Звездная лодка

Рисунки Е. Стерлиговой

Странный это был учитель. За полосатый костюм мы его звали Полосатиком. Слушая путаные наши ответы, он добродушно поглядывал на нас через чистые, со светлыми ломаными отблесками, очки и улыбался доброй снисходительной улыбкой. И только Филиппа, а попросту — Липочку, когда тот нес околесицу у доски, слушал задумчиво и внимательно, не обращая никакого внимания на то, что мы в это время «балдеем».

Я уж и не помню теперь, что у нас вызывало смех. Кажется, при решении задачи Липочка нарушал последовательность — сначала писал ответ, кстати, всегда правильный, потом его куда-то заносило, он все путал, и в конце концов у него вместо прежней задачи получалась совсем другая.

Липочка потешно бормотал у доски, «шаманил», как мы говорили, но ни разу при этом в глазах учителя не пробежало столь привычной насмешливой искорки. Да и смотрел он не на доску, а на самого Липочку, маленького, взмокшего от усердия, на его тонкие смуглые руки, перепачканные мелом. Смотрел и молчал. Иногда почему-то заметно нервничал, покусывал ногти и хмурился. Потом ставил Липочке тройку и отправлял на место. Ни разу Липочка не получил у Полосатика отметку выше тройки.

Наш шестой «А» на уроках Полосатика шумел больше, чем у других учителей, но, не знаю уж почему, шум не мешал нам. И самое интересное — хоть мы и ходили на головах при этом учителе, и домашние задания «закалывали», и вообще не слушали порой, о чем шла речь на уроке, — именно тогда появились у нас в классе любители математики. Было их немного, и носили они презрительную кличку — «профессора». Липочку к профессорам не причисляли. Легкие задачки он вовсе не умел решать, а трудные… я уже говорил: трудные он решал совсем не так, как было надо.

Верно, потому, что уроки математики не были нам тягостны, выходя из класса, мы не стремились освободиться от того, что говорил Полосатик, как от докучливой необходимости, напротив, невольно припоминали его спокойный голос, светлые блики очков. Нередко он увлекался и говорил на уроках о вещах, для нас малопонятных, но заманчивых своей причудливой сутью. Нам, шумной мелюзге, он помог тогда увидеть математику как инструмент познания мира…

Добрый и скромный, такой привычный Полосатик… Он вдруг распрощался с нами и уехал насовсем в какой-то южный город.

Вместо него пришел Михаил Нилыч.

Если раньше, приходя из школы, я пинал от порога портфель так, что он летел под бабушкину божницу, наскоро хлебал горячие щи и хватал лыжи, то теперь сидел, как проклятый, над задачками, в глазах рябило от множества неизвестных, от иксов и игреков, и, недобро поминая бодрого, полного сил Михаила Нилыча, с нежностью думал о Полосатике, редко и неохотно ставившем двойки.

Липочку Михаил Нилыч долго не спрашивал, наверно, потому, что Филипп Яшин был записан в журнале последним и до него просто не доходила очередь. Потом вызвал. Липочка вышел и, как всегда, понес. Михаил Нилыч долго сидел на месте, потом встал и тихо подошел к доске, — нам показалось, что подкрался, — чтобы получше разглядеть Липочкины каракули.

Мы сидели затаив дыхание и ждали потехи. Но потехи не последовало. Липочка получил пятерку.

После этого учитель стал приносить ему какие-то книги. Липочка прочитывал их так быстро, что учитель, недоверчиво хмурясь, задавал ему непонятные для нас вопросы. Липочка отвечал торопливо, захлебываясь, словно щенок.

Скоро это стало привычным, и мы потеряли к Липочке интерес.

Однажды, получив по математике двойку, я шел из школы и с неприязнью смотрел на шагавшего впереди меня Липочку. Я совсем уже собрался выбить у него из рук портфель и несмешливо пройти мимо, как не раз делал прежде, но увидел вдруг, что он совсем маленький и тонконогий в своих шортиках, что портфель, набитый книгами, которые принес ему Михаил Нилыч, слишком тяжел для него и оттягивает плечо…

Ничего не говоря, я взял у него из рук портфель и зашагал рядом.

В тот день мы подружились.

Он научил меня решать задачки — палочкой на речном песке. До сих пор я не понимаю, почему Липочке так легко удалось сделать то, чего не могли учителя.

Помню, в конце учебного года мы возвращались с рыбалки. Мокрой от дождя травой шли по берегу реки, когда уже загорались на очистившемся небе звезды, и я поразился необычному блеску Липочкиных глаз. Я смотрел на его запрокинутый подбородок, колечки прилипших ко лбу волос, на его острые плечи. А он смотрел в провал неба, в темнеющую бездну над головой.

Почему небо называют куполом? Это не крыша над головой. Это дорога. Бесконечная дорога…

— Я построю звездную лодку, — сказал Липочка.

— Чудак, ты же гвоздя забить не умеешь! Бьешь себе по пальцам.

— Я построю звездную лодку, — повторил он.

— Из чего ты ее построишь, из бумаги? — Меня почему-то раздражала его уверенность.

— Это все равно. Можно и из бумаги.

— А ты знаешь, из чего строят космические корабли?

Он думал что-то свое. Что-то необычайное родилось в его сознании. Он остановился, маленький и щуплый, расставив ноги в стоптанных сандалиях, и посмотрел в космос:

— Я построю звездную лодку!

И мурашки побежали у меня по спине.

А осенью, когда мы бегали за грибами, — их сушила моя бабушка в печи на соломе, по углям прыгали синие огоньки, грибы становились маслянистыми и пьянили своим запахом, — этой осенью Липочка уехал в Новосибирск в математическую школу. Ехать туда он не хотел, но настояли родители — мама, врач районной поликлиники, и отец, главный бухгалтер совхоза.

От Липочки я отвыкал долго и мучительно. Никто не мог заменить его. Другие ребята были ловчее в игре, лучше знали лес, ездили верхом, некоторые даже водили трактор, но без Липочки я испытывал мучительное чувство одиночества.

Я собирал лекарственные травы — иногда один, иногда с бабушкой. Старая, скрюченная и глухая, она была сущим профессором по травам, редчайшие какие-то стебельки вынюхивала по болотным кочкам и песчаникам и, находя, светлела лицом, рассказывала мне про чудодейственные свойства этих трав, про их целительную силу. Некоторые из них брала аптека, некоторые бабушка оставляла у себя, сушила. И зимой я часто подходил к связанным сухим пучкам, закрывал глаза, возвращался в лето — и всегда вспоминал Липочку.

Я надеялся, что встречусь с ним на летних каникулах, когда он приедет домой. Но домой Липочка не приезжал. Говорили, что в знаниях у него полно пробелов и с ним занимаются по математике профессора.

Через два года осенью уехали навсегда из поселка родители Липочки.

Сперва незаметно исчезли разные мелочи, связывавшие меня с Липочкой: источенный маленький перочинный ножик я потерял где-то в полях, собирая травы; книгу «Всадник без головы», которую подарил мне Липочка, кто-то взял почитать и не вернул; запропали куда-то обшарпанный маленький глобус, карманный фонарик… Удивительно, в детстве вещи прямо-таки бегут от нас в разные стороны, ничего не сохранишь!

Спустя двадцать лет после того, как мы расстались, я встретил его в цветочном магазине крупного научного центра на севере.

Я знал, что Липочка возглавляет научно-исследовательский институт, занимающийся чуждыми моему сознанию вещами. Конечно я много был наслышан об идеях «достаточно безумных, чтобы быть правильными», о таинственной кухне современной физики. Но до того дня все это никаким образом не касалось меня. И Филиппа я никак не мог про себя называть иначе, нежели Липочкой.

У прилавка над грудой белых роз стоял высокий худощавый человек — с бородкой, но совсем еще молодой. Только по глазам да темным длинным ресницам я узнал в нем Липочку. По каким-то признакам он тоже узнал меня.

Ошеломленные встречей, мы долго не могли разговаривать. Он забыл, видно, что хотел купить цветы, и повел меня к себе домой.

Ветер гнал по улице жесткий сухой снег: стоял хмурый ветреный день глубокой северной осени.

Квартира у Липочки была большая и неуютная. Я вошел следом за ним в просторную комнату с двумя письменными столами. Один был, словно скатертью, покрыт нетронутой серой пылью, на втором лежали бумаги.

Меня поразила огромная библиотека. Полки, набитые книгами, тянулись по стенам; раскрытые книги лежали на полу, на подоконниках.

— Когда ты успел их собрать?

— Да я, собственно, не собирал, — он без особой любви оглядел полки с книгами. — Как будто много, а по существу ни то ни се. Обычно беру книги в институте. Тут — никакой системы…

Он достал из-под кровати кофейник и пошел на кухню.

Я более тщательно без него оглядел комнату и поразился запустению. Казалось, здесь никто не живет. Отчего-то вспомнилось мне, что моя бабушка всегда обходила стороной единственный у нас в деревне пустующий дом с заколоченными окнами. Обходила и крестилась…

— Кто хоть прибирает у тебя? Такой беспорядок… — сказал я, когда вернулся Липочка.

— Сам прибираю. Раньше приходила соседка, а теперь отказалась.

— Почему?

— Не знаю. То есть я, конечно, знаю, но это смешно… Видишь ли, она говорит, что у меня тут кто-то ходит. Видимо, эхо принимает за чьи-то шаги. — Он усмехнулся, но глаза его смотрели грустно. — Не любят люди пустых квартир…

— У меня тоже ощущение, что здесь никто не живет.

Липочка огляделся с таким видом, будто и сам был тут гостем.

— Я все время в лаборатории. — Он провел пальцем по столу и оставил ясную полосу полированного дерева. — Не думай, что мне это нравится. Но изменить, исправить что-либо я уже не в состоянии. Для этого не остается времени.

— И никто к тебе не заходит?

— Зачем? Ведь то, что целиком занимает меня, никому более не интересно. Вернее, интересно лишь узкому кругу лиц, которые вечно заняты так же, как и я…

Оборвав разговор, Липочка ушел на кухню.

Я не могу сказать, что произошло в следующий миг. Может быть, вышло из-за туч солнце и осветило мимолетно угрюмую комнату. Все в ней мгновенно преобразилось, стало радостным и светлым. И эта мимолетная ясность, возникшая в комнате, испугала меня, столь чуждой она была царившему здесь сумраку, столь неожиданной и непонятной…

Спустя некоторое время Липочка возвратился с кофейником и чашками. Он достал сахар, неторопливо налил кофе и, казалось, забыл о нашем разговоре.

— Ты начал о своей работе, — напомнил я.

— Да. Понимаешь, я сейчас пытаюсь разрешить одну загадку. При всей кажущейся простоте она… Несколько лет назад мы проводили необычный эксперимент. Неудачный, но с загадочными побочными явлениями… — Липочка стал вдруг странно рассеянным, начал беспокойно озираться по сторонам.

До меня долетел мимолетный запах дождя. Далекого внезапного дождя, ворвавшегося в горячий день. Я ощутил, как остро запахло водой и пылью. Но окна были закрыты, в стекла сухо щелкала снежная крупа… В этой угрюмой заброшенной комнате происходило что-то необычайное.

— Продолжай, я слушаю.

— Удивительно, что мы с тобой встретились именно сейчас. Ты пришел, и сразу меня словно отбросило назад, в детство. Не удивляйся, мне всегда не хватало тебя, все эти годы. Помню, как я уехал в Новосибирск, плакал тайком. Не потому, что мне было плохо. Напротив, там все было хорошо. Но я никак не мог отвыкнуть от нашей деревни, мне все казалось, что вечером вот-вот погонят домой коров, что бабка Васильевна принесет нам кринку парного молока, поставит на подоконник и будет разговаривать с мамой. До слез было жаль нашу школу, Полосатика. Он мне ничего не навязывал, и в голове у меня рождались сумасбродные теории. Я бегал с тобой по берегам реки и делал открытие за открытием. И совсем случайно я натолкнулся на…

— Звездную лодку?

Он кивнул.

— Но в детстве эта идея казалась мне простой и ясной. Сейчас ясность утрачена, и я не могу ее возвратить. От истины меня уносит чувство тревоги и неуверенности. Но я по-прежнему ощущаю ее близость…

Липочка устало прикрыл на миг глаза. И я увидел, что лицо его серо, на лбу следы непомерной усталости.

Что я знал о работе ученого, делающего шаг в неизвестность?

И вдруг комната как будто зазвенела от света. У меня было такое ощущение, словно цветущий весенний луг с перегретой травой, жуками, звоном дневного света кто-то взял да и перенес на миг из невообразимой дали сюда, в сумрак угрюмой комнаты.

— Что это? — спросил я у Липочки. — Что это за свет, запахи? Что у тебя тут происходит?

Он смотрел на меня, как в детстве, когда прутиком на песке учил решать недоступные моему пониманию задачи.

— Они пытаются… Они тоже пытаются по-своему связаться с нами, как и мы с ними. У них, как видишь, свой путь… Но и у них, видимо, тоже не клеится. Да, пространство — это совсем не то, что ты думаешь. И пути преодоления его не однозначны.

Меня поразило, что все происходившее ничуть его не удивляет, не кажется ему неожиданным.

— Тебе мыслится, как видно, лишь машинная связь — сигналы, формулы, явления в математическом выражении… — продолжал он. — Машина считает, говорит, думает, обобщает и делает выводы, машина анализирует свое собственное и человеческое мышление. Где же грань, разделяющая нас?

Он встал из-за стола, прошелся по комнате.

— Их попытки связаться с нами… А может быть, это явление просто не имеет аналога… Погоди, погоди… — Он настороженно замер, потом снова зашагал по комнате. — Одна сторона этого явления чрезвычайно проста. Их импульсы… так я называю то, что ты только что наблюдал… направлены не на наши антенны или иные приборы, а непосредственно на человека. В данном случае на меня. Я и сам открыл возможность контакта, но загадку для меня представляет совсем иное…

Замолчав, он замер, а затем попятился, глядя на второй стол. Я проследил за его взглядом.

На пыльном столе лежали цветы — обычные луговые цветы, бледно-голубые и желтые, с редкой примесью прошлогодних сухих стебельков, некоторые были вырваны с корешками, в их светлых нитях темнели комочки свежей земли.

Это была растительность иного мира. Только на первый взгляд она казалась похожей на земную: подойдя ближе, я различил лилово-красный блеск стеблей, необычное строение цветков…

— Ну что? — голос Липочки донесся словно издалека.

— Я никогда не видел такой травы… На Земле не может быть такой травы!

Липочка, стоя перед столом, о чем-то напряженно думал. Растрепанные волосы падали на его лоб, весь в ранних неспокойных морщинах, под глазами лежали тени, и явственна была в этот миг седина его висков.

— Погоди, погоди… Я хотел купить цветы… Затем… я вспомнил о том, как мы с тобой… о траве и дождях… Ну, конечно же… от нас они принимают лишь то, что сильно и эмоционально. Как раз то, что отличает нас от машины! Черт побери… Как я раньше не мог этого понять? Ведь и у нас все зависит от силы и цельности наших чувств. Как просто, однако! — он схватил цветы и уткнулся в них лицом. — Как все просто! Как просто…