Зубы инспектора Фисесаки

Осирианского посла ждали с минуты на минуту. Председатель Правительства Земли Чагас сидел с подобающей случаю застывшей улыбкой на лице, усилием воли сдерживая дрожь в руках. По другую сторону огромного стола, весь в клубах табачного дыма, расположился Ву, первый помощник Чагаса, а рядом с ним – министр внешних сношений Эванс. Чтобы скоротать время, он подтачивал ногти маникюрной пилкой, и ее тихий скрежет слегка нервировал председателя. Однако Чагас никак не обнаруживал своего раздражения. Невозмутимость была одним из тех его достоинств, за которые он и получал свою отнюдь не скромную зарплату. На гладко выбритые черепа этой троицы были надеты серебристые шлемы, поблескивавшие в льющемся откуда-то сверху свете.

Чагас вздохнул:

– До чего же надоело ходить с бритой черепушкой! Не терпится снова начать отращивать волосы, как все нормальные люди.

– Толку-то, дорогуша? – усмехнулся Ву. – С вашей шевелюрой… Как говорят в таких случаях: «Те же яйца, только вид сбоку»!

Эванс отложил свою пилку и изрек:

– Джентльмены, когда сто лет назад я был совсем юн, то нередко задумывался: каково это – быть участником великих исторических событий? Одно из них вот-вот произойдет, и мне немного странно осознавать, что я всего лишь Джефферсон Эванс, а не Наполеон или Цезарь. – Он бросил взгляд на свои ногти. – Как жаль, что мы не очень-то хорошо знаем психологию осирианцев!..

– Да будут тебе нести свою обычную ерунду! Тоже мне, неопаретанин[1] нашелся! – прервал его Ву. – Словно для них и впрямь имеют значение какие-то сантименты. Нужно лишь раскусить того, кто предстанет перед нами, – как кнопочку нажать. Главное для них – практическая польза, а иначе бы они не научились независимо от нас летать в космос. Их интересует только экономическая выгода, и ничего больше.

– Неомарксистское словоблудие! – взорвался Эванс. – Без сомнения, они практичны. Но и – подвержены эмоциям, даже капризны, как и мы. Здесь нет никакого противоречия.

– Как раз есть! – завелся в ответ Ву. Бытие определяет сознание, а не наоборот…

– Умоляю, прекратите! – вмешался Чагас. – Обязательно вам надо углубиться в отвлеченные рассуждения. Если вас вовремя не остановить, вы можете дойти до драки из-за какой-то ерунды! Слава Богу, я человек простой, стараюсь исполнять свои обязанности и не забиваю себе голову всякой социологией. Если он примет наши предложения, парламент тут же ратифицирует договор, и у нас будет Межпланетный совет для поддержания мира. Буде же он займет жесткую позицию – а есть мнение, что за этим его сюда и послали, – ратификации нам не видеть как своих ушей. Тогда у нас и у них останется своя верховная власть, а история бедной старушки-Земли снова покатится по тому же кругу.

– Накликаете беду, шеф, – сказал Ву. – Никаких серьезных разногласий между нашей Солнечной системой и их Проционом[2] нет. Да если бы и были – вести войну на таком расстоянии друг от друга просто невыгодно экономически. Пусть у осирианцев и рыночная экономика, как на родине Эванса…

– А кто сказал, что войны всегда приносят экономическую выгоду? – возразил Эванс. – Ничего не слышал о крестовых походах? Или о войне за одну несчастную свинью?

– Ты имеешь в виду войну, которую некоторые слезливые историки, которые слыхом не слыхивали ни о каких социальных и экономических факторах, называют «войной за свинью»?[3]

– Довольно! – воскликнул Чагас.

– О'кей, – согласился Эванс. – Но я готов держать пари, Ву, что осирианец примет наше предложение без всяких оговорок.

– А вот и он! – воскликнул Ву.

Прозвучал звонок, подняв на ноги всех троих.

Когда осирианец вошел, они, согласно этикету, двинулись ему навстречу с вытянутыми вперед руками. Осирианец поставил свой пухлый портфель и пожал им руки. Он был на голову выше их и смахивал на небольшого динозавра – этакий малыш, бегающий на задних лапах и помахивающий хвостом для равновесия. Красно-золотые блестки его чешуи складывались в красивый сложный узор.

Осирианец сел в кресло без спинки, которое ему было предложено.

– Ошен карашо, тшентельмены, – проговорил он с таким чудовищным акцентом, что его едва поняли. И неудивительно – с учетом разницы между их голосовыми органами. – Я половину изушить ваше предлошение о Мировой фетерация и принять мое решение.

Чагас одарил посла ничего не значащей дипломатической улыбкой:

– Слушаем вас, сэр.

Лицо осирианца изначально было не предназначено для улыбок, и он лишь подвигал туда-сюда своим раздвоенным языком. Потом с раздражающей неторопливостью принялся излагать свою позицию:

– С одной стороны, я знать политишеские условия в ваша Солнетшная система и Земля в тшастности. Поэтому я понимать, потшему вы просить меня эти вещи. С другой стороны, мой народ не будет любить некоторые из них. Они решать не принимать многие ваши требования. Я мог бы говорить наши возрашения один за другой. Отнако раз вы уше знать эти возрашения, я могу сделать лутше и рассказать вам одна маленькая история.

Ву и Эванс обменялись быстрыми нетерпеливыми взглядами.

Раздвоенный язык снова высунулся наружу:

– Это правдивая история о старые дни, когда сверхсветовой двигатель первый раз дал вам возмошность лететь другие звезды и войти в контакт с нами. До разговор о галактишеское правительство, до того как вы узнать защиту против наша маленькая гипнотическая сила с помощью эти хорошенькие серебряные шлемы. Когда молодой ша-акфа , или, как вы говорить, осирианетс, пришел ваша Земля искать мудрость…

Когда второкурсник Герберт Ленгиел узнал, что осирианца Хитафию, первокурсника, не примут в их братство, он поставил на уши весь совет Йота-Гамма-Омикрон. Герб кричал, посверкивая очками:

– Что вам еще надо? У него есть деньги, он проникся студенческим духом и вообще свой в доску. Вы только посмотрите – не успел он пробыть здесь и пары недель, как стал настоящим лидером. Конечно, все дело в его внешности: он слегка смахивает на сбежавшую из зоопарка рептилию – поэтому вы и катите на него бочку. Но мы же цивилизованные люди и во главу угла должны ставить качества самой личности, а не…

– Минуточку! – Джон Фицджеральд, старшекурсник, кичившийся своим благородным происхождением, пользовался в их братстве большим влиянием. – В нашем сообществе и так многовато подозрительных типчиков.

Он смерил тяжелым взглядом тихоню Ленгиела. Герберту в этот момент очень хотелось заехать по его самоуверенной физиономии, хотя на самом деле он и был вполне здравомыслящим человеком и серьезным студентом, а никаким не бузотером.

Фицджеральд продолжил:

– В нашем университетском городке и так всяких уродов – по самое некуда. Кому это нужно? Дождешься, что в один прекрасный день на твоем кресле рассядется паучище в два метра шириной, и тебе скажут, что это новый студиозус, прибывший с Марса…

– Не смеши! – оборвал его Ленгиел. – Марсиане не способны выдерживать земную гравитацию и влажность в течение длительного…

– Не в этом дело. Я говорю в общем смысле. И в сравнении с моими деньгами от жалких грошей этого динозавра не больше пользы, чем от марсианских…

– И еще одно, – не отступался Ленгиел. – В нашей хартии есть статья о недопустимости всякой дискриминации. А значит, мы не вправе исключать этого человека – то есть студента, я хотел сказать…

– Да всё мы вправе. – Фицджеральд подавил зевок. – В этом статье сказано о человеческих расах, а к инопланетянам она никакого отношения не имеет. У нас клуб джентльменов – слышишь! – а слово «джентльмен» означает «порядочный человек». Хитафия же, насколько могу судить, никакой не человек.

– Но принцип-то один и тот же! Почему, как ты думаешь, Атлантический Университет остается одним из немногих, где сохранились братства, подобные нашему? Потому что их члены чтят демократические традиции, им чужды снобизм и дискриминация. И сейчас…

– Чушь собачья! Никакой дискриминации не будет, если наступить на хвост неким народцам, которые, по-твоему, равны по разуму человечеству. Ты бы лучше предложил нам взять кого-нибудь из выходцев с Кришны – раз он более-менее походит на человека…

– Никаких кришнанцев нынче в Атлантический не поступало, – пробормотал Ленгиел.

– …но нет, тебе непременно надо всучить нам эту мерзкую чешуйчатую рептилию…

– У Джона просто фобия к змеям, – заметил Ленгиел.

– Как и у всякого нормального человека…

– Сам ты чушь городишь, брат Фицджеральд. У тебя всего лишь невроз, тебе нашептали…

– Вы оба уходите от сути дела, – вмешался Браун, возглавлявший их братство.

Они продолжали пикироваться еще некоторое время, пока вопрос не был поставлен на голосование. Кандидатуру Хитафии зарубил Фицджеральд, а Ленгиел завернул его младшего брата.

– Послушай-ка! – воскликнул Джон. – Нельзя так поступать!

– От кого я это слышу? Мне просто не нравится этот несмышленыш.

После непродолжительных дебатов каждый взял назад свое вето относительно протеже другого.

На выходе Фицджеральд ткнул Ленгиела в солнечное сплетение большим пальцем размером с ручку обувной щетки и сказал:

– С тебя причитается. Завтра возьмешь с собой на соревнования Алису, понял? И вернешь ее в целости и сохранности. Уловил?

– О'кей, урод.

И Ленгиел отправился заниматься. Хотя они с Фицджеральдом и недолюбливали друг друга, но старались ладить. Герберт втайне восхищался идеей Джона снять фильм о студентах их университета, а Фицджеральд в душе завидовал дару Ленгиела все схватывать на лету. Забавы ради Фицджеральд препоручил свою сокурсницу заботам не способного ни на какую подлянку Ленгиела, которому никогда и в голову не придет самому положить на нее глаз.

На следующий день, в субботу, заканчивался сезон американского футбола. Атлантический университет принимал команду Йельского на своем поле. Ленгиел проводил Алису Холм на трибуну. Как обычно, когда он оказывался рядом с ней, у него сразу словно язык отнялся. Поэтому Герб погрузился в изучение розовой карточки, которую кто-то заботливо прикрепил кнопками к спинке сидения впереди. На ней было перечислено, под номерами, как он предположительно должен держать огромный лист картона – оранжевый с одной стороны и черный с другой. В этот момент лидер их группы подал команду – для того чтобы его подопечные, поворачивая свои поднятые картонки, составили для зрителей противоположной трибуны какую-то букву, цифру или картинку.

Наконец Герберт пролепетал:

– Я ведь тебе рассказывал, как мы чуть не отказали в приеме Хитафии? Только никому ничего не говори, это все конфиденциально.

– Не скажу, – заверила Алиса, очаровательная блондинка. – Что же теперь: если я с Джоном пойду на вашу собирушку – Хитафия пригласит меня на танец?

– Не пригласит, если ты не захочешь. Не знаю даже, танцует ли он вообще.

– Постараюсь в случае чего хоть не задрожать. А ты уверен, что тут не обошлось без их таинственного гипнотического воздействия на человека? Может, Хитафия так перетянул тебя на свою сторону?

– Да брось ты! Профессор Кантор с психиатрии говорит, что все эти разговоры о гипнотических способностях осирианцев – чистой воды выдумка. Если человек от рождения легко подвержен гипнозу – они имеют над ним власть, а в противном случае ему ничего не угрожает. И никакими неведомыми лучами осирианцы из глаз не выстреливают.

– Ну а профессор Петерсон придерживается другого мнения. Он полагает, что нет дыма без огня, хотя никто и не может точно определить, в чем тут дело. О, вот и они! Хитафия – превосходный лидер, не так ли?

Возможно, с этим эпитетом Алиса чуток хватила через край, но зрелище и впрямь было незабываемое: Хитафия – и с каждого боку у него по три очаровательных сокурсницы – так и гарцевал на месте, размахивая мегафоном. Еще более впечатляющей картину делали оранжевый свитер с большой черной буквой «А» на груди и шапочка первокурсника на голове. Голос, наподобие тепловозного гудка, перекрывал шум трибун:

– Атлантик! А-т-л-а-н-т-и-к!

После каждого возгласа Хитафия выбрасывал вверх руки-лапы с растопыренными когтями и, оттолкнувшись от пола своими птичьими нижними конечностями, подскакивал в воздух метра на три. Такое его дирижирование заводило трибуны почище собственно футбола. Сам Хитафия до поры лелеял надежду поучаствовать в студенческих соревнованиях, прежде всего по легкой атлетике. Тренер университетской команды едва сумел ему объяснить, как мог вежливо, что никто не станет состязаться с соперником, который способен скакать вперед прыжками по двенадцать метров, не сбивая себе дыхания.

Обе футбольные команды выступали в этом сезоне удачно, и счет после первого тайма оставался 0:0. После перерыва йельцы бросили в прорыв своего нападающего, и казалось, что он вот-вот завершит проход через свободную зону, но его остановил Фицджеральд, самый мощный из блокирующих полузащитников «Атлантика».

Хитафия завопил:

– Фиттшеральт! Давай, давай, давай, Фиттшеральт!

Подвыпивший йельский старшекурсник, возвращавшийся на свое место после похода по нужде в подтрибунные «комнаты для мужчин», обошел вокруг поля и демонстративно остановился на полоске травы перед местами, где сидели болельщики «Атлантика». Потоптавшись немного на месте, он ринулся в гущу зрителей, повалился на сиденья «атлантиков». Вокруг него тут же образовалась целая куча-мала.

Хитафию происходящее не оставило равнодушным. Он решил, что люди приходят на стадион прежде всего ради футбола, и вознамерился навести порядок. Осирианец схватил бузотера за плечо, приподнял и развернул лицом к себе. Йелец посмотрел на Хитафию, завопил: «Я их сделал! Я их сделал!», и попытался вырваться.

Но не тут-то было. Первокурсник ша-акфа крепко держал его за плечи, несколько секунд что-то шипел и лишь потом отпустил. Вместо того чтобы броситься прочь, йелец сорвал с головы шляпу с голубым перышком, потом снял пальто с меховым воротником, пиджак, жилет и брюки. Невзирая на холод, он в одном нижнем белье выбежал на поле, зажав одной рукой бутылку, словно это был мяч для регби.

Когда его окончательно выпроводили, судья уже успел назначить штрафной в пользу «Атлантика» за присутствие у йельцев лишнего игрока на поле. К счастью, фанаты йельцев были далеко и толком ничего не поняли, иначе было бы не избежать хорошей потасовки. Тем сильнее было их негодование позже, когда они разобрались, каким именно способом их соперник заработал дополнительное очко. Тем более что окончательный счет был 21:20 в пользу «Атлантика».

После игры Хитафия зашел в административный корпус, посмотреть свой почтовый ящик. В коридоре кишмя кишели другие первокурсники, жаждавшие получить весточку из дома, потому что поступившую корреспонденцию раскладывали по ящикам именно в этот день. Когда Хитафия негромко просвистел: «Простите меня, пошалуста», вокруг него тотчас же образовалось свободное пространство.

Он достал из почтового ящика три небольших белых конверта и помчался в общежитие для первокурсников. Распахнув дверь, он увидел своего соседа по комнате, Фрэнка Ходиака, читавшего единственное полученное им письмо. Хитафия сел на кровать, и его хвост загнулся вверх вдоль стены. Он открыл конверт острым когтем.

– Фрэнк! – послышался возглас. – Они меня берут!

– Эй! – отозвался Ходиак. – Да что с тобой стряслось? Слюни текут ручьем. Не заболел случаем?

– Нет, я просто платшу.

– Как это?

– Именно так платшут ша-акфи.

– И с чего тебя так развезло?

– Оттого, што я штастлив. Я переполнен эмотсиями.

– Тогда, ради Бога – невозмутимо произнес Ходиак – иди поплачь на кухне. У тебя вроде три конверта. Куда сам-то нацелился?

– Думаю, в Йота-Гамма-Омикрон.

– Почему? Есть группировки попрестижнее.

– Мне это нет заботы. Я выбирать их в любой слутшай, по сентиментальные притшины.

– Слушай, не заговаривай мне зубы! Будто у холоднокровных рептилий вроде тебя есть какие-то сентиментальные чувства!

– Конетшно, есть. Мы, ша-акфи, все такие. Вы этого не знать, потому што мы не показывать наши тшувства на наших литсах.

– Ну ладно, – не отступался Ходиак, – что же за причины, хе-хе?

– Первая, – Хитафия начал загибать свои пальцы-когти, – потому што Герберт Ленгиел там есть. Снатшала только он во весь наш городок относился ко мне как к товарисш. Вторая – потому што великий де Камара был в Йота, когда поступать в «Атлантик» много лет назад.

– Кто такой этот Камара?

– Ты нитшего о нем не слышать? О, как кое-кто из утшеных земельных шителей игнорировать своя история! Он был один из великих космитшеских пионеров, основать «Вигенс-Интерпланетарис» и первый земельный житель поставить своя нога на Осирис.

– Ну-ну. Еще один бразилец, который стал для вас своим в доску.

– Да. Именно де Камара доставить вставные зубы Главного инспектора Фисесака с Осириса обратно на Землю и передать его в «Атлантик», и они давать ему потшетная степень. Этих сентиментальных ассотсиатсий вдохновлять меня. Я отшень сентиментальный по поводу господин де Камара, хотя некоторые из наш народ говорить, он украсть эти зубы и другие вещи, когда оставлять наша планета.

На церемонии приема в братство Хитафия смирно сидел, как бы на корточках, среди таких же новичков. Они поглядывали на него кто с опаской, кто с отвращением. Когда им объяснили возможные будущие обязанности, Фицджеральд и еще двое членов братства решили устроить небольшое веселое представление садистского толка – из разряда тех, что обычно сопутствуют таким обрядам. Как по мановению волшебной палочки откуда-то появились две деревянные лопатки, наподобие ракеток для настольного тенниса, только поувесистее. На новичков обрушился град вопросов, один другого бестолковее. За нерасторопность провинившийся получал удар лопаткой, в случае же своевременного ответа салаг наказывали лишь за то, что они салаги. Только Хитафия не переставал удивляться:

– А меня никто не ударять?

– И тебе не терпится получить на орехи, чудище? – спросил Фицджеральд.

Конетшно. Это часть приема в братцы. Мое сердце рваться пополам, если я не полутшить удар, как все.

– Члены братства явно были сбиты с толку и недоуменно посматривали друг на друга. Ближе к хвосту тело Хитафии приобретало обтекаемую форму, и ничего, что можно было бы обозначить словом «задница», там не имелось.

Наконец Браун спросил:

– Как же это, черт возьми, исполнить? Где у него это самое… то есть куда его ударять?

– О, везде! – заверил Хитафия.

Браун, судя по виду, недовольный развитием событий, взмахнул своей лопаткой и хорошенько приложился по ляжке осирианца. Удары сыпались один за другим, пока Хитафия не изрек:

– Я даже нитшего не тшувствовать. Вы есть уверены, што не наротшно бить меня так легко? Это бы сильно ранить мои тшувства.

Браун сокрушенно покачал головой:

– Ему все как слону дробина. Давай теперь ты, Джон.

Фицджеральд как следует размахнулся и ударил по боку Хитафии лопаткой так, что она развалилась пополам. Сам Джон сжал от боли руку, оглядел товарищей по братству и сказал:

– Полагаю, следует считать, что ты свое получил, Хитафия. Перейдем лучше к делу.

Остальные новички лишь усмехнулись, явно довольные тем, что для них экзекуция закончилась. Однако они рано радовались. Одураченные старожилы братства не собирались оставаться в долгу. Новичкам было велено явиться следующим вечером туда же для так называемого благодарственного танца и кое-какой работенки по прислуживанию гостям. Вдобавок им было строго-настрого наказано через неделю прийти для продолжения посвящения и каждому принести с собой трех кошек.

– Хитафия счет своим долгом прибыть на танцы за час до начала. Пуще того, чешуйчатую шею осирианца украшал черный галстук-бабочка. Джон Фицджеральд, конечно же, пришел с Алисой Холм. Герберта Ленгиела это задело, он не знал, куда себя деть, и старался под маской усталости скрыть досаду от того, что Алиса пришла не с ним.

Когда с подносом, уставленным напитками, проследовал Хитафия, некоторые девушки, никогда прежде осирианца не видевшие, завизжали. Алисе тоже хотелось вскрикнуть, но она взяла себя в руки и сказала:

– Ты танцуешь, Хитафия?

– Увы, мисс Холм, не имею возмошность.

– О, держу пари, что ты должен танцевать божественно!

– Не есть так. Дома, на Осирисе, я исполнял танцы ухаживания лутше всех. Бросайте взгляд на мой хвост! Боюсь, што для меня будет надо весь пол. Вы не представлять, как тяжело иметь хвост в мире, где у все нормальные существа хвост нет. Каждый раз, когда я проходить тшерез вращательная дверь…

– Пойдем потанцуем, Алиса, – вмешался Фицджеральд. А ты, чудище, займись своим делом как официант.

– Ну что ты, Джон! – взмолилась Алиса. – Похоже, ты ревнуешь меня к бедняге Хитафии. А я нахожу его очаровательным.

– Я ревную к скользкой рептилии?! Ха-ха! – усмехнулся Фицджеральд, и они закрутились в танце, напоминающем зулусские пляски.

На следующем собрании по приему новых членов братства стоял невообразимый вой – каждый из кандидатов принес с собой по три кошки, прошествовав с ними по дорожкам университетского городка мимо домов и окон своих друзей.

Браун спросил:

– А где же Хитафия? Чудище обычно не опаздывает.

В этот момент в дверь позвонили. Один из новичком открыл ее и тут же отпрянул, а потом скакнул назад, как испуганный олененок, только не с такой грациозностью, а из горла его выбулькнулось что-то вроде лягушачьего кваканья.

В дверном проеме нарисовался Хитафия, с взрослой львицей на поводке. Кошки сыпанули в разные стороны и полезли на занавески, стеллажи и прочие возвышенности. Братьям-йотянам тоже нестерпимо захотелось спрятаться куда подальше, и они остались сидеть на своих местах лишь потому, что не хотели ударить лицом в грязь перед новичками.

– Добрый ветшер! – поздоровался Хитафия. – Это – Тутси. Я взял ее напрокат. Подумал, што если приведу одна достатошно большая кошка, это будет если принес трех, как мне приказали. Вам она нравится, я надеяться?

– Ну и характер! – воскликнул Фицджеральд. – Не просто чудище, а с норовом.

– Теперь меня наказывать лопатками? – В голосе Хитафии звучала надежда.

– Тебя ими бить – что динозавра хлестать одуванчиками. – И Фицджеральд решил недополученные осирианцем удары переадресовать другие кандидатам.

Когда все связанное с приемом новых членов на этот раз было закончено, братья-йотяне устроили небольшое совещание. Бродерик сказал:

– Надо будет им на следующий раз придумать задание позаковыристее. В первую очередь Хитафии. Велим ему, например, принести… э-э… как насчет вставных зубов того парня – он не то императором был на Осирисе, не то еще кем? Из музея то есть?

Хитафия спросил:

– Вы говорить о зубы великого Главного инспектора – Фиссесаки?

– Да, инспектора Рыбы – ну, вы произносите это по-своему, но я имел в виду именно его.

– Это будет отшень большая тшесть. Пока мы не идти, могу я просить мистера Фиттшеральта говорить со мной об один момент?

Джон нахмурился и сказал:

– О'кей, монстр, только поживее. А то у меня свидание.

Они вышли, а остальные братья-йотяне услышали, как Хитафия что-то просвистел Джону в коридоре.

Затем осирианец выглянул из-за двери и сказал:

– Мистер Ленгиел, могу я и с вами поговорить? – И они тоже о чем-то пошептались-посвистелись в коридоре.

Остальные члены братства этого диалога не слышали, потому что их глазам предстало нечто несравненно более интересное. Джон Фицджеральд, в костюме с иголочки, вознамерился их покинуть, а заскучавшая львица в этот момент решила с ним немного поиграть: кто кого поборет? И чем сильнее он пытался вырваться – тем сильнее она на него наседала. Наконец он сдался и лег на спину, а Тутси села рядом и начала усердно лизать ему лицо языком, напоминающим крупный наждак. Терпение Фицджеральда было на исходе, когда вошел Хитафия и оттащил свою «киску» прочь.

– Мне отшен жаль, – промолвил осирианец. – Она такая игривая.

Вечером накануне следующей встречи братства йотян через кусты у местного музея двигались какие-то тени. Дверь открылась, и из нее выскользнула другая тень – судя по контурам, это был высокий широкоплечий мужчина. Он осмотрелся, потом глянул в темноту, из которой только что вышел. Сделав несколько осторожных шагов вниз по ступенькам, человек прошептал:

– Сюда!

Из кустов вышла другая тень – не человека, а чего-то мезозойского. Тень человека бросила тени рептилии какой-то пакет, а в этот момент из дверей вышел сторож и крикнул:

– Эй, вы там!

Тень-человек пустилась наутек, а тень-рептилия нырнула в кусты. Сторож еще раз крикнул, дунул в полицейский свисток и бросился за человеком, но скоро остановился, тяжело дыша. Преследуемый скрылся из виду.

– Будьте вы прокляты! – выругался сторож. – От полицейских все равно далеко не уйдете. Кто же у нас был сегодня после обеда, перед закрытием? Одна пигалица, похожая на итальянку, этот рыжий препод и один амбал, навроде футболера…

Фрэнк Ходиак увидел, что его сосед по комнате собирает свои нехитрые пожитки, и спросил:

– Куда это ты?

Я хотеть уезжать на рождественские каникулы, – ответил Хитафия. – Мен отпускать на несколько дней. – Он со щелчком закрыл свой чемоданчик. – До свидания, Фрэнк. Мне было приятен знакомиться с тобой.

– «До свидания»? Ты уезжаешь прямо сейчас?

– Да.

Судя по твоему голосу, ты и возвращаться сюда не то будешь не то нет.

– Возмошно всякое. Когда-то. Сахаси-штаси , как говорят на Осирисе.

– А что это за забавный пакет ты держишь?.. – Но не успел Ходиак закончить фразу, как Хитафии и след простыл.

На следующем собрании братства Хитафия, до того самый старательный из кандидатов, отсутствовал. Йотяне позвонили в общежитие, и Фрэнк Ходиак сказал, что осирианец уехал несколькими часами ранее.

Всех удивило также перебинтованное запястье Джона Фицджеральда. На вопросы братьев-йотян он ответил:

– Будь я проклят, если сам что-то знаю. Помню только, в какой-то момент обнаружил, что сижу у себя в комнате, а рука у меня порезана.

Собрание шло своим чередом, и удары лопатками наносились без передышки, как вдруг в дверь позвонили. Вошли два полицейских: свой, из университетского городка, и муниципальный, который тут же спросил:

– Джон Фицджеральд здесь?

– Да, – ответил Фицджеральд. – Я это.

– Возьмите свою шляпу и пальто и пройдемте с нами.

– Чего ради?

– Хотим задать вам парочку вопросов по поводу исчезновения одного экспоната из нашего музея.

– Ничего об этом не знаю. Валите отсюда и без всех нужных бумаг не приезжайте.

Джон немного перегнул палку, потому что у муниципального полицейского был с собой листок с напечатанным текстом, и он сказал:

– О'кей, вот тебе ордер. Ты арестован. Пошли… – И он взял Фицджеральда за запястье.

Джон вырвал руку, сделал круговое движение, которое закончилось ударом по лицу полицейского. Тот упал на спину и остался лежать, чуть-чуть подергиваясь и постанывая. Другие братья-йотяне тоже не остались сидеть сложа руки. Они схватили полицейских и спустили вниз по каменной лестнице. После этого прием новых членов братства продолжился.

Через пять минут к подъезду подлетели три вызванные по рации патрульные машины. Из них выскочили двенадцать полицейских и ворвались в дом.

Как только братья-йотяне увидели дубинки, вся их бравада тут же растаяла как дым. Копы в голубой униформе двинулись к Фицджеральду и уже стали протягивать к нему руки. Он ударил одного из них, но на него навалились и в два счета скрутили. Джон продолжал вырываться, но скоро затих, когда один из полицейских припечатал его дубинкой по голове.

Потом его вывели и посадили в машину. По дороге к участку он спросил:

– Какого дьявола все это значит? Говорю вам: в жизни ни разу ничего ни в каком музее не брал.

– Брал, брал, – сказал полицейский. – Вставные зубы одного из этих субчиков с другой планеты. О’Райли вроде? Они его так называют. Тебя видели в музее перед закрытием, и ты оставил отпечатки на стеклянном ящике, когда в него лазил. На этот раз, парень, ты здорово влип. Студиозусы проклятые, а мы еще думали, что вы лучше других…

На следующий день Герберт Ленгиел получил письмо:

«Здравствуй, Герберт!

Когда ты начнешь читать эти строки, я буду уже на пути к Осирису, с зубами Главного инспектора Фисесаки – одного из величайших наших героев. Мне удалось получить место на космическом корабле до Плутона, откуда я доберусь до моего родного Осириса на межзвездном лайнере.

Когда, по предложению Фицджеральда, первоначально похищенные де Камара зубы оказались у меня, искушение было слишком сильным, чтобы ему можно было сопротивляться.

На самом деле, не будучи опытным взломщиком, я загипнотизировал Фицджеральда, чтобы он сделал это за меня. Тем самым я одним выстрелом убил трех зайцев. Кажется, именно так говорят у вас на Земле. Я получил эти зубы. Я отомстил Фицджеральду за его оскорбления. И я отправил его за решетку, а ты благодаря этому получил освободившееся место рядом с мисс Холм. Теперь ты все знаешь и можешь спасти его от исключения из университета, потому что, по-моему, такого жестокого наказания он не заслуживает.

Я и тебя чуть-чуть загипнотизировал по-осириански, чтобы ты немного раскрепостился. Поэтому теперь ты вполне можешь завершить это дело, как сочтешь нужным.

Жаль, что мне не удалось окончить Атлантический университет и стать полноправным членом братства Йота-Гамма-Омикрон. Однако мой народ воздаст мне должное за это деяние, так как высокие порывы на Осирисе чрезвычайно ценят.

С братским приветом, Хитафия.»

Ленгиел положил письмо и посмотрел на себя в зеркало. Последние часы он чувствовал себя очень хорошо! Совсем не так, как раньше. Но теперь причина этой бодрости, легкости, уверенности в себе была ясна.

Он усмехнулся, зачесал назад волосы и вышел, чтобы позвонить Алисе.

– Итак, тшентельмены, – сказал Хитафия, – теперь вы понимаете, потшему я решил подписать данное соглашение. Возможно, меня подвернут критике за то, што я пошел вам навстретшу так легко. Но вы понимаете, какая теплота в моем сердце к вашей Земле. Я бывал на многих планетах, но нигде не тшувствовал себя так дома, как много лет назад в братстве Йота-Гамма-Омикрон.

Посол начал собирать свои бумаги и продолжил:

– Есть у вас текст меморандума о нашей встрече, тштобы я его подписал? Ошен хорошо. – Хитафия поставил свою подпись, воспользовавшись когтем вместо ручки. – А на следующей неделе будет оффитсиальное подписание, да? С телекамерами и длинными ретши? Если в один день вы захотите воздвигнуть монумент в тшесть основателей Межпланетного совета, вы мошете поставить памятник мистеру Герберту Ленгиелу.

– Сэр, мне говорили, что осирианцы, как и наши земляне, любят пропустить рюмашку-другую. Как вы насчет того, чтобы спуститься в наш бар…

– Весьма сожалею, но не сегодня. В следующий раз – пошалуста. Сейчас мне надо успеть на самолет до Балтимора, США.

– Что вы собираетесь там делать? – спросил Чагас.

– Прежде всего, Атлантишеский университет решил сделать меня пошетным профессором. Как мне удержать на своем гребне эту смешную шапотшку с кистями – ума не приложу. Но это еще одна притшина, потшему я принял ваши предложения. Вы знаете, што мы, осирианцы, отшень сентиментальны. А што слутшилось с мистером Ву. Он не заболел?

Ответил Чагас:

– Прямо у него на глазах только что разлетелась вдребезги вся его долгие годы вынашиваемая философия. Пойдемте, мы посадим вас в самолет.

Ву с трудом оторвался от кресла и заставил себя пойти вместе со всеми. Эванс, глядя на него, усмехнулся:

– После того как мы проводим господина посла, думаю, можно будет поднять по бокалу хорошего шампанского!