и бравурных аккордов музыки…

Он прицелился, нажал на курок… И его опытный глаз проследил за еле видимой нитью луча. Тот вонзился прямо в центр российского герба на костюме Рюрика. Квентин видел, как вспыхнула в этой точке легкая ткань одежды, и он знал, что плоть неправедного государя прожжена сейчас в этом месте насквозь. Квентин двинул стволом, рассекая тело Рюрика чуть ли не напополам…

Все азартные крики этого состязания, взятые вместе, не сравнились бы по силе с тысячеголосым воплем ужаса, который потряс стены зала сейчас. Квентин отпустил курок. Рюрик покачнулся… Но не упал, а сделал неуловимое движение рукой, и воздух вокруг него заструился, выдавая появление защитного поля.

Уже осознав бессмысленность второго выстрела, Квентин машинально нажал на спусковой крючок еще раз… Рюрик тем временем осел на колени, а навстречу смертоносному лучу, защищая государя, шагнул Бенни Непобедимый.

Луч легко прошел сквозь тело спортсмена и ударился о защитное поле… Стоящая на коленях, сейчас такая маленькая фигурка царя окуталась голубым сиянием пузыря плазмы: это заряд растекся по поверхности защитного поля.

«Бедняга», — подумал Квентин о чемпионе. И это была его последняя мысль. Что произошло с ним дальше, он не знал… По-видимому, его чем-то оглушили.

Теряя сознание, он повернул голову, и последним его воспоминанием того страшного мига были перекошенные ненавистью лица вокруг.

… Он очнулся в камере, скованный по рукам и ногам. Очнулся с торжеством и отчаянием в душе одновременно… Но торжество его длилось только миг. Ведь первым, кого он перед собой увидел, был Рюрик.

Государь был цел и невредим. Заметив, что Квентин открыл глаза, он усмехнулся:

— Ну, здравствуй, лесник, — сказал он. — А ты оказался сильным. Знаешь, я, признаться, жалел о том случае… С твоей семьей. Я погорячился. Но теперь я вижу: ты силен и опасен, а значит, все было правильно.

— Меня будут судить, — прохрипел Квентин. — Снимут мнемограмму и узнают все. Люди узнают, кто ты…

— Судить? — переспросил Рюрик и хохотнул лающим смешком. — Да ты романтик, лесник. Нет, судить тебя не будут. Ты уже осужден и приговорен. Единственное, что я могу предложить тебе, — выбор.

… Квентин выбрал консервацию личности. И этот микроскопический шанс оправдал себя.

Сейчас, в чужом теле, прижатый перегрузкой к входной диафрагме спасательной шлюпки и вспоминая все это, Квентин подумал о том, что он больше не повторит прошлых ошибок. Он поспешил. Он не выяснил до конца природу того, кого вознамерился уничтожить. Теперь он опытнее и хитрее. Странный человек, вернувший его к жизни, многое объяснил ему и предложил план…

«Серебро», — сказал он про себя, чувствуя, как перегрузка ослабевает.

— Серебро, — произнес он вслух, словно пробуя это слово на вкус. Это был вкус возмездия. Он убьет Рюрика. Он его достанет!..

Глава 5 ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Полет его длился недолго. Сигнал «SOS» в густонаселенном подмосковном участке космоса сделал свое дело, и вскоре Квентин услышал скрежет, а затем его швырнуло на пол. Искусственная гравитация. Значит, его шлюпку пристыковали к большому судну.

Это был жандармский корабль. Командир, подтянутый молодой офицер, спросил, как его зовут и каким образом он оказался в шлюпке. Квентин назвал себя, но что-либо еще объяснить не мог, сославшись на потерю памяти. Офицер ввел в корабельный компьютер данные сканирования личности и присвистнул, читая результат:

— Вот так-так… Удивительная история, — сообщил он. — В розыске вы не находитесь, но никакой информации о том, где вы провели последние шесть лет, не имеется. Похоже, вы стали жертвой какого-то преступления, и ваши похитители лишили вас памяти… Слыхал я про такие, штуки… Задерживать вас у нас нет никаких оснований… Если на вашем счету нет денег, прибыв в столицу, вы можете воспользоваться временным пристанищем…

— Я могу с борта вашего корабля выяснить состояние своего счета? — спросил Квентин.

— Конечно. Но эта информация конфиденциальна. Пройдемте ко мне.

Перейдя в рубку, Квентин вновь положил руку на плоскость жандармского сканера, офицер сделал запрос о состоянии его счета и вежливо отвернулся. Сумма, которую Квентин прочел на экране, в его понимании была астрономической. Дядюшка Сэм на славу выполнил первый пункт своей части плана.

Квентин отнял руку от сканера, и цифры исчезли.

— Все в порядке, — сказал он офицеру. — С голоду я не умру.

— Тем лучше, — улыбнулся жандарм. — Рапорт о вас я уже передал в центр. Сразу по прибытии в Москву обратитесь в отделение, и следствие по вашему делу будет открыто.

— Так я обязательно и поступлю, — соврал Квентин.

В момент приземления Квентин испытал внезапное ощущение, словно по всему его телу разлился огонь. Словно он выпил натощак изрядную порцию какого-то алкогольного напитка. Было и приятно, и страшно, но испугаться по-настоящему он не успел: ощущение исчезло так же внезапно, как появилось.

Прибыв в Москву, Квентин снял квартиру в нижнем высотном ярусе дома «Ямская крепость» невдалеке от центра и в первый же день записался в дорогую, элитную секцию фехтования. Благо экономить не приходилось.

До ежегодного чемпионата было четыре с половиной месяца. За это время можно научиться многому. Осваивая на тренировках возможности своего нового тела, Квентин с удовлетворением отметил, что оно неплохо развито и, главное, молодо, чего не заменишь никакими тренировками.

Фанатизм, с которым он занимался, поражал окружавших его людей. Он тренировался по четырнадцать часов в сутки, и уже через месяц его руководитель заметил: «Жаль, что по условиям всероссийского турнира заявку на участие нужно было дать за полгода. Где ты был раньше? Ей-богу, парень, ты не был бы худшим…»

Но Квентин и не рассчитывал на участие в турнире. План дядюшки Сэма выглядел иначе.

— Если только выйти добровольцем? — с сомнением добавил тренер.

«Вот это — теплее», — подумал Квентин. А тренер закончил:

— Нет, не стоит. Лучше уж годик подождать…

Почти сразу же Квентин заказал себе и специальную рапиру. Заказ был нестандартным и явно отдавал криминалом, но Квентин удвоил названную оружейником и без того немалую сумму оплаты, и тот проглотил свои подозрения.

Лезвие рапиры представляло собой титановый сердечник, покрытый основательным слоем серебра. Светящийся набалдашник на конце не навинчивался на резьбу, как это бывает обычно, а свободно насаживался на остро заточенный кончик и прочно удерживался на нем микроскопическим, но мощным псевдомагнитом. Отключить магнит можно было, повернув одну из полосок разноцветной наборной ручки…

Заказ был выполнен через две недели. Внешне, даже при самом тщательном осмотре, рапира ничем не отличалась от обыкновенной. Квентин стал приходить на тренировки с нею, но вскоре выяснилось, что на мягкой серебряной поверхности остаются засечки. Обнаружив это, Квентин перестал носить ее в зал и фехтовал ею лишь дома, «с тенью».

Он изменился. Ощущение неминуемой победы сделало его менее нелюдимым, и теперь он не чурался общества. Даже наоборот, он предпочитал коротать немногие свободные минуты в кругу новых друзей-спортсменов. Хотя и оставался молчуном.

Но еще большие изменения претерпели его сны. Квентин догадывался, что необычные сновидения выплывают из подкорки его нового мозга. Ему снились странные миры и странные люди. Ему снились джипси, поющие у костров печальные баллады под звон балисетовых струн. Несколько раз ему снилась красивая, но совсем не в его вкусе чернокудрая женщина… А однажды во сне он, совсем как в детстве, взлетел — взмыл в небо и помчался над ночным городом в сопровождении одетых по-военному людей…

Проснулся Квентин от удара. Он висел в полутьме под потолком своей комнаты. «Так бывает, — подумал он. — Ложное пробуждение. На самом деле сон продолжается».

Ощущение было приятным, и он тихо засмеялся. Смех прозвучал звонко, отчетливо, и Квентин подумал, что от этого смеха можно проснуться окончательно. Тогда будет уж точно, как в детстве: просыпаешься смеясь и весь день после этого испытываешь приподнятое, радостное чувство…

«Но пока не проснулся, я могу воспользоваться своей новой способностью», подумал Квентин.

Он подлетел к окну, уверенный, что оно распахнется перед ним само собой или окажется бесплотным, легко проницаемым насквозь. Но не тут-то было. Окно открылось, лишь когда Квентин коснулся сенсорной клавиши. Прямо, как наяву, голос домашнего робота предупредил его о разреженности наружного воздуха.

Он вылетел в свежую сыроватую московскую ночь. Было прохладно, и Квентин решил спуститься пониже. Любуясь жемчужными россыпями огней ночной планеты-мегаполиса, он помчался вниз, и бесформенные сияющие пятна стали принимать отчетливые очертания фонарей, прожекторов, окон и световой рекламы.

Он спускался стремительно, со свистом ветра в ушах. Подумалось: «Если сейчас я закрою глаза и перестану контролировать себя, неминуемо разобьюсь. И что тогда будет? Я просто проснусь?» Но экспериментировать он не стал. Наоборот, чуть не ударившись о крышу случайного флаера, он шарахнулся в сторону, замедлил скорость и опускаться дальше стал плавно и осторожно.

Однако метрах в десяти над землей его остановил окрик:

— Прошу прощения!

Квентин повис на месте и подождал, когда к нему подлетит человек в жандармской форме.

— Еще раз извините, — козырнул тот. — Пожалуйста, приложите ладонь к сканеру идентификации. — Он протянул Квентину карманный прибор.

— А в чем дело? — удивился Квентин, думая тем временем, что его сновидение приобретает все более замысловатый, слишком уж похожий на явь характер.

— Некорректное поведение в воздухе, — отозвался жандарм. — Нам пожаловался водитель флаера.

Кивнув, Квентин приложил руку к сканеру.

— Хм, — сказал жандарм, считывая данные. — Вот как. Квентин Басов, инспектор леса, планета Сибирь… То, что вы являетесь законным владельцем мнемогравитата, нигде не указано. Да и код вашей социальной значимости не настолько высок…

«Это не сон!» — окончательно осознал Квентин.

— Сибирь — любимая планета отдыха государя, и гравитат пожалован мне для удобства его обслуживания, — соврал он, чувствуя, что от волнения покрылся испариной.

— Не знаю, не знаю… — протянул жандарм. Однако было видно, что упоминание царской особы слегка остудило его пыл. Если это вранье, то уж слишком наглое… — Ошибки, конечно, бывают, — продолжал он. — Вот что, — он протянул Квентину пластикатовую карточку. — Вот вам повестка. Свяжитесь с нами в течение недели, мы все уточним и восстановим ваши права, если они утеряны по ошибке.

У Квентина отлегло от сердца. Он понял, что жандарм поверил в его басню и теперь придумывает, как замять дело с наименьшими потерями для собственного честолюбия.

— И больше не нарушайте, — добавил жандарм строго, когда Квентин взял повестку.

— Хорошо, — кивнул тот. — Это со мной впервые.

И они разлетелись, каждый довольный собой.

«Итак, я могу летать! — думал Квентин, опустившись на мостовую и шагая к парадной «Ямской крепости». — Вместе с новым телом мне досталась и эта его способность. Почему дядюшка не предупредил меня об этом? Забыл? Или не знал, что эта способность тела сохраняется?.. Как бы то ни было, мне повезло, что все закончилось благополучно…»

Для проверки перед самым парадным Квентин метра на три подлетел вверх, сделал пару кульбитов и вновь уперся ногами в твердую почву. Возможно, эта ситуация и не стала бы для него таким сюрпризом, если бы на Сибири имелись управляемые гравитационные генераторы. Но их там не было, и летающие люди оставались для него столичной экзотикой.

… Входя в свой номер, Квентин подумал: «Эта способность может помочь мне. — Но тут же осадил себя сам: — Впрочем, этой способностью обладает и Рюрик… Ладно… Посмотрим. А сейчас надо спать. Нет на свете такого повода, который стоил бы срыва тренировки».

Он хотел было улечься на кровать, но вспомнил вдруг, что персоны, наделенные гравитатом, могут спать в невесомости. Он где-то слышал об этом. «Наверное, такой отдых еще качественнее, — подумал Квентин. — Что ж, попробуем. Тем более что на сон осталось совсем мало времени». Он приподнялся над полом и принял горизонтальное положение. Да, здорово. Это, пожалуй, самая мягкая постель в его жизни.

Уже засыпая, он решил, что на людях своей новой способностью он без крайней необходимости пользоваться не будет. Другой раз может ведь и не пронести так, как с этим жандармом…

Но дома с тех пор он спал только в невесомости и, хотя никакой особой тренировки для этого не требовалось, время от времени практиковался в полете, а иногда и фехтовал, осваивая приемы трехмерного боя.

Заветный день чемпионата приближался. Квентин почти физически ощущал то, как его подготовка делает достижение цели все более вероятным. Словно натягивается некая тетива, и стрела вот-вот неминуемо отправится к мишени.

Его не особенно волновало, что будет после. Точнее, он уже настроился, что после не будет ничего. Он исчезнет. Он — лишь функция. Функция будет выполнена, и он исчезнет. И вряд ли кто-то о нем спохватится.

Впрочем, дважды он обнаруживал, что не одинок. Первый раз он заметил это, когда на его адрес пришло извещение о том, что ошибка в данных информатория устранена, и отныне он, Квентин Басов, является законным владельцем мнемогравитата.

Это означало только то, что похожий на пожилого зайца дядюшка Сэм вспомнил о своем упущении и исправил его, используя какие-то свои рычаги. И если бы Квентин сам не обнаружил свою способность летать раньше, он узнал бы о ней из этого извещения. Но главным было то, что дядюшка знает, где Квентин находится и, скорее всего, наблюдает за ним.

Второй, более значительный случай подтвердил это. Однажды, возвращаясь с тренировки, Квентин увидел в беседке возле парадного «Ямской крепости» темноволосую женщину. Ничем не обусловленное тревожно-радостное чувство охватило его. Он приближался, внимательно вглядываясь. Он знает ее?! Но откуда?!

Она поднялась со скамьи и двинулась ему навстречу. Он же замедлил шаги. Вот они поравнялись друг с другом и оба остановились. Жадно разглядывая его лицо, эта смуглая женщина с короткой стрижкой, казалось, хотела что-то сказать ему… Но удержалась и двинулась дальше.

Но он не мог отпустить ее так просто. Он знал, он помнил ее! Другая прическа, другая одежда, обнаженная грудь, как это принято в столице… Он видел ее другой. Но где?!

«Во сне! — озарила его внезапная мысль. — Я видел ее во сне!»

— Постойте! — крикнул он ей в спину, и женщина, вздрогнув, остановилась.

Он догнал ее. И увидел, что ее лицо залито слезами.

— Вы знаете… мое лицо? — спросил он.

Она коротко кивнула.

— Я помню вас, — сказал он. — Вас и ребенка… Иногда я видел вас с ребенком. Во сне. Кем я… — указал он на себя большим пальцем. — … Кем ОНО было раньше?

Женщина помотала головой:

— Не надо… Квентин, — она назвала его так с видимым усилием. — Я и так нарушила запрет. Я только хотела посмотреть… Но я думала, что вы пройдете мимо…

— То, что мы разговариваем, может помешать мне выполнить задуманное? насторожился Квентин.

Она кивнула.

— За мной могут следить, — негромко проговорила женщина.

— Тогда уходите, — сказал он, вновь деревенея душой. И, отвернувшись, торопливо зашагал к парадному. Но услышал, как женщина сказала ему вслед:

— Я люблю ЕГО.

Квентин понял, что она имеет в виду того, кому когда-то принадлежало это тело.

… Теперь Квентин знал, что он не один, и, как ни странно, это добавило ему и решительности, и азарта. А то, что дядюшка не выходит с ним на связь, подтверждало, что все идет по плану.

Главный зал Третьяковского городка. Записавшись в число добровольцев тех, кто намерен, выйдя из зала, оспаривать звание того или иного участника чемпионата, — Квентин устроился на своем месте в третьем ряду верхнего балкона. Записавшись, он получил право пронести в зал свою рапиру.

Взлетали ракеты, играла музыка, ревела толпа… Все это было ему уже знакомо. Бой проходил за боем, один блистательный чемпион сменял другого… Кроме комментатора и рефери, зрители могли слышать реплики и напряженное дыхание самих бойцов: в стандартных шлемах были установлены радиомикрофоны. Слышали бойцы и друг друга. Бранились, однако, лишь изредка. Квентин наблюдал за всем этим хладнокровно, лишь подмечая ошибки того или иного из них.

Главным недостатком ситуации Квентин считал то, что ему пришлось высиживать несколько часов среди зрителей, вместо того чтобы оттачивать выпады в тренировочном зале. Но он знал: победа есть техника, перемноженная на волю. Просматривая записи прежних чемпионатов, Квентин убедился: техника Рюрика безупречна. Но умножаться она будет лишь на честолюбие. «Сам же я, — отдавал себе отчет Квентин, — тоже стал настоящим мастером. Но моя техника будет умножена на силу моей ненависти». Это произведение стремится к бесконечности.

Дядюшка говорил о каком-то отвлекающем маневре, который сделает победу неминуемой. Но особых надежд на это Квентин не питал, ведь дядюшка и сам еще не знал, что это будет за маневр, обещая лишь придумать его. Теперь же Квентин самонадеянно считал, что никакой маневр ему и не нужен. Но он не был и чистоплюем. Если его поставят перед выбором — победить Рюрика хитростью или честно проиграть, он конечно же выберет первое.

… - Итак, — чемпионат близится к завершению! — вопил комментатор. Точнее, он завершен! В плоском фехтовании абсолютным чемпионом России признан спортсмен Зигги Звездная Пыль! В трехмерном поединке — Тамерлан Беспощадный! Вот они, наши непобедимые герои! Самые ловкие, самые бесстрашные герои Вселенной!

Зал бурлил, а комментатор продолжал:

— Да, турнир завершен! Но мы-то с вами знаем, что, скорее всего, как многие годы подряд, увидим и кое-что еще! И возможно, это кое-что будет самым захватывающим сегодня зрелищем!

Из царской ложи, куда, наученные прошлыми чемпионатами, направили свои взгляды многие зрители, вылетела знакомая фигура в плаще традиционного серо-коричневого цвета. Описав круг под куполом, она двинулась вниз, к рингу.

— Да! — вскричал рефери. — Мы не ошиблись в своих ожиданиях! Государь всея Руси Рюрик Четвертый вновь удостоил нас своим высоким вниманием!

«Чтобы еще раз доказать себе и посвященным, что человеческая раса — грязь под его волчьими лапами», — подумал Квентин, рефлекторно сжимая рукоять рапиры.

Рев толпы перекрыл и гимн России, и дальнейшие слова комментатора, а когда он слегка стих, прозвучал лишь конец фразы:

— … Вряд ли кто-то захочет делать ставки!

Тем временем соперники обменялись традиционным приветствием, рефери взмахнул рукой, и гонг оповестил о начале поединка. Противники сошлись. Глядя на то, как Рюрик играет с чемпионом Зигги Звездная Пыль, Квентин почувствовал, что его недавняя уверенность в себе улетучивается. Да, он ОЧЕНЬ ХОЧЕТ ПОБЕДИТЬ. Он ОБЯЗАН ПОБЕДИТЬ. Но это еще ничего не значит.

Противники кружились по арене так, словно исполняли какой-то замысловатый танец. Лишь звон рапир подтверждал, что это все-таки бой. Прием за приемом, блок за блоком, выпад за выпадом… Самым оскорбительным было как раз то, что Рюрик не только не проиграет, но и не выиграет, и все заранее знают это…

«Бам-м-м!!!» — возвестил гонг об окончании времени поединка. Комментатор возопил:

— Да! Как и следовало ожидать! Ноль-ноль! Аплодисменты героям!

«Вот и настал мой час, — подумал Квентин, и его сердце, миг назад готовое выскочить из груди, стало биться ровно. — Что ж, если и в этот раз меня ждет неудача и если мне вновь предложат выбор, я предпочту смерть».

Он надел зеленый непрозрачный шлем, включил переговорное устройство в нем, опустил сетчатое защитное забрало, и узнать его теперь стало невозможно. А затем с рапирой в руках полетел к рингу.

Когда он, облаченный в зеленую форму, опустился на ринг, толпа оторопело примолкла.

— В чем дело?! — рявкнул рефери.

— Вы нарушаете правила чемпионата, — отозвался Квентин. — Вы не вызываете добровольцев.

— Это абсурд! — заявил рефери.

— Вы считаете, что этот спортсмен непобедим? — спросил Квентин. — Только оттого, что он — царь? Может быть, вы просто жульничаете?

Не найдя, что сказать, рефери все так же возмущенно и в то же время растерянно повторил:

— Это абсурд!

— Нет, поч-щему же, — вмешался Рюрик, и Квентин вздрогнул, узнав этот акцент. Через прозрачное забрало он разглядел хищную улыбку оборотня. — Это даже интересно. Может быть, стоит сделать ставки? — добавил вурдалак и расхохотался.

Но Квентину показалось, что он залаял.

Зал загудел.

— Я не думаю, что это удачная мысль, — заявил рефери. — Но я подчиняюсь вашей воле. Поединок так поединок.

Очнувшийся в этот миг от столбняка комментатор заорал:

— Ставки, господа! Делаем ставки! Ставим на смельчака в зеленом!

Посмеиваясь, люди в зале ставили на Рюрика, понимая, что заработать не придется; просто их тугрики вернутся к ним, ведь на этого зеленого чудака не поставит никто… Зато можно будет хвастаться величиной поставленной суммы.

Тем временем рефери осмотрел рапиру Квентина, затем, засучив его рукав, приложил к запястью прибор допингконтроля.

— Все нормально, — пожал он плечами. — Как объявлять-то тебя, кретин?

— Квентин-Лесник, — отозвался тот. И добавил, хотя это было и очевидно: Бой традиционный, плоский.

— Так уж понятно, — хмыкнул рефери, затем поднял руку, а комментатор, как и все в зале, слышавший их обмен репликами, объявил:

— Квентин-Лесник против государя Рюрика Четвертого! Беспрецедентно!

Квентин глянул на Рюрика. Выражение лица у того было такое, словно он был приятно удивлен.

— Значит, ты — тот самый лесник? — сказал Рюрик, принимая стойку.

Гонг прозвенел, и поединок начался.

Под свист и улюлюканье Квентин сделал несколько ложных выпадов, но Рюрик не купился ни на один и играючи все их отразил. Он ушел в глухую защиту, то ли изучая и оценивая нежданного противника, то ли решая некую этическую проблему и не очень торопясь начать сражение всерьез.

— Откуда ты взялся? — спросил он наконец, когда они, сцепившись эфесами после очередного неудачного, а на самом деле ложного выпада Квентина, встали лицом к лицу. — Кто тебя вытащил?

Квентин молча вышел из захвата и наконец сделал настоящий выпад. Его рапира, казалось, шла точно в сердце противнику, он даже хотел было уже нажать на полоску рукояти, чтобы освободить клинок от светящегося защитного шарика… Но Рюрик сделал какое-то неуловимое движение, словно бы перетек чуть в сторону. И рапира Квентина прошла мимо, а сам он не устоял на ногах и удержал равновесие, только припав на одно колено.

— Странные вы существа, люди, — усмехнулся Рюрик. — Бестолковые и нудные. Зачем ты сюда вылез, щенок?

Квентин подумал о том, сколь действительно велико презрение Рюрика к своим подданным, если он, не стесняясь, ведет такие речи, зная, что каждое его слово слышит многотысячный зал. Или он уверен в том, что истинный их смысл все равно останется неясен непосвященному?

Но вопрос Рюрика требовал ответа.

— Мстить, — отозвался Квентин.

— Мстить? — усмехнулся Рюрик и провел левый боковой. Но Квентин отразил его. — Что ж это за месть? Даже если бы это были не спортивные рапиры, а боевые бластеры, ты не причинил бы мне ни малейшего вреда, ты же знаешь…

Во время этой тирады противники обменялись несколькими вялыми выпадами, кружась по рингу.

— Знаю, — процедил Квентин.

— Ну, а если бы все-таки случилось чудо… Разве что-то можно было бы вернуть твоей победой? — Рюрик спрашивал с неподдельным любопытством.

— Честь, — отозвался Квентин, ощущая, что его душу наполняет отчаяние.

— Ах, честь?! — глумливо хохотнул Рюрик. — Что ж, до конца поединка осталась минута. Сейчас я докажу тебе, что и волки бывают благородными. Если это что-то для тебя значит…

Он опустил рапиру, полностью раскрывшись.

— Бей, — сказал он.

Квентин с клинком, нацеленным Рюрику в живот, замер на месте. «Мерзавец, подумал он. — Разве такой победой можно вернуть себе честь?..» Но тут же очнулся: «Какая честь?!! Он здесь не ради какой-то дурацкой чести!!!»

В следующие несколько мгновений уместилось очень многое.

Вместо воплей комментатора под сводами зала разнесся крик дядюшки Сэма: «Рюрик! Тебе конец! Посмотри сюда: со мной — Романов!» Это и был его «отвлекающий маневр». И Рюрик в самом деле повернул голову к площадке комментатора, с которой вниз уже устремились по воздуху две фигуры — дядюшки и златокудрого мальчика в белоснежной рубашке.

И в это же самое время Квентин подумал: «Этот идиот все испортил! Сейчас Рюрик поймет, что я не так глуп, как он думал, он поймет, что мне помог дядюшка, а значит, дело не в какой-то мифической чести… Что клинок у меня серебряный! И он легко защитится…»

И Рюрик в самом деле все понял.

Но Квентин уже повернул большим пальцем полоску рукояти, и светящийся шарик уже соскочил с острия, и Квентин уже совершил отработанный заранее прием: одновременно с выпадом, воспользовавшись гравитатом, взметнул тело вверх, и бил не прямо, а сверху… Прием запрещенный, ведь это был «плоский» бой. И Рюрик никак не мог этого ожидать. Потому, когда он, возвращая взгляд на Квентина, машинально парировал его удар, он промахнулся. И серебряный клинок вошел в его плоть.

Все это произошло словно в замедленной съемке… Но тут же время снова пустилось вскачь. Из раны в животе Рюрика, нанесенной серебряным клинком, вырвался сноп искр. Рюрик взвыл и, корчась, взметнулся в воздух. С телом его происходила метаморфоза. Серо-коричневый костюм, лопнув, соскользнул вниз и упал на пол вместе со шпагой и треснувшим шлемом.

В гигантском зале наступила гробовая тишина, и только мертвящий душу волчий вой и жалобные поскуливания, исходившие от кувыркающегося в воздухе мохнатого дымящегося тела, нарушали ее.

Происходящее было так необычно и непонятно, что царские охранники не стреляли… Все, кроме одного, инстинкт телохранителя у которого оказался сильнее всех прочих чувств.

Луч бластера ударил Квентину в спину. Но это был уже не Квентин. Враг был повержен, программа выполнена. Квентин, счастливый своей победой и отмщением, ушел в небытие…

ЭТО БЫЛ Я.

Я — Роман Безуглов. Бывший студент-филолог, джузатаман джипси, претендент на российский трон…

Боль сожгла мне позвоночник, и я рухнул на пол. Я умирал, я чувствовал это. Но я видел, как рядом со мной дымящейся бесформенной кучей упало то, что было когда-то Рюриком.

Я видел дядюшку и Ромку, подлетающих ко мне. Я слышал дядюшкин крик: «Скорее! На помощь! Санитары, врачи, черт бы вас побрал, где вы есть! Человек ранен!!!»

Я видел лица ошеломленных зрителей. Однако сознание мое начинало гаснуть и раздваиваться. Одновременно с реальной картиной я грезил тем, что я как будто бы нахожусь сейчас в автомобиле, что я попал в аварию и вижу через лобовое стекло в салонах машин перекошенные испугом лица людей, некоторые уже успели расквасить носы и лбы, а на лице девушки, вцепившейся в руль новенького белого Седана, я заметил оскал упоительного азарта…

То ли память вытаскивала все это из моего подсознания, из тех времен, когда я чуть не погиб, то ли душа не желала умирать дважды и совместила две моих смерти воедино…

Но видение это длилось лишь миг и тут же растаяло. В сознание меня привел возбужденный шепот безжалостно трясшего меня за плечо дядюшки Сэма:

— Государь! Ради всего святого, очнитесь! Мы спасем вас, но на всякий случай, если окажется слишком поздно, долг велит вам…

Я понял, чего он хочет от меня. И он был прав. Но даже не столько чувство долга, сколько желание, чтобы он оставил меня в покое, заставило меня говорить.

— Я отрекаюсь от трона, — прохрипел я, — в пользу сына Романа… — И подумал об Аджуяр: «Старая карга. Накаркала. Так все и вышло…»

Я слышал Ромкин плач и чувствовал, что мое тело, превратившееся в сплошной сгусток боли, поднимают и несут куда-то…

А последним, что я запомнил, был голос дядюшки, разносящийся под сводами зала:

— Возрадуйтесь, россияне! Лирянский оборотень Рюрик низложен! На царствие ныне вступает малолетний отпрыск рода Романовых, помазанник божий Роман Романович! Официальное генное тестирование будет произведено сегодня же, церковные хранители мощей святого Николая Второго уже дали на это согласие. Но мы, «Общество свободных пчеловодов», не сомневаемся в его результатах…

И все потонуло в вязкой розовой тишине.